Читать онлайн Чёртов узел

© Слободчиков О. В., 2024

© ООО «Издательство «Вече», 2024

Чикинда

Коль случилась беда – открывай ворота! Сначала принесла нелегкая в труднодоступное горно-таежное урочище геологов. Это еще можно было пережить, с одной стороны даже и ничего: надо выбраться в город – почти каждый день – машина из партии; кончаются продукты – можно отовариться в лагере… Но вскоре привязался к Алику новый егерь. Мордастый, пучеглазый казах с непомерной важностью и брезгливой складкой губ, без надобности заехал на коне в лесную избушку травника, стал насмехаться, встретив в ней не блаженного русского старика-лекаря, собирающего травы, а здорового молодого мужика непонятной национальности, обросшего волосами до плеч, с широким поясом, на котором висели два крючка и нож.

– Сен атм ким?[1] – спросил с усмешкой.

– Еврей! – с такой же усмешкой ответил Алик.

Егерь начальственно ухмыльнулся, по-хозяйски заглянул в кастрюлю и под нары, потребовал охотничий билет, сверил вписанный в него номер дробовика.

Вскоре хорошо знакомый лесник-уйгур стал воротить нос при встречах. Кто в лесу без греха? Видно, оба получили наказ выследить и поймать на том, чего раньше не замечали. Алик подстрелил свинью без лицензии, поделился с геологами мясом, кто-то проболтался, и нагрянули разом в его уединенную избушку егерь, лесничий и какой-то русский инспектор, который старался и выслуживался больше всех. Сделали акт об изъятии мяса, протокол о незаконной охоте, отобрали ружье и охотничий билет, сказали, чтобы ждал повестки в суд.

Ждать ее Алик не стал. Что поценней из вещей – спрятал, что получше из одежды – побросал в рюкзак и ушел через ледниковый перевал в город, посмеиваясь над зловредным егерем и инспектором, которые поджидали его у шлагбаума, осматривая выезжавшие машины геологов. По договору с заготовительной организацией Алик числился сборщиком трав, хотя контора занималась в основном заготовкой эфедры, а ее кустарник частенько рос в таких местах, которые доступны только скалолазам со всем их снаряжением.

Эфедра, по-казахски «чикинда», с ударением на последний слог, давала заработок и вольную жизнь нескольким десяткам заготовителей, уединенно живущим в горах. Они называли себя чикиндистами, а по-русски – эфедристами, только в смех, ругань или с презрением к кому-либо из своего клана.

Алик не был в городе больше трех месяцев – не то чтобы заскучал по нему, но, спустившись с гор, вдруг почувствовал знакомое волнение. Красивые люди с рассеянными улыбками празднично хлопотали по своим радостным городским делам. Острый запах лопнувших почек и едкого выхлопного газа тек по прибранным улицам, свежий ветер трепал плакаты, транспаранты и кроны тополей. Втиснувшись в переполненный городской автобус, Алик ощутил себя частью этой безалаберной, ликующей жизни и, конечно, захотел выпить.

То, что в «Травлекарспроме» произошли перемены, он увидел издалека: забор был заново выбелен, железные ворота выкрашены, на них неверной рукой намалеваны алкоголик с пионерским галстуком на шее и баба-яга в платочке шалашиком. Ниже крупным шрифтом оглашалось: «Граждане пионеры и пенсионеры! С пользой тратьте свободное время – занимайтесь сбором лекарственных трав. У нас за месяц можно заработать 300–500 рублей и даже больше».

Улыбаясь, Алик постоял возле смешной картины, мотнул головой, отбрасывая за спину отросшие до ключиц густые темно-русые волосы, перекинул с плеча на плечо ветхий рюкзак и вошел во двор конторы. За высокими воротами стоял старый одноэтажный барак, срубленный лет сто назад, а затем, по заданию партии и правительства, еще в довоенные годы, приспособленный под администрацию. Здесь, за железными воротами, были перемешаны древность и ветхость с современностью: крепкий гараж для двух грузовиков, обшитый жестью, склад и слесарная мастерская под шифером. Напоминая о былом и стародавнем, в стороне стояла конюшня с провалившейся крышей, служившая гостиницей для выехавших с участков чикиндистов, рядом кузница, бывшая у них бичбаром, с горном, под которым лежала гора окурков для обнищавших бичей, со ржавой наковальней и толстым покрытием из пробок под ногами. Рядом с кузницей еще стояли столбы для ковки лошадей, названия которых было забыто, где-нибудь под забором в крапиве можно было найти остатки хомутов, деревянные колеса телег, гниющие упряжи.

Алик толкнул дверь конторы. Предстоял сложный разговор с управляющим. Нужно было проситься на новый участок, а просить Алик не умел. Он вошел в знакомый кабинет с немытым тусклым окном, с пожелтевшей от времени и табака штукатуркой… В углу, возле стола – старинный сейф с облупившейся краской, на полках обветшавшие снаружи и нечитанные изнутри книги классиков марксизма-ленинизма, большой портрет Ленина с хитроватым прищуром глаз. Под ним, в просиженном кресле сидел Саня Индейкин и желтым пальцем выуживал окурок из консервной банки, обрезанной под пепельницу.

– Ну, ты даешь, Индеец. В замы выбился?! – Алик, сутулясь, перешагнул порог. Его волосы двумя пышными волнами свесились на ключицы, обнажая крепкий затылок. Он рассмеялся, и в прищуре глаз явственней обозначилась азиатская кровь.

Индеец вскинул голову, отдернул руку от банки с окурками, его узко посаженные, как срез двустволки, глаза настороженно метнулись на вошедшего и доверительно залучились, а в стриженой бороде расползлась приветливая улыбка:

– Здорово, Алик, хрен моржовый! Какими ветрами? Траву привез? – Индеец пожал протянутую через стол руку, но в следующий миг с таким начальственным видом откинулся в кресле, что Алик, уже всерьез удивленный, плюхнулся на шаткий стул.

– Да ты чо, в управы выбился?.. Ну, ты даешь…

Прежним управляющим «Травлекарспрома» занималась прокуратура, его предшественник заканчивал срок в учреждении строгого режима. Слишком много соблазнов было у начальников этой неказистой конторы. Саня Индейкин резал эфедру лет десять, а то и больше, был авторитетом среди старой чикинды, оставаясь при этом коммунистом при партбилете, что вызывало незлые насмешки товарищей по промыслу, поскольку добрая часть вольных заготовителей прошла через исправительные учреждения.

– То-то я думаю, ну кто, кроме Сани Индейкина, мог алкашей на воротах намалевать?

– Приказали закрасить! – Индеец отодрал полоску газеты, выпотрошил в нее сигарету «Памир», подсыпал для крепости просмоленного табака из размятого окурка и стал сворачивать самокрутку. – Приехал инструктор из райкома, сказал – космополитизм! Не понял, почему «космополитизм», но замазать придется.

По понятиям Алика Индеец плотненько влип, насильно посаженный в директорское кресло за свой партбилет, но такой оборот упрощал его личные проблемы. Он закурил, хмыкая и посмеиваясь, вытянул ноги в латаных-перелатаных штанах и рассказал о своих передрягах.

Индеец слушал чинно и терпеливо, как настоящий начальник, не суетился, не перебивал: входил в роль. Все строже становились его узко посаженные глаза, а доверительная улыбка и по-азиатски плутоватый прищур глаз на лице Алика начали выстывать, превращаясь в пристальный и настороженный звериный взгляд. Повеяло вдруг холодком между старыми друзьями, будто не загибались вместе от голода в Чулакских горах и не делили последние сухари, скитаясь по Джунгарским отрогам. Индеец почувствовал это и спохватился:

– Да пошли ты их всех… Ты у нас первопроходец. Мы туда отправим другого бича – тебе пора осваивать новый участок. – Индеец поднялся с кресла, подошел к карте, занимавшей полстены: – Про Байсаур слышал? Там еще никого из наших не было. Смотри, – ткнул прокуренным пальцем. – Отсюда вверх по реке до ледника – все твое… Забрось продукты, построй фанзу.

Индеец в задумчивости постоял у карты, вождистски вытягивая руку, и, задирая бороду к одному ему видимой перспективе, тряхнул головой, возвращаясь к столу, деловито спросил:

– Сколько травы нарезал?

– Больше двух тонн!

– После обеда дам машину – вывози.

– Не-не-не! – замотал головой Алик, входя в роль баловня у начальника. – Пока пива не напьюсь – не поеду!

– Алик, надо! – положил на стол растопыренную ладонь управляющий. «Двустволка» его взгляда строго вперилась в лицо собеседника. – Квартальный план не вытягиваем… Сам куплю тебе в дорогу ящик пива, но чтобы уехал сегодня… Что до егеря, так у меня теперь есть знакомства повыше: ему позвонят откуда надо, и он тебя с травой выпустит. Может, конечно, обыскать, но ты подготовься: предупрежден – вооружен!

Толкнув дверь, Алик сутуловато обернулся всем телом и сказал уже без тени насмешки:

– Саня, ведь ты до денег нежадный. Зачем тебе все это? Посадят же!

При всех своих достоинствах Индеец слыл за человека, у которого временами «простреливала крыша». Вот и сейчас он взглянул на товарища, и в его глазах блеснула жертвенная гордыня.

– Кому-то же надо, Алик! – продекламировал со вздохом.

Алик тоже вздохнул и вышел.

Груженная сухой хвоей эфедры машина вернулась в город на рассвете. Из сторожки, что возле конторы, выползла на костылях старуха, похожая на намалеванную на воротах бабу-ягу, раскрыла скрипучие железные ворота, и грузовик въехал на территорию «Травлекарспрома». Алик выпрыгнул из кабины, остановился посредине двора, раздумывая, с чего начать городскую жизнь. Кто-то окликнул его по имени, он обернулся всем туловищем и увидел знакомого слесаря, зачем-то притащившегося на работу двумя часами раньше.

– Алик, друг, с возвращением!

Слесарь достал из-под верстака бутылку вина, сковырнул пробку, почти всю вылил в желтую поллитровую банку. Алик припал к посудине губастым ртом и зычными глотками осушил до дна.

– Алик, ты при траве, займи сто рублей?! Отдам через неделю…

Алик закурил, хлопнул слесаря по плечу:

– Сначала получить надо! – Заметил в углу чьи-то сандалеты, сбросил заштопанные леской резиновые сапоги, примерил.

– Как на меня шиты, – сказал и пинком отправил под верстак свою старую обувь вместе с грязными портянками.

К обеду он сдал на склад вывезенную эфедру и без задержки получил почти полторы тысячи рублей трех- и пятирублевыми пачками. День был солнечный. Алик скинул свитер, залатанный на локтях шинельным сукном, повесил его на забор, оставшись в рубахе без пуговиц и с оторванными рукавами, завязал узел на животе и сунул деньги за пазуху. Вокруг него уже вертелись знакомые и незнакомые мужики с похмельными лицами.

– В «Черном Ишаке» пиво свежее! – нашептывал кто-то.

Алик хрустнул пачкой, протянул несколько бумажек в чьи-то руки:

– Кто за водкой? – дал деньги еще кому-то.

Потом они что-то пили, кого-то ждали и не дождались. Поехали в универмаг одевать разбогатевшего бича, но попали в центральный гастроном. Бабенки, на которых Алик пристально поглядывал, испуганно шарахались от него, но за пазухой лежали деньги, и это его не обижало.

Он ненадолго и только чуть-чуть отстал от толпы собутыльников и почувствовал на плече знакомую властную руку. Прошло всего три часа, как он получил деньги и вот уже медвытрезвитель. За стойкой в белых халатах сидели злющая прокуренная старуха и молодой пухлый лейтенант. Его китель с погонами висел на спинке стула. Алик расстегнул булавку на единственном кармане, пришитом с внутренней стороны к рубахе, выложил паспорт и договор с «Травлекарспромом». Лейтенант стал рассматривать документы, его розовые губки бантиком брезгливо скривились:

– Такой лоб – и травку собираешь?!

– А ты знаешь, что это за работа?! – От обиды Алик даже перегнулся через стойку. Сержант из-за спины привычно обхватил его жилистой рукой, нащупал что-то подозрительное, ловко залез за пазуху, вытащил две пачки пятерок и смотрел на деньги с таким лицом, будто вместо мандарина разжевал лимон. Зато лейтенант в изумлении поднялся со стула и свойски подмигнул:

– Кассу взял?

Но Алик тыкал скрюченным пальцем в номер телефона на договоре. Лейтенант неохотно набрал его, спросил, работает ли Истинбетов и как он выглядит. Глаза его дрогнули, зад опустился и мягко облепил скрипучий стул, он положил телефонную трубку и протокольно поднял глаза:

– Уже протрезвел, Истинбетов? – И, обернувшись к старой морщинистой врачихе в халате, спросил: – Может, отпустим? У нас вторые сутки бомж без денег… За двоих заплатишь?

Алик не спеша снова затолкал деньги за пазуху, насмешливо взглянул на поникшего милиционера.

– Ходишь по городу в лохмотьях, нарушаешь порядок, – проворчал тот. – Оделся бы. Деньги есть.

– Заплачу полсотни, если на «побирушке» отвезешь в ЦУМ! А то опять возьмут за воротами?!

Алик оставил на стойке тридцать рублей: за себя и бомжа, вышел во двор. Сержант распахнул дверь камеры на колесах, шофер нажал на стартер.

– Садись, если за полсотни!

– Э-э нет, сержант! Я поеду в кабине, а ты – здесь! – Он отсчитал несколько синих пятирублевок из отощавшей пачки, протянул сержанту: – Аванс на руки!

Тот шмыгнул носом, полез в камеру-будку.

Машина остановилась возле магазина. Алик не спешил вылезать из кабины, оглядываясь, наслаждаясь недолгим своим торжеством. Но шофер все настойчивей выталкивал его, а сержант уже открыл дверцу. Алик поймал на себе несколько любопытных взглядов прохожих, неохотно шагнул на асфальт, откинул волосы с лица за плечи и зашагал в магазин: нескладный, оборванный, никому в этой толчее не было до него дела.

Из ЦУМа он вышел выбритый, с модельной прической – на первом этаже оказалась парикмахерская – в джинсах, в новенькой рубашке со складками, и в пиджаке, под мышкой – коробка с транзисторным приемником. Пиджак – так себе, зато много карманов: ради этого и был куплен. Алик растолкал по ним документы и деньги. А душа все чего-то ждала, алкала праздника и чуда… Надо было объехать друзей, раздать долги, встретиться с людьми, которым обязан помощью в разное время. Он уже сел в такси и назвал первый из знакомых адресов… Но передумал:

– Шеф, заворачивай на семидесятый разъезд – плачу в оба конца!

С ревущим приемником в руке, приодетый и напомаженный, он небрежно хлопнул дверцей машины, подъехавшей к самым воротам «Травлекарспрома». Подвывающей стаей навстречу выбежала из-под тополей озабоченная недопитием толпа потерявших его собутыльников. «Гульну слегка, а потом займусь делами», – подумал Алик.

Раз двадцать он рассказал, как его везли в магазин из вытрезвителя – надоело. Обрыдли опухшие похмельные рожи и чья-то грязная квартира… Алик умылся над заблеванной раковиной, сунул за пояс две бутылки водки, вышел, забыв транзистор. Уже на улице вспомнил про него, но возвращаться не захотел.

Тусклое солнце маячило за колпаком накрывшего город дыма, подташнивало от едкого газа, которым были переполнены улицы. На переходах и перекрестках он метался, как заяц от охотников: отскочил от москвичонка и угодил двумя ногами в грязный арык. Сплюнул, пробормотав: «Ну, мля, жизнь». Оглянулся с тоской – ни костерок развести, ни обсушиться – и как здесь живут нормальные люди?

Хлюпая мокрыми ногами в туфлях, он пробрался сквозь толпу к остановке автобуса и долго не мог понять, на каком из них и куда надо ехать, высмотрел телевышку, вздымавшуюся над городом, и побрел на нее. Помнил, что где-то там, неподалеку, есть узкие улочки и кривые переулки старой «Нахаловки», в которой он знал кого и где искать.

К черту собутыльников – ему нужна была тихая комната без навязчивой музыки, без рева машин за окнами и ласковая женщина. Такой сейчас представлялась Люська. Когда-то, пытаясь стать горожанином, Алик прожил с ней почти год. Почти жена имела ветхий дом в тихом районе, и он, пусть не сразу, нашел его, постучал в окно, как когда-то, правда, не очень-то надеясь застать ее дома. Но, откинув занавеску, выглянула и вправду она: то ли пополневшая, то ли опухшая – посмотрела на него, как на чужого. Вышла на крыльцо.

– Давно приехал? – спросила, зябко подергивая плечами под легким платьем. В дом не приглашала, навстречу не шла.

– Замуж вышла, что ли? – напрямик спросил Алик.

Люська хмуро кивнула, разглядывая оттопыренные карманы его пиджака, потом решительно тряхнула кудряшками:

– А заходи!

Алик прошел на кухню, сел за прибранный стол.

– Мужик на работе?

– Угу!

– У меня флакон, – хлопнул себя по карману.

– Наливай!

– Как без мужика с замужней пить? Нехорошо! – сказал, но, поколебавшись, вытащил бутылку, бросил на стол пачку сигарет.

– Нехорошо! – согласилась Люська. Поставила два стакана, выпила, закурила, вздохнула: – Если придет трезвый – вздрючит!

– Найди мне бабу с квартирой! – Алика вдруг развезло с полустакана, выпитого «на старые дрожжи». Глаза его плутовато прищурились, заблестели.

– Наливай! – скомандовала Люська и накинула на плечи демисезонное пальтишко. – К Римке отведу – она давно без мужика мается.

Алик свернул из куска газеты пробку, заткнул початую бутылку и закуражился:

– Она хоть какая из себя?

– Увидишь!

Шли темнеющими переулками, оказались в тесном сыром дворике, затем на холодной веранде с электрической лампочкой. Откуда-то появилась длинная женщина с недоверчивыми глазами, чем-то похожая на коромысло.

В чистой комнате, куда она не приглашала, было тепло и пахло углем. Бабенка, слегка подобрев, выставила закуску, прозрачные дорогие рюмки. Люська ее поторапливала. Алик выставил бутылку с затычкой, разлил водку. Люська, не дожидаясь, опрокинула рюмку, всхлипнула:

– Вздрючит Ванечка, это уж точно! – Уронила голову на руки и захохотала: – Римка, спробуй его – он в этом году еще не целованный. – И убежала, хлопнув дверью. Алик осторожно выставил на стол вторую бутылку.

Немногословная женщина пристально посматривала на гостя, будто прикидывала, на какие работы его определить, пила она мало и нехотя. Алику неловко было молчать. Он стал заводиться:

– У тебя среди чикинды знакомые есть?.. Ты спроси, кто такой Алик… Ну, что ты за баба? И разговор не получается… Ты одна? Я тоже один. Может, выпьем и упадем? Что нам, первый раз?

Женщина ничуть не смутилась, но взглянула на него еще строже. Алик нащупал в кармане деньги, отсчитал пять, но вытащил четыре пятирублевки:

– Дядя платит! До утра что хочу, то и делаю… Хочу и сплю… Кого колышет? Оплачено. – И вдруг ухмыльнулся, не замечая, что глаза женщины становятся все уже и злей: – За бутылку из твоих вычесть или пополам?

Хозяйка поднялась, будто распрямилось коромысло:

– А ну, вали отсюда! – У нее оказался голос пронзительный, как скрип двери в камере. Цепкой, ментовской рукой она сгребла мятые деньги, сунула Алику в карман, схватила недопитую бутылку, как градусник, подоткнула ему под мышку, подталкивая к двери.

– Кочерга долбаная! – вполголоса выругался Алик и заковылял, шатаясь, к Люськиному дому.

На этот раз на крыльцо вышел плюгавенький, до синевы растатуированный мужичок и пророкотал луженой глоткой:

– Какого черта?

– Алик я! – Нежданный, непрошеный гость настойчиво наступал на хозяина, оттирая его от двери. – Поговорить надо с Люськой… И с тобой.

Новый муж обиженно зарычал и толкнул его в темные сени. Сжав за горлышко бутылку, Алик обернулся в полутьме.

– Может, ты и хороший парень, но больше так не делай! – проговорил отчетливо. Шагнул в освещенную кухню. На столе красовалась ополовиненная банка с брагой. По Люськиному лицу понял, что она выкрутилась перед мужем. Алик поставил рядом с банкой свою початую бутылку, сел.

– Люська, пусть сквозит твой баклан, – пророкотал прокуренным голосом новый муж, но за стол сел. Его глаза, будто вдавленные под низкий лоб, смотрели в сторону.

– Что он у тебя такой? – тоже к женщине обратился Алик. Потом резко обернулся к мужику, в упор глядя на него через стол: – Имею я право зайти к бывшей жене? Может, еще не все вещи забрал? Может, долги принес?!

Люську его слова тронули, она подбоченилась с независимым видом, кокетливо поправила локоны на растрепанной голове и громко икнула.

Новый муж что-то пробормотал, но уже миролюбивей. Положил на стол синие от татуировок руки. Алик разливал водку и рассказывал, как его вытурила Длинная. Люська заржала, икая и задерживая дыхание. Выпила, ругнулась, но икота не проходила.

– Ладно, к Тоньке отведу, помнишь?

Алик пожал плечами. Принесенная бутылка была допита. Новый муж, подобрев, разлил брагу по стаканам.

– Забыл? Тонька, толстая такая. – Люська, как наседка крылья, раскинула руки, показывая объем бедер подруги. – Ты с ней в позапрошлом году жил. Она же рассказывала.

– Дюймовочка?

– Вот-вот! Дюймовочка – сто килограмм костей и сала!

Пьяный гость решительно поднялся из-за стола:

– Веди!

– На посошок, – взялся за банку новый муж. Люська, покачиваясь, накинула пальто.

– В гости – и без бухла? – спросила вдруг с недоумением и опять икнула. – Хоть браги возьми у соседей.

Алик выгреб из кармана деньги – сколько захватил пятерней. Люська, как лепестки с цветка, выщипнула две трешки, потом еще рубль, пояснила – за посуду. Вернулась через пару минут. Глаза у Алика опять превратились в две ехидные щелочки:

– Соседка в твоем сарае живет? – кивнул на влажную банку с брагой. – С бывшего мужа втридорога…

– Всех не напоишь! – не смутилась Люська. – А труд должен оплачиваться. Бегаю, как наводчица, и все бесплатно?

Опять блудили по переулкам, теперь уже втроем, время от времени прикладываясь к банке. Стучали в чьи-то двери, ходили к каким-то соседям. Потом сидели в теплой просторной кухне. У Дюймовочки красовался румянец во всю щеку, с лица не сходила приветливая улыбка. Алик еще хлебнул из стакана и заклевал носом:

– Кого колышет? – пробормотал. – Оплачено! Что хочу, то и делаю! – Он начал устраиваться спать возле стола. Дюжая женщина легко подхватила его и положила на широкую кровать. На хмельном лице чикиндиста расплылась смущенная улыбка, он был тронут заботой. Алик проснулся среди ночи и почувствовал рядом с собой душноватое тепло женского тела. Дюймовочка с готовностью проснулась, придвинулась к нему полной грудью.

Он прожил у Тоньки три дня. Из дома не выходил. Она бегала в магазин, кормила, выстирала его рубашку, выгладила брюки. Ее румяное лицо неизменно улыбалось, и это начало раздражать. Подкатывала знакомая тоска. Алик выходил во двор. Сквозь запах оттаявших помоек, шлаковых куч и нездоровой земли пробивался дух набухающей зелени. Громко отхаркиваясь, Алик поплевал под ноги, разглядывая копошившихся в сумерках людей. В отличие от них, обреченных, ему было куда бежать. Эта мысль приносила облегчение.

Утром он хотел отправить Тоньку за самогоном, вывернул карманы и нашел всего четырнадцать рублей.

– Деньги-то где? – спросил озадаченно. – Рублей сто должно бы остаться.

– Пропил, – улыбаясь, как матрешка, заявила Дюймовочка. – Ну и я за свет уплатила, налоги… Что ж, совсем бесплатно хотел и Тоньку, и хату, и щи с мясом?

– Раньше брала поменьше! – буркнул Алик, заталкивая мятые трешки в карман.

– Раньше и водка дешевле стоила!

Он добрался до конторы автобусом и столкнулся со знакомым чикиндистом с дальнего участка, тот не подал руки:

– Когда долг-то отдашь? Получил ведь деньги.

– Уже нету, – смущенно похлопал по карманам Алик. – Хочешь, джинсы забери? Стольник стоят, всего неделю носил…

Джинсы и пиджак он продал у пивной, расплатился с долгами, снял с забора отсыревший свитер, в слесарке нашел чьи-то старые брюки и свои же сапоги с пересохшими, жесткими портянками.

Индеец денег в долг не дал, но сказал завскладу, чтобы отоварил продуктами под запись. Уже когда загрузили машину, бросил в кабину поношенный энцифалитный костюм:

– Осваивай новый участок, бичара!

Алик разгрузил машину недалеко от устья горного ручья, впадавшего в бурную реку Байсаурку. Здесь, через нее, был бревенчатый скотопрогонный мост, а в пади, из которой вытекал ручей, лес. Как всегда после города, Алику в радость было оказаться хоть на другой планете, лишь бы рядом был лес. Разумный и деловой чикиндист – а в конторе были и такие – разбил бы лагерь и построил жилье прямо возле дороги, чтобы был подъезд к самому крыльцу, но Алик перетаскал на себе добрую четверть тонны груза к первым елкам, там поставил палатку, развесил на нижних сучьях деревьев мешки с продуктами.

Разбив лагерь, он развернул лист ученической тетради, на нем была схема, срисованная с карты в кабинете управляющего. Среднее течение горной реки походило на кривизну ятагана. Покрытый лесными массивами крутой правый берег был расколот двумя длинными ущельями, левый – скалист и лыс: несколько коротких и крутых падей на схеме казались зазубринами клинка. Прежде чем строить избушку, надо было осмотреться.

Ночью дул ветер с ледников, трепал палатку, попискивали мыши возле продуктов, ухала на скалах сова. Алик курил, выглядывая из-за полога, осторожно стряхивал пепел в спичечный коробок. Немного жаль было пропитых денег, не совсем приятно вспоминался загул, но он снова был в горах, и от сознания, что в город его потянет нескоро, на душе было легко и спокойно.

Сквозь шум ветра и клокотание ручья он вдруг уловил странный звук, похожий на приглушенный человеческий голос. Осторожно вылез из спальника, откинул полог палатки, вглядываясь в ветреную темень, прислушался. Мерцали размазанные облаками звезды, луны не было. Звук повторился. Хрустнула ветка, светлячком мигнул вдали луч фонарика, потом еще раз, уже ниже. Кто-то переходил ручей. Алик сплюнул от досады: вот тебе и тихое место – даже по ночам кто-то шляется.

Он проснулся в сумерках от далекого хлопка выстрела, и тут же громче отозвалось у скал эхо. Кашляя и зевая, Алик вылез из палатки. Весенняя свежесть пахнула в лицо, зябко потекла под одеждой. Прозвучал еще один выстрел, затем охнуло эхо в той стороне, где ночью укала сова. Алик вытащил из-под одежды двенадцатикратный бинокль, чуть поднялся по тропе, волоча за собой меховой жилет, сел на него, упершись локтями в колени, стал осматривать склон. Двое охотников копошились у кромки снега, возле одинокой ели. Кого-то они там подстрелили. Алик спустился к лагерю, выплеснул из котелка остатки вчерашнего чая, зачерпнул воды из ручья и стал разводить костер. Позавтракав, закурил, откашлялся и вернулся к меховому жилету, на котором лежал бинокль.

Двое вверху тоже развели костер. Алик представил себе булькающий котелок с мясом, и его рот наполнился слюной: давно не ел свеженины. В общем-то, он мог спланировать сегодняшний разведывательный маршрут и через этот костерок. Если возле него сидят браконьеры – на несколько килограммов дичины можно рассчитывать, ну а если это охотинспекторы или егеря – так при нем ничего незаконного нет и документы в порядке.

Алик сунул в рюкзак жилет, котелок, пачку чая, полбулки хлеба, повесил бинокль на шею и перепрыгнул ручей. На склоне он быстро нашел ночные следы: один в литых сапогах, другой в рифленках – странная компания. Его заметили метрах в трехстах от костра. Снизу уже без бинокля было видно, что двое сидят возле туши убитого марала. Алик поднял руку, заверяя в добрых намерениях, но тот, что был в литых сапогах, высокий и худой, стал перезаряжать ружье стволами в его сторону. Второй поднялся и тоже подхватил дробовик. Совсем невоспитанные ребята – не лесные люди.

Повода уходить в сторону пока не было, и все же поведение незнакомцев настораживало… Какого черта они лежат возле туши третий час, так и не сняв шкуру? До костра оставалось метров двести. Худой встал, с ружьем наперевес, крикнул сипло:

– Кто такой? Чего надо?

Алик остановился, тяжело дыша, закричал срывающимся голосом:

– Здешний травник, хочу перевалить в соседнюю падь.

Худой обернулся ко второму, о чем-то переговорил с ним. Алик выругался, закурил и зашагал вдоль по склону, не набирая высоту и не спускаясь вниз. А когда вышел на седловину, разделявшую два распадка, увидел тех двоих, поднимавшихся к перевалу. У елки, там, где они сидели, еще дымил костер, и беспомощно стыла брошенная туша. Алик постоял, раздумывая, и направился к ней.

Марал-рогач лежал на боку. С окровавленной головы были срублены панты, живот вспорот, взята только печень. Чикиндист подкинул хворост на тлевшие угли и вытащил нож – не пропадать же добру.

Он провозился возле туши часа три: ободрал и расчленил марала, уложил мясо в шкуру, спрятал в камнях возле снежника. Пока работал, сварился полный котелок сочной мякоти с ребер, а на углях испеклась грудинка. В полдень Алик наелся душноватой весенней маралятины, разлегся на солнце, лениво прикидывая, что нужно сделать, чтобы не пропало мясо.

Чуть кровоточил палец, порезанный при шкурении. Алик отхватил ножом манжету новой рубахи – зачем летом длинные рукава? Присыпал рану золой и туго перевязал. Пора было что-то делать, но не хотелось. Лежать бы вот так, рядом с мясом, дремать, снова есть и опять впадать в дрему, как хищнику после удачной охоты. Алик с усмешкой подумал: «И угораздило же родиться человеком!» Нехотя поднялся, собрал рюкзак. Прихватить с собой ляжку или лопатку марала не решился: места были незнакомые, охота запрещена.

Наверное, в сознании каждого зверя есть представление об идеальном логове и об идеальном месте для него. Есть нечто необъяснимое в том, что заставляет медведя устраивать берлогу там, где никогда не выберет логово волк. За последние десять лет жизни в горах Алик строился трижды и каждый раз искал одно и то же: сухую поляну возле ручья, где лес и скалы. Распадок, куда он перевалил, вполне подходил для жизни и заработков, но Алик даже не стал спускаться в него: прикинул, сколько там можно нарезать эфедры, и пошел по склону к реке, чтобы ее берегом вернуться к лагерю. Здесь лес был слишком далеко от устья ручья, а жить на солнцепеке среди колючих кустарников и осыпей ему не хотелось.

У реки Алик остановился возле прижима. Козья тропа уходила вверх, но он не стал карабкаться по ней, а попробовал обойти скальник по воде. Выглянув из-за него, отпрянул назад: возле скотопрогонного моста стоял уазик. Два казаха в гражданской одежде курили возле машины, у одного на плече висел автомат.

Не первый раз за день Алик выругался про себя: то ли места непутевые, то ли просто не везет… Скинул рюкзак, вареное мясо бросил в воду, энцефалитку с пятнами крови утопил в заводи и придавил тяжелым камнем, еще раз внимательно осмотрел штаны, рюкзак, сапоги и полез вверх по тропе. Его заметили. Автоматчик поднял ствол и крикнул по-русски:

– Стой!

Шофер вытащил из-за водительского сиденья еще один автомат. Из салона вылез пожилой азиат в милицейской форме. Алик по-волчьи, всем торсом, обернулся, сжал зубы и, сутулясь больше обычного, заковылял прямо на стволы, исподлобья поглядывая на вооруженных людей.

– Руки! – кратко скомандовал стриженный наголо парень в сером костюме. Его непомерно большая голова торчала прямо из плеч без всяких признаков шеи.

Алик показал мозолистые ладони и опустил их. Пожилой в форме шагнул на мост, козырнул, и на чистом русском языке представился:

– Майор Сегизбаев, начальник РОВДа.

– Травник Истинбетов! – в тон ему ответил чикиндист.

Головастик опустил автомат, зашел сбоку, ловко освободил задержанного от рюкзака, ощупал одежду, голяшки резиновых сапог, повертел в руках бритвенной заточки складной нож – не придерешься, такой можно купить в любом магазине. Майор долго и внимательно изучал документы, даже оттиск печати на договоре вычитал.

– Какой дурак тебе паспорт выписал?

– Знал бы того ишака, сам бы в глаз плюнул, – ответил Алик с серьезным видом.

Майор вперился пристальным взглядом в глаза задержанного, тот выжидательно выдерживал его.

– Смотри! – Начальник насмешливо протянул паспорт круглоголовому. – Истинбетов Алик Кошибаевич – русский! – Ткнул пальцем в раскрытый паспорт и снова уставился на Алика узкими черными глазами.

– Сказали, какой-то пьяный чабан Кошибай нашел меня в лесу и сдал в приют… Будто его об этом просили! – настороженно ответил Алик, проглотив оскорбление.

– У русских нет такого имени, разве кличка?! Ладно! Где оружие? – спросил, как бы между прочим, снова опуская глаза к договору.

– Не имею! – так же коротко ответил Алик.

– Врешь! Мы возле палатки патроны нашли. – Промахнулся майор: патронов у Алика не было.

– Что молчишь? – резко вскинул глаза.

– Я патронов в палатке не оставлял.

– А где оставил?

– Ищите…

– Почему кровь на рукаве? – схватил его за руку Круглоголовый.

– Палец ободрал на осыпи. – Алик злорадно сунул руку ему под нос.

– Врешь, да возиться с тобой некогда. – Майор нехотя вернул документы. Алик сунул их в карман рубахи, старательно заколол его булавкой и стал собирать в рюкзак разбросанные по мосту вещи. Обыскали его умело и на совесть.

– Проходил здесь кто-нибудь? – дружелюбней спросил майор. – Может, что заметил? Парень вроде тебя застрелил кассира на ферме и ушел в горы.

Стволы автоматов с кривыми обоймами смотрели в землю, по-свойски болтаясь на плечах водителя и Круглоголового. Последний даже подмигнул:

– Дело серьезное! Может быть, вчера что заметил? Должен же ты нам помочь?!

«Помоги вам, – подумал Алик, – потом затаскаете». И все же клюнул на байскую ласку, поганенько скривил рот в ответной улыбке, был бы хвост – непременно вильнул бы им, и ляпнул:

– По этой дороге двое прошли вверх: мужчина и женщина.

– Во что одеты? – впился в него глазами майор.

– Он в клееных сапогах сорок второго, она – в кроссовках.

– Как одеты, спрашиваю? – нетерпеливо перебил майор.

– Я только следы видел!

– Откуда знаешь, что женщина? Может, подросток?

– Так аккуратно ступают только городские женщины…

– Так, так! – процедил Круглоголовый, и его раскосые глаза снова подернулись ненавистью: – Ничего не видел, ничего не знаю… Мы на дороге никаких следов не видели, а он по походке горожан от аульных отличает…

«Дур-рак!» – выругался про себя Алик, багровея и опуская глаза. Закурил, отвернувшись от сверливших его взглядов.

– Можно идти? – спросил, поскольку больше ни о чем не спрашивали.

– Иди! – нехотя разрешил майор.

Алик, сутулясь, закосолапил по бревнам моста. Зубами скрипел от обиды на самого себя: как юнца, поймали на слове, хотя говорили, как со скотом…

Уазик, резко развернувшись, пополз вверх по заросшей травой дороге, но она заканчивалась в полусотне метров от моста, переходя в широкую конную тропу. Машина снова развернулась и запылила вниз по ущелью, в обратную сторону. Алик сел, подождал, когда она скроется за поворотом, скинул рюкзак и поплелся берегом за утопленной энцефалиткой. Жаль было выброшенного мяса.

Мышей в лагере прибывало. Всю ночь они лазили по натянутому тенту палатки, шелестели полиэтиленом и бумагой, мешали спать, из-за них Алик толком не выспался. Утром он развесил на деревья мешки с продуктами, сложил палатку и стал набивать рюкзак. Путь предстоял по левому берегу реки. Хотелось обследовать все пади, выйти к границе участка, затем переправиться через реку, обследовать два притока правого берега. Эфедры там не могло быть, но свои места надо знать.

Алик залил костер. Солнечные лучи уже скользили по лесистому северному склону хребта. Сверкали белые выбросы лавин, подмытые течением реки, свежий ветер нес запахи снега и талой земли. Отшагав по тропе около получаса, он остановился возле ручья. Падь, из которой вытекал ручей, поросла густым кустарником, но немного выше было то, что надо: скалы и лес. Алик стал продираться к ним сквозь колючки, выбрался на склон и еще издали узнал место своего будущего жилья, как, наверно, зверь узнает будущее логово. Поросший можжевельником склон обрывался к ручью отвесной гранитной скалой, под ней была площадка. Чистый ручей огибал ее и водопадом скатывался в небольшой природный бассейн. Алик опустился перед ним на колени, напился и сел, осматриваясь по сторонам. До реки минут десять ходьбы, до моста – прилично. Эфедры поблизости нет, сухостоя мало – трудновато будет строиться, забрасывать продукты и ходить на работу, но избушка будет скрыта от чужих глаз и без нужды сюда никто не заявится. Ощущение защищенности и покоя перевешивало здравый хозяйский смысл.

Алик посмотрел на склон противоположного берега реки, крутой, покрытый лесом, на вершине его вздымались красноватые отвесные скалы с каменным куполом странного вида, похожим на башню или старинную крепость. Из-под купола тонкой змейкой тянулся узкий кулуар, распаханный многолетним сходом лавин. Его выброс из снега, камней и выкорчеванных деревьев лежал неподалеку от реки. Вот бы где устроиться: уж там-то никто не потревожит. Правда, путь из дома до рабочих мест с эфедрой занимал бы весь день и воды там, скорей всего, нет. Если только построить лифт и водопровод… И завертелись в голове несбыточные мысли об устройстве неприступной крепости, о теплом доме с детьми и любимой женщиной. Алик усмехнулся, сплюнул: только из города, а уже понесло…

В чистом майском небе застрекотал вертолет, снизился, ненадолго пропал за Башней и снова застрекотал, продолжая путь над горным хребтом. Алик встал, поправил на плечах лямки рюкзака. Верхняя граница его участка проходила где-то здесь, выше резать эфедру нет смысла: трудно вывезти, но он поднялся еще километров на семь, вынул из кармана измятую схему. Та падь, где он нашел подходящее место для жилья, называлась Жим-Жирт – в переводе с казахского «мертвая тишина». Алик хмыкнул, название ему нравилось. Теперь он стоял возле устья другого распадка – Аурулы, но прохода туда не видел – может быть, врала карта?!

Алик переправился через реку по перекату, слегка зачерпнув воду сапогом. Возле устья очередного притока Байсаурки был молодой ельник, среди деревьев клокотала прозрачная горная речка. Чикиндист стал подниматься по ней, вкрадчиво заглядывая в омуты и ямы. Под водопадами среди камней лениво изгибались крупные рыбины. Алик сбросил сапоги, вырезал удилище, настроил удочку, поймал мельтешившую муху, насадил на крючок, подвел к самому носу одной из непуганых рыбин, она, изогнувшись упругим телом, брезгливо оттолкнула наживку.

– Ишь, какая разборчивая, – пробормотал он, снял с крючка мокрую, хрустнувшую в пальцах муху, вытер руку о штаны, покрутил головой, осматривая траву и кустарник, накрыл ладонью зеленого кузнечика. И опять рыба отвергла наживку.

– Чего ж тебе надо, стерва? – сплюнул в воду Алик, толкнул пяткой камень на сыром песке. В утрамбованной лунке под ним забегали черные муравьи с крыльями. Насекомое задергало на крючке полудюжиной тонких ножек, и не успела наживка коснуться воды, как одна из рыбин схватила ее, в дугу согнув удилище. Вскоре на берег вылетела другая.

Алик развел костерок на плоском камне, насадил на прутик выпотрошенную рыбину, испек. Форель почернела, потеряв радужный блеск, расшеперила жабры и обгоревшие плавники. Перекусив, он наловил муравьев в спичечный коробок, вытряхнул из чехла палатку, сложил в него рыбу и пошел вверх по ручью, время от времени забрасывая удочку. Судя по времени, он поднялся километров на пять и поставил палатку: слишком много времени потратил на рыбалку, а надо было поторапливаться, чтобы сходить к куполу и посмотреть, зачем там снижался вертолет, может быть, стоят геологи?

Проснулся Алик поздно, торопливо вылез из палатки, развел костер, повесил над огнем котелок и стал укладывать рюкзак. Слева в речку впадал ручей, устье которого заросло барбарисом, в любом случае он должен был вывести к альпийским лугам, а там проще сориентироваться, где и как спуститься в соседнее ущелье. Алик три раза плюнул через плечо, накинул на голову башлык энцефалитки и стал продираться сквозь колючий кустарник.

Падь оказалась глубокой, крутой, как каньон, и извилистой. Возле воды склон был скользок. Каждый шаг давался с трудом, а время летело слишком быстро. Наконец оползни кончились, падь стала постепенно расширяться. Справа были скалы и осыпи, слева травянистый склон. Кто бы мог подумать, что у этого мелководного ручейка такое длинное ущелье?! На первой же лужайке возле воды Алик остановился, место было неуютное, открытое, но и здесь ночлег приятней, чем на продуваемом хребте. Он бросил рюкзак на землю, покрытую мхом и травой, огляделся, налегке прошел вперед. За скальным прижимом ручей раздваивался: один приток ниткой водопада скользил по скале, другой уходил в каньон с отвесными гранитными стенами. По этому каньону, скорее всего, можно было выбраться к куполу.

Прикинув, где завтра будет удобней подняться на хребет, он вернулся к рюкзаку, натаскал сушняка для костра и поставил палатку, закрепив растяжки камнями. Уже в сумерках заварил чай и поужинал печеной рыбой. Места казались укромными, без троп, оттого спокойно было на душе.

Проснулся он опять поздно: палатка нагрелась от солнца. Алик лениво вылез из нее, жмурясь, потянулся, сбросил рубаху, поплелся к ручью, поплескал в лицо холодной водой… Вдруг подобрался, резко выпрямился и насторожился от странного звука: показалось, будто палкой ударили по подушке. Обернулся – палатка завалилась, шнур растяжки был порван.

Капли воды еще висели на небритом подбородке. Слегка разинув рот, Алик лихорадочно соображал, что произошло. Вдруг котелок, навешанный над кострищем, сорвался со своего места и забренчал, всем законам вопреки катясь вверх, к осыпи, на его черном боку белела продолговатая вмятина. Выстрелов слышно не было, но явно стреляли с той стороны, где над скалой висело солнце.

– Эй ты, козел! – закричал Алик. – Чего тебе надо? – В ответ котелок, дернувшись, звякнул еще раз, и в воздухе порванной струной запела отрикошетившая от камня пуля. Ругаясь, Алик стал сворачивать палатку, укладывать вещи в рюкзак: его прогоняли. Стрелок терпеливо ждал. Взвалив поклажу на плечи, чикиндист двинулся вверх, к каньону. Раздраженно завыли еще три пули, пущенные одна за другой в скалу перед ним. По шлепкам и промежуткам между выстрелами Алик понял, что стреляют из малокалиберной винтовки. Повернув назад, полез вверх по осыпи. Пуля шлепнулась впереди, в зеленый клочок земли.

– Черта лысого! – прохрипел Алик, упрямо поднимаясь на склон: – В обратную сторону все равно не пойду!

Видимо, стрелок хотел заставить его вернуться тем же путем, которым он пришел, затем, будто засомневавшись, выпустил еще одну пулю и нехотя согласился с упрямым путником. Не отдыхая, Алик вылез на скалистый отрог хребта. Солнце висело уже высоко и не мешало смотреть в ту сторону, откуда стреляли. Он вытер рукавом пот с лица, вытащил бинокль и стал внимательно разглядывать противоположный склон: скалы, пятаки еловых колков. Где-то там прятался стрелок и наблюдал за ним. Их разделяло километра полтора – попасть в него из малокалиберной винтовки с такого расстояния было невозможно. Алик встал в полный рост, надеясь спровоцировать стрелка на выстрел, но тот затаился.

Можно было пройти по верхам отрога к водораздельному хребту и спуститься к ручью, который он видел вчера снизу. Можно, скрываясь за скалами, выбраться к куполу той самой Чертовой башни, возле которой снижался вертолет, но время подходило к полудню и очень хотелось пить. Стрелок мог быть заскучавшим шутником или сборщиком мумие, не желавшим раскрывать свои места, но мог и убить. Алик закурил, сунул бинокль в рюкзак, посидел на теплых, нагретых солнцем камнях и стал спускаться в ущелье Байсаурки.

Прошел день и другой, настроение было паршивым, не принимала Алика территория, а снаряжение и продукты были заброшены, все в долг, под будущие заработки. По-хорошему, нарезать бы машину травы и бежать отсюда, но у эфедры период цветения – не примут ее в конторе. Надо было ждать до июля, а строиться сейчас – потом будет некогда. Да и куда бежать? В бригаду, с ее вечными беспорядками, разборками? Уж лучше остаться и потерпеть, а там, глядишь, освободится какой-нибудь отдаленный участок.

Он сидел возле костра и думал. Между тем кто-то в его отсутствие побывал на таборе, наследив рифлеными альпинистскими ботинками сорок шестого размера. Такие ботинки из двойной кожи, со сменной привинчивающейся подошвой, Алик видел в прошлом году в «Спорттоварах». На туристском жаргоне – вибрамы, были ему и дороги и ни к чему, он предпочитал зимой и летом литой резиновый сапог. Алик осмотрел вещи и продукты – ничего не тронуто, похоже, в них даже не рылись. Но двойные вибрамы внимательно изучали его стоянку, заглянули в палатку. Такого осторожного обыска ему еще не устраивали.

Несколько дней Алик таскал вещи и продукты в Жим-Жирт, где присмотрел место для избушки, и почти утешился мыслью, что чабаны и туристы вряд ли будут его беспокоить, даже когда узнают про его жилье – это же надо отворачивать от прямого пути. После каждой ходки с грузом он садился, закуривал и снова смотрел на вершину противоположного хребта, где высился, как крепость, загадочный скальный купол. Вот бы где обосноваться! Однажды он захватил бинокль, сел и стал осматривать лавинный кулуар, падающий с этой вершины. Он выглядел уже иначе, чем в первый день на Байсаурке. На поляне, где недавно лежал снежный выброс, поблескивало озерцо. Видимо, на днях по кулуару сошел селевой поток. Неужели наверху озеро? Алик не поленился, переправился через реку, поднялся к низовьям селевого выброса. Что-то желтело между камней. Он нагнулся и поднял рваные остатки детского надувного круга в виде лягушки. Где-то возле Башни бывали люди, не так уж далеко от нее прятался стрелок.

Алик обошел выброс и хотел возвращаться, но вдруг пригнулся, как собака, взявшая след. Несколько отпечатков двойного вибрама нацеливались носками прямо в этот кулуар. «Там-то что ему надо?» – удивился Алик и тоже полез вверх, посматривая, как бы чего не упало на голову. Следы вывели к толстой ели, потоптались возле нее. Здесь Двойной Вибрам посидел, а потом… Исчез. Метрах в тридцати выше елки по крутому склону была отвесная скала. Алик добрался до нее: если бы даже Двойной Вибрам полез по стене, все равно должен был оставить следы, но их не было.

Алик озадаченно спустился к ели, вновь осмотрел ее. На коре со стороны реки, выше уровня человеческого роста, была натерта или пропилена глубокая канавка. Поудивлявшись непонятке, чикиндист стал спускаться вниз, осматривая другие деревья, но только зря потратил время. Так, ничего не поняв, он выругался и зашагал в свой старый лагерь. До вечера можно было успеть сделать еще одну ходку с грузом.

Через месяц Алик построил избушку. За это время к нему несколько раз приезжали чабаны, подолгу смотрели, как он укладывает бревна сухостоя в сруб, пили с ним чай, с детским любопытством выспрашивали, почему молодой мужик живет один: ни жены, ни детей. Звали в село, где можно получить дом, жениться и стать человеком. Алик смеялся: «Построю дом, заработаю на калым, приеду за невестой». – «Где же ты найдешь такую, чтоб согласилась жить без соседей?» – смеялись гости.

Было дело, и он когда-то серьезно подумывал об аульчанке: какая разница, какой национальности, если там, за первыми детскими воспоминаниями, был черный провал. Он – первый в роду, за ним право выбора, по какому пути идти потомкам, на каком языке говорить. Но чабаны были правы: та самая аульчанка, которая и за безродным женихом кинулась бы в город, никогда не поедет в еще худшую глухомань. Что ожидало Алика в ауле, он знал наверняка: разве только правнукам перестанут припоминать, что они потомки безродного кызылбаши, советского человека. Лишь город, в котором живут почти все, такие же безродные, как он сам, принимал его на равных, только там можно было найти невесту. Но до сих пор нормальных не попадалось: или пропитые, прокуренные мымры, которые без мата двух слов не вяжут, или двинутые на удовольствиях и развлечениях шлюхи с завидущими глазами.

Жилье получилось на славу: одна стена скальная, три других и крыша из бревен. Вход в избушку был на два метра выше ручья. Алик сделал высокое крыльцо и бревенчатую лестницу до воды. Пора было браться за серп и резать траву, поскольку местами эфедра уже отцвела. В один из теплых вечеров в конце июня он забрался на свою смотровую площадку, где обычно отдыхал с биноклем. Ужин был готов, времени до темноты оставалось много, Алик решил подняться чуть выше и опять наткнулся на следы «двойных вибрамов»: площадка была вытоптана ими. Хозяин ботинок приходил сюда несколько раз и, видимо, наблюдал сверху за работой чикиндиста. Что ему надо? Почему прячется, почему следит?

На следующий день, еще до восхода солнца, Алик вышел на крутой солнечный склон, поросший эфедрой. Вытряхнул под куст десяток пыльных мешков, спрятал под камень обед и флягу с водой. Первый в сезоне выход на работу всегда был торжественным событием и сопровождался особым ритуалом. Солнце поднялось из-за хребта. Первые лучи брызнули на склон. Алик дождался этого момента, встал, щурясь от света, закрепил на крючках, свисавших с пояса, пустой мешок, поднял над головой отточенный серп, повернулся спиной к солнцу, лицом к склону, где предстояло работать.

– Помогай мне! – попросил лесного духа, опустил руки, захватил пальцами пучок смолистой хвои, не затвердевшие еще стебли хрустнули под острием серпа, и началась работа. Часам к десяти склон раскалился под солнцем, от жаркого духа эфедры кружилась голова. Так он отработал половину июля. Каменистый южный слон покрывался крапом туго набитых мешков, разложенных по камням для просушки.

А в доме Алика заедали мыши. Как ни прятал продукты, они пробирались к ним, грызли, портили: рис перетаскали в сахар, горох в муку. Белки были еще пакостливей – залазили в мешки и пакеты, подвешенные к потолку. Ночью в избушке стоял писк и гвалт, мыши дрались, носились, гремели посудой, прогрызли капроновую флягу с подсолнечным маслом. На них приползли змеи. Два щитомордника поселились под крыльцом, мышиный разбой немного утих, но теперь каждый раз приходилось осматривать и перетряхивать спальный мешок, чтобы не лечь или не сесть на змею. Нужна была кошка, за ней пришлось идти в село.

Во время работ у Алика появился приятель из чабанов, киргиз Богутек, тоже одинокий и чужой среди местных жителей. Он не раз приезжал к дому под скалой, сносно говорил по-русски, любил порассуждать о вольной жизни, понимал Алика и рассказал, где в селе находится его дом.

Богутека в селе Алик не застал. В доме была только его временная жена-казашка. Она не понимала по-русски, но про Алика слышала от мужа.

– Алик – друг, Алик – гость! – повторяла, с трудом вспоминая русские слова.

– Мысык надо… Берше! – не лучше, чем она, объяснился Алик. – Мышь заел… Вот черт, как же мышь? А, да! Тышкан коп, мысык берше. – Алик запустил пальцы в отросшие волосы, пошевелил ими, как ножницами: – Волос тышкан рвет по ночам на гнездо!

– Ой-бай! – посочувствовала женщина, поняв или не поняв его. – Алик – друг, Алик – гость! – пробормотала снова, накрывая низкий столик-дастархан.

Богутек приехал вечером. За отарой смотрел его помощник, и Алик задержался в селе, занял у чабана деньжат, купил хлеб, сигареты, чай и отправился обратно пешком, с рюкзаком за плечами, с мяукающей кошкой в мешке, хотя Богутек предлагал лошадь. После гостевания чикиндиста слегка мутило, сорок километров за день в таком состоянии не пройти. Он переночевал в ельнике, привязав «нерусскую» кошку шнурком к дереву. Ей это было привычно: в юртах их держали на привязи.

К полудню он вышел на лагерь альпинистов. Они встретили Алика гостеприимно, слышали от лесника и чабанов, что неподалеку живет русский одиночка, высокомерно похлопывали по плечу, натянуто восхищались жизнью среди природы. Но бич он и есть бич, налили ему полстакана спирта. Алик отказываться не стал, выпил, с любопытством поглядывая на обувь спортсменов, на следы вокруг палаток, выискивал отпечатки двойного вибрама.

Альпинисты расспрашивали про охоту. Алик отмалчивался, мол, этим не занимаюсь, рассказывал о рыбалке. С заумными, строгими разговорами приставала только бабенка в очках, похожая на учительницу:

– Неужели не надоедает такая жизнь? У каждого нормального человека должно быть стремление к комфорту, семье…

– Значит, я ненормальный? – ухмылялся Алик. Спирт брал свое.

– Я этого не говорила.

– А зачем вы в горы ходите?

– Мы ходим в свободное время, в отпуск…

– А у меня вся жизнь – отпуск!

– Но впереди старость? Нельзя не задумываться, что с тобой будет, когда ослабеешь, когда останешься без средств и близких?

Алик кашлянул, закурил. Вот язва, и чего пристала?

– Чудные вы, горожане, – сказал, раздраженно посмеиваясь, – не успели родиться – уже о старости думаете. И от того страха всю жизнь, как в оглоблях… От инсультов, инфарктов загибаетесь… И до старости мало кто доживает… Духа у вас не хватает жить по судьбе. А у меня хватает!

Альпинисты, сидевшие кружком, удивленно переглянулись, не ждали философии от лесного оборванца. Алик понял, что ляпнул лишнее, прикинулся захмелевшим.

– Съела? – рассмеялся руководитель группы, полнеющий мужик лет сорока. В горах люди с его комплекцией встречались редко. Учительница больше не приставала и как-то незаметно исчезла.

– Спортом занимаетесь, значит? – пролепетал Алик, заполняя недоверчивую тишину. – И что, все вершины вокруг облазили?

Старший стал терпеливо объяснять, что поблизости «категорийных» вершин нет, есть скальные стены и ледовая лаборатория выше по притоку реки. На них спортсмены и тренировались.

Алик, сделав кислую мину, разочарованно покрутил головой:

– Выходит, торчит вон скала на хребте, – указал на Чертову Башню, – поблизости тропа, а на нее, может, и не ступала нога человека?

– «Не ступала» – относительное понятие, – посмотрел на скальный купол старший: – Там стенка всего-то метров двадцать, а снаряжение тащить по крутизне больше двух километров. К тому же вершина некатегорийная, не зачтется. Это геодезисты лазят на каждую возвышенность.

– Понятненько! – пробормотал Алик, теряя интерес к спортсменам и собираясь в путь. Примолкшая было кошка в мешке опять хрипло замяукала.

– Измаялась, бедолага. Ничего, скоро будем дома.

Закончился сухой, знойный июль, наступил такой же жаркий и душный август. Алик старался выходить на работу с рассветом, почти до полудня резал траву, потом прятался в тень и пережидал зной. На осыпях сохло все больше мешков с эфедрой. И так изо дня в день тянулась безрадостная, монотонная работа. К середине августа он наработал почти четверть годового плана. Еще два десятка мешков – и можно было ехать в город заказывать машину для их вывоза, заодно отгуляться. Уже без неприязни, с юмором вспоминались городские загулы, мечталось о чистом и возвышенном, о радостных встречах, к которым втайне стремился всякий раз, покидая горы.

Как всегда, он вышел из избушки в сумерках, подошел к склону, сел. Нужно было лезть вверх, а не хотелось, хоть плачь. «Может, плюнуть на работу и сходить на рыбалку?» Алик вытряхнул из рюкзака под куст пустые мешки и зашагал берегом реки туда, где были спрятаны удочки. Не прошел он и десяти минут, снова сел и нехотя закурил новую сигарету. Осмотрелся вокруг, растер окурок о камень и повернул домой.

Перед тем как ехать в город, надо было дорезать недостающее, чтобы не платить за неполную машину, надо было спустить мешки со склона, перетаскать к мосту, переправить через реку. Работы на неделю, но накатило хорошо известное одиночкам состояние. Так с ним случалось два-три раза в год, если, конечно, не успевал вовремя выехать и отгуляться. Обычно во время таких приступов он заваливался на нары, не готовил горячую пищу, просто лежал, время от времени впадая в недолгий сон, тупо пережидая лень с тоской. В снах приходил город с его обманными посулами и страстями, чтобы снова затосковать по одиночеству и лесу.

В грязных кальсонах, в свитере на голом теле Алик лежал в избушке вторые сутки, перечитывая измятый газетный лист. Внизу, на осыпи, сорвалось несколько камней, потом послышались шаги. Зверь или человек? Алик нехотя сел на нары, сунул голые ступни в опорки.

– Эй! – прокричал задыхающийся от бега голос. – Есть кто?

Алик открыл дверь, высунулся с кислой физиономией, щурясь от солнца. На другой стороне ручья стоял крепкий парень лет тридцати в городской одежде. Пот ручьями тек по его лицу. В руках у него был шерстяной ком свитера. – Ты один? – спросил, пристально вглядываясь в глаза чикиндиста.

Алик кивнул:

– Заходи!

Парень вытряхнул из свитера перетянутый шнурком полиэтиленовый пакет, швырнул через ручей, и Алик механически поймал его.

– Спрячь, – прохрипел, переводя дух, – я в долгу не останусь. – Беглец воровато оглянулся и побежал вверх по чуть приметной конной тропе.

Алик повертел в руках сверток, сдернул шнуровку. В первый миг ему показалось, что это мумие. Он пожал плечами, недоумевая, понюхал, и дремота вмиг прошла. Это был опий. Внизу заржала лошадь, цокнули по камням подковы. Алик торопливо вытряхнул черный комок в ручей, осмотрелся, куда бы забросить пакет со шнуровкой, бросил в печку и подрагивающими пальцами стал торопливо разводить огонь.

Верхами подъехали трое в гражданском. Впереди знакомый милиционер в рубахе, наголо стриженная круглая голова, посаженная без шеи между плеч, тяжелая кобура на поясе. Верховые крикнули: «Алик!» Чикиндист вышел на крыльцо в кальсонах и сбросил свитер.

– Был кто-нибудь? – спросил Круглоголовый.

– Не видел!

– Чего свистишь? Вот его следы, – кивнул под ноги своему коню.

– Я бы и вас не увидел, если бы не орали.

– Ладно, доставай ширево…

– Что это? – усмехнулся Алик.

– Дурь, опиуха, тебе лучше знать, как вы эту дрянь называете!

– Сам достань, если такой умный! – хмуро проворчал чикиндист, прикуривая сигарету. Пальцы его дрожали. Участковый заметил это скрываемое волнение, что-то сказал по-своему, двое спешились, один вошел в избушку, другой стал рыскать вокруг нее. Алик спустился с крыльца, сел на траву, подумал: «Эх, ментяра! Был бы ты повежливей, может, и в майоры выбился». Участковый, считая себя повелителем здешних мест, не мог снизойти до вежливости с бичом. По догадкам Алика, он прикидывал: если скупщик спрятал опий здесь, нет смысла за ним гнаться. Бич не убежит. Какая разница, кто сядет. За тем, прытким, надо еще гнаться, а этот здесь. Между тем купец уходил все дальше и дальше на хребет, где его поджидала другая группа преследователей.

Возле избушки искали старательно, заглядывали в каждую щель, прощупывали каждую тряпку. Ничего не нашли.

– Знаю, сеешь мак! – пристально глядя приуженными черными глазами, процедил участковый. – Анашу куришь, по морде вижу…

– Ищи! – пожал плечами Алик.

– Найду когда-нибудь!

Он достал из седельной сумки портативную рацию, чуть больше фонарика, включил, затрещали, запищали помехи, сквозь них откликнулся голос. Участковый что-то сказал по-казахски, из чего Алик разобрал только «Жим-Жирт». Трое сели на лошадей, стали подниматься по тропе, следом за купцом.

Алик вернулся в избушку. Вещи и продукты были разбросаны, жалобно мяукала кошка. Он надорвал пакет пшенного супа с сублиматом натрия, высыпал горсть в рот, хотел запить водой, но чайник оказался пуст. Спускаться к ручью не хотелось. Алик поправил спальный мешок на нарах и снова улегся.

Приступ прошел так же неожиданно, как и начался. Однажды в полдень Алик проснулся, ощущая сильный голод, наварил кастрюлю супа, прибрал в избе, а на следующее утро вышел на работу с твердым намерением резать траву дотемна, не меньше десяти мешков в день. Нужны были деньги, кончались продукты, надо было приодеться к зиме, энцефалитный костюм, подаренный Индейцем, выгорел на солнце и висел на нем, у рубахи один рукав до локтя, другого вообще нет. Старые сапоги – рванье, заштопанное суровыми нитками.

Неделю Алик работал на совесть: заготовил недостающие мешки и перетаскал их на берег. Оставалось всего ничего – перебросить через реку, и он решил прийти домой пораньше. На крыльце сидели двое. Купца он узнал сразу и мгновенно оценил обстановку. Надо было бежать или нападать первым, но купец добродушно улыбнулся, протянул руку.

– Здравствуй, брат! Круто мы с тобой ментов нагрели. Молодец, почти на час задержал их…

Ударить первым дружелюбно улыбающегося человека Алик не смог. Второй, сухой и психованный, видно, наркоман, тоже протянул вялую руку.

– Верни товар, за мной не заржавеет! – хлопнул себя по карману купец. – Сотня твоя, товар – деньги!

– Нет у меня ничего! – хмуро пробормотал Алик, понимая, что заваривает кашу не в свою пользу.

– Не шути так. Я точно знаю, у тебя ничего не нашли. – Вокруг глаз купца паутинкой напряглись морщины.

– Потому и не нашли, что в ручей бросил, – как можно спокойней сказал Алик, но голос его предательски дрогнул, и он, злясь, заговорил громче: – Ты меня спрашивал, хочу ли я ввязываться, когда пакет подкидывал? – Голос его зазвучал уверенней, действительно, какого черта?

Он следил за каждым движением купца, жалел, что при себе нет даже серпа, а складной нож в застегнутом чехле, и не заметил, как второй, плюгавенький, зашел сбоку и ударил по почкам. Алик даже прикрыться не успел. Охнул, присел. Купец тут же саданул его кулаком в живот. «Надо было бить первым!» – задыхаясь, подумал Алик. Когда очухался, понял, что сидит под деревом, руки связаны за стволом. Ловкие ребята. Перед глазами мельтешил свежий спил обреза и желтая пачка денег.

– Выбирай! – скалился купец.

Внутри короткого ствола был виден заводской пыж в завальцованной картонной гильзе, виднелась даже циферка номера дроби. «Полбашки снесет, если в упор», – пронеслась в голове глупая мысль.

– Ну? – Купец ткнул его стволом в лоб.

У второго лицо было белое, как рыбье брюхо, глаза красные. Он опять зашел сбоку и молча пнул в челюсть. Рот наполнился кровью, потемнело в глазах. И вдруг заломленные за елку руки опали к земле, обрез со взведенным курком оказался на траве, а поверх него нога в тяжелом двойном вибраме сорок шестого размера. Дохляк, схватившись за живот, корчился у ручья, купец лежал пластом. Высокий, широкоплечий парень щелкнул лезвием складного ножа, опустил его в карман и подмигнул Алику:

– А могли пристрелить!

Он был рус, с обгоревшим на солнце красным лицом сельского жителя, на щеках курчавилась рыжеватая бородка, прозрачными камушками любопытно поблескивали голубые глаза, в которых, как погода в горах, легко и быстро меняется выражение смущения, сочувствия и лютой жестокости.

– Могли! – прошепелявил Алик разбитыми губами, поднялся на подрагивающие ноги, пошатываясь, подошел к наркоману, пнул раз, другой, третий в лицо, в живот. Тот только утробно хекал.

– Не убивай! – Двойной Вибрам вынул патрон из обреза, хотел провернуть его на указательном пальце на ковбойский манер, но он сорвался, Вибрам подхватил его двумя руками и рассмеялся с льдинкой в голосе. В его непринужденных движениях было что-то кошачье. Он легонько ткнул ногой лежащего купца, тот поднялся на четвереньки и сел. Двойной Вибрам взвел курок, приставил обрез к его лбу и нажал на спусковой крючок. Обрез звонко щелкнул. Купец дернулся, он был бел, голова старчески тряслась.

– Отсыревшим патроном зарядил? – забавляясь, как кот с мышкой, спросил купца, добродушно поглядывая на свою жертву. Снова взвел и снова спустил курок, целя ему в голову.

– Что с ними делать будем? – обернулся к чикиндисту.

– Утопим, пусть плывут ко двору участкового, он давно ищет с ними встречи. – Алик нагнулся над ручьем, плеснул в разбитое лицо холодной водой, розовые струи, извиваясь, потянулись по течению. Краем глаза он видел, как Двойной Вибрам наклонился к купцу и, зловеще улыбаясь, проговорил что-то вполголоса. Алик услышал лишь конец фразы: «… хин друг».

На купца его слова подействовали ошеломляюще, он затравленно взглянул на чикиндиста, поднялся, перекинул руку дружка через плечо и поволок его вниз по тропе.

– Придут ведь кодлой?! – вопрошающе взглянул на спасителя Алик.

– Не придут, – твердо сказал странный гость. – Если хочешь, догони и добавь… Только не убивай.

– Да пошли они…

– Я тоже так думаю!

Прихрамывая, ощупывая языком вспухшие десны, Алик отпер дверь, вынес посуду, разложил возле ручья костер и навесил над огнем чайник.

– Как зовут-то?

– Виктор!

– А меня Алик!

Гость кивнул, вынул из кармана пачку рублевок, отобранную у купца, располовинил на глаз и, не спрашивая согласия, сунул половину в карман энцефалитки Алика, затем снова принялся разбирать и ощупывать обрез. Странный был тип. Алик не мог понять, нравится он ему или нет.

– Я не мент, чтобы выспрашивать, – сказал через силу, поглядывая на тяжелые ботинки: – Но ты хоть кто? Откуда взялся?

– Живу там. – Не поднимая глаз, Виктор махнул рукой куда-то в сторону верховий реки. – Что-то вроде егеря.

Алик помолчал, глядя на огонь, сунул в рот палец, потрогал зуб, сплюнул:

– Знаю я и егеря, и лесника, и лесничего… Не хочешь говорить – твое дело… Хреново бы мне пришлось, если бы не ты.

От ночлега гость отказался, поговорил о всяких пустяках, протянул обрез и патрон.

– Сгодится?!

Алик замотал головой:

– С такой штукой мне опасней, чем без нее: от шпаны уберечься проще, чем от ментов.

Виктор спорить не стал, пожал плечами, сунул обрез за пояс.

Из пустячного разговора Алик извлек, что гость – алма-атинец, в горах недавно, ориентируется только в ближайшем районе. Засветло выкатилась на хребет полная луна. И Виктор отправился к себе один. Кому голову морочил?.. Чтобы ходить в горах ночью – надо очень хорошо знать местность. Мелькнула у Алика подлая мыслишка посмотреть утром следы, но он стыдливо подавил в себе любопытство.

Пришлось браться за работу и таскать мешки к скотопрогонному мосту, хотя тело еще побаливало после побоев. Был бы напарник, натянули бы трос над водой и перебросили груз за день. Одному же, с мешками, ходить и ходить. «Принес бы черт хоть какого-нибудь туриста!» – подумал Алик и вскоре заметил, что кто-то идет с верховий реки с тощим рюкзаком на одном плече. Это был Виктор.

– В город собираешься? – спросил, сухо поздоровавшись.

Алик раздраженно ткнул кулаком в тугой мешок:

– Сначала перетаскать надо, потом идти, машину заказывать.

– Сколько рейсов будет?

– Один!

– Сюда машина порожней пойдет? – выспрашивал гость.

– Хорошо бы загрузиться продуктами на зиму, только вряд ли получится.

– Что так?

– Как всегда, – безнадежно развел руками Алик, – вырвусь в город, получу деньги, загуляю…

Он ждал обычного совета: не пей! Но его не последовало. Виктор что-то прикинул про себя и сказал:

– Если даже не запьешь, в машине, наверное, останется место, чтобы прихватить и мой груз: килограммов триста. А я тебе помогу загрузиться. Идет?

– Какой разговор? – радостно вскрикнул Алик. – Снова выручаешь.

К обеду они натянули трос, спешить уже не было смысла, стали переждать жару в тени.

– Ты рубаху порвал. – Алик сунул палец в прореху на рукаве Виктора. Снял с головы кепку-афганку, отогнул козырек и протянул ему иголку с ниткой. Виктор отмахнулся:

– Людка зашьет! – Его спокойные глаза дрогнули, понял, что проговорился, но ничего не стал пояснять.

Он переночевал в избушке травника. На следующий день, к полудню, они переправили через реку последние мешки, перетаскали их до места, куда могла подойти машина, а на другой день добрались до ближайшего села. Алик заглянул в аптеку, потоптался возле витрины, мучимый соблазном, и купил десять флакончиков пустырника. Под насмешки Виктора парочку из них он осушил на остановке местного автобуса, погрыз на закуску черствую пресную лепешку, при пересадке на другой, рейсовый городской, автобус, освободился еще от пары флакончиков. Закусывать было нечем, Алику хотелось поговорить, но разговорить Виктора не удавалось, а пить он отказывался.

– Нельзя! – отрезал сухо. – Ночевать придется у матери.

– Может, и меня устроишь? – оживился Алик. – До города протрезвлюсь.

– Не могу явиться с гостем! Сам на кухне ночую: в полуторке мать, сестра с мужем и трое детей.

– В моей конторе просторней, – согласился Алик и свернул пробку со следующего флакона.

По договоренности на следующий день они встретились в «Травлекарспроме». Алик уже успел опохмелиться, был весел, насмешлив, беззаботен и, может быть, благодаря настойке пустырника не загулял на несколько дней в долг, но прикупил за счет Виктора пару сапог и кое-что из одежды. Они дождались машину и отправились в магазин, где обычно отоваривались травники. Продавец хорошо знал их спрос и отпускал продукты со склада. Однако и он был удивлен, когда Виктор затребовал пять мешков муки, два сахара, мешками макароны, горох и прочий продукт в большом количестве.

– На бригаду! – веселясь, пояснил Алик, успевший где-то хорошо добавить. И опять в долг, за деньги спутника, закупил продукты для себя.

Вдвоем они загрузили все в машину и тут же отправились в горы. По пути Алик выпил еще пару бутылок вина и навязчиво приставал к Виктору с насмешливыми вопросами, но тот терпеливо отмалчивался. Машина с продуктами пришла к скотопрогонному мосту, возле которого штабелями лежали мешки с сухой эфедрой. Шофер был сердит на плохую дорогу, поторапливал с погрузкой и возвращением. Вдобавок ко всем добрым делам Алику пришлось попросить Виктора перетаскать привезенные им для себя вещи и продукты в избушку, накормить кошку, а сам уехал в город, не заходя домой.

На обратном пути шофер хмыкнул, мотнув головой:

– Ну и напарнички! Что-то не врублюсь: тот, кроме имени, о тебе ничего не знает, да и ты, как понимаю, тоже. А продукты вместе… Кто это?

– Егерь!

– У, е… Предупреждать надо. У меня мультук за сиденьем! – возмутился шофер.

Алик помнил, что сдал траву и получил расчет за траву, помнил, что первым делом отсчитал долг Виктору и зашил деньги в кармане, потом загулял, а заканчивать веселье пришлось одеколоном. От ватного одеяла без пододеяльника несло мочой. Под боком храпела, заливаясь, потрепанная жизнью бабенка. Она вчера просилась в горы, и Алик, пьяный, думал: «Может, взять? А что, баба как баба, все при ней: и лепех напечет, и постирает».

Рассветало. Нет перегара зловонней, чем от одеколона. У бабенки изо рта с прокуренными зубами несло, как из отстойника. Сетка морщин на обрюзгшем лице с утра обозначилась глубже. «И как могло прийти в голову жить с ней?» – подумал Алик, почувствовал, что нагулялся, оделся и вышел на пустынную улицу. За городом высилась величественная гряда гор. Чистая утренняя прохлада стекала с белых ледников, струилась по тихим улицам. Алик пошарил по карманам, деньги на транспорт еще были.

Он уехал рейсовым автобусом до районного городка, дальше добирался на попутных машинах, потом пару дней шел пешком. Вернулся в Жим-Жирт трезвый и веселый. Ключ от избушки лежал в условленном месте. Почуяв хозяина, где-то под нарами заорала кошка. Купленная одежда лежала на полке. К матице были привязаны мешки с мукой и другими продуктами: сахар, горох, крупа… Алик сел, закурил и подумал: «Мне бы такого компаньона!»

Спадала жара, приближалась теплая осень с грибными дождями. Алик поднялся вверх по притоку Байсаурки, туда, где еще весной приметил грибные места, и не ошибся: на замшелых тенистых склонах было много груздей. Он быстро наполнил ими рюкзак со вставленной в него цинковой вываркой и наткнулся на свежий медвежий след. Зверь недавно ушел на хребет, в те самые места, куда весной его не пустили. На траве и кустарнике еще держался его резкий запах.

Алик оставил рюкзак под деревом и стал подниматься по следу. На влажной топи альпийских лугов медвежьи следы были отчетливей. Медведь пошлялся по ложбине, вышел на перемычку между хребтом и скальным гребнем отрога, спустился по осыпи. Внизу было озеро. Широкую лощину вокруг него покрывали невысокие каменные столбы и плиты с зеленым лабиринтом лужаек между ними. Алик увидел медведя сверху. Опустив голову, зверь неторопливо вышел на берег озера и скрылся за камнями.

С медведями ему не приходилось сталкиваться, но он знал наверняка, что ни один нормальный зверь не тронет человека, если вести себя правильно. К тому же не хотелось упускать случай понаблюдать. Стараясь не шуметь, Алик спустился к скальнику и стал осторожно пробираться лабиринтом к воде. Это были монолитные каменные глыбы, торчащие из грунта. Самые высокие из них поднимались над почвой почти на десяток метров. Между скалами были то узкие, то широкие коридоры с зеленой поникшей травой. Алик осторожно выглядывал из-за каждого поворота, крадучись шел дальше.

В очередной раз, высунувшись из-за скалы, он разинул рот и замотал головой с дурными, выпученными глазами: в трех метрах от него оказалась полуобнаженная женщина. Так же, неожиданно, он не раз встречал туристок, альпинисток, просто отдыхающих, но на них был знак гор: грубоватая одежда, обгоревшие на солнце лица. Эта же, в распахнутом махровом халате, с голыми ногами и открытой грудью, будто выглянула из уютной квартиры на лестничную площадку, или появилась из снов.

Ничуть не испугавшись оборванца, не удивившись незнакомцу, она пролепетала:

– Медведь?! – Шагнула к нему, зажмурив глаза, откинула голову и положила руки ему на плечи. Единственная пуговица на ширинке брюк, болтавшаяся на одной нитке, как показалось Алику, пулей куда-то отлетела. Опуская податливую женщину на траву, он боялся проснуться именно в этот миг, что-то лихорадочно соображал, то приходя в себя, то снова впадая в бредовый восторг. Она вытянулась, чуть слышно застонав, открыла проясняющиеся и какие-то ненормальные, мутные глаза:

– Так ты не медведь?! – сказала, отстраняясь двумя руками от его груди.

– Ты кто? – прохрипел он, тяжело дыша и подтягивая штаны.

Она раздраженно запахнула халат. И тут Алик словно увидел себя со стороны: резиновые сапоги с подвернутыми голяшками, штаны в заплатах, один бахромившийся рукав рубахи едва прикрывает плечо, другой спускается до локтя…

Стрелок не был садистом и, видимо, обладал здоровым юмором. Он выждал, когда ошарашенный случившимся Алик поднимется на ноги. И тут, одна за другой, шмелями запели в синем небе три пули, отрикошетившие от скалы.

– Беги! – резче оттолкнула его женщина. – Убьют вместо медведя.

Алик снова пристально всмотрелся в ее странное лицо с чуть подкрашенными веками.

– А ты? – спросил, все еще держа ее за руку.

– Да откуда ты тут взялся? Здесь был медведь! – Она резко вырвала из его ладони свою руку, и он удивился силе этого рывка. Что-то нездоровое было в ее лице, в резкой перемене мимики.

Снова пропела отрикошетившая пуля. Осколки камня брызнули сверху. Стрелок, угрожая, взял прицел ниже.

– Да беги же! – Она, как собачонка, оскалила остренькие зубки.

Алик шагнул в сторону и, не прячась, стал взбираться по осыпи. Какое-то время он постоял на перемычке, затем поднялся на хребет, сел на открытом месте, рассматривая далекое озеро. Один раз ему показалось, что внизу мелькнул и исчез халатик. «Ну и дела!» – хохотнул, сомневаясь в реальности произошедшего.

На обратном пути он еле отыскал свой рюкзак с грибами. Потом сбился с тропы и спускался напрямую по крутому склону, ободравшись в зарослях барбариса. Даже возле избушки все валилось из рук: навязчиво стояла перед глазами женщина. Алик помнил ее глаза, чуть вздернутый нос, тонкий, аккуратный рот, розовую мочку уха, острый сосок на груди и не мог представить всю. Да что там всю, даже лицо.

Замочив грибы, он упал на нары, предполагая утром отправиться туда же и все выяснить. Стрелок опасен, когда о нем не знаешь. Когда знаешь, где он, его можно обмануть… «Но почему меня опять заметили? Поджидают, что ли? А если следят?!» – сказал вслух. И осенила догадка: не может снайпер в безлюдном месте с утра до вечера сидеть на посту. Но если они видят его постоянно? Если всегда знают, где он… Тогда… Тогда наблюдают за ним с Башни.

Утром Алик почистил и засолил грибы, но вместо того, чтобы резать эфедру, решил запутать снайпера: дать круг, обойти его и появиться неожиданно за его спиной возле самой Башни. На этот раз в рюкзаке вместо выварки был спальный мешок, бинокль и продукты.

Он остановился на левом берегу Байсаурки, напротив пади Аурулы, в которой так и не побывал весной. Когда-то здесь была долгая стоянка туристов: чернело сложенное из камней кострище, среди камней валялась груда ржавых банок. Где-то в этом месте был вход в скрытую от глаз падь, высмотренную весной с вершины хребта. Наверно, он бы и не нашел его, если бы не запомнившаяся причудливая осыпь. Она была двух цветов: серые и коричневые полосы сыпучего камня спускались за лесом почти к воде.

Алик бросил на туристской стоянке рюкзак, стал подниматься вверх и вскоре увидел прерывистые стежки тропы. Она завела его в непролазный кустарник и пропала. Воды в пади не было, но осталось поросшее мягким мхом старое русло ручья. Потом снова появилась чуть приметная тропа. Алик продрался через чащобу и остановился, ошеломленный. Оскалив желтые клыки, прямо у него под ногами лежал мертвый волк. Его голова была неестественно задрана к спине, отчего мощная шея выгибалась, как колено. На сером боку зверя темнела огромная черная куча медвежьих катыхов.

Алик присел на корточки, потянул волка за ухо. Еще не застывшая голова легко откинулась к окровавленной спине. У зверя был переломлен позвоночник. Чикиндист обследовал местность вокруг побоища, наткнулся на медвежьи следы в старом русле. Похоже, медведь бежал здесь во всю прыть, и сорванный когтями мох висел на кустах. Алик долго шнырял среди бурелома и кустарника, пока не нашел наполовину съеденную тушу марала. Над ней поднялись потревоженный рой зеленых мух и обленившееся воронье.

Стало все понятно: медведь задрал марала, припрятал мясо, а волчишка повадился ходить к чужой добыче. Разъяренный медведь подстерег волка, свернул ему шею и в сердцах испражнился на вора: пусть все знают, чье здесь мясо. Мелькнула подленькая мыслишка ободрать волка, ведь за полторы сотни рублей можно и постирать шкуру. Но Алику стало стыдно: в медвежьих глазах он бросал тень на весь человеческий род. Скорей всего, медведь и думать-то не умеет, но все равно нехорошо.

Алик вернулся за рюкзаком и провалялся двое суток на желтой хвое под ветвями раскидистой ели, откладывая дело, ради которого шел. Место было удивительным. В падь спускались горные бараны, по-местному – теки, паслись маралы, царили же в ней, не опасаясь друг друга, лохматый медведь и большеголовый секач. Алик просидел бы здесь и еще сутки, хотя иссмолил последний окурок, но с юга потянуло холодом и сыростью. Тяжелые облака вылезли из-за хребта, пришлось возвращаться. На половине пути его накрыл ливень.

Почти не переставая, дождь моросил три дня сряду. Так и не добравшись до загадочной Башни, Алик валялся в теплой избушке и все реже вспоминал странную женщину у озера. «Да было ли?» – спрашивал себя и чувствовал, как разливается в груди томительное тепло несбывшихся снов.

Зима в горах началась слишком рано: в октябре выпал снег на северных склонах и уже не таял. Алик любил эту пору года, когда каждый зверь оставляет свой след, и мог часами бродить, разбирая путаную вязь отпечатавшейся жизни леса, читать рассказы о рыси, волке, кабане или медведе.

В ноябре приморозило. Ручей возле избушки застыл толстыми голубыми наплывами льда, под которыми журчала теплая черная вода. Что всегда раздражало Алика зимой, так это заготовка дров, которых уходило много. Но пока еще тепло доставалось малыми трудами: рядом с избушкой были валежник, сухостой и хворост.

В долине реки появилось много волчьих следов. У здешнего лесника каждый год пропадал скот, и он обещал Алику восстановить его в Союзе охотников, лишь бы тот убивал хищников. На этот раз и в этом месте Алик был под его надежным прикрытием, хотя браконьерствовать опасался, стараясь не нарушать законы, даже если они глупые. Осмотрев места, он выварил и расставил петли.

В конце ноября в гости пожаловал Виктор с тяжелым рюкзаком и двустволкой.

– Не ждал? – спросил, посмеиваясь и поглядывая на присыпанную снегом избушку.

– Не ждал! – признался Алик. – Думал, к зиме свалил в город, на квартиру… А я таскаюсь с твоими деньгами и боюсь их потерять. Да и что я о тебе знаю: появился – исчез!

– Узнаешь еще! – сказал Виктор таким тоном, словно предупреждал, что это знание, возможно, не сулит ничего хорошего, при этом даже как-то странно усмехнулся.

– Живи! – обрадовался Алик. – Вдвоем веселей. Только дуру спрячь, – кивнул на ружье, вдруг инспекция…

– У меня все по закону! – успокоил его Виктор. – Взносы за год оплачены, две лицензии на кабана отмечены у лесоинспектора.

Весь вечер они пили чай и беседовали. На этот раз Двойной Вибрам был разговорчив и даже весел. Алик внимательно разглядывал его и находил все больше сходства с котом, скорей с рысью: небольшая голова, круглое лицо, круглые кошачьи глаза, длинные ноги и руки.

– Охотник из меня хилый, я занимаюсь фотографией. Да вот беда, второй год здесь, и ни одного приличного кадра, только пейзажи.

– Понятно! – зевнул Алик. Не много же он узнал о таинственном соседе с его слов, а назойливо расспрашивать на чикинде не принято. – Волка и рысь я тебе обещаю. Можно и кабана. Только хрюша – парень серьезный, при охоте на него травм и неприятностей больше, чем от медведей. Не знаю, как будешь охотиться на него с ружьем и фотиком… – А медведя не снимал? – спросил, как бы невзначай. – Тут неподалеку один все лето шлялся.

– Снимал, только издали. На слайде пятно получилось. Ты-то, конечно, с медведями бывал в самых близких отношениях? – Чуть уловимая насмешка прозвучала в голосе гостя, и Алик бросил на него настороженный взгляд. Показалось, что в глазах Виктора еще искрились игривые лучики. Может быть, только показалось. Он уже с кошачьей вальяжностью растянулся на нарах, чистоплотно подложив под голову самосшитую альпинистскую пуховку, и аккуратно разгладил ворот свежей рубахи. Даже кошка эдак по-свойски приткнулась к нему и смежила веки.

Алик заволновался, соскочил с нар, подбросил дров в печку. Вспомнил, что не ответил на какой-то вопрос Виктора, переспросил и что-то ляпнул невпопад. «Неужели он знает о том случае, у озера, неужели между ним, стрелком и той женщиной есть связь? Кто она Виктору? Жена, сестра, подружка?» Так и не решившись спросить об этом напрямую, он полез в свой спальный мешок.

На охоту они пошли через день после снегопада, Виктор с ружьем и фотоаппаратом в громоздком кофре на боку, впереди Алик, налегке, с дубиной вынюхивал, высматривал следы и метки. Они спустились в пойменный лес. Несколько ворон, терпеливо нахохлившись, сидели на верхушке дерева, в небе ястреб делал круг за кругом.

– Кажется, кто-то есть! – оживился Алик. Прислушался, каменея лицом. – Слышал?

– Нет!

– Вроде треск. – Он прошел вперед, остановился, нагнулся и выпрямился, разглядывая что-то за деревьями.

– Сидит… Живой… Ты мой хороший! Первый в этом году и в этих местах.

Алик торопливо зашагал, проваливаясь в снег. Изжелта-серый волк лежал под деревом. Поняв, что замечен, он встал, рванулся. Петля держала его за живот. Чикиндист, азартно поблескивая глазами, остановился метрах в десяти.

– Фотать будешь?

Виктор передал ему ружье и открыл кожаный футляр камеры, блеснувшей холодом хирургического инструмента.

– Петля ненадежная, – предупредил Алик. – Перекручена вся… В каком стволе пуля?

Виктор пружинисто подошел к зверю метра на три, неуверенно припал на колено. Волк отступил, насколько позволял поводок. Овчарка и овчарка, показалось ему в первый миг, но зверь в упор взглянул на человека тяжелыми светло-коричневыми глазами. Спокойная, далеко не собачья истерично-боязливая, готовность дать отпор была в этом взгляде, на узкой морде приметными светлыми полосами по брылам была выписана лисья проницательность. Зверь с молчаливой угрозой показал клыки.

Виктор щелкал и щелкал камерой, увлекаясь и продвигаясь вперед. Ему хотелось спровоцировать зверя на выпад и снять его в броске. Никогда и ни у кого он не видел такого кадра. Волк прыгнул, вытянув вперед лапы. Было мгновение, когда петля должна была подсечь его, но этого не случилось. Прогорклый запах псины и костлявый удар сквозь шерсть пришелся прямо по лицу. Виктор кувыркнулся через голову, выпустив из рук фотоаппарат. И только тут ему в ноздри ударил едкий дух пороха, а по перепонкам пронзительно хлестнул звук выстрела.

Алик привстал с колена и, глупо хихикая, спросил:

– Не задел случаем? Пришлось стрелять картечью. – И расхохотался.

– Ты чего? – растерянно спросил Виктор.

– Показалось, что на дерево сиганешь!

И только тут его взгляд упал на волка. Зверь, изогнувшись, вцепился зубами в рану на боку, хрипло тявкнул и вытянул в судорогах лапы. Его желтоватый бок со свалявшимся мехом опал в выдохе.

Виктор встал, стряхнул снег с лица, дрожащей рукой вынул сигарету из помятой пачки Алика.

– Осмотрись, не задел ли картечиной? – еще раз настороженно спросил Алик. – Сгоряча можешь не заметить…

Виктор выковыривал снег из пазов фотокамеры. Сигарета дергалась в его губах. Парила свежая кровь зверя, протаяв красное отверстие в снегу.

– Что, не нравится? – перехватил его взгляд Алик. – Привыкай, если хочешь стать охотником.

Наспех ошкурив добычу, вырезав желчь и внутренний жир, они бросили тушу заждавшемуся воронью, перекусили возле костерка. Алик то и дело поглядывал в бинокль на южный склон. В очередной раз, отставив в сторону кружку, приложил окуляры к глазам:

– Ну, наконец-то! – пробормотал радостно. – Уж боялся, вдруг что случилось… – Передал бинокль Виктору, указывая пальцем: – Секач до снега бичевал. Думаю, куда делся? А он теперь вверху землю роет. Видишь, сколько копок? Далековато лезть придется! – Так как Виктор не отказывался от охоты, вытряхнул из котелка заварку, сунул его в рюкзак. – Только с кабаном не проканает охота и фотик. Слух и нюх у него дай бог любому зверю…

Они вернулись в избушку, поужинали, легли спать пораньше и поднялись до рассвета. Алик повел охотника на гору, где показывал кабаньи копки, но с другой ее стороны, да еще под ветер. Резиновые литые сапоги то и дело скользили по снегу и примороженной траве, он спотыкался и тихо чертыхался.

Сверху в бинокль Алик разглядел свежий след, уходивший под скальный выступ, обернулся к Виктору, указал пальцем и приложил его к губам. Оба охотника спрятались за лиственницей и долго мерзли, наблюдая за зверем, который показался из-за скалы и, вспахивая клыками землю с камнями, постепенно приближался.

Виктор вопросительно кивнул, указывая на ружье.

– Далеко! Карабин бы! – шепнул ему Алик на ухо. – Или хотя бы мелкашку с оптикой. Неужели нет нарезнухи?

Пришлось ждать на ветру, пока секач не подошел к ним метров на сорок. Алик указал взглядом, что пора взять его на мушку. Виктор прицелился и ждал, когда зверь подставит под выстрел свой бок. Подставил. Виктор выстрелил. Кабан упал, но тут же вскочил, бросился на стрелявших и, кажется в следующую секунду, распластавшись в воздухе, оказался в десяти шагах от охотников.

Виктор охнул, уронил ружье и сиганул куда-то в сторону. Алик попытался укрыться за стволом лиственницы, резиновые сапоги заскользили на одном месте, прыжок за дерево удалось сделать не сразу и с большим трудом. Первое, что Алик увидел, обернувшись, это кабаний след. Понял, что зверь пролетел мимо, а он даже не заметил этого. Потом увидел на коре и древесине лиственницы глубокий запил, как от бензопилы. Удивился, что его не было минуту назад. И только потом, почувствовав боль в голени, спохватился, где товарищ? С бледным лицом и огромными глазами, Виктор подполз к дереву.

– Живой?

– Не помню, чтобы так высоко прыгал! – чуть заикаясь, просипел он. – Думал, тебе хана!

– Ишь, какой шустрый попался! – пропыхтел Алик. – Чуть не вдул… Потоптал только! – Скинул сапог. Голенище было распорото. Кабаний клык разорвал портянку и штанину, прорезав неглубокую царапину. Алик приложил к ней зарозовевший снежок. – Спасибо лиственнице, – кивнул на глубокую борозду, – не то остался бы без ноги.

Виктор неловко топтался рядом.

– Давай хоть чистым платком перевяжу?

– Пустяк! – Алик пожевал хвою эфедры, плюнул на рану. Оторвал грязный подол рубахи, стал перетягивать ее. – Пустяк! – пробормотал еще раз и стал обуваться. – Прикури-ка мне сигарету! – глубоко затянувшись, указал на размашистый след с брызгами крови: – Где-то залег. Надо преследовать. – И спросил с насмешкой: – А что не стрелял из второго ствола?

– Увидел – летит, забыл. Да и не успел бы.

– Мог не успеть, – согласился Алик. – Ладно, надо идти по следу. Перезаряди мультук.

Кабан лежал в тридцати метрах от них и был мертв.

– Не промахнулся?! – виновато взглянул на товарища Виктор.

– Не промахнулся! – согласился Алик. – Мясо куда потащим?

– Половину тебе, половину нам.

– Вам это в какую сторону? – спросил, почти не сомневался, что его жилище где-то возле Башни.

– К лавинному кулуару, где вчера проходили. Весной ты по моим следам там лазил.

– Вон что?! Вы там трос натягиваете?.. Хитро… Значит так, к речке хряка дотянем волоком. А как выволочь к елке, сам думай… Забирай всего, целиком. Мне бочок с ребрышками – пока хватит, свою долю возьму со следующего.

– Как хочешь.

Кабану накинули на клыки петлю, туша легко заскользила вниз по склону. Под кулуаром Алик прикинул расстояние до елки с меткой. – Тут надо полдесятка бичей, чтобы выволочь тушу в гору.

– А мы закажем лифт! – загадочно промурлыкал Виктор.

Алик прищелкнул языком: у них лебедка?! И подумал, что правильно сделал, не спросив о женщине у озера. Налегке они подошли к той самой елке с отметиной на коре. Виктор отодвинул сухую хвою у корней. Обнажилась, поблескивая черным пластиком, электрическая кнопка. Он нажал ее. Они подождали пару минут, и Виктор раздраженно заворчал: «Опять у Лехи батареи сели», сунул в рот пальцы, пронзительно свистнул. На скале появился человек, размахнувшись, швырнул вниз прочный тонкий шнур с грузом. Виктор выбрал его, наматывая на локоть, потянул тонкий стальной трос с карабином на конце и, держась за него, заскользил вниз по склону к кабаньей туше и к рюкзакам. Обернулся на ходу:

– Махну рукой два раза – нажми на кнопку!

Внизу он накинул трос на клыки кабана, перебросил через плечо ремень ружья и подобрал рюкзаки. Алик нажал кнопку – трос поднялся над склоном, напрягся и потянул секача. Виктор с ружьем сидел на туше и улыбался. Алик постучал пальцем по лбу: вши на кабаньей щетине с клопа, почешется потом, Котяра.

Туша подползла к ели, Виктор просигналил, остановив лебедку, скинул трос с клыков и пристегнул его к дереву в том самом месте, где был на коре след. Трос опять напрягся струной, и по нему съехал навесной блочок с беседкой. Беседку отстегнули, короткой петлей подтянули тушу, и она поплыла по воздуху, глядя в небо незрячими щелками глаз. Вскоре блочок вернулся, и Виктор пристегнул беседку.

– Ты – первый! Счастливого полета! Отталкивайся ногами от скал. И до встречи в колхозе имени товарища Ярилы. – В его голосе звучал смех.

Алик пристегнулся. Трос, привязанный к блочку, напрягся и потянул беседку вверх, к Чертовой Башне, не дававшей ему покоя с самой весны.

Он несколько раз оттолкнулся ногами от скалы, снова завис в воздухе и въехал в узкий, круто наклоненный книзу ход, который невозможно было рассмотреть с противоположного склона, потому что прикрывался карнизом. Беседка остановилась в небольшой пещерке, освещенной маленькой тусклой лампочкой. В полутьме два мужика, тяжело дыша, вращали ворот лебедки. Едва глаза привыкли к сумраку, Алик отметил, что одному из лебедочников около тридцати лет, он невысок, сухощав, в модной, яркой шерстяной шапочке, в альпинистской пуховке нараспашку, на ногах спортивные ботинки сорок первого или сорок второго размера. Таких следов он не встречал в округе. Другой, которого Алик не рассмотрел, вытер рукавом пот со лба и молча скрылся за тонкой фанерной дверью. Глаза привыкали к полутьме.

– С прибытием, лесовичок! – дружелюбно рассмеялся лебедочник, обернувшись светлым, чисто выбритым лицом. – Проходи в наши хоромы… – Взглянув на ноги чикиндиста, насмешливо кивнул: – Зимой – и в резиновых сапогах? Современная медицина не рекомендует, к сорока годам ревматизм обеспечен.

Алик не успел сообразить, что ответить, как мужик опять спросил:

– Знаешь, из какой ткани лучше всего шить одежду для гор?

Алик взглянул на него с недоумением и пожал плечами.

– Эх ты, сын леса! – рассмеялся, показывая золотые коронки. – Смотри, – похлопал ладонью по ляжке в просторных штанах со множеством карманов.

– Нам лишь бы не спадало. – Алик шагнул к стенке, перегораживающей пещерку. В ней была неказистая, но плотно подогнанная дверь. Потянув на себя ручку из причудливого березового сучка, он вошел в небольшую комнатку, вернее, в такую же пещеру, с двух сторон перегороженную бревенчатыми стенами. Окон в ней не было, освещалась она автомобильной лампочкой, с одной стороны лежак-лавка, в углу тихо гудела печь, работающая на солярке. Над тушей кабана сосредоточенно склонился парень лет двадцати пяти, похоже, тот самый, что ушел от лебедки. Он пытался сделать надрез, чтобы снять шкуру, брезгливо придерживая нож тремя пальцами.

– Помочь? – нагнулся Алик.

Парень улыбнулся, отчего его глаза на вполне европейском лице превратились в две щелочки, перекинул окровавленный нож в левую руку и протянул правую, не запачканную кровью.

– Малик! – представился.

– Алик! – в тон ему сказал чикиндист и, опустив глаза, отметил, что «хирург» в клееных резиновых сапогах, и след их похож на тот, весенний, возле скотопрогонного моста, когда обыскивали милиционеры. «Однако давненько бичуешь здесь, парень… с девицей в кроссовках!» – подумал.

– Помогать не надо, сами управимся. Иди прямо и отдыхай. Мы вам баню организуем.

Парень понравился Алику. Он осторожно толкнул следующую дверь из досок, вошел в зал и разинул рот. Мать честная! Сколько раз, там, внизу, глядя на Башню, пытался представить дом на этом самом месте, но на такое у него не хватало воображения. Зал был огромен: метров пять на шесть. Двумя стенами ему служила чисто промытая скала. Стена напротив набрана отструганными бревнами со вполне городскими дверью и двумя окнами. Справа, в углублении скальной стенки, искусно выложенный камнями небольшой камин. Из угла за ним, наверх, за потолок, поднималась крутая лестница из строганых и лакированных досок. Видно, дворец был в два этажа. Пол застлан двумя вышарканными красными паласами. И скала, и бревенчатые стены, лавка, сам камин – все грубоватое, даже топорное, но в этой грубости был какой-то шик, будто делалось так нарочно, не от недостатка денег и материалов.

Вид немыслимой в горах чистоты и роскоши потряс Алика. Он испуганно посмотрел на свои сапоги, с тающим снегом на голяшках, торопливо скинул их, не находя куда поставить, подхватив в одну руку, портянки в другую и прошел на середину зала.

Две деревянные стойки напротив камина поддерживали балку потолка. На одной, лицом к огню, в полный рост была вырезана тоненькая девушка, почти подросток: широко открытые, наивные глаза смотрели в скальную стену с детским восторгом. На другой, лицом к противоположной стенке, вырезан лохматый, бородатый мужик. Его рот скалился в диком, яростном крике, глаза лезли из орбит. Между ним и скальной стенкой тянулся длинный стол из досок, покрытый пластиком, за ним – скамья такой же длины. На полке, прикрепленной к скале, поблескивал дорогой стереомагнитофон с усилителем и большими колонками. Под ним несколько изящных табуреток с пуфиками. Их было шесть и седьмое, еще не обтянутое обивкой. Если бы не оно, Алик не догадался бы, что табуретки самодельные. Он подвинул одну из них к камину, сел, разложив у огня сапоги, развесив портянки. Они запарили.

Как всякому бездомному человеку, ему часто приходилось жить в чужих домах и семьях. Он легко приспосабливался к незнакомым людям и обычаям, быстро усваивая отведенную ему роль. Подавив невольное смущение, он раскованно, почти нагловато, вытянул босые ноги, вытащил из кармана помятую сигарету, закурил, выдыхая дым в камин, обдумывая свое странное положение. Прошло минут пять. Алик бросил окурок в огонь, бесшумным плевком цыкнул за каминную решетку. Над его головой скрипнула лестница, зацокали женские каблучки. Алик задрал голову, увидев черное платье, голые ноги, сдернул теплые портянки и засунул их в сапог. Куртка валялась у ног, повесить ее было некуда.

С лестницы спустилась молодая женщина в платье с длинными рукавами, с глухим кружевным воротничком. Модная стрижка, подкрашенные глаза. Алик встал не из вежливости – это получилось само собой, он узнал ту, которую встретил на берегу озера, и оторопело уставился на нее.

– Здравствуй! – болезненно улыбнулась она, и Алик засомневался: да та ли это, загадочная незнакомка, до сих пор являвшаяся в снах? Ее глаза были не то чтобы холодными или безразличными, они были пустыми.

– Подвинь пуф. Пожалуйста.

Алик поставил у огня вторую табуретку, тоже сел, застенчиво улыбнулся. Этого он не хотел, так как передние зубы были поколоты в драках и дочерна прокурены.

– Меня зовут Аня, – выталкивая из себя каждое слово, вымученно сказала женщина: – А тебя?

– Алик!

В ее глазах появилась какая-то мысль, она обернулась, принуждая себя внимательно взглянуть на гостя:

– Альберт или Олег?

– Алик! – глуповато хихикнул чикиндист, радуясь, что появился повод для разговора. – Так записано в паспорте. Всех нормальных детей в капусте находят, а меня чабан Кошибай нашел в лесу… На морду глянул – ни мамбет, ни орыс, слегка на уйгура похож, ну и сдал в приют…

Старое, отработанное вступление обычно вызывало интерес слушателей. Алик уже раскрыл рот, чтобы «молотить» дальше о своей удалой доле… И озадаченно умолк. В глазах Анны не было ни искорки интереса и ничего общего с той, возможно, приукрашенной воображением, которую встретил на озере. Мгновенная растерянность сменилась злостью. Что-то дерзкое уже клокотало в его горле. К счастью, распахнулась дверь, вошел Виктор с румянцем во всю щеку, скинул ботинки, босиком прошел по залу, подхватив обувь. Алик с удовольствием отметил, что поступил со своими сапогами правильно и свободней зашевелил большими пальцами ног.

– У тебя лапы, как у медведя! – сказала Аня.

– Все детство босиком, – глядя на широкие ступни, буркнул Алик.

Виктор подошел к камину, положил руку ему на плечо:

– Потом наговоритесь. Баня готова. Пойдем, покажу, где будешь жить. – Во взгляде и в этом жесте была либо предопределенность будущей связи между Аликом и Анной.

Гость встал, подхватил куртку и сапоги, он был рад, что товарищ оборвал неловкую встречу, но в душе саднила какая-то обида. Аня же сидела у огня, не шелохнувшись, будто не заметила его ухода.

– Что она такая? – спросил Алик.

– Отличная женщина, – улыбнулся Виктор. – Рекомендую… Но бывают заскоки, депрессии, – мотнул головой с похолодевшими вдруг глазами: – Где их взять, без заскоков?

На втором этаже узкий, как на кораблях, коридор делил помещение на две половины: четыре комнаты в одной, три – в другой. Слышно было, как где-то в конце, за переборкой, шумели дети.

– Здесь заночуешь, – толкнул легкую фанерную дверь Виктор.

Узкая, как каюта, каморка. Дверцы шкафа в стене, между ним и топчаном проход в полметра, узкое и длинное, как в камере оконце под потолком. Алик открыл фанерную или картонную дверцу шкафчика – пусто. Бросил туда куртку и залатанный свитер, увидел какую-то надпись, откинул дверцу так, чтобы на нее падал тусклый свет окна и прочитал нацарапанное на деревянной планке шариковой авторучкой: «Ментуете, суки». Снова появился Виктор, в шлепанцах, уже голый по пояс, хорошо сложенный.

– Пошли?

Алик взглянул на него и тоже скинул с себя грязную рубаху. Они спустились в зал. Аня, сидя в той же позе, даже не обернулась.

По обе стороны от двери, через которую Алик впервые вошел в жилое помещение, были еще две узкие и низкие дверцы. Вошли в левую. Открылось тоже скальное, но рукотворное помещение со следами бурения и отпалки, с цинковым корытцем у стены, три медных крана над ним, как в казарме. Выработка еще хранила едкий запах взрывчатки. Виктор скинул с себя всю одежду, откинул полиэтиленовую занавеску. За ней были две прямоугольных ванны из досок, обшитых изнутри оцинкованной жестью, в них, булькая, набиралась вода. Над ваннами, на изгибающихся стояках висели рассеиватели душа, сделанные из консервных банок.

Алик оглянулся, разыскивая крючок, – не нашел. Тоже скинул одежду, бросил ее на облупившуюся стиральную машину и шагнул следом. Виктор уже лежал в воде, задрав длинные ноги, которые не умещались в ванной.

– Прошу! – указал на соседнюю. – Пара пока нет. Леха обещает сделать настоящую русскую баньку, да все руки не доходят.

Алик с восторгом опустился в воду. От ее обилия и блеска закружилась голова. Он обычно довольствовался детской ванночкой, доставшейся ему на старом месте по наследству от прежнего чикиндиста. Минут десять он лежал молча и неподвижно, ощущая, как потеет давно немытое тело, вспоминал подробности этого удивительного дня. Потом не спеша стал намыливать густые, отросшие и нечесаные волосы. Последний раз он стригся весной.

Дверь распахнулась, непринужденно вошла высокая, очень стройная женщина в шортах и в белой майке. Алик от неожиданности занырнул под растекшуюся по воде мыльную пену. В движениях женщины была странная грация нескладного подростка, еще не вполне овладевшего своим телом. Где-то он видел это лицо. Вспомнились истуканы против камина: не формами тела, но лицом вошедшая женщина походила на деревянную девочку.

Она улыбнулась Виктору, повесила на крючок два полотенца. Остатки улыбки скользнули по лицу Алика. Женщина вышла, высоко, по-гвардейсти, держа голову.

– Моя жена, – сказал Виктор и рассмеялся, отплевываясь водой. – Что глаза по тарелке? Понравилась?

– Ничего, – ответил Алик. В чужом доме не следовало удивляться нравам семьи. В этом смысле опыт у него был большой.

Мылся он долго, не спеша: когда еще выпадет такой случай? Виктор его не торопил. Распаренные, они вышли в прихожую с казарменными умывальниками. Вытирая полотенцем голову, Алик вдруг завертелся на месте.

– Вы чо? – вскрикнул раздраженно. – Штаны-то куда дели?

Виктор захохотал, откинув голову. Подал не новый, но аккуратно подштопанный и чисто выстиранный трикотажный костюм: брюки и майку.

– Ну, уморил! – опять сорвался на хохот. – Не пропадут твои штаны. Выстирают, починят и вернут: у нас машина, – похлопал рукой по обшарпанному стиральному агрегату.

Алик оделся, всем телом чувствуя чистоту кожи, свежесть одежды. В зале было полно народа. Первым подскочил к нему тот, что вертел лебедку.

– Вроде познакомились, а представиться забыл: Алексей – основатель и технический руководитель колонии… А это Света, Свет Иванна, – обнял молодую женщину с грудным ребенком. – Моя супруга. На руках у ей дите – наша дочь. – Алексей, посмеиваясь, коверкал слова. Ему это шло. С юмором мужик. «Скорей всего, он и стрелял», – отметил про себя Алик.

– Малика ты уже знаешь, – говорил он. – Это его жена Таня. Ишь, какая!

Кукольно красивая юная женщина с пышной прической смотрела на Алика зеленоватыми глазами. В них, как в калейдоскопе, меняя узор, мелькали то детское наивное любопытство, то циничный холодок сознания своей женственной власти.

– Это Сергей, наш философ, идейный папа, потому и похож на попа, – продолжал насмехаться Алексей.

Перед Аликом стоял мужик лет тридцати пяти, в очках, с длинной холеной бородой, с прямыми волосами до плеч, эдак вежливо, испытующе и даже настороженно вглядываясь в гостя.

– Его жена… – Алексей назвал имя, тут же выветрившееся из головы Алика. За спиной Сергея тенью стояла «учительница» с холодными лучиками в стекляшках очков, с учительским узлом волос на затылке.

– Остались главные колонисты – Борис с Глебом!

Два крепеньких мальчишки лет трех подскочили к Алику, схватили один за правую, другой за левую ноги, стали тормошить их:

– Подними нас!

– Люду ты знаешь… – Алексей рассмеялся, сморщив маленький носик. – Видно, об их знакомстве уже говорили. Люда немного смутилась, но даже в этой тени, промелькнувшей на ее лице, было что-то необидно надменное, царское.

Тут Алик обратил внимание, что в зале все ходят босиком, даже дети. Малик – в одних джинсах, Виктор тоже гол до пояса, на Сергее косоворотка с распахнутым воротом. Женщины – кто в шортах, кто в брюках. Не было Ани в ее строгом платье, но вскоре и она вышла из кухни с горячим казаном. Алексей подхватил его и вывалил парящее мясо на большое блюдо:

– Леди и джентльмены, ужин готов!

Аня была в обрезанных под шорты джинсах и в красной рубашке с длинными рукавами. Женщины засновали из кухни в зал. На столе появился желтый пенящийся напиток.

– Брагулька? – прищелкнул языком Алик.

– Квас! – разочаровал его Алексей. – Спиртного не держим, папа Сергей не велит… Хотя под мясо я бы не прочь.

Застучали вилки и ножи. Алик рукой выхватил с блюда кусок грудинки. Людмила положила ему в тарелку тушеной картошки.

– Картошечка! М-м! – Азартно стал дуть на нее Алик. – Давно не ел. Хранить негде, а то бы закупил с осени.

– Вот уж чего у нас в достатке, так это картошки. Родится на диво! – с гордостью заявил Сергей с другого конца стола. – Кроликов держим. Хлеб сеем. Правда, пока мало, но на праздничный каравай хватает… Теряют люди вкус к жизни, а ведь это подлинное счастье и высшее творчество – есть хлеб, выращенный собственными руками, воспитывать детей…

Он хотел еще что-то сказать, но Алексей, спохватившись, снова взял инициативу:

– Что там про землепользование слышно? Давно был в городе? По радио всякую туфту гонят сутками.

– В городе мне не до газет, – усмехнулся Алик, входя в привычную роль. – Напиться, похмелиться… Хозяйские дела. – Его подмывало смутить эту чистенькую компанию, почему-то скрывавшуюся от людей. Но Алексей переменил тему.

– Вот такая у нас колония! Воздержусь назвать коммуной, пардон-пардон, слово слегка скомпрометировано, – взглянул на Сергея. – Повел вилкой, указывая на стены вокруг: – Почти все своими руками… Годы потрачены. Пять лет назад я работал в этих местах начальником геологического отряда. Была дорога, которую потом снесло селем, было общежитие, динамитка. Все бросили плюс четыре тонны солярки. После того я ходил на тупую, бесперспективную службу, а в голове крутил, что можно жить и без нее. В то время Сергей с москвичами пытался создать дачный вариант коммуны. Мы с ним сошлись на этих местах, но без москвичей.

Все молча ели мясо и картофель, равнодушно поглядывая на Алексея, а он все говорил и говорил, едва прикоснувшись к еде, будто истосковался по слушателям, и вот, с радостью припал на нового человека.

– Сергей за несколько лет до этой авантюры учился в аспирантуре, подпольно издал философский труд, за который его упекли в психушку, где будущая жена-психолог проходила практику. Хотела подлечить бедолагу, но сама заразилась его идеями… Как видишь, не зря – родила двойню и вполне счастлива.

Потом к нам присоединились Малик с Таней. Он, кстати, врач, она закончила нархоз, заправляет экономикой. Я после развода с первой встретил студентку, – обернулся к Светлане, – она свой политех бросила и пошла за мной в горы. Свете нищее образование ни к чему, она гениальная жена.

Заметив смущение на лице жены, Алексей, смеясь, вытер платком сальные губы:

– Ты моя хорошая, дай, поцелую… Вишь, – обернулся к Алику. – Девчонку здесь зачали, здесь родили под техническим руководством Малика. Правда, с оформлением документов пришлось побегать…

Потом Аню переманили и Витю с Людой. Витя нам вырезал Лелю с Ярилой. – Алексей ткнул вилкой в стойку с изображением оскаленного мужика. Не видел, на чем стол держится? Загляни!

Алик послушно нагнул голову и поперхнулся, закашляв, тяжело вдохнул в себя воздух. Алексей застучал ладонью по его спине. За столом дружно захохотали.

– Вы чо? У вас же дети! – вытирая слезы, просипел Алик. Нет, не удалось ему сохранить невозмутимость. Но что странно, даже царственная Людмила и строгая «учительница» непринужденно смеялись.

– Пущай растут со здоровым юмором, без комплексов и всяких пошленьких догадок. У животных нет возрастных тайн, потому нет извращений.

Вите попалось бревно с сучком в полтора метра. Мы ему давали советы на тему размера. А он свое – на то, говорит, и Ярило, чтобы быть с преогромной правилой. Вырезал все как надо. Повернули мы Ярилу сучком к камину – ходим, спотыкаемся. Борька шишку набил, орет… Решили его божье достоинство упрятать под стол, пусть подпирает вместо кронштейна.

Хохот стих. И Сергей, явно желавший высказаться, заговорил, поблескивая очками:

– Пока нам приходится скрываться, время в стране такое: всех хотят пронумеровать и заставить жить по команде. Деревни, стоявшие тысячи лет, и те кончили, сволочи, чтобы из народа сделать промышленных рабов. Народная культура умышленно попрана. Ты нас, конечно, понимаешь, потому что сам живешь вдали от помойки, называемой городом. – Сергей говорил немного торопливо, как бы опасаясь, что его перебьют, Алексей же, пережевав пару кусков мяса, задергался, как на углях. – Кто потерпит на своей территории никому не подчиненных людей? Но время работает на нас: уже появляются первые фермы, коммуны на базе разорившихся совхозов. Нам нужно выжить и выждать, прежде чем заявлять о себе. Тогда мы расширим поля и будем не только обеспечивать прожиточный минимум, но и прибыль иметь.

– Купим генератор, сделаем водяную электростанцию и ветряк для страховки. Уж ветров-то у нас хватает. Цветной телевизор купим, – торопливо застрекотал Алексей.

– Да, конечно, – согласился Сергей и снова обратился к Алику: – Наше отшельничество вынужденное. Мы не отказываемся быть гражданами своего государства, мы просто не желаем, чтобы общество регламентировало наш образ жизни, и возрождаем древнюю народную культуру. К тому же для всех нас имеет смысл жизнь только среди природы… Ты нас, конечно, понимаешь?!

Алика убеждали, его втягивали в этот теплый дом, в колонию. Колония! Это слово шестнадцать лет висело над ним, как кара за непослушание и своеволие, куда уходили из интерната, в «малолетку», в тюрьму. Эти красиво говорили, умно. Алику бы слушать и ума набираться, куда ему спорить?! Но он по своей натуре был спорщиком:

– Я, наверно, потому и живу в горах после армии, что по уши хватил коллективизма, – заговорил, уловив первую паузу в наскоках Сергея и Алексея. – Двадцать лет – общий сортир, умывальник, на обед строем, подъем по звонку… И сельхозработы с детства ненавижу. Нас ведь учили отдыхать с пользой: как каникулы, так тяпку в руки и на поля. План… Воспитатель сидит в теньке, похмельем мается, тебя погоняет: два рядка – умри, но дай.

– У нас нет насилия! – снял очки Сергей, и погасли в них холодные искорки, глаза стали беззащитными. – Не нравятся сельские работы – занимайся охотой, рыбалкой. От каждого по способности, по таланту, наконец.

– Хватит трепаться! Поживем – увидим! Правильно, Алик? – оборвал назревавший торг Виктор, молчавший до сих пор. – Включили бы музыку, что ли?!

– Это мы мухой! – вскочил Малик, безучастный к разговору за столом, щелкнул кнопками магнитофона, сел на пол, подвернув под себя ноги, с огромными наушниками на голове.

Светлана, жена Алексея, встала, прижав к груди одной рукой спеленатого ребенка, другой подтолкнула к лестнице двух бесенят, Борьку с Глебкой. Детям пора было спать. Виктор, как сытый кот, прижимался к Людмиле, танцуя с ней посередине зала, широкими ладонями гладил ее прямую спину, и она улыбалась ему, как богиня с иконы. Сергей топтался на месте с женой, не замечая ее, весь в своих умных мыслях. Еще за столом Алик решил, что при такой близорукости он не смог бы с трехсот метров попасть в растяжку палатки, подсел к Алексею, любезничавшему с Татьяной.

– Если хотите запастись на зиму мясом, надо поторапливаться: после Нового года зверь потеряет жир и пойдет постнятина. Кабан – и тот уже не самый лучший. Достаньте мультук с оптикой, я вас мясом обеспечу.

– В геологии работал – была у меня тозовка… – вздохнул Алексей. – А знаешь, почему у спортивных винтовок ствол такой толстый и длинный?

– Не можешь достать мелкашку? – перебил его Алик, внимательно глядя в глаза.

– Здесь где ж я ее достану? В городе можно поспрашивать у знакомых. Приедет Ленька – поговорим. У него везде связи.

– Здесь не все?

– Есть еще один, – хмурясь, ответил Алексей. – Живет наездами, но человек нужный.

– Чернявый такой? – наигранно воскликнул Алик. – Наверно, его я встречал неподалеку в конце сентября?

Алексей качнул головой:

– Он светловолосый и уехал в середине лета.

Таня схватила Алика за руку:

– Потанцуем! – Вытащила его на середину зала, обернулась. – Малик, сделай что-нибудь повеселей… Ой, да ты совсем не умеешь танцевать. – Глаза ее лучились, как у проказливого ребенка. – Но танцы – это не главное. Мужчина должен быть страстным. – Она прыснула от смеха. – С тобой, наверно, шутки плохи: девушка подумать не успеет, кто такой, а уже соблазнена и обесчещена… Не руки, а лопаты!

Алик со спокойным лицом снял ее руку с плеча, нащупал пульс, как это делали воспитатели в детдоме, и, пристально глядя в большие зеленоватые глаза, спросил:

– Ты стреляла?

Пульс трепыхнулся, она вырвала руку.

– Дикарь!

– Откуда знаешь, как я встретил Аню?

– Да она же и рассказала! Пусти! – Скрылась за дверью кухни и вскоре вытащила оттуда Аню. – Танцуй со своим медведем, а я уберу посуду. Да будь осторожна, он мне ноги отдавил.

Сутуловатый, с густыми темно-русыми волнистыми волосами, которым могла бы позавидовать любая женщина, Алик чувствовал себя чистым и красивым. Аня послушно положила руки на его плечи. Близость женщины волновала. И верилось в то, что было осенью у озера, и не верилось. «Может быть, она придет ночью, – подумал Алик, в груди его защемило сладостно и тоскливо. – Какая путевая музыка у них…»

Первыми исчезли Виктор с Людой, потом Алексей поднялся наверх и не вернулся. Как-то незаметно пропала Аня. В зале погасили свет. Лишь угли в камине освещали деревянные лица идолов. Таня шепнула Алику: «Дай сигаретку!» – и ушла с Маликом, пряча ее в кулачке. Он остался в зале на пару с Сергеем. Сидели у тлеющего огня.

– Уютно у вас, – сказал Алик, прикуривая от уголька. – Хорошо, да надо домой. Не думал, что так задержусь, даже кошке лепех не оставил… А кто раньше в моей комнате жил?

– Леонид Иванович, – ответил Сергей и снял очки.

– Кто такой?

– В сущности, подонок! – бросил неожиданно резко. – Но вложил в строительство две тысячи. Как только отдадим долг – распрощаемся.

– А он на вас – донос! – ухмыльнувшись, поддел Алик.

– Побоится! – жестко произнес Сергей. И Алик подумал: «А черт знает этих очкариков, может быть, и он стрелял». Спросил ленивым голосом:

– Я не его встречал в конце сентября в Кудалау? Белобрысый такой, Лехой зовут…

– Леней! – поправил колонист. – В то время его здесь не было.

Камин затухал. Мрачнели, становясь таинственными, деревянные идолы. Разговор, которого хотел Сергей, не получался. Он зевнул и предложил:

– Не пора ли спать? Завтра поговорим! – Разворошил, разбив кочергой угли, выгреб их на жестяной лист и, распахнув дверь, за которую Алик не выходил, вышвырнул в снег. Из-за двери пахнуло холодом.

Алик лежал в чистой постели. Он уже не помнил, когда последний раз спал на белье: разве в медвытрезвителе и то без пододеяльника. Не спалось. Он курил, стряхивая пепел в спичечный коробок. А в голове прокручивалось: «Лехин, Танюхин, Сергея, Малика… Ленин? Ленькин…» Нет, он точно помнил «х». Виктор сказал тогда купцу: «Лехин друг» и этим напугал того до полусмерти.

Уснул Алик поздно, смирившись с тем, что Аня не придет. «Вот стерва!» – подумал, зевая. Проснулся от тихого стука в дверь. Вошла Аня, все такая же заторможенная и равнодушная, бросила на одеяло чистое полотенце.

– Все уже позавтракали, а ты спишь. Пойдем, накормлю.

Алик встал, надел трико, перекинул полотенце через плечо – спустился в зал. Опять тлел камин. За столом сидели Виктор с Сергеем, и о чем-то оживленно беседовали. Алик отметил про себя, что с ним Виктор никогда не разговаривает так азартно. Когда он вышел из умывальной – за столом никого не было, с краю стояла тарелка с завтраком.

Отворилась дверь в бревенчатой стене, показался краснощекий Алексей с охапкой дров, стряхнул снег с ботинок, вывалил дрова в корзину возле камина и, не раздеваясь, подсел к Алику.

– В электротехнике петришь?

Алик мотнул головой.

– Жаль. Но все равно, хочешь посмотреть электростанцию?

Алик хотел видеть все, что было за той дверью, по ту сторону Башни. Ведь именно оттуда стреляли. Дверь выводила в дворик размером в половину зала. Со всех сторон он был закрыт скалами – это была часть той пустоты, которую использовали для строительства дома. По стенам, в несколько ярусов, стояли клетки с кроликами. Квадрат неба над головой был затянут маскировочной сеткой. «Вертолетов опасаются!» – отметил про себя Алик. Сквозь скалу был выход в виде трещины шириной около метра. За ней расстилалась альпийская равнина с видом хребтов и скал, запорошенных снегом. Вблизи лежала ржавая лопата бульдозера, к скале приткнуты деревянные сани с цистерной, тоже прикрытой маскировочной сеткой. Видимо, в ней и был запас солярки, оставленный геологами. Здесь же, в балагане, пристроенном к скале, трещала чабанская переносная электростанция в полтора киловатта мощностью и отвратительно портила чистый воздух.

На высокогорной ложбине были видны борозды от вымерзших ручьев, которые текли здесь летом. По законам природы, вода должна была обойти скальный хребет, похожий на спину динозавра, и уйти к перемычке, а оттуда к озеру. Но колонисты прокопали арык и направили воду в искусственный водоем возле Башни. Из него по лотку вода подавалась на старательно замаскированное, большое, обмерзшее, дюралевое колесо. Рядом была выкопана и обшита изнутри досками камера с генератором. Видимо, весной здесь скопилось много воды, дамбу прорвало и поток хлынул в лавинный кулуар. Его-то и видел Алик с противоположного склона.

– Ну как? – не скрывая гордости, спросил Алексей.

– Так ведь не работает! – усмехнулся Алик.

– Зимой вода перемерзает. Приходится трещотку заводить, – махнул рукой в сторону работающей электростанции. – Ничего, со временем сделаем настоящую, еще и обогреваться будем электричеством, и поливать огороды.

– А где ваши огороды?

Теперь, наморщив маленький нос, рассмеялся технический руководитель колонии:

– Да ты прямо возле них Аньку сгреб.

Алик смущенно сплюнул на снег – все, все знали. А он торопливо ориентировался. От Башни по хребту в сторону каньона шел узкий скальный гребень, он заканчивался массивным скальным жандармом, скорее всего, разделявшим тот расщелок, к которому он шел, когда обстреляли в первый раз. Недурное место для стрелка – оттуда должны просматриваться все подходы к Башне. Но пройти по самому гребню было делом непростым, а сделать это незамеченным – невозможно. «И если там наблюдательный пункт, об этом должны знать все», – решил Алик. Но это никак не вязалось с той логикой, по которой его пригласили. Скорей всего, стреляли из разных мест, и стреляли случайно.

По вытаявшей кромке Алик с Алексеем обошли занесенную снегом ложбину, вышли к одному из ответвлений каньона. Здесь был обрыв, метров на десять отвесно уходящий вниз, впереди видны еще несколько распадков, по которым можно спуститься вниз, но они были далеко. Именно здесь был ближайший от Башни спуск. У обрыва из скалы торчал металлический прут арматуры.

– Мы с Маликом на всякий случай сделали этот ход покруче. Попотели, – пояснил Алексей. – Но теперь любопытные, вроде тебя, к нам без лестницы не поднимутся.

– Почему? – спросил Алик. – Ведь можно и в другом месте влезть на хребет.

– Можно, – подтвердил Алексей, – если знаешь, зачем идешь. А так… Бредет чудак, любуется красивыми местами, а впереди стена и что же, он будет возвращаться к устью каньона и подниматься другим ходом? Нет, конечно. Повернет назад, и все дела. Психология.

С хребта виднелась осыпь, возле которой Алика обстреляли в первый раз. Он вспомнил, как летел котелок. Отсюда стрелять не могли. Скорее всего, стрелок все-таки сидел на жандарме. Именно им заканчивался скальный гребень, похожий на спину динозавра.

Они вернулись к застывшему водяному колесу. Алик обошел Башню справа, перед ним открылось знакомое ущелье. Как на ладони, был виден его маленький домик, прилепившийся к скале. «Ну и устроились! – позавидовал. – Всякая сволота еще только к леснику подъезжает, а здесь уже все известно».

Вернулись они к обеду. Женщины накрывали стол. Аня была чуть оживленней, но все равно упорно держала дистанцию, хотя все колонисты с явным азартом подталкивали ее и Алика друг к другу. «Рвануть домой прямо сейчас, что ли? – раздраженно подумал Алик. – Если спуститься по кулуару, засветло можно успеть». В голову пришла дельная мысль, и он отодвинул тарелку.

– Ну, спасибо! Накормили, квасом напоили, помыли, обстирали – пора и честь знать.

– Живи! – предложил Сергей, поглаживая окладистую бороду. – Места хватает.

– Кошка у меня одна. Уйдет далеко от сакли – беркуты сожрут или рысь задерет… Да и траву резать надо… Каньоном, что ли, спуститься, – будто раздумывая, небрежно сказал и зевнул, внимательно высматривая лица мужчин. Колонисты будто не расслышали или не поняли его. Только Алексей хмыкнул и стал отговаривать:

– Намучаешься, там же много снега. И ради чего?

– Свиньи должны ходить, посмотреть надо.

– Как знаешь… Тогда уж гости до утра – день короткий… А то спустили бы тебя на лебедке на поляну, а там до дома рукой подать…

– Двадцать третьего декабря будем ждать к себе, – сказал Сергей. – У нас праздник.

После обеда Алик прилег, уснул. Очнулся в сумерках с тяжелой головой. Не для него такая жизнь. Утром Алексей вызвался проводить его до каньона, принес веревку и сбросил конец вниз. С ними пошел и Виктор, которого об этом попросил сам Алик: кто знает, не полоснет ли говорун ножом по веревке? Виктору он больше доверял. Они прощались на несколько дней. Охота на кабанов продолжалась.

– От нас твоя крыша хорошо видна, – сказал на прощанье Виктор. – Если срочно понадоблюсь, поставь на нее кастрюлю или ведро!

– Договорились! – протянул ему руку Алик.

Перекинув веревку через спину, отталкиваясь ногами от скалы, он быстро спустился и задрал голову. Двое стояли вверху, махали руками. Алексей начал выбирать веревку.

Каньон был удивительно красив – глубок, местами от одной до другой скальной стены было не больше двадцати метров. И снега здесь было не так уж много. Где-то под коркой льда клокотал ручей. Алик шел, внимательно осматриваясь, заглядывал в трещины скал, гадал, почему его не пускали сюда? Почему-то же не пускали? Он присел на поляне, где весной был обстрелян. Вспомнил, как стояла палатка, как летел котелок. Стреляли с жандарма. Теперь он в этом не сомневался.

К избушке Алик добрался в сумерках. Кошка была жива, мышкуя, даже толком не проголодалась, поскольку черствую лепешку грызть не стала, но встречала хозяина настойчивым мяуканьем, упрекая за долгое отсутствие. Запас продуктов был цел, по крайней мере, на месяц его должно хватить. Избушка быстро наполнялась теплом, грелась фляга с брагой, поставленной перед уходом. Вроде бы все хорошо, но тошно было на душе. Алик хорошо знал признаки тоски, подступавшей к горлу, легче переносил голод, захочешь жить – прокормишься, бывало, комбикорм просеивал и пек из него лепешки, на одном мясе жил неделями, предпочитал похмелье: как ни плохо, знаешь, что это пройдет. А вот когда вся прежняя жизнь кажется кучей дерьма, а будущая такой же кучей, которую предстоит сожрать, вот тогда по-настоящему плохо одному, даже в теплой избушке, в лесу, возле чистого ручья, с запасом продуктов на месяц и брагой-трехдневкой за трубой. Запить бы, загулять, и паскудная, безысходная пустота превратится в похмельные муки, а они все равно пройдут.

Слава богу, было чем утешиться. Он налил полную кружку, припал к ней губастым ртом. Холодная, терпкая жидкость легко вошла в нутро, затеплилась, отогревая душу. Заскучавшая кошка, мяукая, терлось спиной о резиновый сапог. Алик подхватил ее на руки, прижался щекой к пушистому тельцу и пробормотал вдруг:

– У, твари! Нашлись тоже… Жены у них не скандалят, мужики не грызутся…

– Алик все громче ругался, чувствуя, что хочет туда, в тот обманный мирок, сладко зовущий теплом, людской добротой и заботой о ближних, к Аньке, воспитанной, чистенькой, беззлобной…

Булькала кабанятина в кастрюле. Есть не хотелось. Алик наспех замесил тесто, комками наложил его на край плиты, абы как испечь. Опять налил в кружку.

– Чудотворцы! Траву не режут, не браконьерят – а живут на что? – продолжал ворчать заплетающимся языком. – Праздники у них! – Плюхнулся на нары, угодив задом в сковороду с белым жиром.

Помнил, пил, курил… Проснулся от дикого вопля кошки, будто ей наступили на хвост. Избушка была наполнена едким дымом, и только керосиновая лампа светилась далеким желтым пятном. Дым колко входил в грудь, разъедая легкие. Алик закашлял, подумав, что горит тесто. Тяжело встал, распахнул дверь, жадно вдохнул свежий воздух. Печь давно остыла. Выстыло и мясо в выкипевшей кастрюле. Тесто обуглилось и закаменело. Он присел на пол, свесив лохматую голову – не мог понять, откуда дым. Случайно коснулся матраса и отдернул руку: вата тлела. «Неужели уронил окурок?»

Алик выкинул в снег дымящийся матрас, залил его водой из чайника, закоченев, вошел в проветрившуюся избушку, ощупал со всех сторон спальный мешок – вроде бы не тлеет – залез в него, прижал к животу успокоившуюся кошку и уснул. А когда открыл глаза – еще в потемках, с тяжелой головой – ему вдруг стало страшно: осознал, что чудом остался жив и мог бы истлеть заживо. Встал, растопил печь, начал готовить завтрак. Надо было кормить кошку. Если б не она… Сгорел бы, закончив жизнь позорной пьяной смертью.

Новый день был теплым и солнечным. Алик выпил с утра полкружки браги, чтобы не прельститься продолжением пьянки, взял серп, мешки и пошел работать, чтобы побыстрей нарезать машину эфедры да закупить продукты, которые кончались. Установилась устойчивая ясная погода, Виктора все не было. «Хороши работнички, – посмеивался Алик, поглядывая со склона на Башню, – но как живут, как живут?!» – смущала душу поганенькая зависть. Остатки браги он перегнал на самогон при помощи ведра, казана и миски. Как-то заметил движение возле Башни, сунул за пояс серп, вынул из рюкзака бинокль. Со скалы спускался Виктор с ружьем и рюкзаком. Через полтора часа он подошел к склону, на котором работал чикиндист, и пронзительно свистнул.

Алик был рад встрече. Ему нравился этот здоровый, сильный мужик, спасший ему жизнь, но свист раздражал: за ним следили сверху, там знали каждый его шаг. Мало приятного ощущать себя на мушке пусть даже у хороших людей. Он не спеша зашил последний мешок, уложил его на осыпи, подхватил рюкзак и стал спускаться к реке.

– Что задержался? – протянул руку товарищу.

– Дела, – замялся тот.

– Понятно. У меня тоже. Сам видел: каждый день на склоне, шесть-семь мешков за выход. Рублей триста за это время заработал.

– Ого! Куда деньги девать будешь?

«Ты на что живешь?» – подумал, но не сказал Алик, только усмехнулся, показав побелевшие, отдраенные порошком и содой зубы.

На этот раз добыча досталась не сразу. Кабаны и свиньи куда-то ушли. Вставали охотники затемно, возвращались ночью. Виктор принес с собой кусок вареного мяса, но оно быстро кончилось. На макаронах и лепешках с сахаром уже к обеду чувствовалась усталость. А тут, по закону подлости, даже зайцы не попадались.

Только на третий день, после полудня, они вышли на свежий кабаний след. Часа через полтора высмотрели, где он пасется. Красться на выстрел было поздно.

Домой шли медленно. Виктор попытался вырваться вперед на своих длинных ногах, но Алик его осадил, сказав, чтобы шел хотя бы метрах в десяти сзади, а сам внимательно рассматривал в бинокль склон, долину реки, подолгу топтался на месте, что очень раздражало его спутника, спешившего к печке. Но Алик увидел в реке марала, стоящего посередине не застывающего русла. Он подумал сперва, что рогач переправляется на другой берег, и чуть не потерял к нему интерес, но вдруг что-то мелькнуло у самой воды. Алик присмотрелся. Белогрудый волк, опустив голову и хвост, вышел на берег, упал на открытом месте в песок. Марал же остался на середине реки.

Подзывая товарища к себе, Алик махнул рукой Виктору, стоявшему на ветру с хмурым лицом, протянул ему бинокль, указывая вниз:

– Трехлинейку бы с оптикой… Не подойдет вам маралятина вместо кабанятины?

– Зачем? – не понял Виктор.

– Это ко мне в любой день инспекция может залезть в кастрюлю, а вам чего бояться?

– Марал? – удивленно пробормотал Виктор замерзшими губами.

– Кажется, больной: брюхо какое-то ненормальное. – Алик снова взял бинокль, сел, закурил. – Хрюшу еще добывать надо, а тут верное мясо…

– А что не пойдет? – веселея, пробормотал Виктор. – Мы поможем маралу безболезненно погибнуть, а волкам побыстрей добыть пропитание и честно с ними поделимся…

– Идет? – плутовато рассмеялся Алик.

Виктор пожал плечами, кивнул, соглашаясь. Когда они спустились к реке, солнце уже зашло за гору. Зимой сумерки недолги. Излучина реки, где волчья стая терпеливо ждала свой ужин, скрылась за полосой пойменного леса. Охотники вышли к намеченным ориентирам. То ли они ошиблись, то ли марал поднялся выше по течению, но они оказались ниже, чем надо. Прячась за кустами и деревьями, стали подбираться на выстрел к добыче. Справа из кустарника выскочил волк, не оборачиваясь, огненной искрой, пронесся вдоль берега. Виктор даже ружье не успел вскинуть – он бесшумно исчез. Охотники, пригибаясь, пробрались к поваленному дереву. Виктор положил стволы на ветку.

Марал, настороженно поглядывал на берега реки, не находя там волков, и осторожно вышел на галечник прямо на стрелка. Виктор выстрелил пулей по лопаткам. Рогач поднялся на дыбы и рухнул на землю. Виктор опустил было ружье, но зверь вскочил и бросился в воду. Охотник с двустволкой наперевес выскочил из укрытия. Беспомощно кося на него круглым глазом, марал поплыл по течению. Виктор выстрелил, не целясь, прямо в этот глаз, где последний раз полыхнула искорка жизни и надежды. Туша застряла среди камней на перекате. Черпая сапогами студеную воду, Алик бросился к ней и потянул к берегу. Товарищ аккуратно положил ружье на гальку, осторожно вошел в воду, насколько позволяли сапоги, ухватился за копыто и стал помогать вытягивать добычу.

На задней ляжке марала была большая зализанная рана. Живот был странно подтянут. Мокрая туша производила брезгливое впечатление болезненности.

– Ведь доброе дело сделали, так? Только облегчили гибель, – тяжело дыша, говорил Виктор и брезгливо стряхивал с ладоней колючие шерстинки.

Алик сплюнул, морщась:

– Брюхо вскроем – узнаем, болен или ранен.

Они вернулись к избушке затемно, хорошенько прожарили мясо. Алик развесил мокрые портянки возле печи. Виктору все мерещился темный круглый глаз, а в нем мерцание слабеющей надежды – выжить. Он рассуждал вслух, подбрасывая дрова в печь:

– Выходит, мы с волками участвовали в одной охоте, а значит, гармонично живем в природе?

Алик плутовато захихикал, глаза его превратились в азиатские щелки:

– Честно – нечестно! Заявится инспекция – будем доказывать свою честность: как самые гнилые браконьеры убили, вырезали лучшие куски и бросил остатки. – Его веселила щепетильность компаньона.

– Волки ночью должны поработать над тушей, – возразил Виктор.

– Они кинулись вверх по реке, там тоже наши следы. Сзади выстрелы. Подумали – облава и до сих пор бегут. Надо бы столкнуть все, что там осталось, в воду. – Алик зубами оторвал кусок мяса с кости и подумал, что теперь, кем бы ни был Виктор – не донесет, не вложит.

Рано утром колонист затопил печь и вылез с биноклем на склон. Вернулся он опечаленный – остатки марала лежали нетронутыми. Браконьеры молча позавтракали, прихватили на обед по большому куску мяса, вернулись к остаткам туши. Алик проверил волчьи петли в лесу, прошел по следу стаи. Ночью волки сделали большой круг, обошли лес и отправились в гости к леснику, у которого много скота. Остатки марала, не пригодные для еды, он тайком столкнул в воду – не хватало, чтобы инспекция нашла их неподалеку от избушки. Алик не стал говорить об этом Виктору: пусть интеллигент тешит себя, что можно жить в добрососедстве с волками и инспекторами. Вечером они договорились охотиться на волков вместе. Зима выдалась снежная, петли проверять надо часто. Алику нужен был помощник, Виктору – деньги.

Маралятину они переправили колонистам, Виктор вернулся к ним. Прошла неделя. Алик сходил в село, дал телеграмму в контору, чтобы прислали машину, зашел в сельскую библиотеку и нашел много интересных книг на русском языке, которых здесь не читали. Библиотекарша радостно записала его в читатели и выдала книги под обещание когда-нибудь прописаться в ауле.

На последние деньги он купил чая и сигарет. Резать траву не хотелось, мясо было. Пару дней он провалялся в избушке, с интересом читал. Машины все не было, и он уже собирался сходить к колонистам – его ведь приглашали.

Алик выстирал портянки, вынул из мешка одежду, в которой ездил в город, наварил каши для кошки: кто знает, на сколько дней придется задержаться. Наложил кошачью еду в банку из-под тушенки, поискал, куда бы еще вывалить, вытряхнул в свою миску и поставил ее на нары. Вроде все было собрано. Он посидел, подумал и сунул в рюкзак восьмисотграммовую флягу с самогоном.

В полдень Алик был возле елки, откинул хвою, нажал на выпуклый холодный пластик, снова замаскировал. На скале кто-то показался, кажется, Малик, увидел его, поднял руку, исчез и появился снова, размахнувшись, бросил шнур. Алик поднялся к упавшему концу, выбрал трос, пристегнулся, дал знак – готов! Трос стал выбираться и потащил его вверх, оставалось только упираться ногами в скалу.

Малик подал ему руку, помог освободиться от беседки.

– С прибытием, охотник! – крикнул Алексей, возясь возле лебедки. – Газеты не читаешь?.. А жаль: по радио такое говорят – жить хочется. Глядишь, скоро рассекретимся.

На этот раз Алика встречали, как своего. Он вошел в зал и сбросил сапоги. Застучали неторопливые шаги на лестнице, сверху спустилась Аня в шортах и в отглаженной рубашке. Глаза ее слегка блестели, движения были то порывисты, то заторможены. «Неужели поддатая?» – подумал Алик.

Она положила руки ему на плечи, не обняла, всего лишь придвинулась, мимолетно коснувшись свежей рубашкой и чистой кожей его пропахшей дымом куртки. Что-то несбывшееся заныло под сердцем, но он подумал, с привычной волчьей настороженностью глядя в ее глаза: «Спиртным не пахнет… Колес наглоталась, что ли?»

– Дымом, а табаком пропах… Хочешь ванну?

– Хочу и ванну, – улыбнулся Алик. Хотел сказать: «И ванну, и Анну», но не решился.

– Что это на тебе? – чуть капризно спросила она.

Алик опустил глаза. На его ногах были коричневые женские чулки, зашитые черными нитками по носку. Он выставил ногу.

– Женские чулки по семьдесят копеек. Стирать не надо. Отрезал грязную часть, зашил конец, и порядок: они же длинные, на месяц хватает.

– Ужасно! Раздевайся. Я все приготовлю.

Подошел Сергей в одних трикотажных штанах. Его глаза без очков были беззащитны и добры.

– Рад видеть. Надеюсь, на этот раз удастся поговорить.

Когда Алик, мокрый и растрепанный, вышел из ванной, Сергей, уже в косоворотке, подхватил его под руку, повел за собой. По лестнице опять спустилась Аня. Сергей крепче сжал локоть гостя:

– Он мне нужен на полчаса, не больше. После ужина Алик твой. Пожалуйста!

Сергей пропустил его в ту же комнату, где он провел две ночи в прошлый раз, сел на застеленную одеялом постель, заговорил медленно, обдумывая слова.

– Ушел от нас и, конечно, подумал – развлекаются чуваки?!

Алик чуть пожал плечами, поняв, что о нем здесь много говорили:

– Сейчас не помню, о чем думал.

– Итак, кто мы? – ровным мягким голосом заговорил Сергей. – Община. Колония. Или вообще группа, которой нет названия. Разве это важно?! Все мы чувствуем, как что-то меняется в мире и в нашей стране: теряются связи с близкими людьми, связи с матушкой-природой. Я, например, верю, что, уходя от общества, мы не обособились от него, потому что надеемся указать путь к спасению другим людям, он – в единении. А единение, если хочешь, это любовь: и братская, и супружеская. Семья, конечно, прекрасно, но она разрушает общину. Человеку, чтобы выжить, превыше всего нужен круг близких, надежных и любимых людей. Так было от сотворения мира, и только последний век все разрушил… Верней, некто старательно стремился к этому. Еще будучи студентом я понял кто и для чего… Но об этом потом.

Мы, не разрушая семьи, превыше ее ставим общину. Иначе и быть не может. Мы допускаем даже временный обмен женами, совместное воспитание детей… Так было встарь, не мы это придумали…

Алик, слушавший заумные речи с невозмутимым лицом, не выдержав, хмыкнул.

– Желательно без сексуального контакта, – добавил Сергей голосом, уже слегка сбитым с прежнего тона.

– На кой черт тогда меняться? – откровенно рассмеялся чикиндист.

– Объясню, – запальчиво заговорил Сергей, тряхнул лохматой головой, и в глазах его появился упрямый холодный блеск: – Чтобы не было порабощения личности мужа женой, жены мужем и все работали бы не только на личный интерес! Через сотни лет, другими, повзрослевшими и разочарованными нынешней цивилизацией, мы возвращаемся к родным, вечным пенатам: к культу земли, солнца, обнаженного тела, к культу рождения и зачатия жизни… Ты опять усмехаешься, думаешь, игра?! Может быть, для нас так. Но мы лишь гумус, на котором вырастет новое поколение. Результат – наши дети. А общинная любовь, единственно подлинная и разумная, ведет к природе-матери, которая через нас обретет живую душу, сердце, разум и только нашими руками может восстановить и спасти себя.

Убийство – грех, но мы не отрицаем разумное убийство – охоту, если разумно, при крайней необходимости убивать животных. Ты дольше нас жил среди природы, знаешь ее, ты на голову умней нас в этом деле и потому ты нам нужен.

– Я школу и ту не закончил – гепетеушник, – усмехнулся Алик. – Мало что из твоих слов понял… Но ты интересно начал про контакт, про жен! Несколько раз брал баб в горы, уже два года как зарекся. Последняя сильно бухала, но бичовка была, что надо.

– Не подошла? – смущенно спросил Сергей, гадая, язвит гость или говорит от души.

– Подлюшничать стала. Я как человек сразу поставил условия: плачу сотню в месяц за поварские дела и стирку. Любовь и продукты – бесплатно. Хочешь заработать на эфедре, все, что нарежешь – твое. И двадцать процентов с продажи шкур. Так она пару куниц продала, деньги пропила и заявляет: «Женись, или заложу. А тебя за браконьерство посадят». Говорю: «Ты же сама причастна, шкуры сбывала». А она: «Я – женщина, меня пожалеют, а тебе хана».

Алик помолчал с усмешкой. Сергей поймал его взгляд и снова не понял, серьезно говорит гость или разыгрывает.

– Вывел ее на перевал, помог надеть рюкзак, дал пинка под зад, любовь кончилась… Так что насчет насилия я хорошо понимаю.

Сергей долго молчал. Думал. Алик закурил. Колонист поморщился от дыма, тряхнул лобастой головой, заговорил уверенно:

– В сущности, ты стремишься к тому же, к чему и мы, только определяешь границы в отношениях людей договором, а не традицией. Ты идешь к цели принципиально иным путем – путем индивидуализма. Поживи у нас, возможно, поймешь, что между нами много общего… И не хвались своими восемью классами. Образование – дело наживное. К тому же оно у тебя есть, только иное.

Сергей встал:

– Не все сразу… Еще поговорим. Пойдем вниз, нас ждут.

Ближе к полуночи в скальном дворике развели костер. Дети уже спали, взрослые расселись вокруг огня. Алик привычно вытягивал к нему руки с толстыми мозолистыми пальцами. Анна молча сидела рядом. Отблески огня метались по мрачным выступам скал. Красными угольками светились глаза кроликов за сетками клеток.

Обнявшись, сидели Виктор с Людой. Алексей, без жены, оставшейся с детьми, шутливо жался к Тане, что-то нашептывал ей на ухо. Она насмешливо прыскала в меховой воротник тулупчика. Малик, с торчащими из-под шапки наушниками, смотрел на огонь слепыми глазами, гонял про себя какую-то мелодию и качал головой. При Алике он почти не разговаривал, был вежлив и улыбчив, но сторонился всяких попыток наладить дружеские отношения, хотя по внешности был таким же полукровкой. Фляга с самогоном приятно холодила живот. Алик шагнул в темень, сделал пару глотков, сел на прежнее место, шепнул на ухо Анне:

– Пить будешь?

Она почувствовала резкий запах и неприязненно отпрянула:

– Фу!

В одиночку Алику пить не хотелось – не для того тащил сюда флягу. Он повернулся в другую сторону к Тане, шепнул ей:

– Бухнешь?

– А есть? – шепотом отозвалась Куколка, едва не коснувшись губками его уха. – У нас сухой закон.

Алик взял ее ладошку, сунул себе за пазуху, где лежала потеплевшая алюминиевая фляжка. Таня, с озорными огоньками в глазах и лицемерно скучным лицом, переждала полминуты, не отвечая на шутки Алексея. Потом встала:

– Принесу чайник! Алик, пойдем, поможешь!

На кухне она вынула из шкафа две чайные чашки. Алик до половины наполнил их самодельным напитком.

– С наступающим!

Таня сделала глоток, другой, сморщилась, передернула плечиками:

– Какая гадость! – просипела перехваченным спазмом голосом. – Шампанского бы или водки… И покурить. Ладно, потом. Только ты никому, – вытаращила и без того огромные глаза.

Они вышли к огню со своей маленькой тайной, сблизившей их. Горел костер, и падал снег. Не видно было неба, затянутого маскировочной сеткой и снежной пеленой. Сергей, в овчинном полушубке и высокой цигейковой шапке, какие вышли из моды, когда Алик был еще в детдоме, держал бубен на коленях. Его пальцы постукивали по тугой белой коже, издавая гулкие таинственные звуки.

– Солнце ушло в дальние дали, и закончился год, чтобы начаться снова: любой конец есть зарождение начала!

– Маленькая поправка, – азартно перебил его Алексей. – Солнцестояние есть момент времени, в который солнце проходит по небесной сфере либо через самую северную, либо через самую южную точку эклиптики, что-то плюс-минус около двадцати трех с половиной градусов…

Делая вид, что не расслышал, но с приметным раздражением Сергей продолжал:

– Прошел еще один год нашей жизни в горах и начнается следующий. Что принесет он? Нам нужен обильный урожай и дети. Без детей, которых мы должны вырастить и пустить в мир, наши начинания бессмысленны…

– А наша свободная жизнь – эйфория на высоте две тысячи сто три метра? – опять вмешался Алексей. Повернулся к Алику: – Эй, сын леса? У тебя большой опыт: свобода – это эйфория?

– А что это? – спросил чуть захмелевший чикиндист.

Алексей объяснил.

– Нет! – замотал головой Алик. – Свобода – тяжелый труд, риск, это когда тебя каждый мент хочет унизить и растоптать. Короче, как в драке, когда бьют, а ты знаешь, что никто не поможет.

– Ты говоришь об одиночестве, а не о свободе, – возразил Сергей.

– Тут не докажешь. Все равно как домашняя и дикая свиньи будут спорить, кто свободней. Домашняя скажет: кому мозги пудришь, у меня гарантированный срок жизни, а тебя и сосунком могут сожрать; мне не надо каждый день думать о брюхе, о ночлеге, я сплю в тепле… Каждому свое, как тут докажешь.

Виктор улыбнулся, взглянув на Алика, и что-то шепнул Людмиле. Алексей рассмеялся:

– Ой, молодец! Мы тут спорим месяцами, а ты нам мозги вправил и сразу все объяснил.

– Бр-р! – передернула плечами Аня. – Кому нужна такая свобода и для чего?

– Чтобы быть вольными и жить, – робко и неуверенно обнял ее Алик, стараясь не дышать.

– Алик! – возмущенно вскочила Таня. – Думала, хоть ты не болтун. Как вы все мне надоели. Давайте включим музыку и потанцуем.

Ее муж сбросил лопухи наушников, переспросил, чего от него хотят, и с радостью объявил:

– Вынесем колонки! Один момент, я сам все сделаю.

– Алик, пойдем со мной, – потянула его за руку Таня. Они опять оказались на кухне.

– Что от мужа прячешься? Зови! – Алик тряхнул флягой и снова разлил на две чашки.

– Это он не будет пить. Водку бы. И вообще… Прибереги. На двоих в самый раз.

В распахнутом тулупчике она выскочила во дворик, бросила горсть снега в лицо Алексею, схватила бубен, закружила вокруг костра, споткнулась, упала, хохоча.

Сергей схватил ее за руку:

– А ну, дыхни!

Таня задергалась, вырывая руку:

– Пусти, дурак!

И тут выстрелом в тишине прозвучала пощечина. Таня пискнула, бросилась, целясь ухватить Сергея за бороду, он оттолкнул ее. Она осела в снег под окном, но тут же вскочила и юркнула за дверь.

Сергей сел. Руки его дрожали, лицо было бледным и смущенным.

– Я всегда говорил: пьянство и община несовместимы. Мы погубим и себя, и идею. – Голос его срывался. Эти слова предназначались для Алика.

Недобрая усмешка расплылась по лицу Виктора.

– Так что ты там говорил про свободу личности? Лучше всех знаешь, как сделать нас счастливыми? – И вдруг с кошачьей ловкостью метнулся к распахнувшейся двери. В проеме стояла Таня с обрезом. Тот самый – узнал Алик. Прогрохотал выстрел, завизжала дробь, рикошетя по скале, размазываясь по ней. Алик пригнулся, телом прижав к земле Анну. Сверху лавиной обрушился снег, накопившийся на маскировочной сетке.

Алик поднял голову, стряхивая его с волос. Грохот выстрела еще звенел в ушах. Сергей, белый и припорошенный, дрожащими руками искал на лице очки. Его жена с воплем бросилась на Татьяну и наткнулась на Виктора, держащего обрез за теплый ствол.

– Повеселились?

– Повеселились! – громко и спокойно сказала Людмила. Встала, прямая, гордая, отстранила мужа от двери.

– Она могла тебя убить! – в истерике билась жена Сергея.

Алик, довольный устроенным скандалом, тоже оставил костер, вошел в зал следом за Анной, выскользнувшей у него из-под руки, встал возле погасшего камина. Не замечая его, вошел Виктор, мягко вскарабкался по лестнице на второй этаж.

Алик придвинул табуретку, сел. Остро пахло теплой золой. Хмель проходил, в ушах все еще звенело. Лишь мгновение при свете костра он видел Татьяну с обрезом, но уже по тому, как она его держала, как поднимала, прицеливаясь, бросался в глаза навык к оружию. «Неужели Куколка?»

Алик встал, поднялся в свою комнату. Здесь было тепло и уютно. Под абажурчиком из блестящей жести горела маленькая лампочка. Во фляге булькало, меньше половины. Алик поискал глазами посуду, открыл шкаф. Надписи на планке не было, но приметен след от скобления.

В дверь постучали. Он сунул флягу под подушку, открыл и, разочарованно вздохнув, пропустил Татьяну.

– Анку ждал! – то ли спросила, то ли заявила она, и в глазах ее полыхнул высокомерный холодок. – Анка – натура тонко чувствующая, глубоко переживающая, это только я могу все терпеть. И вообще, – ухмыльнулась подкрашенными губами, – не придет твоя Анка, у нее… мигрень… У тебя что-нибудь осталось?

Алик вытащил из-под подушки флягу, тряхнул ей возле уха.

– Стакан бы?!

Татьяна вышла и вскоре вернулась с кувшином напитка, с пухлой лепешкой и двумя чайными чашками.

Алик, посмеиваясь, разлил по ним остатки самогона.

– А ведь могла замочить гуся, как пить дать!

Татьяна плутовато улыбнулась, веселое настроение возвращалось к ней:

– Пугнула бы, и все дела. А ты уже подумал, что я зоолого-патологический убийца. – Она помолчала, держа чашку в руке, кокетливо вздохнула:

– Все вы, мужики, сволочи! Если бы не Файка да не Витька, он бы у меня на коленях просил прощения.

– Будто вы, бабы, не сволочи? – чокнул чашкой о чашку Алик.

– За сволочей, которые хотя бы не прикидываются альтруистами!

Алик выпил, крякнул, отщипнул кусочек лепешки.

– Я не все заумные слова знаю, институтов не кончал?

– Это вроде Сереги. – Таня тряхнула милой головкой. – На словах – сама любовь, на деле – сам видел… Неудачники любят поучать и воспитывать.

– Веселая у вас компашка. Сначала казались такими правильными, как богомольцы, а потом – как все. Меня не удивишь. Жизнь потерла. Сызмальства коллективизма хлебнул. В летнем саду, бывало, кино гонят – надо успеть место на дереве занять, значит, остаешься без ужина. Ночью придешь, есть хочется, полезешь в хлеборезку, а там воспитатель. И по морде тебя твоим куском: у кого воруешь, у себя воруешь, тебя народ кормит-поит, а ты? Потом нагребет нашей же жратвы полную сетку, тебя подзовет: «Отнеси ко мне домой!» – И твою же конфетку тебе за работу.

Мы тоже, как и вы, жили дружно, одной семьей, – криво усмехнулся. – В седьмом классе я подрался с дружком, тот разорался: «Да ты нерусский, я видел твои документы». Я ему не поверил, а потом узнал – и вправду не Константинович, а Кошибаевич. Паспорт получал, думал-думал: ну, кто я! Поставил в графе прочерк, мне написали – «русский».

Все это Алик рассказывал с умыслом, хитрил, поглядывая на «куколку», пытался навести разговор на внутренние их раздоры.

– Мне б твои проблемы, – вздохнула она. – Чепуха все это… Все люди – братья, все от обезьян. У Малика отец обрусевший казах, мать – хохлушка. Все устроится, и будет Анка твоя. Она у нас без пары – вот и мутит воду…

– Не такая уж чепуха, – скрипнул зубами Алик, – я пятый пункт тонко чую, не то что вы – не кызылбаши.

– А это кто? – спросила Татьяна.

– Советские… Строители коммунизма…

– И чем это плохо?

– Вам, чистым, не понять, что такое быть без рода без племени. – Он резко мотнул головой и спросил вдруг: – Стрельбой занималась?

– Кто, Анка? – Кукольные глаза в пушистых ресницах метнулись по стене, по потолку и вернулись к Алику в своей прежней ясности, с запрятанной в глубинах холодной насмешкой.

– Соблазнить тебя вместо Анки, что ли? Или не надо? – притворно зевнула она, игриво потягиваясь.

– Спросила бы, захохочу ли с тобой? – усмехнулся Алик. – Шибко не люблю, когда за меня решают и это.

– Да?! – Откровенно кокетничая, придвинулась к нему Татьяна, коснулась плеча грудью, не мигая посмотрела в глаза. – Неужели? А я всегда думала, что это мы, женщины, за вас все решаем…

Что-то предательски дрогнуло в душе: дурное желание, глупая ли надежда. И эта растерянность отразилась в его звериных глазах: светло-коричневых, почти желтых.

– Запросто! – оттолкнулась от него Таня, заметив эту слабинку. – Только не хочется… Да и спать пора! – Рассмеялась вдруг, встала и вышла за дверь.

Утром постучали. Алик сел в постели, кашлянул, морщась от сухости во рту.

– Заходи, чего там! – зевнул.

Вошел Сергей. Длинные волосы и борода были аккуратно расчесаны.

– Спустись, пожалуйста, к завтраку. Это очень важно, по крайней мере для меня.

За столом сидели все, даже Борька с Глебкой, и как-то странно улыбались. Алексей о чем-то тараторил, веселил народ.

– …А как еще баб воспитывать? Намочить лозы с осени, спустить штаны или задрать юбку да по голому заду: мол, люблю тебя, милая, потому и деру, чтоб лучше стала… Мне, может, каждый вечер выпить хочется.

Алик присел с краю, Сергей поднялся:

– Я был не прав. Ты, Таня, прости меня. Больше такого не повторится. Не знаю, что на меня нашло.

– Квиты! – захохотал Алексей. – Чуть не пристрелила мужика. Фая, ты мужнины штаны проверяла?

Сергей жалко улыбнулся.

– Я был не прав, но и сейчас скажу: если в нашу жизнь войдет спиртное – лучше сразу разбежаться, чем ждать развала… – И к Алику: – Ты человек новый, у тебя свои привычки… Мы всегда, конечно, рады видеть тебя, но не приноси больше спиртного.

Ведь прекрасно жили до вчерашнего дня. Разобраться – всему виной алкоголь, и только он… – начал было с прежним азартом заводиться Сергей и умолк, будто натолкнулся на преграду. – Ты прощаешь меня, Таня?

Она непринужденно кивнула, рассмеялась:

– В следующий раз распустишь руки – не промахнусь!

– Договорились!

– Целоваться! – закричал Алексей.

За столом смеялись, стучали ложками, ладонями, кулаками:

– Це-ло-ва-ть-ся!

И даже муж Тани, Малик, что-то возбужденно говорил, улыбался, но его черные глаза попыхивали холодком. «Что-то держит на уме, – подумал Алик, тайком наблюдая за ним. – Наверное, припас камушек за пазуху».

Он им не верил, но после вчерашнего ночного разговора с Татьяной ждал не такой развязки, даже зевнул от тоски и подумал, что надо сматываться. Спроси его – с какой целью явился? Сказал бы – звали! Но самогон, веревка, бинокль в рюкзаке – все было не случайно и обратный путь вычислен. Давали о себе знать азарт и любопытство, развитые за долгие годы жизни среди природы. Снайпер был одной из загадок, которой пока не было объяснения, и оттого Алику было как-то не по себе, будто заноза сидела под кожей.

Он напомнил Виктору об уговоре охотиться на пару, проверять петли и капканы по очереди. Через несколько дней колонист должен был начать свой первый самостоятельный обход. Алик же стал собираться домой. Обратный путь был выбран за «Спиной Динозавра» к перемычке, затем через хребет. Он вышел на перемычку. День был ясный, свежий снег и солнце слепили глаза. Колонисты с детьми отправились наряжать живую елку на склон. Они не рубили деревьев.

На перемычке Алик бросил под себя рюкзак и стал осматривать в бинокль крутой склон гребня. Это была почти отвесная стена, а верх покрыт сугробами. Пробраться к жандарму тайком показалось ему делом немыслимым. Или… Стрелок шел по гребню у всех на виду, следовательно, о нем должны знать все.

Алик выбрался из ущелья в долину реки и сквозь шум воды услышал рокот машины. На всякий случай он слегка изменил маршрут, направляясь прямиком к скотопрогонному мосту, на котором были сложены мешки с эфедрой, и не ошибся. Машина выползла на заметенную снегом дорогу и остановилась. Шофер, заметив чикиндиста, даже не стал сигналить, высунулся из кабины.

– Повезло, что ты уже здесь, ночевать не придется. Мигом загрузимся – и назад! К полуночи будем в городе.

Возле моста шофер заскочил в кузов, стал швырять на снег связки мешкотары. Последним перекинул через борт тяжелый, перетянутый веревкой мешок.

– Это тебе, хлеб!

– Вроде не просил?! – подхватил тюк Алик.

– Сосед заказывал. Мимо проезжал, а его уже нет: в город смотался на праздники… Возьми, сухарей насушишь. Не везти же обратно.

Алик перетаскал мешкотару под мост, в сухом месте подвесил мешок с хлебом. Надо было сходить в избушку и накормить кошку, но шофер поторапливал – боялся ехать через перевал в темноте. «Не сдохнет», – подумал чикиндист. Одет он был по-городскому – для Анки старался. Документы при себе. Вдвоем они быстро загрузили машину и выехали в город.

Все было как всегда: первое ослепление разрисованными новогодними витринами, конфетти и серпантином, желание слиться с праздничной толпой. И снова город, равнодушно обнюхав чужака, швырнул его на обочину сияющих проспектов. Алик вернулся бы на участок через неделю, но нужно было разделаться с бумажными делами.

Второго января он явился в контору за новым договором: нижняя губа его была разбита, под глазом красовался синяк, другой глаз и вовсе заплыл. Алик толкнул дверь управляющего, но там теперь была бухгалтерия. Индеец переехал в самую большую и светлую комнату. Против входа в его новый кабинет стояла мебельная стенка с пустующими книжными полками, на которых вкривь и вкось – все те же книги Ленина, Уголовный и Гражданский кодексы. В углу – тот же старинный сейф, на нем, как положено, портрет вождя. За полированным столом сидел сам Индейкин, без бороды, в новом костюме, с синяком под глазом.

– С Новым годом, Алик, хрен моржовый! Что тебе подарить? – толкнул через стол пачку «Беломора» – Вижу, погулял на славу!

Алик сел, устало вздохнул:

– Все, что хотел, получил: по-свински напился, подрался, побывал в вытрезвителе… Все в три дня и за шестьсот рублей.

– Да… – откинулся на спинку кресла Индеец. – Талант… Ну, поделись, куда деньги деваешь?! Да за шестьсот рублей в лучшем ресторане, с юными шлюшками, через гостиницу… Еще бы шампанским похмелили и на такси в контору привезли…

– Чем делиться? – хмуро пробубнил Алик, трогая пальцем коросту на губе. – Стою на остановке при деньгах, почти трезвый, встречаю корешка по службе в армии. Взяли по одной, пошли к нему домой, только сели – вламываются его друзья. Что там литр на всех – дал денег на пол-ящика. Только разгулялись, заявляется такой, весь из себя, пальцы гнет, щеки дует, сигареты – и те стреляет, говорит – блатной на общаке в Семипалатинске. Компашка слушает и удивляется. Бухнули еще. Я присмотрелся, у него мушки наколоты, ну и потребовал – покажи-ка портачки на спине. Сдается мне, у тебя там голая баба, а я, благородный бухарик, с тобой за одним столом, да еще угощаю. Потом дрались. Очухался в вытрезвителе. Говорят, на улице подобрали… Да, что об этом. Ты-то как «фонарь» заработал?

– Пускай не лезут! Налаживал деловые связи… Поскользнулся, упал… В райком звоню, говорю, не могу больше на такой работе: что ни достань, везде пить надо. Сопьюсь! А мне говорят: вылечим, потом выгоним. – Индеец вскочил, раскланялся: – Здрасьте, Марья Ивановна. С праздничком, здоровьица вам в Новом году!

В дверях стояла пожилая уборщица с ведром и шваброй.

– Бок болит, – пожаловалась с серьезным видом.

– Так отлежались бы, тут я и сам могу подмести…

Затем в кабинет влетела полная женщина в очках и собольей шапке.

– Александр Васильевич… Безобразие! С утра в слесарке пьют. – Боком меж стульев она стала пробираться к телефону. – Я им сказала, вызову милицию.

Глаза управляющего строго блеснули.

– Кто? – спросил.

Женщина-бухгалтер назвала фамилии старых чикиндистов. Индеец выслушал и с важностью продекламировал:

– Сходите в столовую, купите закуски и отнесите… Надо помнить, за чей счет мы с вами получаем зарплату.

Бухгалтерша разъяренно выскочила из кабинета, а управляющий с чувством исполненного долга опустил голову и стал заполнять договор, бормоча под нос данные из паспорта чикиндиста.

– Выгонят тебя! – серьезно сказал Алик. – Хорошо еще, если не посадят. Гляжу, вокруг уже торговая чернота вьется, из шашлычников набирал их, что ли?

Управляющий поднял бритое лицо с лиловым синяком. В глазах мелькнул фанатический блеск:

– Зато к любому чикиндисту приду, скажу – обнищал, дай, на твоем участке машину эфедры нарежу – не откажет. Никому из своих плохого не сделал.

– Да уж, – придерживая пальцем разбитую губу, криво улыбнулся Алик. – С твоего кресла на волю еще не уходили.

– Буду первым! – отрезал Индеец и протянул договор, закрепляющий за Аликом участок на следующий год.

От последнего казахского села в долине реки почти до лесного кордона Алик доехал на попутной машине – в новом году ему везло. До избушки оставалось часа три ходьбы. К тому же колею машины, вывезшей эфедру, еще не замело, идти по ней было легче, чем по сугробам. Засветло он добрался до моста и, наверно, в этот день не полез бы под него за оставленным хлебом, но увидел на снегу странные следы: ни куница, ни белка… Следы вели под мост. Алик сбросил рюкзак и заглянул туда.

– Мяу! – раздалось из полумрака.

– Кис-кис! Ты, что ли?

Кошка вылезла из-за бревен на свет, отчаянно заголосила с обидой и укором. Алик протянул руку, подманил ее:

– Иди сюда, иди! Ну, не ори, бичовка… Всего-то чуть больше недели посидела одна.

Он сунул кошку за пазуху, удивляясь, что она ушла от дома так далеко. Хотел прихватить пару булок мороженого хлеба, но мешок был пуст, а в нем продрано отверстие диаметром как раз по кошке.

– Ничего себе! – Алик удивленно вытряхнул на снег последние крошки, заглянул в круглые кошачьи глаза, ощупал живот. – Пятнадцать булок схавала. Да куда в тебя влезло?

Он спустился к воде и тут нашел множество следов, незаметных сверху. Кто только ни подкармливался из мешка: и мыши, и сороки. Приходили горностаи.

В избушке было холодней, чем под открытым небом. И все же Алик не стал сразу разжигать промерзшую печь, сел на нары, закурил – наконец-то был дома.

Темнело. Жарко потрескивала печка, светила керосиновая лампа, булькал в кастрюле последний, иссохший и вымерзший, кусок маралятины. Кошка, успокоившись, свернулась на спальном мешке и громко мурлыкала, время от времени поднимала настороженную голову, отрывисто мяукая и содрогаясь после пережитого. За стенами холодало. Яркие звезды высыпались на черном небе. Алик выходил на крыльцо, задирал голову к Большой Медведице, заглядывал с мороза в свою теплую конуру с мерцающей лампой, на душе было покойно и радостно.

Широким ножом он накрошил в миску принесенного лука, залил его кипящим бульоном, лезвием зацепил из кастрюли кусок мяса. Суетливый и скандальный город был далеко, визит вспоминался как что-то давнее и ненастоящее.

Через день Алик собрался на охоту – проверить петли и капканы. Если Виктор и обходил их неделю назад, стоило подстраховаться – он мог что-то забыть или не заметить. Чикиндист пошел вниз левым берегом реки. Здесь, на солнечной стороне, снег уже стаял, но ручей, где стояла первая группа петель, был в свечных наплывах льда. Среди кустарника виднелся след Виктора, чуть ниже волчьи следы. Стая шла прямо на петли и вдруг повернула в сторону. Косолапя, по-звериному клоня голову, будто вынюхивая путь, Алик зашагал по следам стаи, распутывая маленькую лесную головоломку. Когда все прояснилось, сел, закурил. Выходило, что стая шла снизу, наткнулась на марала и погнала его вверх по склону. Устроив прогон и не найдя изъяна в беге животного, волки отказались от погони, но спустились к берегу уже выше того места, где их ждали капканы.

На следующий день Алик пошел вверх по реке по левому берегу, переправился через русло и зашагал по заснеженной пади. В тех местах, где весной так хорошо ловилась рыба, были лед и снег, плотный на открытых местах, рыхлый под елями. У излучины речки, где парила большая полынья, следы «рассказывали» смешную историю. Две рыси, видимо, коты, встретились у переправы – обледеневшего круглого бревна, переброшенного с берега к берегу. Коты потоптались на местах, грозя друг другу с разных берегов и не решаясь перейти в чужие угодья. Наконец тот, что понахальней, ступил на переправу и чуть было не перешел на чужой берег. Соперник испугался и даже отбежал за деревья, но смельчак сорвался и упал в воду – на снегу видны были отпечатки его мокрых лап. Трухнувшего кота купание противника так вдохновило, что он скреб кору на ближайших деревьях, делал огромные скачки.

Алик подошел к переправе, потрогал бревно, его концы неустойчиво скользили на камнях. Под тяжестью зверя оно провернулось. Алику представилось лицо Виктора, провалившегося в студеную воду, и он расхохотался, кривя поджившую губу.

В верховьях пади он вновь остановился, слегка ошеломленный: точно помнил – ставил петлю меж трех молодых елей, а ее не было. Подошел ближе – покусанные ветки, потертая кора, капли крови. Явно сидел волк и был снят неделю назад. Если это сделал Виктор, почему так старательно замаскировал место? Почему снял с дерева остатки запутанной петли? Хотелось верить, что компаньон сделал это по своей аккуратности, но настроение портилось: слишком много распрей бывало в прошлом из-за копеечной выгоды. Не денег жаль – товарища.

В другом месте на берегу открыто валялась ободранная волчья туша.

Виктор пришел вскоре после выпавшего снега, как и договаривались. Алик рубил дрова возле избы: шапка набекрень, из-под нее рассыпались по плечам густые волосы, из-под жилета торчала рубаха, из сапог – портянки. Он услышал, как загремел на тропе камень, выпрямился, воткнул в чурку топор. В добротной ватной куртке, в кроличьей шапке из-за елей вышел Виктор и странно улыбнулся. Из-за его спины выглянула Аня. Алик в первый миг не узнал ее: в просторной пуховке Алексея и шерстяной шапочке она походила на мальчишку.

– Проходите, чай еще горячий. – Он пропустил гостей вперед и стал торопливо заталкивать подол рубахи за пояс, застегивать брюки, висевшие на одной пуговице.

Гости сели на нары, не раздеваясь. Алик недавно сделал приборку, ему казалось, что в избе чисто, но, заметив, как Аня украдкой огляделась, вдруг увидел свое жилье ее глазами: засаленные одеяла, спальник, черная от сажи посуда.

– Ты не смотри, что она не блестит, – кивнул на кружку, наливая чай, снутри у меня все чистое.

Виктор улыбнулся, взглянув на женщину, она решительно поднесла кружку к губам, а он расстегнул ватник и вытащил из кармана деньги.

– Я двух волков снял. Взять половину, как договаривались, не могу: твои капканы и петли, ты ставил их. С меня хватит и третьей доли. Даже это много.

Алик сгреб пятерней деньги, не считая, бросил их на полку. Оттаял стывший в груди комок.

– Волчара был уже околевший?

Виктор, отхлебывая мелкими глотками наваристый чай, кивнул.

– А как обдирал?

– Пришлось к себе тащить, оттаивать… Здоровый кобель. Лешка купил обе шкуры. Тебе ведь все равно, кто платит?!

– Все равно! – загромыхал чайником Алик.

Виктор внимательно выслушал его рассказ о проверке петель, потом взглянул на часы:

– Пойду посмотрю по низам, к ночи, может быть, вернусь.

Он ушел, Алик остался с Анной.

– Надолго в гости? – спросил, закуривая: наедине с ней почувствовал себя неловко. Ей тоже было отчего-то не по себе. Она, не ответив, кивнула и сбросила пуховку.

– Принеси воды, а я посуду помою… Могу блинов напечь, хочешь?

Она опять была слегка заторможенной, но не такой, как при последней встрече.

– Какой разговор? – засуетился. – Варить, посуду мыть, стирать – самая тяжкая работа. И блинов давно не ел.

Печь топилась непрерывно. Анна приготовила обед, выстирала вкладыши от спальника. Алик время от времени заходил в избушку погреться, присаживался, тайком наблюдал за красивой, молодой, влекущей женщиной из другого, чистого, аккуратного и вежливого, мира. У него таких не было. Алик бросал затаенные взгляды на ее белое лицо с правильными чертами. Уже полдня они были вместе, но неловкость не проходила, и он догадался вдруг, что почти никогда не сближался с женщинами трезвым. Чтобы устранить эту отчужденность, нужно было выпить, но не было даже браги, иначе все могло встать на свои привычные места.

Темнело. Алик протер стекло лампы, зажег керосинку, а непринужденного разговора все никак не получалось, хотя он все время что-то говорил, а Аня, рассеянно слушая, ускользала от его взглядов, которые становились все пристальней. Перебрасываясь словами, после ужина они лежали на нарах, не касаясь друг друга, прислушиваясь к звукам за стенами. Оба почувствовали облегчение, услышав шаги Виктора.

Утром Виктор ушел вверх по реке, опять оставив Аню наедине с Аликом. Поднялся он рано, сам затопил печь, разогрел завтрак и притворил за собой дверь. Потом встала Аня и загремела посудой. Алик, проснувшись, раздумывал, чем заняться.

– Э! – пробормотал, закуривая натощак. – Да ведь сегодня Новый год по старому стилю! Встретим?

– Встретим! – улыбнулась Анна.

– А что будем пить?

– Чай!

Алик полежал, почесываясь, глядя в потолок, набранный из жердей.

– На охоту, что ли, сходить? Подстрелить бы тетерева или куропаток нащелкать. Если их по уму испечь, ничего вкусней не бывает.

Он позавтракал и стал собираться, чтобы не оставаться с ней наедине.

– А тебе не будет скучно одной? – спросил.

– Нет! Иди. Я почитаю. У тебя много хороших книг. Откуда они? – Опустила голову и стала листать одну из них.

– Из библиотеки! В ауле почти никто не читает по-русски, поэтому много хороших книг.

Он снял с дерева припрятанный дробовик, не без удачи пошлялся до полудня, вернулся с радостным предвкушением, что в избушке тепло, не одиноко и готов обед. Анна в ярком свитере сидела на нарах, ее каштановые волосы были расчесаны на прямой пробор и рассыпались по худеньким плечикам. Впервые, хотя бы на миг, ее ускользавший взгляд встретился с его настороженными глазами, и он вдруг увидел ее в упор, так, что лицо врезалось в память и наконец, запомнилось.

– Не скучно? – спросил, переступая порог.

Она поднялась с нар, непринужденно подалась навстречу, так, что у него промелькнуло желание обнять ее. Он скинул потрепанную куртку, вывалил из рюкзака десяток ощипанных и выстывших куропаток, сел ближе к печке.

– Завари-ка чай покрепче, – попросил непринужденно.

Вскоре стемнело, высыпали звезды. Алик, приодевшись в чистую рубаху, умытый, бросил на плиту зеленую ветку можжевельника, изба стала наполняться терпким ароматом. Анна потыкала ножом тушки, уложенные на сковороде одна к одной.

– Еще семи нет, – вдруг всхлипнула с тоской. – Второй год в горах и все не привыкну к этим долгим вечерам. – Села рядом с Аликом, не настолько близко, чтобы коснуться его локтя, безнадежно и потерянно опустила плечики, зажав коленями ладошки.

Тронутый нахлынувшим сочувствием к этой странной женщине, Алик осторожно обнял ее, и она покорно положила голову ему на плечо…

– Так зыбко все, ненадежно! – опять всхлипнула. – Не по-настоящему как-то. – Закрывая глаза, подставляла Алику шею, солоноватые щеки и прятала губы.

Куропатки стали подгорать. Она легко высвободилась из его рук, он ее не удерживал, убрала сковороду, сняла свитер, оставшись в красной мужской рубашке, легла на чистый белый вкладыш лицом вниз.

– Расскажи о себе, – попросила все с теми же слезами в голосе.

«Я родился в Сибири в семье рыбака…» – дурашливо запел было Алик и осекся, взглянув на ее беззащитную спину. Сказал серьезно: – По мелочам-то я все уже рассказал, а по жизни: первые пятнадцать лет – детдом, потом два года – ремеслуха, после сразу армия. После дембеля, с двадцати, так вот и живу. Пару раз, сдуру, заносило в города, но ненадолго: года не выдерживал. Что еще? В детдом попал вроде из Уйгурского района, по паспорту – черте что. До шестнадцати лет фамилию как только ни писали, после в паспорт внесли – хорош, думаю: пусть такой остается. На морду – то ли хреноватый русский, то ли мешаный уйгур, точно не казах, не киргиз, не турок. Кто, сам не знаю… Наверное – сын леса, как Лешка говорит…

– Ты был женат? – пробубнила она, уткнувшись лицом в спальный мешок.

– Много раз! – Об этом Алик мог рассказывать долго, с юмором и, ухмыльнувшись, собрался начать повесть о своих любовных похождениях, но Анна уже все поняла, перевернулась на бок, хлюпнула носом:

– Давай заработаем денег и уедем… Куда-нибудь далеко-далеко, на Камчатку, на Чукотку, лишь бы подальше отсюда.

– Зачем? – Он удивленно пожал плечами. – Хочешь, я построю большой дом… Ты родишь пять сыновей и пять дочерей, похожих на тебя. – Заметив, как дрогнули ее губы в печальной насмешке, добавил: – А что? Чтобы жить в лесу, много денег не надо. Я их всегда заработаю, если не пить. Было бы для чего.

Она грустно улыбнулась, не ответив на его робкое предложение.

– Неужели тебе не страшно одному?

– Кого здесь бояться? – усмехнулся он: – Звери не люди – ради забавы не бьют! Знаешь повадки – никто не тронет. – Вспомнил, как едва не был убит на этом самом месте, но упрямо добавил: – В лесу хорошо, надежно и спокойно.

Ему страстно захотелось задуть лампу и прижаться к ней. Он положил ладонь ей на бедро, ткнулся лицом в теплое плечико. Она не пошевелилась, не отозвалась, а ему не хотелось принуждать ее к ласке или напрашиваться на нее.

Он встал, подбросил в печку дров, надел сапоги и вышел в одной рубахе нараспашку. Свежий морозец ожег кожу и колко вошел в грудь. Свет окна слегка освещал затянутый льдом ручей, толстую черную ель. Мерцали звезды. Тихо и сонно один миг переходил в другой, кончался год по какому-то иному исчислению.

Когда он вернулся, Анна уже разделась и, завернувшись во вкладыш, лежала вверх лицом: то ли дремала, то ли не хотела говорить. «Ну что ж? – без досады подумал он. – Пусть все будет само собой, как тогда, на озере, или вообще ничего не будет». Он тоже лег на нары, не гася лампы. Казалось, только на миг смежил веки, а когда открыл их, Аня сидела, свернув калачиком обнаженные ноги. Он придвинулся, приподнявшись на локте, обнял, коснувшись лицом ее груди. Ткань рубашки потрескивала, цепляясь за облупившуюся кожу на мозолях рук. Боясь сделать ей больно, он бережно прижал ее к себе и подумал, обращаясь к своему богу – бестелесному лесному духу: «Сделай так, чтобы ей было хорошо».

Была чудная ночь. Он проснулся поздно от скрипа жестяной дверцы печки. Анна уже с косичкой на затылке и в свитере разжигала печку. Она согрела чай и остатки ночного пиршества. Алик по привычке потянулся к сигаретам.

– Не кури натощак! – присела рядом. – Мне сегодня надо вернуться. Проводишь?

– Что так? – удивился он. Казалось, все было так хорошо. В полночь, прижавшись друг к другу, они ели куропаток и пили чай. Она и уснула на его груди…

– Надо, Алик! Не обижайся… Мы еще увидимся. Да и Витька сегодня должен прийти, мало ли что потом Людке придет в голову.

Алик вытащил из банки окурок, чиркнул спичкой:

– А мне показалось, вы все так любите друг друга.

– Да уж… – пробормотала она с жесткой усмешкой, тут же отвела похолодевшие глаза, ткнулась лбом в его плечо:

– Кстати, – отстранилась, глядя в сторону, – займи сотню.

Алик, пошарив рукой на полке, протянул смятые деньги, оставленные Виктором, выщипнув трешку на дорогу в город.

– Забирай, до весны все равно буду здесь. А ты куда? У вас-то там, – кивнул на гору, – деньги зачем?

– Они везде нужны, – суховато отрезала Анна, наверно, впервые глаза в глаза взглянула на Алика, и он с удивлением заметил затаенный блеск, знакомый по глазам хронических алкоголиков. Она тут же смущенно опустила голову, будто догадалась, что замечена в чем-то непристойном, и аккуратно положила деньги в карман куртки.

Алик проводил ее до кулуара, помог пристегнуться к беседке. Почти всю дорогу она молчала, и только прощаясь, оживилась:

– А ты и правда похож на медведя!

Вернувшись, Алик первым делом поставил за печку флягу с дрожжами и сахаром. Виктор пришел только на третий день, мрачный и усталый.

– Есть что-нибудь? – с порога крикнул Алик, увидев его на тропе.

Он поднял руку, показывая два растопыренных пальца, тяжело ввалился в избу, бросил у порога рюкзак. Алик весело поставил чайник на огонь, вытряхнул на пол две волчьи шкуры, стал их рассматривать.

– Стрелял? – сунул палец в пулевую дыру.

Виктор хмуро кивнул. Веселым его и прежде назвать было трудно, но тут в угрюмости появилось что-то иное. Алик остро почувствовал душевную тяжесть.

– Пить будешь? – кивнул на флягу за печкой. – Молодая еще, но можно, если душа горит. После переходов хорошо идет.

– Буду! – Виктор бросил на полку шапку, стал раздеваться.

Алик нацедил ему в литровый ковшик, налил и себе в стеклянную банку. Колонист неторопливо осушил ковш и хмуро закурил из его пачки.

– За удачную охоту! – звякнул своей банкой по пустому ковшику Алик, выпил большими зычными глотками и спросил:

– Что как побитый?

Виктор ткнул окурок в банку, сам нацедил себе еще из фляги.

– В гробу я видел такую охоту, – пробурчал. – Вот эту маленькую, – кивнул на шкуру под ногами, – умучил. – Выпил еще, не дожидаясь товарища. – Подхожу – сидит, живая. Глаза затравленные, как у собаки. Я чуть было не подумал о ней плохо. А эта, сеголеточка-девчушечка, грудь петлей разорвала до кости, боролась за жизнь, как настоящая волчица. – От дурной, невыстоявшейся бражки и усталости он быстро захмелел, язык начал заплетаться. – Там густой кустарник: дубиной не размахнуться, не ударить. А я с дуру вместо ружья тот самый обрез взял. Думал, все равно не охочусь, а с ним легче ходить. Три раза стрелял, почти в упор, изранил всю. Морда в крови. И как завоет… – Виктор смахнул слезу рукавом и высморкался в платок. – Будто в лицо плюнула. – И добавил, высморкавшись: – А обрез в реку бросил… Не для меня все это.

Здоровенный мужик, похожий на кота, сидел на нарах и всхлипывал. Алик захохотал, катаясь по нарам, на душе потеплело: нет, не он обстреливал его возле каньона.

– Все коты и рыси страсть как любят поиздеваться над добычей, – вспомнил первую встречу. – Я думал, тебе человека убить – плевое дело. Как ты тогда купца отделал?!

– То подлецы! – пробормотал Виктор, вытягиваясь на нарах. – Каждый нормальный мужик должен посадить дерево, построить дом, вырастить ребенка, убить подонка.

– Ничего себе, фотограф! – удивился Алик, перестав смеяться, подлил себе в банку, ему в ковшик. – Ну, ты даешь… Котяра. – Толкнул товарища в плечо: – Эй, Вибрам, расскажи о себе?!

– Работал в книжном издательстве художественным редактором.

– Это картинки в книгах, что ли? Люблю книги с картинками, – плутовато рассмеялся Алик.

– Все любят, кроме современных художников, – сонно проворчал Виктор. – Прочитать рукопись им лень, переделать мазню не заставишь, только деньги давай. Нет уже настоящих художников… С первой женой в ее доме не ужился, – продолжал монотонным, сонным голосом: – Потом служебный роман с Людой.

– Она артистка?!

– Художница по образованию, по натуре – натурщица… Пожили с ней на съемной квартире за городом, встретился с Лешкой, он позвал в горы. А что? Был бы здесь телефон, чего не жить? Получал бы заказы на оформление, подрабатывал… А так, приходится с тобой волками промышлять. Наверное, скоро начну резать эфедру, как ты.

Он замолчал, резко перевернувшись на спину. Алик же еще только начинал разгуливаться, ему нужен был собеседник.

– Эй! Котяра! Не спи! Давай бухнем.

– Не тронь! – пробормотал пьяный товарищ в подушку таким тоном, что Алик понял – лучше его не трогать.

Утром Виктор отказался опохмеляться, провалялся на нарах до полудня, затем стал собираться к себе. Хмурость прошла, на лице кривилась вымученная гримаса. Алик же продолжал пьянствовать, был весел и насмешлив, напоследок спросил:

– Охотиться будешь? А то вчера костерил нашу работу. Помнишь?

– Мы же договорились быть в паре до весны, – вздохнул Виктор. – Двойной Вибрам привык держать свое слово.

Стояла хорошая погода. Весь февраль и половину марта Алик резал траву, сделав четверть годового плана. Через чабанов доходили слухи, что в совхозах большой падеж скота. Волки спустились ближе к людям, шныряли возле чабанских зимовок, в горах с охотой на них не очень-то везло. Два раза приходил Виктор, делал очередной обход угодий, передавал от всех приветы, и от Анны тоже. Но она больше не навещала Алика и не звала. Правда, в марте компаньон уже настойчивей стал приглашать его на праздник.

– И Анка зовет? – жеманился Алик, желая, чтобы его поуговаривали.

– Все зовут! – уклончиво отвечал Виктор.

Третья декада марта началась туманами и нудной снежной крупкой, Алик попробовал работать на склоне, но вернулся через пару часов промокший, до вечера провалялся возле печки, но небо не прояснялось. Он нагрел воды, помылся, оделся почище и отправился в гости, решив заодно проверить петли в верховьях Байсаурки.

Алик пошел левым берегом реки, по мокрой, поникшей прошлогодней траве. В лесочке, напротив устья рыбной речки, в толстой волчьей петле сидел полузадохнувшийся лисенок – как только хватило сил затянуть трос? Алик ткнул зверька палкой, он оскалился. Охотник изловчился, схватил его за шкирку, щипнул шерсть с живота – линяет. Уворачиваясь от острых зубов и когтей, Алик освободил лисенка из петли и швырнул на землю. Приготовившийся умереть зверек не сразу понял свое освобождение: лапы его подкосились, он упал на бок. Потом вскочил, сделал несколько неловких прыжков и снова упал за корнями ели, удивленно поглядывая оттуда бусинками глаз. Алик сел, закурил, подобрал еловую шишку, легонько швырнул в лисенка. Тот вскочил и бросился в кустарник.

Подниматься по ущелью не было смысла: раз здесь появились лисы, значит, ушли волки. В нескольких сотнях шагов была та самая падь, где осенью медведь поймал вороватого волка. Алик посидел, поглядывая в ту сторону, время еще было, и он зашагал туда просто так, посмотреть.

Белая слизь тумана висела над припорошенным склоном, но охотник без труда нашел остатки обглоданных волчьих костей и маралий позвоночник, поднялся по пади метров на пятьдесят и наткнулся на свежий медвежий след. «Проснулся старина!» – подумал и только сейчас, несмотря на липкую хмарь, почувствовал, что пришла весна.

Алик плохо знал повадки медведей и, будь хорошая видимость, обязательно задержался бы, чтобы понаблюдать. Но в такую погоду, да еще весной, это было малоприятно и опасно. Охотник повернул обратно, на перекате переправился вброд через реку, зашагал правым берегом к знакомому кулуару, где недавно опять сошла лавина. Не так уж безопасен был подход к колонистам.

Лебедку крутил Малик. Он первым встретил гостя в Башне, как-то по-свойски смеясь и подмигивая:

– В нашем полку прибыло! Как сам-то? Здоров?.. Ну, вот и хорошо… Анка? А вот она-то как раз приболела. Пустяки, у нее бывает!

В зале был сильный запах выпекаемого хлеба. У Алика от этого духа потекли слюнки. Он сбросил куртку и сапоги в кочегарке, вошел в жилой зал. Деревянные Леля с Ярилой были обвешаны цепочками, бантами и брошками. Что-то чадило и шипело на кухне. На полу был мусор. В дальнем углу Сергей с Алексеем из веток и соломы собирали чучело с раскинутыми руками, высотой под потолок. Из-за их спин выскочили близнецы, завопили:

– Дядя Алик! – повисли на нем.

– Ты кто? – спросил он одного.

– Боря!

– Значит, ты – Глеб?! – ткнул пальцем другого.

– А что ты нам принес? – наперебой стали спрашивать мальчишки.

Алик растерялся, он забыл про детей. Да и что он мог им принести?

– Привет! – сказал, улыбаясь. Вспомнил, что в рюкзаке лежат три снятых капкана на белок. – И капканы! Будете ловить крыс.

– Ну, давай нам свой привет и капканы!

На кухне Виктор с потным лбом вертел ручку мясорубки. С румяными лицами возле печи суетились Таня с Людой.

Алик спросил, где Аня. Сказали, у себя, болеет. Он поднялся, вошел в такую же маленькую каморку, как и та, в которой ночевал. Она лежала в постели. Услышав скрип двери, вздрогнула, широко раскрыла лихорадочно блеснувшие глаза с темными припухшими мешками. Алик сел на краешек, упираясь коленями в переборку, взял ее холодную, подрагивающую руку:

– Что с тобой?

– Пустяки! – хрипло прошептала она. – Завтра должно пройти… Жаль, что не могу тебя встретить.

Алик не подал вида, что удивлен ее болезнью, расспрашивать ни о чем не стал. Она высвободила руку и спрятала ее под одеяло.

– Извини! – прошептала, тяжело дыша. – Одной легче… Завтра большой праздник. Утром, как проснешься – сразу ко мне. И постарайся ни с кем не разговаривать, ни с кем не встречаться… А сейчас иди. Ладно? Только не обижайся, так мне легче.

Алик провел шершавой ладонью по ее осунувшемуся лицу и вышел. На кухне уже орудовал Малик. Виктор одевался.

– Есть хочешь? – спросил. – Перехвати чего-нибудь. Ужин через два часа. – И хлопнул по бедру пробегавшую Татьяну: – Накормите Алика.

Все были заняты, все при деле. С горячими шаньгами, на ходу пережевывая их, Алик послонялся из угла в угол, предложил помочь одним, другим.

– Если не устал, давай напилим дров, – сказал Виктор. – Завтра этим некогда будет заниматься.

У западной стены Башни лежал штабель сухих бревен, присыпанных слоем рыхлого снега. Алик прислонил к нему пилу и отчетливо проговорил:

– У Анки отходняки! Уж я-то в этом кое-что смыслю.

– Какие отходняки? – скривил губы товарищ, глядя куда-то в сторону.

– Опохмелили бы – что мучаете?

Виктор чуть приметно усмехнулся, не желая об этом разговаривать.

– Да она спиртное на дух не переносит! У нее проблемы по женской части. Пройдет.

Алик закурил и взялся за пилу: «Черте что. Все у них не как у людей!»

Его поселили в той же комнатке-клетушке с узким и длинным окном вдоль потолка и попросили не курить: вонь от табака проникала за тонкие перегородки, в другие помещения и держалась несколько дней после его ухода. Виктор здесь вообще не курил, может быть, скрывал свою слабость к табаку или боролся с ней.