Читать онлайн Звезда Рунета. Юмористические рассказы

© Татьяна Владимировна Окоменюк, 2025

ISBN 978-5-0065-8703-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Звуковое письмо берлинского кота Мартина

«Васька, дружище, здравствуй!

Шлет привет тебе из самого Берлина корефан твой закадычный – Мартын. Только теперь не Мартын я уже, а Мартин, как меня, по-местному, перезвали хозяева. Ты не смейся, тебя бы тут тоже в два счета перезвали. И был бы ты не Василием, а Базилем. Это в лучшем случае.

Вон попугая нашего, Петровича, новая хозяйка вообще Зефиром кличет. Правда, он на это кондитерское имя принципиально не откликается. Не то, что мои бывшие хозяева. Те не только фамилию всей семьей сменили, но даже имена свои перекрутили: дядя Миша стал Михаэлем, тетка Людка – Людией, Андрюшка – Андреасом, Варька – Барбарой. Чувствую, ты сейчас ухохатываешься. Я тоже помирал со смеху, услышав, как наша толстуха представилась кому-то по телефону: «Барби!».

Спрашиваешь, почему они бывшие? Да потому, что нас с Петровичем наглым образом продали местной немке – фрау Кунт. Если честно, то продавали исключительно Петровича. За меня и цента ломаного никто не давал. Типа, я физиономией не вышел, в хозяйстве бесполезен и жру, как паровозная топка. Тетка Людка вообще решила, что им не везет на новом месте потому, что в квартире живет черный кот. Мол, ехали они «Берлин брать», а вышло так, что тот сам их схватил за грудки.

Зудела она, зудела, и дядя Миша пообещал ей прихватить меня на рыбалку и там «потерять». Но тут в пятницу явилась за Петровичем покупательница и взяла меня в придачу к попугаю.

Нет, котов она вовсе не любит – деваться было некуда. Петрович такой концерт устроил: крыльями хлопал, клювом щелкал, орал: «Где Маррртын, изверррги?», и пришлось ей меня на поводке домой тащить.

Нет, Вась, я не заговариваюсь. Здесь котов водят только на поводках – порядок такой. Это в России мы гуляем сами по себе, а тут каждый прогуливается исключительно в сопровождении хозяина. По-другому не получается: если высунулся из подъезда, назад уже не войдешь – дверь автоматически закрывается.

Прогулки эти, Вася, – чистая пытка. Ползаешь по скверу со скоростью гусеницы. Ни побегать, ни порезвиться, ни мышь поймать. В центре процессии – фрау Кунт, в спортивных ботинках, клетчатых штанах и сигаретой во рту. Я ее за мужика принял, когда впервые увидел. У бабульки – хриплый голос и такая же прическа, как была у вашего Димона, когда тот из тюряги вернулся.

Слева от хозяйки семенит ее любимец – вислоухий пудель Штемми в дурацком вязаном костюмчике, справа – я – без костюмчика. Навстречу нам чинно шествуют другие четвероногие в прикольных одежках: комбинезонах с капюшонами, меховых жилетах, дождевиках с рюкзачками.

В последнее время в звериную моду вошли светящиеся в темноте очки без стекол, такие же ошейники и поводки, с крохотными лампочками внутри. Фрау Кунт собирается мне купить такую же иллюминацию. Представляешь, как я буду ночью выглядеть? Наш Полкан обмочился бы со страху, приняв меня за собаку Баскервилей. До утра бы лаем заходился.

Местные же псы не лают совсем. Говорят, им подрезают голосовые связки, чтобы не нарушали ночной покой бюргеров. И на меня они не бросаются. Встретив на улице, равнодушно проходят мимо.

А коты здесь ленивые, толстые, с бантами на шеях. Они мало двигаются и мышей не ловят совсем. Их немцы c самого рождения кормят «Вискасом», «Фрискасом» и «Китикэтом». х Ты спросишь: «Кто ж тогда гоняет местных грызунов?». А никто.

Одно время Берлин наводнили крысы. Ступить от них было некуда. Городские власти предложили уничтожать грызунов местным бомжам. За каждую тушку давали один евро. Думаешь, те кинулись зарабатывать? Ага! Им легче бутылки по забегаловкам собирать. Такие тут «бедняки».

Да спусти меня сейчас с поводка, я за «евро-штука» всех крыс в метро лично изведу. И мне прибыток, и «зеленым» приятно. «Зеленых», Вася, тут боятся даже городские чиновники. Стоило последним озаботиться уничтожением грызунов, эти – тут как тут с транспарантами: «Убийство крыс ногами и палками нарушает закон о защите животных!». У немцев ведь живую тварь даже ударить нельзя. Да что там ударить – из дому выгнать закон запрещает. Ты спросишь: «Как же при этом дядя Миша собирался меня «потерять?». А ему что? Он – на иждивении у государства. Социальную помощь получает. На жизнь хватает, а на наше с Петровичем содержание – уже нет. Тут же как: завел зверя – корми его специальным кормом, регулярно выгуливай, делай положенные прививки. Если захворает, вези к платному Айболиту. Короче, – сплошной порядок, «орднунг» по-ихнему.

С рыбалкой у немцев вообще – сплошная комедия. Чтобы поймать паршивого карасика размером с перочинный ножик, следует заплатить кругленькую сумму, жекольныхдшие деньги ждения. ктелидыбом всталавсего одно слово6 " сдать экзамен и получить специальный документ. Ты не поверишь, но пойманную рыбу требуется измерять линейкой, чтоб, по случайности, мелочь не прихватить. Не дотягивает миллиметр до габаритов – выбрось обратно в воду. Дотягивает – не позволяй ей мучиться: глуши дубинкой. И пока та в обмороке валяется, ножом – ей под жабры. После этого заносишь «улов» в протокол, иначе – штраф.

Такими темпами, конечно, много не натаскаешь, да и рыбка здесь мелковата. Не то, что орловские карпы: зайдешь в воду – без хвоста останешься. Да и вкус у арийской – не ахти. Я, правда, ел ее всего лишь раз – дядя Миша мелочевкой расщедрился.

А фрау Кунт мне рыбы не дает. Типа, она вредна для кошачьего здоровья. Видел бы ты, Вася, чем она меня кормит! Кошачьими консервами с противными витаминными добавками. Зашли мы с ней как-то к ее приятельнице – фрау Грубер. Та угостила меня кусочком чудной ветчины. Так Кунтиху чуть инфаркт не хватил. Орала, что кормить животных человеческой едой – преступление. Сама она – вегетарианка, трескает исключительно салаты. Из холодильника даже стащить нечего – одни травы да водоросли…

А помнишь, как мы у бабы Мани шмат сала из погреба умыкнули? Знатное было сальце! А как мы с тобой у тетки Людки сливки вылакали прямо из горшка, а попало Варьке с Андрюхой? Они нам потом за это усы отстригли, чтоб на молочку нюх отбить. Сливки те мне здесь каждую ночь снятся… Муррр…

Ты, небось, и сейчас, как сыр в масле катаешься. А я тут уже на дистрофика стал похож – две кости и стакан крови. Из-за этой германской диеты у меня шерсть склеивается и выпадает. Скоро буду лысым, как дядя Миша. А хозяйка, вместо того чтобы кормить по-человечески, купает меня в чем-то вонючем и втирает в проплешины какое-то масло. Лучше б она валерьянку втирала, которую по ночам в одно горло хлещет.

Ты не представляешь, братуха, какой мукой для меня является темное время суток. Фрау Кунт шуршит таблетками, пшикает себе в рот ингалятором, перекатывает пятками резиновый мячик с шипами – нервы так успокаивает, если кошмар приснится.

Недавно привиделось ей, что внезапно закончился корм для ее Штеммика. Вскочила она на ноги, помчалась в кладовку, убедилась, что тринадцатикилограммовый пакет «Педигри» на месте, и пошла на кухню валерьянку пить.

Я, конечно, пыток этих не вынес. Дождался, пока она уснет, прыгнул на стол и сбил пузырек на пол. Тот – вдребезги. Пока бабулька искала источник шума, я успел слизать с паркета всю лужицу.

Что тут началось! Крики, угрозы, рукоприкладство… Если бы не Петрович, истошно заоравший: «Смерррть фашистским изуверррам!», неизвестно, чем бы все и закончилось. А так хозяйка вмиг остыла и гоняться за мной перестала.

Бабка Петровича уважает, так как он – правильный иностранец. Его далекие предки жили в эвкалиптовых лесах Австралии – Корелла их фамилия. За это Кунтиха купила ему огромную клетку с колокольчиками, лесенкой и качелькой. Все время попку гладит, приговаривая: «Скоро Зефирчик по-немецки заговорит!». Тот же на ее подлизывания реагирует одинаково: «Рррусские всегда бивали прррусских!». Этому он у дяди Миши научился, когда тот собачился с теткой Людкой, кичащейся своими немецкими корнями.

Второй конфликт произошел у нас через месяц. В гости к хозяйке должен был прийти ее внук Клаус – белобрысый очкарик с розовой поросячьей физиономией. На кухне лежали приготовленные к жарке куски рыбного филе. И пока бабка смотрела сериал про клинику «Шарите», я их все оприходовал.

Пришлось Клаусу звонить в «Суши-бар», чтоб заказать какое-то суши. Я так и не понял: зачем в баре рыбу высушивают? Свеженькая-то куда лучше!

Так вот, Клаус на меня разозлился и, проходя мимо, больно пнул в бок ногой. Я в долгу не остался – наделал ему в кроссовок. За это хозяйка перестала меня брать на прогулки, и теперь я весь день сижу на подоконнике, пялясь на проходящие мимо трамваи. Веришь, всех водителей уже в лицо знаю.

А на что тут еще смотреть? Городской пейзаж скучен и однообразен – высокие дома, разрисованные рекламой бусы, суетливые прохожие. Иное дело – Орловка.

Выглянешь утром из окошка – гуси рядком ковыляют за калитку пощипать травку. Утки вразвалку шлепают к вкопанному в землю корыту с водой. Полкан цепью громыхает, воробьи в пыли барахтаются. Взгромоздившись на бочку с дождевой водой, изо всех сил надрывает глотку хромой Петя. В ожидании очередной порции помоев, около свинарника «вытанцовывает» хряк Боря. Дождавшись, погружает в них свой пятак и смачно чавкает на всю деревню. В поисках дождевых червей куры разгребают грядки с рассадой. За крольчатником заливисто лает соседский Джульбарс. На заднем дворе, в коровнике подает голос Зорька. А то и ты на заборе сидишь – меня дожидаешься, а Андрюха наш уже целится из рогатки в твой зеленый глаз. Экстрим!

Здесь же, Вася, – тоска зеленая. Даже подраться не с кем. Пудель не в счет. Мы с Петровичем зашугали его так, что это трусло теперь все время за хозяйкой бегает. Ты знаешь, я – кот незлобливый, но Штемми шибко нос задирал. Все время давал понять, что я тут – незваный гость. Оно и понятно: Кунтиха носится с ним, как с писаной торбой: моет специальным шампунем, сушит феном. Разрешает ему спать в своей кровати. Подпиливает когти, чистит уши, протирает глаза. Водит вислоухого в собачий VIP-салон, где его стригут, малюют в абрикосовый цвет, делают массаж. Днем он валяется на бархатных диванных подушках и жрет дорогой шоколад. Тот самый, который для меня вреден. А летом в гостиной специально для него устанавливается домашний фонтан, чтоб это крашеное ничтожество в любой момент могло освежиться в прохладной воде.

Не поверишь, Васяха, но у пуделя нашего не только адресник на ошейнике есть, но и специальный чип под кожей. Его туда вшили, чтоб из Космоса можно было следить за передвижениями пса, если тот потеряется.

Нас с Петровичем это все так достало, что мы решили разъяснить пудельку, кто в доме хозяин. Дождались, когда бабка свинтила к соседке, загнали его в фонтан и минут двадцать оттуда не выпускали.

Он так напугался, что Кунтихе пришлось его к зоопсихологу вести. Тот Штеммика пользовал месяца три. Вроде как, подлечил, но без хозяйки он в гостиную больше не заходит, ждет ее у входной двери. Бабка смекнула, кто напугал пуделя, и посадила меня в загончик. Выйдя на свободу, я поцарапал ее антикварную мебель, сбил с полки фарфоровые статуэтки, сделал лужу на итальянском паркете.

Фрау Кунт помчалась за сочувствием к соседке Шульцихе. Увидев мои художества, та проскрипела прокуренным голосом: «Усыпить и сделать чучело!». Прикинь, как иностранцев не любит… Пусть бы чучела делала из своих уродок – объеденных молью кошек-сфинксов. Если бы так выглядел я, то, не раздумывая, утопился бы в унитазе. Шульц же этих монстров на конкурс «кошачьей красы» готовит. Считает, что у них – «безупречные экстерьерные данные». Такой вот у немцев вкус…

А недавно, Васька, были мы с бабкой на собачьих похоронах. Фрау Грубер прощалась со своим йоркширом Кнёделем. Штемми с нами не было – хозяйка не захотела травмировать его уязвимую психику. Так вот, хоронили пса в настоящем гробике, на специальном зверином кладбище. На надгробной плите, выполненной в форме косточки, была его фотография и надпись: «Мой верный друг, я буду о тебе помнить! Повиляй мне хвостиком с небес». Ну, не дурдом?

Старушки тут вообще чокнутые. Моя, например, заявила соседке: «Если я переживу Штеммика, предавать его земле не стану – кремирую и урну с прахом установлю у себя в гостиной. Если же умру раньше него, он будет наследником всего моего имущества. Завещание уже составлено».

Прикинь, братуха, не дочке все оставляет, не свинорылому внуку, а пуделю! Да если б наша баба Маня на Полкана все отписала, ее бы прямо от нотариуса в психбольницу отвезли. А тут это – обычное дело.

А еще, Вася, немецкой живности хозяева покупают подарки: лакированную обувь, шубы, ошейники со стразами. Дни рождения отмечают им в ресторанах. Лечат в специальных клиниках. Плоховидящим котам и собакам вживляют в гляделки искусственные хрусталики…

Ох, и соскучился я тут по нормальным существам: по тебе, по Полкану, по Кысе с Баксом, по нашей Орловке! Нет уже мочи никакой сидеть в благоустроенной тюрьме, где ни по крышам побегать, ни на помойке порыться, ни рожу кому-нибудь расцарапать. На все – запрет, «фербот», по-ихнему.

Так что, не верь, Василий, если скажут тебе, что за границей сплошь сметаной намазано. Наглая это брехня! Тебя бы радовали миски из дутого стекла, коврики из овечьей шерсти и пищащие игрушечные мышки, если бы ты весь день сидел на подоконнике? Ни пожрать от пуза, ни мышь на двоих раздавить, ни с котами из теплоцентрали силами помериться…

Сбегу я отсюда. Вот потеплеет и сбегу. Тут по соседству одни в отпуск в наши края собираются, так я к нришь, в им в багажник запрыгну. Мне бы только до кордона добраться. Дядя Миша говорил, что через польскую границу слона нерастаможенного за хобот провести можно, не то, что коту прошмыгнуть. А там я и по запаху Орловку найду. Примешь меня на свой чердак?

Письмо мое, Вася, – звуковое. Тебе его слово в слово перескажет Петрович, который сидит сейчас на бархатной подушке нашего пуделя и запоминает каждое мое «мяу».

Память у него – дай бог каждому. Если б не пил, цены б ему не было. А, с другой стороны, не наклюкайся он однажды, никто бы о нем и не узнал. А так… Пригласила наша бабка к себе на именины Грубершу, Шульциху и еще двух приятельниц, таких же, как и сама – в мужской одежде, с бритыми затылками и сигаретами в фарфоровых зубах. Разлила винцо по рюмочкам и к телефону побежала поздравление Клауса выслушивать. Пока болтала, подруги ее на перекур отправились, оставив балконную дверь открытой…

Тут наш Петрович на праздничный стол и приземлился. Увидев хозяйскую рюмку, высосал вино до самого дна. Хмель ему в голову ударил, и решил он, что в Германии его никто не уважает. Ломанулся попка на железнодорожную станцию, чтобы на родину уехать. Прибыв на вокзал, решил взять в автомате билет, поскольку он – приличный иностранец. Долбил клювом по кнопкам, тыкался во все отверстия, пока не застрял в аппарате.

Пассажиры, не сумевшие обилетиться из-за Кореллы, вызвали Службу спасения, и последняя вызволила пернатого пьяницу. Вместо благодарности, тот исклевал спасателям руки. Тут, конечно, пресса набежала, телевидение приехало, пассажиры мобильниками защелкали, снимая нетрезвого попугая.

В тот день Петрович попал не только в криминальные сводки, но и во все местные газеты. Везде была его пьяная рожа со щеками цвета взбесившейся морковки.

Узнав о происшествии, Кунтиха примчалась к спасателям забирать свою загулявшую скотинку. Теперь балконную дверь она плотно закрывает. Клетку тоже. Но Петрович научился ее отпирать и, когда бабки нет дома, летает по квартире с криком: «Я – почтовый голубь!».

Он давно мечтает слетать в родные края, дабы убедиться, что «таки грамотно устроился». Завтра клетку с Петровичем хозяйка выставит на балкон, и через пару дней он будет у вас. Прими его, Вася, как положено, да ответь обстоятельно на мое письмо. Весточка с воли для меня дороже пузыря с валерьянкой.

Кланяйся от меня всем нашим: Нафику, Боцману, Зёме с Лузером и Кысе с Баксом.

С надеждой на скорую встречу, твой Мартын».

Ответное письмо орловского кота Василия

«Мартышка, братуха, здорово!

Уж и не чаял я больше о тебе услышать. Думал, забыл ты о нас давно в своих Европах. Ан нет! Прислал-таки весточку через своего Петровича. Молодец попугай – все обстоятельно мне поведал. Хорошая у него память.

Рад я до слез, что хоть кому-то из наших по-настоящему повезло. Одно печалит: никому из твоих бывших корешей привет из Германии передать не могу – нет уже среди живых ни Кыси с Баксом, ни Пикселя с Нафиком, ни Зёмы с Лузером. Из «старой гвардии» один я остался. Хоть и без левого глаза, но еще живой, что при нынешней нашей жизни даже удивительно.

Спросишь, что с нашими кошаками приключилось? Да всякое-разное. Кыся, по рассеянности, из консервной банки вылакал отраву, приготовленную для колорадского жука. Лузер погиб в неравном бою с ширяевскими котами. Нафик в выгребной яме утоп. Говорят, за ним Рекс погнался, у которого тот прямо из-под носа сахарную косточку уволок. По Баксу Кузьмич из дробовика пальнул, приняв его по пьяни за черта. Боцмана загрыз бультерьер дачников, купивших дом у Малагиных.

Те в саду пикник устроили, провоняв своими шашлыками всю улицу. Вот Боцман и не выдержал – попер на запах. И видел же: ворота кованые, запоры, как на военной базе, весь забор битым стеклом утыкан, острыми концами наружу. Да и Булька ихний, как ошалелый, по участку носится… Видел и попер. На лапы свои быстрые понадеялся да на деревья высокие. Вот тебе и экстрим… Чего-чего, а этого у нас – хоть ведром черпай.

Зёма под грузовик попал, прямо у зеленой чугунной колонки. У нас ведь лампочек, как не было, так и нет. По-прежнему, освещена лишь улица Ленина. Да и с дорогами напряг – сто верст до ближайшего асфальта.

Ты прав, Мартыша, жизнь нашенская бьет ключом, только гаечным и все по башке. Битву с колорадским жуком орловцы проиграли. Теперь даже картоха в дефиците. Свекла тоже вся зачахла. С кормами очень плохо. За скотом ухаживать некому.

Помнишь, как раньше коровушек на фермах холили? Раствором соды так бока надраивали, аж ногти с пальцев у доярок сходили. И веточки хвойные в коровнике для запаха развешивали. А сейчас буренок за навозом уже не видать. Пастух пьет, на пастбище выгоняет поздно. Отсюда и надои. Слезы, а не надои.

Тут сейчас не только крупный скот, а и гусей с утками мало кто держит. Ты не поверишь, но у нас даже лягушки исчезли. Раньше их в лужах было видимо-невидимо, а теперь после дождя ни одной не встретишь. Не дуры, видно, квакухи в смытых с полей удобрениях барахтаться.

В общем, село вымирает. Если видишь ухоженный дом, а рядом вспаханный огород – это дачники. Орловцам все – до синей трубы. Пьют горькую.

А цены у нас! Мама моя Мурка! При тебе еще терпимо было – пряники в «Сельпо» коробками покупали, рыбу мороженую – целыми пластинами, про консервы я вообще молчу. А сейчас… Даром, что на вывеске, вместо «Сельпо», «Шоп» написано. Если денег нет, кому в радость, что «Шоп» этот копчеными колбасами да заморскими йогуртами набит?

Летом, когда дачники из города приезжают, наши слегка зарабатывают. Долги раздают, закупают, что нужно, а к зиме – снова на бобах.

Молодежь давно в город перебралась. Тут же – ни работы, ни дискоклубов. Одно слово – «село без газа». Наши пытались депутата по этому вопросу напрячь – ответ один: «В захолустье трубы тянуть нерентабельно».

Так что, Мартыша, ничего в наших погребах уже давно нет. Весь харч деревенский в холодильниках умещается, а оттуда ничего не умыкнешь. Там каждый кусок под жестким контролем. Если что – убьют на месте, как в песне про попа и его собаку.

Живу я впроголодь. И, если бы консервами с витаминными добавками кормили меня, я б не только на Базиля, я б и на Хрюнделя откликался.

Питаюсь, в основном, мышами. Страдаю от этой гадости сильной изжогой. В прошлом году пожары грызунов с полей в Орловку пригнали. Так они в бабМанином погребе всю недоеденную жуком картошку дожрали и не подавились. Потом залезли в гараж Димона и объели изоляцию с электропроводки его моцика. «Иж» этот древний и слова доброго не стоил, однако ж на ходу был. Димон на нем по ночам на ток ездил зерно воровать.

Впал он, короче, в ярость и с криком: «Дармоед проклятый!» запустил в меня гаечным ключом. Как будто не знал, что за «спасибо» мышку ловят не дальше печки. Так я, братуха, левого глаза и лишился.

А тебя, значит, злят ошейники с лампочками и гонор хозяйского пуделя? Мне бы твои заботы, сидел бы я в Берлине этом и не рыпался.

Вон и Петрович твой так считает, кричит: «Оборррзел в коррягу, рррепатриант хррренов!» Он-таки прав. Ты сыт, иногда пьян и нос у тебя в табаке. Захвораешь – к Айболиту повезут. Помрешь – не у сортира зароют, а похоронят на кладбище, как белого, благородного, кота.

Да, чуть не забыл, Полкан тебе кланяется. Он уже совсем одряхлел: голос пропал, брешет шепотом, но при слове «Мартын» так хвостом заколотил, аж пыль до небес поднялась. Он, бедняга, сильно хромает. Сын Ваньки Порошкина с дружком своим чокнутым, забавы ради, булыжником в него запустили. Вот он теперь и таскает заднюю лапу.

Баба Маня тоже прихрамывает. Она все выходные на базаре стоит. Зорька для нее – основной источник дохода и главный собеседник. По дяде Мише и Андрюхе бабка сильно скучает. Недавно крутился я у скамеек, рядом с большой поленницей, где орловские старухи сплетничают, – Интернет, по-вашему – так слышал, что твои-то бывшие в августе к нам пожалуют. Вдвоем, без тетки Людки и Варьки. Последние такими немками заделались, что их арийские глазенки нашу Орловку уже в упор не видят.

Так я вот что думаю: когда берлинцы-то будут назад отъезжать, попробую им на хвост упасть – запрыгну в багажник и затаюсь до границы. Мне бы только в Еврозону пробраться, а там я любому сдамся, хоть в приют, хоть в частные руки. Спасибо тебе, Мартыша, за вовремя поданную идею. Не зря ты считался самым сообразительным котом Орловки. Глядишь, и свидимся еще с тобой «на вражеской территории».

На нашей тебе делать нечего. Пейзажа того, что так радовал твой глаз, больше нету. Осталась лишь пыльная черешня под окном да куры, роющиеся на компостной куче. Петю хромого давно зарезали, а гусей таджики-гастарбайтеры сперли. Они в Ширяево какому-то богатею дачу строили, вот и решили малость подхарчиться. Подплыли на лодке к берегу, где наши гуси паслись, набросили на них сетку, бошки им поскручивали, в плавсредство свое зашвырнули и уплыли. Хозяева в полицию заявление понесли, так их оттуда вытурили со словами: «Нужны им ваши лапчатые, как банщику латынь! Ясен пень, глупая птица камней на берегу нажралась и в речке потом утопла». Вот так и живем.

А ты говоришь, что в бока твои плешивые оливковое масло втирают вместо валерьянки… Послушал я, Мартыша, как ты там «страдаешь», и такая жаба меня задавила, аж слезы на глазах выступили.

А Петрович сидит сейчас на навозной куче и ворчит себе что-то под клюв. Ага… разобрал. Говорит, что ты в голову раненый и что у тебя в мозгах пуля застряла.

Принять его, как следует, мне не удалось, откель у бабки трудодни? Сам давно на вольном выпасе: кручусь у колхозной столовки, жду когда ведра с объедками на помойку понесут.

После того, как я хозяйское добро от мышей-то не уберег, меня с довольствия сняли совсем. Димон так прямо и сказал: «Гуляй, Вася, ешь опилки. Я – хозяин лесопилки!».

Нет на этого стервеца ваших «зеленых». У нас тут – только «синие», и Димон – один из них. Полгода от «белочки» лечился – не помогло. С утра не выпил – день пропал. Как самогонки отхлебнет, так сразу диким становится: глаза красные, фиксы вперед и монтировкой перед собой машет: «Всех порешу, животные!».

Совсем до ручки дошел: вещи из дому пропил, в том числе и мешок с просом. Теперь даже несушек кормить нечем, не то, что твоего немецкого туриста, без конца орущего: «Беспррредел!».

Пытался его в курятник на обед пристроить, так куры, в страхе за свой харч, чуть башку ему не проломили. Корова Петровичу по мордасам хвостом съездила, а козел рогом поддел, чтобы тот не выпендривался.

И поделом! Он, хоть и представитель Евросоюза, но ведет себя не дипломатично: Мефодия обозвал мутнорылой козлиной, Зорьку – убогим парнокопытным, кур – безмозглыми пернатыми, быка Буяна – колхозным геморроем, хряка Борю – навозной кучей.

Куда с ним ни пойдешь – везде блажит: «Голь перекатная! Рвань подзаборная!». Весь нервяк, Мартыша, я с ним пожег. Попугаю-то что? Проинспектировал нас и восвояси убрался, а мне здесь оставаться.

С таким трудом провел я его на колхозный ток! «Гуляй, Петрович, – говорю, – ни в чем себе не отказывай!», так, вместо «спасибо», услышал: «Дерррьмо! Отстой конкррретный!». Не я, конечно, – зерно наше. Совсем попка с катушек слетел в своих заграницах. Все время требует пророщенных семян, измельченных орехов и какого-то попа-корна. А где я их добуду?

Взял я его с собой на свадьбу к Верещагиным. Те как раз Зинку свою выпихивали за одного городского урода в золотом ошейнике. Знатный ошейник – в два хвоста шириной! И днем, и ночью светится – куда там твоему немецкому, который с лампочками. И машина у него ненашенская с номерами VOVA. Крутяк, одним словом. Верещагины вокруг Вовы этого хороводы водят.

Столы, к моей радости, они в саду накрыли. Сам знаешь, сколько у подвыпивших гостей мимо рта пролетает. Так вот, я Петровича под стол посадил поближе к молодым, а сам вперед двинул подъедать харчи, упавшие на землю. Минут десять меня не было, не больше. Вдруг слышу: попка орет на весь двор: «Хлеб – голодным! Икррру – сытым!». Я – бегом обратно, а бухой в хлам Петрович уже на жениха наезжает: «Не плюй под стол – там тоже гости!». Потом вообще на личности перешел, стал невесту оскорблять, намеки гнусные делать на ее продажность. То «где деньги, Зин?» заверещит, то «бабосы не пахнут!», а то голосом Верки Сердючки как затянет: «Значит, я из солнечной плацкарррты перейду, как минимум, в купе!».

Разразился скандал! Зинкина мать, тетка Катька, туриста нашего чуть не затоптала своими бегемотьими ногами и меня за компанию пустой бутылкой по башке огрела. Мы оттуда еле лапы унесли.

Петрович клянется, что только пробку от шампанского понюхал, которая к нему под стол закатилась. Думаю, не врет – кто бы ему наливал? Разучились вы со спиртным общаться в своих Европах. Одно слово – немцы!

А я бы выпил сейчас с горя, чтоб хоть на время забыться. Потому как не жизнь у меня, Мартыша, а сплошное издевательство над божьей тварью. Лучше бы меня сразу в сортире утопили.

Ладно, буду закругляться, а то Петрович твой уже психует, клювом щелкает. Никак дождаться не может окончания письма, чтоб лететь обратно в Дойчландию. Недовольно крутит своей башкой и верещит не по-нашему: «Шайсе! Ни видеррр!»[2]

Бывай, короче.

С надеждой на скорую встречу, навеки твой Базиль».

«Отдам жену в хорошие руки»(Мужской интернет-форум)

03. 08. 2023

Gekon

Отдам б/у жену в хорошие руки. 33—1.65-70. По образованию – историк-архивист. В Москве работала экскурсоводом. В Германии выучилась на флористку. Симпатичная. Детей нет. Характер покладистый. Контактна, как линза. Хозяйственна, как мыло. Честна, как кардиограмма. Все умеет, если захочет. Требования к преемнику: приятная внешность, не ниже метра восемьдесят, не старше сорока лет. Социальщиков, а также мэнов без водительских прав и автомобиля, прошу не беспокоиться. Пьющие, колющиеся и нюхающие, занудные и скупые, донжуаны и извращенцы тоже могут перекурить. Рассчитываю на контакт с вменяемыми интеллигентными людьми, имеющими серьезные намерения.

Павлик Морозов

+100! Женился сам – помоги товарищу.

Котофеич

А сиськи у нее какого размера?

Parteigenosse

Если она такое сокровище, че ж ты ее перефутболиваешь?

Gekon

Другую встретил, еще лучше, но уйти к ней не могу, пока жену не пристрою. Вот найду приличного человека, готового добиваться ее расположения, тогда и… Типа, у вас – своя свадьба, у нас – своя.

Дуремар

Правильно заметили мудрецы: «Если у тебя нет женщины, значит у кого-то их две».

АSPID

А какой с нее профит?

Gekon

Что, простите?

АSPID

Что делать умеет?

Gekon

Шьет, вяжет, кроссворды щелкает, как орехи. Икебаны потрясающие делает. На пианино неплохо играет…

Задрот

Была у меня одна пианистка. Неимоверная неряха. Просто клиника. Когда за инструмент садилась и ударяла по клавишам, тараканы, охреневшие от вальса Шопена, из пианино всем колхозом выскакивали и – врассыпную… Зрелище не для слабонервных, гыыыыы.

Котофеич

Повторяю вопрос: сиськи у нее какого размера?

Gekon

Третьего, а что?

Задрот

Дык стиральными досками нынче никто не интересуется. Была у меня одна барышня. Все, вроде, при ней. А когда я лифчик с нее сдернул, тот оказался доверху набит поролоном. Меня аж расколбасило – кругом одна брехня!

АSPID

Слышь, Gekon, не отвлекайся от гастрономии. Поведай, какие блюда жена готовит, ведь путь к сердцу мужчины лежит через желудок.

Дуремар

Это – путь красивой женщины. А некрасивой – через печень.

Gekon

Да она многое может… Баранину с подливкой из кинзы и мяты, оливье, утку, фаршированную рисом, грибное рагу, котлеты по-киевски. Холодец у нее потрясающий получается и заливное из трески. Не так давно у немцев научилась спаржу готовить с горчично-апельсиновым соусом.

Задрот

Была у меня лет десять назад одна кулинарка. Три года, между прочим, на повара училась, а когда я к ней на день рождения пришел, она на праздничный стол поставила такое хрючево, которое не стали бы жрать даже гиены.

Очаровашка

Задрот, выпий йаду! Задалбал уже фсех сваими мимуарами.

Ne_tudy i ne_sjudy

+100. Модеры, забаньте Задрота, вечна засирающего форум сфаими дибильными каментами.

Свистоплясов

Камрады, не «кормите» тролля. Полный игнор, и он сам сделает выпуль. Кстати, Gekon, где ваша супруга сейчас?

Gekon

У подружки, в соседнем подъезде. Будьте спокойны: она не в курсе происходящего.

АSPID

Давайте вернемся к кулинарным изыскам…

Очаровашка

Афигеть, абжора! Тибе лиж бы жало набить. Ана умеит делать тока амлет из аднаво ийца. Точька.

Котофеич

Омлет… Лучше б она умела делать минет…

Gekon

Беспредел! Модераторы, куда вы смотрите?

Gospod’ Bog

Юзера Задрота отправляю в бан на неделю.

Очаровашка

Так вирнемся же к нашым баранам. Што вы, Gekon, падразумиваиете пад словам «интеллигентный»?

Ne_tudy_i ne_sjudy

Ясна што! Хочит, шоб иво «зять» был из Дефолтовска или Поребрик-сити.

Gekon

Откуда, простите?

Провинциал

Из Москвы или Питера.

Gekon

Прежде всего, господа, интеллигент должен быть грамотным и не делать на письме чудовищных ошибок.

Ne_tudy_i ne_sjudy

Капец! Я весь валяюсь.

АSPID

Гыыыыыыыыыыыы…

Очаровашка

Ёооооой, как все запущено!

Провинциал

А они у нас недоразвитые, умишком скорбные. Ничего не читают. Хрестоматию по литературе еще в пятом классе скурили.

Кракозябра

Але, школота! Харэ прикалываться над Лоликом. Тем более, что он все равно не врубается в наш специалитет.

Parteigenosse

Кто еще над кем прикалывается! Клык даю, что топик Gekonа – откровенный стеб.

Дам_в_чайник

Тебе не интересно? Перекури! Лично мне жена нужна, а то сижу один, аки тать в нощи. Никаких острых ощущений.

Задраловсенасвете

У кого нехватка адреналина, чешите в Испанию и прыгайте там с моста с привязанной к ноге резинкой! Все лучше, чем обсуждать незнакомую женщину за ее спиной. А вам, Gekon, я вообще удивляюсь. Пристраивать жену «в хорошие руки», как какую-нибудь морскую свинку – запредел. А еще москвич…

Провинциал

Между нами, провинциалами, ну шо нам до той Москвы…

Дуремар

Анекдот в тему. Если девушка из Москвы, от вас потребуется предъявить красный Феррари, сводить ее в японский ресторан, сказать пару слов о поэзии – и она ваша. Если девушка из Питера, от вас потребуется предъявить красный Феррари, сводить ее в японский ресторан, сказать, что все москвички дуры – и она ваша. Если девушка из Воронежа, – она ваша. Если девушка из Нижневартовска, от вас потребуется выпить литр водки с ее папой, пережить назавтра свадьбу на 800 человек, и у вас будет красный Феррари, фабрика по производству суши в Сочи и девушки из Москвы, Питера и Воронежа.

Gospod’ Bog

Ахтунг, юзеры! Прекращаем флеймить!!!

Дуремар

Яволь, Боженька!

Котофеич

Дико извиняюсь за нескромный вопрос: «Gekon, вы сексом с женой занимаетесь?»

Gekon

Последние полгода супружеский долг отдаю деньгами.

Дам_в_чайник

Бедная женщина…

Gekon

Я не двужильный. На двух баб здоровья уже не хватает. Понимаю, что виноват. Потому и ищу жене нового партнера.

Кракозябра

Брось мне в личку ее фотки.

Gekon

В Ваше личико?

Кракозябра

Скинь фотки мне на емелю.

Gekon

На какого Емелю?

Кракозябра

Абанамат! Отправь фотки жены на мой электронный адрес.

Gekon

Держи!

АSPID

И мне!

Дам_в_чайник

И мне!

Кракозябра

Зачетные фотки! Барышня такая мимишечка.

АSPID

Не екнуло, не тикнуло, не пикнуло… Формат не мой. Килограммов десять-пятнадцать в избытке гуляет.

Дам_в_чайник

Что ты понимаешь в колбасных обрезках! Девочка – просто нямочка. Зубки беленькие, глазки игривые, на щеках ямочки… Не то, что эти мочалки на полутораметровых ходулях – все одинаковые, как овечки Долли: гривы, ресницы, ногти, титьки – все накладное, тьху!

Кракозябра

Стопятьсот! На кости одни собаки бросаются. Давно замечено: если ноги от шеи, руки обязательно из задницы.

Котофеич

А обнаженки среди фоток нет?

Очаровашка

Хто а чом, а вшывый а бане! Катафеич, тибя в этай жызни, кроми парнухи, што-нибуть исчо интиресуит? Пристарелый ты сэкс-экстрэмист.

Котофеич

Модератор! Накажите негодяя Очаровашку!

Очаровашка

Убейсибяапстену! Можишь жалавацца на миня хоть в Савет па правам чилавека.

Gospod’ Bog

Юзер Очаровашка! Еще один оскорбительный выпад и схватишь бан на трое суток.

Очаровашка

Фсе будит окейно. Проста я вдрух фспомнил реплику Паниковского: «Фставлю залатые зубы, Шура, и жинюсь!»

Дам_в_чайник

Глохни уже! Дай узнать у Gekona, где его супругу можно живьем увидеть, а то ведь спать сейчас уйдет.

Gekon

Она на ж/д вокзале работает, в цветочном магазине, в рабочие дни с 8 до 18, в субботу – с 8 до 14. Имя жены и название магазина сброшу на электронный адрес.

04. 08. 2023

Задраловсёнасвете

Ну что, женишки, хорошо спали? Кошмары не мучили? Морские свинки с женскими головами не бросались в ваши «хорошие руки»?

Дам_в_чайник

Сдается мне, хлопцы, что Задраловсенасвете – бабец, а тетка на корабле, определенно, к засаде.

Свистоплясов

Миль пардон, Задраловсенасвете, позвольте задать вам вопрос профессора Преображенского: «Вы женщина или мужчина?»

Задраловсёнасвете

В Бобруйск, животные! Обследуйтесь там у психиатра на предмет навязчивых маний.

Свистоплясов

Извините, никак не хотел задеть Ваше достоинство.

Parteigenosse

Все те же на манеже! Вам не надоело клювами по клаве лупить? Нутром чую: Gekon прикалывается!

Кракозябра

А вот и нет. Утром я Марину лицезрел.

Дам_в_чайник

Я тоже, только вечером.

Провинциал

Процесс пошел шпагатными шагами. Кто же из вас триумфатор, а кто чмо в пролёте?

Кракозябра

Я только параметры отсканировал – на работу опаздывал.

Дам_в_чайник

А я подъехал к ней в магазин в конце рабочего дня, хотел в кафешку пригласить. Букет роскошный у нее купил. Ей же его и подарил. Вышли мы из здания вокзала, а тут Gekon нарисовался на своем Мерседесе, расфуфыренный весь такой. Пришлось ретироваться, блин… В букет я, между прочим, сорок евриков вбабахал… Ну, кто ж так делает, мужики?

Ne_tudy i ne_sjudy

Во-во! Фчира по зомбоящику паказывали старый савецкий мультик «Как старик карову прадавал». Так там глафный гирой гаварит ф канце: «Карову сваю ни прадам никаму – такая скатина нужна самаму!». Да, Гекоша?

Gekon

Дам_в_чайник, ты что-то путаешь. Я езжу на «Фольксвагене» и жену с работы никогда не забираю —живем в пяти минутах ленивой ходьбы от вокзала. Видать, не туда ты забрел. Там – два цветочных магазина: один – у северного выхода, другой – у южного.

Ne_tudy i ne_sjudy

Гыыыыыыыыыы, прикона! Я в полной упячке.

06. 08. 2023

Провинциал

Всем привет! Ну что, господа иммигранты, москвич пристроил свою супругу?

Дам_в_чайник

Да мутила этот Gekon. Никого он никуда не пристраивал, просто пукнул мозгом, чтобы репу нам всем попарить.

Parteigenosse

Говорил же вам, барбосам: мужик прикалывается, а вы рвались на тот вокзал, как моряки дальнего плаванья в квартал красных фонарей.

Дам_в_чайник

Лично мне стало жалко эту Марину, и я хотел подставить ей плечо.

Parteigenosse

Мать Тереза отдыхает… Озаботься лучше судьбой байкальских тюленей – эндемики ведь…

Ne_tudy i ne_sjudy

+адын. Gekona – ф топку!

Gekon

Неее, мужики, я не прикалывался. Все намного хуже. Признался я, короче, жене, что у меня есть другая, и что я собираюсь уйти. Сказал, что нужно что-то с квартирой решать. Зачем, мол, ей одной за трехкомнатную по семьсот евриков ежемесячно отстегивать. А она мне в ответ: «Отстегивать буду не я, а мой бойфренд. Он уже завтра готов ко мне переехать».

Ne_tudy i_ne_sjudy

Жжошь, чувак!

Gekon

Клянусь! Сам вторые сутки сижу в неадеквате. Между прочим, это – тот самый тип на Мерседесе, которого Дам_в_чайник видел с Маринкой. Они уже полгода встречаются. А познакомились голубки на каком-то интернет-форуме.

Дуремар

Мои соболезнования.

Павлик Морозов

Вот змеиное отродье! Всегда знал, что теткам верить нельзя.

Свистоплясов

Лолик, не бренчи нервами. Баба с возу – легче паровозу.

06. 08. 2023

Gekon

Мужики! Дам_в_чайник оказался прав! Задраловсенасвете, действительно, баба. Это – Маринка!!!!!

Гуляй, Вася!

Поезд мягко тронулся с места. Василий облегченно вздохнул: все идет по плану. Уже утром он ступит на родную землю и всех своих корешей «уложит на лопатки».

Еще два года назад в его, Васькиных, карманах гулял ветер, и Фортуна неизменно корчила ему козью морду. Но однажды, сменив гнев на милость, она послала Василию воздушный поцелуй в виде случайного знакомства с настоящим бундесом Вилли Шпреем, который после совместного распития пузыря «Абсолюта», пообещал сделать ему вызов в Германию и помочь там в поисках работы.

Несмотря на изрядную степень опьянения, о своем обещании немец не забыл. Так новоиспеченный гастарбайтер попал на берлинскую мусорную свалку.

Ваське, закончившему в свое время целый энергостроительный техникум (почти инженер!), такая работа не снилась и в страшном сне, а афоризм «Деньги не пахнут» был при его трудовой деятельности не просто неуместен – кощунственен. В конце рабочего дня он не просто дурно попахивал – он вонял, как скунс.

Однако вариантами судьба не баловала: немецким парень владел в объеме словаря военнопленного, а после истечения срока гостевой визы, находился «в подполье». Так что, и на том спасибо.

За пару лет мусорной деятельности, при жесткой экономии на себе, любимом, он заработал-таки на средней потрепанности Мерседес (о других моделях не могло быть и речи), скромную квартирку и главное – на создание собственной фирмы по продаже компьютерной техники. Вот раскрутится и заживет. Батюшки, как он заживет…

***

Лежа в двухместном купе спального вагона, Васька распряг свое воображение: жизнь у него будет – сплошной праздник: вечеринки, фуршеты, казино, закрытые ночные клубы, сауны с девочками, загулы с корешами.

Новый перламутровый Мерс (старый он подарит своей любовнице, длинноногой модели с классическими параметрами: девяносто-шестьдесят-девяносто), шикарный офис с кожаной мебелью, ловля кайфа в средиземноморских водах вместе с вышеупомянутой моделью, рыжей бестией с ногами, растущими от коренных зубов.

Что вы, она с ним вовсе не ради денег! Девица влюблена в Васю по уши. Да и как его можно не любить, такого крутого и навороченного?!

Вот он возникает пред ее очами, окутанный шоколадным запахом сигарет «Мооs», в шикарном костюме от «Каритас[3]а», тьфу ты! – от Кардена, со швейцарскими часами в восемнадцати каратном золоте и массивным перстнем с крупным брюликом, повернутым внутрь ладони…

А почему нет? Смог же он позволить себе поездку в шикарном СВ! Три года назад он и представить себе не мог, что будет кататьcя в таких поездах! Чистые сверкающие вагончики – ни пыли, ни копоти, ни раздражающего стука колес. А дизайн? Это же сказка! Необыкновенно мягкие, по-домашнему уютные диваны, веселенькие шторки, огромное зеркало на двери, зрительно увеличивающее пространство. Кажется, едешь не в купе, а в небольшой комнате, где вполне можно жить.

А что? Вон Отто Шмидт, приятель их «мусорного» бригадира, у себя на загородном участке из списанных вагонов целую дачу выстроил. Поставил их параллельно, в четырех метрах друг от друга, сверху настелил кровлю. Вагоны превратились в спальни, промежуток между ними – в жилое помещение. В гостиной, по приколу, оставил табличку с просьбой не использовать без нужды сигнал тревоги, в прихожке – график движения поезда «Берлин – Москва»…

Неожиданный стук в дверь прервал полет творческой мысли. Кого еще принесло? Попутчика он не ждал – купил билеты на оба места – береженого бог бережет.

На пороге стояла длинноногая рыжеволосая красотка, точь-в-точь как та, которую он видел только в своих грезах. О-чу-меть!

– Простите, ради бога, что беспокою вас в столь позднее время, – произнесла девушка смущенно. – Вы не позволите немножко у вас посидеть? Мой попутчик так храпит, что у меня просто раскалывается голова…

Василий смотрел на девушку и глупо улыбался, все еще не веря в реальность происходящего.

– Я могу попросить у вас сигаретку? – продолжила гостья, не смутившись отсутствием ответа на предыдущий вопрос.

Да она могла попросить у Васьки все, что угодно, даже звезду с неба, и тот, не задумываясь, полез бы за ней в Космос.

– Гелла, – протянула она попутчику свою ручку с длинными наманикюренными ноготками. – Нет, я не иностранка. Просто мои родители – большие почитатели Булгаковских романов.

Васька не знал, кто такой Булгаковский и предпочел промолчать.

– А вас как величают? – поинтересовалась красавица.

– Вас-силий, – произнес парень, краснея и заикаясь.

Всю жизнь он стеснялся своего дурацкого имени. Уж его-то родители заумных романов не читали. Зато в момент крестин в их простецкие головы вполне мог прийти детский стишок про Кота Василия.

Поцеловав даме ручку, молодой человек тут же почувствовал себя джентльменом и, не мешкая, полез под сидение за шикарным чемоданом из телячьей кожи. Щелкнув латунными застежками с тиснением фирмы «Texier», он извлек наружу бутылку французского марочного коньяка, круглую вместительную жестянку со своим любимым кокосовым печеньем и изящную коробочку конфет «Моцарт».

Все вышеперечисленное планировалось предъявить родне в качестве заграничных гостинцев, но ситуация вырисовывалась прямо-таки нестандартная. Как говаривал Васькин приятель Степа-Паровоз: «Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!».

Сначала пили за знакомство. Затем за то, чтобы оное переросло в дружбу. Ну, а в заключение – за трансформацию этой самой дружбы в горячую любовь. Устав пить, стали играть в карты на раздевание. Когда все вещи игроков уже лежали горкой на полу, выпили еще раз – «для заводки»…

Проснулся Василий от жуткой головной боли. Привычным движением попытался достать сигареты из кармана кожаной куртки – не вышло: на вешалке той не оказалось. Клетчатой кубометровой сумки и чемодана на колесах – тоже.

Вскочив, как ошпаренный, он отбросил крышку полки, на которой спал. Небольшой кожаный рюкзачок со всеми заработанными на «мусорке» деньгами какая-то «поездная корова» тоже слизала своим шершавым языком. Ненасытная скотина, не подавилась и его швейцарскими часами, золотым крестиком на цепочке, кожаными джинсами, новыми кроссовками фирмы «Reebok».

Ничего, кроме трусов и майки, прилипших к высохшей коньячной луже на полу, парень не обнаружил. Пометавшись по верхним полкам, он упал головой на липкий, усыпанный крошками столик и протяжно завыл, как воет попавший в западню волк.

Совершенно охрипнув, Василий поднял вверх голову, дабы вопросить Всевышнего: «Что же мне теперь, бедному, делать?».

На запотевшем купейном окне взгляд несчастного выхватил ответ на свой невысказанный еще вопрос. Тонким пальчиком по диагонали было размашисто написано: «Гуляй, Вася!».

Сосед

Илью Петровича Баранца в подъезде не любили. Да что там не любили – ненавидели. За скверный характер, крайнюю неуживчивость, нетерпимость к чужим недостаткам. И кличку ему дали соответствующую – Мизантроп. Оно и понятно: пенсионер был в постоянных контрах с соседями. Особенно с теми, кто, по его мнению, «спецом нарушал тишину и порядок».

А таких было море разливанное. В одних квартирах жили собаки, не закрывающие свои пасти ни днем, ни ночью. В других – орущие младенцы. В-третьих – юные музыканты, разучивающие гаммы во время полуденного сна Ильи Петровича. В-четвертых – подростки, из окон которых на весь двор разносились «дебильные буги-вуги». В-пятых – холостяки, имеющие наглость водить на ночевку девиц «нетяжелого поведения», которые «визжат во время секса, как мартовские кошки».

До всего Баранцу было дело. До странного запаха из-под двери уринотерапевта Хаврулина. До шумной очереди, тянущейся к квартире местной гадалки – бабки Зинаиды. До семейных склок семьи Гуксаян. До двадцать седьмой квартиры, которую сняли какие-то подозрительные типы – «вдруг там террористы разрабатывают свои богомерзкие планы?». До сына председателя ТСЖ Варвары Клюевой, который, пока мать на работе, собирал у себя дружков-наркоманов – «глаза-то у них – вон какие мутные». До отставника Волобуева, чистящего обувь вонючим гуталином прямо на лестничной клетке. До коллекционера часов Марка Гайсинского, чьи экспонаты каждый час отбивали столько ударов, сколько они показывают…

Дед Баранец писал жалобы, судился, скандалил, мелко пакостничал. А чем ему еще заниматься на заслуженном отдыхе? Жену он похоронил семь лет назад, с «сыном-негодяем» практически не общался, с невесткой и внуком вообще не был знаком, друзьями-приятелями не обзавелся. Да и что это за дружба со «старперами»? У них все разговоры о том, какие они лекарства сейчас принимают да какую операцию недавно перенесли. Так что, Баранцу только и оставалось, что стоять на защите общественного порядка и бдить.

А бдить он умел, как никто другой. В прошлом Илья Петрович был начальником оперативной части в местном СИЗО. «Кума» Баранца арестанты боялись больше, чем начальника тюрьмы. За годы службы у него не случилось ни одного побега, ни одного бунта, ни одного ЧП. Не потому, что везло, а потому, что он вовремя предотвращал потенциальные безобразия. А такие навыки не пропьешь. Опер – не профессия, это – диагноз.

Бесконечные скандалы с Баранцом, по малейшему поводу вызывавшего участкового, наряд милиции, теток из органов опеки, репортеров с телевидения, представителей общества защиты животных, экологов из «Зеленого спасения», отравляли жизнь окружающим, и жильцы подъезда объединились против Мизантропа.

Они выдавливали в замочную скважину соседа клей «Момент», мочились на его дверной коврик, забрасывали к нему на балкон всякую гадость, опускали в почтовый ящик письма с советом переселиться в дом престарелых, а лучше – в психушку, писали на его двери оскорбительные слова. Не мелом писали, а краской. От души, что называется.

Изнывающий от безделья пенсионер составил список предполагаемых диверсантов и методично «мочил» подозреваемых.

На джип уринотерапевта, нагло припаркованный под балконами, он сбросил увесистую картофелину. Сработала сигнализация. Хаврулин вынужден был среди ночи бежать во двор, чтобы разобраться с непоняткой. И так три раза.

Сыну Клюевой Илья Петрович проколол колесо дорогого велосипеда. На брата Вардана Гуксаяна, уже полгода жившего у него без прописки, настучал участковому. Гадалке Зинаиде бросил в ящик «предупреждение» из «налогового управления», где сообщалось, что незаконная предпринимательская деятельность и уклонение от налогов влекут уголовную ответственность и караются наложением крупного штрафа с ограничением свободы.

На доску объявлений мужчина повесил «Петицию от жильцов дома напротив», адресованную хозяйке визгливых болонок, «престарелой жиличке квартиры №16». Она гласила: «Женщина, у вас такая стремная фигура, а вы ходите по дому голая. На вас противно смотреть. Повесьте, наконец, плотные шторы и не включайте в квартире свет. Из-за вас наши дети вместо того, чтобы делать уроки, весь вечер сидят с биноклем на подоконнике».

Вскоре боевые действия прекратились в связи с отъездом Баранца в санаторий. Как выяснилось, в одностороннем порядке. За время отсутствия пенсионера соседи не поскупились на ответные меры. Кто-то раскурочил его почтовый ящик, кто-то нацарапал на двери голую задницу, подписав свой «шедевр»: «Нора Мизантропа». Кто-то залил дверной глазок силикатным клеем. Кто-то свинтил со стены дверной звонок.

Последнее потрясло вернувшегося домой Илью Петровича до глубины души. Звонок был дорогим, беспроводным, работающим от батареек. «Вас бы, сволочей, – да в Саудовскую Аравию, – негодовал он. – Там вам за воровство мигом бы руки поотрубали».

Баранец разобрал чемодан, заварил кофе. За окном беспрерывно громыхала строительная техника: бах-бах-бах, бах-бах-бах, бах-бах-бах…

«Это еще что такое? – возмутился мужчина, выходя на балкон с чашкой любимого напитка. – Стоит на пару недель отлучиться и возвращаться уже некуда – вокруг вселенский хаос».

Во дворе в это время кипела «стройка века»: рабочие в синих комбинезонах сносили забор, меняли асфальт, вывозили на грузовиках мусор, реанимировали детскую площадку.

«То ли внеочередные выборы грядут, то ли мэра, наконец, за жабры взяли», – предположил Баранец вслух.

– Похоже на то, – ответил ему незнакомый голос с соседнего балкона. – Они в три смены пашут. Даже ночью.

От неожиданности Илья Петрович выронил из рук чашку. Ударившись о бетонный пол, та разлетелась на куски.

Когда он уезжал в санаторий, квартира слева была пустой. После того, как год назад Баранец выжил оттуда мать-одиночку с вечно орущим ребенком, никто ее больше не снимал – спасибо соседям за антирекламу. Стало быть, отыскался смельчак, чувствующий в себе силы ежедневно бодаться с блюстителем тишины. Ну, и кто же это такой?

Мужчина подошел к краю балкона, высунул голову за гофрированную пластиковую перегородку. На картонном ящике из-под компьютера сидел субтильный парень лет двадцати пяти с рыжими, небрежно выбритыми на висках волосами, и сосал какой-то странный предмет: не то газовый баллончик, не то зажигалку. Одет он был в рваные джинсы и дырявую, обтрепанную по краям футболку с рисунком, имитирующим кровавое пятно. Ни дать ни взять – бомж с теплотрассы.

– Ты кто? – агрессивно поинтересовался пенсионер.

– Герман Бордюжа. Можно Гера. Ваш новый сосед.

– Ну и фамилия, – покачал тот лысой головой.

– Вы, положим, тоже не граф Шереметев, – парировал парень, ничуть не смутившись, – а вредный дед Баранец по кличке Мизантроп.

От наглости «оборванца» у Ильи Петровича пропал дар речи.

– Если что, я без наезда. Просто констатирую факт, – миролюбиво улыбнулся Герман и выпустил одновременно изо рта и носа густые струи дыма.

– Посадишь жабры – новые не вырастут, – презрительно скривился мужчина. – Торчок, что ли?

– Не торчок, а вейпер. Я вейп парю.

– ЧТО ты паришь?

– Электронную сигарету. Курить бросаю. Никотиновая жвачка не помогла.

Баранец недоверчиво прищурился. Только наркомана ему под боком и не хватало. Уж лучше бы ребенок плакал. Тот хоть ножом не пырнет. Хотя… Нынче такие детки…

Уснуть этой ночью ему не удалось. Несмотря на то, что дед вставил в слуховые отверстия беруши, уличные звуки проникали в самый мозг, доводя его до исступления. Почти до трех часов под окнами скрипело, тарахтело, вибрировало. Переругивались рабочие, заменявшие кусок поврежденной ограды. Туда-сюда ездил каток, что-то утрамбовывая в темноте.

А утром Бордюжа стал делать дырки в стене. У Ильи Петровича бешено застучало в висках. Шум работающего перфоратора сводил его с ума. Он был куда противнее звука строительных тарахтелок. Противнее боя «курантов» коллекционера Гайсинского. И намного противнее клаксона Хаврулинского автомобиля.

От непрекращающейся вибрации со стены пенсионера сорвалась полка с книгами, а чуть позже вылетела из гнезда розетка. Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Баранца. Он ринулся на лестничную клетку и стал пинать ногами дверь Германа.

– Сколько ты еще будешь издеваться над соседями? Твое «глубокое бурение» уже превратило стену в дуршлаг! – проорал он появившемуся на пороге парню.

– А в чем, собственно, дело? – изумился тот. – По закону, нельзя нарушать тишину с двадцати двух до восьми утра, а также по выходным и праздникам. В остальное время вам придется мириться с потребностями соседей, поскольку живете в МНОГОКВАРТИРНОМ доме. Так что, лечите свою нервную систему или переезжайте жить за город, – и дверь Бордюжи захлопнулась.

Впервые за последние двадцать лет Илья Петрович растерялся. «Справиться с этим дрыщем будет совсем непросто», – констатировал он, прикручивая розетку на место.

Перфоратор оказался только началом «праздника непослушания», за которым последовали дробь молотка, скрежет ножовки по металлу и рев пылесоса. «Розочкой на торте» стало новоселье, на которое набилось человек двадцать «отъявленных отморозков – алкашей, наркоманов и просто бандитов, которых следовало удушиить еще в детстве».

Гости Германа беззастенчиво троллили деда Баранца: хохотали во всю глотку, звенели пустыми бутылками, танцевали, исполняли песню Александра Новикова:

Куда девался кляузник-сосед? Жить без него берет меня кручина – Ведь на меня давно управы нет. Такая вот для кляузы причина.

Сначала Илья Петрович стучал им по батарее, потом кричал на них через балконную перегородку, а в 22.01 вызвал наряд милиции. Прибывшие правоохранители ткнули ему в нос объявление, предусмотрительно вывешенное внизу Бордюжей. В нем последний приносил соседям извинения «за возможный шум, связанный с празднованием новоселья в ближайшую субботу».

– Вот что, уважаемый, – устало вздохнул старший группы, уже в который раз являющийся по сигналу Баранца. – Займите себя чем-нибудь полезным: собаку заведите, книгу почитайте, мемуары, в конце концов, начните писать. Нам что, больше делать нечего, как без конца гонять в ваш подъезд? По пустячным вопросам морочьте голову своему участковому! Еще раз позвоните, оштрафуем.

– Так наркоманы же! – взревел потрясенный мужчина. – Асоциальные типы! Хулиганье из подворотни!

– Не сочиняйте, дедуля. Нормальные ребята. В основном студенты. А Герман Бордюжа – звукооператор. Работает на городской студии звукозаписи. Остальные соседи никаких претензий к нему не имеют.

– Ладно, – прошипел Баранец в спины удаляющейся троице. – Сам справлюсь.

С этого момента для Ильи Петровича другие жильцы перестали существовать. Все свои силы он сосредоточил на Германе. Мужчина завел дневник наблюдений за неприятелем, скрупулезно записывая туда время его прихода, ухода, отхода ко сну, с кем и сколько тот беседует по телефону.

Стены панельного дома, в котором проживали Бордюжа с Баранцом, были настолько тонкими, что каждый из них слышал не только разговоры, кашель и храп соседа, но и точно знал, сколько раз за ночь тот спустил воду в туалете и какой фильм сейчас смотрит. Все, как в анекдоте: «Заезжаю в новую квартиру, думаю: „Интересно, здесь хорошая слышимость?“. „Очень“, – отвечает сосед из-за стенки».

Полное отсутствие конфиденциальности провоцировало конфликты. Не мудрено: один – Жаворонок, другой – Сова. Один хочет послушать музыку, другой – поспать. Один – интроверт, обожающий тишину, другой – рубаха-парень, оживающий лишь в компании многочисленных друзей.

Герман с Ильей Петровичем оказались полными антиподами – людьми с разными биоритмами, разными темпераментами, разными предпочтениями, но… с очень похожими характерами. И тот, и другой умели за себя постоять.

Следующая «стычка поколений» произошла через два дня, когда Бордюже подключили интернет. Тогда-то пенсионер по-настоящему понял, что такое «непрекращающаяся какофония». Герман слушал тяжелый рок, болел по компьютеру за любимую футбольную команду, играл с реальными соперниками в онлайн-игры, общался по скайпу со всем белым светом. Вел себя так, будто жил в бункере, а не в панельке с «папирусными» стенами.

Из-за него Илья Петрович, смотревший по вечерам «Ментовские войны», перестал понимать: кто в очередной серии – плохие парни, а кто – хорошие ребята. Старик стучал соседу в стену, звонил ему в дверь. В конце концов, написал письмо угрожающего содержания и забросил его на балкон Бордюжи.

Ответ на свое послание мужчина обнаружил, «не отходя от кассы». На бельевой веревке, рядом с трусами и майками Германа, висел закрепленный прищепкой плакатик: «Дед, иди в баню!».

Наутро Баранец подстерег молодого человека на лестничной площадке и уже набрал полные легкие воздуха, чтоб изрыгнуть всю бурю переполнявшего его негодования.

«Можете жаловаться на меня в ООН, Европейский суд по правам человека и даже папе Римскому, – произнес молодой человек, вставляя пенсионеру в руки согнутый вчетверо листок. – Но лучше молитесь. Говорят, помогает».

На листке оказалась отпечатанная на принтере «Молитва человека пожилого возраста»:

«Господи, ты видишь, что я состарился. Удержи меня от рокового обыкновения думать, что я обязан по любому поводу что-то сказать. Спаси меня от стремления вмешиваться в дела каждого, чтобы что-то улучшить. Охрани меня от соблазна детально излагать бесконечные подробности моей жизни. Опечатай мои уста, если я захочу повести речь о недостойном поведении молодежи. Не осмеливаюсь просить тебя улучшить мою память, но приумножь мое человеколюбие, усмири мою самоуверенность, когда случится моей памятливости столкнуться с памятью других. Аминь».

«Какая наглость! – выдохнул Баранец. – Да я до сих пор без очков читаю! И зубы у меня все свои. А память такая, что фору дам десятку подобных дрыщей. Ишь, проповедник нашелся!».

Пока Бордюжа был на работе, Илья Петрович отсыпался. С возвращением же парня домой он удалялся в парк на прогулку, что позитивно сказывалось на его самочувствии. «Может, и впрямь собаку завести? – раздумывал пенсионер во время променада. – Появился бы стимул вечернего топтания аллей, а, в случае необходимости, пса можно было бы натравить на вейпера… Хотя нет. Собачьего лая в квартире я точно не вынесу. Не обвязывать же скотчем песью морду…».

После прогулки Баранец ужинал, садился за письменный стол и, вслушиваясь в звуки за стеной, начинал описывать их в своем «Дневнике наблюдений». Получался калейдоскоп забавных миниатюр, способный со временем перерасти во что-то более крупное.

В те дни, когда Герман не приходил ночевать или был в отъезде, Илья Петрович скучал. Писать ему было нечего, ругаться не с кем. Звуки, доносившиеся из других квартир, больше не вызывали у него прилива «социальной активности».

Как ни крути, но с появлением Бордюжи жизнь Баранца стала интересной и наполненной. Этот худосочный вейпер напоминал ему самого себя в юности и где-то, в глубине души, даже нравился. По отношению к соседу Илья Петрович вел себя как энергетический вампир, подзаряжаясь от парня во время каждого скандала.

Похоже, то же самое происходило и с молодым человеком, которому были необходимы сильные энергетические выбросы пенсионера. Если тех какое-то время не было, Герман их провоцировал, манипулируя болезнью Баранца. То, что последний нездоров, он понял сразу. Как только подключили интернет, Бордюжа заложил в поисковик «непереносимость громких звуков» и убедился, что у соседа гиперакузия – болезненное состояние, при котором даже слабые звуки воспринимаются чрезмерно интенсивными, приводящими к болезненным ощущениям, нервозности и нарушению сна.

«Прискорбно, но это не дает деду права портить жизнь окружающим, – подумал молодой человек. – Надо его приучить к мысли, что после каждого агрессивного выпада, будет следовать «звуковая ответка».

А ответить Герману было чем. Он был обладателем обширной «коллекции звуков». Чего только не было у него в компьютере: визг тормозов, хрюканье свиней, пиликанье на скрипке, слоновий топот, женский плач, скрип несмазанных дверных петель… Какие-то звуки он записал «с натуры», какие-то создал при помощи синтезатора, какие-то усилил и видоизменил. С их помощью можно было свести с ума кого угодно, а уж больного гиперакузией старика, и подавно.

Введение в действие «пилотного проекта» не заставило себя долго ждать. После очередной истерики, связанной с бурной реакцией Германа на проигрыш его футбольной команды, Баранец

полночи вынужден был слушать мусульманские молитвы. Засыпая под монотонное: «Куль хува ллаху ахад. Аллааху ссомад. Лям ялид ва лям юуляд…», он мысленно поклялся соседу, что месть его будет страшна и безжалостна.

Едва проснувшись, Илья Петрович отправился на птичий рынок, где по дешевке купил парочку крыс, вонючих, уродливых, с паразитами в шерсти.

– Бери, папаша, – годные пасюки, – отрекламировал свой товар продавец-алкаш, слонявшийся с самодельной клеткой меж торговых рядов. – Грызут все, до чего дотянутся: продукты, мебель, подушки, одежду, провода… Бабу мою на днях едва не сожрали, когда та, по пьяному делу, массу давила».

«Самое то! Не милые декоративные крыски, заполонившие все прилавки, а настоящее зоологическое оружие!» – радовался Илья Петрович, возвращаясь домой.

Ловко перебросив грызунов на балкон соседа, пенсионер удовлетворенно потер руки: «Вот так! Это тебе не вейп парить!».

Дверь в комнату Герман обычно не закрывал, и «диверсанты» беспрепятственно проникли в жилое помещение. Судя по доносящимся из-за стены звукам, операция «Беспредел» проходила успешно.

Как ни странно, появление незваных гостей Бордюжу не впечатлило. Он быстро поймал вредителей и отснял на телефон причиненный ими ущерб. Затем вызвал хозяйку квартиры, представителей ЖЭУ и санитарно-эпидемиологической станции, пообещав им написать жалобу в Роспотребнадзор и выставить «крысиный ролик» в Ютуб. В итоге, ему уменьшили арендную плату, а во всем доме началась дератизация. ТСЖ создало специальную комиссию, и та стала обследовать квартиры, граничащие с жильем Германа. Попал под раздачу и Баранец.

А спустя три дня «стройка века» переместилась в их подъезд. С утра до ночи в помещении стучали молотки, гремели ведра, гомонили таджики. Последние стеклили окна подвалов, заделывали щели в районе лифта и мусоропровода, устанавливали сетки на вентиляционные отверстия…

От всего этого Илья Петрович едва не попал в больницу. У него кружилась голова, дергалась щека, давление прыгало, как красноглазая квакша. Старик сто раз проклял тот день, когда в его голову пришла мысль использовать в войне с соседом «эффективное зоологическое оружие».

Какое-то время Баранцу было не до Бордюжи, и тот безнаказанно слушал музыку, смотрел порнушку, общался с друзьями по скайпу. Но не все коту масленица. Когда Илья Петрович вынул из ушей пропитанные облепиховым маслом тампоны, он услышал, как сосед обсуждает с кем-то по телефону ЕГО, Баранца.

«Да ладно тебе! – смеялся Герман. – Прикольный дед, на моего, покойного, похож. Такой же вредный и нудный. Старость, как известно, не радость а маразм – не оргазм. В его возрасте мы с тобой сами будем яд сдавать в медицинских целях».

– Маразм, значит? – вскипел Баранец. – Я тебе, удолбыш бухенвальдский, устрою маразм. Сам побежишь в психушку сдаваться.

Следующее утро Илья Петрович встретил на балконе с отверткой в руках. Как только фигура Бордюжи скрылась за углом, он бросился откручивать шурупы, на которых крепилась разделяющая балконы гофрированная перегородка. Заржавевшие от времени болты подались не сразу, но торопиться было некуда – Герман возвращался домой не раньше семи.

Проникнув на «вражескую» территорию, пенсионер с удовлетворением отметил, что сосед – редкий засранец. Балкон был захламлен пустыми коробками и пластиковыми бутылками. В самой квартире порядком тоже не пахло. На всех вещах – слой пыли, постель не убрана, одежда разбросана. Динамик компьютера упирался как раз в ту точку, где у Баранца – изголовье спального места. «Вот почему его звуки бьют по мозгам, как церковные колокола», – понял он наконец.

Рядом с компьютером – немытая пиала с засохшей рисовой кашей, три одинаковых чашки со следами кофе и вакуумная упаковка от копченого сыра. Стена, граничащая с квартирой Ильи Петровича – вся в навесных стеллажах и полках. На них – множество книг, журналов, компьютерных дисков, настольных игр, баночек с курительными смесями. Телевизора в квартире не было, зато наличествовал мощный вентилятор и допотопный патефон «времен Очаковских и покоренья Крыма». Последний, к радости пенсионера, не работал. По-видимому, был памятью о вредном деде-покойнике. Платяного шкафа у Германа тоже не наблюдалось. Его роль исполняли небольшой комод, вешалка-штанга на колесиках и… стоящий в углу комнаты скелет в байкерской куртке и мотоциклетном шлеме.

Ни ковриков, ни картинок на стенах, ни занавесок на окнах Баранец не обнаружил. Да что там коврики, отсутствовал даже холодильник, а стало быть, и еда. По всей видимости, Бордюжа питался в забегаловках или ежевечерне приносил домой что-то съедобное.

В подобной обстановке хитрый план Баранца летел в тартарары. Пугать соседа полтергейстом целесообразно лишь тогда, когда все вещи лежат на своих местах, а вокруг – чистота и порядок. Тут же – сам черт ногу сломит. Парень даже внимания не обратит на работающий компьютер, разбитую чашку или пропавшую майку. «В таком случае, надо действовать от противного», – после некоторого раздумья решил старик, приступая к уборке квартиры.

Он сложил разбросанную одежду ровной стопочкой, застелил диван, унес в мойку грязную посуду, везде вытер пыль, собрал в хозяйственный мешок все бутылки, вложил друг в друга пылящиеся на балконе картонные ящики. Уходя к себе, Мизантроп прикрыл балконную дверь и приладил на место снятую перегородку.

– Вот так, – потер он руки в предвкушении вечернего представления. – Это тебе не спиннер крутить. Тут голова нужна. Субботник, проведенный таинственными «духами», любого заставит усомниться в собственной адекватности. После третьего сеанса ты сам сбежишь из «нехорошей квартиры».

Дожидаясь соседа, Илья Петрович весь извелся. В своем воображении он проигрывал различные варианты реакции недруга на «шалости домового» – от обморока до вызова съемочной группы с телевидения. Но… не так судьба велела.

«Прикинь, в мое отсутствие приходила хозяйка квартиры и вылизала всю хату, – делился Герман с кем-то по телефону. – В прошлый раз я ее здорово прессанул Рунетом… Ну, тогда, с крысами, дай им бог здоровья… Еще как повезло! Плачу по минимуму, теперь еще и на приходящей прислуге экономлю. Хорошая идея, ха-ха-ха… Это я ей еще за сумасшедшего соседа счет не выставил… Ну да, будет мне портки стирать и пятки чесать, ха-ха-ха… Ща пацанам расскажу, они офигеют». Забулькал скайп, и Герман повторил «свежий прикол» новому собеседнику. Потом еще и еще одному.

Услышанное настолько взбесило пенсионера, что тот потерял над собой контроль. «Ты рот свой закроешь когда-нибудь? – визжал Баранец, стуча кружкой по батарее. – Помолчи хотя бы полчаса!».

Из-за стены тут же раздалось мычание коров, за ним – жуткое уханье совы, сменившееся похоронным маршем Шопена. Дебильный визг свинки Пеппы и ее братца Джорджа стал контрольным выстрелом в голову старика.

Илья Петрович побледнел, как-то обмяк и, шатаясь, пошел к аптечке. В квартире Баранца запахло корвалолом. Какое же сердце выдержит подобные издевательства?

Спустя три дня Герман обнаружил на арендованной жилплощади полный разгром. По всей квартире были разбросаны пластиковые бутылки, комод выворочен, как после обыска. Джинсы висели на люстре, байкерская куртка – на вентиляторе, скелет лежал в ванне с водой. На полу в кухне валялись черепки от разбитой чашки и горшка с геранью, доставшихся ему в наследство от предыдущей жилички. На подоконнике – лужа от чайного гриба, который он так старательно выращивал. Все баночки с курительными смесями находились в мусорном ведре, а мусор – в бельевой корзине.

– Ох, ничего ж себе! – всплеснул парень руками. – Как Мамай прошел!

– То-то же! – хихикнул за стеной Илья Петрович. – Это тебе не на гироскутере гонять!

Какое-то время в квартире Бордюжи было тихо. Потом начались телефонные переговоры. Большинство собеседников убеждали Германа, что его квартирная хозяйка сошла с ума и, возможно, уже находится в специализированном заведении. Сам же молодой человек придерживался версии «барабашка» и сожалел о том, что не отблагодарил последнего молочком, когда тот в прошлый раз сделал в доме уборку.

Обрадованный услышанным, Баранец издал клич триумфатора. Теперь «обиженный домовой» будет мстить Герману до тех пор, пока тот не съедет с квартиры.

Вскоре у Бордюжи накопилось три отгула. Он собирался провести их на природе, но аномальная жара внесла в его планы свои коррективы. Парень весь день лежал под вентилятором, предаваясь раздумьям о судьбах человечества. Делать ничего не хотелось. Настроение было скверным, башка трещала, глаза так и норовили вылезти из орбит. За окном в режиме нон-стоп носились кареты «Скорой помощи», оглашая округу своими сиренами. Если молодняк не выдерживает, что говорить о пожилых гипертониках?

«Кстати, деда моего давно не слышно, – встревожился вдруг Герман. – Как в одиннадцать сортир посетил, так больше – ни звука. Это на него не похоже. Если б уснул, его храп заглушал бы шум моего вентилятора. Если б ушел, хлопнула бы дверь, звякнули ключи, заскрежетал лифт. Как бы не скопытился… Где я еще такого приколиста найду?».

Герман постучал кулаком в стену, затем гантелей по батарее – никакой реакции. Тогда парень нашел в компьютере нужные файлы и включил динамики на полную громкость. Сначала протяжно выли волки, потом плакали младенцы, пели цыгане, стучали африканские тамтамы… Бордюже стали колотить по батарее соседи сверху и снизу. И только Илья Петрович молчал как рыба.

Молодой человек понял: случилось что-то серьезное. Он выскочил на лестничную площадку, стал давить на звонок соседа, дергать его дверную ручку – тишина. Вернувшись к себе на балкон, Герман высунул голову за пластиковую перегородку:

– Ау, Мизантроп, ты живой?

Ответа не последовало.

– Эй, дед, отзовись. Я волнуюсь. Вдруг тебя черные риелторы в психушку упекли, чтобы завладеть твоими квадратными метрами…

Исчерпав все методы, дозволенные Уголовным кодексом, Бордюжа стал откручивать перегородку. Спустя пару минут он уже стоял в квартире соседа.

В комнате никого не было. Везде – чистота и порядок: ни пылинки на добротной дубовой мебели, ни соринки на толстом ворсистом ковре. Интерьер хорошо продуман, каждая вещь идеально вписана в пространство. Нигде нет ничего лишнего. Рядом с современным плоским телевизором, на специальной подставке, висят наушники. Вот почему в десять вечера в его квартире резко обрывается звук «зомбоящика». Выходит, старик не просто проповедует, но и сам соблюдает порядок.

Ни в кухне, ни в коридоре парень соседа не обнаружил. «Как же он умудрился так бесшумно слинять? – удивился он. – Обычно Мизантроп передвигается как лягушонка в коробчонке из известной сказки».

Герман уже собрался уходить, как вдруг заметил, что в ванной комнате горит свет. Парень распахнул дверь и от неожиданности вскрикнул. Баранец лежал в заполненной водой ванне. Глаза у него были закрыты, кожа бледная, почти белая, лицо перекошено.

«Неужели помер? – запаниковал Бордюжа. – Нет, так дело не пойдет!». Он схватил руку соседа. Пульс был слабым, едва уловимым. Но был!

Пока ехала скорая помощь, Герман перетащил старика на диван, завернул его в махровую простынь, брызнул в рот аэрозолем с нитроглицерином, который обнаружил на тумбочке рядом с креслом-качалкой.

– Инфаркт, – подтвердили медики его худшие опасения. – Что ж вы, молодой человек, не уследили за дедом? Понятное дело, пекло, но лезть в ванну с холодной водой в его возрасте – преступная халатность.

– Виноват! – развел тот руками. – Я поеду с вами.

Как только Баранца из реанимации перевели в общую палату, Бордюжа явился к нему с пакетом, набитым соками, фруктами и детским пюре. Принес тапочки, спортивки, смену белья, очки, беруши, сборник сканвордов, ручку и MP3-плеер, куда закачал двести лучших песен советского периода.

– Ну, как ты тут? – присел Герман на край кровати. – Всех уже достал или через одного?

Весь опутанный трубками, шлангами и капельницами, Илья Петрович виновато улыбнулся, по его щекам потекли слезы.

– Здрассьте-пожалуйста! – потянулся парень за бумажными салфетками. – А я это… решил перегородку обратно не прикручивать. Будем с тобой в гости друг к другу ходить. Стол на балкон поставим, станем чаевничать, в нарды играть, козни соседям строить…

– Прости меня, сынок, – едва слышно прошептал Баранец. – У тебя в хате набезобразничал не домовой…

– Знаю, дед. У меня установлена камера видеонаблюдения с датчиком движения.

Глаза Ильи Петровича полезли на лысину, отполированную долгими годами безупречной службы.

– А как же твои разговоры с друзьями… о хозяйке квартиры… о барабашке?

– Театр одного актера, – рассмеялся Герман. – Весь билет продан. Тебе!

Путь к славе

Последние десять лет Егор Чащин писал «в стол». А куда ему еще писать, если его романы никто не публикует? «Если можешь не писать, – не пиши», – советовал братьям по перу граф Лев Толстой. Многие из них прислушались к классику. Многие, но не Чащин.

Егор не писать не мог. «Бумагомарание» было его ежедневной работой, образом жизни, смыслом существования. Он был одинок, имел неуживчивый характер и первую группу инвалидности. Детей у Чащина не было, с супругой развелся еще двадцать лет назад, друзьями-приятелями не обзавелся.

Последнее мужчину особо не огорчало: дружба и семья – понятия круглосуточные, сильно отвлекающие от главной цели – стать культовым писателем, книги которого выходят бешеными тиражами. Творца, чей телефон не замолкает от просьб дать интервью, появиться на награждении, поучаствовать в ток-шоу, согласиться на экранизацию его очередного детища. А он, весь такой культовый, бросает им всем через плечо: «В очередь, сукины дети!».

А ведь было же времечко золотое лет пятнадцать назад, когда два его романа увидели свет в самом крутом российском издательстве. Тиражи были, страшно подумать, – тридцать тысяч экземпляров! И заплатили тогда прилично. Авторскую серию пообещали… А потом вдруг – бааах! – и перестали узнавать. На телефонные звонки стали реагировать с плохо скрываемым раздражением. Редакторы начали отфутболивать его к попкам-секретаршам. Те, в свою очередь, рекомендовали обратиться в другие издательства.

Обращался. Даже папку отдельную завел для отказов. Распечатывал их, подкалывал скрепочкой к общей куче и перечитывал ежевечерне, посыпая свою душевную рану крупной морской солью.

Самым обидным было то, что претензий к его творениям у издателей не было. Ни-ка-ких! Никто ни разу не написал, что романы его плохи, скучны, непрофессиональны. Причины отказа были надуманными и неубедительными:

«С некоторых пор мы работаем только с переводами зарубежных авторов»;

«Предложенный материал не является форматным для нашего издательства»;

«Ваш роман весьма неплох. Публикуйтесь! Когда о ваших книгах заговорят критики, мы непременно предложим вам сотрудничество»;

«Мы больше не ищем новых авторов, едва успеваем заниматься теми, с кем уже заключили договора»;

«Издательство погребено под завалами рукописей, не отвечающих нашему, изменившемуся, представлению о книжном рынке, а посему не рассматриваем тексты, направляемые сюда без нашей просьбы»;

«В связи с кризисными неурядицами, мы сменили специализацию и теперь издаем лишь техническую литературу. Художественную – только на деньги найденных авторами спонсоров»;

«У нас больше нет прозаической „мужской“ линейки. Сейчас мы издаем исключительно дамские сентиментальные романы. От всей души желаем вам найти издательство, которое с радостью примет ваше произведение».

Чащин такого издательства не нашел. Не нашел он и денег. На пенсию по инвалидности не разгуляешься. Утешало лишь то, что он такой не один. Друзья по несчастью делились на интернет-форумах аналогичными проблемами, сетуя на то, что издательства продвигают лишь «готовые бренды», т.е. авторов, которые уже и без них раскрутились. Как им это удалось? Взяли количеством – по пять романов в год выстреливали.

Егор не сегодня родился. Он знал, что на создание толкового романа уходит год-два. Это – сбор материала, обдумывание сюжета, выстраивание интриги, проникновение в судьбы героев, тщательное выписывание диалогов, работа с деталью. Это – бессонные ночи за клавиатурой, полные пепельницы окурков и литры кофе в желудке. И не факт, что на выходе получится шедевр.

А романы, написанные за три месяца, пусть даже с помощью «рабов», разве это – литература? Это – рыночный хлам! Уж сколько он их перечитал – скучно, бездарно, пошло. Но ЭТИХ почему-то публикуют, а его – нет. Обидно и завидно.

И дело тут вовсе не в заработке. Он был согласен издаваться и без гонорара, лишь бы его читали. Но самому платить – это уже перебор. Как сказал в свое время Бернард Шоу, писатель, за собственные деньги издающий свои книги, – это корова, торгующая в молочном баре своим молоком.

Впрочем, тому же Бернарду шестьдесят раз отказывали в публикации его пьес. И Флобер сидел, никому не нужный, в своей Нормандии, жалуясь на огромные долги. А Мопассану вообще написали в служебной характеристике: «Он – хороший чиновник, но плохо пишет». Тем не менее, все они упорно шли к своей цели и, в конце концов, стали великими писателями.

«Так чем я хуже них? – спрашивал себя Егор, ежедневно усаживаясь перед монитором компьютера. – Ничего, цыплят по осени считают».

Но прошла осень, потом еще одна, а цыплята Чащина все томились в «инкубаторе» его письменного стола. «А, может, и впрямь издаться за свой счет? – шевельнулась в мозгу предательская мыслишка. – Сделал бы себе подарок к полувековому юбилею».

Егор Ильич внимательно изучил предложения издательств «Книга по требованию» и, взвесив свои финансовые возможности, остановился на микротираже – 30 экземпляров. Это не 30 тысяч, как бывалоче, но на безрыбье и жаба – лабардан.

В книгу вошли последний роман Чащина и два ранних рассказа – в качестве «добивки» к основному тексту. Обложка была шикарной: твердой, яркой, с портретом автора. Скупая слеза стекла по небритой щеке мужчины, когда он разглядывал алеющие на черном фоне буквы, составившие его имя – Егор Чащин.

«Так вот ты какое, писательское счастье? – шептал Творец, пытаясь унять бешеное сердцебиение. – Я и забыл уже это сладостное ощущение».

Выставив книги на стеллаже, Егор лег на тахту и смежил веки. Завтра утром он возьмет один экземпляр и будет с ним ездить в городском транспорте, отслеживая реакцию своих потенциальных читателей.

Спал Чащин очень тревожно. Снилось ему, что он раздает автографы, улыбается узнавшим его попутчикам, смущается от их просьб сделать с ним селфи.

Действительность оказалась более прозаичной. Пассажиры не крутили головами по сторонам, не ловили взгляды попутчиков, не приставали с разговорами. Все ехали, уткнувшись в свои айфоны и смартфоны. Никто не узнавал автора в мужчине, «читающем» книгу Егора Чащина. Фото, попавшее на обложку, было сделано десять лет назад, но он ведь почти не изменился…

В салоне автобуса было душно. На следующей остановке вошло много людей. Резко запахло потом, дешевым одеколоном и перегаром. У Егора Ильича закружилась голова. Он отложил книгу в сторону, стал шарить по карманам в поисках ингалятора. Воспользоваться аппаратом он не успел – потерял сознание. Пришел в себя уже на улице. Какие-то парни вывели его под руки на воздух, а книга поехала дальше.

Чащин вначале расстроился, потом здраво рассудил: «Пусть хоть таким путем кто-то ознакомится с моим творчеством. Глядишь, понравится, и читатель захочет сказать „спасибо“. Зря, что ли, в выходных данных я указал адрес своей электронной почты? Доброе слово и кошке приятно».

Вскоре Егор забыл об утерянном экземпляре, а тот, тем временем, продолжал путешествовать. Сначала он попал в руки девушки, направлявшейся в аэропорт. До Москвы ей было лететь четыре часа и найденное в автобусе чтиво оказалось очень кстати.

Барышня осилила лишь «добивочные» рассказы. Она была поклонницей женских сентиментальных романов. Жесткие, мужские, ее не привлекали. К тому же, книга оказалась довольно увесистой, и по прилету в столицу была безжалостно «забыта» в такси.

Спустя несколько часов таксист оказался за МКАДом, где и пробил колесо. Пришлось менять. Грунт после дождя был мягким, и парень весь испыхтелся, пытаясь пристроить домкрат под днище. Безуспешно. Железяка все глубже уходила в землю, как нож в масло. Нужна была твердая плоская опора, но где ее взять? И тут взгляд таксиста уперся в забытую пассажиркой книгу. «То, что доктор прописал!» – вздохнул он облегченно, подсовывая под домкрат источник знаний.

Следующим пристанищем романа Чащина стала съемная квартира модели Кристины. Нет, книг девушка не читала. Совсем. У нее и на сериалы-то времени не хватало – нужно было отрабатывать подиумную походку с грузом на голове. Увидев в багажнике своего поклонника толстый том с круглой вмятиной посередине, Крис воскликнула: «Опаньки!», и издание тут же было экспроприировано.

Вслед за моделью хозяином книги стал дворник Жасур. Найдя роман у мусорного контейнера, узбек забрал его к себе в дворницкую. Чего добру пропадать? Нет, книг он тоже не читал, потому как русским владел, прямо скажем, не очень. А вот дверь подпереть в подвале, чтобы не хлопала – самое то.

В этот же день какие-то негодяи обнесли помещение, вытащив из него все, от садового инвентаря до мешков с картошкой. Расследуя преступление, участковый инспектор прихватил в райотдел роман Чащина как вещественное доказательство халатности дворника. «Нет бы в дверь новый замок врезать, так он ее настежь распахнул, да еще и книгой снизу подпер. Может, и преднамеренно», – подумал бдительный правоохранитель.

На какое-то время книга прижилась в райотделе. На нее ставили электрический чайник. Ею били по почкам задержанных – эффективно и без следов. Правонарушители, ночующие в обезьяннике, клали ее под голову вместо подушки.

Читать никто даже не пытался – многабукафф. Если выдавалась спокойная ночь, дежурные опера предпочитали спать, рубиться в «танки» или общаться со своими гаджетами.

Но однажды произошло чудо: книга попала в руки студента ВГИКа, без пяти минут дипломированного сценариста.

Парня, направлявшегося с вечеринки домой, задержал наряд ППС. Да, он был не совсем трезв, но порядка не нарушал, не шумел, к прохожим не цеплялся. Шел себе по тротуару, раздумывая над тем, где найти достойный литературный материал для дипломной работы. Чтобы по размеру уложился в короткий метр. Чтоб острые эмоции вызывал, лучше слезы. Чтобы съемки могли малой кровью обойтись, с минимумом действующих лиц и декораций. Чтоб сюжет был простым и ясным, без вселенских смыслов и авангардных наворотов. Чтоб не классика избитая, а современность. Чтобы Вовке с режиссерского понравился, снимать-то короткометражку ему…

И тут: «Предъявляем документики, молодой человек!». Предъявил, объяснил, что живет в ста метрах отсюда, что чувствует себя хорошо, но ППСники были неумолимы. Не понравился им «дрыщ, косящий под хипстера».

Посадили его в УАЗик, отвезли в РУВД, затолкали в обезьянник.

– Не бзди, сынок, – похлопал его по плечу дежурный по райотделу. – Заплатишь полтораху штрафа за пьяные фуэте на проезжей части, и – свободен, как мышь в амбаре. А пока посиди, подумай о своем недостойном поведении.

Думал студент о нем часа четыре. Наконец, через решетку ему протянули ручку и протокол об административном правонарушении. На возмущения и протесты не было никаких сил. Он, молча, подложил под листок лежащую на скамье книгу и поставил внизу свою подпись.

– Вот и ладушки, – осклабился дежурный, открывая дверь обезьянника. – Все лучше, чем пятнадцать суток ареста.

Лишь на пороге своей квартиры парень обнаружил у себя в руках ту самую книгу, которая служила ему подставкой. Украл, стало быть. Хотя нет – купил. За полторы тысячи. Как говорится, спасибо, Господи, что взял деньгами. Могли и дубинкой по почкам отходить.

На занятия он в этот день не пошел – события минувшей ночи оказались слишком травматичными для его тонкой впечатлительной натуры. Молодой человек лег на тахту, раскрыл книгу и… провалился в вымышленный мир, сотворенный Егором Чащиным. Читал до самого вечера. Даже не читал, а жадно глотал страницы, главы, разделы. Когда же закончил второй, «добивочный», рассказ, четко осознал: всего за полторы тысячи он сегодня купил свой будущий сценарий. Рассказ «Островок» оказался именно тем, что он так долго и безуспешно искал. Всего несколько персонажей, едущих в ночной электричке, а какой накал страстей! Какие эмоции! Какой выброс адреналина!

Недолго думая, юноша бросился к компьютеру и написал письмо Егору Ильичу. В нем он восхищался талантом писателя и просил разрешения переработать «Островок» в сценарий.

Ответ пришел мгновенно: «Желаю успеха! Рассчитываю на титр: „По одноименному рассказу Егора Чащина“ и файл будущего фильма, который, надеюсь, покорит зрителя».

Надежды прозаика оправдались. Короткометражка завоевала несколько международных наград. У молодой талантливой группы вскоре появился спонсор, и она приступила к съемкам полнометражного фильма «Рабы Божии» по роману, уже известного в узких кругах, писателя.

Фильм имел оглушительный успех у зрителей, был благосклонно принят кинокритиками, удостоился шести наград на международных кинофестивалях. И тут включился механизм «кристаллизации имени». Не только режиссера со сценаристом, но и автора произведений, по которым снимались фильмы.

К Чащину бросились журналисты, сценаристы, режиссеры, критики, издатели. Его романы рвали на части, предлагая авторскую серию, огромные тиражи, солидные гонорары, мощную пиар-кампанию. Егора Ильича стали звать на ток-шоу, брать у него интервью, выторговывать права на экранизацию. Теперь он, наконец, мог произнести долгожданное: «В очередь, сукины дети!».

А все она, путешественница, – потрепанная книга с круглой вмятиной на обложке.

Любовь Маньяка Петровича

У жильцов третьего подъезда типовой пятиэтажки провинциального города Аклейска появилась новая соседка – Виолетта Максимилиановна Китайгородцева, бывшая питерская пианистка, ныне пенсионерка, подрабатывающая частными уроками игры на фортепиано. По слухам, женщина оказалась в «ссылке», благодаря своему экс-супругу, получившему «тычок в ребро» от пресловутого беса. Их совместное жилище на Невском проспекте приглянулось длинноногой двадцатилетней свиристелке, окрутившей пожилого бизнесмена, как пацана.

Несмотря на развод, Китайгородцев к Виолетте Максимилиановне проявил «великодушие», обеспечив ту двухкомнатной квартирой. Да, в тмутаракани. Да, в спальном районе. Да, в хрущевке. Зато с балконом и просторной гостиной, где поместились и инструмент, и стеллажи с нотными альбомами, и мальтийская болонка Сюита с попугаем Аккордом.

Новая «жиличка» старожилам не понравилась. На чай не зовет, сама «за солью» ни к кому не приходит. С бабками у подъезда не околачивается. При встрече лишь кивнет головой и – шасть в парадное, чтоб через минуту огласить окрестности очередной рапсодией. Долбит по клавишам, как свихнувшийся дятел, нарушая привычный ход жизни обитателей дома. Ладно бы, играла шансон или попсу, это еще можно перетерпеть, но через открытое окно ее гостиной на головы соседей обрушивались творения Баха, Шопена и Брамса, а это уже – форменный террор.

Надо отметить, что вышеупомянутая хрущевка уже давно превратилась в обиталище пенсионеров, чьи дети и внуки разъехались по большим городам в поисках лучшей доли. Рожать совершенно некому – на шесть подъездов всего два ребенка. Зато участились сборы денег на венок по случаю очередных похорон. Как только старшая по дому Евдокия Марковна по кличке Группенфюрер Дуся появлялась на пороге квартиры с блокнотом в руках, все тут же тянулись за кошельком, произнося всего одно слово: «Кто?».

И вот этот самый «дом ветеранов», где послеобеденный сон – святое, «осчастливила» своим присутствием Мамзель, как за глаза называли новенькую соседи. Почему Мамзель? Потому что имя у нее чудное, а у ее болонки – еще чуднее. Потому что чурается простого народа. Потому что у Китайгородцевой ВСЕГДА – взбитая вверх прическа с букольками, как у графини «времен Очаковских и покоренья Крыма». И одевается она странно: дома (!) ходит не в махровом халате, не в ситцевом сарафане, не в спортивном трико, а в строгих темных юбках-карандаш и нарядных шелковых блузах с рюшами. На шее, как правило, бархотка, медальон или брошь-камея, на ногах – туфли-лодочки. Собачку Мамзель выгуливает и мусор выносит тоже на высоких каблуках. Для полноты образа недостает лишь шляпки с вуалью да кружевного зонтика. На фоне соседок в выцветших халатах и пестрых косынках Виолетта Максимилиановна выглядела, как павлин в курятнике. Ну как такую можно любить?

«Малахольная! – вынес вердикт „женсовет“, щелкающий семечки у подъезда. – И перед кем только выпендривается? Мужиков подходящего ей возраста в подъезде все равно нет». Их там и впрямь не было, если не считать алкаша Пахомыча да деда Замойского с пятого этажа. Так их за мужиков никто и не считал.

Жил еще на четвертом этаже бывший морской офицер Виктор Петрович Бирюков, но после смерти жены он уже лет пять на люди не появлялся. Спустится вниз, купит в гастрономе пачку пельменей да бутылку кефира, и – обратно, на диван, упиваться своим одиночеством.

Однажды, выйдя на балкон, он увидел гуляющую по двору даму с собачкой и вмиг забыл о своей традиционной сиесте. Незнакомка была похожа на его покойную супругу, но несколько выше и изящнее. Двигалась она удивительно грациозно, завораживая Виктора Петровича каждым своим жестом. Облегающая юбка цвета мокрого асфальта и полупрозрачная кремовая блуза сидели на ней очень ладно. Пуговички на последней были расстегнуты довольно глубоко, и из декольте призывно поблескивала завязанная узлом нитка белого жемчуга. Теплый ветерок шевелил светлые кудряшки женщины и время от времени вздымал вверх кружевные рюшечки на ее плечах.

– Кто это? – поинтересовался Бирюков у Группенфюрера Дуси, развешивающей на соседнем балконе свои панталоны с резинками в районе коленей.

– Новенькая из двадцатой… Питерская «интэлихэнцыя», – скривилась та, как от зубной боли. – Это от ЕЕ пианинки весь двор скоро получит рак ушей, а от ее заморских духов – катар дыхательных путей.

С этого момента Виктор Петрович потерял покой и сон. Он купил новый спортивный костюм и стал делать пробежки в часы, когда Китайгородцева выгуливала Сюиту – никакой реакции. Тогда он стал проветривать свой китель с наградными планками и погонами капитана второго ранга, аккурат напротив окон пианистки – все тот же ноль внимания.

Невзирая на неудачу, рук Бирюков не опустил, продолжая удивлять соседей своей креативностью. Мужчина оборудовал во дворе спортивную площадку, лично вкопав там турник и установив тренажер для подъема самодельной штанги. Стоит ли говорить, что площадка эта «по чистой случайности» расположилась там же, где ранее проветривался его китель.

Теперь ежевечерне под аккомпанемент Виолетты Максимилиановны, обнаженный по пояс отставник демонстрировал дворовым бабкам свои бицепсы с полувыцветшими татуировками в виде якоря и морского штурвала. Те ахали и цокали языками, подсчитывая, сколько раз он может сделать «жим лежа», а сколько «жим стоя».

Как вдовец ни старался, привлечь внимание новой соседки ему не удалось. Зато удалось сломать ключицу, в очередной раз, выполняя «жим лежа». Теперь он ходил с повязкой Дезо. Куда? А все туда же – на спортивную площадку. Садился там на пенек и делал вид, что читает газеты. На самом же деле, Бирюков ждал выхода Китайгородцевой на балкон, а еще лучше – на прогулку с одетой в кружевное платьице болонкой.

Когда это происходило, лицо мужчины покрывалось краской, лоб – испариной, а он… и дальше сидел на пеньке, провожая предмет своей страсти полным отчаянья взглядом.

Вскоре дворовые сплетницы притерпелись к «инопланетянке» и переключились на другие объекты, бесившие их ничуть не меньше. Взять хотя бы подозрительную парочку, квартирующую у старухи Булкиной. Соседки прозвали ребят сектантами. Что девка, что парень – ни с кем не здороваются, глаза прячут, в гастроном за продуктами не ходят, еду не готовят. Каждый день посыльный приносит им горячую пиццу, коробки от которой они выставляют прямо на лестничную клетку. Ну, не свинство ли?

Или, к примеру, два брата-погодка со странной фамилией Котик-Бэр, снявшие квартиру у наследников покойницы Ветродуевой. В вечернее и ночное время за их дверью стоит какой-то странный гул. Вот что они там делают? Вполне возможно, что печатают вредоносные листовки или химичат какие-то запрещенные вещества. А, может быть, они – агенты черных риелторов, решивших свести с ума стариков подъезда? Отправят потом всех в психушку и завладеют их кровными квадратными метрами. «Беспредел, однако, жить в спальном районе и не высыпаться, – решила сходка. – Наблюдаем за Котиками еще пару дней и сигнализируем в компетентные органы».

Но главным «ньюсмейкером» месяца стал внук подслеповатого деда Замойского, едва не убивший алкаша Пахомыча. Дело было так: сорокалетний Виталя приехал к деду в гости. В подарок привез огромный, во всю стену, плазменный телевизор. В момент, когда мужчина подключил новый аппарат, домой «на кочерге» приполз Пахомыч. Его благоверная, баба Катя, в квартиру мужа не пустила, послав его туда, «где назюзюкался». Тот уснул на травке под своим балконом, как не раз уже поступал в ожидании амнистии.

Тем временем, в Виталину голову пришла «мудрая» мысль: «Зачем с пятого этажа переть по ступенькам старый телевизор, если его можно сбросить с балкона?». Недолго думая, мужчина осуществил свой замысел. Шестидесятикилограммовый ламповый «Электрон-711» приземлился в полутора метрах от головы забулдыги и взорвался. Пахомыч, хоть и стал после взрыва заикой, но с жизнью не распрощался. Не зря говорят: «Бог хранит дураков и пьяниц». С этой минуты старик не берет в рот ни капли и регулярно ходит в церковь.

Казалось, уже никто из обитателей дома не сможет переплюнуть младшего Замойского в топе дворовых новостей, но Виктору Петровичу это удалось.

Одним прекрасным июльским вечером Группенфюрер Дуся согнала жильцов на собрание, где сообщила, что спрыгнувший с мозгов Бирюков превратился в опасного насильника. «Сегодня в пять утра, бегая по двору в совершенно голом виде, – негодовала женщина, – он предпринял попытку изнасиловать нашу дворничиху Фатиму. И довел бы свой замысел до конца, если бы на помощь бедняге не подоспел ее муж Шухрат, отбивший у маньяка жену поливочным шлангом».

– Не может быть! – загомонили соседи. – Какой из Петровича маньяк? Нормальный же мужик! А где Фатима? Она заявление ментам написала?

– Фатима в больнице, у нее нервный срыв, – с металлом в голосе отчеканила Евдокия Марковна, – а Шухрат… он…

– …твая мая не пан-нимай, – продолжил непривычно трезвый Пахомыч, которому в холодное время года узбеки не раз предоставляли «политическое убежище» в своей дворницкой.

– А где сам Виктор Петрович? – раздался высокий мелодичный голос Китайгородцевой.

Группенфюрер Дуся смерила Виолетту Максимилиановну уничижительным взглядом.