Читать онлайн Абсолют

Часть 1. Прошлое

Глава 1. Как я встретил советника Грея

Однажды, возвращаясь домой на рассвете, мне захотелось немного покуражиться, сдуть пыль с шоссе №1, проходящего вдоль береговой линии Тихого океана. Электрокар делал свое дело, но чего-то важного не хватало. И тогда до меня внезапно дошло: тачка разгоняется без шума. Беда электродвигателя в его молчании. Эти двигатели не эмоциональны. В такой машине, даже будучи за рулем, чувствуешь себя пассажиром. Не хватает драйва. Нет ощущения, что ты хозяин, укротивший мощного зверя, обладающего сотнями лошадиных сил. Обуздать тишину? Нет, гонки – это не медитация.

В тот день я так и не лег спать. Эта долгая история. Но закончилась она тем, что я владею патентом на изобретение, позволяющее имитировать звуки мотора автомобилям, оснащенным электродвигателями. Это приносит многомиллионную прибыль для индустрии автотюнинга. И многомиллиардную для автопромышленности. Особенно теперь, когда заинтересованными лицами активно лоббируется закон об обязательном минимальном уровне шума двигателей в целях безопасности пешеходов. Таковыми стали плоды одного будничного бессонного рассвета.

– Тебе все в жизни дается легко, Джим?

– Именно так, это правда! Кто в этом виноват или, наоборот, благодаря кому и чему моя жизнь так беззаботна? Отчасти вина, она же заслуга, лежит на родителях. Но разве можно винить их за любовь к собственному сыну? В этом плане у них нет выбора, природа не оставляет им такого шанса. К тому же ребенок – это лучшее бизнес-вложение, как родителям обычно кажется и хочется верить. И когда твоему отроку уже около пятнадцати лет, назад дороги нет. Ты уже не можешь прожить жизнь иначе, самые сочные годы промчались в заботе о нем или о них, и все твои самые сильные страхи и опасения связаны только с ними, все твои мечты, надежды и ожидания также связаны с твоими взрослеющими детьми. Родители старались воспитывать меня строго. Я рос в очень обеспеченной семье, широкий спектр возможностей позволял мне качественно развиваться. Они никогда не жалели денег на мое образование, на все, что могло помочь расширить мой кругозор и повысить уровень интеллекта. В целом у них это получилось, но были моменты, когда им это выходило боком. Я взрослел и умнел, хотел максимум независимости и самостоятельности. И когда я случайно замечал, как кто-то из родителей аккуратно копается в моих вещах или пытается контролировать мою жизнь, я вскипал. Мое нутро разрывал протест. И хотя мне уже хватало мудрости понять, что подобное неловкое вмешательство в мою жизнь – это лишь безобидное и искреннее беспокойство родителей обо мне, я все же не сдерживался порою и реагировал жестоко. Справедливости ради я все-таки признаю, что человек я довольно скрытный, и родителям ничего не оставалось, кроме как идти на подобные меры. Но растущим умом я желал интеллектуальной мести, кричать и размахивать руками, как объевшийся злостью пузырь с гормонами, я не мог. Это было бы слишком «непрофессионально». Это было бы чудовищно банально. И вот однажды я застал мать за просмотром истории моего браузера. Она так долго и неловко копошилась в моем компьютере. Мне так сложно было сдерживать свои обнимающиеся друг с другом злость и раздражительность. Я разговаривал сам с собой: «Хотите покопаться в моем грязном белье? Нашли лазейку, связывающую мой мир с вашим?» Конечно, сама бы она не додумалась, отец научил ее делать эту грязную работу! Я не показал виду, что все знаю.

И я решил наказать их обоих, транслируя через этот шпионский канал свою историю. Историю мрачную, но поучительную. Каждый день я вбивал в поисковик запросы подобные этим: суицид, как покончить жизнь самоубийством, простые способы самоубийства, смысл жизни, как умереть легко, мысли о суициде, как избавиться от желания умереть, и все в таком духе. Я чистил историю браузера, оставляя следы страниц только на эту тематику. Затем я ждал и наблюдал, как терпеливый хищник в засаде за своей жертвой. Для меня это была скорее игра, протест подростка, я не осознавал всей жестокости своего поступка. И вот это наконец случилось. Примерно через две недели что-то изменилось. Я пришел домой и заметил в поведении матери явные изменения, она была так мила и добра со мной, словно я новорожденный. Она стояла рядом со мной, словно прислуга при дворе какого-нибудь герцога, пока я обедал. Она бесконечно перечисляла блюда, предлагая устроить особенный ужин сегодня вечером, без повода. Я посмотрел в ее опухшие глаза и спросил: «С тобой все в порядке, мам? – Затем продолжил: – Ничего не надо, не утруждай себя». И угрюмо поплелся в свою комнату, входя в роль подростка-суицидника. Вечером ко мне заглянул отец и предложил посмотреть всем вместе кино в гостиной. Конечно, я отказал. Предложения от родителей сыпались ко мне бесконечным потоком, одно краше другого. Они хотели вытащить меня из этого «состояния», а заодно это был повод заглянуть в мою комнату, чтобы убедиться не повесился ли я или не наглотался ли каких-либо таблеток. Я спросил: «Мам, а где наша аптечка?» В ответ она начала панически врать, придумывая на ходу какую-то невероятную чушь, историю вроде той, как утконос влетел в комнату и унес аптечку, которая случайно оказалась на подоконнике. Да, они спрятали аптечку. Да, автомобильный трос, который все время валялся на виду у нас в гараже, вдруг исчез. Да, отец впервые на моей памяти решил взять отпуск, и они всеми силами пытались привлечь меня к обсуждению и планированию нашего путешествия куда-нибудь. Иногда мне было приятно, мой зловещий план работал, но чаще меня это утомляло и уже порядком приедалось. Все же у меня не было садистских наклонностей. Родители получили урок. Мы съездили на отдых в Ниццу. Затем я вбивал в поисковик информацию о мотороллере. Я дал им возможность дать мне желание жить, с которым у меня и так все было в порядке. Через несколько месяцев на день рождения мне подарили самый дорогой из имеющихся на рынке мотороллеров. Отец сказал, что я уже взрослый и пора учиться гонять. Родители считали, что вытянули меня, справились с моим кризисом. Я дал им возможность безболезненно принять для себя мое же решение. Эксперимент удался. Жизнь пошла своим чередом. Я не расскажу им об этом не потому, что трус, а потому, что не хочу отнимать у них славу хороших и мудрых родителей. К тому же это действительно сделало семью крепче. Было бы забавно почитать их мемуары, узнать их мысли, увидеть происходящее их глазами. В такие моменты я понимаю, что любые мемуары и исторические рассказы чаще всего далеки от правды, даже если автор непосредственный свидетель или участник событий. Все ложь. В художественной литературе правды больше, чем в любой исторической хронике. Лишь размазывая буквами по листу бумаги свою душу, ты можешь быть честным. Лишь отдавшись полностью своей фантазии, ты можешь быть настоящим.

Когда я рассказывал все это советнику Винсенту Грэю, он слушал внимательно, как и вы, но не подавая при этом никаких признаков эмоций. Возможно, он все еще был под впечатлением от моего рассказа.

Как вообще я встретил Винса?

Тот день уже близился к вечеру, а я не мог ответить самому себе на вопрос о том, чем все это время занимался. Бесконечный поток принимаемой пустой информации, разум затуманен, а уровень осознанности собственной жизни предельно низок. Я просто накинул худи и надел темные очки. К слову, солнце уже не мешало, но мешал окружающий мир. Побрел к берегу Пасифика. Энергия океана – это единственное, что питало меня, и единственное, что я все еще любил. Когда волны «бреют» мои стопы, вы знаете, о чем я. Вы представляете это…

Я просто брел по береговой линии, по песку и камням. В какой-то момент остановился передохнуть и понаблюдать, как вдали суетятся хищные чайки. Поэзию моих мыслей оборвал его голос:

– Приятель, хочешь выпить стаканчик?

Я увидел мужика на вид пятидесяти лет, он сидел на покрывале, рядом с ним лежал «беременный» пакет. Мужик выглядел бодренько, глаза живые, словно это подросток, запертый в теле взрослого мужчины. Дорогие брюки и туфли давали понять, что решение оказаться на пляже было спонтанным. Он просто притягивал сильной харизмой, от него веяло добродушием и позитивом. Возможно, это то, в чем я на тот момент отчаянно нуждался. И неожиданно для самого себя я ответил:

– Почему нет, приятель, если есть чем угостить?

Я присел рядом, следуя его пригласительному жесту. Мужик начал копаться в пакете и достал оттуда две бутылки хорошего виски. Обойдемся без рекламы, но это была известная марка и очень выдержанная вещь. Такой виски не купишь по пути на пляж в сетевом супермаркете, при всем своем желании и даже безграничных финансовых возможностях.

– Прости, стаканчиков у меня нет.

Он протянул мне бутыль и взял еще одну себе. Затем вытянул из пакета огромную упаковку темного горького шоколада. Это был чертов фунт шоколада! Название не помню. Но наверняка эта штука была из ассортимента Whole Foods где-нибудь неподалеку на Монтана-авеню в Санта-Монике.

– 90% какао! – произнес он торжественно. Казалось, он был счастлив, и ему, словно ребенку, не терпелось приступить. В его глазах было то самое Рождество – то Рождество, вкус которого я уже позабыл.

Такое странное ощущение. Я не мог уловить, чему именно он рад больше. Шоколаду, выпивке или тому, что нашел себе компанию? А может, всему сразу? Но я точно понял, что этот человек берет от жизни максимум, от каждого ее мгновения и каждого атрибута, сопутствующего любым текущим обстоятельствам.

– Обожаю горький шоколад, – сказал он, вскрывая упаковку.

– Вкус терпкий, как сама жизнь, как губы моей первой девушки здесь, в Калифорнии. Она обожала индийскую кухню.

– Затем он добавил:

– Плюс убивает паразитов и прочую нечисть в организме. – Он заметил это так непринужденно, как будто это неформальная беседа двух профессиональных паразитологов.

Заметив легкое изумление на моем лице, он протянул мне шоколад, поставил коробку ровно посередине между нами и, торжествуя, произнес:

– Твое здоровье, приятель.

Мы подняли бутылки вверх, словно это бокалы, и синхронно сделали по глотку.

На некоторое время он словно замер в блаженстве, будто мечтал об этом виски сто лет. Или словно он знает свое будущее, и это его последний напиток в жизни.

Затем, отломав плитку шоколада, он продолжил говорить:

– Я Грэй. Винсент Грэй. Советник Грэй. Просто Грэй. Не люблю свое имя.

Он даже немного скукожился, как будто с презрением к самому себе.

– А я просто Джим, – представился в ответ я.

Я тоже невольно скукожился, то ли из солидарности к Грэю, то ли я действительно впервые осознал свое отношение к собственному имени. Меня наполняло чувство свободы, ощущение, что этому человеку можно сказать все. Оказалось, что лучший собеседник – это умный человек, с которым ты не знаком и которого больше никогда не увидишь. Короткую паузу оборвали его слова:

– Ты не похож на Джима, – он словно читал мои мысли.

– Согласен, но почему ты так считаешь? – спросил я.

Он взглянул на меня, виновато улыбаясь, и продолжил:

– Не знаю. Но ты не Джим! Ты не похож на провинциала, наверняка родился в

Калифорнии, где это имя не так популярно, вырос где-нибудь здесь в Санта-Монике. На твоем лице можно разглядеть отпечаток престижного колледжа, и ты не удивился коллекционному виски. Я прожил половину жизни в бедности и столько же в приторном богатстве, потому хорошо ощущаю эту разницу.

Я немного изумленно выдохнул:

– Да, ты прав.

Мы несколько минут молча пялились на умиротворенный океан. Затем он снова продолжил:

– Говорят, чтобы узнать человека по-настоящему, нужно спросить, о чем он мечтает или чего хочет. Что насчет тебя, Джим?

Немного поразмыслив, я ответил:

– Мне никогда не приходилось мечтать, Грэй. По крайней мере, мечтать долго. Родители всегда покупали мне любую мечту. Чего бы я ни пожелал. А мой дядя любил говорить о том, что мечтают только нищие и романтичные слабаки. Он говорил, что мечту надо брать силой и упорством, и ставил в пример моих родителей. Но кое-что все-таки есть: всякий раз, когда вижу волны и серферов, качающихся на них, что-то внутри меня начинает шевелиться, стараясь вырваться наружу. Ко мне приливает тепло, граничащее с ощущением счастья. Но я ни разу не пробовал. Я словно берегу эту мечту, откладываю на потом. Как будто это индейка на День благодарения или долгожданный десерт. Я мог бы заниматься серфингом каждый гребаный день, ведь я живу прямо у океана. Самостоятельно или брать уроки у лучших серферов, но нет. В отличие от своего дяди я верю в то, что хорошая мечта – это та, которая, возможно, и не сбудется вовсе. Мечта, которая связывает тебя между жизнью и смертью. Может быть, поэтому я лишь наблюдатель. А может, дядя прав, и я всего лишь никчемный мечтатель.

Я был откровенен в своих словах, но все же не до конца.

Глаза Грэя мечтательно заблестели, и он продолжил развивать тему:

– Понимаю тебя, у меня те же чувства, когда я вижу океан. Но, поверь, твоя мечта тебя не разочарует, однажды стоит попробовать. Я всегда пользуюсь возможностью покачаться на волнах, во все свои калифорнийские периоды жизни. У меня даже есть забавный ритуал, ужасно смешной. В уборной, где бы я ни находился, перед тем как смыть воду в унитаз, я беру салфетку, делаю из нее комок. Затем нажимаю на слив, и в момент, когда вода создает волну, я бросаю комок прямо на гребень волны. На несколько неуловимых мгновений я превращаюсь в серфера, обуздавшего дикую стихию. Успех в этом деле иногда просто делает мой день, настроение обеспечено. Порой этого достаточно для полноты жизни. Я туалетный серфер. Но советую тебе: начни с этого, и ты поймешь, о чем я.

Он говорил откровенно, а потом так улыбнулся, что мы оба смеялись минут пять

безудержным хохотом.

– Чертов туалетный серфер! – он заразительно всхлипывал от смеха. – Странно, что меня до сих пор не позвали судьей на открытый чемпионат США по серфингу.

И все же я понял, что он не шутил.

– Ты умеешь быть счастливым, Грэй. Я тебе завидую. Давно не встречал таких людей. В чем твой секрет?

– Ты хочешь, чтобы я тебя научил, Джим?

– Я думал, таким вещам невозможно научиться, – ответил я.

Грэй продолжал размышлять:

– Это непросто, но одновременно и легко. Все зависит от ученика, хороший ученик еще и учителя многому научит.

Он загадочно ухмыльнулся и продолжил:

– Может, и не научу, но пару советов дать смогу. Все очень банально и просто: философия счастья лежит на поверхности, но мы разучились видеть. Нам кажется, что счастье – это что-то сложное и с трудом досягаемое. Мы верим, что счастье – это сложный путь и бесконечные поиски, что это дело случая, что оно зависит от внешних обстоятельств и от людей снаружи. Но счастье – это не лотерея. Беда в том, что мы потребители. Мы живем в эпоху потребления, мы всегда берем нужное извне. Мы все покупаем в магазине. Мы удовлетворяем все свои биологические потребности, покупая их. Есть вещи, которые нам не по карману, как дорогой особняк и прочее. И к счастью мы относимся точно так же. Хотим есть – покупаем еду. Хотим тепла и уюта – берем в ренту дом. Хотим чувств и веселья – идем в кино или бар. Хотим счастья – не знаем, где купить, или оно нам не по карману. Но на самом деле все проще. Счастливы лишь единицы. И эти люди – трансляторы. Они не только потребляют, но и дают. Дают, то есть транслируют. Ты можешь транслировать что угодно: любовь, добро, произведения искусства, помощь, настроение. Ты, как кинопроектор, транслируешь свое счастье изнутри, а не потребитель, который принимает все, что дают, причем чаще всего бездумно. И у тебя всегда есть простой, казалось бы, выбор из всего лишь двух вариантов: быть или не быть счастливым. Счастье это всего-навсего вопрос твоего восприятия окружающего мира и себя лично. Я пришел к этому в полной мере годам к тридцати, и все в моей жизни изменилось, а именно – я стал счастливым человеком. Я принял себя, окружающий мир, и этот парень внутри меня оказался интересным малым, с которым можно договориться и вместе делать большие дела. Все наладилось, во всех аспектах моей жизни. Я отыскал свой путь в профессиональной деятельности, наладил личную жизнь и даже разбогател. Но деньги уже не имели того значения, которое я им придавал раньше, думая, что за них же и куплю свое счастье.

Я поддержал мысль Винсента:

– Это точно. Автоматически счастье они не приносят, говорю от имени всех

богатеньких сыночков.

Грэй продолжал источать оптимизм:

– Но ты ведь выжмешь с пользой для себя концентрат из моей мысли, Джимми? Представь, что ты винодел из долины Напа. Давай за будущего нового тебя, за счастливого тебя!

Мы сделали еще по глоточку. Признаюсь, он воодушевил меня. Простые истины, о которых он говорил, откликались во мне.

Я продолжил размышлять:

– Это точно мой случай, я классический потребитель. Мне для этого даже на работу ходить не приходится. Обеспечен всем с самого детства, и мне хватит денег еще на парочку жизней. Я лишь принимаю и мало отдаю.

Грей искренне возражал, как будто знал меня лет сто:

– Неправда, ты составил мне компанию, и мы отлично проводим время. Ты потерял вкус жизни, Джим. Много потребляя, ты уже не можешь придавать значение тому, что отдаешь. Твоя идея с «трещоткой» для электродвигателя наверняка спасет жизни людей, а это уже больше чем миллионы заработанных долларов.

– Знаешь, а ты умеешь убеждать, Грэй! – Мне уже хорошо, и алкоголь в крови здесь ни при чем, наш диалог теплее спиртовой основы этого прекрасного напитка. Такое ощущение, что я только что прошел бизнес-тренинг или посетил семинар по овладению счастьем.

Грэй расцвел в улыбке:

– Ты попал в десяточку! Именно с тренингов и семинаров я когда-то начинал. Будучи парнем твоего возраста, я работал кем-то вроде бизнес-тренера. Мы надевали деловые костюмы и счастливую улыбку и проводили тренинги на любую тему, практически для любой сферы жизнедеятельности человека. Но наиболее популярными были тренинги на тему здорового образа жизни и что-нибудь в духе «все возможно и начни жизнь с нуля, ты все можешь». А вечером большинство из нас, «успешных» бизнес-тренеров, садились в набитый автобус и добирались до своего самого дешевого в городе клоповника.

Он говорил об этом с печалью и сожалением, но при этом в его взгляде сквозил азарт и добрая ностальгия. И мне удалось поддержать эту тему своими личными воспоминаниями времен колледжа:

– Мне знакома эта тема, мы изучали подобные технологии в колледже. Нас учили тому, что продать можно все, – даже снег на Аляске зимой местному жителю. До сих пор помню нашего преподавателя, он просто виртуоз. У нас было экспериментальное занятие, мистер Уоллкинс попросил аудиторию выбрать актуальную тему для тренинга. Мы выбрали фитнес и бодибилдинг. Затем он попросил нас выбрать любой предмет, который можно продать, но не из сферы спорта. Наша кудрявая Эмма Митчелл предложила фен. Профессор задумался на несколько мгновений и сказал: «Мы не будем продавать фены напрямую на нашем семинаре, но косвенно один из брендов повысит свои продажи. Через неделю вы все увидите, с вас лишь организация мероприятия». Он нас заинтриговал. А чтобы народ пришел и досидел до конца семинара, мы, по его совету, поставили ценник за вход в 50 баксов. Таков был план профессора, я же отнесся к затее скептически. Но приходилось играть во все эти, как мне казалось, «дурацкие» игры.

Каково было мое удивление – я до сих пор помню тот набитый до отказа зал и финальное выступление Уоллкинса, которое было преподнесено как эксклюзив. Я не мог сдвинуться с места еще несколько минут от удивления, наблюдая за реакцией зала. Его спич я переслушал потом еще много раз, и почти дословно он звучал так: «Люди часто начинают новую жизнь. Обычно с понедельника. Даже если сегодня вторник, чувак или чувиха все равно начинают с понедельника. Личную жизнь, семейную, карьеру. Здоровье и внешний вид стоят особняком. Один из самых популярных запросов в поисковике вашего браузера и на YouTube – это как подсушиться за час, день или неделю, в лучшем случае за месяц. Как подсушиться к весне, к лету. Мало кто интересуется, как подсушиться за год или как быть сухим всю жизнь. Зачем быть сухим под толстым свитером и пуховиком? И это уже логика человека, проигравшего еще не начавшуюся битву. И как ни странно, но существует десятки тысяч видео с ответами на все эти вопросы. Хочешь похудеть за час? Пожалуйста, вот тебе 500 видео на эту тему. Сходи в туалет, дружище, вот самый простой способ! Обычно это малосодержательные видео с советами, смысл которых в том, чтобы ничего не есть или сливать воду из организма, – эффект временный и незначительный. Но сегодня я вам дам эксклюзив, информацию, которую до сих пор фармацевтическим компаниям и прочим бизнесменам удавалось скрывать. Очень простой и дешевый способ, доступный каждому. Как выяснили ученые Массачусетского университета совместно со своими исландскими коллегами из университета в Рейкьявике, похудеть можно с помощью банального бытового прибора, имя которому фен. То есть вы просто берете, включаете фен, скажем обычный Conair или Dyson, на минимальной скорости и сушите ваши проблемные места. Желательно иметь в своем распоряжении фен с несколькими скоростями обдува, как у Dyson. Не надо форсировать прогресс, ребята, не торопитесь, первую неделю работайте на минимальной скорости обдува. И не стоит каждый день делать замеры талии и прочих частей тела. К концу недели вы просто ахните, результат будет заметен даже зрительно. Уделяйте данной процедуре 4—5 минут в день, и этого достаточно. Как обещают нам ученые, основываясь на реальных опытах, потеря подкожного жира может достигать 1—2 килограмма в неделю! Как это работает?! Температура плавит подкожный жир, и он обретает свойства лучшей подвижности и усвояемости собственным организмом, ускоряется его внутренний метаболизм. Но сразу скажу любителям позагорать: так это не сработает. Преимущество фена заключается в обдуве, поток теплого воздуха создает эффект массажа, что придает подвижность для слегка разогретого жира. Пассивный отдых под солнцем не создает подобный эффект. Будьте внимательны и не пытайтесь изобретать велосипед самостоятельно, есть вышеописанный способ, и он рабочий!»

И он реально преподнес все это так. А дальше было вот что: люди стояли десятками в очереди к его столу и задавали вопросы вроде «Какой марки фен уже показал результаты?» или «Не вызывает ли данная процедура аллергических реакций на коже?» На следующий день, когда профессор вошел в аудиторию, мы аплодировали ему стоя и в течение всей лекции разбирали в деталях прошедший семинар. Он объяснил все в деталях. Тренинг должен быть достаточно дорогостоящим, и дело не только лишь в наживе. Человека по природе его психики привлекают дорогие и недоступные вещи. Качество продукта всегда ассоциируется с его стоимостью. Ценность продукта также ассоциируется с его стоимостью. Ты всегда выберешь на публике или в светском обществе креветки вместо курицы, даже если не особенно их любишь. Чтобы привлечь аудиторию, нужна вывеска, которая конкретно говорит, что получит гражданин за свои 50 баксов. Ты заплатишь хотя бы доллар за совет постройнеть с помощью фена? А сколько ты готов потратить денег за эксклюзивную информацию о том, как сбросить вес, постройнеть без каких-либо значительных трат материальных ресурсов и времени? Кстати, после семинара профессор объявил аудитории, что это был юбилейный семинар и всем участникам вернут деньги. Так вот, за деньгами в кассу обратилась лишь десятая часть присутствовавших. То есть люди были действительно благодарны за информацию. А организатор просто гениально снял с себя всю ответственность, ведь каждый из участников мог забрать деньги. И теперь в случае неудачи каждый из участников попадал в этот капкан, винить было некого. А поскольку психика человека устроена таким образом, чтобы избегать чувства внутреннего дискомфорта и сглаживать острые углы, особенно в вопросе осознания собственной глупости, то каждый из присутствовавших находил в итоге для себя объяснение тому маразму, на который они попались как последние идиоты.

– Итак, – объяснял профессор, – многообещающая вывеска есть, ценность семинара тоже обозначена его стоимостью. Зал полон и что же далее?

– Профессор продолжал анализ: – Сначала идет легкий юмор. Затем мы говорим о слабостях человека, связанных с тематикой семинара, для того чтобы подчеркнуть важность мероприятия. Мы уделяем внимание основным ошибкам, которые слушатель допускает на пути к своей цели. Убеждаем слушателя в его неправоте. Не в лоб, не грубо, а путем рассуждений и доводов, приводя примеры чужих неудачных попыток. Затем еще капелька юмора, человек ощущает силу, когда смеется над собственными ошибками. Однако это работает только в группе. Редкий человек достаточно силен духом и обладает высоким уровнем осознанности, чтобы искренне смеяться над собственными косяками. В группе же, напротив, мы ощущаем единение и смеемся над собой и одновременно над всеми присутствующими, тем самым разделяя ущерб поровну, на множество безобидных для собственной психики частей. И вот уже аудитория чувствует себя комфортно, при этом понимая всю серьезность обсуждаемых вещей. Затем спикер дает понять, что все же существует решение, нестандартное, эффективное, а главное – доступное. Десерт уже в духовке, а зал в предвкушении. Продолжаем подогревать аппетит стандартными описаниями подтверждений успеха. Рассказываем об ученых, университетах, которые занимались разработкой или открытием решения. Приводим статистику. Затем подаем десерт. Невероятно вкусный и сбивающий с толку все наши вкусовые рецепторы. Среди прочего вставляем в контекст название бренда, выпускающего фены. Настолько мягко и непринужденно, насколько это возможно. Фен не имеет никакого отношения к теме семинара, но при этом он намертво привязан к самой яркой и пиковой детали методики для похудения. И лектора даже не обвинишь в рекламе, ведь он сказал, что подойдет любой бренд, а косвенное указание на конкретный бренд позже является всего лишь примером какой-либо народной марки бытовой техники. Все именно так. Но подсознание каждого присутствующего уже ассоциирует успех с конкретной маркой фена. Ловушка захлопнута. Слушатель воодушевлен. Затем ему предлагают забрать свои деньги. Но психика человека устроена так, что он готов быть щедрым и благодарным. А еще человек – ленивое создание, и 90% людей, собирающихся заняться собой, очень быстро остывают и успокаиваются, сознание ставит плюсик в графе «я забочусь о своем здоровье» и успокаивается, тем же вечером поощрив себя каким-нибудь вкуснейшим бургером. Мы оставляем клиента добровольно одураченным, его психика никогда не признает этого, он будет защищать ваши абсурдные идеи до конца. Свобода выбора – это то, что дано нам от рождения, но вряд ли современные маркетинговые технологии согласятся с этим.

Винсент взорвался вопросом:

– Ты говоришь о профессоре Ниле Уоллкинсе?

– Точно! Нил. Сам бы не вспомнил его имя. Вы знакомы?

Мой собеседник ответил:

– Да, но в большей степени заочно. Нам доводилось общаться в компании других людей. Я очень уважаю его таланты. Когда я впервые узнал о нем, этот человек был моим оппонентом, он входил в штаб одной очень успешной президентской кампании и был там одной из ведущих скрипок. И все же я не считал никогда его своим врагом, как и прочих коллег. Мы, маркетологи, всего-навсего наемники: сегодня мы продаем вам нового президента, а завтра продвигаем новый бренд одежды. Точнее, старый под новым именем. То же самое случилось и с Нилом, он выполнил свою задачу и ушел за новым вызовом. Он работал во многих сферах: создавал фастфуд-бренды, оставил свой след в животноводстве, IT-индустрии, добыче полезных ископаемых, военных компаниях и даже кампаниях, фармакологии. У него множество влиятельных друзей среди элиты. Он просто топ в маркетинге и технологиях манипуляции сознанием масс. Что и говорить, если сам президент предлагал ему любую должность на выбор. Вот я однажды не смог отказать будущему президенту. А Нил другой человек, гений. Ему неинтересны деньги и размеренная жизнь политических кругов. В своем окружении он часто любил отвечать на недоумевающие вопросы своих коллег таким образом: «Есть только два пути: развитие и деградация. Управлять миром, имея самую мощную армию в мире, и наслаждаться жизнью, имея все деньги мира, слишком банально и скучно – это регресс». А потом в возрасте 59 лет он просто исчез, и я уже позабыл о нем. Ходили слухи, что у него рак, и он уехал куда-то в Азию на лечение. Через пару лет вернулся здоровым, но не соглашался работать на корпорации ни за какие деньги. Теперь для меня сюрприз узнать от тебя, что старина Нил преподает, тем более в элитном колледже. Для него это должно быть скучнейшее занятие.

Я тоже кое-что помнил о профессоре:

– Да, он рассказывал о своем исцелении неоднократно. Он говорил, что его спасло вегетарианство. Вся коммерческая медицина и все его миллионы долларов были бессильны, ему помогло растительное питание и тайский массаж. Теперь ему за семьдесят, и он не болел ничем уже более десяти лет, даже мигрени не было.

– С элитой не поспоришь, Джим. Мне 62 года. А эти люди живут и правят миром по сто лет. Мясные короли не едят мясо, молочные короли не пьют молоко и так далее. На всех закрытых вечеринках, где собираются сильные мира сего вегетарианцев всегда большинство. Я ступил на этот путь по примеру близких мне людей и в течение жизни вижу лишь подтверждения правильности своего выбора. Впрочем, никогда не поддерживал фанатично здоровый образ жизни. Управлять мыслями здорового общества гораздо сложнее, мне, как маркетологу, это никогда не было выгодно.

– Тебе реально за шестьдесят, Винсент? Никаких пластических операций, одно лишь растительное питание?

– Как видишь! Я и выпить себе под настроение позволяю и недосыпаю частенько. Один мой приятель, бизнес-партнер, практикует периодически еще и фриганство. Апологеты данного движения роются в помойках в поисках еды и хороших вещей, которые можно забрать себе домой и с пользой применять. Это не бомжи и не изгои общества. От одного мусорного бака к другому они слоняются не из-за нужды, а по идеологическим убеждениям. Их философия заключается в экономии ресурсов планеты, которые используются расточительно современным обществом. У них даже есть свои карты и гиды по самым лакомым помойкам. Конечно, для него это игра, трудно быть фриганом, будучи мультимиллионером. Однако однажды он все-таки уговорил меня съездить с ним на помойку одного хорошего ресторана. Водитель припарковал «Бентли» неподалеку от черного входа в ресторан, и мы направились к бакам с мусором. Я до последнего думал, что это шутка. Но нет, он со знанием дела вытянул несколько пакетов из бака и начал перебирать содержимое. Он был словно хищник, он был так голоден до жизни. Никогда не видел приятеля таким живым. Он призывал присоединиться, и в какой-то момент азарт взял верх, и я тоже перебрал несколько пакетов. Приходили еще люди, прилично одетые, это были не бомжи. Они занимались тем же: с академическим выражением на лицах изучали свои находки. Кто-то неряшливо, а кто-то явно с опытом. Мы нашли кучу едва просроченной еды, выбрали из всего многообразия упаковку хот-догов в полиэтиленовой упаковке. Приятель взглядом пригласил меня разделить трапезу. Мы сидели в шикарном салоне его «Бентли» и жевали вкуснейшие в своей жизни хот-доги, найденные в мусорных баках. И тогда он спросил меня, понимаю ли я, в чем кайф. Чувствую ли я то же, что и он. Чувствую ли я вкус жизни, давно потерянный за этими миллионами на банковских счетах?! Я молча кивнул, а потом расхохотался самым безумным смехом в своей жизни. Да, я действительно почувствовал то, о чем он говорил, но рассмешила меня ирония всей ситуации. И я спросил у него: «Грегори, а ты в курсе, что этот ресторан принадлежит финансовой группе, которой мы с тобой владеем?» Он на несколько секунд застыл, словно очарованный ребенок в магазине игрушек, а затем разразился тем же безумным смехом, что и я минуту назад. Весь путь обратно мы смеялись, мы были просто счастливы. Всю ночь, до самого утра, пили виски, бесконечно болтали, курили сигары, гоняли по двору на сегвеях и играли в бильярд, сражаясь за последний хот-дог. И это парни за шестьдесят. Утром на прощанье договорились никогда и ни за какие деньги не продавать тот ресторан, даже если он будет работать в огромный минус. В следующий раз мы ужинали уже в самом ресторане, а не на его задворках. И это снова было очень забавно вспоминать.

Глава 2. Добро пожаловать в Калифорнию

Истории Грэя становились все интереснее, и у меня возникло много вопросов:

– Ты рассказывал, что начинал бизнес-тренером. Что было дальше? Как ты оказался в предвыборном штабе президентской кампании?

– Не так быстро, Джим. Это был довольно долгий и извилистый путь. А результат скорее случайный, я не ставил себе конкретной цели в жизни – стать советником президента. Знаешь, я никогда не был счастливчиком, до того момента, пока не встретил людей, изменивших мое отношение к жизни. Я никогда не ставил все, что есть, на зеро. Так было лет до тридцати. Я всегда слыл аккуратным и последовательным малым. У меня был типа план жизни, к какому возрасту я смогу въехать в свой собственный дом, создать семью и выплатить кредит. Я был выхолощенным роботом, ботаником, праведником. Жизнь по сценарию и алгоритму. Весь в мать. Она поучала меня с детства, программируя словно серую массу. Я жил в иллюзии контроля за собственной жизнью. Ходил на работу, выполнял план и мечтал о ступеньке выше на карьерной лестнице. Я окончил колледж с отличием, но все мои одногруппники устроились в своей жизни лучше и сразу же. Все эти люди, чью учебу оплачивали родители, таскались по барам и вечеринкам на протяжении всего студенческого периода. Все эти люди работали в компаниях родителей и по прочим связям. А во мне лишь кипела злость и досада из-за чувства несправедливости. Сначала я думал о своеобразной мести, мною двигала животная сила, желание доминировать, быть выше. По крайней мере, быть выше группы лентяек и раздолбаев, с которыми я учился. Я был кретином, честное слово. Чопорным, брюзжащим и вечно недовольным воротничком. Скучнейший человек, обиженный на весь мир и живущий в собственной клетке из стереотипов и узкой модели взглядов на жизнь. И я существовал в таком мире, каким видел его для себя, сквозь свое кривое зеркало восприятия. Слава богам, однажды моя жизнь изменилась. Я всегда выполнял свою работу отлично, но это не приносило мне должных результатов. Я видел обман, ощущал дискомфорт. Это прослеживалось для меня как в содержании самих тренингов, так и в системе вознаграждения. Я терял вдохновение и юношескую задорную прыть, что двигала мною еще совсем недавно. Я разочаровывался с каждым днем все больше, особенно глядя на нашего жирного босса, которого интересовала лишь выручка. Я начал погружаться в уныние и легкую депрессию. Работа опостылела мне, лень начала одолевать меня. Все, чего я хотел в те годы, – это вернуться домой и засесть перед телевизором с пивом и чипсами или попкорном с ведерком мороженого. Я не склонен к полноте и в принципе не слишком замечал изменений в весе. Но такой образ жизни лишь усугублял проблемы, которые я старался запить или засахарить. У меня началась хроническая простуда, я постоянно сопливил и работал с перманентной мигренью. Ходил на работу ради того, чтобы оплачивать жилье и свои вкусняшки. Я искренне возненавидел свои будни, свою жизнь и себя. До сих пор вспоминаю свой последний тренинг и мысли, с которыми я засыпал в тот вечер:

– Что это такое? – я выдавливал из себя улыбку.

– Картинка! – выкрикивали мне люди из аудитории.

– Верно. Что или кто на ней изображен? – я выдавливал из себя автоматическую улыбку и счастье. На картинке был изображен веселый толстячок в дорогом костюме.

– На ней мужик! – кто-то с высоким интеллектом кричал из зала.

– Верно, – соглашался я.

– На картинке изображен толстяк, – на этот раз высказал свое мнение парень худощавого телосложения.

– Правильно! – отвечал я.

– У кого еще есть варианты? У всех ведь есть глаза и каждый видит это изображение!

– Это толстый жадный банкир! – уверенно поставила диагноз женщина средних лет, наверняка задолжавшая кучу денег банку по ипотеке.

– И снова верно! – я выдавливал из себя улыбку и счастье, как соковыжималка. Как волшебная соковыжималка. Почему волшебная? Потому что когда в соковыжималку кидают яблоки или апельсины, то на выходе получают соответственно яблочный и апельсиновый сок. А когда в соковыжималку кидают дерьмо, и она при этом дает на выходе улыбку и счастье, то это чудо. Это нелогично. Эти эмоции и эта маска на лице нелогичны. А все, что мы не можем объяснить, можно назвать мистикой или волшебством. Но за все заплачено, и это часть моего труда. Необходимо позитивное закрепление. Аудитория должна покинуть помещение с полным ощущением позитива и вдохновения.

– Это символ умирающей жирной, холестериновый Америки! – оживился вдруг глубиной собственной мысли одинокий хиппи на заднем ряду.

– Тоже верно! – отвечал я. Отвечал на фантазии всей группы. Смысл был в том, чтобы дать каждому право на мнение, возможность высказаться и быть вовлеченным в процесс. И чем провокационнее и сильнее были ассоциации, тем лучше. Люди задевали интересы и взгляды друг друга, приверженность религиям и «сектам». Как это должно было помочь им? Никак. Но они могли помочь Энди Майеру. Боссу компании Let’s The Future нужна была новая тачка, дом старшему сыну, украшения для секретарши из Вьетнама и многое другое жизненно необходимое для стимулирования американской экономики. Люди приходили за глотком воздуха и оставляли свои деньги. И они его получали в буквальном смысле. Вода, которой их угощали, была насыщена водородом, для этого существуют специальные компактные медицинские приборы, которые компания использовала довольно часто. Задача коуча – это вызвать эмоции, затем объяснить, что все проблемы в жизни человека возникают из-за узколобости взглядов, что мешает нам понимать друг друга и себя самого. Человек открывает для себя «истину», а точнее, мы просто говорим о том, на что у нас никогда не хватает времени. Запивая все это водой, насыщенной водородом, человек просто впадает во внутреннюю эйфорию: он понимает, в чем его ошибка, а его разжиженная водородом кровь начинает лучше циркулировать по организму, доходя до тех загрязненных холестериновых сосудов и капилляров, куда уже очень давно не доходила. Позитивное закрепление на ментальном и физическом уровне, вот что происходит, пока я разговариваю с ними, как с детьми. Разговариваю ни о чем. Я просто даю им логические цепочки, с решением которых они легко справляются, получая свою порцию гормона дофамина. И они, безусловно, вовлечены в этот диалог, потому что мотивированы получить волшебное решение. Мы часами говорим о том, что именно нам необходимо для счастья и какие ошибки мы совершаем каждый свой прожитый безвкусный день. Мы все время рассуждаем о том, что нам надо. Что нам надо? Но мы никогда не говорим о том, как именно это получить. Мы знаем свои ошибки и знаем, чего на самом деле хотим, и это кажется рецептом нашего нового будущего. Но это новое будущее продлится всего лишь день. Пускай это будет абстрактная величина времени, но она в 99% случаев все равно очень непродолжительная. После тренинга мы заряжены на новую жизнь, на новую перспективу и веру в себя. Мы воспринимаем себя с точки зрения собственного потенциала. И поначалу это очень сильный заряд, ведь потенциально каждый из нас способен стать кем угодно. И добиться каких угодно высоких вершин. С этим зарядом я и прощаюсь со слушателями. Я даю им крылья, точнее, сама методика, а я всего лишь ее транслятор. Ведь я в совершенстве владею этим знанием, этой техникой. Тот самый я нахожусь здесь, вместе со своим огромным потенциалом, я прямо здесь и сейчас работающий за копейки, добившийся в своей жизни практически ничего. Это я ваш проводник в светлое будущее. Но никто не задает мне этот вопрос: «Почему я, такой умник, занимаюсь этой идиотской работой?» Я боялся раньше этого вопроса, потому что ответа нет. Я здесь, потому что я такой же неудачник. Что я вижу на этой картинке? Я вижу своего жирного улыбающегося босса. Я вижу его блестящее от жира лицо. Он приглашает меня в кабинет и много говорит. И снова о перспективах и потенциале. Он использует те же принципы, что и его чертова методика, которую я знаю наизусть. Он хрюкает и сопит, висцеральный жир сдавливает все его внутренние органы. Он не понимает, что я могу быть умнее его. Его неуклюжее обаяние заставляет сморщиться от вони мое интеллектуальное обоняние. Тупой и наглый, он не видит рамок в этом мире, у него нет блоков, и потому его возможности в зарабатывании денег безграничны. А мой интеллект возвышается над ним, но в то же время не позволяет мне закрыть в полной мере свои материальные запросы. Босс говорит, что я молодец, но можно достичь большего, нельзя расслабляться. Мои достаточно хорошие результаты заставляют его мозг делать логический вывод о том, что я перспективный и заряженный на работу малый. Но он не думает, что я знаю о его любимой технике геноцида собственных сотрудников, которую я называю «картонный вор». В чем ее суть?

Думаю, сначала, Джим, ты очень обрадуешься и заинтересуешься косвенным упоминанием нашего общего знакомого в этой истории, а именно – профессора Нила Уоллкинса. Тогда, в восьмидесятых, он стоял у истоков. Именно он составлял программы тренингов по заказу Энди Майера. Тогда еще совсем молодой Нил делал свои первые шаги в этой сфере, но уже считался одним из лучших специалистов. Те первые программы для Let’s The Future составлял именно он – наш старина Нил Уоллкинс. По всем вопросам Майер обращался за консультацией именно к нему. И как я однажды выяснил спустя годы в личной беседе с Нилом, «картонного вора» внедрили многие компании в те годы с его подачи. По окончании тренинга на тему «Повышение эффективности продаж» всем участникам вручались именные сертификаты о прохождении курса, это были картонки, похожие на грамоты, такой не стыдно и за семейным ужином похвастаться. Энди Майер нанимал подставных слушателей курса. Эти люди отказывались от своего сертификата, они вставали в конце тренинга и уходили, всем видом подавая свое разочарование. Я слышал о разных случаях от своих коллег, у кого-то такой человек мог разорвать сертификат и выкинуть в мусорку прямо на глазах у коуча. Они дожидались, когда в аудитории уже никого не оставалось, чтобы не подрывать имидж компании в глазах у реальных клиентов, а потом разыгрывали подобную сцену. Многие из моих коллег находили сертификаты в туалете, они валялись прямо на полу, чтобы не заметить было невозможно. Я не верил в эти истории, а если и верил, то полагал, что слушатель курса мог быть действительно недовольным, ведь, по сути, эти тренинги были переливанием воды из сосуда в сосуд. Но однажды это случилось и в моей практике. Аудитория опустела, и последний человек, выходящий из зала – девушка, нарочито порвала картонку пополам, выбросила в урну и поспешно вышла из помещения. Я принял этот удар с безразличием, поскольку уже тогда мне было плевать на эту работу. Собрал свои вещи и тоже направился к выходу. По пути заскочил в уборную. На полу я увидел еще один сертификат, он был для Джейн Митчелл. В мужском туалете. Во мне зародились подозрения, но безразличие побеждало. В конце коридора на этаже я увидел еще один туалет, и мысль о нестыковке не отпускала меня. Я вернулся в аудиторию и полез в урну, оттуда я извлек сертификат на имя Джейкоба Грина. Хотя четко помнил, что рвала и выкидывала его прекрасная девушка лет 30, с круглой аккуратной попкой. У меня были странные и смешанные ощущения. Сначала я смеялся несколько минут молчаливым истерическим смехом. Эта провокация казалась мне настолько нелепой и дешевой. Палач перепутал сертификаты, порвав в аудитории тот, что необходимо было по задумке подкинуть в мужской туалет, и соответственно, закинув в туалет тот, что должен был драматичным образом оказаться в мусорке в аудитории. Также, несмотря на свое безразличие к работе, я все же испытал небольшое облегчение от того, что все-таки недовольный слушатель тренинга оказался бутафорским персонажем. Затем испытал гнев, я представлял, как летают мухи над жирным трупом Энди Майера. Возмущение и обида – все перемешалось во мне. Но больше всего я чувствовал разочарование. Мир не был таким, каким хотелось его представлять. Даже на таком низком уровне, как бизнес по продаже тренингов, оказался грязным и лживым. Потребителя обманывали, но с этим я кое-как мог свыкнуться, потому что даже такие тренинги могли дать многое тому, кто готов работать над собой и быть открытым чему-то новому в своей жизни. Боссы получали все сливки и при этом наслаждались своими лицемерными играми в контроль и манипуляции. Никто не заинтересован в твоем профессиональном росте в сфере сетевого бизнеса и прочей дряни. Никто не заинтересован платить тебе больше, никто не заинтересован в твоей независимости и силе. Иначе кто будет заниматься грязной работой, если окружить себя сильными и мыслящими личностями? Закрывать глаза на личное унижение было тяжело. Воли и силы принять решение прямо здесь и сейчас у меня не было. Я решил дать себе еще немного времени. Так я попал в тупую яму. Я осознавал, что нахожусь в тупике, и не видел выхода. Думал лишь о том, чтобы сменить место работы. Работу просто для смены обстановки, потому как не имел представления о том, чем действительно хотел бы заниматься. Но внутренний голос моего атрофированного и узколобого мышления постоянно задавал мне одни и те же вопросы: «Какие гарантии, что где-то лучше? Какие гарантии, что ты не потеряешь все?» И это работало, страх и сомнения держали меня на привязи. А неуверенность просто приковывала к этой вязкой реальности. Я даже не осознавал, что терять-то особенно и нечего: денег мне хватало ровно на жизнь, туманная перспектива заниматься нелюбимым делом за пару баксов в час больше тоже едва ли может считаться ощутимо важным резоном. Это было эмоциональное выгорание. Дальше нельзя было продолжать такую жизнь. Всем нутром я желал перемен, но не видел выхода и не имел сил что-либо поделать. Я бы умер от алкоголизма или сахарного диабета в конце концов.

Но перемены сами нашли меня. Меня отправили в служебную командировку, своеобразное рабочее турне по Калифорнии. Серия тренингов, заказанная одной крупной сетевой компанией. И я наконец проснулся, как только сделал первый вдох Калифорнии. И я влюблялся в этот штат каждый день заново, сильнее и сильнее, по мере передвижения от Сан-Франциско и до самого Лос-Анджелеса. Я был счастлив, у меня появилось настроение и тот нескончаемый задор жить, энергия, которая двигала мною в студенческие годы. Я понял, что это мое место, и всем сердцем пожелал здесь остаться. Я готов был бомжевать и жить дикарем на пляже, лишь бы остаться. Мне хотелось рыдать при мысли, что скоро все закончится. Я успокаивал себя мыслью о том, что вернусь. Накоплю денег на первое время и перееду. И при таком сценарии, зная себя, уверен, что ничего из этих смелых планов не осуществилось бы. Я бы снова попался в ловушку зоны комфорта и не высовывал бы и носа оттуда. В туре по Калифорнии у нас был менеджер со стороны заказчика – парень по имени Марко Якобсон, который контролировал процесс. Он, в свою очередь, работал еще и на Расти Доусона. Не то чтобы работал, но помогал, когда это было в его силах и компетенции. И вот я отработал последний тренинг, и Марко предложил отметить это дело за пивом, сказал, что по вечерам в местном баре «У Питта» обычно собирается хорошая компания.

* * *

Марк жил в Глендейле, мой отель был неподалеку. Уезжать необходимо было завтра днем, и я решил, что должен повеселиться на прощанье.

Мы просто выпивали и болтали ни о чем, меня накрывал алкоголь, и я начал осознавать свой приближающийся отъезд. Пока вдруг в нашу компанию не ворвался этот голос:

– Малыш Марко!

К нам подошел сияющий парень лет тридцати. Глаза Марко засияли в ответ, он был рад встрече.

– Расти Доусон.

Голос представился и протянул мне руку. Я ответил и тоже представился.

– А этого парня я хорошо знаю! – он взъерошил волосы на голове Марко.

Это был сгусток энергии и счастья, сконцентрированный в одном человеке. Этой энергией можно было питать целый город, такой огромный, как Лос-Анджелес. Так я встретил своего будущего наставника. Этот человек изменил мою жизнь, открыл мне себя, словно я и не знал самого себя 25 лет. Иногда мне кажется, что я родился заново. Все, что было до поездки в Калифорнию и моей новой жизни, кажется мне сюрреализмом и облаком черно-белых воспоминаний.

Расти был на то время бывшим парнем сестры Марко. Они встречались несколько лет лет, но это отдельная история.

Итак, мы выпивали вместе в баре.

– Марко, когда ты уже бросишь это офисное занудство и примкнешь к моей команде? – с надеждой произнес Расти.

– Ты же знаешь, она мне не простит!

– Кэрол? Неужели твоя сестра настолько злопамятна? Я поговорю с ней, она не будет против. Она ведь любит все живое на этой планете!

– Да, она скажет тебе с самой доброй улыбкой на лице, что не против нашего творческого союза. Но при встрече она меня съест и заколет до смерти своим пронзительным взглядом! Тем самым, от которого ты когда-то был без ума.

– Боже, Кэрол. Есть ошибки, которые не исправить.

– Точно сказано. Мы с тобой друзья, Расти, но есть ошибки, которые не исправить. Я всегда приду на помощь, но вместе работать… прости! К тому же ты знаешь мое мнение на этот счет: семья, друзья и бизнес – вещи несовместимые.

– Понимаю и принимаю. Спасибо, что не отвернулся от меня, Марко, в тяжелые времена.

– Я бы не смог, сам знаешь.

– Твой друг не местный? У него в глазах воды Орегона, – Расти похлопал меня по плечу и сочувственно тепло улыбнулся.

– Я из Оклахомы. Но мне так хорошо здесь, – ответил я без особого энтузиазма, зная, что уже через сутки буду там. – Я люблю свой дом, но здесь я словно…

– Дома? – Расти продолжил мою мысль, на которую у меня не хватало смелости для признания самому себе.

Он развил тему:

– У всех нас одна великая родина. Но дом – это там, где тебе хорошо, где ты чувствуешь себя живым, где ты хочешь просыпаться и засыпать каждый день. В чем твоя проблема, Винсент? Ты счастлив здесь, ты любишь Калифорнию, в чем проблема? Следуй за мечтой! Ты оставил семью дома? Или, быть может, у тебя больные родители, за которыми нужен уход?

Он смотрел на меня, словно на безумца, он не мог понять, что со мной не так. Я пытался рассуждать:

– Я не знаю, с чего начать, нужно все обдумать, спланировать.

Но Расти не разделял мою точку зрения:

– Планирование – это бич человечества. Скольких я встречал интересных людей, которые угасали в процессе планирования своей жизни.

В диалог вмешался Марко и, сам того не осознавая, дал толчок моей новой жизни:

– Возьми его к себе, Расти. Парень образован, и язык подвешен, уж я-то наслушался его за месяц. Эти бизнес-тренин…

– Завтра в 10 приезжай к моему офису, – Расти оборвал мысль Марко и протянул мне визитку с адресом. Это был район Западный Голливуд, и там располагался офис юридической конторы.

– Поживешь с недельку у Марко, позже решим вопрос с жильем. Поможешь своему приятелю, Марко?

– Поживешь, как гость, а понравится – снимешь в нашей коммуне комнату, – предложил Марко.

– Со мной не пропадешь, Винс! Ты еще и дом целый снимешь, а этот пускай локти грызет, – Расти улыбался, покосившись на Марко, и сиял счастьем, как будто это его проблемы решались прямо сейчас.

Я почувствовал невероятное облегчение. Мечта сбывалась на глазах. Я даже не спросил, какую работу он мне предлагает. Все, чего я хотел, это просто остаться в Калифорнии, где угодно, а тут мне выпал сам Лос-Анджелес! Дальше мы просто болтали и выпивали. Разошлись довольно рано, Расти и Марко не заигрывались с выпивкой.

Глава 3. В курс дела

Я не мог заснуть всю ночь, мозг был перевозбужден молниеносно развивающимися событиями. Всего месяц назад я был на дне. Дно без дна – такое определение я дал бы своей томительной утопии, представлявшей из себя мои будни. А теперь я здесь, в самом прекрасном месте на планете, и у меня получилось здесь задержаться. И люди, которых я встречаю, помогают мне, словно сам Господь выступает за наш союз. Песня The Eagles «Welcome to the hotel California» – это моя песня. Миллионы людей, приехавшие однажды сюда, оставались здесь навсегда. Калифорния никого не оставляет равнодушным. Родившимся здесь этого не понять и не осознать в полной мере. Ибо сын Калифорнии и пленник Калифорнии – это разные люди. Впрочем, обоим можно позавидовать. Однако мне еще предстояло закрепиться здесь и оправдать надежды многих людей, помогавших мне, и тех, кого я еще на тот момент не встретил. Я не смог заснуть до утра, ужасно боялся опоздать. Освободил номер, но когда вышел на улицу, меня охватили страх и сомнения, остатки Винсента внутри меня боролись до конца, не желая отпускать. В какой-то момент я потерял веру во всю эту затею, и мне стало легче, я решил направиться в сторону автовокзала и вернуться в свой привычный мир. Я шел, ненавидя всей душой самого себя. Ускоряя шаг, так чтобы заглушить свои мысли, я начал задыхаться и плакать. Мне пришлось остановиться, я сидел на корточках и рыдал, делая вид, что у меня развязался шнурок на кроссовках. Не знаю, сколько прошло времени, мне было стыдно, как обычно перед самим собой, за свою слабость.

– Ты не справился, дружище, – бормотал я себе под нос. – Успокойся, мы еще покажем миру, чего стоим!

Я протер глаза и посмотрел на небо. Это было самое чистое и синее небо, которое только возможно. Краем глаза я видел листья пальмы. Вдали виднелись холмы. Я вспомнил шум океана. Солнце светило мне в лицо, влажные глаза блестели. Тогда я вдруг осознал себя, место, где я нахожусь. Я не мог представить себя нигде больше. Я понял, что эти слезы вовсе не слабость, это выражение чистой любви. Для такого сухаря, как я, это было откровение! Слезы-бриллианты блестели на солнце, а я улыбался. Даже немного смеясь вслух. Все исчезло: все страхи, сомнения, размышления. Я сделал свой выбор. Разум, сердце и душа – все были едины в этом решении. Это такое нереальное чувство. Я направился в сторону Западного Голливуда. Меня наполняло ощущение легкости. Хотелось еще избавиться от чемодана с вещами, но я удержался. В восемь утра я уже был на месте, а Расти обещал появиться к десяти. Я гулял по округе, изучал местность. Кругом множество кафе. Я прикидывал, где буду обедать иногда, если дела будут хорошо продвигаться. А ведь еще надо разобраться с жильем, а оно здесь дорогое. А чем вообще я буду здесь заниматься? Я впервые задумался об этом с момента предложения Расти. Юридическая контора. Черт, каким боком я там вообще? Может, буду секретарем или курьером?

– Нас ждут великие дела, Винс! Приехал пораньше, чтобы немного прибраться в офисе, предполагал, что ты будешь рано, но не настолько, – раздался позади уже знакомый голос Расти. Он сиял той же улыбкой и доброжелательностью:

– Чертов чемодан делает тебя несчастным! Я подкину тебя вечером вместе с этой бандурой к дому Марко. Как вообще настроение, Винс? Не отвечай! Знаю, ты в шоке от всех этих перемен. Узнаю в тебе себя времен, когда я только начинал. Не переживай, попытка не пытка, Калифорния тебя примет, она любит взаимность.

– Я готов к бою, мистер Доусон, – отрапортовал я.

Расти замер на месте на мгновенье, повернулся ко мне лицом, снял свои шикарные солнечные очки и с изумлением произнес:

– Это был последний раз, когда ты наедине со мной обратился ко мне словом «мистер». Винс, я не ищу сотрудника, раба или прислугу! Мне нужен партнер, напарник, друг! Называй это как хочешь, но мы будем проводить вместе много времени. Это будет жизнь, игра, что угодно, но не монотонная будничная скука.

Мы поднялись на второй этаж здания и вошли в просторный кабинет. Никаких табличек и опознавательных знаков о том, что здесь адвокатское бюро, ни у входа в здание, ни у двери не было. В офисе у широкого окна располагались напротив друг друга два стола. Шикарные дубовые столы. И не менее шикарные кожаные кресла. Мебель выгодно выделялась на общем фоне слегка устаревшей отделки комнаты. Расти указал мне на пустующий без каких-либо вещей стол:

– Теперь это место твое, дружище. Паркуй свой зад, обустраивайся. Это самые удобные кресла в мире, я протестировал их десятки, прежде чем сделать выбор. Я из тех людей, которые точно знают чего хотят. Но так было не всегда…

Расти перевел взгляд на доску. Возле обоих столов на стене висели доски. На доске Расти была надпись заглавными буквами «АБСОЛЮТ». Посреди надписи торчал дротик для дартса. Сама доска для дартса висела в трех метрах левее. Расти попытался объяснить обстановку, и мысль его увлекла:

– Не обращай внимания, я люблю подурачиться иногда. Частенько. Нет, часто. Я против скуки и шаблонов. Человек должен быть счастлив. И если взрослому мужику для счастья нужно будет играть в песочнице, я буду это делать без всякого чувства стыда и вины. Предпочитаю жить без этого чувства. В этом мое кредо. Я не мыслю категориями хорошо или плохо. Я не смотрю на мир, как на черно-белую палитру. Наш мир играет красками. За чувством вины всегда следует расплата, если с этим чувством жить и соглашаться. Глупо жалеть о том, чего не исправить. Любое событие и его последствия в разрезе лет, на долгой дистанции, имеют совершенно разный окрас. Наше будущее часто зависит от событий прошлого, они влияют на всю нашу будущую жизнь, и люди часто говорят о том, что прошлое уже не изменить. Это так. Парадокс в том, что мало кто задумывается о том, что наше прошлое тоже зависимо от будущего. Наше будущее и настоящее влияет на то, как воспринимается прошлое. Таким образом мы меняем его. Прошлое хоть и свершилось, но оно не статично, мы меняем его снова и снова, на протяжении всей жизни. Оглянись назад, оценка прошлого с годами меняется неоднократно. Жизнь – это двустороннее движение. И это движение не только в направлении из прошлого в будущее, но также из настоящего в прошлое, из настоящего в будущее, из будущего в настоящее и так далее. Это уже метафизика, и с этим без подготовки разобраться тяжело. Поэтому я призываю тебя никогда ни о чем не жалеть слишком сильно. Ведь чувство вины лишь развивает комплекс неполноценности и связывает руки творить в будущем. Жизнь – полотно, а мы – художники, без рук рисовать тяжело. С чувством вины ты можешь начать бояться собственных желаний и фантазий, и тебе ничего не останется, как жить по чужим шаблонам и правилам. Бери от жизни то, что тебе положено. А что в этом мире твое, решать лишь тебе одному. Конечно, я не призываю тебя прыгать по головам и затрагивать чужие интересы. Чувство вины не позволит тебе созидать, поэтому поступай так, чтобы не приходилось испытывать угрызений совести в будущем. Всегда находись в равновесии, Винс! Если ты поддашься чувству вины, то этим обязательно кто-то воспользуется. Правительство или церковь, например! Любая структура, которой ты позволишь сравнивать себя с кем-либо и какими-либо правилами. Что-то понесло меня. У меня степень магистра по психологии и юриспруденции. Поэтому я знаю, о чем говорю. По крайней мере, у меня есть и теоретический, и практический опыт, я изучал психологию с двенадцати лет, и у меня была собственная юридическая контора. Ты ведь тоже не случайно здесь. Я проникся к тебе симпатией, потому что узнаю в тебе себя десятилетней давности. Когда-то я был на твоем месте, на распутье и в плену у стереотипного и стандартного мышления.

В десять часов настенные часы издали легкий сигнал.

– В это время я обычно делаю себе кофе и читаю свежие новости, – сказал Расти. – Принесу нам по чашке бодрости, затем продолжим.

Стол Расти был завален бумагами и газетами, а также стопкой записных книг. У стола стояли примерно с метр высотой, сложенные одно в другое, пустые ведра от попкорна. Это был попкорн без добавок, с нейтральным вкусом. Это место имело особую ауру, оно дышало энергией и харизмой хозяина. Здесь идеально сочетались несовместимые вещи. Расти вернулся с двумя чашками кофе:

– Обычно я пью черный чай. Но сегодня мне нужна бодрость, чтобы ввести тебя в курс дела. – Лицо Расти выражало сосредоточенность:

– Так вот, о чем я. Я много учился и жил по правилам. Знал, что если быть упорным в своем труде, то можно достичь определенного благосостояния. Работая по 12 часов в сутки помощником главного юриста в компании, специализирующейся на бракоразводных процессах, я рассчитывал, что однажды стану основателем собственной компании, займу личный кабинет, куплю дом, создам семью и, глядишь, к пенсии обрету полную финансовую независимость. Каждый день, шесть раз в неделю, я сталкивался с людьми, чья жизнь шла под откос, семьи распадались. Еще вчера влюбленные парочки сегодня уже делили совместное имущество и детей, кошек с собаками. Но у меня хорошо получалось сглаживать конфликты и приводить супругов к консенсусу. Я выступал в роли медиатора, зачастую даже не замечая этого, все же психология, как наука, многое дала мне. Я спас дюжину браков и находил таким образом себе клиентов в качестве подработки по вечерам уже в роли психоаналитика. Люди были благодарны мне, в такие моменты я чувствовал удовлетворение и наполненность. Постепенно я обрастал связями во многих сферах, со мной откровенничали люди абсолютно разных профессий и слоев общества. Я обрел друзей и хороших приятелей. Но это были редкие моменты, обычная скучная бракоразводная рутина выматывала меня. Работал, как робот, вечером объедался в Junk Food & Сo. Наблюдая каждый день за гибелью института брака, я начал сомневаться и терять веру в мечту. Я видел, как все вокруг стремятся к одному и тому же и как часто это ни к чему хорошему не приводит. Прогуливаясь по знакомым улочкам, видел некоторые дома, из которых неоднократно только лишь за время моей короткой практики юриста выселялись разведенные пары. Дом приходилось продавать, туда вселялись новые счастливые пары, и вот уже снова все по кругу. Пластмассовое счастье, такие же цели и желания. Тогда я осознал, что не хочу больше так жить. Чувствовал, что весь сценарий моей жизни мне кем-то или чем-то навязан. Начал осознавать себя внутри лжедекораций. Ощущал притворство и бутафорскую природу всего происходящего вокруг. И я спросил себя: «Если все вокруг лицемерие, так почему бы мне не простить себе собственное лицемерие? Почему бы мне не взять от жизни то, чего я действительно хочу?» Жизнь должна быть праздником, игрой и достижениями. Я должен быть на гребне собственного счастья, а не в загоне для скота. И я задался вопросами: «Что дальше, Расти? Если ты не хочешь идти завтра на эту гребаную работу, то как мы прокормим себя? Чем будем заниматься? Чего ты хочешь от жизни? Что приносит тебе удовольствие?». Я сидел на стуле в трусах и размышлял вслух. Напротив меня на кровати лежали джинсы, те самые, в которых я собирался идти на работу. Между моим вдохновением, желанием изменить свою жизнь и нелюбимой работой лежала пара джинсов. Это были классические Levi’s 501. Те самые джинсы, гордость нации, классика, признанная всем миром. Я мог просто надеть их и пойти смиренно на работу. Но я смотрел на них и вспоминал историю Ливая Страусса. Эта вдохновляющая история успеха не покидала меня. Я хотел прочесть аналогию в наших судьбах. Хотя судьба – это слишком фатально, ведь Ливай строил свою жизнь сам, не плывя по течению. Этот нищий иммигрант – немецкий еврей, прибыл в страну ни с чем, но в итоге стал одним из ее королей. Мои предки тоже недавние иммигранты. В годы золотой лихорадки Ливай прибыл в Сан-Франциско. Город был переполнен золотоискателями со всего мира, движимыми желанием разбогатеть. Но Ливай приехал не на рудники, он приехал торговать тканью, его клиентами были местные портные. Это была золотая жила – крепкие, надежные и доступные каждому рабочему штаны. Люди приезжали за своим счастьем, кому-то везло, они находили золото и уезжали домой жить беззаботной обеспеченной жизнью. Другие счастливчики проигрывали огромные состояния в азартные игры тут же на месте и оставались ни с чем. История говорит, что ни один современный успешный бренд или богатая семья не имеют корней своего богатства именно с того самого золота. Но существует огромное количество брендов и семей, ныне существующих и имеющих свое успешное начало именно с тех лет, и все они образовывались и вырастали за счет деятельности, связанной с обслуживанием потребностей региона в ту самую эпоху. Это был самый быстрорастущий с экономической и демографической точки зрения регион. То есть все золото в конечном счете оседало в карманах этих компаний. Золото добывалось и там же по большей части и тратилось. Люди обживались, не хотели уезжать, строили дома, заводили семьи. Это напоминает мне Голливуд. Лос-Анджелес, в который я приехал в поисках своего золота, своей лучшей жизни. Здесь сосредоточен мировой шоу-бизнес, сюда стягивается народ со всего света, так же как когда-то золотоискатели в Сан-Франциско. Здесь живут успешные люди, нашедшие здесь свое золото. Здесь же его они и тратят. Ливай нашел, что предложить золотоискателям. А что же могу я? Что я умею делать хорошо? Юриспруденция и психология? Мне приятно, когда я разрешаю чью-либо проблему, мне нравится давать советы, видеть благодарность в глазах людей. И после этих размышлений ко мне пришла-таки идея: жители Лос-Анджелеса – это мои золотоискатели, и у каждого из них куча проблем, которые они могут помочь друг другу решить. Но у них нет такой социализации между собой, как у меня с каждым из них отдельно. В этом направлении мне и стоит двигаться. У меня сотни контактов, и каждого из них я могу использовать, и каждому из них я могу помочь, свести друг с другом.

В то время, когда я начинал свою деятельность, не было повсеместно доступного простым смертным интернета и не было такого огромного количества аутсорсинговых компаний. В то время информация передавалась из уст в уста, работало сарафанное радио. Я вдохновился идеей, надел джинсы и пошел на работу. Но теперь я чувствовал легкость, я увидел свой путь, и мне не терпелось начать делать первые шаги в этом направлении. Этот день стал для меня знаковым, моя жизнь начала меняться, приобрела смысл и вдохновение. Мое переосмысление своего места в этой жизни было лишь частью сюрпризов того дня. В тот день я встретил Кэрол Ингрид Якобсон.

Глава 4. Брызги кипятка на оголенный мозг

Господь украл у меня идею любимой

женщины, когда создавал тебя

Расти принес нам еще кофе и продолжил рассказывать:

– Я опаздывал в офис, но мне было все равно, уже не опасаясь ни за что в своей жизни, я чувствовал стержень внутри себя. Сила и уверенность поселились во мне. Я ощущал внезапные перемены, воздух вокруг меня будто вибрировал, наэлектризовавшись. И это была вовсе не вера в успех, светлое будущее или удачу. Это был контроль, я четко понимал, что теперь в силах контролировать свою действительность, осознавал, чего хочу и куда двигаюсь, это незнакомое ощущение переполняло меня, пьянило, приводило в полный экстаз. Я был ученым снобом по своей сути. Психология – это наука, которая пытается все объяснить, она не подразумевает и не признает по самой своей природе никакой метафизики и мистики, эзотерики и экзистенциальности. И для меня, как для закоренелого апологета взглядов и мировоззрения данной школы, такие новые ощущения стали откровением. Это словно часть твоей души оправилась от инсульта или словно ты немой художник, любящий все краски этого мира, вдруг обретаешь дар речи и можешь выразить свои эмоции вслух.

«Отвали, чертов еврей», – это были первые слова Кэрол, адресованные мне. Я поднялся на этаж нашего офиса. У нас было помещение, которое включало в себя приемную и несколько кабинетов. Единственное, что мне нравилось в этом здании на нашем этаже, – это то, что автомат с шоколадками и кофе был рядом с входом в наш офис, и то, что можно было перекинуться по пути от моего кабинета до автомата, а потом и на обратном пути, парой фраз с нашим секретарем Ли Сан. Она была очень исполнительной и работала за небольшую плату. Босс взял ее на должность секретаря, даже несмотря на проблемы с языком, – азиатки были его фетишем. Я проходил мимо Ли Сан и старался подкинуть ей новые разговорные слова и фразы. Новые знания приводили ее в восторг. Мне нравилось быть наставником, иметь авторитет в ее глазах. Я самореализовывался как наставник, и она, в свою очередь, была мне благодарна. Позже у нее с боссом была своя большая история.

Кофе и сахар были моими друзьями во временных форточках между работой с клиентами. Стаканчик кофе со сливками и шоколадный батончик – мой традиционный и изысканный завтрак. И вот я поднимаюсь на этаж и направляюсь к автомату за своей наградой, теребя в ладони заранее подготовленные монеты. На лавочке в коридоре сидела прекрасная юная особа. Я не видел в своей жизни девушки красивее, и мой мозг отказывался признавать, что в принципе красивее в природе кто-то может быть. Девушка сидела, насупившись, взгляд усталый и обреченный. Красные уставшие глаза и слегка опухшее от слез лицо беспомощно маскировали ее привлекательность. Голубоглазая, бледная, ее длинные густые русые волосы были взъерошены по сторонам. Нос с легкой горбинкой, худощавая, с выраженными скулами, как у манекенщиц. Несколько прядей волос были заплетены в африканские косички. На запястье вязаный браслет с надписью «Я не ем…», дальше не разобрать. У меня было лишь несколько секунд, чтобы уловить все эти детали. От нее пахло обаянием. Казалось бы, еще за квартал от здания офиса я уже что-то предчувствовал. Казалось, мир изменился, я ощущал нутром надвигающиеся перемены. Но я списал все это на мое одухотворенное настроение, я не ожидал резких перемен. Упивался своим вдохновением и собирался плавно, без резких скачков, менять свою жизнь. Я влюбился в нее с первого взгляда, так легко и мгновенно, что даже не осознавал этого сразу. Это чувство к ней, словно впечаталось в мою ДНК, разум и сердце, и всюду, куда только это возможно. Мне не надо было ставить себя перед этим фактом, констатировать перед самим собой, что я влюбился, ставить себе диагноз. Любовь к ней в один миг стала той частью меня, которую не надо было принимать или объяснять. Любовь к ней – это как фантомная и неотделимая часть меня. Еще даже не познакомившись, не зная ее души, характера, я полюбил ее. В этом чувстве не было похоти и сексуального влечения, я бы отдал ей все, не прося ничего в ответ. С тех пор не было ни дня, чтобы я не думал о ней, тем более что история на этом далеко еще не закончилась. У меня в тот момент не присутствовало ни страха, ни рассудка, ни логического мышления. Автомат готовил мой кофе. Я не думал о том, чтобы заговорить с ней, не искал лучшей стратегии. Струйка кофе наполняла мой стаканчик, шоколадная пена обещала мне блаженство. Я просто видел ее страдания и предложил ей кофе. Возможно, я не осознавал ее состояния, так как сам был максимально одухотворенным и открытым. Возможно, на моем лице сияла идиотская улыбка счастья, которая никак не коррелировала с ее эмоциональным и физическим состоянием в тот момент. Но в ответ были те самые: «Отвали, чертов еврей!» Она посмотрела мне в глаза, и это был взгляд человека, который был готов на все, чтобы отстоять свою неприкосновенность, свое личное пространство. Это была львица: раненая и оттого максимально опасная. От неожиданности меня замкнуло. Смятение, удивление, обида, отсутствие логического смысла в ответе и грубость – все это вылилось на меня в одночасье. Помимо этого, я понимал, что девушка, которая мне безумно нравится, здесь и сейчас оборвала всякую надежду и возможность даже просто познакомиться, не говоря уже о чем-то большем. Все эти чувства и мысли во мне взорвались в течение доли секунд. Брызги кипятка на оголенный мозг – такое описание я дал произошедшему. После я получил объяснение. Но в тот момент я смог лишь выдавить сухое и безжизненное: «Простите», одновременно протянув руку к спасительной ручке двери, ведущей в приемную.

Через мгновенье я вошел в офис, в приемной меня уже ожидали первые клиенты. Это были Свен Якобсон и его супруга Доротея Фольчинелли Якобсон. Ли Сан поприветствовала меня и, превозмогая свои лингвистические возможности, постаралась максимально выразительно представить мне наших гостей. Но получалось ужасно. Ужасно смешно. Это привело меня в чувство. Она произносила имена максимально выразительно и четко, но акцент и ударения превращали все в кашу. В несъедобную на вкус для ушей кашу. Ее слова были быстры и ловки, словно монахи Шаолиня, затем внезапно они спотыкались и лопались, как мыльные пузыри в объятиях у детей в парке аттракционов. Я смог переместить фокус внимания с событий, произошедших секундами ранее в коридоре, и сосредоточиться на клиентах. Похоже, что супруги Якобсон уже познакомились с Ли Сан и их не смущало ее произношение. Впрочем, как мне показалось, они вообще не уделяли пристального внимания происходящему вокруг. Миссис Якобсон эмоционально жестикулировала и шепотом высказывала какие-то претензии и недовольство мужу. Эта женщина – итальянка, Фольчинелли в девичестве. Необыкновенно красивая: зеленоглазая брюнетка, ее черная как смола коса покорно свисала по спине до самой поясницы. Все помещение было просто заряжено энергией ее эмоций. Монолог между супругами продолжался, шепот-крик вибрировал, отскакивая от стен, и врезался в уши всем присутствовавшим своим шипением. Даже Ли Сан, которая с трудом общалась по-английски на простые бытовые темы, казалось, понимала в тот момент каждое слово, смутившись, не знала, как поступить, опасаясь прерывать диалог супругов. Теперь уже диалог, так как мистер Якобсон произнес фразу: «Обсудим это с ней». Мужчина сидел спокойно и сосредоточенно смотрел в никуда. Я узнал в его обреченном и усталом взгляде глаза той самой девушки, которая минуту назад сначала подарила мне крылья и возвысила до небес, а затем окунула в кипящую лаву и превратила в безногую сороконожку. Это были ее глаза. Глаза ее отца. Мистер Якобсон – мужчина, как ты сам понимаешь, скандинавского происхождения, крупного телосложения, высокий и достаточно стройный, с голубыми глазами, светлыми волосами и легкой небритостью, выражавшейся блеском золотой щетины на свету. Он напоминал бога Тора из комиксов и мифологии. Мистер Якобсон заметил меня и Ли Сан и, словно пробудившись от гипноза жены, одернул ее. Мы поприветствовали друг друга. Теперь уже, говоря в полную силу, миссис Якобсон не оставила во мне ни капли сомнения в том, что она является матерью той самой девушки. Это был тот же голос. Факты склеивались в единую картину, и мне оставалось лишь подмечать их подтверждение. Однако супруги пришли за консультацией по бракоразводной процедуре. Миссис Якобсон задавала огромное количество вопросов, стараясь подбирать самые острые, создавая своеобразную драму из каждого. Каждый следующий вопрос был новым актом в драматической пьесе. Всякий, раз задавая вопрос, она следила за реакцией мужа, словно пытаясь вывести его на эмоции, нащупывая болевую точку. Она спрашивала об алиментах и, не давая ответить на вопрос, тут же рассказывала о подробностях их семейной жизни. Так я узнал, что алименты полагаются их младшему ребенку – сыну Марко. Ты ведь не забыл своего приятеля Марко, Винсент? – Расти посмотрел на меня, вопросительно ухмыляясь. – А на колледж для дочери Кэрол у них деньги давно уже были, но та ничего и слышать не хотела о юридическом или экономическом образовании. Вместо этого она хотела изучать океан и прочую чушь.

* * *

– Я работала на трех работах, когда приехала сюда. Днем училась, по вечерам мыла полы в Junk Food & Сo, затем шла на ночное дежурство, а по выходным работала нянечкой. Готовилась к экзаменам, когда детишки клиентов засыпали, и не могла даже мечтать о таких возможностях, которые мы сейчас даем ей, – эмоционально выпалила миссис Якобсон, уже не сдерживая слез. В такие моменты мистер Якобсон брал супругу за руку, и та успокаивалась на некоторое время.

Затем на нее накатывала новая волна эмоций: – И он ее постоянно защищает! – она кивнула в сторону мужа. – Работает сутками напролет: уходит в семь утра, целует детей и исчезает. Затем возвращается около восьми вечера, когда семья собирается к ужину. Мы мило беседуем, и все счастливы. Дети в нем души не чают, потому что не видят его сутками, а я целый день сражаюсь с ними и бесконечными бытовыми проблемами! И так уже 18 лет!

– Милая, ты наш ангел и хранительница очага, – мистер Якобсон благодарно взглянул в сторону жены.

А та продолжала:

– Ему не звонят с жалобами учителя и соседи, он редко сталкивается с нескончаемыми капризами детей! – миссис Якобсон снова заводилась с пол-оборота.

– Не драматизируй, Доротея! Наши дети редко ввязываются во что-то дурное, ты хорошо их воспитала. Мы все были подростками, все со своими болезнями и дурью, – мистер Якобсон старался сгладить углы.

– Вот именно! Я их воспитала. А где был ты? На чертовой работе? Зарабатывал деньги, которые некогда было и тратить? Променял семью на чертову карьеру, на службу аэрокосмической отрасли! Поможешь им создать очередного железного «монстра-убийцу? Это, между прочим, слова твоей дочери! Потом они тебя выкинут, как отработанный материал! Я устала играть роль плохого копа, дети любят тебя больше, чем меня! Ты их кормилец, защитник и друг в одном лице. И все это за один час в сутки, который ты им уделяешь! А я для них привычная и будничная зануда-мамаша!

Мистер Якобсон парировал.

– Ты прекрасно знаешь, что они любят тебя ничуть не меньше! И ты прекрасно знаешь, что я думаю в первую очередь о будущем наших детей и о достатке нашей семьи! Полагаешь, я обожаю свою работу? Она меня уже давно не вдохновляет. Я не вижу своей семьи! Я не вижу детей, а скоро они совсем повзрослеют и уедут. И этот поезд мне уже никогда не догнать! – На каменной стене нервов мистера Якобсона начала проявляться сеть трещинок.

Миссис Якобсон в гневе была крайне язвительна.

– Похоже, с одним из наших детей тебе разлука не грозит! Будешь навещать ее каждое воскресенье в женской тюрьме штата – в Техачапи, если повезет! А если не повезет, то в другом штате. Переедем в Санта-Клариту, туда, где мечтали провести старость, будет ближе до Техачапи. А лучше в Палмдейл, к тебе на работу. Будешь хвастаться перед своими коллегами-инженерами и авиаконструкторами, какая у тебя прекрасная дочь и как ей идет этот прекрасный оранжевый комбинезон.

Миссис Якобсон, осознав сказанное, взвыла от боли, смысл собственных слов разрывал ее материнское сердце. Это был безудержный плач, рыдания, полные горя и переживаний. Она начала задыхаться и потеряла сознание. Мистер Якобсон от неожиданности потерял дар речи и побледнел от страха. На мгновенье и я впал в ступор, даже не знаю от чего больше, от обморока миссис Якобсон или от предшествующих этому эмоций и содержания диалога. Но я быстро спохватился: «Давайте положим ее на диван!» Мистер Якобсон подскочил и, что-то невнятно бормоча, с трясущимися руками и паническим воплем помог мне перенести супругу на диван. Похоже, что до Ли Сан дошли звуки нашей беспомощной суеты: она вбежала с испуганным видом в комнату и, увидев лежащую на диване бесчувственную миссис Якобсон, начала эмоционально верещать что-то на китайском. Она смотрела на нас безумными глазами, при этом махая руками, как ребенок, впервые оказавшийся в бассейне. Она не осознавала, что мы ее не понимаем. Мистер Якобсон пытался привести супругу в чувства. А я подбежал к Ли Сан, схватил ее за плечи и попросил говорить по-английски: «Мы тебя не понимаем, Ли Сан! Где наша чертова аптечка?» Наконец она сообразила, в чем дело, и выбежала в приемную. Через пять секунд она вбежала уже с аптечкой в руках. Я открыл коробку и начал быстро перебирать содержимое. Несильно понимая, что конкретно ищу, я рассчитывал найти ответ на ходу. Нашатырного спирта в ней не оказалось. Мистер Якобсон тем временем начал шлепать жену по щекам. У меня в руках была ватка, и никакого решения проблемы в голову не приходило. Но я должен был действовать. Уже направляясь к телефону с намерением вызывать службу спасения, я вдруг вспомнил о бутылке виски в своем шкафчике. В нашей профессии эта штука незаменима, клиенты часто нуждаются в снятии стресса, что называется, здесь и сейчас. Я достал бутылку, смочил вату волшебным напитком и протянул мистеру Якобсону. Тот понял мою идею и быстренько начал протирать носовые пазухи супруги. Наконец, та начала приходить в себя.

Миссис Якобсон открыла глаза и с недоумением в глазах обнаружила себя лежащей на диване и толпу озабоченного народа вокруг.

– Дорогая, ты в порядке? – первое слово было за мистером Якобсоном.

– Еще бы! В последний раз я видела тебя на коленях перед собой, когда ты делал мне предложение. Как символично, что следующий раз случился, когда мы занялись разводом.

Даже в таком состоянии она была в своей роли. Миссис Якобсон улыбнулась, она очнулась, словно выспавшись. Я предложил отвезти ее в больницу, но она отказалась:

– Боже, нет. Я не бывала в местах здравоохранения по собственным нуждам с тех самых пор, как подрабатывала в студенческие годы в больнице. И никакая смерть, и старость не заставят меня оказаться там вновь. Чертов виски, ненавижу этот запах с детства!

– Ли Сан сделает вам крепкий кофе, – я кивнул в сторону секретаря. Мистер Якобсон все еще находился в шоковом состоянии, он, казалось, прилип к дивану, на котором располагалась ожившая жена.

– А вам, мистер Якобсон, я предложу напиток покрепче.

Я направился к бутылке с виски, и в это время миссис Якобсон буркнула:

– Встань уже, Свен! Я в порядке.

–

Доротея, ты меня так напугала!

– Он слишком впечатлительный. На первых наших родах точно так же потерял сознание, как я сегодня. Наша дочь, похоже, умеет доводить нас до этого состояния с самого момента своего рождения.

Ли Сан принесла чашку ароматного кофе для миссис Якобсон. На ближайшие пять минут воцарилась тишина: супруги неспешно потягивали каждый свой напиток, а я размышлял о том, что же делать дальше. Как юрист, я мог бы воспользоваться ситуацией и заработать на бракоразводном процессе этой колоритной парочки. Как психоаналитик, я видел и был уверен, что с этим материалом можно работать. Якобсоны виделись мне одним целым, и кризис в их отношениях был вызван скорее внешними обстоятельствами, нежели это был вопрос чувств. Как человек и сторонний наблюдатель, я и вовсе симпатизировал этим людям. Оба весьма интересные персонажи, симпатичные люди, каждый со своей изюминкой в характере. Мистер Якобсон был словно Тихий океан: огромный и спокойный, с богатым внутренним миром. А миссис Якобсон волновала его, словно теплые и горячие потоки воздуха, создавала волны, нарушала спокойствие. Тем самым они дополняли друг друга, они были едины, их сложно было представить порознь. Но сейчас между ними была война; не кровавая, но бесполезная. Даже скорее паразитирующая. Война, возникшая на уровне эмоций, в тот момент, когда необходимо мобилизовать энергию семьи, чтобы справиться с неурядицами. В этот самый неподходящий момент оружием каждого стала гордыня и нежелание признать вслух значение друг друга для себя. Их энергии не были сонаправлены. Войны заканчиваются и, как правило, становятся толчком для развития. Но моя задача была нивелировать последствия конфликта и закончить все как можно скорее. Передо мной сидела парочка, которая зашла слишком далеко, и оба осознавали это, но никто уже не мог сделать шаг назад; и они переложили эту ответственность на мои плечи. Теперь моей задачей было быть ведущим в игре, где не должно быть проигравших, и даже намека на это. Война без жертв, без проигравших, но с одними только победителями. Утопическая идея и задача. Война. Я размышлял, но от меня ждали решения.

– Послушайте, – обратился я к Якобсонам. – В армии существует такое правило: «С момента инцидента и до написания жалобы должно пройти не менее трех суток». Что я хочу этим сказать? Думаю, все здесь согласны с тем, что наша встреча прошла не совсем гладко в плане конструктива; слишком много эмоций и даже обморок. Мы все немного перепугались и морально истощились на данный момент. Это не самое лучшее состояние для трезвого диалога, такие вопросы стоит решать на холодную голову. Также считаю обязанным добавить, что у меня действующая лицензия психоаналитика, и как специалист также и в этой области, я работал с десятками супружеских пар и семей, и что я был свидетелем положительных исходов. Кризисы, подобные вашему, преодолеваются совместными усилиями, и я хочу попросить вас не торопиться с фатальными решениями и дать мне шанс попытаться помочь вам также в качестве психоаналитика. И в первую очередь дать шанс вашей семье. Я предлагаю провести несколько сеансов по отдельности, посмотрим, что из этого выйдет. Захотите поработать дальше – продолжим, если нет, то я бесплатно вмиг решу все юридические формальности, за которыми вы сегодня обратились.

Миссис Якобсон ожидающе покосилась на мужа. Понятно было, что ее подобный вариант устраивает и инициатива мужа – это то, чего она изначально добивалась во всем этом спектакле. Все еще взволнованный и осознавший для себя ценность супруги мистер Якобсон незамедлительно выпалил:

– Согласен! Мы должны попробовать. Мы обязаны хотя бы ради детей, Доротея! – он умоляюще посмотрел в сторону супруги.

Та, в свою очередь, снисходительно, но искренне ответила:

– Я всегда выкладывалась полностью на благо семьи, и если есть хоть малейшая вероятность все сохранить, то я готова сделать очередную попытку. И похоже, от Вас, мистер Доусон, теперь многое зависит.

Затем мы попрощались. У меня не было конкретного плана работы с этой парочкой, но помочь им хотелось. Так же, как и хотелось просто закончить на сегодня с ними. Завтра днем я приму миссис Якобсон, ну а мистер Якобсон будет вечером после работы. Я сидел в кресле опустошенный. И дело даже не в этой парочке. Какими бы странными ни были эти двое, но их дочь – это просто нечто. Я думал о ней, и у меня невольно рождалась улыбка. Я не чувствовал злобы, что странно, как минимум нелогично. У меня скорее даже появилось некое ощущение тепла и азарта. Хотелось бы увидеть ее снова. Увидеть в другом настроении, узнать ее. Прочесть, как самую интересную книгу на свете. Интересно, она всегда такая? Я услышал столько жалоб на нее от Якобсонов. Неужели их дочь всего-навсего трудный подросток, который никак не повзрослеет? Но, находясь под впечатлением от мистера и миссис Якобсон, я не мог поверить, что такое возможно. Это порядочные люди, трудолюбивые, образованные, можно даже сказать строгие и дисциплинированные. В таком окружении невозможно быть… Быть каким? Вопросы ложились кирпичиками, складываясь в огромную пирамиду вопросов. Догадки тщетны и безответны, мне хотелось узнать правду, если не лично, то хотя бы теперь, работая над их семейным конфликтом, я мог что-нибудь для себя прояснить. Хотя какой с того толк? Я вспоминал ее взгляд, когда она мне грубила. Это был взгляд куда-то глубже, сквозь меня, далеко-далеко. А я всего лишь мелкий раздражитель, иголка, проткнувшая накачанный гневом шар. Судя по всему, у нее не лучший период в жизни. И я хотел бы помочь. Почему она назвала меня евреем? У меня нет таких корней, и внешне я никак не похож. И вообще, у нее родители разных национальностей: мать – южанка, отец – северянин. Откуда этот антисемитизм или расизм, как это возможно в принципе в Калифорнии? Ужасно нелепо и без ответа. Я вышел в приемную к Ли Сан и попросил ее рассказать с самого начала о том, как Якобсоны пришли, о чем говорили и все такое.

– Ничего особенного не бывало, – немного смутившись, ответила Ли Сан.

– А если Ли Сан вспоминать и говорить правда? – задал я вопрос, имитируя акцент Ли Сан. – Мы ведь друзья? А друзья говорят друг другу только правду, – я прожигал ее взглядом.

– Мистер Доусон, эти люди вошли, и эта женщина все время говорила рассказ мужу. Но я не имела понимать ни слова. Она так быстро иметь разговор. Мистер Якобсон был в молчании практически все времена. Затем он подошел ко мне и задал вопросы. Он спрашивал, откуда я была рождена, и сказал, что посреди него находится китайцы и он дружить. А следующий был другой вопрос, глупый вопрос! Он спрашивать: «Вы ли Джеф (Jef)?». Я не могла быть понимающей. Тогда он еще раз быть в спрашивании: «Может, мистер Доусон – это Джеф?» Я отвечала: «Нет! Мистер Доусон имя Расти. Расти Доусон. Вы ведь к мистеру Расти Доусону?» Он постоял еще несколько секунд, затем извиниться и возвращающийся к жене. Эти граждане странные, мистер Расти!

Ли Сан старалась использовать в речи новые слова, что придавало лишь шарма комичности диалогам с ней. Впрочем, через несколько лет она говорила идеально, как любая английская бабушка, и даже аутентичнее. Но на тот момент ее навыков английского еще не хватало, чтобы различить слова: имя Jef и jew (еврей).

– Спасибо, Ли Сан. – Я задумчиво поплелся в свой кабинет.

– А их дочь заходила с ними или, может, отдельно какая-нибудь девушка заглядывала? – спросил я напоследок.

– Нет, мистер Доусон, никого не быть вместе с Якобсон.

Я сидел в кресле и размышлял, о том, что это все означает. Что за еврейский след в этой истории и при чем здесь могу быть я?

Глава 5. Якобсоны

На следующий день миссис Якобсон пришла за полчаса до оговоренного времени. Я не был занят, и мы решили начать пораньше. На вид она была уставшей и слегка подавленной. Я поинтересовался ее самочувствием, на что она ответила бесконечными извинениями:

– Мне так жаль, мистер Доусон, что вам пришлось быть свидетелем вчерашних событий. Но в итоге я рада, что вы предложили свою помощь. Все мои близкие подруги и кузины уже разведены, но я бы никогда не поверила, что мы со Свеном можем оказаться в такой же ситуации. Мы всегда справлялись со всеми вызовами судьбы, всегда вместе. Казалось, что подобный сценарий в нашей жизни категорически невозможен. А теперь все рушится на глазах, одно наслаивается на другое. Меня охватывает паника, этот непривычный хаос в нашей жизни, мы не можем его контролировать. Мы со Свеном перестали действовать в такт. У нас разногласия в видении будущего нашей семьи. Мы словно две лошадки, тянущие одну повозку в разные стороны.

Я не ошибся, когда выбрал миссис Якобсон первой для разговора. Это открытая и эмоциональная женщина, именно с нее было лучше начинать разматывать клубок конфликта, я рассчитывал на то, что она прольет свет на проблемы семьи. К тому же именно она всегда занимала активную позицию в семье, и она наверняка являлась инициатором всех процессов, происходивших ранее и происходящих в настоящем. Мистера Якобсона, как я полагал, жизнь семьи более чем устраивала. По его поведению ощущалось, что он разводиться с супругой не имел ни малейшего желания. Более того, я уверен, что он ее безумно любил. Конечно, в нем бурлили переживания по поводу близких, но, как человек сдержанный, как человек холодного ума, он принимал реальность такой, какой она была, не паниковал и решал проблемы без лишнего драматизма. От него я не ожидал откровений и глубинных признаний. Он соглашался с женой практически во всем, будучи хорошо знакомым с ее импульсивным характером, и всегда рассчитывал на благоразумие супруги, зная, что та, высвободив свои эмоции, всегда находит равновесие, и в семье вновь начинает царить спокойствие и порядок. Поэтому начать мне хотелось с миссис Якобсон, чтобы получить максимально полное представление о сложившихся затруднениях. Ее пыл еще не остыл, и я хотел направить этот огонь в правильное русло.

– Миссис Якобсон, – начал я свое обращение. – Я хочу, чтобы вы забыли вчерашний день и осознали для себя важную вещь: сегодня я ваш психоаналитик. И несмотря на то что мы находимся все в том же кабинете, что и вчера, наша цель сегодня – это не бракоразводный процесс, а полная ему противоположность. Я хочу от вас максимальной откровенности не только между нами, но и прежде всего перед самой собой. По моим ощущениям, вы и мистер Якобсон зашли слишком далеко в своем конфликте, и теперь чувство гордыни не позволяет вам обоим развернуть процессы вспять. При этом меня не покидает ощущение того, что причиной споров служат не ваши личные отношения, а нечто, за что вы оба ощущаете общую вину и ответственность. Скажите, я рассуждаю в верном направлении? – я начал сразу с лобовой атаки. Своей проницательностью я хотел завоевать доверие миссис Якобсон, либо в случае отрицания получить правильную версию ее видения ситуации. В любом случае это не совсем деликатный подход. Но и сам случай, как по мне, с точки зрения психологии не слишком глубинный. В данном семейном конфликте я выступал скорее, как медиатор. Хотелось скорее покончить с этим и перейти к обсуждению дочери Якобсонов.

– В какой-то мере вы правы, – ответила она, немного подумав. Миссис Якобсон не смутил мой вопрос и вывод одновременно.

– Мы действительно зашли далеко с этим. Расти, Вы должны понять меня правильно: я люблю мужа и хочу сохранить семью, но мне становится все сложнее понимать его. Наша семья столкнулась с неприятностями: наша дочь имеет проблемы с законом. Мы договорились с мужем не обсуждать это вне круга семьи и вообще постараться забыть об этом как можно скорее. В каждой семье есть такие скелеты, которым лучше оставаться в своих шкафах. Нашей дочери всего 18. Она старательная ученица и в целом прекрасный человек, мы воспитали ее достойно. Как я уже говорила вчера, я – домохозяйка, муж обеспечивает нашу семью, а я занимаюсь детьми и бытом. Мы распределили роли, и это прекрасно работало. Работало до тех пор, пока дети не выросли. Мой авторитет как матери безукоризненный. Но у современной молодежи теперь свои кумиры, отец и мать – это уже не та модель, за которой они следуют. Я не знаю. Я пытаюсь находить всему объяснение. Я не вижу, где я совершила ошибку в воспитании. Наш младший ребенок, сын Марко, еще во многом зависит от нас и привязан к нам. Но я боюсь представить, что будет с ним в том же возрасте, в котором сейчас Кэрол. А ведь она была абсолютно таким же милым и послушным ребенком. Она была такой чуткой, доброй. С детства любила рисовать и читать, она была так голодна до знаний. У нас всегда были домашние животные, лишь самого первого щенка мы подарили ей сами, это было на ее шестой день рождения, остальных питомцев она находила сама, в основном это были бродячие коты и собаки.

На этом моменте голос миссис Якобсон потяжелел. Было ощущение, что она колеблется, стоит ли продолжать говорить о дочери, но, тяжело выдохнув, она все же продолжила:

– Все началось с того самого шестого дня рождения дочери. Кэрол уже ходила в школу, а я была беременна сыном Марко. Мы хотели подготовить ее, научить ответственности. Мы боялись, что она будет ревновать к младшему ребенку, и хотели увлечь ее питомцем, научить ее заботиться о маленьких и беззащитных существах. Мы видели много плюсов в этом подарке. И этот шаг превзошел все наши ожидания, она была так счастлива с Банни. Она ухаживала за ним, как за младенцем, проводила с псом все свободное время: гуляла с ним во дворе и по округе, все рассказывала ему, готова была отдать всю свою еду, делала с ним свои уроки. Они вместе росли. Пес не отходил от нее. Они были не разлей вода, казалось, счастливее союза в мире нет и не может быть.

Миссис Якобсон улыбалась, вспоминая детство дочери, и, конечно, она не в силах была сдерживать слезы. Ей хотелось бы закончить рассказ на этом, но у истории было продолжение. Немного успокоившись, она продолжила:

– Когда Кэрол было семь, она сильно заболела, подхватила грипп, как наш врач и мы предполагали, основываясь на симптомах. Банни лежал у ее кровати, не спал и не отходил поесть или даже по своей биологической нужде. Он звал нас всякий раз, как только Кэрол начинала шевелиться или разговаривать во сне. Я видела это, я сидела в комнате часами, и пес не отводил глаз от хозяйки: казалось, он боялся даже моргнуть, лишь бы не упустить мимолетное действие спящей Кэрол. Даже мы, родители, менялись дежурством, нам не хватало физических сил, мы были уставшими, ведь приходилось еще следить и за двухлетним Марко. А чертов пес был просто ангелом-хранителем. Представьте, он не отходил от двери ее комнаты три дня, когда мы его силой из этой комнаты выволокли, чтобы избежать лишних контактов с инфекцией. У нее был сильный жар, она не видела и не осознавала в полной мере, что происходит вокруг. Всякий раз, когда кто-то выходил из комнаты, Банни с надеждой смотрел тому в глаза, он смотрел так, словно он родственник тяжелого пациента в больнице. В его взгляде было столько эмоций и вопросов одновременно. Я выходила из комнаты, встречала этот его взгляд и отвечала: «Все по-прежнему, Банни». А он опускал голову и скулил. Я шла в комнату и рыдала, мне было жаль пса, возможно, даже больше, чем дочь, ведь я понимала, что болезнь уйдет, а муки Банни облегчить было невозможно. Клянусь, у этого пса была душа человека. Затем Кэрол наконец полегчало, и когда она, улыбаясь, открыла свои глаза и позвала его к себе, пес вбежал в комнату счастливый, положил мордочку на живот нашей принцессе и, тяжело дыша, через несколько минут заснул. Я сидела в кресле напротив него. Я видела в его глазах облегчение и умиротворение. Я чувствовала то же самое. Дочери стало легче, я ощущала, как восстанавливается гармония нашей жизни: Кэрол и Банни вместе, все здоровы и все прекрасно. И в этом единстве эмоций встретились наши с Банни взгляды. Мы были едины в своем счастье, человек и собака просто понимали друг друга без слов. Свен сидел рядом и, с улыбкой глядя на всю эту идиллию, тихонько, усыпляюще поглаживал мои волосы, и я не сопротивлялась сну. Пес засыпал. Кэрол тоже счастливая уснула. Но больше Банни не проснулся.

Миссис Якобсон не могла говорить, она всхлипывала, чувства переполняли ее. Ли Сан принесла нам кофе. Мы сделали пятиминутный перерыв, и затем миссис Якобсон продолжила:

– Когда я открыла глаза, то увидела спящую Кэрол, пса рядом не было. Я потрогала лоб дочери – температуры больше не было, она тихо и мирно посапывала. Было еще совсем рано, около шести часов утра. В соседней комнате в одиночестве сладко спал Марко. Я спустилась на кухню, Свена там тоже не было. Я тогда подумала, что он гуляет с псом, тот небось за эти дни весь вымотался без движения и переживаний. Это было такое прекрасное солнечное утро. Я пила кофе с шоколадом и наслаждалась жизнью. По радио словно по заказу играла песня Стивенсона Райтли «Океан над нами», и я подпевала вместе с ним:

Когда ты видишь небо – такое синее,

Ты, безусловно, знаешь, что это океан.

И настоящий серфер с детства мечтает

По облакам промчаться, как по волнам.

Когда я вижу небо – такое синее,

Я, безусловно, знаю – это твои глаза.

И как тот юный мальчик, тебя лишь раз увидев,

Забыть уже, наверное, не сможет никогда.

Когда ты видишь небо – такое синее,

Ты, безусловно, знаешь, что это океан.

И хоть я прожил мало среди твоей пустыни,

Перед тобой бессилен я, любимая моя.

Затем в дом вошел Свен. У него был ужасно усталый и подавленный вид. Мы находились в таком стрессе. И когда я вчера заснула беспробудным сном в комнате Кэрол, он наверняка еще возился с Марко. Я улыбнулась мужу и сказала: «Обещаю, сегодня будет твой день! Я спала вечность, а сегодня твоя очередь. Можешь из кровати даже не вылезать, буду приносить тебе твою любимую еду на подносе прямо в постель! Давай, дорогой, прими душ, и чтобы на ногах я тебя сегодня не видела». Свен, казалось, был выжат полностью, мне даже стало немного жутко, глядя на его уставшее лицо. Он молчал, уткнувшись пустым взглядом в никуда. Я понимала его состояние и решила не дергать лишний раз. Затем он словно набрал воздуха в легкие и выдавил из себя: «Послушай, Доротея». Он снова замолчал, тяжело вдыхая воздух. Я стала беспокоиться и подбежала к нему: «Свен, с тобой все хорошо? Дорогой, ты в порядке?» Он собрался с силами и ответил: «Банни не выдержал. Когда я зашел ночью в комнату Кэрол проведать вас, то увидел его бездыханное тело, опирающееся о кровать… Его мордочка упиралась в бок Кэрол. Я пробовал будить его, привести в чувства, но безрезультатно. Я захоронил его на заднем дворе, пока все спали, дети не должны были это увидеть. Боже, я не знаю, что мы скажем ей, она ведь еще не оправилась от болезни. Что нам делать, Доротея?»

Я не знала, что ответить, потому что ответа не было. Мое сердце разрывалось на мелкие кусочки, я прокручивала в памяти последние дни и понимала подвиг пса – любовь и горечь, смешиваясь, отравляли меня. Мы просидели молча полчаса, и мы оба понимали, что нам предстоят тяжелые дни. Быть родителем – это счастье. Но когда ты не можешь взять на себя боль своего ребенка – это самое тяжелое, через что проходят матери и отцы. Нам ничего не оставалось, как рассказать правду. Несколько дней мы врали Кэрол, что врач запрещает любые контакты с другими людьми и домашними животными, чтобы никого не заразить и не заразиться самой. Мы выждали еще несколько дней, пока она не окрепнет и не выздоровеет полностью. И нам пришлось сделать это. Это был вечер среды, мы вошли в комнату, и все рассказали. Она дослушала нас и словно замерла на месте. Никакой реакции, она просто молчала, в ее глазах была пустота. Она не дышала и… И мы пытались ее утешить, я подсела ближе, чтобы обнять ее. Но она резко вдохнула и отскочила от меня, и, словно пробудившись, осознала наконец происходящее. Она рыдала, словно вся боль человечества сконцентрировалась в ее маленьком сердечке. Я снова попыталась успокоить ее и обнять, но она отталкивала нас со Свеном, не подпуская даже на шаг ближе. Она кричала на нас, желая, чтобы мы оставили ее в покое. В ее глазах была искренняя ненависть к нам и презрение. Это была не просто истерика, внутри нашей дочери в ее видении ситуации было нечто разрушительное. Нить, связывающая дитя и родителей, оборвалась, мы оба это почувствовали. Нам пришлось выйти, и мы не могли ничего сделать для нее в тот момент. Я сидела возле двери ее комнаты и молча рыдала. Я была разбита. Свен пошел гулять с Марко на улицу.

Это было ужасно тяжело. Мы все были раздавлены этим жутким исходом. Но еще ужаснее всего было то, что происходило дальше. На несколько лет мы просто оказались в аду. Едва выздоровевшая Кэрол испытала неподъемный для своей психики шок. Эта привязанность к псу… она потеряла самое дорогое, что у нее было в жизни. Она легче перенесла бы смерть собственной матери, и я не драматизирую. Уверена, Свен сказал бы вам то же самое. Кэрол ушла в себя, она практически перестала говорить, постоянно плакала. Мы пытались отвлечь ее, но с нами она выходила на контакт, только лишь чтобы обвинить в том, что мы не кормили Банни. Сама она ела буквально крохи. Кэрол отворачивалась от еды и начинала плакать. Она обвиняла нас в жутких вещах, ненавидя нас, подозревая, что мы специально уничтожили ее пса. Она просила убить ее, так же как Банни. Мы приводили психолога домой, мы приглашали даже ветеринара, чтобы тот объяснил произошедшее с Банни. Но что он мог объяснить семилетней девочке? Он говорил о том, что собаки долго не живут, он говорил о том, что существуют собачьи болезни, которые не излечить, но она и слушать не хотела. Затем он отвел ее в сторонку и рассказал ей что-то такое, во что Кэрол поверила. Поверила со слезами на глазах и никогда нам об этом не рассказывала. Впрочем, никто и не смел поднимать эту болезненную тему в будущем.

Но лучше не становилось. Время шло, и наша дочь начала умирать прямо у нас на глазах. Умирать от голода. В обеспеченной семье. С полным холодильником еды. Каждый вечер за семейным ужином она съедала в десять раз меньше необходимого. Мы смотрели на это, и нам тоже не лез кусок в горло. Лишь только у Марко был отличный аппетит, он ничего не понимал и развивался, как того требует возраст. На свой девятый день рождения Кэрол весила как шестилетняя она же. Каким-то непостижимым чудом она все же при этом росла. Дальше она начала терять сознание в школе. Каждый звонок телефона, когда Кэрол не было дома, вызывал у меня панические атаки. Я ужасно боялась, что с дочкой снова могло что-то случиться. Она сводила нас с ума. Ее мало интересовала жизнь, окружающие и учеба. Она не переживала за средние и плохие оценки, она была опустошена морально и физически. Школьный психолог считал ее абсолютно здоровой психически. Ее поведение было адекватно, без проявления агрессии. Частный психотерапевт тоже не мог достучаться до нее. Вскоре врачи поставили диагноз – дефицит массы тела, и мы водили ее в клинику на витаминные капельницы. Но и это была только лишь временная мера для поддержания иммунной системы, и она не решала проблему.

Наступил день, когда на очередном приеме у врача мне сообщили, что у дочери анорексия и что нам придется положить Кэрол в больницу, где ей поставят более точный диагноз и начнут срочное лечение. Так как тот темп, с которым Кэрол теряла вес, не обещал ничего хорошего, до точки невозврата, когда организм уже не сможет воспринимать пищу, оставалось всего два килограмма, и рисковать в данной ситуации не представлялось возможным. Также я узнала, что по статистике подобных заболеваний у детей в таком возрасте и с такими симптомами, шансов уже немного. Врач был со мной откровенен, так как это был знакомый моего однокурсника, и тот попросил его отбросить любую врачебную этику и дать мне максимально реалистичную статистику и оценку происходящего. И он сказал мне правду. Он сказал: «Проблема в том, что у Кэрол даже не анорексия, она мало ест, но она не занимается булимией, у нее нет комплексов внешности, как это обычно случается у больных анорексией подростков. Ваша дочь физически здорова, она проходит любые психологические тесты. Ваша дочь просто не хочет жить. А такие вещи медицине и психологии неподвластны. И когда наступит та самая граница, врачам ничего не останется, как накачать ее химией. Ее сознание будет просто затуманено, она снова начнет есть, но это будет не она. Это будет не ее выбор. Вы сохраните тело своей дочери, но не ее осознанную личность. Бывают случаи исцеления. И вам необходимо срочно что-то предпринять. Потому что, когда она переступит порог больницы, то реальных шансов останется уже немного. Сейчас их тоже немного. Я не знаю, чем вам помочь, кроме правды».

Я вышла из больницы, держа Кэрол за руку. Я чувствовала ее ладонь и понимала, что это то, чего я хочу, – иметь возможность просто держать ладонь своей дочери до конца жизни, но не ее жизни, а своей. Вечером я все рассказала Свену. Я совсем перестала замечать перемены в муже. Мы просто молчали. Свен переваривал услышанное, а я смотрела на него. Он заметно исхудал за последний год. Наши счастливые семейные ужины были в прошлом, теперь они состояли в основном в наших уговорах Кэрол что-нибудь съесть либо в немой тишине. Иногда мы ложились спать и вовсе без ужина. Я кормила Марко, а Свен выпивал стаканчик виски и ложился, часто прямо в гостиной перед телевизором. Я посмотрела на мужа и заметила, как он облысел, как потускнели его глаза. Наверняка я тоже сильно сдала за этот период. Мы жили в постоянном напряжении и страхе, все шло под откос, и вот финальная точка. Я никогда не видела слез мужа. Но вот он, опершись лицом в ладони, рыдал, тихо всхлипывая. Мы решили в тот вечер, что не станем ждать вселенское чудо, и завтра же я схожу к врачу, и мы договоримся о скорейшей госпитализации дочери.

На следующий день, забрав дочь из школы, я сразу же направилась в клинику, наш врач поддержал мое решение, и через двое суток мы должны были собрать все необходимое и привезти дочь. Я вышла из кабинета воодушевленная, я твердила сама себе, что мы приняли верное решение. Необходимо было действовать, мы не могли смотреть, как умирает наша дочь. Наши жизни ничего не стоили против ее жизни, но такого выбора нам никто не позволял сделать. Выйдя из клиники, я все же разрыдалась. Я держала в руке ладонь Кэрол и вспомнила свои вчерашние размышления о своем желании держать за руку дочь еще пятьдесят лет и дожить до тех времен, когда моя дочь сможет держать за руку уже собственную дочь – мою внучку, а может, внука. А я, их древняя итальянская бабушка, буду готовить им панна-котту на десерт. Десерт со вкусом бабушкиной любви, ну и, конечно, шоколада. Мои мечты рушились у меня на глазах. Я чувствовала самообман: «Боже, что я делаю? Неужели свои последние осознанные дни наша и без того ненавидящая нас дочь проведет с чувством, что ее предали и оставили собственные родители?» Но это был наш последний шанс.

* * *

– Прости меня, Кэрол. – Мы присели на скамейку во дворе клиники. Я посмотрела на дочь, но та не реагировала на мои слова.

– Просто знай, что мы любим тебя. Мы все любим тебя.

Я закрыла глаза, и слезы щекотали меня по лицу, некоторые докатывались до самой шеи. Калифорнийское солнце жарило на мне мои же слезы и испаряло их, словно и не было… Я приехала сюда в поисках счастья, и вот я здесь. Счастливая мамаша, променявшая карьеру в науке на семью. Я, мои слезы и калифорнийское солнце – все это представляло из себя самый трагический дистиллятор воды, какой только можно было изобрести. Затем я почувствовала щекотку в районе щиколоток. Слезы уже капали прямо на ноги. Щекотка повторилась сильнее, и я открыла глаза. Это были не слезы. Это был маленький щенок, который задорно ерзал у нас с Кэрол под ногами, нюхал мои туфли и приветливо размахивал хвостиком. Я смотрела на него и толком не осознавала, о чем думаю и говорю. Я даже не подумала о щенке и Кэрол в контексте тех трагических событий, что с нами произошли. Я просто улыбнулась щенку и начала с ним разговаривать:

– Эй, приятель, ты откуда такой пушистенький здесь оказался? Как тебя зовут, милашка? Где твой ошейник?

Ошейника на нем не было. Щенок тем временем начал легонько грызть ботинки Кэрол. Я заметила интерес в ее взгляде.

– У тебя нет хозяина и нет имени. Значит, будешь без имени.

Кэрол, может, ты дашь ему имя?

Кэрол с улыбкой посмотрела на пса и ответила:

– Это Майки. Он похож на Майкла.

Дочь гладила щенка, а тот покорно упивался этим наслаждением.

Я спросила:

– Майки, ты голоден? – Пес грустно заскулил.

– Кэрол, я взяла с собой сэндвич для тебя, поделишься с нашим другом?

Кэрол заметно оживилась, я увидела в ее глазах ту самую самоотдачу и готовность жертвовать всем ради другого. То, что она делала ради Банни когда-то.

– Да, мама, давай накормим его.

Я достала из сумки сэндвич.

– Но при одном условии, дорогая: ветчиной угощаем Майки, а булочка и листья салата остаются за тобой.

Кэрол не терпелось угостить щенка.

– Хорошо, мам!

Она взяла сэндвич, вытянула оттуда ветчину и начала кормить щенка. Я увидела прежнюю Кэрол, в том, как она смотрела на щенка.

– Не забудь про наш уговор.

Моя дочь жевала булочку с салатом без всякого интереса к еде. Но она улыбалась, глядя на счастливую мордочку Майки. Я смотрела на происходящее и думала о том, как мало иногда нужно для счастья – всего-навсего, чтобы твоя дочь ела, осуществляла простые механические движения челюстью, удовлетворяя свою простейшую биологическую потребность.

Это был мой шанс достучаться до дочери, разбудить, дать новый импульс для ее жизни. И Майки был лучшим помощником в этом, я снова заговорила с ним:

– Бедный, малыш. Сегодня тебе повезло встретить Кэрол. Но что будет завтра, кто тебя накормит и пожалеет, кто будет твоей семьей?

Я поступала ужасно с этической стороны, давя на жалость Кэрол, манипулировала ее чувствами. Но что мне оставалось? Смотреть, как умирает дочь? Мы неоднократно предлагали ей завести нового домашнего питомца, но это лишь отпугивало дочь, она видела в этом предательство дружбы с Банни. Но сейчас у нее был живой контакт с существом, нуждающимся в любви и спасении. И я видела, как у дочери тряслись губы, проступали слезы, она не могла отвернуться от Майки. И сквозь слезы она спросила у меня:

– Мама, мы можем забрать его с собой?

– Дорогая, никто из нас не сможет взять на себя ответственность за него. Ему нужна будет забота и внимание. Ему будет нужен друг.