Читать онлайн И море мне не по колено, или ЗИНА С МАГАЗИНА

Семки, семечки, семянки…

Зина сегодня рано встала и уже целых полчаса сидела, как та «прынцесса» на чёрном диванчике, обложенная цветными думочками и лениво щелкала семечки. Не щёлкала, а щелкала, ведь это было для неё принципиально важным, куда ставить ударение, просто важнее некуда. Она предполагала, что такой подход к делу невероятным образом способен оказать влияние на её неоднозначную ситуацию в жизни. Мало ли, а если вдруг под тремя подушками и одним пледом ещё и горошина окажется, а в ней ответ, бывает же так. Или же, раз и неожиданностей меньше, чем могло бы произойти, тоже, как вариант чуда. Хотя, сколько и чего должно быть в жизни Зины оставалось сокрытым от её любопытных женских глаз, но на всякий случай и поэтому щелкала.

В поедании семечек Зина знала толк, где каждое попавшееся ей на зуб зёрнышко перемалывала у себя во рту так, как – будто у неё вместо зубов каменные жернова стояли. А после, прошедшее первую грубую обработку зёрнышко, вместе с выделяемой слюной превращалось в масляную жижеобразную массу, которая очень быстро своим непревзойденным вкусом отвлекала Зину от того, что в жизни она не королева достославная. Мысли разные ведь, беспокойные, женскую головушку окучивали. Да, вот эка напасть, дурные всё больше. «Господи, – думала Зиночка – народилась женщиной, так весь мир не вокруг тебя, а в тебе настолько, что некогда и на людей ведь глянуть». Семечковую кожуру она, как та крепкая деревенская баба, притомившаяся от полевых работ, плюхала, но если сказать ещё точнее, то, как закипевший чайник из носика пар под давлением выносила. Этот простой алгоритм семечкоедения позволял Зине комфортно проживать не самые приятные эмоции в своей жизни. Ведь она очень много думала, из – за чего у неё в голове появлялось большое мыслительное напряжение. А также, ещё и физически Зина нуждалась в сбрасывании своего невысказанного другим людям. Заниматься спортом ей было неохота, лениво, долго, а семечки не доставляли ей дополнительных хлопот и волнений, позволяя разрядиться физически. Без лишних движений, которые Зина всегда успевала сделать сама от себя того не ожидая. Да, она часто соотносила себя с «прынцессой», ей так хотелось, пусть без явного права царствования, но с претензией на породу в титул королевы.

Молодая женщина была хороша собой. Белокурые слегка вьющиеся волосы обрамляли её красивое лицо. Голубые глаза подчёркивали нежную бледность бархатной кожи. Густые и длинные ресницы, как два опахала, придавали её взгляду некоторую таинственность и наделяли свою хозяйку редким сочетанием детской беззащитности и магической хищности. Губы у Зины были немного ассиметричны, где нижняя была несколько больше и чуть пухлее верхней. Но тридцати четырёхлетнюю деву, это никогда не смущало. Она с удовольствием использовала разные секреты декоративной косметики и всегда красила свои губы только в красный цвет.

Зина родилась и выросла в этом маленьком северном городке, где весна и лето сливались воедино до первых осенних заморозков. И пощеголять в сарафане и в босоножках ей удавалось крайне редко. А Зина, между прочим, имела отличную фигуру, шикарный высокий бюст, покатые бёдра и длинные ноги. И часто выступала объектом острых и бурных сплетен в своём городке, вызывая ещё больший интерес у представителей мужского пола.

Зинаида Михайловна Агапова работала продавщицей в магазине «Продукты». Она хорошо закончила девять классов общеобразовательной школы и никуда не захотела больше поступать. Сразу пошла за прилавок, то за один, то за другой, но потом свой выбор остановила на магазине «Продукты», который был небольшим и располагался весьма удачным образом недалеко от её дома. Работу она свою любила и дорожила ей.

Всю свою сознательную жизнь Зина жила с бабой Ниной, дедом Семёном, мамой, папой и младшим братом Витей. Большое воспитательное влияние на неё оказывала баба Нина, которая не давала спуску Зининой женской харизме. Учила, ругала, наставляла, предостерегала и останавливала. Зине же хотелось большей свободы и сексуальной выразительности. Но баба Нина контролировала её, маму Зины и всех остальных домашних, кто на глаза ей попадался. А глаза у бабы Нины были ого – го – го, какие! И только четыре года назад, когда, к великому сожалению, не стало этих глаз, Зина впервые ощутила себя одиноко. Ведь, как оказалось, осваивать просторы нового своего женского самостановления было непростым делом.

Зинаида Михайловна, как и все женщины, желала иметь большего в своей жизни, но особенно любви, огромной и очень светлой. Да вот предметы разговоров в городке по поводу свободного женского поведения «Зины с магазина» не были пустыми, где она отчаянно сопротивлялась социальным порицаниям и открыто билась за своё право быть счастливой женщиной. А уж, какими путями, так это у кого как получается.

У Зины сегодня был официально выходной день согласно её графику работы и субботы по календарю, который оставался неизменным на протяжении нескольких лет. Один выходной день в неделю позволял Зине немного отдохнуть от назойливых покупателей, их проблем и попыток общественного влияния на её жизнь. Двух выходных ей не требовалось, так как она была человеком, не сильно жалующим одиночество. Сегодня у Зины как никогда преобладало скверное настроение, которое намекало ей, что эта суббота пройдёт не так, как обычно. Голова у Зинаиды Михайловны отказывалась логически рассуждать, но сердце подсказывало, что это будет именно так.

«Вот почему мне всё время кричат вслед «Зина с магазина! Или чего хуже, «Зинкааа! Куда пошла, зараза такая?!» – мысленно пытала себя Зина, распаляя страдальческий огонь своего богатого воображения. И старательно вспоминая неприветливых бабок – покупательниц, она как – будто искала любую возможность подружиться с состоянием отчаяния. «Ну, разве так можно с «прынцессой»? Ни стыда, ни совести, пенсионерки колхозные…» Колхозные, Зина добавляла, к слову, чтобы красноречивее было. Ведь тогда ей казалось, что так она быстрее найдёт ответы на свои же неприятные вопросы. Всё это её очень злило, и она плюхала семки, как пока только «прынцесса».

Собственная жизнь Зине нравилась, единственное, что её смущало, так это стабильная неупорядоченность. Она никак не могла определиться со своей личной жизнью. И это было насущной проблемой, которую молодая женщина, как могла скрывала изо всех сил от желающих научить её уму – разуму. Зина рьяно отстаивала собственные взгляды и убеждения, всё больше вытесняя своё умение адаптироваться к новым обстоятельствам и демонстрируя враждебно – защитный способ решения проблем в трудных ситуациях. Что очень тормозило прекрасную деву в принятии для себя честных, а значит, и правильных решений. Из – за своего нежелания смотреть на личную жизнь с разных сторон, Зина сама же неосознанно приносила себя в жертву, бесконечно расширяя многослойный поток тупиковых мыслей. Но, как свойственно любой принцессе, внешне она старалась все свои переживания скрывать, но внутренне буквально разрывала себя на куски.

«Сегодня Васёк, завтра Федюн. Один женатый, другой нет и жениться не хочет! Да ещё магазин этот продуктовый! А там Филипп Петрович, будь он неладен! – думала Зина – тоже колхозник редкий, к слову, красноречивому. – Ой, мужики они и в космосе мужики! Куда ни глянь, то ростом не вышел, то пузом широк, то ума палата, а лучше бы, у них там прибыло и не убывало никогда. Что за Зинка, а? Зинуля я, Зиночка, Зинаида Михална!» – и Зинаида Михайловна от этих мыслей даже уселась повыше. «Звезда пылающая, фантазия мужская, радость сексуальная! Ну ладно, не сейчас пока с семками. Могу себе позволить на правах задуренной собственными мозгами «женщыны» равно, как и «прынцессы», думать, что хотеть или хотеть ничего не думать. А что делать, когда лучше ничего не делать, валяясь без мужика, что редко бывает и хорошо, значит щелкать эти семки». И Зина резко выплюнула кожуру с семечек, хррр – плюх…

Затем приосанилась, и продолжила свой мысленный диалог… «Замуж я не хочу или хочу, но не всегда. Ой, а вдруг мой образ жизни на одном мужчине замкнётся, и… пропаду я. Не справлюсь с такой невыносимой бабьей долей и нагрузкой нечеловеческой. Пойду ведь по закоулкам души своей беспечной к Ваську сразу же. Он ведь женатый, а значит безопасный во всех своих проявлениях. В нём моя вероятность раствориться до конца дней своих, как огненной львице сексуальных утех малая, вот такая капелюшная. Васёк ещё тот кобель редкий и козёл северный в одном лице, но всегда к своей жене возвращается! А я что? Где опять? Замуж не навсегда? Не там и не здесь, как жить, непонятно. А любви настоящей, как хочется…» Хррр – плюх…

Мда… настроение у Зины сегодня было действительно семечковое, плевательное и плюхательное. На работе за прилавком ей сильно в таких направлениях не думалось, а вот по субботам, самое то выходное состояние, чтобы углубиться куда – то сознательно в личное и не очень. Она знала, что Васёк, как та собака – кобель, на каждую сучку прыгает, которую видит на расстоянии тридцати метров от себя. Или, как северный козёл, что не оставляет без внимания ни одну из своих коз. И такое маневрирование он, как мужчина осуществляет постоянно. Сказать, чтобы, красив Васёк был, так нет, такой обычный мужик, даже с виду ничем не примечательный. Но харизма у него была ого – го – го, как глаза у бабы Нины! Везде! Особенно там, где «про прибыло». Вот там этого добра у него всегда хватало, причём на всех. И Зине, в принципе, никогда этого добра жалко не было, а вот жену его немного, которая, вроде и не дура, образованная, а мозгов вот нет, вот совсем. Зина реально не понимала, как такое возможно? Она, что совсем не знает, что с её мужем происходит? В общем, как считала Зина, не умная жена у Васька, раз позволяет ему так открыто перед другими женщинами напоказ харизму мужскую выставлять. Зина знала одно, что, если бы она с Васьком рядом всё время была, так вообще не слезала с него. Наверное, до смерти Васька извела бы, хотя не факт, надоело бы. Сексуальной энергии тоже отдых требуется. Но, Васька ещё просто так не возьмёшь, кобель со стажем и «стрелянный», козёл северный и очень характерный, и от таких Зин, как она, семьёй отгораживается. Это очень печалило Зину, так как внешними факторами она управлять не могла, а сделать к себе осознанный шаг навстречу пока не хотела.

Она лениво зевнула, неторопливо подложила под себя думочки и с особым усердием продолжила раскачивать мозгомешалку в своём глубоко – женском, даже интимном направлении. «Хочу секса! Бурного, динамичного, страстного! А то Зинка, Зинка! Зинаида Михална, пожалуйста, чин «прынцессы» обязывает. Эх, развела мужиков этих на свою женскую зазнобу и дурную голову. Да, Зинаида Михална? Да, Зинка! Что любите их всех? Нет, так симпатизируете. Вот, если ты была Зинаидой Михайловной во всём, то стала бы после окончания девятого класса сразу же женой Филиппа Петровича! – и Зина призадумалась, но тут же продолжила. – Мда, женой Филиппа Петровича, будь он неладен!» Хррр – плюх…

Конечно, Зина в сердцах чаще всего сетовала на Васька, который для неё был ещё тем кобелём и козлом знатным одновременно. Ведь он с пяти лет дал ей понять, где у него уже случайно «прибыло»! Когда она, девчонкой, впервые столкнулась с этим, где не только увидела собственными глазами, но и нечаянно ощутила спереди шишечку – бугорок у Васька, то сразу же поняла, что мысли какие – то дурные ей в голову полезли. А они уже тогда были точно, когда только с годами успели разрастись в стороны, Зина так и не поняла, часто сравнивая их с пышно раскидистым кустом сирени, который рос под окном её дома. У неё всегда было много дел, забот и мыслей, а не то, чтобы ещё и этот куст в порядке содержать. Тем более, что любая физическая работа отвлекала Зину от женских страданий, чего она никак не могла допустить. Ведь вероятность того, что сразу что – то пойдёт не так в её личной жизни была очень высокой. А этого Зина больше всего не хотела или хотела, но не так через какой – то там куст сирени.

Зина часто вспоминала, какие испытала ощущения уже тогда к большому бугорку маленького Васька, и как потом откровенно наслаждалась своим первым половым впечатлением. Это её забавляло, интриговало и запускало ранее неведомые ей механизмы. Со временем, когда она выросла, то научилась сдерживать свои эротические фантазии бурно разросшихся женских мозгов, похожих на тот взлохмаченный куст сирени под своим окном, которые не давали ей спокойно жить, дышать и есть.

Ведь тогда в той ситуации, где они с Васьком пожелали нырнуть за яблоками к соседке Гале, всё было просто и понятно, а сейчас усложнилось настолько, что принимало не очень приятный оборот не только для них двоих.

На севере принято было строить заборы, как можно плотнее, ставя под лёгким наклоном вперёд доску к доске, а ещё раньше, чуть ли не двойными с подпорками. Но всё равно, очень скоро от холода и сырости они расшатывались, обнажая дыры разного диаметра. Вот так со временем и получилось, что в соседском заборе, где росли яблоки появилась дырка маленького размера. И сообразительному Ваську ничего не оставалось, как предложить Зине взяться за руки и вместе пролезть, чтобы быстрее было. Тайный их сговор превзошёл даже самые смелые урожайные ожидания и напрямую достиг поставленной цели добыть яблок. Но ещё, помимо этого, как – то само собой получилось так, что Васёк и Зина очень сильно прижались друг к другу телами, когда одновременно дырку забора осваивали. И неожиданно впервые столкнулись с эротическим детским познанием себя и другого, что свидетельствовало о прохождении ими очередной стадии психосексуального развития соответственно возрасту. Прошли годы, Васёк и Зина выросли, но их обоюдное желание прижиматься друг к другу не изменилось, преобразовалось и теперь уже составляло дурную славу женатого кобеля и беспринципной суки.

Зину ненавязчиво стало клонить в сон, и она чтобы не заснуть в свой единственный и законный выходной день, снова озадачилась размышлениями на тему души своей яблочно – отзывчивой. Тем более, что это всегда её бодрило, заставляя волноваться и испытывать тёплую ломоту нежности. «Как у него тогда всё выперло, как – будто каменная скала встала, а я дурочка пятилетняя, как впечатлилась! Ведь сколько раз Васька видела и в брюках, и в шортах, и в плавках, и даже, без трусов, когда он в летнем душе купался, а не помогло избежать потрясения. Мда… и какое откровение случилось, когда поняла, что сзади у всех всё одинаково, а спереди, как выяснилось, нет. Да это и хорошо, что Васёк так удачно ко мне повернулся, почти прилип всем телом, и я ощутила этот его мужской камень, что было невероятно приятно. Хахх, вот Васёк такого неконтролируемого первого мужского подвоха со стороны этого «прибыло» не ожидал, хахх. Покраснел, как рак, задышал, как слон, а глазища, как на меня вытаращил! Да…хотя, сейчас уже взрослым кобелиной, так и продолжает делать, всё само Зинуля, само. А мне, как яркой видной и сексуальной Зинаиде Михалне, эти чужие яблочные сады – вот как, по горло уже! Ни одна моя думочка печаль и грусть – тоску бабскую не согреет! Васёк, зараза, уууу! Шептун фигов! «Зинуля, королева моя! Мой бугорочек растёт на глазах! Давай за яблочками сходим!» Скотина! Козёл северный! Вечно сзади подкрадывается, ещё вперёд толкает, задыхается, видимо в предвкушении очередного урожая яблок. «Руки не отпускай, Зиночка! Ты первая! А я следом за тобой!» Паразит! Да прижимает так, что ничего не соображается, зато сам сообразительный какой. Да…ведь каждый раз, как первый раз! Ну, что же это такое?! Как за яблоками, так Зинуля – королева, как за другим сбором плодов нашего взаимодействия, так Зинка. В миллионный раз, скотина! Не хочу больше семки щелкать, надоело!» Хррр – плюх, и Зина с досадой швырнула пакет с семечками на журнальный столик.

Дела понятные, житейские, чего уж там. Зина часто сравнила мужчин с семечками, и считала это великолепной метафорой, личным достоянием своей женской мозговой деятельности. Думала она так, что все мужчины, это будто семечки в жизни, кто с поля из подсолнечника сразу, а кто из упаковки из магазина. Всё просто, семечки есть семечки, но всё равно разные. Как в дожде, где каждая капля на другую не похожа, но в целом, дождь. Качество взращивания семечек, то есть мужчин, с последующей жизненной обработкой выдаёт, как не крути. Но не портит, ведь всё не может быть одинаковым, снова, как разные капли в дожде. Ведь есть женщины, как Зина, которые очень любят пощелкать одни семечки, а есть с другими взглядами, где в целом, только прикасаясь сразу же понимают, что остановиться будет трудно. Хотя думают, что всё, сейчас наедятся и больше ни – ни. А потом, ну, ладно, ещё чуть – чуть. И вдруг почти не наевшись, а нажравшись до умопомрачения женщины понимают, да какой там! Что едят и едят, а выводы никак не делаются! Зубы свои покривят об семки эти, рот изранят кожурой дебелой, а семки всё не переводятся! И тянет, как к ним, тянет! На этом Зина всегда сдавалась, ничего не могла объяснить, так как понимала, что даже в своей крутой метафоре она всё время ходит по кругу и постоянно возвращается к себе. А это было больно, обидно, и вообще, несправедливо. Это семечки такие, но не она. Всё дело в мужчинах, которые ей не дают прохода, а потом она им. Сплошной семечковый дождь и Зина не виновата в том, что у неё нет зонта, причём красного и с розами. И поэтому, все женщины тоже не могут быть одинаковыми, рефлексируя готовыми правильными выводами. Метафора – это одно, а жизнь – это несравнимо другое, и Зина знала это точно, но попросту, ей так было удобнее оправдывать своё топтание на месте в неупорядоченной личной жизни.

Субботнее утро постепенно расправляло свои солнечные плечи ровно настолько, насколько позволяло северное лето. Слегка светлело и от этого становилось намного приятнее и веселее.

Зина, одним махом скинула с себя тёплый вязаный плед и подошла к окну. Куст сирени, как опытный страж стоял на своём месте всё также под окном. Он открыто дразнил людские взгляды своей необыкновенной сочностью, охотно предлагая всем желающим свой зелёноокий плен. Зина невольно улыбнулась, раскинула руки в стороны и громко закричала:

– Аааах! Хорошо – то как!

И да! Она совсем забыла про свою канарейку, которая терпеливо ждала своего утра. Ведь в ночь Зина накрывала её клетку отрезом серого цвета, чтобы утром хоть немного поспать. И сейчас, Зине было даже стыдно, что она не позаботилась о птице в свой выходной день. Она подбежала к клетке и потихонечку убрала серый кусок ткани. Канарейка не торопилась петь, тем более что канарейки редко бывают певчими, в основном всё кенари.

– Дики, моя девочка, доброе утро, милая! Сейчас я подолью тебе водички. Красавица, девочка моя!

И Зина пошла за водой на кухню. Она часто разговаривала с Дики, так как жила одна в своём доме, который четыре года назад достался ей в наследство от бабы Нины. Когда Зина покупала Дики, то продавец в зоомагазине уверил её в том, что Дики – это кенарь, самец канарейки и со временем распоётся так, что его хозяйка пятый угол искать будет. Шли годы, а кенарь сильно не распевался. Но Зину это и не печалило, главное, что он был благодарным слушателем, и она понимала, что он так разделяет их обоюдную симпатию, отвечая Зине той же монетой. Дики имел жёлтый окрас перьев с серой дымкой на кончиках. Птичка была любопытна, игрива и очень подвижна. И так было до тех пор, пока кенарь не снёс пустое яичко и после чуть не погиб от тоски. Зина была в шоке! Оказалось, что кенарь – это канарейка, девочка! Вот тогда – то и встало всё на свои места – почему птичка так слабо поёт. Бедная Дики так грустила, но смогла пережить это потрясение, чего нельзя было сказать о Зине. Зинаида так прониклась, ведь женщиной она была очень эмоциональной, что целую ночь просидела возле птичьей клетки, успокаивая и приободряя Дики. Одно радовало Зину, что имя птички, какое – то универсальное случилось и подходило, как к самцу, так и к самке. Конечно, после произошедшего случая, смысловая нагрузка при обращении хозяйки к Дики изменилась кардинально.

Зина принесла воды и залила в птичий поильник. Канарейка оживилась и запрыгала с палки на палку. Её хозяйка с довольным видом посмотрела на неё, затем подсыпала в кормушку корма и улыбаясь, сказала:

– Ну, что Дики, девочка моя, ты готова в очередной раз выслушать меня? Не могу больше в себе свои мысли переваривать и семечки не помогают. Эх, Дики, если бы ты только могла говорить…

Зина ещё раз внимательно оглядела клетку, а затем продолжила свой монолог:

– Вот мужики, Дики, понимаешь, как семечки! Взять Васька, к примеру, семечка он видная. Мужик хороший, но не для меня или для меня, но только в одном лишь «яблочном» плане. Вот баба Нина, как сглазила меня, когда говорила, что я, ещё то – отродье бабское в нашем роду, представляешь? Что столько вёдер воды всем нашим городком не перетаскать, сколько у меня встреч уже нагуляно с ним! Что баба я, умная, да развратная, и это никак в судьбу моим бабским же счастьем не укладывается! И сердце моё каменное, всё равно даст о себе знать под «сраку» лет! Дики, ну, зачем она так?

Зина сделала обиженную гримасу и закатила глаза, потом раздражённо добавила:

– Вооот, дало знать, причём не единожды. Как первую мужскую шишечку у Васька встретила, так до сих пор сердце моё бугром затвердевшей крови болит. Впечатление это первое и сильное забыть не могу. Чтобы любить Васька, да нет, а что сама не знаю. Баба Нина что ли сглазила? А вообще светлоглазые вроде не могут сглазить, а если позавидовать?.. Хотя, зачем бабе Нине было мне завидовать, глупости всё время говорю какие – то. У неё и без нас всех сердце постоянно болело, то есть каменело, от чего её и не стало. Хорошо, что ты выстояла, Дики, моя крошечка.

И Зина с такой нежностью погладила птичью клетку, что канарейка даже застыла на мгновение, а потом, очнувшись от столь невероятного пробуждения чувств у своей хозяйки, громко спела «ри – ри». Зина взяла клетку, поставила её на журнальный столик, а сама снова завалилась на чёрный диванчик и продолжила:

– Да, Дики… Ты точно не знаешь, что баба Нина очень сильной женщиной во всём была и держалась всегда будь здоров, и как я «за яблоками», начиная с Васька и заканчивая им, паразитом, не бегала. Неприхотливой женской души человек была. Знаешь, такая тихая кроткая женщина, но только в одном смысле, что всегда знала своё место. А место – это было такое: делай, что надо, время бабское своё цени, за мужика не думай. Вот, так она и прожила, в работах, в заботах, в семье – да без семьи, с дедом моим Семёном, который каждый вечер любил осамогониться. Вот как эти семечки растут? А? Дики? Хоть ты мне напой немного, ведь вроде все одних начал, но видимо концентрация природного воздействия, в разных частях подсолнечника неодинаковая, раз дела такие. Или от обработки зависит? Или от упаковки? Я не понимаю! Почему одними семечками наедаешься как – то сразу, хорошо так, вкусно, но через короткое время снова хочется их отведать! Не пожрать! А покушать – посмаковать в удовольствие и удержать хоть немного это послевкусие блаженства. А другие семечки не то, что не ешь, а жрёшь и жрёшь, ничего понять не можешь, вроде пресытилась, не очень вкусно, так пойдёт, и снова через короткое время к этим семечкам тянешься. И здесь, и там, остановиться не можешь. А ведь раз на раз не приходится, когда лакомо, а когда вдруг и прогоркло становится. Прямо, как с мужиками этими, чем не семечки для женщины? Где, правда, эта? Женатый, холостой, который никак не хочет жениться…. Что с концентрацией этой у мужиков происходит? Обработка? Упаковка? Вот, как ты мне это объяснить можешь?

Канарейка могла Зине объяснить это только своим активным слушанием, тем более она внутри себя знала, что именно этого ждала от неё её Зина. Ведь ей, как птице было очень важно вовремя попить, поесть и подвигаться, а всё остальное – чистая адаптация. А ещё, птица знала, что всё зависит от состояния, в котором находится женщина, которая кушает семечки. Ведь взаимосвязь ума, эмоций и тела никто не отменял, и начинать спрос важно с себя, а не с мужчин. Какая женщина, такой и мужчина. В природе также, как закон, где есть особи противоположных полов. Но Зина даже к пассивному слушанию такого птичьего не была готова, поэтому Дики сильно и не беспокоилась, понимая, что всему своё время.

Зина замолчала, отвернулась от Дики, и… заплакала. Она очень мало думала о маме и практически всё время вспоминала бабу Нину. Свою маму Зина очень любила, но к бабе Нине она испытывала какие – то другие, созерцательно – трогательные чувства что ли, в которых всё время проживала состояния покоя, умиротворённости и безоговорочной принадлежности к женской природе. Вот и сейчас у неё в голове всплывал светлый образ её бабушки, сильной женщины с непростым характером. Зина закрыла глаза, слёзы, не переставая, текли по её бледным щекам, губы кривились и подрагивали.

«Нина, Нина… Такое впечатление, что сначала родилась баба, потом её место в жизни, которое она себе определила, и только потом она сама. Какая – то трудная и насыщенная одними и теми же событиями судьба. Вот же бывает так, что человек так и не раскрылся до конца. Нина, Нина… Всё советы давала, всех учила, присказки вставляла в нужный момент, личным примером показывала, как замужней бабой «за яблоками» не бегать. И что? Я – то незамужняя, может быть, по её вине всё – таки незамужняя. Потому, как замужем сильно с ним же с мужем этим, так и не набегаешься, тем более, как с Васьком – с подкрадыванием и подшёптыванием сзади. А значит, повлияла на меня баба Нина, что замуж я не пошла и теперь свободно могу себе, когда захочу и с кем захочу урожай яблок на двоих собрать от души своей женской и для сердца своего почти каменного. Нина, Нина…позаботилась светлоглазая».

Зина закрыла своё распухшее лицо руками и вытерла слёзы. Вдохнула, и выдохнула новый день, который действительно, сегодня с самого утра поражал своей склонностью к внезапно сошедшей рефлексии. Зине, почему – то именно в сегодняшнюю субботу захотелось в своей жизни всё изменить, перевернуть, начать заново. Но бесконечные возвраты в прошлое без конца атаковали её очень подвижный мозг. Дразнили, издевались, затягивали в свою пучину нынешнего бездействия. И всё было бы хорошо, если бы так Зине время от времени не было плохо. Она не понимала, где она ошиблась и почему для всех она не просто Зина, а «Зина с магазина». Её это обижало, злило, и она неосознанно раздражалась на других.

Баба Нина для Зины и её мамы выступала тем самым редким проводником в мир женской мудрости и счастья, который в любое время дня и ночи дарил безоговорочную любовь ко всему. Правда, не так, как этого хотели окружающие её люди. Не очень довольная жизнью женщина, спускала много наставлений и указаний, где порицаний было ещё больше. Она осуждала, выговаривала, в общем не молчала. Но за всем этим баба Нина как – будто скрывала какую – то необъяснимую благодарность тому, что она женщина, и прятала своё неосознанное желание позволить себе то, чего никак не могла. При этом, она всегда говорила о сложном – просто, где всё было понятно, хотя и не безболезненно. Проводники, они же сами по себе часто, и нравится своим внутренним движением не обязаны. Главное, чтобы в мире сами с собой были, а всё остальное, необходимо для развития, причём их собственного и всех тех, кто рядом с ними находится.

Сама баба Нина в своей жизни стоически переносила тяготы своего неверного женского выбора, но сама этого не понимала, а Зину и её маму погоняла из любви и заботы, чтобы хотя бы они не допустили подобного. Когда баба Нина была девушкой, то тоже по молодости один раз почти завернулась на шишечку мужскую, конечно. Был у неё ухажер, звали его Дмитрон. Всё от того, что любил он патефон слушать. Не Дмитрий, а Дмитрон. Да так полюбилось Дмитрону новое его имя, что и невесту он искал с таким именем, чтобы можно было этот «он» от «патефон» в него встроить. Намаялся бедолага, пока бабу Нину не встретил. Она ему сначала и не очень ведь и понравилась, больно правильная была. С косой тугою, в сарафане до пола, в рубахе с такими рукавами, что даже кистей видно не было. Ну, что в таком случае с мужским бугорком будет? Даже не обнадёжится разок кровь туда – сюда разогнать, одна печаль души мужской. В общем, Дмитрон, скис, пока имени бабы Нины не узнал. А как только она его произнесла, так он весь шишечкой стал от головы до самых пят, и сразу закричал: «Урааа!! Нинооон!!» А бабу Нину это очень насторожило и всю женскую страсть на время отбило. Во – первых, она думала – почему «Нинон», во – вторых, как он без неё её место для себя в её жизни отвёл, в – третьих – увлечения могут обернуться другими напастями в жизни. И Зина, юной девицей, когда в сто первый раз слушала эту историю, знала одно, что если бы её дедом стал Дмитрон, то он точно бы каждый вечер не дегустировал по литру самогон. А слушали бы они все его патефон и были бы помимо бабы Нинон, ещё Ленон, Михальон, Зинон и Викторон. Вот такая могла получиться классная семейка «ОН»!

Дмитрон откровенно забодал бабу Нину своим мужским вниманием, тем более, всё по окончаниям билось. А она совсем к такому наплыву его «оновских» чувств оказалось не готова. Для неё это были мучения не по годам и нечеловеческие. А Дмитрон ради своей привязанности к патефону, чуть ли не весь дом под него сделал. И это было невиданным даже в то время, чтобы так под какую – то поющую железяку прогибаться. Люди в городке говорили, что лучше бы Дмитрон под бабу Нину один разок прогнулся и им бы счастья на всю их совместную жизнь хватило. А так, как баба Нина тоже умная была, похлеще чем Зина со своими девятью классами, то сразу поняла, что песнями детей наплодишь и дальше, что, как жить. Одним лишь патефоном сыт не будешь, а это уже то отведённое ей в жизни то место, которому она не могла изменить, да и не изменяла никогда. Поэтому, баба Нина так Дмитрону и ответила, когда он пришёл к ней домой в очередной раз с патефоном, что хоть она и Нинон, но этот патефон красной жизненной чертой, между ними стоит, а значит, дел совместных в жизни с Дмитроном будет мало. Что работник он однозначно слабый, ленивый, не добытчик совсем, раз с патефоном всё время гуляет и, в конце концов, не доверяет она настолько его музыкальной отзывчивости, чтобы одной семьей стать. Уверена была тогда баба Нина, что на этом всё и закончится. Но не тут – то было!

Дмитрон оказался хуже, чем патефон. Как – то раз после работы он оставил свой патефон за дверями крыльца бабы Нины, двери закрыл и подошёл вплотную к ней, прижался всем телом, обнял и поцеловал. А дальше, всё как в сказке. Единственное, о чём она жалела, так это о том, что сарафан очень длинный и рубашка белая с рукавами чуть ли не до пола. Ведь запуталась баба Нина во всём этом и в дыхании их обоюдном, застыдилась, смутилась, но шишечку мужскую незримо ощутила, как надо, да так, что всю жизнь потом её сердечко болело и каменным только с Семёном становилось. Никто ей не виноват, она полюбила Дмитрона, а выбор свой женский из – за сомнений остановила на Семёне, который безудержно любил её всем своим некаменным сердцем. Бился за неё, бился, литрами самогона по вечерам прикрываясь и до сих пор, живее живых бьётся, такая любовь каменная для него выпала.

Дики постучала своим клювом по железным прутикам клетки. Она так его чистила от остатков зерна. Между этим занятным делом, птичка решила поупражняться в певчем искусстве. Надо заметить, что у неё это получалось неплохо. И вот интересно, чем хуже было настроение у Зины, тем лучше канарейка имитировала свои птичьи звуки. И Зина ей сказала:

– Ну, Дики, не сейчас, голова так раскалывается, аххх…

Птица её как – будто не услышала, а продолжила петь ещё громче, и Зина закрыла свои уши руками. «Боже, что за странное создание? – думала она. – Неужели трудно петь потише? А может, оно и к лучшему, чтобы моя мозгомешалка тоже могла напряжение сбросить, да уж,.. спасибо, милая».

Северное утро всегда такое, сначала серое и противное, а потом может и распогодиться, если повезёт. Не весна и не лето, непонятно что. Прохладно, одним словом, и это стабильно. Бывает, что жаркие деньки могут внезапно одурманить своим скоротечным присутствием и тогда очень хочется на юг, где палящее солнце, ласковое море и белые чайки. Чтобы раствориться и побыть, как можно дольше в этом безмятежном затворничестве.

Баба Нина и Дмитрон югов не знали, а после того случая, всё больше ведали в размахах вселенную. Дмитрон всё чаще и чаще оставлял свой патефон за дверями крыльца бабы Нины. И так сладко двое влюблённых выводили свою совершенную песнь, а потом, хррр – плюх…, как любит Зина, пошёл Дмитрон свой патефон другой – Василисон показывать, да там и остался. Она же ему про этот проигрыватель ни слова, что помехой для создания семьи может стать. А Дмитрон хоть и влюбился в Нинон, но понимая свои перспективы и её настрой, настаивать не стал, переборол себя ради неё. И до сих пор патефон слушает, а бабы Нины нет уже. И говоря её словами, вывод напрашивается один: любой мужик с патефоном или без, с бальзамом из самогона или без, может пагубно повлиять на сердечную женскую мышцу и разрушить её так, что ни одна другая семечка в мире не сможет спасти её обладательницу. Но! Барабанная дробь! Свой выбор, надо делать в пользу того мужского бугорка, который женщина незримо внутренне ощущает! Так устроен наш мир.

И не успела Зина, как следует расправить свою спину у окна, глубоко вдохнуть запах новой жизни и пойти навстречу личностным изменениям, как услышала надрывно – протяжное:

– Зинааааа! А, Зинаааа! Ты работать сегодня будешь, милаяяя? – донеслось с улицы. Это кричал Федька, то есть Федюн, самый свободный после Васька ещё один претендент на руку и сердце Зины, к сожалению, чисто теоретически.

Федюн, но не Федон тоже был такой интересный мужик по-своему после Васька, разумеется. Внешне смотрелся намного приметнее, даже вызывающе. Сексуальность, доминантность и ласковость церемониальным шагом маршировали впереди него. Зина с полуоборота реагировала на Федюна, краснела и давно уже перестала этого стесняться. Ей нравился его харизматичный подход к сексуальному делу, потому как Васёк, со своими «по яблоки» забодал даже. По – сути, ведь ничего нового, но и с Федюном её всегда настораживал тот факт, что в интимной близости он максимально избегал разнообразия, как тот стабильный «старый конь, который борозды не испортит, но и глубоко не вспашет».

Баба Нина и мама Зины даже во всеуслышание одобряли встречи Зины с Федюном, придерживаясь того, что она так быстрее с Васьком отношения прекратит, женатый же человек всё – таки. Воспитывали её, осуждали и порицали: «Зинка! Что творишь, девка ты, паршивая! Себя губишь, Васька и жену его! Прекращай, да к Феде, как надо присмотрись, развратница бедовая!» А Зина им в сердцах отвечала: «Ага, как же! Баба Нина, мама, а сколько Васёк губит помимо меня и жены своей, а? И бугорок его мужской никак в пыль не сотрётся!» А потом отворачивалась и всегда тихонечко добавляла: «Тьфу – тьфу – тьфу! Перебор эмоциональный, прости, Васёк».

Насчёт Федюна вроде у Зины всё было неплохо, но с ним каждый раз, как в десятый раз. Всё прочитано неоднократно и даже то, что написано природой в его мужской харизме мелким шрифтом. Хорошо, но заезжено, пускай даже до изнеможения. Свободный жених, который замуж не предлагает, а любит только ездить, причём больше по своим правилам. Прёт, как тот конь и жениться не желает, всё потом, не сейчас, позже. Такой вот Федюн сам по себе человек.

Зина лихорадочно пыталась собрать мысли в кучу, и думала, думала, думала… «Федюн… Васёк… тьфу ты! Напасть сексуальная! Вот как в той поговорке: «Выйти замуж – не напасть, лишь бы замужем не пропасть!» Только как – то наоборот у меня всё в жизни получается, наверное, потому что я «Зина с магазина», правильно всё – таки люди говорят, эх, «прынцесса» семечко – продуктовая. Нет мне покоя, страдаю, нервничаю, потому что счастья хочу! Вроде два мужика, разные такие и ни с кем двояко счастливой быть не получается».

Федюн, было слышно, как открыл калитку и стал вышагивать строевым прямо к пышному раскидистому кусту сирени под окном. Видимо, сегодня хотел не как обычно на встречу прийти, а через окно.

Зина снова слегка погрузилась в свои размышления и на мгновение замерла. Конечно же, разные мысли не давали ей покоя, в том числе, и про Васька забыть. Она рада была бы, а не получается. Прямо как – будто въелся Васёк в голову её с пяти лет, а может быть в сердце или душу. «Ого! Ещё чего не хватало! А то ещё такой же Дмитрон, как у бабы Нины случится!» – испуганно заморгала Зина от своего женского умозаключения и посмотрела на Дики. Канарейке, откровенно говоря, вообще не было дела до своей хозяйки. Птичка летала по клетке, иногда поклёвывала обветренное яблочко и каталась на подвесном деревянном колечке.

– Ай, где же моя Зинуленька, рыбонька золотая прячется? Цыпочка моя голубоглазая? Ай, ай, где ты? – и Федюн в сладком предвкушении стал аккуратненько подкрадываться к Зининому окошку.

А Зина, тем временем своими мозгами усердно перемалывала грубые кусочки потерявшихся мыслей. «Может жену Васька с Филиппом Петровичем свести, будь он неладен? Да, ладно, не буду, жену Васька жалко немного, не умная баба ведь, такое мужицкое добро раздаёт по глупости своей. Если бы только Васёк наш с ней был, да не посматривал по сторонам, так куда уж там… Васёк хоть и без патефона, но зато харизму бабскую за версту чует. Сексуальность, одним словом. А её, сексуальности этой, нормально ведь по стране нашей выгуливается, да… Мужик ведь хороший, хозяйственный, смотри – ка всех баб к хозяйству своему приобщает, зараза, и остановиться никак не может. Что же делать? Без Васька – плохо мне, с ним – хорошо, без него долго – спокойно, только харизма женская чахнет, с ним долго – невозможно, харизма моя женская до отвращения просто истлевать начинает. Может кобель знатный просто? Или козёл? А если взять у старого деда Дмитрона такой же древний, как и он, его патефон, вдруг Васёк переключится и как – то со своим мужским бугорком успокоится и меня, Зинаиду Михайловну, волновать перестанет. Не хочу, как баба Нина, раньше отмеренных жизнью лет на небо подняться, не хочуууу!»

Федюн явно нервничал, топчась у окна в ожидании ответа. Эта ситуация была для него странной. Как так, он пришёл, весь такой на уровне живота окрылённый, а здесь, простите, тишина. Его встречать, обцеловывать должны, прелестями женскими баловать, красавец ведь какой! Самец! Иго – го – го! Сейчас копытами парадного шага так землю утрамбует со своим мужским нетерпением, что Зина потом её даже трактором не сможет вспахать. Потому, что трактор здесь может быть только один и это Федюн.

«Да пошёл ты, Федя! – взорвалась мыслями Зина и завела снова мозгомешалку. – Конечно, не права я, что шишечка мужская у Васька мне покоя не даёт, и не только мне, наверное, а что жена его не причём здесь? Или всё – таки причём? Да, нет, при нём, вот и весь ответ! Просто, у Васька, конституция мужская такая кобелиная или козлиная, что же жене его тогда делать? А моей душе яблочной? … Ой, дуры мы с ней… ещё какие…»

И Зина подошла очень близко к окну и прикоснулась лицом к белоснежной тюле. «Вот же говорила мне баба Нина, что дура ты, Зинка, дура! Мужика надо брать пока его мужской бугорок других баб не учуял. А у тебя всё не как у людей. Прынцесса хренова! Вовремя надо было ухватиться за то, где «прибыло», тем более, слава богу, что без патефона и всё, бабское место тебе в жизни твоей обеспечено. Только, где это счастье в месте этом? Да всё просто, доля бабская простая – мужик при тебе, шишка его мужская тоже, что надо ещё? Всё из – за жены Васька, кобеля этого или козла… Сразу ей надо было его шишечку мужскую не жалеть и делами своими женскими подкреплять. Зная Васька, он бы тогда ничего не понял и свободы другой «яблочной» на стороне, и знать бы не захотел. Эх, «Зина с магазина», королева ты заборных дырок…»

– Зинааааа! А, Зинаааа! Да, что это такое?! Где ты, Зинуля моя, лапонька! – не унимался Федюн. Подождав ещё немного, он напрямую пошёл к кусту сирени, кое – как его обошёл и почти ввалился в окно, не как самец – трактор, а как натуральный слон. Потом остановился, замер и тихонечко так постучал. Тук – тук – тук… – Зинулечка, кисонька моя! Ну, хватит, выходи!

Зину в этот момент, как – будто ошпарили кипятком, и она резко отпрянула от тюлей, стремительно усевшись под окном и поджав свои глянцево – бежевые коленки. Она ясно понимала, что Феденька пришёл чисто по её женскую харизму, и Зине очень сильно захотелось, чтобы он хоть раз задумался о чём – то большем в их отношениях. День, ведь какой, рефлексивный выдался! Гулять, так гулять! «Угу, постой ещё, постучи, да подумай, что ты не так делаешь по отношению ко мне. Я же не просто «Зина с магазина», а королева, как – никак, – мысленно злилась Зина. – Хочу других слов, торта, и в конце концов, шампанского! Самого дорогого! Пусть из моего магазина продуктового, не суть, главное, чтобы было. И не просто там, на ящиках деревянных в подсобной магазина или у меня в чистоте и красоте, а у тебя дома, Федюн, в твоей комнате, в твоей постели. Чтобы позаботился ты заранее о подносе с цветами, с фужерами, ну, как у людей нормальных. Бельё постельное красивое постелил, нет, ну хотя – бы свежее, наглаженное, вот для души и тела, блажь мою сексуальную настроить на необходимые нотки интимного отдыха. Не хочу пока открывать тебе, Федюн! Догадайся сам! Сто раз тебе всё это говорила, а ты, как медведь, оглохший на одно ухо, только и твердишь, что какая разница, что всё это бабские глупости. Короче, стой, Федюн и мучайся, как и я. Страдай! Тем более, что замуж меня не зовёшь, паразит, у!» И довольная результатом своих мыслей, Зина непроизвольно ещё сильнее поджала свои колени и покрепче стиснула зубы. «Всё, вот, кукиш тебе, Федюн! Нет больше Зинулечки, кисоньки, рыбоньки! Иди сам себя обслуживай, кобель, козёл! Не жена, я тебе какая – то там!»

Федя приоткрыл край тюли и слегка заглянул в окно. В Зининой комнате всё было на месте, кроме неё самой. Чёрный диванчик с откинутым вязаным пледом, Дики в клетке на журнальном столе, махровый халат на стуле. «Значит, уже ушла…» – подумал Федюн, и вместе с этим все его планы на интимную встречу с Зиной рухнули. Федя никогда не скрывал, что ему хорошо с Зиной чисто в постельных отношениях и на этом всё. Он не был готов к такому – этакому, что дурак какой? А так, ноль ответственности, тем более что Зинуля, не против. Сильно не тратишься, всегда вхож, обслужен, ещё и с собой, что – нибудь дадут. Вот эта жизнь! Без лишних обязательств и мужских ответственностей. Но, Зина же сама так хочет, зачем всё усложнять. Вот и решил Федюн, что будет ходить к Зинуле до последнего, пока она их интимную лавочку не прикроет. Не он, а она, потому, ему как мужчине терять нечего, это он знал точно. А сейчас Зины нет дома, на работу, наверное, вышла, но ничего, он обязательно вечером зайдёт ещё.

Федюн ласково погладил рукой подоконник, шмыгнул носом, присвистнул и громко сказал:

– Ну, что ж, бывайте Зинаида Михайловна! День быстро пролетит, а вечером я весь ваш! Целую ручки!

И, как медведь – шатун, неохотно и лениво скатился с подоконника. Затем твёрдо встал на ноги, засунул обе руки в карманы своих брюк и нехотя пошёл к калитке на выход, напевая песню Кай Метова:

– Ты расскажи мне, где ты была, ты расскажи мне как ты жила, что ты творила без меня. Милая моя, где ты? Милая моя, где ты? Милая моя, где ты? Милая моя, где ты? Где, тыыы, Зина!

«Идиот!!» – чуть не вырвалось у Зины. Она так устала и чего хотела, сама не знала. Вернее знала, но когда эмоции вместе с семечками накатывают, так она сразу какой – то потерянной женщиной становилась. Красивой, фигуристой, грудастой, но какой – то больной. Себе в эти моменты она жутко не нравилась, потому что у неё не хватало сил от самой себя защищаться. Чего делать совсем не стоило. Мама Зины часто говорила, что её чаще надо огородными делами озадачивать, чтобы поменьше всякой дури в голове водилось, чем очень сильно обижала дочь. Не поговорить толком, не выслушать, а вот сразу резко осудить, да так, что потом даже на смертном одре не захочется ничего спрашивать, не то, чтобы поддержкой в жизни заручаться. Да и дела огородные подальше забросить, как всё тот же неухоженный куст сирени под окном.

Дождавшись, когда Федюн закроет калитку и раздастся характерный щелчок задвижки, Зина вскочила и закричала на всю комнату:

– Скотинааа! Заразааа! Паразит! «Милая моя, где ты?!!» А что насчёт цветов, торта и шампанского?! Сволочь! Ни ты, ни Васёк и этого даже не предлагаете! Кобели! Козлы! Чистый секс на почве разнополых сексуальных харизм! Какая, какая ты дурааа, Зинааа!

Со стороны складывалось впечатление, что Зина очнулась, как – будто от непробудного сна, затяжной комы, многолетней спячки. Она бегала по комнате и нервно жестикулировала руками. Дики притихла и смотрела на неё, как на реально больную. И всё, чем она могла помочь своей хозяйке, так это снова стать внимательным слушателем её многослойных истерик с душераздирающими изречениями. Зная Зину, канарейка понимала, что так будет ещё полчаса точно, поэтому надо замереть и постараться не двигаться, что не маячить и не раздражать свою хозяйку дополнительно. Дики и это умела, иначе она тоже не была бы женщиной, то есть самкой.

У Зины зазвонил сотовый телефон, на экране которого высветились две заглавные буквы ФП, это был, будь он неладен или ладен, Филипп Петрович, директор из магазина «Продукты», в котором она работала. Телефон дал ещё гудков пять и смолк.

Время шло к одиннадцати, и как было понятно всем присутствующим в комнате, что, судя по последнему мужскому визиту, томного дня не ожидается. Суббота есть суббота и надо уметь не просто отдыхать лёжа на диване с семечками, а ещё и активно личностно расти вверх. Чем Зина уже успела позаниматься с самого утра, а сейчас ей было необходимо прожить все те эмоции и чувства, которые она неосознанно подавляла в себе в отношениях с Федюном. Да! Это был её день! Выходной день от неё самой же!

ФП или Филипп Петрович, пока будь он неладен, ценил Зину, как работницу торговой сферы и всегда любовался её женской красотой. Его магазин лучше было бы назвать магазинчиком, на котором хоть и висела вывеска «Продукты», но на самом деле, в нём было всё. Консервы, мясо, бублики, порошок, мыло, хлеб, спички, конфеты, спиртное, сигареты, картофель, макароны, курица и прочее. Магазинчик внешне очень походил на Филиппа Петровича, такой же небольшой, неказистый, несовременный, но в котором всё имелось. И цветы, и тортик и шампанское тоже, но Зинина харизма женская не лежала к этому там, вот никак, ровно. Нет, чтобы Зиночка пошла бы, да и расходилась, как с Васьком или Федюном, так нет, не привлекал её ФП. Слышала она, как – то в разговоре одном женском, что где бугорок мужской у Филиппа Петровича имеется, то там нормально так «прибыло» всегда, а это Зину очень настораживало. Внешний вид Филиппа Петровича был ведь не многообещающим чисто в мужской доминанте, но местные бабы поговаривали, что смотреть на это не стоит. Ведь вся его мужская сила в хозяйственности! А это, между прочим, для счастливой жизни, в том числе и интимной, крайне важно! Но Зине не нравилась такая хозяйственность у ФП, она другую хотела, а какую сама не знала. Оттого она сейчас и рефлексировала, меняя пятый носовой платок за утро. Наверное, правда была в том, что ей окончательно стало надоедать быть «Зиной с магазина» в своих глазах.

Зина боялась Филиппа Петровича, его хозяйственности и взгляда искоса, поэтому ФП был у неё всегда «Будь он неладен!» Конечно же, на то Филипп Петрович и директор в своём магазине «Продукты», чтобы командовать, но постоянное его «Зинаида Михайловна, может быть вы перестанете бесконечно губы подкрашивать и товар примите!», выводило Зину из себя. Она внешне сдерживалась, как могла, а внутренне горячо возмущалась, искренне не понимая о каком товаре идёт речь. Четыре ящика молока с молокозавода или пятьдесят булок хлеба? Зина считала, что ФП её специально так бодает, причём этой самой хозяйственностью. А Зинаиде Михайловне, как называл её ФП, некогда реально было по полтора часа на десятиминутное дело отводить. Её губы в заботе особой нуждались, дома же она семечки щелкала, без помады своей красной, а на работе не могла, а форму сексуальную поддерживать старалась. Вдруг, на неё ещё, какой жених завернётся, а она без помады красной на губах. Но Филипп Петрович этого её хозяйственного подхода вообще не понимал, только твердил всегда одно: «Зинаида Михайловна, поживее, пожалуйста! Очередь скапливается!» А Зина в этот момент думала, что ну, её к тому же неладу, вместе с Филиппом Петровичем! Пускай постоят и подумают, потерпят и пострадают, как она. Никто о таком ходе Зининых мыслей никогда не догадывался. И вообще, Филипп Петрович временами очень сильно раздражал её своими речами, когда говорил: «Вы, Зинаида Михайловна, очень красивая и умная женщина, пока за прилавком в магазине стоите. Но как только за его пределы выходите, так понять ничего не могу. Смотрю на вас, а вы, как раздваиваетесь по жизни. Вот какой – то нехозяйственной становитесь!» И поэтому, у Зины для ФП отведённая годами ниша имелась – «Будь ты неладен!» Голова у неё часто болела, ведь два мужика не шутка же, не четыре ящика молока или пятьдесят булок хлеба! Товар штучный, эксклюзивный, испортиться быстро может. Тем более один требовал одних сроков хранения, а второй – других. И как ей потом в этом во всём счастье своё женское разглядеть, даже по – хозяйственному.

Зина, неожиданно для себя, практически одномоментно закончила свою утреннюю мозговую разминку. Она перестала рыдать и извергать из себя страшные звуки, жуткие междометия и даже, матерные слова. Ведь часто то, что накапливается внутри оно ещё и имеет свойство бродить, как вино, где на выходе, может быть таким перебродившим, что лучше и не прикасаться. На самом деле Зина очень много всегда держала внутри себя, и иногда ей казалось, что её разорвёт от всех этих Васьков, Федюнов, Филиппов Петровичей, не говоря ещё о её маме и бабе Нине.

Зина, молча пошла в ванную, умылась и посмотрела на себя в зеркало. На неё испуганно смотрела молодая заплаканная женщина, беззащитная, неуверенная, красивая и очень ранимая. И ей так стало страшно и стыдно за то, что она эту женщину ещё и пинала всё время, что не была ей опорой и поддержкой в трудные минуты, а панически искала помощь на стороне. Ожидая того, что вот – вот люди догадаются, вот – вот услышат, вот – вот поймут. Да нет, не будет так! Пока сам себя лично человек не увидит и не услышит! И Зина пристально посмотрела в отражение своих глаз в зеркале. «Боже мой… – зазвучал голос в её голове – я сама себя совсем не знаю… Я не понимаю, кто я и чего хочу… Но то, что я себе больше никогда не сделаю больно – обещаю». Так бывает и всё к лучшему, но Зина пока ещё всё – таки сопротивлялась грядущим переменам, которые ей несла именно эта суббота. Она взяла розовое, как поросёнок, махровое полотенце и вытерла им лицо. Лицо стало такого же цвета, как и полотенце.

– Ого! Хороша! Наверное, лучше к семечкам вернуться! – сказала себе в отражение зеркала Зина, потом улыбнулась и пошла в комнату на свой любимый чёрный диванчик.

Семечки явно уже успели заскучать, Дики тоже. Зина снова легла, укрылась пледом, взяла семечки, посмотрела в окно, зажмурилась и стала снова щелкать масляное лакомство. Сквозь тюль на окне жёлто – белые лучики полуденного солнца активно знакомились с малоизвестным им пространством в комнате. Сюда они заходили редко и то, что они вообще сегодня были, делало их необыкновенной достопримечательностью субботы. Лучики аккуратно перемещались, скользили, ощупывая буквально всё на своём пути. Но самое главное, что они не останавливались, а двигались сами по себе, даже если кому – то из присутствующих это и не нравилось. Лучики сейчас были той частью Зининой жизни, где всё было возможным. Они старательно подсвечивали Зине эту реальность.

Хррр – плюх… Дики, поняла, что настало время её очередного бодрствования и занялась навёрстыванием упущенного. Хррр – плюх…

– Не всё так плохо, да, Дики? – спросила птичку Зина.

– Ри, ри – что – то старалась пропеть ей в ответ канарейка, по – крайней мере, Зине так казалось.

Хррр – плюх… «Филипп Петрович ещё тот франт, фрукт, френдель – пыталась снова напрячь мозговые мышцы Зина. – Не крендель, а френдель. Вот почему, когда я смотрю на него, как – бы сквозь его неказистый внешний вид, так и улетаю, только куда, никак не могу понять. Состояние моё женское странное – дышится не глубоко, не учащённо, а очень спокойно и без мыслей всяких. И порой, моя сексуальность женская прямо выпирать из меня начинает, высоко торчащими сосками из груди. Вот что это такое? ФП ещё, как по хозяйственному посмотрит на меня, так я сразу себе, стоп, Зинаида Михайловна. Да, ты женщина красивая и умная за прилавком, вот и будь ею, так нет! И да! Сосочки стоят, как миленькие, вытянутые такие под хозяйственность эту, да ещё и покалывают от неразделенного напряжения. И что? Крась губы, Зина, помадой красной, как можно чаще. Не будешь же ты вечно жить одна, должно же и тебе женское счастье привалить, а, не «Зина с магазина»?» И Зина решила, отставить семечки в сторону, не отвлекаться на мысли глупые, а заняться особой медитативной техникой, которую она придумала сама для себя.

Зинаида Михална, как можно удобнее расположилась на своём диванчике, опустила руки вдоль туловища, закрыла глаза и прислушалась к своему телу. Потом сделала короткий вдох, глубокий выдох, снова вдох, и… начала: «…сосочки мои прекрасные, божественно раскалённые из розового цвета в цвет близкий моей красной помады, тверды и непредсказуемо гармоничны. Дыхание моё ровное и спокойное, я ощущаю нежность в каждой клеточке своего тела, я чувствую, как моё женское начало постепенно просыпается. Прямо из низа живота идёт мягкий импульс – призыв активного сексуального времяпровождения. Я чувствую, что наливаюсь изнутри горячим, вязким, дурманящим соком. Я растворяюсь в нём. Меня обволакивает приятная возбуждающая истома. Бюстгальтер становится невыносимо тесным. Соски упираются в него настолько сильно, что сексуальное вожделение охватывает каждую мою женскую клеточку. Я расплавлена и почти повержена. Волны страсти накатом идут навстречу моей сексуальности и волнуют мой огромный океан женского естества. Я эротична, оголена и открыта всем формам мужского доступа. Я хочу быть в этой распирающей меня радости, удовлетворяясь и удовлетворяя своего мужчину…»

– Зинаааа! Твою дивизию!!! Зинааа! Выйди в магазин, а? Продай порошка стирального, внук приехал! – истошно завопила очередная в бесконечной жизненной очереди Зины в магазине «Продукты».

Зина не выдержала, психанула, вскочила, как ошпаренная и вся её особая медитационная техника тут же слетела к едрене фене. У молодой женщины от злости перекосилось лицо, она подбежала к окну, выглянула и закричала в ответ:

– Тимофеевна! Что ж ты орёшь так? Твоей же дивизией по тебе же сто раз не меньше! Достали! Ни минуты покоя!

А Тимофеевна ей в ответ, как – будто гранатами решила закидать:

– Совести у тебя нет, Зинка! Мыло хозяйственное закончилось, внука обстирать нечем! А ты всё о хахалях своих думаешь! Никакой хозяйственности и заботы о ближнем! Зинка, ты и есть Зинка! Выходи в магазин, зараза такая с намалёванными губами красными!

И тут Зина решила, что снова не выйдет и всё! Как с Федюном, только уже без истерического самобичевания. Выходной день у неё ведь, поэтому пусть к Филиппу Петровичу сбегает, губы у него не намалёванные, вид неказистый, вдобавок хозяйственный, а значит всегда в заботе о таких противных бабах, как Тимофеевна со своим внуком. А вообще, нормальные женщины уже руками не стирают, а стиральными машинами пользуются. Но, все в городке знали, что Тимофеевна – женщина доисторическая.

– Отвали, Тимофеевна! Выходной у меня сегодня! Отстань до завтра. Отстань! Всё! – раздражённо крикнула Зина, в надежде, что Тимофеевна оставит её в покое.

– Ну, Зинка! Вот будут у тебя внуки, тогда я посмотрю на тебя! Кукла расфуфыренная! Посмотрите на неё, какая! – возмущённо закричала Тимофеевна.

Зина отошла от окна, села на кресло и закинула ногу на ногу. «Ага, как же внуки? Доживи ещё, Тимофеевна!      Вот дура, баба противная! Всю медитацию мне испортила, ещё и напугала! – честно призналась себе Зина. – Вот как с такой её женской харизмой мужик жить будет? Да не дай бог! Даже если бы я осталась последним мужиком на всей планете Земля, то ни за что к Тимофеевне не подрулила бы! – и Зина перекрестилась три раза. – Стерва хозяйственная! Душа бабская заразная! Тоже мне, Зинка, Зинка! Культуре научись, квочка недоделанная! Зинаида Михайловна, пожалуйста! А то, как к Филиппу Петровичу, так Филипп Петрович, а ко мне, так Зинка. Научу тебя сегодня, как ко мне по имени отчеству обращаться! Не обстираешь один денёк внучка своего ненаглядного, так сразу вспомнишь, что Зинаида Михайловна. Что за люди? Вернее, что за женщина такая?..»

У Зины снова зазвонил сотовый телефон, на его экране опять высветились всё те же две заглавные буквы ФП. Она вяло посмотрела на них и стала качать одной ногой, вверх – вниз, как можно сильнее. Это Зину всегда успокаивало, так как её тело перестраивалось быстрее, чем её бесконечные мысли бегущей строкой. Мда… «Какой чудесный день, какой чудесный пень, какой чудесный я, и песенка моя. Ля – ля – ля! Не скучно мне ничуть, пою когда хочу, какой весёлый я и песенка моя. Ля – ля – ля!» – вспомнила Зина песенку из детского мультфильма «Песенка мышонка». И стала её напевать, максимально покачивая ногой, потом поменяла ноги в этом положении, и продолжила дальше осваивать этот удивительно простой релакс. Хорошо, когда ты делаешь то, что для тебя важно, а не то, что важно для других, вот таких претензионных Тимофеевн, например.

Тимофеевна, все знали, штучка ещё та была, близкая не то слово. Почему близкая? Да всё просто! Вот куда не повернись, куда взгляд свой не отведи в городке, Тимофеевна тут, как тут, близкая ведь, даже очень. Лезла всегда и ко всем, но, особенно, к Зине. Во все дела её сексуально – амурные, с грубым нарушением прав женских и законов природных! Болтала везде, что не попадя про Зину. И всё – то ей надо было!

У Тимофеевны вообще вся бабская жизнь с молодости набекрень пошла. Влюбилась Тимофеевна в солдатика с пушком над верхней губой, который летом в гости к её соседке время от времени приезжал, племянничек. С виду тоже такой ведь неказистый, как Филипп Петрович, обычный во всех смыслах. Тимофеевна на тот момент все глаза свои девичьи проглядела на него и дар речи частично потеряла. Странная любовь у них случилась. Но как говорит сама её величество, близкая Тимофеевна, самая что ни на есть настоящая, потому как военная. Солдатика её звали Слава. В отличие от Филиппа Петровича он всё время что – то пытался строить из себя, такой вот весь напыщенный и важный ходил, как петух на птичьем дворе среди кур.

Носил с собой Слава сумку военную планшет. Все в городке подозревали, что там какой – то засекреченный план или объект, потому как Слава никому и никогда этот планшет не доверял. Разве, что один раз Тимофеевне, которая всё время и почему – то близко находилась, по – военному, как говорится. Дело было так, пошёл солдатик Слава в баньку, которую ему растопила его тётка, соседка Тимофеевны. Зашёл, разделся, а папку свою военную планшет с собой взял. Стал париться, а Тимофеевну, хоть никто и не звал, но она на всякий случай рядом была, мало ли. А в самой парилке жар да пар такой, как – будто плотная завеса тумана её окутала. Вот и привиделось Славе, что его папку военную планшет, украли. Испугался он, да как выскочит во двор в чём мать родила, всё из – за этого времени военного, всего пять суток на побывку дали! А тут Тимофеевна близко так к баньке прильнула, как ждала Славу. Ну что, удар женский ниже глаз её и случился! Прямое попадание в сердце! Ведь Тимофеевна первый раз красоту наготную мужскую вот так перед собой в открытом земном пространстве увидела. И сразу поняла, что по законам военного времени, папку – планшет необходимо искать вдвоём, причём все силы необходимо кинуть без остатка, ведь оставались считанные деньки до отъезда Славы. И Тимофеевна, собрав всю свою женскую силу воли в грудь, бегом схватила за руку голого Славу и сказала: «Срочно! Надо найти планшет! Пойдёмте в баню скорей же!» И потащила этого красивого молодого парня с серым пушком над верхней губой в парилку. Слава ничего не успел понять, но поверил ей на слово, и они влетели в парилку. И как говорит народная молва в городке, что тоже близко случайно оказалась, так искали вдвоём, так искали, что несколько суток совместного пребывания в бане положили на это. Такова серьёзность подхода к делу, по – другому никак. Тётка Славы даже беспокоиться стала, что банька небольшая и военной папке – планшету там потеряться особо негде, да и не украдёшь сильно, но раз такая опасная ситуация с документом, возможно засекреченным, то решила, что надо всё – таки набраться терпения и подождать до прояснения банной обстановки. Вот и ждали всем народом близким. Дождались, вышли Слава и Тимофеевна, такие довольные и счастливые, что все так и поняли, что папку – планшет они нашли, и возможно даже план или объект какой рассекретили. Дело ведь военное, молодое! И всё бы хорошо в истории Тимофеевны, да вот только папку эту кожаную очень сильно повело в парилке от жара и пара такого совместного посуточного пребывания. Кожа на ней вся скукожилась, страшно смотреть, не то, чтобы открыть и документ, какой прочитать. В общем, только положили они эту папку – планшет у печи сушиться, как телефонный звонок по межгороду, что солдатику этому срочно в штаб. Ой, что началось! Он забегал и запрыгал, а Тимофеевна от блаженства своего женского ещё не пришла в себя, ничего понять не может. На второй заход в парилку не настроена идти, сил не накопила ещё, еле на ногах от радости бабьей стоит и не может с места двинуться, близкая такая.