Читать онлайн Секреты мертвых

Оригинальное название: UNBURIED © Heather Critchlow 2024

Изображение на обложке использовано по лицензии © Stocksy,

© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2025

Пролог

Брайони, 2007 год, Уэстер-Росс,

Северо-Шотландское нагорье

Брайони подставляет лицо слабому солнечному свету. Она пытается уловить хотя бы чуточку тепла, чтобы унять озноб, сотрясающий тело. Место для ожидания не худшее, но сидеть на пороге ссутулившись все же зябко. Пальцы скользят по безучастной каменной плите. За несколько минувших веков ее гладко отполировали фермерские башмаки. Руки Брайони липкие и, несмотря на холод, теплые: кровь быстро запекается на них. А в груди клокочет паника. Кто-нибудь придет сюда или нет? Слышали ли выстрелы соседи? Если да, то скоро они непременно сбегутся, чтобы продемонстрировать притворную озабоченность и ложные суждения.

Ее ум заходит за разум: мысли вихрятся, путаются, скачут. Все было бы по-другому, если бы Робби не описался в кроватке. Или если бы их не было дома. Ничего бы не случилось. Но увы. Этим утром они остались дома. И в тот момент, когда сын со стыдливым лицом проскользнул в их спальню, шестеренки заскрипели и пришли в движение, а темнота оскалилась.

Пальцы Брайони сжимаются крепче, ногти вонзаются в кожу и оставляют на ней хаотичный узор из маленьких полумесяцев. Она хотела стать лучше. Она старалась, да только не вышло. После рождения Робби внутри нее кое-что ожило. Уродство, таившееся под красивой внешней оболочкой. Оно долго не выползало наружу. Но как только Брайони стала матерью, оно громко заявило о себе.

Брайони на мгновение прикрывает глаза. Кровавый образ отпечатался в мозгу, запах все еще щекочет ноздри. Она всех подвела. В первую очередь – своих сыновей.

Глухую тишину нарушает ее громкое дыхание. А ведь сегодняшний день обещал быть хорошим. Они хотели куда-нибудь сходить. Брайони готова была сделать усилие над собой и отвести ребят к небольшому озеру с зеленоватой водой, что плещется в сосновом бору. Она не хотела ругаться.

Сумка, которую она собрала накануне вечером, валяется на полу, у дверного проема. Даже с закрытыми глазами Брайони видит ее содержимое: маленькие шорты для плавания, жилеты с динозаврами, коробка с чайными кексами «Туннокс». Шон любит кексы. Их вылазка на природу должна была стать приключением, достойным пера Энид Блайтон[1]. Брайони бы разрешила мальчишкам побросать камушки, полазить по деревьям, изваляться в грязи. Она очень хотела побыть для них той матерью, которой всегда мечтала стать.

Солнце заходит за тучу, и Брайони опять окатывает волна холода. Дрожь сотрясает тело, Брайони не в силах с ней совладать. Ухватиться за обрывки мыслей, вихрящихся в голове, тоже не получается. Ей довольно было взглянуть на лицо Робби, чтобы понять: он снова обмочился в постели. Ей не потребовалось признание сына и не пришлось водить рукой по простыне, нащупывая влажное пятно. Резкий, въедливый запах уже пропитал матрас, кожу Робби, всю комнату.

Ей следовало быть добрее. Ощутить то же, что испытывают другие матери. Матери, которые держат одной рукой своего малыша, а другой протирают кухонный стол. При этом они так улыбаются, будто их жизнь не сплошное дерьмо.

Но Брайони не смогла. Она вышла из себя, утратив всякое самообладание. Сорвала с кровати простыни и отменила поход к озеру. Она видела слезы в глазах сыновей. Но только ничего не почувствовала.

Она что, задремала? Резко открыв глаза, Брайони скользит взглядом по зелени, гравию, крыльцу. Перед взором всплывает страшный кадр. Кровавое побоище. И теперь она видит лишь их – глаза сына. Они следят за ней. Ярко-голубые. Они окутаны смятением. Робби. Ее старшенький. Самый трудный. Ребенок, который заслуживает гораздо большего.

– Робби, – шепчет Брайони сухими, потрескавшимися губами. – Я так сожалею, любимый.

И она действительно сожалеет. По-настоящему сожалеет. Грудь внезапно пронзает боль – настолько сильная, настолько свирепая, что пальцы Брайони немеют. Ей очень хочется сказать: «Твоя мамочка здесь, с тобой рядом». Но она не говорит. Потому что не в силах выдавить ни слова. Робби больше здесь нет. Он ушел. А она туда уйти не может. Ей остается только уповать на то, что там Робби встретит его брат. Они будут крепко держаться друг за друга. Робби и Шон. Ее мальчики. Ее бедные, дорогие мальчики.

Это было? Или происходит сейчас? Она снова проваливается в небытие дремы, но быстро просыпается. Она не может вспомнить, что ей приснилось. Брайони слышит, как ужасно, как мерзко хрустит гравий под чьими-то ногами. Как кричит какой-то мужчина, но она не может вычленить из этого крика слова. Ей хочется заткнуть руками уши, но она слишком устала. Чертовски устала.

Ей всегда хотелось, чтобы жизнь текла быстрее, чтобы мальчики поскорее выросли и ее каторга закончилась. Но время шло медленно. И вот теперь, в тот самый миг, когда Брайони передумала, оно вдруг резко ускорилось. Почему так? Ей ведь только хочется посидеть здесь еще несколько минут. Ощущать ветерок на лице и слушать рокот морского прибоя вдали. Ей всего лишь хочется задержаться в этом миге сожаления.

Но звуки становятся все громче и громче – сирены, чьи-то шаги, грохот хлопающей двери. И ей все труднее оставаться спокойной. Брайони еле дышит. Они сейчас все узнают. Они узнают, какая она на самом деле плохая.

Глава первая

Кэл,

Западный Мидленд

Кэл стоит на углу улицы. Он сомневается – или делает вид. Он дал обещание, но нарушил его. «Иди домой, Кэл, иди домой». Но зачем бормотать эти слова, как мантру, если они не помогают?

И где он, этот дом? Его браку конец. А дом его матери, в который он поклялся никогда не возвращаться, – это вовсе не дом. Это вынужденная необходимость. А внутри снова бурлит она – навязчивая потребность, от которой Кэл никак не может избавиться. Он привел столько аргументов против, но все равно продолжает петлять по улицам, ведущим к его жертве.

Кафе закроется через час. Внутри осталось только несколько посетителей. Самые капризные и непослушные школьники, их уставшие матери и растянувшийся на полу спаниель, который от отчаяния уткнул морду в лапы. Кэл заказывает кофе (черный, потому что его быстро подадут и он успеет его выпить) и выбирает место за столиком с грязным детским стульчиком. Он стряхивает на пол крошки и раздавленную половинку банана.

Его руки слегка дрожат от адреналина, когда Кэл салфеткой вытирает пятно на столе, расчищая место для своего ноутбука. Но, вытащив его из сумки, Кэл не собирается его включать. Ему нужно просто спрятаться за ним.

Сцепив руки вокруг горячей кружки, Кэл внимательно смотрит на гараж через дорогу, возле которого эвакуатор сгружает помятый автомобиль. Мужчина в светящемся жилете отсоединяет тросы и опускает пандус. А потом другой мужчина, с которым он разговаривает, обходит машину. У Кэла перехватывает дыхание. Тридцать шесть лет назад пропала его сестра, Марго, и, несмотря на отсутствие даже ничтожных улик, Кэл уверен: ее убил этот человек – бывший заключенный Джейсон Барр. Просто он не может доказать.

Чем дольше Кэл за ним наблюдает, тем сильнее чувствует боль в груди. Дышать становится все труднее. Ему не следует здесь находиться. Если полицейские узнают о том, что он делает, они разозлятся. Кэл дал обещание инспектору Фулдс, что ничего не станет предпринимать. Из сострадания она поделилась с ним конфиденциальной информацией. Но он злоупотребляет ее доверием. Он не может отвести взгляд – он не может отступить.

Джейсон Барр коренастый, с кавалерийской походкой, будто занимался верховой ездой. Его мощные бедра выделяются даже под тканью джинсов. Он выглядит так же, как и на старых фотографиях. За одним лишь исключением: на тыльной стороне его шеи, под обритым наголо черепом, виднеется жировая складка. Хищник постарел. Но он все еще силен.

Внимание Кэла устремлено на татуированные руки Барра. Он опирается ими о крышу разбитой машины. Старые рисунки и признания в любви закручиваются волнистой рябью. Барр изменил их с тех пор, как отбыл срок за нападение на женщин. Он хотел скрыть того человека, каким был прежде.

Кэл переводит взгляд на горячий металл под руками бывшего зэка. Перед его глазами всплывают бледная шея Марго, хрупкость ее ключиц, красный шелк волос. Кэл проводит пальцами по маленькой татуировке, наколотой на внутренней стороне запястья. Крошечная ласточка – напоминание о сестре.

– Извините. – Кэла возвращает в реальность женщина, наклонившаяся перед ним. – Этот стул занят?

По ее тону Кэл понимает: она уже не в первый раз задает этот вопрос.

– Нет, простите, не занят, – бормочет он дрожащим голосом и помогает незнакомке поднять стул.

Когда Кэл снова смотрит в окно, Барра с битым автомобилем уже нет. Он ощущает безнадежность. Зачем он опять поддался своей одержимости? Зачем он снова сюда пришел? Ради чего? Чтобы просто понаблюдать? Ведь у него нет оснований для того, чтобы что-либо предпринять?

Но ему не дает покоя одна мысль. До чего же близко к дому, в котором они жили, находится этот гараж! А еще неподалеку от него Марго высадил из машины бойфренд после их ссоры. Он оставил сестру на дороге одну, не подумав о том, как она доберется обратно. Больше Марго никто не видел. А Барр дразнит Кэла одним своим видом и тем, что продолжает жить своей жизнью.

Детектив Фулдс заверила Кэла, что полиция проводит расследование. Но прошли месяцы. Нетерпение изводит Кэла. Выпив в несколько больших глотков уже остывший кофе, он сует ноутбук в сумку. Уже поздно, пора идти в дом матери. Кэл приостанавливается, озираясь на темные тучи, и из гаража выныривает Джейсон Барр. Его руки напряжены и слегка покачиваются на ходу. В одной ладони зажата пачка сигарет. В заднем кармане джинсов лежит мобильник.

Барр неторопливо шагает по улице, он будто прогуливается. Кэл пускается следом за Барром, поспешно подстраиваясь под его шаг. Он осознает, что не должен этого делать. Барр ведь может узнать его по газетным статьям. Но Кэл не в силах ничего с собой поделать. Бес берет над ним верх.

Мрачные фантазии обуревают разум. Впереди едет автобус, полный людей, возвращающихся с работы. А что, если он толкнет Барра под автобус? Кэл почти видит отрадную сцену: кровь, крики, толпа блюстителей порядка. Он чувствует, как скручиваются пальцы и приподнимается рука, отреагировавшая на его самые сокровенные желания.

Но тут Барр резко останавливается, оборачивается и окидывает взглядом дорогу. Он словно кого-то ищет. Адреналин переполняет Кэла, но возбуждение почти мгновенно сменяют стыд и страх. Он вновь чувствует себя девятилетним мальчиком, чья старшая сестра не вернулась домой. Кэл нагибается и начинает возиться со шнурками на кроссовках. В рукопашной схватке сразу станет ясно, кто из них лузер.

Когда Кэл поднимает глаза, Барр уже двигается дальше. Автобус остановился и выпустил из своего салона пассажиров. Поток уставших, мечтающих поскорее добраться до дома людей огибает Кэла с обеих сторон. Он выпрямляется, пытаясь поверх чужих голов просканировать расстояние, отделяющее его от Барра. Но бывший вышибала собирается свернуть в переулок и исчезнуть из вида.

«Пора домой», – в который раз напоминает себе Кэл. И тут же бежит по улице в отчаянном желании достичь угла дома раньше, чем Барр от него ускользнет. Кэл сворачивает в переулок, кошка от испуга стрелой летит под машину. Справа из ящиков на окнах свешиваются яркие цветы. А на другой стороне переулка Кэл видит опрокинутую мусорную урну, выплюнувшую при падении на асфальт вчерашний карри. Жилая улочка тиха и пустынна. Но, пробегая мимо сплошной ленты домов, Кэл все же замечает впереди неуклюжую фигуру. И, проклиная свою невнимательность, замедляет темп.

Кэл неожиданно вздрагивает и оступается, потому что Барр поворачивается. Но Джейсон только достает и прикуривает сигарету, почти сразу выпуская дым. Кэл следует за его запахом. Преследовать Барра в таком переулке очень рискованно. Стоит тому обернуться – он увидит Кэла. Но ноги несут его дальше, а Кэл с ужасом осознает: он зеркалит преступления Барра. Тот на рассвете преследовал женщин, возвращавшихся домой после поздних вечеринок, свиданий, ночных смен или ссор со своими бойфрендами. От этой мысли Кэлу становится не по себе: «Неужели я превращаюсь в такого же хищника, как Барр?» Но он отбрасывает дурные мысли, потому что понимает, куда идет Барр. Он двигается к реке и зеленым ивовым зарослям.

Это кажется слишком дерзким, слишком обидным и оскорбительным, чтобы быть правдой. Но когда Барр останавливается на берегу и вытягивает шею, чтобы разглядеть, что находится за кустами, Кэл понимает: он прав. Через дорогу от того места, где грузный механик переминается с ноги на ногу, находится свалка – ржавеющие остовы старых машин, оплетенные сорняками, застывшие в неподвижности и тишине, как остатки прошлого. Они разрушаются и распадаются на заброшенном участке земли.

Это то самое место, где, возможно, зарыто или просто спрятано тело Марго. На это намекал в беседе с Кэлом серийный убийца Марк Дюбуа, а информацией с ним поделился не кто иной, как Джейсон Барр. По крайней мере, так считает детектив Фулдс. Но никто не знает, как там все обстояло на самом деле.

Дюбуа сидел с Барром в одной тюремной камере совсем недолго – пока его не перевели в режимную психиатрическую лечебницу. Но Кэл убежден, что времени для откровений у этой парочки было достаточно. Склонный к манипулированию серийный убийца мог от скуки выложить всю правду сокамернику. Пазл в голове Кэла сложился окончательно, когда он узнал, что Барр когда-то работал на этой свалке. Сколько еще нужно совпадений, чтобы версии причастности Барра к преступлению придали значение и стали рассматривать? Кэл задает себе этот вопрос постоянно.

Правда в том, что Кэл все понял еще в тот момент, когда Дюбуа произнес имя его сестры. Своими едкими намеками Дюбуа подсвечивал горькую правду. Это невозможно объяснить словами (Кэл столько раз пытался это сделать в беседах с Элли, еще до их развода, а у нее все равно оставались сомнения). Но в том, как Дюбуа выдавливал сквозь зубы крохи сведений, скрывалось некое странное, радостное удовлетворение, если не ликование. Мол, посмотри, я знаю то, чего не знаешь ты, Кэл. Дюбуа растягивал удовольствие, наблюдая за страданиями журналиста, чья сестра без вести пропала.

Прикусив губу и спрятавшись в тени моста, Кэл наблюдает за Барром. Тот сжимает и разжимает кулаки, кружит по одному и тому же пятачку земли, а потом пяткой втаптывает окурок в траву. Как только Барр отходит от этого пятачка в сторону, Кэл выскальзывает из укрытия, чтобы последовать за ним. Он не в силах побороть искушение, хотя странное поведение Барра вызывает все больше вопросов и беспокоит Кэла.

Барр вдруг резко разворачивается на сто восемьдесят градусов и возвращается назад по узкой тропке вдоль реки. Его лицо искажено гримасой гнева. Времени на то, чтобы спрятаться, у Кэла нет. Остается только один вариант: продолжать идти. Навстречу Барру. В груди Кэла нарастает ощущение ужасной неизбежности. Смех сестры эхом звучит в голове, пока здоровяк приближается к нему.

Барр подходит все ближе. Кэл вытаскивает руки из карманов, его сердце стучит в груди так громко, что он слышит лишь пульсирующий шум в ушах, заглушающий отдаленный гул машин. Взгляд Кэла от безысходности прикован к широкому лицу Джейсона Барра. Вот они сходятся на тропе. Кэл готовится к удару. Мир словно замедляется вокруг: звонкое журчание речной воды отдается в ушах, в ноздри ударяет запах ила, водорослей и прибрежного бурьяна. Но, вместо того чтобы нанести удар, Барр, которого Кэл ненавидит лютой, смертельной ненавистью, перехватывает его взгляд и… кивает, как кивнул бы любому другому.

Рефлекторно Кэл кивает в ответ, хотя все внутри кричит, бунтует против этого вежливого, машинального жеста. Кэл отступает в сторону – он слишком потрясен, чтобы действовать. Он отмечает про себя лишь бледность ненавистного лица и его холодное выражение – один из миллиона оттенков безучастия, которое он наблюдал неделями.

– Спасибо, приятель, – роняет Джейсон Барр, проходя мимо.

Но почему он бледен? И почему его голос сорвался? Похоже, Барр слегка не в себе. Что-то не так.

Застыв как вкопанный, Кэл испускает мучительный вздох. Он проклинает себя за то, что упустил момент. А через пару секунд он стремительно разворачивается и сжимает кулаки, внезапно преисполнившись суицидальной решимости все исправить, поговорить начистоту с Барром и если не выведать, то вытрясти из него правду. Но тот уже в пятидесяти метрах от Кэла. Барр не идет, а бежит, будто спасая свою шкуру.

Кэл сгибается пополам и, упершись руками в колени, судорожно глотает воздух. Постепенно его пульс выравнивается до нормального, слух возвращается, туман в голове рассеивается. Он слышит звуки. Скрежет металла, рев мотора, крик.

Выпрямившись, Кэл видит то, что обратило Барра в бегство.

Полицейские. Они осматривают свалку.

Глава вторая

Вставив ключ в замок и отперев дверь, Кэл переступает порог материнского дома. Мысли скачут, эмоции теснят друг друга: удивление, облегчение, возбуждение, ярость. Он разглядел сквозь живую изгородь фургон криминалистов и констебля, стоявшего на страже у ворот. Почему Фулдс не сказала ему, что они решили обследовать свалку? Кэл уже несколько раз звонил ей на мобильный, но детектив не отвечает на звонки.

– Где ты был? – голос матери, высокий и тонкий, возвращает его в реальность.

– Просто прогулялся к скамейке Марго, – лжет Кэл, опуская сумку на пол.

Сняв ботинки, он аккуратно ставит их на коврик – пятками к плинтусу, мысками наружу, как требует мать.

Господи! Это уже происходит. Как машинальный кивок Барру, за который он теперь вечно будет презирать себя.

– В такой час?

Повесив куртку на выделенный ему колышек на вешалке, Кэл идет на спартанскую кухню. Мать стоит к нему спиной, ополаскивает в мойке посуду. Ее согнутая фигура подпирает поблекший горчично-желтый буфет. Взгляд Кэла задерживается на ее голове: сквозь поредевшие седые волосы виднеется розовая кожа. Сердце слегка щемит в редком приливе сыновней нежности. На столе стоит тарелка с едой: стейк из свинины с картофельным пюре и зеленой стручковой фасолью. Тарелка накрыта пищевой пленкой. Уже седьмой час. А ужин в шесть.

Кэл ставит тарелку в микроволновку и выставляет на панели время.

– Одной минуты недостаточно, – говорит мать.

Дождавшись сигнала, Кэл вынимает тарелку и поливает фасоль кетчупом. Приготовленная матерью еда на мгновение возвращает его в детство. Ужин слишком пресный: кусочки мяса не лезут в горло.

Кэл устал. От того, что не может найти себе места. И от того, что у него теперь нет дома. Даже в лучшие времена Кэл испытывал жалость к себе, когда находился в доме матери. А сейчас далеко не лучшие времена. Кэл договорился с бывшей женой, что она пока останется в их старом доме. Уж слишком удачно он расположен: Крисси удобно ходить в школу (она учится уже в шестом классе), а Элли нужна студия для творчества. Кэл все равно проводит полжизни в разъездах, собирая информацию о преступлениях, признанных «висяками», для своего подкаста.

Его голова гудит от роящихся мыслей. Кроме Фулдс, он никому не рассказывал о своей версии насчет Джейсона Барра. Ни одной живой душе. Держал все в себе. И вот сейчас ему не с кем поговорить. Рядом нет человека, который бы его понял. Отчаянное желание побыть в одиночестве становится невыносимым.

– Я принесу тебе чашку чая, когда доем, – обещает Кэл матери и продолжает есть безвкусный ужин.

Пока Кэл ждет, когда закипит чайник, он отправляет Крисси короткую эсэмэс. Он скучает по дочери, ему не хватает ее легкости. А потом задумывается над сообщением от Шоны из далекого Абердина. Их зарождающиеся отношения – едва ли не единственное хорошее событие в его жизни за последнее время. Но Кэл не видел Шону больше месяца. Примет ли она проблемную часть его личности? Время покажет – причем в самом недалеком будущем. Через несколько дней они собираются провести вместе неделю на западном побережье Шотландии.

Кэл набирает ответное послание, но почти сразу же стирает его. Он сомневается в том, стоит ли делиться своими чувствами и переживаниями. Их брак с Элли умирал слишком долго. Жена так сильно разочаровалась в нем, что Кэл утратил уверенность в себе.

Выключатель на чайнике щелкает, и Кэл убирает мобильник обратно в карман. Он пошлет сообщение Шоне завтра.

Когда Кэл приносит чай матери, она уже дремлет перед телевизором с пультом в руке. Тот же вопрос вновь беспокоит его: если он или полиция отыщут Марго, выдержит ли она это? Кэл задергивает шторы, укрывает одеялом ее колени, направляется по коридору к входной двери, тихо отпирает замок, выходит за порог и, встав перед домом, смотрит на тихую улицу.

Со стороны свалки нет шума. И всполохов света тоже не видно. Кэл мысленно переносится в свой прежний дом – с Крисси, Элли и собакой. И ловит себя на том, что ему очень хочется обратить время вспять: найти в прошлом период, когда жизнь была лучше, и застрять в нем навсегда. Но если бы он мог отмотать время назад, то как далеко?

Фулдс продолжает игнорировать его звонки. Когда Кэл на следующее утро пробует дозвониться до нее через номер полицейского участка, ему говорят, что детектив занята, но свяжется с ним при первой возможности. Это все, что он может сделать, чтобы удержать себя от соблазна пойти на свалку и посмотреть, что там происходит. Каждый раз, когда Кэл пытается приняться за работу, он начинает без конца мерить шагами комнату под скрип расшатанных половиц. Он доверял Фулдс. А она… она кинула его.

Проводив мать до дома ее подруги, Кэл заходит в небольшой супермаркет, чтобы купить продукты. Вечером он сам приготовит ужин. Ему хочется накормить мать. Похоже, она плохо и неправильно питается: ест как воробушек. Подходя к дому, Кэл не обращает внимания на незнакомый автомобиль, припаркованный неподалеку. Погруженный в размышления, он только слышит вполуха, как открывается дверца.

– Кэл!

Он чуть не роняет пакеты с продуктами при виде Фулдс и мужчины-полицейского в униформе. Детектив выглядит растрепанной, бледной, измученной. Ей явно не по себе, но Кэл этого не замечает. Только чувствует, как учащается его пульс.

– Ну наконец-то. Я вчера раз семь пытался дозвониться до вас. – Фулдс открывает рот, чтобы ответить, но Кэл продолжает наезжать на нее, пытаясь переложить на ее плечи бремя кошмара, в который обращена его жизнь. – Вы что-то искали. На свалке. Но даже не удосужились известить меня. Я узнал об этом только потому, что этот гад, Джейсон Барр, ошивался поблизости…

– Барр?

«Проклятие! Проговорился…»

Голос Фулдс резок, как свист хлыста. Усталость на ее лице сменяется грозным выражением.

– Какого черта, Кэл? Вы же обещали.

Теперь Кэл вынужден обороняться:

– Вы ничего не делали! То есть… я думал, что вы ничего не делаете…

Ручки тяжелых пакетов впиваются в его ладони, пальцы начинают подрагивать. А тело Фулдс напряглось так, словно она вот-вот замахнется и ударит его. Но вместо этого детектив отворачивается, будто не осмеливается посмотреть ему в лицо.

– Да, мне следовало вам сказать, – бормочет она, исподволь высматривая, где стоит полицейский.

Когда Фулдс снова поворачивается к Кэлу, в ее глазах сверкает решимость, а в тоне сквозит настойчивость:

– Так Барр знает, что мы были на свалке?

Кэл кивает:

– Я пошел за ним. Я не нарочно, просто… – Его объяснение звучит как лепет провинившегося мальчишки. – Барр спустился к реке и все увидел.

Фулдс подходит к полицейскому, тот достает из кармана рацию. Но детектив говорит очень тихо, слова не долетают до Кэла. Вот она возвращается. Кэл испытывает стыд, но из любопытства дерзит дальше:

– Зачем вы заявились сюда?

– Мы можем поговорить в доме?

Пожав плечами, Кэл отпирает входную дверь, проводит детектива на кухню и сбрасывает пакеты с продуктами на пол. Второй полицейский остается на улице рядом с машиной.

– Чай?

– Спасибо, не откажусь.

Достав чайник с дальнего края столешницы, Кэл расставляет чашки, пока вода кипятится. Фулдс молча ждет. Сев за стол, Кэл наконец замечает на ее лице усталость, разбавленную сочувствием. Видно, что детектив собирается с духом. Судорожно вдохнув, Кэл просит:

– Ну, говорите же.

– Я прошу у вас прощения за то, что мы держали вас в неведении. Мы обследуем свалку с помощью собак и сканеров для обнаружения участков с нарушенным грунтовым слоем. Но это не быстрая операция, Кэл. Свалка заброшена уже лет десять. На территории полный хаос. Это все равно что искать иголку в стоге сена. Мы вынуждены работать медленно, иначе можем упустить что-то важное.

Кэл кивает:

– А если вы найдете что-нибудь?

– Не забегайте вперед. Давайте решать вопросы по мере их поступления.

Кэл буравит взглядом свою чашку с чаем, как будто может отыскать там ответы.

– Как вы сам? – Фулдс обводит рукой кухню.

Кэл понимает, что она интересуется его состоянием после разрыва с женой, его безрадостными личными обстоятельствами. Но она делает вид, что спрашивает о другом. Потому что говорить о работе легче.

– После истории Лейлы Маккейн, – он говорит медленно, мысленно возвращаясь к своему последнему делу, – я не могу найти тему для следующего подкаста. Точнее, выбрать историю, которую мне хотелось бы рассказать. Их так много, я не могу остановиться ни на одной. На самом деле меня волнует лишь одна история – история Марго.

Дело и правда не в отсутствии возможностей. После подкаста о Лейле Кэла засыпали отчаянными мольбами семьи, которые всю жизнь ищут ответы на вопросы о своих пропавших или убитых родственниках. Читать их электронные письма очень тяжело. Потому что знаешь, что не можешь помочь большинству измученных неизвестностью людей. Некоторые письма просто разрывают душу.

– Вы не можете рассказать эту историю. Пока…

– Знаю. – Уронив голову на руки, Кэл издает стон безысходности. – А что, если мы не найдем Марго? Что тогда?

Фулдс не отвечает. Они молча пьют чай. Кэл изучает стол, в сотый, нет, в тысячный раз задаваясь вопросом: что сейчас, в данную минуту, делает Джейсон Барр?

– Я собираюсь уехать в Шотландию на выходные, – наконец произносит Кэл. – Точнее, на неделю. Но, может, я еще отменю поездку. Это я так, на всякий случай, вам говорю.

Детектив кивает:

– Думаю, вам следует поехать. Я позвоню вам в ту же секунду, как только мы что-нибудь найдем. Обещаю. – Фулдс допивает последний глоток и отодвигает свой стул, не отводя глаз от Кэла. – Тем более что это путешествие убережет вас от искушения вновь заняться любительской слежкой.

– Я больше не буду следить за Барром. Я осознал, что это было глупо.

Фулдс выгибает бровь:

– Барр очень осторожен и хитер. Нам нельзя проколоться. Понятно?

– Понятно…

– Я серьезно, Кэл. Больше никаких слежек за Барром.

Посыл ясен. Он не должен подставляться и мешать полицейскому расследованию. Все должно подчиняться уставу и букве закона.

– Я вас услышал.

Фулдс понижает голос:

– Я разыскиваю свидетелей тех лет, когда Барр был вышибалой. У меня возникло подозрение, что он неофициально подрабатывал в том клубе, в который любила ходить Марго. Мы не сидим сложа руки, мы собираем пазл по кусочкам. Вам нужно набраться терпения.

– Я стараюсь.

– Я понимаю вас, Кэл, – говорит детектив. – Правда, понимаю. И если Барр виновен, я с большим удовлетворением заставлю его заплатить по счетам.

Кэл провожает ее до двери. Наблюдает за тем, как Фулдс шагает по дорожке и садится в поджидающий ее автомобиль. Машина рвет с места, едва она хлопает дверцей.

Кэл остается один. На пустынной улице. Его тело сотрясает дрожь.

Глава третья

Брайони, 2007 год, Уэстер-Росс,

Северо-Шотландское нагорье

Брайони смахивает со стола кукурузные хлопья и спасает пластиковую игрушку, плавающую в лужице молока. Ее бросили ребята. Еще несколько секунд назад они яростно дрались. Усталость тяжелыми гирями сковывает ее конечности, веки сами собой опускаются. Шон просыпается в пять и после этого уже не засыпает, поэтому она постоянно борется с изнеможением и ощущением безысходности.

Надавив основаниями ладоней на глаза, Брайони делает несколько глубоких вдохов, стараясь игнорировать темные мысли. Она напоминает себе, что сегодняшний день будет отличаться от остальных. Впервые оба мальчика проведут его в школе. Она будет свободна, сможет перевести дух.

Как же так вышло, что она оказалась здесь, в этом фермерском доме, в богом забытой глуши? А ведь, кажется, еще совсем недавно она носила элегантные деловые костюмы, делала эффектные прически с начесом и горделиво вышагивала по Бьюкенен-стрит в Глазго, уверенная в том, что весь мир принадлежит только ей. Она могла взять от него все что угодно. Работа юристом (пусть и начинающим, но подающим надежды) в адвокатской конторе заставляла ее раздуваться от собственной значимости. Для посиделок за коктейлем в каком-нибудь ресторанчике Брайони выбирала подружек, стараясь не привлекать к себе нежелательное внимание возрастных сослуживиц, поголовно влюбленных в восходящую звезду.

Все изменилось, когда она вышла замуж за эту звезду. Конечно, не сразу. Но как только она зачала Робби, все закончилось. Ее место в этом мире стало таким же, как у ее матери. Кто-то должен был присматривать за мальчиками, и ее муж не пожелал стать этим «кем-то».

Стоя у мойки, Брайони наблюдает за тем, как Энгес пьет кофе в саду. Это своего рода ритуал семейственности. Он исправно выполняет его перед тем, как сесть в машину и умчать в ту жизнь, которая когда-то была и у Брайони. В рубашке и галстуке муж выглядит как чужой, незнакомый ей человек. Вот он нехотя пинает мяч Шону, который бегает по траве, их поразительно зеленому длинному газону. Младший сын захлебывается смехом, заливисто журча, под стать воде, несущейся с холмов во время ливня.

С дальнего уголка сада доносится голос. Это Робби стремится обратить на себя отцовское внимание. Сын так высоко раскачался на качелях, что Брайони видны подошвы его кроссовок, взлетающих к небу. Она смотрит поверх их голов еще дальше – на девственный ландшафт за полями: на пурпурные холмы и влажную темень сосновых лесов у их подножия. Идиллическая картина. Так почему же через два года после переезда сюда Брайони ощущает эту жуткую тьму, обволакивающую ее, растекающуюся внутри? Почему она чувствует себя в ловушке? Почему готова почти на все, лишь бы сбежать? Почему жаждет ощутить под ногами асфальт вместо грязи под резиновыми сапогами?

Пропасть между ней и Энгесом только ширится. И Брайони чувствует себя бессильной, неспособной это остановить. Его недели наполнены встречами, интеллектуальной работой, ланчами в закусочных, которые так любила она. А ей, в отличие от мужа, ужасно тоскливо из-за домашней однообразной рутины, крутящейся вокруг сыновей и их жизни. Из-за отсутствия новых ярких впечатлений и невозможности поделиться ими. Возможно, все было бы по-другому, если бы она подружилась с кем-нибудь в деревне. Муж ей всегда говорил об этом. Сельчане – довольно приятные милые люди, но Брайони так и не сблизилась ни с кем из них. Ей с ними некомфортно, да и они не принимают ее, не считают своей. Хотя Энгес утверждает, что это все лишь в ее голове.

Брайони считает годы до того момента, когда сможет снова выйти на работу. Когда они решили завести детей, то договорились, что она продолжит потом работать, если захочет. «Ты сможешь выйти на работу в любое время», – заверил ее муж. Да, он так говорил! Брайони уверена. Но говорил до их переезда сюда. Только сейчас до нее начинает доходить, как трудно будет выйти на работу. Кто будет забирать детей из школы? В деревне никто не сможет присматривать за детьми. А Энгес проводит по трое суток в Глазго почти каждую неделю.

«А раньше мы были равны», – размышляет Брайони, загружая посудомоечную машину. В этот момент в дверях появляется муж. Его лицо встревожено, наверное, он уже опаздывает. Энгес подает жене свою кофейную кружку, и она сливает остатки в мойку.

– Мне придется их оставить. Нужно ехать.

Кивнув, Брайони подставляет щеку для поцелуя, который давно стал формальным.

– Пока, мальчишки! – Энгес даже не оглядывается на сыновей. – Я, возможно, немного припозднюсь в четверг. Не жди меня к ужину.

Брайони хочется завыть. У нее так мало возможностей для того, чтобы присесть, расслабиться, перевести дух и собраться с новыми силами. Возвращение мужа после трех невыносимо долгих ночей, эти десять минут, что он сочиняет им сказки на ночь, дают ей долгожданную передышку после изматывающей рутины ее нынешнего бытия.

Энгес даже не понимает, какая это привилегия – быть тем, кто может выйти за дверь, уехать из дома. А она теперь не может позволить себе такую роскошь. Даже просто прокатиться на машине.

Дверь хлопает. Наступает недолгая тишина. В ее голове пустота. Но ее быстро возвращает в реальность пронзительный крик из сада:

– Мама! Шон ушибся.

Опершись руками о столешницу, Брайони втягивает воздух, на мгновение задерживает дыхание. Она больше не может. Просто не может. Не может, не может, не может…

– Мама! Шон плачет! Мама!

Оторвавшись от стола, Брайони выплывает из пучины отчаяния в свою реальную жизнь. Три шага – и она уже на крыльце. Сбежав с него, она мчится по саду туда, где склонился над крохой-братиком Робби. Роса просачивается сквозь ее тапки, земля хлюпает под ногами. Шон тянет к ней свои маленькие пухлые ручки, его личико залито слезами, которые так встревожили Робби.

Подхватив младшего сына на руки, Брайони осматривает его тело, а потом, уткнувшись носом в мягкую кожу детской шеи, осыпает ее поцелуями. Ведь так поступила бы любящая и переживающая за ребенка мать. А она… она ничего не испытывает. Безразличная и бесчувственная. Словно все омертвело внутри.

Три часа. Целых три часа будет в ее распоряжении! Утром Шон идет в школу, впереди целая учебная неделя. Если бы не это, Брайони сошла бы с ума. Ей хотелось, чтобы Энгес поехал на работу сегодня попозже, чтобы он сфотографировал их сына. Но муж сказал, что у него встреча, на которую нельзя опаздывать. Да еще и упрекнул ее в излишней сентиментальности.

«Забавно, – думает Брайони, пытаясь отыскать школьные ботинки Робби в бардаке у задней двери, – мне постоянно твердят о том, как важна моя роль, как важно все, что я делаю. Однако, когда то же самое нужно сделать другому человеку, это уже становится не таким уж и важным делом. Важно только, чтобы это делала я. А для всех остальных это пустая трата времени…»

– Робби, куда ты их подевал?

– Не знаю, – растерянно мямлит сын, переступая с ноги на ногу на коврике. Слезы уже готовы брызнуть из его глаз.

Брайони ощущает жжение в голове. Когда же это закончится? Это полное отсутствие контроля над своей жизнью? Ночью Робби вновь описался в кровати. И Брайони не покидает чувство, будто она делает все совершенно неправильно. Это ее вина. Взгляд устремляется на часы: они уже опаздывают, бесценные мгновения заветного уединения ускользают, и это приводит Брайони в бешенство.

Наконец они находят ботинки под диваном. Робби торопливо застегивает их на липучки. Шон в своем анораке поджидает их у двери. И опять идет дождь. Все время дождь. Поздний август заливает им землю.

– Черт побери, – бормочет себе под нос Брайони, берет ребят за руки и выводит их под дождь на подъездную аллею. Ну почему все всегда идет не по плану? – Идемте же. – Она дергает сыновей за руки, чтобы они шагали быстрее. Почти волочит их по земле, чтобы мальчики не отставали.

Они с визгом забегают на игровую площадку, и Брайони сжимает Робби в объятиях, целует его в намокшую под дождем макушку, краем глаза наблюдая за тем, как нетерпеливо топчется под большим зонтом их учительница.

– Хорошего дня, – с запозданием говорит Брайони. Она пытается говорить ласково, с любовью, чтобы унять резкость и раздражение, которые в последнее время ей никак не удается подавить.

Она не знает, как себя вести, как себя сдержать. Хочет как лучше, а получается только хуже. Как же ее все достало!

Брайони оглядывается на Шона. Мальчик стоит в луже по самые лодыжки. Слава богу, он в резиновых сапожках. Шон вскидывает на нее глаза, в них светится радость. На Брайони накатывает волна сожаления. Эх, если бы можно было вернуться назад и начать это утро заново… Она вытягивает вперед руку:

– Ступай, Шон. Пора в школу.

Шон заходит в школу, не оборачиваясь. Брайони вспоминает, что не сделала фото. Теперь уже поздно. Она сочувственно улыбается другой мамаше, пытающейся оторвать от себя ревущую девочку. Как хорошо, что у нее благоразумный сын: его желание поиграть с игрушками затмевает нежелание разлучаться с ней. «А может, – в голову Брайони закрадывается неприятная мысль, – может, это потому, что я такая ужасная мать, и мальчику не терпится избавиться от меня? Может быть, от другой женщины он так быстро не убежал бы?»

Отогнав от себя мрачные мысли, Брайони прощается с учительницей и отходит на игровую площадку. Почему-то над ней дождь идет слабее. Тучи медленно расползаются, намекая, что вскоре покажется ясное небо.

«А ведь я понятия не имею, что делать», – поражает Брайони очередная противная мысль. Паника захватывает ее разум. Как ей распорядиться свободным временем? Как провести его с пользой? Чтобы стать лучше для них всех. Более спокойной, добросердечной и великодушной. Такой матерью и женой, которая печет пироги и снисходительно, если не благодушно, улыбается, когда ее сыновья затаптывают грязью пол на кухне, а муж заявляется домой поздно, посчитав возможным для себя заскочить в паб по дороге из города, притом что он не ночевал с ними несколько дней? «Забудь об этом. Ты должна стать милой, заботливой женой. И тогда он будет мчаться к тебе на всех парусах».

Какая нелепость… С горьким смешком Брайони поднимает голову к небу, позволяя каплям очищающего дождя оросить лицо. Дождь холодный и отрезвляющий. В этот момент та, другая мамаша выныривает из здания школы и пристраивается рядом с Брайони. Ее лицо тоже влажное. Но, похоже, не от дождя, а от слез.

Вытерев щеки тыльной стороной ладони, женщина с любопытством смотрит на Брайони, у которой внезапно возникает необычное желание пойти на контакт с чужим человеком. Вдруг эта женщина станет ей подругой, поможет вписаться в общество. Ведь Энгес продолжает твердить об этом.

– Второй сын. – Брайони кивает на школу. – И с вашей девочкой все будет в порядке.

– О, Эмма – мой третий ребенок, – говорит незнакомка. – Средний учится в одном классе с другим вашим сыном, Робби, так ведь его зовут?

Женщина смотрит на нее ласково, но Брайони кажется, будто в ее голубых глазах таится проблеск оценочного суждения, замаскированного под улыбкой. То, что ей пока не удалось влиться в местное общество, вовсе не значит, что людям неизвестно, кто она такая, и что они ничего о ней не знают.

– Ах, ну да, конечно, – произносит Брайони так, словно только что вспомнила о том, что их дети учатся в одном классе. Она смеется над своей забывчивостью. Но на самом деле вокруг нее опять вырастает стена.

– Тяжело, правда? Теперь мы станем проводить с ними гораздо меньше времени. Не знаю, как я буду без Эммы. Только же недавно она была совсем крошкой… Мы и оглянуться не успели, а они уже в школу идут.

Рука женщины потянулась к Брайони, чтобы прикоснуться к ней, подтвердить их общность. Еще несколько секунд назад ей этого очень хотелось. Но теперь… Все так шатко, скользко. Она не знает, как это воспринять. Поколебавшись, Брайони заводит разговор о том, что знает:

– А вы не желаете вернуться на работу?

Губы женщины размыкаются в удивлении:

– Работать? Нет, что вы! Детей же надо забирать из школы. Какая тут работа? Я готовлю для пенсионеров кофе утром, по пятницам, в церкви. Они тоже будут скучать по Эмме. – Глаза женщины увлажняются, и Брайони в ужасе ждет, что она сейчас разревется так же, как ее дочка. – Пока я всех напою, времени на что-то другое просто не остается.

Повисает неловкая тишина. Брайони пытается сообразить, как ей продолжить разговор, как лучше сформулировать вопросы, что вихрятся в ее голове в отчаянной потребности выговориться: высказать все то, что наболело, и почувствовать наконец себя понятой. Ей так и хочется выкрикнуть: «Неужели вы ничего для себя не желаете? Разве вам не хочется жить для себя? Стать кем-то кроме домохозяйки и няньки?»

Женщина бросает взгляд на часы:

– Мне пора. Еще увидимся.

– Увидимся, – эхом повторяет Брайони вслед уходящей незнакомке, так и не ставшей доброй знакомой. Надежда на светлое будущее увядает, вместо нее нарастает паника.

Брайони делает глубокий вдох. Она ведет себя глупо. Это всего лишь одна женщина, одно мнение.

«Кафе!» – вдруг приходит ей в голову. Она же может пойти попить кофе. И даже купить газету, чтобы потешить себя ощущением, что она наконец использует свой мозг. Идея заманчивая и осуществимая: посидеть в кофейне, устроенной в бывшей кузнице, с ее спертым воздухом и запотевшими окнами, насладиться тишиной и покоем, ублажить себя чашечкой кофе и, возможно, кусочком торта. Брайони не успела позавтракать, и живот при этой мысли громко урчит. Словно подталкивая ее к осуществлению задуманного, дождь снова усиливается. Капли под напором ветра, дующего с поля возле школы, летят ей в лицо. Да что за погода такая!

Свернув за угол, Брайони понимает, что следует за матерью Эммы. Не нарочно. Та тоже решила зайти в кофейню. Вот она уже толкает рукой дверь и заходит внутрь. «Ну ничего, – рассуждает Брайони. – Старая кузница большая, я сяду в противоположном конце зала, улыбнусь и помашу ей».

Но, переступив порог кофейни, Брайони видит: мать Эммы не одна. С ней по меньшей мере дюжина других женщин. Они сидят за большим общим столом в центре помещения. Некоторые – с малышами в колясках, одна – с новорожденным младенцем на руках. Лица всех обращены к женщине, являющейся для них той, кем Брайони, увы, не является. Улыбки приветствуют ее, чья-то рука указывает на уже взятый для нее кофе.

И почему-то при виде этой женщины, явно принимающей и наслаждающейся насыщенной, полноценной жизнью, Брайони делается еще хуже. Внутри что-то раскалывается, распадается на мелкие кусочки.

Она заносит ногу над порогом, который заставлен зонтиками и детскими самокатами. Но сомневается.

– Девушка, вы заходите или нет? – Подталкивает ее сзади какой-то мужчина.

Брайони подскакивает от неожиданности, отступает в сторону, ее лицо искажается.

– Я ухожу, – заявляет она.

Мужчина открывает внутреннюю дверь, и ее обдает теплом и ароматом выпечки и свежего кофе. Но чары развеялись, уверенность Брайони испарилась, и ей уже не набраться смелости, чтобы войти в кофейню.

«И зачем я пошла сюда? Только поставила себя в неловкое положение…»

Брайони удаляется прочь от старой кузницы, перед глазами призраком маячит пустой фермерский дом. Нет, сейчас она и туда не может вернуться.

Возвышающийся над деревней холм окутан туманом, и Брайони внезапно ощущает сходство с ним – во влечении к пустому пространству и истовом желании свободы.

Она склоняется к окошку газетного киоска на углу и покупает булочку в пакете и бутылку воды. А потом застегивает на молнию свой анорак и шагает до самого конца улицы, к лесной тропе и единственной возможности пусть временного, но спасения, которое ей только приходит на ум.

Глава четвертая

Кэл

Он не знает, говорить матери или нет о полицейском расследовании. Она возвращается от подруги раздраженной. Кэл ощущает это, пытаясь взять у матери пальто. А когда Кэл предлагает ей чашку чая, она отмахивается от него, как от назойливого насекомого. В такие моменты ему кажется, будто стены маленькой террасы надвигаются на него, загоняют в тесную западню.

«Я не выдержу разговор», – понимает Кэл и ничего не сообщает ей, повторяя самому себе, что поиски полиции могут не дать результатов. Но это не помогает расслабиться.

Лишь когда мать ложится спать, Кэл звонит Шоне. На его ладонях проступает пот, волнение кидает его в дрожь, как подростка. Но когда Шона отвечает на звонок, Кэл слегка расслабляется. Ее голос действует на него успокаивающе. Прижав телефон к уху, он ловит себя на мысли, что хотел бы сейчас сидеть рядом с ней, а не находиться на расстоянии в сотни миль – в доме, походящем на мавзолей. Плечи Кэла расправляются, пока он слушает рассказ о пропавшей мензурке в лаборатории.

– Он не надел очки, – заканчивает Шона. – Чуть не выпил раствор вместо своего «Айрн-Брю».

Кэл хихикает, разговор вернул его к жизни, он почти забыл, где находится.

– Ладно, – говорит Шона, не дождавшись, когда он заполнит паузу своим рассказом. – Что нового у тебя, иноземец?

Он не общался с Шоной несколько дней и теперь понимает, что она прощупывает почву.

– Прости, что не звонил. – Кэл извиняется прежде, чем Шона скажет: «Все нормально». Хотя это совсем не нормально. – Полицейские обследуют свалку, они ищут Марго, – делится он.

А в ответ слышит резкий, прерывистый вдох:

– Ох, Кэл…

– Знаю… – Теперь его голос дрожит. – Мне следовало позвонить тебе раньше.

– И ты молчал, пока я болтала о всякой ерунде? Господи, мне так жаль…

– Нет, – говорит Кэл. – Мне нужно было услышать что-то такое. Отвлечься от своих мыслей хоть на минуту. Рассказ о Клиффе, чудом избежавшем опасности, отлично повеселил меня.

– Я скажу ему, что иногда и от него бывает польза, – отшучивается Шона, но легкость исчезает из ее тона. – Как долго они будут искать? – Как криминалист-антрополог Шона не нуждается в разъяснениях, насколько сложны подобные поиски и в каком состоянии могут оказаться обнаруженные останки.

– С их слов, пару недель.

– Надеюсь, они что-нибудь найдут.

– Я тоже.

Они оба замолкают на пару секунд. Воображение рисует Кэлу ржавеющие металлические остовы, оплетенные тернистыми побегами и пришпиленные густой травой к земле. Голос Шоны возвращает его в реальность:

– Ты не передумал приехать на выходные? Я все пойму, если тебе сейчас не до этого.

– Детектив Фулдс посоветовала мне поехать. Думаю, она хочет сбагрить меня подальше.

– С чего это вдруг?

Тяжело вздохнув, Кэл рассказывает Шоне всё – и о своем непреодолимом порыве проследить за Джейсоном Барром, и о том, что подозреваемый знает о поисках тела на свалке, и о настоятельной рекомендации детектива не вмешиваться.

– Вдобавок ко всему мы с матерью не совсем ладим. Что бы я ни сделал, ее все раздражает. Я слежу за каждым словом и чуть ли не на цыпочках хожу. Не знаю, почему я решил, что переезд к ней все изменит. Просто после падения в прошлом году она казалась такой слабой…

– Может, вам просто провести какое-то время порознь, – уверенный, но в то же время мягкий голос Шоны умиротворяет Кэла. – Послушай, ты приедешь, но в любой момент сможешь улететь обратно, если вдруг что-то случится. Я отвезу тебя прямо до аэропорта. Через несколько часов ты уже будешь дома.

– Спасибо, Шона. Я действительно хочу тебя увидеть.

Он должен был предвидеть, что она все поймет. Просто Кэлу хочется, чтобы Шоне не приходилось этого делать, чтобы он был более собранным, открытым и интересным в общении. А не погрязшим в собственных мыслях и сомнениях мужчиной. Трудно поверить, что кто-то готов принять его таким, каким Кэл является сейчас.

Шона встречает его в Абердине. Ее короткие светлые волосы заправлены за уши. Она шагает в своих фирменных ботинках и держит два стаканчика с кофе в руках. Они быстро обнимаются, и Кэл целует ее. Желание окутывает его: ее парфюм дурманит и кружит голову.

Пока они идут к стоянке, Шона сообщает Кэлу, где припарковала машину и сколько часов им потребуется для того, чтобы доехать до западного побережья. Ее болтовня наводит Кэла на мысль: может, она тоже нервничает? Загрузив сумки в багажник автомобиля, Кэл улучает момент и притягивает Шону к себе, он изучает ее лицо, не обращая внимания на ветер, обжигающий кожу.

– Хорошо здесь, – произносит он.

– Это на тебя погода так действует. Ты соскучился по такой погоде.

– О господи. – Кэл закатывает глаза. И, обняв Шону крепче, признается: – Я соскучился по тебе.

Едва он отстраняется, Шона целует его, и Кэл расслабляется в ее объятиях. По крайней мере, хоть что-то в его жизни не разрушает его.

Глава пятая

На западном побережье Шона забронировала коттедж среди вереницы одинаковых домиков, с террасами и видом на море. Их коттедж приятного зеленого оттенка. Когда они выходят из машины, Кэл замирает, устремив взгляд на пенящиеся волны. Он подставляет лицо под капли дождя. Он чувствует себя таким расслабленным, каким не ощущал себя целую вечность. Детектив Фулдс, гнев матери и его неудачный брак словно остались в далеком прошлом.

Они с Шоной проводят дни за долгими прогулками по холмам, укрываясь под крышей лишь от сильных апрельских ливней, которые сменяются яркими вспышками тепла. Они объедаются жирными пирожными, дегустируют треугольные кусочки аппетитных тортов и выпивают по несколько чашек чая в кофейнях среди девственной природы. Осматривают маленькие художественные галереи, а в конце дня захаживают в колоритные пабы с гудящими каминами и мокрыми собаками. Блуждая по галерее одной из кофеен, Кэл гонит прочь мысли об Элли и о том, как ей понравилось бы здесь. Очень трудно расставаться, прожив столько лет вместе. Ее роман на стороне закрутился из-за того, что они отдалились друг от друга. Кэл это осознает. Хотя без Элли он иногда чувствует себя так, словно лишился правой руки. Теперь его общение с женой по телефону сводится лишь к обсуждению формальных вопросов и к разговорам о дочери. Кэлу не хватает ее дружеской поддержки.

Но тут он взглядывает на Шону. Она рассматривает карту, чтобы понять, куда их может привести еще одна тропа. Кэл ощущает, как его нутро наполняется теплом, а в душе загорается надежда.

Неделя пролетает быстро. Они планируют провести предпоследний вечер в трактире «Прилив», они так полюбили его. Он расположен на самом берегу, неподалеку от их коттеджа.

Перед отъездом Кэл звонит матери – спросить, как она. Он постоянно собирается рассказать ей о поисках, которые проводит полиция. Но каждый раз, когда он звонит ей, разговор откладывается. Ее резкие односложные ответы возводят между ними барьер, который Кэл не может преодолеть. Этот вечер не стал исключением. Когда Кэл заканчивает разговор, Шона заглядывает ему в лицо и трогает за руку:

– Что случилось?

Кэл вздыхает:

– Все как обычно. Я не то говорю. Без конца пытаюсь подобрать правильные слова, но… я опять не смог ей сказать.

– Может, таких слов просто нет, – говорит Шона, прикладывая руку к его лицу. – Сам же знаешь, что в словах ты мастер. Были бы подходящие слова, ты бы их непременно нашел. Тут дело, скорее, в твоей матери. Ты не можешь ни предугадать, ни проконтролировать ее реакцию. В этом твоей вины нет, Кэл.

Повернув голову, он целует руку Шоны:

– И откуда в тебе столько мудрости?

– Вообще-то я колдунья. – Глаза Шоны сверкают смехом, и Кэл чувствует, как тугая пружина внутри него ослабевает, его плечи расслабляются.

– Что ж, я очень рад, что ты меня околдовала. – Он нежно целует Шону.

Он боится, что она отпрянет из-за его слов, так легко слетевших с языка. Действительно ли она – его женщина? А он – ее мужчина? Они еще не разговаривали на эту тему. Пока. Но Шона наклоняется к нему, и Кэл ощущает, как его мышцы продолжают расслабляться, посылая мозгу сигнал: «Прекрати сомневаться во всем».

– Пошли, – говорит Шона, увлекая его за руку к двери. – Тебе нужно выпить.

Они успевают укрыться от грозы в тепле паба. Зайдя в теплое помещение, они вешают слегка промокшие куртки на колышки деревянной вешалки у входа. Пространство паба просторное. Столы с мягкими креслами расставлены вдоль толстых стен. Подоконники заставлены шеренгами книг и всякими безделушками. В камине, в углу помещения, виднеются язычки пламени. Кэл с Шоной опускаются в кресла с высокими спинками за столиком возле камина. Мебель не соответствует декору паба. Но в целом все смотрится здорово.

Они ужинали здесь несколько раз, но сегодня вечером происходит что-то не то. Чужие напряженные, даже несколько враждебные взгляды прикованы к их паре. Кэл не понимает, в чем дело.

– Тебе не кажется, что за нами наблюдают?

– Ты становишься параноиком, – хмыкает Шона.

Но Кэл уверен, что мужчина за барной стойкой поглядывает на него как-то не так. Как-то странно.

– Это все твое колдовство, – шутит он.

Кэл пытается занять себя дотошным изучением меню. Еда здесь способна пробудить зверский аппетит, а цены на нее – отбить его моментально. Кэл чувствует приятное покалывание в согревшихся руках. Он устремляет свой взгляд к дымящимся мискам с супом на соседнем столе.

Переведя взгляд в сторону, Кэл вдруг замечает, что тот мужчина за стойкой разговаривает с барменом. Оба смотрят в их сторону. Но, поймав взгляд Кэла, они отворачиваются. Кожа начинает зудеть от такого пристального внимания.

– Перестань, – шепчет ему Шона, подкрепляя слова ласковым взглядом. – Это просто любопытство, присущее всем обитателям маленьких поселений.

– Прости. – Кэл снова смотрит на Шону. – Это глупо. Я знаю. Я веду себя глупо.

И все равно ему хочется, чтобы они находились сейчас на одном из холмов. И чтобы на них озирались лишь небеса да заблудшие овцы. Кэл расслабился, он был самим собой всю неделю. И полагает, что Шона тоже. Искра вспыхивает, едва она прикасается к нему. В такие моменты его кожа возвращается к жизни.

Кэл видит, как снаружи набухают грозовые тучи, гонимые ветром с моря. Дождь накрапывает все сильнее, отчего внутри паба становится только уютней. Но даже после того, как они заказали еду, привыкли к теплу и к гудящему шуму и топоту, Кэлу почему-то не по себе.

Когда Шона отходит к барной стойке, чтобы заказать напитки, он утыкается в мобильник в попытке закрыться от внешнего мира. Кэл уже отправил Фулдс два сообщения на этой неделе. Дважды она ответила: «Новостей нет». Его разум возвращается к мыслям о людях в белых костюмах и о собаках-ищейках, снующих на речном берегу.

Кэл улыбается, когда Шона ставит на стол две кружки и слизывает пену со своих пальцев.

– Мои колдовские способности не сработали. Ты был прав, я ошибалась.

– Насчет чего?

– Этим людям известно, кто ты. Парень за стойкой спросил, не тот ли ты подкастер и что ты тут делаешь. Они гадают, не решил ли ты сделать подкаст о серии преступлений, которые произошли в этой деревне. Я их успокоила. Сказала, что ты на отдыхе.

Взяв свою кружку, Шона делает большой глоток. А Кэл ощущает приятное удовлетворение – отчасти из-за ее розовых щек, отчасти из-за того, что оказался прав: он еще не сходит с ума. Он не ошибся, считав напряженную атмосферу в пабе. Временами Кэл забывает о том, какой резонанс получил в Шотландии его подкаст о Лейле Маккейн. Все встало на свои места. Он уже ощущает, как уходит напряжение. Люди заняты теперь собой, и он больше не ощущает себя изгоем.

– А какое преступление, по их домыслам, я приехал расследовать?

Шона пожимает плечами:

– Он сказал про какой-то кровавый расстрел. И добавил еще что-то о несчастных детях. Но он явно не хотел вдаваться в подробности.

– Что ж, им нечего меня бояться. Я для них не опасен. Все, чего я хочу, – это поесть и лечь в кровать. – Кэл приподнимает брови, и Шона ухмыляется.

Они принимаются уминать пироги с картошкой. Но вдруг входная дверь распахивается, и в бар влетает паренек с безумным взглядом. Он одет в джинсы-скинни и клетчатую рубашку. Все разом замолкают. На несколько секунд гул голосов сменяется воем ветра и шелестом дождя. Паренек медленно поворачивается на месте, откидывает назад мокрые волосы длиной до плеч, чтобы разглядеть посетителей. Но ни на ком из местных его взгляд не задерживается. Даже из своего угла Кэл ощущает внутренние терзания и нервозность этого парня.

Через несколько секунд рядом с ним вырастает бармен. Он подталкивает его за стойку, а потом уводит вглубь паба. Пожилой мужчина возвращается и, прицелив взгляд на бокал, ждет, когда его наполнит двойная порция янтарной жидкости. Тишину нарушают бормотание и смех в дальнем конце паба. Дважды мигают светильники. А затем все возвращается на круги своя. Кэл почти готов поверить, что ему померещилась сцена с юношей.

– Что бы это значило? – Кэл ждет, но парень больше не появляется.

– Может, сейчас полнолуние? – смеется Шона.

– Ты видела его глаза? Он как будто под чем-то. Не уверен, что виски – это именно то, что ему нужно.

Кэл промокает последнюю капельку кетчупа на каемке тарелки. И внезапно ощущает острое желание оказаться с Шоной наедине – подальше от этого странного места, где каждый, кажется, играет какую-то свою роль, а он не знает, кем должен быть.

Они надевают куртки, застегивают их на молнии. Кэл наклоняется вперед и целует подругу под укрытием капюшонов. Их дыхание смешивается, согревает ему лицо. Шона кладет ладонь в его руку.

– Готов бежать со всех ног?

– Похоже, нам так и придется сделать.

До коттеджа всего несколько сотен ярдов, но ветер усиливается, а волны, ударяясь о пляж, орошают брызгами дорогу. Тучи стремительно несутся по небу, но Кэл успевает увидеть проблеск луны, пока она полностью не исчезает.

Они идут по дороге вдоль берега, сотрясаемого мощью моря и напором сильного дождя. Это вызывает дрожь и завораживает одновременно. Кэлу кажется, что ветер доносит странные голоса. Словно мертвые рыбаки из глубин морской пучины зазывают их к себе. Он слишком много выпил. Но затем голос становится громче, и Шона сжимает его руку. Похоже, она тоже его слышит. Кэл разворачивается и видит того юношу с безумными глазами. Он выскочил из бара и бежит за ними. Он кричит – его слова, подхваченные ветром, уносятся к морю.

– Подождите!

Кэл бросает взгляд на свет в окне коттеджа. До него осталось всего ничего. Схватив Шону за руку, Кэл ускоряет шаг. Всем своим видом он показывает: им нет ни до чего дела. Сердце ускоряет ритм, разгоняя быстрее кровь по телу. Оглянувшись, Кэл видит, что паренек не сдается. Он продолжает бежать за ними. Уже поздно, Кэл устал, но нужно быть настороже.

– Иди вперед. – Кэл повышает голос, чтобы Шона расслышала его слова сквозь шум непогоды.

Она мотает головой, и Кэл видит, что тревога, охватившая его, отражается в ее глазах.

– Кэл, подождите! Пожалуйста, подождите! Кэл Ловетт!

Этот парень знает его имя. Им осталось миновать лишь несколько домиков, и они наконец доберутся до своего коттеджа. Кэл нащупывает в кармане ключи, но что-то в голосе юноши заставляет его замереть и обернуться. Инстинктивно Кэл заслоняет своим телом Шону от незнакомца.

– Кэл, пошли.

Шона выхватывает из его руки ключи, и он слышит торопливое позвякивание и характерный скрежет замочной скважины.

Но Кэл не сходит с места. Теперь, когда он отчетливо видит лицо паренька в мерцании света, Кэл понимает, что в нем нет угрозы. Только отчаяние. Дождь намочил лицо юноши, Кэл различает в его чертах грусть. Горе. Страдание. Ну вот. Опять. Этот юноша обезоруживает Кэла, побуждает в нем желание протянуть руки и обнять незнакомца.

– Простите. – Парень уже в шаге от Кэла. Его волосы упорно падают на глаза, и он рукой прижимает их к голове. – Мне необходимо поговорить с вами. Речь о моей матери. Мне нужна ваша помощь. Пожалуйста. Мне правда нужна ваша помощь.

Кэла захлестывает жалость. Возможно, тому виной ветер и непогода. Кэл смотрит на напряженное лицо Шоны, она явно считает, что неразумно пускать парня в их дом. Но Кэл приглашает незнакомца в коттедж.

– Простите, простите, – повторяет юноша до тех пор, пока лицо Шоны не расслабляется. В таком состоянии он явно не представляет опасности.

– Ладно, заходи, – смягчается она. – Только сними обувь.

Паренек следует за Кэлом на кухню, опускается на стул, отодвинутый для него. Он выбежал из паба без куртки, промок насквозь и дрожит. Кэл протягивает ему полотенце. Пока Шона заваривает чай, она то и дело бросает на непрошеного гостя удивленные взгляды. А тот, опустив низко голову, теперь тихо плачет. Отодвинув стул рядом с ним, Кэл садится, опирается локтями о колени, наклоняется, чтобы их глаза оказались на одном уровне.

– Как тебя зовут, сынок? – спрашивает он.

Паренек вскидывает глаза, и Кэл ощущает головокружение. На него устремлен взгляд затравленного человека, раздираемого муками совести.

– Робби, – говорит юноша. – Меня зовут Робби Кэмпбелл.

Глава шестая

Брайони, 2007 год, Уэстер-Росс,

Северо-Шотландское нагорье

Чем дольше бредет Брайони, тем больше слабеет внутри нее что-то. Бурлящий поток воды прорезает в тропе бороздки. Из-под ее ботинок, чавкающих в жиже, разлетаются во все стороны брызги. А слева от нее слышится шум раздобревшей речушки, несущейся быстро и яростно к деревушке. Она не гуляла среди этих холмов целую вечность. Едва переехав сюда, они с Энгесом надеялись проводить выходные на лоне природы. Естественно, вместе с детьми. Ходить в походы, ночевать в палатках, кататься на велосипедах.

Эти мечты не осуществились. Вместо этого Брайони оказалась в плену двух маленьких сыновей. К выходным у нее не оставалось ни сил, ни энергии, чтобы строить планы и предаваться веселью во время семейных вылазок. Ей было не до них, ее ждали груды нестираного белья и постоянный беспорядок в доме.

Они больше не являются командой – она и Энгес. Беззаботная, полная развлечений жизнь, которую они вожделели, растворилась в будничных делах и насущных проблемах повседневной рутины.

Энгес катается здесь на велосипеде почти каждую неделю. Иногда Брайони надеется, что он возьмет с собой мальчиков, но муж всегда находит оправдание, чтобы этого не делать. Она знает причину – Брайони живет с этим каждый день. Двое маленьких сыновей не годятся для того, чем занимается Энгес: у них свои назойливые потребности.

Брайони поднимается все выше, получая удовольствие от быстрых шагов. Ей давно не представлялось возможности передвигаться так шустро. Обычно ее тормозят маленькая ручка, вцепившаяся в юбку, и громкий плач. А сейчас… Сейчас она ощущает себя такой легкой, что лишь дивится тому, как ее не смыла со склона холма ливневая стремнина.

Но дождь уже кончился. Брайони поворачивается и любуется видом. Деревня внизу кажется безобидной. Это почти идиллический ансамбль из домов, церкви, школы, нескольких магазинчиков, лавок да ферм, разбросанных в пространстве. Нет ничего такого, чтобы бояться ее.

Брайони смотрит на часы: в первый день первого учебного года ей надо вовремя забрать Шона из школы. Она не может опоздать. «Но у меня еще есть время, чтобы съесть булочку», – думает Брайони. А потом – ничего не поделаешь – ей придется вернуться. Усевшись на бревно, она упивается красотой чудесного вида, расслабляется и начинает искать в себе черты индивидуальности. Это бодрит, оживляет Брайони. Управившись с булочкой, она слизывает с губ сахар и запрокидывает голову, чтобы утолить жажду водой из бутылки. Это лучше, чем чашка кофе в душной кофейне.

– Все путем.

Брайони расплескивает воду себе под ноги. За деревьями стоит мужчина в вощеной куртке. Он держит ружье. Ее первый порыв – вскочить и бежать. Адреналин кипит, сердце заходится громким стуком. Но незнакомец поднимает руку:

– Сидите спокойно. Я не хотел вас напугать.

Он переламывает ружье, вытаскивает из ствола толстые красные цилиндры, кладет их на другое бревно и убирает патроны в карман. Брайони прижимает руку к груди, и мужчина, который вряд ли старше нее больше чем на десять лет, похоже, кривит в гримасе лицо с коротко стриженной бородой. И только в этот момент Брайони замечает сбоку от него спаниеля. Незнакомец издает горловой звук, и пес, виляя хвостом, устремляется к ней. Брайони успевает потрепать его черные шелковистые уши, но уже через пару секунд спаниель отбегает к хозяину.

– Прекрасный день. – Мужчина достает из большого бокового кармана самокрутку и прикуривает.

Сладковатый запах табачного дыма щекочет ей ноздри. Странно, но он кажется ей приятней свежего воздуха, ароматов орошенного дождем холма и сока недавно срубленных деревьев на поляне. Осознав, что слишком долго смотрит на незнакомца, Брайони меняет позу и сосредоточенно любуется видом. Этот человек нарушил ее уединение, и ей хочется, чтобы он ушел. Но… в нем есть что-то такое… Он так резко отличается от ее опрятного, аккуратно постриженного мужа, который всегда одет в деловой костюм.

Незнакомец же просто пышет маскулинностью: он похож на дикого, неприрученного зверя. Интересно, каково это – скользить руками под его вощеной курткой? Брайони краснеет, чувствует, как горят щеки. Что с ней? Отчаяние и безысходность, ведущие к безумству. Вот что это, должно быть, такое. А еще одиночество. Она поддевает мыском щепку. Сырая бледная древесина заострена на конце, она похожа на крошечное копье. Брайони вдруг представляет, как сливается своей плотью с плотью этого дикаря на усеянной щепками мокрой земле. И приходит в шок от картины, нарисованной воображением.

– Вы в отпуске?

– Нет. Я живу там, внизу. Просто прогуливаюсь, пока мой сын в школе. Он пошел сегодня в первый класс.

Вот! Она упомянула сына. Сделала хоть что-то для того, чтобы вернуть блудливые мысли в русло своей привычной жизни. Что-то вроде досады промелькнуло в глазах незнакомца. Он снова затягивается:

– А почему вы тогда не в кофейне с другими мамашами?

Тон, которым задается этот вопрос, полон пренебрежения. Как, однако, приятно услышать, что хоть кто-то насмехается над этой группой «своих».

– Не сегодня.

– Вы, случайно, не видели по дороге фазана-подранка?

– Нет. Поэтому у вас ружье?

– Вы, похоже, не брезгливая?

Брайони вспоминает о своем главном клиенте в Глазго, о вещах, которые он, по слухам, вытворял. И крошечный, недозволенный трепет, оживающий у нее в груди.

– Нет, – отвечает она и, внезапно осмелев, смотрит прямо в глаза дикарю.

Что-то проскакивает между ними. Или его восприятие ее слегка меняется. Брайони чувствует, что именно в этот момент он впервые обращает на нее внимание по-настоящему.

– Я подстрелил его, но, видать, не насмерть. Птичка упорхнула, но кровь и перья были повсюду. Она не могла улететь далеко.

«Должно быть, он из поместья на склоне холма. Там же есть охотничьи домики, а еще роскошный спа-салон», – думает Брайони.

– И вы ищете птицу?

– Да. Мы всегда преследуем беглецов.

Достав из кармана патроны, мужчина снова заряжает ружье и ставит ствол на место. По-видимому, собирается пойти дальше своей дорогой. Брайони хочется удержать его, хотя бы на минуту, но она не может придумать, что сказать. Это нелепо, абсурдно, смешно! Жажда внимания, которую она не ощущала с тех пор, когда была еще подростком. Незнакомец поднимает руку в прощальном жесте и уходит с поляны, спаниель убегает следом.

Голубь громко и яростно хлопает крыльями, сидя на дереве над ее головой. Брайони возвращается в реальность. Она хотела бы, чтобы дикарь ей привиделся. Но запах табачного дыма все еще витает в воздухе. Брайони кидает рассеянный взгляд на часы и чертыхается. Ее охватывает отчаяние. Она опаздывает…

Шон последний из малышей, которого еще не забрали. Остальные мамаши уже покинули игровую площадку. Брайони заходит в ворота. Пот бежит по ее лицу, футболка под курткой прилипла к телу. Она неслась вниз по склону холма и по улицам как сумасшедшая. Ее волосы взмокли, ноги болят.

Она видит храброе личико сына и слезы, навернувшиеся на его глаза от радости, что мама за ним пришла. Брайони проклинает себя. Шон зажимает в одной руке рисунок. Рядом с ним стоит учительница с застывшей улыбкой. За ее сжатыми челюстями играют желваки.

Эх, если бы она была нормальной матерью! Одной из тех, в кофейне, что терпеливо дожидаются своих ненаглядных малюток и концентрируются только на них. А не шастают по холмам из боязни показаться на людях… Шон заслужил такую – нормальную – мать. Будь она нормальной матерью, она бы попросила кого-нибудь забрать сынишку, раз не успела это сделать сама, чтобы он не переминался с ноги на ногу в одиночестве, думая, что о нем забыли. А она ведь действительно забыла о сыне…

– Извините, – выдыхает Брайони. – Я так сожалею…

– Миссис Кэмпбелл, на этой неделе дети заканчивают в двенадцать. Вам надо приходить вовремя.

Шон переводит взгляд с учительницы на маму. Его маленькое лицо искажает волнение. Брайони уже ненавидит эту женщину. Зачем она устроила сцену в его присутствии? Она опоздала всего один раз. Подумаешь!

Брайони протягивает руку сыну, и Шон прижимается к ней и нечаянно сминает рисунок. Осознав, что натворил, малыш отскакивает назад, и его лицо сморщивается. Брайони в панике выхватывает у сына рисунок и разглаживает его.

– Вот это да, Шон! Какой красивый рисунок… – Она смотрит на кляксы фиолетового и зеленого цвета. Может быть, она держит листок вверх тормашками? – Что это?

– Моя семья. Мы рисовали свою семью, – в голосе Шона звучит обида.

А Брайони опять ругает про себя проклятую училку, демонстративно закатившую глаза.

– Ах, ну да. Конечно. Это мы…

Учительница закрывает и запирает дверь. Взяв Шона за руку, Брайони ведет его к воротам, осознавая, что вернется сюда уже через пару часов – забрать Робби. Ох уж этот бесконечный бег по кругу…

Глава седьмая

Брайони, 2007 год, Уэстер-Росс,

Северо-Шотландское нагорье

Ей нужно поговорить об этом с Энгесом. Но он всегда приходит домой поздно, поэтому улучить подходящий момент никогда не получается. Но когда муж наконец заявляется в четверг поздним вечером после того, как дети уложены спать, а остатки картофельной запеканки с мясом съедены, Брайони наливает два бокала красного вина и собирает в кулак все свое мужество.

Энгес разжигает в печи огонь, чтобы прогреть фермерский дом. Она так и не смогла привыкнуть к этому после городской жизни. Люди, у которых они купили дом, теперь живут в новостройке за полями у небольшого озера – со стеклянными стенами, обеспечивающими прекрасный обзор окрестностей, с изоляцией и современной системой отопления.

Сперва они с Энгесом были очарованы колоритным фермерским домом, его толстыми стенами и кафельными полами. Но, господи, он поглощает столько тепла, а взамен ничего им не отдает. Брайони протягивает бокал с вином мужу и кутается в одеяла, которые они не убирают с дивана. Когда она согревается и прижимается к Энгесу, комната кажется уже гораздо более уютной. Это всё тяжкий труд. Порой она так сильно мерзнет, когда вешает детские пижамы на радиаторы и засовывает бутылки с горячей водой им в постель.

– Первая неделя Шона в школе близится к концу, – напоминает Брайони мужу. Она понимает, что это бессмысленно. Она сердится за то, что он не соизволил приехать домой пораньше, чтобы искупать мальчиков и поиграть с ними. Но вместе с тем она пытается завязать разговор, помочь им обоим найти способ вернуться друг к другу.

– Как она прошла?

– Думаю, хорошо. Шон выглядит счастливым. В понедельник я опоздала забрать его на минутку, и эта ведьма, его училка, разозлилась на меня.

Энгес, похоже, совсем ее не слушает. Зажатый между его пальцами бокал с кроваво-красной жидкостью угрожающе наклоняется. Взгляд мужа отстраненный. Мыслями он явно далеко от нее.

– Ну да, – невпопад цедит он.

Обхватив свой бокал обеим ладонями (как будто он может ее согреть), Брайони поворачивается лицом к Энгесу. Он с осторожностью смотрит на нее, словно предчувствует спор или какую-то просьбу, которую он уже собирается отклонить. Когда он начал смотреть на нее вот так?

– Теперь, когда оба мальчика ходят в школу…

– Шон еще не полноценный школьник, разве не так? – Энгес налегает на вино, будто осознает, что лишь недопитый бокал удерживает его в этой комнате, в ловушке рядом с женой. – Он еще в подготовительном классе.

– Да, но все-таки школьник. И я подумала… – Брайони смотрит мужу прямо в глаза. – Я могла бы теперь вернуться на работу. Хотя бы на неполный рабочий день. Для начала… – Потупив взор в свой бокал, она замирает в ожидании ответа.

Энгес снисходительно улыбается, словно она пошутила:

– У нас нет необходимости в том, чтобы ты работала.

– Но мне хотелось бы вернуться на работу, Энгес. Я скучаю по ней. Мне не нравится все время быть дома.

– Ты серьезно?

– Да. – Брайони ждет, чтобы муж ее понял. Они команда. Им обоим нужно работать, чтобы каждый был доволен и счастлив.

– Ты должна понимать, что тебе сейчас не до работы. Как ты будешь справляться с обязанностями по дому? И за детьми нужно приглядывать. Как ты будешь забирать мальчиков из школы?

– Ну… Я подумала, что мы могли бы забирать их по очереди. Могли бы нанять няню, – терпеливо объясняет Брайони. – Это реально, другие люди могут делать это за нас.

Произнося эти слова, она вспоминает местных женщин, примерных мамаш. И ее доводы будто теряют силу. Энгес фыркает:

– Брайони, я на такое не пойду. У меня серьезная работа, я вынужден даже не ночевать дома раз в неделю. Как отнесется мой работодатель к тому, что я начну отпрашиваться? Постоянно. Как это скажется на моей карьере, на моей работоспособности и зарплате?

«А как же моя карьера, мое желание работать и зарабатывать?» – хочется ей выкрикнуть мужу в лицо. Но Брайони лишь тихо говорит:

– Энгес, я несчастлива.

– Человек не может быть счастлив всегда, Брай. Это погоня за радугой. – Энгес пожимает плечами. (О господи, ей опять предстоит выслушать лекцию о тяжелом труде матери…) – Тебе и так приходится нелегко, пока мальчики маленькие. Возможно, через несколько лет, когда они оба станут постарше и полностью освоятся в школе, ты сможешь взять себе какую-нибудь подработку здесь. Надо просто пережить этот период.

Муж гладит ее по колену, и все внутри Брайони сжимается от его прикосновения. До чего же мерзко! Отвращение вот-вот выплеснется наружу. Ей не нужна подработка, которую можно найти здесь. Она хочет быть юрисконсультом. Как раньше. Жизнь мужа не изменилась совсем, а ее жизнь поменялась кардинально. И хуже всего то, что она на это согласилась, стала жить по-другому, а теперь не может распутать клубок. Брайони вспоминает их старую тесную квартиру с узкими лестницами, по которым невозможно было поднять коляску, и поражается тому, как сильной ей хочется вернуться туда. Это несправедливо…

– И вообще, – вновь заговаривает муж. – Ты можешь себе это вообразить?

«Вернуться назад?» – пожимает она плечами.

– Что ты имеешь в виду?

– Тех людей, которых ты обычно представляла, Брайони.

Она смахивает слезы с лица, ощущая себя так, словно она в стеклянном сосуде. Она бьется о его стенки, чтобы ее услышали.

– Это были весьма колоритные люди.

Желание занять оборонительную позицию разрывает ее на части. Хотя Энгес прав. Некоторые из ее клиентов балансировали на грани порядочности. Они готовы были преступить рамки дозволенного. В ее практике бывали инциденты, в большинстве случаев связанные с одним человеком – Сэлом Эллисом. Это бывший жулик, понюхавший пороху, с кучей денег и жаждой завоевать себе репутацию законопослушного магната – владельца разной недвижимости. Брайони привыкла к его грубоватой, порой даже бесцеремонной манере общения. А еще к старым грязным пабам, в которых он предпочитал встречаться с ней. Да, некоторые из его помощников были куда менее дружелюбны. Но она всегда ощущала отцовскую опеку Сэла. Знала, что она под его защитой.

Энгес усмехается:

– И это не всё. Ты разве забыла, как мы три месяца заглядывали под машину в страхе, что нам подложили бомбу?

– Это было недоразумение. Недопонимание. На самом деле нам не угрожала опасность.

Воспоминание о том, как на седьмом месяце беременности она вставала на четвереньки, чтобы заглянуть под автомобиль, быстро всплывает в голове. И Брайони с изумлением понимает, что испытывает ностальгию по тому дерьмовому и страшному времени.

Энгес всегда относился к ее работе с высокомерием, если не с презрением. Брайони знает, что он считал своих чистеньких корпоративных клиентов на голову выше ее заказчиков. Раньше это совершенно ее не волновало, но теперь ей хочется защитить свое прошлое. Они с мужем когда-нибудь заводили разговор о том, чтобы она отказалась от работы раз и навсегда? Или оба допускали такое развитие событий? Что-то она не припомнит. Сейчас, оглядываясь назад, Брайони осознает: все, что происходило после рождения Робби, выглядит смутным.

Энгес наклоняет бокал, и последние капли вина стекают ему в рот. Поставив бокал на кофейный столик, муж зевает:

– Я пошел… Ты скоро?

Брайони смотрит на угли в печи. Одно-единственное полено еще поблескивает красным. Остальные поленья уже превратились в обугленные черные головешки.

– Через минуту, – говорит она, не находя в себе сил подняться с дивана.

– Запри двери, – велит муж.

Брайони не успевает выразить недовольство. Энгес уже идет по лестнице наверх. До ее ушей доносятся характерные звуки: щелчок выключателя света в ванной и шум воды, вытекающей из кранов. Она обводит взглядом тусклую и запыленную комнату. С тусклым огнем в очаге и опустошенными бокалами вся романтика разом исчезла. Вздохнув, Брайони сбрасывает с себя одеяла и бредет, шаркая ногами в носках, от входной двери к задней – проверить замки. У задней двери Брайони задерживается и, поддавшись импульсивному порыву, распахивает ее.

Волны зелени и пурпура прорезают небо, мерцая и пульсируя. Брайони ступает на холодные плиты крыльца, не заботясь о том, что влага просочится сквозь ее толстые носки. Обхватив себя руками и вскинув голову, она замирает, потрясенная неземной красотой неба.

Когда-то она побежала бы за Энгесом, чтобы разделить с ним это мгновенье. Но этой ночью у нее не возникает такого желания. Брайони бредет по лужайке, ноги уже мокрые насквозь, но холода она не ощущает. И, словно загипнотизированная, она продолжает идти, увлекаемая потусторонними огнями и неописуемой красотой вдалеке.

Глава восьмая

В комнате тихо. Теперь, когда ветер и дождь остались за дверью, отсутствие звуков отдается в ушах Кэла оглушающей тишиной. Робби открывает и закрывает рот, но его попытки выдавить хоть слово каждый раз заканчиваются неудачей. Его худощавое тело сотрясает дрожь. Шона ставит чашку с чаем на стол перед юношей и, отойдя назад, застывает со своей чашкой у двери, прислонившись к стене. Она выглядит расслабленной, но Кэл чувствует ее готовность прийти на помощь, если понадобится.

Нет, тишина в их коттедже не мертвая. Ему только показалось. В дымоходе свистит ветер, а оконное стекло под каплями дождя дребезжит, как под градом гравия. Их коттедж соседствует с другими домами, но стены слишком толстые, поэтому Кэл сомневается, что кто-то услышит их крики о помощи.

Робби склоняет голову над чаем, подставляя лицо пару, и обхватывает чашку обеими руками в надежде согреться.

– Простите, что погнался за вами, – повторяет он снова. – Просто мне надо… Мне сказали, что вы в пабе. Это же вы? Человек из газет? Тот, кто ведет подкаст? Я видел вас как-то по телику… Но у меня плохая память на лица, поэтому… – Робби прищуривается.

Кэл кивает:

– Да, это я.

И думает о Крисси, находящейся там, в их прежнем общем доме. Наверное, она сейчас рисует эскизы… Этот паренек, Робби, вряд ли намного старше нее. Теперь, разглядев его хорошенько, Кэл убедился: он почти ребенок.

– Мне нужна помощь. Мою мать застрелили. Она умерла.

Лицо Робби не меняется, когда он произносит эти слова. Будто он не может допустить, чтобы боль прорвалась наружу. Иначе всему конец.

– Я сожалею, – бормочет Кэл, – это ужасно.

«Похоже, об этом расстреле толковал бармен», – думает он.

– Я просто не могу смириться с тем, что человек, который это сделал, где-то здесь. И продолжает жить своей жизнью. – Глаза Робби молят о помощи.

Кэл старается говорить как можно мягче:

– Я уверен, что полиция делает все, что может. Иногда расследование тянется долго, но это не значит…

Робби мотает головой из стороны в сторону – взволнованно, несогласно.

– Они никого не нашли. Сдались, закрыли дело. Это случилось четырнадцать лет назад. Мне тогда было пять. Она была на пороге. – Робби сглатывает, на его лице маска, но кожа пошла пятнами. Воспоминания, хоть и блеклые, мешают родиться словам. Но вот он собирается с духом: – Она умерла на пороге. Скорая приехала, но оказалось слишком поздно. Я и мой маленький брат… мы находились в саду, когда это случилось.

Робби трет глаза. Наверное, и тогда, еще ребенком, он их так тер. Не в силах сдержаться, Кэл протягивает руку и прикасается к ладони паренька. Но тот подпрыгивает как ошпаренный.

– Извини. – Кэл убирает руку.

Это все равно что приручать дикого зверя. Как он себя поведет – адекватно или нет, – не угадаешь. Единственное, что он видит, – это страх.

Но все-таки прикосновение подрывает самообладание Робби. По его лицу ручьями текут слезы, и вид этого выплеснутого наружу страдания настолько потрясает Кэла, что у него в глазах тоже возникает резь.

– Вы можете… – грудь Робби поднимается от всхлипа, – …помочь найти того… кто это… сделал? Пожалуйста…

Слышать подобные слова при личной встрече еще тяжелее, чем читать жалостливые письма, которые непрерывным потоком приходят на его электронную почту.

– Робби, – ласково говорит Кэл, – мне очень жаль, что твоя мама погибла. Правда, очень жаль. – Разве можно вложить в слова достаточно сочувствия, когда отвечаешь «нет»? – Это ужасно – потерять ее в таком раннем возрасте. Но я не смогу тебе помочь. Я здесь ненадолго, приехал в отпуск, всего на несколько дней. Я не тот человек, на которого тебе стоит рассчитывать.

– Нет, вы должны помочь. Должны, – говорит парень. – Никто больше не сделает этого. Они все ее забыли, живут дальше, а я не могу.

Кэл обменивается обеспокоенным взглядом с Шоной. Голос Робби становится выше, его лицо пылает в лихорадочном возбуждении, продолжая искажаться. Он вновь превращается в того безумца в баре.

Шона поглядывает на часы на стене. Кэл понимает, на что она намекает. Уже поздно, слишком поздно для того, чтобы вести рациональный разговор на такую тему. Ему не следовало впускать парня в коттедж.

– Робби, как звали твою маму?

Юноша берет себя в руки:

– Брайони. Брайони Кэмпбелл.

Кэл позволяет молчанию затянуться на несколько секунд. Пусть это имя повисит в воздухе между ними. Образ женщины проскользнет и исчезнет.

– Послушай, Робби, я не могу расследовать смерть твоей матери. Мне очень жаль. Но завтра, если захочешь, мы можем встретиться за чашкой кофе, и ты расскажешь мне о ней. Может быть, я предложу тебе какие-нибудь варианты на тот случай, если ты захочешь попытаться добиться того, чтобы дело вновь открыли.

Робби впивается в него изумленным взглядом: в покрасневших глазах проблескивает крошечная искра надежды.

– Вы встретитесь со мной, правда? Я могу вам рассказать все…

– Я знаю, что можешь, Робби. Но сейчас уже очень поздно, я не могу мыслить ясно. Я устал. А это важно, все нужно обмозговать как следует. Тебе потребуются бумага и ручка, чтобы записать все, что тебе известно.

Робби кивает.

– Значит, договорились. Сейчас нам надо отвести тебя домой, а завтра мы встретимся, хорошо?

– Хорошо.

– Где твой дом, Робби? Где ты живешь? – Теперь, когда они договорились, к ним подходит Шона.

Парень смотрит на нее так, словно до этого момента даже не осознавал ее присутствия. Единственным человеком, на кого он смотрел, был Кэл.

– За околицей. Но Том разрешает мне ночевать в пабе после поздней смены. Я могу вернуться туда. – Робби стремится им угодить, ждет одобрения Кэла. Что-то в этом пареньке задевает его за живое, пробуждает в сердце жалость.

– Хочешь, мы проводим тебя?

Робби мотает головой:

– Не надо, я сам доберусь. Не переживайте за меня. Во сколько встречаемся завтра?

– Давай около десяти в той маленькой кофейне по пути?

– «У Энни»?

– Да, там. – Кэл не уверен, что это та самая кофейня, но деревушка небольшая – они найдут ее.

– Вы не забудете?

Вопрос паренька выдает столь знакомое Кэлу опасение, что люди способны подвести тебя, что надежды окажутся напрасными. Он пытается спровадить Робби, это правда. Но он не собирается его кидать.

– Обещаю. И ты ведь теперь знаешь, где мы остановились. Ты смог бы найти меня при необходимости.

Робби кивает, он вроде бы успокоился. Они с Шоной провожают паренька до двери, наблюдают, как он выскальзывает в ночь. Ветер уже стих. Дождь еще идет, но его свирепость иссякла. Волны представляются теперь не такими агрессивным, как прежде. И пена на дороге растаяла.

Паренек оглядывается на него, поднимает руку, и Кэлу кажется, будто он понимает темноту в его глазах. Робби расслабился, одержимость, требовавшая от него борьбы и справедливости, исчезла. Кэлу слишком знакомо подобное состояние.

Когда силуэт растворяется в темноте, Кэл закрывает дверь и продолжительно выдыхает. А в следующий миг руки Шоны уже тянутся к нему, и он принимает ее в объятия, прижимая к себе.

– Ты вроде бы обещала мне спокойный отпуск, – говорит Кэл, когда Шона смотрит на него.

– Это все ты. Я тут ни при чем. Я не знаменитость. Отдыхать с тобой – все равно что проводить отпуск с Кровавой Мэри, – парирует Шона.

Ее губы – отдушина после драмы с участием этого странного паренька. Кэл закрывает глаза, он запрещает себе думать о Робби и растворяется в Шоне. Их руки, как змеи, заползают под одежду. Тела прижимаются еще крепче. Прикосновение к ее коже заставляет Кэла осознать, насколько он замерз. Шона тоже дрожит от холода.

– Идем…

В маленькой гостиной Кэл плотно задвигает шторы, чиркает спичкой и подносит ее огненный язычок к камину. Жар пламени окутывает комнату. Кэл встает перед Шоной на колени.

Они сейчас в другом мире – в этой крошечной комнате в коттедже на западном побережье. За стенами бушует море, а вокруг них защитное оранжевое свечение, блокирующее все остальное в его жизни. И сейчас Кэлу не до раздумий. Ему хочется раствориться в поцелуях, в прикосновениях ее рук на своем теле, в том ощущении, как изнуряющий жар плавит их в единое целое. Он хочет утонуть в магнетическом притяжении их бедер и полной потере контроля над собой. Он так отчаянно в этом нуждается.

Глава девятая

Утром воздух свежий и острый, как лезвие бритвы. Вода прозрачная, как стекло. Море уже выбросило на берег весь шлак: обломки сплавного леса и пожухлые водоросли. Они рассеяны по всему скалистому пляжу. События предыдущего вечера кажутся давним сном. Кэл пошел за рулетами с беконом, оставив сонную Шону в коконе из простыней.

Он отправил эсэмэс детективу Фулдс и теперь бредет, волоча ноги, вдоль берега. Время от времени он наклоняется, чтобы подобрать ракушку. Море манит его, но, когда Кэл прикасается пальцем к воде, она кусает его ледяным холодом. И Кэл вздрагивает, обманутый ее соблазнительной красотой.

Взяв рулеты с беконом, сочащимся жиром, и большие стаканчики с кофе, он идет обратно к коттеджу уже другим, более быстрым маршрутом – по асфальтированной дорожке, которая возвышается над пляжем. Над головой испускает голодный крик чайка, словно догадывающаяся, что лежит в его пакете. Они с Шоной запланировали на сегодня поездку на коралловый пляж, но ее придется отложить. Ведь неизвестно, сколько продлится разговор с Робби. До назначенной встречи остается всего час. Возможно, Робби и не придет, но Кэл не собирается его подводить.

В коттедже все еще царит тишина. Взяв две тарелки, Кэл устремляется наверх.

– Приветик, соня. – Он кладет пакет на край постели. – Я съем и твой рулет с беконом.

Уголок одеяла приподнимается, Кэл видит Шону. Она пытается открыть глаза и зевает так широко, что демонстрирует розовую глотку.

– Только посмей!

– Я принес еще и кофе.

– О, вот это любовь, – бормочет Шона и тут же осекается: – Я имею в виду…

– Все нормально, – смеется Кэл, – я знаю, что ты имеешь в виду.

Он целует Шону и изумляется тому, как легко и просто это дается ему сейчас. И каким естественным и правильным кажется. Когда этому придет конец? Когда кому-то из них (или обоим?) это станет в тягость?

Шона, усмехнувшись, берет у него стакан с кофе, поднимает крышку и отпивает большой глоток. Кэл пристраивается рядом, и, прильнув друг к другу, они начинают есть рулеты. Молча. Наслаждаясь видом из окна. Море отражает небо над темными грядами пурпурных островов в отдалении.

– От Фулдс есть какие-нибудь новости?

– Ничего.

Шона накрывает ладонью его руку:

– Это сводит тебя с ума?

– А что, так заметно?

– Честно говоря, у тебя хорошо получается это скрывать. На твоем месте я бы уже лезла на стену.

– Это глупо, – говорит Кэл, повернувшись лицом к Шоне. – Я ждал всю жизнь. Что в сравнении с этим еще пара-тройка недель?

Подавшись вперед, Шона целует его:

– Всё.

– Ты удивительная. Потрясающая. Ты это знаешь? – шепчет Кэл и тут же отводит взгляд к морю, его щеки предательски пламенеют.

Зеркальную гладь воды прорезают два каякера, они оставляют за собой пенистый шлейф, рядом с которым остальная часть моря кажется еще более неподвижной и странной. И в который раз Кэл поражается красоте ландшафта, вызывающей в нем благоговейный трепет. Цвета и свет все время меняются. Они что-то меняют и в нем. А может, и не они, а Шона?

– Мне нужно в душ, – нехотя говорит Кэл, когда ее руки скользят под его футболку.

Их губы снова встречаются – все еще сальные после завтрака, все еще голодные. Голос внутри Кэла взывает: «Останься здесь, схоронись от неурядиц внешнего мира под этими простынями». Он отстраняется от Шоны. Чтобы вдохнуть воздух. Он боится увлечься ей и забыть о своем обещании.

– Я встречаюсь с Робби, помнишь?

Шона стонет, прижимается к нему головой:

– Разве я могу забыть нашего полуночного гостя?

– Прости. Это часть моей жизни. Я создаю хаос везде, где скитаюсь. – В шутке Кэла есть доля правды.

Шона смеется:

– Это здорово. Мне по большей части нравится твой хаос. Я пока встану, приведу себя в порядок. А еще мне нужно позвонить в лабораторию, чтобы проверить, не спалил ли ее Клифф. Вдруг он выкинул еще какую-нибудь глупость.

– Разве у Клиффа не три докторские степени? – Отношения Шоны и Клиффа, напоминающие отношения мамочки и сына-подростка, удивляют Кэла.

– Да, у Клиффа отличное образование, но вот здравого смысла нет, – качая головой, отвечает Шона. – Он напрочь отсутствует.

– Наверное, он отрывается сейчас на полную катушку, раз тебя нет.

– Не осмелится.

– Готов держать пари, – дразнит Кэл.

– А вот и нет… Он чахнет и тоскует по мне. Как и ты начнешь скучать по мне через минуту. – Шона показывает ему язык.

– Я ненадолго. – Кэл высвобождается из ее объятий. – Так что не вздумай снова лечь спать. Я хочу увидеть тот коралловый пляж, о котором ты мне рассказывала.

– Ну… я, конечно, немного соврала. Пляж не коралловый, а известняковый. Такое случается, когда водоросли кальцинируются и… Ты смотришь сквозь меня. Похоже, твои мысли витают в другом месте?

Эх, если бы он мог нырнуть обратно в постель вслед за ее озорной улыбкой…

– По правде сказать, да. Но ты же прочитаешь мне научную лекцию чуть позже? Да? Ты такая сексуальная, когда…

В голову Кэла летит подушка. Он все еще улыбается, когда принимает по-быстрому душ и закрывает за собой дверь коттеджа. Вереница велосипедов с большими корзинами проносится мимо Кэла и сворачивает на дорогу, ведущую в горы. Кэл подходит к кофейне, в которой они договорились встретиться с Робби. Яркая, выкрашенная голубой краской рама сверкает чистотой вокруг витрины с отполированными до блеска стеклами, за которыми красуются аппетитные пирожные и торты. Внутри виднеются удобные столики и диванчики.

Ровно в десять Кэл толкает дверь кофейни. А Робби уже там, топчется возле кассы. Кэл замечает в руках паренька блокнот и ручку с еще не отлепленным ценником. И его сердце щемит. Иногда Кэл старается держать дистанцию с родными пропавшего или погибшего человека, не ставить себя на их место. Когда ты что-то знаешь, ты уже не можешь выбросить эту информацию из головы.

– Я не знал, что вам взять. – Робби тычет рукой в пирожные и кофемашину. Его голос высокий, в любой момент грозит сорваться. Лицо густо залито красной краской.

– Не бери в голову. В любом случае я угощаю. – Кэл вынимает из кармана джинсов бумажник.

На лице Робби читается облегчение, хотя он продолжает переступать с ноги на ногу. «Интересно, он всегда такой нервный?» – проносится в голове Кэла. Но тут он осознает, что на них таращатся две женщины за кассой. Поняв, что Кэл это заметил, они делают вид, будто заняты только собой. Правда, у них это плохо получается.

– Что тебе дать, Робби? – обращается к пареньку женщина в отутюженном переднике, на котором голубые витиеватые буквы складываются в имя Энни.

– Мне только чай, пожалуйста, Энни.

Женщина наклоняет голову к Кэлу:

– Доброе утро.

В ее приветствии нет враждебности. Скорее, таится волнующий вопрос. Ощутив в полной мере интерес к их персонам, Кэл понимает, что допустил ошибку: Робби дискомфортно. Выбрав для встречи это заведение, он, образно выражаясь, поставил парня под свет софитов. Его здесь знают все. И все здесь в курсе, что случилось с его матерью.

– Мне тоже чай, – говорит Кэл Энни и тут же обращается к Робби: – Ты не будешь возражать, если мы присядем на лавочке снаружи? Сегодня такой прекрасный день…

Напряжение, сковывающее лицо Робби, слегка ослабевает.

– Нет, это даже лучше. Там есть скамейка на траве, – рукой показывает парень.

Устремив глаза в указанном направлении, Кэл находит деревянную скамью с видом на море. Никто не услышит их разговор!

– Почему бы тебе не занять ее, пока нас не опередили? – говорит он Робби. – А я подойду, как только возьму чай.

Робби быстро кивает и выскакивает за дверь, оставив Кэла и Энни вдвоем. Кэл ждет вопрос, но женщина лишь поджимает губы и пробивает на кассе два чая. Желудок Кэла бунтует, требуя пирожных. Их аромат невероятный, рулет с беконом не идет ни в какое сравнение с местными десертами.

– Подождите, я возьму еще пару вот этих… – Кэл запинается, обводя взглядом витрину и не зная, что конкретно выбрать.

– Вот эта его любимая, – подсказывает Энни, показав на сдобную булочку с изюмом. – Он любит ее с раннего детства. – Женщина тщательно следит за словами, поглядывая на Кэла. И он улавливает смысл, скрытый за ними.

– Тогда я возьму две такие булочки, спасибо, – благодарит Кэл.

Его немного отпускает. Оказывается, у паренька, нервно ерзающего на скамейке, есть и защитники среди местных. Иногда наблюдательность людей оборачивается во благо другим.

Протягивая чай, Энни заглядывает Кэлу прямо в глаза:

– Не всегда стоит копаться в прошлом. Вы ищете материал для своего подкаста, а нам здесь жить.

Кэл осознает: бессмысленно ей что-то объяснять. Над парочкой занятых столиков повисло напряженное молчание, они прислушиваются. Кэл наклоняет голову:

– Благодарю вас. – Он благодарит ее за чай, а Энни… пусть интерпретирует, как ей вздумается.

Кэл переходит дорогу, он старается подавить враждебность, когда подает Робби чай и бумажный пакет с булочкой. Парень заглядывает в пакет и вскидывает на Кэла глаза, полные изумления.

– Моей заслуги в этом нет, – признается Кэл. – Это Энни мне сказала, что ты их любишь.

На губах Робби проскальзывает слабая улыбка, всего на секунду. Вытащив из пакета булочку, он отщипывает от нее пару кусочков, а потом съедает ее в один присест. Похоже, Робби не наелся. Он очень худой, слишком худой – костлявые запястья, темный пушок на сухопарых руках. И эта нервозность во всем теле. Длинные волосы паренька влажные. Они защищают его от внимательных глаз Кэла. А взгляд Робби устремлен на море.

Кэл ждет, когда он заговорит.

– Извините за прошлую ночь, – шумно отхлебнув чай и потупив глаза в стакан, начинает парень. – Я выпил, и, когда узнал, что вы там… я не подумал.

– Расскажи мне о своей маме, – ласково говорит Кэл.

Робби вздыхает:

– Я ее толком не помню. Не то чтобы совсем. Мне казалось, что я помню, как она мне однажды пела. Но, когда я рассказал об этом отцу, он сказал, что она никогда не пела. – Парень глядит на Кэла. – Может быть, я это просто выдумал… – Его голос стихает до шепота. – Просто я считаю неправильным, что все отмалчиваются. Как такое может быть: никто не знает о том, что случилось? Это несправедливо!

– А полицейские кого-нибудь арестовали тогда? Они называли подозреваемых?

Робби мотает головой:

– Мне кажется, будто я что-то упускаю. А что именно – не знаю. Но у меня постоянно такое ощущение. И оно становится все хуже. По-моему, я схожу с ума. Но люди здесь не любят говорить о том, что произошло.

Кэл знает по себе, что поговорка «Время лечит» не работает в реальной жизни. Иногда память выплескивает наружу воспоминания в самый неожиданный и неподходящий момент.

– А твой отец? Ты ладишь с ним?

Робби трет лицо тыльной стороной руки:

– Да. Я живу с ним, моим братом и мачехой. Они хорошие, но, мне кажется, они не чувствуют того же, что я. Шон не такой, как я. Не то чтобы ему наплевать… Просто его это не тревожит, как меня. Он вообще старается не думать об этом. Ему было всего четыре года, когда это случилось.

– Вы близки с ним?

Робби пожимает плечами:

– Раньше были. А сейчас он ходит какой-то угрюмый. Все время не в настроении.

– Типичный подросток.

– Ага.

Они сидят так некоторое время, Робби говорит, потом замолкает. Слова утешения, которые Кэл может ему сказать, – ничто в сравнении с горем юноши. Слушать его мучительно, но все же есть в рассказе Робби нечто такое, что цепляет Кэла как журналиста. Его терзает ощущение, что случай Робби интересен. Кэл борется с искушением. Это не его расследование. Он даст Робби несколько советов – на этом всё.

Но рассказ Робби продолжает занимать его мысли даже после того, как он прощается с парнем. Он пообещал ему подумать над деталями. Как кто-то среди бела дня мог подойти незамеченным к дому, хладнокровно застрелить женщину, сыновья которой играли поблизости, а затем бесследно исчезнуть? Это уму непостижимо.

Ввязаться в это дело будет ужасной, ужасной ошибкой. Но, подойдя к коттеджу, Кэл вдруг осознает, что он уже больше часа не тяготился мыслями о поиске Марго, о резких односложных ответах матери по телефону и о холодных глазах Барра.

Глава десятая

– Вот так так. – Шона изучает его лицо, пока они объезжают мыс в поисках кораллового пляжа.

Их рюкзак забит сэндвичами, пирогом и спреем от комаров. Небо остается ясным, без туч, из которых прошлой ночью лил сильный дождь.

– О чем ты? – Кэл не сводит глаз с петляющей дороги, с ее ужасными зигзагами, резкими поворотами и блуждающими по обочинам овцами. Поэтому он не может повернуться и увидеть выражение ее лица. Но он способен его представить. – Я не собираюсь браться за это дело, если ты об этом.

– Конечно, не собираешься, – хмыкает Шона.

– Не собираюсь! Я не могу. – Вцепившись в руль, он направляет машину в крутой поворот. – Мне просто жалко его, только и всего. Он такой потерянный.

Положив ладонь на колено Кэла, Шона сжимает его:

– Я же вижу, что ты не в своей тарелке.

– Я что, так ужасно себя веду?

– Я не это подразумевала. – По интонации Шоны Кэл понимает, что в ее словах нет скрытого подтекста.

Кэл выдыхает, пытаясь развеять ощущение незримой связи, возникшей с Робби. Один потерянный мальчик нашел другого.

– Я не подхожу для этого дела. Это закрытая община, у них своя жизнь. По моим ощущениям, они не желают принимать чужаков и открываться им.

– Но, возможно, ты именно тот человек, которому по зубам это дело.

– Помнишь, с какой враждебностью нас встретили в баре вчера вечером? Что-то похожее произошло и сегодня в кофейне. Не знаю… И эти поиски Марго… Наверное, я поэтому принимаю все так близко к сердцу…

– Я тебя понимаю. – Тепло женской руки на его колене помогает Кэлу дышать.

– Как бы там ни было, я нацелен завтра вернуться домой. На расследование нет времени.

– Это так. Хотя… ты мог бы задержаться здесь подольше. Ради чего тебе торопиться назад? Ради преследования? – Шона шутит, но Кэл улавливает в ее словах долю правды.

Он признался ей в том, что следил за Джейсоном Барром, жаловался на черепаший темп полицейского расследования и ухудшение и без того плохих отношений с матерью. Что там, дома? Крисси.

Еще один коварный поворот, и Шона указывает ему на парковку. Берега не видно, он за вересковой пустошью и скалами. Заперев машину, Кэл крепко обнимает Шону, и они стоят так несколько минут – каждый погружен в свои мысли.

– Вон, гляди. – Шона показывает на бегущую по мысу тропку, обрамленную с одной стороны стеной сухой кладки, а с другой – валунами, оплетенными оранжевыми водорослями.

Приливная волна отступила, обнажив маленький остров у берега, корявое деревце прилипло к выступу у скалы. Обойдя его, они оказываются на пышном зеленом плато, ведущем к белоснежному пляжу, где развалины небольшой фермы возвышаются над кристальной водой.

Кэл замирает:

– Я хотел бы здесь остаться.

Прильнув к нему, Шона кладет его руку на свою талию.

– Прости. Мне не следовало давить на тебя. Это все останется здесь и дождется тебя, если ты захочешь вернуться. Фулдс ответит на твои вопросы в скором времени. Так или иначе.

Кэл вздыхает:

– Не найти ничего – тоже ответ.

– До этого может и не дойти.

Кэл смотрит на Шону. Какая же она необычная. Другая. Иногда равная ему и все же намного превосходящая его. С Элли подобный разговор закончился бы ссорой и слезами. Шона же – олицетворение уравновешенности и умиротворения.

– Мне нужно сделать подкаст, чтобы Сара от меня отстала. Она достает меня, требует выбрать какую-то тему, а я не могу. Все, о чем я мог думать в последние месяцы, – это Марго. И о нем.

Сказать, что его продюсер очень настойчивая, – это ничего не сказать. После последнего дела в Абердине, расследования о гибели Лейлы, они с Сарой пришли к взаимопониманию, но продолжают работать в разных концепциях.

– Тебе просто нужно пережить эти несколько недель. Ты сейчас сам не свой. Это не нормальное состояние. Но будет легче.

Кэл тычется носом в ее голову, отчаянно цепляясь за то ощущение спокойствия, которое окутывает его всегда, когда Шона рядом.

– Эта неделя была замечательной.

Шона улыбается, и от ее лучистой улыбки у него перехватывает дыхание.

– Может, ты решишь вернуться сюда и заняться расследованием. Я могла бы приезжать к тебе по выходным.

Кэл пытается представить себе это. Оказаться одному в изолированном местечке, так далеко от дома? Смог бы он решиться на такое? Прошло уже довольно много времени после дела Лейлы, но оно до сих пор ранит его сердце. В последнее время Кэл все больше понимает, что каждое расследование, в которое он погружается, забирает у него какую-то часть. Безвозвратно. А еще надо подумать о Крисси, хотя… скоро у нее майские каникулы и неделя для самостоятельной подготовки. Кэл позволяет себе помечтать – Крисси здесь, вместе с ним. Ветер гуляет в ее волосах, кораллы хрустят под ногами.

Он встряхивает головой:

– Я ничего не могу пообещать Робби. Он слишком ранимый.

Шона расстилает покрывало для пикника и, потянув за руку, приглашает сесть рядом. Приобняв ее, он наблюдает за плещущимися волнами и старается не думать о женщине, истекшей кровью до смерти на пороге своего дома, пока ее дети играли поблизости…

Они остаются на пляже до тех пор, пока их не прогоняет дождь. Закатав штанины, Кэл заходит в воду, и у него тут же перехватывает дыхание от холода – такого сильного, что сводит икры. Кэл выходит из воды и входит снова до тех пор, пока ноги не привыкают к холоду. А Шона терпеливо бродит по дну горного водоема, который заполняется только во время прилива. Стоит ей найти моллюска, и она издает победоносный крик, а потом, наглядевшись на находку, возвращает ее на место.

– Это не кости, – шутит Кэл, тронутый ее детской радостью. – Какой в них интерес?

– Я не подумала об этом, – смеется Шона. – Ты прав, ничего общего с моей ежедневной работой. И слава богу!

Ее лицо омрачается при мысли об антропологической экспертизе. На территории бывшего детского дома было обнаружено захоронение со множеством костей. Шона с Клиффом входили в команду, в которой обнаружили останки. И следствие подозревает, что найдут еще множество останков. Гораздо больше, чем уже нашли. Не только Кэл бежит от реальности.

Они возвращаются к машине уставшими физически, но отдохнувшими морально. В плане купить рыбу с картошкой и съесть ужин в постели. Кэл чувствует себя освобожденным от ответственности, утомленным, но счастливым до головокружения.

Вдруг Кэл видит автомобиль. Вдоль борта тянется линия. Кэл застывает. Шона напевает себе что-то под нос, но замолкает, когда видит взгляд Кэла.

– Что? Ты шутишь…

Кэл озирается по сторонам, но окрестные холмы пусты. Дорога в этом месте широкая, шансов на то, чтобы проезжающая машина случайно задела и поцарапала их автомобиль, нет. Шона проводит пальцем по царапине (она глубокая) и закипает от гнева:

– Это сделали намеренно. Похоже, ключом.

– Кто? Дети?

Но как они попали сюда? Ближайшего дома не видать. В голове Кэла зарождается подозрение: а что, если это связано с его разговором с Робби и с теми враждебными взглядами на них этим утром? «Нет, не будь параноиком», – одергивает себя Кэл.

Шона подходит ближе, ее лицо бледнеет. Кэл притягивает Шону к себе и крепко обнимает:

– Мне так жаль, такая досада…

– Должно быть, случайность.

– Я тоже так думаю.

– Вряд ли кто-то вылез из кожи вон, чтобы оставить нам послание.

Кэл представляет, как какой-то неизвестный за ними следил, пока они полагали, будто одни прогуливаются здесь. Шона проводит рукой по волосам, и Кэл понимает, что она напугана.

Забрав у нее ключи, он отпирает машину:

– Поехали, нам еще надо купить рыбу с картошкой, не забыла? А потом мы съездим и подадим заявление в полицию и в страховую компанию. Не переживай, разберемся.

Обратный путь омрачает тревога, несмотря на все старания Кэла не придавать значения произошедшему. Припарковавшись позади коттеджа, он берет руку Шоны:

– Ты в порядке?

Она кивает:

– Я глупая. Просто…

– Что?

– Лет в двадцать у меня был ужасный бойфренд. Он постоянно выносил мне мозг, а когда мы расстались, он начал доставать меня, делая всякие гадости. И эта выходка как раз в его духе. Я невольно вернулась в прошлое.

– Мне жаль, что ты такое перенесла.

– Все нормально, это было очень давно. Но я потратила на него слишком много лет, и эта царапина на машине… Она заставила меня мысленно вернуться в то место, где мне бы не хотелось находиться.

Кэл наклоняется и нежно целует Шону:

– Ты больше туда не вернешься, даже в мыслях. Обещаю.

Он чувствует, что Шона немного расслабилась. А солнце уже заходит за горизонт, погружая внешний мир в зябкий сумрак.

– Давай я съезжу за едой, а ты пока разожжешь камин.

Шона кивает:

– Спасибо, я даже успею принять душ.

Кэл заводит ее в коттедж, включает свет и зашторивает окна, хотя на улице еще не так темно. Комната кажется райской обителью, огороженной от реальности снаружи.

– Я скоро вернусь, – заверяет Кэл и, выйдя из дома, запирает входную дверь на замок.

Он идет по берегу, встает в очередь у фургона, торгующего рыбой с жареной картошкой, а потом, прислонившись к стене, любуется морем в ожидании заказа. Его подают быстро, и, прижав жирный пакет к груди, Кэл пускается в обратный путь. Ароматная и теплая еда постепенно возвращает ему спокойствие: непонятно как появившаяся царапина на машине блекнет в памяти.

Но, подойдя к двери коттеджа, Кэл вздрагивает и чуть не роняет пакет. На ступеньках его ждет неожиданный сюрприз. В ноздри ударяет резкий, отталкивающий запах. Это большая гниющая рыбина. Сердце Кэла заходится быстрым стуком. Он окидывает взглядом всю улицу. Но никого нет – кроме пары человек, выгуливающих собак вдалеке.

В соседних коттеджах горит свет. Кэл не хочет показывать Шоне разлагающуюся рыбу. Отложив пакет с едой в сторону, он находит две палки, приподнимает ими дохлую рыбину и идет к берегу, чтобы бросить ее в море.

Затем быстро возвращается в коттедж, не желая задерживаться в сгущающейся тьме, но по пути он продолжает инстинктивно озираться по сторонам. Кэл снова прокручивает в голове разговор с Робби, он вновь ощущает хаос собственной жизни. Ему не хочется возвращаться домой, ждать известий о Марго и думать, что расследование не даст результатов. А еще опять конфликтовать по пустякам с матерью. К тому же рядом не будет Шоны, которая способна заставить его улыбнуться. Но он отчаянно скучает по Крисси, она как раз должна приехать, повидаться с ним в выходные.

Помедлив у входной двери, Кэл в последний раз оглядывается и мысленно прощается с деревушкой и морем. Именно на этом месте они стояли прошлой ночью, общаясь с Робби. И Кэл не может выбросить из головы образ сломленного, потерявшегося паренька, его глаза, наполненные такой знакомой болью. Отбросив ощущение вины, он с дрожью во всем теле заходит в коттедж.

Глава одиннадцатая

Брайони, 2007 год, Уэстер-Росс,

Северо-Шотландское нагорье

Брайони снова и снова возвращается на склон холма. Маниакально. Не желая заходить в кофейню и встречаться там с другими мамашами, она позволяет себе еще больше отдалиться от людей. Правда, ее гложет стыд за то, что она не смогла подружиться с местными жителями. Но что поделать? Она одинока. Ее словно обволакивает кокон, сплетенный из непроглядной тьмы. Можно подумать, ее отчаяние, как сирена, отгоняет от нее других людей.

Увы, как бы Брайони ни воспринимала сложившееся положение вещей, пути назад – в ее прежнюю жизнь – уже нет. Справляться с сыновьями с каждым днем становится все трудней. Робби не отходит от нее ни на шаг, прилипает как банный лист. Его постоянная потребность в утешении и одобрении изводит Брайони. Ей все чаще хочется закричать: «Оставь меня в покое! Отстань!» Мальчик так и не завел себе друзей и всегда последним выходит из класса в конце учебного дня. Брайони осознает, что приступ безысходного гнева, который на нее накатывает при виде его унылой физиономии, неоправдан и ненормален. Почему она такая? Что с ней не так?

Даже Шон, активный мальчик, сейчас сам не свой – утомляется от школьной рутины. Он стал угрюмым, сердитым и вспыльчивым. Постоянно доводит Робби до тех пор, пока тот не начинает вести себя так же отвратительно. В итоге все плачут, даже Брайони. Особенно Брайони. И каждый раз, когда она думает, что ее терпение на пределе, непременно происходит что-то еще, что выводит ее из себя пуще прежнего.

Вот почему она убегает, пытается хоть ненадолго отвлечься от домашних тягот единственным доступным для нее способом. Она изучает сотни тропок, холмов, бродит вдоль ручьев и речушек с потрясающе чистой водой и перескакивает с камня на камень все быстрей и быстрей, не боясь, а, скорее, желая упасть и получить травму. Чтобы оказаться в больнице и наконец выспаться на чистых накрахмаленных простынях с твердыми кромками, подоткнутыми под ее матрас со всех сторон. Брайони кружит по местности вокруг школы, уходя с каждым разом все дальше и выше, потому что ее ноги становятся сильнее и выносливее. Нередко она забывает поесть, поэтому теряет вес. Ей кажется это правильным.

Но если говорить начистоту, то у нее есть еще одна причина для таких прогулок. Брайони пытается подкараулить его. Управляющего имением с ружьем в руках. Есть в нем какая-то изюминка, чертовщинка. Она цепляется за воспоминание об их случайной встрече – единственном чудесном и волнительном приключении за весь год. И постепенно данное воспоминание трансформируется в ее сознании в нечто другое. В связь, которой у нее нет больше ни с кем. В связь, которую она так страстно жаждет.

Однажды, в один из дней, Брайони едва не наступает на него. Она проходит крутой изгиб узкой тропки, а он там – сидит, согнувшись за корнями вывернутого из почвы дерева, которое лежит поперек тропы.

Он поднимает руку, притягивает ее к себе, и вот они вместе. И Брайони снова ощущает этот сладкий аромат самокруток и мускусный душок еще чего-то, что делает его таким опьяняющим, таким возбуждающим. Опешив, она смотрит туда, куда направлен его взгляд, и видит оленей, щиплющих траву. Их темные мокрые морды и светлые, подернутые влагой глаза. У Брайони перехватывает дыхание, несколько секунд она не сводит глаз с этих красивых созданий, которые то и дело нервно вскидывают головы, стараясь расслышать приближение хищников. А затем Брайони переводит взгляд вправо, чтобы разглядеть его лицо. И тут же ее сердце щемит от ужасного предчувствия: его ружье прислонено к бревну сбоку, оно заряжено, ствол грозно поблескивает.

Брайони решает, что не позволит ему это сделать. Если он потянется за ружьем, она вскочит и спугнет оленей. Эта идея успокаивает ее. Он не убьет такое красивое существо. Не сможет.

– Вы что, хотите убить оленя? – шепотом, почти неслышно, спрашивает Брайони. Он рядом, так близко, она скорее ощущает его, а не видит.

Он мотает головой и, подавшись вперед, отвечает ей на ухо:

– Они слишком молодые.

Брайони расслабляется. Прильнув к бревну, снова поворачивает голову, чтобы полюбоваться животными. Но он рядом. Она чувствует его кожей. Возбуждение в теле нарастает так же стремительно, как тревога в глазах оленя, стоящего перед ней. Она хочет его. Так отчаянно и иррационально. Разве это не еще один способ развалить семью? Абсолютное предательство вместо маленьких побед над собой, которые она ежедневно одерживает ради сохранения семьи?

Внезапно, без очевидной причины, один из оленей пугается. Задрав голову, он прислушивается, обнаруживает чужой дух и уносится прочь по камням и вереску, увлекая за собой других оленей. Они мчатся так быстро, что их белые хвосты мерцают бликами на фоне холма. Их присутствие теперь – только воспоминание.

Мужчина рядом с ней что-то ворчит себе под нос. Его рука задевает Брайони, когда он лезет в карман за кисетом и пачкой папиросной бумаги. От него исходят сила, надежность и тепло. Ей так хорошо…

Брайони ждет, когда он прикурит.

– Что вы делаете? – Она кивает на полянку, где совсем недавно щипали траву олени.

– Считаю их.

– Зачем?

– Они часть поместья Риллгоуэн за холмом. Их разводят, но боюсь, что их участь предрешена: рано или поздно они станут олениной на тарелках. – Мужчина смотрит на Брайони.

Она пожимает плечами:

– Я не сентиментальна. Просто они выглядели так…

– Да. – Его взгляд снова устремляется вдаль. – Понимаю.

Они смотрят на море, на деревушку, скрытую выступом суши. Брайони не приходит на ум, что сказать.

– Почему вы ходите с ружьем? – наконец спрашивает она.

Теперь плечами пожимает он:

– Уменьшаю популяцию кроликов.

Брайони переводит взгляд на ружье, протягивает к нему палец, проводит им по гладкой, отполированной поверхности дерева и замирает.

– Вы умеете стрелять?

– Нет. – Она мотает головой.

– Я мог бы вас научить. Никогда не знаешь, когда тебе пригодятся твои знания и умения.

Брайони смеется, искренне поражаясь тому, что он думает, будто ее жизнь достаточно интересна или опасна для того, чтобы ей пригодились навыки в стрельбе. А может, он просто намекает на кроликов, которых нужно отгонять от огорода?

Между ними снова повисает тишина. Внутри Брайони натянулась пружина, но вместе с тем она чувствует себя удовлетворенно. Странное ощущение.

– У вас ведь малой, которого нужно забрать из школы?

Брайони смотрит на часы:

– Я успею, если двинусь в путь через десять минут.

Уголок его рта изгибается в ухмылке, пока он окидывает взглядом холм.

– Путь неблизкий.

– Я уже в лучшей форме, чем раньше.

– Я вижу.

Его лицо всего в нескольких дюймах от ее лица – в этом интимном укрытии между упавшим деревом и холмом. Если она повернется, их губы соприкоснутся. Это то, чего он ждет? Или она?

– У меня есть кофе, – говорит Брайони, доставая из рюкзака термос.

Она наливает напиток в крышку и протягивает ему. Они по очереди отпивают по глотку, а потом Брайони поднимается. Ее ягодицы влажные и холодные от сидения на земле.

– Как тебя зовут? – спрашивает он, когда она вешает рюкзак на плечо.

– Брайони.

– А меня Дункан. Дай мне знать, если захочешь поучиться стрелять.

– Может быть, на следующей неделе?

Слова слетают с губ сами собой, она даже не успевает подумать. Он пристально смотрит на нее, и Брайони на мгновение пугается: вдруг он сдаст назад?

– Я обычно бываю здесь по вторникам.

– Отлично.

Взяв у нее телефон, он разворачивается и уходит, не проронив больше ни слова. Поставив ногу на ствол дерева, он подскакивает и приземляется, как олень до этого.

Радостная улыбка сходит с лица Брайони, она зажимает рот рукой. А потом, мчась по тропке, перепрыгивая через островки каменистой осыпи и приземляясь на гладкие плоские камни или упругий пружинистый дерн, она внушает себе: для него это все не имеет значения. По крайней мере, такого значения, как для нее.

Глава двенадцатая

Кэл пока что провел дома всего одну ночь. Но его уже тяготят неодобрительные взгляды и восклицания матери. Он ужасно, до боли скучает по Северо-Шотландскому нагорью и Шоне. Кэл продолжает думать о Робби, вспоминая знакомое отчаяние в его глазах, но подавляя чувство вины и привязанности, которую почувствовал к этому пареньку.

Звонок в дверь раздается почти сразу после того, как мать уходит в магазин. Он выходит в коридор и открывает дверь с мыслями, что наверняка это мать, опять забыла дать ему очередное «ценное указание» либо решила проверить, не включен ли газ или не открыты ли окна. Но на пороге стоит не она. А Фулдс.

При виде детектива у Кэла подкашиваются ноги. Ее глаза полны сочувствия и угрюмой решительности.

– Вы нашли ее.

– Можно войти?

Она не отрицает его предположение. Кэлу хочется ударить кулаком воздух. А еще ему хочется заплакать. Он провожает гостью в маленькую гостиную. И, остановившись посреди комнаты, они несколько секунд молча смотрят друг на друга. В этот момент Кэлу кажется, будто он и Фулдс – единственные люди во всем мире.

– Не желаете присесть?

Кэл мотает головой.

– Скажите же мне, – молит он. – Пожалуйста.

– Под одной из машин мы обнаружили кости, завернутые в брезент. Они в очень плохом состоянии, Кэл. Я не знаю, сколько доказательств у нас наберется. Но вместе с останками мы нашли вот это.

Фулдс достает из кармана полиэтиленовый пакет для улик. Кэл сквозь грязь и пыль различает тусклый блеск золота, изгиб ласточкиного крыла. Во рту у него мгновенно пересыхает, дыхание сбивается. В последний раз, когда Кэл видел сестру, эта ласточка висела у нее на шее. Каждый раз, когда Марго наклонялась к нему, она искрилась на свету, как вода на солнце. В раннем детстве, когда Кэл был еще совсем маленьким, он хватал подвеску пальцами, прикладывал к глазу и украдкой смотрел на сестру. У него даже фотография такая сохранилась.

Пальцы Кэла непроизвольно сгибаются, тянутся к находке. Но Фулдс отдергивает свою руку. Это приводит Кэла в чувство. Он показывает ей свою татуировку на запястье – вылитую копию ласточки, которую детектив зажимает в ладони. Кэл нарисовал ее по памяти. Фулдс, кивнув, убирает подвеску обратно в пакет:

– Я тоже думаю, что это ее вещь. Сожалею.

Кэл не знает, сожалеет или нет. Он не может справиться с противоречивыми эмоциями. Упав на диван, она зажимает голову руками. Фулдс ждет.

– И что теперь?

– Мы допросим Барра, – говорит детектив. – Завтра утром. А сегодня нам надо подготовиться.

– Значит ли это, что он попался? Сознается ли он?

Наверное, Фулдс замечает черноту в его глазах. Кэл знает, что она не может ответить на его вопросы.

– Я тогда была констеблем. Хлопнула дверью после того, как была найдена Эмили Пардот. – Фулдс фиксирует на нем взгляд, ее голос звенит яростью. – Ее нашли, лишь когда… заступили на смену. В то утро все тротуары покрылись льдом. Так было холодно. А тот ублюдок оставил ее там на всю ночь. – Руки Фулдс сжимаются в кулаки, и по дрожи в ее голосе Кэл понимает, что она пытается сохранить самообладание. – Ее только-только повысили на работе, и она решила отпраздновать это событие вечером в городе. Теперь она не может самостоятельно есть. Ее кормят родители.

Кэл кивает. Он детально знаком с историей и разрушительными последствиями, что раскололи потом общество. Кэл тщательно изучил все отчеты о нападениях, всех жертв и все свидетельские показания в поисках сходства. Его удручал тот факт, что у четырех молодых женщин были рыжие волосы. Как у Марго. Как у его дочери.

Он ждал этого момента всегда. А теперь Кэл не знает, что должен чувствовать. Его руки трясутся, когда он провожает Фулдс и закрывает за ней дверь. Дом вдруг стал тесным, воздух удушающим. Как много людей, которым надо позвонить, рассказать, которых нужно предупредить. Закрыв глаза, Кэл вспоминает сестру. Рыжие кудри, сильные руки, всегда готовые крепко обнять младшего брата. Их разница в возрасте слишком большая, чтобы он был для нее обузой или помехой. Боль пронзает все его тело острым ножом. Такая сильная, что у Кэла подгибаются колени. Он боится, что уже никогда не сможет сделать вдох.

Кэл держит руку матери, ее кожа тонкая и прозрачная, как папиросная бумага. А тело такое легкое, что любому ветерку под силу ее сдуть. Взгляд матери устремлен вдаль. Крохотная жилка в щеке пульсирует и замирает. Кэл не уверен, что мать все поняла. Не слишком ли она стара для того, чтобы пережить все это? Кэл с беспокойством ищет в ее лице и положении тела признаки сердечного приступа, обморока, удара.

– Ты поняла, о чем я говорю, мам? – Кэл наклоняется к ней через несколько секунд.

– Я не страдаю старческим маразмом, – рявкает она в ответ, мгновенно вернувшись к жизни. Будто кто-то щелкнул выключателем.

Кэл распрямляется, он готов засмеяться от шока. Марго перед ним закатывает глаза, а затем подмигивает.

– Конечно, нет.

– И это случилось благодаря тебе?

– Не совсем так. Та женщина из полиции, с которой я разговаривал после интервью с Дюбуа… Того, что делал в прошлом году… Так вот, она заподозрила, что он слышал о Марго от кого-то еще. Она все проверила и выяснила, что это был его временный сокамерник, Джейсон Барр.

Мать резко поворачивает к нему лицо, ее пронзительный взгляд пугает Кэла.

– Вышибала…

Кэл сглатывает, он сбит с толку.

– Гм-м… Да… – Он запинается. В голове слишком много вопросов. – Кое-что из того, в чем он признался в прошлом, навело ее на мысль, что это мог быть он.

– Но они не могут сказать точно, что это она.

– Пока нет. Но… они нашли подвеску.

– Ласточку…

Кэлу приходится напрячь слух, чтобы расслышать это слово. Кивнув один раз, мать закрывает глаза. Делает вдох и выдох. Она словно перенеслась в другое место – туда, куда доступ ему всегда был закрыт.

Мать снова открывает глаза:

– Пожалуй, я пойду. Мне нужно прилечь.

– Хорошо, – говорит Кэл. – Еда будет на столе, если ты захочешь подкрепиться. Она еще не успеет остыть.

Мать медленно, с болезненным усилием поднимается, отмахиваясь от его руки, словно она моль, норовящая угнездиться в ее кашемире.

Кэл сидит, прислушиваясь к тому, как мать неспешно поднимается по лестнице, и представляя, как рукой она цепляется за перила. Что ж, по крайней мере, она последовательна в своих действиях и поступках. Она ведет себя точно так же, как в детстве Кэла. Только взрослый взгляд Кэла уже разоблачает ее. Он понимает: в этом нет ее вины. Но все-таки… он заслужил большего. По-прежнему заслуживает.

Дверь в спальню матери тихо закрывается, часы на каминной полке отбивают шесть.

Чтобы отвлечься от назойливых мыслей, Кэл готовит лазанью. Он сидит на кухне допоздна, но мать так и не выходит из своей комнаты. Кэл звонит Элли и Крисси. Запинаясь, сообщает им новость.

– Мне так хотелось бы, чтобы ты был здесь, с нами, папочка, – говорит дочь.

Кэл по своему опыту знает, каково это – беспокоиться о родителе. Ему не хочется, чтобы Крисси это обременяло.

– Знаю, дорогая. Но у нас с бабушкой все в порядке. И ты приедешь к нам на выходные.

– Я собираюсь сесть на поезд завтра, после колледжа. Мама обещала подбросить меня на вокзал с Метеором. Договорились?

Сердце Кэла сжимается при мысли о том, что и дочь, и пес приедут его навестить.

– Конечно. Жду с нетерпением. Пошли мне эсэмэс, когда будет время, я встречу вас на платформе.

Закончив разговор, Кэл осознает, что не спросил у матери насчет Метеора. Его мучит дурное предчувствие: мать отреагирует на пса плохо. Но Кэл гонит от себя эту мысль – он разрулит все позже.

В десять он вынимает пересушенную лазанью из духовки, кладет себе порцию, но не ест, а лишь ковыряет вилкой. А небо за окном становится еще темней. Кэл слышит за стеной звук телевизора – свидетельство продолжающейся вокруг них жизни.

Он пытается подумать о Марго и… не может. Это больно. Слишком больно. Вместо сестры в голове всплывает Робби. Кэл снова отчетливо видит и горестную муку, и отчаяние в глазах паренька. Как будто для него это единственный способ понять свои собственные эмоции. Кэл не чувствует того же к Кристоферу Лонгакру – ребенку, которым когда-то был. Он испытывает эмпатию лишь к тому потерянному мальчику, что играл в саду, пока его мать умирала, истекая кровью, всего в двух шагах от него.

Глава тринадцатая

Барра арестовывают рано утром. Новость попадает во все утренние шоу в шесть часов, а уже через тридцать минут на пороге дома появляются репортеры. Лаконичного заявления от полиции для них достаточно, чтобы пуститься дальше по следу.

Кэл лежит в постели, просматривает в телефоне экстренные сообщения, когда тишину прорезает звонок в дверь. Его сердце подскакивает. Кэл резко садится, отбрасывает в сторону одеяло, торопливо надевает джинсы, хватает футболку и, слетая вниз по лестнице, надевает ее на себя. Еще один настойчивый звонок в дверь.

Сквозь заиндевевшее стекло просматриваются силуэты людей и ослепительная вспышка камеры. Положив руку на задвижку и уткнувшись головой в притолоку, Кэл выжидает пару секунд. Делает глубокий вдох. Он должен открыть дверь. Хотя бы для того, чтобы сказать: «Никаких комментариев». Но он еще не отошел ото сна, нетвердо стоит на ногах. У него опухшие глаза, и он небрит. Не лучший вид для телеэкрана, вот почему ему нравится быть подкастером. Еще один вдох – и Кэл распахивает дверь. Его тут же оглушает хор голосов. «Барр», «Барр», «Барр» – единственное четко различимое слово во всем многоголосии. Хотя единственным словом должно быть «Марго». Репортеров не так уж и много, человек десять. Одна телевизионная команда, представители желтой прессы и фотографы. Но и это перебор. Его матери придется не по душе вторжение в их жизнь – нарушение покоя на их мирной, тихой улице.

Вытянув вперед руки, Кэл ждет, когда возгласы стихнут.

– Давайте позволим полиции делать ее работу, – говорит он. – Я не готов ничего комментировать. Извините.

Кэл разворачивается и заносит ногу над порогом. Но ему в спину выкрикивает вопрос какая-то женщина:

– Вы полностью доверяете полиции? Несмотря ни на что? Не хотите сделать заявление и опередить ее?

Опередить в чем? Кэл резко поворачивается и пытается рассмотреть женщину, но лица в толпе сливаются. Кэл морщит лоб, лицо каменеет, невольно выдавая его чувства.

– Нет, – выдавливает Кэл. Слово срывается с губ резким писком, пока он сам старается вернуть лицу спокойное выражение. – Я не желаю делать никаких заявлений, и да… Я одобряю действия полиции и поддерживаю.

Кэл откашливается. Уж не известно ли этим ушлым ребятам что-то такое, чего не знает он? Больно странный вопрос задала эта женщина. Кэл хочет уточнить его смысл, но не может. «Ты параноик, только и всего!»

– А что вы скажете по поводу линии защиты, которую выстроит себе Барр? – тот же голос вновь прорезается сквозь шум. – Вы думаете, она будет успешной?