Читать онлайн Музей кошмаров. Сборник

"Кровавое наследие"

Дэвид Карвер стоял перед чугунными воротами усадьбы Блэквуд-холл, и его пальцы непроизвольно сжали конверт от адвоката так сильно, что бумага затрещала по швам. Письмо, завернутое в желтоватый пергамент, источало странный коктейль запахов – лавандового одеколона, смешанного с чем-то сладковато-кислым, напоминающим испорченные ягоды. Этот запах вызывал в памяти образы пыльных склепов и гробов, будто письмо десятилетиями хранилось между сложенных рук покойника, пропитавшись тленом и смертью.

Ветер шевелил листья старых вязов, обрамлявших подъездную аллею, и их шепот звучал как предостережение. Дэвид вздрогнул, когда холодные капли дождя упали ему на шею, пробравшись под воротник поношенного пальто. Он поднял глаза на массивные ворота – их кованые прутья, украшенные витиеватыми узорами, напоминали сплетенные пальцы скелетов.

– Вы точно уверенны, что хотите здесь жить?

Голос за спиной заставил Дэвида обернуться. Отец Мэтью, местный священник, стоял в нескольких шагах, его морщинистое лицо было бледным под капюшоном выцветшей рясы. Старик крестился дрожащей рукой, а его воспаленные глаза не отрывались от остроконечных шпилей особняка, видневшихся сквозь деревья. Запах плесени и ладана, исходивший от его одежды, смешивался с тяжелым ароматом влажной земли после дождя.

– Последние владельцы… – голос священника сорвался на шепот, и он сделал шаг назад, будто сам дом мог его услышать. Его пальцы сжали деревянный крест на груди так сильно, что суставы побелели.

– Умерли. Знаю, – Дэвид резко оборвал его, не в силах сдержать раздражение. Каждая минута в этом месте усиливала странное беспокойство, поселившееся у него в груди с тех пор, как они свернули с главной дороги.

За его спиной, в потрёпанном грузовике с полустёртой надписью «Карвер & сын» на борту, София укачивала Лору. Через грязное, покрытое каплями дождя стекло он видел, как его двенадцатилетняя дочь прижималась к матери, её обычно румяные щеки теперь были бледными, как мел. Маленькие пальцы впивались в рукав Софииного кардигана, оставляя морщины на ткани. За последний час девочку вырвало уже дважды – первый раз, когда они проезжали мимо старого кладбища на окраине городка, и второй, когда свернули на эту проклятую лесную дорогу, ведущую к усадьбе.

Дэвид провел рукой по лицу, ощущая, как дрожь пробегает по его телу. Ветер усилился, принося с собой запах гниющих листьев и чего-то еще – металлического, напоминающего кровь. Он повернулся к воротам и толкнул их. Ржавые петли заскрипели, издавая звук, похожий на стон. Аллея перед ними была усыпана гравием, который хрустел под ногами, как кости.

Где-то в глубине леса каркнула ворона, и этот звук эхом разнесся между деревьями. Дэвид почувствовал, как холодный пот стекает по его спине. Он не знал тогда, что это был не просто ветер, шевеливший листья, и не просто старая усадьба, ожидавшая их впереди. Это было что-то гораздо более древнее и куда более голодное. И оно уже обратило на них свое внимание.

Ещё три месяца назад их жизнь казалась стабильной и предсказуемой. Они жили в светлой, просторной квартире в престижном районе Бостона, где по утрам в окна заглядывало солнце, а из соседнего кафе доносился аромат свежесваренного кофе. Дэвид преподавал литературу в местном колледже, наслаждаясь уважением коллег и студентов, а София успешно работала в известном архитектурном бюро, где её проекты регулярно получали одобрение заказчиков.

По вечерам, уютно устроившись на диване с чашкой чая, Дэвид часто читал вслух черновики своего романа "Тени прошлого", над которым работал пять долгих лет. София внимательно слушала, делая замечания, а Лора рисовала иллюстрации к отцовской книге, мечтая однажды увидеть её на полках магазинов.

Но всё изменилось в тот день, когда вышел долгожданный тираж. Критики разнесли книгу в пух и прах, называя её "банальной", "лишённой оригинальности" и "вторичной". "Литературное обозрение" написало особенно жёсткую рецензию: "Карвер пытается играть в большую литературу, но его проза так же глубока, как лужа после дождя". Продажи провалились, а издательство, недовольное результатами, потребовало вернуть аванс – сумму, которую они уже потратили на ремонт ванной и обучение Лоры в частной школе.

– Мы потеряем квартиру, – София тогда сидела на кухне, сжимая в дрожащих руках письмо из банка. Её обычно аккуратный маникюр был обгрызан, а под глазами залегли тёмные круги. – Залоговая стоимость не покрывает долг. Они дают нам месяц, чтобы освободить жильё.

Дэвид помнил, как опустился на стул рядом с женой, чувствуя вкус поражения на языке. Он провёл пальцами по строке с суммой долга – цифры казались ему теперь каким-то абсурдным, злым фарсом. Лора в это время делала уроки в своей комнате, не подозревая, что скоро им придётся покинуть дом, который она любила.

Именно тогда, словно в насмешку судьбы, пришло это письмо. Конверт из плотной бумаги с тиснёным гербом юридической фирмы "Хартфорд и сыновья". Дэвид разорвал его дрожащими пальцами, не сразу понимая, что держит в руках.

«Уважаемый мистер Карвер. Согласно завещанию двоюродного дяди вашей супруги, Альберта Блэквуда, вам переходит в собственность особняк Блэквуд-холл, расположенный в графстве Эссекс, штат Массачусетс…»

София, прочитав письмо, побледнела. Она вспомнила странные истории, которые рассказывали о её двоюродном дяде – о его внезапных отъездах по ночам, о коллекции странных артефактов, о том, как он запрещал служанкам подниматься на третий этаж особняка. Но выбор у них был невелик – либо принять это неожиданное наследство, либо оказаться на улице с двенадцатилетней дочерью на руках.

Решение далось нелегко. Две недели они обсуждали возможные варианты, но каждый вечер разговоры заканчивались одинаково – у них просто не было другого выхода. Последней каплей стало письмо от управляющего банком с напоминанием о выселении. В тот вечер Дэвид молча положил ключи от квартиры на кухонный стол и начал собирать вещи.

Дэвид с усилием распахнул тяжелые чугунные ворота, которые пронзительно завизжали на ржавых петлях, будто живое существо, протестующее против вторжения. За воротами открывалась аллея, обрамленная полумертвыми вязами, их искривленные стволы покрытые лишайником напоминали скрюченные спины стариков. Густые ветви деревьев сплетались над головой, образуя зловещий туннель, где редкие лучи солнца пробивались сквозь листву, оставляя на земле пятна, похожие на кровавые подтеки.

Гравий под ногами хрустел странно гулко, словно под дорогой были пустоты. Дэвид сделал несколько шагов вперед, когда внезапный голос заставил его вздрогнуть:

– Эй, новенькие!

Из-за разросшегося куста бузины неожиданно вывалился мужчина в рваной, когда-то синей униформе почтальона. Его лицо, покрытое неопрятной щетиной, было красно от постоянного пьянства, а мутные глаза с желтыми белками бегали из стороны в сторону. Когда он заговорил, в воздухе распространился тяжелый запах самогона, смешанный с прогорклым дыханием.

– Вы… вы в Блэквуд-холл? – он захихикал, обнажая ряд кривых зубов с зияющей дырой на месте переднего. – Ох, мистер писатель, – он сделал театральный поклон, едва не падая, – вам бы лучше в землянке жить, чем тут. В землянке хоть крысы не разговаривают по ночам!

Дэвид почувствовал, как по его спине пробежали мурашки, а руки непроизвольно сжались в кулаки.

– Почему ты так говоришь? – спросил он, стараясь сохранить спокойствие.

Пьяница наклонился ближе, и Дэвид почувствовал, как его тошнит от запаха гнили, исходящего от человека. Почтальон оглянулся по сторонам, словно боясь быть услышанным, затем прошептал:

– Потому что старый Блэквуд строил дом на детских костях. – Его глаз дернулся в странном тике. – Говорят, каждую ночь они…

Резкий звук захлопывающейся дверцы грузовика прервал его. София, бледная как мел, стояла рядом с автомобилем, крепко держа за руку Лору, лицо которой было скрыто в складках материнской одежды.

– Дэвид, хватит, – сказала София твердо, но Дэвид видел, как дрожат ее губы. – Лоре и так плохо. Мы должны ехать.

Пьяный почтальон отступил назад, его лицо внезапно исказилось страхом.

– Да, да, езжайте, миссис, – забормотал он, крестясь дрожащей рукой. – Только не говорите потом, что Джек Мэллоун вас не предупреждал.

Он шаркающей походкой заковылял прочь, но через несколько шагов обернулся и крикнул:

– И не пускайте девочку на третий этаж! Там их любимое место!

Его смех, похожий на карканье больной вороны, долго звучал за их спинами, пока они медленно ехали по аллее к ждущему их дому. Лора, бледная и молчаливая, прижалась к матери, а Дэвид сжал руль так сильно, что его костяшки побелели. В зеркале заднего вида он видел, как фигура пьяницы постепенно исчезает в тумане, но его предупреждение уже поселилось в их сердцах, как семя будущего ужаса.

Блэквуд-холл возник перед ними внезапно, как кошмар, материализовавшийся из осеннего тумана. Когда грузовик медленно выехал на расчищенную площадку перед особняком, все трое замерли, пораженные зловещим величием открывшейся картины.

Трехэтажный особняк возвышался над ними, его готические очертания неестественно четко выделялись на фоне хмурого неба. Высокие стрельчатые окна с переплетами, напоминающими паутину, отражали серый свет, словно слепые глаза. Деревянные ставни, некогда окрашенные в темно-зеленый цвет, теперь почернели от времени и влаги, местами отставая от стен, будто пытаясь вырваться на свободу.

Кирпичная кладка фасада, которая должна была быть теплого красного оттенка, потемнела до грязно-бурого цвета, словно стены пропитались копотью невидимого пожара. В нескольких местах между кирпичами пробивался плющ, его цепкие усики напоминали бледные пальцы, сжимающие дом в мертвой хватке. Центральный фронтон украшала полустертая резьба – странный гибрид растительного орнамента и человеческих фигур с неестественно вытянутыми конечностями.

– Боже… – прошептала София, непроизвольно сжимая руку Лоры. Ее пальцы дрожали, а глаза широко раскрылись от смеси страха и очарования.

В этот момент Лора резко дёрнулась, как от удара током. Её лицо исказилось гримасой боли, она судорожно схватилась за живот и упала на колени, вырвав прямо на серый гравий подъездной дороги. Рвота была странного желто-зеленого оттенка, с вкраплениями чего-то темного, что Дэвид предпочел не разглядывать.

– Мам… – хрипло позвала Лора, когда приступ закончился. Она подняла голову, и Дэвид увидел, как зрачки дочери неестественно расширились, почти полностью заполнив радужную оболочку. – Там… в окне на третьем этаже…

Дэвид медленно поднял взгляд, следуя за дрожащим пальцем дочери. Третье окно справа – оно было чуть уже других, с арочным завершением. В первый момент оно казалось пустым, просто темным прямоугольником в стене. Но затем он заметил…

На подоконнике, будто только что поставленная кем-то невидимым, стояла кукла. Фарфоровое лицо с нарисованными румянами и стеклянными глазами было обращено прямо к ним. Её кружевное платье, некогда белое, теперь пожелтело от времени, а одна рука была поднята в странном жесте – то ли приветствие, то ли предупреждение.

Самое жуткое было в её глазах. Даже с такого расстояния Дэвид мог разглядеть, как в них отражается свет – будто кукла действительно смотрит на них, следит за каждым движением.

– Это просто старая игрушка, – пробормотал Дэвид, но его голос звучал неуверенно. – Вероятно, осталась от прежних хозяев.

София молчала, её взгляд был прикован к кукле. Вдруг им всем показалось, что уголки нарисованного рта кулы дрогнули, растягиваясь в улыбке. Но в следующий миг тень от облака скользнула по фасаду, и иллюзия рассеялась.

– Я не хочу туда заходить, – прошептала Лора, цепляясь за мать. Её голос дрожал, а пальцы впивались в рукав Софииного кардигана так сильно, что побелели суставы.

Дэвид глубоко вздохнул и сделал первый шаг к крыльцу. Гравий хрустнул под его ногами, звук эхом разнесся по пустующему парку. Где-то в глубине дома что-то ответило ему тихим скрипом – будто Блэквуд-холл наконец-то проснулся и готовился встретить своих новых обитателей.

Комнаты особняка оказались обставленными с пугающей сохранностью – словно предыдущие хозяева просто испарились в воздухе, оставив всё на своих местах. В гостиной стояли кресла с выцветшей обивкой, на столике лежала пожелтевшая газета 1923 года, а в камине сохранился пепел последнего, давно остывшего огня. В воздухе витал запах старины – смесь воска, пыли и чего-то сладковато-гнилостного, что застревало в горле.

– Это… жутковато, – София провела пальцем по туалетному столику в их спальне, оставляя четкую полосу в слое пыли, который, казалось, копился десятилетиями. Ее отражение в потрескавшемся зеркале выглядело бледным и неестественно вытянутым. – Как будто мы вторглись в чью-то жизнь. Чью-то… не закончившуюся жизнь.

Лора спала в отведенной ей детской, где некогда веселые обои с кроликами и бабочками местами отклеились, открывая то, что было под ними – глубокие царапины, идущие неровными параллельными линиями. Некоторые были настолько глубоки, что проникали в саму штукатурку. Дэвид, осматривая их перед сном, невольно представил, как кто-то – или что-то – с очень длинными ногтями методично скреблось изнутри стен, день за днем, год за годом…

Он проснулся среди ночи от звука, от которого кровь застыла в жилах – тихого, всхлипывающего плача. Не просто плача ребенка, а чего-то более жалобного, более… многоголосого. Как будто несколько детей плакали в унисон где-то в глубине дома.

Сердце бешено колотясь, Дэвид поднялся с кровати, стараясь не разбудить Софию. Пол под его босыми ногами был ледяным, будто дом не сохранял тепло живых. Дверь в комнату Лоры была приоткрыта – хотя он точно помнил, что закрыл ее перед сном.

Внутри, в лунном свете, пробивавшемся сквозь щели в ставнях, он увидел свою дочь. Лора сидела на кровати, скрестив ноги, ее силуэт неестественно неподвижен. Но страшнее всего был голос – тихий, монотонный, ведущий беседу с пустым углом комнаты.

– Лора? – прошептал Дэвид, и его голос предательски дрогнул.

Девочка медленно повернула голову. Лунный свет упал на ее лицо, и Дэвид почувствовал, как по спине побежали ледяные мурашки. Глаза Лоры были полностью черными – не просто расширенными зрачками, а абсолютно черными, без белка, без радужки, как два куска обсидиана.

– Папа, – ее голос звучал странно, с легким эхом, будто говорящих было несколько. – Это Эмили. Она говорит, что хочет поменяться местами.

За ее спиной, в углу, куда не достигал лунный свет, тень шевельнулась. Не просто изменила положение – а именно шевельнулась, как живое существо. Она вытянулась, стала выше, обрела очертания… чего-то с неестественно длинными конечностями и слишком большой головой.

Дэвид резко включил свет. Комната мгновенно заполнилась желтым светом старой лампы. Лора сидела одна в своей кровати, глаза снова были нормальными, полными детского страха.

– Папа? Что случилось?

Но на полу, там, где секунду назад была тень, лежал выпавший молочный зуб. Чистый, белый, будто только что выпавший. Хотя у Лоры уже два года как не осталось молочных зубов.

А на стене, в том самом углу, едва заметные в свете лампы, были свежие царапины. И они образовывали слово:

"СКОРО"

Дэвид резко дернул за шнур лампы, и комната мгновенно заполнилась желтоватым светом, отбрасывающим дрожащие тени по углам. Он замер, всматриваясь в пустующее пространство – кровать Лоры была аккуратно застелена, куклы расставлены на полках, все выглядело так обыденно, так… нормально, что на мгновение он усомнился в собственном рассудке. Воздух был густым и спертым, будто комната годами не проветривалась, а на языке стоял металлический привкус страха.

Но затем его взгляд упал на пол возле кровати. Там, где секунду назад колыхались неестественные тени, на потертом дубовом паркете лежал маленький белый предмет, сверкающий в свете лампы. Дэвид медленно опустился на колени, чувствуя, как суставы похрустывают от напряжения. Его пальцы дрожали, когда он поднял находку – это был безупречно чистый молочный зуб, будто только что выпавший, еще влажный от слюны. На ладони он казался неестественно холодным.

"Это невозможно…" – прошептал он, переворачивая крошечный резец. Он прекрасно помнил тот день два года назад, когда Лора потеряла последний молочный зуб – они даже устроили по этому поводу маленький праздник с "зубной феей". Из груди вырвался сдавленный стон, когда он заметил на корне зуба темные пятнышки – крошечные точки, образующие узор, похожий на улыбающееся лицо.

Где-то в глубине дома скрипнула половица, и Дэвид почувствовал, как по его спине пробежал ледяной пот. Он судорожно сжал зуб в кулаке, понимая, что правила реальности в этом месте работают иначе. За окном внезапно завыл ветер, и ему показалось, что в этом звуке различимы слова: "Мы ждем… мы ждем…" Зуб в его руке пульсировал, будто живой, а из-под двери детской медленно начал выползать серый туман, принимая очертания маленькой детской руки…

Дэвид проснулся внезапно, как будто кто-то резко выдернул его из сна. По спине пробежал ледяной холод – будто чей-то палец медленно провел от основания шеи до поясницы, оставляя за собой мурашки. В комнате царил густой синеватый полумрак, предрассветный свет едва пробивался сквозь тяжелые бархатные шторы, отбрасывая на стены причудливые узоры.

Он замер, прислушиваясь.

Тишина.

Слишком глубокая, слишком неестественная. Даже в их старой бостонской квартире никогда не было такой тишины. Здесь не слышалось ни скрипа половиц, ни шороха ветра за окном, ни даже дыхания Софии, которая обычно слегка посапывала во сне.

Он резко повернулся.

Подушка рядом была пуста.

– Софи?

Его голос сорвался на шепот, звучащий чужим и хрупким в этой давящей тишине. В ответ – только мерное тиканье старинных часов в коридоре, их звук казался громким, как удары молота.

Дэвид сбросил одеяло и поставил босые ноги на пол.

Пол был ледяным.

И мокрым.

Он замер, ощущая под пальцами ног что-то влажное, липкое. Сердце бешено заколотилось, когда он медленно поднял взгляд.

От двери до кровати, через весь пол, тянулась цепочка мокрых следов.

Маленьких.

Детских.

Каждый отпечаток был четким, будто кто-то недавно прошел босиком по луже, а затем зашел в их спальню. Следы вели от двери прямо к его стороне кровати – и обрывались у самого края, будто тот, кто их оставил, стоял рядом с ним, пока он спал.

Дэвид резко вскочил, отпрянув назад.

– Софи?! – позвал он громче, озираясь по сторонам.

Но комната была пуста.

Только следы.

И странный запах – сладковатый, прелый, как стоячая вода в заброшенном колодце.

Он сделал шаг вперед, наступая прямо в мокрый след.

Из коридора донесся звук.

Тихий.

Едва уловимый.

Смех.

Детский.

Дэвид застыл, чувствуя, как волосы на затылке медленно поднимаются.

Где-то в доме что-то смеялось.

И это что-то явно не было Лорой.

Дэвид спустился на кухню, всё ещё не оправившись от ночного кошмара. Воздух был густым и тяжёлым, пропитанным запахом гари – едким, маслянистым, словно что-то горело долго и намеренно.

София стояла у плиты, бледная, с широко раскрытыми глазами. В её руках было смятое кухонное полотенце, а пальцы сжимали ткань так крепко, что суставы побелели.

– Я ничего не готовила, – прошептала она, не отрывая взгляда от сковороды.

На чугунной поверхности дымились три яичницы. Белки почернели по краям, а желтки лопнули, растекаясь вязкой массой, которая застыла в виде глаз – с чёткими зрачками и красными прожилками, будто лопнувших капилляров. Они смотрели в потолок, словно следя за чем-то невидимым.

Лора сидела за кухонным столом, медленно ковыряя ложкой в тарелке овсянки. Каша остыла, образовав на поверхности плёнку, но девочка, казалось, даже не замечала этого. Её взгляд был прикован к обоям возле стола.

– Мам… – она вдруг подняла глаза, и в них читался немой вопрос. – А кто это нарисовал?

Дэвид обернулся.

Там, где вчера была чистая кремовая стена, теперь красовался детский рисунок – неровными, дрожащими линиями, будто сделанный неуверенной рукой. Кривой домик с слишком высокими окнами. Пять фигурок перед ним. Четверо – высокие, с вытянутыми конечностями и рогатыми головами. Пятая – маленькая, с размытым лицом, будто художник стёр его в последний момент.

София медленно подошла и провела пальцем по рисунку. Краска была ещё липкой, оставляя на её коже алый след.

– Лора, ты… – начала она, но голос её дрогнул.

– Я не рисовала, – ответила девочка. Её собственный голос звучал слишком тихо, почти шёпотом, но в нём слышалась недетская уверенность.

Дэвид почувствовал, как по спине пробежал холод. Он резко развернулся и вышел в коридор – и тут же замер.

В стене, прямо напротив гостиной, зияла первая трещина.

Но это была не просто трещина в штукатурке.

Это был разлом.

Зубчатые края, будто стену разорвали изнутри – не инструментом, а когтями. Внутри, в темноте, что-то шевелилось.

Дэвид наклонился ближе, несмотря на то, что всё внутри него кричало бежать.

Из глубины трещины пахло – мокрой землёй, плесенью и чем-то ещё… сладковатым, как разлагающиеся цветы.

И тогда он услышал.

Шёпот.

Тонкий, едва уловимый, будто доносящийся из-под земли.

– «Мы проснулись…»

Дэвид отпрянул.

В тот же миг трещина расширилась.

И в темноте за ней что-то зашевелилось.

К обеду в доме начали пропадать вещи.

Первой исчезла зубная щетка Лоры – розовая, с синими звездочками, которую они купили всего неделю назад. София перерыла всю ванную, заглянула под раковину, проверила каждую полочку – ничего.

– Может, ты куда-то её переложила? – спросил Дэвид, но Лора только покачала головой, её глаза были округлены от страха.

Час спустя щётку нашли.

Она торчала из стены в ванной, будто кто-то с силой воткнул её в штукатурку. Не просто уронил – а вмуровал, так что щетинки слиплись с обоями, а пластиковая ручка уходила вглубь, словно стена проглотила её наполовину.

Дэвид попытался вытащить её – щётка не поддалась.

Она была частью дома теперь.

Вторым исчезновением стала фотография их старой квартиры в Бостоне – последний снимок, сделанный перед переездом. Она стояла в рамке на камине, но когда Дэвид подошёл проверить, вместо неё в рамке лежал пожелтевший снимок незнакомой семьи.

На фотографии, выцветшей от времени, были запечатлены люди в старинной одежде – мужчина с бледным, вытянутым лицом, женщина с тёмными, слишком большими глазами, и двое детей, стоящих неестественно прямо.

За их спинами – этот же камин.

А за их ногами…

Дэвид присмотрелся.

Тени на фотографии не совпадали с положением их тел. Они были длиннее, искажёнными, и у одной из них…

Были рога.

Третье исчезновение случилось ближе к вечеру.

В дверь постучали – резко, нетерпеливо.

На пороге стояла миссис Хенлоу, их соседка, пожилая женщина с седыми волосами и трясущимися руками.

– Моя кошка! – её голос дрожал, а глаза бегали по сторонам, будто она боялась, что кто-то подслушивает. – Я видела, как она забежала к вам!

Дэвид нахмурился.

– Я ничего не видел.

Он уже хотел закрыть дверь, когда Лора вскрикнула за его спиной.

– Папа! Смотри!

Она стояла в коридоре, указывая пальцем на потолок.

Дэвид поднял голову.

На потолке, в углу коридора, сидела кошка.

Но что-то было не так.

Она не просто сидела – она влипла в штукатурку.

Её лапы, хвост, даже усы – всё стало частью потолка, будто дом медленно втягивал её в себя.

Шерсть слилась с поверхностью, глаза остекленели, а рот был приоткрыт в беззвучном мяуканье.

Она была ещё жива.

Её грудная клетка едва заметно вздымалась, а зрачки судорожно расширялись, словно она понимала, что с ней происходит.

Миссис Хенлоу зашлась в истерике.

– Это колдовство! – закричала она, крестясь дрожащими пальцами. – Выпустите её! Выпустите!

Но было уже поздно.

Кошка дернулась в последний раз – и застыла.

Её очертания стали ещё более размытыми, будто дом завершал процесс.

Через минуту на потолке остался лишь рельефный силуэт – как будто кошка всегда была частью штукатурки.

А из трещины в стене показалась тонкая чёрная лапка – и дёрнулась, словно что-то внутри попробовало её на вкус.

В ту ночь Лора проснулась от того, что кто-то царапается в её стену.

Там, где теперь была тень кошки.

Дэвид сидел в полутемном кабинете, разбирая бумаги из старого дубового бюро, которое скрипело при каждом движении. Пыльные лучи заходящего солнца пробивались сквозь грязные окна, освещая клубы пыли, которые поднимались с каждого листа. Внезапно его пальцы замерли над пожелтевшим письмом – из глубины дома донесся смех Лоры.

Но это был не ее обычный звонкий смех. Звук был слишком низким, слишком взрослым, с хрипловатыми нотками, будто смеялся кто-то другой, используя голос его дочери. В нем слышалась какая-то извращенная радость, от которой кровь Дэвида буквально застыла в жилах.

Он бросился в гостиную, по пути споткнувшись о скрипучую половицу, которая внезапно прогнулась под его ногой, словно пытаясь удержать. Сердце бешено колотилось, когда он распахнул дверь.

Лора сидела посреди комнаты в кругу своих кукол. Но это была не игра – куклы были расставлены с неестественной точностью, ровным кругом, их стеклянные глаза обращены к центру, где лежала ее любимая кукла – Аннабель. Плюшевое тельце куклы обычно было теплым и уютным, но сейчас оно казалось неестественно вытянутым, а фарфоровое лицо – слишком живым.

Лора? – голос Дэвида предательски дрогнул.

Девочка медленно повернула голову. Слишком медленно. Как будто каждое движение давалось с усилием. Когда ее лицо оказалось к нему, Дэвид увидел, что губы Лоры двигались не синхронно со словами:

Мы играем в "отдай-возьми", папа. – Голос звучал механически, будто заученная фраза. – Аннабель говорит, что скоро моя очередь.

Дэвид почувствовал, как по спине побежали мурашки. Аннабель, которую Лора не трогала с утра (он точно помнил, что она лежала на полке), теперь держала в руках ту самую зубную щетку, исчезнувшую утром. Но страшнее всего было ее лицо – фарфоровые щеки блестели от свежих слез, которые продолжали медленно стекать, оставляя темные дорожки на красивом платьице.

Внезапно Лора резко дернулась, словто выходя из транса. Ее глаза наполнились настоящим, детским страхом.

Папа? – ее настоящий голос звучал слабо и испуганно. – Я… я не помню, как оказалась здесь…

В этот момент Аннабель упала на бок с глухим стуком. Ее голова повернулась на 180 градусов, и стеклянные глаза уставились прямо на Дэвида. Из приоткрытого рта куклы показался кончик чего-то розового и влажного, напоминающего настоящий язык.

Дэвид проснулся от резкого стука, впившегося в его сознание как гвоздь. Это не был обычный ночной шум старого дома – звук повторялся с методичной точностью, будто невидимая рука выбивала в стену четкие, ритмичные удары. Он замер, прислушиваясь, и сердце его бешено заколотилось, когда мозг автоматически расшифровал знакомую последовательность:

Точка-точка-точка… тире-тире-тире… точка-точка-точка.

SOS.

Он вскочил с кровати, холодный пот стекая по спине. Рука автоматически схватила фонарик с тумбочки, но когда он нажал на кнопку, свет оказался слишком слабым, будто что-то поглощало его энергию. Желтоватый луч дрожал в его дрожащей руке, когда он шагнул в коридор.

Воздух был густым, тяжелым, словно дом дышал вокруг него. Стук становился громче с каждым шагом, явно доносясь из комнаты Лоры. Дверь была приоткрыта – он точно помнил, что закрыл ее на ночь.

Когда он толкнул дверь, та скрипнула неестественно громко, будто предупреждая кого-то внутри. Луч фонаря выхватил из темноты кошмарную сцену:

Лора стояла на кровати, босые ноги в пыли, будто она ползала по полу перед тем, как встать. Ее ночная рубашка была испачкана, волосы всклокочены, а пальцы сведены судорогой. Но страшнее всего было то, как она замерла – неестественно неподвижная, словно марионетка на невидимых нитях.

На стене над изголовьем кровати зияла свежая надпись, будто выцарапанная чем-то острым:

«ПОКОРМИ НАС»

Буквы были неровными, с кровавыми подтеками по краям, словно тот, кто их оставил, рвал ногти в процессе. Штукатурка вокруг надписи покрылась паутиной трещин, расходящихся во все стороны.

Но самое ужасное ждало его, когда луч фонаря наконец упал на лицо дочери.

Ее глаза…

Они были совершенно черными. Не просто расширенными зрачками – вся глазница превратилась в бездонную пустоту. Ни белка, ни радужки – только глянцевая чернота, отражающая свет фонаря странными бликами, будто под поверхностью что-то шевелилось.

Лора? – его голос сорвался на шепот.

В ответ губы девочки растянулись в улыбке, слишком широкой для детского лица. Из приоткрытого рта показался пар – теплый, живой, контрастирующий с ледяным воздухом комнаты.

Мы голодны, – произнесла Лора, но голос был слишком низким, слишком грубым, будто десятки других голосов говорили через нее.

В этот момент тени в углах комнаты зашевелились, принимая удлиненные формы. Пол под ногами Дэвида провалился на мгновение, будто дом вздохнул. А из трещин в стене показались бледные пальцы, царапающие штукатурку.

Лора (не Лора) медленно подняла руку, указывая на отца. Ее пальцы вытянулись, искривились, превращаясь во что-то похожее на когти.

Покорми нас, – повторил хор голосов, и в этот момент все куклы в комнате одновременно повернули головы в сторону Дэвида.

Лора проснулась как ни в чем не бывало.

Она щурилась от солнечного света, пробивавшегося сквозь занавески, зевала и потягивалась, как обычный ребенок после крепкого сна. Когда Дэвид осторожно спросил ее о прошлой ночи, она лишь удивленно нахмурилась.

– Какой ночи, папа? – Ее глаза были ясными, голубые зрачки нормального размера. Ничего не осталось от той черной пустоты.

Она действительно не помнила ничего.

Дэвид хотел было вздохнуть с облегчением, когда София позвала его с кухни. Ее голос звучал странно – не испуганно, а… опустошенно.

Холодильник был полон.

Полки прогибались под тяжестью мяса – свежего, сочного, с розоватым оттенком. Оно лежало аккуратными кусками, но без какой-либо упаковки, будто кто-то нарезал его прямо здесь, на кухне.

– Это… – София провела рукой по лицу. – Что это?

Дэвид подошел ближе. Запах ударил в нос – не резкий, не отталкивающий, а свежий, аппетитный, что было самым страшным.

Он протянул руку, но не стал прикасаться.

– Мы не покупали этого, – прошептал он.

На дверце холодильника, выведенное чем-то липким и темным, красовалось слово:

«СПАСИБО»

Буквы блестели, будто еще не высохли.

Последний абзац главы

Дэвид стоял перед трещиной в стене – той самой, что появилась вчера.

Она стала шире.

Теперь в нее можно было протиснуть палец, если бы у него хватило смелости.

И если приглядеться…

В глубине, за слоем штукатурки и пыли, что-то шевелилось.

Не просто тени.

Не игра света.

Десятки маленьких пальцев, тонких, с длинными ногтями, скреблись изнутри, царапая стену, будто пытаясь прорваться наружу.

Иногда они замирали, словто прислушиваясь.

Иногда стучали в ответ.

А однажды…

Однажды Дэвид поклялся, что один из них помахал ему.

Как будто знакомясь.

Как будто предупреждая.

Скоро они выберутся.

Дэвид стоял перед трещиной, не в силах отвести взгляд. Его дыхание стало поверхностным, а пальцы непроизвольно впились в дверной косяк, оставляя в древесине полумесяцы от ногтей. То, что он сначала принял за игру теней, теперь двигалось с ужасающей отчетливостью – крошечные пальчики с обгрызенными ногтями методично царапали внутреннюю поверхность стены. Один особенно длинный, желтоватый ноготь зацепился за край трещины, оставив на обоях кровавую полосу, которая медленно стекала вниз, образуя причудливый узор.

"Па-а-а-а…"

Шёпот донёсся из глубины дома, обволакивая его со всех сторон. Это был не детский голосок, а что-то другое – скрипучее, дребезжащее, словно звук старых половиц, скрепленных ржавыми гвоздями. Дэвид резко обернулся, и в конце коридора мелькнула тень – слишком высокая для человека, с неестественно вытянутой шеей и плечами, застывшими в странном, угловатом положении.

Он бросился в спальню, где София наконец проснулась от его топота. Её глаза были широко раскрыты, пальцы впились в одеяло так сильно, что ткань начала рваться.

– Ты слышал? – её голос дрожал. – Кто-то ходит по дому. Не просто ходит… – она замолчала, прислушиваясь. – Кажется, он заглядывает в каждую комнату.

Дэвид хотел ответить, когда раздался новый звук – скрип открывающейся двери. Лорина комната.

Они застали дочь стоящей посреди комнаты в лунном свете, который теперь казался неестественно ярким, почти фосфоресцирующим. Девочка что-то держала в руках – старую куклу, которой раньше не было в её коллекции. Фарфоровое лицо игрушки было покрыто паутиной трещин, словно её неоднократно роняли, а из-под кружевной юбки торчали пряди настоящих волос – темных, спутанных, будто их вырвали с корнем.

– Мама, папа, – Лора повернулась к ним. Её глаза снова были черными, без единого проблеска белого. – Это Эмили. Она хочет показать мне подвал.

София ахнула – кукла медленно повернула голову с мягким хрустом и улыбнулась. Губы разошлись, обнажая ряд крошечных острых зубов, слишком белых, слишком совершенных для игрушки.

В этот момент где-то внизу грохнула дверь, и дом словно вздохнул – стены расширились с тихим скрипом, потолок прогнулся, осыпая их пылью. Из трещины в стене брызнула струя тёмной жидкости, пахнущей медью и гнилью, оставляя на обоях пятно, напоминающее раскрытую ладонь.

"ИДИ…ИДИ…ИДИ…"

Голосов было много – они доносились со всех сторон, из каждого угла, из-под пола, сливаясь в жуткий хор. Дэвид схватил Лору на руки, но девочка вырвалась с нечеловеческой силой, её пальцы оставили на его запястьях синяки в форме полумесяцев.

– Не надо бояться, папа. Они просто хотят поиграть, – её голос звучал неестественно взросло.

На её руке появилась новая царапина – точь-в-точь как трещины на лице куклы. Капли крови упали на пол и… исчезли, впитавшись в дерево, как в губку.

Внезапно погас свет. В абсолютной темноте зазвенели колокольчики, смешавшись с детским смехом – слишком высоким, слишком радостным, чтобы быть настоящим. Кто-то маленький и быстрый пробежал мимо, задев Дэвида холодными, влажными пальцами, оставив на его руке след, похожий на ожог.

Когда свет вернулся, кукла исчезла. Но на полу остался след – цепочка крошечных кровавых отпечатков, ведущих к двери. Они были слишком маленькими для человеческой ноги, но слишком правильными, чтобы быть следами животного.

"ПОСМОТРИ НА МЕНЯ"

Новая надпись появилась на зеркале, будто её вывели изнутри, пальцами, скользящими по обратной стороне стекла. Но Дэвид уже знал – смотреть нельзя. Потому что тогда ОНИ поймут, что их видят.

И тогда игра закончится.

Дэвид проснулся с головной болью, которая раскалывала череп на части. Во рту стоял металлический привкус – как будто он всю ночь сосал монеты. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь грязные окна, казался неестественно ярким, почти ядовито-желтым, отбрасывая на стены резкие тени, которые двигались чуть быстрее, чем должны были.

Он потянулся к тумбочке за стаканом воды, и его рука замерла в воздухе.

На запястье красовался синяк в форме детской ладони – маленькой, с тонкими пальцами и неестественно длинными ногтями. Кожа вокруг была ледяной на ощупь, будто кто-то держал его всю ночь.

Софии не было в комнате.

Спускаясь по лестнице, Дэвид услышал голоса из библиотеки. Дверь была приоткрыта, и сквозь щель он увидел Софию, стоявшую перед книжным шкафом. Она что-то горячо обсуждала с…

Пустым креслом.

– Я понимаю, – шептала София, её голос дрожал, – но она же всего лишь ребенок.

В ответ раздался скрипучий смешок, словно кто-то провел ногтем по стеклу.

Дэвид толкнул дверь, и разговор оборвался. София обернулась, её глаза были красными от слез, а губы дрожали.

– Ты с кем разговаривала? – спросил он, чувствуя, как по спине ползет холод.

– С… – София посмотрела на пустое кресло, затем провела рукой по лицу, оставляя на щеке красные полосы от ногтей. – Я не помню.

В этот момент Лора закричала наверху.

Крик был пронзительным, животным, полным ужаса. Они бросились в детскую и застали девочку перед шкафом с игрушками. Лора дрожала, её пальцы впились в край шкафа так сильно, что из-под ногтей сочилась кровь.

На полу лежала кукла Аннабель – её фарфоровая голова была разбита вдребезги, а из шеи торчал ржавый гвоздь, будто кто-то приколотил её к полу.

– Она сказала, что я должна открыть дверь, – всхлипывала Лора, показывая на шкаф. – Но я испугалась.

Дэвид подошел к шкафу. Внутри было пусто, но когда он постучал по задней стенке, раздался глухой звук – там было пустое пространство.

Сердце бешено колотилось, когда он отодвинул шкаф.

В стене зиял проход, скрытый за обоями.

Запах ударил в нос – плесень, гниль и что-то сладковатое, как разлагающиеся цветы. Темный коридор вел вниз, вглубь дома, в ту часть, которой не было на планах.

– Нет! – София схватила его за руку, её пальцы были ледяными. – Мы должны уехать. Сейчас же.

Но было уже поздно.

На стене над кроватью Лоры проступили кровавые буквы:

"ПОЗДНО. ОНА УЖЕ ВНУТРИ"

Из темного прохода донесся шепот – множество детских голосов напевали странную считалочку:

"Раз-два, мёртвая вдова,

Три-четыре, заперты двери,

Пять-шесть, мы тебя съедим…"

Дэвид схватил фонарик и шагнул в проход.

Стены были покрыты надписями – именами, датами, мольбами о помощи.

"Джонатан Блэквуд, 1872"

"Не пускайте их в подвал"

"Они в стенах"

Последняя надпись, еще свежая, гласила:

"ЛОРА БЛЭКВУД 1893"

Он обернулся – София стояла в дверях, держа Лору за руку.

Но что-то было не так…

Тень за его женой была слишком высокой, с неестественно длинными руками, обнимающими его дочь.

Фонарик погас.

В темноте что-то хрустнуло, и теплые брызги попали Дэвиду в лицо.

Когда свет вернулся, он был один в маленькой комнатке с алтарем.

На полках стояли банки с мутной жидкостью – в одной плавал детский глаз, в другой – крошечная рука. На алтаре лежали куклы – все сломанные, все с отсутствующими глазами.

Посреди комнаты лежал дневник.

На раскрытой странице было всего три слова, написанных дрожащей рукой:

"ОНИ ВСЕГДА ВРУТ"

А за его спиной дверь медленно закрылась.

Щелчок замка прозвучал как приговор.

Дэвид выбежал из тайной комнаты, спотыкаясь о собственные ноги. Его сердце колотилось так сильно, что боль отдавала в висках, а в ушах стоял оглушительный звон. Во рту ощущался металлический привкус крови – он прикусил язык, когда фонарик внезапно погас, оставив его в полной темноте.

Библиотека была пуста. Ни Софии, ни Лоры – лишь пыльные лучи света, пробивавшиеся сквозь занавески, освещали клубы поднявшейся пыли.

– Софи?! Лора?! – Его голос разнесся по дому, но в ответ повисла гнетущая тишина, будто стены поглотили каждый звук.

На полу у двери лежала кукла Аннабель. Но теперь это была не просто игрушка с оторванной головой – кто-то разорвал ее пополам с такой силой, что набивка высыпалась наружу. Среди клочков ткани и синтепона виднелись пряди настоящих волос – спутанных, грязных, будто их вырвали с корнем.

Дэвид, преодолевая отвращение, поднял куклу дрожащими руками. В тот же миг он почувствовал, как что-то шевелится внутри разорванного тельца.

Он разжал пальцы.

Из разорванного тела выполз жук.

Черный, блестящий, с неестественно длинными лапками, которые цеплялись за его кожу.

За ним – второй.

Третий.

Они сыпались из куклы, как из перевернутого мешка, их хитиновые панцири щелкали, издавая звуки, удивительно похожие на тихий смех.

Дэвид с криком отшвырнул куклу.

Она ударилась о стену – и дом застонал.

Глухой, протяжный звук пронесся по всем комнатам, будто где-то в глубине фундамента что-то огромное и древнее наконец проснулось.

Дэвид обежал весь дом, распахивая двери одну за другой. Его дыхание стало прерывистым, а ладони покрылись липким потом. Каждая комната была пуста – ни звука, ни признаков жизни, только тяжелый запах плесени и чего-то сладковато-гнилого, что становилось сильнее с каждым шагом.

Софии нигде не было.

В гостиной Лора сидела перед выключенным телевизором, уставившись в черный экран. Ее руки лежали на коленях, пальцы неподвижные, будто застывшие. Отражение в темном стекле было размытым, но Дэвиду показалось, что у него – слишком много глаз.

– Где мама? – Дэвид схватил дочь за плечи, ощущая, как кости под его пальцами кажутся слишком хрупкими.

Лора медленно повернула голову. Движение было плавным, неестественным, как у куклы на шарнирах.

– Она ушла с ними, – голос девочки звучал глухо, будто доносился из-под земли.

– С кем?! – Дэвид встряхнул ее, и в этот момент заметил – кожа Лоры была холодной, как мрамор.

– С теми, кто живет в стенах.

Лора улыбнулась.

Ее зубы – те самые, что он помнил ровными и детскими – теперь стали острее. Клыки удлинились, а края резцов зазубрились, будто их подточили. В уголках губ выступила алая пена.

За ее спиной, в зеркале над камином, что-то шевельнулось.

Дэвид зашатался в ванную, его ноги подкашивались от усталости. Ледяная вода из крана брызгала ему в лицо, но не могла смыть липкий ужас, въевшийся в кожу. Когда он поднял голову, вода стекала с его подбородка каплями, похожими на слезы.

Но отражение в зеркале оставалось сухим.

Оно не повторяло его движений.

Застывшее подобие Дэвида стояло неподвижно, его глаза – слишком широко раскрытые – пристально изучали настоящего. Уголки губ медленно поползли вверх, образуя улыбку, которая никогда не появлялась на лице настоящего Дэвида.

"Ты проголодался?"

Голос звучал как его собственный, но с посторонними нотами – шелестом сухих листьев, скрипом старых половиц. В нем слышалось что-то древнее, чужеродное.

Дэвид сжал кулаки. "Где Софи?!" Его собственный голос сорвался на крик. Он ударил по зеркалу, и стекло треснуло паутиной расходящихся линий.

Отражение не дрогнуло. Его улыбка стала шире, обнажая зубы – слишком белые, слишком острые.

"Она вкусная."

По трещинам поползли алые струйки. Кровь сочилась из разломов в стекле, медленно стекая в раковину. Но когда Дэвид посмотрел на свои руки – на них не было ни царапины.

Вода в раковине начала пузыриться, окрашиваясь в розовый цвет. Из слива показались пряди волос – длинные, светлые, точно такие, как у Софи.

Отражение наклонилось вперед, его губы почти касались треснутого стекла.

"Ты следующий."

Дэвид стоял на кухне, машинально расставляя тарелки на столе. Его руки двигались сами по себе, будто кто-то другой управлял его телом. Он не помнил, когда решил приготовить ужин, не помнил, как достал продукты из холодильника. В голове стоял густой туман, сквозь который пробивались лишь обрывки мыслей.

Перед ним стояла тарелка с мясом.

Оно было идеально нарезано – ровные ломтики, сочные, с легким розоватым оттенком по краям. Сок медленно стекал на белый фарфор, образуя маленькие лужицы. Запах был аппетитным, слишком аппетитным, вызывая слюну, хотя где-то в глубине сознания Дэвида шевелилось отвращение.

Он поднес вилку ко рту.

– Папа, не ешь это.

Голос Лоры прозвучал резко, вырывая его из странного транса. Дэвид опустил вилку и поднял голову.

Дочь стояла в дверях, бледная, но ее глаза снова были нормальными – голубыми, ясными, без следов той черноты, что заполняла их раньше.

– Это мама, – прошептала Лора.

Дэвид медленно посмотрел на тарелку.

Мясо шевелилось.

Тонкие волокна мышц сокращались, как у только что убитого животного. Кровь пульсировала в прожилках, а жир медленно стекал, будто тая. Но самое страшное – на одном из кусочков он разглядел родинку.

Такую же, как у Софии на плече.

Ночью Дэвид лежал без сна, прикованный к кровати невидимыми цепями страха. Воздух в комнате был густым и тяжелым, словно дом решил заполнить собой каждую молекулу кислорода.

Стены дышали.

Они расширялись и сжимались с едва уловимым ритмом, обои шелестели, как старая пергаментная бумага. Из каждой трещины, из каждого щелочного шва доносился шёпот – десятки, сотни голосов, сливающихся в один навязчивый рефрен:

– Покорми нас… покорми нас…

Голоса звучали по-разному – детские, старческие, мужские и женские, но все они повторяли одно и то же. Дэвид зажмурился, вдавливая ладони в уши, но шепот только усиливался, проникая прямо в череп.

Он закрыл глаза —

– и увидел Софию.

Она была внутри стены, зажатая между слоями штукатурки, как насекомое в янтаре. Её лицо, искажённое ужасом, было прижато к внутренней стороне обоев, отчего черты казались расплющенными, неестественными. Рот открывался в беззвучном крике, а пальцы, с ободранными до мяса ногтями, царапали изнанку обоев, оставляя кровавые полосы на обоях с цветочным узором.

Она была ещё жива.

Её глаза метались, полные паники и мольбы, а губы складывались в одно слово:

«Помоги»

Дэвид вскочил с кровати, его тело дрожало, как в лихорадке.

Он должен был выбрать.

Спасти жену.

Или дочь.

Но дом уже решил за него.

На потолке, прямо над кроватью, проступили слова, будто их вывели невидимые пальцы, сочащиеся кровью:

«ОДНОГО ИЗ НИХ ТЫ ОТДАШЬ НАМ ДОБРОВОЛЬНО. ВТОРОГО МЫ ВОЗЬМЁМ САМИ.»

Лора стояла в дверях.

В её руках был нож – тот самый, что пропал с кухни накануне. Лезвие блестело в лунном свете, а на острие висела тёмная капля.

Её глаза снова были чёрными – без белка, без радужки, две бездонные дыры, в которых отражался весь ужас этого дома.

– Папа, – её голос звучал как эхо из глубокого колодца, – когда мы будем ужинать?

Дэвид стоял перед старым зеркалом в прихожей, его пальцы судорожно сжимали ржавый ключ, найденный в желудке мертвой кошки. Металл был холодным и влажным, будто только что вытащенным из болота. В мутном стекле его отражение вело себя странно – не повторяло движений, а лишь ухмылялось, обнажая ряд слишком длинных клыков, которых у настоящего Дэвида никогда не было.

"Ты знаешь, что должен сделать," – прошептало отражение, и голос звучал как скрип несмазанных петель, смешанный с его собственным тембром.

Из кухни донесся грохот падающей посуды, заставивший Дэвида вздрогнуть. Лора (если это еще можно было назвать Лорой) готовила завтрак. Запах жареного мяса, обычно такой аппетитный, теперь смешивался со сладковато-гнилостным ароматом, напоминающим испорченные консервы.

Дрожащей рукой Дэвид поднял ключ к глазам. В тусклом свете прихожей он разглядел выгравированную на нем крошечную цифру – 13. Его пальцы сами собой потянулись к стене, где под слоем обоев он нащупал едва заметную щель.

Тринадцатая комната. Та, которой не было на плане дома. Та, о которой никто не говорил.

Дом ждал.

И дверь в тринадцатую комнату вот-вот должна была открыться.

Из кухни донесся громкий стук – будто нож воткнули в разделочную доску.

А потом – тихий смех Лоры.

Слишком взрослый.

Слишком радостный.

Слишком… голодный.

Лора сидела за кухонным столом, ее тонкие пальцы с неестественной аккуратностью раскладывали розовые ломтики мяса по тарелкам. Движения были слишком плавными, будто кукольными – каждый жест рассчитанным, каждое перемещение кусочка доведенным до механического совершенства.

– Папа, садись, – произнесла она, не поднимая глаз от своего занятия. Голос звучал ровно, без детских интонаций. – Мы должны поесть, пока мама не остыла.

Дэвид сглотнул, ощущая, как в горле застревает горячий ком. Его взгляд упал на кулон Софии, лежащий рядом с солонкой. Крышка была приоткрыта, и внутри, вместо фотографии, лежала свежая прядь светлых волос – таких же, как у его жены.

– Лора… – его голос сорвался на хрип. – Что ты сделала?

Девочка медленно подняла глаза. На мгновение в них мелькнуло что-то узнаваемое – детский страх, растерянность, будто она сама не понимала, что происходит. Затем зрачки резко расширились, поглощая радужную оболочку, пока оба глаза не превратились в черные бездонные пустоты.

– Я только то, что ты из меня сделал, папа, – ответила она, и ее губы растянулись в улыбке, слишком широкой для детского лица. – Ты ведь всегда хотел идеальную дочь?

Из динамиков на кухне внезапно заиграла мелодия – та самая колыбельная, что София напевала Лоре каждую ночь. Но голос был чужим: скрипучим, растягивающим слова, будто пластинку проигрывали на неправильной скорости.

Дом наблюдал.

И ждал, когда Дэвид сделает первый шаг.

Лора аккуратно положила последний кусочек на тарелку.

– Кушай, папа, – прошептала она, и в ее черных глазах что-то мелькнуло.

В тот же момент мясо на тарелке дернулось, как живое.

А из динамиков донесся новый голос – слабый, задыхающийся.

Голос Софии.

"Не ешь…"

Ключ вошел в замочную скважину с мокрым хлюпающим звуком, будто дверь была не из дерева, а из плоти. Дверь открылась не наружу, а внутрь – в саму стену, с мягким чавкающим звуком, словно разрывая какие-то невидимые перепонки.

Темнота в комнате была не просто отсутствием света. Она казалась живой – плотной, вязкой, обволакивающей, как черный туман. Она цеплялась за кожу, проникала в легкие, оставляя на языке привкус старой крови и плесени.

Дэвид шагнул внутрь, и пол под ногами прогнулся, как упругая кожа. Каждый его шаг вызывал слабую пульсацию, будто комната дышала.

– Софи? – его голос утонул в липкой тишине, не получив даже эха в ответ.

Внезапная вспышка света ослепила его. На миг, всего на одно короткое мгновение, он увидел:

Стены, полностью покрытые фотографиями – сотни снимков, на каждом из которых были запечатлены прежние жильцы дома. Их лица искажены ужасом, а на некоторых фотографиях тени за спинами людей были длиннее, тоньше, с неестественными изгибами.

В центре комнаты стоял алтарь, сложенный из детских костей – маленькие черепа, переплетенные ребра, фаланги пальцев, скрепленные чем-то темным и липким.

На алтаре лежал знакомый силуэт – женский, с растрепанными светлыми волосами, одетый в ночную рубашку Софии.

Запах лаванды ударил в нос, перебивая смрад гниения, – тот самый дух, которым пользовалась София.

Последнее, что он успел заметить перед тем, как тьма снова поглотила комнату, – фотографию их семьи, сделанную вчера.

На ней у Лоры уже были черные глаза.

Пол под ногами продолжал шевелиться, будто под тонким слоем дерева скрывалось что-то живое.

Фотографии на стенах местами шевелились – глаза на снимках следили за Дэвидом, а губы шептали что-то неслышное.

Темнота сгущалась в углах, образуя фигуры – слишком высокие, с вытянутыми конечностями.

Воздух становился гуще, как будто комната медленно заполнялась водой.

Дом показывал ему правду.

Но правда была хуже, чем он мог представить.

Последний абзац:

Из темноты раздался шорох.

Что-то большое и гибкое проскользнуло мимо его ноги.

А затем тихий голос Софии прошептал прямо в ухо:

"Беги…"

Но бежать было некуда.

Дверь за его спиной уже закрылась.

Когда Дэвид очнулся, его голова раскалывалась от боли, а в ушах стоял высокий звон. Он лежал на полу в гостиной, его тело ломило, будто он пережил жестокое падение. Потолок над ним медленно плыл в поле зрения, его трещины образуя причудливые узоры, напоминающие паутину.

Над ним склонились две фигуры, блокируя свет.

"Папочка, ты наконец проснулся!" – голос Лоры звучал неестественно звонко, с фальшивой радостью, как у плохого актера в детском спектакле. Ее лицо было слишком близко, черты искажены преувеличенной улыбкой.

"Дорогой, мы так волновались," – произнесла София. Но это не могла быть София. Ее шея была перекручена на 180 градусов, голова неестественно запрокинута назад, а из-под ногтей сочилась черная слизь, оставляя жирные пятна на ее бледной коже.

Дом дал ему выбор.

Но выбор был иллюзией.

Потому что на стене за их спинами уже проступала новая надпись, будто ее выводила невидимая рука:

"ВЫ ВСЕ УЖЕ НАШИ"

Буквы сочились чем-то темным и густым, стекая по обоям, как слезы.

Тени в комнате сгущались, принимая формы длинных, худых фигур, окружающих их.

Окна отражали не сад снаружи, а другую версию гостиной – пустую, пыльную, с пятнами плесени на стенах.

Часы на камине шли назад, их тиканье звучало громче обычного.

Лора время от времени дергалась, будто кто-то невидимый дергал ее за ниточки.

Дом не предлагал выбора.

Он просто показывал им правду.

София (не София) протянула к нему руку.

Ее пальцы были холодными, как мрамор.

– Не бойся, – прошептала она, и ее голос звучал как эхо из глубокого колодца.

За ее спиной тени сомкнулись, образуя круг.

А на полу, там, где лежал Дэвид, проступила лужа чего-то темного.

Она медленно принимала форму – очертания тела.

Его тела.

Дэвид с трудом поднялся на ноги, ощущая, как дрожь пробегает по его телу. Его пальцы судорожно сжали рукоять ножа – он даже не понял, как оружие оказалось у него в руке. Возможно, оно материализовалось само, подчиняясь темным силам, что витали в этом проклятом месте. Перед ним стояла Лора… или то, что когда-то было Лорой. Ее губы растянулись в жуткой улыбке, обнажая ряды острых, почти хищных зубов.

– Кого ты выберешь, папа? – прошептала она, и ее голос звучал как эхо из глубин кошмара. – Маму? Или… меня?

Но Дэвид не успел ответить. В тот же миг из всех щелей в полу и стенах хлынула густая, темная кровь, заполняя комнату металлическим запахом смерти. Стены содрогнулись, а затем начали медленно сжиматься, будто гигантская плоть, переваривающая свою жертву. Деревянные панели скрипели и трещали, сливаясь воедино, как челюсти чудовища.

Выбор больше не имел значения. Дом уже принял решение за него.

Дэвид разжал пальцы, и нож с глухим стуком упал на пол. Вернее, должен был упасть – но звука не последовало. Лезвие коснулось досок, и дом будто проглотил его, словно падающий камень в черную воду.

Лора стояла перед ним неподвижно. Если это всё ещё была Лора. Ее глаза, глубокие и черные, как смола, отражали его лицо – измождённое, искажённое ужасом, с каплями крови, застывшими на щеках.

– Ты не моя дочь, – прошептал он, и слова повисли в воздухе, густом от запаха тления.

– Нет, – ответила она, и её голос изменился. Теперь в нём звучали десятки, сотни детских шепотов, сплетённых воедино. – Я всех их. И теперь я – твоя.

За её спиной что-то шевельнулось. София. Если это ещё можно было назвать Софией. Её тело изгибалось неестественно, суставы скрипели, как старые половицы под тяжестью невидимых шагов.

– Дэвид… – её голос был едва слышен, будто доносился не из комнаты, а из-под земли, из самых глубин этого проклятого места. – Он всегда был здесь. Под нами. В стенах. В воздухе. Он ждал.

Дом ответил.

Стены застонали, древесина затрещала, будто кости живого существа. Пол под ногами зашевелился, как спина огромного зверя, готовящегося к прыжку.

Дэвид ворвался в библиотеку, едва успев перевести дух. Стены вокруг него пульсировали, словно живые – трещины расползались по штукатурке, как паутина, и из них сочилась густая чёрная жидкость. Её сладковато-гнилостный запах, напоминающий увядшие цветы, заполнял комнату, вызывая тошноту.

Он упал на колени перед массивным дубовым столом, смахнул пот со лба и схватил потрёпанный кожаный переплёт. Дневник Элиаса Блэквуда. Последние страницы, которые ещё вчера были пустыми, теперь покрывались ровными строчками.

Кровью.

Буквы выступали на пожелтевшей бумаге, будто проступая изнутри, и Дэвид с ужасом читал:

«Они сказали мне правду. Дом – не просто здание. Он – дверь. И он голоден. Сначала он берёт детей, потому что они мягче. Потом – жён, потому что они слабее. А потом… потом он берёт тебя. Но не сразу. Сначала он заставляет тебя выбрать. Потом заставляет смотреть. А потом… потом ты сам становишься частью его стен.»

Последняя фраза расплылась, как будто чернила – нет, кровь – внезапно пошли пятнами. Дэвид резко поднял голову.

Он был не один.

В кресле напротив, в тени арочного окна, сидел Элиас Блэквуд. Его тело, когда-то человеческое, теперь слилось с деревом стула – кожа покрылась прожилками, как кора, а пальцы вросли в подлокотники, будто корни. Глаза, мутные и безжизненные, смотрели сквозь Дэвида, но губы шевелились, произнося шёпот, который исходил, казалось, не от него, а от самого дома.

– Ты уже понимаешь, – прошептал Элиас, и его голос был похож на скрип старых половиц. – Ты уже знаешь, что должен сделать.

Дэвид застыл, ощущая, как ледяная волна ужаса поднимается по его позвоночнику. В дверном проеме, окутанная мерцающим полумраком, стояла Лора.

– Папа… – прозвучал её голос. Но её губы оставались неподвижными. Словно сам воздух говорил за неё – голос исходил отовсюду: из трещин в стенах, из скрипящих половиц, из самой тьмы, что сгущалась в углах комнаты.

На полу, у его ног, извивалась София. Её тело медленно разрушалось – кожа трескалась и отслаивалась, как старая краска на прогнившей двери. В разломах шевелилось что-то чёрное, живое, пульсирующее в такт дыханию дома.

– Дэвид… – её голос был едва слышен, словно доносился сквозь толщу земли. Она с трудом подняла руку, пальцы дрожали, цепляясь за пустоту. – Сожги его. Сожги всё.

И тогда дом засмеялся.

Это не был звук, который можно описать. Это был визг, плач и смех одновременно – голоса сотен детей, слившиеся в один жуткий, пронзительный хор. Он наполнял комнату, бился о стены, проникал в кости, заставляя зубы стучать в такт этому кошмару.

Дэвид перевёл взгляд с ножа на дневник, затем на Лору. Его дыхание участилось, ладони стали влажными от пота.

Выбор был простым.

Чтобы убить дом, ему нужно было убить их.

Всех.

Дэвид медленно поднял нож, ощущая, как холодная сталь сливается с его потными ладонями. Лезвие дрожало в его руке, отражая мерцающий свет, которого не должно было быть в этой поглощенной тьмой комнате.

Лора наблюдала за ним, и её губы растянулись в неестественно широкой улыбке. Улыбке, в которой было слишком много зубов.

Да, папа. Вот так, – прошептала она, но её голос звучал как эхо из десятков разных углов комнаты.

София лежала на полу, её тело теперь почти полностью покрылось черными трещинами. Из её глаз текли слезы, смешиваясь с чем-то тёмным и вязким.

Прости… – простонала она, и в этом слове была вся боль мира.

Дом замер. Давление в комнате изменилось – воздух стал густым, тяжёлым, будто само пространство сжалось в ожидании. Тишина была настолько абсолютной, что Дэвид услышал, как по его спине стекает капля пота.

Он знал, что дом ждёт. Ждёт его выбора. Его действия. Его поражения.

Последний абзац главы:

Дэвид с рыком вонзил нож в стену. Лезвие вошло в дерево с мокрым хлюпающим звуком, будто пронзило плоть.

Кровь – густая, почти чёрная – хлынула из раны, как из перерезанной артерии. Она брызнула на его лицо, тёплая и липкая, пахнущая медью и чем-то гораздо более древним.

Лора закричала – но это был не её голос. Это был вопль самого дома, сливающийся из тысяч голосов, крик, от которого задрожали стёкла в окнах, которых здесь никогда не было.

София исчезла. Одна секунда – она была там, следующая – лишь тёмное пятно на полу, медленно впитывающееся в доски.

А потом…

Стены вздохнули. Дерево зашевелилось под его ладонями, как живая плоть. Обои заволновались, словно кожа какого-то гигантского существа.

И Дэвид понял. Сердце его бешено заколотилось, а в горле встал ком.

Он не убил дом.

Он разбудил то, что спало внутри. То, что было старше этих стен. То, что ждало. То, что теперь смотрело на него из каждой тени, из каждого угла, из каждой капли крови на его руках.

Стены задышали.

Дэвид отпрянул, с силой вырывая нож из трепещущей плоти дома. Лезвие вышло с мокрым чавкающим звуком, покрытое черной слизью, которая медленно пульсировала, словно обладая собственной жизнью. Субстанция тянулась за ножом тонкими нитями, не желая отпускать свое жертвоприношение.

Лора больше не улыбалась.

Ее лицо начало распадаться прямо на его глазах. Кожа трескалась с тихим шелестящим звуком, как высохшая глина под палящим солнцем, обнажая нечто блестящее и черное, что пряталось под тонкой человеческой оболочкой. Осколки ее лица падали на пол, но не издавали ни звука, растворяясь в темных досках, как капли воды в песке.

– Па-па…

Ее голос раздвоился, раскололся на две совершенно разные сущности.

Первый – все еще детский, хрупкий, наполненный неподдельным ужасом и мольбой. Тот самый голос, который когда-то будил его по утрам, прося рассказать сказку перед сном.

Второй – скрипучий, как трущиеся друг о друга древние деревья, глубокий, словно звучащий из самой преисподней. В этом голосе слышались века тьмы, бесконечной жажды и обещание мук.

– Ты разорвал печать… – прошептали оба голоса одновременно, и в этом шепоте было что-то окончательное, как приговор судьи.

Воздух в комнате внезапно стал тяжелым, густым, словно наполненным мельчайшими частицами пепла. Дэвид почувствовал, как что-то невидимое начало медленно обвиваться вокруг его лодыжек, холодное и неумолимое, как сама смерть.

Где-то в глубине дома что-то зашевелилось. Что-то огромное. Что-то, что теперь знало, что его клетка разрушена.

Дом содрогнулся, будто от мощного удара изнутри. Обои начали слезать длинными лентами, обнажая пульсирующую мокрую плоть, скрытую под тонким слоем штукатурки и бумаги. Стены дышали, их поверхность вздымалась и опадала, как грудь спящего великана.

На потолке медленно проступали лица – десятки, сотни искаженных черт, каждое со своими широко раскрытыми глазами и беззвучно кричащими ртами. Они появлялись одно за другим, словно всплывая из глубины тёмных вод, их выражения застыли в вечном ужасе.

Дэвид, задыхаясь, узнавал некоторые из них:

Миссис Хенлоу, их бывшую соседку, её обычно добродушное лицо теперь было искажено гримасой невыразимого страха, рот растянут в беззвучном крике;

Почтальона, который всего неделю назад предупреждал их уехать, пока не поздно, его глаза были полны упрёка;

Лилиан Блэквуд, её благородные черты всё ещё сохраняли следы последнего пережитого ужаса.

И среди этого моря страдающих ликов… София. Её лицо было спокойнее других, но в глазах читалась бездонная печаль. Губы медленно шевелились, формируя одно-единственное слово:

"Беги."

Дэвид оглянулся, ища выход, но было уже поздно. Двери бесследно слились со стенами, став частью этой живой, дышащей плоти. Окна исчезли, оставив после себя лишь влажные пятна на обоях. Дом закрылся, став совершенной ловушкой, и теперь в его стенах было больше жизни, чем во всех его обитателях, вместе взятых.

Пол под ногами стал мягким и податливым, словнул желая поглотить его. Воздух наполнился тяжёлым, сладковатым запахом разложения, смешанным с чем-то металлическим – запахом крови и страха. Где-то в глубине дома что-то заурчало, довольное тем, что игра наконец-то подходит к своему завершению.

Дэвид рухнул на колени, его пальцы судорожно листали пожелтевшие страницы дневника. Каждый переворот страницы сопровождался липким звуком – бумага пропиталась чем-то тёмным и влажным. Последние страницы медленно заполнялись густой кровью, которая выступала из самой бумаги, складываясь в роковые слова:

"Они обманули меня. Дом не просто живой. Он – тюрьма. И мы – его стражи.

Каждые тридцать три года он требует нового хранителя.

Того, кто будет кормить его.

Того, кто будет удерживать дверь закрытой.Я думал, что смогу сбежать, отдав Лилиан.

Но теперь я понимаю.

Я и есть дверь."

Буквы расплывались, как будто их писали только что, а чернила ещё не успели высохнуть. Каждая строчка пульсировала, словно живая, и Дэвиду казалось, что он слышит слабый стук – ровный, методичный, как биение сердца.

Когда он поднял глаза, перед ним стояла Лора. Вернее, то, что когда-то было Лорой. Её тело раскрылось неестественным образом, как ужасный цветок, лепестки которого состояли из лоскутов кожи и мышечной ткани. Внутри зияла пустота – чёрная, бездонная, нарушающая все законы пространства.

И в этой пустоте…

Что-то шевелилось.

Не просто двигалось – это что-то извивалось, пульсировало, принимая на мгновение знакомые очертания, чтобы в следующий момент превратиться в нечто неописуемое. Оно будто пробовало разные формы, ища ту, которая вызовет у Дэвида наибольший ужас. Из глубины пустоты доносилось шуршание – словно тысячи страниц одновременно перелистывались невидимыми пальцами.

Воздух вокруг стал густым и тяжёлым, наполненным запахом старой крови и заплесневелой бумаги. Дэвид почувствовал, как что-то тёплое и липкое стекает по его вискам – он даже не сразу понял, что это его собственная кровь, сочащаяся из внезапно появившихся ран.

Лора (если это ещё можно было назвать Лорой) протянула к нему руку. Её пальцы удлинялись, кости хрустели, суставы выворачивались под неестественными углами.

Папа… – прошептали её губы, но голос принадлежал кому-то другому. Чему-то другому. Чему-то, что смотрело на него из этой чёрной пустоты, где когда-то было сердце его дочери.

Ты должен занять его место, – произнесла Лора голосом, в котором звучала многовековая усталость. Этот хриплый шёпот никак не мог принадлежать ребёнку – в нём слышались скрип старых деревьев и шелест пожелтевших страниц.

Дом вокруг них преображался на глазах. Книжные полки впивались в стены, как вязнущие в болоте ноги. Диван расползался, превращаясь в слизистую массу, которая медленно стекала по обоям. Пол под ногами пульсировал волнами, напоминая гигантский язык какого-то невообразимого существа.

"Как?" – хрипло спросил Дэвид, так сильно сжимая рукоять ножа, что костяшки пальцев побелели.

Лора (но это уже давно не была Лора) протянула к нему руку. Её пальцы с треском удлинились, кожа лопнула, обнажив тёмные древесные волокна, которые извивались, как живые корни.

"Отдай то, что любишь больше всего".

Взгляд Дэвида упал на выпавшую из дневника фотографию. На пожелтевшем снимке была запечатлена настоящая Лора – рыжая, веснушчатая, застывшая в момент беззаботного смеха. В её глазах светилась жизнь, а не та пустота, что смотрела на него сейчас.

И тогда он понял.

Она никогда не приезжала в этот проклятый дом. Всё это время он защищал лишь воспоминание, призрак, созданный домом, чтобы заманить его в ловушку.

Последний абзац главы:

Нож с глухим стуком упал на пол, который тут же поглотил его, как каплю воды в пустыне. Дэвид выпрямился во весь рост.

Забери меня – прошептал он.

Лора (совсем не Лора) улыбнулась – её рот растянулся неестественно широко, обнажая ряды острых, как иглы, зубов.

В тот же миг кожа Дэвида вспыхнула нестерпимым жаром. Стены сомкнулись вокруг него, как голодные щупальца, впиваясь в плоть. Где-то далеко, в мире за пределами этого кошмара, настоящая Лора внезапно проснулась в слезах.

Она провела ладонью по мокрым щекам, не понимая, почему ей снился тот старый заброшенный дом на холме. И как все дети, быстро забывающие свои сны, она никогда не вспомнит этот странный сон.

А в доме, который теперь обрёл нового хранителя, на стене медпенно проступал свежий портрет – измученное лицо Дэвида, навеки застывшее в немом крике.

Кожа Дэвида трескалась, как старый пергамент под палящим солнцем. Каждая трещина раскрывалась с тихим шелестящим звуком, обнажая не плоть и кровь, а нечто темное и вязкое, что медленно сочилось наружу. Он стоял в том, что когда-то было гостиной, но теперь пространство вокруг него превратилось в живую, дышащую плоть – стены смыкались все ближе, поглощая его тело, как чернила впитываются в промокательную бумагу.

Его пальцы теряли форму, сливаясь с деревянными панелями. Ногти превращались в сучки, кожа темнела, покрываясь древесным рисунком. Волосы вытягивались в тонкие серые нити плесени, тянущиеся к потолку, где уже формировался новый узор из черных прожилок.

Лора (или то, что притворялось Лорой) наблюдала за этим процессом, и сама ее форма начинала распадаться. Сначала ее тело разделилось на куски плоти, которые повисли в воздухе, не падая. Затем эти куски растворились в тени, став частью полумрака. И наконец, даже тени рассеялись, превратившись в ничто, оставив после себя лишь эхо голоса.

– Теперь ты дверь, – прошептал дом, используя последние остатки ее голоса, как музыкант берет последний аккорд на почти сломанной струне.

Дэвид попытался закричать, но его губы уже слились в единую массу с деревом стен. Он искал свой рот пальцами, которых больше не существовало, понимая с ужасом, что у него действительно не осталось ни рта, ни лица – только гладкая деревянная поверхность, на которой медленно проявлялись черты нового хранителя.

Где-то в глубине дома заскрипели половицы, будто пробудилось что-то древнее. Воздух наполнился запахом старой бумаги и заплесневелого дерева. Последнее, что видел Дэвид (если это еще можно было назвать зрением) – как стены окончательно сомкнулись вокруг него, оставив лишь слабый отпечаток человеческого лица на деревянной панели – вечную печать нового хранителя.

Его сознание растягивалось, как паутина, заполняя каждый угол проклятого дома. Границы личности растворялись, и теперь он был везде и нигде одновременно:

Он чувствовал, как по его новым, деревянным нервам медленно ползет паук. Каждое движение восьми лапок отзывалось эхом во всем его существе, будто кто-то водил смычком по его нервным окончаниям.

Он слышал, как в подвале что-то скребется. Что-то большое, древнее и голодное. И теперь это была его обязанность – удерживать это нечто, не давать ему выбраться наружу. Вязкая тьма подвала пульсировала в такт этим звукам.

Он видел сквозь стены. Далеко-далеко, в солнечном городском кафе, настоящая Лора завтракала с тетей. Она смеялась, поправляя рыжие волосы, даже не подозревая, какую цену заплатил за ее жизнь отец, которого она считала погибшим в автокатастрофе.

А потом пришли воспоминания.

Не его.

Чужие.

Элиас Блэквуд. Его отец. Его дед. И десятки других, чьи имена стерло время. Все они кричали внутри стен, их голоса сливались в один непрекращающийся вопль ужаса. Они все еще кричали. И теперь он слышал их так же ясно, как биение собственного сердца – вернее, того, что когда-то было сердцем.

Стены дома впитывали эти крики, как губка, сохраняя их на века. Иногда, в особенно тихие ночи, новые жильцы дома слышали этот хор и думали, что это скрип старых балок. Они ошибались. Это кричали хранители. И теперь он стал одним из них – вечным стражем у двери, которую никогда не следует открывать.

Дом внезапно вздрогнул, будто от неожиданного удара. Деревянные балки скрипнули тревожно, а по стенам пробежала мелкая дрожь, словно от озноба. Что-то пошло не так – ритуал нарушился, древний порядок был поколеблен.

Дэвид должен был исчезнуть – раствориться в стенах, стать очередным безмолвным, покорным стражем, каким были все его предшественники. Но он… сопротивлялся. Его человеческая часть, та, что помнила Лорин смех и тепло солнечных дней, отчаянно цеплялась за существование, отказываясь уходить в небытие.

В подвале что-то зашевелилось. Тьма там стала гуще, беспокойнее. Где-то в глубине дома с грохотом захлопнулась дверь – не от сквозняка, а будто кто-то огромный резко дернул ее. Они почуяли слабину в древних заклятьях, учуяли редчайшую возможность. То, что спало веками, начало просыпаться, и первое, что оно ощутило – это слабое место в своей тюрьме.

По стенам поползли новые трещины, из которых сочилась не черная слизь, как прежде, а что-то ярко-красное, почти алое. Дэвид, вернее то, что от него осталось, чувствовал, как по его деревянным венам теперь течет не древесный сок, а теплая, живая кровь. Дом впервые за долгие годы испытывал боль. И где-то в этой боли таилась надежда.

На кухне раздался металлический скрежет – кран повернулся сам собой, будто невидимая рука осторожно открыла вентиль. Сначала из него брызнули отдельные капли, затем хлынул непрерывный поток черной, маслянистой воды. Она с шумом заполнила раковину, перелилась через край, растеклась по полу липкими щупальцами…

И начала менять форму.

Сначала из темной массы выделились длинные пальцы, сцепленные в молитве. Затем проступили ладони с голубыми венами. Вода продолжала подниматься, принимая очертания женской фигуры. Наконец, из черной пучины возникло лицо Софии – бледное, полупрозрачное, но неоспоримо ее.

Ее глаза были пусты, как окна заброшенного дома, но губы шевелились, произнося беззвучные слова: "Ты должен был отдать ее."

Дэвид (вернее, то, во что он превратился) почувствовал странный импульс. Доски, ставшие его кожей, затрещали, когда он попытался сдвинуть их, чтобы дотронуться до призрачной фигуры. Но вместо желанного контакта произошло нечто ужасное – под его неосторожным движением с грохотом распахнулась дверь в подвал.

Тьма в проеме зашевелилась. Что-то огромное и древнее пошевелилось внизу, почуяв внезапно открывшийся путь. Из черноты донесся звук, похожий на скрежет когтей по бетону, и воздух наполнился запахом сырой земли и гниющей плоти. Дверь медленно начала закрываться, но было уже поздно – пробуждение началось.

На заросшем плющом крыльце церкви Святой Троицы утром нашли потрёпанный кожаный дневник. Он лежал аккуратно, будто кто-то специально положил его на самое видное место. На последней странице, поверх выцветших старых записей, чьей-то дрожащей рукой были выведены свежие чернильные строки:

"Он не справился.

Приготовьтесь.

Они идут."

Чернила ещё не до конца высохли и блестели на утреннем солнце, словно слезы.

А в тридцати милях от города, где пыльная дорога терялась среди высохших полей, старый грузовик с потускневшей краской резко свернул на заросшую тропу. В кабине, прижавшись к окну, сидела рыжеволосая девочка. Её глаза были широко раскрыты, когда сквозь деревья показались остроконечные крыши Блэквуд-холла.

Дом ждал.

Парадная дверь, веками остававшаяся наглухо закрытой, теперь была приоткрыта ровно настолько, чтобы внутрь мог пройти ребёнок. Из щели струился бледный свет, хотя в доме уже много лет не было электричества. Где-то в глубине, за этой дверью, что-то зашевелилось, почуяв свежий, молодой страх.

Новый владелец антикварного магазина "Старинные редкости" с любопытством разбирал коробки с книгами, доставшимися ему вместе с помещением. Пыль поднималась столбами в лучах послеобеденного солнца, когда его пальцы наткнулись на что-то необычное – потрепанный кожаный переплет с вытертыми золотыми буквами.

– Какая прелесть, – пробормотал он, сдувая пыль со страниц и осторожно перелистывая пожелтевшие листы. Дневник казался старинным, но записи в нем выглядели странно современными.

Его пальцы замерли, когда он добрался до последнего разворота. Посреди выцветших чернил появилась свежая, липкая капля крови. Она медленно растекалась по бумаге, образуя причудливые узоры.

В этот момент за его спиной, в самом темном углу магазина, где даже дневной свет не мог пробиться сквозь слои пыли на витринах, что-то шевельнулось. Что-то слишком высокое для человеческого роста, слишком худое для живого существа. В полумраке едва угадывались очертания фигуры с глазами, черными как бездонные колодцы.

Раз-два, мертвая вдова… – запел тонкий детский голосок, звучащий одновременно и прямо у уха, и из самого дальнего угла помещения.

Дневник выскользнул из дрожащих пальцев, с глухим стуком упав на пол и раскрывшись на определенной странице. На пожелтевшей бумаге четко виднелся адрес, написанный аккуратным почерком: "Блэквуд-холл. Ждет новых жильцов." Последние слова будто пульсировали, призывая, заманивая.

А в углу темная фигура сделала шаг вперед, и пыльные солнечные лучи на мгновение осветили слишком длинные пальцы, уже тянущиеся к новому хозяину дневника…

«Возвращение музея к жизни»

Когда куратор музея Майкл Стрэндж переступил порог главного зала, тяжёлый воздух встретил его затхлым запахом сырости и вековой пыли. Здание, некогда наполненное голосами посетителей и восхищёнными взглядами, уже десять лет стояло в забвении. Последние посетители покинули его давно, и лишь мраморные стены хранили эхо былого величия. Но теперь музей готовился к новому рождению – грядущая выставка должна была вернуть ему утраченную славу.

Среди отобранных экспонатов особо выделялась одна находка – древняя статуя, обнаруженная в глубине труднодоступных пещер где-то на западе Америки. Чёрный камень, из которого она была высечена, казался неестественно тёмным, почти поглощающим свет. Игра теней создавала жутковатую иллюзию: стоило отвести взгляд, и возникало ощущение, будто фигура шевельнётся.

С ней была связана странная легенда. Местные жители, чьи предки столетиями избегали тех пещер, шептались, что статуя по ночам оживает.

Майкл, человек рациональный, привык относиться к подобным историям скептически. Легенды, по его мнению, были всего лишь вымыслом, приукрашивающим сухие факты. Но что-то в этом изваянии беспокоило его на подсознательном уровне. Глубоко посаженные глаза, вырезанные с пугающей точностью, словно следили за каждым его шагом. "Просто игра света и тени", – мысленно убеждал он себя, отводя взгляд.

Первый день выставки прошёл без особого ажиотажа. Посетителей было немного: несколько любопытствующих горожан, пара журналистов и пожилой историк с седой бородой, чьё внимание сразу привлекла таинственная статуя.

– Что это за существо? – спросил он, пристально разглядывая тёмную фигуру.

– Честно говоря, мы и сами не знаем, – признался Майкл. – Её обнаружили в одной из пещер, и, судя по предварительным оценкам, возраст превышает тысячу лет. Никаких записей, никаких упоминаний в исторических источниках…

– Зловещая штука, – пробормотал историк, невольно отступая назад. – Кажется, она… наблюдает.

Майкл хотел возразить, но промолчал. В глубине души он чувствовал то же самое.

День завершился без происшествий. Однако, когда куратор остался один, запирая двери музея, его охватило странное ощущение – будто в зале кто-то есть. Он резко обернулся, сердце на мгновение замерло… Но вокруг никого. Лишь статуя, окутанная полумраком, стояла на своём постаменте.

"Воображение", – вздохнул он, гася свет.

Но если бы он задержался ещё на минуту, то заметил бы, как в темноте что-то блеснуло в глубине каменных глаз…

На следующее утро музей открылся как обычно, но с самого начала день выдался тревожным. Один из охранников, Томас, не вышел на смену. Его напарник, Джейкоб, выглядел бледным и взволнованным.

– Он не пришёл, – сообщил он Майклу, понизив голос. – И прошлой ночью… я слышал странные звуки. Будто кто-то ходил по главному залу. Но когда я проверил – никого не было.

Майкл нахмурился. Возможно, Томас просто ушёл, не предупредив, но что-то в рассказе Джейкоба заставило его кожу покрыться мурашками.

– Может, ему стало плохо, и он уехал в больницу? – предположил он, стараясь сохранять спокойствие.

– Тогда почему он не ответил на звонки? – Джейкоб нервно провёл рукой по лицу. – Я звонил ему всю ночь.

Вызванная полиция не нашла следов взлома или насилия. Однако камеры наблюдения, которые должны были зафиксировать любое движение, оказались бесполезны – на записях были лишь хаотичные помехи и смазанные тени, будто что-то мешало работе техники.

Тем временем посетители начали жаловаться на странные происшествия. Одна женщина, осматривавшая выставку днём, в ужасе выбежала из зала, утверждая, что видела, как статуя повернула голову в её сторону.

– Она взглянула на меня! – дрожала она, хватая Майкла за руку. – Я не сумасшедшая, я видела!

Другой посетитель, мужчина средних лет, рассказал, что прошлой ночью ему приснился кошмар: он стоял перед чёрной статуей, а та шептала ему что-то на непонятном языке, от которого кровь стыла в жилах.

– Я проснулся в холодном поту, – признался он. – И до сих пор не могу избавиться от этого голоса в голове…

Майкл понимал, что дальше игнорировать происходящее нельзя. Он решил остаться в музее на ночь, чтобы лично убедиться, что все эти истории – не более чем плод воображения людей, впечатлённых мрачной атмосферой выставки.

Но чем дольше он смотрел на статую при тусклом свете ночных ламп, тем сильнее ощущал её присутствие. Не просто как безжизненный камень, а как нечто, наблюдающее за ним. Вдруг ему показалось, что каменные губы статуи дрогнули – едва заметная тень скользнула по её лицу, словно она собиралась заговорить.

И в тот же миг свет погас.

Тьма накрыла зал, густая и абсолютная. Майкл замер, услышав в тишине шаги – медленные, тяжёлые, приближающиеся к нему из глубины коридора…

Майкл замер, чувствуя, как сердце колотится в груди с такой силой, что кажется, вот-вот вырвется наружу.

Темнота в музее была абсолютной – густой, почти осязаемой, словно само здание превратилось в живую сущность, втягивающую в себя свет и звуки. В этой звенящей тишине раздался шорох. Лёгкий, едва различимый, но неоспоримо реальный.

– Джейкоб? – позвал Майкл, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Ответа не последовало.

Но в глубине зала что-то заскрипело – старый паркет под чьим-то невидимым шагом.

Майкл сделал медленный шаг вперёд, вглядываясь в непроглядную тьму. Внезапно за окном сверкнула молния, и на мгновение зал озарился призрачным светом.

Он увидел её.

Статуя.

Она стояла на своём месте, но… что-то изменилось. Раньше её пустые глаза смотрели прямо перед собой, а теперь голова была слегка повёрнута, словно она внимательно наблюдала за ним.

Майкл резко отпрянул, ударившись спиной о стену.

– Этого не может быть…

Внезапно за его спиной раздался голос – низкий, шёпотом, но отчётливый:

– Тебе не стоило оставаться здесь.

Майкл крутанулся на месте. Позади никого не было – только бесконечная тьма.

Голос прозвучал снова, теперь ближе, и Майклу показалось, что слова возникают прямо у него в голове, обходя уши:

– Уходи. Пока не поздно.

Он сжал кулаки, чувствуя, как пальцы впиваются в ладони. "Это галлюцинация. Надо взять себя в руки!"

Сделав шаг назад, он почувствовал, как что-то мягкое коснулось его ноги.

Майкл вскрикнул и отпрыгнул, но было уже поздно – в тусклом свете, пробивающемся из окна, он разглядел распластанное на полу тело.

Джейкоб.

Охранник лежал без движения, глаза широко раскрыты, рот приоткрыт в беззвучном крике. Но самое страшное – он дышал.

Майкл рухнул на колени, нащупал пульс на шее – слабый, неровный, но он был.

– Джейкоб! Что с тобой?!

В ответ – только тихий стон.

И тогда голос раздался снова.

Но на этот раз он шёл из статуи.

Майкл застыл на месте, будто врос в пол. Голос, прозвучавший из темноты, был низким, шипящим, словно доносился сквозь толщу веков – древний и полный нечеловеческой мудрости.

– Ты пробудил меня…

Ледяная дрожь пробежала по спине. Он медленно поднял голову и встретился взглядом с пустыми глазницами статуи. Но теперь они больше не казались просто высеченными из камня – в их глубине мерцало что-то… осознающее.

Рядом Джейкоб слабо застонал, прерывая жуткий момент. Майкл резко перевёл взгляд на охранника, схватив его за плечо.

– Джейкоб! Ты меня слышишь? Что с тобой произошло?

Веки охранника медленно дрогнули, губы едва заметно шевельнулись, выдавливая из себя шёпот:

– Она… видит… нас…

Майкл сглотнул ком в горле.

– Кто «она»? О чём ты говоришь?

Джейкоб снова попытался заговорить, но из его горла вырвался лишь хриплый, болезненный звук, будто что-то сдавило ему дыхательное горло.

Внезапно с щелчком загорелся свет, залив зал резким искусственным сиянием. Всё выглядело совершенно нормально: статуя стояла на своём постаменте в прежней позе, музейные экспонаты располагались на своих местах.

Но Майкл знал – ничего нормального здесь не было и в помине.

Дрожащими руками он достал телефон и вызвал скорую. Пока медики увозили Джейкоба, Майкл остался ждать полицию, нервно прохаживаясь у входа.

Когда офицеры прибыли, он подробно изложил им всё, что произошло. Полицейские переглянулись – в их взглядах читалось явное недоверие.

– Мы проверили записи с камер наблюдения, – сказал старший из них, показывая на планшет. – Здесь видно, как вы просто стояли перед статуей в темноте. Почти десять минут. Без движения.

– Но это невозможно! – Майкл сжал виски пальцами. – Я слышал голос! Я нашёл Джейкоба прямо здесь!

– Мистер Стрэндж, – второй офицер перебил его, – Джейкоба нашли в противоположном крыле здания. Без сознания, но в стабильном состоянии.

Лоб Майкла покрылся испариной.

– Нет… Он был здесь. Я видел его своими глазами… Я трогал его…

Полицейские обменялись красноречивыми взглядами.

– Может, вам стоит взять выходной? – осторожно предложил один из них. – Стресс, переутомление…

Майкл молча кивнул, понимая, что дальше спорить бесполезно. Но в глубине души он знал – это не были галлюцинации.

Что-то страшное происходило в этом музее.

И когда он в последний раз бросил взгляд на статую перед уходом, ему показалось, что уголки её каменных губ дрогнули в едва уловимой улыбке.

Она знала, что он понял.

И это было самое ужасное.

Майкл не ушёл домой, несмотря на настойчивые рекомендации полиции. Какое-то глубинное чутьё, сильнее страха и рациональных доводов, удерживало его в музее. Статуя не отпускала его мысли, будто протягивая невидимые нити, которые он не в силах был разорвать.

Всё происходящее не поддавалось логике: голос, звучавший из пустоты, исчезновение и странное состояние Джейкоба, камеры наблюдения, которые словно кто-то специально вывел из строя… Майкл заварил себе крепкий чёрный кофе, надеясь, что кофеин прояснит сознание, и снова направился в выставочный зал.

Статуя стояла на своём месте, как и прежде, но теперь Майкл ощущал её присутствие физически – воздух вокруг неё казался плотнее, тяжелее, будто наполненным статическим электричеством. Каждый шаг в её сторону давался с усилием, словно он шёл против сильного ветра.

Собрав волю в кулак, он подошёл вплотную и вгляделся в застывшие черты каменного лица. Вдруг резкая боль пронзила ладонь, заставив его вздрогнуть.

– Что…

Он разжал пальцы и замер. В центре ладони чётко проступило тёмное пятно, напоминающее древний сакральный символ – переплетение линий, образующих странный, гипнотизирующий узор. Оно не было нарисовано на коже – скорее, казалось, проступило изнутри, слегка пульсируя в такт его учащённому сердцебиению.

Голову внезапно накрыла волна головокружения. Перед глазами поплыли видения:

Толпа в звериных шкурах и деревянных масках… Гулкие удары барабанов… Огромный костёр, в свете которого мелькают силуэты… И она – статуя, окружённая поклоняющимися, впитывающая в себя что-то тёмное, нездешнее…

Майкл пошатнулся, едва успев схватиться за постамент, чтобы не упасть.

– Что ты со мной делаешь? – прошептал он, сжимая помеченную ладонь в кулак.

Тишина в зале была абсолютной.

Но он уже понимал – процесс запущен. То, что началось сейчас, было лишь первым шагом. И конца этому не предвиделось.

Он посмотрел на статую в последний раз перед тем, как выйти из зала, и на мгновение ему показалось, что её каменные губы дрогнули в намёке на улыбку.

Метка на его ладони слабо заныла, будто отвечая на этот беззвучный диалог.

Ледяная вода не принесла облегчения. Майкл стоял перед зеркалом в музейном туалете, наблюдая, как капли стекают по его бледному лицу. Символ на ладони продолжал ныть, пульсируя в такт ускоряющемуся сердцебиению. Казалось, чёрные линии проникают всё глубже под кожу, впитываясь в плоть.

Он вернулся в кабинет и с силой опустился в кресло перед ноутбуком. Экран осветил его осунувшееся лицо синеватым светом.

"Должны же быть хоть какие-то сведения…" – прошептал он, лихорадочно набирая запросы в поисковой строке.

Базы данных музея молчали. Обычные поисковые системы выдавали лишь отрывочные сведения. Но когда он ввёл комбинацию "запретный артефакт + древние ритуалы", на экране появилась оцифрованная газетная вырезка 1927 года.

Его пальцы замерли над клавиатурой.

Статья рассказывала о группе археологов, исследовавших руины храма забытого племени в горах Юты. Среди находок упоминалась "каменная фигура нечеловеческого облика, вызывающая у местных суеверный ужас". Дальше шёл список странных происшествий:

Профессор Эдвардс, руководитель экспедиции, найден мёртвым в своём лагере – причина смерти так и не установлена

Двое рабочих сошли с ума, утверждая, что статуя шепчет им по ночам

Местные проводники отказались приближаться к находке, называя её "пожирателем душ"

Но самое пугающее ждало Майкла внизу страницы. Чёрно-белая фотография показывала ту самую статую, окружённую испуганными людьми в экспедиционной одежде. А на переднем плане – чётко видимый ритуальный символ, начертанный на каменном алтаре.

Точь-в-точь как на его ладони.

Майкл резко оттолкнулся от стола, будто получил удар током. Его дыхание стало прерывистым, в ушах зазвенело.

В этот момент он почувствовал это – невидимый взгляд, проникающий сквозь стены. Статуя наблюдала. Она ждала.

И теперь он понимал – выбрали именно его. Не Джейкоба, не случайных посетителей. Его.

Метка на ладони вдруг вспыхнула жгучей болью, словно подтверждая эту догадку. Где-то в глубине музея послышался тихий, металлический скрежет – будто камень терся о камень.

Майкл медленно поднял глаза к двери. Он знал, что должен идти туда.

И знал, что у него больше нет выбора.

Майкл резко откинулся в кресле, словно получил удар в грудь. Холодный пот струился по его спине, а символ на ладони пульсировал с новой силой, будто раскалённая проволока впивалась в плоть. Каждая линия узора теперь отчётливо выделялась, проникая всё глубже под кожу.

Его взгляд снова прилип к экрану. Последний абзац статьи, напечатанный мелким шрифтом, заставил сердце бешено колотиться:

"Согласно местным преданиям, статуя выбирает себе хранителя. Избранный должен оберегать её и заботиться о ней… пока его собственная сущность не сольётся с древним камнем, пополнив её силу."

– Чистейшая чушь… – прошептал Майкл, но его голос предательски дрожал.

В этот момент из глубины музея донёсся глухой удар – будто что-то массивное упало на каменный пол.

Он вскочил, опрокидывая кресло. Сердце бешено стучало, почти заглушая звук… шагов. Чьи-то медленные, размеренные шаги раздавались в главном зале.

Майкл схватил тяжёлый металлический фонарь со стола и, преодолевая дрожь в коленях, двинулся навстречу звуку. Луч света выхватывал из темноты экспонаты, которые вдруг казались чужими и враждебными: ритуальные маски с пустыми глазницами, жертвенные ножи, древние сосуды с загадочными символами…

И тогда он увидел ЕГО.

У подножия статуи стояла фигура в длинном тёмном одеянии. Высокий, неестественно худой силуэт казался почти бесплотным. Лицо скрывалось в глубине капюшона, но Майкл чувствовал на себе пристальный взгляд.

– Кто вы? – сорвалось с его губ, голос звучал чужим и надтреснутым.

Незнакомец медленно поднял руку, и Майкл увидел – на бледной ладони светился тот же символ, что и у него, только более тёмный, почти чёрный.

– Ты теперь один из нас, – прозвучал голос, идущий будто из глубины веков. Он вибрировал в воздухе, наполняя помещение странным эхом.

Майкл инстинктивно отступил, но ноги вдруг стали ватными. Темнота сгущалась перед глазами, в ушах стоял нарастающий звон…

И тогда он увидел самое страшное.

Статуя ПОДВИГАЛАСЬ.

Каменные пальцы медленно разжались, словно пробуждаясь от векового сна. Голова поворачивалась с едва слышным скрежетом. И в глубине глазниц вспыхнул тусклый зелёный свет…

Майкл замер на месте, словно врос в пол. Каждая мышца его тела будто онемела, скованная невидимыми оковами. Он не мог пошевелиться, не мог издать ни звука – только наблюдать за происходящим с нарастающим ужасом.

Фигура в капюшоне сделала шаг вперед, и ткань соскользнула, открыв лицо… если это можно было назвать лицом.

Перед ним стояло существо, которое когда-то могло быть человеком. Теперь его черты напоминали грубо высеченную каменную маску – серую, покрытую мелкими трещинами. Глазницы представляли собой два бездонных провала, в которых пульсировала тьма. Но самое ужасное – на шее существа отчетливо виднелся тот же символ, что и на ладони Майкла, только теперь он светился тусклым багровым светом.

– Ты был избран, – повторило существо, и его голос эхом разнесся в голове Майкла, будто звучал не снаружи, а из самых глубин его сознания. – Не сопротивляйся. Скоро ты обретешь вечность в камне.

Майкл, превозмогая парализующий страх, попытался сделать шаг назад. Но ноги не слушались – они будто приросли к полу. Опустив взгляд, он с ужасом увидел, что кожа на его ступнях теряет цвет, приобретая серый, каменистый оттенок. Процесс медленно, но неумолимо распространялся вверх по лодыжкам.

– Нет… это невозможно… – его голос сорвался на хриплый шепот.

Существо приблизилось, и Майкл почувствовал исходящее от него леденящее дыхание – запах древней пыли и сырого камня.

– Прими свою судьбу, хранитель, – прошипело оно, наклоняясь так близко, что Майкл мог разглядеть каждую трещину на его каменном лице. – Ты уже стал частью великого замысла.

В этот момент в груди Майкла вспыхнула яростная искра сопротивления. Собрав всю волю в кулак, он с нечеловеческим усилием рванулся назад.

Раздался странный звук – будто что-то хрустнуло и разорвалось внутри него самого. И вдруг – он смог пошевелиться!

Пол под ногами содрогнулся. Позади раздался оглушительный треск – статуя двигалась, ее каменные суставы скрипели, приходя в движение после векового покоя.

Но Майкл уже бежал.

С каждым шагом он чувствовал, как каменное оцепенение отступает, сменяясь жгучей болью в ногах. Он не оглядывался, зная, что увиденное лишит его последних сил.

Где-то позади эхом разносился скрежет камня о камень – статуя оживала полностью, освобождаясь от вековых оков. А вместе с ней пробуждалось что-то еще… что-то древнее и куда более страшное.

Но сейчас важно было только одно – бежать. Бежать, пока не стало слишком поздно.

Майкл мчался сквозь лабиринт музейных залов, его сердце колотилось так сильно, что казалось, вот-вот разорвёт грудную клетку. Каждый его шаг гулко отдавался под сводами пустого здания, сливаясь с нарастающим скрежетом, который преследовал его по пятам.

Он не смел оглядываться. Не мог.

Но кожей чувствовал её приближение.

Статуя двигалась.

Пол под ногами содрогался, как живой. Витрины с древними артефактами взрывались вдребезги, осколки стекла разлетались во все стороны. Казалось, само здание превратилось в огромную ловушку – стены сжимались, картины на них искажались, а тени принимали неестественные очертания, пытаясь преградить ему путь.

Вырвавшись в главный холл, Майкл увидел спасительную входную дверь.

– Почти… – хрипло прошептал он, делая последний рывок.

Но когда его пальцы вцепились в холодную ручку, дверь не поддалась.

– Чёрт возьми! – вырвалось у него, когда после нескольких отчаянных рывков стало ясно – выход намертво заперт.

Позади раздался тяжелый, мерный шаг – камень скрипел под нечеловеческим весом.

Майкл медленно обернулся.

Она стояла в нескольких метрах от него. Статуя… но уже не совсем статуя. Её черты стали более выразительными, каменная поверхность приобрела подобие плоти, а в глубине глазниц пульсировала живая тьма.

И она улыбалась.

В этот момент ладонь Майкла вспыхнула адской болью. Он взглянул вниз – символ на коже пульсировал, как второе сердце, его линии стали глубже, чернее, будто впитывали в себя саму его жизненную силу.

Голова закружилась, в висках застучал древний ритм, напоминающий бой барабанов. В сознании всплывали обрывки незнакомых слов, шёпоты на забытом языке заполняли разум, вытесняя собственные мысли.

– Ты принадлежишь мне, – прозвучал голос, но он исходил не от каменного изваяния.

Он звучал изнутри.

Майкл закричал – крик отчаяния, ярости и ужаса – и в последнем порыве ударил кулаком по двери.

В этот момент в холле вспыхнул яркий свет, ослепив его.

– Майкл! Ты здесь?!

Этот голос… Джейкоб?

Майкл судорожно моргнул, пытаясь освободиться от наваждения. Когда зрение вернулось, он увидел – статуи нет.

Но ладонь по-прежнему пылала огнём, а на запястье уже появились первые серые пятна, медленно расползающиеся по коже.

Джейкоб стоял в дверях, его лицо было бледным, глаза полными ужаса.

– Ты тоже это видишь? – хрипло спросил Майкл, показывая на свою руку.

Ответом ему был немой кивок.

Оба понимали – это не галлюцинация.

И самое страшное ещё впереди.

Майкл стоял, опираясь о стену, его дыхание было прерывистым, а сердце продолжало бешено колотиться. Он с трудом осознавал реальность происходящего – граница между кошмаром и явью стерлась окончательно.

Джейкоб стремительно подбежал к нему, хватая за плечо. Его пальцы дрожали, а в широко раскрытых глазах читался неподдельный ужас.

Чувак, ты в порядке? – голос охранника сорвался на высокой ноте. – Ты выглядишь… будто только что видел саму смерть.

Майкл молчал. Его взгляд был прикован к собственной ладони. Тот самый символ все еще четко просматривался под кожей, его линии пульсировали слабым темным светом. Боль притупилась, но теперь он чувствовал нечто худшее – странное тепло, распространяющееся по венам, будто по ним текла не кровь, а расплавленный металл.

Нам нужно убираться отсюда, – наконец выдавил он, с трудом разжимая челюсти.

Джейкоб кивнул, но его взгляд блуждал по музейным залам, словно он видел что-то невидимое для Майкла.

Майк… – он сглотнул ком в горле. – Я… я что-то помню. Когда был без сознания. Это был не просто сон.

Майкл резко повернулся к нему, в глазах вспыхнула искра надежды.

Что именно?

Джейкоб провел дрожащей рукой по лицу, смахивая капли холодного пота.

Я стоял в огромном зале… нет, не в зале. В храме. Каменные стены, факелы… Вокруг были люди в странных одеждах, но их лица… – он замялся, – их лица были как маски. И все они смотрели на меня. А потом… – голос Джейкоба сорвался, – потом я услышал голос. Он сказал… что "хранитель уже избран".

По спине Майкла пробежали ледяные мурашки.

Это говорила статуя?

Джейкоб лишь медленно кивнул, его глаза были полны невысказанного ужаса.

Внутри Майкла все сжалось в тугой узел. Он посмотрел на свою ладонь, затем на едва заметные серые пятна, начавшие расползаться по запястью.

Нам нужно узнать всю правду об этом артефакте, – сказал он, стараясь говорить твердо. – Если это действительно проклятие… Должен же быть способ его снять.

Джейкоб посмотрел на него с выражением, в котором смешались страх и жалость.

А если… если его нельзя снять?

Майкл сжал ладонь в кулак так сильно, что ногти впились в кожу.

Тогда… – он сделал глубокий вдох, – тогда нам нужно выяснить, что будет дальше. Как быстро… это произойдет.

Он уже знал одну непреложную истину – статуя не отпустит его. Она выбрала его. И теперь, с каждым ударом сердца, проклятие проникало все глубже, превращая плоть в камень, а душу – в вечного хранителя древнего ужаса.

Где-то в глубине музея раздался тихий, едва уловимый скрежет камня о камень.

Они обменялись взглядом – понимание было полным. Бежать было бесполезно. Оставалось только одно – найти ответы, пока не стало слишком поздно.

Холодный ночной воздух обжег легкие, когда Майкл и Джейкоб вырвались из музея. Прохлада немного прояснила сознание, но тревожное чувство, будто за ними наблюдают, не исчезло. Символ на руке Майкла больше не болел, но он ощущал его как чужеродное тело – живое, пульсирующее, будто паразит, впившийся в плоть.

Нам срочно нужно больше информации, – проговорил Майкл, с силой захлопывая дверцу машины. Его пальцы оставили на стекле влажные отпечатки.

Джейкоб, чье лицо в свете приборной панели казалось мертвенно-бледным, молча кивнул и завел двигатель.

И где ты предлагаешь искать? – спросил он, сжимая руль до побеления костяшек.

Архивы музея, университетские исследования, любые упоминания о подобных артефактах, – Майкл задумался, глядя на проплывающие в темноте огни города. – И еще… В той статье говорилось, что статую нашли в храме коренного племени где-то в Юте.

Джейкоб резко повернулся к нему:

Ты что, предлагаешь ехать туда?

Если не найдем ответов здесь… – Майкл посмотрел на свою ладонь, где символ слабо пульсировал в такт сердцебиению, – то да. Придется.

Городской университет встретил их пустынными коридорами и запахом старых книг. Ночной сторож, узнав Майкла как куратора музея, пропустил их в архив без лишних вопросов.