Читать онлайн Улыбочку!

Omer Barak

EVERYBODY SMILE

Copyright © Оmеr Ваrаk, 2022

Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2025

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2025

1

– Стой! – прокатился по верхней палубе чей-то крик. – Не прыгай!

Услышав его, я, как и все пассажиры лайнера «Голден Зива», невольно обернулся, чтобы увидеть, откуда он доносится, и, что гораздо важнее, понять, кому он адресован.

По палубе бежала женщина в футболке с надписью «Круизы Моти» на груди и в солдатских штанах американской армии, и с каждым ее шагом две вещи становились все более очевидными. Во-первых, что если бы на Олимпийских играх проводились соревнования по бегу в армейских ботинках, эта женщина выиграла бы их, даже не надрываясь. А во-вторых – и это обстоятельство повергло меня в полное изумление, – что идиотом, собирающимся прыгнуть за борт с высоты седьмого этажа и испортить отпуск пяти тысячам ни в чем не повинных пассажиров, оказался я.

– А-а-а… – промямлил я, пытаясь заполнить промежуток времени между мгновением, когда я облокотился о поручни, пытаясь найти укромный уголок, и следующим, когда глаза всех на палубе обратились к женщине с черными волосами, собранными на затылке в конский хвост, схватившей меня за руку. В ее взгляде явственно читался трепет от осознания того, что я все-таки мог прыгнуть за борт, но еще больше в нем было презрения и разочарования в том, что я этого так и не сделал.

– Я вовсе не собирался…

– Не морочь мне голову. – Она зажала мой правый локоть движением, не позволявшим не то что двинуться, но и свободно дышать. – Я работаю на круизах уже одиннадцать лет и таких, как ты, вижу за километр.

– Послушайте… – попытался я подобрать слова, которые должны были убедить ее в том, что если я не покончил с собой за предыдущие пять месяцев, то уж точно не стану делать этого сейчас.

С другой стороны, мне хотелось чуть ли не расцеловать ее за предположение, что я собираюсь прыгнуть за борт вместо того, чтобы думать о Яаре.

Потому что все вокруг меня уверены, что дела обстоят именно таким образом.

И все они ошибаются.

Несмотря на то, что именно о ней я сейчас и думал.

Как, впрочем, не переставал думать ни на секунду в течение всех этих пяти злосчастных месяцев.

– Я вовсе не… – сделал я еще одну безуспешную попытку убедить одного из нас. – Я в полном порядке.

– Послушай, приятель, – прищурив зеленые глаза, женщина усилила хватку, – видала я тут народ, истерзанный песенками Ринат Габай[1], но даже они выглядели получше тебя. Ты один?

– Нет. Я… – промямлил я, все еще пытаясь сообразить, что же все-таки случилось. – Я здесь с семьей.

– А-а-а, так вам тоже поставить Ринат Габай?

Я стоял напротив нее совершенно сбитый с толку, пытаясь сообразить, ошибается ли она, и если да, то насколько. Я, разумеется, не собирался никуда прыгать, но если предположить, что моих родителей, Деклу, Амихая и Дана вызывают в капитанскую каюту и сообщают им, что я свалился в Средиземное море, как бы они на это отреагировали?

Кто точно не удивился бы, так это мама.

Наоборот. Скорее всего, если бы ей сказали, что сделали все возможное и невозможное, но я все равно решил прыгнуть ласточкой с высоты десять метров и лишь по пути вниз сообразил, что не знаю, как это делается, и разбился насмерть, она немедленно сообщила бы им, что тысячу раз предупреждала меня о последствиях. Что значит для нее потеря ребенка по сравнению с потерей возможности лишний раз сказать: «Я же говорила»?

Отец, покачав головой, промямлил бы, что она права.

Дан сказал бы, что это очень смешно – достигнув самого дна, погибнуть, упав с высоты, – и вернулся бы в свою Америку, потому что какая разница: есть у тебя старший брат или нет, если ты с ним так ни разу и не поговорил?

А Декла, которая никогда не прекращала командовать батальоном, набрала бы полные легкие воздуха и, положив руки на бедра, произнесла бы, направляясь к двери: «Так. То, что это случится, было очевидно. Вопрос лишь в том, позволим ли мы этому событию испортить нам отпуск. Уверена, что Йони бы этого не хотел».

И это единственное, что меня сейчас беспокоит.

Потому что я действительно приложил все усилия, чтобы испортить им эту дурацкую и совершенно ненужную поездку.

– Мне нужно понять, как далеко все это зашло, – произнесла женщина, не сводя с меня глаз и не ослабляя хватки, и мне захотелось сказать ей, что после исчезновения Яары я ни с кем не был настолько близок. – Говори, не стесняйся.

– Отпустите меня. – Попытавшись выдернуть правую руку, я окончательно запутался и сблизился с женщиной настолько, что почувствовал запах жвачки со вкусом арбуза, исходящий у нее изо рта. – Я хочу к своей семье.

– Окей. – Ее хватка стала по-настоящему болезненной. – Теперь я вижу, что все зашло слишком далеко.

– Чего вы хотите?

Не арбуз, а дыня! Жвачка со вкусом дыни.

– Послушай. – Она пододвинула правой ногой синий пластмассовый стул, отпустила руку и ловко усадила меня точно между подлокотниками, не спуская с меня глаз. – Сколько тебе? Тридцать…

– Два, – ответил я, потирая руку.

– И ты не засмеялся моей шутке про Ринат Габай, что говорит о том, что у тебя нет ни детей, ни чувства юмора.

– Я…

– Далее, – продолжала она, не останавливаясь. – Нормальному человеку твоего возраста без детей и в конце августа нечего делать на корабле, полном семей с детьми.

– Прежде всего…

– А кроме того, в это время года ни один работодатель не отпустит холостого работника в отпуск на неделю. Значит, либо у тебя собственный бизнес, либо ты безработный.

– Я не знаю, что вы там себе надумали, но…

– Значит, безработный. Так я и думала. Итак, тебя может спасти лишь тот факт, что ты проводишь здесь отпуск со своей половиной, и он начисто лишен всякой романтики. Иначе нам придется побеседовать у меня в кабинете.

– Яара, – вырвалось у меня. – Ее зовут Яара.

– Твою жену?

– Да, – кивнул я.

– И она здесь? На корабле?

– Нет. Она… Пять месяцев назад мы… Мы были в Лондоне, и она… Короче, мы жили в Лондоне, а до того в Хайфе. Мы вместе с пятнадцати лет, и все это время были неразлучны. Пока она просто…

– Что просто?

И тут оказалось, что даже спустя почти полгода после того, как я вернулся в пустую квартиру, где к двери холодильника был приклеен голубой клочок бумаги с единственным словом «Прости», даже спустя все это время я не знаю, как объяснить то, что случилось, да и можно ли вообще это объяснить.

Не уверен, что знаю и понимаю, как семнадцать лет любви могут завершиться подобным образом. Раньше, когда я не мог найти подходящих слов, у меня еще оставались Яара и моя камера. Яары больше нет, а все оборудование фотостудии пришлось продать, чтобы расплатиться с долгами. Осталась лишь старенькая «Лейка», которую я больше года не вынимал из футляра, заряженная уникальной дорогущей пленкой с тридцатью пятью отснятыми кадрами и еще одним, момент для которого так и не настал.

Ни одна зараза не спросила меня, что же случилось там, в Лондоне, да и я никому не стал рассказывать, так как не знал даже, с чего начать и как объяснить, что с нами произошло. И вот с того самого момента, как шасси самолета оторвались от земли в аэропорту Хитроу, я делал единственно возможное – молчал.

– Она присоединится к тебе позже?

Женщина возвышалась надо мной, заслоняя собой солнце.

– Кто?

– Мне надо понять, нет ли у тебя суицидальных наклонностей.

– Чего-чего?

– Не собираешься ли ты наложить на себя руки.

– Что? Да нет… – промямлил я.

Неужели она думает, что я и в самом деле так плох? Но, может быть, она видит то, чего не замечаю я? Я собираюсь наложить на себя руки?

– Или убить кого-нибудь?

– Нет!

– Скажу тебе все, что думаю, так как ты похож на человека, с которым можно говорить серьезно. – Она придвинула стул и, усевшись вплотную ко мне, поправила волосы на затылке. – Я уже близка к трем звездочкам.

– Что?

– Разбираешься в рейтинге безопасности круизных лайнеров?

– Не очень…

– Я тебе объясню. Не так уж много шансов – по правде говоря, их и вовсе нет, – что израильский круизный лайнер может получить наивысшую оценку в глобальном рейтинге безопасности. Так что когда одиннадцать лет назад я начала тут работать и в год случалось по пятьсот и больше происшествий, никто бы не поверил, если бы я сказала, что их количество уменьшится до двенадцати. Этот круиз – последний в сезоне, и пока что мы на одиннадцати. Так что если ты действительно собираешься прыгнуть за борт, только скажи, и я сама тебе помогу.

– Так вы… – продолжал мямлить я. Напористость этой женщины пугала меня все больше. – Но если вы столкнете меня за борт, разве это не будет считаться происшествием?

– Я не должна буду о нем отчитываться, – ответила она совершенно серьезно. – Так как, говоришь, тебя зовут?

– Йони. Меня зовут Йони.

– А меня Лираз. – Она протянула ладонь для рукопожатия. – Лираз Шабтай, начальник службы безопасности лайнера «Голден Зива», а также, в соответствии с пунктом 39 Международных морских прав, высший представитель власти на корабле, когда он находится в трех и более километрах от берега.

– А сколько еще до берега?

– Двести четырнадцать километров. Ури! – Обернувшись, Лираз окликнула бармена и указала на меня: – Этот парень может пить сколько и когда ему захочется. Запиши на мой счет.

– Правда? – изумился я.

– Совершенно серьезно, – снова прищурилась она. – Держись подальше от борта.

2

В полной противоположности с тем, чем наш с Яарой роман закончился, начинался он вполне обыденно: сэндвич с тунцом, стакан апельсинового сока и мы, валяющиеся, раскинув ноги и руки.

За три месяца до нашей первой встречи моя бабушка, входящая в число ведущих преподавателей старейшего израильского вуза Технион, удостоилась чести попасть в число двухсот человек, которые должны были испробовать на себе новое изобретение под названием «интернет», что она прокомментировала лишь одной короткой фразой на румынском, означавшей «Оставьте меня в покое».

Румынского в Технионе никто не знал, но как-то все поняли, что бабушка просит отстать от нее, и это удовольствие досталось моей матери. А поскольку она, будучи человеком идеальным и ведущим правильный образ жизни, предпочитает избегать любых удовольствий, игрушка досталась мне.

Декла в это время служила в армии, Дану еще не исполнилось и десяти, а родителей моих вернувшийся из Техниона компьютер со встроенным модемом совершенно не заинтересовал. По вечерам я считал секунды, остающиеся до десяти часов, когда в силу вступал удешевленный тариф, а потом, после долгих изматывающих переговоров между отцом и матерью (когда она говорила, что лучше уж сидеть перед экраном, чем якшаться с бандитами, а он никак не мог взять в толк, с какими такими бандитами я могу якшаться), она разрешала мне включить компьютер.

Когда же щелчки и жужжание, издаваемые модемом, свидетельствовали о том, что соединение произошло, я снова и снова убеждался, что этот так называемый интернет представляет собой безлюдную пустыню.

Каждый день я заглядывал в свой почтовый ящик лишь затем, чтобы убедиться: он пуст. У кого, спрашивается, была в то время электронная почта? А при попытке войти в браузер, который запускался в лучшем случае с третьей попытки, и присоединиться к «всемирной паутине», на экране появлялось улыбающееся лицо Билла Гейтса, задающего все тот же вопрос: «Куда пойдем сегодня?», на который я неизменно сам себе отвечал: «Понятия не имею».

Нет, нельзя сказать, чтобы от интернета не было совсем уж никакой пользы. За несколько месяцев я увидел семь фотографий голых женщин: три Кристины Эплгейт, три Памелы Андерсон, и еще одну, оказавшуюся вирусом, вырубившим компьютер на целых две недели. А еще посмотрел двадцатисекундный ролик о Диснейленде, на скачивание которого ушел один час сорок семь минут, и поболтал в чате с Иланой Даян (или с кем-то, представившимся Иланой Даян).

И вот однажды Рои Нанас, компьютерный энтузиаст, имени которого не знал, наверное, никто, кроме меня, представил в своей передаче революционное изобретение израильских разработчиков – мессенджер ICQ, завершив передачу словами: «Вы можете скачать эту программу бесплатно, пользуясь ссылкой, которую сейчас увидите на экране».

Как же заметался я тогда по всей квартире в поисках ручки и клочка бумаги, чтобы записать заветную ссылку!

Настучав ее дрожащими руками на клавиатуре, я скачал программу и зарегистрировался только для того, чтобы понять, что ICQ представляет собой не менее безлюдную пустыню, чем интернет в целом.

Единственными, у кого в нашем районе имелся интернет (кроме нас, разумеется), были соседи из дома напротив. Их дочь Яара – в то время я думал, что ее зовут Яала, – училась не в моей школе, так что, встречаясь, мы вежливо кивали друг другу, переходя разделяющую наши дома улицу.

Тот факт, что мама Яары работала в Технионе и знала мою бабушку, оставлял надежду на то, что вскоре я смогу познакомиться не только с Иланой Даян, но когда в один прекрасный день на экране появилось: «Ну и чем ты занимаешься, приятель?», я поначалу не поверил, что вопрос пришел именно от Яары.

Поначалу я собирался тихонько постучать в дверь и, вежливо представившись, предложить поучаствовать в совместном проекте. Вместо этого перед родителями Яары предстал потеющий заикающийся парень, способный – да и то с огромным трудом – выдавить из себя всего два слова: «Яала… Интернет…»

К моему огромному изумлению – может, потому что дело происходило в середине девяностых, когда все находились в каком-то приподнятом настроении, – мама Яары разрешила мне войти. Яара, а не Яала, немедленно поправила меня мама, избавив от излишней необходимости краснеть – мне и так удалось покраснеть за следующие пять минут целых семь раз – сидела, уткнувшись носом в экран компьютера, что дало мне возможность рассмотреть ее, не отводя глаз, и прийти к выводу, что она настоящая красавица.

Красота ее не была красотой актрисы или модели. У нее не было вьющихся каштановых волос и больших зелено-карих глаз. Нет, они, конечно, были, и я видел их всякий раз, встречая Яару на пешеходном переходе, но как-то не обращал на них внимания. Теперь же она выглядела как прямое продолжение компьютера. Синяя оправа очков почти касалась экрана, а руки, время от времени зависая над клавиатурой, порхали, с удивительным проворством набирая текст. Целую минуту я лишь молча смотрел на нее, прислушиваясь к удивительной мелодии, которую ее пальцы выстукивали по клавишам.

Думаю, она даже не заметила моего присутствия, так как позволила себе испустить вопль: «Чтоб ты сдох, недоносок проклятый!», услышав который я немедленно в нее влюбился.

На экране мелькали какие-то конечности, покрытые кровью четырех оттенков красного. Так я одновременно познакомился с Яарой, игрой Doom и цветным компьютерным монитором.

Не обращая внимания на это чудо техники, я глядел лишь на Яару. На прищур ее глаз, мельчайшие капельки пота за ухом, верхнюю губу, прикушенную от напряжения. На ней был красный спортивный костюм, продолжавший служить ей пижамой даже спустя десять лет после этого памятного вечера, из штанов выглядывали фиолетовые трусики, заметив которые я впервые ощутил себя мужчиной.

Но больше всего меня удивили два подмигивающих время от времени квадратика в правом нижнем углу экрана, свидетельствующие о том, что Яара была подключена к интернету, но практически не пользовалась им. И это в половине пятого вечера! Когда я спросил ее, знает ли она, сколько стоит минута подключения, Яара лишь пожала плечами и беспечно ответила: «Конечно, знаю. Просто я параллельно работаю на BBS[2]».

Вот так девчонка!

В отличие от меня Яара не слонялась по интернету, а следовала заранее намеченной цели. Каждый вечер, заходя на редкие в то время поисковики, она набирала один и тот же запрос: «Стивен Спилберг, имейл».

Она собиралась написать ему, сказать, что мечтает стать режиссером, и не отставать от него до тех пор, пока он не возьмет ее под свое покровительство.

Возвращаясь из школы, Яара бросала в сторону ранец, включала компьютер и выходила на просторы интернета.

Она заходила на сайты американских университетов в поисках любой информации о режиссуре, кинематографии, литературе. («Я отдаю приоритет Гарварду из-за его высокого индекса, хотя в Йеле можно найти гораздо больше информации». Услышав эту фразу, бабушка тут же заявила, что я непременно должен жениться на Яаре.) Яара была, вне всякого сомнения, единственной в Хайфе девушкой, знающей, кто такие русские формалисты.

А может быть, и не только в Хайфе.

Дождавшись наступления заветных десяти часов и радуясь тому, что Дан, который в последнее время стал проявлять к компьютеру повышенный интерес, уже спит, а Декла так и не сообразила, зачем нам нужна эта железка, я, не тратя времени на пустое блуждание по Сети, заходил в ICQ и смотрел на цветочек Яары, который всегда приветливо мигал мне зеленым светом.

Потому что она всегда была там.

Интернет был нашей вселенной, и иногда мне казалось, что в ней существуем только мы вдвоем. Мы болтали обо всем на свете, но больше всего нам нравилась возможность обмениваться ссылками на новые сайты, появляющиеся откуда ни возьмись, как грибы после дождя. Я дарил их Яаре, как дарят любимой девушке букетики из цветов, сорванных на обочине дороги. В ответ Яара посылала мне ссылки на редкие фрагменты из фильмов или на американские боевики, которые еще не вышли в прокат в Израиле. С каждым днем она все больше влюблялась в мир кино, а я все больше влюблялся в нее.

Несмотря на то что жили мы в соседних домах, мы почти никогда не встречались, а когда это все-таки случалось, ни один из нас не осмеливался произнести ничего, кроме сухого формального приветствия. Общаться с помощью буковок на экране казалось нам гораздо более естественным, чем издавать ненужные звуки. Но однажды, получив от Яары ссылку на анонс фильма «Матрица», я, позабыв обо всех неписаных правилах, тут же настучал на клавиатуре: «Вот это да! Давай пойдем вместе!»

И вдруг цветочек Яары из зеленого стал серым.

Она так и не вернулась ко мне в тот вечер. Я знаю это совершенно точно, так как прождал ее до трех часов ночи.

Столь же безуспешно я ждал ее и весь следующий день.

А на третий день получил от нее единственное коротенькое сообщение: «Согласна».

Наша многолетняя совместная жизнь началась одним написанным Яарой словом и закончилась также.

– Ну, что я вам говорила?

На маме был оранжевый спасательный жилет, который она надела еще в хайфском порту и с которым упорно не желала расставаться. Вокруг нас не было ни души, но она произнесла эти слова таким тоном, словно обращалась к толпе, повсюду следующей за ней и поддакивающей: «Конечно, Рути, конечно».

– Привет, мамочка. – Подняв голову, я кивнул в сторону синего стула, на котором совсем недавно сидела Лираз, четырьмя глотками осушившая свой бокал пива.

– Когда они спросили меня, где Йони, – продолжала мама, не обращая на меня внимания, и указала на второй бокал, заполненный лишь на четверть, – я ответила: «Скорее всего, разбазаривает где-то наши с отцом денежки».

– Пиво бесплатное, мама.

– Бесплатное, как же, – фыркнула мама. – Такое же бесплатное, как и твой Лондон. Мы уже видели, чем все это закончилось.

– А-а-а, вот ты где, – появилась из-за мамы Декла, со знакомым мне еще с детства выражением лица, увидев которое я спешил извиниться, даже не выясняя, что я такого сделал. – Все его ищут, а он сидит себе тут и напивается.

– А почему все меня ищут?

– Что это у тебя в пакете, мама? – вдруг спросила Декла, заметив тренированным взглядом предмет, показавшийся ей подозрительным.

– Была распродажа, – ответила мама словами, оправдывающими, по ее мнению, любое действие.

– Я не просила тебя искать распродажи, я просила найти Йони.

– Это всего лишь небольшой подарочек детям.

Вырвав из маминых рук белый пакет, Декла достала из него что-то большое и желтое.

– Каяк? Ты купила детям каяк?

– Надувной, как видишь, – невозмутимо ответила мама. – Он и места-то почти не занимает.

– Зачем нам каяк?

– Чтобы детям было чем заняться.

– Им и так есть чем заняться! – завопила Декла на октаву выше. – Для того мы и взяли их с собой на Кипр!

– Но ведь им скучно на корабле, – оправдывалась мама. И тут же перешла в нападение: – А ты, вместо того чтобы быть с ними, занята поисками брата…

– Разве я виновата в том, что мой брат идиот? – выпалила Декла в ответ, не обращая на меня никакого внимания, в очередной раз напомнив мне, что в нашей семье я всегда был, есть и буду бессменным козлом отпущения даже в тех случаях, к которым не имел ни малейшего отношения.

– Окей, – произнес я, поднимаясь, и допил остатки пива, надеясь, что Ури без возражений продолжит наполнять мой стакан. – Поговорили.

– Стой, Йони! – огрызнулась Декла.

– Это почему же?

– Ты должен сойти с корабля. Сейчас же.

3

Хочу обратить ваше внимание на то, что корабль наш отправился в плавание два часа двадцать пять минут назад, и до ближайшей остановки в порту Лимассола оставалось еще восемнадцать часов.

Так что сойти с него можно лишь одним способом.

Хоть мне и казалось, что ниже падать некуда, а вот поди ж ты – всего час назад совершенно чужая мне женщина пыталась помешать мне прыгнуть с корабля в воду, а теперь моя собственная старшая сестра подталкивает меня к этому.

– Ну, – услышал я голос Дана, вышедшего из лифта в коротких бермудах и синей рубашке с логотипом Йельского университета, которую он не снимает почти никогда с тех пор, как стал самым молодым профессором и самым несносным членом преподавательского состава. В руке он держал надкушенное яблоко. – Ты ему уже рассказала?

– Если бы я ему рассказала, его бы уже здесь не было.

– Что рассказала?

– Ой, мама! – воскликнул Дан, увидев белый пакет. – Каяк! Прекрасная идея!

– Мама купила его детям, – возразила Декла.

– Зачем? – удивился Дан. – Разве дети тоже сходят на берег?

Две недели назад я твердо заявил, что поездка эта состоится только через мой труп. Я, разумеется, не произнес этих слов. Вместо них изо рта у меня вырвалось изумленное: «Ну и зачем нам это, черт побери?», что являлось вполне разумной реакцией на объявление мамы, взволнованно сообщившей нам, что на сайте скидок она купила круиз для всей семьи.

Услышав ее слова, я немедленно представил себе кучу ужасных сценариев, почему-то почти не касающихся отца в его вечных крохотных зеленых плавках, в которых он продолжал ходить даже тогда, когда это перестало быть принято.

Если это вообще когда-либо было принято.

Но больше всего меня выводило из себя то, что если бы даже корабль, на котором мы плыли, чудом умудрился наткнуться на айсберг в Средиземном море в конце августа и затонуть, это в нашей семье считалось бы вполне удачным отдыхом.

Вряд ли можно назвать лишь один отпуск, когда все обстоятельства намекали на то, что отдыхать вместе – плохая идея. Не особо углубляясь в прошлое, я могу припомнить празднование моей бар-мицвы в Тверии, которое почти полностью прошло в больнице после того, как мама, поскользнувшись на палубе, сломала два позвонка.

Правда, в нашей семье вспоминают обычно лишь тот факт, что мы получили тогда полный возврат всех расходов.

В другой раз мама нашла отель в Рош-Пине за восемьдесят шекелей, включая питание, и всю дорогу не переставала повторять: «Нет, вы только посмотрите на дураков, которые платят больше», а на следующий день нам пришлось вернуться, потому что все – исключая меня, потому что я не люблю рыбу, – отравились за обедом.

Потом был замечательный отпуск, когда по дороге в Эйлат мотор старенького папиного «рено» перегрелся, и папа, узнав, что вызов эвакуатора в Шаббат стоит целых триста пятьдесят шекелей, невозмутимо заявил: «Чепуха. Нас тут трое мужчин. Будем толкать».

Ну и, конечно же, невозможно забыть поездку в Америку на бар-мицву Дана, где через пару часов после прибытия отец обнаружил в «Бургер Кинге» автомат, бесплатно выдающий напитки. Не говоря уже о том, что все последующие две недели мы питались только там, отец, вместо того чтобы познавать Америку, поставил себе целью останавливаться у каждого «Кинга», чтобы убедиться, что и в нем напитки тоже выдаются бесплатно.

Вернувшись домой, отец не переставал превозносить волшебное царство бесплатной газировки и проклинать нашу страну «воров и жуликов». И вот тогда Яара, взяв меня за руку, повела меня в мою комнату, закрыла дверь, крепко-крепко обняла и произнесла самую замечательную фразу, какую я когда-либо слышал:

– Ну, блин, у тебя и семейка, Йони.

Так впервые за мою почти двадцатилетнюю жизнь кто-либо еще, помимо меня, осмелился вслух признать, что я – нормальный.

Что касается этой поездки, мне было заявлено, что остаться дома я смогу лишь переступив через трупы всех остальных членов семьи, что мне она нужна больше, чем кому бы то ни было еще, и что билеты в любом случае вернуть нельзя. Так что собирай свои манатки, улыбнись как следует мамочке и поблагодари за то, что ее стараниями у тебя есть крыша над головой и возможность сетовать на жизнь, хотя при желании ты мог бы вместе со всеми плескаться в бассейне. Проблема твоя, бедный Йони, заключается лишь в том, что ты не понимаешь, как тебе повезло с семьей, так что выбирай: или ты подыскиваешь себе другое местечко, или отправляешься на корабль и вместе со всеми получаешь удовольствие. Слыхал, дегенерат ты несчастный?

Слыхал, папочка, слыхал.

Возвращаясь домой из Лондона, я твердо решил, что буду жить у них только до тех пор, пока снова не встану на ноги.

Это должно было занять месяц.

Ну, самое большее, два.

Четыре-пять телефонных звонков, семь-восемь свадеб, пусть даже в качестве помощника фотографа. Пини точно должен был знать кого-то, кому это может понадобиться. Только бы собрать немного денег, вернуться в Лондон и приступить к поискам исчезнувшей Яары. «Это временное отклонение, – твердил я себе, укладывая чемодан. – Сбой в расписании. Через минуту все встанет на место».

Со дня приземления самолета в тель-авивском аэропорту Бен-Гурион прошло уже пять месяцев, и лишь теперь я понял, что не учел главного: Яара была не кусочком в мозаике моей жизни, она и была всей этой жизнью. Ее взгляд в видоискателе камеры, ее улыбка, когда я показывал ей снимки, которыми действительно гордился, ее голос, побуждавший меня стараться сделать все лучше, ее объятие и признание мне на ухо, когда нам было лишь по шестнадцать: «Знаешь, ты со своей камерой такой сексуальный», – все это и было тем, что поднимало меня по утрам и придавало сил продолжать.

Все это время, с тех пор как нам было по пятнадцать, Яара всегда была рядом.

И вот теперь, когда мне уже тридцать два, а Яары рядом нет, камера стала слишком тяжела, а пальцы – удивительно неповоротливы. Я всегда прекрасно знал, что делать, если объект съемки вышел из фокуса, но понятия не имею, что предпринять, если это случилось с самим фотографом.

Всякий раз, поднимая камеру, я видел перед собой Яару, вдыхал ее запах и слышал ее смех, открывающий передние зубы с незаметной никому, кроме нее самой, щелью между ними, полученной от удара мячом во время игры в волейбол в пятом классе, которую она упорно пыталась скрыть. А еще, смеясь, она зажмуривает глаза и почти автоматически проводит рукой по волосам, словно зная, что в этот момент она прекрасна, но не желая оставлять ни одну, даже самую маленькую деталь на волю случая.

С годами к этому добавились еще две маленькие складочки чуть позади губ и чуть впереди щек. Яара видела в них признаки старения, я же – наслаждения жизнью, потому что они появлялись только в те моменты, когда она была по-настоящему счастлива.

Я собирал ее улыбки как заядлый коллекционер. В этом заключалась моя миссия, это был мой подарок Яаре. И чем труднее становились времена, тем упрямее и решительнее становился я. Несмотря на то что Лондон изначально был настроен против нас, что визиты в клинику в Чипсдейле все учащались, что после очередного ежемесячного укола овитрелла[3] в живот синяя полоса на тестере все так же показывала, что результата снова нет, случались иногда моменты, когда улыбка снова появлялась на ее лице.

Только неопытному глазу, не следящему за Яарой все эти годы, могло показаться, что она исчезла навсегда.

Я же точно знал: все, что требуется, – это упорно ждать.

И я ждал с камерой в руке первого кусочка кекса, который она откусит.

Второго глотка крепчайшего кофе.

Иногда, когда мы заходили в подземку, и буквально в следующую секунду раздавался грохот вагонов, Яара, которую забавляла британская педантичность, произносила голосом диктора: «На платформу прибыл ваш персональный поезд».

И улыбалась.

И в тот момент, когда ее губы лишь начинали изгибаться, я знал, что у меня есть максимум две-три секунды на то, чтобы на ощупь установить выдержку и диафрагму, пока она снова не повернется ко мне, на мгновение улыбнувшись, прищурив опухшие от бессонницы глаза, и шепотом произнесет:

– Сегодня у нас будет хороший день, Йони.

Клик.

Лишь тот, кто сделал в своей жизни достаточное количество фотографий и накопил достаточное количество воспоминаний, знает, что фотографии предназначены не для того, чтобы помогать нам помнить.

Наоборот.

Они предназначены для того, чтобы помогать нам забыть.

И даже в те годы, когда нависшая над нами тень стала огромной и угрожающей, я знал то, что знают все, кто пытался понять, как работает камера, – свет есть везде и всегда, и все, что от тебя требуется, это быть достаточно опытным, достаточно бдительным и достаточно проворным, чтобы поймать его и использовать для лепки кадра.

Я хранил улыбки Яары на холодильнике, не доверяя никаким цифровым технологиям, потому что мне надо было видеть их глазами и ощущать руками. Поэтому я достал большую коробку, в которой собирался хранить фотографии, взял свою старенькую камеру, полученную в подарок от Пини и служившую мне верой и правдой с конца двенадцатого класса, купил по дешевке кучу пленки с высокой чувствительностью, чтобы максимально использовать свет, с трудом проникающий в нашу квартирку на втором этаже дома номер 74 на Весенней улице, через малюсенькое окошко в кухне и еще одно, чуть побольше, в спальне, и стал ждать.

И не переставал ждать даже тогда, когда улыбки совсем исчезли с ее лица…

– Так что ты предлагаешь? – обратилась Декла к Дану, словно меня здесь не было. – Придумай что-нибудь, ты, профессор!

– А ты – командир батальона, – огрызнулся Дан.

– Я лишь координирую руководство, – поправила его Декла, как поправляла всех ниже нее по званию. – Я отвечаю за деятельность тринадцати подразделений и руковожу восемьюдесятью подчиненными.

– Но ведь они же не стажеры.

– Какое это имеет значение? – запротестовала Декла.

Подняв голову, я посмотрел на них и на маму, сидящую достаточно близко от нас, чтобы мы могли заметить ее недовольство, но достаточно далеко, чтобы мы не могли ничего изменить. Одной рукой она изо всех сил прижимала к себе каяк, а другой пыталась создать хоть какой-то приток свежего воздуха к лицу.

Не знаю, когда я отключился от их разговора – десять минут или десять лет назад, но для себя я решил, что факт моего участия в общей поездке вовсе не обязывает меня принимать в нем участие.

– Куда это ты собрался? – попыталась остановить меня Декла.

– Не понимаю, чем тебе не нравится каяк, – выпалила мама со своего места, не обращая внимания на то обстоятельство, что тема разговора давно сменилась. – Вечно ты всем недовольна.

– Оставь в покое этот гребаный каяк, мама!

– Что за язык! – возмутилась мама. – Кто научил тебя так говорить?

– Отец.

– Ты же должна подавать людям пример. Ты и со стажерами своими так разговариваешь?

– Они не стажеры, – вмешался Дан. – Они подчиненные.

– Да заткнись уже, – вздохнула Декла.

– Ну, скажи ему, наконец, – не отставал от нее Дан.

– Не хочу я ничего слышать, – произнес я.

– И правильно, – кивнул Дан.

– Ты должен, – настаивала Декла.

– Ничего я тебе не должен, Декла.

– Слушай сюда. Амихай сказал, что…

– Плевать мне на то, что он сказал.

– Что за язык! – снова возмутилась мама. – Кто научил тебя так говорить?

– Декла.

– Да пошел ты в жопу, Йони.

– Декла!

Мама уже не знала, на кого ей сердиться, и мне даже стало немного жаль ее, так как обычно ответ напрашивался сам собой.

– Знаешь что? – промолвила Декла, сложив на груди руки. – Ничего я тебе не скажу!

– Замечательно, – ответил я, тоже складывая руки на груди.

– Вот и славно. – Декла зажмурилась, сердито провела языком по верхней губе и выпалила: – Вот и разбирайся сам с тем фактом, что Яара здесь, на корабле.

4

– Стой, Декла! – Я бежал за ней, пока не задохнулся. Все эти годы в армии помогали ей поддерживать тонус, а меня месяцы, проведенные без Яары, вконец измотали. – Остановись, ну пожалуйста.

– Ты же сказал, что на все плевал! – прокричала она с другого конца палубы.

– Декла!

– Ну что, доволен? – выкрикнула она, резко обернувшись. – Справишься сам?

– Где Амихай ее видел?

– На корабле.

– Очень полезная информация. Где именно?

– Я хотела помочь тебе, но ты этого не хотел.

– Ты уверена, что это была она?

– Амихай уверен на сто процентов.

– Он не видел Яару уже пять лет.

– Но он видел ее тысячу раз до этого.

– Где на корабле?

– Не скажу.

– Декла!

– Зачем это тебе, Йони? – спросила она, приближаясь ко мне. – Чтобы ты стал разыскивать ее как ненормальный? Чтобы после всего, что она сделала, ты помчался к ней и стал говорить, как ты ее любишь?

– Но ведь ты даже не знаешь, что там случилось.

– Так ведь ты же не рассказываешь!

Думаю, только в нашей семье могут сердиться за то, что я не ответил на вопрос, который мне никто не задавал.

Потому что если бы кто-нибудь спросил, или только сделал вид, что собирается спросить: «Скажи, Йони, а что, собственно, там произошло?», или даже просто: «А как ты себя чувствуешь?», я бы все им рассказал.

Нет, не все. Но думаю, что достаточно.

Например, я бы точно рассказал о том, что еще до того, как обнаружил, что все ее вещи из гардероба и шкафчика в ванной исчезли, я понял: что-то не так. Не успел я войти в дверь, как наша маленькая квартирка из двух комнат с одним окном показалась мне слишком просторной, как штаны клоуна из цирка, куда Яара однажды меня потащила.

– Яара! – позвал я, и в первый раз за все время нашего пребывания в этих стенах мне ответило эхо.

Потом я обратил внимание на то, что на диване нет одежды Яары, хотя в течение четырех с половиной лет этот синий диван, купленный нами с витрины магазина за семьдесят три фунта и принесенный в квартиру на руках, потому что доставка стоила аж сто семьдесят девять, был филиалом ее платяного шкафа.

А потом мой взгляд наткнулся на шкаф, в котором вместо платьев Яары висели лишь голые вешалки, и на пустую тумбочку у кровати, с аккуратно задвинутым ящиком, словно, задвинув его и прикрыв дверцы шкафа, можно было скрыть тот факт, что все вокруг изменилось.

В ванной, в наборе стаканчиков, которые стоили нам целых сорок семь фунтов (в тот момент нам позвонила мама, взявшая на себя роль финансового консультанта, и Яара, просто чтобы позлить ее, схватила с полки первую попавшуюся коробку и пошла с ней к кассе), стояла моя одинокая зубная щетка.

– Яара!

Вернувшись в спальню с заправленной кроватью и плотно закрытыми дверцами платяного шкафа, я остановился у телевизора и прошелся взглядом по кухоньке, которая в сущности была лишь продолжением гостиной.

И тут на двери холодильника, между накопленными за годы фотографиями улыбок Яары и первым счетом за электричество, который мы оплатили сами, мои глаза заметили небольшую голубую бумажку: на ней почерком Яары, который невозможно спутать ни с каким другим, было написано единственное слово: «Прости».

Прости?

Что значит «прости»?

Что здесь произошло?

Спустя шесть минут, сделав двадцать одну безуспешную попытку связаться с Яарой и даже не заперев дверь, я побежал на станцию метро «Ланкастер Гейт» с такой скоростью, что мои легкие словно обмотало тысячью слоев полиэтиленовой пленки.

А когда поезд в конце концов остановился у края платформы, я начал проталкиваться внутрь, не обращая внимания на удивленные взгляды выходящих из вагона пассажиров.

И если бы в тот момент я мог говорить, а хоть кто-нибудь захотел меня слушать, я сказал бы ему, что это – мой первый раз.

Что девочка, которую я встретил много лет назад, стала любовью всей моей жизни.

Что за тридцать два года у меня был только один первый поцелуй.

Один первый секс.

И одна большая, настоящая любовь.

А теперь у меня случилось первое расставание.

И никто на свете не предупредил, что это все равно что быть раздавленным красным двухэтажным лондонским автобусом.

Было шесть часов вечера – время, когда поездам разрешается развивать максимальную скорость, но мне казалось, что эта поездка никогда не закончится.

В Оксфорде вагон на мгновение опустел, а потом снова заполнился туристами (с покупками в руках) и местными (без покупок), затолкавшими меня в самую середину, но когда поезд подошел к станции «Тоттенхэм Корт», я протолкался вперед, первым выскочил из вагона и побежал по перрону огромной станции в поисках выхода номер четыре, который показала мне Яара в тот первый раз, когда я поехал посмотреть на ее школу.

За четыре года я запомнил дорогу наизусть – направо на Черринг-Кросс, налево на Денмарк и снова направо на Мерсер до улицы Шелтон, – но ни разу еще не преодолевал этот путь бегом и обычно даже не ускорял шага, и теперь моя память не поспевала за моими ногами.

После стольких проведенных в Лондоне лет город вдруг показался мне совсем чужим: серым, скованным, переполненным и угрожающим.

Дважды свернув не в ту сторону и сделав лишний круг, я наконец остановился перед зданием из темного кирпича, похожим на старый фабричный корпус и одновременно на учреждение для душевнобольных, причем одноклассники Яары, тоже желавшие попытать счастья в кинобизнесе, рассказали, что в прошлом оно действительно выполняло обе эти функции.

Постояв, забыв код, под табличкой с надписью «Лондонская киношкола», я ворвался в красную дверь, открытую кем-то из выходивших оттуда студентов, и, борясь с запахом плесени, взлетел по узенькой лестнице на третий этаж.

С грохотом распахнув дверь в класс Яары, я обнаружил, что там никого нет.

И тогда я больше не мог сдерживать хлынувшие из глаз слезы.

Отчаявшись найти офис, в котором мы подавали заявление на получение стипендии, я открыл первую попавшуюся дверь, за которой горел свет, и, глядя вокруг ошалелыми глазами, произнес, едва дыша:

– Я ищу Яару Орен.

– Сэр, – оторвавшись от созерцания огромной тетради в клетку, лежащей перед ней на столе, удивленно посмотрела на меня пожилая секретарша, – вы не можете…

– Знаю, – ответил я, привалившись к косяку и пытаясь вдохнуть. – Но ситуация экстренная. Я разыскиваю Яару.

– Но я не уполномочена…

– Понимаю. – Я посмотрел на нее самым умоляющим взглядом, на который только был способен, прекрасно зная после пяти лет пребывания в этом городе, сколько бюрократических препон и вековых традиций надо преодолеть, чтобы всего лишь начать разговор. Хватит с меня на сегодня. Но мне нужны были ответы на мои вопросы, и сейчас же. – Мне трудно объяснить вам, насколько это важно. Пожалуйста…

Окинув меня взглядом с головы до ног и, видимо, заметив мою нервозность и размазанный по лицу пот вперемешку со слезами, женщина с седыми кудряшками нацепила на нос очки в зеленой оправе, открыла правый ящик огромного деревянного стола, окружавшего ее с трех сторон, и достала четыре тетради в клетку, точно таких, как и та, что лежала перед ней на столе.

– Так как, говорите, ее зовут?

– Яара… – Произнести ее имя оказалось нелегко. Усилие причинило мне боль, которой я раньше не испытывал. – Орен.

– Джара, – произнесла секретарша, и я вспомнил, что англичане так и не научились правильно произносить ее имя. Лучшее, что у них получалось, было Йаара или Юра.

Поначалу Яара пыталась поправлять их, объясняла, как правильно произносить «я» и «р», но на второй год сама начала представляться как Джара, что устраивало всех, кроме меня. Мне нравилось, как ее настоящее имя перекатывается во рту, какого внимания оно требует при произношении.

– Яара Орен, – продолжал настаивать я, сам не зная почему. – Где я могу ее найти?

– Простите, сэр, – женщина оторвала взгляд от тетради и недоуменно посмотрела на меня, – вы уверены в имени?

– Вы на какую букву смотрели? Может, стоит поискать по фамилии?

– Я нашла ее. Она из Израиля, верно?

– Да-да, это она. – В первый раз за все время пребывания в этом здании мне удалось вдохнуть хоть немного воздуха. – Вы не скажете, в каком кабинете занятия?

– Простите, сэр. – Сняв с носа очки, женщина посмотрела в тетрадь, а потом снова подняла глаза на меня. – Джара перестала посещать занятия четыре месяца назад.

Ни один человек на свете не в силах описать, что значит «небо падает на землю», пока это не случается с ним самим.

Поначалу вы чувствуете, как облака ласкают ваши плечи, оставляя на них маленькие, но тяжелые капли росы. За ними приходит туман, поначалу легкий, но уже через мгновение он становится почти черным и устрашающим. А потом наступает очередь солнца, выжигающего весь кислород из легких и все внутренние органы, и все тело словно проваливается внутрь себя.

– Вы уверены, что не ошибаетесь? – спросил я, не понимая, где и что у меня болит. – Это какое-то недоразумение. Не могли бы вы проверить…

И когда она показала мне тетрадь, в которую было вложено письмо с просьбой освободить ее по собственному желанию от занятий, подписанное рукой Яары, я ощутил такой комок в горле, от которого не могу избавиться до сих пор.

На письме была дата: двадцать седьмое октября. Серость, просвечивающая сквозь давно не мытое маленькое окошко, подсказывала мне, что я не сошел с ума и на дворе действительно февраль. Значит, Яара даже не приступила к учебе. Каждое утро в течение четырех месяцев она складывала учебники в синюю сумку, привезенную из Израиля, с которой никогда не расставалась, выходила вместе со мной из дома, целовала меня в щеку на ступенях станции метро «Пэддингтон», откуда я ехал по зеленой линии в свою студию, и поворачивалась, чтобы идти на красную линию.

А что происходило потом?

И что случилось в то утро, когда мы в последний раз были вместе? Когда она окликнула меня, крепко-крепко поцеловала в губы и произнесла: «Ты должен помнить, что я тебя очень люблю».

Каким образом она умудрилась все это скрывать? И как это я ничего не заметил? Я что, ослеп? Но гораздо важнее было ответить на вопрос «зачем». Зачем ей это понадобилось? Что же все-таки произошло?

Собрав остатки сил, я кое-как сполз по ступенькам лестницы в фойе, меблированное – не уверен, что этим словом можно описать то, что я там увидел, – случайным набором жестких деревянных скамеек, какие обычно ставят в пивных, усеянных раздавленными бумажными коробками и остатками еды. Все свободное пространство было увешано сотнями фотографий начинающих актеров, надеющихся, что кто-нибудь из мэтров обратит на них внимание, а в промежутках виднелись постоянные таблички, предупреждающие о том (зима в Лондоне была в разгаре), что подвальный этаж может быть затоплен.

Фонтанчики для питья, как обычно, не работали, хотя сейчас, чтобы начать нормально дышать и думать, я как никогда нуждался в глотке свежей воды. Отопление тоже не функционировало, или же его вовсе не было – за ненадобностью. Несмотря на все это, я не смог найти в себе сил, чтобы преодолеть три шага, отделяющие меня от входной двери, упал на ближайшую скамью рядом с остатками горохового супа в пластмассовой баночке, да так и остался сидеть там, пялясь на входную дверь, изо всех сил стараясь, чтобы мои веки не опустились сами собой, и отчаянно пытаясь вспомнить, как встают – в тот момент мне казалось, что я никогда и не знал, как же это делается.

Я позвонил Яаре еще сорок девять раз и послал ей тридцать семь сообщений, восемнадцать из которых состояли из одной и той же фразы: «Пожалуйста, ответь на звонок! Поговори со мной!»

В качестве ответа на тридцать восьмое сообщение на экране появилась лаконичная фраза: «Пользователь заблокирован». Вот и все. После всех этих лет, проведенных вместе, мне осталось лишь:

«Ты должен помнить, что я тебя очень люблю».

«Прости».

«Пользователь заблокирован».

– Я найду ее, – заявил я Декле, глядя на нее немигающим взглядом. – Если она на корабле, я найду ее во что бы то ни стало. Я обойду все палубы, все каюты… Понятия не имею, сколько их здесь, но…

– Три тысячи сто восемнадцать, – услышал я, заметив позади себя фиолетовые армейские ботинки.

– Что?

– Не считая двухсот сорока восьми кают для экипажа и обслуживающего персонала и четырехсот восьмидесяти охраняемых вип-кают на двух верхних этажах, – угрюмо улыбнулась Лираз. – А еще есть тридцать шесть магазинов, семь ресторанов, игровые площадки и кинотеатр. Тебе хватит этой информации, или хочешь узнать что-нибудь еще?

– Вы что, следите за мной?

– Бармен сказал, что ты куда-то убежал. – Лираз сложила руки на груди. – Вот я и пришла проверить, все ли в порядке.

– Все просто замечательно.

– Но ведь ты кого-то ищешь?

– Да, – вмешалась в разговор Декла. – Он ищет…

– Тебя это не касается, – оборвал я ее.

– Значит, так. – Пренебрежительно улыбнувшись, Лираз смерила меня взглядом еще более подозрительным, чем при первой встрече. – Я бы не советовала вам мешать остальным пассажирам отдыхать.

– Как тебе всегда удается со всеми поссориться? – изумленно посмотрела на меня Декла.

– Ты не успеешь, Йони, – произнес Дан, грызя нескончаемое яблоко, словно пытался вывести формулу максимальной продолжительности его поедания. А может, он в своем Йеле этим и занимается? Откуда мне знать? Мы ведь так ни разу и не поговорили с ним после его переезда в Америку (будто мы хоть раз говорили с ним до того). – Даже если ты будешь проверять по одной комнате в минуту, тебе потребуется 2,67 суток только для того, чтобы…

Выбрать направление. Все, что мне сейчас нужно, – это выбрать правильное направление. Участие в сотнях свадеб и других мероприятий выработало у меня почти сверхъестественную способность угадывать место, где что-то должно произойти, и успевать добраться туда до того, как это что-то начнется. А ведь сейчас речь шла не о чужой женщине, с которой я познакомился лишь пару часов назад, а о любви всей моей жизни, которую я должен знать лучше всех людей на свете. И я точно знаю, что она может быть лишь в одном месте – как можно дальше от моей семьи. Поэтому все, что мне оставалось сделать (если, конечно, Яара и в самом деле на корабле, если это чудо и в самом деле случилось), это повернуться к ним спиной и пойти в прямо противоположную сторону.

И если бы не рука, ухватившая меня за рубаху и оказавшаяся гораздо более сильной, чем выглядела, я бы именно так и поступил.

– Пустите меня! – потребовал я, пытаясь освободиться от хватки Лираз, которая всего лишь тремя пальцами удерживала меня на месте.

Улыбнувшись, она прихватила рубаху оставшимися двумя пальцами.

– Мне вовсе не хочется применять силу, – попытался я произнести как можно более угрожающе.

– И правильно, – засмеялась она.

Только она не знала, да и не могла знать, что, что бы там ни говорили тренеры курсов самообороны, лучшую практику поведения в подобных случаях дает именно съемка свадеб.

Сколько раз меня пытались отодвинуть в сторону, преградить мне путь или ухватить за рубашку, чтобы попросить сфотографировать стол, горшок с цветами, ребенка, бабушку, бабушку с ребенком на фоне горшка с цветами, невесту, жениха, маму невесты, улыбающихся подружек невесты, раввина…

Бросив на Лираз быстрый взгляд, я нацепил на лицо самую вежливую, самую поддельную улыбку, на какую только был способен (предназначавшуюся обычно моим напыщенным дядьям), и, как на уроке, выученном в студии Пини, сдвинул левую ступню вправо и, отведя колено назад, почти прислонился к Лираз. Вынудив ее таким образом отклониться, я резко отступил назад и освободился от захвата, глядя на Лираз торжествующим взглядом, которого мне не удалось скрыть, несмотря на все мои старания. Что бы там ни говорили инструкторы по рукопашному бою, есть ситуации, научиться побеждать в которых можно лишь проведя многие ночи в Ореховом саду[4].

Надо, однако, заметить, что ни разу во время этих ночей мне не приходилось иметь дело с огромной, пахнущей потом мужской лапой, нанесшей мне сзади такую оплеуху, что я, потеряв равновесие, налетел на Лираз, инстинктивно выставившую вперед обе руки и ногу и, словно опытный танцор, заключившую меня в объятия, спасая тем самым от неловкого и, надо полагать, весьма болезненного удара о ближайшую стену.

– Вот видишь? – Теперь торжествующая улыбка играла на ее лице. – Говорила я тебе, что никуда ты не пойдешь.

5

– Ну что, тапир, ты еще здесь? – спросил Амихай, который, глядя на свою руку, пытался сообразить, как это удар, который он называл «дружеским подзатыльником», чуть не отправил меня в лазарет.

Я так и не смог понять, почему «проблемным довеском к семье» называли Яару, тогда как эта роль изначально предназначалась громоздкому и неповоротливому Амихаю.

С его вечными шортами цвета хаки, сандалиями Roots, которые он не снимал даже зимой, и плечами, от рождения предназначенными для переноски огромного рюкзака и двух канистр с водой, Амихай вряд ли мог стать кем-то, кроме экскурсовода.

А еще у него была куча черт, к которым я так и не смог привыкнуть: угрожающие шуточки, привычка поглаживать окружающих мужчин по интимным местам, склонность называть людей именами животных и полное безразличие ко всему, кроме него самого. Я ломал голову, пытаясь ответить на вопрос: почему мама так невзлюбила Яару, когда перед глазами у нее был столь очевидный (может, чересчур очевидный, спрашивал я себя) объект для упреков.

Декла встретила Амихая на каком-то курсе в Университете Бен-Гуриона, и спустя всего три недели после первого свидания уже притащила его к нам на ужин. В то время никому и в голову не могло прийти, что их отношения зайдут так далеко.

Он жил в Беэр-Шеве, а она – в Хайфе. Ей было двадцать три, а ему – без пяти минут тридцать. Он зарабатывал на жизнь случайными экскурсиями, а отец терпеть не мог мужчин без постоянного заработка.

Если вам и этого мало, могу добавить, что при первой встрече с отцом Амихай, протянув ему свою огромную лапу, выпалил: «Ну, дай пять, медведь ты этакий!»

Однако он сумел удивить всех и прежде всего, как мне кажется, самого себя. Меньше чем через год он оставил юг, поселился с Деклой рядом с нашими родителями и получил степень бакалавра в Хайфском университете. А когда мама осторожно намекнула Декле, что «он вполне ничего, но как насчет устойчивого дохода», Амихай добился того, что его приняли на работу в Израильское общество охраны природы, где он и трудится по сей день.

Вслед за этим последовали двое детей, квартира, купленная с помощью моего отца за смехотворные деньги, и почти ежедневные семейные ужины. Амихай стал для моих родителей сыном, которого у них никогда не было, что не перестает удивлять меня, потому что у них есть я и Дан. Хотя чему тут удивляться – он занимает место, которое мы оставили пустым, так как нам и в голову не могло прийти, что за него надо бороться. Трудно признаться, что я не чувствовал, как Амихай занимает мое место, и еще труднее признаться, что мне было все равно. Всех, как мне кажется, устраивал такой порядок вещей, и, если родителям что-то было нужно, они в первую очередь звонили Амихаю. А когда Дан уехал в Америку, а я – в Лондон, он и вовсе, что называется, оказался в центре кадра.

– Ты уверен, что это была Яара? – спросил я, пытаясь высвободиться из объятий Лираз и надеясь, что он ответит «нет».

– Так же, как уверен в том, что у слона четыре ноги.

– Амихай, ты же не видел Яару целых четыре года. Ты увидел ее издалека и…

– Послушай, лисенок ты мой, – прервал меня Амихай, – я и полосатого тритона не видел вот уже несколько лет. Но уж поверь, если я увижу его где бы то ни было, хоть в Скандинавии, я точно буду знать, что это он. Твоя бывшая здесь, на корабле.

Что ни говори, но причины меня обманывать у Амихая не было никакой.

По крайней мере в том, что касалось Яары.

Значит, оставались только две возможности: или Амихай, у которого никогда не было проблем со зрением, внезапно ослеп и, кроме своих птичек-ящериц, никого и ничего не узнает, или же женщина, которая была со мной с пятнадцати лет и вдруг бесследно исчезла морозным февральским вечером, в результате какого-то странного стечения обстоятельств действительно оказалась здесь, на корабле.

В том же месте и в то же время, что и я.

Такого не случалось вот уже больше пяти месяцев.

– Ну хорошо, Йони, – прервала мои размышления Декла. – Иди в каюту и ложись спать. Или займись чем-нибудь. А на первой же стоянке сойди с корабля и возвращайся в Израиль. Нашей семье не нужна вторая часть сериала с этой женщиной в главной роли. Мы оплатим тебе билет.

– Кто это «мы»? – удивился Амихай.

– Дамы и господа, – раздалось вдруг из динамиков, расположенных над нами, под нами и вокруг нас. – Скоро начнется вечеринка, посвященная началу нашего плавания. А сейчас у нас есть для вас особенный сюрприз!

– Ах так! – произнес Амихай шепотом, легко перекрывшим голос, доносящийся из громкоговорителей. – Значит, я должен на все спрашивать твоего разрешения, а ты можешь запросто потратить сотни долларов на билет для твоего братца?

Господи, какой шум! Амихай, Декла, диктор… Скрыться от него не было никакой возможности. Я чувствовал себя так, словно находился в квартире, все соседи которой – сверху, снизу и по сторонам – одновременно начали ремонт. А тут еще эта боль, которая за пять месяцев так никуда и не делась, и даже не ослабела. И мысли о том, что было и что могло бы быть, если бы Яара не исчезла.

Каждое утро, когда я не мог заставить себя выползти из кровати и валялся в ней до обеда, не умываясь и не чистя зубы, я знал, что в параллельном пространстве существует другой Йони, который вскакивает в шесть утра, чтобы приготовить Яаре кофе, и будит ее поцелуями, пахнущими свежестью душа и мятной зубной пастой.

И каждый вечер, когда я без сил валялся на диване в гостиной и вместе с родителями смотрел кулинарное шоу (мама, комментируя каждого участника, объявляла, что может сделать все гораздо лучше, а отец молча поддакивал), я знал, что другой Йони в этот момент бегает по площади Пикадилли с камерой в руке, усталый после целого дня работы, но не забывающий, что обещал Яаре и себе самому: не быть похожим на свою маму, а просто быть лучше всех и работать не покладая рук.

Или просто не быть похожим на свою маму. Одного этого должно было быть достаточно.

А между лондонским Йони и тем, что сидит на диване в квартире своих родителей, есть еще один: усталый, измотанный и мечтающий лишь об одном – вернуться в свой дом, находящийся в промежутке между двумя чудесными холмиками на груди одной женщины.

– А может, пусть и в самом деле вернется к ней, Декла? – Неприятная манера всех членов нашей семьи обсуждать меня в моем присутствии на этот раз подействовала на меня сильнее обычного. – Ведь она же разорила его, так почему бы ей не разорить сейчас и меня?

– Ты что, не видишь, Амихай, что он не в себе? Ты же знаешь, что, как только дело доходит до Яары, наш Йони всегда ведет себя, как… Помоги мне. Назови имя какого-нибудь беспозвоночного.

– Инфузория.

– А попроще ты ничего не нашел?

– У нас в студии находится молодой человек, который хочет задать один очень важный вопрос, – раздался из динамиков голос диктора. А может, этот голос прозвучал у меня в голове? Какая разница! Главное, чтобы все заткнулись и дали мне привести мысли в порядок.

Яара находится на корабле.

Странно.

Так она здесь, на корабле?!

Потому что, если это действительно так, я, по крайней мере, имею право на объяснение.

Право рассказать о том, что́ передумал с того дня, как вошел в пустую квартиру.

Право попробовать продолжить жизнь с того места, где она остановилась, взвизгнув тормозами.

Право перестать горевать и начать снова дышать нормально.

– Амихай, я же просила тебя назвать имя животного, – не унималась Декла. – Ты хочешь показать, что ты самый умный? Неужели нельзя назвать что-то, что можно увидеть в зоопарке?

– В зоопарке нет беспозвоночных!

– Как знаешь.

– Мамочка, я хочу пипи, – вмешалась в разговор маленькая Яэли.

– Папа с тобой сходит, лапочка.

– Папа уже дважды ходил.

– Да ну. Амихай! Дважды! Так, может, тебе медаль за это дать?

– Я хочу медаль!

– Нет, лапочка, мама просто сказала, что…

– Джара? – послышался из динамиков голос с отчетливым британским акцентом.

И вдруг наступила тишина.

Амихай, Яэли и Декла продолжали говорить, но я видел лишь их безмолвно движущиеся губы. Уши мои настроились на частоту голоса, исходящего из динамиков, и мне казалось, что я и сам стал одним из них.

Вначале я услышал его дыхание.

Потом шорох щетины, трущейся о микрофон.

А потом я услышал в его голосе любовь и отчетливо понял, что на свете есть лишь одна женщина, слова любви к которой звучат именно так.

– Йони! – позвала Лираз, глядя на меня взволнованным взглядом.

– Джара… – снова пробормотал голос, прерывающийся от усилия произнести ее имя.

Все замолчали. Даже Яэли и Амихай. Я смотрел на динамики, чувствуя спиной их взгляды.

– Амихай! – успел услышать я крик Деклы. – Держи его!

– Йони! – бросилась вдогонку за мной Лираз.

Я понятия не имел, куда бежать. На корабле было одиннадцать палуб, каждая величиной с торговый центр. Кругом висели указатели с кучей стрелок, словно специально предназначенные для того, чтобы сбить меня с толку. Ну и куда мне: на главную палубу или на верхнюю, на танцплощадку или в зону отдыха? Какая из этих стрелок указывает на место, где парень с британским акцентом удерживает мою единственную любовь?

Я носился по палубам, пробегая мимо каких-то дверей и окон, совершенно не понимая, где нахожусь, и стараясь следовать голосу, который шел отовсюду и отдавался эхом у меня в голове.

Запах моря смешивался с вонью машинного масла и моющих средств, один лестничный пролет сменялся другим, палубы, похожие одна на другую, мелькали перед глазами, а я все не мог установить источник голоса, который доносился до меня отовсюду.

– Ну же, приятель! Ялла[5], спрашивай. Нам через полчаса закругляться, – произнес голос ведущего, и я почувствовал, как двумя этажами ниже зал затрясся от хохота.

– Стой, Йони, стой!

Декла с Яэли на руках догнала меня, прекрасно зная, что я все равно не остановлюсь. По крайней мере, не сейчас. И я лишь увеличил скорость, чувствуя, как пары хлорки разъедают глаза.

– Ты выйдешь за меня замуж? – раздались из динамиков пять самых ужасных слов, какие я только мог себе представить.

– Да стой же, Йони! – пыталась командовать Декла. – Когда это ты стал такой прыткий?

– Ни за что, Декла, – бросил я, обернувшись на секунду и продолжив бег. – Меня сейчас уже ничто не остановит.

– Осторожно, Йони! – раздался вопль Лираз, и тут я заметил (слишком поздно, надо сказать, заметил) две таблички, «Скользкий пол» и «Осторожно, ступенька», и даже успел сообразить, что ступенька не одна.

Их было много.

Очень много.

Первой пострадала правая ноздря, когда я, пытаясь схватиться за перила, ударился о них носом.

За ней – левая рука, безуспешно пытавшаяся остановить падение, хватаясь за воздух.

А затем в случайном порядке: правая лодыжка, бок, спина, правая рука, левая лодыжка, колени, левый локоть и под конец – затылок, врезавшийся в белую стену, на которой красовался плакат «Добро пожаловать на круиз, который вы никогда не забудете».

– Йони! – прокричала сверху Декла, в голосе которой слышалась неподдельная тревога. – Ты как?

Я по собственному опыту знаю, что мозг осознает то, что произошло с телом, лишь через доли секунды. А самое печальное в этом знании то, что во всех четырех случаях, когда мне пришлось в этом убедиться, была так или иначе замешана Яара.

Правда, в первый раз в этом ее вины не было.

В остальных же трех, закончившихся запиской на холодильнике, смущенным взглядом секретарши школы актерского мастерства и спором между сестрой и ее мужем о том, мог ли я остановить падение на середине и нет ли у меня сотрясения мозга («Не может быть, чтобы не было», – услышал я голос Амихая, за которым последовал ответ Деклы: «Это же Йони, Амихай. Я вообще не уверена, есть ли у него мозги»), ответственность целиком и полностью лежит на Яаре.

Несмотря на боль, которая начала проявляться в различных частях тела, меня сейчас волновали всего две вещи. Первая заключалась в том, что странным образом уши мои нисколько не пострадали, а вторая – что голоса Деклы и Амихая были не единственными, звучащими в моей гудящей голове. Смех, доносившийся из динамиков, я не спутал бы ни с чем на свете.

Яара действительно была здесь, на корабле.

– Йони, – по голосу Деклы было не понять, волнуется она или сердится, что ей приходится всем этим заниматься. – У тебя все цело?

«Кроме сердца», хотелось ответить мне, но смех, который еще совсем недавно придавал мне сил и заставлял вскакивать по утрам, разлился по всему телу и заставил меня замолчать.

Склонившийся надо мной Амихай взял меня за подбородок, приподнял веко и произнес всего два слова:

– Доктора. Немедленно.

По деревянному настилу палубы прогрохотали армейские ботинки, послышался щелчок включаемой рации, и взволнованный голос Лираз произнес:

– Врача на центральную палубу. Врача на центральную палубу. Срочно.

Я чувствовал, как Амихай пытается осторожно передвинуть меня, но меня волновали лишь грохочущие в динамиках бурные аплодисменты. А потом ведущий заорал мне прямо в ухо:

– Она ответила «да»! В соответствии с заведенной на всех круизах традиции, мы устроим вам свадьбу прямо здесь, на корабле. Согласны?

Волны рукоплесканий, последовавшие за этим предложением, не оставляли никаких сомнений в том, что единственным несогласным являюсь я.

– Ну, что скажете, молодая пара? Все расходы за наш счет. Свадьба через три дня на стоянке у Санторини. Аплодисменты, друзья!

– Йони! Ты слышишь меня? – закричал Амихай, хлопая меня по левой щеке. – Не закрывай глаза!

Мне хотелось спросить его, почему, если я сижу, мне кажется, что я все еще качусь вниз по ступенькам. Хотелось, чтобы он сказал, что все это мне просто мерещится и что ноги, которых я совсем не чувствую, в порядке. Хотелось попросить его дать мне руку и помочь встать, потому что она должна увидеть меня.

Она должна увидеть меня и почувствовать тоску.

Ведь мы были вместе с пятнадцати лет, Амихай. Ты это понимаешь? Ты знаешь вообще, что это значит – быть с кем-то с пятнадцати лет? Первой женщиной, которую я поцеловал и с кем у меня был секс, стала она. С ней я сделал свою первую фотографию, устроился на первую работу. Вместе с ней я смотрел «Основной инстинкт» и слушал дебют Бритни Спирс на MTV. Ты помнишь, как выглядел мир до Бритни Спирс? Ты помнишь вообще, что существовало MTV? А помнишь, когда умерла Офра Хаза?[6] А где ты был, когда это случилось, помнишь? Вот я помню, Амихай. А первый мобильник? Когда ее дядя бегал вокруг нас с большим серым чемоданом, пытаясь поймать сигнал, и я сказал, что никто никогда это не купит, она заявила, что хочет его немедленно. А первая поездка за границу без родителей перед службой в армии – кто сидел в соседнем кресле? Догадайся, Амихай. Ты знаешь, что я не представляю, как снова поехать куда-то, если ее не будет рядом? Первый раз я летел без нее домой пять месяцев назад, и когда самолет пошел на взлет, я почти инстинктивно схватил за руку соседа, потому что Яара всегда боялась этого момента.

И ты считаешь, Амихай, что после всего этого моя первая свадьба будет не с ней?

Знаешь, что мы сделаем, Амихай? Ты скажешь этим людям, которые светят мне фонариком в глаза, чтобы оставили меня в покое, и мы не допустим этой свадьбы. Мы нажмем на аварийный тормоз прошлого года и вернем мою жизнь туда, где она остановилась.

И скажи им, чтобы не лили на меня воду, а то меня они не слушают.

– Перестань дергаться, Йони! – услышал я сердитый голос Лираз. – Что с тобой? Они всего лишь пытаются тебе помочь.

Что со мной, Лираз? Хорошо, я скажу тебе. Моя девушка выходит замуж за другого, а все аплодируют как ненормальные, и лишь один я знаю, что это ужасная ошибка. Это все – параллельный мир, в котором я заблудился и вот уже пять месяцев не могу найти выхода. Да нет же, вот он, Лираз!

Но я не буду открывать его. Я хочу пнуть его, разломать и убедиться, что он никогда больше не закроется.

Только сначала мне нужно вернуть Яару.

Потом возвратиться в нашу квартиру в Лондоне.

А потом снова научиться нажимать на спусковую кнопку фотоаппарата.

И мы с Яарой преодолеем все преграды, и на этот раз у нас все получится.

– Йони, ты слышишь меня? – Декла кричала так, словно я находился на вершине горы. – Если слышишь, ответь!

Не желаю тебя слушать, Декла. Я вас всех уже наслушался, а теперь послушайте меня. Я хочу все вернуть обратно.

Чтобы мир перестал вертеться.

Чтобы в голове перестало стучать.

Я лишь ненадолго закрою глаза.

– Йони! – закричали хором Декла и Амихай.

Ненадолго, хорошо?

– Спасательную команду на центральную палубу, – раздался голос Лираз в динамиках, откуда только что слышался смех Яары.

Не надо никакой спасательной команды. Надо просто закрыть глаза.

Чтобы в голове перестало стучать.

И чтобы Яара была возле меня.

И за мгновение до того, как потерять сознание, я все же успел услышать слова Деклы:

– Эй, Йони! Ты что, собрался умереть прямо посреди нашего отпуска?

6

– Я же просила тебя не дергаться. – Лираз стояла надо мной, сложив руки на груди. Из кармана армейских штанов высовывалась антенна слишком большой рации, а в кобуре на поясе торчал черный пистолет, дополняющий образ ковбойши, понятия не имеющей, где и в каком веке она находится.

Мне потребовалось немало времени, чтобы сообразить, кто это, где я и как я тут оказался.

– Я не… – Вид этой женщины заставил включиться все механизмы самозащиты. Я попытался встать, но после второй попытки обнаружил, что сделать это гораздо труднее, чем мне казалось.

– Мне, конечно, все равно, каким образом ты собираешься свести счеты с жизнью. – Она протянула мне две холодные твердые ладони и помогла приподняться, стараясь не задевать катетер капельницы, торчащий из моей левой руки. – Только, пожалуйста, не на моем корабле. А теперь постарайся не шевелиться. Ну и грохнулся же ты!

Я хотел кивнуть ей в ответ, но обнаружил, что даже это усилие дается мне с трудом.

– На твое счастье, – Лираз перелистала тоненькую желтую папку, лежащую на маленьком круглом столике возле кровати, – ты ничего не сломал. Ну, может, ребро. Вот если бы пришлось накладывать гипс, пришлось бы заполнять специальную форму. Тогда у тебя и в самом деле были бы неприятности.

И тут в мгновение ока я вспомнил все, что со мной произошло, и мне захотелось ответить ей, что у меня и так полно проблем, причем гораздо более серьезных, чем она думает.

– Тебе принести утку или обойдешься? – спросила Лираз со скучающим видом, стоя на другом конце комнаты возле большого металлического шкафа.

Не знаю почему, но именно эта произнесенная монотонным голосом фраза сокрушила еще сохранившиеся у меня после всех перипетий этого года остатки чувства собственного достоинства. Грудь мою заполнила смесь печали, отчаяния и разочарования. Мне хотелось ответить, что я и сам как-нибудь доберусь до туалета, но даже в этом я уже не был уверен, и поэтому просто промолчал.

– Так я принесу утку.

– Не надо мне утку, – зарычал я и попытался скрестить руки на груди, ошеломленный внезапной болью в лопатках.

– Не веди себя как ребенок. – Она открыла шкаф, возле которого стояла. – И пожалуйста, не замочи пол.

– Да уж как-нибудь.

– Я вижу.

– Хочу немного вздремнуть, – пробормотал я и попытался снова улечься, борясь с подступающей к горлу тошнотой. – Уж это-то мне можно?

– Лисенок! – Амихай, в розовых очках с блестками и с огромным ожерельем из цветов на шее, распахнул дверь с такой силой, что вся каюта содрогнулась. – Проснулся!

– Не совсем, – попытался сказать я. – Я как раз…

– Ну и питон же ты, право слово! – Он придвинул к кровати стул, издавший страшный скрип всеми четырьмя ножками, уселся и, стараясь не погладить меня по какой-либо части тела, ограничился тем, что погладил зеленоватый металл кровати.

– Вот ты где! – появилась в дверях Декла, пытаясь закатить в комнату коляску. – Ты не мог взять с собой Офека?

– Мамочка, – испуганно прошептала проскользнувшая в комнату Яэли с огромным фломастером в руке, – ты же обещала, что дядя Йони будет в гипсе и я смогу на нем порисовать.

– Извини, лапочка. – Декла разочарованно посмотрела на меня. – Дядя Йони ударился не так сильно.

– А можно я все равно буду на нем рисовать?

– Конечно, можно, миленькая, – склонился над Яэли как всегда довольный собой Дан, на присутствие которого я раньше не обратил внимания.

– Нет! Нельзя! – Декла, едва удерживаясь от того, чтобы не разорвать в клочья смеющегося Дана, успела поймать руку Яэли прежде, чем та сняла колпачок с фломастера. – Разве можно рисовать на людях?

– А дядя Дан мне разрешил! – запротестовала Яэли.

– Дядя Дан идиот.

– Сколько раз надо говорить об этом, Декла? – Амихай снял очки. – Следи за языком!

– Мать вашу перемать! – В дверях появился отец, держащий в руке мобильник.

– Ицик! – Амихай с трудом удерживался, чтобы не задушить его ожерельем из цветов. – Язык…

– И это называется – час бесплатно? Посмо-три! – кричал отец, глядя на Амихая в упор и при этом совершенно не видя его – способность, которую он развил в совершенстве. – Это просто пиратский корабль, а не круизный лайнер!

– Папа! – застонала от отчаяния Декла. – Ты можешь взять Яэли, чтобы она порисовала у вас в каюте?

– Нет, ты только посмотри сюда! – не унимался отец, тыча ей в лицо старыми часами «Касио», которые Дан получил в подарок на бар-мицву.

Когда семь лет спустя Дан решил заменить их новыми, отец, который никогда ничего не выбрасывал, заявил, что они в полном порядке и теперь он будет их носить. Спустя еще десять лет три из четырех кнопочек отвалились, на них приходилось нажимать булавкой, но отец продолжал настаивать на своем.

– Две минуты сорок секунд разницы! – продолжал отец, сверяя показания телефона с исцарапанным экраном часов, на котором с трудом можно было что-либо разобрать.

– Выключай интернет, Ицик! – послышался голос мамы, продемонстрировавшей всем способность врываться куда угодно даже через незапертые двери. – Я связалась со страховой компанией. Жаль, что мы положились на этот корабль. Надо было напрямую соединить их с нашим банком.

И, мельком взглянув на меня, она произнесла:

– Ну что за недотепа такой? Ты что, не мог смотреть под ноги?

– Я пыталась остановить его, мамочка, – откликнулась Декла, всякий раз в присутствии матери превращаясь в копию своей дочери.

– Нет, вы только посмотрите на это! – Мама трясла передо мной бумажкой, похожей на счет. – Триста девяносто евро за осмотр врача. Да они и шекеля от меня не дождутся! И я еще должна заниматься всем этим посреди отпуска! Даже когда у твоей бабушки был рак и мы были вынуждены прибегнуть к услугам частного врача, мы и то заплатили меньше.

Все шестеро находившихся в комнате людей были так или иначе связаны со мной кровными узами: старшая сестра, младший брат, зять, племянники и отец с матерью. Разве не должна была мама первым делом прибежать ко мне, погладить по голове, взять за руку и попросить описать в мельчайших подробностях все, что со мной случилось? А потом сказать Декле, что ее попытка остановить меня не имеет никакого значения. Я уже упал, и теперь все должны помочь мне подняться, и пусть она пойдет в свою комнату и подумает о своем поведении, потому что все мы – одна семья.

Слышишь, Декла? Семья!

Разве может она не спросить меня, могу ли я встать, сесть или лечь, а потом потребовать, чтобы Лираз немедленно вызвала сюда врача, и заявить ему в присутствии всей семьи, что, пока он не поставит меня на ноги, она отсюда не выйдет, а глупости вроде часов посещения ее совершенно не интересуют?

Разве не должна она, пока испуганный врач несет ей матрас, чтобы она могла спать рядом со мной на полу, посмотреть пронизывающим материнским взглядом на мою вывихнутую ногу, прикоснуться к ней тем чудесным материнским прикосновением, которого я так никогда и не испытал, но верю, что она им обладает, и сказать, что все выглядит совсем не так плохо, как мне кажется?

И что все будет хорошо.

Слышишь, Йони? Все будет хорошо. Это я, мама, тебе говорю.

А уж матери в таких делах разбираются.

Верно, мама?

– Йонатан, – буркнула мама, не отрывая взгляда от счета, – назови номер своего страхового полиса.

– А…

– Что ты там бормочешь? – рассердилась мама, в конце концов посмотрев на меня. – Он же должен быть у тебя в мобильнике. Давай посмотрим, чего он стоит, может, я у тебя чему-нибудь научусь.

– Э…

– Ну же, Йони! Шевелись! У меня страховой агент на проводе.

– Я…

– Его мобильник разбился, – прошептала с другого конца комнаты Лираз, о присутствии которой я уже забыл.

– Что? – спросила мама, впервые обратив на нее внимание.

– Он разбился при падении, – ответила Лираз, прислонясь к стене и сложив руки на груди. – Я отдала его в ремонт нашим техникам. И раз уж мы пираты, я позабочусь, чтобы они выставили вам счет.

– Я вообще не понимаю, как можно требовать такую сумму! – Мама тоже сложила на груди руки. Она выглядела, как задира-петух, готовый броситься в драку. – В приличных местах спрашивают, прежде чем предъявить счет на четыреста евро.

– Мы его спросили, – кивнула Лираз в мою сторону, – но, так как у него было сотрясение мозга и он не мог ответить, мы понадеялись, что он согласится.

– Так дела не делаются! – бросилась в атаку мама. – Можно поговорить с тем, кто за это отвечает?

– Именно этим вы и занимаетесь.

– Послушайте, девушка, мне ваш тон совершенно не нравится. Я – ваш клиент, я плачу деньги и требую, чтобы ко мне обращались вежливо.

– Будет лучше, – угрожающе произнесла Лираз, подойдя к маме вплотную, и я впервые почувствовал к ней хоть какую-то симпатию, – если мне не придется разговаривать с вами невежливо.

– Видал, Ицик, как они обращаются со своими клиентами? Если так пойдет и дальше, я потребую возврат денег за моральный ущерб.

То, что произошло дальше, потрясло меня до глубины души. Подняв трубку стоящего на столе телефона, Лираз нажала пару кнопок и, подождав несколько секунд, произнесла, глядя на маму в упор:

– Привет. Я прошу, чтобы ты вернул все деньги пассажирам номеров 103, 104 и 105 и высадил их на ближайшей стоянке. А пока пусть немедленно освобождают каюты.

И мама, железная женщина, которая всю жизнь охотилась за скидками, сбивала цены, строчила жалобы и любыми способами добивалась, чтобы работники сферы обслуживания пожалели о том дне, когда им пришло в голову заняться этим делом, подняла руку и процедила сквозь зубы:

– Не важно. Мы разберемся со страховкой, когда вернемся.

«Победу одержала Лираз!» – раздался в моей голове голос воображаемого рефери.

– Алон, – снова произнесла в трубку Лираз, – выселение отменяется. Это была ошибка. Приношу свои извинения.

– La naiba cu această curvă[7], – снова процедила мама вроде бы шепотом, но достаточно громко, чтобы все, кто понимает румынские ругательства, могли ее услышать. – Мало того что она разрушила нашу семью, так еще собирается испортить нам отпуск!

– Я разрушила вашу семью? – удивленно произнесла Лираз.

– Да не ты. Кто ты вообще такая? Шлюха его, вот кто.

– Рути, следи, пожалуйста, за языком, – взмолился Амихай.

– Что еще за шлюха? – спросила Лираз, держа ушки на макушке.

– Эй, как там вас! – чуть не задохнулся Амихай. – Тут, между прочим, ребенок…

– А кто это – шлюха, папочка?

– Пойдем, миленькая! – Амихай, меча громы и молнии, с такой силой потянул Яэли за руку, что чуть не выдернул ее. – Ты ведь хотела порисовать? Пойдем на детскую площадку.

– С того самого дня, как она появилась в нашем доме, от нее одни неприятности. Но то, что она сейчас здесь, это уже верх наглости.

– Значит, так, – дважды хлопнула в ладоши Лираз, привлекая внимание. – Сюда вот-вот придет врач. Вы все должны выйти.

– Может быть… – начал я.

– Нет, – многозначительно посмотрела на меня Лираз.