Читать онлайн Последний день «Помпеи»

                                           Варламу Шаламову

Зон, о которых среди зэков страны ходили тёмные предупреждающие слухи, в Ач-Кавале было две.

Одна из них, с персональной внутренней тюрьмой, именуемой БУРом, располагалась на горе, откуда в ясную погоду можно было разглядеть высочайшие вершины гряды, величаво туманящиеся в запредельных далях.

Вторая же стелилась глубоко внизу, в котловине, рядом с трёхкилометровой, опоясанной колючей проволокой промплощадкой, напротив которой рос прямо на глазах сборно-щитовой посёлок вольнонаёмных.

Это циклопически вздымающееся скопление цехов, ангаров, небоскрёбных труб и опор и миниатюрную, по сравнению с ними, горстку двухэтажных четырёхквартирных коттеджей разделяла трудно выбитая в скалах дорога и крутая, норовисто – свирепая речушка, берущая своё начало в ледяных ледниковых верховьях.

Дробный шум сумасшедше клокочущей воды, с корнем выворачивающей встречающиеся на пути валуны, разносился окрест, словно аккомпанируя неумолчному железному гулу строительства и эху частых шурфовых взрывов изыскательских партий геологоразведки.

Вековые сосны и ели, никогда до этого не видевшие человека, оттеняли пейзаж, приводя в изумление своей гордой живучестью и бескомпромиссной энергией искушённой борьбы за жизнь. И действительно, как было не поразиться и не замереть, видя на скуластых обветренных скалах возносящиеся упрямые стволы, по-звериному вгрызающиеся в мшистый гранит напряжённо перекрученными, иногда совершенно обнажёнными , крутыми корнями.

Это вечное противостояние живого и мёртвого, эти грозные контрасты и противоборство стихий не однажды наводили сомнения и ужас на неробкие человеческие сердца. И многие из добровольцев, что примчались сюда за деньгами и славой, не выдерживая, брали расчёт и с первыми попутками уезжали прочь по опасной дороге, судорожно извивающейся средь отвесных обрывов, на дне которых ржавели остовы не одной и не двух сорвавшихся туда автомашин.

Что же, вольному воля. Вольные могли уехать. Но те, кого привезли сюда по приговорам судов и особых совещаний, были обречены до конца срока, а иногда и после него оставаться здесь, ни на что не претендуя, ни на что не надеясь. Их планиды и судьбы зависели не от них, и решались не ими.

С каждым днём росло число безымянных номерных могил у одного из молчаливых слоистых отрогов. И постоянно несколько расконвоированных бытовиков ковыряли ломами и кирками сопротивляющийся скальный грунт, высекая в нём неглубокие и тесные ямы для товарищей, сактированных навеки.

Между тем, на место убывающих приезжали другие, заполняя образовавшийся вакуум, отдавая нерастраченные силы, здоровье, жизнь этому надёжно засекреченному чёртову урочищу.

Из окрестных, героически пробитых в недрах шахт выползали самосвалы, перегруженные влажным острым щебнем. Возле них, у заставных шлагбаумов, суетились испытанные дозиметристы, водя над прогибающимися от тяжести кузовами странными, похожими на миноискатели длиннорукими аппаратами.

Говорили, что это шёл уран. Вернее, содержащая его руда. Однако куда она шла, и где заканчивался её таинственный путь, знали очень немногие. Ну а те, кто не по чину и должности пытался это выяснить, исчезали незаметно и быстро, словно их здесь и не было никогда.

Правда , в верхней и в нижней зонах поговаривали, что поблизости есть и третья. И работают там исключительно «бубновые тузы», чьи расстрельные приговоры из высших соображений заменили не скорой пулей, а смертью верной, но медленной. Но всё это были догадки , ничем и никем не подтверждённые, а, следовательно, права на существование не имевшие. Да и кого могла интересовать какая-то третья зона, когда и в этих двух хватало своих бед и крови, ненависти и слёз.

Верхний лагерь считался престижным. Там верховодили « воры в законе», самостийно изображавшие из себя справедливых и мудрых вождей разномастной зэковской массы. Как положено блатным, все они не работали и, держа «командировку» в повиновении, не забывали время от времени вершить кровавые суды над провинившимися и ослушавшимися.

Во втором же, метко прозванном кем-то «Помпеей», собрался беспредел. Вся самая подлая мразь и накипь преступного мира, потерявшая право находиться среди своих , озверелая, разнузданная, наглая до того, что перед ней бледнели самые мерзкие исчадия ада, гулеванила здесь. Никаких моральных сдерживающих начал, никакой ответственности ни перед совестью, ни перед законом не было у этой своры, ежеминутно готовой вцепиться в глотки не только посторонним, но и друг другу.

Работяги , среди которых было немало бытовиков и политических, воем выли от мерзких проказ. Дня не проходило, чтобы здесь кого-то не искалечили, не изнасиловали, не убили. Грабёж шёл бесконечный. Отнимали одежду и пайки, махру, достоинство, честь. Если бы можно было поголовно у всех отнять души, отняли бы и их.

Однако администрацию лагеря это устраивало. Пакостная шпана великолепно ладила с продажными вертухаями ВОХРы и надзора, добровольно приняв на себя часть их личных служебных обязанностей. Теперь по утрам уже не надзиратели, а они бегали с палками по баракам, выгоняя на развод всех без исключения, в том числе и серьёзно больных.

–Вперёд, подлюги!.. Бегом, порчаки!– несся отовсюду дикий пугающий вой.

И затравленно сгибаясь под ударами родимых «капо», мчался к вахте народ, молчаливо глотая слёзы ненависти и тоски.

–Пе-е-рвая бригада… по-о-ошёл!– глумливо выпевал нарядчик, тонко поскрипывая высокими цыганскими хромачами и форсисто мотая рыжим хулиганским чубом из-под сдвинутой на затылок каракулевой кубанки.– Вто-о-рая, мать вашу, топай! Третья… шевелись… сучьи дети, подтягивайтесь… по-о-ошёл!

Сдав работяг охране с рук на руки, шакальё возвращалось в бараки досыпать, обкуриваться, чиферить. Водки и другого дурмана в зоне было достаточно. За приличную мзду анашу и гуту, чай, таблетки с кодеином тащили надзиратели и бесконвойники. Среди последних полной неприкосновенностью и особым доверием Хозяина пользовался бывший вор Мирон Ханыга.

Это был невысокий крепкий детина с репутацией до того загаженной, что его опасались даже самые отчаянные головорезы. Ханыга работал свинарём на лагерной ферме. Где начальник – лейтенант Перлов – и другие командиры держали и своих личных поросят и барашков. Правда, мясом убиваемых животных они брезговали, продавая его в зэковскую столовую, так как крепко подозревали, что все их безоглядно откармливаемые бяши и хрюшечки состояли «любовницами» Мирона.

За скотоложство пылкому подонку можно было запросто добавить срок, но «услугами» свинаря пользовался сам великовластный Перлов, сердобольно разжалованный за постыдные пристрастия из недавних подполковников в лейтенанты.

Несомненно, что кара могла быть страшнее. Но, как говорили, где-то у Бориса Матвеевича имелась могучая родственная «рука», и надёжная эта длань выволокла подопечного из грязной истории, тихо заменив перспективное кресло в одном из областных Управлений ВД на сию удалённую от центра, предельно ответственную дыру.

Лейтенант рвался оправдать оказанное ему доверие.

Основой любого ИТУ является п л а н. И выполнению и перевыполнению его были теперь подчинены все деяния и помыслы подгорного владыки. В этом деле он шёл напролом, понимая, что только трудовыми подвигами сможет загладить полупрощённую свою вину.

А здесь любые подвиги сулили не только возвращённое звание, но, быть может, и заслуженный орден. И плевать на то, что работяги дохли, как мухи. Этого добра в те годы хватало с лихвой. И не о них нужно было думать в первую очередь, а о себе, о себе, любимом и обиженном.

Лейтенант Перлов думал крепко. И думы его оборачивались новыми холмиками у скалистых отрогов. И по-прежнему похоронно звенели ломы и лопаты, высекая в искристом граните неглубокие тесные ямы.

Бог дал, Бог и взял!

И чего там печалиться, когда у ворот стоит новый, только что прибывший этап, и ты вальяжно выходишь, окружённый почтительной

свитой, готовой по единому мановению твоего пальца, по капризному взлёту бровей исполнить любой приказ, пусть даже несправедливый и незаконный.

Потому что здесь, на этой обособленной, отдалённой территории, ты и Бог, и король, и судья, и прокурор, ниспосланный и утверждённый ВЛАСТЬЮ, которую не то чтобы ослушаться, но даже и осудить в чём-то страшно, позволяя подобное только дома, под одеялом, втайне от всех, оставаясь наедине лишь с самим собой.

Страшная эта каста – маленькие начальники.

Многие роковые беды в Отечестве происходили и происходят от них. И как с ними не борись, как не контролируй окаянное ползучее племя, их –

л е г и о н. И легион этот продолжает расти и расти, бесконечно воспроизводя себя и себе подобных.

Этап на этот раз был небольшой. Состоял он в основном из солдат и офицеров до недавнего времени служивших в недалёкой дружественной стране, где осенью прошлого года произошёл контрреволюционный мятеж. То ли по недосмотру ответственных чинов, то ли по специальному распоряжению здесь были собраны люди с одинаковыми статьями УКа и сроками от «червонца» и выше. Связанные одной судьбой, спаянные добровольной дисциплиной, они ещё по дороге сюда договорились стоять друг за друга насмерть в любых переделках.

Руководил ими негласно и твёрдо бывший капитан – разведчик, худощавый, смуглый, с пугающим алым шрамом через всё лицо – следом немецкого тесака в рукопашной окопной схватке. Он был одет в мятую офицерскую шинель со следами споротых петлиц и погон и потрёпанную солдатскую ушанку, наползающую на уши. Потасканный вещмешок с нехитрой арестантской амуницией лежал у его ног, словно усталый пёс, прислонившийся к надёжному сапогу хозяина.

Поскольку лесоматериал ценился в горах дорого, то и зона обходилась без привычных дощатых заборов. Две заботливо ухоженные контрольные полосы, многорядно огороженные колючей проволокой, и несколько сторожевых вышек обрамляли территорию. Дальше, как бог на душу положил, теснились семь похожих на конюшни бараков, баня, столовая, сортиры и на пригорке, возле вахты, опоясанные той же колючкой, комендатура и «трюм» – неизменный штрафной изолятор, никогда не пустующий и не обогреваемый.

Было воскресенье. Был первый выходной за последние полтора месяца.

В зоне шёл гудёж. Карты, драки, наркотики.

Но вот кто-то крикнул: «Эта-а-ап!» – и все бросились вон, из-за оцепления, под присмотром внимательных пулемётов, разглядывая прибывших.

–Кто такие? Откуда?– раздавались негромкие голоса.

Главари и их свора, разодетые по- вольному, красовались отдельно, мысленно прикидывая, чем и как можно будет поживиться у прибывших фраеров. Каждый из них уже намечал будущую жертву и громогласно «столбил» её.

–Вон тот мешок в бушлате мой!

–А мой этот… И этот…

–Только надо узнать, что за морды приехали?

–Не дай бог, воры или суки!

–Эй, кто такие?– тут же подхалимски взвизгнул один из шестёрок и заискивающе поглядел на хозяев, ожидая поддержки.– Масть? Кого представляете? Кого придерживаетесь?

Однако этапники пропустили его выкрики мимо ушей, не желая злить усталый конвой и понимая, что наговориться и выяснить, кто есть кто, они ещё успеют.

Лейтенант Перлов в сопровождении начальника режима и оперуполномоченного прошёлся вдоль строя. Что за люди прибыли в его подчинение, он, конечно, знал и теперь, вглядываясь в напряжённые тяжёлые лица, пытался представить, как они поведут себя в экстремальных условиях.

Неожиданно взгляд его остановился на капитане, и он невольно замедлил шаг, встретившись с глазами, источавшими достоинство и независимость. Такие глаза всегда вызывали у начальника злобу. Он привык к лицам покорным, опущенным, а этот сударик глядел дерзко, словно был принцем датским или, по меньшей мере, великим князем Монако.

–Фамилия? Срок?– отрывисто спросил Перлов, мысленно приказывая заключённому отвести и опустить глаза.

Но до того словно бы не доходил настойчивый и яростный посыл.

–Зеленцов Андрей Васильевич. Пятьдесят восьмая. Пятнадцать лет,– спокойно ответил он. И добавил:– Считаю приговор необоснованным и буду бороться за полную реабилитацию.

–Что-о-о?!– Лейтенант чуть не задохнулся от подобного откровения.– Это трибунал необоснован? Приговор Советской власти несправедлив?

–Несправедлив. Да и Советская власть не есть трибунальство. Во всяком случае, подобное,– насупился зэк.

–Ну, ты, наглец,– покрутил головой Перлов и обернулся к сопровождающим.– Слышали? Враг народа номер один… изменник! Да когда там, в…– Он хотел назвать страну, из которой выкинули этих мерзавцев, но почему-то сдержался.– Когда т а м ты стрелял в безоружных, о справедливости не думал?

–Наоборот,– резко выпрямился заключённый.– Именно – во имя справедливости. Спасая детей и женщин от вооружённых громил. Правда, без приказа. Приказ пришёл на следующий день. Но нас он уже не касался.

–И много вас таких было?– презрительно усмехнулся Перлов.

–Да пол эшелона набралось. Виноватых в том, что не дали себя убить… и спасли престиж Родины.

–«Престиж Родины»… Тоже мне патриот,– хмыкнул лейтенант и, не оборачиваясь, протянул руку к начальнику спецчасти.– Ну-ка, дай мне его «дело».

Низкорослый похмельный начспец порылся в груде папок, лежавших на табурете, и деликатно, стараясь не дышать на руководство, протянул одну из них.

–Вот… Зеленцов.

–Та-ак…– Перлов небрежно зашелестел страницами и вдруг его брови изумлённо поползли вверх.– Так ты… так вы… в прошлом Герой Советского Союза?– растерянно пробормотал он.– Не-ве-ро-ят-но!.. Но вот здесь указано, что Золотую Звезду вы не сдали и где она находится неизвестно. Так ли это?

–Так. Не они мне её давали, не им было, и снимать,– ответил заключённый.– Была да сплыла!

По рядам этапников прошло лёгкое движение, кто-то откровенно засмеялся.

Перлов исподлобья оглядел шеренгу, выискивая весельчака, и, не найдя его, вернул папку начспецу.

–Продолжай!.. А вам, я думаю, скоро будет не до смеха.

В его словах прозвучала многообещающая угроза, и осуждённые тут же приняли её к сведению.

Искушённый начальник знал, что говорил. Не такие «жуки» здесь мгновенно приходили в себя, становясь тише воды, ниже травы. Ну а этим радетелям на роду написано пройти крестный путь. Сейчас их всех пропустит через своё «чистилище» Ханыга с дружками, и они сразу осознают, куда попали и как следует себя вести.

Процедура приёмки оказалась недолгой.

–Фамилия? Статья? Срок?.. Проходи!

–Фамилия? Статья? Срок?.. Проходи!..

–Следующий!..

–Следующий!..

–Следующий!..

Оставалось только открыть ворота и препроводить новичков в зону.

–Слушай мою команду!– петушино закричал начальник режима, от натуги приподнимаясь на цыпочки.– В лагерь… по пятёркам… шагом арш!

Однако этап как стоял, так и остался неподвижным.

–В чём дело? Что такое?– взбеленился режимник.– А ну давай, топай! Или вас прикладами загонять?

При этих его словах лица заключённых отрешённо окаменели. Будто по команде, они придвинулись друг к другу, образовав неподвижный и опасный монолит.

Лейтенант Перлов это понял мгновенно. На его веку встречались такие упрямцы. Внутренним, наработанным за долгие годы чутьём он уяснил, что здесь угрозы не пройдут, и сразу переменил тон.

–В чём дело, сударики? Что вас волнует?

Он ждал, что за всех ответит этот неприятный, но всё-таки внушающий уважение и тревогу осуждённый Зеленцов. Однако тот молчал, отведя глаза в сторону, словно всё происходящее его не касалось.

–Разъясните, куда мы попали и что за контингент содержится в зоне?– раздался из задних рядов чей-то срывающийся от волнения голос.

–Контингент, вашу мать… Куда прибыли?– снова заорал режимник.– В «Помпею»… гроба, креста, и всю Вселенную, где вас научат свободу любить!

Он вопил бы долго, но Перлов остановил его движением руки.

–Прекрати! Это ж люди особые… их на бога не возьмешь!

И опять повернулся к этапу, этакий «слуга царю, отец солдатам», только в полуприкрытых длинными ресницами больших красивых глазах полыхал тщательно скрываемый недобрый огонёк.

–Ну, что я вам скажу… контингент как контингент. Обычный, нелёгкий… А колония действительно называется «Помпеей», так уж обитатели придумали.

Он коротко хохотнул и снова пристально и остро взглянул на Зеленцова.

Эх, была бы его воля, да не висел он на волоске за свои прегрешения, не так бы разговаривал с этими законно интересующимися. Были, были в его жизни жестокие разгулы, за которыми следовали повышения и звёзды. А тут начальник строительства Яковлев, сам из недострелянных зэков, что ни день звонит в Москву о его, Перлова, недоработках. И в каждом доносе – о смертности, о недопустимом браке в работе, отсутствии подлинных мастеров своего дела.

А где их взять, мастеров, если каждый второй из них трижды или четырежды судимый? По карманам да по квартирам лазить они мастера, а работать… Пусть, дескать, медведь за них горбит, он сильный! И теперь вся надежда на этот этап.

Мужики неиспорченные, крепкие – будут пахать за милую душу. Бригадирами к ним, видно, из них же надо будет ставить. Ну, хотя бы этого Героя. Он потянет, попрёт. И хотя сейчас рыло воротит , изображая непричастного, но, ей- ей, от него все флюиды исходят. Вон как косятся на него остальные солдатики. Сразу чувствуется – авторитет и законник.