Читать онлайн Третья опора. Как рынки и государство пренебрегают сообществом

Copyright © 2019 by Raghuram Rajan. All rights reserved

© Издательство Института Гайдара, 2025

Посвящается Радике

Предисловие

Мы окружены изобилием. Человечество никогда не было так богато, как сейчас, что стало возможным благодаря постоянному улучшению технологий производства на протяжении последних двух с половиной столетий. Не только развитые государства стали богаче; миллиарды людей в развивающихся странах перешли от тяжкой бедности к комфортному существованию среднего класса всего за одно поколение. Доходы в мире распределены гораздо более равномерно, чем когда-либо прежде. Впервые за всю историю человечества мы способны искоренить голод и недоедание на планете.

Но даже несмотря на то, что мир достиг экономического успеха, который был бы немыслим всего несколько десятилетий тому назад, некоторые из, казалось бы, наиболее привилегированных работников в развитых странах испытывают настолько сильную тревогу, что в буквальном смысле слова умирают от нее. С 1999 по 2013 год смертность среди американских белых мужчин среднего возраста была выше, чем среди представителей других этнических групп[1]. Эти дополнительные смерти – более полумиллиона человек менее чем за полтора десятилетия – в основном приходились на тех, кто имел среднее или неполное среднее образование, и были по большей части вызваны употреблением наркотиков, алкоголя и самоубийствами. Это в десять раз превосходит потери во время войны во Вьетнаме, но только происходит это не где-то в дальних странах, а в небольших американских городках и сельской местности. В эпоху кажущегося изобилия группа, которая некогда олицетворяла американскую мечту, по-видимому, утратила всякую надежду.

Тревоги, схожие с теми, что испытывают умеренно образованные белые мужчины среднего возраста в Соединенных Штатах, встречаются и в других богатых развитых странах Запада, хотя, возможно, и с менее трагическими последствиями. Главным источником тревоги, по-видимому, служит то, что умеренно квалифицированные работники быстро теряют или рискуют потерять хорошую работу «среднего класса» и это тяжело сказывается на них самих, их семьях и тех сообществах, в которых они живут. Имеется широкое понимание того, что потеря рабочих мест происходит из-за глобальной торговли и технической автоматизации, затрагивающей старые рабочие места. Сложнее осознать, что из этих двух причин более важной является технический прогресс. Между тем, когда обеспокоенность общественности перерастает в гнев, радикальные политики начинают нападать на импорт и иммигрантов. Они предлагают защитить рабочие места в промышленности, отменив послевоенный экономический порядок, построенный на либеральных нормах, ту систему, что облегчила трансграничное движение товаров, капитала и людей.

Наше будущее несет с собой и перспективы, и опасности. Перспективы связаны с новыми технологиями, способными помочь нам решить проблемы, которые вызывают наибольшую обеспокоенность, – такие, как бедность и климатические изменения. Для этого необходимо сохранить открытость границ, чтобы самые слаборазвитые страны могли осваивать эти инновации, а богатые страны могли привлекать людей из-за границы для поддержки своего стареющего населения. Опасность кроется не только во влиятельных сообществах, не способных к адаптации и вместо этого препятствующих прогрессу, но и в том обществе, которое может возникнуть, если наши ценности и институты не будут меняться по мере того, как техника непропорционально обогащает и усиливает власть немногих.

Каждая прошлая техническая революция нарушала привычный порядок вещей, порождала реакцию общества и в итоге приводила к социальным изменениям, которые помогали получать самое лучшее от техники. С начала 1970-х годов мы переживаем революцию информационных и коммуникационных технологий (ИКТ). Она строилась на массовой компьютеризации, которая стала возможной благодаря микропроцессорам и персональным компьютерам, и сегодня включает технологии в диапазоне от искусственного интеллекта до квантовых вычислений, затрагивая и совершенствуя столь различные области, как международная торговля и генная терапия. Эффекты революции ИКТ передаются по всему миру, благодаря все более интегрированным рынкам товаров, услуг, капитала и рабочей силы. Нет ни одной страны, которую обошли бы стороной потрясения, связанные с глобальным финансовым кризисом 2007–2008 годов и последовавшей за ним Великой рецессией. Сегодня мы видим реакцию на это в крайне левых и крайне правых популистских движениях. Но при этом так и не произошло необходимых социальных изменений, из-за чего многие сейчас с отчаянием смотрят в будущее. Мы переживаем критический момент в истории человечества, когда ошибочно сделанный выбор может пустить под откос экономический прогресс человечества.

Эта книга – о тех трех опорах, которые поддерживают общество, и о том, как нам найти правильный баланс между ними, чтобы общество процветало. Две из этих опор, о которых я буду говорить, это обычные подозреваемые, государство и рынки. Книг о них выпущено столько, что уже и не сосчитать. В одних предпочтение отдавалось государству, в других – рынкам. Но всегда забытым оставалась третья опора, сообщество – социальные аспекты общества. И именно ее я хочу вновь предложить для обсуждения. Когда какая-либо из этих трех опор существенно ослабляется или укрепляется, обычно в результате быстрого технического прогресса или ужасных экономических бедствий, таких как депрессия, баланс нарушается и обществу необходимо найти новое равновесие. Переходный период может быть болезненным, но в прошлом общество неоднократно достигало успеха. Главный вопрос этой книги в том, как нам восстановить баланс между опорами перед лицом продолжающихся подрывных технологических и социальных изменений.

Я покажу, что многие тревожные вещи в политике и экономике во всем мире, включая подъем популистского национализма и радикальных левых движений, восходят к ослаблению сообщества. Государство и рынки, выступая в тандеме, увеличили свое могущество и охват, оставив сообщество сравнительно бессильным, чтобы вынести мощный и неравномерный удар со стороны технологических изменений. Важно, что решения многих из наших проблем также следует искать в оздоровлении дисфункциональных сообществ, а не подавлении рынков. Именно так мы восстановим баланс между опорами на уровне, более благоприятном для общества, и сохраним либеральные рыночные демократии, в которых живут многие из нас.

Чтобы избежать путаницы в дальнейшем, давайте быстро разделаемся со скучным, но необходимым вопросом об определениях. В целом понятие государство в этой книге будет означать структуру политического управления в стране. В значительной части этой книги речь будет идти о центральном правительстве. Помимо исполнительной власти, государство будет также включать законодательные и судебные органы.

Рынки будут включать все частные экономические структуры, способствующие производству и обмену в экономике. Это понятие будет охватывать все многообразие рынков, включая рынок товаров и услуг, рынок работников (рынок труда) и рынок займов, акций и облигаций (рынок капитала или финансовый рынок). Также он будет включать основных участников из частного сектора, таких как предприниматели и корпорации.

Согласно словарному определению, сообщество «представляет собой социальную группу любого размера, члены которой проживают в определенной местности, управляются общей властью и часто имеют общее культурное и историческое наследие»[2]. Это то определение, что мы будем использовать, и архетипическими образцами сообщества будут жилой район (или деревня, муниципалитет или небольшой город) в современную эпоху, феодальное поместье в Средневековье и племя в древности. Важно отметить, что мы будем фокусировать внимание на сообществах, члены которых живут в непосредственной близости, в отличие от виртуальных сообществ или религиозных конфессий, присутствующих на всей территории страны. Мы будем рассматривать местные органы власти, например школьный совет, районный совет или мэра города, как часть сообщества. В большой стране имеются уровни власти, лежащие между центральным правительством (часть государства) и местной властью (часть сообщества). В целом мы будем рассматривать эти уровни как часть государства. Наконец, мы будем использовать понятия «общество», «страна» или «нация» взаимозаменяемо, как совокупность государства, рынков, сообществ, людей, территории и многого другого, составляющего такие политические образования, как Китай или Соединенные Штаты.

Разобравшись с определениями, перейдем к существу вопроса. Для древних людей племя было их обществом – их государством, рынками и сообществом, сведенными воедино. Именно здесь была сосредоточена вся деятельность, включая воспитание детей, производство и обмен продуктов питания и товаров, а также помощь больным и престарелым. Вождь племени или старейшины устанавливали закон и обеспечивали его соблюдение, а также командовали воинами племени, защищавшими свои земли. Со временем, как мы увидим в части I этой книги, и рынки, и государство отделились от сообщества. Торговля с более отдаленными сообществами посредством рынков позволяла всем специализироваться на том, в чем они были относительно хороши, делая каждого более процветающим. Государство, объединяя власть и ресурсы многих сообществ в своих пределах, не только регулировало рынки, но и обеспечивало соблюдение закона в рамках политических границ, одновременно защищая страну от агрессоров.

Рынки и государство в последнее время не только отделились от сообщества, но и постоянно посягали на те виды деятельности, которые поддерживали связи внутри традиционного сообщества. Рассмотрим ряд функций, которые сообщество больше не выполняет. В сообществах фронтира (приграничных территорий США в XIX веке) соседи оказывали помощь при рождении детей; сегодня большинство женщин обращаются в больницу, когда они чувствуют, что начинаются роды. Естественно, они предпочитают опыт специалиста, а не дружескую, но неумелую руку помощи соседа. На более приземленном уровне мы обычно предлагали нашей пожилой соседке взять ее с собой, когда собирались поехать в магазин, потому что у нее не было своего автомобиля. Сегодня она заказывает продукты онлайн. Точно так же сообщество ранее собиралось для того, чтобы вновь отстроить сгоревший дом семьи; сегодня семья получает выплату по страховке от пожара и нанимает профессионального строителя. Более того, учитывая строительные нормы и правила в большинстве развитых стран, дом, восстановленный соседями, вряд ли будет признан законной постройкой.

Сообщество по-прежнему выполняет ряд важных функций в обществе. Оно привязывает человека к реальным человеческим сетям и дает ему чувство идентичности; наше присутствие в мире подтверждается влиянием, которое мы оказываем на окружающих нас людей. Позволяя нам участвовать в структурах местного самоуправления, вроде ассоциаций родителей и учителей, школьных советов, библиотечных советов и районных надзорных комитетов, а также в выборах мэра или муниципальных властей, наше сообщество дает нам чувство самоопределения, ощущение прямого контроля над нашей жизнью, при этом улучшая работу местных общественных служб для нас. Важно отметить, что, несмотря на существование формальных структур, таких как государственное школьное образование, государственная система социальной защиты и коммерческое страхование, доброта соседей по-прежнему полезна для заполнения пробелов. Когда сосед-инженер в свое свободное время обучает нашего сына математике или соседи объединяются, чтобы собрать еду и одежду для нуждающихся семей, сообщество помогает там, где формальных структур недостаточно. Ввиду сохраняющейся важности сообщества, здоровые современные сообщества пытаются компенсировать вторжение рынков и государства с помощью других видов деятельности, которые укрепляют связи сообщества, таких как общественные собрания и соседские ассоциации.

Экономисты Радж Четти и Натаниэль Хендрен пытаются количественно оценить экономические последствия взросления в лучшем сообществе[3]. Они изучают доходы детей, чьи родители переехали в Соединенных Штатах из одного района в другой, когда ребенок был маленьким. Рассмотрим район «Лучше» и район «Хуже». С поправкой на родительский доход у лиц, проживающих в них в течение длительного времени, средние доходы детей, когда они становятся взрослыми, на один процентиль выше в распределении национального дохода в районе «Лучше», чем в районе «Хуже». Четти и Хендрен обнаруживают, что ребенок, родители которого переезжают из микрорайона «Хуже» в «Лучше», будет во взрослом возрасте иметь доход, который в среднем на 0,04 процентиля выше для каждого года детства, который он проводит в «Лучше». Другими словами, если родители ребенка переезжают, когда он рождается, и остаются в новом районе до тех пор, пока ему не исполнится двадцать лет, доход ребенка во взрослом возрасте повысится на 80 % от разницы между средними доходами в двух микрорайонах.

Это исследование показывает, что переезд в сообщество, где дети более успешны (по крайней мере, если измерять их будущим доходом), приносит ребенку огромную пользу. Сообщества важны! И, вполне возможно, ничто, кроме наших родителей, не влияет на наши экономические перспективы так сильно, как сообщество, в котором мы растем. Важно отметить, что выводы Четти и Хендрена касаются переезда только одного ребенка: переезд – это не решение для развития всего бедного сообщества. Вместо этого бедное сообщество должно найти пути развития на месте, держась при этом за своих лучших и умнейших жителей. Это проблема, которую мы рассмотрим в данной книге.

У здорового сообщества есть и другие достоинства. Органы местного самоуправления выступают в качестве щита против политики центрального правительства, таким образом защищая меньшинства от возможной тирании большинства и служа сдерживающим фактором для центральной власти. Сообщества, берущие на себя роль убежища в Соединенных Штатах и Европе, отказываются сотрудничать с национальными иммиграционными властями в выявлении и депортации нелегальных иммигрантов. При президенте Обаме сообщества в штате Аризона действовали ровно противоположным образом, игнорируя федеральное правительство и применяя строгие меры наказания за нелегальную иммиграцию.

Хотя ни одна страна не сможет функционировать, если каждое сообщество будет выбирать по своей воле законы, которым оно будет подчиняться, мы увидим, что некоторая децентрализация законодательных полномочий с частичной передачей их сообществу может быть полезной, особенно если между сообществами существуют большие различия во мнениях.

Важнейшая функция, которую сообщество играет в современных рыночных демократиях, состоит в том, чтобы служить учебной площадкой для начинающих политиков – вспомним, что Барак Обама был организатором сообщества, – а само сообщество представляет собой готовую структуру для политической мобилизации. Более того, именно базирующиеся в сообществах движения против коррупции и кумовства снова и снова не позволяют Левиафану государства слишком комфортно устроиться вместе с Бегемотом крупного бизнеса[4]. Действительно, как мы увидим в книге, здоровые сообщества необходимы для поддержания динамичных рыночных демократий. Возможно, именно поэтому авторитарные движения, такие как фашизм и коммунизм, пытаются заменить коммунитарное сознание националистическим или пролетарским сознанием.

В целом ближайшее сообщество по-прежнему актуально и сегодня, даже в космополитических городах, где родственные и этнические связи ограничены, и даже в индивидуалистических обществах, таких как США и Западная Европа. Как только мы поймем, что сообщество значимо, станет ясно, почему сильного экономического роста – любимого показателя экономического успеха у профессиональных экономистов – для страны недостаточно. То, как этот рост распределяется между сообществами в стране, имеет огромное значение. Люди, которые ценят пребывание в своем сообществе, не очень мобильны. Поскольку они не могут переехать, чтобы начать работать там, где происходит рост, им нужен экономический рост в их собственном сообществе. Если мы заботимся о сообществе, нам нужно заботиться о географическом распределении роста.

Каков же источник сегодняшних проблем? Если выразить это одним словом, то дисбаланс! Когда три опоры общества должным образом сбалансированы, общество имеет наилучшие шансы обеспечить благосостояние своих членов. Современное государство, как всегда, обеспечивает физическую безопасность, но также пытается обеспечить справедливость экономических результатов, чего требует демократия. Для этого государство устанавливает ограничения на рынки, а также обеспечивает равные условия игры. Оно также должно гарантировать, что большинство людей имеет возможность участвовать на рынке на равных условиях и защищено от его колебаний. Конкурентные рынки обеспечивают то, что преуспевающие на них эффективны и обеспечивают максимальный выпуск при имеющихся ресурсах. У успешных есть и богатство, и некоторая независимость от государства, поэтому у них есть возможность сдерживать произвольные действия со стороны государства. Наконец, люди в индустриальных демократиях, вовлеченные в свои сообщества и, таким образом, организованные в социальном и политическом плане, поддерживают необходимое разделение между рынками и государством. Этим они делают возможной политическую и экономическую конкуренцию, которая не позволяет экономике скатываться в кумовство или авторитаризм.

Общество страдает, когда одна из опор ослабевает или укрепляется слишком сильно по отношению к другим. Слишком слабые рынки и общество становятся непродуктивными, слишком слабое сообщество и общество ведут к кумовскому капитализму, слишком слабое государство и общество – к опасливости и апатии. И наоборот, слишком много рынка и общества ведут к несправедливости, слишком много сообщества и общества – к застою, а слишком много государства и общества – к авторитаризму. Баланс крайне важен!

Сегодня опоры серьезно расшатаны. Прямые воздействия революции в области ИКТ посредством автоматизации и косвенные, но более локализованные эффекты торговой конкуренции привели к большим потерям рабочих мест в некоторых сообществах в развитых странах. Как правило, это были рабочие места со средним уровнем дохода, которые занимали люди с каким-никаким образованием. Поскольку работники-мужчины оказались в наименьшей степени способны адаптироваться к переменам, семьи испытывали колоссальный стресс: выросло число разводов, подростковых беременностей и семей с одним родителем. В свою очередь, это вызвало ухудшение окружающей среды для детей, что привело к плохой успеваемости в школе; высоким показателям отчисления, росту привлекательности наркотиков, банд и преступности; и постоянной безработице среди молодежи. Важно отметить, что упадок в сообществе имеет тенденцию подпитывать сам себя, поскольку все еще функциональные семьи бегут из него, чтобы их дети не пострадали от нездоровой среды.

В Соединенных Штатах сообщества меньшинств и иммигрантов в первую очередь пострадали от безработицы, что привело к социальному краху в 1970–1980-х годах. В последние два десятилетия сообщества, обычно белого населения, в небольших городах и полусельских районах испытывают аналогичный упадок, поскольку крупные местные товаропроизводители закрываются. Опиоидная эпидемия – это лишь один из признаков безнадежности и отчаяния, сопровождающих социальный распад некогда здоровых сообществ.

Техническая революция была разрушительной даже за пределами экономически неблагополучных сообществ. Она создала значительную прибавку к заработной плате для тех, кто обладает лучшими способностями, причем лучшие из них работают в высокооплачиваемых суперзвездных фирмах, которые все чаще доминируют в ряде отраслей. Это побудило родителей из среднего класса покидать экономически смешанные сообщества и переводить своих детей в школы в более богатых и здоровых сообществах, где они будут лучше учиться с другими обеспеченными детьми, такими же, как они. Более бедный рабочий класс не может последовать за ними из-за высокой стоимости жилья в районах получше. Сообщества, где он проживает, становятся еще хуже, на этот раз из-за ухода успешных. Технологические изменения создали эту нирвану для высшего среднего класса, меритократию, основанную на образовании и навыках. Однако из-за перетасовки экономических классов и упадка смешанного сообщества она начала становиться наследственной, и теперь успеха могут достичь только дети тех, кто уже преуспел.

Остальные брошены на произвол судьбы в приходящих в упадок сообществах, где молодежи труднее научиться тому, что необходимо для получения хорошей работы. Сообщества попадают в ловушку порочного круга, когда экономический упадок питает социальный упадок, что способствует дальнейшему экономическому упадку… Последствия разрушительны. Отчужденные люди, лишенные надежды, которая основывается на укорененности в здоровом сообществе, становятся жертвами демагогов, как крайне правых, так и крайне левых, которые потакают их худшим предрассудкам. Популистские политики задевают чувствительную струну, когда обвиняют элиту верхушки среднего класса и партии истеблишмента.

Когда ближайшее сообщество дисфункционально, отчужденным людям нужен какой-то другой способ канализировать свою потребность в принадлежности к чему-то большему[5]. Популистский национализм предлагает одно из таких привлекательных представлений о большем, направленном к некоторой цели воображаемом сообществе – будь то белый мажоритаризм в Европе и США, исламский турецкий национализм «Партии справедливости и развития» Турции или индуистский национализм индийской Раштрии сваямсевак сангх[6]. Популизм проявляется в том, что вина за положение народа возлагается на коррумпированную элиту. Национализм (точнее, этнический национализм, но я оставлю эти детали на потом) – в том, что провозглашает преобладающую численно группу коренных жителей страны истинными наследниками ее истории и богатства. Националисты-популисты видят в меньшинствах и иммигрантах – любимцах элитного истеблишмента – узурпаторов и обвиняют другие страны в невзгодах своей страны. Эти сфабрикованные враги необходимы для популистской националистической повестки, потому что зачастую группу большинства практически ничто не связывает – она на самом деле не основывается на каком-то подлинном чувстве общности, так как различия между подгруппами большинства обычно существенны.

Популистский национализм подорвет либеральную рыночную демократическую систему, которая принесла развитым странам процветание, которым они обладают. Внутри стран он провозгласит некоторых полноправными гражданами и истинными наследниками национального достояния, в то время как остальные будут сведены к положению людей второго сорта. Он может привести к закрытию глобальных рынков как раз тогда, когда население этих стран стареет и они нуждаются как в международном спросе на свою продукцию, так и в молодых квалифицированных иммигрантах, чтобы восполнить сокращающуюся рабочую силу. Он опасен, потому что предлагает обвинения и не дает никаких реальных решений; ему нужен постоянный поток злодеев, чтобы взбадривать свою социальную базу, и он приближает мир к конфликту, а не к сотрудничеству по глобальным проблемам. Хотя популистские националисты поднимают важные вопросы, мир не может позволить себе их близорукие решения.

Школы, в наше время открывающие дорогу к возможностям, являются жизненно важным институтом сообщества. Различное качество школ, в значительной степени определяемое сообществами, в которых они находятся, оказываются приговором для одних и трамплином для других. Когда путь к выходу на рынок труда не ровный и для кого-то сопряжен с преодолением крутых подъемов, неудивительно, что люди считают систему несправедливой. Тогда они открываются для идеологий, предлагающих отказаться от либеральной рыночной системы, которая так хорошо служила нам после Второй мировой войны. И средством решения этой проблемы, как и многих других в нашем обществе, должны служить не государство или рынки. Им должно быть возрождение сообщества и лучшее выполнение им своих основных функций, вроде школьного обучения. Только так мы сможем ослабить привлекательность радикальных идеологий.

Мы рассмотрим способы, как это можно сделать, но, пожалуй, самый важный из них – это дать сообществу власть, которую государство неуклонно отнимало у него. Поскольку рынки стали глобальными, международные органы, направляемые своими бюрократами или интересами могущественных стран, забирают власть у стран в свои собственные руки, чтобы облегчить функционирование глобальных рынков. Популистские националисты преувеличивают степень, в которой власть перешла к международным органам, но это явление реально. С еще большими проблемами связано то, что внутри страны государство для выполнения международных обязательств, унификации законодательства на национальном уровне, а также для эффективного использования федерального финансирования узурпировало многие полномочия сообщества, что только еще больше его ослабило. Мы должны полностью изменить это. За исключением случаев, когда это абсолютно необходимо для поддержания должного порядка, международные органы должны вернуть власть странам, а внутри стран власть и финансирование должны быть переданы с федерального уровня на уровень сообществ. К счастью, революция в области ИКТ помогает в этом, как мы увидим. При осторожном подходе эта децентрализация сохранит преимущества глобальных рынков, в то же время предоставляя людям больше чувства самоопределения. Локализм – в смысле сосредоточения большего количества полномочий, расходов и деятельности в сообществе – поможет справиться с центробежными дезориентирующими тенденциями глобальных рынков и новых технологий.

Вместо того чтобы позволить естественным племенным инстинктам людей реализовываться посредством популистского национализма, который в сочетании с национальными вооруженными силами создает взрывоопасный коктейль, было бы лучше, если бы их можно было удовлетворять на уровне сообщества. Один из способов устроения различных сообществ в большой и разнообразной стране состоит в том, чтобы принять всеобъемлющее гражданское определение национального гражданства, когда гражданином является каждый, кто принимает набор общепризнанных ценностей, принципов и законов, определяющих нацию. Это тот вид гражданства, который предлагают Австралия, Канада, Франция, Индия или Соединенные Штаты. Это тот вид гражданства, о котором пакистано-американский мусульманин Хизр Хан, чей сын погиб, воюя в армии Соединенных Штатов, ярко и убедительно напомнил Национальному съезду Демократической партии в 2016 году, размахивая экземпляром американской конституции. Этот документ определил его гражданство и явился источником его патриотизма.

В рамках этой широкой инклюзивной структуры люди должны иметь возможность собираться вместе в сообществах с такими же людьми, как они. Сообщество, а не нация, становится движителем тех, кто дорожит узами этнической принадлежности и хочет культурной преемственности. Конечно, сообщества должны быть открыты, чтобы люди могли входить в них и выходить, если пожелают. Одни, без сомнения, предпочтут жить в этнически смешанных сообществах, в то время как другие изберут жизнь с людьми своей этнической принадлежности. Все они должны иметь свободу делать это. Свобода объединений в сочетании с законодательным запретом активной дискриминации должна стать будущим больших стран с разнородным населением. В конце концов мы научимся заботиться о других, но до тех пор давайте жить мирно, бок о бок, если не вместе.

Рынки тоже должны стать более инклюзивными. Крупные корпорации доминируют на слишком многих рынках, все чаще подкрепляя свое господство привилегированным доступом к данным, владением сетями и правами интеллектуальной собственности. Многие услуги теперь могут оказывать только лицензированные профессионалы, что исключает конкуренцию со стороны тех, кто не имеет необходимых лицензий (одна из причин, по которой дружественные соседи не могут помочь восстановить дом сегодня). В любой ситуации мы должны отыскать барьеры для конкуренции и входа на рынок и устранить их, обеспечив равные возможности для всех. Таким образом, по мере того, как мы стремимся к инклюзивному государству и инклюзивным рынкам, которые встраивают наделенное правами и возможностями сообщество в общество и сохраняют его вовлеченность и динамичность, мы добьемся инклюзивного локализма, который будет иметь важнейшее значение для возрождения сообщества и восстановления баланса опор.

Тем не менее даже в такой ситуации усилия со стороны самого сообщества будут иметь решающее значение. Рассмотрим сообщество Пльзень в юго-западной части Чикаго, в нескольких милях от моего дома. Это сообщество, некогда находившееся в глубоко плачевном положении, сегодня начинает исправлять ситуацию.

Реально существующее сообщество берет себя в руки

Раньше в Пльзене проживали иммигранты из Восточной Европы, работавшие на производственных предприятиях в окрестностях Чикаго. С середины прошлого века туда постоянно переезжали латиноамериканские иммигранты и афроамериканцы, а выходцы из Восточной Европы уезжали[7]. В 2010 году испаноязычные или лица латиноамериканского происхождения составляли там 82 % населения, а афроамериканцы – 3,1 %. Неиспаноязычные белые составляли 12,4 % населения в 2010 году по сравнению с 7,9 % в 2000 году.

Пльзень беден, медианный доход домохозяйства за 2010–2014 годы в среднем составлял 35 100 долларов, что примерно вдвое меньше, чем в целом по Чикаго. Уровень безработицы в 2010–2014 годах в среднем составлял около 30 %. Более 35 % лиц старше 25 лет не окончили среднюю школу. Только 21,4 % людей старше 25 лет имеют степень бакалавра, что составляет менее половины сопоставимого показателя в общей численности населения США. Почти половина арендующих жилье или домовладельцев имеют затраты на жилье, которые превышают 30 % их доходов. Для стабильности сообщества крайне важно, чтобы люди не покидали его, и Пльзеню очень трудно этого достичь.

Низкий уровень образования, низкие доходы и высокий уровень безработицы – это прямой путь к наркотикам, алкоголю и преступности. В 1979 году в Пльзене было зафиксировано 67,4 убийства на 100 000 жителей, что вдвое больше, чем в городе в целом. Для сравнения в Западной Европе средний уровень убийств составляет примерно 1 на 100 000 человек в год. Средние безвозвратные боевые потери для Германии и Советского Союза во время Второй мировой войны составляли около 140 человек в год на 100 000 населения[8]. Таким образом, Пльзень действительно был зоной военных действий – в 1988 году журналист из Chicago Tribune насчитал 21 банду на двухмильном отрезке главной транспортной магистрали, 18-й улицы. 1980-е и 1990-е годы были годами ужасных сражений банд и кровопролития.

Тем не менее Пльзень – это сообщество, которое пытается собраться с силами и измениться. Одним из признаков того, что это удается, является то, что уровень убийств был там значительно ниже общего уровня Чикаго в течение ряда лет с начала 2000-х годов, немного превышая его лишь каждые несколько лет. Как мы увидим, сообщества обычно не берут себя в руки спонтанно – появляются лидеры, которые координируют возрождение. Одной из движущих сил возрождения Пльзеня является Рауль Раймундо, генеральный директор «Проекта „Воскресение“», неправительственной организации (НПО), девизом которой является «Построение отношений, создание здоровых сообществ». Рауль приехал в Соединенные Штаты из Мексики в качестве иммигранта в возрасте семи лет. Он учился в Пльзене в средней школе имени Бенито Хуареса, учился в вузе (в том числе некоторое время в аспирантуре Чикагского университета) и начал помогать сообществу. Он нашел свое призвание после убийства молодого человека прямо рядом с его церковью, когда его пастор спросил прихожан, что в связи с этим собирается делать сообщество. Отвечая на призыв, Рауль и еще несколько человек начали «Проект „Воскресение“», собрав по 5000 долларов в каждой из шести местных церквей. Когда кандидат, которого они нашли, чтобы возглавить проект, отказался занять эту должность, ее занял Рауль, и он все еще занимает ее спустя двадцать семь лет. На сегодняшний день «Проект „Воскресение“» привлек в сообщество инвестиции более чем на 500 миллионов долларов.

Как и в случае с другими проектами возрождения, сообщество сначала провело инвентаризацию своих активов, чтобы выяснить, на что оно может опираться. У него были свои церкви, которые обеспечивали моральную и финансовую поддержку, необходимую для любого возрождения, у него были приличные школы, у него было сильное мексиканско-американское сообщество с дружными семьями, и оно находилось в Чикаго, городе, у которого были и взлеты, и падения, но который все еще является одним из великих городов Америки.

Первым делом нужно было сделать сообщество более пригодным для проживания, то есть сделать его чище, избавиться от уличной преступности и улучшить состояние школ. Жителей призывали оказывать давление на городское санитарное управление, заставляя его делать свою работу – убирать улицы и собирать мусор. Людей призывали создавать клубы в кварталах и специальные группы по борьбе с преступностью. Они выходили из своих домов, когда видели подозрительную деятельность, чтобы вместе вытеснить преступников, или совместно вызывать полицию, чтобы преступники не знали, кого в этом обвинять. Сообщество успешно провело кампанию за мораторий на выдачу городом лицензий на продажу спиртных напитков в Пльзене, закрыло некоторые особенно проблемные бары и работало с полицией, церквями и проживающими в другом месте домовладельцами, чтобы выявлять и закрывать известные бандитские притоны[9]. Увеличилось число дополнительных занятий, внеклассных видов деятельности и программ профессиональной подготовки, что позволяло молодым людям получать больше от учебы в школе и открывало им путь к рабочим местам. Родителей призывали принять участие в жизни школ, и они это сделали. Были введены новые школьные программы – одним из примеров является католическая школа Христа Царя, целью которой является дать ученикам качественное образование, подобное тому, которое можно получить в католической школе св. Игнатия, одной из ведущих католических школ Чикаго, при этом сохраняя доступность образования. Школа Христа Царя привлекла средства местных фирм, а взамен ученики работали один день в неделю на эти фирмы. Остальные четыре дня ученики ходили в школу, каждую неделю получая и хорошее образование, и опыт работы.

Когда члены сообщества увидели, что усилия приносят плоды, желающих принять участие в жизни сообщества начало становиться все больше. Поскольку некоторые старшие члены банд обратились к законному бизнесу, их процветание вдохновило других членов банд развивать навыки, не связанные с насилием. Распространение программ для молодежи в школах дало ей возможность уйти от своего прошлого. Снижение преступности привело к открытию новых предприятий, в том числе франшиз, вроде McDonald’s, которые предлагали легкодоступные рабочие места, позволявшие молодежи начать работать. По мере того как Чикаго становился все более крупным центром регионального распределения товаров, в Пльзене создавалось все больше рабочих мест (там открылись оптовые склады и холодильные центры) – во многом благодаря все еще низким ценам на недвижимость и снижению преступности.

В связи с тем, что район стал более пригодным для жизни, «Проект „Воскресение“» начал помогать бедным, особенно тем из них, у кого было очень мало средств и кто был очень плохо защищен от внезапной потери работы или болезни, сохранять арендуемое ими жилье. Это стабилизирует сообщество. Ирония ситуации заключается в том, что это становится все труднее по мере укрепления сообщества, потому что арендная плата увеличивается, а покупка жилья становится все дороже. Крупные банки, число которых в этом сообществе в настоящее время растет, недостаточно хорошо понимают, как здесь устроена жизнь. Это затрудняет кредитование. В Пльзене мать работающей женщины часто готовит еду для нее и присматривает за ее детьми, поэтому зарплата работницы реально намного больше, так как она не платит за эти услуги. Точно так же члены семьи могут одалживать друг другу деньги, чтобы иметь возможность продолжать выплаты по кредиту, несмотря на нестабильный доход. Как правило, для специалиста по выдаче кредитов из крупного банка такие практики трудно подтвердить или задокументировать, из-за чего ему приходится в первую очередь смотреть на явные показатели дохода[10]. Финансовые учреждения на уровне сообщества, где решения принимаются локально на основе «мягкой информации», доступной в сообществе, понимают, что работник более кредитоспособен, чем можно предположить, исходя из его зарплатной ведомости. Не нуждаясь в официальном подтверждении дохода для выдачи кредитов, они более охотно кредитуют на местах, чем крупные банки.

Признавая важность местных учреждений, в 2013 году «Проект „Воскресение“» помог спасти от банкротства местный Второй федеральный банк. В то время 29 % ипотечных кредитов банка были просроченными, и многие местные заемщики столкнулись бы с выселением, если бы банк был закрыт или продан кому-то за пределами сообщества. Пустующие помещения привели бы к снижению цен на жилье и возвращению преступности. В настоящее время просрочки по выплатам у Второго федерального банка составляют 4 % от его ипотечного портфеля: это результат работы с заемщиками и возвращения к здоровому кредитованию. Люди продолжают использовать его филиал как общественный центр, встречаясь там, чтобы пообщаться с соседями, или принося свою почту, чтобы ее перевели банковские служащие.

«Проект „Воскресение“» сам построил доступное жилье, которое он сдает в аренду малообеспеченным семьям, но при этом он стимулирует их съезжать, когда они начинают зарабатывать достаточно, чтобы позволить себе аренду по рыночным ценам. Одна из его построек, Casa Queretaro, выглядит элегантно и гостеприимно, кажется скорее роскошным жильем, чем доступным, – по мнению его управляющих, нет никаких причин, по которым столь доступное жилье должно выглядеть обветшалым. «Проект „Воскресение“» также пытается расширить доступ к кредитам на местном уровне. Его волонтеры работают с членами сообщества над повышением их финансовой грамотности, которая позволит им выстроить и улучшить кредитную историю, например, с помощью регулярной и своевременной оплаты счетов за коммунальные услуги.

Возрождение сообщества есть нечто намного большее, но общая картина должна быть ясна. Пльзень отнюдь не богатое или процветающее сообщество, но теперь у него есть надежда. Оно построено на своих мексиканских связях – у него есть Национальный музей мексиканского искусства, – хотя это не означает, что жители не гордятся тем, что они одновременно американцы. Cinco de Mayo, мексиканский фестиваль, отмечается с большим размахом, но более 250 000 человек в Пльзене присоединяются к параду 4 июля, в День независимости США. Цель Рауля Раймундо – привечать в Пльзене людей всех этнических групп, опираясь на базовую стабильность существующего сообщества. Как он говорит тем, кто покупает жилье в этом районе: «Вы покупаете не часть недвижимости, а часть сообщества».

Кто я такой и почему я пишу эту книгу? Я преподаватель Чикагского университета. Некоторое время я провел в качестве главного экономиста и главы отдела исследований в Международном валютном фонде, где мы консультировали различные развитые и развивающиеся страны. Я также был управляющим Центральным банком Индии, где мы провели реформы, направленные на улучшение финансовой системы страны. У меня есть опыт работы как в международной финансовой системе, так и на развивающихся рынках. В своей взрослой жизни я никогда не был так обеспокоен тем, куда ведут нас наши лидеры, как сегодня.

В моей книге «Линии разлома: как скрытые разрывы по-прежнему угрожают мировой экономике», опубликованной в 2010 году, я выражал тревогу по поводу последствий растущего неравенства, утверждая, что льготные кредиты на жилье до начала глобального финансового кризиса были отчасти способом, позволявшим политикам отвлекать внимание людей от того, что их зарплаты не растут. Я был обеспокоен тем, что вместо того чтобы извлечь из кризиса правильный урок – что нам нужно исправить глубокие разломы в развитых обществах и глобальный порядок, – мы станем искать козлов отпущения. Я писал:

Первыми жертвами поисков козлов отпущения становятся те группы населения, которые находятся у всех на виду, легко поддаются демонизации и не могут себя защитить. Нелегальные иммигранты и иностранные рабочие не голосуют, но они играют существенную роль в экономике: во-первых, потому, что часто выполняют работу, за которую не возьмется никто другой в нормальных условиях, и, во-вторых, потому, что они являются источником дешевого импорта, который, повышая уровень жизни в целом, особенно благоприятно сказывается на жизни людей с низкими доходами. Должен найтись более разумный выход…[11]

Поиск козлов отпущения действительно в разгаре. Я пишу эту книгу, потому что вижу все более поляризованный мир, который рискует отвернуться от семидесяти лет мира и процветания, получивших широкое распространение. Это создает угрозу забыть о том, что сработало, при этом игнорируя то, что нужно изменить. Популистские националисты и радикальные левые понимают необходимость реформы, но у них нет реальных ответов, поскольку они прибегают к политике гнева и зависти. Основные партии истеблишмента даже не признают необходимости перемен. Многое предстоит сделать, и проблемы нарастают. Государство, рынки и сообщество могут быть сбалансированы гораздо лучше. Мы должны начать делать это сейчас.

Оставшаяся часть этой книги выглядит следующим образом. Я начинаю с описания третьей опоры, сообщества. Для одних сообщество означает тепло и поддержку. Для других оно репрезентирует ограниченность и традиционализм. Оба описания могут быть верными, иногда одновременно, и мы увидим почему. Задача современного сообщества состоит в том, чтобы получить больше от хорошего при минимизации плохого. Мы увидим, как этого можно достичь через уравновешивающее влияние двух других опор – государства и рынков. Далее нам необходимо понять, как эти опоры возникли исторически. В первой части я прослеживаю, как государство и рынки в современных развитых странах выросли из феодального сообщества, переняв некоторые его функции. Я объясняю, как активный рынок помог создать независимые источники власти, которые ограничивали произвольные полномочия государства. После того как государство стало ограниченным конституцией, рынки взяли верх, иногда в ущерб сообществам. Расширение избирательного права вдохнуло новые силы в сообщества, и они использовали их для того, чтобы заставить государство ограничить рынок. Люди также требовали надежной социальной защиты, которая защитила бы их от колебаний рынка. Все эти влияния слились воедино в либеральных рыночных демократиях, появившихся в развитых странах в начале XX века. Однако рыночные спады, особенно после технологических революций, нарушали и продолжают нарушать привычный порядок вещей. Великая депрессия и последовавшая за ней Вторая мировая война, казалось, прозвучали похоронным звоном по либеральным рыночным демократиям в большей части мира и подъему государства.

Во второй части книги я описываю, как Соединенные Штаты сформировали послевоенный либеральный порядок и как снова выросли и государство, и рынки. Демократия обрела более прочные корни. Однако за тридцатилетним сильным послевоенным ростом последовали годы относительного застоя, когда развитые страны искали новые способы оживления роста. Реагируя на этот застой, англо-американские страны усилили рынки за счет государства, в то время как реформы в Европе были направлены на создание сверхгосударства и интегрированного рынка. И в том и в другом случае реформы происходили за счет сообщества. Из-за этого страны оказались в разной степени подготовлены к революции в области ИКТ, последующему глобальному финансовому кризису и негативной реакции на глобальный порядок. Я описываю причины роста популизма и прослеживаю связанные с этим события в Китае и Индии.

В части III я перехожу к возможным решениям. Чтобы повысить шансы на то, что общество останется либеральным и демократическим, нам необходимы глубокие изменения, которые уравновесят три опоры перед лицом технологических изменений. Нам нужно больше локализма, чтобы придать новые силы сообществу, опираясь при этом на государство и рынки, чтобы сделать общество более инклюзивным.

И напоследок несколько сопроводительных замечаний. Я намерен сделать эту книгу всесторонней, но не исчерпывающей. Поэтому я иллюстрирую ход событий на примерах из истории ведущих стран, но, если бы я обосновывал свои аргументы точными сведениями, которые требуются специалистам, это истощило бы терпение читателя (как и моего редактора). В книге будут предложены утверждения широкого плана, и она опирается на множество научных исследований, но предназначена для широкой аудитории. Я также предлагаю некоторые идеи, касающиеся государственной политики, не в качестве последнего слова, но чтобы вызвать дискуссию. Мы сталкиваемся с огромными проблемами, для решения которых нужны не просто правильные решения, но и те, что вдохновляют нас действовать. Стоит вспомнить слова чикагского архитектора Дэниела Бернэма: «Не составляй маленьких планов; у них нет магии, чтобы волновать людскую кровь, и, вероятно, сами по себе они не реализуются»[12]. Я надеюсь, что эта книга взволнует вашу кровь.

Введение. Третья опора

Почему важны соседи, если мы можем связаться с людьми по всему миру одним щелчком компьютерной мыши? Какую роль играют ближайшие сообщества в развитой стране с хорошо функционирующим государством и активными рынками? Несмотря на то что государство и рынки взяли на себя многие из ранних функций сообщества, ближайшее сообщество все еще выполняет важные из них. Оно помогает определить, кто мы есть. Оно дает нам чувство возможностей, способность формировать наше собственное будущее перед лицом глобальных сил. Оно также предлагает нам помощь в трудные времена, когда никто другой этого не сделает. Конечно, сообщество также может быть ограниченным, традиционным и сопротивляться изменениям. Успешное современное сообщество поддерживает своих членов, даже будучи более открытым, инклюзивным и динамичным. Мы увидим, почему сообществу трудно делать все это, но также и почему это необходимо для того, чтобы сообщество решало проблемы, с которыми мы сталкиваемся.

Нас формируют те люди, что нас окружают. Радость приятнее делить с друзьями, наши успехи приносят больше удовлетворения, когда получают признание тех, чье мнение нам важно, наши протесты не так одиноки и наше негодование не столь неуверенно, когда их разделяют наши сторонники, наша ненависть еще яростнее, когда ее подстегивают соратники, наши скорби менее обременительны, когда мы переносим их вместе с семьей. Более того, мы оцениваем наши действия, основываясь на том, как они влияют на людей, которые находятся рядом с нами, на тех отпечатках, которые наши действия оставляют в их жизнях. Без таких воздействий мы были бы эфемерными тенями, и мало что свидетельствовало бы о том, что мы вообще существовали. Каждый из нас опирается на множество перекрывающихся сообществ, которые помогают определить, кто мы есть, которые придают нам идентичность сверх того ядра индивидуальности, которое мы считаем уникальным для нас.

Существуют различные сообщества, и одни из них сплоченнее других. Сообществом может быть группа людей, которые связаны друг с другом кровным родством (как семья или клан) или которые обладают текущей или прошлой пространственной близостью (как люди в деревне или уехавшие из деревни). Сообществом могут быть те, кто имеет общее представление о том, как нужно правильно жить (как в религиозной секте), имеет общую профессию (как в киноиндустрии) или часто посещает тот же веб-сайт или чат-группы (как в моей группе выпускников вуза, где у каждого, похоже, свое особое мнение обо всем, которым им абсолютно необходимо поделиться). У каждого из нас есть множественные идентичности, основанные на группах, к которым мы принадлежим[13].

Благодаря улучшению коммуникаций и снижению транспортных издержек возросло значение более отдаленных сообществ. Для кого-то эти сообщества могут быть гораздо важнее, чем соседи. Действительно, центральная проблема в этой книге связана со страстями, которые вырываются наружу тогда, когда воображаемое сообщество, такое как нация, удовлетворяет потребность в принадлежности, которую соседство удовлетворить уже больше не может.

Тем не менее в силу различных причин мы будем говорить прежде всего о ближайшем сообществе. На протяжении большей части истории, когда расстояния действительно имели значение, это было единственное сообщество, которое оказывало серьезное влияние на жизнь большинства людей. Даже сегодня значительная часть экономической деятельности сосредоточена именно здесь. Для большинства из нас район, в котором мы живем, и наши соседи – это то, с чем мы сталкиваемся каждый день и что привязывает нас к реальному миру. Именно здесь мы проявляем себя как общительные люди, а не как члены клана, единоверцы, профессионалы или бестелесные мнения в интернете. Именно здесь у нас больше шансов убедить других в том, что наша принадлежность к роду человеческому сильнее разделяющих нас этничности, профессии или национального происхождения. Именно здесь мы дискутируем и убеждаем, выбирая должностных лиц и участвуя в управлении местными общественными службами, которые оказывают непосредственное влияние на нашу жизнь. Именно здесь мы собираемся, чтобы дать начало более широким политическим движениям. Как мы увидим позже, здоровое, заинтересованное, непосредственное сообщество способно преодолеть противоречие между унаследованным всеми нами трайбализмом и требованиями большой, разнообразной нации. Заглядывая в будущее, поскольку все больше производственных и сервисных рабочих мест автоматизируется, человеческая потребность во взаимоотношениях и социальные потребности соседства вполне могут создать множество рабочих мест в будущем.

В сплоченных сообществах различные трансакции совершаются без использования денег или подлежащих исполнению договоров. В некоторых трансакциях одна сторона может получить всю выгоду. Иногда ожидается, что другая сторона отплатит за услугу, но на самом деле этого может никогда не произойти. В нормальной семье ее члены обычно помогают друг другу без договоров и оплаты. Во многих обществах друзьям все равно, кто оплатит счет за ужин, ведь способность не вести учет этому – признак настоящей дружбы.

Сравним трансакции внутри сообщества с типичными рыночными трансакциями. Я только что купил камеру для велосипедной шины. Я искал ее, подходящего качества по разумной цене через онлайн-платформу, оплатил кредитной картой, и камера была доставлена в заявленные сроки. Несмотря на то что эта сделка заняла мало времени, за ней стоит сложное явное соглашение или договор. Если камера не доставлена или она неисправна, у меня есть договорные средства правовой защиты. Сделка имеет место между независимыми сторонами, и она разовая. Ни продавец, ни я друг друга не знаем. Каждый из нас удовлетворен тем, что мы получили выгоду от этой сделки, даже если мы никогда больше не будем взаимодействовать. Мы не стремимся достичь чего-то еще, поддерживая отношения друг с другом.

Чем более явной и одноразовой является трансакция, чем более независимы и анонимны стороны трансакции и чем больше участников, которые могут заключать сделки друг с другом, тем ближе эта трансакция к идеалу рыночной трансакции. Чем более неявными являются условия сделки, чем больше связаны между собой стороны, которые ее совершают, чем меньше группа, которая потенциально способна осуществлять трансакции, чем менее эквивалентен обмен, чем шире диапазон трансакций и чем чаще трансакции повторяются между одними и теми же сторонами, тем больше трансакции приближаются к отношениям. Чем плотнее сеть отношений, связывающих вместе группу индивидов, тем в большей мере это сообщество. В некотором смысле сообщество и рынок – это два конца континуума.

В своей основополагающей работе «Общность и общество» немецкий социолог XIX века Фердинанд Тённис утверждал, что в сообществе (он использовал для его обозначения слово «общность»), связанном тесными отношениями, индивидуальные интересы подавляются в пользу коллективных интересов, когда эти интересы расходятся. Напротив, в рыночной сделке «никто не станет что-либо предпринимать ради другого, никому не придет в голову позволить или подарить другому что бы то ни было, разве что ради ответного позволения или подарка, который он считает по меньшей мере равным тому, что отдал своего»[14]. В этом смысле имеют значение только индивидуальные интересы, и они должны удовлетворяться, трансакция за трансакцией.

В этой главе мы рассмотрим, что делает сообщества полезными[15]. Обращающиеся к прошлому, как это происходит во многих произведениях, написанных в стиле фэнтези, часто рисуют идиллический образ сообщества. Как правило, это деревня, в которой простые честные люди заботятся друг о друге, предлагая товары и услуги и не требуя немедленной или эквивалентной компенсации. Деревенское сообщество может быть теплым и поддерживающим. Тем не менее оно также может быть маленьким, закрытым и навязчивым. Мы увидим, как сообщество облегчает экономические и социальные трансакции, но мы также признаем, что сообщество не всегда бывает эффективным, а в некоторых ситуациях может даже наносить вред интересам его членов. Вот почему сообщество лучше всего работает, когда оно сбалансировано с остальными опорами.

Эволюционные психологи утверждают, что мы помогаем нашим родственникам или тем, кто похож на нас, потому что это генетически в нас заложено – в той степени, в какой альтруизм по отношению к родственникам служил генетической характеристикой, которая помогла нам выжить в каменном веке, на который пришлась большая часть нашей эволюции, он смог передаваться по наследству[16]. Точно так же мы могли генетически эволюционировать так, чтобы помогать другим, если они отвечают взаимностью за услугу, и мы запрограммированы испытывать глубокое отвращение к «халявщикам», которые этого не делают. Поскольку эволюция – это медленный процесс, мы полностью адаптированы к вызовам каменного века и продолжаем сохранять такие наклонности, даже если они более не являются критически важными для выживания. Другими словами, мы предрасположены быть общественными существами.

Мы опираемся на эту предрасположенность. Люди всегда объединялись, потому что группа защищается (или атакует) лучше, чем отдельный человек. В современном обществе здоровые сообщества продолжают охранять себя и свое окружение, чтобы обеспечивать безопасность своих членов. Но они делают больше – намного больше, чем это.

Они предлагают своим членам чувство идентичности, чувство места и принадлежности, которые помогают пережить испытания и невзгоды современной жизни. Они делают это с помощью историй, обычаев, ритуалов, взаимоотношений и совместной радости или совместной скорби, поэтому, сталкиваясь с выбором между личными интересами и интересами сообщества или между интересами сообщества и тех, кто ему не принадлежит, его члены склонны отдавать приоритет собственному сообществу. Часто сообщества прививают общие ценности и цели своим членам, а также создают у них ощущение того, что различные действия, полезные сообществу, приносят пользу и им самим.

Сообщество также отслеживает экономические трансакции и неэкономические «услуги» внутри сообщества, и следит за тем, чтобы каждый выполнял свою обещанную долю справедливо, если не сразу, то со временем. Оно содействует тем, кто остается позади, так как его члены помогают нуждающимся. Оно также объединяет возможности всех своих членов и использует их, чтобы повысить коллективное благосостояние. Рассмотрим все эти роли более подробно.

Самосохранение: обучение и социализация молодого поколения

Сообществу необходимо обучать свою молодежь быть продуктивными, чтобы замещать нынешних взрослых членов по мере их старения. Не менее важно, что ценности молодых членов сообщества должны формироваться так, чтобы защищать его благополучие. Большинство сообществ обучают своих детей посредством института ученичества, где их учат навыкам и умениям, а также тому, чтобы усваивать нормы и ценности сообщества.

Ученичество часто заканчивается обрядом перехода, который свидетельствует о вступлении юнца во взрослое состояние. В ряде племен, например среди аборигенов Австралии или папуасов Новой Гвинеи, обряды были настолько физически жестокими, что иногда участники ритуала умирали во время инициации[17]. Это суровое испытание не позволяло тем, кто не обладал необходимой терпимостью к боли или желанием большей власти и ответственности в племени, достичь полноценного статуса взрослого, и, вероятно, делало тех, кто все же прошел инициацию еще более преданными племени. Современные сообщества, такие как братства в колледжах, юридических фирмах, исследовательских университетах или вооруженных силах, имеют свои собственные ритуалы перехода, отличающиеся от племенных инициаций только степенью физических или психических испытаний.

Сообщество играет очень важную роль в поддержке образования, даже в современных школьных системах. Как подчеркивает чикагский лауреат Нобелевской премии по экономике Джеймс Хекман, отношение ребенка к обучению, а также его будущее здоровье формируются прежде всего в дошкольные годы, когда семья и сообщество имеют гораздо большее значение, чем система формального образования. Более того, даже после того, как дети попадают в формальную школьную систему, сообщество определяет то, используют ли они ее в полной мере. Будут ли детям уделять время, поддерживать их и помогать им с домашними заданиями, зависит от обстановки дома и отношения их друзей к учебе.

Связи между школой и сообществом также важны. Родители будут больше стремиться интересоваться тем, как и чему учат их детей, и поддерживать школы, если они чувствуют, что могут повлиять на работу школ – многие успешные школы опираются на родителей при формировании школьных советов, для укомплектования персоналом и поддержки внешкольных программ, а также для предоставления средств на оборудование, которое не учитывается в обычном бюджете. Сообщества помогают молодежи вне школы, будь то дошкольное обучение, летняя работа или наблюдение за подростками, которые могут сбиться с пути, и оказание психологической помощи. В равной степени учителя из сообщества могут работать над созданием альтернативной местной социальной поддержки для учащихся, чьи семьи распались. Школы также являются важным центром контактов для родителей, позволяя выстраивать дружеские отношения и вместе работать в общем начинании.

Сообщество влияет на то, как его члены относятся друг к другу, поощряя взаимную поддержку. Пожилые являются хранилищем знаний и обладают опытом и мудростью, которые могут быть очень важны для понимания того, как следует развиваться сообществу. Тем не менее там, где ценятся репродуктивные способности, или там, где работа требует большой физической силы, пожилые могут оказаться «балластом». Чтобы стимулировать пожилых людей делиться своей мудростью, в то же время защищая их положение в обществе, процесс социализации часто прививает уважение к возрасту. На юге Индии сегодня среди брахманов во время брачных церемоний или при наступлении совершеннолетия пожилые играют важную роль, показывая молодежи, как им следует исполнять конкретные ритуалы. Молодые показывают, что они принимают естественный порядок, многократно простираясь перед кем-то из старших, прося у него благословения. Ранг или положение во внешнем мире несущественны для определения того, кто простирается перед кем, значение имеет только возраст. В широком смысле сообщества могут распределять авторитет и власть способами, которые не имеют ничего общего с экономическими возможностями, но помогают объединять сообщество.

Создание обязывающих социальных связей

В сплоченных сообществах редкие трансакции являются явными обменами в целом равными ценностями. Мать нянчит своего ребенка, даже не задумываясь о том, чтобы отправить счет за оказанные услуги, а мы угощаем пришедших на ужин гостей едой и вином, не заботясь о том, когда они ответят взаимностью. По мере ослабления связей в сообществе взаимности ожидают уже больше, но не настолько, чтобы полностью «вернуть» первоначальный жест.

Американский антрополог Лаура Бохеннэн годами работала с народностью тив в Северной Нигерии. Когда она приехала, чтобы изучать сообщество, она была завалена дарами очень бедных жителей деревни – обычный опыт для гостей в традиционных обществах. Не желая выглядеть грубо, она приняла их, но в конечном итоге ее научила надлежащему этикету жена старосты, которая сказала ей «надо перестать бесцельно бродить по сельской местности и начать приглашать людей для возвращения даров», которые она получила. Бохеннэн заключает:

То, что было подарено, необходимо было вернуть, причем в надлежащее время – в большинстве случаев в течение двух рыночных недель. Для более ценных даров, например скота, нужно подождать, пока даритель внезапно окажется в нужде, и тогда предложить финансовую помощь. В отсутствие банков крупные подарки такого рода являются одним из способов сбережений… Я не могла вспомнить [кто что дал]; и не думала, что кто-то мог бы это сделать. Но они это делали, и я с удивлением и восхищением наблюдала, как Удама [жена старосты] раздавала пригоршни бамии, чуть больше десяти пенсов и другую малость в бесконечном круге даров, в котором никто никогда не передавал точную ценность полученного в последний раз объекта, но в котором в течение месяцев дисбаланс в чью-либо пользу не превышал пенса[18].

Дары среди тив, как и в большинстве обществ, служат укреплению социальных связей. То, что дар не возвращается в точной и равной мере, не позволяет обмену подарками стать рыночной сделкой. В самом деле, суть в том, что даритель ничего не требует взамен – социальные связи выстраиваются только тогда, когда даритель, по всей видимости, забывает о подарке, как только он сделан. Тем не менее тот, кто только получает и никогда не дает, быстро подвергается остракизму, отсюда и совет вернуть подарки. Отношения строятся не только с помощью даров, но и с помощью услуг. Когда Бохеннэн сидела с соседями, которые помогали женщине во время родов, она размышляла:

Я также вспомнила, что моя прабабушка рожала своего первого ребенка наедине с мужем на приграничной территории; в своем дневнике она пишет о том, что тогда мечтала о другой женщине… В целом, однако, я могла видеть, что там, где мы создали специалистов и услуги, эти люди создавали личные отношения…

В небольших сообществах, где мало специалистов для оказания услуг, соседи восполняют пробелы. Например, в сообществах амишей в сельской Пенсильвании все собираются на «строительство амбара». Это одновременно и коллективная работа, и совместный праздник. Так можно расширить сферу взаимодействия и углубить отношения внутри сообщества. И каждая трансакция в сообществе, будь то экономическая или нет, является лишь самым последним (по времени) звеном в наборе поперечно связанных цепочек, которые уходят в прошлое и, вероятно, пойдут далеко в будущее.

Связи внутри сообщества позволяют ему выступать в качестве поддержки в последней инстанции. Когда все потеряно, мы всегда можем вернуться в нашу семью или деревню, где нам помогут не потому, что мы можем за это заплатить, и не потому, что мы чего-то достигли, а потому, что мы являемся частью этого сообщества. Исследования показывают, что 20 % семей в одной кастовой группе в Индии в 1999 году отправляли или получали денежные переводы[19]. Эти переводы составляли от 20 до 40 % годового дохода семьи-получателя. Каждая семья-отправитель посылала от 5 до 7 % своего годового дохода, и подразумевалось, что некоторые из них объединятся, чтобы помочь семье, у которой неожиданно что-то случилось, например кто-то заболел или кому-то понадобилось устроить свадьбу. Даже при современных источниках социального страхования, таких как пособия по безработице и пенсии, сообщество играет важнейшую роль в заполнении пробелов, оставляемых формальной властью и рыночными системами.

Облегчение трансакций

Сообщества облегчают внутреннюю торговлю, отслеживая поведение и подвергая остракизму неплательщиков, отсекая их от дальнейших трансакций и поддержки сообщества[20]. Некоторые включают в свои нормы дифференцированное отношение к своим и посторонним. Антрополог Дуглас Оливер заметил, что для сиуаи на Соломоновых островах человечество состоит из родственников и чужаков. «Взаимодействие между ними должно осуществляться в духе свободы от коммерциализации». Однако, за редкими исключениями, «люди, живущие далеко друг от друга, – не родственники и могут быть только врагами… С ними взаимодействуют только затем, чтобы купить или продавать – прибегая к бесстыдному торгу и хитростям, чтобы извлечь столько выгод из этих отношений, сколько удастся»[21]. При таком подходе только очень уверенный в себе чужак решится торговать с сиуаи, а это означает, что сделок за пределами племени будет мало и они будут происходить редко. Но, возможно, в этом и смысл! Каким бы местническим ни казался такой подход, он укрепляет сообщество, стимулируя торговлю внутри него и не давая своим членам сбиться с пути во внешнем мире.

Поощрение услуг и разрешение конфликтов

Связи между членами сообщества, вне всяких сомнений, сильнее, если они растут вместе, проходят общие процессы социализации и обряды перехода и разделяют общие ценности и традиции. Тем не менее связи могут также налаживаться между членами сообщества в более современной обстановке, где они оказываются вместе только в зрелом возрасте. Несмотря на доступ к современной правовой системе, соседи могут полагаться на нормы сообщества для разрешения потенциального конфликта, потому что это дешевле.

Роберт Элликсон, правовед из Йельского университета, изучал владельцев ранчо в округе Шаста в Северной Калифорнии и обнаружил, что их сообщество разработало множество неписаных норм для борьбы с различными разногласиями. Например, скот с одного ранчо может вторгнуться на землю другого хозяина. Если этот ранчер обнаружит животное, носящее чужое клеймо, он сообщит об этом его владельцу. Однако владельцу может потребоваться несколько недель, чтобы забрать свое животное в ходе коллективного сгона скота – отправляться за каждым отбившимся животным слишком дорого. В то же время хозяин ранчо будет нести расходы в сотни долларов за кормление вторгшегося скота. Тем не менее обычно он не требует с владельца этого скота денег за это.

Элликсон полагает, что это связано с тем, что в малонаселенных сельских районах округа соседи ожидают взаимодействия друг с другом во многих ситуациях, например при ремонте ограждений, организации водоснабжения и укомплектовании добровольной пожарной дружины, и эти взаимодействия будут распространяться далеко в будущее. Любой «спор с соседом по поводу нарушения владений почти наверняка оказывается всего лишь одной из нитей в богатой ткани продолжающихся взаимоотношений». Следовательно, большинство жителей ожидают, что взаимные услуги в конечном итоге сбалансируются – недостача в плане вторжения скота будет компенсирована излишком в плане ремонта заборов.

Счета не обязательно должны балансироваться с течением времени. Когда трансферт необходим для выравнивания несбалансированных счетов, соседи в округе Шаста предпочитают использовать платежи в натуральной форме, а не деньги, поскольку считается, что это было бы «не по-соседски»: если чья-то коза съедает растения соседа, поступить по-соседски – значит вновь посадить их, а не предлагать деньги. Действительно, когда один из владельцев ранчо заплатил, чтобы урегулировать спор о вторжении скота, другие упрекали его за создание неприятного прецедента[22]. Смысл в том, что соседи предпочитают поддерживать продолжающиеся отношения сотрудничества, а не обрывать их «холодными наличными», которые могут свидетельствовать о дистанции в отношениях и отравлять атмосферу. Именно эта сеть кредитных и дебетовых счетов у владельцев ранчо округа Шаста, которые сводятся при помощи услуг, а не денег, так что никто точно не знает, каков баланс, по-видимому, сплачивает сообщество.

В каждом таком сообществе будут потенциальные нарушители, которые с радостью будут брать, но не станут ничего отдавать. Элликсон описывает растущий набор взысканий для неплательщиков, начиная с неблагоприятных для них сплетен в пределах близкого сообщества. Одной запятнанной репутации достаточно, чтобы остановить поток любезностей, поэтому большинство владельцев ранчо очень заботится не только о соблюдении норм, но и о том, чтобы другие видели, как они эти нормы соблюдают. Если нарушитель действительно не заботится о своем добром имени, потерпевшие владельцы ранчо могут предпринять более жесткие меры, например, убить вторгшихся животных, предварительно надлежащим образом предупредив владельца, или сообщить о нем властям округа. Хотя споры разрешаются в рамках закона, средства правовой защиты используются редко, и даже тогда, как правило, против посторонних. Как сказал один ранчер: «Хороший сосед никогда не подает в суд»[23]. В широком смысле, как мы увидим, вмешательство государства может принижать сообщества, и неудивительно, что округ Шаста старается не полагаться на государство.

Легко понять, почему сообщество так привлекательно. Помимо того что оно дает нам чувство идентичности, сообщество позволяет проводить более широкий спектр трансакций, чем было бы возможно, если бы все было по договору и строго следовало закону. Информация о том, кто что делает для сообщества, остается в нем видимой и не растворяется на анонимном рынке. Это приводит к большей гордости, сопричастности и ответственности. Сообщество объединяется для того, чтобы воспитывать своих детей и поддерживать своих слабых, пожилых и несчастных. Из-за своей близости и масштаба получаемой информации сообщество может адаптировать помощь к конкретным потребностям ситуации. Оно также распознает «халявщиков» гораздо лучше, чем любая отдаленная власть, и может закрыть им доступ к благам. В результате при любом количестве доступных ресурсов, оно может предложить намного более высокий уровень благ для действительно нуждающихся. Поэтому сообщества помогают человеку, не давая ему неуправляемо дрейфовать – необученным, не получающим помощи, неприкаянным – по океану жизни.

Исследования таких экономистов-теоретиков, как Оливер Харт, который получил Нобелевскую премию по экономике в 2016 году, предлагают соответствующее объяснение экономической ценности сообществ. Реальный мир страдает от проблемы неполных контрактов. Мы не можем полностью предвидеть, что произойдет в будущем, и даже если мы сможем, у нас нет возможности доказать, кто, что и когда сделал, к удовлетворению суда. Таким образом, мы не можем составить полный перечень контрактов, которые были бы необходимы для решения всех проблем, которые могут возникнуть в реальной жизни. Например, для решения проблемы отбившегося крупного рогатого скота с помощью явных контрактов каждый ранчер должен был бы заключить контракт с каждым другим владельцем ранчо о том, что следует делать, если его скот отобьется, а также о необходимых платежах за оказанные услуги. В отсутствие возможности проверить, когда скот убежал с ранчо или как с ним обращался ранчер, который его обнаружил, судебным искам не было бы конца. Система неявной ответственности и обеспечительных мер, существующая в сообществе, может быть гораздо более эффективной для защиты скота и минимизации трансакционных издержек, чем использование явных контрактов и правовой системы. Таким образом, сообщества могут быть чем-то бо́льшим, чем сумма индивидов, которые их составляют.

Наконец, важной современной функцией сообществ является предоставление человеку в больших странах некоторого политического влияния на то, как им управляют, и, таким образом, чувства контроля над своей жизнью, а также чувства общественной ответственности. Хорошо организованные страны децентрализуют многие решения, передавая их органам местного самоуправления. В той степени, в которой людям легче организовывать коллективные политические действия в сообществе, это дает им возможность влиять на проблемы, встающие в общенациональном масштабе. Сообщество тогда умножает силу индивида. Позднее мы еще вернемся к политической роли сообщества.

Мы увидели, что делают сообщества, которые работают. Теперь рассмотрим классическую картину сообщества, которое не работает, и того, что оно не делает. Дисфункциональные сообщества в развитых странах могут быть практически зонами боевых действий с широко распространенной наркоманией, преступностью, плохими школами и разрушенными семьями. Кто будет ожидать значительного участия в жизни общества, если опасно даже выходить из дома? Вот почему сообщество Пльзеня, которое мы обсуждали в предисловии, сделало борьбу с преступностью первым шагом в возрождении сообщества. Тем не менее неблагополучные сообщества присутствуют даже во вполне безопасных районах по всему миру.

В середине 1950-х годов социальный антрополог Эдвард Бэнфилд провел почти год, изучая бедный городок в Южной Италии, которому он дал вымышленное имя Монтеграно. Степень неразвитости этого поселения можно оценить уже по одному тому обстоятельству, что многие жители были неграмотны и не имели туалетов с проточной водой. Деревня оставалась слаборазвитой даже тогда, когда Италия переживала чудесную экономическую трансформацию, отчасти, как утверждает Бэнфилд, из-за «неспособности ее жителей объединить усилия ради общего блага»[24]. Любой, кто побывал в неблагополучных сообществах по всему миру, распознает черты Монтеграно в этих сообществах.

Основным занятием в Монтеграно было сельское хозяйство, но, когда невозделанных земель было мало, а сами земельные участки были небольшими, крестьянские семьи едва ли могли процветать, занимаясь сельским хозяйством. Тем не менее основной путь вертикальной мобильности для детей, образование, был в значительной степени заблокирован. В селе можно было учиться только до пятого класса, школы были плохо оборудованы, учителям плохо платили, а посещаемость, как учениками, так и учителями, была нерегулярной. Более того: «После пятого класса некоторые дети еле-еле пишут, читают и решают элементарные арифметические задачи… По словам местного чиновника системы образования, треть выпускников [школ]… за несколько лет полностью разучиваются читать и писать»[25]. Многие дети не посещали школы регулярно, а некоторые крестьяне охотно отправляли своих детей в школу только до тех пор, пока те были слишком малы, чтобы работать на полях.

Инженер из Северной Италии, который был шокирован отсутствием профессионализма среди учителей в Монтеграно, возможно, лучше всего зафиксировал, что было не так: он отметил, что во время летних каникул учитель из более процветающей Северной Италии мог проводить неформальные занятия, брать детей на прогулки по сельской местности, рассказывать что-то о природе или даже отправляться с ними на пикники. Учителя в Монтеграно, напротив, проводили лето, «околачиваясь без дела на главной площади», и не разговаривали со своими учениками, когда видели их. Учителям просто было все равно, научатся ли их ученики чему-либо или нет[26].

Апатия была очевидна и в другом. В селе не было организованных добровольных благотворительных организаций. В ветхом женском монастыре неподалеку от деревни был приют для маленьких девочек, но, несмотря на то что в приюте находились девочки из местных семей, «ни один из множества полубезработных каменщиков ни дня не уделил его восстановлению»[27]. Дети жили впроголодь, но «ни один из крестьян или землевладельцев ни разу не пожертвовал им поросенка»[28].

Ближайшая больница находилась в пяти часах езды на машине, и немногие жители деревни могли позволить себе поездку. Не было организованных усилий для того, чтобы добиться устройства больницы поблизости, хотя сельские жители годами жаловались на отсутствие доступа к медицинским учреждениям. Временные меры по улучшению доступа к образованию и медицинскому обслуживанию, такие как изменение расписания автобуса для перевозки деревенских детей в школы в других местах или финансирование машины скорой помощи для доставки в неотложных случаях заболевших в больницу, просто не рассматривались.

Работающее сообщество потребовало бы от местных властей улучшения общественных служб, а если бы к ним не прислушались, то волонтеры решили бы эту задачу своими силами. Хотя у Монтеграно был избранный мэр и совет, без одобрения префекта, чиновника из Потенцы, ближайшего крупного города, нельзя было «купить даже пепельницу в мэрию»[29]. Точно так же директор школы напрямую подчинялся Потенце, общественные работы не входили в сферу компетенции местного самоуправления, а полиция находилась в подчинении Министерства юстиции в Риме. Слишком мало важных решений принималось на месте, это та проблема, которую мы обсудим позже в книге, но при всем этом сельские жители даже не пытались влиять на них.

Проблема в Монтеграно, как утверждает Бэнфилд, заключалась в крайнем недоверии между сельскими жителями, их беспокойстве по поводу утраты относительного социального положения, если бы они помогли кому-то еще улучшить свою участь, и их разъедающей зависти к тем, кто преуспел. При таком отношении любой, кто предпринимал вдохновляемое общественной сознательностью действие, чувствовал, что он понес полные издержки действия, что он, вероятно, сможет воспользоваться лишь небольшой частью общественных выгод и не получит никакого признания от других, которые будут пользоваться результатами его труда. Как объяснил один учитель, мало того что общественное сознание было совершенно неразвито, так многие еще всеми силами хотели помешать другим продвинуться вперед[30]. Такая общественная апатия объясняет, почему добровольные усилия по оказанию общественных услуг – например, ремонт монастыря каменщиками – попросту не возникали.

Существует множество причин, по которым такие установки существуют в сообществах. Когда экономические возможности очень ограничены, экономическая деятельность может рассматриваться как игра с нулевой суммой – если вы оказываетесь в выигрыше, это значит, что я оказался в проигрыше. Проблема усугубляется тогда, когда семьи подвергаются риску ухудшения социального статуса, от едва самодостаточного, но все еще достойного уважения до «плачевного», когда зависят от других для снискания средств к существованию. При небольших сбережениях и скудном имуществе многих крестьян от голодной зимы отделял один лишь град или случившаяся некстати смерть одной свиньи. Хотя семьи были готовы помочь друг другу в преодолении временных невзгод, для большего участия в жизни сообщества требовалась определенная уверенность в своем экономическом положении, которой у них просто не было. Из-за сложной экономической ситуации сельские жители уделяли основное внимание обеспечению своих ближайших родственников, а не поддержанию более широкого гражданского духа.

Эта внутренняя фокусировка на самом деле может нанести общественный вред. Примеры того, что Бэнфилд называет «аморальным фамилизмом», часто встречаются во многих развивающихся странах, где люди держат свои дома безупречно чистыми, но бесцеремонно выбрасывают мусор, собранный внутри, на улицу. В конечном итоге саморазрушительные последствия наличия нечистых и негигиеничных общественных пространств, окружающих чистые дома, могут быть объяснены только крайней общественной апатией, фундаментальной характеристикой дисфункциональных сообществ.

Государство, которое само было апатичным, далеким и нефункциональным, тоже ослабляло инициативу в Монтеграно. Слабая надежда, что правительство выкопает уборную, заасфальтирует дорогу или дисциплинирует школьных учителей, способна была помешать местному населению своими силами сделать это. В городах приграничной зоны в Соединенных Штатах сообщество строило амбар или прокладывало дорогу само, зная, что никто другой этого не сделает. В неблагополучных сообществах, где власть ближе, неуместное ожидание, что призрак неэффективной власти в конечном итоге появится и выполнит эту работу, вытесняет ту немногую частную инициативу, которая имеется.

Сообщества могут быть хрупкими, даже не становясь дисфункциональными. Как правило, они работают лучше всего, когда они малы и имеют мало конкурентов. Отношения сообщества выстраиваются тогда, когда у участников ограниченный выбор, как в определенный момент времени, так и в течение длительного времени. Отношения и, следовательно, сообщества становятся более хрупкими, когда выбор расширяется, например когда сообщества растут или когда внешний рынок начинает предлагать больше возможностей членам сообщества. Сообщества также могут влиять на решения людей, ослабляя стимулы к тому, чтобы они переезжали, менялись или приспосабливались. Хотя это может быть правильным индивидуальным выбором, когда такой выбор совершают многие его члены, это может ослаблять сообщество.

Слишком много альтернатив

Митчелл Питерсен, исследователь из Северо-Западного университета, и я попытались разобраться, как большая доступность потенциальных финансовых партнеров влияет на прочность отношений[31]. Мы изучали отношения между малыми фирмами и их банками. Малым фирмам, как правило, трудно получить финансирование, а молодым малым фирмам – трудно вдвойне. Большинство экономических теорий предполагает, что там, где конкуренция между банками острее, молодым малым фирмам будет проще.

Как ни странно, мы этого не увидели. Наоборот, оказалось, что в регионах Соединенных Штатов, обслуживаемых меньшим количеством банков, и, следовательно, с менее конкурентным банковским рынком, молодые малые фирмы получают больше банковских кредитов и по более низким процентным ставкам, чем такие же небольшие молодые фирмы в районах с гораздо большим количеством банков. Важно отметить, что они также, по-видимому, отплачивают за такую помощь. По мере взросления молодых фирм процентная ставка, которую они платили по своим заимствованиям, росла быстрее в регионах с небольшим количеством банков, причем окрепшие фирмы платили в таких регионах больше, чем в регионах с более острой конкуренцией между банками.

Почему банки были более склонны помогать молодым фирмам там, где у компаний было меньше выбора банковских партнеров? По-видимому, ответ заключается в том, что они знали, что могут построить более прочные отношения. Как и в отношениях с сообществом, описанных выше, банковские отношения основаны на том, чтобы отдавать и получать в течение длительного времени. Кредитование неопытных молодых фирм обходится дорого, потому что даже небольшой кредит требует от банкира изрядного количества должной осмотрительности, а размер кредита не позволяет банку быстро окупить вложенные усилия. Более того, многие малые фирмы терпят неудачу, что еще больше увеличивает издержки банка, поскольку такие кредиты необходимо списывать. Банк, таким образом, решает связаться с неопробованной молодой фирмой, только если он достаточно уверен, что фирма выживет, вырастет и обеспечит ему более прибыльный бизнес в будущем.

Там, где много банков, успешная фирма всегда может отказаться от своего неявного обещания банку, который помог ей на раннем этапе, начав работать с другим банком на более выгодных условиях. Однако там, где банков мало, успешная фирма, скорее всего, останется у своего первоначального банкира из-за отсутствия выбора и, став прибыльным бизнесом, компенсирует банку тот риск, на который он пошел, когда фирма была молодой. Банк в такой местности, будучи более уверенным в (вынужденной) долговечности отношений, будет тогда более склонен поддерживать молодые фирмы.

Таким образом, отношения, по-видимому, являются более прочными, когда у членов сообщества меньше альтернатив, поскольку это дает членам уверенность в том, что они будут держаться друг за друга. Интересно, что сообщества в рамках более крупной экономики, которые частично подвергаются остракизму со стороны других, могут процветать, потому что их члены выстраивают более прочные связи внутри сообщества. Например, непропорционально большое количество предпринимателей во время промышленной революции в Англии были религиозными нонконформистами, которым не разрешалось занимать военные или гражданские должности и поступать в Оксфордский или Кембриджский университеты[32]. Положительная сторона, возможно, заключалась в том, что, ввиду их исключения из более широкого сообщества, нонконформисты больше доверяли друг другу в деловых отношениях, причем браки в конечном итоге укрепляли связи сообщества, обеспечивавшие первоначальное финансирование бизнеса и деловых партнеров. Мало того что предпринимательство было одной из немногих привлекательных карьерных возможностей, которые не были закрыты для способной квакерской молодежи, многие начинающие предприниматели получали помощь от других членов сообщества, когда начинали свое дело.

В целом в небольшом сообществе я не только уверен, что те, кому я помогаю, останутся преданными мне, но я также знаю, что, если я не помогу кому-то, кто находится в тяжелой ситуации, мое сообщество станет меньше, а от этого будет хуже уже мне. Поэтому в небольшом сообществе каждый заинтересован в благополучии всех остальных. По мере роста сообщества мы становимся избалованы выбором, что может повредить сообществу[33].

Отношения также работают лучше, если партнеры взаимодействуют по нескольким направлениям – если сосед не только является источником дополнительного садового инструмента, но и помогает при рождении ребенка, у нас, вероятно, будут более крепкие связи. Но тогда у сообщества не должно быть специалистов, иначе большинство из нас предпочли бы, чтобы родовспоможение осуществлялось профессиональной акушеркой или гинекологом. Нет смысла специализироваться на акушерстве, если придется обслуживать сообщество с горсткой женщин детородного возраста, но смысл есть, когда их сотни. Согласно знаменитому высказыванию Адама Смита, «разделение труда ограничивается размерами рынка». По мере того как сообщество растет, мы можем позвонить профессиональной акушерке, когда рождается ребенок, и пожарным, когда кот не может слезть с дерева, а не обращаемся за помощью к нашему соседу. Члены сообщества имеют больше выбора, и качество товаров и услуг, к которым у них есть доступ, увеличивается, но широта взаимодействия между членами сужается. Это социальное дистанцирование или отчуждение вновь ослабляет отношения и снижает ценность сообщества.

Члены могут попытаться сохранить чувство сообщества, когда оно начинает расти и становиться все более анонимным, призывая всех учитывать пользу сообщества при принятии решения о том, где именно совершать трансакции – внутри сообщества или на более широком рынке. Тогда они сталкиваются с проблемой безбилетника. Нам всем может быть полезно иметь местный книжный магазин, где мы можем просматривать книги перед покупкой и встречаться за чашечкой кофе, или на книжных мероприятиях. Вполне возможно, что связанные с этим преимущества строительства сообщества с помощью покупок в местном книжном магазине перевешивают соображения выгоды при покупке книг в интернете. Однако если все остальные покупают книги в местном книжном магазине, то ему ничего не угрожает, а я могу покупать книги в интернете по более выгодным ценам. Анонимность большого сообщества усложнит отслеживание индивидуальных трансакций. Когда каждый действует рациональным и своекорыстным образом, находящийся по соседству книжный магазин закрывается, и от этого все остаются в проигрыше.

Слишком мало стимулов меняться

Мы только что видели, что своекорыстные люди не учитывают вред, причиняемый здоровью сообщества, когда совершают трансакции за его пределами. Не менее проблематичным является тот случай, когда они слишком полагаются на поддержку сообщества при принятии индивидуальных решений, и не покидают его, когда это давно уже более разумно сделать. Это может быть нужно, когда важному источнику средств к существованию в сообществе угрожают технологические изменения или торговля. Хорошо задокументированная трагедия промышленной революции в Англии – судьба ткачей, работавших на ручных ткацких станках[34].

Механизация прядения к концу XVIII века означала гораздо большую доступность пряжи для ткачества. Механические ткацкие станки вводились очень медленно, поэтому был большой спрос на тех, кто умел работать на ручных ткацких станках, чтобы производить ткань из имевшейся теперь в изобилии пряжи. К несчастью, невидимая рука уже начертала грозное предзнаменование: этот труд также будет механизирован. И из-за того, что простаивание дорогих ткацких станков обходилось дорого, ткачи ручного ткацкого производства были первыми, кого увольняли при наступлении кризиса. Тем не менее, даже несмотря на снижение заработной платы в ткацком производстве вследствие того, что механизация и поступление новых работников создали избыток рабочей силы, число тех, кто готов был работать на ручном станке, продолжало расти. В конце концов многие оказались безработными и нищими. Почему так много рабочих продолжало оставаться или приходило в отрасль, которая явно была обречена?

Мы снова увидим такое поведение в современных Соединенных Штатах. Его нельзя объяснить, не обратившись к сообществу. Заниматься ручным ткачеством значило продолжать традиционное семейное занятие, оставаться дома в деревне, рядом с семьей и сообществом и пользоваться всеми благами поддержки сообщества. Смена работы означала переезд в грязную трущобу в городе и работу на жаркой, шумной фабрике. Для отдельной семьи, которая решалась на переезд, это также означало отказ от поддержки, которую могло предложить сообщество. Вариант остаться, даже если вероятность потери работы была высокой, был не таким уж плохим, если можно было рассчитывать на поддержку со стороны сообщества.

Однако, когда вся ручная ткацкая промышленность рухнула, сообщества ткачей серьезно ослабли и не могли оказывать поддержку, которой от них ожидали. Обнищавшие безработные ткачи вынуждены были обратиться к правительству с просьбой о государственной поддержке, которая так и не была оказана – на самом деле в 1834 году Закон о бедных в Англии был пересмотрен таким образом, чтобы еще больше ограничить возможность получения помощи от государства[35]. Хотя было бы несправедливо возлагать всю тяжесть этой трагедии на сообщество, разумно сделать вывод, что наличие сообщества может деформировать решения входящих в него индивидов. Когда развитие торговли и технологий оказывает влияние на многих членов сообщества, их неоптимальные индивидуальные решения могут в конечном итоге погубить сообщество.

Со временем сообщества поняли, какую угрозу может представлять свободный и неограниченный выбор для их выживания. На протяжении большей части истории человечества это было не слишком важно, потому что у людей практически не было выбора, а изменения происходили медленно. Однако во времена больших перемен сообщества должны были реагировать. Некоторые из их действий, возможно, сделали сообщества намного менее полезным средством для достижения социального благополучия.

Возьмем, к примеру, проблему избыточного внешнего выбора, рассмотренную нами ранее. Очевидно, что сообщества могут запрещать или ограничивать контакты между своими членами и внешним миром, особенно если такие контакты могут привнести новые и неудобные идеи или сделать членов более экономически независимыми от сообщества. Как мы увидим в следующей главе, феодализм был примером принудительного сообщества и существовал длительное время благодаря жестким ограничениям на то, что могли делать люди.

Такие ограничения вводятся не только для защиты сообщества, они также защищают положение тех, кто занимает в сообществе влиятельное положение, и препятствуют желательным изменениям. Эллен Бэрри, журналистка из New York Times, исследовала тяготы группы женщин из сообщества натов в Мератхе, в нескольких милях от Нью-Дели[36]. В течение свадебного сезона мужчины сообщества работали музыкантами в свадебных оркестрах, но традиционным несезонным занятием для сообщества было попрошайничество. Когда Индия начала в больших количествах экспортировать мясо буйвола, некоторые женщины начали работать на близлежащем мясоперерабатывающем заводе и получали значительно больше, чем их мужья. Поскольку женщины вносили свой вклад в семейные финансы и ослабляли мертвую хватку ростовщиков, мужчины – старейшины касты, часть из которых не по случайному совпадению были ростовщиками, нанесли ответный удар. Они постановили, что женщины должны прекратить работу, под предлогом того, что так они не будут подвергаться сексуальным домогательствам со стороны посторонних мужчин.

Настоящей причиной, по предположению Бэрри, было то, что заработки женщин начали подрывать существующий порядок. Когда некоторые женщины отказались подчиняться распоряжению, они подверглись остракизму со стороны сообщества. Конечно, когда члены сообщества хотят вырваться на свободу, остракизм может иметь лишь небольшой карательный эффект, поэтому за ним последовало насилие. Тогда женщины обратились в полицию и суды за защитой и обеспечением конституционного права на труд. В старой Индии не было бы ни возможности трудоустройства, ни правовой системы, которая могла бы помочь им. Рынки и государство действительно открывают сообщество, ограничивая возможности угнетения.

Сообществу нужно оставаться небольшим, чтобы выстраивать отношения, но ему также может быть нужно оставаться небольшим, чтобы эффективно обмениваться информацией[37]. Помимо издержек «упущенного роста», обмен информацией имеет свои недостатки. Сообщество может быть очень навязчивым и надоедливым, совать свой нос в личные дела членов. Сплетни могут быть полезны для исправления девиантного поведения, но они также могут быть низкими, причиняющими боль и нетерпимыми к отклонениям от вековых традиций. Прозрачность может высвечивать зарождающиеся проблемы, но те, кто находится в аквариуме сообщества, выставленные на всеобщее обозрение, могут быть цивильны на публике, скрывая при этом бурное негодование. Анонимность города при этом может быть освобождающей, даже если она отдаляет нас от социальных связей.

Стремление некоторых сообществ оставаться небольшими и взаимодействовать только внутри себя также может создавать определенные издержки для более широкой системы. Средневековые китайские мастера обычно находили учеников в семье или в сплоченном клане. Система гильдий в Европе, напротив, позволяла мастерам брать учеников практически отовсюду, а ученики, став мастерами, могли возвращаться в свои родные города, чтобы организовывать свои мастерские. Следствием менее жесткой структуры гильдий в Европе было то, что технические знания широко распространялись, совершенствовались и распространялись дальше[38]. Но в Китае, ограниченные пределами клана, они относительно стагнировали. Это может объяснить значительные улучшения в Европе в XVI – первой половине XVIII века в различных технических областях, например в часовом деле. Это урок, который будет иметь большое значение и для относительно недавней истории, и мы вернемся к нему, когда будем рассматривать фирмы и патентные права.

Сообщества могут также пытаться достичь сплоченности, делая чрезмерный упор на традиции как источник силы сообщества. Из-за этого его члены могут начать с подозрением относиться к возможностям выбора, предоставляемым современным миром, и оказаться таким образом в ловушке прошлого. Это представляет собой особую проблему, если речь идет о науке. Историк экономики Джоэль Мокир утверждает, что одним из главных стимулов научных открытий в XVII веке было осознание того, что научные наблюдения Аристотеля часто оказывались ошибочными[39]. Научный прогресс подпитывался также сознанием того, что современные ученые, такие как Галилей, Ньютон и Лейбниц, расширили границы знания далеко за пределы содержания древних текстов и что в классике не было ничего экстраординарного или вечного. Это побудило ученых бросить вызов старым знаниям в каждой области, отказавшись от своего раннего конформизма. Напротив, центры исламской учености, возможно, ради поддержания общности и, следовательно, сплоченности исторически исламской мысли в быстро растущем и разрозненном сообществе обратили свои взгляды назад. Исламские ученые, чьи предшественники сохраняли и развивали научные знания во время «темных веков» в Европе, начали изучать старые исламские тексты, пытаясь отыскать в них вечные истины, и начиная с XIII столетия мало способствовали прогрессу науки.

Сообщества могут оказывать поддержку, и они эффективны в особых обстоятельствах. Либо членов сообщества воспитывают больше заботиться о пользе для сообщества и его членов, чем о своей собственной, – обычно это верно для групп, которые растут вместе или являются этнически однородными, – либо сообщество способно предложить прибавочную ценность (то, что экономисты называют «рентой»), благодаря которой его члены считают сотрудничество стоящим. Как показывает пример с банками, пожалуй, наиболее важной проблемой, с которой сталкивается сообщество, является центробежное притяжение внешнего мира для членов сообщества – конкуренция, которая исходит от внешнего мира, подрывает ренту внутри сообщества. В идеале сообщество должно компенсировать эту центробежную тягу центростремительной притягательностью тепла своих отношений и безоговорочной поддержкой, которую оно оказывает своим членам. И смысл инклюзивного локализма, как мы увидим, состоит в том, чтобы создавать достаточные выгоды за счет близости, чтобы сообщество могло позволить себе быть инклюзивным. Тем не менее желание человека защищать свои ценные отношения и создавать новые, ограничивая конкуренцию и влияние извне, будет постоянной темой всей книги.

Часть I. Как возникли опоры

• Девяносто девять живут и умирают
• В нужде, голоде, холоде
• Чтобы один мог жить в роскоши
• Облаченный в шелка
• Девяносто девять в жалких лачугах
• Один во дворце в несметных богатствах…
• И один владеет городами, домами и землями
• А девяносто девять с пустыми руками.

(Опубликовано в Farmers’ Alliance, 31 июля 1889 года, во время популистских протестов в Соединенных Штатах)