Читать онлайн Полоса тёмная. Полоса светлая. Жизнь

ПОЛОСА ТЁМНАЯ

Эскалатор

Торговый центр закрывался. Последние покупатели спешили к выходу, нагруженные яркими фирменными пакетами, продавщицы закрывали жалюзи на витринах, кто-то сдавал выручку хозяевам. Любовь Петровна любила эти минуты.

Да, она простая уборщица торгового центра, куда съезжается за покупками не только весь город, но и люд из соседних областей, но ведь не в этом главное. А главное, что скоро она сможет остаться наедине с собой, выкинуть все мысли из головы и временно забыть о проблемах. Только приятная, расслабляющая тишина, нарушаемая гулким эхом; ведро с мыльной водой, новомодная швабра в руках, резиновые перчатки до локтей, в кармане чуть тесноватого халата тряпка для протирания поручней и боковин центрального эскалатора первого этажа. При мысли об этом чудовище Любовь Петровна невольно вздрогнула. Всё устраивало на новой работе: зарплата – хорошая добавка к пенсии, относительная чистота (не считая весны и осени) вверенного ей пола, тишина во время работы. Только вот эскалатор пожилая женщина не любила.

Даже больше – она его боялась. Конечно, она проходила технику безопасности, когда устраивалась сюда через старую знакомую, знала, что после окончания рабочего дня все эскалаторы в здании отключаются. Даже больше: она неоднократно ездила на этом чудовище – в присутствии других людей непонятный, гнетущий страх отступал и прятался где-то в глубинах сознания, но всё-таки…

– Пора, девочки! Пора, кого ждём? – сорокалетний лысеющий Василий Николаевич, менеджер среднего звена – как он себя называл, вышел из своего кабинета и помахал в воздухе руками, разгоняя вверенный ему персонал по рабочим местам. "Девочки", возраста от тридцати до тридцати с большим "хвостиком" и, прямо сказать, огромными "хвостищами", подхватили рабочий инструмент.

– Люб, ну что, пойдём после работы ко мне, почаёвничаем? – Машка, точнее Мария Романовна Косых, шла рядом с Любовью по гулкому холлу гипермаркета. Без покупателей здание казалось больше раза в два. – Про мужиков своих расскажешь, а?

– Голова сегодня что-то болит, – идти к Машке и делиться очередной порцией неудачной семейной жизни совершенно не хотелось. – Давление, наверное.

– Да, давление, – тут же подхватила новую тему подруга. – Таблетки-то пила?

– Какие? – растерянно переспросила Любовь Петровна. За годы работы инженером на заводе она настолько привыкла к имени-отчеству, что даже мысленно себя называла также.

На горизонте показался проклятый эскалатор, в обрамлении двух художественно оформленных каменистых горок с искусственной зеленью и ручьём. Мытье зелени раз в неделю тоже входило в её обязанности, но женщина предпочла бы каждый день протирать все эти пластмассовые листья и цветы, лишь бы не прикасаться к железному чудовищу.

– Да от давления, – Машка махнула рукой. Стеснения от размера одежды она не ощущала – халат болтался на ней, почти как на вешалке. – Странная ты какая-то сегодня. Ладно, побежала я.

Подруга, громыхая (и как эй это удавалось?) пластиковой шваброй, исчезла в недрах магазинного исполина. Любовь Петровна облегчённо вздохнула, поставила ведро на тёмно-серые плитки пола и начала привычное занятие.

Через два часа все цветы были перемыты, полы тоже – и оставалось последнее. Любовь Петровна всегда оставляла ЭТО на самый конец работы.

Железное чудовище молча смотрело на неё. Всего пятнадцать ступеней, глянцевые боковины стен и пара резиновых поручней. Но Любовь Петровна испытывала нечто близкое к ужасу, когда оставалась с ним один на один. Пожилая женщина в который раз пыталась разобраться в своих чувствах, но не находила ответа. На других эскалаторах в этом же центре сколько раз ездила, в метро каждый день, – и ничего, никакого страха. А этот…

Монстр. Голодный железный монстр, с рядами мелких квадратных зубов, который затаился и ждёт удобного момента, чтобы…

– Люб, я уже закончила! – Машка в сопровождении характерного грохота показалась из-за поворота. – Ты идёшь?

– Нет, – отмахнулась Любовь Петровна. – Мне ещё этот остался.

– А-а, – подруга понимающе закивала головой. – Ну, я тогда пойду, к Алке забегу…

– Да, иди, – женщина выжала тряпку и теперь набиралась мужества. – Иди.

– Ты себя чувствуешь-то как? – Машка не спешила уходить. – Может, я помою?

– Нет, нет! – торопливо начала отказываться Любовь Петровна.

Дружба дружбой, но за такую "помощь" придётся рассчитываться из зарплаты, а у Ольги кредиты, и Пашка, бестолковщина, чужую машину разбил… А благоверный даже не почешется лишний раз детям помочь…

– Иди, Маш, я сама, – в последний раз отказалась Любовь Петровна и решительно поставила ногу на первую пластину эскалатора.

Женщина заканчивала работу на верхних ступеньках, радуясь, что на сегодня кошмар с мытьём чудовища почти закончен, когда в железном чреве под её ногами что-то негромко заурчало и дрогнуло.

Парализованная внезапным ужасом, Любовь Петровна даже не подумала о том, чтобы шагнуть вперёд и оказаться на твёрдом полу. Наоборот, она судорожно вцепилась в резиновый поручень, трясущимися губами читая молитву, а зубчатая лента начала движение вниз.

– Господи, нет, господи, господи… – бессмысленной скороговоркой повторяла женщина.

Она боялась оторвать взгляд от резиновой ленты и взглянуть на приближающийся пол. Ей чудилось, что там, между ступенями и серыми плитками, разверзается почти огнедышащая дыра-пасть, и монстр утробно рычит, предвкушая добычу. Перед глазами в один миг пронеслась вся бестолковая жизнь: обычное "совковое" детство, школа, институт, замужество, работа инженером на заводе, рождение Ольги и Пашки, крах СССР, безработица, кризис, нищая пенсия, вечно недовольный муж, дети, приходившие к ней только за деньгами…

Разве этого она хотела? Об этом мечтала? В один миг пришло понимание, что целая жизнь была потрачена впустую.

И вот теперь пришло время расплаты.

– Господи, господи, господи! – Любовь Петровна от обиды и страха обрела голос. Ей же ещё жить и жить, столько всего сделать можно! Да вот хоть собой, наконец, заняться или пуговки у халата перешить!

– Нет, господи, нет!

Ступени под ногами выровнялись, подвозя её к стыку между зубчатой лентой и железным началом пола, и замерли. Не веря своим глазам, женщина слабо улыбнулась, отпустила мокрую тряпку, влажно шлёпнувшуюся рядом с разношенными рабочими туфлями, и облегчённо вздохнула.

– Спасибо, господи…

Кошмар закончился, и мысли о зря прожитых годах показались ей смешными. Что только в голову с перепугу не придёт! Хорошая у неё жизнь, все так живут – и она будет. А под халат надо просто кофту потоньше надеть, чтоб не жало…

Любовь Петровна не успела сделать спасительный шаг, когда пластина ступени под её ногами вдруг исчезла, и женщина по щиколотки провалилась в железные недра, на доли секунды замерев на оси бегунков. Влажные подошвы мягких туфель тут же соскользнули с гладкой опоры, и женщина, охнув, упала вперёд, опрокинув стоявшее на исправной ступени ведро и упершись руками в мокрый пол. От резкого движения пуговицы с треском отлетели от халата и звонко раскатились по ленте эскалатора и каменным плиткам, приглушённо падая в мыльную лужу.

– Господи… нет…

– Лю-уб! – донеслось откуда-то издалека. – У тебя там что?! Николаич спрашивает!

Любовь Петровна не успела ответить.

Железный монстр торжествующе взрыкнул, пришёл в движение – и следующая ступень смачно впилась металлическими зубами в ноги закричавшей женщины.

Монстр жрал, а в холле эхом звенел истеричный женский визг.

Василия Николаевича утешало только одно: торговый центр не работал. Всё остальное было очень скверно.

В холле первого этажа, возле эскалатора в окружении двух искусственных каменных горок, трудились эксперты следственной группы. Яркая пластмассовая зелень возле входной площадки была покрыта засохшими бурыми пятнами и ошмётками плоти, как и сам эскалатор. В месте стыка ступеней и пола зияла дыра.

Следователь нервно мял в пальцах сигарету, психолог говорил с женщиной лет сорока пяти, которая захлёбывалась слезами. В холле показался один из сотрудников администрации торгового центра с папкой в руках. Стараясь не смотреть в сторону работающих экспертов, сотрудник протянул затребованное "Личное дело Герасимовой Любови Петровны".

Следователь сунул измятую сигарету в карман, взял документы. Администратор, стоявший тут же, неподалёку, совершенно бледный и то и дело вытиравший лоб с крупными бисеринами пота, сглотнул, в очередной раз дёргая уже почти распущенный узел галстука.

– Как же… – он растерянно смотрел на сурового следователя. – Выключено же было…

– Разберёмся, – следователь убрал "Дело" в кожаную папку. – Жень, ну что там?

– Фарш, – один из экспертов выпрямился, стянул тонкие латексные перчатки. – Абсолютный. Не знаю, каким образом, но смололо, как в мясорубке. Похоже, серьёзная техническая неисправность, точнее пока не скажу. Здесь спецы нужны. Я даже пуговицу из него извлечь не могу, зажевало намертво…

– Го… го… гос… поди! – у свидетельницы случился очередной приступ истерики. – Лю… Лю… ба!

Следователь обменялся взглядами с уставшим психологом. Тот перенаправил рыдающую женщину к администратору и подошёл к старшему.

– Говорит, потерпев… – психолог оглянулся на эскалатор и подавил рвотный позыв. – Погибшая на давление жаловалась. Может, приступ или ещё чего, пятьдесят семь лет тётке было. Голову обнесло – вот она и попыталась за что-нибудь ухватиться. И случайно кнопку включения нажала.

– Не повезло ей, – рядом остановился эксперт. – Бывает.

– Родственников известить надо, – следователь глубоко вздохнул. Он не сомневался, что имеет дело с банальным несчастным случаем. Опять куча писанины, дома не раньше полуночи, жена снова ворчать будет…

За спинами людей беззвучно вздрогнула железная лента, застрявшая между зубцов пуговица выпала на ступеньку, покатилась и, никем не замеченная, упала в недра эскалатора.

Крик

Я иду.

Каждый шаг – боль. Каждый шаг – крик.

Мой путь длинен. Очень длинен. Но я иду. Этот коридор скоро закончится. Я уже прошёл целую треть. Там, за ним, будет легче, я знаю. Там моё горящее тело будут остужать ветер и дождь. Мысли о прошлом не причиняют боль. Они помогают идти.

Я иду.

К тебе.

Ты убил меня. Убил подло и жестоко. В ночную смену пожаловался на проводку, завёл в эту комнатушку в подвале, где давно никто не бывает, и оглушил. Оглушил и связал, чтобы насладиться моими страданиями. Проводка была в порядке, теперь я знаю. Теперь я многое знаю. Я не сержусь и не испытываю ненависти к тебе. Я даже готов простить тебя за мою смерть.

Но ты привёл сюда моих детей. Питера, Молли и Эдит. Трёх, четырёх и пяти лет.

Ты сказал, что папа приготовил им сюрприз. Фейерверк. Они поверили тебе, ведь тебе верил я. Я считал тебя другом, дети звали тебя «дядей». Ты был вхож в нашу семью как друг, как брат. Только Анна не любила тебя.

Я был не прав, что не слушал её.

Зависть грызла тебе душу. Ты завидовал тому, что я был счастлив с детьми. Ты знал, как я переживал уход Анны. Но ты завидовал. Ты жил не хуже меня, но завидовал моему дому. Ты завидовал мне, считая, что я сплю с соседкой, призывно собирающей боярышник возле моего забора.

Но я не спал с ней. Мне не было до неё дела. У меня была семья. Дети.

Ты решил убить нас.

Ты ошибся.

Шаг – боль. Шаг – крик.

Мой крик, моя боль навсегда вплавились в камни этого коридора. Он кричит вместе со мной. Ты завёл детей ко мне в камеру, ты оставил там свою адскую смесь и поджёг разлитый бензин. Ты незаметно вышел, пока дети пытались понять, почему я не встаю.

Только за одно я могу сказать тебе спасибо: ты не закрыл дверь. Не из человеколюбия, нет. Чтобы взрыв уничтожил все следы и камеры наблюдения. Ты всё продумал. Всё подвёл под несчастный случай. Ты знал, что дети никуда не уйдут от меня. Но ты ошибся. Я очнулся и успел всё понять. Я не мог убежать, но криком гнал детей.

Господи, велика милость твоя. Я благодарен тебе за то, что ты принял души девочек в свой Сад. Я благодарен тебе, что Питер чудом остался жив. Анна забрала его. Она приехала сразу, как только ей сообщили о пожаре и взрыве. Ты не знаешь, как я был счастлив видеть презрение и отвращение на её лице в ответ на твоё лицемерное горе. Она не поверила тебе. Анна знала, что я никогда не возьму детей на работу.

Соседка не стоит даже обрезка ногтя с её мизинца.

Питер придёт в себя. Я знаю, я верю. Но я надеюсь, что он никогда не вспомнит, как я шёл по коридору и кричал, сгорая заживо.

Шаг – боль. Шаг – крик.

Твоя мерзкая душонка удовлетворена. Ты спишь с моей соседкой, и тебе тепло рядом с ней. Твоя совесть спокойна, и ты счастлив.

Я ненавидел тебя и желал тебе смерти, и Господь не принял мою грешную душу. Но Дьявол вложил в моё горящее, искалеченное тело подобие жизни.

И я иду.

Иду, чтобы сомкнуть горящие пальцы на твоей шее. Чтобы увидеть твой страх.

Я иду услышать твой крик.

Куда приводят мечты

Заливистый девичий смех эхом гулял по пустому подъезду. Троице на первом этаже не было дела до того, что на часах четыре утра.

– Ой, Пашка, ты тако-ой клёвый, – пьяная девушка лет пятнадцати, в розовой короткой курточке и таких же розовых облегающих брючках, ухватилась за руку довольно ухмылявшегося кавалера. Пашка и его приятель Санёк незаметно обменялись многозначительными взглядами.

– Оль, тебя дома не потеряют?

Оля перестала смеяться и сердито надула губки. С Пашкой и Саньком она познакомилась часа три назад в ночном клубе, где решила впервые в жизни потусоваться и подцепить богатого ухажёра, которого планировалось перевести в женихи, а затем и в мужья. А как ещё воплотить в жизнь все те мечты со страниц модных журналов простой школьнице из «совковой» семьи?

Только так.

Удача ей улыбнулась ярко и ослепительно. Долго и тщательно подбираемый гламурный образ сработал на все сто. Пашку и Санька Оля заметила сразу.

Несмотря на ухоженную внешность, лоск и дорогие шмотки, они не были похожи на пару и с интересом поглядывали на других девушек.

Поэтому Оля старательно обстреливала этих двоих взглядами, надувала губки и всячески показывала, какая она классная девчонка. Парни подошли примерно через полчаса активного «обстрела». Ей нравились оба, но Пашка в этой паре главнее, и потому Оля считала себя его девушкой. Иначе зачем бы он угощал её даже не пивом, а мартини? И тачка у него оказалась такая классная…

А ещё у него была отдельная квартира в новостройке в одном из спальных районов.

Лучше Пашки ей не найти.

– Конечно, нет, я уже взрослая, да и вообще предки на выходные на дачу свалили. Могу хоть до утра гулять!

– Может, тогда ко мне? А то холодно тут, – Пашка демонстративно поёжился и слегка приобнял Олю за талию. Такое внимание пьяной девушке очень польстило. Как наяву, она видела романтический ужин при свечах, шёлковые (по-другому и быть не могло!) простыни на огромной кровати, а утром…

При мысли об утре и возможном признании Пашки в вечной любви сердце сладко замирало, и в голове плыл розовый туман.

– Пойдём, – промурлыкала пьяная и довольная Оля, вешаясь на руку кавалера. Санёк поймал новый взгляд приятеля и нажал на кнопку лифта.

Лифт приехал бесшумно и быстро. Ольга удивилась, когда Санек зашёл в лифт вместе с ними, хотя лифт оказался просторным и три человека не ютились в нём, прижимаясь к стенкам.

– Паш? – она недоумённо посмотрела на кавалера. Тот ободряюще улыбнулся.

– Санька нас до квартиры проводит.

– А-а, – пьяная Ольга снова уткнулась носом в кожу Пашкиной куртки. Лифт ехал очень мягко, только на табло наверху мигали цифры этажей. Три… пять… семь…

На цифре «восемь» табло вдруг мигнуло и замерло. Ольга вздрогнула. В мозгу появилась тревожная мысль «застряли». Нет, конечно, она уже не боялась как в детстве, что лифт вдруг сорвётся и упадёт, но просидеть здесь остаток ночи вместо романтического ужина совсем не хотелось.

– Паш… – она не успела посмотреть на потенциального жениха, когда почувствовала, как её голову крепко прижали рукой к коже куртки.

– Расслабься, сучка, – жарко дыхнуло возле уха. – Потрахаем и отпустим.

Оля не успела ничего ответить, когда поняла, что с неё грубо стягивают брючки, а затем пришла боль.

– Паш, что с ней делать будем? – Санёк, застёгивая ширинку, кивком головы показал на съёжившуюся в углу лифта избитую девушку.

Одежда на ней местами порвана и окровавлена, лицо превратилось в сплошной синяк, а на розовых брючках красовались длинные полосы крови. Девушку трясло, она еле слышно стонала и закрывала голову руками.

– Кончать, – Пашка сплюнул и достал из кармана недорогой складешок, купленный специально для таких случаев. – Нет шлюхи – нет проблем.

Санёк кивнул, и пнул девушку ботинком, стараясь не запачкаться в крови.

– Эй, сучка, слышь, щас твоя очередь кончать, – он заржал над своей шуткой.

Оля умоляюще посмотрела на своих мучителей. В глазах всё расплывалось, она не видела лиц, только пятна. Голоса двух насильников оглушали её, и в голове звенело. Ей было очень плохо и больно, но она хотела жить.

– Ннеее на…до… – говорить получалось с трудом. – Я ни…кому…

– Само собой, не скажешь, – ухмыльнулся Пашка, рывком поднял умоляющую о пощаде девушку за воротник курточки и с маху несколько раз вогнал нож в её тело.

На следующий день на страницах газет появилась заметка об очередном жестоком преступлении, раскрыть которое, скорее всего, не удастся из-за отсутствия улик.

Прочитав заметку, довольный Пашка бросил газету в сторону.

Все просто отлично. Они не оставили никаких следов, и, когда всё поутихнет, развлечение можно повторить. Выбрать другой спальный район, найти подходящий дом и…

Телефон на столе негромко пискнул, напоминая о запланированной встрече. Пашка оделся, проверил перед зеркалом, как он выглядит, и вышел в подъезд.

Лифт гостеприимно распахнул двери.

В отличие от вчерашнего, этот сверкал зеркальной панелью во всю стену и хромированными поручнями, как и следовало лифту элитного дома.

Пашка с удовлетворением разглядывал себя в зеркале, пока цифры на табло неспешно мигали, сменяя друг друга. Стильный, пользующийся неизменным успехом у женщин, сын богатых родителей, ни в чем не знавший отказа, Пашка был весьма доволен жизнью.

Делами дочерней фирмы, подаренной любимому сыну на совершеннолетие, занимался отец, и Пашка прожигал жизнь как мог. Тусовки, ночные клубы, дорогие и не очень шлюхи…

Но недавно им с Саньком захотелось чего-то особенного. Остренького. Эта «мукла» подвернулась очень кстати. Будь она действительно гламурной кисо, всё прошло бы как обычно: клуб, машина, довести кисо до дому. Только идиот будет избивать и жестоко насиловать дочь богатых родителей. За это Пашку самого в асфальт закатают, и папик не поможет.

А вот таких «мукл»… Они с Саньком уже обработали трёх таких дурочек, и не собирались останавливаться.

Цифра на табло мигнула, и лифт замер. Пашка собрался выходить, но двери не открывались.

– Что за… – он недоумённо посмотрел на табло. Горела цифра «восемь».

– Вот, мля, застрял!

Пашка повернулся к щитку, чтобы вызвать диспетчера.

«Па-а-аша-аа…»

– Что?! – Пашка вздрогнул и нервно оглянулся, хотя понимал, что в лифте он один. Но голос вчерашней муклы прозвучал, как живой. – Что за…

«Ты та-акоой смешной…»

– Что за ху…ня?!

Пашка разразился потоком мата, заняв позицию посреди лифта и нервно оглядываясь по сторонам. Но в зеркалах отражалась только его злое и испуганное лицо.

«Фу, Паш, как негламурно…» – в голосе явно прозвучали капризные нотки. Пашка трясущейся рукой стянул с головы кепку и вытер мокрый лоб.

– О… О-оля..?

«Ой, ты помнишь, как меня зовут?» – обрадовался голос, а затем по лифту прокатился отголосок девичьего смеха. – «С тобой так весело, Паш!»

Пашка почувствовал, что волосы на голове начинают шевелиться. Он не верил во всякую мистику, и смеялся над всеми этими экстрасенсами, но сейчас происходила явная чертовщина. Пашка яро перекрестился и поплевал через оба плеча. Что ещё положено делать в таких случаях, он не помнил.

Лифт вздрогнул, и табло мигнуло. Семь… шесть… пять… четыре… три… Пашка облегчённо вздохнул, вытирая лоб и надевая кепку.

Глюк… Но жуткий… Нет, в следующий раз надо что-то другое придумать…

Лифт замер.

«Поднимемся, Паш?»

Обмерший от ужаса Пашка не успел даже сглотнуть, как лифт с неожиданной скоростью рванул вверх. Цифры на табло мелькали как сумасшедшие; вцепившегося в поручень Пашку ощутимо придавило вниз, а в голове билась только одна мысль: остановить этот чёртов лифт и вызвать диспетчера!

Но дотянутсья до заветной кнопки на другой стене лифта он не мог: пальцы судорожно вцепились в поручень, и он боялся отпустить единственную надёжную опору.

Лифт резко замер.

Съёжившийся на полу Пашка затылком врезался в поручень, сердце бешено колотилось, в глазах потемнело от перепада давления. Кнопка. Он должен нажать кнопку. Трясущейся рукой парень потянулся к заветному щитку.

«А теперь – вниз!» – радостно объявил голос.

Пашка заорал. Следующие пару минут он орал не преставая, матерясь, зовя на помощь и просто вопя от страха. Лифт мчался вниз с такой скоростью, что перепуганного Пашку отрывало от пола. Что будет, если лифт не остановится, парень боялся даже представить.

Лифт резко замер. Пашка вновь ударился лицом о поручень, до крови прикусил язык, разбил нос и упал на пол. Лифт стоял.

– О…О-оль… – Пашка приподнялся на трясущихся руках, неловко вытер сочащуюся с разбитого носа кровь и сплюнул кровью же на пол кабины. Не до чистоты уже.

– Ннне наддооо бббольше, а?

«Не бойся, Паша»,– ласково ответил голос. – «Покатаю и отпущу».

Пашка вздрогнул и затравленно огляделся. На табло горела цифра «два». ДА! Это ШАНС! Парень метнулся к щитку и кулаком ударил сразу по двум кнопкам: «аварийная» и «вызов диспетчера».

– Диспетчер слушает, – прошелестел голос в динамике.

– Помогите! – Пашка врезал ладонями по зеркальной стене вокруг щитка, оставляя кровавые полосы. – Выпустите меня отсюда!

– Говорите! – в голосе появились недовольные нотки. – Диспетчер слушает!

– Спасите меня! – Пашка орал в динамик так, что звенело в ушах. – Она меня убьёт!!

–Алло! Говорите! Опять эти уроды богатые с жи… – конец фразы заглушило негромкое потрескивание, и динамик замолчал. Пашка в отчаянии откинулся на стену, сполз вниз и взвыл.

«Ты чего, Паш?»

Пашка вздрогнул, и дёрнувшаяся рука наткнулась на что-то твёрдое в кармане брюк.

Мобильник! Ну конечно, идиот! Как он мог забыть?!

Пашка воровато огляделся и торопливо достал чудо современной техники. Засветившийся экран показал полную антенну. Пашка не выдержал и захохотал от счастья.

Вот оно, спасенье! Так, где же номер аварийки…

– Неа.

Голос прозвучал сбоку настолько явственно, что Пашка невольно повернул голову. Повернул, чтобы в очередной раз испытать ужас.

Из зеркала на него смотрела Оля. Опухшее от побоев лицо, растрёпанные волосы, залитая кровью одежда, на бледной синюшной коже живота – чёрные провалы от ударов ножа.

– Ггг…гос… ппо… ди… – Пашка выронил из онемевших пальцев мобильник.

Покойница в зеркале посмотрела себе под ноги и наступила на упавший телефон окровавленным сапожком. Раздался треск. Пашка боялся повернуть голову, но сумел покоситься в сторону телефона.

На полу лежали обломки.

Сидеть стало тепло и мокро.

– Не бойся, Паш, – покойница в зеркале растянула распухшие губы в подобие улыбки. Выглядело это настолько жутко, что Пашку затрясло окончательно.

– Прокатимся ещё разок – и отпущу.

Пашка не успел ответить, да и не смог бы. Лифт дёрнулся и с обычной скоростью поехал наверх. Покойница в зеркале смотрела на табло, а Пашка боялся даже пошевелиться.

Лифт плавно остановился. Пашка с трудом оторвал взгляд от зеркала и опасливо посмотрел на табло.

Пятнадцатый этаж. Его. Неужели…

Пашка проглотил кровавую слюну.

– Пппрости, О-о-оль, – слова выталкивались из горла с трудом. Распухший язык болел, усложняя и без того трудоёмкий процесс. – Я бббольше не бббуу…

– Угу, – задумчиво протянула покойница, не сводя взгляда с табло. – Иди.

Двери лифта начали открываться.

Пашка не верил своим глазам. Обошлось! Эта сука его отпускает!!!

Он торопливо пытался подняться, оскальзываясь в собственной луже, но что такое кровь и моча по сравнению с жизнью! Ему только выбраться, а там…

Двери лифта замерли, оставив щель ровно настолько, чтобы с трудом протиснутся. Вместе с ними замер и Пашка.

– Упс, – голос за спиной был виноватым. – Паш, так выходи. И поторопись.

Пашка сглотнул, а наверху что-то угрожающе заскрипело – и лифт вздрогнул.

Пашка метнулся к щели, зацепился мокрыми пальцами за края двери. Наверху снова заскрежетало, лифт под ногами ощутимо дёрнулся и качнулся.

Не выдержал «катания» – вдруг ясно понял Пашка. А значит…

Парень тихо взвыл от осознания того, что с ним будет, если лифт оборвётся, и судорожно начал выскребаться из щели. Он не надеялся, что кто-то выйдет и поможет ему, время рабочее, никого из соседей дома нет. Только сам.

Модные ботинки с тонкой подошвой отчаянно скользили по мокрому и уже наклонному полу, не давая надёжной опоры. Пашка цеплялся за скользкие керамические плитки пола на площадке, пытался раздвинуть двери…

А лифт стонал и скрипел в недрах шахты над его головой.

Пашке удалось выбраться почти наполовину, когда он услышал за спиной вздох. Парень обмер, разом понимая: всё.

Конец.

– Пока, Паш, – голос покойницы был холоден и равнодушен. – Ты не успел.

Пашка не успел даже закричать, когда рухнувшая вниз кабина лифта разрезала его пополам.

Санёк нервничал. Мобильник Пашки недоступен, сам он не звонил, а ведь встреча должна была состояться уже час назад. Санёк ещё раз посмотрел на время. Мобильник не врал. Санёк вздохнул и поехал к приятелю домой.

У Пашкиного подъезда его встретили «скорая», менты и небольшая толпа соседей. Люди молчали, только женщины тихо всхлипывали. Санёк вышел из машины и подошёл к одной из них.

– Что тут у вас?

Женщина посмотрела красными от слез глазами. Санёк узнал её – Пашкина соседка из квартиры напротив. Богатая старая хрычовка, как они называли её между собой, владелица сети бутиков, но как её зовут на самом деле – Санёк не знал.

– Ты, кажется, Пашин приятель? – женщина промокнула глаза платочком.

Санёк сглотнул, чувствуя, как неприятно засосало под ложечкой. Мля, неужто их вычислили?! Вот мля! Знал же, что добром это всё не кончится! А всё Пашка, сука, скучно ему было простых шлюх трахать! Вот и получил острых впечатлений…

– Почти, – он нервно улыбнулся. – Учимся вместе…

– Нет больше дружка твоего, – женщина поджала губу, ничуть не веря в «учёбу». – Умер.

– К-как умер? – Санёк растеряно заморгал. – Когда?!

– Час назад, – женщина снова промокнула глаза. – Лифт оборвался, и его… господи… – она всхлипнула, не убирая платка от глаз. – Пополам его…

Санёк, больше не слушая её причитаний, медленно отошёл к машине.

У него был шок.

Пашка… Умер… Лифтом пополам…

Санёк нервно содрогнулся и закурил. Он не жалел приятеля, но на душе было как-то нехорошо.

Затушив сигарету, Санёк сел в машину и повернул ключ зажигания. Мотор заурчал, замки на дверях вдруг сами защёлкнулись, а в зеркале салона отразилось бледное и злое лицо вчерашней «муклы».

– Теперь твоя очередь кончать, ка-азёл.

Напуганный и разом всё понявший Санёк не успел ничего ответить, как машина сама по себе рванула с места.

Гаянэ

– Гаянэ, тебя хочет видеть матушка.

Голос одной из послушниц за спиной заставил девушку вздрогнуть и обернуться.

– Иду.

Послушница, вся сплошь в чёрном, коротко поклонилась и ушла.

Гаянэ в последний раз бросила взгляд на суровые вершины гор, уже начавшие покрываться осенним снегом, где особенной красотой выделялся Казбек.

Галерея монастыря, прилепившегося к отвесному склону Джуты, нависала над глубоким ущельем, по дну которого, в темноте, гремел один из притоков великого Терека.

Несмотря на холодный пронизывающий ветер с гор, она всё чаще приходила сюда и смотрела в мрачную глубину ущелья, слушая далёкий рокот ледяных вод.

Гаянэ спустилась по каменной лестнице внутрь монастыря и по каменному коридору направилась в келью настоятельницы, высеченную прямо в склоне горы. Попадавшиеся ей навстречу монахини и послушницы вежливо склоняли головы в поклонах. Гаянэ кивала им и спешила дальше. Хотя настоятельница в последнее время и благоволила ей, но гневить матушку не стоило. Остановившись перед низкой дверью кельи, Гаянэ тихо постучала.

– Входи, дитя.

Гаянэ открыла деревянную дверь и вошла в скромную келью настоятельницы.

– Благослови, матушка.

Девушка опустилась на колени, не забыв осенить себя распятием на божественный лик в углу, перед которым горела лампада.

– Бог с тобой, дитя, – настоятельница осенила её крестом и протянула руку для поцелуя.

Гаянэ слегка коснулась губами сухой пергаментной кожи, старясь сдержать внутреннюю дрожь: в последнее время ей были неприятны намёки настоятельницы, которая явно чего-то от неё ожидала. И всё чаще Гаянэ замечала, как косятся на неё монахини и как шепчутся за спиной послушницы.

Но сегодня что-то в отношении к ней настоятельницы изменилось.

– Сядь, дитя, – настоятельница указала на лавку рядом с собой. Гаянэ послушно поднялась с колен и села рядом.

– Что-то случилось, матушка?

Девушка всматривалась в коричневое, покрытое морщинами лицо. Хотя настоятельница была в самом расцвете лет, когда женщины в аулах рожают самых красивых дочерей и отважных сыновей, на вид ей можно было дать намного больше.

Десять лет назад, когда дядя отдал Гаянэ в этот монастырь, желая, чтобы из шестилетней сироты воспитали достойную невесту, настоятельница и в самом деле почти заменила ей мать. Но с годами она становилась все строже и суровей, и те тёплые чувства, которые Гаянэ испытывала к настоятельнице поначалу, сменились замкнутостью и недоверием.

Однако сейчас настоятельница была чем-то встревожена.

– Ты знаешь, что твой дядя отдал тебя нам на воспитание, Гаянэ, – настоятельница смотрела куда-то вдаль, словно перед ней не было никакой каменной стены, но девушка на всякий случай кивнула.

– Я надеялась, что ты останешься у нас, и со временем станешь моей преемницей, – матушка вздохнула и перевела взгляд на Гаянэ. – Но Господь распорядился иначе. В России настали смутные времена. Царь свергнут, новая власть рушит храмы и святыни, убивает священников и всех, кто родом выше крестьянина. Твой дядя решил забрать тебя у нас.

Гаянэ вздрогнула от этого известия. Вот на что намекала настоятельница, и вот почему за её спиной шептались. Видеть вновь дядю, о котором у неё остались пусть смутные, но не самые хорошие воспоминания, девушка хотела так же, как и принять постриг. И это не укрылось от внимательного взгляда настоятельницы.

– Не бойся, дитя, – настоятельница накрыла ладонь девушки своей. – Твой дядя просил не говорить тебе, но я тебя успокою. Он нашёл тебе мужа, это уважаемый и не бедный человек, тебе очень повезло. Русские ещё не скоро доберутся до их аила, ты будешь в безопасности.

Гаянэ покорно кивнула, но вместо радости на неё навалилась безнадёжная тоска. Конечно, она догадывалась, что её однажды ждёт замужество, но вот так сразу, жить с незнакомым мужчиной, который раза в три старше её…

Нет! Она этого совсем не хочет!

Она подняла взгляд на настоятельницу, но та поняла все по-своему.

– Мне тоже жаль расставаться с тобой, дитя, – настоятельница ласково взяла ладони девушки своими. – Я очень хотела, чтобы мы с тобой были близки. Но теперь ступай. Сегодня твой последний день у нас. Скоро вечерняя молитва, мы все должны подготовиться.

Гаянэ кивнула, дала настоятельнице осенить себя крестом и поцеловать в щеки и торопливо покинула келью. Душа девушки была в полном смятении, но одно Гаянэ знала точно: жить с нелюбимым старым мужем она не станет.

Час до вечерней молитвы Гаянэ провела в душевных терзаниях и вступила в общий зал, где собрались все сестры и послушницы, в полном смятении. Каменные стены зала освещали масляные светильники, а перед алтарём горели свечи.

Но состояться молебну было не суждено.

Настоятельница только успела объявить, что завтра Гаянэ покидает их обитель, как раздался шум, и в распахнувшиеся двери стали быстро входить люди в военных мундирах. С ними было двое мужчин в черных кожаных куртках с нашивками на воротничках.

– Всем стоять! – один из мужчин в чёрной коже, брюнет с небольшими усиками, остановился у алтаря. – Вы все арестованы по обвинению в антисоветской пропаганде. Всем разойтись по своим комнатам. Быстро!

Гаянэ ничего не понимала, а её уже подхватил под локоть белокурый и голубоглазый военный в такой же чёрной кожаной куртке.

– Идём, – он потянул девушку к выходу. Онемевшая от испуга, Гаянэ покорно пошла за ним. Военный вывел её в коридор.

– Где твоя комната?

Гаянэ покорно показала направление, тщетно пытаясь поймать платок, который укрывал волосы. Платок из настоящего шелка – подарок дяди к совершеннолетию, – сполз на плечи, и косы рассыпались по плечам и спине.

– Ты не монашка? – военный остановился, поднял подбородок девушки двумя пальцами и заглянул ей в лицо. Теперь Гаянэ смогла рассмотреть этого человека как следует.

Длинное, обветренное лицо, с пролёгшими складками от когда-то перебитого носа к сухим поджатым губам. Старый белый шрам на левой щеке, льняная прядь, упавшая на высокий, с продольными морщинами лоб. Брови сурово сведены, а под ними совсем не должные находиться на таком лице светлые глаза совершенно невероятной, небесной голубизны.

Эти глаза настолько поразили Гаянэ, что она слишком поздно вспомнила, что приличной девушке нельзя смотреть на незнакомого мужчину и, тем более, позволять ему касаться себя.

– Нет, – она поспешно отвела глаза и попыталась освободиться. К её удивлению, русский не стал её удерживать. Гаянэ накинула платок на голову.

– Как тебя зовут? – в голосе военного, до этого сухом и безразличном, появилось что-то новое.

– Гаянэ.

Девушка чувствовала себя совершенно неловко под его взглядом. Вся её гордость, которая должна была сейчас ей помогать, куда-то делась.

– Я Николай, Николай Громов, – ей показалось, что он попытался улыбнуться, но посмотреть она не решилась. – Идём, я провожу тебя.

Они вышли на галерею. Мимо деловито прошли несколько солдат, они здоровались с её провожатым, обращались к нему уважительно, и двое из них задержались, о чём-то докладывая Громову по-русски.

Гаянэ, кутаясь в платок, остановилась возле арки галереи. Солнце уже скрылось за пиками гор, и ущелье внизу поглотила кромешная тень. Девушка вздохнула. В последний раз она любуется этим видом. Рядом неслышно остановился Николай.

– Красиво, – он смотрел на горы. – Тебе нравится?

– Нет, – она ответила неожиданно резко даже для себя. – Я ненавижу эти горы.

– Почему? – судя по тону, русский был искренне удивлён. – Ведь это твоя родина, твой дом.

– Мой дом не здесь.

Гаянэ подошла к самому краю галереи. Она сама не понимала, почему разговор с русским вызывал у неё странные чувства. К счастью, на галерею вышел брюнет, который командовал в общем зале.

– Капитан! – брюнет позвал Громова.

Тот дёрнул щекой, но подошёл. Гаянэ не слышала, о чём они говорили, но по взглядам, которые бросал на неё брюнет, было понятно, что речь идёт о ней.

– В чем дело, Котовский? – Громов, нахмурившись, остановился перед лейтенантом. Тот заметно улыбнулся.

–А она хороша, капитан, – Котовский покосился на стоявшую девушку. – Настоящая красавица. Прямо княжна Тамара.

– Вы за этим меня позвали, лейтенант? – Громов нахмурился ещё больше, и Котовский поспешно стёр улыбку с губ.

– Мы допросили настоятельницу, она от всего отнекивается, но это пока. С ней поработают, и она все расскажет.

– Хорошо, – Громов кивнул, покосился на девушку. Ему не нравилось, какие взгляды бросал в её сторону Котовский. – Что-то ещё, лейтенант?

– Да, капитан, – лейтенант вновь позволил себе улыбку. – Настоятельница сказала, что эта красотка была здесь на воспитании, и завтра за ней должны приехать родственники. Наверняка она замешана во всей этой истории. Надо её задержать и как следует допросить.

– Не думаю, – Громов задумчиво тёр подбородок. – Она слишком юна и невинна для этих игр.

– Юна и невинна? – Котовский засмеялся. – Бросьте, капитан! Или вы забыли как…

Договорить он не успел, так как девушка неожиданно забралась на парапет.

– Я никуда с вами не пойду! Я вас ненавижу! – она смахнула смуглым кулачком слезы. – Будьте вы прокляты! Я лучше умру!

Громов кинулся к девушке, но она отпустила арку и прыгнула вниз. Туда, где гремел горный поток.

–Гаянэ! Нет! Гаянэ! – и Громов, сам до конца не понимая, что делает, одним прыжком перемахнул парапет и полетел в пропасть вслед за девушкой.

Котовский и несколько солдат подбежали к парапету и, склонившись, пытались разглядеть хоть что-то в темноте и глубине ущелья.

Ответом был только глухой рокот горного потока.

– Боже… – солдаты сняли фуражки, некоторые украдкой крестились.

Котовский несколько мгновений молча дёргал себя за ус, потом обернулся к склонившим головы солдатам.

– Никто ничего не видел, всех приезжих сразу ко мне. Всё, расходитесь. Нет, стоять. Ещё раз увижу или услышу подобное мракобесие, пойдёте под трибунал! Всем ясно? Всё, свободны!

Солдаты ещё мгновение глядели в пропасть, а затем разошлись по монастырю.

***

Громов сам не понимал, каким чудом ему удалось не разбиться, выбраться на берег, да ещё и вытащить сумасшедшую девчонку.

С трудом карабкаясь по камням, стуча зубами от холода, он тянул бесчувственную девушку прочь от ледяной воды.

Найдя более-менее сухое место, защищённое от ветра и брызг, он нарвал сухой травы и веток кустарника, достал из кожаной сумки, висевшей через плечо, засунутый в жестяную коробку коробок спичек, разжёг небольшой костёр, подтащил девушку поближе к огню.

Затем стянул с себя промокшую одежду, выжал её и развесил сушиться возле огня. В мокрых подштанниках было холодно, но оставаться в мокрой одежде – это верная смерть.

Пока он прыгал возле костра, разгоняя кровь и согреваясь, девушка пришла в себя, закашляла, открыла глаза, потянулась к огню. Он помог ей сесть, укрыл тёплой подсохшей курткой.

Предлагать ей раздеться, чтобы высушить одежду, он даже не стал: все равно бесполезно. Достал из сумки флягу со спиртом, глотнул сам, протянул девушке. Она недоверчиво покосилась на него, но взяла флягу, глотнула, закашлялась. Он забрал флягу, сел к огню. Гаянэ куталась в его куртку, с мокрых кос капала вода.

– Где твои родственники?

Громов избегал лишний раз смотреть на озябшую и сжавшуюся в комок девушку. Сейчас перед ним была не гордая недотрога, а просто юная беззащитная и несчастная девчонка, которая наверняка ничего не знала о мире, кроме своего монастыря.

– В Джунхаре живёт мой дядя, – Гаянэ смотрела только в огонь. Глоток спирта разогнал кровь, но она не понимала, зачем этот русский её спас. Единственным объяснением было то, что он хочет её арестовать. Что с ней будет дальше, Гаянэ представляла очень смутно, и это её пугало.

– Завтра пойдём туда, – Громов оделся, подбросил в огонь несколько веток низкорослого кустарника. Гаянэ удивлённо вскинула на него глаза.

– Вы не арестуете меня?

Громов немного помолчал, но вместо ответа Гаянэ услышала новый вопрос.

– Настоятельница сказала, что ты была её доверенной. Это так?

– Нет, – Гаянэ заметно вздрогнула, что не укрылось от опытного взгляда Громова.

– Тогда почему она так сказала?

Гаянэ ещё сильнее сжалась под его курткой.

– Она… она просто хотела, чтобы я… чтобы я стала её… – с каждым словом голос девушки звучал всё тише, а под конец вовсе сошёл на шёпот.

Но Громов услышал. Опустившая голову Гаянэ не видела, как нахмурились брови, а на скулах заиграли желваки. Громов тихо выругался по-русски.

– А твои родственники? Они знали?

Гаянэ покачала головой.

– Они хотят выдать меня замуж. Мой дядя нашёл мне богатого и знатного жениха.

– И кто он? – Громов с трудом старался говорить с деланным равнодушием.

– Я не знаю, – Гаянэ вновь покачала головой и только теперь осмелилась посмотреть на своего спасителя.

Русский ворошил веткой угли в костре. Блики огня ещё больше углубили его морщины и заострили черты лица, и на секунду Гаянэ показалось, что это горный орёл обернулся человеком и сидит сейчас у огня. А Громов бросил ветку в огонь и лёг на землю.

– Спи, – он закрыл глаза и отвернулся. Девушка послушно легла, закутавшись в его куртку.

Больше они не разговаривали.

Путь до Джунхара занял неделю.

Громов больше ничего не спрашивал, только молча вёл Гаянэ какими-то горными тропами, время от времени заставляя девушку укрываться в скалах, а сам уходил вперёд.

Гаянэ понимала, что русский хочет добраться до Джунхара незамеченным, но она не могла понять, почему. А Громов с мрачным упорством вёл её к намеченной цели. Гаянэ не подозревала, какие тяжёлые мысли одолевали бывшего капитана НКВД.

Громов не сомневался, что он уже объявлен дезертиром и врагом народа, как и ни в чём не повинная девушка, к которой он изо всех сил старался остаться равнодушным. В её невиновность он поверил сразу, сердцем чуя, что Гаянэ не лжёт, но вот доказательств у него не было никаких. Более того, он не сомневался, что возле Джунхара наверняка оставлена засада, так как Котовский ни за что не поверит в их гибель, пока не увидит трупы. Жаловаться было не на что, он сам его так учил.

И если у Гаянэ ещё оставался шанс спастись с помощью замужества с влиятельным человеком, то у него шансов уйти от трибунала не было никаких. В приговоре Громов не сомневался ни секунды. И тем острее была странная боль и решимость идти до конца.

Громов совсем не удивился, увидев чёрные фигурки солдат, обходивших дозором голые виноградники Джунхара. Устроившись на камнях, он довольно долго наблюдал за ними, прежде чем вернулся к Гаянэ.

– Где твой дом?

Они укрылись в камнях на окраине долины, в которой расположился аул. Девушка довольно долго всматривалась в серые, слившиеся со скалами дома.

– Вон тот, ближе к окраине.

Громов кивнул, запоминая направление. Путь, который он наметил, пролегал по виноградникам к задней стене дома. Начинало темнеть.

– Пора, – он стал спускаться к дороге. Гаянэ с лёгкостью горной серны следовала за ним.

Через виноградники, разделённые плетёными изгородями, они не замеченными добрались до глиняного забора у задней стены дома. В густых сумерках, накрывших долину, Громов помог перебраться девушке, а затем перелез сам.

В темноте раздалось глухое ворчание караульного пса. Громов успел только чертыхнуться про себя, а затем услышал слабое повизгивание и шёпот девушки:

– Сюда, здесь дверь.

Громов на ощупь шагнул вперёд, наткнулся на шершавую стену, провёл рукой.

– Сюда.

Шёпот девушки сопровождал звук волочившейся по земле железной цепи, но пёс не лаял. Похоже, он каким-то своим звериным чутьём понял, что Гаянэ своя, и поднимать тревогу не стал.

В темноте раздался звук открывающейся двери, Громов шагнул на скрип и почувствовал, как его руку крепко сжали тонкие пальцы. Осторожно ступая, он шагнул в дом.

Теперь их вела Гаянэ. Девушка шла в женскую половину дома.

Но, видимо, их везение кончилось. Во дворе послышались громкие гортанные голоса, залаял пёс, хлопнула дверь.

Гаянэ торопливо толкнула его в какую-то комнату. Громов почувствовал под ногами мягкое, догадался, что это ковры.

– Прячься! – горячий шёпот девушки заставил Громова оглядеться. В бледном свете показавшейся из-за горы луны он разглядел, что комната имела выход на балкон, вдоль стен были ниши, украшенные коврами. На стенах и полу тоже многочисленные ковры и подушки. Громов, не рассуждая, кинулся к нише возле балкона. Едва он скрылся за ковром, как у входа в комнату раздались мужские голоса.

Затем раздался голос Гаянэ.

– Дядя…

– Что? Что я вижу?! Гаянэ! Негодная девчонка! Ты здесь?!

Громов осторожно выглянул из-за ковра.

В свете принесённых кем-то светильников, он увидел, как девушка пятится под напором невысокого полного грузина. Дядю девушки сопровождали ещё двое мужчин.

И без того стройная, как лоза, Гаянэ рядом с этим толстяком казалась хрупкой девочкой-подростком. Пока толстяк продолжал кричать и возмущаться недостойной племянницей, опозорившей его честь, не давая девушке и слова вставить в своё оправдание, двое других мужчин: высокий с длинной бородой и второй, ничем не примечательный, расположились на коврах и подушках.

Тем временем дядя, продолжал разоряться.

– Вы только поглядите на этот позор моего рода! Бедная моя сестра! Какое счастье, что она этого не видит! Я так заботился об этой девчонке, отдал столько сил на её воспитание, нашёл ей такого достойного жениха, почтенного Абу Галима, а она! Она сбежала с каким-то русским! Какой позор! – толстяк едва ли не рвал на себе волосы.

Гаянэ молча стояла, опустив голову и сжав ладони в маленькие кулачки.

– И после этого всего ты ещё осмеливаешься переступить порог моего дома, негодная! – толстяк размахнулся, чтобы ударить девушку, но неожиданно вмешался один из гостей, сидевший спиной к Громову.

– Постой, уважаемый Вано, наши друзья наверняка захотят узнать про этого русского, – невысокий встал и одним движением выхватил из-за пояса наган, направив его на вздрогнувшую Гаянэ.

– Говори всё, что знаешь! – неожиданно грозный крик заставил Гаянэ попятиться.

– Я ничего не знаю! – голос девушки дрогнул, а по лицу потекли слезы.

– Не лги!

Уважаемый Вано наградил племянницу оплеухой.

Громов скрипнул зубами.

– Ты целую неделю согревала постель этому русскому шпиону, а теперь говоришь, что ничего не знаешь?!

– Не знаю, не знаю! – девушка упала на колени, закрыв лицо руками. Невысокий снова сел, положил наган рядом. Всего в шаге от Громова.

– Уважаемый Вано, а ведь мы можем это проверить, – голос невысокого стал совершенно отвратительным. Настолько, что даже уважаемый Вано вздрогнул от подобного предложения. И попытался возразить.

– Но она…

– Ты ничего не теряешь, уважаемый Вано. Если она невинна, то думаю, великодушный Абу Галим примет её в свой дом служанкой, а если нет… – невысокий снова встал и шагнул к девушке, положив руки на пояс. – Я сам могу проверить её.

– Не подходи! – Гаянэ вскочила дикой кошкой, её всю трясло. – Не прикасайся ко мне! Я лучше умру!

Громов не выдержал.

Одним движением он откинул ковёр и схватил брошенный наган.

– Убери от неё руки, мразь! – наган смотрел прямо в лоб своего бывшего хозяина.

Невысокий крякнул, толстяк и седобородый медленно поднимали руки, при этом толстяк осторожно отступал к двери. Громов не сомневался, что он собирается звать на помощь. Гаянэ, повинуясь его жесту, отступила ему за спину.

– А вот и наш герой-предатель, – невысокий замер, услышав, как сухо щёлкнул предохранитель.

– Уходи, – Громов процедил сквозь зубы, не сомневаясь, что девушка его послушает. Но вместо этого он ощутил, как она сжала его вторую руку.

– Я без тебя не уйду.

И пока растерявшийся Громов соображал, что делать, невысокий не упустил возможности воспользоваться случаем.

Он резко кинулся вперёд, намереваясь вырвать наган, но Громов успел первым. Курок сухо щёлкнул, раздался выстрел, пуля вошла точно в лоб невысокого.

Гаянэ взвизгнула, а следующая пуля пробила плечо седобородого. Тот тонко закричал и упал, зажимая рану рукой. Бывший капитан НКВД прицелился в толстяка, но девушка повисла у него на руке.

– Не надо, не стреляй! Он мой дядя!

Громов выругался по-русски, а толстяк проворно метнулся за дверь. Громов повернулся к девушке, которая смотрела на него огромными от испуга глазами.

– Проклятье! Бежим!

Он сунул наган за пояс, схватил Гаянэ за руку и потянул к балкону. На улице уже раздавались крики солдат и уважаемого Вано.

Беглецы чудом успели перебраться через ограду до появления преследователей. Солдаты бежали к дому Вано со всех сторон, в чёрных куртках, блестевших в свете фонарей. Почти полная луна предательски выдавала беглецов.

Громов потянул перепуганную девушку за руку, и они побежали через виноградники.

Прорваться к горам, как надеялся Громов, им не удалось.

Котовский был хорошим учеником, грамотно расставил людей, и теперь их отжимали к дороге, ведущей в аул. Они бежали через виноградники, преследуемые, словно дикие звери, под крики «Стой!» и сухой треск выстрелов.

Громов с разбегу проломил очередную изгородь, когда понял, что девушки рядом нет. Он оглянулся: она лежала на земле в десяти шагах позади.

– Гаянэ! – он кинулся к ней.

– Беги, – она села, держась руками за лодыжку. – Я больше не могу.

– Я без тебя не уйду. – Он подхватил Гаянэ на руки, понимая, что шансов у них все меньше и меньше. Погоня буквально висела за плечами. Громов слышал приближающиеся шаги солдат, их крики, за спиной метались огни фонарей. Он никогда не лгал себе, но сейчас заставил себя поверить, что у них ещё все может получиться.

И он побежал.

Гаянэ прижалась к нему, уткнувшись лицом в куртку. И он бежал. Бежал, строя в голове несбыточные планы, пока не услышал знакомый голос.

– Стой, Громов! Стреляю!

Он ещё шагнул вперёд, когда в спину ударило, и в груди родилась боль. Ноги не выдержали, он упал на колени, чувствуя, как горячее стремительно растекается по груди, посмотрел на резко побледневшую девушку. Гаянэ глядела на него огромными глазами горной серны.

– Почему? – тихий шёпот был еле слышным. Громов с трудом улыбнулся. Лицо девушки стало расплываться перед глазами.

– Я люблю тебя.

Гаянэ отняла руку от своей груди, провела тонкими пальцами по холодеющей щеке Громова. На белой коже остались кровавые полосы.

– Я тоже тебя люблю…

Два тела, мужчины и девушки, лежали на земле, когда возле них остановились двое. Брюнет в чёрной кожаной куртке и немолодой мужчина в штатском.

– Хороший выстрел, Котовский.

Мужчина в штатском нагнулся, достал из-за пояса убитого наган, что-то тихо пробормотал себе под нос. Котовский повесил винтовку на плечо.

– Вас совесть не мучает? – штатский протянул наган Котовскому. – Он не заряжен.

– Нет.

Котовский мельком взглянул на наган, его взгляд скользнул по лицам убитых.

– Далеко пойдёте, Котовский.

Штатский бросил наган и зашагал прочь к аилу. Котовский ещё немного постоял, а затем, резко повернувшись, последовал за штатским.

Он ещё не знал, что до конца жизни ему будут сниться две счастливые мёртвые улыбки.

Яблоневый сад

Яблоневый сад пах жасмином. На въезде в город берёзовая роща плавно сменялась этим дивом. Яблони были везде. Дома тонули в кипенно-белой пене, расплескавшейся по берегу реки. Аромат можно было резать ножом и сдавать в парфюмерию.

Но, кроме сада, город удивлял своей плавной и неторопливой жизнью. Само время замедляло здесь стрелки часов и ласково баюкало на своих волнах. Виктор очень быстро сумел оценить всю прелесть этого места.

Молодой художник часами гулял по кривым улочкам и старинным набережным, принося домой эскизы и наброски деревянных и каменных построек, утопавших в зелени. А ещё портреты незнакомой девушки в соломенной шляпке с лилией, что случайно увидел в первый день из окна трамвая. И пусть на набросках были только подбородок с нежной линией губ, выглядывающие из-под соломенных полей, Степан Иваныч, старик-хозяин дома, где снимал комнату Виктор, сидя в тени развесистой яблони за небольшим полурассохшимся столиком и глядя на рисунки, восхищённо прицокивал языком и предлагал закурить крепкого самосада.

Виктор с улыбкой отказывался, чем ещё больше восхищал деда.

– Стойкий, хвалю! – Степан Иваныч усмехался, перекатывая в зубах "козью ножку".

– Красиво у вас, – Виктор убирал эскизы в папку, садился рядом. – Не город – сказка.

– Эк, сказка… – Хмурился собеседник, смотрел на вечеревшее небо, где из нежно-розовой мякоти облаков всплывала огромная жемчужина растущей луны, и замолкал, лишь иногда добавляя: – Вечером из дома не ходи. Беда будет.

– Почему беда-то? – удивлялся юноша. – Рассказали бы хоть, Степан Иваныч. А то пугаете как маленького.

– Не пугаю, – затянулся самосадом старик. – Сказка это. Нашего городка. В древности, бают, дело было. Татары на крепость напали, что тут стояла. Наши оборонялись, как же без того, да не выстояли. И татары эти с князя выкуп потребовали: девушек самых красивых с княжной во главе. Кто говорит: князь струсил, кто – что княжна сама согласилась, чтобы остальных спасти. Только вражины поглумились над защитниками – девок попортили и утопили всех. И княжна, говорят, перед смертью прокляла всех: обещала вернуться и князя, а вместе с ним и весь город, с собой в реку увести. Говорят, князь после этого из города сбежал, и больше его никто не видел.

– И вы в это верите? – Виктор с любопытством смотрел на старика.

– А кто ж его знает, как оно было, – пожал тот плечами. – Только каждый год по весне молодого утопленника достают. Не ходи вечером.

Виктор улыбнулся – что бояться, не князь ведь, а люди и без сказок тонут, – и пошёл готовить скромный ужин.

Он верил, что город принесёт ему счастье.

Через неделю, возвращаясь домой, он встретил Её.

Девушка в белом струящемся платье тонким изваянием стояла на пустынной тенистой набережной, а её взгляд скользил над чёрными водами реки. Длинные русые волосы нежно ласкал ветер, яблони осыпали стройную, почти подростковую фигурку, тёплым снегом лепестков оседая на широких полях соломенной шляпки с перламутровой лилией.

Виктор любовался, боясь спугнуть чудное мгновенье, когда неожиданный порыв ветра сорвал шляпку, и соломенное колесо, подскакивая и подпрыгивая, подкатилось к ногам юноши.

«Это судьба», – подумал Виктор, поднимая шляпку.

«Это судьба», – прошелестело вокруг.

Художник шагнул к девушке, понимая, что хочет остаться с ней в этом городе навсегда.

Она запретила провожать её до дома, но Виктора и без того качало на волнах розового счастья. Каждый вечер они встречались на набережной и неторопливо гуляли вдоль реки.

Юноша взахлёб рассказывал о себе, планах на их совместное будущее, а Его Оля улыбалась, прижимаясь щекой к плечу Виктора. Прохладная нежная кожа не остужала влюблённого, она ещё больше воспламеняла его: художник становился поэтом. И совсем не видел, как недовольно хмурился Степан Иванович.

Виктор готовился к самому ответственному шагу в своей жизни.

Тёплый майский вечер под полной луной он счёл для этого вполне подходящим.

– Оля, выходи за меня замуж, – Виктор протянул девушке открытую коробочку с тонким колечком. – Клянусь, я всегда буду любить тебя.

– Всегда… – Она довольно улыбнулась, золотой ободок скользнул на тонкий палец. – Я так долго этого ждала… мой князь.

Белые руки ундины намертво обняли ошеломлённого Виктора. Под ногами гулко задрожала земля в такт бешеным ударам сердца.

– Я не так жестока, мой князь, – чёрные глаза грустны, а прикосновение белой кожи замораживало даже страх. – Ты и твой обожаемый город умрёте быстро. Но он умрёт раньше. У меня было много времени…

Тысячу лет воды реки подтачивали берег, чтобы в один миг обрушить беду на проклятый когда-то город.

Если бы Виктор мог, он бы закричал.

Лишь располневшая жемчужная луна плыла высоко в небе, ничуть не тронутая зрелищем уходящего под воду провинциального городка.

Летописец

– Вы хотите узнать будущее?

– спросил дух Познания.

– Нет, я спойлеры не люблю.

Гость библиотеки Акаши внёс

последнюю запись, отложил перо,

закрыл книгу судеб и улыбнулся,

исчезая вместе с ней.

Разгром в Москве начался 28 декабря 2038 года.

На самом деле, следовало ожидать. Выжили те, кто смог подвинуться, пережить свой внезапный духовный рост. Не все люди, пережившие вспышку на солнце, смогли смириться с тем, что стало дальше. Знаете, как проходит селекция человеков? По уровню духа.

Высокие вибрации. Душа или переживает эти высокие вибрации, или не переживает их, и соответственно, тело тоже. Всё очень просто. Если дух слаб, обезьянку разрывает на куски.

Спросите: почему так внезапно?

Нет, не внезапно. У нас были предупреждения, Учителя, наставничество… Кап-кап-кап.

Но чаша терпения Высших переполнилась быстрее, чем чаша понимания людей наполнилась хотя бы наполовину.

И те, кого люди называют богами, поступили так, как они поступили. Они начали спасать этот мир.

И спасать тех, кого ещё можно было спасти.

Тех, кто ещё оставались людьми, а не стали окончательно обезьянами.

Однако среди спасённых оказались и люди, у которых… которые были просто люди. Им не было дано каких-то особых магических способностей. Да, да, магия существует, хотите – верьте в неё, хотите – нет. Те, кто умеют, те Знают. А остальным доказывать – глупое и бессмысленное занятие.

Но я отвлеклась.

После вспышки на солнце мир изменился навсегда.

Да, выжили люди с сильным духом, но экономика и привычная жизнь рухнули полностью.

Первый год бы самым тяжёлым и самым страшным.

Нет, погромов не было. Наоборот, люди объединялись в общины, чтобы выжить, по-человечески помогая друг другу. Но не все смогли справиться с навалившимися испытаниями и пережить личные потери.

Пока снова смогли наладить работу электричества, пока решили вопросы с экологией и сельским хозяйством – население Земли сильно поредело. И намного.

Но, так или иначе, всегда кто-то должен стоять у руля, и всегда найдутся недовольные. Такова человеческая натура. Точнее, животная натура.

И вот несколько лет назад, среди тех людей, у которых не было магических способностей, которые просто были хорошими людьми, нашлись те, кто обиделся на магов, и обвинил их в том, что случилось.

Смешно.

До катастрофы процент людей с действительно сильными способностями на планете составлял около одного, максимум – полутора процента. Большинство из них были в полуспящем состоянии, и далеко не все хотели просыпаться. И не каждому было дано проснуться. Судьбы у всех разные.

Но разве это объяснишь тем, кто не хочет слушать объяснений?

Да никогда.

Зато полуправдой очень хорошо можно эксплуатировать людей, которые просто люди, внушая им всё, что угодно.

Это Великая Игра, в том числе.

Потому что если общество не шевелить, оно будет медленно загнивать.

Если озеро не очищать от сора, оно застоится и загрязнится.

В какой-то момент этот баланс был потерян, и сора стало слишком много. Настолько много, что чистой воды в мире почти не осталось. Один мусор. И ладно бы, это был мусор природный: ветки, камни, земля, листья. Нет, это мусор человеческий. Отходы, химия, неразлагаемый пластик, стекло, отрава, заводы, газеты, пароходы…

Ради наживы люди были готовы убить всё вокруг себя. Они верили, что им ничего за это не будет.

Только потоп случился не после нас, а при нас.

Но разве тогда это кого-то волновало? Нет.

Вспышка на солнце – один из способов очистить мир.

Всё зависело от желания Высших оставить на планете людей. Они решили пока оставить.

Как меня занесло в Москву – сама не понимаю. Я не люблю этот город.

Тем более, не люблю его небоскрёбы.

Но сейчас с вершины этого небоскрёба я слышу, что творится на улицах.

Кто я? Я – летописец. Пишу летопись событий прошлого и будущего.

Спросите: а как же настоящее?

Этим занимается наш хронист. Он постоянно торчит в совете и пишет всё, что там говорят.

А я живу в библиотеке. Точнее, в бывшем офисе над ней. Мне так удобнее.

Сюда очень мало кто доходит: слишком высоко подниматься по лестнице.

Но сегодня… сегодня могут дойти.

Впрочем, меня это давно не пугает. Все нужные знания сохранены.

Маг я или человек?

Я очень слабый маг.

Мои способности не выше тех, какими обладает большинство людей. Таких, как я, тоже много.

Консультация на таро, 50 условных единиц за приём – стандартный тариф гильдии гадателей в Москве.

За работу архивариуса в библиотеке платят намного меньше, хватает только на сухпаёк. Два–три клиента по недельной разнарядке от гильдии помогают намазать хлеб маслом.

У магов, настоящих магов, всё не так.

Впрочем, у простых людей тоже всё не так.

Общество снова разделилось на верхи и низы. И вот теперь низы взбунтовались.

На самом деле, причина в том, что у людей нет духовного вождя. Того, кто способен объединить и повести за собой всех в новое будущее.

Он не пришёл в этот мир.

А летопись…

Летопись в книге судеб я пишу по зову свыше. О ней знают только двое.

Считайте это обычным рассказом на тему постапокалипсиса. Это очень удобно, на самом деле: ты можешь говорить любую правду. Поставить нужные теги и выложить на литературном портале. И все примут это за очередную фантастику.

А через восемнадцать лет кто про это вспомнит?

Спросите: когда вспышка на солнце?

Она скоро. Времени достаточно, чтобы проснулись все те, кто должен проснуться.

И поверьте, когда вас будят – вы это не проспите.

А если вы всё-таки захотите это проспать…

Ну, что ж. Воля ваша. Пеняйте на себя.

Почему я пишу об этом сейчас, за восемнадцать лет до?

Да просто так.

Это одна из вероятностей.

Будущее, в котором не случилось Его прихода.

Если Он придёт…

Что ж.

Эту Легенду напишут другие.

Избранный

Я – Избранный.

Именно так. Я спасу мир. Все будут восхвалять меня. Моё имя высекут на алмазной доске, и оно сохранится в веках. Мир навсегда запомнит своего спасителя.

О моём подвиге будут слагать прекрасные оды и легенды, о моей жизни будут рассказывать сказки длинными зимними вечерами. После ужина вся семья соберётся у камина, дети перестанут возиться на мягких шкурах перед огнём и попросят: "Дедушка, расскажи нам про Избранного". Седой старик, глава семьи, закурит трубку и начнёт длинный и занимательный рассказ обо мне. Когда он закончит, малышня тихо и восхищённо будет представлять, каково это: быть Избранным. На следующий день они будут играть, споря, кто из них Избранный, но родители не станут на них цыкать. Они понимающе улыбнутся, зная простую истину: Избранный исполнил свой долг.

Так будет. Я знаю. Провидцы давно рассказали мне правду.

Хорошо быть Избранным. Я понял это, едва встал на ноги и начал говорить. Родители стали очень влиятельными и состоятельными сразу после моего рождения.

Весь мир знал, кто я. Весь мир ждал моего появления.

Ко мне относились с надлежащим уважением и почтением. Все мои желания исполнялись незамедлительно. Взрослые приветствовали меня и уступали дорогу, дети хотели со мной дружить. Мальчишки с гордостью рассказывали друг другу, что я пожал кому-то руку или удостоил кого-то беседой. Девчонки едва ли не дрались за право называться мой подружкой.

Когда я вырос, ничего не изменилось. Везде и всегда, всё, что угодно, только стоило мне пожелать. Мир давал мне всё, зная, что однажды я верну ему долг сполна.

И я тоже это знал. Как знал все свои восемнадцать лет.

Там, за стеной, висят роскошные церемониальные одежды. Лучшие мастера ткали алый и белоснежный шёлк, лучшие златошвейки вышивали узоры. Я надену их.

Сегодня.

Но сейчас… Мне страшно.

Никто не знает, что последний год я живу в страхе. В страхе и отвращении перед самим собой.

– Избранный, – в мои роскошные покои с поклоном входит Провидица. На ней торжественный наряд. – Время пришло.

Смотрю в окно. Закат. Розовое и золотое разлилось по изящным домам и аркам, по тонким сводчатым мостам, по благоухающим клумбам и цветникам. Высоко в небе сиреневые с золотом облака строят сказочный замок. Глубоко дышу полной грудью.

Время пришло. Я должен.

– Идём.

Облачиться в церемониальные одежды, знакомые до каждого стежка: столько раз я смотрел на них. Провидица склоняется в почтительном поклоне, расшитый атлас и шёлк негромко шуршат, но мне плевать.

Там, за резными дверями, настоящим произведением искусства, меня ждут советники и другие провидцы. Ждут, чтобы проводить к месту подвига.

Я не хочу. Отчаянно не хочу.

Но мне некуда бежать.

Я могу только быть Избранным.

Советники и провидцы приветствуют меня, и я иду в сопровождении свиты самых значимых и великих людей в мире.

Иду исполнить свой долг.

– Избранный!!!!

Торжествующий и приветственный рёв собравшихся. Мне кидают под ноги цветы, девушки кричат о своей любви ко мне, парни завистливо смотрят в спину, женщины вытирают счастливые слезы, а мужчины приветствуют торжествующими криками.

Я ненавижу их.

Ненавижу мастеров, ненавижу вышивальщиц, ненавижу эти одежды. Ненавижу эти улыбающиеся, гордые и счастливые лица, ненавижу прекрасный пейзаж вокруг. Ненавижу весь мир за то, что он дал мне.

Ненавижу за то, что не родился одним из них. Обыкновенным.

Я не хочу быть Избранным.

Но у меня нет выбора.

Вот он. Пьедестал.

Белоснежные ступени и квадратная площадка. На ней столб с золотым солнечным диском наверху. Диск сияет, отражая своего небесного брата.

Крики стихают, в полной тишине я поднимаюсь по ступеням. Разноцветная, пёстрая толпа внизу даже не дышит. Она замерла в ожидании чуда.

Чуда, которое могу подарить им только я.

Дерево столба тёплое и приятно греет спину даже через ткань. Над моей головой сияет золотое солнце. Но я смотрю на его небесного собрата.

Я хочу жить.

Безумно. Яростно. Всей душой.

Я не вижу, как поднимается верховный маг и чародей. Не вижу, как провидцы и маги образовали круг. Я не хочу на это смотреть.

Я вижу небо. Глубокое и прекрасное. Облака манят сказкой и красотой.

Солнце. Его свет тёплый и живой, он ласкает мою измученную душу, принося в неё такой долгожданный покой.

Солнце коснулось края далёких гор.

Вспышка. Боль. Не вижу, чувствую, как бежит кровь из смертельной раны в подставленную чашу.

– …ааааанный!!!!!

Ликование, новый удар – и кровью наполняется рот, она течёт по губам, заливая расшитый шёлк. Падаю на колени. Белые плиты заливает моя кровь. Такая… простая.

Обыкновенная.

Красная.

Ни малейшей золотой или голубой искры…

– …ННЫЫЫЙЙ!!!!!!

В последнем усилии ищу взглядом солнце. Вот оно. С его светом не так страшно умирать.

– Мир никогда не забудет тебя, Избранный!

Солнце подмигнуло мне.

Мне плевать на слова величайшего мага мира. Мне плевать, что все ликуют и радуются моей смерти. Мне плевать, что этот мир теперь навсегда принадлежит мудрейшим и добрейшим волшебникам, и никогда не будет уничтожен обычными людьми.

Я исполнил свой долг.

Человек. Просто человек. Без единой капли магии.

Избра…нны…

Тишина

День первый.

Все мои планы летели к чёрту.

Когда я проснулся и, отчаянно зевая, побрёл умываться, выяснилось, что в квартире нет электричества. И воды тоже. Следующим сюрпризом стало понимание, что обязательный утренний кофе с омлетом отменяются. Новая квартира, никакого газа, и теперь я остался голодным и даже без кофе.

Но сюрпризы только начались. Решив перекусить бутербродами и молоком, я открыл холодильник, и мне под ноги плеснула вода. Твою ж мать! Это когда они свет отрубили, что всё так растаять успело?! Матерясь, я кинулся спасать продукты и вытирать залитый пол.

Хорошо, хоть ехать никуда не надо: работаю я из дома в свободном графике. Но настроение испорчено основательно. Стол завален растаявшими полуфабрикатами, которых мне хватало на неделю, а я даже приготовить это не могу! Даже чайник не согреть, мать его! Ещё и ударился несколько раз в ванной, пока искал тряпку и ведро…

Надо срочно звонить и выяснять, когда всё починят. Соорудив бутерброд с ветчиной и сыром, я отправился в комнату только для того, чтобы выяснить, что телефон сдох. Комп тоже отказался включаться, даже электронные часы «радовали» сплошным чёрным экраном! Это вывело меня из себя окончательно.

Все планы накрывались медным тазом. Даже заказчику не отзвониться и не предупредить о задержке! Хотя срок сдачи через день, но оставались моменты, которые требовали проверки и согласования. Завтра придётся всё делать в спешке, а я этого терпеть не могу. Дожевав бутерброд, я запил его молоком и завалился на диван, раздумывая, что делать. Спрашивать соседей бесполезно: день, все на работе, да и не общался я с ними, так, видел пару раз мельком. У меня и друзей-то не было, одни знакомые, с которыми я выбирался иногда в клубы потусить да с девчонками перепихнуться. Родители жили в другом городе, и общался я с ними редко. Не то, чтобы я любил одиночество, просто так сложилось, что с техникой мне было интереснее, чем с людьми. Наверно, поэтому я и выбрал себе специальность программиста и обставил квартиру всем необходимым.

Но теперь проверенная и надёжная техника отказывалась работать. Все мои развлечения: игры, фильмы, книги – хранились в электронном виде. И всё в один миг стало недоступным. Даже старый планшет, купленный ещё во времена студенчества и служащий электронной библиотекой, не включился. Я выругался и отбросил его на пол. Такое впечатление, что всё разом разрядилось, хотя такого быть просто не могло.

Я лёг на диван и задумался. Работа на сегодня отменялась. Готовка тоже. Делать нечего. Развлечений никаких. Куда-либо идти не хотелось: спускаться с двадцать пятого этажа без лифта по пожарной лестнице – то ещё удовольствие. Да и ради чего? Я и продукты-то покупал через интернет с курьерской доставкой.