Читать онлайн Повесть о наступившем завтра

Глава 1.

Тимофей всегда боялся оказаться один на один в кабинете со следователем. По молодости он бывал пару раз в опорном пункте милиции: один раз сходил в туалет в неположенном месте, в другой раз он гулял по улице с большой компанией несмотря на комендантский час, запрещающий находиться больше четырёх человек. Но заканчивались такие визиты без серьёзных последствий. Милиционеры снимали отпечатки и отправляли в "обезьянник", где вполне можно было выспаться, пока родители не заплатят штраф и не вызволят. Зато было что потом друзьям и пацанам постарше рассказать – плюс в уличный авторитет, считай в профите. Разве что обстановка в отделениях милиции всегда была угнетающая. Обшарпанные стены, тяжёлые двери на доводчике с пружиной, а уж ходить в модных в те времена туфлях-гробах по линолеуму было невыносимо: они скрипели, словно приговаривая "посадят, посадят, сегодня точно посадят". Тимофей боялся представить себя в этом антураже подозреваемым, сидящим напротив опытного “следака”. Боялся, но представлял, как будто глубоко в душе жаждет этого как приключений, и оттого начинал бояться ещё больше.

И вот он здесь. Спустя многие долгие годы, когда казалось уже прошли подростковые страхи и тяга к приключениям, уже обзаведясь семьёй и похоронив родителей, он сидит напротив следователя из-за уличной драки. Сидит уверенно, закинув ногу на ногу; носок кроссовка вращается и пританцовывает под мотив весёлой песни в голове; отвечая на базовые вопросы следователя, голос бодро звенит; а глаза с детским любопытством бегали от стен к потолку и обратно, не боясь показаться подозрительным. Тимофей приятно удивился отсутствию линолеума и люминесцентных ламп, они были заменены на керамическую плитку и светодиоды соответственно.

– Какие-нибудь примечательные детали на разыскиваемых заметили?

– Нет, – Тимофей уставился в пол, словно отчаянно пытался вспомнить детали, – нет, кроме тех, что я уже назвал не вспомню.

Драка случилась в детском сквере. До реконструкции, которую провели всего три-четыре года назад, это был притон на открытом воздухе. Кустарник зарос было так сильно, что непросто было найти тротуар между саженцами, но ещё сложнее было не увидеть разбросанные под ветками бутылки, презервативы и шприцы. Последние, явно, применялись не для экстренной медицинской помощи. Потом заросли выкорчевали, оставив редкие кусты вдоль заново застеленных ровным асфальтом дорог. Дети, для которых и оборудовали новый сквер, катались здесь на самокатах под тенью редких, но высоких деревьев. Фигуры сказочных героев с человеческий рост, качели, верёвочные лестницы – такую идиллию детского счастья, казалось, нельзя было опорочить. Место внушало покой, спокойствие и безопасность, пока туда не пришли двое изрядно подвыпивших молодых человека. Оба были примерно возраста Тимофея, но он, прожив здесь с самого детства, их не знал.

– Значит, – ткнул следователь указательным пальцем в стол, – Вы не запомнили, а потерпевшая запомнила. Вы – молодой мужчина в самом расцвете сил, который, к тому же, отоварил двух, с позволения сказать, мужчин – не запомнили, а она – бабушка шестидесятого года рождения – да, – следователь выдержал долгую паузу, прежде чем спросить, – У Вас есть хронические заболевания связанные с мозгом? Или злоупотребляете алкоголем? Если нет, то это странно.

– Да нет, как по мне, так все очень просто – адреналин. Что-то вроде аффекта.

– А у потерпевшей адреналин не заиграл в крови, по-вашему? – глянул исподлобья следователь, – какое-то пьяное быдло ударило бабушку по руке и разбило телефон. Готов поспорить, перепугалась она не на шутку. Вы, и вы и она в смысле, какое-то время стояли рядом с преступниками и разговаривали, прежде чем началась драка. И в этот момент Вы не разглядели золотой зуб во рту у одного и родинку над губой у другого. Так Вы хотите сказать?

– Не спалил я этого, я в глаза им смотрел, – Тимофей наиграл безразличие.

Он приметил их сразу, едва вошёл в парк и сел на скамейку. Они громко разговаривали, неуместно матерясь и передавая литровую пластиковую бутылку с пивом друг другу. Один, в вязаном свитере и джинсах, сидел на скамейке, сгорбившись и подперев руками подбородок, шмыгал и время от времени плевал перед собой на асфальт. Вид у него был измученный и болезненный, а осипший голос рвался, как картонная бумага. Второй стоял напротив, пьяными шагами уклоняясь от плевков товарища. Он почему-то усердно размахивал только правой рукой, на которой блестели золотая цепочка на запястье и большая печатка, выпирающая из пальца уродливой бородавкой. Цепи и железо похоже были его фетишем или страстью: на нем были джинсы с цепью, на ботинках болтались цепи и на шее, поверх серой водолазки, тоже была цепь. Тимофей назвал эту экзотическую парочку Бациллой и Кольчугой.

– Не спалил, – повторил следователь, кивая головой, – давай отложим официальную часть нашей беседы и поговорим просто как двое мужчин. Можем перейти на ты?

Следователь положил ручку и отодвинул её к краю стола, потом положил листок с записями в папку и отодвинул к ручке. Тимофей несколько расслабился и кивнул головой. Следователь откинулся на спинку кресла и заговорил:

– Ты ведь раньше жил по понятиям, не так ли?

– Ну да, а кто не жил.

– И то верно. Я когда ещё в милицейской школе учился, у меня были одноклассники, которые "жили с пацанами". Ох уж, времена были! Только подумай: вся ребятня считала, что быть бандитом круто! Мир сдвинулся, добро и зло в головах людей поменялись местами. Милиция, тогда ещё милиция была, плохо, а бандиты хорошо…

– Но ведь согласись, что коррупция была. Сколько ментов были на кормушке у братвы?! Без обид за "ментов", таких и мусорами назвать можно, по-моему.

– Я не спорю, согласен. Я ведь говорю – мир сдвинулся. Даже в головах у некоторых взрослых оперов, и даже генералов. Что уж говорить о подростках с их максимализмом?! Но кто большее зло: тот, кто искушает, или тот, кто искушается? Дьявол или человек? Любого можно купить или запугать, или шантажировать – главное знай слабое место. Но он ведь в первую очередь жертва, слабая жертва со слабыми местами, а потом уже преступник. Вот и ты, как по мне, обнажаешь свое слабое место, не боишься шагнуть ещё дальше и оказаться преступником?

– Я что подозреваемый теперь?! – возмутился Тимофей, – за то, что ударил двух в дрянь пьяных гопников, которые крыли матом детей и пенсионеров на детской площадке, а потом ударили бабушку?! Да вообще плевать! Готов пойти под суд, и даже если меня не оправдают, буду стоять на своём – я поступил правильно.

Дети, среди которых был и сын Тимофея, наматывали круг за кругом на самокатах, а Кольчуга стоял уже на середине дорожки, поставив свою бутылку у самых ног. В конце концов, один из детей чуть не врезался в Кольчугу: юный гонщик в последний момент увёл самокат в сторону и наехал на бутылку. Пиво разлилось по асфальту, и Кольчуга стал крыть матом детей. Один из них осмелился заметить разъяренному пацану, что тот сам встал на середине дороги, и Кольчуга, опешив от такой дерзости, направился к мальчишке. На помощь к юнцу пришла половина сквера, но состояла эта половина из женщин и стариков. Игровая площадка стала полем брани. Дети ревели и рыдали, потому что их матерей называли непонятными словами, значение которых они узнают только спустя многие годы. Старики и старушки хватались за грудь от обиды, потому что они знали такие слова, но никогда бы не подумали, что их на заключительном отрезке жизненного пути будут так называть. Тимофей оглянулся по сторонам и не увидел, кто ещё мог бы прийти на помощь. Он окрикнул сына, оставил ему ключи и телефон и, наказав сыну охранять вещи, направился к толпе.

– Ладно-ладно, успокойся уже, – улыбнулся следователь, – по этому делу ты проходишь как свидетель, а я лично считаю, что ты поступил как герой. Правда. Ты скажи мне: вот почему, по-твоему, я так усердно занимаюсь этим делом? Я вот даже трачу своё рабочее время на неформальные беседы с тобой. Дело то не то, чтобы громкое, резонансное. А дел, на первый взгляд куда более важных, у меня полным-полно.

Тимофей не смог ответить.

– Подозреваемый напал на бабушку после её угрозы вызвать полицию. Так было? Причём, как сказала она и другие свидетели, бандит был едва ли не в панике после этих слов: "Завопил", "В истерике", "Как будто бес вселился" – так они все описали его реакцию. Ему есть чего бояться, значит. Вероятно, он не просто придурок, который перепил, а рецидивист. И человек с золотым зубом, кстати, фигурирует в одном из старых затянувшихся дел. Дело о пропаже человека, между прочим. Вот ты сказал "поступил правильно" – тебе не кажется, что будет также правильно помочь поймать этих преступников? Вдруг они похищают людей? Или убивают? Спасти бабушку от хулиганов это хорошо, но предотвратить куда более серьёзные множественные преступления – вот это геройство.

– А если это не он? Не они? Значит отправить человека за решётку за один маленький проступок по пьяни?

– Да брось ты! Разбитый телефон даже на уголовное дело не тянет. Отделается штрафом и возмещением ущерба, если ни в чём большем он не замешан.

Тимофей почувствовал, как увлажнился от пота лоб. Не отводивший от него взгляд следователь встал и открыл окно, нехотя впустив прохладный ветер, накинул на себя пиджак и сел на место:

– Я ведь понимаю почему ты не решаешься. Ты всё ещё живёшь "по понятиям", – он изобразил пальцами кавычки.

– Нет, – отрезал Тимофей, – я отец и муж – это всё что мне важно.

– Да, конечно, но не совсем, – он демонстративно покачал головой из стороны в сторону, – Ты имеешь легальный заработок, вечера проводишь дома как примерный семьянин. Ты, извини меня, возможно даже позволяешь своей жене удовлетворять тебя орально и потом чмокаешь её в губы – настолько ты отвык от пацанской тематики. Но помогать "мусорам", – следователь взял паузу, прежде чем продолжить, – это все ещё для тебя "зашквар". Возможно, даже если бы тебя обокрали, ты бы не обратился в полицию, а пошёл к местным смотрящим.

– Если и так, тебе же лучше! Меньше заявлений – меньше работы и нераскрытых дел.

– Вот—вот! – весело засмеялся следователь, – именно так работает психология! Куда проще игнорировать наступившее завтра, чем признать ошибки прошлого. Почему ты выбрал жить с пацанами и решать все вопросы с помощью кулаков, монтировок и толпы за спиной? Потому что тебе нужна была защита, а милиция не могла тебе её дать. Возможно, ты прав. Возможно. И вот повзрослев, ты сомневаешься в правильности своего выбора, но убеждаешь себя в правоте, потому что признать собственную ошибку – значит подписаться в том, что ты дурак. А признаться в этом нужно иметь большую смелость. И даже теперь, когда очевидно, что мир исправился, что с организованной преступностью покончено или почти покончено, ты продолжаешь убеждать себя что менты козлы.

– Интересная теория, но к чему всё это? Я чем могу помочь? У тебя есть показания кучи свидетелей, мои показания ничего нового не дадут.

– Ты их знаешь? Они ведь плюс-минус твоего возраста, а ты всю жизнь живёшь в этом районе.

– Первый раз видел, – Тимофей поймал подозрительный взгляд следователя и чуть ли не выкрикнул, – да честно! Были бы знакомые, разве дошло бы до драки? Поговорили бы по-дружески и исчерпали бы конфликт.

– Думаешь? Как знать, – загадочно произнёс следователь, потом, помолчав, продолжил, – ты, вот что… Запиши мой номер телефона: если они на тебя выйдут – позвони.

– Без проблем, давай.

– Не заливай. Без проблем… Ты не собираешься звонить на самом деле, или по крайней мере очень сильно сомневаешься в правильности. Но мой тебе совет: позвони не раздумывая. Это будет правильно, в первую очередь для тебя и твоей семьи.

– Почему ты думаешь, что они выйдут на меня?

– Потому что им может понадобиться человек, владеющий информацией об этом деле. А ты, пока ты уверен, что ты принадлежишь их миру, что ты один из них, идеальный лох для них.

Тимофей вышел из здания, стоял в дверях, оглядывался назад и никак не мог отделаться от страха преследования. Заслышав глухие стуки туфель на каменных ступенях, он вздрагивал, как если бы был преступником. Ощущение было мерзким, и ещё больше омерзения придавало осознание собственной невиновности. Все героическое в нём затмило чувство вины: можно было сделать больше. По натуре своей он был добрым человеком, отзывчивым. Он из тех, кто поможет поднять коляску с ребёнком по лестнице и даже перевести бабушку через оживленную дорогу. От блаженства его отличало только здоровое ранжирование приоритетов: сначала помочь своим, близким, а потом уже всему остальному миру. Проблема только в том, что в его благородном сердце, в самой его середине и основании, находилось место не только для жены, сына и близких друзей, но и для всех пацанов. Годы шли, взгляды на жизнь менялись, и, казалось, уже мудрость видит сияние или хотя бы яркий отблеск истины, но с этой порочной связью расстаться также тяжело, как с потёртой, изношенной и изломанной детской игрушкой. Признайся он себе, что все эти пацаны плохие люди, ему пришлось бы признаться и в том, что всё его отрочество было овеяно мраком и злом. Поистине чёрная ностальгия или, своего рода, стокгольмский синдром.

Тимофей забылся и похлопал карманы брюк в поисках сигарет, хотя не курил уже полгода. Переборов желания стрельнуть сигарету у стоявшего рядом полицейского, он зашагал прочь от отделения полиции. Ему нужно было проветриться, и он пошел на набережную. День стоял пасмурный, с реки дул прохладный ветер. По аккуратно сложенной брусчатке катали коляски мамы, на детской площадке играли дети. У смотровой площадки бурно спорили подростки. Коротко стриженный юноша залез на перила, а испуганные девочки рядом кричали и умоляли его спуститься. Юноша, глядя на них, только смеялся громким заливистым смехом, показывая, что ему не страшно. Тимофей ухмыльнулся, вспомнив как в их возрасте гулял здесь в первый раз с девочкой. Тогда это была чужая территория вдали от дома, где у него не было поддержки: если бы местные головорезы решили затеять разборки, помощи Тимофей не дождался бы. Тем не менее ему показалось очень романтичным свидание на набережной, и он решил рискнуть, затерявшись, как ему казалось, среди остальных влюбленных парочек. Только придя на свидание он понял, что здесь проводили время исключительно алкоголики и наркоманы. По разбитому бетону с местами торчащей металлической арматурой, обходя разбитые осколки стекла, гулять оказалось не только не романтично, но и жутко. Он запомнил и вряд ли уже забудет, как под той частью набережной, что находится под мостом, собрались трое наркоманов. Пока двое из них собаками рычали друг на друга, третий неподвижно лежал на наклонной бетонной плите, как манекен, лишь изредка издавая громкий резкий вдох. Девушка отвернулась от увиденного и вцепилась железной хваткой в руку Тимофея, Тимофей же хотел было успокоить её, но слова застревали в горле, как если бы увидел оживающего на его глазах мертвеца. Теперь там стояли скамейки и стенды с фотографиями истории города. Разумеется, не той истории, которую помнил он.

Дорога домой была овеяна ностальгией, по мере приближения к дому воспоминаний становилось больше. Тимофей смотрел по сторонам, и его разум накладывал на реальность старые картинки из прошлого. Разноцветные дома вновь окрасились в серые бетонные цвета. Иные здания превращались в огороженный долгострой, отстроенный наполовину, на месте других зияло заросшее высокой травой поле, будто стройка никогда не задумывалась. Память работала на удивление точно и воспроизводила мельчайшие детали. Войдя во двор, он вспомнил нарисованную краской надпись на трансформаторной подстанции – "говори кратко, проси мало, уходи борзо". Девиз братвы не раз закрашивали, другие восстанавливали, потом снова закрашивали и восстанавливали. Так продолжалось какое-то время, пока надпись не исчезла окончательно.

Пройдя трансформаторную будку он увидел за ней свой подъезд, а рядом с ним ошивалась компания из трёх мужчин. Один из них стоял спиной к нему, но тем не менее был слишком хорошо знаком, чтобы не узнать – Леший. Не было на районе человека, который больше подходил бы под описание "авторитет". Раньше их компания была главной грозой улиц, а потом все его друзья обзавелись семьями и карьерой, и он остался один нести вымпел своей братвы. Взгляды Лешего на жизнь не менялись или менялись незначительно, но что ещё более примечательно: внешность его в целом тоже не менялась вплоть до одежды. Спортивный костюм и кроссовки сидели на высоком худощавом, но жилистом теле. Черные слегка завивающиеся волосы не седели на пороге сорока лет, обрамляя по-молодецки смуглую кожу. Время для него, казалось, застыло. Старые взгляды, молодая внешность – в Лешем не менялось ничего, и это идеально вписывалось в ностальгическую картинку из Тимофеевой головы и даже дополняло её.

Кроме одной детали, которая рассыпала воображение на крупицы и вернула Тимофея в реальность. Рядом с Лешим на скамейке сидел склонивший голову Бацилла и плевал на тротуар. Третий из компании был Тимофею незнаком.

– Здорова, Тимоха! – чуть ли не смеясь крикнул Леший, когда тому оставалось сделать еще несколько шагов.

Тимофей ответил на приветствие лишь подойдя, протянул руку.

– Здорова, Лёша, коль не шутишь, – превозмогая адреналин он улыбнулся, получилась нервная ухмылка, – у нас оказывается больше общих знакомых чем мы думали, да?

– Тоже заметил, да?! – рассмеялся Леший, потом показал на Бациллу, – увидел этого подбитым, спрашиваю: "что случилось?". Тот мне отвечает: "Побили нас на детской площадке". Я уже начал собираться выцеплять беспредельщиков, пацанов собрать, стрелку забить и наказать, но в последний момент спросил, типа сколько их было. "Один", – говорит. Ну я ему для симметрии втащил с другой стороны. Начал искать этого воспетого героя, чтобы эти двое мудаков могли отпеть его, а это оказался ты…

– Да уж, мир тесен, – улыбнулся Тимофей, кивая головой. Он решил не говорить лишнего, пока не услышит всё, что хочет сказать Леший.

– А то! Видишь, в чём недостаток работать с бродягами, которые не знают местности? Они ведь здесь никого не знают, им бы экскурсию провести, да некоторые достопримечательности здесь трудно встретить. Вот тебя взять, например. Слушай внимательно и запоминай! – прикрикнул Леший на Бациллу, – он здесь когда-то вес имел, его сверстники ему дорогу переходить не решались. Ему даже погоняло дать не посмели. Попробовал один… Тимоха, ты же помнишь ту историю… Как его звали, боксера этого…

– Со Славой то?

– Точно! Слава-Боксёр…

– Я удивлён, что ты знаешь!

– Я, Тимоха, всё равно что дедушка-летописец – все истории этой улицы здесь, в моей голове, – Леший сказал это без намека на шутку, голос звенел холодной сталью, потом, словно переключил радиоволну, снова продолжил прежним веселым тоном, – ты же его тогда уработал по полной, я видел его после. А ведь Боксёром его прозвали не просто так, да и старше тебя он был… Я ведь тогда начал присматриваться к тебе.

– В смысле "присматриваться"? – опешил Тимофей, – ты мне предъявить что-то хотел или…

– Или, – на этот раз железо лязгнуло со всей тяжестью, – если бы я хотел предъявить, я бы предъявил. Я мог это тогда могу и теперь. Помнишь, у тебя на даче Карета с тобой разговаривал? По моей просьбе.

Всю дорогу от следователя до дома Тимофей вспоминал мрачные картины из прошлого, к которому, однако, испытывал нежность, трепет и даже благодарность. Он не задавался вопросом: почему нечто неприглядное и постыдное вызывает в нём столько приятных чувств – но теперь ответ пришёл раньше вопроса – это было Его Время. Не просто время, когда он жил и взрослел, а время, когда он был на пике силы, важности, популярности. Его влияние было столь сильным, что даже Леший, уже тогда один из старших района, следил за ним и помнит до сих пор. Причём помнит даже то, что сам Тимофей уже забыл. Ему понадобилось несколько секунд чтобы вспомнить – кто такой Карета. Был слух, что тот уехал из города – Тимофей даже не стал проверять и уточнять информацию, настолько необязательным стал этот человек. Но сейчас вспышкой вспомнился тот вечер на даче, о котором говорит Леший. День рождение Кареты отмечали на даче родителей Тимофея. Толпа подростков, куча пластиковых бутылок пива в два с половиной литра; девочки готовят закуски. Карета, как и большая часть пацанов на вечеринке, был из команды Лешего, но тем не менее Тимоха был своим на вечеринке. Однако Тимофей держал ухо востро и не позволял себе много пить, чтобы "криво не въехать", то есть не дать повода для конфликта. Зато пока все напивались до бессознательного состояния, он, бодрый и весёлый, очаровал, а потом и провел время наедине с девочкой из параллельного класса. Карета встретил его, когда Тимофей выходил из спальни. Тогда-то и состоялся разговор, о котором сейчас упомянул Леший: Карета пытался перетянуть его в их команду. В целом в этом нет ничего необычного, такие перебежчики встречались и там и тут. Но это было не по дружеской инициативе Кареты, а по приказу старшего, а старшие редко заморачивались с молодняком.

– Надо было самому предложить, я бы может и не отказался. Я всегда относился к тебе с уважением.

– А если бы отказался? Ты же знаешь, я отказов принимать не умею. Запомню и припомню.

– Так-то да, – пожал плечами Тимофей, – твоя правда.

– Слушай, у меня к тебе дело есть. Заметь, Тимоха, на этот раз я лично к тебе обращаюсь…

"И помни, отказов я принимать не умею", – закончил Тимофей предложение за Лешего. Тимофей поднял голову и глянул в окно своей квартиры. Ему не хотелось, чтобы жена видела, с кем он разговаривает, и она не смотрела. Леший долго начинал, прежде чем перейти к сути разговора, но теперь вот оно.

– У тебя же все еще есть дача. Нужно бы дать отлежаться там человечку одному. Мне один мент шепнул, что им один следователь интересуется. И от греха подальше его бы спрятать.

– Но это ведь делает меня соучастником. А у меня жена, ребенок…

– В розыск то ещё не объявили, и не факт, что объявят. Так что ты чист как стёклышко.

– Этот человечек, это тот второй, которого я щелкнул? – взгляд Тимофея сам скользнул по Бацилле, но тот, отвернувшись, не смотрел на него.

– Он самый, – ответил Леший вопросительной интонацией.

Он хотел знать, как Тимоха пришёл к такому выводу. Сказать правду Лешему – закрыть себе дорогу к следователю, обмануть – оставить возможность поступить по закону, но ввязаться в конфликт с Лешим. "На двух стульях усидеть не получится", – Тимофей понимал, что сейчас это как никогда верно. Нужно было выбирать. Слова следователя парили в голове тополиным пухом – только протянешь руку, как они словно испугавшись отлетают прочь. Нужно было ловить аккуратно, медленно, затаив дыхание. Там ведь были ответы на его сомнения, должны были быть, он помнил это. Но что именно он говорил? Нужно было сосредоточиться, но время поджимало.

– А с чего ты решил, что речь про него? – нарушил Леший затянувшуюся паузу.

– Следователь сказал.

– Ясно, – голос Лешего упал как гильотина палача, – что ещё он сказал? А что, ещё интереснее, ты ему сказал?

Теперь времени не осталось совсем, но Тимофея вдруг озарило – выбор перед ним и не стоял. Он представил себя идущим домой с работы. Он шагал от остановки мимо магазина, где частенько собирались старожилы; мимо домов, где у подъездов сидели знакомые с детства ребята; мимо парковки, где нередко встречал одноклассников и одноклассниц, которые также, как и он, остались жить здесь. Все они будут на него смотреть: одни будут пристально глядя молчать, другие демонстративно отворачиваться, третьи начнут перешептываться между собой. Он изменник и предатель. "Не закладывать своих" – это традиция посильнее сожжения чучела, как ёлка в новый год. Он знает истину, он видит мир реальным в отличие от следователя. Он не сомневался в своих взглядах и не допускал что всё это самообман, хотя он почти никогда не ходил пешком с работы, а ездил на машине.

– Лёша, а что я мог вообще сказать следователю? Я этих двоих тогда первый раз видел и не знал, что они работают с тобой. Сам подумай. А что касается твоей просьбы… В целом я не против, разве что есть детали, которые стоит обсудить.

Леший протянул руку, тот ее пожал. Леший рассказывал, что нужно делать, Тимофей то и дело поглядывал в окно, иногда пропуская мимо ушей сказанное Лешим и затем переспрашивая. Спустя какое-то время они разошлись, условившись созвониться на следующий день. Тимофей вошёл в подъезд и стал подниматься по лестнице, надеясь, что Вера не видела их у подъезда. Он не любил ей врать, не хотел, но сам того не понимая подписался на двойную жизнь. Сердце стучало в груди перед тем, как постучаться в дверь, а в ритм его стука как на хип-хоп бит легли слова следователя: "Идеальный лох для них". Дверь квартиры отворилась, а рефрен продолжался.

Глава 2

То чувство вины, с которым Тимофей вышел из полиции, ушло с появлением Лешего. Можно было ещё поверить в убийства или похищения, творимые Бациллой и Кольчугой: они не отличались ни большим умом, ни моральными ценностями, ни принципами. Но они были в ежовых рукавицах на руке Лешего, а тот, в свою очередь, жил по правилам, то есть по понятиям. Леший мог поучаствовать в драке, избить кого-то, украсть, вымогать деньги, но убивать как серийный маньяк – это не его уровень. Это не авторитетная статья, а Леший свято чтил воровской уклад. Слова следователя для Тимофея были ошибкой или клеветой, которой коварный полицейский заставляет сотрудничать наивных дурачков.

Услугу, которую Тимофей собирался оказать, он считал даже не авантюрой, а безопасным баловством, за который в худшем случае его могут лишь пожурить. “Друг попросил приютить друга – что такого?”, – аргумент Тимофея был сформулирован и готов на крайний случай, если бы полиция начала задавать вопросы.

Тимофей активно участвовал в организации, как если бы был членом банды. Он оспаривал решения главаря, аргументировал свою позицию, и Леший вносил корректировки. Было решено исключить телефонную связь между хозяином дачи и беглецом, так как была хоть и маленькая, но вероятность того, что первого могли прослушивать. Провизию Кольчуге должен был привозить Тимофей, потому что соседи могли заподозрить неладное, увидев хозяйничавших на даче незнакомцев. Всё это были идеи самого Тимофея.

В назначенный день, когда Кольчуга должен был войти в калитку, Тимофей, уже одетый, расчесывал волосы перед зеркалом. Короткая кожаная куртка поверх рубашки и строгие мокасины с темными джинсами соответствовали легенде – он как обычно в конце последнего рабочего дня шел гулять с Сизым и другими друзьями. Ложь давалась легко. Да и вовсе не ложь это была, а так, немного актёрского мастерства, в конце концов, он же не изменял жене. Поэтому, когда она спросила есть ли новости от следователя по его делу, он проговорил заготовленную реплику:

– Моё дело маленькое, Медведица, – навести их на след, – игриво пожимал он плечами, – я это сделал. Отчитываться передо мной они не будут.

– Для кого-то может и впрямь маленькое, но для тебя, – она замолчала, слегка прикусив губу прежде чем продолжить, – ты ведь был не абы каким-то оборванцем с улицы, а… Ты это ты. Тебя боялись, уважали, ты был главарем и лидером. И, честно говоря, мне это в тебе нравилось. Не то что ты бандит и хулиган, а твоя решительность, уверенность и сила. И тебе это тоже нравилось, я знаю это. И когда ты ради меня начал изменяться, поступил учиться, устроился на работу – я готова была упасть тебе в ноги. И я была счастлива, безмерно счастлива. Потому что тот человек, которым ты был раньше, мог бросить всё, завязать только ради того, кого по-настоящему любит, всем сердцем. И я тоже любила и люблю тебя всем сердцем. Но я всегда боялась, что в глубине души ты сомневаешься и жалеешь о своём выборе. И вот теперь… Теперь я знаю, что ты целиком и полностью предан мне, живешь только ради меня и нашего Медвежонка, не оглядываясь назад. Я горжусь тобой.

Вера, которую он называл Большой медведицей, нежно поцеловала его в щеку, аккуратно, словно имела дело с хрупким предметом из исторического музея, провела пальцами по волосам, подправив их. Она взяла его за руки и прижалась лицом к его груди. Тимофей нерешительно положил руки ей на плечи, потом на талию и, в конце концов, не найдя для них места, сделал шаг назад, поцеловал в щёку и, бросив короткое “ спасибо”, змеёй скользнул в открытую дверь.

Тимофей жил на окраине города, под окнами квартиры тянулась федеральная трасса. Перейдя по недавно построенному надземному переходу на другую сторону, минуя магазины запчастей и стройматериалов с неоновыми вывесками и небольшой гаражный кооператив, через двадцать минут можно было добраться до дачи. Близился конец рабочего дня. Пузатые менеджеры в пиджаках с бейджиками на груди и ещё более пузатые покупатели с распухшими борсетками бегали туда-сюда в поту чтобы успеть купить-продать. Тимофей представил, как невидимая рука катает туда-сюда большие тяжёлые деревянные бочки, бьющиеся друг об друга с глухим стуком, и едва не засмеялся, забыв про неловкий момент с женой.

За гаражным кооперативом дорога на дачу пролегала через широкое, заросшее некошеной высокой травой поле. Ухабистая грунтовая дорога напоминала, что когда-то здесь ездили машины. Тимофей ребёнком ходил здесь с шумной компанией друзей по заброшенным дачам или ловить ящериц, потом, чуть повзрослев, они устраивали здесь пикники. Теперь же люди здесь редко появлялись, они, казалось, отдали поле вконец одичавшим собакам, сновавшим здесь как хозяева в своих владениях. Это место словно напоминало: что не идёт вперёд, то откатывается назад. Пройдя полпути по дороге, можно было различить дачные постройки. Большинство участков было заброшено: облупленная краска на домах и дощатых заборах, ржавые трубы, возвышающиеся над баней, некогда ухоженные сады напоминали заросшие джунгли.

Он вошёл в посёлок и, пройдя чуть дальше вглубь, над заборами опустевших построек увидел свой дом. Если время это враг, то этот дом был последней крепостью, продолжавшей держать оборону. Сколько бы вражеских часов и лет не осаждали этот оплот, сколько бы жизней они не унесли, территория оставалась неприступной. Словно Прошлое, как священное божество, стоило всего, что есть в настоящем. Родители при жизни вложили много сил в этот небольшой участок, а когда их не стало, Тимофей в память о них не забросил это место. Он покрасил дорогой зелёной краской дом и подкрашивал по необходимости, кусты и трава были стрижены, яблоня гордо возвышалась в центре участка. Всё было также, как и при родителях.

На улице у калитки стояла черная Лада четырнадцатой модели. Из ржавой тонированной машины с литыми дисками, скрипя дверцами, вышли Леший, Кольчуга и Бацилла. Тимофей ещё долго будет вспоминать этот момент, потому что всю троицу разом он больше никогда не увидит. Они поздоровались с Тимофеем пожав руку. Бацилла сделал это неохотно, сопя и шмыгая носом. Кольчуга был чуть более приветлив с человеком, который даёт ему убежище, – потряс руку, звеня цепью на руке. Леший поинтересовался делами, хозяин дачи ответил тем же. Леший немедля перешел к делу:

– Проведи ему экскурсию, а дальше, как сговорились: на своих выходных принесёшь еды…

– И водочки! – вмешался Кольчуга.

Леший закатил глаза, махнул на того рукой и продолжил:

– Нянчиться с ним не надо, он у нас большой мальчик уже, сам о себе позаботится. Деньги буду закидывать раз в три дня, на счёт этого не парься.

– Долго ему тут кентоваться? – рвущимся голосом спросил Бацилла.

– Недели две-три, я надеюсь. Обстанова мутная, но в конце концов все должно улечься.

– Лады, – задумчиво протянул Тимофей.

– Проблемы? – спросил Леший.

– Это ведь семейная дача. Надо голову поломать: как быть если жена сюда напросится? Август на дворе, а погода хорошая ещё и в сентябре может быть – может ведь и с ночёвкой остаться, – сказал Тимофей.

– Да не проблема, – прыснул Леший, – у пацанов палатку возьму и спальник. Есть у меня заядлые рыбаки, ловящие белочек на свежем воздухе. Вот и Кольчуга на свежем воздухе поспит. Да, Колясик, поспишь же?

Тон у Лешего был явно не просящий.

– Ну… А куда деваться…