Читать онлайн Ангел с черным крылом

Amanda Skenandore

THE NURSE'S SECRET

Copyright © Amanda Skenandore, 2022

All rights reserved

Издательство выражает благодарность литературному агентству Andrew Nurnberg за содействие в приобретении прав.

© Amanda Skenandore, 2022

© А. А. Нефедова, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство Иностранка®

Моим коллегам-медсестрам

в прошлом, настоящем и будущем

Глава 1

Нью-Йорк, 1883

Прибыло сразу несколько поездов, и непрерывный поток пассажиров – серый и вязкий – потек по перронам подобно сточным водам, устремляющимся в канализацию. Здание вокзала заполнила какофония людских голосов, усиленная многократным эхом и перемежаемая скрежетом металла и шипением пара. Дневной свет, проникавший через стеклянную крышу, не без труда, но все-таки выигрывал битву с клубами едкого черного дыма и порывами ветра, что норовил зашвырнуть на перроны как можно больше колючего снега. Тем не менее Уна предпочитала стоять в тени. Она спряталась за одной из тех гигантских причудливо разукрашенных ферм, что поддерживали стеклянную крышу, и вглядывалась оттуда в лица прибывших. Она смотрела на них и ждала.

Первыми всегда выходили толстосумы – банкиры, торговцы акциями, нефтяные магнаты и заводчики. Они шли торопливо, но с гордо поднятыми головами, словно по фойе собственной усадьбы. Лица их были полны решимости, и одновременно на них читалось явное раздражение по отношению ко всему прочему «сброду», суетящемуся вокруг них. «Время – деньги!» – это девиз всей жизни таких людей. Торопливость и высокомерие делали их легкой добычей – если, конечно, готова терпеть их парфюм и заносчивость. Но нет, не сегодня.

Сразу за этими почтенными бизнесменами шла публика попроще. Усталого вида женщины с цепляющимися за юбки и испуганно озирающимися детьми. Напыщенные дебютантки и носильщики, сгорбленные под тяжестью их багажа. Коммивояжеры со своими товарами в кожаных чемоданчиках.

А за ними и фермеры с кудахтающими в клетках курами, гогочущими гусями и скромными пожитками: смена белья, недоеденная краюха хлеба да потрепанная Библия с заложенным между страниц адресом дальних родственников. Уну они не интересовали. Никто из них не стоил ее драгоценного времени.

Но вот наконец и он. Тот самый мужчина, которого ждала Уна. Одет аккуратно, но без щегольства. Румяный, в расцвете сил. Явно со Среднего Запада. Штат Индиана? Огайо? Иллинойс? Не важно. Лишь бы не Нью-Йорк. Судя по тому, как растерянно он вертит головой по сторонам, – впервые в городе.

Уна еще раз поправила шляпку и слегка покусала губы, чтобы были поярче. Она открыла замок саквояжа, сжав его посильнее, чтобы не раскрылся раньше времени.

Мужчина неуверенно тащился по платформе, пока не увидел указатель на 42-ю улицу. Тут он слегка улыбнулся и ускорил шаг. Уна стала пробиваться к нему через толпу. Когда он опять поднял голову – на этот раз чтобы посмотреть на огромные часы на башне, видневшейся у дальнего края платформы, – Уна шагнула ему наперерез. И он, естественно, столкнулся с ней. Уна слегка вскрикнула, уронила саквояж, и его содержимое высыпалось под ноги ей и мужчине.

– О, мисс, мне так неловко, простите! – рассыпался он в извинениях.

– Что вы, что вы! Это я сама виновата… Я тут немного растерялась…

– И я тоже, если честно. Впервые на таком огромном вокзале…

Уна присела на корточки и начала торопливо собирать свою одежду, не преминув, однако, вскользь улыбнуться ему, когда он склонился рядом. От его честерфилда[1] исходил тонкий запах табака.

– Самый большой вокзал в мире, – прощебетала Уна. – По крайней мере, мне так говорили…

Он подал ей шляпку с лентой и шерстяную шаль. Она аккуратно сложила вещи и убрала в саквояж.

– Не беспокойтесь, прошу вас!

– Позвольте… – С этими словами он протянул руку к следующему предмету туалета – и залился краской.

Уна быстро выхватила у него из рук шелковую сорочку, еще несколько раз коснувшись кружевами его обтянутых перчатками пальцев. В знак смущения она опустила голову, спрятав лицо за полями шляпки.

– Я… э-э-э… – Он неловко заерзал на корточках, пачкая полы пальто о грязный пол.

Уна тем временем подобрала последний предмет своего туалета, убрала в саквояж и защелкнула замочек.

– Спасибо вам! – улыбнулась она и резко встала.

Он тоже поднялся.

– Еще раз простите меня! – Он отряхнул пальто и глянул на часы. – Позволите проводить вас до кеба?

Уна еще раз взглянула на его простое честное лицо и ответила скромной улыбкой.

– Благодарю вас, но я не приехала, а уезжаю…

– О…

– Да, сэр! Я возвращаюсь домой в штат Мэн. Приезжала ненадолго, навестить больную подругу.

– Ясно, – растерянно и явно расстроенно ответил он.

– Что ж, спасибо еще раз! – проворковала Уна, сделав небольшой реверанс.

И она тут же заспешила в сторону поездов, поданных под посадку. Она дошла почти до самого конца платформы, где быстро скользнула в шумный и душный зал ожидания. Уна забилась в уголок и огляделась. Полицейский в дальнем углу зала едва отбивался от пожилого мужчины, размахивавшего расписанием поездов. Уна ухмыльнулась и открыла саквояж. В шерстяную шаль был аккуратно завернут портсигар мужчины в честерфилде. На первый взгляд настоящее серебро, и с витиеватым филигранным орнаментом. С тыльной стороны выгравированы инициалы «Дж. У. К.». Это несложно удалить. Если, конечно, Марм Блэй[2] не пожелает отправить портсигар на переплавку.

Повертев портсигар в руках еще пару секунд, Уна спрятала его в карман между складками юбки. Стянуть портсигар, пока мужчина суетился над ее рассыпавшейся одеждой, было проще простого. Увесистый и довольно большой, он чуть не вывалился ей на голову, когда незнакомец склонился над Уной, чтобы помочь ей собрать вещи. Запустить руки во внутренние карманы его пальто – вот это уже несколько сложнее. Но тут ей на помощь, как всегда, пришла шелковая сорочка. Пока мужчина смущенно извинялся, Уна сунула руку во внутренний карман пальто, в два счета облегчив бумажник на несколько банкнот и два доллара серебром.

Уна закрыла саквояж и поспешила из зала ожидания на Вандербилт-авеню. На улице довольно солнечно, но этим лучам ни за что не прогреть промозглый воздух января. На Центральный вокзал приходят поезда четырех компаний, и у каждой своя камера хранения и свой зал ожидания. В рукаве Уны целая пачка поддельных билетов на самые разные поезда, чтобы свободно переходить из одного зала ожидания в другой и выходить на любую платформу, когда заблагорассудится.

За сутки здесь проходит более сотни поездов, и среди пассажиров каждого непременно найдутся такие вот простачки. Обчищать их карманы не так уж сложно. Ведь Уна уже успела наловчиться. Она никогда подолгу нигде не задерживается. Не появляется в одном и том же зале ожидания больше раза в день. И берет только то, что можно быстро и надежно спрятать. Как и у любого вора, у нее есть свои правила, которых она не нарушает никогда.

У мистера Дж. У. К. были часы на серебряной цепочке, а в бумажнике еще не меньше десятка банкнот. Но Уна не тронула их. И вовсе не из сострадания. Просто чем больше украсть у человека, тем выше вероятность, что он заметит пропажу прежде, чем покинет здание вокзала. Уна возвращалась под вечер не с самыми тугими карманами, зато никогда не попадалась. Ну, или почти никогда. Чтобы выйти под залог, требовались деньги, а Марм Блэй вела скрупулезный учет.

В животе Уны снова заурчало. В цокольном этаже вокзала есть ресторан для женщин, но Уна почти никогда не ест во время работы. Ведь надо быть готовой в любой момент броситься наутек, а живот, полный устричного рагу или тушеной капусты с ветчиной, заметно мешает во время бега.

В цокольном этаже можно не только вкусно поесть, но еще и хорошо поработать. Надушенные молодые люди на выходе из парикмахерской, спешащие в туалет леди, бегущие на работу машинисты поездов и проводники… И Уна решила совершить еще один заход перед тем, как отправиться домой.

Она снова зашла в здание вокзала через другой зал ожидания. Направляясь к лестнице, ведущей вниз, она заметила весьма бедно одетого мальчишку: потрепанные штаны, пальто в грязных и жирных пятнах и не менее грязная кепка. Уна закатила глаза, увидев, как оборванец приблизился вплотную к одетому с иголочки мужчине в высоком цилиндре. «Только не это, желторотик!» – пронеслось в голове у Уны. Мальчишка быстро огляделся и потянулся к карману пальто лощеного господина. Уна задержалась на лестничной клетке, хотя и понимала, что через пару секунд сюда отовсюду сбегутся копы. «Не надо!» – мысленно кричала Уна.

Она тоже была когда-то такой же юной. И такой же глупой. Просто чудо, что ей удалось избежать исправительной колонии для несовершеннолетних.

Тем временем мальчишке удалось запустить грязную ручонку в карман пальто мужчины в цилиндре. Уна покачала головой. Неумеха… Уже через секунду он выдернул руку, сжимая в ней золотые часы. Такие стоят не меньше сотни, но воришка получит у скупщика не больше двадцатки. Или еще меньше, если работает на кого-то. Но Уна не могла не отметить, что мальчишке таки удалось незаметно вытянуть часы из кармана. Значит, не такой уж и неумеха…

Мальчик сделал шажок в сторону, и Уна пошла вниз по лестнице. Она успела спуститься всего на пару ступенек – и тут на весь зал раздалось раскатистое «Вор!» Уна напряглась всем телом, как натянутая струна, готовая сорваться с места. Она оглянулась и увидела, что мужчина крепко держит мальчишку за руку, в которой раскачиваются, посверкивая, часы на золотой цепочке.

Вот так малолетки и попадают в колонию. А этот такой худющий, что, если не отправят сейчас в колонию, скорее всего, замерзнет где-нибудь на улице. Уна поспешила к мальчишке, пробиваясь сквозь толпу негодующих зевак, и, не успев сама толком опомниться, уже стояла прямо рядом с ним.

Уна зажала саквояж под мышкой и картинно всплеснула руками.

– Вот ты где, негодник! – громко вскрикнула она. – Мать места себе не находит, а он тут на вокзале ошивается! – и, обернувшись к обокраденному мужчине: – Этот негодник вам чем-то помешал?

Глаза мужчины яростно сузились.

– Этот негодник – самый настоящий вор! Он только что вытащил у меня часы!

Уна опять всплеснула руками и изумленно выпучила глаза. Слишком картинно, должно быть, но нужно во что бы то ни стало отвлечь на себя внимание мужчины.

– Вилли, не может быть! Это что, правда?

– Я… э…

Мальчик еще раз посмотрел на свою руку, все еще зажатую в кулаке мужчины, а затем на Уну… и от его смущения не осталось и следа.

– Простите меня, тётя Мэй! Вы же знаете, мама как запьет… Я уже три дня ничего не ел…

Уна внутренне поморщилась. Люди больше сочувствуют больным, чем пьяным… Но ладно, он ведь еще совсем мальчишка…

– Это не оправдание! Ты же знаешь, у меня всегда найдется тарелка супа для тебя! Немедленно отдай этому джентльмену часы и извинись перед ним!

Мужчина медленно разжал руку. На запястье мальчика остались ярко-красные полосы. Что-то во взгляде этого хитрого лисенка подсказало Уне, что он намерен сбежать, предоставив ей разгребать заваренную им кашу. Поэтому Уна тут же схватила его за воротник грязного пальтишка и хорошенько встряхнула.

– Отдай часы немедленно, ты что, оглох?

– Да, мэм…

Он все же бросил неуверенный взгляд на Уну, но в следующее мгновение отпустил цепочку часов. Те упали в ладонь обокраденного мужчины. Мальчик разочарованно проводил их взглядом, пока мужчина засовывал их обратно в карман пальто.

– А извиниться? – настаивала Уна.

– Простите меня, сэр! Это больше никогда не повторится!

– Вот и хорошо! – потрепала мальчишку Уна.

Продолжая крепко держать его за воротник пальто, она обернулась к обокраденному с извиняющейся улыбкой.

– Примите и мои глубочайшие извинения, сэр! Его мать – порядочная женщина! Она просто никак не может прийти в себя после смерти мужа. Я уверена, вы все понимаете, ведь у вас доброе сердце – это сразу видно. Не смеем больше задерживать вас, сэр!

С этими словами Уна еще раз встряхнула парнишку и прибавила:

– И уж будьте спокойны: перед ужином задам ему знатную трепку!

Выражение лица мужчины ничуть не смягчилось. Он тщательно отряхнул свое пальто, словно оно замаралось просто от того, что Уна и мальчишка стояли с ним рядом.

– Да уж, будьте любезны! – процедил он.

Уна поспешила поклониться и за шиворот вытащила мальчишку из зала ожидания. Как только они вышли на улицу, тот попытался вырваться, но Уна затащила его за стальную опору надземки.

– Ты чего добиваешься? – прошипела она. – На Рандалс[3] не терпится?

– Вам-то какое дело?

Уна отпустила ворот его пальто.

– Никакого. Но из-за таких болванов, которые не думают головой и знай только ищут проблем на свою задницу, все становятся подозрительнее, то и дело хватаются за часы и кошельки. Я уж не говорю про копов. А мне и остальным работать вдвое сложнее.

– Я бы и без вас справился. Вырвался бы и удрал.

– Да что ты? Этот тип вцепился в тебя как бульдог! Ты что думаешь – тебя пожалеют в Гробах[4], потому что ты еще маленький? Сожрут и не заметят! Не церемонятся они с такими, как мы с тобой!

Мальчишка просто пожал плечами. Вот упрямец!

– А родители твои знают, чем ты тут на вокзале промышляешь?

– Нет у меня никого!

– Тогда тебе дорога в благотворительную школу. Там будут хотя бы кормить. И научат читать и писать.

– Ага. А потом отправят на Запад, как всех сирот…

– И что? Это все-таки лучше, чем сгнить в тюрьме.

Он снова молча пожал плечами. Уна присела рядом с ним на корточки. Щеки мальчугана были грязными, одна даже слегка расцарапана. С носа капало.

– Ну, или хоть будь осторожнее! В надземке проще, – Уна дернула головой вверх, где прогрохотал поезд. – Там и копов меньше. И начинай с малого. Мелочь из карманов, или несколько монет у дамы из сумочки. Если украдешь все, не успеешь далеко убежать – хватятся. Когда мужчина идет по делам, он сразу же заметит, если пропали часы. Лучше дождаться, пока он не рассядется где-нибудь, уткнув нос в газету или в стакан с джином.

Уна достала чистый носовой платок, поплевала на него и обтерла мальчишке щеки.

– И умывайся чаще, что ли! Лучший вор тот, кто вовсе на вора не похож!

Придав ему более-менее приличный вид, Уна засунула руку в карман и выудила оттуда десять центов.

– Вот, держи! Иди поешь. И подумай о благотворительной школе.

Не успела Уна протянуть монетку, как почувствовала его руку в кармане своего пальто.

– Правильно! Шарить по карманам легче, когда человек чем-то занят. Но только я не настолько глупа, чтобы держать там что-то ценное для таких, как ты.

Мальчишка смущенно улыбнулся и убрал руку.

– И надо делать все быстрее. А руку засовывай поосторожнее. Попробуй скорешиться с парнями, которые по кебам работают. Может, научат кое-чему.

– А у вас есть напарник?

– Нет. Не доверяю…

Краем глаза Уна заметила какую-то суету у входа в вокзал и резко обернулась. Она спряталась поглубже за выступом железной фермы и притянула к себе мальчишку. Тот самый мужчина, которого парнишка пытался обокрасть, что-то громко втолковывал двум полицейским. Уна нахмурилась. Когда они уходили, он злился, но вроде уже успокаивался. Уна снова обернулась к сопляку, прижала к стене и обшарила карманы и, конечно, обнаружила пропавшие золотые часы.

– Ах ты наглый засранец! Да ты подставил нас обоих!

Она оставила часы в кармане мальчишки – уж лучше пусть их найдут у него! – а десятицентовик забрала обратно.

– Я пойду на север по Четвертой, а ты – на восток по Сорок второй. Только не беги! Иначе они сразу бросятся за тобой. Еще раз увижу тебя на вокзале – сама сдам копам, понял?

Но не успела Уна договорить, как парнишка уже бросился наутек. И естественно, не по Сорок второй, а по Четвертой, то есть туда, куда хотела уйти она сама. Вот болван!

Уна повесила саквояж на руку и вышла из-за фермы. Мимо прошли две дамы в мехах. Уна пристроилась за ними. Шум за спиной усиливался. Какой-то окрик. Резкий свисток. Похоже, копы сразу увидели бегущего мальчишку и устремились за ним в погоню. Уна не оборачивалась. Она шла за дамами, едва не наступая им на пятки. Одна из них с подозрением покосилась на нее: Уна была одета вполне опрятно, но далеко не столь шикарно. Но издалека трудно отличить соболя от кролика. И настоящий шелк от дешевой подделки. По крайней мере, копам, с их куриными мозгами. С расстояния примерно в двадцать шагов она выглядела так, словно вышла на прогулку с подружками. По крайней мере, очень на это надеялась. Правило номер пять: веди себя естественно. За спиной Уна услышала топот пары тяжелых сапог. Один. Идет быстро, но не бежит. Уна приблизилась к дамам в мехах вплотную.

– Нет, ну какая все-таки красивая муфта! – нарочито громко пропела она, подмигнув одной из них. – Это соболь, да?

– Э-э, да, – удивилась дама. – Отец привез из Европы.

– Из России, наверное, – продолжала Уна. – Говорят, лучшие соболя именно оттуда. И так подходит к вашей шляпке!

– Да-да, это ансамбль.

– У Стьюарта я видела очень милый ридикюль, тоже с соболем. Он прекрасно дополнил бы ваш ансамбль!

Уна знала точно, потому что только на прошлой неделе они сбыли именно такой в магазине Марм Блей. Принесший его вор сказал, что на Ледиз-Майл[5] такие идут по тридцать долларов. Вор получил семь, а ридикюль ушел за двенадцать, после того как Уна аккуратно спорола лейбл «Стьюарт и Ко.».

Тяжелая поступь сапог все ближе. Точно коп. Они наверняка разделились в поисках сбежавшего воришки. Или тот мужчина успел узнать ее и послал копов в погоню именно за ней?

Коп прошагал мимо, даже не взглянув на нее. Уна облегченно выдохнула и свернула на Вторую. Ее так и подмывало вернуться на вокзал и сделать последний заход. Но нет – слишком опасно! Глупый мальчишка! Еще немного, и она станет надеяться, что копы поймают его. Столько из-за него неприятностей! А ведь она была готова отдать ему целые десять центов, а?

Но не успела она пройти и квартал, как за спиной раздался голос.

– Вот она, воровка! Держи ее!

На сей раз Уна обернулась и, увидев несущегося к ней здоровенного полицейского, бросилась бежать что было сил.

Глава 2

Уна петляла между лотками с фруктами, газетными киосками и лавками мясников. Она давно спрыгнула с тротуара, а теперь перескочила через рельсы и перебежала на другую сторону улицы, едва не попав под копыта лошадей очередного экипажа. Но топот сапог все так же преследовал ее.

Уна споткнулась и чуть не подвернула ногу, но продолжала бежать. Зажав саквояж под мышкой, она продиралась сквозь толпу, отчаянно расталкивая прохожих локтями. Можно свернуть в одну из безлюдных боковых улочек, но это слишком рискованно – вдруг там тупик? Нужно сориентироваться. Позволив себе немного перевести дух, она закрыла глаза и представила себе сетку улиц с высоты птичьего полета. Прямо по Сороковой можно было бы добежать до Резервуарного парка. Кривые, заросшие кустами дорожки как нельзя лучше подходят для того, чтобы отделаться от хвоста. Но вряд ли она успеет добежать туда. Тяжелый топот полицейского приближался.

Ничего! Не скоростью, так хитростью! Уна замедлила бег – пусть думает, что она выдохлась. И снова перед ее внутренним взором район с высоты птичьего полета. От Мэдисон-авеню отходит один проулок, ведущий во внутренний дворик. За ним – выгребная яма и узкий проход на Тридцать восьмую. Времени мало, но выбора уже нет.

Коп тоже замедлил шаг. Придурок жирный! Ждет, поди, что она схватится за ближайший столб, чтобы не упасть. Что ж, ведь даже не очень туго затянутый корсет мешает дышать. Ну и пусть себе ждет!

Вот он – заветный проулок. Уна шмыгнула в него сквозь просвет в толпе. Прямо над ее головой развевалось на ветру белье, развешенное на веревках, протянутых из одного окна в другое. Уна заспешила дальше, к выгребной яме. В холодном воздухе стоял смрад гнили и нечистот. В углу два больших переполненных мусорных бака. Уна нырнула за них, прикрыв голову пальто, и затаилась среди обрывков газет, засохших объедков и грязного тряпья.

В следующую секунду во дворик ворвался коп. Он тут же выхватил носовой платок и прикрыл нос. Уна сдержала презрительный смешок. Разбаловались копы – у них же туалеты теперь прямо в здании. Тоже мне, неженка! Он осмотрелся по сторонам, приоткрыл двери кабинок уличного туалета дубинкой и метнулся к выходу в дальнем конце двора.

Как только его шаги стихли, Уна встала и тщательно отряхнула пальто. Через минуту, максимум две, коп вернется. Она быстро сняла шляпку и повязала на голову косынку, спрятанную под шелковой сорочкой. Грязный фартук, облезлые перчатки с открытыми пальцами и сажа, густо размазанная по щеке – и она почти неузнаваема. Она скинула с себя пальто и закинула саквояж за спину на потрепанном ремне, который носила с собой именно на такой случай. Теперь, если наклониться, обтянутый пальто саквояж выглядит как горб. Но перед тем, как снова надеть пальто, Уна вывернула его наизнанку. Новички в группе Марм Блей высмеивали Уну, когда она нашила на нежную сатиновую подкладку грубую латаную фланель грязно-серого цвета. Ведь ей пришлось заплатить Марм Блэй за пальто целых двадцать долларов – немало! Но Уну эти насмешки не трогали – в подобных ситуациях такая подкладка была просто бесценна. Уна в два счета превратилась из аккуратной леди-путешественницы в сгорбленную старую нищенку.

Правило номер одиннадцать: иногда лучше прятаться на самом видном месте.

Как только Уна застегнула последнюю пуговицу пальто, полицейский снова ворвался во внутренний дворик. Уна сгорбилась и спокойно стояла около мусорных баков, делая вид, что шарит в них.

– Здесь не пробегала молодая дама? – спросил коп Уну.

Та посмотрела прямо в его глубоко посаженные глаза. Он раскраснелся от долгого бега и шумно дышал. На морозном январском воздухе из его носа и рта вырывались клубы пара.

– Какая еще дама? – переспросила Уна с деланым немецким акцентом.

– Воровка!

Уна вернулась к мусорным бакам. Она подобрала заплесневелую горбушку, понюхала и бросила на землю.

– Да таких тут как грязи… Роста она какого?

– Не знаю. Думаю, среднего.

– Худая или толстая?

– Ни то и ни другое.

– А одета во что?

– Голубое пальто и бархатная шляпка.

То ли от холода, то ли от вони, то ли от несварения желудка – коп выглядел так, словно вот-вот взорвется от злости.

– А шляпка какая – с перьями и кружевами или попроще?

– Понятия не имею, – гневно выпалил коп.

В куче ореховой скорлупы и пустых консервных банок Уна откопала бутылку из-под джина. Она подняла бутылку и слегка встряхнула. Судя по звуку, там еще оставалась пара капель. Она протянула бутылку копу. Тот поморщился. Уна пожала плечами, обтерла горлышко бутылки краем пальто и допила остатки сама.

– Так вы видели кого-нибудь похожего?

– Простите, но под это описание каждая вторая подходит. Так что даже не знаю…

Полицейский крякнул и зашагал прочь.

– Но могу сказать, что из-за этих мусорных баков буквально пару минут назад выбежала какая-то женщина.

– Да?

– Ага. Напугала до полусмерти!

– Так что же сразу не сказали?!

– Прехорошенькая. Глаза большие, темные. И маленькая родинка вот тут. – Уна показала на свой нос. – Вы же про родинку не говорили…

Коп побагровел от злости. Казалось, он готов задушить Уну.

– Так куда она убежала?!

Уна указала в сторону проулка, ведущего на Тридцать восьмую.

– Выбежала вон туда. Кажется, направо побежала.

Коп умчался так, что только пятки сверкнули. Уна довольно хмыкнула. Доверчивые ослы. Она вытерла руки обрывком газеты и отправилась в противоположную сторону по проулку, оставив мусор и вонь позади.

Глава 3

В образе грязной сгорбленной нищенки Уна прошла несколько кварталов, пока не оказалась меж обшарпанных кирпичных стен и гнилых деревянных ночлежек района для бедноты. Там она сняла со спины саквояж, но пальто выворачивать обратно не стала. Улицы напоминали огромную свалку: повсюду мусор, вонючие отходы и лошадиный навоз. Зачем рисковать приличной стороной своего пальто? Ведь здесь некому пускать пыль в глаза.

Она шла размеренно, не торопилась, но и не замедляла шага. Так, словно не было в ее потайных карманах серебряного портсигара с именной гравировкой и еще нескольких краденых дорогих безделушек, каждая из которых вполне могла обеспечить ей долгие годы исправительных работ на острове Блэквелла[6].

В животе снова урчало. Так же настойчиво, как и на вокзале. Если бы не этот мальчишка, она давно бы уже сдала краденое Марм Блэй и запивала бы свой нехитрый ужин добрым элем у Хэймана. И это было бы гораздо приятнее, чем такие вот приключения. Первое правило выживания на улицах мегаполиса: не выделяться и не ввязываться ни в какие переделки. Каждый сам за себя! Ее мать была очень сердобольной и всегда всем помогала. И что? Сгорела дотла, как забытый на сковородке стейк. Да и самой Уне непомерная доброта ее матери ничего хорошего не принесла.

Уна кивнула полицейскому О’Мэлли на пересечении Бауэри-стрит и Гранд-стрит. Она говорила ему, что работает на мыловарне, а Марм Блэй приплачивала, чтобы не сомневался. Он приподнял котелок в знак приветствия и продолжил обход. И все равно серебряный портсигар неприятно оттягивал карман Уны. Скорее бы уже вместо него там появились монеты!

Пройдя еще полтора квартала, Уна заметила краем глаза высокого мужчину в синем длинном пальто, прислонившегося к фонарному столбу. Сначала она заметила блеск серебра на шее и только потом взглянула на лицо. Барни Хэррис. Он притворялся – не очень умело, надо признаться, – что увлечен газетой. Как будто для одетого с иголочки журналиста вполне естественно слоняться по вонючим трущобам. Переминался с ноги на ногу, то и дело выглядывая поверх края газеты. Испуганный резким визгом тормозов надземки, он дернулся, оступился и, замахав газетой, чуть не упал.

Уна усмехнулась, но замедлила шаг. Может, свернуть на другую улицу, пока не поздно, чтобы не встречаться с ним? Марм Блэй очень злилась, когда ей приходилось задерживаться в магазине. Да и не в настроении сейчас Уна болтать. Но она обязана ему за фальшивое алиби неделю назад у оперного театра, где ее обвинили в краже кольца с печаткой.

Партия сопрано потрясла всех в тот вечер. И если бы копы оттащили ее тогда в участок и обыскали, то в складках ее юбки обнаружили бы не только кольцо. Но она утверждала, что была весь вечер в компании мистера Хэрриса. И действительно, он разыскал ее в первом антракте и сделал комплимент по поводу платья (естественно, краденого и слегка тесноватого). Так что это не была полная ложь. К счастью, он быстро и верно истолковал выражение лица Уны, когда та появилась в сопровождении копов, и без колебаний подтвердил ее слова.

И теперь она ему должна. Как же это противно! И это против всех ее правил! Как бы то ни было, ей пришлось, тяжело вздохнув, продолжить путь в его направлении.

– Ты в этих местах прям белая ворона! – сказала она, подходя к нему. – Сел не на тот поезд?

– Мисс Келли! Какая встреча! Надеялся, что вы рано или поздно появитесь.

– Так ты месил грязь от самой Газетной мили[7] только ради моей скромной особы? Даже не знаю, польщена я или напугана…

– О, вам нечего бояться. Я бы и цветы принес, но не уверен, что вы их любите.

– Я люблю золотые побрякушки, бриллианты, французский шелк.

– Непременно подарил бы вам все это, но вы ведь тут же отнесете мои подарки в магазин Марм Блэй…

Уна пожала плечами.

– Ну, мне же надо на что-то жить…

Он поджал губы и произнес что-то вроде «хм-м». Его серые глаза слегка сузились. Не с осуждением – Уна видела достаточно осуждающих взглядов, – скорее, озадаченно. Словно она диковинная птичка в антикварном магазине, молчаливая, полинявшая. Эту птичку явно надо спасать. В его глазах читался немой вопрос: может, я тот самый мужчина, что спасет тебя? Может, именно он сможет прервать бесконечную чреду неприятностей в ее жизни?

Он вполне порядочный человек, этот Барни. Моложавый и довольно симпатичный. Из обеспеченной семьи, судя по серебряной булавке для галстука (на зарплату в «Герольд» такую не купишь). Увы, он просто предложит ей другую клетку, разве что попросторнее и из металла поблагороднее.

Поэтому вместо того, чтобы томно потупить взор и смущенно улыбнуться, она дружески хлопнула его по плечу, попутно умыкнув его серебряную булавку.

– Как я понимаю, ты тащился сюда вовсе не за тем, чтобы мило потрепаться. Что надо-то?

Он нахмурился и зажал газету под мышкой.

– Знаете что-нибудь об убийстве в субботу на Черри-стрит?

– Большеносый Джо? А что такого?

– Как его убили?

– Говорят, задушили. Подробностей не знаю.

Мимо прошла женщина, толкая перед собой тележку с ношеными чулками.

– Пятнадцать центов за пару! – громко кричала она.

На голове у нее была грязная косынка, а на плечах – выцветшая шаль.

Уна схватила пару чулок и внимательно осмотрела их.

– Пять! – отрезала она.

– Десять! – настаивала продавщица.

Уна поднесла хлопковые чулки к носу. Они пахли мылом. Их совсем недавно постирали. Порывшись в карманах, Уна протянула женщине монетку в десять центов. Барни при этом с деланым интересом разглядывал склизкий товар рыбной лавки на противоположной стороне улицы. Щеки его пылали.

– От чего раскраснелся – от рыбы или от чулок? – Уна встряхнула покупкой у него перед носом и убрала ее в саквояж. Если краснеет при виде чулок, то что же будет, если увидит шелковую сорочку? Может, уронить саквояж, как на вокзале, и проверить?

Барни откашлялся, достал из кармана карандаш, похлопал по карманам в поисках блокнотика, потом вздохнул и развернул газету.

– Оставим пока белье. Значит, Большеносого Джо задушили. Но кто?

Уна пожала плечами.

– Откуда я знаю? Он резался в карты так, что должен был чуть ли не каждому второму в городе.

– Согласно полицейскому протоколу, в морге при нем нашли десять долларов и золотые часы. Если его убили из-за долга, то почему не обчистили?

– Может, убийца торопился?

– Но задушить-то время нашлось. Нож или пуля быстрее.

– Да, но и шума больше.

– Не поспоришь.

Барни записал что-то прямо на полях газеты.

– А что полиция? – спросила Уна.

– Они склоняются к версии о карточном долге. Профессиональный риск.

– Вполне возможно.

Помимо своего носа Джо славился склочным характером.

– А что, если карты тут ни при чем? Помните проститутку, что нашли задушенной месяц назад на Уотер-стрит?

Марта-Энн. Она какое-то время работала в одном из шикарных публичных домов, зарабатывала за ночь больше, чем Уна за целую неделю. Но несколько лет назад один постоянный клиент приревновал ее к другому и изрезал ей лицо, как тыкву. С тех пор она стала обычной уличной потаскухой.

Уна переложила саквояж из одной руки в другую и сглотнула.

– Как говорят копы, профессиональный риск.

– Обоих задушили веревкой или ремнем. Что, если убийца один и тот же человек?

– Трущобный маньяк-душитель? Ну нет, о таком пошли бы слухи.

– Не факт, если он нездешний.

– Если нездешний – тем более, – с этими словами Уна показала Барни серебряную булавку. – Я ж говорю: чужаки тут как белые вороны.

Барни улыбнулся и забрал булавку.

– Убедительно. Но все же держите ухо востро, ладно?

– Как же без этого.

Барни убрал булавку и карандаш в карман, оторвал кусок газеты со своими записями, а остальное бросил на мостовую.

– Эй! – Уна тут же подхватила газету.

– Ой, простите. Я не думал… Да там и нет ничего интересного. Ничего, что…

– Могло бы заинтересовать кого-то вроде меня? Может, вообще забыл, что я умею читать?

Уна смахнула с газеты прилипшую луковую шелуху.

– А еще цветы предлагал.

Барни снова покраснел и потер затылок.

– Я… Э-э…

Уна несколько секунд наслаждалась его неподдельным смятением, а потом дружески пихнула локтем.

– Да ладно, шучу! В туалете пригодится.

Барни хмыкнул и снова уставился на рыбную лавку, избегая встречаться с ней взглядом. Уна запустила руку в его карман, вытащила серебряную булавку и заспешила дальше.

– Не щелкай клювом, Барни! Услышу что-нибудь о твоем загадочном убийце – дам знать!

Когда она прошла уже несколько ярдов, он окликнул ее. Она обернулась.

– Будьте осторожны!

Глава 4

Настороженное выражение лица Барни, его неподдельная тревога за нее – вот что никак не шло из головы, пока она торопилась дальше к магазину Марм Блэй. Он ведь хороший журналист, въедливый, пусть и не очень опытный. Наконец хоть кто-то проявил интерес к трущобам, кроме этих святош-реформаторов с их корыстными целями.

Может быть, стоило пококетничать с ним? Пусть покупает цветы! В это время года они немногим дешевле золота. Уна запустила руку в свой карман и потрогала серебряную булавку. Острый конец тут же проколол перчатку. Уна выругалась и пошла дальше. На город спускались холодные сумерки.

На углу Орчард-стрит перед ней словно из-под земли вырос хулиганистого вида мальчишка с метлой в руке и бросился подметать дорогу прямо у нее под ногами. По сторонам разлеталась грязь и лошадиный навоз.

– Сколько тебе не хватает? – спросила Уна, когда они перешли через дорогу.

Темные волосы, оливковая кожа – лицо знакомое, но как его зовут, она не знала.

– Пять центов.

Уна прекрасно знала все эти штучки. Отец (скорее всего, вовсе и не отец, а самый обычный аферист) отправляет мальчишку на улицу, веля вечером принести такую-то сумму. Не справится – получит порку. Уна вспомнила, как шла с матерью мимо этого самого перекрестка почти двадцать лет назад. Тогда рядом с ними тоже оказался оборванец с метлой, примерно ее ровесник. Только тогда все дети тоже были ирландцами, а не итальянцами, как сейчас. В тот вечер Уна с матерью опять шли кому-то помогать, и вместо денег мать Уны дала тому мальчику сэндвич из приготовленной утром корзины с едой. Потом она показала мальчишке дорогу к Углам[8] и сказала, что он может пойти в Дом промышленности[9], где получит не только еду, но и хоть какое-то образование.

– Никогда не давай им денег, Уна, – сказала ей тогда мать, – иначе эта мерзкая эксплуатация не закончится никогда.

Уна кивнула, хотя была тогда слишком мала и почти ничего не поняла из маминых слов. Сейчас она остановилась и стала искать в кармане монетку. День уже подходит к концу, поэтому на самом деле мальчишке не хватает наверняка одного-двух пенни. Честный мальчик так и сказал бы. Но на честность еды не купишь. На улице можно выжить только постоянно изворачиваясь и пытаясь обвести всех вокруг пальца. Вот чему матери Уны следовало на самом деле учить свою дочь. Уна бросила мальчику пятицентовик и пошла дальше.

Парадная дверь галантерейной лавки Блэй уже была закрыта, окна темные. Но Уна никогда не ходила через парадную дверь. Оглянувшись, она нырнула в небольшой проулок. Пробираясь между грязными бочками с золой, сломанными клетками для птицы и старыми колесами, она добралась до черного хода.

Уна открыла дверь, звякнул дверной колокольчик, и Марм Блэй подняла глаза от жемчужной броши, которую оценивающе разглядывала. Когда Уна увидела ее в первый раз – эту великаншу с пухлыми длинными пальцами и сверлящими маленькими глазками, – она чуть не упала в обморок от страха. Одна оплошность – и она просто сотрет Уну в порошок! Прошло уже несколько лет, но страх так до конца и не ушел. И это несмотря на то, что Марм Блэй научила Уну всем воровским приемам и не раз спасала от колонии. Уна была ее любимицей. Так, по крайней мере, считали все остальные. Но это не отменяло того, что Марм Блэй может в любой момент стереть Уну в порошок.

– Ты только посмотри на это, шейфеле![10] – Марм Блэй похлопала по стулу рядом с собой.

Уна поставила саквояж на пол и подсела за длинный узкий стол, стоявший посередине комнаты. В магазине было две конторы. В одной, соединявшейся с магазином, стоял полированный дубовый стол и шкафы с аккуратными рядами конторских книг, всё официально. Вторая – в которой Уна и сидела сейчас – служила одновременно мастерской и пунктом скупки краденого, с потайными нишами под половицами и неприметным кухонным лифтом, чтобы спускать тяжелую добычу в подвал.

Марм Блэй молча передала Уне брошь и лупу.

– Хромой Тоби просил за нее шестьдесят пять долларов! Что скажешь?

Уна повертела брошь в руках, оценивая вес, и только потом взяла в руки лупу. Жемчужины были закреплены на изящной подложке из травленого серебра. С тыльной стороны стояло клеймо одной из самых известных ювелирных лавок «Мартин и сыновья».

– Изящная. Стоит, думаю, не меньше шестидесяти.

– Посмотри-ка внимательнее!

Уна снова взяла в руки лупу и стала пристально рассматривать брошь. Сначала она не увидела на ней ничего особенного. Марм Блэй, тяжело и хрипло дыша, склонилась над ней. Холода ее легкие всегда переносили с трудом. Уна понюхала брошь – металлического запаха нет, значит, чистое серебро. Да и по весу похоже. Если бы брошь была легче, Уна заподозрила бы, что толстая часть полая внутри. А если тяжелее, то это посеребренный дешевый металл. Уна перевернула брошь и осмотрела застежку. Работа тонкая, но вот только сама застежка выглядела какой-то слишком хрупкой. Уна взяла тряпочку, окунула ее в средство для полировки серебра и слегка потерла застежку. Та осталась такой же тускло-серой, как была.

– Застежка не серебряная. Не чистое серебро, это точно. Да и сделана как-то топорно.

– А еще что? – выжидательно спросила Марм Блэй.

Уна снова перевернула брошь и снова принялась разглядывать жемчужины. На серебре они казались застывшими капельками дождя. Все одинакового цвета и размера. Это и смутило Уну. Если бы это были настоящие жемчужины, под лупой-то было бы видно, что они слегка отличаются формой и размером. Ведь каждая настоящая жемчужина уникальна.

– Жемчужины подделка, хотя и довольно искусная.

– Все?

– Нет.

Уна поскребла ногтем каждую жемчужину. От тех, что были настоящими, на пальце оставался тонкий слой перламутра. От поддельных же – представлявших собой заполненные воском стеклянные шарики, покрытые изнутри перламутровым раствором, приготовляемым с использованием молотой рыбьей чешуи, – на пальце не оставалось ничего.

– Примерно половина.

Марм Блэй одобрительно кивнула. Уна отдала ей брошь.

– Думаете, кто-то уже перепродал ее и заменил настоящие жемчужины искусственными? – спросила Уна. – И застежку заменил?

– Возможно. Но это был кто-то очень умелый, если это так. Иначе в ходе этой работы пострадало бы серебро.

В городе было не так много умельцев – считая саму Марм Блэй, – которые смогли бы так искусно проделать эту работу. Но это был бы адов труд. И все ради нескольких жемчужин и маленького кусочка серебра?

– Вы же не думаете…

– Что это сами «Мартин и сыновья»? Вполне возможно. Покупатели все равно не заметят разницы.

Она улыбнулась, погладила Уну по коленке и добавила:

– Не только мы хотим кушать, шейфеле!

– И сколько вы дали Тоби?

– Пятнадцать.

Нормально. Хотя Марм Блэй, конечно, будет нахваливать брошь покупателям и продаст в итоге минимум за пятьдесят. Она положила брошь в выстланную бархатом шкатулку.

Когда Марм Блэй взглянула на Уну снова, глаза ее уже не смеялись.

– Говорят, ты опять попала в какую-то историю на вокзале?

Уна заерзала на стуле. Кто уже успел настучать? Вроде она никого из банды Марм Блэй на вокзале не видела… Но это всего лишь означает, что у той есть глаза и уши, о которых Уна не в курсе.

– Да ерунда!

– Ерунда?

– Ничего особенного. Я же здесь, не правда ли?

– Да, хоть и с большим опозданием…

Она окинула Уну еще раз своим ледяным взглядом, но потом выражение лица смягчилось. Она снова погладила Уну по коленке.

– Да ладно, сегодня на ужин все равно хазенпфеффер[11]. Я никогда не любила крольчатину… Так что давай, хвастайся, что там у тебя сегодня.

Уна вывернула все карманы и выложила на стол перед Марм Блэй их содержимое. Золотое кольцо. Пара детских перчаток. Несколько скомканных банкнот. Серебряный портсигар. Но серебряную булавку Барни она оставила при себе. Она украла ее для того, чтобы доказать свою ловкость, а не чтобы продать. Возможно, в один прекрасный день она вернет ее Барни. Или нет.

Марм Блэй сначала подсчитала деньги, а потом стала изучать остальное. Кольцо сразу приобщила к золотой цепочке от часов. На переплавку. Перчаточки были мягкие, почти не ношенные. Марм Блэй попыталась натянуть перчатку на свою огромную ладонь, но застряла на половине.

– Так, ладно, – пробурчала она и швырнула их в коробку с прочей одеждой.

Затем она взялась за серебряный портсигар.

– Я бы дала за него много больше, если бы на нем не было инициалов.

– Гравировка не такая глубокая. Можно сошлифовать за пару минут.

Марм Блэй поджала губы и метнула взгляд в сторону прочих серебряных безделушек, лежавших в куче на переплавку. Но через пару мгновений кивнула.

– Наверное, ты права.

Она положила портсигар в шкатулку вместе с брошью, а потом закрыла ее на ключ, который всегда носила на цепочке на шее.

Не дожидаясь особых указаний, Уна подхватила шкатулку и отнесла ее в противоположный конец комнаты, где стояло кресло с выцветшей обивкой. Уна немного отодвинула кресло, подняла край ковра и спрятала шкатулку под половицей.

– Завтра останешься работать здесь, в мастерской. – Марм Блэй протянула Уне несколько банкнот и спрятала остальное в карман. Уна даже не стала пересчитывать. Она знала, что там меньше, чем она надеется, но больше, чем она заслуживает.

– Но я не хочу…

Марм Блэй остановила ее ледяным взглядом.

– Besser frieher bewohrent, aider shpeter bevaint.

Уна уже столько раз слышала эту фразу, что прекрасно понимала ее смысл: «Тише едешь – дальше будешь».

Глава 5

Уна прошла по Малберри-стрит в самую гущу трущоб и начала взбираться по крутой лестнице многоквартирного дома, зажигая спичку на каждой площадке, чтобы осветить темную лестничную клетку. Стены с облупившейся краской, в полу зияют дыры, под ногами толстый слой пыли и грязи.

Обычно Уна даже не замечала грязь и вонь мочи и гниющих отбросов, но сегодня та прямо душила ее. Почему жильцы не могут аккуратно опустошать свои ночные горшки и мусорные ведра? И почему не вытирают ноги, заходя в дом? Марм Блэй жила в шикарных многокомнатных апартаментах, расположенных прямо над магазином, с водопроводом и канализацией. Лучшие ткани, которые ей приносили через черный ход, она пускала на обивку своей мебели и шторы для окон. Лучшие из краденых гобеленов и картин удостаивались чести украшать стены ее апартаментов. А Уне опять месить вонючую грязь, пробираясь по обшарпанному коридору к своей комнатушке. Уна вытерла подошву туфли о ступеньку и стала подниматься дальше.

Нет, Марм Блэй надо отдать должное – она очень добра к Уне. И вообще все знали, что Марм Блэй – самая честная из скупщиков краденого, если такое слово вообще применимо к этим людям. И разве она не взяла Уну под крыло тогда, много лет назад? Разве не научила ее всему, что знает сама? Будь Уна порасчетливее, вполне могла бы позволить себе жилье получше. По крайней мере, Марм Блэй все время говорила ей так. Если съешь сразу весь бублик, шейфеле, в кармане останется только дырка…

Когда Уна познакомилась с Марм Блэй, ей не было еще и одиннадцати и она прожила на улице всего несколько месяцев. Но эти месяцы показались ей годами, долгими и трудными. Она еле узнавала свое грязное и осунувшееся лицо, отражавшееся в витринах магазинов.

В то утро она проснулась со слипшимися на морозе ресницами и еле смогла открыть глаза. Когда она добежала до черного хода булочника, который раздавал черствый хлеб нищим вместо того, чтобы скармливать его скоту, то поняла, что уже опоздала. Молочник, развозивший молоко по Бауэри, не отрывал глаз от своей телеги, поэтому стянуть хоть крошку у него Уна так и не смогла. Продрогшая и голодная, она поплелась в Еврейский квартал. Тряпки, которыми она обмотала ноги, совсем истрепались, и она надеялась найти обрезки в помойке возле ателье. В самом центре квартала шла оживленная торговля всякой всячиной: овощи, куры, жестяная посуда.

Уна увидела краем глаза тележку с яблоками, оставшуюся без присмотра. Она тут же подбежала к ней и запустила туда ручонку. В следующий момент она почувствовала железную хватку на запястье. Длинные мясистые пальцы, явно мужские. Но, подняв голову, Уна увидела перед собой женщину, и вовсе не продавщицу этих яблок. Судя по опрятному внешнему виду, эта дама просто вышла утром за покупками. Уне она показалась настоящей великаншей. Серые колючие глаза так и сверлили, а о том, чтобы вывернуться от нее, можно было и не мечтать.

Не успела Уна и рта раскрыть, как появился и продавец яблок. Ну все. Сейчас великанша настучит на нее, а продавец яблок позовет копа. И вместо цепких пальцев этой женщины на руках Уны окажутся наручники. Но великанша лишь взглянула на продавца.

– Полпека[12], bitte, – сказала незнакомка, – и еще одно специально для этой шейфеле.

Она подала продавцу яблок свою корзину и выудила три блестящие монетки из расшитого бисером шелкового кошелечка, висевшего на запястье. Когда продавец яблок подал женщине ее корзину, заполненную свежими ароматными яблоками, она взяла одно, склонилась к Уне и дала его ей со словами:

– В следующий раз поосторожнее!

Уна взяла яблоко и улыбнулась. Но звон монет в кошельке этой женщины… Уна не смогла устоять. Как только та отпустила, наконец, ее руку, Уна рванула кошелек на себя и побежала во весь дух. Она не успела пробежать и половины квартала, как почувствовала, что кто-то схватил ее за воротник и приподнял над землей как котенка.

– И куда это мы так спешим? – с издевкой произнес коп.

В следующее мгновение он увидел шелковый кошелек, который Уна крепко сжимала в руке.

– А-а… Понятно… А вот эта изящная штучка точно не может принадлежать такой оборванке, как ты.

Уна извивалась как уж на сковородке, сердце ее бешено колотилось. От этого копа точно не приходится ждать ничего хорошего. В отчаянии она запустила в него яблоком и попала ему прямо в нос. Коп взвыл от боли и разжал руку. Но не успела Уна вскочить на ноги, как владелица кошелька снова крепко схватила ее. Сожми она пальцы сильнее – и хрустнет кость.

Но великанша этого не сделала. Вместо этого она присела перед Уной на корточки, посмотрела ей прямо в глаза и сказала:

– А ты, смотрю, жадная.

Сердце Уны по-прежнему бешено колотилось, к глазам подступали слезы, но все же она смогла выдержать взгляд этой женщины.

Та помолчала пару мгновений и добавила:

– И бесстрашная, да? А теперь проверим, насколько сообразительная.

Она метнула взгляд на полицейского, все еще державшегося за свой нос.

– Слышала когда-нибудь о колонии для несовершеннолетних?

Уна кивнула.

– Отлично. Тогда ты наверняка знаешь, что это далеко не райский уголок.

Уна снова кивнула.

– Ну, тогда выбирай: верни мне кошелек, или я сдам тебя полицейскому и он доставит тебя прямиком в колонию.

Уна со вздохом протянула женщине кошелек.

– Умница! Так, ну а теперь скажи мне, где же твои родители?

Уна молча понурила голову.

– А-а… – с ноткой сочувствия в голосе протянула великанша. – Тогда пойдем со мной, шейфеле. Ты же хочешь быть воровкой? Слушайся меня, и я научу тебя всему. Станешь лучшей воровкой, хитрой и быстрой. И украдешь столько яблок, сколько пожелаешь.

С этими словами она вынула из кошелька пару монет и вложила их в руку все еще державшегося за нос копа, проходя мимо него.

– Здесь всё в порядке.

Потом она еще раз через плечо посмотрела на Уну и пошла дальше.

Уна, поколебавшись пару секунд, пошла следом. Обойдя полицейского, она таки подняла с земли свое яблоко.

С тех пор прошло четырнадцать лет, и она ни о чем не жалеет.

Вот Уна опять в своей убогой квартире. В гостиной темно, печка давно остыла. Здесь жили еще три женщины, которые тоже работали на Марм Блэй. Сейчас никого не было дома, но кто-то оставил окно приоткрытым, и фланелевая занавеска полоскалась на ветру. Уна бросилась к окну и захлопнула его. Она не стала растапливать печь, хотя и продрогла. И к керосиновой лампе, стоявшей на столе, она тоже не притронулась. Она зажгла свечу и пошла с ней прямиком в маленький закуток без окон, служивший спальней.

Возможно, Марм Блэй и права. Лучше завтра отсидеться в мастерской. Того копа она обхитрила, в этом сомнений нет. И вряд ли кто-либо из пассажиров, видевших ее вчера на вокзале, сможет хоть как-то описать ее. Только какими-нибудь общими фразами. Женщина. На вид лет двадцати пяти. Темные каштановые волосы. Чистая кожа. Она носила одежду неброских матовых тонов, чтобы глаза ее казались карими, а не зелеными, и шляпу с широкими полями. Уже не модно, да, но зато скрывает лицо. К тому же если у того копа, что гнался за ней, мозгов было все-таки чуть больше, чем у курицы, то они сейчас упорно ищут женщину с родинкой на носу. Пустить по ложному следу – один из первых трюков, которому учила Марм Блэй.

Но тот стервец с золотыми часами, он-то как следует ее разглядел. Если его схватят, то наверняка запоет. Да еще и повернет все так, что это она надоумила его украсть часы. Может быть, они даже отвезут его в галерею главного инспектора Бирнеса. Узнает ли он ее среди множества развешанных на стене фото? Фото довольно старое и расплывчатое, ведь она притворилась, что чихает, как раз перед тем, как сработала вспышка. Но ведь и женщин там не много. Всего-то несколько десятков среди примерно тысячи разыскиваемых воров и прочих преступников. Некоторые хвастались, что их фото висит в галерее. Уна не так глупа. Но тоже гордилась этим, втайне.

К черту мальчишку. Не собирается она сидеть тут в этой промозглой квартире как нашкодивший малыш, поставленный в угол. Марм Блэй не запрещала ей выходить из дома сегодня вечером. Хотя в этом и не было необходимости. Уна сама знала правила. А одним из правил Уны, в свою очередь (седьмым), было следовать правилам Марм Блэй. Но черт возьми, как же ей надоело плясать под дудку своей покровительницы. Уна выскользнула из пальто и швырнула саквояж в угол. Брошенная Барни газета совсем измялась в кармане. Ничего, в туалете не важно. Уна бросила ее рядом с саквояжем. Отсчитав от заработанных денег половину, она осторожно отогнула кусок бумаги, прикрывавший дырку в стене у самого пола. Там, в дыре, чуть правее отверстия, лежала банка. Уна вынула ее и открыла крышку. В банке лежали монеты и банкноты, и ожерелье с камеей из слоновой кости.

Эту камею носила мать Уны. Однажды она отнесет ее Марм Блэй и продаст. Когда слоновая кость будет снова в моде и за эту подвеску можно будет выручить побольше денег. Уна отложила в коробочку половину – нет, пожалуй, все же четверть – своего дневного заработка и серебряную булавку Барни. Затем она закрыла крышку и вернула коробочку в тайничок.

Сначала она заглянула к бакалейщику и купила мясной пирог и чашку ароматного глинтвейна. Там она столкнулась со своей соседкой по комнате, Дейдре. Длинные рыжие волосы и изящный носик. Красивая, но глуповатая – лучше напарницы не найдешь. Дейдре отвлекает, а вторая обчищает карманы. Одно время Уна работала с ней в паре, когда обе были еще совсем молоденькими и новенькими у Марм Блэй. Однако, получив право голоса, Уна настояла, чтобы ей разрешили работать одной. Так намного легче – ведь не надо постоянно следить еще и за своей напарницей. Особенно такой, как Дейдре.

Зато повеселиться с Дейдре можно было на славу. Из лавки бакалейщика они пошли прямиком в смешанный клуб[13], расположенный напротив. Честные работяги – портовые и заводские – сидели бок о бок с ворами и карточными шулерами и говорили о предстоящих выборах олдерменов[14] или кто кого победит в сегодняшних боях без правил. Любой из них был рад купить Уне выпить, но почти всегда они ожидали чего-то взамен. Как минимум излить душу. Или поцеловать. Или даже перепихнуться по-быстрому в одном из номеров над баром. Если мужчина был приятным и у нее самой было подходящее настроение, Уна соглашалась. Но сегодня Уна купила себе виски сама, оставив мужчин профессионалкам с ярким макияжем и глубокими декольте.

В проулке за баром играли в кегли. Уна сделала несколько ставок. Она закурила и материлась как последний пьяница, когда ее фаворит промахивался. Дейдре утащила ее в танцевальный клуб на Черч-стрит, но только тогда, когда в ее кармане остался всего один доллар.

В клубе Уна плюхнулась за столик со стаканом виски и так и сидела, пока Дейдре кружилась и извивалась в объятиях то одного, то другого партнера. Сама Уна отказывала всем, кто подходил к ее столику – с потными ладошками и надеждой в залитых алкоголем глазах – и предлагал потанцевать. По правде говоря, Уна никогда не любила танцевать. Что за удовольствие? Вся в поту, ноги гудят… Она сидела и думала о том, что Марм Блэй по-прежнему снисходительно относится к ней. Ровно так же, как в тот первый день около тележки с яблоками. А она ведь давно стала лучшей воровкой и мошенницей в банде Марм Блэй! Может, пришло время отправиться в свободное плавание?

Дейдре подсела к Уне. Щеки ее пылали, она часто дышала и глаза ее весело горели.

– Ты вообще танцевать сегодня будешь?

– Нет! – отрезала Уна, сделав большой глоток виски.

– Ага. Вот если бы здесь появился твой репортер, небось, сразу вскочила бы и пустилась в пляс.

– У нас деловые отношения, формальные. И все.

– То есть ты хочешь сказать, что откажешь ему, если он предложение тебе сделает? Да ладно!

Сама мысль об этом отбила у Уны всякую охоту пить виски дальше. Барни был, конечно, далеко не самым плохим вариантом. Упорный, хотя и не очень хваткий. Но именно таким он ей и нравился. Но что за жизнь будет у нее, стань она женой Барни? Бесконечная готовка, уборка, дети… Да она даже картошку сварить нормально не сможет. Ну, допустим, для этого Барни наймет прислугу – судя по его серебряной булавке, он сможет себе это позволить. И что тогда? Уне совсем не нравилась перспектива сидеть целыми днями в душной гостиной, словно зверь в клетке.

– Ну не по мне это! Честная жизнь не для меня!

Дейдре хмыкнула.

– Лучше как эти? – Она кивнула в сторону двери. В театре закончилось представление, и в клуб входили новые посетители, а за ними потянулись и проститутки.

Уна никогда не осуждала этих женщин. Что бы ни говорил отец О’Донахью на воскресной мессе, есть хочется всем. А это занятие еще опаснее, чем воровство. Она видела шрамы на их телах. Знала тех, кто умер от венерических заболеваний или сошел с ума. Не говоря уже о Марте-Энн или Хелен-Джоуэт, которой проломили голову топором.

– Мне и так хорошо, спасибо, – проворчала Уна, хотя уже жалела, что спустила столько денег на ставки. Но все можно вернуть за один удачный день на вокзале.

Дейдре покачала головой и убежала танцевать дальше. Уна одним глотком допила свой виски, но не стала заказывать еще. Уже выпитый алкоголь разлился приятным теплом по всему телу, придав ему необычайную легкость. Если выпить еще, то тепло превратится в огонь, а легкость – в полнейшее отупение. И тогда один неловкий жест или одно неудачное слово – и случится взрыв. Уна уже не раз просыпалась с разбитыми в кровь кулаками или заплывшим глазом, горько сожалея о том, что перебрала накануне вечером. Отец говаривал, что у Келли горячая кровь. Но сам от выпивки раскисал – рыдал и нес всякий бред, пока не падал замертво. Не раз Уна клала руку ему на грудь, опасаясь, что он мертв, и чувствовала медленное дыхание и слабый стук сердца. Видимо, буйство передавалось через поколение.

Уна уже собиралась уходить, когда к ней подошел один из театралов. Молодые, самоуверенные и высокомерные, после спектакля – «Свидание под луной» или какую еще там ерунду они смотрели? – они врали своим женам и матерям, что пойдут пропустить по стаканчику в Юнион-Клаб, а сами искали, с кем бы повеселиться всю ночь. Для них Уна – как и любой другой представитель низших классов – была всего лишь очередным развлечением.

– Такая красотка, как ты, просто обязана хорошо танцевать, – сказал молодой человек, протянув Уне руку.

Прозвучало это скорее как приказание, чем как комплимент.

– У такой красотки, как я, вовсе нет желания танцевать с…

Уна собиралась сказать «с каким-то недомерком вроде тебя», но, заметив запонки с рубинами, сказала другое:

– …со всяким сбродом. Но разве откажешь такому благородному джентльмену!

Он протянул ей свою руку в перчатке, и Уна с готовностью за нее ухватилась, улыбаясь изо всех сил. На вопросы отвечала как настоящая леди – этому в свое время научила мать. К счастью, вопросов было немного. Да и не для этого он пригласил ее танцевать. Она поняла это, когда его рука практически сразу начала спускаться по ее спине все ниже и ниже. Уна тут же поправила его руку, но при этом кокетливо взглянула на него, давая понять, что не все еще потеряно. При этом она, естественно, сумела аккуратно снять запонку с одного манжета у него на рукаве.

Через пару танцев удалось снять и другую, заливая про один хороший клуб, где они смогут пропустить по стаканчику, а потом подняться к ней… Но когда другая танцующая пара слегка столкнулась с ними, Уна взяла паузу, якобы из-за того, что развязался шнурок, и улизнула через черный ход, пользуясь тем, что кавалер отвернулся.

Она пошла к дому длинной дорогой, мимо фабрик и складов на берегу Гудзона. Запонки были легкой добычей. Но особенно ее грела мысль о том, что она обвела вокруг пальца лощеного зазнайку, полагавшего, что охотник – это он, а Уна – его очередная легкая добыча. Только вот снимать запонки вовсе не значило залечь на дно, как предписывают правила. Так что придется придержать эти запонки несколько дней, чтобы не вызывать подозрений у Марм Блэй.

Или… Уна широко улыбнулась, несмотря на порыв ледяного ветра от реки. В это время года здесь часто объявляется Бродяга Майк. А Марм Блэй об этом знать не обязательно.

Глава 6

Весь следующий день Уна провела в мастерской за магазином, аккуратно удаляя гравировки с различных безделушек из драгоценных металлов. Тупая и монотонная работа. Уне не терпелось снова выйти на улицу.

То и дело звонил дверной колокольчик. Приходили и покупатели, и продавцы. Всякую мелочь Марм Блэй сбывала прямо с прилавка вместе с законно приобретенным товаром. А крупные, уникальные, и дорогие предметы отправлялись на переплавку или откладывались для продажи какому-то конкретному клиенту.

Уна не переставала восхищаться проницательностью и хваткой Марм Блэй, хотя ее и тяготил постоянный контроль. Конечно, какая-то доля от доходов от перепродажи вещей, что она приносила в магазин, шла на подкуп олдерменов и полицейских, которые по большей части закрывали глаза на делишки Уны и ее коллег. Если бы Уну арестовали вчера, то к этому моменту уже наверняка отпустили бы под залог. И скорее всего, обвинения были бы очень быстро сняты. А даже если нет – у Марм Блэй были всегда наготове адвокаты.

Но ведь Уну таки не арестовали вчера! Она сумела вывернуться сама, сама обхитрила копов! Конечно, такая простушка, как Дейдре, не могла обойтись без покровительства. Дейдре так и не стала настоящей воровкой, да и не очень стремилась.

Уна же хотела большего. Чего именно, она еще не до конца сформулировала для себя. Но она точно ничего не добьется шлифовкой и полировкой. Здесь она всего лишь марионетка. Занавес опускается, посетители расходятся, а деньги всегда достаются ей – Марм Блэй.

Ну, ничего! Сегодня вечером Уна тоже насладится звоном монет. Вчерашние запонки стоят не меньше сотни. Бродяга Майк не даст ей больше тридцати. Может быть, сорок пять, если она пообещает приносить ему часть товара и дальше. И уж эти денежки Уна сразу все положит в копилочку. Не станет ни пропивать, ни проигрывать. Ну, может, позволит себе поужинать в «Дельмонико». Стейк со спаржей под голландским соусом и итальянское мороженое на десерт. Рюмочка ликера.

Конечно, придется приодеться и найти мужчину, иначе в ресторан не пустят. Уна уже чувствовала во рту сладость ликера.

К вечеру Уна закончила обрабатывать набор серебряных бокалов. Теперь их прежний владелец ни за что не опознает их.

– А у тебя глаз наметан, шейфеле! – сказала явно довольная работой Марм Блэй.

– Тогда я пошла?

– Вечно ты спешишь…

– Я… хотела успеть на рынок до закрытия. Они продают там в это время треснутые яйца за гроши.

Марм Блэй кивнула и помахала Уне рукой. Та подхватила пальто, почувствовав, однако, какое-то странное, еле заметное покалывание от взгляда в спину. Чувство вины? Но это же всего лишь пара запонок, а торговля Марм Блэй и без этого идет превосходно. Уна пробормотала «гут шабес»[15] и выбежала из магазина, боясь передумать. Вчера, увидев, как мальчишку тащат в полицию, она забыла правило номер один: каждый сам за себя! Больше этого не повторится.

На улице было довольно холодно, по небу медленно плыли серые тяжелые облака, шел легкий снег. На случай, если Марм Блэй или кто-то еще смотрит за ней, Уна пошла к дому по Хестер-стрит, то и дело отбиваясь от оборванцев с метелками, настойчиво предлагавших за пару монет расчистить перед ней слякоть.

Улица уже кишмя кишела лоточниками, наперебой расхваливавшими свой товар. Жестяные кружки по два цента! Шляпы за четвертак. Истрепанные пальто – совсем как новые! – всего за доллар! Запах свеженатертого хрена и теплого хлеба смешивался с вонью из канализационных люков. Совсем близко раздалось конское ржание и гонг кареты скорой помощи[16] – и та пронеслась мимо Уны, забрызгав ее грязью.

– Да чтоб вас! – недовольно выругалась Уна, отряхивая юбку и пальто. Когда она впервые увидела кареты скорой помощи – пару десятилетий назад, – они показались ей настоящим чудом. Сейчас же это была очередная раздражающая помеха.

Дома Уна застала ссору по поводу того, чья очередь выносить ведро с золой.

– Я на прошлой неделе выносила! – сразу выкрикнула Уна, чтобы они даже и не думали вовлекать ее. Она повесила пальто на крючок и сразу пошла в спальню. С третьего раза ей таки удалось зажечь свечу. Как только свеча разгорелась, Уна плотно закрыла дверь.

Уна знала своих соседок уже много лет. Дейдре вообще с двенадцати лет. Они выпивали вместе. Много раз шумно ссорились и мирились. Много лет работали в паре. Ближе друзей у Уны не было. Но все же она не доверяла им. У каждой из них были свои тайнички с деньгами: в стене, под половицей или еще в каком-нибудь укромном месте квартиры. Уна даже спала не снимая обуви – это вошло у нее в привычку с тех времен, когда она вынуждена была спать на улице.

У нее не было выбора. Вскоре после смерти матери ее с отцом выселили из квартиры за долги. Отец даже не предпринимал попыток найти хоть какую-то работу. Целыми днями пил, пропивая то немногое, что у них осталось. Продано и пропито было все – от огромной хрустальной вазы и серебряного чайного сервиза, привезенного прабабушкой Каллахан из Ирландии, до кружевных чулочек, вышитых маминой рукой, и фарфоровой куколки, которую отец сам же подарил Уне на прошлое Рождество. Они переехали в дешевую меблированную комнатушку, а затем и в ночлежку в районе Пяти Углов. К тому времени Уна уже научилась воровать из карманов отца мелочь, чтобы покупать хлеб, молоко и картошку.

А ведь было время, когда Уна ходила в школу, брала уроки игры на фортепиано и вышивала крестиком… Теперь же она целыми днями бродила по улицам, выпрашивая уголь и копаясь в мусорных баках. К тому времени, когда она возвращалась домой, отец уже, как правило, выпивал в какой-нибудь дешевой забегаловке. Однажды она вот так же открыла дверь в их убогую комнатушку и обнаружила, что даже остатков их скромного имущества нет. Все забрали в счет долга за жилье. А в комнатушку уже вселилась другая семья. Все, что осталось у нее от прошлой жизни, – это та самая мамина камея, которую Уна всегда носила с собой. Уна искала отца допоздна и наконец нашла его в одной вонючей дыре – настолько пьяного, что он даже не узнавал ее. Все вокруг потешались над Уной, пока она умоляла отца и пыталась поднять его на ноги. В конце концов Уна сдалась. Выудила всю мелочь из его карманов и ушла в холод ночи.

Днем у Пяти Углов жизнь кипела и бурлила. Ночью все здесь было зловещим и страшным. Она нашла более-менее уединенный уголок на заднем дворе одной из ночлежек, но так и не смогла уснуть. Как только она проваливалась в сон, ее будило какое-нибудь шуршание, скрип или вскрик. Следующая ночь прошла не лучше. Она иногда спала днем, но ее неизменно будили копы, тыкая носком ботинка или дубинкой.

Опыт – учитель, не прощающий даже мелких огрехов, но Уна схватывала, что называется, на лету. Однажды кто-то украл ее ботинки, которые она перед сном сняла и поставила рядом. С тех пор она никогда не смыкала глаз, прежде не спрятав все ценное или не привязав его к своему телу. Она некоторое время жила вместе с речными пиратами, потом прибилась к шайке таких же малолетних оборванцев, которые научили ее драться, добывать еду и сквернословить. А потом попала к Марм Блэй, которая научила ее всем воровским приемам.

Через несколько лет Уна вновь столкнулась со своим отцом. Он выходил уже не из питейного заведения, а из опиумного притона. Уна замешкалась на пару секунд, раздумывая, стоит ли подойти к нему. А вдруг он ее не узнает? Уна была снова чисто и опрятно одета – ведь Марм Блэй строго следила, чтобы в ее банде у всех был приличный внешний вид. К тому же за это время Уна вытянулась как минимум на голову. Сначала его почти остекленевшие глаза смотрели будто сквозь нее. Потом на миг его взгляд просветлился: «Уна, a stór!»

Мое сокровище. На их родном и почти забытом ирландском. Он называл ее так, когда она была еще совсем маленькой, а мама была жива и полна сил. Еще до войны. Когда они были вместе, здоровы и счастливы. Но, увы, взгляд его тут же стал снова отсутствующим и остекленелым. Уна молча положила ему в карман несколько долларов и проводила взглядом.

Уна вздрогнула, стряхивая с себя воспоминания. Правило номер четырнадцать: прошлого не вернешь. Уна прислушалась и, убедившись, что соседки по квартире все еще пререкаются из-за ведра с золой, вынула из своего тайника копилку. Серебряные запонки с рубинами сверкнули в свете свечи. Хорошенькие. И довольно искусно сделанные. Меньше чем за сорок она их не отдаст. Уна спрятала запонки в одном из потайных карманов юбки, вместе с булавкой Барни. Посмотрим, сколько Бродяга Майк даст за нее. Она прихватила с собой и латунный кастет на случай, если Бродяга попытается отнять у нее запонки, не заплатив.

Едва Уна успела убрать копилку в тайник, как дверь с шумом распахнулась и в спальню ворвалась разгоряченная Дейдре.

– Мы разыграли на спичках. Черт, ну почему короткая досталась именно мне? – взвыла она, рухнув на соломенный тюфяк, который служил ей кроватью. Ни у кого из девушек не было ни настоящей кровати, ни матраса. То, что служило матрасом, лежало прямо на полу.

Но однажды у Уны обязательно появится хорошая кровать с мягким удобным матрасом. Запонки, что еле слышно позвякивали в ее кармане, помогут ей в этом.

– Не мешкай с этим, а то снегом все заметет.

– Может, ты вынесешь? Пять центов!

– И не подумаю!

– Ладно! Слушай, а бумажки у тебя нет? Мне бы в туалет… Раз уж все равно придется тащиться на улицу…

Уна взяла газету, оставшуюся от Барни, оторвала кусок и протянула Дейдре.

– Вот, возьми.

– Что там пишут?

– А какая разница? Не все ли равно, чем вытирать задницу?

– Черт возьми, я тоже хочу знать, что в мире происходит! И к тому же я люблю, когда ты читаешь. Когда-нибудь и сама научусь.

– Ага. Сразу после того, как найдешь себе богатенького мужа и поселишься с ним на Улице Миллионеров[17].

Дейдре смяла кусок газеты и кинула его в Уну.

– Какая муха тебя сегодня укусила?

– Да все нормально, – ответила Уна, вставая и расправляя платье (аккуратно, чтобы запонки не зазвенели). Подумав еще пару секунд, она положила в другой карман газету Барни. На случай, если с проезжей части ее опять обольют грязью. Потом Уна протянула руку Дейдре, помогая ей встать.

– Прости! – буркнула Уна.

– Не понимаю, чего ты так злишься, когда Марм Блэй заставляет тебя работать в мастерской. Я вот, наоборот, мечтаю об этом.

– Это наказание, а не награда. И потом, ты недостаточно аккуратна. Помнишь, как в прошлый раз забыла спороть метку с изнанки того шикарного мехового жакета? Марм Блэй пришлось долго объясняться с копами.

Дейдре надулась.

– Подумаешь, один раз.

– А хрустальный бокал, который ты поставила к стеклянным? А еще…

– Ну все, хватит!

Убедившись, что ее тайник в стене надежно замаскирован, Уна заторопилась к выходу.

– Ты куда намылилась? – пристала к Уне Дейдре, видя, как та спешно надевает пальто.

– Тебя не касается, – отрезала Уна. Получилось довольно грубо. Вздохнув, она добавила: – Так, яиц купить.

– Подожди, я с тобой!

– Нет-нет! Тебе же еще золу выносить. Неохота ждать. Я и тебе возьму.

– Ага. И еще огурчик соленый. Или сосиску от Груцмахера.

– Туда я не пойду, – ледяным тоном ответила Уна, когда остальные соседки хором начали просить принести и им по сосиске.

– Спорим, она торопится к своему ненаглядному репортеру, а? – подмигнула Дейдре остальным, а потом добавила, подмигивая Уне: – Мы можем ненадолго уйти, если хочешь остаться с ним тут наедине…

Уна лишь покачала головой. Пусть себе ржут и судачат. Пусть лучше думают, что она торопится перепихнуться с Барни, чем догадываются о ее истинных намерениях. Уна замоталась шарфом и ушла, оставив соседок по комнате сплетничать о ней дальше.

На улице по-прежнему шел снег, но уже не такой сильный. Снежинки редкие, но крупные. Словно облака вытряхивают то, что оставалось по углам. Уна шла довольно торопливо, но не бежала. Она смело смотрела прохожим в глаза и улыбалась. Начало смеркаться, и Уна наслаждалась тем недолгим полумраком, который царит до тех пор, пока на улицах не зажгут фонари.

Район этот сильно изменился с тех времен, когда она была маленькой девочкой. Деревянные бараки сменились кирпичными многоквартирными домами, увитыми пожарными лестницами, словно огромным плющом. Трубы новой резиновой фабрики извергали клубы темного едкого дыма. Горы мусора на улицах стали чуть ниже. И все чаще Уна слышала то там, то тут итальянский, греческий и даже китайский. Гортанный ирландский акцент, какой был у ее отца, исчез, как складка на рубашке под раскаленным утюгом.

Но кое-что осталось неизменным: сиротские дети все так же грелись у колодцев, попрошайки все так же гремели своими жестянками, все так же орудовали преступные банды, демократы все так же побеждали на выборах, и по-прежнему больше всего людей сбегалось на бокс, пожар или бесплатную еду. И за это время так и не появилось честных воров.

На пересечении Централ-стрит и Перл-стрит Уна остановилась. Напротив тускло светились замерзшие окна пивной. Уна осторожно оглянулась, чтобы убедиться, что за ней не следит никто из людей Марм Блэй. В паре шагов от Уны играл шарманщик. Она подошла к нему ближе, делая вид, что прислушивается. На самом же деле она продолжала вглядываться в прохожих. Однако в этих сумерках трудно разглядеть лица людей на удалении. И не стоять же ей здесь вечно. Уна бросила монетку сидевшей на шарманке обезьянке и перешла на противоположную сторону улицы.

Уна вошла в пивную. Здесь было тепло и сильно пахло прогорклым пивом. Освещение было очень тусклым, но даже при нем Уна сразу узнала Бродягу Майка, сидевшего за дальним столиком. Перед ним стоял стаканчик с недопитым бренди. Небольшой чемоданчик лежал сразу за его стулом. В отличие от Марм Блэй, которая очень редко проворачивала свои делишки вне своего магазина, Майк вел кочевой образ жизни и занимался скупкой краденого в пустынных проулках и заброшенных подвалах. Поскольку склад его был ограничен вместимостью чемоданчика, он не мог принимать крупные вещи вроде меховых манто или мраморных ваз. Но если вору надо было быстро избавиться от дорогой безделушки – кольца с бриллиантом, золотых часов или запонок, – не было ничего лучше, чем сбыть их Бродяге Майку. Поговаривали, что за год он отмывает несколько тысяч долларов!

Кроме Уны в пивной была еще только одна женщина – морщинистая пожилая официантка, – и все посетители тут же уставились на Уну и провожали ее взглядами, пока она неторопливо шла к Бродяге Майку. Гомон и звон пивных кружек резко стихли. Где-то на улице опять раздался гонг кареты скорой помощи. Запачкавшийся подол юбки Уны волочился по усыпанному опилками полу.

Вместо того чтобы подсесть за столик Бродяги Майка, Уна подсела за соседний столик к мужчине средних лет с огромными навощенными усами.

– Вы не предложите мне выпить?

Мужчина удивленно моргнул, но в следующий момент резко вскочил из-за стола, едва не опрокинув стул, и помчался к бару. Когда он удалился на достаточное расстояние, Уна шепнула Бродяге Майку:

– У меня есть кое-что интересное для вас!

Говоря это, Уна совсем не смотрела в его сторону, но по тому, как он слегка прищелкнул языком, она поняла, что он услышал ее.

– Правда?

– Иначе меня бы здесь не было. Мне не нравятся ни разбавленное пиво, ни здешнее общество.

Бродяга Майк снова прищелкнул языком.

– Я думал, ты из банды Марм Блэй. Знаешь, она не жалует перебежчиков.

Несмотря на мягкий южный выговор, в его словах звучала угроза.

– А это уже мое дело, не беспокойтесь.

Показался усатый с напитком для Уны. Та бросила быстрый взгляд на Бродягу Майка.

– Ну, так что?

– Посиди тут минут десять, а потом встретимся в проулке через полквартала по Перл-стрит.

Сказав это, Бродяга Майк взял свой чемоданчик и направился к двери как раз в тот момент, когда усатый снова подсел к Уне и подтолкнул к ней полпинты светлого пива. Босяк! Мог бы и целую пинту заказать! И на вкус пиво было больше похоже на ослиную мочу – по крайней мере, Уна представляла ослиную мочу именно такой на вкус. Плевать! Сейчас ей сойдет и это, чтобы собраться с духом. Ведь Бродяга Майк прав: Марм Блэй измен не прощает.

Следующие десять минут Уне не пришлось много разговаривать: усатый трещал без умолку. Она позволила ему скользнуть взглядом от лица вниз к груди, а потом и еще ниже – к талии и скрытым пышной юбкой бедрам. Но когда он подумал, что та же свобода будет дана и его рукам, Уна отбросила его руку и встала. За полпинты дрянного пива и этого много. Да и пора.

На улице все так же шел крупный редкий снег. Уна постояла, вглядываясь в лица прохожих. Потом медленно двинулась в сторону указанного Бродягой Майком проулка, прислушиваясь к скрипу двери пивной. Нет ли за ней хвоста? К ночи стало холоднее, и изо рта вырывались клубы пара, оседая инеем на полях шляпки. Уна заглядывала в каждый темный закоулок и дверной проем и уже подходила к проулку, когда кто-то вдруг схватил ее.

Глава 7

Уна вырвалась и развернулась, отступив назад и приняв оборонительную позу. Одну руку она быстро опустила в карман и крепко сжала кастет, а второй прикрыла голову и лицо, ожидая удара. В следующий момент она разглядела фигуру напавшего на нее.

– Черт возьми, Дейдре! Ты что здесь забыла?

Уна опустила руку. Она так старательно высматривала кого-то из громил Марм Блэй, что не заметила, что за ней кралась Дейдре.

– А ты вовсе не за яйцами и сосисками вышла!

– У Груцмахера уже сосиски кончились.

– За три квартала рассмотрела?

Уна еще крепче сжала кастет. Она не собиралась драться с Дейдре, но – черт возьми! – как же ей хотелось впечатать кастет ей в морду прямо сейчас!

– Какого черта ты следишь за мной! Я ж тебе тысячу раз сказала оставить меня в покое!

– Да не слежу я за тобой! – возразила Дейдре, опустив голову и покусывая нижнюю губу. – Точнее, не собиралась. Просто увидела, что ты свернула в противоположную сторону от лавки Груцмахера, и мне стало любопытно.

Уна подошла к Дейдре вплотную и ткнула пальцем ей в грудь.

– Ты думала, я собираюсь на свидание с мистером Хэррисом? Собиралась шпионить за нами?

Дейдре отмахнулась.

– Нет, что ты, вовсе не думала. У тебя же один интерес – получить какую-то выгоду или что-то продать.

– Это…

Уна осеклась. Это абсолютная правда. Именно та правда, которую так неприятно слышать.

– Как бы там ни было, тебе вовсе не обязательно ходить за мной по пятам.

– А тебе вовсе не обязательно пить пиво в одной пивной с Бродягой Майком.

Уна сохранила самообладание, хоть это и стоило ей большого труда.

– А что, он тоже был там? Я и не заметила. Зашла туда встретиться с…

– Да ладно, не заметила она! Ты пошла вовсе не за яйцами и не в объятия к мистеру Хэррису. Ты пошла встречаться с этим Майком. Марм Блэй не пощадит тебя, если узнает!

Становилось все холоднее, Уна начинала дрожать. Что Марм Блэй сделает с ней, если Дейдре настучит? Но она еще ничего не продала Бродяге Майку. Может, просто все отрицать? Даже если Марм Блэй поверит ей, она отныне станет еще подозрительней. Нет уж, придется сделать Дейдре сообщницей в обмане, только так можно заставить ее держать рот на замке.

Уна схватила Дейдре за руку и притянула к себе.

– Слушай, у меня тут пара запонок. Настоящее серебро с рубинами.

Глаза Дейдре резко расширились.

– Как думаешь, сколько он за них даст?

– Не меньше двадцати. Я отдам тебе четверть за твое молчание. Стой здесь и…

– Половину! И я пойду с тобой!

Уна задумалась на секунду. Бродяга Майк, скорее всего, будет очень недоволен появлением третьего лица и даст ей меньше. К тому же Дейдре будет присутствовать при торге и узнает точную сумму. Дать ей меньше уже не получится.

Уна шумно выдохнула большое облако пара. Пока они тут стоят, у Бродяги Майка лопнет терпение и он уйдет. Черт возьми, да он, может быть, уже ушел. И нельзя допустить, чтобы Дейдре проболталась.

– Хорошо, пятьдесят. Только ты и рта не раскроешь! Говорить буду только я!

Они вместе прошли в конец проулка и нырнули в темный задний двор, почти бесшумно ступая по свежевыпавшему белому снегу. То тут то там проступали темные очертания старых бочек и сломанных ящиков. Они оказались словно в темной коробке: стоящие вокруг стена к стене кирпичные и деревянные дома заслоняли свет уличных фонарей. Немногочисленные выходящие во двор окна были занавешены истрепанными занавесками или просто большими квадратными кусками фланели. Сквозь прорехи изнутри пробивался свет, но этого не хватало, чтобы хоть как-то осветить этот мрачный внутренний двор. Уличный шум доносился сюда лишь приглушенно – голоса и шаги сливались со скрипом снега под колесами повозок. С другого конца проулка, где мерцала полоска уличного света, доносился такой же приглушенный шум.

– Черт возьми! – выругалась Уна, шаря по карманам в поисках спичек. Похоже, пока она пререкалась с Дейдре, Бродяга Майк устал ждать и ушел.

Дейдре оказалась проворнее и зажгла свою спичку. Ее пламя на миг осветило двор. Кругом лежал снег – белый, сверкающий, нелепо контрастируя с копотью и грязью, покрывавшей стены. Вдруг Уна заметила краем глаза какое-то шевеление внизу, на земле, и в этот момент Дейдре истошно закричала, уронив спичку. Двор тут же погрузился во мрак. Уна даже не успела понять, что увидела. Мужчина? Присевший на корточки рядом с другим, лежащим на заснеженной мостовой? Ремень или веревка вокруг шеи лежащего?

Уна инстинктивно отступила назад… споткнулась о какие-то обломки и упала назад, ударившись спиной о холодную кирпичную стену. Несмотря на липкую темноту кругом и непрекращающийся крик Дейдре, у Уны было такое ощущение, что сидевший на корточках мужчина встал и сделал пару шагов к ним навстречу. Если, конечно, там действительно кто-то был. Уна до сих пор не была уверена в том, что именно видела.

Уна зашарила по карманам. Булавка для галстука… запонки… кастет… чертова газета… А спички-то где? Она вертела в руках этот проклятый коробок всего пару минут назад. Дейдре, наконец, перестала кричать и начала дрожащими руками чиркать новую спичку. Одну, две, но они упорно не загорались. Наконец, Уне удалось-таки найти свой коробок и зажечь спичку.

Во внутреннем дворе оставался только один мужчина – Бродяга Майк. Он лежал на земле: остекленевшие глаза с залитыми кровью белками устремлены в небо. Из уголка рта струилась розовая слюна. Он был мертв. Уна поняла это сразу, даже не прислушиваясь к дыханию и не пытаясь нащупать пульс. Ей уже приходилось видеть смерть в лицо.

Закрытый чемоданчик лежал рядом. Вокруг тела на снегу были явные следы борьбы. На шее Майка осталась широкая красная полоса, но ремень – если это был ремень – исчез.

Уна огляделась, чтобы убедиться, что второй мужчина – тот, что сидел рядом с телом на корточках, – не спрятался за бочкой или мусорным баком. Ведь он все-таки был – этот второй мужчина? Дейдре уронила спичку, и она толком ничего не разглядела.

– Ну, и куда он свалил? – недоумевала Дейдре.

Уна с облегчением вздохнула – значит, она не ошиблась. Второй мужчина все-таки был. В следующий момент Уну охватил страх.

– Пора валить отсюда!

Уна оттолкнулась от стены и схватила Дейдре за руку. Мысли ее начали проясняться. Вперед, в дальний конец внутреннего двора, уходила цепочка следов. У них за спиной следов было гораздо больше: ее, Дейдре, Бродяги Майка, может быть и убийцы. Но все эти следы вели во внутренний двор. И в обратном направлении их не было. Уна потянула Дейдре в ту сторону.

– Погоди! Может… – Дейдре кивнула в сторону тела Бродяги Майка.

Что она предлагает? Закрыть ему глаза? Положить поровнее его бренное тело? Взломать чемоданчик и поделить добычу поровну? Вот последняя идея неплохая, но у них нет времени.

– Ты спятила? Да ты орала на весь Нью-Йорк! Копы вот-вот будут здесь!

– Может, нам лучше остаться? Расскажем им все, что видели.

Уна зажгла еще одну спичку. Даже в ее тусклом свете было видно, что Дейдре бледна почти как снег вокруг. Дейдре, конечно, всякого повидала, ведь она выросла в трущобах. Но, как догадалась Уна, убийства ей видеть не доводилось. Уна слегка шлепнула подругу по щеке, чтобы хоть как-то привести ее в чувства.

– Сейчас пулей метнемся на улицу, а там пойдем чинно и мирно. Просто две дамы вышли на вечерний променад. Ничего не слышали и ничего не видели. Поняла?

Дейдре кивнула, потирая щеку. За миг до того, как спичка прогорела, Уна бросила еще один взгляд на тело Бродяги Майка. И побежала со всех ног. Дейдре бежала следом, почти наступая Уне на пятки. Уна почти успела выбежать на широкую улицу – но тут за угол завернул жилистый молодой коп.

Уна резко остановилась, едва не поскользнувшись на свежем снегу. Дейдре врезалась в нее сзади, и обе едва устояли на ногах.

– Кого там черти носят? – рявкнул полицейский, отстегивая от пояса фонарь.

Протиснувшись мимо Дейдре, Уна рванулась обратно во двор. Она может вернуться туда, а потом выбежать через проулок у дальнего конца двора, как это сделал убийца. Дейдре надо сделать то же самое. Но сейчас каждый сам за себя!

Уна бежала так быстро, как только можно, когда бежишь практически на ощупь. Ящики, рваные коробки и что-то мягкое – может, рука?

Отблеск света в конце узкого проулка внушал надежду, но Уна замедлила шаг, вспомнив о чемоданчике Бродяги Майка. Он ведь наверняка набит товаром на несколько сотен долларов. Этого точно хватит, чтобы она смогла навсегда вырваться, наконец, из цепких лап Марм Блэй и из этих ужасных трущоб.

Уна оглянулась, чтобы понять, как далеко от нее тот коп. Его фонарь тускло мерцал вдалеке. Наверное, Дейдре решила запудрить ему мозги, а потом тоже улизнуть. Есть время найти чемоданчик и прихватить его. Но не успела она развернуться, как со всего маху впечаталась в каменную стену, словно из-под земли выросшую прямо посреди проулка.

Уна отскочила назад и стала потирать лоб. Нет, это была не стена. Это был еще один коп. В тусклом свете Уна видела лишь смутные очертания этого амбала. Он схватил ее за шиворот как котенка прежде, чем она успела пуститься наутек. Уна попыталась выскользнуть из пальто, но коп тут же свободной рукой крепко сжал ее запястье.

– И куда это ты так резво скачешь, козочка?

Уна от отчаяния вдавила каблук ему в ногу. Коп даже не поморщился.

– А мы еще и брыкаемся! – съязвил он.

Глава 8

Уну притащили в участок и посадили на стул напротив сержанта, сидевшего за большим, отгороженным решеткой столом в огромном зале. На его столе было целых два газовых светильника, освещавших и его самого, и все, что было на столе. Усы у него были подстрижены неровно: с одной стороны значительно пышнее, а с другой выступали за уголок тонкогубого рта, словно он был пьян, когда брился.

Он обмакнул перо в чернильницу и окинул Уну равнодушным взглядом.

– Имя, фамилия!

Руки Уны были скованы наручниками за спиной. Коп, с которым она так неласково обошлась в темном внутреннем дворе, все еще крепко держал ее за руку. От его жирных потных пальцев у нее точно останутся синяки.

– А я не сделала ничего дурного, сержант! – произнесла она нараспев, с южным выговором, как у Бродяги Майка. – Я просто шла домой. А ваш подчиненный вдруг схватил меня и притащил сюда. Я так и не поняла, с какой стати…

Услышав это, коп, наконец, отпустил руку Уны, но только для того, чтобы выудить из кожаного кисета, что висел у него на ремне, горсть различных мелких предметов. Он высыпал их на стол сержанта. Кастет, коробок спичек, обрывки газеты, булавку Барни. Запонок среди этих предметов, однако, не было.

Там, на темном заднем дворе, он тут же прижал ее к холодной кирпичной стене и стал обыскивать, удерживая обе ее руки над головой.

Стена была холодной и пахла чем-то тухлым. Он стянул перчатку зубами и обыскивал ее голой ладонью, бесцеремонно запустив пальцы сначала ей в корсет и между ног, и только потом обшарив карманы.

– Я бы обыскал тебя тщательнее, но брезгую уличными шлюхами! – прошептал он ей прямо в ухо. При этом от него отвратительно разило по́том.

И все же он обыскал ее предельно тщательно, найдя и выпотрошив все потайные карманы. Он вытащил у нее все – и запонки тоже – и потом еще раз больно сжал ей грудь.

К этому моменту выпитое в пивнушке разбавленное пиво уже клокотало у нее в горле. И вместо того, чтобы сглотнуть и продышаться, она не стала противиться этому позыву. Ее стошнило прямо на рукав этого противного копа. Он отскочил от нее на миг, скривившись. Ему еще повезло, что она выпила только полпинты этого отвратительного пива.

Сейчас Уна понимала, что в тот момент и надо было дать дёру. Но ее голова была занята Бродягой Майком, его убийцей, жутким запахом от копа и его грубым обращением… И прежде, чем Уна успела пошевелиться, коп снова пихнул ее к стене – наверняка останется синяк на щеке – и надел наручники.

И вот сержант без особого интереса тычет кончиком своего пера в содержимое ее карманов.

– Имя, фамилия! – потребовал он снова.

– Доротея Дэвидсон! – отозвалась Уна.

Да, она упустила шанс смыться, но пока коп тащил ее в наручниках в участок, она, как могла, собралась с мыслями. Надо было прежде всего придумать себе имя, которое она еще не называла в подобных ситуациях.

– И позвольте мне еще раз…

– Обвинение? – сержант посмотрел поверх головы на полицейского.

– Нарушение общественного порядка, бродяжничество и кража.

Уна обернулась и метнула на него полный ненависти взгляд. Именно по таким обвинениям всегда задерживали проституток во время облав. И это несмотря на то, что копы охотно пользовались их услугами, будучи не на службе. И несмотря на то, что некоторые из копов – как и этот вонючий мерзавец – позволяли себе лапать женщин даже при исполнении.

Уна снова обернулась к сержанту, еле сдерживаясь, чтобы не выругаться как последний сапожник. Женщина, приехавшая из южного штата с невинной целью навестить свою больную подругу, не станет грязно ругаться.

– Боже, какая клевета! Ничего я не крала! И не нарушала никаких законов! Если, конечно, у вас, у янки, не запрещено законом женщине ходить одной по улицам в темное время суток!

Полицейский у нее за спиной презрительно хмыкнул.

– Да? А булавка для галстука? Зачем вам – почтенная леди – этот предмет?

– Это булавка моего покойного мужа, прошу покорно. Я всегда ношу ее с собой. Как талисман.

– А почему на вашей одежде столько потайных карманов?

– Нью-Йорк называют не иначе, как «город воров». Щипачи, уличная шпана, мошенники… Вот я и велела моей служанке нашить эти карманы перед поездкой.

Уна повернулась лицом к полицейскому и, презрительно глядя на него, добавила:

– Чтобы обезопасить мои вещи от всех, кроме самых назойливых.

Полицейский ответил злобным взглядом. Уна хмыкнула. Если он не предъявит сейчас и запонки, то сержанту вряд ли будет за что зацепиться.

Сержант взял в руки газету и энергично встряхнул ее. Из нее не выпало ничего – ни банкнот, ни поддельных векселей. Тогда он разочарованно швырнул газету обратно на стол.

– Сними с этой женщины наручники, Симмс, и верни ей вещи.

– Там в проулке у Перл-стрит была какая-то суета, и я поймал ее за руку, когда она оттуда удирала!

Выражение лица сержанта осталось непроницаемым.

– Она чуть не раздробила мне палец на ноге, и ее стошнило прямо на мой китель!

Вместо того чтобы вскипеть от гнева, сержант лишь хмыкнул.

– Ну, так уж прям и раздробила…

Сержант смерил Уну взглядом с головы до пят и, еще раз хмыкнув, отложил перо и лист бумаги.

Симмс заворчал, но подчинился, наконец, приказу сержанта. Он больно вывернул Уне руки и начал неторопливо расстегивать наручники. Как только Уна смогла снова свободно шевелить руками, она тут же принялась рассовывать свои вещи обратно по карманам. Запонки, конечно, уже не вернуть, но она переживет эту потерю при данных обстоятельствах – ведь ее едва не арестовали сегодня. Возможно, этот арест вообще закончился бы виселицей… Хорошо, что коп не стал осматривать проулок, а сразу потащил ее в участок. Возможно, из-за заблеванного кителя. Уна снова криво улыбнулась и направилась к выходу из участка.

Не успела она сделать и нескольких шагов, как раздался звонок из другого конца комнаты. Это был сигнал телеграфного аппарата.

– Сержант! – крикнул полицейский, размахивая тонкой бумажной лентой. – Тут убийство! Задний двор дома номер двести семьдесят шесть, Перл-стрит.

– А ну-ка стой! – завопил толстяк. – Мы же только оттуда!

До двери оставалось всего несколько шагов. Только бы выйти отсюда – и Уна помчится домой во весь опор. Но за спиной галдят все сильнее. Всего несколько шагов…

Но жирная потная ладонь опять схватила ее за ворот пальто.

– Не спеши, козочка!

Уна едва успела осмотреться в камере – увы, замок оказался исправен, а прутья решетки достаточно прочными, – как раздались чьи-то шаги. Она вовсе не надеялась, что ее выпустят, но, увидев, как Дейдре ведут в камеру напротив, содрогнулась от страха. Дейдре была по-прежнему бледна как снег. Ее рыжие волосы спутались, шляпа где-то потерялась. Конвоир втолкнул ее в камеру, закрыл с лязгом замок и зашагал прочь.

– Дейдре! – громким шепотом позвала Уна, просовывая голову сквозь прутья решетки своей камеры. – Дейдре!

Дейдре подошла к решетке.

– Уна? Я думала, ты убежала!

– А я думала, что убежала ты! Ты, надеюсь, не проболталась?

– Нет, конечно!

– Хорошо! – сказала Уна, но выражение лица Дейдре насторожило ее.

В камере было сыро и холодно. Пахло ржавчиной, влажной землей и каким-то безнадежным отчаянием. Дейдре поплотнее запахнула пальто и пнула растрескавшуюся стену.

– Из-за тебя мы в этом дерьме!

– Говорила же, не ходи за мной.

– Марм Блэй просто лопнет от злости! И зачем мы только…

– Ш-ш! – зашикала на нее Уна, ведь кто знает, что за люди сидят в соседних камерах. – Просто держи рот на замке, и все будет хорошо!

И снова шаги по лестнице. Сверху спустились два незнакомых полицейских. Один остановился напротив камеры Уны, другой – напротив Дейдре.

– Мисс Дэвидсон?

С тем же южным акцентом, что она имитировала все это время в участке, Уна пропела:

– Да-да?

– Хочу задать вам несколько вопросов.

Уна снова кинула взгляд в сторону камеры Дейдре. И зачем та только потащилась за ней. Весь вечер из-за этого наперекосяк!

Ладно, сейчас главное не раскисать! – напомнила себе Уна. И завтра они снова выйдут на улицу обчищать карманы.

На миг глаза Уны и Дейдре встретились. Зрачки Дейдре стали настолько огромными, что теперь и не скажешь, что у нее зеленые глаза… Плохой знак. Вот почему Уна предпочитала работать в одиночку.

Следователь открыл камеру Уны и вошел, намеренно встав так, чтобы ей не было видно камеру Дейдре. Он был гладко выбрит, несмотря на поздний час, и его усы, в отличие от усов сержанта в участке, были безупречно подстрижены. Вместо полицейской формы на нем был обычный костюм с блестящим значком следователя в петлице. Фонарь, который он принес с собой, следователь поставил на перевернутый ящик у двери. В свете фонаря все стены в камере вдруг стали казаться полосатыми.

– Так вы знаете эту женщину?

– Нет, сэр! – ответила нараспев Уна.

Она аккуратно присела на скамейку, расположенную в дальнем углу камеры, расправила юбку и кокетливо положила ногу на ногу.

– Один из наших патрульных доложил, что видел вас вместе в проулке у Перл-стрит.

– Дорогой господин следователь, если две дамы идут рядом друг с другом в одном направлении, это еще не означает, что они знакомы.

– Понятно. А зачем вы тогда пытались убежать при задержании?

– Было темно, и я не признала в нем служителя закона.

– Но как же вы оказались в том темном проулке?

– Я заблудилась!

– Заблудились?

– Видите ли, я здесь впервые. Просто приехала навестить больную подругу.

– А что скажете по поводу выдвинутых против вас обвинений?

Уна жеманно засмеялась.

– По-вашему, я похожа на воровку и бродягу?

– Я уже давно не делаю выводов по внешнему виду человека, мисс, – отрезал следователь, сделав пару шагов навстречу Уне. – Как по мне, вы вполне можете быть хладнокровной убийцей.

Уна хотела снова рассмеяться, но лишь тоненько проговорила:

– Убийца? Бог мой, о чем вы?

Он переставил фонарь на пол, подвинул ящик и сел на него прямо напротив Уны.

– Послушайте, я все знаю. Это ведь была не ваша идея, а ее, правда? – следователь кивнул в сторону камеры Дейдре. – Она собиралась продать что-то краденое и взяла вас с собой на случай, если что-то пойдет не так. Скорее всего, обещала вам долю. Но мистера Шини товар не заинтересовал. Они заспорили, и прежде, чем вы успели осознать, что происходит, она повалила его на землю и приказала вам задушить его.

Уна невольно отпрянула от следователя. Несмотря на опрятный внешний вид, пахло от него скверно. Он что – всерьез полагает, что они с Дейдре причастны к этому убийству?

– Или все было наоборот? Это вы пришли продавать краденое мистеру Шини, а подругу взяли с собой для большей уверенности? Ведь женщине ходить одной по темным улицам опасно. А может, вы работаете в паре? Может, вы изначально планировали убить мистера Шини, чтобы завладеть его чемоданчиком? Говорят, там краденого больше чем на пятьсот долларов!

Уна спокойно выдержала его сверлящий взгляд, зная, что, если отведет глаза, он сочтет это подтверждением виновности. Но она молчала. Правило номер двадцать три: если ложь не срабатывает, не надо усложнять дело правдой.

Следователь откинулся назад.

– Прекрасно! Можете молчать и дальше. Ваша подруга расскажет все и за себя, и за вас.

Следователь встал и медленно отодвинул ящик ногой, скрежеща им об пол камеры. Ужасный громкий звук заглушал все, что происходило в камере Дейдре. Несмотря на холод, Уна покрылась потом. А он не дурак, этот следователь!

Уна сказала уже без южного выговора:

– Неужели вы всерьез полагаете, что мы имеем какое-то отношение к убийству Бродя… э-э… да хоть кого-нибудь?

– Давайте так, мисс Дэвидсон – или как вас там, – расскажите мне подробно, как ваша подруга совершила убийство, я запишу ваши показания, вы их подпишете – и тут же выйдете на свободу.

Уна скрестила руки и демонстративно отвернулась. Он, похоже, держит ее за дуру. У него нет никаких доказательств того, что они с Дейдре хоть как-то были связаны с Бродягой Майком.

Следователь лишь пожал плечами и взял свой фонарь.

– Ну, дело ваше. Только молитесь, чтобы ваша подруга не разговорилась. Иначе всю оставшуюся жизнь на Блэквелле будете жалеть о том, что сейчас промолчали.

Упоминание колонии на острове Блэквелла заставило Уну содрогнуться. Она когда-то давно провела там долгих десять дней из-за наспех сфабрикованного дела и плохого настроения судьи. В тот день она действительно, как обычно, промышляла карманными кражами, но коп был слишком туп, чтобы поймать ее с поличным, и обвинил в нарушении общественного порядка, мотивировав это тем, что порядочные молодые дамы не появляются на улице в столь поздний час без сопровождения. Судья согласился, и ее отправили на Блэквелл так быстро, что Марм Блэй не успела вмешаться. Десять дней исправительных работ в колонии в условиях полной антисанитарии. Уна поклялась, что больше ни за что не попадет сюда.

Но Дейдре же не станет ее оговаривать. Они дружат уже столько лет. Выбирались и из гораздо большего дерьма. Им обеим сейчас надо просто молчать. И тогда копы не смогут пришить им никакое обвинение. Уж по крайней мере не убийство.

Но почему же тогда ее бросает от страха то в жар, то в холод? Уна снова вспомнила белое как снег лицо Дейдре и ее расширенные от животного ужаса глаза. И легче ей от этого не стало.

– Ну, пойду посмотрю, как там дела у моего коллеги. Он тот еще хитрый лис. Наверняка уже получил подписанные показания вашей подруги! – следователь направился к двери.

Уна вскочила на ноги.

– Подождите!

Глава 9

Думать о себе прежде всего. Это одно из самых важных правил. И пусть даже это грозит Дейдре пожизненными исправительными работами на Блэквелле по ложному обвинению в убийстве, Уна готова сейчас руководствоваться именно этим правилом. У нее пересохло во рту, в животе урчало от страха. Но все равно! Она молча стояла и ждала, что следователь вернется с блокнотом и ручкой, чтобы записать ее показания.

Ничего! Марм Блэй вытащит Дейдре отсюда. Она держит на коротком поводке половину обвинителей и судей города. Не говоря уже о полиции. Надо будет просто понять, кому именно надо заплатить.

Уна засунула руки в карманы, чтобы не расчесаться от волнения до крови. Если потребуется, они даже смогут организовать Дейдре побег. И для этого у Марм Блэй есть свои люди. У нее есть ходы даже в Могилах. Уна нащупала в карманах коробок спичек, булавку Барни и кастет. Они не потрудились обыскать ее еще раз перед тем, как бросили в камеру. У Уны молниеносный прямой и опасный апперкот, но сейчас он вряд ли ей поможет. Нет. Она скажет следователю все, что тот хочет услышать, и сразу побежит к Марм Блэй.

Следователь действительно сделал пару шагов обратно к Уне. Только на лице его была довольно странная улыбка. И он действительно запустил руку в карман. Только Уна сразу поняла, что там не ручка и не блокнот.

– Вам что, уже не нужны мои показания? – произнесла Уна, стараясь вложить в свои слова чуть больше уверенности, чем она испытывала на самом деле.

И снова эта странная улыбка. Следователь вытащил из кармана что-то блестящее – запонки с рубинами.

– Расскажите мне вот об этом!

– А что это такое? Первый раз вижу!

– Правда? А постовой Симмс сказал, что нашел их у вас в кармане, когда обыскивал в проулке.

Уне стоило больших трудов, чтобы не прыснуть со смеху. Как только стало понятно, что речь идет об убийстве, запонки сразу нашлись в кармане Симмса – очень кстати. Толстяк предпочел жалкую похвальную грамоту деньгам, которые смог бы выручить за эти запонки у скупщика краденого. Этот идиот просто не знал, какова настоящая цена рубинов.

Тем временем сержант продолжал, все еще держа запонки перед Уной в раскрытой ладони:

– В том самом проулке, где всего за несколько мгновений до вашего задержания был убит мистер Шини, известный как скупщик краденого.

Послышался звон ключей и лязг металла. Следователь отступил в сторону, чтобы Уна могла видеть, что происходит в коридоре между камерами. Из камеры вышла Дейдре.

– Но… вы даже не выслушали…

– Нам больше не нужны ваши показания, мисс Дэвидсон. Ваша подруга оказалась проворнее и уже рассказала нам все, что нужно. Разве что вы хотите чистосердечно признаться в убийстве.

Уна бросилась к решетке и схватилась за прутья. Ей казалось, сердце вот-вот выпрыгнет у нее из груди.

– Дейдре!

Ее подруга лишь вздохнула и, словно извиняясь, пожала плечами, проходя мимо камеры Уны.

– Ничего личного, Уна! Ты бы сделала на моем месте то же самое!

– Да ни за что! – крикнула Уна ей вслед.

Дейдре ушла вверх по лестнице, ни разу не оглянувшись. Дверь за ней гулко закрылась. Уна обернулась к следователю.

– Все, что она вам наплела – наглая ложь!

– А та околесица, которую собирались рассказать вы, была бы чистой правдой? – ухмыльнулся он в ответ. – Да все вы, воришки мелкие, одинаковые. Вы готовы вонзить нож в сердце собственной матери, лишь бы свою шкуру сберечь!

Уна чувствовала кислый запах из его рта даже в противоположном конце камеры. Будь у нее в руках нож, она бы показала ему, на что способна… И прежде всего она полоснула бы ему по лицу, по этим губам, растянутым в наглой самодовольной улыбке. Такие типы думают, что уж они-то выше животных инстинктов. Так думают все люди до тех пор, пока не испытают настоящего голода, холода или жуткого страха от безнадежной беспомощности. Несколько ночей без теплого пальто и блестящего пистолета в Тендерлойне[18], Адской кухне[19] или Малберри-Бэнд[20] – и он откроется сам себе с новой стороны. Он узнает, что, оказывается, готов снять ботинки со спящего бродяги, отнять последний кусок заплесневелого хлеба у ребенка и подставить лучшего друга ради собственного спасения.

Что касается именно Уны, тут следователь ошибся: ведь это именно мать предала ее, а не наоборот.

Тем временем следователь убрал запонки в карман.

– Я думаю, на самом деле произошло вот что… – медленно произнес он.

Болтливая Дейдре рассказала все почти так, как было. Кроме убийства Бродяги Майка – это было, что называется, шито белыми нитками. Уна изложила свою версию событий. Да, она действительно шла в тот вечер с намерением продать запонки – которые она, однако, нашла, а не украла! – мистеру Шини. Нет, у нее и в мыслях не было брать с собой Дейдре. И вообще продать запонки мистеру Шини предложила Дейдре. Нет, они с мистером Шини не ссорились. И уж конечно она не убивала его из-за этих запонок. Вы хотели правду? Тогда слушайте! Уна описала темный задний двор, вспышку света от спички и силуэт мужчины, который сидел на корточках возле трупа Бродяги Майка.

– Силуэт? И как же он выглядел? – с усмешкой переспросил следователь.

– Не могу сказать точно. Было слишком темно. В том-то и дело!

С этими словами Уна прикрыла глаза и попыталась еще раз представить себе то, что видела при короткой вспышке спички.

– На нем были костюм и кепка. Костюм черный… Может, темно-синий… И пуговицы такие… Блестящие… Я помню, что они сразу бросились мне в глаза.

– Темнокожий? Азиат? Белый?

– Белый… как мне показалось…

– Высокий или низкий? Полный или худой?

Уна открыла глаза.

– Вот этого я не помню…

– То есть нам надо искать белого мужчину неопределенного телосложения в темном костюме и кепке, правильно?

– Да.

– Под это описание подходит примерно каждый второй мужчина в городе, – хмыкнул следователь.

Он вальяжно развалился на скамейке, вытянув вперед ноги. Словно сидел перед камином и играючи флиртовал с дамой, а не говорил с ней об убийстве.

Уна ходила взад-вперед по камере. Она снова запустила руку в карман и медленно просунула пальцы в петли кастета. Она давно все взвесила и поняла, что именно сейчас в буквальном смысле пробиться на свободу не сможет. Но было так приятно ощущать кастет на пальцах и представить себе – хоть на мгновение, – как она засветит этому самовлюбленному копу.

– Я говорю правду!

– Простите меня, мисс Дэвидсон – или как там ваше настоящее имя? – но меня вы не убедили.

– То есть вам кажется более вероятным, что я – обычная женщина – в одиночку убила мистера Шини?

Вообще Уна на дух не переваривала, когда ее считали слабой и беззащитной только потому, что она женщина. Если бы она действительно задумала убить человека – даже такого рослого и сильного, как Бродяга Майка, – она справилась бы и с этим. Но почему бы не попробовать сыграть на предрассудках следователя. Пусть он считает ее слабой – вдруг это хоть как-то поможет ей сейчас?

– Знаете, чтобы задушить человека, не нужно большой силы. Да-да, при определенной сноровке это сделать очень легко…

Уна вспомнила ремень, который видела на шее Бродяги Майка за секунду до того, как его убийца улизнул. А потом и то, что рассказал ей Барни об убийстве Большеносого Джо и Марты-Энн. Ведь их задушили одним и тем же способом.

– Это один и тот же человек… – подумала Уна вслух.

– Это вы о чем?

Уна снова кинула взгляд на следователя.

– Сравнительно недавно произошло еще два убийства. Оба в бедных районах города. Обе жертвы задушены. Я думаю, все три убийства – дело рук одного и того же человека.

Следователь захохотал так, что чуть не свалился со скамейки. Уна сжала кастет. Да ему наплевать на то, кто действительно убил Бродягу Майка. Зачем? У него ведь уже есть одна подозреваемая в камере, да еще и показания Дейдре теперь… И ему совершенно все равно, кто и по какой причине попал за решетку…

– Вы даже не слу…

– Приберегите эти бредни для судьи. Хотя должен предупредить, что он ничуть не снисходительнее меня к подобным вам.

Глава 10

Первая ночь в камере. Уна почти не спала. Стоило ей только на миг сомкнуть глаза, как она видела один и тот же кошмар: пароход, увозящий ее навсегда на жуткий остров Блэквелла. Она очень хорошо помнила заиндевелые стены затхлой камеры, в которую попала в шестнадцать по тому липовому делу. Она помнила воду, пахнущую по́том и грязью других заключенных, в которой ей приходилось мыться. Помнила кишащую вшами и прочей живностью солому на полу переполненной камеры. Помнила, как их заставляли часами плести коврики пальцами, скрюченными от холода и перенапряжения. Помнила «темную» без окон, в которую ее бросили за дерзость к надзирателю.

За время ее короткого пребывания там умерли две ее сокамерницы: одна от дизентерии, а другая от холода. Завсегдатаи – то есть закоренелые воры и мошенники, попадающие в колонию пару-тройку раз в год, – рассказывали, что летом здесь не лучше: днем в здании неимоверно жарко и душно, а ночью по камерам ползают полчища тараканов. Поговаривали, что во втором корпусе колонии, расположенном на дальнем конце острова, где сидели за особо тяжкие преступления, включая убийства, условия еще хуже.

Но Марм Блэй обязательно появится здесь до того, как ей вынесут приговор, твердила себе Уна, ворочаясь с боку на бок на узкой жесткой скамье. Даже если эта предательница Дейдре еще не успела наябедничать, все равно завтра Марм Блэй все узнает. Она придет и приведет с собой самых лучших адвокатов – они ведь все готовы услужить ей, зная о том, как щедро она отплатит им за это. Они в два счета разметут все доказательства против Уны. Да и какие доказательства-то? Она же не убивала Бродягу Майка!

Наступил рассвет, прорвавшийся в ее камеру сквозь маленькое зарешеченное окошечко под самым потолком. Но Марм Блэй так и не появилась. «Шабат», – успокаивала себя Уна. Прошел мимо надзиратель, опорожнивший ее вонючее ведро, служившее в камере ночной вазой. Потом он же раздал воду, называвшуюся здесь завтраком. Уна ходила по камере взад-вперед, останавливаясь и прислушиваясь каждый раз, когда открывалась верхняя входная дверь. Она то и дело смотрела на окно под потолком. Свет из него становился все ярче. Ночные морозные узоры постепенно превратились в мелкие капли и исчезли.

И вот наконец – уже поздно вечером – Марм Блэй все-таки появилась. Одна. Может, адвокаты еще просто не успели добраться сюда? Или остались наверху и уже договариваются с сержантом? Уна поспешила к решетке своей камеры.

– Шейфеле, – покачала Марм Блэй головой, – klug, klug un fort a nar …[21]

– Дейдре уже…

Марм Блэй подняла руку и отмахнулась от Уны.

– Да-да, я все знаю.

– Они хотят повесить на меня это убийство!

– Я знаю.

– Но вы же вытащите меня отсюда, правда? Хотя бы на поруки для начала? Пока не снимут все обвинения? Вы же знаете, я в долгу не останусь.

– Могла бы, шейфеле, но не стану.

Уна замотала головой от неожиданности. Она не ослышалась?

– Дейдре сказала, что ты собиралась продать что-то Бродяге Майку? По-моему, она говорила про какие-то запонки с рубинами.

– Это не…

– Shveig![22] – ледяным тоном отрезала Марм Блэй.

Уна не смела проронить больше ни слова. Помолчав пару мгновений, Марм Блэй снова покачала головой и продолжила:

– Из всех девушек ты была моей самой любимой. Такая умная и способная… Но нет у тебя терпения, как я вижу. И верности.

– Да я просто прицениться хотела, не собиралась я…

– Ложка дегтя портит бочку меда, – произнесла Марм Блэй, уже направляясь к лестнице наверх. – Прощай, Уна!

– Вы что, оставите меня здесь? Гнить в тюрьме по ложному обвинению в убийстве? Только из-за этих вшивых запонок?

Марм Блэй даже не обернулась.

– Ты умная девушка, Уна! Иногда даже слишком. Ты выпутаешься сама, – донеслось до Уны с лестницы.

Уну опять прошиб холодный пот. В отчаянии она бросилась на решетку камеры и стала колотить по ней так, что ржавые прутья протяжно завизжали. Столько лет она отдавала всю себя Марм Блэй. Приносила ей все. Без остатка. Каждый шелковый платочек, каждый серебряный браслет. А взамен получала жалкие крохи. А Марм Блэй давно уже ест с тарелочек из тончайшего фарфора – краденых, естественно, но все же! – и заручилась поддержкой почти всех полицейских и адвокатов города. Только вот «крыша» эта должна была служить гарантией безопасности и для Уны. Именно такая была договоренность.

Смотритель прорычал, чтобы Уна немедленно прекратила шуметь, иначе… А что, собственно, иначе? Она и так уже сидит по обвинению в убийстве. И все же Уна притихла и отошла от решетки в глубь своей камеры. Правило четыре: старайся привлекать к себе как можно меньше внимания.

Так, надо успокоиться и все хорошенько обдумать. И придумать, как выбраться из этого дерьма. И лучше успеть до того, как ее запихнут в полицейскую карету и повезут в Гробы.

Но как же трудно снова собраться с мыслями! Слова Марм Блэй совсем выбили Уну из колеи. Она никак не могла прийти в себя. Вот почему Уна давно не доверяет людям. Вот почему предпочитает работать в одиночку. Вот почему решила пойти продавать запонки именно Бродяге Майку. Марм Блэй просто боится Уну. Видит в ней потенциальную соперницу. Ну, ничего, Уна еще покажет ей! Вот выйдет отсюда, и станет еще более наглой и искусной воровкой, и уже не будет пробавляться мелкими кражами на улицах. Да Марм Блэй позеленеет от зависти, видя, какой товар на руках у Уны!

Уна закрыла лицо руками и сильно потерла щеки. Богатство и месть – это потом. Сначала надо как-то выйти отсюда. Она стала ходить по камере и напряженно думать. Что у нее есть для бегства? Кастет, коробок спичек, запас газеты на сотню походов в туалет и эта чертова булавка Барни. М-да… От всего этого пользы мало. Сейчас ей могут помочь только деньги. Подкупить надзирателя или нанять какого-нибудь сутягу. Но таких денег у нее нет. И даже нет доступа к скромным сбережениям в тайнике. Нет, надо как-то сбежать, залечь на самое дно и уже там думать, что делать дальше.

В этих мыслях прошла очередная почти бессонная ночь. Первые лучи света снова стали пробиваться в ее камеру из-под потолка – а у нее так и не было четкого плана. По лестнице прогремели шаги Симмса. Он пришел за ней. Ее перевозят куда-то. Он снова больно вывернул ей руки и надел на них холодные металлические наручники. И тут Уну осенило: булавка Барни была слишком маленькой и хрупкой, чтобы вскрыть замок на двери камеры, но можно попробовать открыть с ее помощью наручники! К тому же Симмс – этот жирный идиот – скрепил ей руки наручниками спереди, а не за спиной, и это намного упрощало ей задачу, ведь иначе пришлось бы открывать наручники на ощупь.

Все, что теперь нужно, – это чуть-чуть времени. Секунд тридцать должно хватить. В тот момент, когда на нее не будут пристально смотреть и за ней еще не успеют захлопнуть дверь.

Но Симмс схватил ее за руку мертвой хваткой и ни на секунду не отпускал, пока тащил вверх по лестнице и дальше до самой кареты, уже поджидавшей их. Теперь у нее будут синяки на обеих руках – и все из-за этих толстых пальцев, больше похожих на жирные сардельки. А она так надеялась на то, что в коридоре завяжется какая-нибудь драка или на улице будет какая-нибудь заварушка – и это даст ей пару секунд, чтобы сбежать. Но, как назло, им не встретилось ни пьяниц, ни попрошаек, ни сумасшедших бродяг. Уличные торговцы не препирались. Лошади не кусались и не лягались. Даже никто из мальчишек-газетчиков – а они те еще хулиганы! – не привлек внимание Симмса.

– Увидимся в суде! – ехидно прорычал он, заталкивая ее в тюремную карету, словно мешок картошки. – Обожаю смотреть, как вы – воришки вонючие! – вертитесь там как уж на сковородке!

Он так сильно толкнул Уну, что она упала на четвереньки. Если она не сбежит сейчас, то шансов будет еще меньше – ведь в Могилах копов и надзирателей намного больше. И драки, и прочие беспорядки случаются там намного реже. Ей придется самой полезть в драку. Уна быстро села на скамейку в кузове тюремной кареты и запустила руку в карман. Симмс уже захлопывал дверцу, но Уна быстро бросила свой кастет на пол и пнула его носком ботинка так, что он угодил прямо в дверную щель. Дверь заскрипела, но так и не закрылась полностью. Симмс навалился на нее всем телом, так что дрогнула карета. Но кастет так и не дал двери закрыться, врезавшись в деревянный порог.

Симмс грязно выругался и рывком открыл дверь, уставившись на Уну. Он опустил глаза, чтобы понять, почему дверь не закрывается, – и в этот момент Уна пнула его ногой в лицо. Симмс взвыл и отпрянул, зажимая нос, из которого хлестала кровь. Уна выскочила в распахнутую дверь и побежала что было сил. Она не оборачивалась и ни разу не остановилась, чтобы перевести дух. По тротуарам шли верующие в воскресной одежде. Вся проезжая часть была забита повозками и телегами. Снег начал подтаивать, и стало слякотно и скользко. Уна бежала так быстро, как только могла, то и дело поскальзываясь и огибая препятствия. Бежала бы и быстрее, если бы не мешали наручники.

Она неслась так всего несколько минут – но внезапно почувствовала колики в боку и привкус крови во рту. Сзади слышались крики и свистки полицейских.

Уна, как заяц, петляла с одной улицы на другую. В какой-то момент показалось, что ей удалось оторваться от преследователей, но уже в следующую секунду свистки копов стали еще пронзительней. Вот сейчас они возьмут ее в кольцо, как затравленного волка.

Ей нужно во что бы то ни стало спрятаться, и как можно скорее. Но Уна соображала медленнее, чем бежала, отдавая себе отчет в том, что видела открытое окно или пышный куст только тогда, когда они были уже далеко за ее спиной. Словно ветви деревьев, от улиц отходили в разные стороны узкие проулки, увешанные бельем, но Уне не хватало смелости нырнуть в один из них. Она ведь не знала точно, где именно находится. А вдруг там тупик?

Но вот у нее свело ногу. Она была вынуждена перейти на быстрый шаг. Если она не спрячется где-то прямо сейчас, копы нагонят ее. Она остановилась, перевела дух и быстро растерла ногу. Как-то странно здесь пахнет… Так это же район газохранилища!

Уна медленно ковыляла вперед, но уже знала, куда идти дальше. Едкий серый дым клубился из труб, плотной пеленой застилая небо. Запах газа пропитывал здесь все: грязные стены домов, фонарные столбы, убогие витрины магазинов. Не самый приятный район в городе, но Уне это сейчас на руку.

Уна прошла по широкой улице, а затем свернула на перпендикулярную улочку и спустилась по ней вниз к реке. Она уже знала, где находится. Дойдя до авеню А, Уна на пару мгновений призадумалась. Эта авеню вела к Томпкинс-Сквер, где можно затеряться среди кустов и деревьев. И все же Уна предпочла повернуть налево и сразу же еще раз налево. Ведь если Уна подумала, что спрятаться в парке удобно, то, значит, именно это и придет в голову копам. И через пару минут копы появятся там буквально под каждым деревом.

Уна протиснулась сквозь ржавую ограду старого католического кладбища на Одиннадцатой улице. Хоронить людей в Манхэттене запрещено уже несколько десятилетий, поэтому кладбище это в заброшенном и запущенном состоянии. Треснутые надгробные камни покосились или вовсе упали. Под ногами трещали ветки и шуршала полусгнившая листва. Уна перекрестилась и пошла в глубь кладбища. От смога и густой тени домов и пивных казалось, что уже наступили сумерки, хотя был всего лишь полдень.

В детстве Уна наслушалась от отца множество страшных историй о мертвецах. Бойся духа последнего человека, погребенного на том кладбище, где ты оказалась, – ведь он присматривает за мертвецами и ждет следующего покойника, чтобы сдать свой пост и вознестись на небеса. Если ты споткнешься о могильный камень и упадешь, то умрешь в течение года. Если свистеть на кладбище, то тебе явится сам дьявол. Уна понимала, что это всего лишь страшилки, но все равно дрожала от страха и шла очень осторожно, чтобы не споткнуться и не упасть.

Уна всегда считала, что лучше столкнуться со злыми духами, чем с копами. В дальнем конце кладбища она приметила большой надгробный камень, за которым могла быстро спрятаться. Уна села прямо за ним, оперлась спиной и сразу выудила из кармана булавку Барни.

Глава 11

Только к рассвету следующего дня Уна добралась до дома своей кузины близ Мюррэй-Хилл[23]. Ей потребовалось чуть больше часа, чтобы взломать наручники при помощи булавки Барни. Но она еще долго оставалась на кладбище, прислушиваясь к каждому шороху в ожидании тяжелых шагов полицейских, и отважилась выйти, только когда стало уже совсем темно и улицы окончательно опустели. К этому времени Уна прочитала бессчетное количество молитв, чтобы отвадить злых духов, и придумала нечто вроде плана.

Хоть копы и не знают, где она живет, ей все равно нельзя возвращаться в свою квартиру. Слишком близко от магазина Марм Блэй. И та наверняка тут же сдаст ее полиции. И дело не только в Марм Блэй. Никому из ее знакомых в той части города – ни бакалейщику, ни мальчишкам с метлами, ни лоточникам, ни ее соседкам-воровкам – нельзя больше доверять. И, уж конечно, никак нельзя доверять Дейдре. Свою секретную копилочку в той квартирке Уна, увы, не увидит уже никогда.

Таким образом, у нее теперь нет ни денег, ни друзей. Особенно неприятное ощущение возникало от мысли, что в той коробочке осталось и ожерелье с камеей. То, что носила еще ее покойная мать. Хотя… Может, это неприятное ощущение – просто расстройство желудка? Сейчас эта камея все равно бы ей не помогла. Но мать оставила ей и еще кое-что. Точнее, кое-кого. Кузину! По правде сказать, Уна никогда не верила в пресловутые кровные узы, но это не значит, что она не готова испробовать сейчас и этот вариант. Правило шестнадцатое: не сбрасывать со счетов человека до тех пор, пока он жив.

Уна спряталась в тенистом проулке и дождалась, когда муж ее кузины – мастер на фабрике по производству обоев – ушел на работу. Он всегда недолюбливал Уну, этот Ральф… Или Ричард? Наверное, со времени ее последнего визита к ним этот мужчина стал испытывать к Уне еще большую неприязнь – ведь тогда она украла у него ручку. Ручка была роскошная: толстый слой позолоты с витиеватыми вензелями. И он важно размахивал ею во время разговора, словно не второсортный фабричный мастер, управляющий кучкой заспанных женщин, а прямо-таки король! К тому же он назвал Уну неграмотной. Точнее, вульгарной и безмозглой. За глаза, конечно. Как все ирландцы, выбившиеся в люди, – сплетничают и насмехаются у человека за спиной. Бедные, по крайней мере, не боятся оскорбить тебя прямо в глаза. Поэтому Уна прихватила эту тошнотворно-ослепительную ручку этого Ральфа-Ричарда, написав красивыми огромными буквами на листе с его вытесненными инициалами «Огромное спасибо за ручку!» Лист этот она положила прямо в центр письменного стола и ушла, не попрощавшись.

Это было шесть лет назад. Уна полагала, что это достаточный срок для того, чтобы сердца кузины и ее мужа таки смягчились. Уна постучала в полированную дубовую дверь и стала ждать. Ей никто не ответил. Она постучала снова. Ей было не по себе оттого, что стоит спиной к улице. Прошлой ночью, бредя по темным улицам, она нашла рваную шаль, висевшую на углу пожарной лестницы. Шаль была сильно изодранная и еще влажная от росы. Но деваться было некуда, и Уна сразу накинула ее себе на плечи. Противные обноски, конечно, но лучше, чем ничего. Сейчас, в свете яркого солнца, эта грязная и пахнущая мокрой шерстью шаль придавала Уне еще более подозрительный вид в этом вполне респектабельном районе. Уна сняла ее и постучала в дверь третий раз.

Наконец послышались шаги, и дверь приоткрылась. В щели появились нос и глаз ее кузины с убранными на ночь волосами. Она явно только что проснулась. Кузина несколько раз удивленно моргнула.

– Уна?

– Нет, Клэр, папа римский! Ну конечно, это я! Позволь мне войти!

Уна не стала ждать реакции заспанной кузины. Она навалилась на дверь и протиснулась внутрь. Дневной свет еле проникал сквозь подернутые паутиной окна по бокам двери.

Клэр отступила, прикрыла нос ладонью и презрительно сморщилась:

– Боже правый, ты выглядишь просто ужасно! И пахнешь тоже…

Да уж… После пары-то ночей в тюрьме. И после пробежки в наручниках. Не говоря о бдении на заброшенном кладбище. Но она не станет рассказывать обо всем этом Клэр. В детстве они очень дружили. Были не разлей вода. Как сестрички, говорили все вокруг. Но потом их пути разошлись, и теперь они совсем чужие друг другу.

Мать Клэр никогда не одобряла выбора своей сестры, ведь та вышла за эдакого калчи[24], только что с корабля[25], без единого гроша за душой. И после войны, когда отец Уны запил и не желал устраиваться на более-менее приличную работу, ничуть не изменила своего мнения. К тому моменту, как умерла мать Уны, семьи уже отдалились друг от друга из-за разницы в достатке. После смерти матери Уны мать Клэр предложила взять Уну на воспитание, пообещав оплачивать ее образование. Но отец отказался. Они ушли тогда, гордые и обиженные, и Уна больше ничего не слышала о них до тех пор, пока шесть лет назад не решила навестить свою кузину. Просто так. У нее и в мыслях не было что-то украсть.

Холодный прием Клэр не удивил Уну. Надменность ее мужа тоже. Но неприкрытая жалость, граничащая с презрением, сильно разозлила. С другой стороны, сейчас вся ее надежда на эту жалость.

Уна расправила складки на своей грязной юбке. И подняла глаза на Клэр.

– Я попала в переделку, и теперь мне негде жить.

– Жить? И как долго?

Уна пожала плечами. Об этом она еще не успела подумать.

– Неделю. Может, две. Но точно не больше месяца.

– Ты с ума сошла? Да если Рэндольф только узнает, что я тебя на порог пустила, он лопнет от гнева. Это же была его любимая ручка!

– Но ты же ведь не собиралась меня впускать. Мне пришлось самой протиснуться мимо тебя. Кстати, не очень радушно с твоей стороны… Я ведь не чужая…

– Я думала, что это стучит в дверь очередная попрошайка. Я еле узнала тебя!

Уна горько ухмыльнулась. Попрошайка… В общем, так и есть. Она взглянула на свое отражение в большом зеркале, что висело над деревянным столом у дальней стены. Спутавшиеся волосы торчали словно пакля из-под грязной, съехавшей набок шляпы. Воротничок платья сальный и грязный. Губы потрескались, нос покраснел от мороза.

– Ну, теперь ты убедилась, что я не попрошайка, а твоя давно не подававшая о себе вестей кузина, попавшая в беду… Я могу остаться у тебя?

Клэр сцепила руки, укутавшись в свой уютный домашний халат. Пурпурный бархат с меховой опушкой. Кролик, конечно же. Этот самый Рэндольф вряд ли мог позволить себе купить ей норку или горностая. И все же даже с кроличьей опушкой этот халат казался Уне чем-то таким нежным и шелковистым, что никогда не касалось ее кожи.

– А что стряслось-то? – поинтересовалась Клэр. – Тебя что, муженек выгнал?

– Я не замужем.

– А-а, значит, бежишь от ревнивого поклонника?

У Уны вырвался вздох. Какой же ерунды начиталась эта Клэр! Присев на полированную скамейку, она стала расшнуровывать ботинок. Натертая нога жутко болела.

– Нет!

– Вообще-то я не говорила, что ты можешь остаться! – проскрипела Клэр. Она так и стояла перед Уной, сцепив руки. – Тебя ищет полиция?

– Нет, конечно!

– Нет? Ну так Рэндольф сам притащит тебя к ним, если только увидит.

Сказав это, Клэр, наконец, расцепила руки и принялась расхаживать взад-вперед по их небольшой прихожей.

– Тебе что, деньги нужны? Ты на самом деле за этим пришла? Мама предупреждала меня, что однажды так и будет. Она всегда говорила, что у тебя гнилые корни.

– У нас с тобой одни и те же корни! – отрезала Уна, стягивая с себя оба ботинка и с шумом роняя их на пол.

– Я имею в виду по отцовской линии, Уна. Кстати, о твоем отце: почему бы тебе не попросить помощи у него?

– Он давно умер, – солгала Уна. На самом деле это могло быть и правдой… Она не видела его уже примерно так же долго, как и саму Клэр. От алкоголизма он перешел к курению опиума, так что кто знает… Но сейчас она не может позволить себе искать его по всем злачным местам Чайна-тауна. Нет, не сейчас, когда ее саму разыскивают.

Клэр натянуто сочувственно вздохнула и продолжила расхаживать по прихожей.

– Ты не можешь остаться у нас. Рэндольф вот-вот пойдет на повышение на фабрике, и ему не нужно сейчас никаких лишних проблем. А соседи? Что они станут говорить, увидев тебя? Или они уже видели?

Клэр отдернула занавеску и оглядела улицу.

– Этой весной Рэндольф выдвигается в помощники олдермена и…

– Да никто меня не видел, клянусь тебе! И не увидит. Буду сидеть как мышь.

Чулки Уны промокли и прилипли к ногам в тех местах, где лопнули пузыри. У нее пересохло во рту, а в животе урчало от голода. Вполне может быть, что у нее уже язва. Уна вскочила и схватила руки Клэр в свои, заставив ту резко остановиться.

– Ну пожалуйста, по старой дружбе! Мне некуда больше идти.

Клэр ничего не ответила.

Тогда Уна часто заморгала, будто еле сдерживает слезы, и продолжила делано дрожащим голосом:

– Я всегда завидовала тебе, ты же знаешь… Твоим таким красивым волосам… Тому, что ты жила в большом доме. И с мамой, которая очень любила тебя и постоянно заботилась о тебе. А уж после того пожара я…

Уна всхлипнула и отвела глаза, надеясь, что смогла разжалобить Клэр.

– Ну, ладно, ладно… – оттаяла Клэр, наконец, вырвав свои ладони из ладоней Уны и тяжело вздохнув. – Можешь остаться на пару дней. Но не больше! И спать тебе придется в подвале. Рэндольф ни за что не должен знать, что ты у нас!

Глава 12

Уна чувствовала себя крысой, поселившейся в подвале Клэр среди мешков с картошкой и сеток с луком. Наверх она поднималась только тогда, когда Рэндольфа не было дома. И все же это гораздо лучше, чем тюрьма.

Клэр смотрела на Уну с нескрываемой досадой. Как только Уна поднималась наверх, Клэр сразу начинала ходить за ней хвостом, как надоедливый продавец в дорогом магазине. Только Клэр проявляла при этом не назойливую заботливость, а крайнюю подозрительность. Она подавала тарелку с холодными объедками с таким благочестивым отвращением на лице, с которым Уна в последний раз сталкивалась еще совсем девочкой в благотворительной Миссии у Пяти Углов. Никакой суп не стоил того, чтобы терпеть такое отношение, и Уна сбежала оттуда на следующий же день. Она сбежит и отсюда, как только придумает куда.

Через три дня после своего прихода Уна лежала на стопке старых тряпок и мешков, служивших ей постелью, и никак не могла уснуть. Наверху все было тихо. Значит, еще не начало светать. Обычно она просыпалась от гулких шагов Рэндольфа, одевающегося на работу. Но сейчас ее разбудил громкий шум, с которым по желобу в подвал ссыпался уголь. Угольная пыль заполнила весь подвал. Уна не видела ее, но ощущала запах и чувствовала, как она оседает на кожу. Поняв, что заснуть уже не удастся, она зажгла свечу и поплотнее укуталась в пальто, укрываясь от сырости и пыли. Уна вертелась с боку на бок, пытаясь устроиться покомфортнее, и содержимое карманов то и дело впивалось ей в бедра. Она вытащила все из карманов и разложила на полу перед собой. Булавка Барни сильно погнулась и исцарапалась в ходе борьбы с замком наручников. Даже если бы Уна отважилась отнести ее скупщику краденого – хоть это и исключено, – то не выручила бы теперь за нее больше доллара.

Ей нужно много больше, чтобы сбежать из Нью-Йорка. Не меньше десятки на билет на поезд и прочие дорожные расходы. И даже этого не хватит, чтобы копы никогда больше не достали ее. У нее свело все внутри, когда она только подумала о том, что уедет из города. Грязные, переполненные людьми улицы. Душная жара летом, пронизывающий холод и сырость зимой. Прохожие скорее наступят на упавшего, чем помогут подняться. А уж от запаха улицы не тошнит только того, кто бродяжничает уже не один год… И все же Уна любила этот город. Каждый темный и грязный задний двор, каждый обветшалый дом в трущобных районах. Она родилась здесь, в Нью-Йорке. Выросла здесь. И всегда считала, что здесь, в Нью-Йорке, и умрет. Но если она не уедет отсюда в ближайшее время, то по ней плачет только один-единственный район Нью-Йорка: остров Блэквелла.

Она развернула газету. На первой странице буквы уже стерлись, но те страницы, что внутри, были еще вполне сохранны. Ее глаз остановился на пару секунд на заголовке «Новая профессия для женщин». Уна хмыкнула и подумала о тех женщинах, которые, словно рабыни, трудятся не покладая рук на швейных и ткацких фабриках. И о тех, кто обметывает кружевом рубашечки на дому при свече, получая за это пару жалких монет. О горничных и прочей прислуге, которая день и ночь обеспечивает беззаботный быт хозяев домов на Улице Миллионеров. Если это называется теперь новой профессией для женщины… Нет уж, лучше продолжать воровать.

И все же любопытство взяло верх, и Уна продолжила читать.

Вот уже много лет больница Бельвью является самой большой государственной больницей Нью-Йорка, оказывающей безвозмездную помощь всем обратившимся в нее. Больница славится высочайшим качеством оказываемых в ней услуг. Здесь работают лучшие врачи города. И еще долгие годы эта больница будет славиться еще одним достижением – ведь именно в ее стенах в 1873 году была открыта Школа медицинских сестер Бельвью, где любая жительница города может освоить эту новую и очень перспективную для женщин профессию.

Медицинские сестры? Уне эти женщины представлялись довольно бездушными, ведь они кричат на пациентов, обижают их и крадут изготовленные на спирту лекарства, чтобы затем напиться ими и впасть в забытье. В детстве Уна частенько видала таких сестер, когда приходила в больницу навещать отца, попадавшего туда либо в состоянии жуткого запоя, либо по причине того, что снова болели его раны, полученные в войну. Но в этой статье медицинских сестер описывали совсем по-другому. Уна заинтересовалась еще больше и дочитала до конца.

Видимо, группа состоятельных дам решила пожертвовать на реформирование больниц. И самым правильным было, конечно, начать с обучения медицинских сестер, прививания им сострадания и внимательности к пациентам. Они решили, что необходимо открыть школу сестер, и обратились к одной очень известной английской сестре милосердия за советом, как именно это организовать. Под ее руководством и на средства жены одного железнодорожного магната и была открыта Школа медицинских сестер Бельвью. Обучение в этой школе длилось два года, в течение которых учащимся обеспечивались бесплатное жилье и питание, а также выплачивалась довольно приличная стипендия. Окончив школу, девушки отправлялись сразу на работу в больницы и частные дома по всей стране.

Уна села и вытащила кусок лакричного корня из мешочка на полке. Клэр категорически запретила ей трогать съестные припасы, но жевание помогало Уне думать. Может, ей и не придется покидать любимый Нью-Йорк? Старое доброе правило номер одиннадцать: лучше прятаться на самом видном месте.

К вечеру того же дня Уна выработала новый план. Она не станет покидать город, не поедет ни в Бостон, ни в Филадельфию, ни куда еще. Она поступит в эту школу медицинских сестер. Отучится там два года, получит эту самую новую профессию для женщин. Копам точно не придет в голову искать ее там. Ее дело отправят в архив, о ней постепенно забудут. Если не попадаться на глаза Марм Блэй и ее подопечным, по окончании учебы можно будет вернуться к своему любимому делу. Только под еще лучшим прикрытием. Больше не нужно шарить по карманам на вокзале. Люди сами будут приглашать ее в свои богатые дома, надеясь, что она излечит их больных родственников. А она уж непременно прихватит у каждого пациента все, что плохо лежит. Конечно, придется быть очень осторожной и осмотрительной, иначе поползут слухи о медицинской сестре, нечистой на руку. Но она очень хорошо научилась выжидать удобный момент, она всегда начеку и умеет пускать пыль в глаза.

Дело за малым: чтобы ее приняли в эту школу. Требования к поступающим в нее девушкам были, если верить этой статье в газете, довольно строгими: возраст от двадцати одного года до тридцати пяти лет, незамужняя, грамотная и набожная. Но Уна вполне им соответствовала. Да, она уже не помнила, сколько месяцев не была в церкви. Но пока мама была жива, они не пропускали ни одной воскресной службы, да еще праздники – включая день святого Патрика. Вполне достаточно, чтобы перекрыть ее прогулы в последнее время. Она крепкого телосложения, работящая, без физических недостатков. Покорностью и готовностью подчиняться правилам Уна не отличалась никогда, но при желании она сможет и это. Вот остальное сложнее – придется подделать документы, подтверждающие, что она получила начальное образование, а также рекомендации, подтверждающие, что она добросовестна и сострадательна.

Уна провела не один час, расхаживая взад-вперед по подвалу, и сжевала почти весь лакричный корень Клэр, пока, наконец, не придумала, как ей заполучить такие документы. Если бы ей не пришлось сейчас отсиживаться здесь, прячась от копов, и если бы Марм Блэй не выкинула ее из своей банды, заручиться ими не составило бы труда. Марм Блэй знала трех-четырех человек, умеющих отлично подделывать любые бумаги. Но эти пути теперь закрыты для Уны. Теперь придется рассчитывать только на собственные связи: Клэр сможет написать ей подобную поддельную рекомендацию, если поймет, что это единственный способ избавиться от присутствия Уны в подвале. И ведь есть еще один человек, который точно ей поможет! Она вспомнила о нем только тогда, когда схватила серебряную булавку, чтобы почистить под ногтями. Барни!

Пройти через весь город пешком до «Газетной мили» оказалось той еще задачей. Два дня пришлось Уне уговаривать Клэр одолжить ей платье и двадцать центов на транспорт. Но даже в опрятном платье и с вымытыми и тщательно уложенными волосами Уне казалось, что она у всех вызывает подозрение. После недели в темном подвале ей было очень некомфортно на улице. Солнечный свет слепил глаза, а от клаксонов автомобилей едва не закладывало уши. Тысячу раз она сдерживалась, чтобы не начать озираться по сторонам и не сорваться на бег. «Я просто леди, вышедшая на прогулку и за покупками поздним утром», – напоминала она себе. Главное поверить в это самой – тогда и другие тоже поверят.

Уна может, конечно, сколько угодно пытаться раствориться среди леди, но сама-то она знала, что на самом деле в бегах и ее ищут по обвинению в убийстве. Один неудачный поворот или встреча со знакомым – и она снова окажется в наручниках. Так что чем скорее она вернется в подвал Клэр, тем лучше. Уна сто раз мысленно прочертила для себя на карте самый короткий маршрут от дома Клэр до редакции Барни. И вышла она ровно в одиннадцать – как раз в то время, когда патрульные идут перекусить. Если с Барни удастся договориться, после обеда Уна вернется к Клэр с поддельными письмами в руках. Смешаться с толпой – один из лучших способов спрятаться. Еще надо, естественно, умудриться не попасться на глаза Рэндольфу. Но Клэр заверяла, что сегодня – как и всегда по вторникам – он забежит после работы в бар на Сорок девятой, чтобы поприсутствовать на собрании руководства демократической партии. Так что у Уны есть несколько часов, чтобы доехать до Барни и вернуться обратно.

Уна без приключений дошла до станции надземки, купила себе билет на поезд и пошла вверх по металлической лестнице на платформы. Подъехал поезд. Уна зашла в вагон и села подле мужчины, читавшего газету. Он даже не обратил внимания на Уну, не убрал вальяжно вытянутые ноги. «Вот и прекрасно! – подумала Уна. – Это дает ей хороший шанс обчистить его карманы». Эта тяга уже у нее в крови. Ее пульс участился, во рту пересохло, она напряглась всем телом. Она скучала по этому ощущению намного больше, чем по алкоголю, сигаретам и азартным играм. Но сдержалась и продолжила сидеть, сложа руки. Слишком рискованно.

Уна неторопливо оглядела весь вагон, посмотрела в окно, а потом снова на своего попутчика. Ей сразу бросился в глаза заголовок статьи, размещенной в нижней части газеты. Желание обчистить карманы этого джентльмена мигом прошло. Ее бросило в пот, а ноги стали ватными. «Подозреваемая в убийстве в шестом округе сбежала из полиции!» Уна придвинулась к мужчине с газетой, насколько позволяли приличия, и начала читать. Но не успела она дочитать до середины, как мужчина перевернул страницу. Но даже того, что Уна успела прочитать, хватило сполна. Ее опять бросило в жар от страха. Изворотливая и очень опасная – вот как ее описали. В статье приводилось четыре «псевдонима», которые она уже использовала. В том числе и тот, которым подписана ее фотография на стене с объявлениями о разыскиваемых полицией преступниках. Интересно, Симмс догадался поискать ее там? Или полицию навел кто-то из людей Марм Блэй? Как бы то ни было, Уне сейчас очень опасно находиться днем на улицах Нью-Йорка.

Поезд надземки шел мучительно медленно. Каждый раз, когда он останавливался и в вагон заходили другие пассажиры, Уна опасалась, что ее схватит коп или кто-то узнает по фото в газете. Впрочем, последнее все же вряд ли, ведь даже если там, в газете, написано целое сочинение о ней, то люди все равно будут ожидать, что она выглядит как грязная опустившаяся попрошайка с полубезумными бегающими глазами.

Уна стала глубоко дышать, чтобы хоть как-то успокоиться. Доехав до нужной станции, она встала и вышла из вагона неторопливо, с гордо поднятой головой. Она успела хорошо изучить стереотипы, которыми мыслят почти все люди, и умело играла на этом. Сейчас игра та же, просто ставка намного выше.

И все же сердце Уны колотилось довольно сильно до тех пор, пока она не оказалась в простом черном кресле напротив стола Барни. У него не было собственного кабинета. Он работал в тесной редакции на втором этаже, где с ним печатали свои репортажи еще больше десятка коллег. Несколько газовых ламп освещало помещение. Пахло бумагой, сигаретным дымом и убежавшим кофе. В углу пикал телеграф, перекрывая стрекотание печатных машинок и гул людских голосов. Никто не обратил внимания на появление Уны. Никто, кроме Барни, который от изумления выронил сэндвич с ветчиной.

– Уна! Я… ты что здесь делаешь? – удивленно спросил он, усадив ее на стул перед своим столом. – Ты выглядишь как-то… по-другому.

Под словами «по-другому», скорее всего, имелось в виду «прилично». И он прав, ведь когда он видел ее в последний раз, она была в одежде шарящей по помойкам нищенки.

Стол Барни располагался в самом углу тесной редакции. Большое окно за его спиной было приоткрыто, и сложенные в стопку около его печатной машинки бумаги слегка подрагивали на сквозняке. На брюках Барни остались следы горчицы и крошки от сэндвича. И он был явно очень смущен, ведь кончики его ушей начали краснеть.

– Мне нужна твоя помощь, – прошептала Уна. Она осторожничала, несмотря на то, что за соседними столами было пусто – видимо, коллеги Барни ушли обедать.

– В чем?

Уна еще раз обвела комнату взглядом. Да, она доверяет Барни, и все же чем меньше рассказывать кому бы то ни было, тем лучше. Правило номер шесть: говорить только то, о чем никак невозможно умолчать.

– Мне нужны кое-какие поддельные документы!

Барни вздрогнул.

– Господи, какие еще документы?

– Ничего противозаконного. Ну, или почти… Школьная ведомость и рекомендательное письмо.

– Для кого?

– Для меня.

Выражение лица Барни оставалось настороженным.

– Что ты задумала? Зачем тебе рекомендательное письмо от такого весьма скромного журналиста, как я?

– Ну, Барни, не надо излишней скромности. Ты себя недооцениваешь. И потом, кто тебе сказал, что это рекомендательное письмо будет от тебя?

– Что-то я ничего не понимаю.

– Рекомендательное письмо будет от отца Коннелли из прихода церкви Святой Марии в Огасте, штат Мэн. И ведомость с отличными оценками из школы Святой Агнессы. Это лучшая школа для девочек в том городе.

– Не знал, что ты из Мэна.

– Я не оттуда.

– Я что-то все равно ничего не понимаю. Зачем тебе все это?

Уна вздохнула. Один из коллег Барни прошел мимо них к стоящему рядом шкафу и стал что-то искать там. Она дождалась, пока тот вернется к своему столу, зажав в руке новую ленту для пишущей машинки, и продолжила:

– Ты слышал о новых курсах медицинских сестер при больнице Бельвью?

Барни кивнул.

– Вот я и подаю документы туда.

– Ты решила стать медицинской сестрой? – спросил Барни, удивленно вскинув бровь.

Уна ответила слегка раздраженно:

– А что в этом плохого?

– Ничего. Просто… э-э… Понимаешь, там учатся женщины, которые… э-э… такого склада…

– Какого?

– Э-э… если честно, совсем не такого, как ты.

– Я могу быть такого склада, какого нужно.

– Уна, зачем все это? Ты же не думаешь, что я действительно поверю в то, что ты переродилась и решила из трущобной воровки превратиться в благочестивую сестру милосердия? – Барни расхохотался. – Нет, правда, ты видела этих женщин? Они ходят по больнице с каменными лицами в своих накрахмаленных чепцах и только и повторяют «да, доктор», «сию минуту, доктор!» Вот уж никогда бы не подумал, что ты хочешь стать именно такой. Это место точно не для тебя.

– Вот именно поэтому я и хочу попасть туда. Мне нужно, – она снова снизила голос до шепота, – нужно где-то залечь на дно. Где-то, где меня не найдут.

– Послушай, если у тебя проблемы, я могу тебе помочь. У меня есть очень хороший знакомый адвокат. Мы учились вместе.

Уна покачала головой.

– Нет, не надо.

– Тогда, может, я сам смогу тебе помочь? Поживи у меня и…

Уна взяла его руки в свои. Его ладони, все в пятнах от чернил, были испачканы горчицей.

– Поверь мне, Барни, тебе не нужна такая, как я.

Барни посмотрел на их сцепленные руки и шумно сглотнул.

– Документы, Барни! Ну пожалуйста!

Барни кивнул.

Уна крепко сжала его руки в знак благодарности, прежде чем отпустить их.

– Может, я еще стану героиней твоего сенсационного репортажа, Барни!

Глава 13

Здание больницы Бельвью выглядело таким же унылым, как здание тюрьмы на противоположном берегу Ист-Ривер, особенно на фоне мрачного зимнего неба. А рядом – с другой стороны Двадцать третьей улицы – располагалось куда более приятное на вид здание – со светлым фасадом и множеством окон. Дом номер 426. Основной корпус Школы медицинских сестер Бельвью. Уна поднялась по небольшой лестнице, слегка закатала рукава и постучала в дверь. Платье – еще одно одолженное у Клэр – было таким тесным, что Уна едва дышала. Оно едва закрывало колени, а рукава, чуть не трещащие по швам, едва доходили до запястий. Но это платье было самым красивым из тех, что Клэр решилась одолжить, и намного лучше того, в котором Уна пришла к ней.

Дверь открылась. На пороге показалась молодая женщина, на вид лишь немного старше самой Уны. На ней было простенькое голубое платье из добротной шерсти и чепчик в тон. Каштановые волосы были забраны в тугой пучок. Если бы не колючий взгляд и сжатые в прямую линию губы, ее вполне можно было бы назвать красивой.

– Мисс Келли, я полагаю… – равнодушно произнесла она.

В своей вымышленной истории Уна решила держаться как можно ближе к правде и указала свою настоящую фамилию. К тому же в Нью-Йорке плюнь – и попадешь в Келли. Только учти, Келли может и ответить плевком. И она никогда не называла свою настоящую или похожую на нее фамилию полиции.

– Да, я пришла на собеседование.

Женщина смерила ее таким взглядом, каким Марм Блэй обычно осматривает ювелирное изделие, подозревая, что оно может быть подделкой. И все же она впустила Уну.

– Еще пару минут, и вы бы уже опоздали!

Она произнесла это так, словно была очень расстроена тем, что Уна все-таки не опоздала. Ведь тогда ей не пришлось бы вставать и открывать дверь.

– Пунктуальность – обязательное требование ко всем нашим ученицам.

Эх, пнуть бы тебя сейчас под твой пунктуальный зад, подумала Уна.

Но вместо этого сказала:

– О, спасибо, я непременно запомню это!

Уна прошла следом за женщиной от входной двери по широкому коридору. Начищенный до блеска пол покрывал ковер, на стенах висели деревенские пейзажи.

– Я мисс Хэтфилд, одна из старших медсестер в этой школе, – представилась женщина Уне, открывая ей дверь в огромную комнату, уставленную стеллажами с книгами. – Мы проведем собеседование здесь, в библиотеке. Директор школы – мисс Перкинс – и миссис Хобсон из правления присоединятся к нам чуть позже.

Мисс Хэтфилд указала рукой в сторону небольшого круглого столика, вокруг которого стояло четыре кресла. На столике уже был сервирован чай. Уна выбрала ближайшее к двери кресло. Вдруг придется спасаться бегством? Это может произойти когда угодно и где угодно. Откинувшись, Уна ощутила приятную мягкость спинки. Она провела рукой по нежной бархатной обивке и улыбнулась, представив себе, как будет изо дня в день наслаждаться здесь теплом и уютом, пока копы ищут ее по всем трущобам. Пожалуй, здесь даже комфортнее, чем Уна ожидала.

Мисс Хэтфилд села напротив Уны. Точнее, присела на краешек стула, как монахиня на мессе. Спина ровная, словно палку проглотила, руки строго по швам. И выражение лица у нее было тоже как у монахини – суровое и заранее осуждающее. Уна инстинктивно тоже выпрямила спину. Она скрестила под собой ноги и аккуратно сложила руки на коленях, как учила мама в далеком детстве. Похоже, собеседование уже началось, и пока ее оценивают не очень высоко.

– Какая у вас замечательная библиотека! – промурлыкала Уна, нарушив тягостное молчание.

На соседнем столе стояли в вазе свежие цветы – дорогое удовольствие зимой. От них по всей комнате разносился тонкий сладковатый аромат. В библиотеке были большие окна, задрапированные гардинами со множеством воланов. С верха книжных полок на Уну смотрели мраморные бюсты.

– Девушкам вроде вас – то есть получившим только начальное образование – придется учиться здесь значительно дольше, при условии что вас примут, конечно.

Начальное образование! А Уна так гордилась той ведомостью, которую они состряпали вместе с Барни!

– Уверяю вас, в школе Святой Агнессы учителя были очень строги с нами!

Мисс Хэтфилд поджала губы и посмотрела в окно.

– Не сомневаюсь, что вам так казалось.

Уна улыбнулась, пряча стиснутые зубы. Если бы она повстречала эту заносчивую женщину в трущобах, она бы с удовольствием обчистила ее и убежала бы, забрызгав ей грязью юбки. Но они сейчас не в трущобах. И Уне нужно во что бы то ни стало попасть в эту школу. Потому она заставила себя еще раз приветливо улыбнуться и как можно аккуратнее спросила:

– Позвольте узнать, а где вы учились?

– В Кинбриджской школе, а затем два года в Вассарском колледже[26].

Уна не слышала ни одного из этих названий, но мисс Хэтфилд произнесла их с такой гордостью, словно там учился сам Господь Бог. Он, кстати, почти сразу пришел Уне на помощь: ей пришлось лишь пару секунд изображать на лице благоговение. Дверь открылась, и в библиотеку вошли еще две женщины. Одна из них была одета в лиловое платье со множеством рюшей и оборок, сшитое из того самого французского шелка, который Марм Блэй продавала по двенадцать долларов за ярд[27]. У нее было довольно пухлое лицо, с уже наметившимися морщинками, но все еще красивое, и непринужденные аристократические манеры. Вторая женщина выглядела более сдержанной, возможно, в силу своего возраста – Уна решила, что ей не меньше пятидесяти. Ее платье было такого же простого покроя, как у мисс Хэтфилд, и так же безупречно отутюжено. Серые глаза поблескивали металлом, но Уна неожиданно для себя разглядела в них теплоту.

Дамы представились и подсели к столу. Даму в шелках звали миссис Хобсон, и была она одним из основателей и членом правления школы Бельвью. Вторую, сдержанную, звали мисс Перкинс. Она была директором школы. Именно она – как поняла Уна из газетной статьи – и будет принимать решение, подходит ли Уна для обучения в школе.

Миссис Хобсон сервировала всем чай, а потом задала Уне несколько дежурных вопросов о семье, учебе и хобби. Уна несколько дней подряд репетировала ответы, поэтому сейчас отвечала без единой запинки. Следуя правилу номер двенадцать, она придумала про себя историю, максимально похожую на правду и содержащую много моментов из ее реальной жизни в детстве. Чем меньше лжи, тем легче запомнить. Она действительно посещала в детстве католическую школу – правда, здесь, в Нью-Йорке, а не в штате Мэн. И ходила она в нее всего пять лет, а не двенадцать. И отец Коннелли когда-то действительно был, только он давно умер, и даже если был бы жив, то скорее стал бы оранжистом[28], чем написал бы Уне положительную характеристику. Те периоды своей жизни, в которых было мало благочестивого и порядочного, она заполнила описанием жизни своей матери. Прадедушка Каллахан действительно был продавцом стекла. Это занятие гораздо приличнее, чем род деятельности ее отца, который перебивался временными заработками и постоянно пил. Однако Уна все же упомянула, что ее отец был на войне. Миссис Хобсон и мисс Перкинс одобрительно кивнули. Мисс Хэтфилд лишь зевала, аккуратно прикрывая рот ладонью.

По мимике и заинтересованности устремленных на нее взглядов Уна поняла, что они поверили в ее историю. Даже эта мисс Хэтфилд, которая, однако, не особо впечатлилась. Так, пора их немного разжалобить.

– Моя мать – благочестивая и милосердная женщина – погибла при пожаре, когда мне только исполнилось девять… Когда пожарные прибыли, спасать было уже нечего. И некого… – Уна замолчала, отвела взгляд в сторону и часто заморгала, будто вот-вот расплачется. – С того самого дня я поняла, что хочу спасать людей. Помогать тем, кто страдает. Прочитав в газете о вашей школе, я поняла, что сестринское дело – мое призвание. И…

Она подняла на женщин глаза, полные слез.

– И единственный способ почтить память моей мамы.

Миссис Хобсон украдкой смахнула слезу платочком. Мисс Хэтфилд заерзала на стуле, избегая смотреть Уне в глаза. Вот так! Нечего было так задаваться с самого начала! Выражение лица мисс Перкинс, однако, оставалось все таким же непроницаемым. Она поставила чашку на блюдце и лишь покачала головой, когда миссис Хобсон предложила ей еще чаю.

– Мисс Келли, я, безусловно, очень одобряю ваши намерения, но… Вы отдаете себе отчет в том, что быть медицинской сестрой совсем не просто? Одной доброй воли мало. Сестра милосердия должна быть еще и очень сообразительной, терпеливой и трудолюбивой. Выносливость и способность быстро принимать решения… Как вы думаете – это все про вас?

– Уверена, что да!

Мисс Перкинс поджала губы, словно сомневаясь. Она откинулась в кресле и продолжала пристально смотреть на Уну.

– В этом году мы получили почти тысячу заявлений. Из этих людей будут отобраны лишь несколько десятков. И треть из них будет отчислена в течение первого испытательного месяца.

Уна почувствовала, как по спине скатилась капля пота. Чашка звонко стукнула о блюдце, когда Уна поставила ее. Она и подумать не могла, что желающих так много.

– Многим мы сразу отказали по причине недостаточного образования, физических недостатков или происхождения из необразованных слоев.

– Не та порода, – добавила мисс Хэтфилд, пристально глядя на Уну.

– Характер тоже имеет значение, – продолжала мисс Перкинс.

У Уны пересохло во рту от волнения, но она не отважилась взять чашку – того и гляди разобьется!

– К тому же, – добавила миссис Хобсон, – ни одна профессия на земле не требует такой истовой веры в Бога, как профессия медицинской сестры. Вы верующая, мисс Келли?

Уна закивала головой.

– Католичка, судя по тому, что написано в рекомендации, – произнесла мисс Хэтфилд, с тем же оттенком пренебрежения, с которым встретила Уну в дверях.

– Да.

Мисс Хэтфилд заглянула в глаза обеим дамам, чтобы удостовериться, что обе услышали ответ Уны.

– Я думала… В объявлении было написано, что христиане любой деноминации могут подавать заявки.

– Это правда, – с натянутой улыбкой ответила миссис Хобсон, – хотя у нас никогда не было католичек.

Уна мысленно ругала себя за глупость. Как это ни дико, ей лучше было солгать и назваться протестанткой.

– Естественно, двери школы Бельвью открыты для каждой девушки вне зависимости от вероисповедания и достатка ее семьи, – сказала мисс Хэтфилд. – У нас много пациентов-католиков. Но не уверена, что вы поладите с учителями и соучениками…

Уна опять напряглась. Сердце бешено колотилось, в ушах звенело. И все же она смогла взять себя в руки и улыбнуться.

– Мне посчастливилось общаться с очень разными людьми, и я со всеми неплохо ладила. У меня много друзей, и я надеюсь, что найду новых друзей и здесь. В конце концов, сам Иисус говорил и с иудеями, и с язычниками – разве нет?

Миссис Хобсон погладила Уну по коленке в знак одобрения.

– Хорошо сказано, дорогая моя. Можешь быть спокойна: мы не будем судить предвзято из-за твоей веры.

Но кислая самодовольная мина мисс Хэтфилд говорила скорее об обратном… Она вопросительно смотрела на мисс Перкинс. Последнее слово наверняка за ней. Та снова придвинулась к столу и положила перед собой обе руки, не сцепляя их. Это добрый знак. Но она все же немного отодвинулась от Уны и ни разу не улыбнулась в ходе собеседования. Выражение ее лица было неизменным, словно каменным. Словно банковский сейф, который не сможет взломать даже самый опытный вор.

Сердце Уны все так же бешено билось. С каждой секундой ей становилось все тревожнее. И вот в висках застучало так, что она уже едва слышала свой собственный голос. Что делать, если ее не примут? Клэр уже настойчиво требует, чтобы Уна покинула ее дом. У нее столько же шансов выбраться из Нью-Йорка, сколько попасть на остров Блэквелла. Никто не сжалится над ней.