Читать онлайн Сто первый

Глава 1: Сначала

Серое утро едва прорезало тьму, когда колонна грузовиков остановилась на пустынной окраине. Двигатели смолкли один за другим, оставив после себя гнетущую тишину. Командир – коренастый мужчина с шрамом через левую бровь – выскочил из кабины первого грузовика и поднял сжатый кулак.

«Без шума», – одними губами произнёс он.

Бойцы выбирались из кузовов почти бесшумно. Только скрип подошв по металлу да приглушённое позвякивание снаряжения нарушали предрассветную тишину. Земля под ногами – серая, безжизненная, словно пепел – поглощала звуки их шагов.

Никто не проронил ни слова. Годы тренировок научили их общаться взглядами, жестами, едва заметными кивками. Какой-то сержант отпер стальной контейнер в багажном отсеке замыкающей машины. Бойцы по одному подходили к нему, получая своё снаряжение.

Тяжёлые бронежилеты. Автоматы с глушителями. Приборы ночного видения. Рации с наушниками. Всё молча, всё отработано до автоматизма.

В пятидесяти метрах от них виднелся массивный бетонный круг – люк, ведущий под землю. Ржавые петли и потрескавшийся бетон говорили о том, что им давно не пользовались. Или хотели, чтобы так думали.

Командир проверил часы и кивнул заместителю. Тот поднял руку, подавая сигнал к выдвижению. Командир первым достиг люка. Провёл рукой по шершавой поверхности бетона, нащупывая скрытый механизм. Посмотрел на часы ещё раз. Три минуты до начала операции. Три минуты перед тем, как они спустятся туда, в неизвестность, скрытую под толщей земли.

Двое бойцов подошли к командиру и взялись за массивную ручку люка. Металл поддался не сразу – будто сопротивлялся, не желая раскрывать то, что скрывал годами. Наконец, с глухим скрежетом крышка поднялась, обнажив идеально круглую черноту.

Из отверстия поднялось облако затхлого воздуха. Командир отступил на шаг, морщась. Бойцы переглянулись, никто не спешил быть первым.

Молодой солдат – Олег, кажется, – посветил фонариком вниз. Луч выхватил из темноты бетонные стены технического колодца и металлические скобы, уходящие вниз.

«Глубоко», – подумал каждый, но никто не произнёс это вслух.

Второй номер группы – Макс, ветеран с выгоревшими на солнце бровями – опустился на колено у самого края и всмотрелся в темноту. Что-то в его лице изменилось.

– Там… как в склеп. Пахнет гарью и пылью.

Его голос прозвучал глуше, чем обычно. Он поднял взгляд на командира, и все увидели то, чего никогда раньше не замечали в его глазах – сомнение.

Бойцы невольно придвинулись ближе к люку. Каждый хотел сам убедиться, что же там, внизу. Темнота, казалось, поднималась из отверстия, как живое существо, обволакивая их ноги, цепляясь за снаряжение.

Командир жестом подозвал радиста.

– Связь проверь.

Радист включил передатчик. Треск помех разрезал тишину.

– Есть контакт. Но там, внизу… – радист замялся. – Сигнал может не пройти.

Бойцы продолжали смотреть в темноту люка. Никто не признавался себе, что испытывает страх, но каждый чувствовал, как что-то сжимается внутри. Это было физическое отторжение – инстинктивное, древнее, как сама жизнь. Человек не должен спускаться под землю, не должен ползти по трубе, как червь.

Но приказ есть приказ.

Сашок стоял в стороне от остальных, машинально проверяя карманы – как делал всегда, когда нервничал. Нащупал помятую фотографию матери, и пальцы на секунду замерли. Тепло воспоминаний о доме тут же растаяло, столкнувшись с реальностью – холодным предрассветным воздухом и зияющей чернотой люка.

Взвод сгрудился вокруг командира. Девяносто девять человек – Сашок уже знал точное число. Запомнил, когда старшина зачитывал список на построении. Девяносто девять фамилий, включая его собственную.

– Ну что, вроде все в сборе, – произнёс кто-то рядом с Сашком.

Голос принадлежал Михе – тощему парню с вечно прищуренными глазами. Шутник, балагур, вечно что-то насвистывает себе под нос.

– Нас сто, – уверенно сказал Миха, оглядывая бойцов.

Сашок открыл рот, чтобы возразить, но Миха вдруг хмыкнул и добавил:

– Сто один, если считать тень.

Бойцы вокруг засмеялись – нервно, отрывисто, будто выпуская накопившееся напряжение. Кто-то даже хлопнул Миху по плечу. Сашок тоже попытался улыбнуться, но не смог. Вместо этого он почувствовал, как от этой фразы по спине ползёт что-то холодное – словно капля ледяной воды, медленно скатывающаяся вдоль позвоночника.

Он невольно обернулся, всматриваясь в темноту за спиной. Никого. Только серые силуэты деревьев на фоне светлеющего неба. Но ощущение не проходило.

– Ты чего дёргаешься? – спросил кто-то рядом.

Сашок вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял Леха из третьего отделения – крепкий, с бритой головой и тяжёлым взглядом.

– Да так… показалось, – пробормотал Сашок.

– Не дрейфь, деревенский, – Леха ухмыльнулся. – Там внизу только крысы да наши цели. Первых – давить, вторых – брать. Всё просто.

Сашок кивнул, но чувство не уходило. Сто первый. Тень. Он снова посмотрел на зияющую дыру люка. Ему показалось, что темнота внутри стала гуще, плотнее – будто собралась в ком, в фигуру, которая наблюдает за ними снизу.

Сашок прислушался. Тихие голоса вокруг, скрип амуниции, чьё-то прерывистое дыхание – всё сливалось в странный, почти нереальный шум. Пот стекал по спине, собирался в липкую лужицу между лопатками. Жарко, хотя утро было прохладным. Жар шёл изнутри, будто в груди развели костёр.

В ушах стучало так громко, что Сашок едва различал окружающие звуки. Пульс отдавался в висках тяжёлыми ударами, будто кто-то колотил изнутри молотком по черепу. Он сглотнул сухим горлом, пытаясь унять этот внутренний грохот, но тщетно – кровь продолжала бешено циркулировать по венам, подстёгиваемая страхом и предчувствием чего-то недоброго., что казалось – остальные должны слышать этот стук. Бум-бум, бум-бум. Как молоток по наковальне в кузнице старого Михалыча в Липовом Ручье. Там, где сейчас мать наверняка растапливает печь и ставит чайник.

Мать.

Сашок зажмурился на секунду. Увидел морщинки вокруг её глаз, натруженные руки, седую прядь, выбившуюся из-под платка. Услышал, как она напевает, развешивая бельё во дворе. Почувствовал запах свежеиспечённого хлеба и топлёного молока.

Открыл глаза – и видение рассеялось. Перед ним снова был тёмный люк и спины товарищей.

Всё происходящее казалось нереальным. Как сон, из которого никак не выбраться. Сашок потёр лицо ладонями, надеясь проснуться, но шершавая кожа и колючая щетина напомнили – это явь. Страшная, липкая явь, затягивающая, как болото за околицей, куда они мальчишками ходили ловить лягушек.

Один раз он провалился по пояс. Помнил, как трясина медленно, но верно тянула вниз. Сейчас было похожее ощущение.

Сашок молчал. Не задавал вопросов, хотя они роились в голове, как мошкара над рекой в жаркий день. Куда их ведут? Что там, внизу? Почему именно они? Он просто слушал. Запоминал. Наблюдал.

Командир что-то говорил, показывая на схему объекта. Бойцы кивали. Кто-то спросил про боеприпасы, кто-то – про время пребывания под землёй.

Он поднял взгляд. Рассвет уже начинался – небо на востоке из чёрного стало тёмно-синим. Скоро появится солнце. А они не увидят его. Уйдут вниз, в бетонное нутро земли, где нет ни рассветов, ни закатов. Только искусственный свет и спёртый воздух.

Сашок глубоко вдохнул, стараясь запомнить запах утра, запах свободы.

Сашок стоял, словно в трансе, пытаясь надышаться свежим воздухом, когда что-то изменилось. Не было ни звука шагов, ни команды, но вдруг все почувствовали – появился кто-то новый.

Капитан Орехов стоял в нескольких метрах от люка. Никто не видел, откуда он взялся. Казалось, секунду назад его здесь не было, а теперь – вот он, как будто материализовался из утреннего тумана.

В отличие от остальных, на нём не было ни пыли, ни грязи. Форма – идеально выглаженная, сапоги – начищены до блеска. Даже воздух вокруг него казался чище, словно капитан существовал в своей собственной реальности, где не было места хаосу и неряшливости войны.

Бойцы затихли. Даже Миха перестал шутить. Орехов не повышал голос, не делал резких движений. Он просто стоял, глядя на них бесцветными глазами, и все сразу поняли – вот кто поведёт их в темноту.

– Время, – произнёс капитан.

Всего одно слово, но оно прозвучало как приговор. Негромко, без нажима, будто констатация факта. Не команда даже – просто напоминание о неизбежном.

Орехов подошёл к люку и указал на него рукой.

– По одному. Интервал – пять секунд. Без разговоров.

Никаких угроз, никаких эмоций. Просто сухие факты, произнесённые с абсолютной уверенностью человека, который не допускает иных вариантов. Не потому, что запрещает – просто их не существует в его мире.

Бойцы выстроились в линию. Первый шагнул к люку, помедлил секунду и начал спуск. Орехов отсчитывал время по часам. Молча кивал следующему, когда наступала его очередь.

Сашок оказался в середине очереди. Он наблюдал, как один за другим исчезают в темноте его товарищи. Капитан стоял неподвижно, словно статуя. Не моргал, не переминался с ноги на ногу, не проверял снаряжение. Просто ждал, отсчитывая секунды с механической точностью.

Когда подошла очередь Сашка, он встретился взглядом с Ореховым. Глаза капитана – серые, холодные – смотрели сквозь него, как будто Сашок был просто ещё одной тенью, проходящей мимо.

Сашок шагнул к люку, чувствуя, как колени предательски дрожат. Капитан Орехов смотрел сквозь него – не как на человека, а как на предмет, который нужно переместить из точки А в точку Б. В горле пересохло, ладони вспотели.

– Деревенский, ты чего застыл? – прошипел кто-то сзади.

Сашок уже поставил ногу на первую скобу, когда почувствовал тяжёлую руку на плече. Знакомую руку. Он обернулся и увидел дядю Пашу – коренастого мужчину с седыми висками и глубокими морщинами вокруг глаз. Старший прапорщик, механик-водитель, человек, знавший Сашка ещё с тех времён, когда тот только прибыл в часть зелёным новобранцем.

Сашок выдохнул с облегчением. Он не видел дядю Пашу сегодня и даже не знал, что тот в составе группы. Что-то успокаивающее было в его присутствии – словно частичка чего-то надёжного, понятного в этом хаосе.

Дядя Паша не улыбнулся, не сказал привычных шуток. Только сжал плечо Сашка чуть крепче и кивнул на люк. Его глаза – усталые, видавшие слишком много – на мгновение встретились с глазами Сашка.

– Пошли. Тепло. Защита. Отец в аду, – произнёс он тихо, почти шёпотом.

Странные слова, но Сашок почему-то понял их. Не разумом – нутром. Что-то в этой фразе было одновременно обнадёживающим и пугающим. Как давний деревенский заговор, который бабка шептала над заболевшим ребёнком.

Дядя Паша отпустил его плечо и кивнул. Сашок сглотнул и начал спуск. Металлические скобы были влажными и холодными. Он считал их машинально – одна, две, три… Сверху падал тусклый свет, но с каждой скобой становилось темнее.

Спуск оказался не таким глубоким, как представлялось. Всего пять метров, и ноги коснулись чего-то твёрдого. Сашок включил налобный фонарь. Луч выхватил из темноты огромную трубу, уходящую в обе стороны, насколько хватало света. Чёрная, с налётом сажи и ржавчины, она лежала в земле, как гигантская артерия.

В трубе не было бетонного пола – только голый металл, местами покрытый какой-то маслянистой субстанцией. Воздух здесь был гуще, тяжелее, с привкусом железа и чего-то ещё, неопределённого.

Сашок огляделся, привыкая к полумраку. Фонари других бойцов создавали причудливую игру света и теней на изогнутых стенах трубы. Люди выстраивались вдоль стен, переговариваясь вполголоса. Кто-то проверял снаряжение, кто-то просто стоял, прислонившись к холодному металлу, словно собирался с силами перед дальнейшим путешествием.

И тогда он увидел его.

В нескольких метрах от основной группы, в небольшой нише, едва освещённой отблесками чужих фонарей, стоял человек. Он не участвовал в общей суете, не переговаривался с товарищами. Просто стоял, глядя в землю, и курил. Тонкая струйка дыма поднималась вверх, растворяясь в спёртом воздухе трубы.

Сашок невольно задержал взгляд на этом человеке. Что-то в его позе, в том, как он держался особняком, притягивало внимание. Мужчина был не старым, но и не молодым – возраст определить сложно. Лицо осунувшееся, с глубоко запавшими глазами. Но главное – выражение этого лица. Точнее, отсутствие всякого выражения.

Это лицо напомнило Сашку иконы в старой деревенской церкви – такая же застывшая неподвижность, такой же взгляд, устремлённый куда-то за пределы видимого мира. Но в отличие от икон, в этом лице не было святости. Только пустота. Что-то мёртвое.

Человек поднял голову, словно почувствовав чужой взгляд. Их глаза встретились. Сашок хотел отвернуться, но не смог. Глаза незнакомца – мутные, словно затянутые плёнкой – смотрели сквозь него, как будто Сашок был призраком, а не живым человеком.

– Вова, – произнёс кто-то рядом с Сашком. – Из зеков. Мобилизовали прямо из колонии.

Сашок обернулся. Рядом стоял Леха, тот самый, что подбадривал его наверху.

– За что сидел? – тихо спросил Сашок, невольно понизив голос.

– Говорят, за убийство, – Леха пожал плечами. – Но никто точно не знает. И никто не спрашивает.

Сашок снова посмотрел на Вову. Тот медленно докуривал сигарету, зажав её между пальцами так крепко, словно боялся, что кто-то отнимет. Руки его были спокойны – ни дрожи, ни нервных движений. Руки человека, который уже ничего не боится.

Сашок оторвал взгляд от странного зека и посмотрел на остальных. Бойцы притихли, каждый по-своему готовился к спуску в неизвестность. Никто не шутил больше. Даже Миха замолчал, нервно теребя ремешок автомата.

Сержант Петров – коренастый мужик с обветренным лицом – трижды перекрестился широким жестом. Его губы беззвучно шевелились, произнося молитву. Сашок никогда раньше не видел, чтобы Петров молился. На учениях сержант всегда материл новобранцев, не стесняясь в выражениях, а сейчас – будто другой человек.

– Господи, сохрани и помилуй, – едва слышно шептал Петров, прижимая три пальца ко лбу, животу, правому и левому плечу.

Справа от Сашка стоял Димон – молодой контрактник из Сибири. Он смотрел вверх, на крышку люка, через которую ещё просачивались последние лучи утреннего света. Его взгляд был прикован к этому тусклому пятну, словно он пытался запомнить, как выглядит небо.

– Смотри-ка, уже рассвело, – пробормотал Димон, ни к кому конкретно не обращаясь. – А мы тут, как кроты.

Леха, стоявший рядом с Сашком, нервно сплюнул и выругался длинно, витиевато, с чувством.

– Е… ад, что за херню нам впаривают? Какие, на…, подземные лаборатории? Сука, будто из фильма про зомби сюжет сперли.

Никто не ответил. Все знали – вопрос риторический. Приказ есть приказ.

Седой прапорщик Михалыч – самый старый из всей группы – молча проверял фонарик. Его лицо не выражало ничего – ни страха, ни злости, ни смирения. Просто пустое лицо человека, который уже всё понял и принял. Как на казни – когда уже нет смысла кричать или молить о пощаде.

Капитан Орехов спустился последним. Его появление в трубе словно поставило точку в невысказанных сомнениях. Все замолчали. Стало так тихо, что Сашок слышал, как капли воды медленно стекают по стенам трубы, разбиваясь о металлический пол с тихим звоном.

Орехов оглядел построившихся бойцов. Его взгляд скользил по лицам – безразличный, холодный, оценивающий. Не как командир, смотрящий на своих людей, а как мясник, прикидывающий качество туш.

Капитан Орехов коротко кивнул, и стало ясно – пора.

– Первое отделение, вперёд, – произнёс он тихо, но в спёртом воздухе трубы его голос прозвучал с неестественной чёткостью.

Старший первого отделения – Игорь Савченко, кряжистый мужик с седой щетиной – глубоко вдохнул и повернулся к трубе. Его плечи напряглись, будто он собирался нырнуть в ледяную воду. Фонарь на его каске осветил внутренность трубы – чёрную, бесконечную, уходящую во тьму.

Игорь шагнул вперёд. Металл под его ботинками отозвался низким, утробным скрипом. Звук разнёсся по трубе, отражаясь от стенок, становясь глубже, протяжнее – словно сама труба застонала, принимая первую жертву.

Савченко сделал ещё шаг, и ещё. Его фигура, сгорбленная из-за низкого свода трубы, постепенно растворялась во тьме. Луч фонаря плясал по стенам, выхватывая пятна ржавчины и потёки конденсата. Звук шагов становился всё тише, глуше – будто труба поглощала не только свет, но и звуки.

– Следующий, – скомандовал Орехов.

Миха, тот самый шутник, оказался вторым. Его лицо, обычно подвижное и живое, застыло каменной маской. Он перекрестился – быстро, украдкой, словно стыдясь этого жеста. Потом глубоко вдохнул и шагнул вслед за Савченко.

Снова заскрипел металл. Снова разнёсся этот звук по трубе – теперь уже двойным эхом, словно кто-то невидимый вторил шагам Михи из глубины.

Третьим был Леха. Он задержался на мгновение, глядя в темноту трубы, как в пасть чудовища. Потом выругался – коротко, зло – и шагнул вперёд. Его широкие плечи едва не касались стен трубы. Казалось, он вот-вот застрянет, но Леха втянул живот и протиснулся внутрь. Металл под его весом заскрипел громче, протяжнее – словно труба сопротивлялась, не желая принимать его.

Один за другим бойцы входили в трубу. Каждый медлил перед входом – кто на секунду, кто на полминуты. Каждый смотрел в черноту перед собой и думал одно и то же: не выйду. Не вернусь. Это конец.

Но каждый делал этот шаг.

Сашок наблюдал, как его товарищи исчезают во тьме. Кто-то шептал молитву, кто-то сжимал в кармане талисман, кто-то просто стискивал зубы. Труба забирала их – одного за другим, поглощая, как голодное животное.

Очередь медленно таяла. Бойцы один за другим исчезали в зеве трубы, их фонари превращались в тусклые точки света, которые постепенно гасли в темноте. Сашок переминался с ноги на ногу, ощущая, как по спине стекают капли холодного пота. Горло перехватило. Он сглотнул – с трудом, будто проталкивал камень.

Перед ним остался только один человек – Петрович из второго взвода. Старый прапор с седыми висками и шрамом через всю щеку. Петрович перекрестился, пробормотал что-то неразборчивое и шагнул в трубу.

Настала очередь Сашка.

Капитан Орехов стоял сбоку, неподвижный, как статуя. Его взгляд – холодный, оценивающий – скользнул по Сашку.

– Давай, – произнёс он тихо.

Сашок сделал шаг вперёд и замер. Труба раскрывалась перед ним – чёрная пасть, уходящая в никуда. Металлические стенки тускло блестели в свете фонарей, словно влажные от слюны. Сашок вдруг почувствовал, что его тело не слушается. Ноги будто приросли к полу.

Он опустил взгляд вниз, туда, где начиналась труба, и замер. В этой темноте было что-то живое. Что-то дышащее. Сашок слышал это – тихое, размеренное дыхание, не принадлежащее никому из людей вокруг. Оно доносилось из глубины трубы, словно сама тьма дышала, ожидая его.

Внутри Сашка застучало. Бум-бум, бум-бум. Он сглотнул вязкую слюну, чувствуя, как по спине стекает холодная струйка пота. Что-то в этой трубе было неправильным, чужим, и его тело понимало это лучше, чем разум. Как удары молота по наковальне. Как шаги тяжёлых сапог по металлическому полу.

Темнота внизу словно сгустилась, приобрела форму. Она звала его. Не голосом – ощущением. Сашок почувствовал это притяжение – как будто труба была не просто металлической конструкцией, а живым существом, которое хотело его поглотить.

– Что встал? – раздался голос капитана за спиной. – Время.

Сашок не мог отвести взгляд от темноты. Она пульсировала, дышала, жила своей жизнью. И в этой темноте было что-то ещё. Кто-то ещё.

Сто первый.

Мысль пришла внезапно, словно кто-то шепнул её прямо в ухо. Сашок вздрогнул и обернулся. Никого. Только капитан Орехов, смотрящий на него с холодным нетерпением.

– Я… – начал Сашок, но голос сорвался.

Дыхание темноты стало громче. Ритмичное, глубокое. Оно заполняло пространство, вытесняя все остальные звуки. Сашок чувствовал, как его собственное дыхание невольно подстраивается под этот ритм.

Сашок глубоко вдохнул и шагнул в трубу. Ноги коснулись металла – неожиданно тёплого, почти горячего. Странно. Он ожидал холода, а не этого мягкого, живого тепла, словно труба хранила внутри себя чьё-то дыхание.

Пригнулся, чтобы не удариться головой. Спина сразу заныла от неестественной позы. Первые шаги дались с трудом – подошвы ботинок скользили по маслянистой поверхности. Пришлось двигаться осторожно, почти на ощупь, касаясь рукой стенки трубы.

Щёлкнул выключателем на налобном фонаре. Луч света прорезал темноту и упёрся в спину идущего впереди Петровича. Фигура товарища казалась нереальной – тёмный силуэт с размытыми очертаниями, будто нарисованный углём на чёрном холсте.

Сашок сделал ещё шаг. И ещё один. Звук его шагов отражался от стенок трубы, возвращаясь искажённым эхом. Шорх-шорх-шорх. Но вскоре и этот звук исчез.

Тишина обрушилась внезапно. Полная, абсолютная тишина – без единого шороха, без звука дыхания, без стука сердца. Словно кто-то нажал кнопку и выключил все звуки мира. Сашок сглотнул – и не услышал даже этого. Попытался кашлянуть – беззвучно. Постучал костяшками пальцев по металлической стенке – ничего.

Тревога начала сжимать его грудь. Он обернулся, пытаясь увидеть место, откуда они вошли. Позади ещё виднелось слабое свечение от приоткрытого входного отверстия. Впереди виднелся только мрак и очертания фигуры Петровича. Сзади не было ничего. Как будто проход, через который они попали сюда, исчез навсегда.

Мир исчез. Осталась только труба. Тёплая, живая, дышащая. И он внутри неё – крошечный, незначительный, поглощённый.

Сашок попытался крикнуть – но из горла не вырвалось ни звука. Сердце колотилось где-то в висках, но даже этого стука он не слышал. Только видел – как пульсирует кровь в глазах, как дрожит луч фонаря, как медленно движется вперёд спина Петровича.

Труба сжималась вокруг него. Не физически – он по-прежнему мог идти, согнувшись, – но каким-то иным, неосязаемым способом. Словно сама реальность сужалась до размеров этого металлического цилиндра, становясь всё плотнее, всё гуще, всё тяжелее.

Сашок сделал ещё несколько шагов и вдруг остановился. Что-то заставило его обернуться – последний раз взглянуть назад, туда, где ещё оставался свет. Крошечный круг, далекий, словно звезда в ночном небе.

В этом тусклом пятне он различил силуэт капитана Орехова. Тот стоял неподвижно, глядя в темноту трубы. Его лицо было наполовину скрыто тенью, но Сашок мог поклясться, что увидел в глазах капитана что-то странное. Не страх – нет, Орехов не из тех, кто боится. Что-то другое. Знание. Будто капитан уже видел то, что ждало их впереди.

Позади Орехова маячила ещё одна фигура. Последний боец? Но почему он медлит? Сашок прищурился, пытаясь разглядеть, кто это. Фигура казалась смутно знакомой, но тень скрывала лицо.

– Последний пошёл… – донеслось до Сашка чьё-то бормотание. А потом, после паузы: – Или нет?

Голос был тихим, но в акустике трубы он разнёсся странным эхом, словно кто-то шептал прямо в ухо. Сашок не понял, кто это сказал – капитан или тот, другой.

И тут круг света начал сужаться. Медленно, неумолимо. Сначала Сашок подумал, что это обман зрения. Но нет – люк действительно закрывался. Металлическая крышка опускалась, отсекая последнюю связь с внешним миром.

Щель становилась всё уже, силуэты расплывались, превращаясь в тени. Последнее, что увидел Сашок перед тем, как свет исчез полностью – странный жест капитана. Орехов поднял руку, словно хотел что-то сказать или предупредить. Но было уже поздно.

Лязг металла. Глухой, тяжёлый звук закрывшегося люка.

И наступила тьма.

Абсолютная, густая, осязаемая. Она обволакивала, проникала под одежду, заползала в ноздри. Сашок моргнул несколько раз, но это не помогло – темнота оставалась такой же непроницаемой. Только фонари создавали островки света, но они казались чужеродными, неуместными в этом царстве мрака.

Глава 2: Плоть металла

Шестнадцать километров по трубе отняли все силы. Когда рота наконец добралась до ниши – расширенного участка трубы у выхода – бойцы валились с ног. Ниша представляла собой металлический карман высотой в человеческий рост и шириной метров пять. Здесь можно было хотя бы встать в полный рост, размять затёкшие мышцы.

– Располагайтесь, – скомандовал капитан Орехов, сбрасывая рюкзак. – Кто знает, сколько здесь торчать придётся.

Сашок привалился спиной к холодной стенке трубы и медленно сполз вниз. Ноги гудели, спина ныла от долгих часов в согнутом положении. Вокруг шуршали, устраиваясь, товарищи. Кто-то тихо матерился, кто-то молча раскатывал коврик. Дядя Паша сел рядом с Сашком, кряхтя и растирая колени.

– Как думаешь, долго здесь сидеть будем? – шёпотом спросил Сашок.

Дядя Паша пожал плечами:

– Кто ж его знает. Может, сутки, может, неделю.

– Неделю? – Сашок не сдержал возгласа.

– Тише ты, – цыкнул дядя Паша. – На войне как на войне. Будем ждать, сколько скажут.

В другом углу ниши Вова методично раскладывал свои вещи, словно находился не в железной трубе, а в гостиничном номере. Каждый предмет на своём месте – от запасных носков до ножа.

– Артист, не мельтеши, – проворчал он, когда шутник роты попытался пристроиться рядом.

– Да я только присяду, – Артист поднял руки в примирительном жесте. – Не волнуйся, твою территорию не нарушу.

Постепенно рота утихомирилась. Кто-то уже дремал, прислонившись к стенке или соседу. Кто-то шёпотом переговаривался. Орехов сидел у самого выхода из ниши, словно часовой, охраняющий покой своих солдат.

– Сколько ждать-то будем? – донеслось из темноты.

Никто не ответил. Этот вопрос висел в спёртом воздухе ниши, отражался от металлических стенок, проникал в мысли каждого. Сколько? День? Неделю? Месяц?

Время в трубе потеряло смысл. Сашок проверил часы – стрелки показывали полночь. Но что это значило здесь, в железном чреве, отрезанном от мира?

Прошло несколько часов. Усталость постепенно отступала, сменяясь тягучим, вязким ожиданием. Кто-то спал, кто-то перешёптывался, передавая термос с чаем. Свет от налобных фонарей и переносных ламп создавал в нише призрачные тени, танцующие по изогнутым металлическим стенам.

Сашок смотрел на эти тени, пытаясь различить в них что-то знакомое. Вот эта похожа на кошку. А та – на дерево возле их дома в Липовом Ручье. Он улыбнулся своим мыслям.

Вдруг фонарь в дальнем углу ниши резко погас. Без предупреждения, без мигания – просто исчез, словно кто-то накрыл его ладонью.

– Э, что за? – донеслось из темноты.

Никто не ответил. Тишина сгустилась, стала осязаемой.

Второй фонарь – тот, что висел на крюке посередине ниши – замигал. Раз, другой. Свет то исчезал, то появлялся, выхватывая из темноты напряжённые лица солдат.

Все разговоры стихли. Сто пар глаз уставились на мигающий фонарь. В тишине было слышно только тяжёлое дыхание.

– Батарейки сели, – прошептал кто-то неуверенно.

– У обоих сразу? – возразил другой голос.

Мигающий фонарь продолжал свою нервную игру со светом и тенью. Вспышка – и Сашок видел бледное лицо Вовы, сидящего напротив. Темнота – и только силуэты, неясные очертания. Вспышка – капитан Орехов, с каменным лицом наблюдающий за происходящим.

– Твою мать, – тихо выругался кто-то в темноте. Голос был тихим, почти шёпотом, будто боялся разбудить что-то большее, чем просто страх.

Мигающий фонарь вдруг застыл в полутьме – не погас полностью, но и не горел в полную силу. Тусклый, болезненный свет едва пробивался сквозь пыльное стекло.

– Проверьте свои фонари, – раздался спокойный голос капитана Орехова. – И не устраивайте панику.

Щелчки включателей, шорох одежды. Лучи света заметались по стенам ниши, как испуганные птицы.

– У меня нормально, – сказал кто-то.

– И у меня.

– Всё работает.

Постепенно напряжение начало спадать. Но что-то изменилось в атмосфере ниши. Словно кто-то невидимый прошёл между ними, оставив после себя холодный след.

Ночь ползла медленно. Кто-то пытался спать, кто-то перешёптывался, большинство просто сидели в тишине, уставившись в пустоту. Время в трубе тянулось, как смола – густое, липкое, бесконечное.

Сашок задремал, привалившись к рюкзаку. Ему снилась мать – она стояла у калитки их дома, вглядываясь вдаль, словно ждала кого-то. Проснулся он от чужого шёпота – такого тихого, что сначала подумал, будто это продолжение сна.

– Слышь, Серый, – голос принадлежал Артисту, который сидел метрах в трёх от Сашка. – А ты вот того… с белой повязкой… раньше видел?

Сашок приоткрыл глаза. В полумраке ниши Артист наклонился к своему соседу – щуплому пареньку, которого все звали Серым.

– Да вроде был с нами, – неуверенно ответил Серый, почесывая затылок.

– А ты имя его знаешь?

Тишина. Серый задумался, беззвучно шевеля губами, словно перебирая в памяти имена.

– Не помню, – наконец выдавил он. – А что?

Артист ещё ниже наклонился к собеседнику:

– Просто он всё время в стороне держится. И не разговаривает ни с кем. Я к нему подсел час назад, а он даже не посмотрел на меня.

– Может, спит? – предположил Серый.

– С открытыми глазами?

Они замолчали. Сашок почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он незаметно огляделся. В дальнем углу ниши, у самой стены, действительно сидела фигура с белой повязкой на рукаве. Сашок не мог разглядеть лица – тень падала так, что видны были только очертания.

– Может, из другого взвода? – снова заговорил Серый. – Мы же не всех знаем.

– Может, – согласился Артист, но в его голосе сквозило сомнение. – Только странный он какой-то.

Сашок закрыл глаза, притворяясь спящим. Но сон не шёл. В голове крутились слова Артиста, и почему-то вспомнилась та шутка, брошенная перед входом в трубу.

«Нас сто один».

Утро пришло незаметно – в трубе день и ночь отличались только по часам. Сашок открыл глаза, ощущая тяжесть в голове. Он плохо спал, ворочаясь на жёстком коврике, а перед рассветом и вовсе лежал с открытыми глазами, вслушиваясь в дыхание товарищей.

Дядя Паша уже не спал – сидел, привалившись к стене, и что-то писал в маленьком блокноте. Заметив, что Сашок проснулся, он кивнул и убрал блокнот во внутренний карман.

– Выспался? – спросил он шёпотом, чтобы не разбудить остальных.

Сашок помотал головой и придвинулся ближе.

– Дядь Паш, – начал он, оглядываясь по сторонам, – ты вчера человека в белой повязке видел?

Паша нахмурился, но не ответил сразу. Он достал флягу, отпил, протянул Сашку.

– Какой ещё повязке?

– Белой. На рукаве, – Сашок говорил тихо, почти шёпотом. – Артист с Серым про него шептались. Говорят, он ни с кем не разговаривает. Сидит отдельно.

Паша провёл ладонью по небритому подбородку.

– Ночь, Саш. Труба. Голова дурит, – он попытался улыбнуться, но улыбка вышла натянутой. – Мне вон вообще приснилось, что я дома, а потом проснулся – и эта железная коробка.

Сашок заметил, как дрогнули пальцы дяди Паши, когда тот закрывал флягу. И взгляд у него был беспокойный, быстрый – то и дело скользил по углам ниши, словно искал что-то.

– Но ты же тоже что-то видел? – настаивал Сашок. – Я же вижу.

Паша вздохнул и наклонился к самому уху Сашка:

– Мне показалось… – он запнулся, оглянулся через плечо. – Показалось, что ночью кто-то ходил между нами. Считал спящих. Я глаза открыл – никого. Но чувство было… понимаешь?

Сашок кивнул. Он понимал.

– Но это всё ерунда, – дядя Паша вдруг выпрямился и хлопнул Сашка по плечу. – Просто нервы. Всем тяжело в этой консервной банке.

Но Сашок видел – дядя Паша напряжён. Жилка на виске билась чаще обычного, а пальцы, теребившие ремень автомата, выдавали тревогу.

Во второй половине дня атмосфера в нише стала совсем тяжёлой. Солдаты лежали или сидели, погружённые в собственные мысли. Разговоры стихли. Только изредка кто-то просил передать воду или сухпаёк. Капитан Орехов ушёл проверять выход из трубы, оставив сержанта за старшего.

Тишина давила на уши, словно глубина. Сашок поймал себя на том, что уже час считает капли конденсата, падающие со стыка труб. Кап. Кап. Кап. Монотонно, бесконечно.

Артист поднялся со своего места. Он потянулся, разминая затёкшие мышцы, и обвёл взглядом товарищей. Его лицо, обычно подвижное и живое, сейчас выглядело осунувшимся, но он всё равно попытался улыбнуться.

– Что за похоронная процессия? – произнёс он громче, чем требовалось. Его голос эхом отразился от стен трубы. – Давайте хоть анекдот расскажу.

Несколько человек подняли головы. Кто-то безразлично пожал плечами. Вова даже не шелохнулся – продолжал сидеть, прислонившись к стене, с закрытыми глазами.

– Ну, слушайте, – Артист потёр руки, словно собирался показать фокус. – Заходят как-то в бар русский, американец и украинец…

Он осёкся. По рядам солдат пробежал неприятный холодок. Кто-то кашлянул. Дядя Паша покачал головой.

Артист попытался исправиться:

– Ладно, другой. Тут бы анекдот, да боюсь, ржака до Киева дойдёт.

Тишина. Никто не засмеялся. Никто даже не улыбнулся. Только звук капель – кап, кап, кап – нарушал гробовое молчание.

Артист медленно опустил руки. Его улыбка погасла, словно задутая свеча. Он постоял ещё несколько секунд, переминаясь с ноги на ногу, а потом молча вернулся на своё место у стены.

Он сел, обхватив колени руками, и уставился в пустоту перед собой. Больше он не пытался шутить. Не пытался говорить вообще. Что-то сломалось в нём – то, что делало его Артистом. Теперь он был просто ещё одним молчаливым солдатом в железной трубе.

Сашок смотрел на него и думал, что труба пожирает их по одному. Сначала – голос. Потом – смех. А дальше что?

Вова сидел у самого края ниши, там, где труба сужалась и уходила обратно в темноту. Он не участвовал в скудных разговорах, не просил воды, не менял положения тела. Просто сидел, выпрямив спину, и смотрел в чёрный зев трубы, откуда они пришли вчера.

Его взгляд был устремлён в пустоту. Глаза, широко раскрытые, не моргали, словно он боялся пропустить что-то важное. Что-то, что могло появиться из тьмы в любой момент.

Сашок заметил его неподвижность ещё утром. Сначала решил, что Вова просто задремал с открытыми глазами – бывает такое от усталости. Но часы шли, а бывший зек не шевелился. Только грудь едва заметно поднималась и опускалась, выдавая, что он жив.

– Вова, воды хочешь? – спросил кто-то, проходя мимо.

Ответа не последовало. Спрашивающий пожал плечами и отошёл. Все уже привыкли к молчаливости Вовы, но сейчас это было что-то другое. Что-то глубже обычного отчуждения.

В какой-то момент дядя Паша подсел к нему, тронул за плечо. Вова медленно повернул голову – движение было механическим, как у заводной куклы.

– Всё нормально? – спросил дядя Паша.

Вова посмотрел на него, но казалось, что видит что-то за ним, сквозь него.

– Он вернётся, – произнёс Вова так тихо, что дядя Паша скорее прочитал это по губам, чем услышал.

– Кто вернётся?

Вова не ответил. Он снова повернулся к темноте трубы и застыл в прежней позе. Дядя Паша посидел рядом ещё минуту, потом покачал головой и отошёл.

А Вова продолжал смотреть. Неподвижный. Немигающий. Словно стоял на часах, охраняя роту от чего-то, что могло прийти из темноты. Или ждал кого-то, кто должен был вернуться.

Третий день в трубе давил на плечи тяжелее, чем первые два. Воздух стал гуще, а тишина – плотнее. Солдаты двигались меньше, говорили тише. Берегли силы и кислород. Запасы распределяли строго – по графику, отмеченному в блокноте сержанта.

В полдень по часам – хотя здесь не было ни дня, ни ночи – Серый полез в свой рюкзак за фляжкой. Пошарил рукой, не нашёл. Вывернул содержимое на коврик. Фляжки не было.

– Что за… – он оглядел соседей. – Кто взял мою воду?

Никто не ответил. Серый поднялся на ноги, пошатываясь от усталости.

– Я спрашиваю, кто взял?

Взгляды опустились, плечи сжались. Никто не хотел ввязываться.

– Тебе показалось, – буркнул Лёха с соседнего места. – У всех своя вода.

Серый подошёл к нему, навис сверху:

– Ты взял? Признавайся.

Лёха медленно поднялся. Он был на голову выше Серого, шире в плечах.

– Отвали, – процедил он. – Сам посеял и других обвиняешь.

– Я не терял! – голос Серого сорвался на хрип. – Она была в рюкзаке!

Бойцы вокруг напряглись. Кто-то отодвинулся подальше, кто-то, наоборот, придвинулся ближе – поглазеть на конфликт, разбавляющий монотонность ожидания.

– Да плевать мне на твою фляжку, – Лёха толкнул Серого в грудь. – Отойди, пока цел.

Серый покачнулся, но устоял. Его лицо исказилось.

– Отдай воду, сука, – прошипел он и бросился на Лёху.

Они сцепились, покатились по полу. Кто-то крикнул: "Разнимите их!" Но никто не двинулся с места. Все смотрели, как два человека борются за глоток воды, которого, возможно, и не было.

Капитан Орехов стоял у выхода из ниши. Он наблюдал за дракой, не меняя выражения лица. Не вмешивался, не командовал, просто смотрел – холодно, оценивающе.

Лёха и Серый, заметив этот взгляд, постепенно замедлились. Драка сошла на нет сама собой. Они отползли друг от друга, тяжело дыша, с ненавистью глядя друг на друга.

– Рано срываетесь, – произнёс капитан в наступившей тишине. – Ещё не началось.

Эти слова упали в пространство ниши, как камни в тёмную воду. Все поняли, что он имел в виду. То, что происходило сейчас – лишь прелюдия. Настоящий ад ждал впереди.

Серый вернулся на своё место, Лёха – на своё. Никто больше не произнёс ни слова о пропавшей фляжке. Но что-то изменилось в атмосфере ниши. Доверие треснуло, как тонкий лёд.

Сашок проснулся среди ночи, не понимая сначала, где находится. Сердце колотилось, во рту пересохло. Приснилось что-то тревожное, но сон уже ускользал из памяти, оставляя только ощущение беспокойства.

Он огляделся. Большинство солдат спало – кто сидя, привалившись к стене, кто лёжа на коврике. Капитан Орехов дремал у выхода, сжимая в руке пистолет. Даже во сне его лицо оставалось напряжённым.

Сашок потянулся за флягой. Сделал глоток тёплой воды и снова оглядел нишу. Взгляд зацепился за фигуру, сидящую в углу. Солдат сидел неподвижно, глядя прямо перед собой. Лицо его было наполовину скрыто тенью, но что-то в его позе показалось Сашку знакомым.

Он напряг память. Вроде видел этого парня раньше… Может, из третьего взвода? Или из разведки? Странно, что не может вспомнить. Рота жила вместе уже несколько месяцев, все примелькались.

Сашок поднялся и осторожно, стараясь не наступить на спящих, подошёл ближе. Солдат не шевелился. Только теперь Сашок заметил, что на его рукаве что-то белеет – повязка или нашивка.

– Эй, – тихо позвал Сашок. – Не спишь?

Солдат не ответил. Не повернул головы, даже не моргнул.

Сашок подошёл ещё ближе. Теперь он мог разглядеть лицо бойца – и понял, что не узнаёт его. Совсем. Черты лица казались размытыми, словно фотография не в фокусе. Сашок моргнул, пытаясь прояснить зрение, но ничего не изменилось.

– Ты с какого взвода? – спросил он, чувствуя, как по спине пробегает холодок.

Ответа не было. Солдат продолжал смотреть сквозь Сашка, будто тот был невидимкой.

Сашок сделал шаг назад. Что-то было не так с этим парнем. Совсем не так. Он попытался вспомнить, видел ли его раньше – при построении, в столовой, во время тренировок. Память упрямо молчала.

Сашок осторожно отступил от странного солдата и вернулся на своё место. Руки слегка дрожали. Он не мог понять, что только что видел. Или кого.

Укладываясь обратно на коврик, он заметил, что Артист не спит. Тот сидел, обхватив колени руками, и смотрел в пустоту. Его губы беззвучно шевелились, словно он разговаривал сам с собой.

Сашок подполз ближе.

– Ты чего не спишь? – шепнул он.

Артист вздрогнул, будто его ударили. Повернулся к Сашку – глаза широко раскрыты, зрачки расширены.

– Он был ближе, – прошептал Артист так тихо, что Сашок едва расслышал.

– Кто?

Артист схватил Сашка за рукав, притянул к себе. От него пахло страхом – кислым, острым.

– Я видел его, – зашептал он прямо в ухо. – Он был ближе. Он смотрел, как я сплю.

Сашок почувствовал, как холодок пробежал по позвоночнику. Он невольно оглянулся на угол, где сидел странный солдат с белой повязкой. Там никого не было.

– Кто? – снова спросил он, хотя уже догадывался об ответе.

Артист улыбнулся – кривой, дрожащей улыбкой, совсем не похожей на его обычную ухмылку.

– Сто первый, – произнёс он и тихо засмеялся.

Но в этом смехе не было веселья. Только дрожь, только страх, только отчаянная попытка сохранить рассудок.

– Перестань, – Сашок попытался высвободиться, но Артист держал крепко.

– Я не сумасшедший, – шептал Артист, не отпуская. – Я проснулся, а он стоял надо мной. Просто стоял и смотрел. А потом… потом он ушёл. Но не туда, – он кивнул в сторону выхода из ниши, – а сквозь стену. Понимаешь? Сквозь чёртову стену!

Тишина ночи в трубе не была похожа на обычную тишину. Она казалась живой – дышала, пульсировала, наблюдала. Все спали беспокойным сном. Капитан Орехов дремал, прислонившись к стене, с пистолетом на коленях. Дядя Паша похрапывал, зажав в руке фотографию семьи. Вова сидел с закрытыми глазами, но никто не мог сказать наверняка, спал ли он.

Сашок лежал на спине, глядя в темноту. После разговора с Артистом сон не шёл. Он пытался убедить себя, что всё это – просто игра воображения, результат усталости и замкнутого пространства. Но страх уже пустил корни.

Постепенно веки Сашка отяжелели. Сознание начало уплывать, растворяясь в темноте. Он погружался в сон, когда это случилось.

Звук шагов. Медленных, размеренных. Каждый шаг отдавался металлическим эхом, будто кто-то шёл по трубе, не скрываясь.

Сашок распахнул глаза. Звук был настолько отчётливым, что он не сомневался – это не сон. Кто-то шёл прямо к ним.

Шаг. Ещё шаг. Пауза. Снова шаг.

Не только Сашок услышал это. По нише пробежала волна движения – солдаты просыпались, тянулись к оружию, озирались.

– Что за… – прохрипел кто-то.

Звук шагов приближался. Теперь он звучал совсем близко – у самого входа в нишу.

Артист вскочил первым. Его рука тряслась, когда он включил фонарь и направил луч в сторону звука.

Пусто.

Никого.

Только чёрный зев трубы и тени, танцующие в свете фонаря.

– Я слышал, – прошептал Артист. – Мы все слышали.

Капитан Орехов уже стоял на ногах, его пистолет был направлен в темноту.

– Проверить периметр, – скомандовал он тихо. – Без паники.

Несколько бойцов включили фонари. Лучи света заметались по нише, выхватывая напряжённые лица, сжатые кулаки, оружие наизготовку. Все были на месте. Все сто.

И тут Сашок заметил. Вова. Он больше не сидел у стены. Теперь он стоял в трёх шагах от своего места, застыв, как статуя. Его лицо было повёрнуто к выходу из ниши, глаза широко раскрыты, рот приоткрыт, словно он хотел что-то сказать, но не мог.

– Вова? – позвал Сашок.

Бывший зек не ответил. Не шелохнулся. Только его пальцы дрожали, едва заметно, как листья на слабом ветру.

– Что ты видел? – спросил дядя Паша, подходя к нему.

Вова медленно повернул голову. Его взгляд был пустым, как у слепого.

– Он приходил за мной, – произнёс он так тихо, что все замерли, чтобы расслышать. – Но ещё не время.

Капитан Орехов лежал неподвижно, прислонившись спиной к холодной стенке трубы. Его глаза были открыты, но взгляд не следил за суетой вокруг. Он смотрел сквозь людей, сквозь металл, сквозь саму реальность – куда-то в пустоту, где ничего не имело значения.

Рядом с правой рукой лежал пистолет с навинченным глушителем. Пальцы время от времени касались рукоятки – машинально, как касаются талисмана. Не для уверенности, а по привычке.

Когда Вова произнёс свои странные слова, по нише пробежал электрический разряд страха. Солдаты сбились в группы, шептались, озирались. Кто-то предлагал проверить трубу дальше, кто-то хотел послать сигнал командованию. Паника висела в воздухе, как запах гари.

Но Орехов не шелохнулся. Его лицо оставалось неподвижным – маска, вылепленная из воска и застывшая навсегда. Ни один мускул не дрогнул, когда истерика накрыла роту. Ни один нерв не отозвался на страх, разливающийся вокруг.

Дядя Паша подошёл к нему, присел рядом.

– Товарищ капитан, – начал он тихо, – люди беспокоятся. Может, стоит…

– Пройдёт, – отрезал Орехов, не поворачивая головы. Его голос звучал ровно, без интонаций. – Первый раз, что ли.

Дядя Паша замер, вглядываясь в лицо командира.

– Вы… видели такое раньше?

Орехов не ответил. Только его пальцы сильнее сжали рукоять пистолета – единственный признак того, что он вообще слышал вопрос.

Дядя Паша помедлил, затем кивнул сам себе и отошёл. Орехов остался один – как всегда один, даже среди сотни людей.

Сашок лежал на спине, укрывшись куцей курткой. Труба дышала вокруг него – холодная, влажная, металлическая. Тело ныло от постоянного напряжения, а мысли путались от усталости. Он закрыл глаза, пытаясь поймать ускользающий сон.

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Сашок считал собственные дыхания, как мать учила в детстве, когда не спалось. Раз-два-три-четыре… На семнадцатом счёте что-то изменилось.

Звук дыхания. Не его. Чужого.

Глубокие, тяжёлые вдохи и выдохи – слишком медленные для человека, слишком глубокие. Будто кто-то большой дышал прямо над ухом. Сашок чувствовал, как волоски на шее поднимаются от ужаса. Холодок пробежал по позвоночнику.

Он резко открыл глаза.

Никого.

Только спящие товарищи вокруг. Дядя Паша похрапывал в двух метрах. Артист крутился во сне, что-то бормоча. Капитан Орехов дремал, прислонившись к стене, сжимая пистолет. Всё как обычно.

Сашок выдохнул. Показалось. Просто нервы. Он снова закрыл глаза, пытаясь расслабиться.

И снова – тот же звук. Дыхание. Медленное, глубокое, неестественное. Совсем рядом. Словно кто-то склонился над ним, почти касаясь лица. Сашок почувствовал лёгкое движение воздуха на щеке – будто кто-то выдохнул.

Сердце забилось в горле. Руки похолодели. Каждый мускул напрягся, готовый к рывку. Он хотел вскочить, закричать, схватить автомат.

И вдруг – тихий голос. Прямо в голове, минуя уши:

– Не вставай. Не оборачивайся. Пережди.

Голос был ниоткуда и отовсюду одновременно. Не мужской и не женский. Просто голос, спокойный и властный.

Сашок замер, подчиняясь странному приказу. Его тело застыло, как у кролика перед змеёй. Только сердце продолжало колотиться, гоняя кровь по венам с бешеной скоростью.

Дыхание рядом стало ещё глубже. Ещё ближе. Сашок чувствовал его всей кожей – тёплое, живое, невозможное.

– Не вставай. Не оборачивайся. Пережди, – повторил голос в голове.

И Сашок лежал, не шевелясь, с закрытыми глазами, пока тяжёлое дыхание продолжало звучать рядом, нарушая тишину ночи в металлической трубе.

Глава 3: Тот, кто не отвечает

Третий день в трубе встретил их тусклым светом фонарей и тяжёлой тишиной. Бойцы лежали вповалку, как брошенные куклы – кто свернувшись калачиком, кто раскинув руки. Никто не говорил о вчерашнем. Никто не хотел вспоминать.

Сашок проснулся с головной болью. Виски сдавливало, словно обручем. Он приподнялся на локте, оглядывая нишу. Люди двигались медленно, будто под водой. Артист сидел, привалившись к стене, безучастно перебирая сухпаёк. Его лицо осунулось, под глазами залегли глубокие тени.

Дядя Паша раздавал воду. Экономно, по глотку. Никто не спорил, не шутил, не просил добавки. Брали молча, кивали и отворачивались.

– Жуй, – дядя Паша протянул Сашку галету. – Силы нужны.

Сашок взял сухарь. Во рту было сухо, как в пустыне. Галета казалась безвкусной, крошилась, не хотела проглатываться.

В углу ниши, отдельно от всех, сидел Вова. Он не спал. Его глаза были открыты, но взгляд остановился. Лицо побелело, как у покойника, только губы приобрели синеватый оттенок. Он не шевелился, не моргал, не реагировал на окружающих. Словно превратился в статую самого себя.

Капитан Орехов подошёл к нему, присел рядом.

– Эй, боец, – негромко позвал он.

Вова не ответил. Не повернул головы. Только его пальцы слегка дрогнули – единственный признак, что он ещё здесь, с ними.

Орехов достал из кармана фляжку, открутил крышку, поднёс к губам Вовы. Тот не отреагировал. Капитан осторожно приподнял его голову, влил немного жидкости в рот. Вова сглотнул машинально, но его взгляд оставался пустым.

– Выдержит? – тихо спросил подошедший дядя Паша.

Орехов не ответил. Закрутил фляжку, убрал в карман. Его лицо ничего не выражало, но в движениях появилась осторожность, почти нежность – странная для этого жёсткого человека.

Сашок наблюдал за ними, жуя безвкусную галету. Кто-то рядом спал сидя, привалившись к соседу. Кто-то перебирал патроны – медленно, словно во сне. Тишина давила на уши, на грудь, на мозг.

Никто не говорил о том, что слышал ночью. Никто не обсуждал странное поведение Вовы. Все молчали, погружённые в себя, в свой страх, в свою усталость.

К вечеру воздух в трубе стал совсем тяжёлым. Бойцы лежали вповалку, экономя силы. Говорили мало, шёпотом, будто боясь потревожить что-то невидимое.

Рыжий Колька, долговязый мобилизованный из Твери, внезапно вскочил с места и, пригнувшись, двинулся к противоположной стене.

– Ты куда? – лениво спросил Артист.

– Пересяду. Слишком тесно там.

Он устроился у дальней стены, привалился к ней спиной и прикрыл глаза. Никто не обратил особого внимания – каждый выживал как мог.

Прошло около часа. Сашок дремал, проваливаясь в вязкий, тревожный сон. Его вырвал из полузабытья громкий голос:

– Какого хрена ты делаешь?

Он открыл глаза. Лёха, крепкий парень из Подмосковья, отпихивал от себя Кольку.

– Зачем ты так вжался? Тут никого не было.

Колька отшатнулся, его лицо в тусклом свете фонаря казалось серым.

– Ты спал, я просто отошёл.

– Отошёл? – Лёха поднялся на колени. – Я видел, как ты сидел у стены. А кто тогда сидел рядом?

Колька замер, его глаза расширились.

– Никто… Я только что подошёл.

– Не гони. Кто-то сидел здесь, прямо впритык ко мне. Я чувствовал тепло.

Повисла тишина. Несколько человек приподнялись, вслушиваясь в разговор.

– Может, тебе приснилось? – неуверенно предположил кто-то.

Лёха медленно покачал головой.

– Я не спал. Сидел с закрытыми глазами, но не спал. Кто-то дышал рядом. А потом ты подходишь и говоришь, что только что встал оттуда.

Колька растерянно огляделся.

– Может, кто-то другой сидел?

Бойцы переглянулись. Никто не признался.

Капитан Орехов наблюдал за этой сценой, не вмешиваясь. Его рука непроизвольно коснулась кобуры.

В четвёртую ночь Сашок не мог уснуть. Лежал, глядя в темноту, слушая тяжёлое дыхание товарищей. Воздух казался густым, как кисель. Где-то капала вода – медленно, с оттяжкой, словно отсчитывая секунды до чего-то неизбежного.

Он повернулся на бок, пытаясь устроиться удобнее на жёстком полу трубы. Рядом спал Артист, свернувшись в клубок. Его лицо во сне выглядело беззащитным, почти детским.

Сашок закрыл глаза, но сон не шёл. В голове крутились обрывки мыслей, воспоминания о доме, о матери, о том, как пахнет свежескошенная трава…

Шорох справа заставил его вздрогнуть. Он приподнялся на локте.

Двое бойцов из соседнего взвода сидели в паре метров от него, привалившись к стене трубы. Они говорили шёпотом, но в ночной тишине их голоса разносились отчётливо.

– …третий день уже, – говорил один, худощавый парень с выбритыми висками. – Все видят, но молчат.

– Может, показалось? – второй, постарше, с седеющей щетиной, нервно крутил в пальцах зажигалку.

– Всем сразу? Серый, ты сам видел.

Седой покачал головой.

– Я видел тень. Мало ли что в этой трубе может привидеться.

– А Жека? Он же с ним разговаривал. А потом говорит – никого не было.

Сашок замер, боясь пошевелиться, чтобы не выдать себя.

– Шшш, – седой приложил палец к губам. – Не так громко.

Они помолчали. Потом худощавый наклонился ещё ближе к товарищу и прошептал:

– Он не наш.

– Что значит "не наш"? – седой нахмурился.

– Там есть кто-то не наш, – худощавый оглянулся, словно проверяя, не слушает ли кто. – Никто не помнит, как он вошёл. Или с кем. Просто… появился.