Читать онлайн Лунная ночь 31 июня 2002 года

Тяжело жить за троих. Какой Витя Перестукин решил, что один человек может вместить в себя нескольких? Так не бывает. Я живу так. И что это, хорошо? С меня судьба и мама требуют за троих, а я не могу. Хотя, конечно, есть попытки впихнуть невпихуемое. Эти огромные ожидания! Уж определились бы, кто всё-таки им нужен: сильная личность или послушная собственность? Унижать для того, чтобы любила? А поскольку единственная опора на старость, надо ассоциироваться у меня с голове с болью. Свобода – это рабство, война – это мир. Причём лучшая свобода и лучший мир.

Я и с профессией очень долго не могла определиться. Вроде то нравится, вроде это. Причём это не разносторонность, а именно какие-то метания. Сколько курсов, где я доходила почти до конца, а потом сбегала от дипломного задания. В школе была отличницей, математику и физику еле вытянула. Требовала мама. Ей нужна была только отличница. Помню её крик и просто холодное недовольство. Унижения и оскорбления – лучшее средство от любых проблем. Не помогает? Надо добавить.

Больше всего на свете ненавижу фразу "человек нужен только своим родителям". Почему из всего земного шара, из всех времён надо выбрать двух людей лучшими? А если они такими не окажутся? "Никто не будет любить сильнее, чем мама". А если мама не любит? На лучшее отношение ни от кого рассчитывать нельзя? Что, есть какая-то вселенская блокировка: каким-то волшебством мера любви другого человека не может превысить любовь мамы? Почему тогда мамина подруга, которую бросили родители (в двенадцать лет, просто не пришли домой), прожила пусть недолгую, но счастливую взрослую жизнь? Почему с ней дружили, её любили? И как быть с известными людьми, у кого было трудное детство?

Особенно эту тему любили в школе, моя классная и математичка. Вторая на уроках говорила: "Мама – вот кто всегда поможет. Подружка – это подушка, муж бросит, дети будут какать в душу". Классная действовала сильнее: вызывала маму в школу и говорила, что надо мне учиться на отлично и любить маму. "Я вызвала маму, чтобы вы сближались, доверяли друг другу секреты". Как у неё всё просто! Не близки люди друг с другом – заставить, да и всё. А мама не собиралась любить меня по указке. В её восприятии ей поставили двойку за материнство, вызов в школу – это даже единица. И вызов даже не за двойки или хулиганство, а из-за того, что недостаточно меня любит. Это больнее. Поэтому "работой над ошибками" становится грубый крик в мой адрес, колючие, противные слова.

"Не сотвори себе кумира и не служи ему". А общество говорит: "Сотвори". Все заставляют любить маму. Мама – весь мир, бла-бла-бла. Все эти трогательные сценки в честь мамы, рисунки. А эта "шедевральная" песня: "Мама, будь всегда со мною рядом, мама – и мне большего не надо". Всю вселенную свести к одному человеку? Это уместно до рождения, даже в первый год жизни у нормальных людей ребёнок знает папу, бабушек-дедушек, братьев-сестёр. А дальше уже какая-то психическая патология вроде аутизма. Всё время общаться с одним человеком! Космонавты до и после этого психотерапию проходят. И то, их те же психологи тщательно проверяют на совместимость. А создавать искусственный космический корабль, где боишься напарника, причём лет до пятидесяти, иначе во внешнем мире сожрёт монстр?

Почему можно читать, как апостол Пётр отрёкся от Христа, царь Давид убил соперника и забрал его жену, церковь предостерегает от культа святого, а маму все вокруг заставляют считать безгрешной, хотя она таковой не является? Сначала учат, что такое хорошо и плохо, различать, а потом говорят, что родители – полное исключение из правил. Понятия добра и зла надо забыть начисто, да? Опять же, говоря о святых, не заставляют считать их грехи добром. Как это совместить в голове? Если ещё учесть, что родителями является много людей, папа римский хоть один на всех. И в отношении своих детей можно делать вообще всё? Это личные рабы? Оскорбляй, унижай, бросай – для них ты святая?

Кумиры высыхают и съёживаются со временем. "Святая" революция к временам развитого социализма стала лишь привычкой, дежурными фразами. Где преданность вождям? Культ родителей, учитель всегда прав – тоже замена в условиях атеизма. Общественный кумир "мама" тоже рухнул. Пришла эра "яжемать" и травли материнства. Залюбленные кумиры-дети в свою очередь выродились в бестолковых юнцов.

Я так сотворила кумира. Из мамы как раз. В детстве прямо превозносила, всегда вставала на её сторону в споре, дополнительно переспрашивала, когда мне что-то говорили папа или бабушка. Обнимались, говорили самые нежные слова, я тогда на серьёзе мечтала быть с мамой всю жизнь. Уже тогда родители стали ссориться, я ещё в школу не ходила. Меня привлекали к ссорам, и я в угоду маме превращала папу во врага. Сейчас так больно вспоминать. Мне в саду и в школе нравилось слушать, когда ругали других, не только потому, что они сами мне не нравились, а больше потому, что я так чувствовала себя хорошей на их фоне.

Пошла в пятый класс. Мама стала ко мне жёстко относиться. С тех пор я стала ругать папу, чтобы поймать порцию маминого одобрения. Кнопка работала, но всё хуже и хуже. А ведь папа меня любил по-настоящему, я вроде ценила, но эти разговоры, как испортил маме и мне жизнь, вспоминать противно до сих пор. Слезла с этого только девятого класса. Совсем перестала лезть в ссоры. Но страх не угодить маме, не понравиться – никуда не исчез.

Атеист – тот, у кого как раз неидеальная точка отсчёта. Мама, родители, государство, Ленин, коммунизм, наука – всё это идолы! И все их ошибки поклонник тащит себе. Кумир даёт множество скучных копий. Лица "под Джоли" чего стоят. До чего же скучно быть атеисткой! Всё клеишься к кому-то и разочаровываешься. Врагу не пожелаешь эту бессмыслицу. А если точка отсчёта не очень? Нацисты при Гитлере тоже были "хорошими". А современная "новая этика"?

"Главное, чтобы все близкие были живы". Что за бред, простите? А если не живы? "Главное, что живы родители"… Надоели эти цитаты бальзаковского возраста. У меня папа умер, и что, жизнь должна кончиться? А как быть с тем, что родители должны умирать раньше детей? Или со смертью родителей надо умереть наполовину, ведь жизнь без них должна быть невозможна? Я ж забыла, что самое страшное на свете – смерть ребёнка. Есть родители? Ты обязана быть бессмертной на срок их жизни, без этого нельзя. Хорошие девочки живут долго. Почему моё счастье должно зависеть от хрупких смертных людей?

Всё-таки хорошо, что я не подлежу призыву. Нет, не сама военная служба пугает. Просто мама не любит государство, просто ненавидит, называет фашистским. Рассказывает, что американцы такие добрые, чудесные, а в России живут хуже, чем в Африке. Моя страна плохая – значит, и я плохая? Замкнутый круг: я себя считаю плохой, потому что мама ругает, поэтому мои социальные группы плохие; мою страну ругают – я плохая как её часть. В очередном разговоре на тему нашей ужасной политики отвечаю: "Я всё равно с тобой соглашусь, потому что должна соглашаться".

Я не хочу слушать гадости про мою страну. Не хочу восхищаться настоящими преступниками, выдаваемыми за узников совести, когда оправдывается любое, что хочет запретить закон. Я согласна с российской внешней политикой, но дома это говорить нельзя. Противники государства – крутые, умные, а сторонники – непременно зомбированные, да? Не хочу стыдиться, что я русская. Читаю, а потом мне вкладывается противоположная точка зрения. Даже пытаюсь представить, как же представят то или иное событие, какой логикой. И не догадываюсь. Всё плохо, плохо, а будет ещё хуже, это новости, которые все обязаны знать. Эта принудительная политинформация мне до сих пор снится.

Мои две старших сестры были убиты абортами. Когда мне мама сказала, в моём девятом классе, я не поверила. Думала, это шутка такая. Мама склонна жёстко шутить. Попросила так не шутить. Опять слышу, что это серьёзно. Несколько раз так.

– Да повторяю, что не шутка, правда! Что ты надо мной издеваешься?!

– Не издеваюсь… Просто не верю…

Мама не может быть такой! Я всегда была уверена, что она-то уж точно не делала. Она же не глупая, я в пять лет понимала, что это убийство. Значит, сознательно.

Лучше бы мама была глупая! Лучше бы не знала, не понимала! Помню, как я в детстве спросила: "Сколько детей убили до меня? Они были плохие"? Моя мама – и такое! И сейчас всё-таки оправдала себя и право женщины на аборт. Нет, даже тогда, в детстве, всё равно было что-то не то, какой-то холодок, моё окружение, те, кто не делали аборты – совершенно другие матери. И даже те, кто раскаивается, пытается выгнать из себя старый стереотип – всё-таки не ставят себя перед детьми непогрешимыми.

Это были погодки, родились бы в 1989 и 1990 годах. Мои старшие единоутробные сёстры. Росли бы детьми ранних девяностых. Не были бы похожи на меня внешне, думаю, были бы выше ростом. Интересно, какими качествами они бы обладали, которых нет во мне, но от меня так ждут? Какие бы профессии они выбрали? В детстве я так мечтала о сестре-близнеце, о младших сёстрах, но ведь старших родить нельзя. Мне всегда было больно говорить о том, что я единственный ребёнок, это означало, что моя семья слабая, а я – неженка.

Так завидовала соседке, у которой старшая сестра, племянники, семейные вечера. А моя семья – это старость. Нет молодых и сильных, никто не рождается, пусть все с высшим образованием, но это не то, нет юности, нет задора. Они, двое, стали бы опорой родителям, помогали бы там, где я бы не смогла. Может, их отцы объявились бы, мы бы могли стать богатыми, о чём постоянно мечтает мама. Может, и с папой был бы мир, и замуж вышла бы после его смерти, не заедала бы меня.

Я живу, а их замели под ковёр. Без них лучше, да? Я стала их голосом. Стала писать в соцсетях о том, как страшно убить своего ребёнка. Мне нельзя писать правду про сестёр, поэтому я выдаю их за других, словно это не моя семья, а подруги, знакомой. Меня травят сторонники абортов. Ладно, у себя их можно забанить, а вот в чужих группах, где админам всё равно… Я то сопливая малолетка, то слишком старая, то ботанка, то дура. Как тяжело, когда права, но так не уверена в себе! Опять грозный материнский образ! Но я не могу не думать о тех, кого ещё подкидывают алгоритмы волей судьбы, кто может уцелеть от аборта.

Желанный ребёнок – это ребёнок по плану, как заказанный товар. Это не постоянная категория, как кажется многим, а переменчивая. Кого полюбили условно, того и разлюбят на раз. Я была желанной в детстве, а потом потеряла желанность для мамы. Как может быть желанным ребёнок, за которого ругает учительница? Да он самый плохой, хочется отказаться, избавиться! Я после школы всё провалила. Меня не за что любить. А ведь ребёнка, оказавшегося неудачником, убить куда логичнее, чем того, о ком неизвестно.

Мама дарит жизнь ребёнка себе. "Не тебе рожать – не тебе решать", которое я читаю непременно маминым голосом, означает, что человек – вечная игрушка матери. Мама тебя захочет, выберет, как товар на полке, будет презентовать всем. Чувствую себя любовницей бандита, к которой вот такое выборочное отношение, но что-то явно не то. Мама хотела только одного ребёнка, поэтому тогда бы не родилась я. Мне уступили место, но я не осчастливила маму.

Мы должны быть как подружки, но я не разделяю её интересы. Не хочу слушать жалобы на политику, экономику, как всё плохо, не согласна. Я маме не свой человек, ей нужны те самые, убитые. Просто не могу вместить в себя все желаемые качества, стать противоположной, параллельной, перпендикулярной самой себе. Но если бы это каким-то чудом получилось, я стала бы не собой, заслужила бы невероятное одобрение, услышала бы такие добрые слова, каких не слышала никогда. Я удивилась бы этому не меньше, чем солнцу в зените среди зимы.

Я боюсь потерять мамину любовь. Ведь было и много хорошего, а теперь меня можно бросить, я ведь уже не ребёнок. Тщательно обдумываю, что говорить ей, а что – нет. Говорю, что прочитала где-то, услышала, чтобы ругала не меня, а вымышленную куклу для битья. Для мамы у меня должно быть всё хорошо. Когда грубо со мной разговаривает, мне становится жутко, ведь это значит, что я бесконечно плохая, больно чуть не физически. Словно я ещё не родилась и по-прежнему без одобрения не выживу.

Я разгадала загадку! Кумира невозможно любить по-настоящему, только качели обожание-ненависть. От кумира требуешь идеальности, а он не может её дать. Легко иметь кумиром далёкого артиста. Выдумай про него что угодно, всё равно ведь не узнаешь, как оно на самом деле: храпит или не храпит, лезет с неприятными разговорами или не лезет. И даже если узнаешь, тебе с ним не жить и это не терпеть. Но, что самое интересное, далёких кумиров у меня не было никогда. Могла, конечно, увлечься какой-то личностью, интересоваться подробностями, всё время говорить о ней, но при этом никогда не идеализировала. Хотела подражать, но исключительно в том, с чем согласна.

После конца вуза (там было всё плохо) я просто не могла жить. Я жила дома в постоянном страхе получить плохую оценку. Надо было угадать настроение. Время проходило зря. Я ложилась спать почти утром, не хотела новый день. Мамины двойные послания меня запутывают совершенно. Хочет, чтобы я была уверенной в себе, и при этом грубо разговаривает. Повторяет, что не надо зависеть от чужого мнения – и переживает, что про меня кто-то плохо скажет, стыдит после такого. При этом стоит мне самой себя ругать – опять не нравится: говорит, что унижать себя нельзя.

Я маме не Михаил Круг! Я другая, не могу бандитам сказать: "Приходите в мой дом, мои двери открыты". Причём с полом это не связано. Мой папа или, к примеру, учитель истории не стали бы. А есть жёны киллеров. Убивая ребёнка, убиваешь в себе материнство, способность к безусловному принятию, остаётся не мать, а дерзкая старшая сестра, которая на прямые просьбы стать мягче, не ранить, начинает над этим смеяться: "Больно ей! Умереть хочет! Посмотрите на неё! Когда пол мыла"?

Весна опять пришла. После Пасхи я устроилась на работу. Мама тоже. Я разрешила себе влюбиться. Да, внутри продолжала ругать себя мамиными и своими словами, не верила, хотя так хотелось. Мама в пылу ссоры сказала, что меня никто не полюбит. Я слишком плохая и глупая, моё призвание – быть рядом с мамой всю жизнь, посвятить ей себя, быть фанаткой, контейнировать её эмоции. Не нравится моё мнение? По версии мамы сумасшедшая, взбесилась, от безделья (сама же отвлекала и лезла со всякими бытовыми идеями). А когда сама кричит – это воспитывает и мотивирует.

Не может быть, что все ругающие меня не правы. Правда всегда горькая. Добро всегда через боль, не больно – значит, не любят. Мне часто говорилось, что через мягкое отношение заманивают в плохие компании. Ведь и хорошее есть, мама бывает очень даже приятной. Виталику не важно, есть ли у меня диплом, я первая сказала – даже не придал значения, мои студенческие истории слушал, думая о моей личности, а не формальных успехах. Я сразу же рассказала, какая плохая, чтобы не было иллюзий. Ему нужна другая, хорошая, недаром меня знакомые одёргивали, когда с кем-то разговаривала: "Не мешай. Человек не хочет с тобой беседовать, просто стесняется сказать, а я вижу".

Виталика ничто не смутило. Ни слово "иномарка", которое мама запрещала говорить, ибо не по возрасту, ни нелюбовь к уборке и готовке, ни "неправильные" манеры. Как я не плохая? Это развод, наверно, поматросить и бросить. Или эмоциональная благотворительность. Я не притворялась. Мы поженились, но с первого же вечера я отворачивалась к стене и засыпала.

Вот уже и венчание прошло, и неделя по древней традиции.

– Что, и сегодня устала? Завтра выходной, целый день в распоряжении.

– Анджелина Джоли заболела.

– Не доверяешь мне? Боишься?

– Не знаю, – честно ответила я.

Ко мне подкатило старое чувство: я самозванка, не заслужила. Опять бабушкиным голосом говорю себе в мыслях: "Ты ещё маленькая, раз нелепо себя ведёшь. Зачем тебе взрослые отношения? Почитай книжку хорошую, погуляй во дворе".

Беременность – это то, за что ругают. Я должна быть чистой, как майская роза, как ребёнок, за это получу вселенское одобрение. Меня ведь хвалили за это раньше. Но что ж, надо послушаться.

– Я готова прямо сейчас.

– Прекрасно.

Может, я зря мучаю подозрениями? И ведь много людей не считают меня плохой, хоть и не верю им.

Дети – это вовсе не страшно, как оказалось. Вряд ли все четверо подарочные. Видимо, из-за совсем маленькой разницы в возрасте никакой ревности: комплекс императора только после трёх лет, когда был один в семье. "Доверять ребёнка мужу" – недопустимая постановка вопроса. Это его ребёнок вообще-то! Поражать в родительских правах – серьёзное унижение, отказ в адекватности, после чего и пролегает трещина в семье, а валят на младенца, на чём потом чайлдфри начинают доказывать, что дети разрушают семью. Если бы младенцы правда были такими хрупкими, человечество бы вымерло за много веков до эры детоцентризма.

С первого дня жизни два мальчика и две девочки знали, что у них двое почти одинаковых родителей. Безо всяких психологических приёмов я вела себя с Виталиком так же, как и с папой: доверяла в бытовом плане как себе и искренне радовалась, благодарила за любое сделанное (не помощь, как говорят, потому что помощь – это намного меньшее участие). Тем более что у меня нет бытового перфекционизма (от него бывает трудно доверить, на что жалуются на всяких форумах) и делаю я ровно точно так же, а не дотошнее.

Хлещет дождь в окно. Конец первой декады октября.

– Янина, хорошая, тебе легче? – беспокоится Виталик.

– Да.

Я болею второй день. Вчера с утра кружилась голова, я дико замёрзла и перестала соображать. Сейчас температура тридцать восемь с половиной, начался ослабляющий жар. Сейчас меня не обвиняют, не говорят, что не ту кофту надела. Дети у бабушки, там семья большая. Лежу второй день, кашляю, нельзя долго разговаривать. Время ползёт к десяти, хочу уснуть. Уже снится какой-то шум, шорох, шаги, я словно лёжа падаю…

Шаги. Кто? Или мне мерещится? Звенит в ушах. Скрип по полу, осторожный, прерывающийся. Всё было так быстро…. Двое. Лица открытые! Виталик закрывает меня собой, рукой прижимает вниз, я инстинктивно вытягиваюсь на постели, словно становясь плоской, как кошка. И не могу пошевелиться, онемела напряжённо. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять – считаю выстрелы. Шаги вперёд или назад? Не вижу. Мне холодно, словно я не в постели, а в снегу, и через секунду кидает в жар – колебаниями, как переменный ток.

Каким-то стоп-кадром, на мгновение, всё хорошо: они уходят, дырки от выстрелов словно бы не заметны. "Янина, хорошая, прости меня, когда обидел, и у других попроси за меня", – голос ещё бодрый, но мне, сдававшей биологию для поступления, ясно, что это конец. Слепое ранение в голову, такое же в шею, в грудь слева, в плечо насквозь и три в живот. Вызываю скорую помощь и полицию. Тут погас свет. Проводится полуплановый ремонт электросети: тянули-тянули, потом прижало, и объявили веерные отключения. Но это днём, а сейчас в честь чего? Или авария? Не знаю я.

Что делать, куды бечь? Кровавая пена, струи тёмной и алой крови. Сосущие, хлюпающие раны. Затыкаю, как в школе учили, чтобы кровь не вытекала. Больно, понимаю. Надо замотать, стянуть в целом, потому что всё равно намокает. Двадцать минут, отведённые на экстренный вызов – это какая-то бесконечность. Не знаю, время работает на нас или против. Это что, я ранена? Звонила левой рукой, не заметила, что в правой кисти две дырки. Пока одевалась, запачкала всё кровью.

Время невероятно растягивается. Что, ещё только пять минут прошло? Что-то прогремело на улице, как гроза, скользнул странный свет. Нет сил бояться. Позвать кого-то на помощь? А чем помогут?

– Янина, помни: даже если ты одна против всех, это не значит, что ты не права. Какие бы ни были там авторитеты.

– Ты о чём?

– О тебе. Я умираю.

Как могли, своими словами, молились и каялись. Нельзя терять сознание, но оно ушло через шестнадцать минут.

Восемнадцать минут. Мои неутешительные прогнозы подтвердили, но велели надеяться на чудо. Надо мне попасть в больницу. С температурой и огнестрельными ранениями одной дома оставаться небезопасно. Мне намерили 40,7 градусов. А то думаю, что так плохо. К счастью, не одна я решила, что дома оставаться нельзя. Что там собрать надо? Складываю в рюкзак. На три – пять дней. Как хорошо, что не надо думать, как я выгляжу перед мамой!

Я думала, что традиция устраивать Мортал Комбат на дому осталась там, в 2002 году. Здравствуйте, киллера вызывали? Довольны услугами или жалуетесь? Смотреться пришлось в экран телефона: зеркало расстреляно начисто. Это какое-то тридцать первое июня 2002 года, пусть и в октябре, не важно. "Ищу тебя среди чужих пространств и веков" – кто-то цитирует стихи, а я – песни. "Всегда быть рядом не могут люди, всегда быть вместе не могут люди, нельзя любви, земной любви пылать без конца"…

Кто звонит мне в 22:04? Вероника, активистка. Выдвинули и забыли задвинуть. Уж сколько ей говорили не трогать заочников. Можно же не так агрессивно. Откуда только мой номер взяла?

– Привет, у меня дома стреляли, ближайшие дни я не могу ничего, у меня осталось двадцать пять процентов зарядки, и нет света, – скороговоркой сказала я.

– Никому до меня дела нет. Что я хотела? Уже не важно! – и сбросила звонок.

Есть у нас свой вундеркинд. Ирочка Зайцева. Ей сейчас пятнадцать, поступила в четырнадцать. Отличница. Родители вообще не появляются в вузе, только руководство требует проверять её успеваемость. Её совсем не смущают недетские материалы, это учебная программа. Что за психолог, у которого ломается психика? Не должно быть повышенной эмоциональности. Ира ничем не отличалась от нас, так же сдавала всё. Жила не так далеко, приезжала из дома.

Она показала с детства высокий темп. Безо всяких плясок с кружками. Просила и книги, и тетради. Сидела в садике. Хотя играла тоже, гуляла, бегала и не производила впечатления заморенной. Пошла в школу сразу в третий класс в шесть лет. Рослая и сильная, поэтому не выделялась. Даже заданиями для выполнения с родителями маму с папой не мучила. От поделок на конкурсы отказывалась: "Я уже не маленькая, в школе науки учат". Школьные состязания – только личные. Не хотела кого-то вовлекать: "Я учусь сама, взрослые за себя уже отходили в школу". По индивидуальному учебному плану ей разрешили не делать некоторые проекты взамен на олимпиадные места.

Никакие кружки не хотела, больше любила читать и общаться. На психолога захотела сама: очень уж интересовали человеческие отношения. Наряды, лайки в соцсетях за внешность – для Иры презренная суета. Она знала, чего хочет. На заочное отделение поступила по многим причинам. Во-первых, неравномерный КПД (моя боль, поэтому очка и жёсткий график не для нас) – то заниматься безотрывно, то совсем никак. В своём режиме удобнее. Родителям спокойно: заочницы – взрослые женщины, обижать не будут, на выпить-покурить-переспать не разведут. Опасной влюблённости тоже не будет. Даже возвращаться домой не придётся поздно: сессионный день заканчивается в четыре, очные занятия бывают до девяти.

Прошла десятый и одиннадцатый класс за один год. Прошла на бюджет по ЕГЭ и одной олимпиаде. С ней интересно разговаривать. Старшая в семье, где девять детей. Присмотреть за младшими – никакое не рабство, а домашняя обязанность, как вымыть посуду. Ира слушала со старшими из нас (я тоже к ним примкнула) "Мираж" и "Комбинацию". Тётя её переживает, что пропущен подростковый возраст. Ира убеждала: "Что мне делать с ровесниками, которые пинают друг друга под зад и хвастаются фоточками? Не хочу к ним".

Илона разительно отличалась от нас всех. Сразу сказала, что ей нужно чисто психологическое образование, а здесь бесплатно. После педколледжа отработала срок по целевому. Вышла замуж, ждали малыша, когда очередные ученики перешли в четвёртый класс. Но директриса стукнула по столу: "Немедленно делайте аборт! Вы что, хотите бросить класс? Своя рубашка ближе к телу, свой ребёнок, которого ещё нет, дороже множества чужих"? Родительский чат разрывался: "Беременность надо прервать! Это аморально! Дети увидят, узнают – это что такое? Не в садике, не обманешь, что тётя просто толстая".

Там вообще считали беременность работниц чем-то ужасным, мол, безнравственно. Беременность – безнравственно? А потом говорим о демографической ситуации. Каждую беременную учительницу заставляли делать аборт. Конечно, некоторые крутили у виска и сбегали. В декрет, а то и в другую школу. Но были и убитые дети. Знали школьники, какой ценой учительница их "не бросила"? Не знаю, что хуже – знать или не знать. Директриса назначила мужчине зарплату выше. А он взял и пошёл в декрет вместо жены-коллеги. Следующий назначенный сделал точно так же: противно было смотреть на издевательства.

Илоне напоминали снова и снова, звонили в нерабочее время, кидали фото учеников вместе и по одному, вспоминали старые времена, когда педагогам нельзя было иметь детей и поэтому чужие были действительно родными. Директриса выложила главный козырь: "Когда-то я сама избавилась от ребёнка ради учеников. Знала, куда шла, такие профессии требуют жертв". Пугали жутким стрессом в четвёртом классе и ещё хуже – в пятом: ВПР, итоговые работы, первые в жизни.

Илона решила быть хорошей. Аборт – так аборт, хотите на Луну – полетим на Луну. Записалась, взяла больничный, собрала всё. Ножки, ручки – разломали, как куклу, бросили в ведро малыша. Через три дня с голливудской улыбкой приторным, не своим голосом, как в фильме про первоклассников, была дежурная фраза: "Здравствуйте, садитесь". Директор хвалит за редкую в наше время самоотверженность.

Это был октябрь. Он начинается в тот же день недели, что и январь в невисокосные годы, а в високосные годы никакой другой месяц не начинается, как октябрь. Октябрь каждый год заканчивается в тот же день недели, как и январь в невисокосные годы, также всегда заканчивается в тот же день недели, как и февраль. Чистая осень, без примеси лета, как в сентябре, и снега, как в ноябре.

Этот учебный год стал для Илоны каким-то невероятным. Грамоты, повышения, даже новая категория. Даже получилось убедить себя, что правильно поступила. Вроде всё как всегда, по накатанной, третий, невыпускной, класс. Приближался май. Конец апреля, память Чернобыля. Как раз двадцать шестого апреля утром Илона принесла сумку с проверенными самостоятельными работами, которые пришлось задать на дом на выходные. Пропал урок тогда, был час стиля и моды.

Весь класс списал с решебника! Даже отличница Катя. Четыре задания и задача, но в задаче опечатка, вместо цифры "6" получилось "7" с третьего действия, поэтому посчитано по-другому. Что ж они, такие все миленькие, вдруг предали? С предыдущим выпуском такого не было. Ну списали и списали, выставить двойки и оставить на дополнительный урок. Но в Илоне проснулась какая-то странная ярость. Раньше разное было: и заражали друг друга, чтобы добиться карантина, и врали о плохой связи на дистанте, и спрятали сборник контрольных работ. Но почему-то именно сейчас Илона стала вдруг ненавидеть этих двенадцать мальчиков и столько же девочек. Странное утро, даже мысленно пошутила, что в голове случился Чернобыль.

Катя испугалась, словно что-то почувствовала. Даже не так, как отличница боялась двоек. "Ты-то чего? Ладно эти оболтусы, плоды пьяного зачатия, из которых вырастет только ленивое чмо! Зачем ты? Позорище"! Ответственная ученица обычные задания решила верно, но слово "задача" вызвало мурашки: до этого в классе попадались страшные задачи, где Катя (всё-таки гуманитарий) не могла понять, что делать с числовыми значениями. Вот и списала только задачу, остальное честно сама.

У меня тоже всю школу был такой страх, и говорили, что кто плохо решает логические задачки, тот в жизни не сориентируется, и уже сейчас можно выявить умных людей. Но почему-то это не мешало мне удачно придумывать, как скрыть двойки, как сделать, чтобы не ругали. Кто-то для развития мозга решает задачи из учебников, кто-то играет в шахматы, а я невольно представляла ситуации, в которых меня ругает мама, и что выдумать, чтобы меня не разлюбили. А ещё я люблю поддерживать людей, которым трудно, для них сочинять выход из положения.

Еле-еле дотерпела Илона до майских праздников, которые государство не захотело разрывать, из-за чего появились целые каникулы. На них как раз выпала пасхальная седмица. Как-то резко и странно начала ненавидеть вдруг и ясную погоду, и двадцать пять градусов тепла, и длинные вечера. Девятого мая почти проспала и бежала за автобусом.

Её муж не мог понять, что же произошло. Почему она отдаляется? Почему ушла спать на диван в очередной раз? Нет уже в ней той Илоны, которая поразила сердце. На все расспросы отвечает, что ничего, таким тоном, как мама, когда настолько сильно провинился, что должен догадаться сам. Максим терялся в догадках. То винил себя, то подозревал её. Может, изменяет? Он ничего не знал про беременность вообще.

Ругань без повода, лекции на пол-урока с припоминанием прошлых грехов, грубые слова, которые сама же запрещала говорить – дети не узнавали учительницу первую свою. Катя представила, что её заколдовала тогда, в день Чернобыля, снежная королева. С садистским удовольствием ставились двойки, хотелось, чтобы ученик провалился, ошибся. Четвертные оценки были сниженные, Катя получила две четвёрки. Четвёрки превратились в тройки, у кого-то упали годовые, кого-то будут ругать и лишат чего-то заветного, о чём так мечталось. Вот взялся за ум в апреле, старался, руку тянул – и на тебе! Всё было бесполезно, дорогой, три.

Прошло странное какое-то лето, когда ничего не радовало. Илоне очень хотелось бросить класс. Родители списали всё на усталость к концу учебного года и весеннее детское разгильдяйство, коллеги – на выгорание. Максим же заподозрил беременность. Когда Илона заплакала, отрицая, он предположил, что она не может иметь детей. Обнимал, утешал, но она от этого только сильнее его ненавидела. Стала рыться в вещах, в переписках, появилась болезненная страсть к постоянным уборкам.

Начался сентябрь, кабинетную работу сменили живые ученики. И снова этажом выше кричала на детей самоотверженная географичка, а вышедший из декрета историк спокойно выслушивал отвечающего и объяснял новую тему. Ох, лучше бы Илона бросила класс! У Кости упала ручка во время диктанта. "Я тебя…ненавижу", – каким-то нечеловеческим голосом прорычала Илона. Диктант больше напоминал технику чтения, грядущие ВПР стали казаться детям страшными зверями, домашних заданий стало ощутимо больше. Не ходящие на собрания члены семьи школьников были уверены, что в сентябре пришла другая учительница. И страшно удивились, когда оказалось, что та же.

Лучше не становилось. Оценки за первую четверть объективно были хуже. Катя рыдала над первыми в жизни четвертными тройками. Завуч, директор – все удивлялись. Учитель тот же, состав класса вообще не менялся, до подростковых проблем ещё далеко. Внеплановая медкомиссия ничего не нашла, Илона вполне здорова. Директриса посмотрела один урок.

И была рада заявлению об увольнении после каникул. Только жалела: "Такая преданная работе была. Даже жизнью ребёнка пожертвовала". И тут с новой силой Илона стала ненавидеть уже Максима. Тот старался сгладить, но тщетно. Уже в октябре был развод. Детей нет, вопросов нет – Максим простился с любимой навсегда. Илона стала "типичной женщиной": разведена, детей нет, "всего" один аборт. И эта типичность, массовость жутковата.

Ещё в начале учёбы, на установочной сессии, она говорила, что ничего страшного, хоть и будут нас учить противоположному. Как старательно она себя оправдывала! Это при том, что все молчали. Сначала. Потом я ей сказала, что аборт не аннулирует беременность, а делает матерью мёртвого ребёнка. Вдова и девушка – это ведь не одно и то же. Точно не одно и то же, я-то уж знаю. Умершие люди всё-таки не равны их отсутствию. Что ж, быть женой убитого не тобой мужчины совсем не стыдно. А матерью трусливо убитого ребёнка – как-то неуютно, неприятно.

Я провалилась на защите диплома. 22 июня, вторник. Все удивлялись: "Как же так? У тебя всего одна тройка, за курсовую. А экзамены почти все на пять". Так ведь в начале семестра я всегда спрашивала, что будет в конце. Просила вопросы для подготовки, отвечала и проверяла. А как у незнакомой комиссии спросишь? Нет обратной связи. Вслепую тяжело. Вот и прокололась. Оформление не такое, по антиплагиату мало процентов. Короче, была поставлена двойка. Это отчисление, потом только восстановиться платно и делать новый проект вместе с другим руководителем. А у меня не было восьмисот тысяч на последний семестр! Помню, как тогда преподаватели меня утешали, говорили, что я на самом деле всё знаю, ведь сдавала честно, ничего не покупала. Зачем им врать? У кого всё плохо, так и говорили.

Помню вечер перед защитой, тёплый, тихий. Вроде кажется, что всё будет прекрасно, но почему-то на ум лезет предвоенный аналог этого числа. Сухая, ясная, очень жаркая погода в июне 2021 года стояла очень долго, и казалось, что дождей не существует в принципе, а земля поливается по ночам каким-то таинственным образом. Самый длинный день в году, солнце высоко-высоко, семь вечера – будто ещё и не вечер, солнце на полуденной высоте октября. Изумрудная трава, пение птиц, клумбы в сиреневой гамме, жара даже в девять вечера. Сейчас я радуюсь, тяну этот вечер, словно завтра меня казнят. Пока я ещё хорошая. Сегодня мама даже какая-то милая. Будто меня приносит в жертву индейское племя.

Сегодня меня ещё можно любить, я ещё перспективный человек. Завтра решается судьба. Долгожданная похвала от мамы или гадкие слова? Стану я настоящим членом семьи, в которой все с высшим образованием, или изгоем? Маму будут подруги спрашивать, а что ей отвечать? Что я неудачница? Врать? Можно, в принципе, это же не показания в полиции. Проверять никто не будет, попросят показать – замнём. Это же не преступление. Но ведь все мамины планы рухнут! А значит, и мои.

Я множество раз говорила, что ЕГЭ не решает судьбу. Раз в год сдавай, сколько хочешь. А диплом пересдать нельзя! Вот зачем так сделали? Помню, как проверяла одежду на завтра, молилась о помощи в учёбе вместе с бабушкой. Глажу, глажу кошку, а за окном уже догорели первые сумерки. Как-то проскочил май, отцвело всё весеннее, розовые зори пожелтели, птицы замолчали, на гнёздах сидят. Отбушевали первые грозы, по которым успеваешь соскучиться.

На автобусную остановку я пришла за десять минут до отправления. Это было восемь часов утра. Солнце чуть перешло за линию востока, огнистое, раскалённое. Дунул ветер, полетели одуванчиковые парашюты, блестя на солнце. Некоторые птицы всё же громко чирикали. Кончается юный месяц. Кончается юность. Полдень года, зенит. Тени от деревьев прыгают, жучки жужжат. Девочки из соседнего дома обсуждают свои экзамены после четвёртого класса. Словно и нет никакого диплома. Но вот я села в автобус, выехала на трассу, одна остановка, другая – всё дальше и дальше от дома…

Отвечала я бойко. Меня вообще не смущали госэкзамены, олимпиады, концерты, спокойно относилась ко всему. Я сама всё делала и о своём мучительном труде могла рассказывать бесконечно. Готовилась к защите, тренировалась. Главная в комиссии со мной соглашалась, но очень нервно перелистывала работу.

– Неудовлетворительное оформление. Тут нельзя поставить три.

– Но как же? Тут задача выполнена…, – начала моя руководительница.

– Оформление! Стандарты!

Её поддержал наш преподаватель, известный взятками.

– Это два. Точно.

Я села на место и стала смотреть, как получит пятёрку Маша из второй группы. Как-то донесла себя до стула. Во время пауз секундная стрелка часов казалась невероятно громкой. Отсчитывалось время после. Всё. Это конец. Всё было зря, четыре года коту под хвост. То, чего я боялась больше всего на свете, что снилось в кошмарах. У меня нет и уже не будет высшего образования. Время закончилось, ничего сделать нельзя уже. У Маши пять, Андрей слабо, но сдал, Лиза тоже.… После защиты уходят, а я сижу, как в театре. Все защитили! Слушаю поздравления в их адрес.

Комиссия разошлась, а я сидела и плакала. Куда, собственно, торопиться? Нельзя мне идти домой. Ладно, послушаю утешения. Настя на курс младше думала, что у меня кто-то умер. Но когда кто-то умер, не теряешь право на жизнь, не становишься плохой для всех! Звонит мама, я не беру. Я ей больше не дочь. Провалила инициацию, не превратилась из заготовки в человека. Подвела, предала! Что она будет подругам рассказывать? Где диплом? Если за четвёрки с минусом в школе мама кричала так, что в ушах звенело, то что будет? Зачем жить дальше?

Со мной никто не будет дружить. Дело в том, что для всех я была потенциалом, блестящим будущим, связанным с образованием. Меня не спрашивали про увлечения, настроение, главным образом – только про отметки. И моих родителей так же спрашивали только об этом, когда не так давно обратила на это внимание, сказали, что у меня просто возраст такой, когда надо выпускаться. Но почему-то такой возраст у меня был всегда. А у других – никогда! Как у них ЕГЭ или диплом, они не слышали множество вопросов на дню. В школе надо мной смеялись, когда получала не пять, в вузе – когда выглядела нелепо. От меня все так ждали, мои ошибки и даже выбор не в пользу интенсивной учёбы карались максимальным презрением. Какой дальше смысл жизни у ходячей отметки? Как просто всё было раньше!

Было уже четыре часа. Пора идти, корпус закрывается. Я одна осталась в главном парке. Чириканье птиц – вполне себе музыка. Вдалеке видно детей, идущих из школы. Ни у кого нет горя, как у меня. Кошка прошла через забор, черепаховая, блестит на солнце. Большая клумба: рыжие лилии, ромашки, синеватая герань. Паутина быстро ткалась суетливым хозяином – к сухой погоде. Птенцы-слётки заявили о себе. Скоро июль с его грозами; цветки венгерской сирени, смородины, земляники. Почему защиту ставят на это прекрасное время, а не в сером конце октября?

Небо без единого облачка, словно нарисованное, бледное. Уже час прошёл. Пропущенные звонки копятся. Не знаю, может, мама всё поняла. Густо-зелёная трава с созревающими метёлками, деревья шумят, спортивная площадка вдалеке – как в школьном лагере одиннадцать лет назад, когда я окончила начальную школу с отличием и впереди была только безоблачная радость. Тогда меня ставили всем в пример, пророчили то будущее, что не сбылось сейчас. Тогда мама была добрая и счастливая.

А ведь лето сейчас такое же. И почему мне не живётся? Всё, кроме диплома, у меня ведь остаётся. Личность, знания, увлечения. Полно людей, которым диплом не важен, и странно бы начинать с этого знакомство. Всё равно ведь чудесного метаморфоза бы не произошло, как не было его в день вручения аттестатов: я осталась такой же, как до торжественного момента. Звоню маме: "Была как раз в той аудитории, где нет связи. Долго разговаривали. Всё, домой". Солнце светит в лицо, корпуса скрываются за деревьями.

Домой заходить было всё же страшновато. Молча переоделась и, наконец, объявила: "Провалила". Бабушка вздохнула: "Что ж". Мама начала: "Знаешь, в какой стране живёшь? Скоро всё образование будет за деньги! Выпадет ли ещё шанс? Что, всё, отчислили уже? Отчислили, сама говорила! За бортом! Что смотришь? Бессовестная! Не стыдно, нет"? Потом началось самое неприятное: вдвоём начали вдохновенно обсуждать мои недостатки. Я больше не своя, я плохая.

Одна бабушкина бывшая коллега запретила общаться с её внучкой: "От тебя надо держаться подальше. Мало ли, чего можно ждать". Ещё одна так же, уже мамского возраста: "Моя девочка перспективная, не хочу заразить идеей, что можно не учиться и деградировать". И в кои-то веки вспомнили про мои баллы ЕГЭ. Мама напилась и плакала, отменила посиделки с подругой.

Оказалось, что много людей всё же разглядели за отметкой меня. И перестали интересоваться учёбой! Началось то, о чём я мечтала: разговоры об интересах, увлечениях, что читала, смотрела. Говорили, что обидно, конечно, бывает, но не конец жизни. Дальше обо всём другом. Я слушала музыку, переписывалась, читала книги. Шла гулять подальше от маминого плохого настроения, разговаривала с разными людьми. Было ровно то же самое! Небо на землю не рухнуло, никто не умер.

Работа – это как детский сад. Пребывание то же время, задания делаешь в коллективе. Никакого домашнего задания! Вечером тебя ничто больше не волнует, не тянешься в разные стороны, как лебедь, рак и щука, не ложишься спать, поставив точку в тетради. Освоилась, довела до автоматизма. Университетская неудача в повседневной жизни совсем не помнилась. Какое это имеет значение, когда я гуляю с подругами или балдею под "Мираж", проверяя почту? Без боли говорила, что у меня незаконченное высшее. Не перестала читать, кто не знал, думали, что вышка есть.

Дружба, любовь, длинные вечера. Не получился один проект, а много других получилось. И тут я решила снова учиться. На психолога, над чем смеялась мама в моём выпускном классе. Может, это и буду я настоящая, отдельная от погибших сестёр? Или опять проживу судьбу сестры, другой? Снова перебрала в памяти грубые, обидные слова по поводу моего первого образования.

О том, что я сдаю ЕГЭ, мама с бабушкой не знали. Это моё личное. Переела прозрачности. Снова готовилась сама, и разговоры об экзаменах были только по моему желанию. Весна в 2025 году была ранняя, в марте стояла вполне апрельская погода. Мне нужны были русский язык и биология, итоговое сочинение чисто на аттестат было уже сдано. Выпускники прошлых лет были спокойны, ни у кого не тряслись руки.

Так же бестрепетно увидела я себя в приказе о зачислении. Психология, заочная бюджетная форма обучения. Теперь можно и маме сказать. Порадовалась! Сказала, что учиться всегда хорошо и в этот раз точно надеется на диплом. Номер телефона родителей замужняя тётка никому в вузе давать не стала, чтобы там отчитывали за недостаточную успеваемость. Подала справку на перезачёт пройденных предметов и на математику не пошла. Какое счастье, что она закончилась! Ещё в моей голове вставали фразы, что и на новом месте обязательно всё завалю, раз такое отношение. Но я занималась так, словно не было того отчисления, и закрыла первую сессию на одни пятёрки. Потом и вторую, и третью.