Читать онлайн Собиратель воды

Посвящяется всем мужчинам, указывающим путь своему маленькому племени через пустыни неизвестности.

Всем женщинам, оберегающим своё маленькое племя от жара и холода мира.

Всем, кто не теряет надежды найти свой оазис.

––До первой зари.

Пролог

В безмолвии нерождённом.

Два брата спали.

Не зная друг друга.

Аль-Мазин в снах текучих.

Аль-Харид в дыхании каменном.

Их взгляды встретились.

Через бездну непроявленного.

Сомкнулись пальцы.

В первом божественном жесте.

Родилась искра творения.

Ярче тысячи солнц.

Древнее тысячи гор.

Аль-Мазин вдохнул движение.

Аль-Харид подарил форму.

Так возник мир.

Между текучим и недвижимым.

Между танцем воды и стойкостью камня.

Из ладоней Аль-Мазина потоки.

Пальцами Аль-Харида горы.

Смешали дыхание с голосом.

Родилась жизнь.

Хрупкая, как первая роса.

Увидели братья человека.

Нахмурились божественные чела.

Глаза имеет, но не видит.

Уши имеет, но не слышит.

Разум мутен, как вода в шторм.

Сердце пусто знанием, как пещера без сокровищ.

Снизошли братья.

Коснулись своих сердец.

Извлекли кристаллы сияющие.

В них заключена мудрость творения.

Вот дар вам, дети слепые и глухие.

Синие кристаллы на дне пустыни.

Текучее в недвижимом.

Вода в камне.Жизнь в смерти.

Смотрите на свет кристаллов.

Слушайте их песню безмолвную.

До тех пор, пока не увидите.

До тех пор, пока не услышите.

Братья наблюдают из тишины.

Ждут пробуждения своих детей.

Когда глаза увидят.Когда уши услышат.

Тогда возвратится всё к началу.

К первой заре.

Скрижаль Рассвета, Свиток Первый

Шестилетняя Лейла заметила это первой.

Тонкая грань между неведением и прозрением порой доступна лишь самым юным. Девочка приходила в Храм Воды каждое утро седьмого дня недели, когда первые лучи солнца отражались в многочисленных зеркальных поверхностях купола. Её маленькая ладонь покоилась в руке матери, тёплая и доверчивая. Пока женщина склонялась в молитве перед алтарем Аль-Мазина, шепча слова, передаваемые из поколения в поколение, Лейла занимала своё привычное место на прохладных мраморных плитах.

Здесь, в тишине храма, нарушаемой лишь шелестом одежд молящихся и редкими вздохами, она смотрела на кристалл. Взгляд её темных глаз, отражающих глубинную мудрость, недоступную взрослым, не отрывался от величественного артефакта.

Огромный, размером со шкаф, кристалл парил в воздухе за алтарной преградой. Он медленно вращался. Глубокий синий свет пульсировал изнутри, словно сердцебиение древнего существа, в такт неслышной мелодии. Лейла, склонив голову набок, прищуривала глаза – ей казалось, что она почти может услышать эту музыку. Тихую, как шепот дождя по крыше в те редкие ночи, когда небеса благословляли город Аль-Мадир влагой; нежную, как прикосновение прохлады к разгоряченной коже; древнюю, как память самого времени.

В сердце бескрайней пустыни, где солнце правило с беспощадной властью, Аль-Мадир возвышался подобно драгоценному камню в короне забытого царства. Это был процветающий город, один из семи великих оазисов, основанных при благословении богов-близнецов. Его душой и сердцем был Храм Вод – величественное сооружение с высоким куполом, усеянным крошечными зеркалами, отражающими свет во всех направлениях, и системой каналов, разветвлявшихся по всему городу подобно кровеносным сосудам живого организма.

В центральном святилище, подвешенный между небом и землей невидимыми силами, висел древний кристалл. Дар бога Аль-Мазина, величайшее сокровище города, артефакт, питавший Аль-Мадир живительной влагой на протяжении многих веков. Легенды гласили, что внутри кристалла заключен фрагмент первозданного океана, существовавшего до рождения солнца.

В то утро, в самый разгар третьего месяца великой засухи, чутьё Лейлы уловило тончайшее смещение в ткани привычной реальности. Что-то изменилось в картине, которую она созерцала много раз.

– Мама, – прошептала она, дергая женщину за вышитый рукав. – Мама, почему я не вижу тени кристалла на стене?

– Тише, Лейла, – отмахнулась мать. – Не отвлекай меня.

– Но посмотри, тени почти нет, – настаивала девочка.

Мать вздохнула и бросила короткий взгляд на стену, где действительно проглядывало лишь слабое мерцание.

– Так бывает, детка. Ничего особенного, – произнесла она снисходительно. – Кристалл иногда светит ярче, иногда слабее. Это естественный цикл.

Лейла нахмурилась.

Когда они вышли из храма на залитую ярким солнечным светом площадь, Лейла остановилась у центрального фонтана. Вокруг фонтана уже собрались женщины с глиняными кувшинами – больше, чем обычно в этот час. Некоторые тихо спорили о том, кто занял очередь первым.

– Мама, а почему вода стала меньше? – спросила Лейла, наблюдая, как одна из женщин подставляет свой кувшин под иссякающую струю. – Кристалл заболел?

– Что за глупости, Лейла, – ласково сказала мать. – Кристаллы не болеют. Они не живые существа. Всё хорошо. Просто жарко сейчас, поэтому воды меньше. Перестань придумывать.

Но Лейла, в отличие от взрослых, не умела отмахиваться от странностей мира. В следующие дни, приходя в храм, она нашла маленький камешек с острым краем и начала делать отметки на одной из колонн храма – незаметные засечки на уровне своих глаз, отмечая, куда доставала тень кристалла в один и тот же час дня.

Дни сливались в недели, а недели в месяцы. Иногда тень становилась чуть ярче, возвращаясь подобно приливу, иногда почти исчезала, но Лейла заметила странную закономерность – после каждого "возвращения" тень была немного слабее, чем в прошлый раз.

В городе начали проявляться первые признаки перемен. Очереди у городских фонтанов становились всё длиннее, растягиваясь подобно теням на закате. Жрецы в своих синих одеяниях, расшитых серебряными символами, объявили дополнительные молитвы перед рассветом – время, когда граница между мирами истончается, а боги склонны проявлять милосердие.

В беднейших кварталах на юге города, где дома лепились друг к другу, как испуганные дети, произошла первая драка из-за воды.

Однажды, стоя в прохладной тени храмовых колонн, Лейла услышала разговор, не предназначенный для детских ушей. Двое мужчин стояли у дальней колонны, погруженные в тихую беседу – один в богатых одеждах жреца высшего ранга, с массивным амулетом на груди, другой в простом кафтане, запятнанном чем-то, похожим на машинное масло.

– Цикл восстановления становится все слабее, Халид, – тихо говорил человек в кафтане, его голос был напряжен, как струна. – Взгляни на график. Мои приборы не лгут. Пиковые значения снижаются на семь процентов каждый сезон. Это не случайные колебания.

– Ты должен быть осторожнее с такими заявлениями, Акрам, – ответил жрец, его пальцы нервно перебирали четки из лазурита. – Были и раньше периоды ослабления, но кристалл всегда возвращался к полной силе. Таков порядок вещей.

– Да, были периоды, – согласился инженер, в его голосе звучала плохо скрываемая тревога, – но не такие длительные. И не с такой очевидной нисходящей прогрессией.

– Это временное явление, – отрезал жрец, но в его тоне Лейла уловила тень сомнения. – Боги испытывают нашу веру. После следующего большого праздника, когда мы проведем ритуал обновления, кристалл вновь засияет в полную силу.

– А если нет? – в этих трех словах сконцентрировался страх, который никто не осмеливался выразить вслух.

Жрец резко повернулся, его лицо исказилось от внезапного гнева, но взгляд упал на Лейлу, и разговор оборвался, словно отрезанный ножом. Мужчина по имени Акрам заметил девочку, его суровое лицо смягчилось. Он подошел, улыбнулся ей с теплотой, в которой читалась усталость, потрепал по голове и быстро ушел, унося с собой тяжесть невысказанных опасений.

Дома, за ужином, когда вечерний сумрак окутывал город подобно шелковому покрывалу, а первые звезды прокалывали небесный свод, Лейла спросила отца, склонившегося над чертежами:

– Кто такой Акрам?

Отец поднял голову, его пальцы были испачканы чернилами, а в глазах отражались сложные расчеты.

– Главный инженер города, – ответил он. – Хороший человек. Умный. Один из немногих, кто действительно понимает, как всё работает в городе.

– А кристалл правда опять станет ярче после праздника? – спросила она, ковыряя ложкой в тарелке с кашей.

Отец замер.

– Что ты такое спрашиваешь?

– Я видела, как его тень становится все меньше, – сказала она с детской прямотой. – Даже когда возвращается, она не такая сильная, как раньше. Я делала отметки на колонне.

Отец обеспокоенно посмотрел на неё, затем быстро встал и закрыл дверь.

– Только не говори об этом на улице, Лейла, – произнес он.

После большого праздника Воды, когда город наполнился музыкой и танцами, а храм украсили гирляндами, кристалл действительно засиял ярче. Боги вернули городу свою милость. Но Лейла, тайком продолжавшая свои наблюдения, заметила, что новая "полная сила" была не такой уж полной.

Шли годы. Лейла выросла. И всякий раз, проходя мимо старой колонны в храме, она проводила пальцами по своим засечкам – немому свидетельству истории, которую все видели, но никто не осмеливался заметить. Истории о том, как медленно, незаметно для беспечного взгляда, но неотвратимо, мир вокруг них менялся.

Глава 1 Пустая святыня

Назир сидел на краю крыши своего дома, держа в руках тонкий металлический инструмент – измеритель силы кристалла, созданный его отцом и усовершенствованный его собственными руками. Звезды уже почти растворились в предрассветной дымке, но солнце ещё не показалось из-за бесконечных барханов на востоке. Это время – ни ночь, ни утро – он всегда любил больше всего. Момент равновесия, когда мир замирает на перепутье.

Пальцы рассеянно поглаживали гравировку на ручке прибора – имя отца, Акрама, искусно вплетённое в геометрический узор. Бронза, нагретая его ладонями, казалась почти живой. Отец умер пять лет назад, но прикосновение к его творению каждый раз порождало странную иллюзию – будто он где-то рядом, смотрит тем же серьёзным, оценивающим взглядом, что и при жизни.

«Числа не лгут, Назир, – говорил Акрам. – Люди лгут. Тексты лгут. Воспоминания лгут. Числа – никогда».

Возможно, поэтому Назир выбрал путь инженера, а не жреца, хотя в его семье были и те, и другие. Мать происходила из древнего жреческого рода, но отец… Отец предпочитал точность расчётов туманным пророчествам. "Когда мост рушится, – любил повторять он, – людей спасает не молитва, а правильно забитый гвоздь".

С высоты крыши открывался вид на весь Аль-Мадир – город, выросший вокруг чуда посреди бескрайней пустыни. Сейчас, в предрассветной дымке, он напоминал истощённое, но всё ещё прекрасное тело. Купола и минареты вздымались к небу, словно безмолвно умоляя о дожде.

Назир различал первые признаки пробуждающегося города: слуги богатых торговцев уже выстраивались в очереди с кувшинами к общественным цистернам, занимая места для своих хозяев.

Ещё год назад таких очередей не было.

Взгляд Назира вернулся к прибору в руках. Вчера вечером показания силы кристалла упали до тридцати восьми единиц. Неделю назад было сорок три. Прогрессирующее падение, которое нельзя списать на обычные циклические колебания.

Кристалл умирал.

Чувство тяжести в груди не было новым. Оно нарастало годами, с тех пор как он, ещё подростком, помогал отцу составлять первые графики измерений. Сначала это казалось просто любопытным отклонением. Потом – тревожной тенденцией. Теперь же это была неотвратимая катастрофа, быстро надвигающаяся на ничего не подозревающий город.

Назир закрыл глаза, позволив ветру играть его волосами. Он не был лидером, не был оратором. Его не учили вдохновлять людей или вести их за собой. Его учили решать проблемы: чинить сломанные водяные колёса, рассчитывать углы наклона труб, определять оптимальное давление в резервуарах. Он был хорош в этом. Но как починить умирающий кристалл? Как рассчитать возвращение магии, когда она уходит безвозвратно?

Он проснулся, как обычно, за час до рассвета. Привычка, унаследованная от отца, пульсировала в его крови сильнее любых рациональных доводов. «Утро решает судьбу дня», – голос отца до сих пор звучал в его памяти с ясностью настоящего.

Назир зажёг маленькую масляную лампу – простой механизм с тонкой регулировкой подачи топлива, усовершенствованный его собственными руками. Неделю назад он добавил маленькое серебряное зеркало позади пламени, увеличив яркость и уменьшив расход ценного масла на треть. Кризис диктовал свои законы, а Назир всегда был хорош в адаптации.

Свет разлился по комнате медовыми волнами, выхватывая из темноты геометрические узоры на стенах, отполированные поверхности инструментов, книги с потрёпанными корешками. В углу стоял чертёжный стол, где сейчас лежали наброски проекта сбора росы – идеи, над которой Назир работал последние недели. В теории, широкие сети, натянутые ночью над песками, могли бы собирать влагу из воздуха. Ненадёжный, крошечный источник – но в нынешних условиях каждая капля была на счету.

Он потянулся к дневнику измерений – кожаной книге в тёмно-синем переплёте, страницы которой хранили хронику медленной смерти. Рядом с дневником, в маленькой нише стены, стоял крошечный глиняный амулет – детская игрушка, подаренная ему матерью в день, когда он впервые пошёл в школу инженеров. «Чтобы боги хранили твою голову такой же ясной, как и твоё сердце», – сказала она тогда.

Мать умерла от лихорадки, когда ему было пятнадцать. Назир не верил, что амулет обладает какой-то силой, но ему нравилось думать, что мама всё ещё как-то наблюдает за ним. И ей было бы приятно видеть, что он хранит амулет.

Он перелистал последние страницы дневника, где аккуратные столбцы цифр выстраивались в неумолимую последовательность. Анализ показаний за последние три недели подтвердил его догадку – магическое сердце города угасало, его пульс становился всё слабее с каждым циклом восстановления. Темп падения ускорялся.

Назир потёр переносицу. Признать очевидное было легко для него как для инженера, но как человеку – невыносимо тяжело. Это значило, что город обречён, что тысячи жизней находятся под угрозой. Его семья жила здесь четыре поколения. Его прадед помогал строить Северный акведук. Его дед проектировал систему фильтрации песка. Его отец создал лучшие измерительные приборы в Аль-Мадире. А теперь ему, Назиру, выпала судьба стать свидетелем падения города – если только…

Если только он не найдёт решение, которое ускользало от других.

Он снова вышел на крышу, на этот раз с маленькой фляжкой воды – драгоценным ресурсом, который следовало экономить, но утренний ритуал был слишком важен. Небольшой глоток, разделённый с восходящим солнцем – традиция, которую он соблюдал с детства. Не из религиозных побуждений, хотя многие жители города делали то же самое, благодаря богов за воду. Для Назира это был акт благодарности самой жизни – и напоминание о хрупкости существования.

Когда первые лучи солнца коснулись крыш города, Назир встал. Пора было идти в Храм.

По дороге Назир невольно отмечал малозаметные изменения в городе. Вот засохшая пальма во внутреннем дворике богатого дома – её хозяева предпочли экономить воду для себя, а не для растения. Вот деревянные ставни на окнах лавки – закрыты даже в начале дня, чего раньше никогда не случалось. А вот маленькая девочка с запылёнными ногами моет руки в луже грязной воды – ещё недавно такое было бы немыслимо для города, славившегося своими фонтанами.

Девочка подняла глаза и встретилась взглядом с Назиром. На мгновение он увидел в них отражение собственного детства – время, когда он бегал по этим же улицам, беззаботный, счастливый, не думающий о завтрашнем дне.

Назир остановился, достал из сумки маленький механический фильтр – его недавнее изобретение, пока ещё экспериментальное, но уже рабочее – и протянул девочке.

– Вот, – сказал он. – Если поместишь воду сюда и медленно прокрутишь ручку, она выйдет чище.

Девочка удивлённо посмотрела на странный предмет, но приняла его. Назир показал, как пользоваться фильтром, и когда на дне ёмкости осталась относительно чистая вода, лицо ребёнка озарилось улыбкой.

– Это магия? – спросила она восторженно.

– Нет, просто шкатулка кушает камушки. – с улыбкой ответил Назир. – Ты можешь оставить его себе.

– Но это же… дорогая вещь, – девочка смотрела недоверчиво. – Мама говорит, ничего не даётся бесплатно.

– Твоя мама права, – кивнул Назир, задумчиво посмотрев на девочку. – Давай меняться. У тебя есть что-нибудь интересное? Может, красивый камешек или необычная пуговица?

Девочка просияла и, немного порывшись в кармане платья, достала маленький камушек с дырочкой.

– Подойдёт? Я нашла его возле старого колодца.

– Идеально, – серьёзно кивнул Назир, принимая камушек. – Теперь фильтр твой по праву. И пошел дальше.

Люди, которых встречал Назир, тоже казались иными. Лица осунулись, взгляды потускнели. Он постоянно ловил себя на мысли, что ищет в лицах прохожих понимание, осознание приближающейся беды. Но видел в основном безразличие или напускную занятость. Люди либо смотрели в пустоту, либо куда-то спешили. Лишь изредка замечал тревогу в глазах, подобную своей, – обычно у тех, кто работал с водой непосредственно: смотрителей резервуаров, настройщиков водяных колёс, городских садовников.

Они знали. Они видели. Но молчали.

Храм Вод поражал воображение даже сейчас, когда город медленно увядал. Огромный купол, выложенный мозаикой в лазурно-синих тонах, изображавшей историю создания мира, хранил внутри себя прохладу даже в самые жаркие дни. Под куполом сплеталась сложная система труб и желобов – сочетание инженерного расчёта и эстетического чутья, произведение искусства, такое же прекрасное, как религиозные символы на стенах.

Входя под своды храма, Назир невольно затаил дыхание, как делал всегда с детства. Здесь его тело словно настраивалось на иную частоту – шаги становились медленнее, дыхание глубже. Прохладные мраморные плиты под ногами, лёгкий гул кристалла, запах масел, которыми смазывались механизмы, эхо шагов, отражающееся от высоких сводов – всё это было знакомо до боли.

– Назир!

Знакомый голос вплёлся в симфонию храмовых звуков, лёгкий и чистый, как звон серебряных колокольчиков. Молодая женщина в одеждах младшего жреца появилась из бокового прохода.

– Ты опоздал, – прошептала Лейла, когда Назир подошёл. Её длинные пальцы нервно теребили кромку церемониального одеяния. – Халид уже был здесь. Спрашивал о результатах вчерашнего ритуала очищения.

Их взгляды встретились – в её глазах цвета янтаря читалось предупреждение, которое не требовало слов.

– И что ты ему сказала? – Назир направился по узкому коридору к святилищу, где пульсировало сердце города. Каменные плиты здесь были вытерты до блеска тысячами ног за столетия.

– Правду, – пожала плечами Лейла. – Что водосбор не увеличился.

В этих простых словах скрывалась безжалостная констатация факта – очередная попытка оживить кристалл провалилась. Ритуал не сработал.

– Как он отреагировал? – тихо спросил Назир, хотя знал ответ.

– Как обычно. – Лейла поморщилась. – Сказал, что эффект не мгновенный, что нужно время, что боги испытывают нашу веру.

Назир кивнул. Он ценил Лейлу – редкий случай жреца, готового признавать очевидное вместо поиска оправданий в древних текстах. Их дружба началась много лет назад, когда маленькая Лейла поделилась с ним своими наблюдениями за тенью кристалла. «Смотри, – сказала она тогда, задумчиво наклонив голову, – тень стала короче, чем в прошлом месяце. Значит, свет кристалла тускнеет?». Восьмилетняя девочка увидела то, что не замечали или не хотели замечать взрослые.

Теперь Лейла использовала своё положение младшего жреца, чтобы помогать Назиру в его исследованиях, став мостом между двумя мирами – религиозным и научным.

Святилище встретило их тишиной, глубокой и почти осязаемой, как вода в глубоком колодце. Стены здесь были выложены особым камнем, поглощающим звуки. Даже шаги казались приглушёнными, словно боялись потревожить центральный объект зала.

Кристалл, подвешенный в центре круглого помещения на невидимых энергетических нитях, лениво вращался вокруг своей оси. Его свет, когда-то ослепительно яркий, способный заполнить весь зал синим сиянием, теперь напоминал угасающую лампу.

Лейла невольно прикусила губу, глядя на него.

– Он стал ещё тусклее? – спросила она с тревогой, которую не могла скрыть.

– Сейчас узнаем, – Назир достал из сумки прибор и направил его на кристалл.

Прибор был компактным, но тяжёлым – металлический корпус с круглым циферблатом и тонкой иглой указателя. Корпус, нагретый теплом тела, приятно лежал в ладони. Назир произвёл тонкую настройку поворотом боковых дисков. Раздался едва уловимый гул, а стрелка на циферблате дрогнула и медленно поползла вправо, замерев над делением, помеченным глифом силы.

– Тридцать семь, – прочитал Назир показания, и его голос прозвучал неестественно громко в тишине святилища. – Неделю назад было сорок два.

Цифры были безжалостны в своей объективности – пять пунктов за неделю, темп падения ускорялся.

Лейла прикусила губу. Он видел, как побелели её пальцы, вцепившиеся в край одежды.

– Это… быстрее, чем мы думали? – спросила она, и в её голосе дрожала неуверенность.

– Да, – Назир не стал смягчать правду. Не для неё. – Падение усиливается. Раньше такой показатель терялся за месяц, потом за две недели…

– Как долго, по-твоему? – Лейла подошла ближе к кристаллу, но не касалась его. Прикосновение к святыне было запрещено всем, кроме верховного жреца.

Назир сверился с записями в своём блокноте, пролистав страницы с расчётами и графиками.

– При таком темпе… – он замялся, почти физически ощущая, как слова застревают в горле. – Два, максимум три месяца.

Лейла зажмурилась на мгновение, как будто пыталась стереть из памяти услышанное. Её лицо, обычно спокойное и собранное, на миг исказилось страхом.

– Боги милосердные, – выдохнула она, открыв глаза. Они блестели от непролитых слёз. – Халид должен знать. Мы должны готовить людей…

– Халид знает, – Назир аккуратно убрал измеритель в футляр. Металл чуть слышно звякнул о металл. – Мой отец показывал ему эти расчёты много раз. Знаешь, что он ответил? «Своими сомнениями ты оскорбляешь богов. Кристалл восстановится, как восстанавливался всегда».

– Да, – кивнула Лейла, и тяжёлые тёмные волосы скользнули по её плечам. – Я знаю Халида. Он скорее умрёт сам, чем признает публично, что у него не всё под контролем.

Лейла медленно прошлась по периметру святилища, её рука невольно коснулась старой колонны, где когда-то маленькой девочкой она оставляла свои засечки.

– Я наблюдала за кристаллом всю свою жизнь, – произнесла она с горечью. – И всегда знала, что этот день придёт. Даже когда все говорили, что я ошибаюсь, что это просто цикл, что всё восстановится.

Назир смотрел на профиль своей подруги, чётко выделявшийся на фоне тусклого свечения кристалла. Лейла казалась неотъемлемой частью этого места, как будто выросла из его камней, впитала его тайны. И именно поэтому она, как никто другой, чувствовала, что тайны заканчиваются, что чудо умирает.

И что с этим делать? Назир не знал. Бессильная ярость накапливалась в Назире годами – с тех пор, как он впервые понял, что кристалл умирает, а город обречён. Это не была паника. Скорее, тихое, холодное осознание неизбежного. И вместе с тем – упрямое нежелание сдаваться.

К полудню город напоминал растревоженный улей. Уже третий месяц продолжалась великая засуха – период, который в древних текстах называли "временем испытания веры". Подобные испытания случались и раньше, но никогда не длились так долго.

На городской площади собралась толпа – сотни людей, объединённых общим беспокойством. Они стояли плотными группами, обмахиваясь платками и шарфами в тщетной попытке создать хоть какой-то ветерок в неподвижном мареве жаркого воздуха. Кто-то шёпотом переговаривался, кто-то молился, кто-то просто ждал, глядя в небо, словно надеялся увидеть там признаки дождевых облаков.

Назир держался в тени одной из колоннад, обрамлявших площадь. Его фигура сливалась с полумраком, глаза внимательно изучали сцену, разворачивающуюся перед ним.

Он не планировал приходить сегодня, но что-то заставило его изменить своим привычкам. Обычно он избегал толпы, предпочитая работать в тишине своей мастерской. Но сегодня… сегодня ему нужно было увидеть лица людей, послушать их разговоры. Понять, насколько глубоко проникло осознание беды. И может быть… может быть, найти в себе мужество сказать правду.

С другой стороны площади появилась процессия жрецов. Во главе шёл Халид ибн Рахим – верховный жрец, хранитель традиций, проводник воли богов. Высокий, статный мужчина в расшитых золотом одеждах, с тяжёлым золотым медальоном на груди. Его седая борода, аккуратно расчёсанная и умащённая благовониями, достигала середины груди. Глаза, глубоко посаженные под густыми бровями, смотрели одновременно строго и ласково – взгляд человека, привыкшего командовать, но умеющего казаться добрым.

За ним следовали младшие жрецы в белых одеждах, расшитых синими узорами, включая Лейлу, державшуюся в конце процессии. В руках жрецы несли символы своего служения – чаши с водой, свитки с молитвами, курительницы с ароматными травами.

Толпа расступилась перед процессией, образуя живой коридор, ведущий к возвышению в центре площади – месту, откуда традиционно оглашались важнейшие решения, читались проповеди.

Назир заметил, как Лейла искала его взглядом в толпе. Он чуть качнул головой, давая знак: "Я здесь, но не хочу показываться". Она легко кивнула – сообщение получено.

Халид медленно поднялся по мраморным ступеням. Солнце отражалось от его медальона, создавая вокруг жреца сияющий ореол. Эффект, без сомнения, намеренный.

– Народ Аль-Мадира! – голос Халида разнёсся над площадью, подобно раскату грома. Годы тренировок сделали его голос мощным инструментом, способным без усилий достигать самых дальних уголков площади. – Дети великого Аль-Мазина и благословенного Аль-Харида! Я пришёл говорить с вами о вере и сомнениях, о надежде и страхе, о прошлом, которое освещает путь в будущее!

Площадь затихла, словно даже дыхание людей приостановилось. Назир наблюдал, как менялись лица в толпе – от напряжённых и испуганных к внимательным и почти умиротворённым. Одно появление верховного жреца, казалось, успокаивало многих. Как будто его присутствие само по себе было гарантией безопасности.

Назир видел этот эффект тысячи раз – способность Халида внушать уверенность даже в самых отчаянных ситуациях. Это был дар, и Назир признавал его, но сейчас этот дар работал во вред – он усыплял бдительность, он дарил ложную надежду.

– Три месяца засухи, и некоторые из вас уже шепчут о проклятии? – в голосе Халида звучал упрёк, смешанный с отеческой заботой. Он говорил так, будто каждый присутствующий был его непослушным, но всё же любимым ребёнком. – Три месяца, и вера ваша истончилась, как утренний туман под жарким солнцем? Стыдно! Стыдно тем, кто забыл историю нашего города! Разве не бывали времена, когда мы переживали засуху длиной в год? Разве не был кристалл и тогда нашим спасением, нашей надеждой, нашим светом во тьме отчаяния?

Несколько голосов из толпы поддержали его возгласами согласия. Назир смотрел на лица вокруг. Большинство людей жадно впитывали слова жреца, но он видел и знаки сомнения – морщины на лбах, затравленные взгляды, беспокойные руки, теребящие одежду. Даже те, кто искренне верил в возрождение кристалла, не могли не замечать признаков его увядания.

Назир невольно сжал кулаки. В его сумке лежали точные измерения, графики, расчёты. Доказательства приближающейся катастрофы. Но захотят ли люди их увидеть?

– Боги испытывают нас! – продолжил Халид, воздевая руки к небу. Широкие рукава его одеяния взметнулись, словно крылья большой птицы. – Они проверяют нашу веру, нашу стойкость, нашу решимость! И что они видят? Страх и сомнения! Раздоры и уныние! Разве так мы отблагодарим их за тысячелетия заботы? Разве так мы почтим память предков, построивших этот великий город?

Его голос вибрировал от неподдельного – или мастерски сымитированного – волнения. Назир не мог не признать: Халид был великолепным оратором. Каждое слово, каждый жест били точно в цель.

– Завтра мы проведём великий ритуал очищения! – объявил жрец, и эти слова прозвучали, как обещание избавления. – Все жители города должны принять участие. Мы омоем храм священными маслами, вознесём молитвы всем вместе, в едином порыве, и Аль-Мазин услышит нас! Он пробудит силы кристалла, и воды потекут обильнее прежнего!

Толпа отвечала одобрительным гулом, но Назир замечал сомнение на многих лицах. Особенно среди тех, кто стоял ближе к возвышению и мог лучше рассмотреть лицо верховного жреца. В глубине глаз Халида, за маской уверенности, таилось что-то ещё. Что-то, похожее на страх.

Ритуал очищения. В третий раз за год. Последний потребовал масел на стоимость месячных запасов пищи для целого квартала. Масел, которые можно было бы использовать для медицинских целей, для сохранения продуктов, для тысячи полезных дел. Вместо этого их выльют в песок. И результат будет тем же, что и в прошлые разы – кристалл будет продолжать умирать.

– Жрец Халид! – голос Назира прорезал воздух, и люди начали оборачиваться, ища глазами говорящего. Странно, но дрожи в голосе не было. Назир чувствовал необычную ясность, словно все его сомнения растворились в момент, когда он решил действовать. – С уважением… но это уже третий «великий ритуал» за последний год. И воды меньше, чем когда-либо. Кристалл угасает, и никакие молитвы не изменят этого.

По толпе пробежал шёпот – смесь удивления и ужаса. Назир заметил, как некоторые кивали, как на лицах появлялось выражение "наконец-то кто-то сказал это вслух".

Халид осёкся на полуслове, его взгляд пробежал по толпе, выискивая говорившего. Когда он нашёл Назира, на мгновение что-то промелькнуло в его глазах – раздражение, гнев, быть может, даже страх? Но тут же сменилось спокойной улыбкой.

– Сын Акрама, – произнёс он с теплотой, легко узнав Назира даже в полутени колоннады. – Твоя преданность городу достойна уважения. Твой отец был великим инженером, и ты унаследовал его талант и заботу о благе всех нас.

Назир вышел из тени колоннады, чувствуя на себе взгляды сотен людей. Сердце колотилось так, словно хотело выпрыгнуть из груди. Он никогда не был оратором, не любил публичных выступлений, но отступать было поздно.

– Друзья мои! – Халид повернулся к собравшимся, его голос зазвучал ещё громче, словно он говорил теперь не просто с толпой, а с каждым человеком лично. – Перед вами стоит молодой человек, чья семья три поколения служила нашему городу. Инженер, знающий наши водные системы как никто другой. И его тревога понятна, – Халид сделал паузу. – Понятна, но преждевременна.

Назир краем глаза заметил Лейлу. Она стояла среди других жрецов, но её взгляд был прикован к нему.

– Почему преждевременна? – спросил Назир, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Мои измерения показывают…

Халид жестом пригласил его подняться на возвышение. Это был умный ход – со стороны казалось, что жрец готов к открытому диалогу, но на самом деле он хотел контролировать ситуацию.

Назир неохотно поднялся по мраморным ступеням. Оказавшись рядом с Халидом, он почувствовал себя странно маленьким, хотя был почти одного роста со жрецом. Дело было не в физических размерах, а в присутствии, в ауре власти, которую излучал верховный жрец. Десятилетия проповедей, ритуалов, общения с верующими сделали его фигурой почти мифической.

– Так лучше, – улыбнулся Халид, и его улыбка была похожа на оскал хищника. – Теперь все увидят, что мы с тобой не враги, Назир. Мы оба хотим одного – защитить наш город, сохранить его наследие, продлить его существование под сенью милости богов.

Халид положил руку на плечо Назира. Жест казался дружеским, но пальцы жреца впились в плоть молодого инженера, как когти. Предупреждение, завуалированная угроза. Назир не отстранился. Он встретил взгляд жреца прямо, без вызова, но и без страха.

– Да, кристалл ослаб. Да, вода поступает не так обильно, как раньше, – признал Халид, обращаясь к толпе. – Мы не скрываем этого. Но вы все знаете, что кристалл проходит через циклы. Он слабеет, а затем восстанавливается, подобно луне в ночном небе. Так было всегда, с самого основания нашего благословенного города.

Халид обвёл взглядом собравшихся, словно выискивая тех, кто сомневается.

– Молодой инженер провёл измерения. И его инструменты показывают то, что мы все видим – кристалл сейчас слабее, – он говорил с уважением, но в его тоне скрывалась тень снисходительности. – Но инструменты не могут измерить волю богов. Они не могут предсказать будущее. Они фиксируют лишь момент, песчинку в песках времени, не видя всей картины.

– Но измерения моего отца за многие годы показывают… – начал Назир, думая о графиках, где линия силы кристалла неуклонно снижалась десятилетиями, с периодическими всплесками, которые никогда не достигали прежних высот.

– Показывают циклы! – подхватил Халид, не дав ему закончить. – Верно? Периоды ослабления и восстановления. Разве не так? Разве твой отец не фиксировал, как кристалл возрождался после каждого упадка?

– Да, но сейчас падение критическое и…

– И точно такое же падение было пятьдесят лет назад, во времена твоего деда, – мягко перебил Халид. – И тогда тоже были те, кто говорил о конце. Храмовые архивы хранят эти свидетельства – записи, сделанные руками тех, кто потерял веру. Но затем пришли дожди, и кристалл возродился, словно пробуждённый от сна. Испытание закончилось, и город процветал вновь.

Толпа одобрительно загудела. Назир видел, как лица людей светлеют – они хотели верить словам Халида, хотели надеяться.

– Уважаемый Халид, – Назир говорил медленно, тщательно подбирая слова. – Позвольте мне пояснить. Да, кристалл проходит через циклы. Но каждый пик силы ниже предыдущего. Это не просто колебания, это постепенное угасание. Мой отец измерял его силу тридцать лет. Я продолжаю его работу. Данные ясно показывают…

– Данные ничего не говорят сами по себе. Их читает человек, – Халид снова перебил его, но теперь в его голосе звучало раздражение. – И твой отец, без сомнения, был выдающимся человеком, Назир. Но даже великие люди могут ошибаться.

– В математике, – тихо ответил Назир, – дважды два всегда четыре. Даже если нам хочется, чтобы было пять.

Легкий смешок пробежал по толпе. Назир не собирался шутить, но его слова попали в цель – напомнили людям о простых, неоспоримых истинах.

– Нам нужно хотя бы рассмотреть альтернативы, – продолжил он, стряхнув с плеча руку жреца и сделав шаг к краю возвышения, ближе к народу. – Что, если для начала создать системы для сбора росы? Или резервуары для дождевой воды на случай короткого ливня? Это не противоречит вере, это просто разумная предосторожность.

В глазах многих людей он увидел понимание. Его предложения были практичными, не радикальными. Они не отрицали возможности чуда, но давали шанс на выживание, если чудо не произойдёт.

– Видите, мудрость нашей молодёжи! – воскликнул Халид с гордостью, словно это была его идея. – Думать о запасных решениях – это правильно! Акрам воспитал достойного сына, который смотрит вперёд, который готов к любым поворотам судьбы!

Толпа зашумела одобрительно. Назир невольно восхитился гибкостью жреца – как легко тот превратил его возражение в поддержку своей позиции.

– И мы действительно можем подумать об этом… после ритуала. Когда убедимся, что испытание завершается, – продолжил жрец. – Потому что, друзья мои, если сейчас мы бросим все силы на сбор росы, это будет означать, что мы не верим в помощь Аль-Мазина. Что мы отворачиваемся от того, что питало наш город тысячелетиями. Что мы предаём наследие предков.

Назир почувствовал, как ситуация выскальзывает из его рук. Каждый его аргумент Халид ловко превращал в свою пользу. Люди уже начинали кивать, соглашаясь с жрецом, забывая, что собрание началось с его, Назира, тревожного предупреждения.

– Кристалл почти мёртв, – сказал он прямо, и его голос прозвучал неожиданно громко в наступившей тишине. – Мои измерения показывают падение силы на шестьдесят три процента от исторического максимума. Это не цикл – это угасание. Необратимый процесс, который мы наблюдаем на протяжении десятилетий.

Назир достал из сумки отцовский измеритель и поднял его над головой, чтобы все могли видеть. Металл поймал солнечный луч и отразил его, на мгновение вспыхнув, словно живым светом.

– Вот доказательство! – объявил он, и стрелка прибора дрогнула, показывая низкие значения даже здесь, на площади, в отдалении от кристалла. – Любой инженер может проверить эти данные. Любой, кто умеет читать числа и графики, увидит правду. Время иллюзий закончилось.

Толпа замерла. Никто не смел произнести ни слова. Они ждали, что скажет Халид.

Верховный жрец печально покачал головой и сделал шаг вперёд, частично закрывая собой Назира.

– Мой мальчик, – сказал он с искренней болью в голосе. – Я знал твоего отца лучше, чем кто-либо. Мы были друзьями задолго до того, как я стал верховным жрецом. Мы вместе изучали тайны кристалла, вместе проводили ночи в размышлениях о его природе. И я помню, как он говорил о своём приборе – изобретении, которым он по праву гордился.

– «Это только инструмент, не больше», – так говорил великий Акрам, – сказал Халид. – «Он измеряет лишь видимую силу кристалла, но не может измерить его связь с высшими сферами». Твой отец понимал ограничения своего изобретения, Назир. Он знал, что есть измерения реальности, недоступные даже самым тонким приборам.

– Это ложь! – воскликнул Назир, не сдержавшись. Кровь бросилась ему в лицо. – Мой отец никогда не говорил таких слов!

В толпе послышались встревоженные возгласы. Прямое обвинение верховного жреца во лжи было почти кощунством.

– Твой отец был мудрым человеком, – мягко, но твёрдо оборвал его Халид. – И он бы не стал сеять панику среди людей на основании одних лишь показаний прибора. Он бы понимал, что наш священный кристалл – не просто булыжник, который можно измерить инструментами, как будто его только что подобрали с дороги. Это живая связь с богами, подчиняющаяся законам, которые выше нашего понимания.

Люди закивали. Слова Халида звучали убедительно. Кто же лучше знал, что говорил Акрам – его единственный сын или давний друг и соратник?

На мгновение Назир почувствовал себя беспомощным. Как бороться с человеком, у которого такая власть над умами людей? Как доказать правду, когда сами основы этой правды ставятся под сомнение?

– Да, кристалл слабее, – снова признал Халид. – Да, нам всем приходится экономить воду. Но это испытание нашей веры и нашего единства. И мы пройдём его вместе, как проходили и раньше. Не разделяясь на верующих и скептиков, не противопоставляя знание и веру, но объединяя их в гармонии, как учили нас предки.

Он вернулся к Назиру и посмотрел на него с печалью и сочувствием, но в глубине его глаз таилось предупреждение.

– Никто не винит тебя, сын Акрама. Ты ещё молод и испуган, а твоя забота о городе делает тебе честь. Но сейчас не время для паники. Сейчас время для единства и надежды. Для веры, которая движет горами и наполняет источники водой.

Назир почувствовал, как внутри поднимается волна гнева. Его не просто заставляли замолчать – Халид выставлял его напуганным ребёнком, не понимающим сложностей жизни. Но ещё хуже было то, что жрец использовал имя его отца, искажал его слова, его наследие.

– У меня есть его дневники, – тихо сказал Назир, борясь с желанием закричать. – Все его измерения. Все его мысли. И нигде, ни разу он не говорил о "высших сферах".

Халид смотрел на него с выражением снисходительной жалости.

– Конечно, в дневниках учёного больше науки, чем веры. Но твой отец был сложнее, чем его записи, Назир. Он был и инженером, и верующим. Как и все мы.

Назир оглядел толпу, и его сердце опустилось. Лица людей, ещё недавно слушавших его с тревогой и сомнением, теперь выражали спокойную уверенность. Они хотели верить Халиду.

– Стража, – тихо сказал Халид, не меняя доброжелательного выражения лица, – будьте добры, проводите молодого Назира домой. Он устал и встревожен. Пусть отдохнёт перед завтрашним ритуалом, в котором, я уверен, он примет участие с чистым сердцем.

Двое стражников появились по бокам от Назира. Их присутствие было недвусмысленным сигналом – диалог окончен.

– Все будет хорошо, сын Акрама, – шепнул Халид, когда стражники взяли Назира под руки. – Но впредь будь осторожнее с публичными выступлениями. Не всякий раз я смогу представить твои слова в столь… конструктивном свете. В смутные времена народу нужна уверенность, не сомнения. Надежда, не страх.

В процессии жрецов Назир поймал взгляд Лейлы – тревожный, предупреждающий.

Когда стражники уводили его с площади, за спиной гремел голос Халида. И люди его слушали. Ох, как они слушали.

Вечером в своей мастерской Назир сидел, окружённый чертежами и инструментами. Масляная лампа отбрасывала длинные тени на стены, где висели схемы водопроводных систем города и диаграммы силы кристалла за последние годы – наглядное свидетельство того, что не могли или не хотели видеть остальные.

Стражники ушли час назад, убедившись, что он никуда не собирается. «Ничего личного, – сказал один из них. – Просто приказ. Для твоего же блага. Сейчас не лучшее время спорить с Халидом».

Назир подошёл к деревянному полу в углу комнаты, где половицы образовывали сложный узор. Осторожно он приподнял одну из досок, под которой открылось небольшое пространство. В тайнике лежала потрёпанная кожаная книга – дневник его отца.

Он бережно достал его, ощущая связь поколений – прикосновение к этим страницам было подобно разговору с отцом через пропасть лет и смерти. Вернувшись к столу, Назир открыл дневник, перелистывая страницы, исписанные знакомым чётким почерком.

Каждый раз, когда он читал эти записи, его поражала ясность мысли отца, его способность видеть картину целиком, о чем бы он не писал, будь то кристалл, или просто протекающий кран в цирюльне,

Халид листал дневник. И нигде, ни на одной странице, не было и намёка на "высшие сферы". Отец был не таким.

На последних страницах были наброски карты пустыни с какими-то пометками. Что это могло значить? Назир не знал. Хотя в глубине его разума уже появился зародыш идеи. Как маленький червячок только что вылупившийся из своего маленького яйца. Не имеющий ни глаз, ни ног, ни даже мозгов. Но уже начинающий прокладывать себе путь наружу.

Стук в дверь прервал его размышления. Осторожный, едва слышный, но настойчивый – кодовая последовательность, известная лишь нескольким близким людям.

– Кто там? – спросил Назир, поспешно пряча дневник под стопкой чертежей.

– Лейла, – раздался приглушённый голос. – Открой быстрее. Нас не должны видеть вместе.

Назир отпер дверь. Лейла проскользнула внутрь, быстрым движением сбрасывая с головы капюшон плаща. Её обычно аккуратно уложенные волосы были в беспорядке, на лице – тревога.

– За мной никто не следил, – сказала она, тяжело дыша. – Я проверила трижды. Но всё равно не стоит задерживаться. Время работает против нас.

– Что случилось? – Назир внимательно рассматривал лицо подруги, отмечая признаки тревоги: расширенные зрачки, легкая дрожь рук, глаза, которые не могли остановиться на одной точке.

– Халид созвал совет жрецов после твоего выступления, – начала она, понижая голос до шёпота, хотя они были одни в плотно закрытом помещении. – Была бурная дискуссия. Он был не так любезен, как на площади.

– Могу представить, – горько усмехнулся Назир.

– Нет, ты не понимаешь, – Лейла схватила его за руку. Её пальцы были ледяными, несмотря на жару. – Он говорил о тебе как об угрозе стабильности, о еретике, подрывающем устои. Говорил, что твои идеи сеют хаос, а кто сеет хаос, тот слуга тьмы.

Назир почувствовал, как внутри всё сжалось. Одно дело – публичное неодобрение, совсем другое – обвинение в ереси. За такое в прошлом людей изгоняли из города, что в пустыне равносильно смертному приговору.

– И что решил совет?

– Халид объявил, что завтра, после ритуала, ты должен публично признать свою ошибку и подтвердить, что кристалл восстанавливается, – Лейла произнесла это одним дыханием, словно торопясь избавиться от тяжести этих слов. – А если откажешься…

– Тогда что?

– Изгнание из города, – тихо ответила Лейла. – Он уже заручился поддержкой городского совета, убедил их, что твоё присутствие подрывает веру, а без веры кристалл действительно может угаснуть.

Назир медленно опустился на стул. Изгнание… Тысячи раз он проходил через городские ворота, видел бескрайнюю, беспощадную пустыню. Никто не выживал там больше нескольких дней без доступа к воде.

– А ты рискуешь, предупреждая меня, – заметил он, глядя на подругу с новым уважением.

Лейла пожала плечами.

– Я поклялась служить истине, а не Халиду.

Они помолчали, каждый погружённый в свои мысли, но объединённые общим пониманием ситуации. Выбор был ясен: либо публично солгать, предав свои убеждения и наследие отца, либо быть изгнанным и почти наверняка погибнуть в пустыне.

Или, может быть… был третий путь?

Он снова посмотрел на карту, на белые пятна между дорогами – пустые участки, которые не считал важными. До этого момента.

Он обернулся к Лейле. В глазах его не было страха – только сосредоточенность, как перед сложным расчётом.

– Лейла, а что ты знаешь о пустынных кочевниках?

Она моргнула, не найдя что ответить.

Глава 2 Расул

Рассвет в Аль-Мадире всегда был особенным временем. Расул аль-Джазули, городской цирюльник, ценил эти редкие минуты тишины больше всего на свете. Он распахнул ставни своей лавки, и первые лучи солнца, пробиваясь сквозь деревянный экран, расчертили пол геометрическим узором из света и тени. Руки привычно разворачивали льняную ткань с инструментами, бережно раскладывая их в том же порядке, как это делал его отец, и дед до него.

"День, который начинается правильно, имеет шанс закончиться благополучно", – любил повторять его отец. Хотя в последнее время хороших окончаний дня становилось всё меньше.

Расул принюхался к маслам, выставленным в ряд на полке, – масло шафрана для богатых клиентов, смесь лаванды и мяты для освежения, миндальное для смягчения жёсткой бороды. Эти ароматы создавали неповторимую атмосферу его цирюльни, место, куда мужчины приходили не только привести себя в порядок, но и выговориться.

Его правая рука скользнула к кинжалу, притаившемуся среди бритв, – обсидиановый нож с изогнутым лезвием, семейная реликвия, чьим лезвием якобы когда-то перерезали пуповину самого основателя города. Расул не верил в эту историю, но клиентам она нравилась. А хороший цирюльник всегда готов порадовать клиента.

Скрип двери прервал его размышления. В проёме показалась фигура молодого подмастерья.

– Опаздываешь, Тарик, – Расул отметил растрёпанный вид мальчика. – Снова слушал уличных сказителей до поздней ночи?

– Не сказителей, господин, – запыхавшийся Тарик с трудом сдерживал возбуждение. – На Храмовой площади вчера случилось невероятное! Назир, сын инженера Акрама, выступил против верховного жреца Халида!

Расул выронил флакон с маслом, который держал в руках. Тот упал на стол.

– Против Халида? Публично? – он покачал головой, с трудом веря услышанному. – Этот молодой человек либо чрезвычайно храбр, либо сошёл с ума.

– Моя тётка была там, – продолжил Тарик, понизив голос до шёпота. – Говорит, Назир утверждал, что кристалл умирает, а жрецы это скрывают. Но Халид переиграл его, как ребенка! Убедил всех, что это просто очередное испытание, что кристалл восстановится, как и раньше.

Расул посмотрел на свой кувшин с водой – на дне едва плескалось на два-три бритья. Неприятная тяжесть угнездилась в животе. Он инстинктивно оглянулся на дверь, словно за ней могли притаиться солдаты Халида.

– Тише, мальчик. Такие разговоры доводят до беды, – он взял из рук подмастерья пустой кувшин. – Лучше сходи к Храмовому фонтану за водой. И держи язык за зубами. Просто слушай, что говорят в очереди, но сам молчи.

Когда Тарик ушёл, Расул присел на низкую скамейку и потёр колено – старая травма напоминала о себе перед каждой непогодой. Хотя какая непогода в городе, где не было дождя уже пятый месяц?

Его мысли вернулись к Назиру. Цирюльник помнил этого серьёзного молодого человека – раз в месяц тот приходил подстричь бороду. Всегда просил одно и то же – "Коротко, аккуратно, без украшений". Не любил пустых разговоров, но к ремеслу Расула относился с уважением. Однажды даже починил старый бронзовый таз, когда ручка отломилась.

Расул вздохнул. Печальная судьба ждёт юношу, осмелившегося противоречить Халиду.

Звук шагов на улице перерос в гомон множества голосов. Расул выглянул в окно и увидел необычное движение – люди спешили к центру города. Неужели опять новый указ храма? Или, не дай боги, публичное наказание?

– Эй, почтенный Фазиль! – окликнул он проходящего мимо торговца тканями. – Что стряслось?

Грузный торговец остановился, утирая пот с багрового лица краем тюрбана.

– Ты не слышал? Назир исчез! – выпалил он. – Халид отправил храмовую стражу арестовать его на рассвете, но дом пуст! Ни следа! А теперь объявили награду за его поимку! Объявили его еретиком!

– И народ поверил Халиду? – Расул не мог скрыть недоверия. – После всего, что сказал Назир о кристалле?

– Ещё как поверил! – кивнул Фазиль. – Ты бы видел, как толпа слушала его. Он говорил, и люди впитывали каждое слово. "Мы пройдём это испытание вместе", "Боги проверяют нашу веру", "Кристалл восстановится, как и прежде". Даже моя жена вернулась домой умиротворённая. "Халид не стал бы нам лгать", – сказала она. И таких, как она, много.

Фазиль поспешил дальше, а Расул остался стоять у окна, обдумывая услышанное. Мысли вихрем кружились в его голове. Если Назир сбежал, значит, он действительно верил, что кристалл умирает. Достаточно верил, чтобы рискнуть жизнью.

Скрип двери цирюльни заставил его обернуться.

– Мир этому дому и его хозяину, – произнёс вошедший, снимая запылённый тюрбан.

Перед Расулом стоял Муса, караванщик, водивший торговые обозы через западную пустыню. Его кожа, истерзанная ветрами и солнцем, напоминала древний пергамент, а в чёрной бороде серебрилась седина.

– Муса, старый разбойник! – расплылся в улыбке Расул. – Не ожидал тебя увидеть до осени!

– Времена меняются, друг мой, – Муса тяжело опустился в кресло для клиентов. – Караваны больше не ходят через западный тракт. Слишком опасно.

Расул накинул чистое полотенце на плечи караванщика.

– Как обычно? Подровнять бороду и освежить кожу?

– Да, и расскажи, что тут происходит, – Муса подозрительно осмотрелся. – Иду через рынок, а там ни души – все сбежались к Храмовой площади, как мухи на мёд. Даже торговцы побросали товар!

– О-о-о, – протянул Расул, берясь за ножницы, – тебя ждёт захватывающая история, мой друг.

Он быстро пересказал события последних дней, не упуская ни одной детали, наслаждаясь вниманием слушателя. Рассказчик из Расула был не хуже, чем цирюльник.

– Так этот молодой инженер прямо в лицо великому Халиду сказал, что кристалл умирает? – недоверчиво переспросил Муса. – Бедняга. И что с нами будет, если это правда?

Расул пожал плечами, осторожно работая ножницами вокруг уха клиента.

– Жрецы уверяют, что это лишь временное испытание, посланное богами за недостаточное рвение в молитвах. Великий Ритуал Очищения всё исправит.

– А ты сам-то веришь в это? – Муса пристально посмотрел на цирюльника.

Расул огляделся по сторонам, хотя они были одни в лавке, и ответил тихо:

– Поверю, когда увижу полные фонтаны. А пока… смотри сам.

Он указал на кувшин с мутной водой, в котором плавали частицы песка.

– Знаешь, как в караванах говорят? – сказал Муса. – Доверяй верблюду, а не карте. Животное чует воду, а карта может лгать.

– К чему ты это?

– К тому, что люди могут верить словам Халида, но их глаза видят другое, – караванщик многозначительно поднял бровь. – В пустынных поселениях уже шепчутся о конце Аль-Мадира. Говорят, скоро великий город станет ещё одной легендой, которую рассказывают у ночных костров.

Внезапно дверь распахнулась, и в цирюльню ввалился запыхавшийся Тарик. Кувшин в его руках был наполнен лишь на треть.

– Господин! – выдохнул мальчик. – На площади такое творится! Жрецы объявили Назира еретиком! А ещё… – он перевёл дыхание, – теперь воду выдают только после молитвы. Вот, – он поднял кувшин, – это всё, что я смог получить после часа стояния на коленях.

– Часа молитв за несколько глотков воды? – нахмурился Расул. – Дожили.

– Это не всё, – продолжил Тарик, понизив голос. – Люди говорят разное. Большинство верит Халиду, славит его мудрость. Толпа даже чуть не побила беднягу, который усомнился в словах верховного жреца.

– А что думают в очереди за водой? – спросил Расул, возвращаясь к стрижке Мусы.

– Там странные вещи происходят, – глаза мальчика заблестели. – Зависит от того, кто рядом. Когда поблизости храмовые стражники, все восхваляют мудрость жрецов. Но я слышал, как одна женщина шептала подруге: "Мой муж работает на водоподъёмнике. Говорит, что все плохо, а жрецы запретили ему говорить об этом".

Расул и Муса обменялись многозначительными взглядами.

В дверь снова постучали. На этот раз вошёл Хамид, помощник городского казначея, – маленький нервный человек с аккуратно подстриженной бородкой.

– Мир тебе, Расул, – поприветствовал он цирюльника. – Можно я тут присяду, переведу дух? Весь город как в лихорадке, один ты работаешь спокойно, будто ничего не случилось.

– Мир и тебе, почтенный Хамид, – ответил Расул, указывая на свободное кресло. – Присаживайся. Я закончу с достопочтенным Мусой, и примусь за тебя. А пока расскажи, что слышно во дворце правителя? Как наш благословенный эмир реагирует на происходящее?

Хамид опустился в кресло и понизил голос:

– Да что этот эмир. Кто вообще помнит, что у нас есть эмир? Эмир болен. Уже неделю не покидает своих покоев. Уже месяц или два не выходит из дома. Некоторые шепчутся, что это не болезнь, а нежелание принимать решения.

– Или нежелание противоречить Халиду, – заметил Муса, пока Тарик смачивал его бороду маслом.

– Именно так, – кивнул Хамид, нервно теребя край своего одеяния. – Власть фактически перешла к Храму, и уже давно. А тем временем в сокровищнице странные вещи творятся. Вчера под покровом ночи вынесли три сундука с драгоценностями. Я видел это собственными глазами, но когда спросил главного казначея, тот сделал вид, что ничего не знает.

Расул замер с ножницами в руке.

– Ты уверен, что это были сокровища? – спросил он тихо.

– Тише! – Хамид испуганно оглянулся. – Давай не будем развивать тему. За такое можно лишиться языка. Но… да, я уверен. Сундуки были из тех, что хранятся в дальней комнате сокровищницы, куда даже главный казначей заходит только в особых случаях.

Муса хмыкнул.

– Значит, жрецы готовятся к худшему, – он покачал головой. – Заметьте, не к спасению города, а к спасению сокровищ.

– Если храм уносит ценности, – медленно произнёс Расул, – значит, они не верят, что кристалл восстановится.

– А народу рассказывают о великом испытании веры, – кивнул Хамид. – И что самое удивительное – люди верят. Моя собственная жена сегодня сказала мне: "Всё будет хорошо, ведь Халид обещал".

– Верят или нет, но они опечатали два зернохранилища, – добавил Хамид, переходя на шёпот. – Официально – для учёта запасов. Но стражники там не городские, а храмовые. И внутрь никого не пускают.

– Это возмутительно! – не сдержался Расул. – Использовать общие запасы как личную собственность!

– Осторожнее со словами, друг мой, – предупредил Муса.

Дверь снова распахнулась. На пороге стоял Фазиль, тот самый торговец тканями, который недавно спешил на площадь.

– Новости с площади! – выпалил он с порога. – Халид только что объявил, что Назир не просто еретик – он вор! Якобы украл какой-то священный артефакт из Храма! Награду за его поимку увеличили до ста серебряных монет!

– Чего именно он якобы украл? – спросил Хамид, приподнимая бровь.

– Какую-то реликвию, – ответил Фазиль, переводя дыхание. – Точно не сказали, но намекнули, что это что-то, что могло бы помочь в восстановлении кристалла.

Хамид фыркнул.

– Какая наглая ложь. Каждый, кто знал Назира, скажет, что он – последний человек в городе, способный на воровство.

– Но теперь Халид знает что сказать, если кристалл не заработает. А еще есть повод отправить храмовую стражу в любой дом под предлогом поиска этой штуки,– заметил Муса.

– И толпа охотно ему поверила, – добавил Фазиль с горечью. – Моя собственная дочь пришла с площади в слезах: "Как мог Назир предать нас? Украсть наше спасение?". Я пытался объяснить ей, что это, скорее всего, неправда, но она смотрела на меня как на безумца. "Почему тогда он сбежал?", – спрашивала она. И что я мог ответить?

Расул отложил ножницы и погладил свою собственную бороду, как делал всегда, когда глубоко задумывался.

– Что-то не сходится в этой истории, – произнёс он. – Если кристалл действительно умирает, почему Халид просто не скажет об этом? Почему бы не начать готовить город к неизбежному?

– Потому что тогда рухнет вся система, – тихо ответил Хамид. – Власть жрецов держится на вере в то, что они – единственные, кому боги даровали силу поддерживать кристалл. Если люди узнают, что жрецы бессильны перед угасанием кристалла, вся их власть, всё их положение в обществе, всё их богатство – всё исчезнет в один миг.

Он не закончил фразу, но все поняли смысл.

Мастерская цирюльника постепенно наполнялась людьми. Один за другим заходили горожане – кто-то действительно нуждался в услугах брадобрея, но большинство приходило за новостями и возможностью свободно обсудить происходящее. Расул едва успевал обслуживать клиентов, одновременно поддерживая разговор.

– Говорят, Халид приказал заковать Назира в кандалы для публичного покаяния, – шептал он, нанося масло на бороду очередного клиента. – Но тот каким-то образом узнал и сбежал! Теперь жрецы перекрыли все колодцы – воду выдают только после молитв. Как по мне, так с каждым днём всё больше разумных людей начинают сомневаться, хотя вслух никто не осмеливается это признать…

К полудню лавка цирюльника превратилась в настоящий базар. Здесь были и убеждённые сторонники жрецов, и скептики, сомневающиеся в словах Халида, и просто напуганные люди, не знающие, что думать.

– Мой зять – истинно верующий, – рассказывал один из купцов, пока Расул подравнивал его усы. – Стоит на коленях часами, славит мудрость Халида. Говорит, что мы не должны сомневаться ни на миг. А я смотрю, как моя лавка пустеет, как прилавки на рынке становятся всё беднее, и думаю: может, стоит готовиться к худшему?

– Если бы кристалл действительно умирал, разве стал бы Назир бежать? – горячился другой спорщик. – Он бы остался и боролся за правду!

– Ты бы тоже бежал, если бы за твою голову предлагали сто серебряных, – парировал третий.

– А что, если он ищет другой кристалл? – предположил четвёртый. – Говорят, древние тексты упоминают целые месторождения кристаллов где-то в глубинах пустыни.

– Бабьи сказки, – отмахнулся пятый. – Никаких других кристаллов нет и никогда не было. Халид прав – нам нужно просто молиться усерднее, и боги смилостивятся.

– Может, он и прав, этот Назир, – вмешался седобородый ткач, дожидавшийся своей очереди. – Может, кристалл и правда умирает. Только вот… кто ж так разговаривает с народом?Он смахнул с колена пёрышко и продолжил:– Говорит про свои диаграммы, про числа, как будто мы тут все Академии заканчивали. А Халид вышел, руки к небу, да сказал: «Испытание! Надо верить!» – вот народ и закивал. Простенько, душевно. Понять можно.

Расул внимательно слушал, не вмешиваясь, только изредка подкидывая в разговор новую информацию, как масло в огонь. Он давно заметил удивительную особенность – люди охотнее делились секретами с тем, кто держал острый инструмент у их горла.

К вечеру, когда последние клиенты разошлись, Расул сел записывать события дня в свой дневник – маленькую кожаную книжечку, которую хранил в потайном ящике стола. Он не знал, зачем ведёт эти записи. Может быть, чтобы когда-нибудь рассказать внукам, как изменился Аль-Мадир в дни великого кризиса. Если, конечно, у города будет будущее…

"14-й день месяца Сафар, год 478 от Великого Дара," – написал он.

_"Город похож на человека, внезапно осознавшего собственную смертность. Одни впадают в отчаяние, другие цепляются за любую надежду, третьи делают вид, что ничего не происходит.

_Что удивительно – после выступления Халида большинство обычных людей поверили ему, а не Назиру.

_Но образованные, думающие люди – те, кто приходят в мою лавку, – всё чаще задают неудобные вопросы.

_Халид, конечно, искусный оратор. Он знает, как управлять толпой. Но даже его красноречие не может заполнить пустые фонтаны или накормить голодных детей.

_Интересно, куда направился Назир?

Что меня больше всего тревожит – это тайные приготовления жрецов. Зачем опечатывать зернохранилища? Куда исчезают сокровища из казны? Почему эмир молчит? Слишком много вопросов и слишком мало ответов.

Завтра, говорят, Халид проведёт великий ритуал очищения. Все жители должны присутствовать. Я схожу. Буду внимательно смотреть на лица жрецов во время ритуала. Их глаза скажут больше, чем все их речи"._

Расул закрыл дневник и спрятал его. Затем медленно обошёл мастерскую, гася масляные лампы. В последней, которую он оставил гореть возле своей постели, пламя было слабым, почти прозрачным – масло заканчивалось.

"Как символично," – подумал он. – "Всё угасает в нашем городе – свет, вода…"

Город засыпал, постепенно успокаиваясь после бурного дня. Завтра всё вернётся в привычное русло – люди будут молиться о возрождении кристалла, стоять в очередях за водой, шептаться о беглом еретике. Жизнь продолжится, пусть и под тенью неизбежного.

Глава 3 Цена воды

На седьмой день странствия Назир понял, что умирает.

Запас воды, который Лейла успела собрать перед его бегством, иссяк три дня назад. Последние капли он растягивал по строгой системе – тридцать капель каждые четыре часа. Смачивал губы. Считал. Глотал. Глупо. Смехотворно. Как будто смерть можно было задержать уравнением.

Тридцать капель. Пятичасовой переход. Двадцать капель. Падение. Десять капель…

В конце пятого дня песчаная буря повредила компас. Песчинки забились в механизм, стрелка начала вращаться хаотично. Он пытался очистить прибор, но пальцы не слушались. Слишком сухие. Слишком неловкие. Мозг, изнуренный жаждой, отказывался мыслить четко.

"Отец был бы разочарован", – мелькнуло в голове. Хуже, чем жажда – мысль, что ты умрешь, не завершив начатое. Недостойно фамилии Аль-Рашид, пяти поколений инженеров.

Теперь он брел без направления. Кожа натянулась на скулах как пергамент. Губы потрескались до мяса. Соль собственного пота разъедала глаза. Каждый шаг требовал усилия воли – ноги увязали в песке, словно тот превратился в расплавленный металл.

"Назир, ты ведь умрёшь один, понимаешь?" – шептал внутренний голос. "Даже Лейла не узнает, где искать твои кости".

При мысли о Лейле что-то сжалось внутри. Он вспомнил её испуганные глаза в ту последнюю ночь. "Беги, Назир. Халид приказал страже арестовать тебя на рассвете". Её пальцы, торопливо упаковывающие склянки с водой. Её губы на его щеке – прощальный поцелуй, торопливый, необъяснимый.

Назир поднял взгляд к солнцу. В зените. Мир тонул в белом свете. Или это был мираж? Восприятие уже подводило его. Несколько раз за последние сутки ему казалось, что он видит темную линию на горизонте – гряду гор или деревья оазиса. Но видения рассеивались, стоило приблизиться.

"Так глупо умирать. Даже не построив ничего стоящего". Сколько проектов осталось в его голове? Всё умрёт вместе с ним.

Волна головокружения накатила внезапно. Назир рухнул на колени. Песок обжег ладони. Он закрыл глаза, и на мгновение оказался в прохладной лаборатории Храма Вод, под мерное гудение кристалла. Странное спокойствие охватило его – если это конец, то не такой уж и страшный. По крайней мере, он действовал. Не сидел сложа руки, не принимал неизбежность как данность. Как Халид.

Образ первосвященника вызвал вспышку ярости. Последняя вспышка энергии. "Если я встану с колен, я…" – но мысль ускользнула. Что он мог сделать? Проклясть солнце? Побороть песок голыми руками? Умереть – не страшно. Страшно, что расчёт был неверным.

Холодная сталь кинжала прижалась к горлу.

«Ты на земле Детей Пустыни, чужак», – произнес хриплый женский голос. – «Твоя жизнь теперь принадлежит нам».

Назир издал сухой скрипящий звук. Ему потребовалось мгновение, чтобы понять – это был смех. Угроза смерти, когда он уже мирился с её неизбежностью, казалась абсурдно комичной.

"Боги, если вы есть," – мелькнула последняя мысль, – "ваше чувство юмора оставляет желать лучшего".

– Он дышит, – произнес голос, кажущийся далеким, словно сквозь толщу воды.

– И что с того? – ответил другой, ниже и резче. – Еще один рот. Лишний рот.

– Подожди, – вмешался женский голос. – Его одежда. Этот знак на плече… знакомый.

Назир пытался сфокусировать взгляд, но перед глазами всё плыло. Тени двигались, сливались, распадались на части. "Я умираю или уже умер?" Он чувствовал, как чьи-то руки переворачивают его, ощупывают вещи. Прикосновения вызывали боль – каждый нерв кричал от истощения.

Сознание мерцало, как свеча на ветру. Голоса то приближались, то отдалялись.

– Книги, странные инструменты… Не похож на обычного путника.

– И что? Ничего ценного, – настаивал мужской голос. – Оставим его здесь. Зачем тратить воду?

"Да, зачем?" – согласился Назир мысленно. Его рот не слушался. Язык был сухим комком плоти, бесполезным как песок. "Оставьте меня. Я уже сделал всё, что мог".

Пауза. Затем женский голос – с сухой насмешкой:

– Забираем. Самира захочет взглянуть.

"Самира", – имя отпечаталось в сознании. Последнее, что запомнил Назир – ощущение, как его поднимают и перебрасывают через что-то твёрдое и тёплое. Верблюжье седло. Потом была темнота. И, вопреки всем его расчетам – облегчение. Словно его тело сдалось раньше, чем разум осознал неизбежность.

Влага на потрескавшихся губах. Благословенная, невозможная, священная влага. Кто-то прикладывал к его рту мокрую тряпку. Он жадно всосал каждую каплю, чувствуя боль в потрескавшихся уголках рта и одновременно – восхитительное, почти сексуальное наслаждение от прикосновения воды.

– Не торопись, водяной, – сказал женский голос. – Умрешь от перенапряжения.

Он мог бы умереть счастливым с этой мокрой тряпкой на губах. Назир с трудом разлепил веки. Сумерки. Он лежал на земле, присыпанной чем-то вроде соломы, голова на свёрнутой ткани. Рядом на корточках сидела молодая женщина с резкими чертами лица. Множество косичек, каждая украшена металлической бусиной, позвякивающей при каждом движении.

Часть его сознания, отстраненная и аналитическая, отметила детали – хорошая кожа, несмотря на жизнь в пустыне; сильные руки; шрам, пересекающий правую бровь; глаза, привыкшие к настороженности.

Другая часть, ослабленная и отчаянная, видела только источник воды.

– Где я? – слова царапали горло.

– В лагере Детей Пустыни, – женщина смочила тряпку и снова поднесла к его губам. Он вцепился в неё как дикое животное, вызвав смешок. – Тебе повезло, что мы тебя нашли. Или не повезло – это как Самира решит.

"Самира". Снова это имя. Оно пробудило смутное воспоминание.

– Самира?

– Наш вожак. Я Майсара. А ты?

– Назир из Аль-Мадира. – Он хотел сказать больше, объяснить, но слова застревали в пересохшем горле. – Инженер… из храма.

Почему он это сказал? В пустыне его должность ничего не значила. Глупая гордость. Но плевать. Он всё еще был Назиром из Аль-Мадира, из династии храмовых инженеров, даже если умирал на соломе посреди пустыни.

– Храмовый инженер? – Майсара хмыкнула. – Никогда такого не видела. Что вы там в храме строите? Молитвенные колёса?

В её тоне было столько насмешки, что даже в его ослабленном состоянии это задело какую-то жилку гордости. Конечно, для жителей пустыни храмы были сказками, а их обитатели – изнеженными паразитами.

– Воду, – прошептал Назир. Ирония не ускользнула от него. – Я отвечаю за систему водоснабжения.

"Отвечал", – поправил он себя мысленно.

– Системы водоснабжения? – Майсара рассмеялась громче. – Эй! – крикнула она кому-то. – У нас тут волшебник воды!

– Не волшебство… – начал Назир, но голова кружилась, мысли путались. Возмущение бессильно царапало изнутри, не находя выхода. Он хотел объяснить – сложные системы труб, распределение давления, фильтрация, дозировка. Инженерное искусство, оттачиваемое веками! Но все эти знания были бесполезны здесь, в песках, где он чуть не умер от жажды.

К ним приблизилась высокая женщина лет сорока с властной осанкой и пристальным взглядом темных глаз. Каштановые волосы собраны в простую, но аккуратную прическу. Потрепанная, но качественная одежда: привыкла к пустыне, но не пренебрегает собственным комфортом.

– Это и есть ваш выживший? – спросила она, рассматривая Назира.

Взгляд. Этот взгляд был тяжелее, острее, чем у любого храмового надзирателя. Он словно проникал под кожу, мгновенно считывая все слабости и ложь.

– Говорит, что водяной инженер из храма, – доложила Майсара. – Делает системы для воды.

– Храмовый инженер? – в голосе женщины мелькнул интерес. – Из какого города?

– Аль-Мадир.

– Город с кристаллом, – кивнула она. – И что храмовый инженер делает один в пустыне? Решил изучить воду в естественной среде?

Что-то в ее тоне заставило Назира собраться. Через туман истощения пробивалась мысль: от его ответа может зависеть, получит ли он еще одну порцию воды. Или даже больше – жизнь.

– Мне пришлось бежать.

– Конечно, – женщина усмехнулась, и на мгновение Назир увидел линии усталости в уголках её глаз. Сколько таких, как он, она уже встречала? – Почему-то все, кого мы находим полумертвыми в песках, «вынуждены были бежать». Никто не говорит: «Я был идиотом и пошел туда, куда не следовало».

Она присела рядом, изучая его лицо. Назир почувствовал странную смесь страха и стыда. Недостойно для мужчины его положения – лежать беспомощным, пока чужаки решают его судьбу. Если бы отец видел его сейчас…

– Я Самира. Это мой лагерь и мои люди. Дети Пустыни подчиняются мне.

Голос не оставлял сомнений в правдивости этих слов. Даже в своем положении Назир заметил, как расправились плечи Майсары при этом представлении – гордость за своего лидера.

Назир кивнул, стараясь выглядеть спокойным. Не показывать слабость, даже сейчас.

– Спасибо, что спасли меня, – тихо сказал он. Во рту снова пересыхало, с каждым словом всё сильнее. – Я бы погиб без вашей помощи. Если отправите меня к ближайшему караванному пути, я смогу заплатить. У меня есть немного серебра.

Внутренне он морщился от наивности собственных слов. Как будто в пустыне действовали законы городов. Как будто его серебро всё еще принадлежало ему.

Самира рассмеялась, но не очень весело. В её смехе Назир услышал не злобу, а усталость. Как у человека, объясняющего очевидное ребенку.

– У тебя «было» серебро, водяной. Теперь оно моё. Как и всё, что при тебе. В пустыне другие правила.

Она поднялась, глядя на него сверху вниз. Расстановка сил была предельно ясна.

– Ты думаешь, что спасся. Но твоя судьба всё еще висит на волоске. Пустыня не делает подарков. И мы тоже. За всё нужно платить.

Внезапно Назир ощутил знакомый холодок – тот же, что пронизывал его в храмовом совете, когда политики уклонялись от прямых ответов. Ситуация совершенно другая, но механика та же. Нужно предложить что-то ценное. Быстро.

– Я могу помочь, – сказал он, стараясь говорить увереннее, хотя его подташнивало от слабости. – Я знаю о воде, о том, как её сохранять и…

– Нет, не знаешь, – перебила Самира, и в её голосе Назир услышал не насмешку, а странную горечь, будто она оплакивала его невежество. – Иначе мы бы не нашли тебя умирающим от жажды. Твои городские умения здесь бесполезны, инженер. У нас нет кристаллов, нет водопроводов. Только песок, камни и ровно столько воды, сколько мы смогли добыть или отобрать.

Майсара сказала:

– А он хоть копать умеет? Или в храме за вас это рабы делают?

Назир почувствовал, как щеки загорелись. Не от смущения – от злости. Она принимала его за бесполезного жреца, изнеженного годами легкой жизни. Если бы она видела мозоли на его руках! Дни и ночи, проведенные в подземных коллекторах, по колено в зловонной жиже! Расчеты, требующие такой концентрации, что к концу дня болели глаза и немели пальцы!

Но они видели только рубашку из тонкой ткани и кожаные сандалии, хотя и те уже были потрепаны пустыней.

В этот момент он поклялся себе, что докажет – он не изнеженный мечтатель. Не жрец, живущий в башне из слоновой кости. Здесь его статус и знания ничего не стоили. Но он все еще мог быть полезен. Все еще мог применить свой ум.

– Я умею копать, – сказал он, пытаясь сесть, хотя каждая мышца протестовала против этого. – И работать руками. Но могу предложить больше, если дадите шанс.

Самира окинула его оценивающим взглядом.

– По крайней мере, ты не скулишь, как другие городские, которых мы находили. Это уже что-то.

К ним подошёл крепкий мужчина со шрамом, пересекающим левую щеку. Движения резкие, взгляд враждебный. В его походке было что-то от хищника – крадущаяся плавность, маскирующая готовность к насилию.

– Вот, значит, какой улов, – сказал он, разглядывая Назира, словно тот был куском мяса на прилавке. – Что будем с ним делать, Самира?

– Пока не решила, Аш-Шариф, – ответила она. – Храмовый инженер воды может быть полезен.

– Храмовик? – фыркнул мужчина. – Бесполезные мечтатели. Кормить его – зря тратить запасы.

Назир внимательно следил за разговором. Этот Аш-Шариф. Нужно быть с ним осторожнее. Он не просто агрессивен – он опасен. В его глазах Назир видел жажду – не воды, но власти. И недовольство тем, как Самира управляет положением.

"Надо быть осторожным, – подумал Назир. – Заслужить доверие Самиры, но не стать мишенью для Аш-Шарифа".

– Я мог бы осмотреть ваши системы хранения воды, – предложил он, стараясь говорить нейтрально. – Возможно, я смогу предложить улучшения…

– Заткнись, – оборвал его Аш-Шариф, и в этом коротком слове было столько презрения, что Назиру стало физически неуютно. – Твой голос действует мне на нервы. Самира, если оставляем его, пусть работает. Хоть какая-то польза.

Самира задумчиво изучала Назира, решая его судьбу. Он выдержал взгляд, хотя каждая клетка его тела умоляла о новой порции воды.

"Скажи «да»", – думал он в отчаянии. – "Пожалуйста. Дай мне шанс".

– Хорошо, – наконец сказала она. – Утром начнёшь работать. Аш-Шариф найдёт тебе занятие. Если будешь полезен – останешься. Если нет… – Она не закончила фразу, но смысл был ясен.

– Спасибо, – сказал Назир. Первый шаг сделан. Теперь нужно доказать свою ценность. И не дать Аш-Шарифу повода избавиться от него.

Странное ощущение охватило его в этот момент. В Аль-Мадире он был одним из самых уважаемых людей. Здесь он был ничем – меньше, чем пыль под ногами. И все же, почему-то, это казалось честнее. Там его ценили за родословную и титул. Здесь оценят за реальную пользу.

– Майсара, – Самира обратилась к девушке, – покажи ему, где спать. И дай немного еды. Пусть наберется сил. Завтра ему предстоит доказать, что храмовые инженеры годятся для чего-то кроме красивых слов.

"Я докажу, – подумал Назир, проглатывая оскорбление. – И, возможно, научусь чему-то новому. Если выживу".

Утро в лагере разбойников началось задолго до рассвета. Назир открыл глаза от резкого толчка в бок. Над ним стоял Аш-Шариф, его лицо в предрассветных сумерках казалось высеченным из камня.

– Вставай, храмовник, – произнес он. – Время показать, на что ты годен.

Сон не принес отдыха – всю ночь Назиру снились водопады, фонтаны и озера, а просыпался он от жажды. Тело ныло от сна на жесткой подстилке, но он не показал дискомфорта. Первое правило инженера: никогда не жалуйся на условия работы. Решай проблему.

Он мог бы многое сказать о том, как спина отказывается разгибаться, как суставы протестуют против каждого движения. Но вместо этого молча поднялся, проглотив стон. В горле всё еще было сухо, но хотя бы не так мучительно, как вчера.

Аш-Шариф повел его через лагерь, состоявший из десятка шатров, расположенных полукругом у подножия невысокой скалы. В центре тлели угли ночного костра, вокруг которого уже собирались люди – мужчины и женщины, одетые в практичную одежду цвета песка.

Назир отметил детали: шатры расположены так, чтобы с северной стороны защищать от ветра и песка; скала обеспечивает естественную защиту и тень; место выбрано с умом. Даже здесь, в хаосе пустыни, существовал свой порядок.

– Вот твоя работа, храмовник, – Аш-Шариф указал на загон с тремя верблюдами. – Вычисти все. Вымой поилки. Когда закончишь, получишь воду и еду.

Взгляд Аш-Шарифа говорил яснее слов: "Откажешься – умрешь от жажды. Я просто оставлю тебя в пустыне".

Назир осмотрел загон. Земля покрыта слоем навоза, затвердевшего до состояния камня. Воды для мытья не было видно. Масштаб задачи был несоразмерен его состоянию – он едва держался на ногах, а тут предстояло несколько часов тяжелого физического труда.

"Именно этого он и ждет, – подумал Назир. – Моего отказа или провала. Дать ему повод".

– Чем мне чистить? – спросил он, удерживая голос ровным. – И где взять воду для поилок?

Аш-Шариф бросил к его ногам короткую лопату с треснувшей ручкой и старое деревянное ведро.

– Вода в резервуаре за большим шатром. Бери ровно столько, сколько нужно для поилок. Ни капли больше. – Он наклонился ближе, и Назир почувствовал его дыхание. – Если увижу, что тратишь воду зря, лично вырежу тебе новую глотку.

С этими словами Аш-Шариф ушел, оставив Назира наедине с его заданием. Или наказанием – смотря с какой стороны посмотреть.

"Инженеры Аль-Мадира не сдаются перед трудностями", – напомнил себе Назир, хотя голос в голове звучал подозрительно похоже на отцовский.

Он подобрал лопату, проверил ручку. Треснута, но еще держится. Достаточно крепкая для работы, если действовать аккуратно. Тем не менее, её нужно было укрепить. Осмотревшись, он нашел кусок кожаного ремня, валявшийся неподалеку, и крепко обмотал им трещину. Теперь инструмент был надежнее. Мелочь, но она могла сэкономить силы и время.

"Если ты в аду, – шепнул он себе слова деда, – улучшай то, что имеешь. Даже если это лопата для чистки навоза".

Следующий час Назир методично очищал загон, соскребая засохший навоз слой за слоем. Утреннее солнце поднималось, и воздух быстро нагревался. Пот заливал глаза, но он не останавливался. Каждое движение отзывалось болью в мышцах, еще не восстановившихся после пустыни, но он не позволял себе передышки.

"Ты ведь храмовый инженер, – издевался внутренний голос. – Лучший из лучших. И вот теперь ты – по колено в дерьме. Буквально".

Назир обнаружил, что разговаривает сам с собой. Тихо, чтобы никто не услышал.

– А Халид в это время, наверное, принимает утренние подношения в храме. Наслаждается прохладой, пьет чистую воду…

"И ждет, пока умрет последний кристалл", – ответил он сам себе.

Неожиданно эта мысль придала ему сил. В Аль-Мадире у него не было выбора, кроме как смириться или сбежать. Здесь у него была возможность действовать. Пусть начиная с навоза. Но начиная.

Когда большая часть загона была очищена, он заметил, что его работу наблюдают несколько человек из лагеря, переговариваясь и посмеиваясь. Не просто наблюдают – оценивают. Проверяют, достоин ли он занимать место в их мире. Стоит ли тратить на него драгоценную воду.

Назир не обращал на них внимания, сосредоточившись на задаче. Когда он направился к резервуару за водой, один из наблюдателей – молодой парень с кривой усмешкой – преградил ему путь.

– Эй, водяной, – сказал он с издевкой. – Тебе нравится наша работа? Должно быть, не то, к чему ты привык, а?

Назир почти ощущал, как внимание остальных обострилось. Они ждали его реакции. Провокация была очевидной. Он мог огрызнуться и заработать несколько ударов. Мог заискивать, потеряв остатки уважения. Или…

– Работа как работа, – ответил Назир. – Навоз пахнет одинаково и в городе, и в пустыне.

Это застало парня врасплох. Он ожидал обиды, страха или раздражения, но не такого спокойного ответа. И уж точно не такого, который вызвал смешки среди наблюдателей – теперь уже не над Назиром, а над его несостоявшимся мучителем. Помедлив, он отступил, позволяя Назиру пройти.

У резервуара – большой деревянной бочки, обтянутой кожей для защиты от испарения – Назир внимательно изучил конструкцию. Вода хранилась на удивление разумно, но он заметил, что крышка не полностью герметична. Испарение было минимальным, но все же присутствовало. Мысленно он сделал заметку: если выживет до завтра, можно будет предложить улучшение.

"Вот оно, – подумал он. – Мой шанс быть полезным. Не просто выполнять грязную работу, но предложить что-то ценное".

Набрав ровно столько воды, сколько требовалось для поилок, не более, он вернулся к загону. Проходя обратно, он заметил, как один из мужчин указал на него пальцем, что-то шепнув своему соседу. Это могло означать всё что угодно. Но Назир не мог не думать: "Меня оценивают. Каждый шаг. Каждое движение".

Сзади послышались шаги, и, обернувшись, он увидел Майсару.

– Аш-Шариф уверен, что ты сбежишь к полудню, – сказала она, наблюдая, как он тщательно моет поилки. – Говорит, что городские не выдерживают такой работы.

"Он прав", – подумал Назир, чувствуя, как ноет спина, как болят натруженные мышцы. Боль была повсюду. Но он не показал этого.

– Аш-Шариф ошибается, – ответил Назир, не прекращая работу.

– Посмотрим, – пожала плечами Майсара. – У нас многие не выдерживают. Особенно те, кто привык к легкой жизни.

Это задело. Легкой? Годы обучения? Ночи, проведенные над расчетами? Проверки подземных каналов, где он задыхался от зловония?

– Моя жизнь никогда не была легкой, – сказал Назир. В его голосе проскользнула нотка обиды, которую он тут же пожалел. – В храме работа начинается до рассвета и заканчивается после заката. Инженеры не сидят сложа руки.

Майсара с интересом наблюдала за его методичными движениями.

– Хочешь знать, как настоящая жизнь выглядит? – внезапно предложила она, оглянувшись через плечо. – Аш-Шарифа не будет ещё полчаса, он пошёл проверять дозорных. Пойдём, покажу тебе, что к чему. Только быстро.

Не дожидаясь ответа, она зашагала вперёд, явно ожидая, что он последует за ней. Назир помедлил лишь мгновение. Возможность узнать больше о лагере стоила риска.

– Это наш лагерь, хотя правильнее говорить стоянка, – Майсара шла быстро, говорила отрывисто, жестикулируя резкими движениями рук. – Мы не задерживаемся на одном месте больше недели. Выпиваем колодец, меняем место. Или нас находят – и тоже меняем место.

Лагерь при ближайшем рассмотрении оказался сложнее, чем представлял Назир. Шатры располагались не хаотично, а в строгом порядке – внешний круг для рядовых членов племени, внутренний – для хранения припасов и мастерских. В центре стоял просторный шатёр Самиры – не роскошный, но заметно крепче остальных.

– Вот видишь эти метки на шестах? – указала Майсара на цветные нити, привязанные к опорам шатров. – Синие – у семейных, красные – у воинов, зелёные – у добытчиков. Так мы быстрее собираемся, когда нужно уходить.

Они прошли мимо группы мужчин, латавших потрескавшиеся кожаные мехи. Одни соскребали соль и наросты изнутри, другие тщательно промасливали швы тёмной пахучей смесью.

– Худшее, что может случиться – мехи дадут течь, – пояснила Майсара. – Пять капель за ночь – и ты проснёшься с пустым бурдюком. Сколько людей так умерло – не сосчитать.

Её голос звучал обыденно, словно она говорила о погоде, а не о смерти. Назир отметил, как эта девушка, не старше двадцати пяти лет, воспринимает потерю жизни как рутину.

Они подошли к навесу, где двое женщин средних лет кипятили что-то в глиняном горшке на небольшом костре.

– Варят очистительное зелье, – кивнула на них Майсара. – Когда находим новый колодец, вода часто отдаёт гнилью или металлом. Это помогает связать грязь, чтобы она осела.

– Из чего оно? – поинтересовался Назир, наклоняясь ближе.

– Корни какие-то, – девушка пожала плечами. – Они знают, спроси у них если интересно.

Далее путь лежал к широкому полотну, растянутому между четырьмя шестами. Под ним было разложено оружие – от простых дубинок до кинжалов тонкой работы и даже двух изогнутых мечей.

– Сами делаете? – спросил Назир, указывая на оружие.

– Мечтай, – фыркнула Майсара. – Это всё трофеи. Когда отбиваем караваны. Хотя поддерживать их в порядке – наша работа. Видишь вон того хмурого старика? Афзаль. Лучший оружейник в трёх днях пути. Когда-то ковал мечи в городе, теперь точит ножи для нас.

Она говорила с неприкрытой гордостью, словно принадлежность к банде разбойников была почётнее работы при дворе.

Проходя мимо большого шатра с закрытым входом, Майсара понизила голос:

– Здесь храним воду. Самое ценное, что у нас есть. Шатёр никогда не остаётся без охраны. Воруешь золото – тебя изгоняют. Воруешь воду – тебя убивают.

В её тоне не было угрозы, только констатация факта, столь же непреложного, как восход солнца.

За шатром водохранилища обнаружилась небольшая площадка, окружённая камнями, с разложенной на песке потрепанной кожаной картой. Майсара подвела Назира к ней, заметно гордясь этим предметом.

– Это наша карта источников, – она указала на отметки чёрными и красными точками. – Чёрные – постоянные колодцы, там всегда есть вода, но их контролируют большие племена или города. Красные – временные, сезонные. Сейчас мы здесь, – её палец коснулся маленького креста на южной окраине карты. – Этот колодец держится только третий день. Скоро иссякнет.

Назир внимательно изучил карту, запоминая расположение точек и ориентиры. Нельзя упускать ни единого шанса узнать больше об этой земле.

– А кто ваши враги? – спросил он, указывая на тёмные отметки в восточной части карты.

– Там владения клана Джафаров, – презрительно сплюнула Майсара. – Сорок клинков, двадцать верблюдов. Контролируют три постоянных колодца. Мы с ними… не друзья.

Её уклончивость намекала на давний конфликт, возможно кровную вражду.

Она повела его дальше, к краю лагеря, где несколько человек разбирали скудную добычу – тюки с тканями, металлические инструменты, пузырьки с маслами.

– А это наша истинная работа, – в голосе Майсары звучала странная смесь гордости и насмешки. – Мы не просто разбойники, мы – собиратели воды. Все эти побрякушки – просто средство получить воду, где мы не можем добыть её силой.

– Вы меняете добычу на доступ к колодцам? – догадался Назир.

– Иногда. Или продаём в оазисах и покупаем воду. Или меняемся с другими кланами. Пустыня не любит тех, кто держится только одного пути.

В её словах проглядывала практическая мудрость, выкованная годами жизни на грани выживания.

– Самира говорит, что настоящее богатство – это не золото и даже не вода. Это выбор, – добавила Майсара после паузы. – Чем больше у тебя выборов, куда идти, где пить – тем дольше ты проживёшь.

– Разумно, – согласился Назир, вспоминая, как в его городе многие жрецы высокомерно полагались только на кристалл, отказываясь даже рассматривать альтернативные источники.

Вдали послышались громкие голоса, и Майсара напряглась.

– Аш-Шариф возвращается, – быстро сказала она. – Нам лучше вернуться, пока он не обнаружил твоё отсутствие. Он не из тех, кто прощает нарушение своих приказов.

По её тону Назир понял, что это не пустые слова. Они поспешили обратно к верблюжьему загону.

– Зачем ты мне это показала? – спросил Назир, когда они почти дошли до места его работы.

Майсара остановилась, задумчиво посмотрела на него своими яркими, настороженными глазами.

– Я думаю, что до завтра ты доживешь. Возможно и до послезавтра. Так что осваивайся потихоньку.

Она улыбнулась – впервые без насмешки.

– А теперь работай, водяной. Я никому не скажу про нашу маленькую прогулку, а ты не подведёшь меня, закончив всё как надо.

С этими словами она оставила его одного. Назир вернулся к работе.

Когда загон был вычищен, а поилки вымыты до блеска, солнце стояло уже высоко. Аш-Шариф вернулся проверить работу, явно надеясь найти недостатки. Он обошел загон, внимательно рассматривая каждый угол, каждую поилку. Его пальцы скользили по поверхностям, ища грязь или небрежность. Назир стоял в стороне, изнемогая от усталости и жажды, но держа спину прямо. Гордость – непозволительная роскошь в его положении, и всё же он цеплялся за её остатки.

"Найдет ли он повод?" – думал Назир, наблюдая за этим унизительным осмотром. Часть его – та, что еще не оторвалась от прошлой жизни – кипела от возмущения. Он, потомственный инженер, чистил отхожие места животных, а теперь его работу проверял какой-то пустынный бандит! Другая часть – та, что просто хотела выжить – молила всех богов, чтобы Аш-Шариф остался доволен.

Наконец, с видимым разочарованием, Аш-Шариф буркнул:

– Сойдет на первый раз. Но не думай, что заслужил отдых.

Он указал на груду кожаных мешков у дальнего шатра.

– Те нужно почистить и просушить. Без воды. Только песком и скребком.

Назир кивнул. Новая работа, новое испытание. Он мог бы попросить воды – горло пересохло, губы снова начали трескаться. Но что-то – упрямство или гордость – не позволило ему это сделать. Не перед Аш-Шарифом. Не давая ему удовольствия видеть свою власть.

"Сначала докажи, что достоин, – сказал он себе. – Потом проси".

Работа продолжалась.

Дни слились в однообразный ритм тяжелого труда. Каждое утро Аш-Шариф придумывал новые задания, каждое грязнее и тяжелее предыдущего. Назир чистил отхожие места, выделывал шкуры животных, ремонтировал обувь, которую разбойники изнашивали в своих походах.

Первые два дня были настоящим испытанием. Мышцы, истощенные жаждой и голодом в пустыне, протестовали против нагрузок. По ночам тело сводило судорогой, и он кусал одеяло, чтобы не кричать от боли. Воду и еду ему давали по минимуму – ровно столько, чтобы выжить и работать. Но даже это было лучше, чем смерть в песках.

"Это только временно, – говорил он себе по ночам, разминая сведенные судорогой икры. – Скоро они увидят, что я могу быть полезен иначе". Но проходили дни, а его положение не менялось. Хуже того – он замечал, как постепенно меняется его собственное восприятие. То, что казалось унизительным в первый день, теперь просто было работой. Границы его достоинства размывались вместе с воспоминаниями о прошлой жизни. Они таяли как утренняя роса под безжалостным солнцем пустыни.

Он не жаловался, не просил пощады, не выказывал усталости. Каждую задачу выполнял тщательно, методично, находя самый эффективный способ. Разбойники наблюдали за ним с растущим интересом. Сначала это была лишь забава – смотреть, как городской житель пачкает руки. Затем – удивление. В конце недели – нечто похожее на уважение.

– Странный он, – говорили они между собой. – Не как другие городские. Не ломается.

Назир слышал эти разговоры и ощущал странное удовлетворение. Он проходил их испытания. Становился частью этого мира, пусть и на самом его дне. Но что-то в нём сопротивлялось полному принятию. Он всё еще был инженером. Всё еще мыслил, анализировал, искал решения. Даже выполняя самую грязную работу, он не переставал замечать детали – как распределяются запасы воды, как организовано хранение еды, как устроены и поддерживаются шатры.

На пятый день Самира лично пришла проверить его работу – Назир чинил прохудившуюся кровлю одного из шатров, используя инструменты, которые сам же и улучшил, заметив их неэффективность. Он придумал способ соединять кожаные полосы так, чтобы они не пропускали воду даже при сильнейшем ливне – старая храмовая техника, которую он адаптировал к местным материалам.

– Ты хорошо работаешь для человека, который должен был умереть в пустыне, – сказала она, наблюдая, как ловко он крепит кожаные полосы. – Большинство городских ломаются гораздо быстрее.

Назир не сразу заметил её присутствие. Он был слишком поглощен работой – единственным, что помогало не думать о прошлом. О семье, которую он, возможно, никогда больше не увидит. О городе, медленно умирающем от жажды. Или, может быть, уже умершем за эти дни.

– Я инженер, – ответил Назир, не отрываясь от работы. – Мы решаем проблемы. Не важно, храмовый купол или дырявая крыша шатра.

Самира изучала его движения, оценивая не только работу, но и человека. Назир чувствовал её взгляд почти физически, но продолжал действовать с той же методичностью. Этому его учили с детства – когда работаешь, забудь обо всем остальном. Сосредоточься на задаче.

– Ты ни разу не попросил пощады, – заметила она. – Даже когда Аш-Шариф заставил тебя чистить отхожие ямы голыми руками.

Отхожие ямы. Да. Воспоминание заставило его внутренне содрогнуться. Это был третий день, и Аш-Шариф, раздраженный тем, что Назир всё еще не сломался, придумал особенно унизительное задание. Никаких инструментов – только руки. Назир вспомнил, как сдерживал рвотные позывы, как жжение от нечистот разъедало кожу, как запах, казалось, въедался в само его существо. Как он часами оттирал руки песком после работы, и всё равно чувствовал этот запах.

– Проблема требовала решения. Я ее решил, – просто ответил Назир.

Он не сказал о том, как плакал той ночью – не от боли, не от унижения даже. От осознания, что его жизнь свелась к этому – к чистке экскрементов в лагере разбойников где-то в глубине пустыни. И как потом заставил себя подняться, как сказал себе: "Это просто еще одно испытание. Я его пройду. Как все остальные".

Самира молчала, наблюдая его работу. Затем задала вопрос, который явно обдумывала несколько дней:

– Почему ты бежал из Аль-Мадира?

Назир приостановился, затем продолжил работу. Сердце забилось чаще. Вот оно. Первый настоящий интерес к тому, кто он и откуда. Первый шанс стать чем-то большим, чем просто рабочие руки.

– Я сказал, что кристалл умирает. Что город обречен, если люди не начнут действовать. Верховный жрец объявил меня еретиком. – Он закрепил последнюю полосу кожи и спустился с крыши шатра. – Я выбрал пустыню вместо тюрьмы.

Он не стал рассказывать о безумии Халида, о коррупции в храме, о том, как его предупреждения игнорировались годами. О том, как он подделал записи, чтобы получить доступ к истинным показателям кристалла. Как был готов рискнуть всем – и рискнул – только чтобы донести правду. Всё это казалось теперь далеким, почти нереальным. Будто случилось с кем-то другим.

– И ты оказался прав? Кристалл действительно угасает?

– Да, – Назир посмотрел ей в глаза. – Я двадцать лет наблюдал за ним. Составлял графики, измерял силу. Упадок неизбежен.

Самира смотрела на него с новым выражением – не презрением, а чем-то похожим на уважение. Или, может быть, узнаванием. Будто она увидела в нем что-то знакомое.

– Закончишь здесь – приходи к моему шатру, – сказала она. – Возможно, у меня есть работа, более подходящая для твоих… талантов.

Когда она ушла, Назир позволил себе то, чего не делал с момента своего пленения – улыбнуться. Не широко, не открыто. Просто легкое движение губ. Но оно означало надежду.

Глава 4 Водный компас

Когда губы трескаются как земля.

Когда язык становится песком.

Ищи знаки братьев-богов.