Читать онлайн До школы. Начало. Из рассказов моей матери. Кое-что из биографии

1

Начало пятидесятых. Станция Болонь, по Комсомольской железнодорожной ветке.

Зима. Мне три с половиной года. Еду в деревянных салазках. Мама тянет их за веревку. Салазки изготовил дед Федор. Полозья – из гнутой ивы, спереди скрученные в «калачи». Спинка высокая, полукругом, с плетением из ивового прута. Дед большой умелец. Салазки получились красивые, всем на зависть.

Мама вдруг останавливается. Смотрю вперед. Встретила тетю Таню, Мишкину маму. Мишка мой двоюродный брат. Старше меня на год. Мы все вместе живем в одной большой квартире. Тетя Таня вдруг говорит.

– Надя, ну что, елку будем делать?

– Давай сделаем. Мальчишки уже большие, им будет интересно.

Какой странный у них разговор! Как это делать елку? Вон елка стоит. И дальше – еще одна. А у леса их сколько? Чего их делать? Они уже все сделанные стоят. Всю дорогу искал ответ на этот вопрос. Решил, как приедем домой, спросить у мамы.

И забыл.

А дома дед Федор посадил за стол. Поставил миску с толченой картошкой. Нарезал соленый огурец небольшими ломтиками. Высыпал ломтики в миску. В левую руку вложил кусок ржаного хлеба, в правую – ложку.

– Ешь!

Аромат от огурцов, хлеба и горячей картошки такой, что свело челюсти.

Откусил хлеб. Набрал в ложку картошки, зацепил ломтик огурца и – тоже в рот.

Как же вкусно! А дед приговаривает.

– Хлеб – это пряник. Даже слаще!

А вечером входная дверь вдруг распахнулась. Из сеней в дом хлынул морозный пар. А потом в коридор вошел дядя Андрей, Мишкин папа. На плече несет… елку. Войдя, поставил ее в угол. Елка большая, под потолок.

Я не понимал что происходит. И на всякий случай убежал в нашу комнату, к маме. Но вскоре к нам заглянула тетя Таня. И позвала.

– Вова, пойдем со мной.

Она привела меня в их просторную комнату и усадила за большой обеденный стол. За ним уже сидел Мишка. Стол завален цветной бумагой, карандашами, кисточками. Мишка не обратил на меня никакого внимания. Он что-то сосредоточенно клеил.

Тетя Таня дала мне небольшую узкую полоску из красной бумаги и велела соединить ее концы так, чтобы получилось колечко. Потом взяла кисточку, обмакнула в блюдце с клейстером и сказала.

– Немножко разверни колечко.

Развернул. Она намазала кончики полоски клеем.

– Снова сделай колечко. Соедини кончики. Видишь, колечко теперь не разворачивается. Склеилось. А теперь через него пропусти другую полоску, и тоже склей в колечко. Посмотри вон как Миша это делает.

Взглянул на Мишку. У него из таких разноцветных колечек получилась уже целая цепь. И мне захотелось слепить такую же.

Это было совершенно захватывающее занятие. Я выпал из времени…

Но тут дверь в комнату широко распахнулась. И опять на пороге появился дядя Андрей. И опять с елкой. Я было соскользнул со стула, чтобы бежать в нашу комнату, но он быстро прошел мимо, в дальний угол комнаты. Поставил елку на пол.

Странно! Она не упала. Оказалось – внизу крестовина, и елка вставлена в нее.

Это начинало мне нравиться. Елка стояла. Сама! Как в лесу.

И тут по комнате разлился удивительный запах! Елка пахла свежестью. И настоящим лесом. И чем-то еще. Очень важным…

Стало так хорошо и весело. Все подошли к елке.

– Какая красавица!

– Пышная-то какая! Густая и высокая.

– А пахнет, пахнет!..

Тетя Таня склеила вместе Мишкину и мою разноцветные цепи. Получилась одна, очень длинная. Тетя Таня обвила елку нашей цепью вокруг, плавными волнами. Вышло изумительно красиво!

А потом в комнату вошла мама. С большущей коробкой. В коробке оказались картонные и стеклянные игрушки. Блестящие и яркие. И мы стали вешать их на елку. А еще – конфеты. Правда, Мишка жульничал. Две конфеты сунул в карман.

Здесь дядя Андрей сказал.

– Где звезда? Дайте мне звезду!

Из коробки достали большую красную звезду. Дядя Андрей встал на стул и надел звезду на вершину елки.

В лесу елки стоят без звезд.

Но ведь и без игрушек. И без цепей. Главное – так красиво. И елке нравится.

Видно. Она улыбается.

Мы еще долго ее наряжали. И снежинками из фольги. И длинными разноцветными бумажными лентами. А потом из коробки достали большого бородатого деда в красной шубе. С длинной палкой и мешком. И все закричали: " Дед Мороз! Дед Мороз!" И я закричал. Его поставили под елку. И тетя Таня сказала.

– Ну, вот. Елку мы сделали! Нарядили. Ночью Дед Мороз разложит вокруг себя подарки. Он всем принес подарки. В своем волшебном мешке. А утром мы устроим праздник. Встретим Новый год. Будем веселиться. Петь и танцевать. А потом разберем свои подарки.

Ах! Так во-о-т что значит – "делать елку!"

2

Квартира казалась огромной.

На большущей кухне главный предмет – белая печь. Громадная. Со сдвоенной плитой и четырьмя конфорками.

У печи всегда толчется кто-нибудь из женщин. Бабушка Мария, мама, или тетя Таня. Готовят еду. Каждый на свою семью. А бывает – и для всех. Тогда толкутся все трое.

От печи исходит жар. Зимой, когда всюду холод, можно подбежать и прижаться спиной к ее белой стене. Долго-долго греться. Тепло.

Здорово! Мишка научил. Он на год старше. Все знает.

А еще на кухне есть большое квадратное окно, с двойными рамами.

За окном всегда что-нибудь происходит. Вот бабушка Мария подошла, оперлась локтями о подоконник, почти легла. Долго смотрит на улицу. Вдруг говорит задумчиво.

Опять школьников на лыжах погнали.

Тащу табурет. Ставлю у окна, забираюсь. Школьников на лыжах я видел и раньше. Но интересно: кто же их гонит? Далеко, вдоль железной дороги, идут гуськом лыжники. Их видно сбоку. Проходят мимо. Вон идет последний. От всех отстал. Никто его не гонит. Может быть, это он всех гонит?

– Кто их гонит?

– Учителя.

– Где они?

– В школе.

– Школьники – вон, а учителя – в школе. Как они их гонят?

– Так и гонят.

Как непонятно все у взрослых!

3

А потом наступила весна. Как-то сразу. Все стало таять и течь. Нам с Мишкой разрешили гулять на улице одним.

Однажды, только вышли на крыльцо, – увидели трактор. Он тащил по дороге, волоком, большую связку бревен. Мишка долго не раздумывал. Рванул за трактором.

Вскоре настиг и уселся на одно из бревен. Машет мне рукой, зовет. Но тут я заметил, что дорога дальше клонится влево, выходит на косогор. На косогоре еще нестаявший лед. Связка покатится, и может начать кувыркаться, и тогда Мишка попадет в мясорубку из бревен.

Я тоже рванул. Но не к Мишке. А в дом, к бабушке Марии. Влетел в комнату и, топая на месте ногами, показывая рукой на улицу, закричал.

– Там! Там! Мишка!

Бабушке за восемьдесят. Грузная, с больным сердцем. Не одеваясь, только сунув ноги в валенки с галошами, побежала на крыльцо. Я – следом. Глянула. Скинула валенки. И босяком, обняв себя, подхватив большие груди, побежала по скользкой обледенелой дороге.

Она что-то кричала. Но из-за гула трактора Мишка не слышал. И не видел. Он встал во весь рост на свое бревно и, держась за верхние, как капитан, смотрел вперед, наслаждаясь своим приключением.

Схватив бабушкины валенки подмышки, тоже побежал догонять трактор. Издали видел, как бабушка, настигнув счастливца, схватила его за шиворот и оба они упали на дорогу.

А в следующий момент связка покатилась по откосу и перевернулась.

4

За весной пришло лето. Целыми днями бегаем с соседскими ребятами во дворе. Однажды играли в пятнашки. Стою посередине большого двора. Вдруг боковым зрением вижу какое-то движение на земле. Повернул голову, глянул. Из огорода прямо на меня ползет здоровенный червяк. Так и закричал.

Червяк! Червяк! Большой червяк!

И тут увидел как сбоку с испуганными глазами бежит ко мне мама. Хватает меня и бежит дальше. Кто-то кричит.

– Гадюка! Гадюка!..

А через несколько дней – новое страшное слово…

Опять играем во дворе. Яркое солнечное утро. Много детей и взрослых. И неожиданно женский испуганный голос: "Новобранцы! Новобранцы!" Все бросились по домам.

Мы с Мишкой тоже побежали домой. Бабушка Мария впустила нас в дом, и тут же закрыла дверь на большой железный крюк. Мы все пошли на кухню и стали смотреть в окно на улицу.

Вот где-то далеко загудел паровоз. Потом стал слышен стук колес поезда. И снова загудел паровоз. Совсем близко. К перрону подошел состав из товарных вагонов.

По перрону забегали какие-то люди в военной форме. Они открывали двери вагонов. Из дверей валом валили стриженные парни. Зазвучали мужские низкие голоса. Все громче. Вот уже сплошной гул. Потом громкая команда: "Повзводно! Становись!" Гул стал стихать. "Смир-р-р-но!" Тишина. Кто-то стал басом что-то строго говорить. Недолго. Затем послышалось: "Вольно! Разойдись!".

Стриженные парни по двум узким улочкам двумя лавинами покатили от вокзала в село. Мы, как по команде, отпрянули от окна.

Вскоре кто-то негромко постучался в дверь. Потом громче. Еще громче. И глухо: "Откройте! Покормите, пожалуйста! Дайте хоть хлеба!" Мы затаились на кухне. Бабушка Мария прижала нас к себе, и строго грозила пальцем. Чтобы молчали. Скоро все стихло. Но вот снова стук. И другой голос то же: "Откройте!..

Покормите!.. Хлеба!.."

За окном, но не близко, раздались громкие голоса, смех. Я тихонько высвободился из объятий бабушки, подошел к окну и осторожно выглянул. У колодца трое парней, по пояс раздетые, обливались из ведра водой. Громко кричали и хохотали.

Но вот паровоз дал три протяжных гудка. И парни, сбегаясь с разных сторон, снова лавой повалили по обеим узким улочками. Но уже к вокзалу. Над перроном снова повис гул из низких голосов. Команда: "Повзводно! Становись! По порядку номеров – расчитайсь!" И немного позже: "По вагонам!"

Паровоз запыхтел парами. Загудел. И медленно тронулся с места. Застучали колеса. Но вот – все тише, глуше. И вскоре все стихло.

Все снова высыпали на улицу. Мы с ребятами стали играть в свои обычные игры. Вышла на улицу и бабушка Мария. Соседка тетя Вера тут же сказала ей, со злобным смешком, что-то странное: "А эта шалава Клавка четверых успела принять!"

И тут раздался чей-то бабий вой.

– А-а-а! А-а-а!

– Что?! Что случилось?!

– Там! В колодце! Мертвый парень. Утонул!

Может убили?!

– Может убили и сбросили?

– Новобранцы! Новобранцы, мать их ети! Язви их в душу!

5

А потом меня украли. «Мосиенки». Как потом сказала бабушка Мария.

Став взрослым, узнал, что мой родитель, после свадьбы расписываться с матерью не стал. Уехал с Дальнего Востока на запад. Вот мы с матерью и жили у ее родителей. У деда Федора и бабушки Марии.

Зато родители родителя, по фамилии Мосиенко, и все его одиннадцать братьев и сестер, жившие в одном самостоятельно построенном огромном доме, любили и мать, и меня. Они-то время от времени и крали меня. Увозили в свой удивительный дом…

Просыпаюсь утром. На русской печи. От звуков горна по радио – "Пионерская зорька". Торжественный голос диктора: "Говорит Москва!" Слышу впервые. И врезается в память на всю жизнь – "Говорит Москва!"

Сверху, с печи, видна большая-большая комната, залитая ярким утренним солнцем. Длинный-длинный стол. Завален учебниками, тетрадями, карандашами, линейками, ручками… За столом сидят несколько школьников разных возрастов.

Мои дяди и тети. Делают уроки. Вот один заметил, что я проснулся. Подошел.

Снимает.

– Иди к нам. Рисовать будешь?

– Буду. Это что?

– Авторучка. Сама пишет. Макать в чернильницу не нужно. Красивая?

– Да.

– Темно-красная, с блестящим пером. В Москве такие делают.

Опять таинственное торжественное слово «Москва». С тех пор, и навсегда, Москва у меня – темно-красная. Красивая…

Все собираются вокруг меня. Дают большой лист бумаг и карандаши.

– Люда, покажи Володе как рисовать дом.

Люда садится рядом и начинает рисовать. Она рисует большой дом. Но не спереди, и не сбоку. А как бы с угла, и сверху. Крыши у дома нет, и видны комнаты. В комнатах рисует кровати, столы, стулья, цветы на окнах. Здесь она дает мне зеленый карандаш.

– Я буду рисовать дальше. А ты уже раскрашивай карандашом листики на цветке.

Принимаюсь за дело. Но карандаш не очень слушается. То и дело предательски вылезает за пределы листиков. Люда дает резинку. Показывает как стирать. Так – гораздо лучше. Вскоре приноровился, и раскрасил все листики.

Люда дала красный карандаш.

– Теперь рисуем на цветке красные цветочки. Вот так.

Она показала как. Не сразу получилось. Но потом пошло.

Как же это было интересно!

Дом получился на славу. И оказался очень похож на дом, в котором мы сидели. И все предметы были раскрашены, как настоящие.

Потом меня накормили. Украинским борщом. Фантастически вкусным! Помню и теперь…

Кто-то позвал.

– Пошли на улицу!

И мы пошли на улицу. Выйдя на крыльцо, сразу увидел странное сооружение. Высокий-высокий столб. А сверху на нем лежало небольшое тележное колесо. От колеса вниз и в стороны под углом спущены веревки. И почти у самой земли вокруг того же столба – большой круг из досок. К нему в разных местах, но равномерно, и были привязаны спущенные веревки.

И тут услышал новое странное слово – "карусель".

– Вова, хочешь покататься на карусели?

– Хочу.

Несколько человек уселись на круге, кто где. Люда усадила меня и села рядом, придерживая. А двое больших ребят стали вращать круг. И мы… – поехали! Разве можно передать ощущения?! Особенно, когда это впервые. И тебе только четыре года.

А потом еще были качели. Которые, как весы из огромной доски. Летишь то вверх, то вниз. А еще потом – обычные. На длинных-длинных веревках.

Как захватывало дух! Какая жизнь! Какой восторг!..

6

Но потом меня вернули маме. И дедушке с бабушкой. И снова мы с Мишкой, и соседскими ребятами, целыми днями бегали и играли во дворе.

В те времена в магазинах почти ничего не было. Слово «достать» тогда имело совсем другой смысл. Оно означало: по знакомству, по связям, добыть что-то нужное.

И вот бабушка Мария в кои-то веки достала килограмм краковской колбасы. Спрятала в тумбочку. Чтобы потом по чуть-чуть, как лакомство, выдавать к столу.

Но Мишка подсмотрел. И как только бабушка вышла из дома, привел меня к заветной тумбочке. Открыл, отломил по куску. Себе и мне. И мы, жуя, отправились во двор.

А во дворе – друзья. И разумеется: "Дай откусить!" Колбаса быстро кончилась. А аппетит у друзей только разгорелся. Хитрый Мишка сам к тумбочке не пошел, а послал меня. Я сбегал. Принес еще. Но и этого не хватило. Побежал снова.

А на третий раз меня у тумбочки накрыла бабушка. Я нес последний кусок.

Мишка был для меня, как взрослый. Авторитет. Я и не подозревал, что мы делаем что-то запрещенное.

Совсем не так думала бабушка. Она мыла полы, и, застукав меня у тумбочки, не на шутку отходила мокрой тряпкой. Поскольку я совершенно не был готов к ее нападению, то до ужаса перепугался.

Годы спустя, мама рассказывала: "Прихожу вечером с работы, а ты свернувшись клубком, как щенок, лежишь на коврике у двери нашей комнаты.

Спишь. И во сне всхлипываешь. Разбудила. Спрашиваю: "Что случилось? – "Бабушка била". – "За что?" – "Не знаю". Первый, и единственный раз, я подралась с матерью".

7

Потом была зима. Холодная. Мы с Мишкой почти не бывали на улице. Но однажды случилась небольшая оттепель. Дед Федор говорит мне.

– Мне помощник нужен. Дрова пилить. Пойдем.

– Я не умею.

– Научу.

На улице дед принес из сарая сначала кОзлы. Приспособа такая, рогатая. В нее укладывается бревно, чтобы удобно было пилить. Принес и бревно. Уложил. Вынес двуручную пилу. Поставил зубьями на бревно. Держится за одну ручку. Я сообразил, что нужно встать по другую сторону. Встал. Дед говорит.

– Держи.

Обеими руками ухватился за вторую ручку. Он потянул пилу на себя. Делаю за ней два шага вперед.

– Тяни к себе. Тяну. Делаю два шага назад.

– Молодец! Теперь перестань бегать туда-сюда. Видишь, я стою на месте. И ты стой.

Легко сказать! Но тут увидел, что дед одну ногу выставил вперед, другую – назад. А свободной рукой уперся в бревно. Сделал так же.

– Молодец! Соображаешь.

Бегать перестал. Но пила вихляла. Пиление шло кое-как.

– Ты пилу не толкай, а только тяни. Когда твоя очередь.

Пошло гораздо лучше. Но тут я уже вымотался. Взмок. Дед заметил.

– Ладно. Перекурим.

Он сел на бревно. Достал из кармана кисет, мешочек такой с табаком. Из другого – специально сложенную газету. Оторвал от нее небольшой прямоугольный клочок. Насыпал на него табак и свернул цигарку. Закурил.

Я сидел рядом. Но дым потянулся в другую сторону. Получалось – я не курил.

Так сидел. Зато отдыхал.

После перекура снова пилили. Пару чурок я осилил. Потом дед разбивал чурки колуном на поленья. А мне поручил таскать поленья в сени и складывать колодцем, чтобы быстрее просыхали. Это я уже умел.

– Ну, что ж! Мы с тобой хорошо поработали. Заслужили по сто грамм. Вот только бабка Мария не выдаст.

– А ты говорил – у тебя запас есть.

– Есть. Да тебе-то еще нельзя!

– Я чуть-чуть. Только попробую.

– Пошли.

Мы вошли в сарай. У дальней стены стояло в ряд несколько досок. Дед подошел, заглянул между ними и стеной. Выгреб рукой сено, и достал небольшой чемоданчик. Положил его на большую чурку, стоявшую вертикально.

– Это у нас стол. Кати маленькие чурки и ставь. На них сядем.

Дед открыл чемоданчик и достал… две бутылки. И два стакана.

– Мы две бутылки выпьем?

– Нет. Каждый будет пить свою водку. Я из одной бутылки. А ты – из другой.

– Зачем?

– Ты молодой. Будешь пить крепкую. Я старый. Моя полегче.

Он откупорил обе бутылки. Мне налил из одной. Себе – из другой. Достал из кармана газетный сверток. Там оказался хлеб. Мы чокнулись. Дед сказал.

– За победу!

– Почему?

– Война недавно была. Мы победили. Немцев.

Выпили. Я поперхнулся. Щипало горло. Ударило в нос. Потом в голову.

Голова немного закружилась.

– Хлеб понюхай! Потом откуси. И побольше поешь. Закусывать надо как следует.

– Война – что?

– Когда один народ и другой из ружей стреляют друг в друга. Убивают.

– Так бывает?

– Бывает.

– Зачем?

– Они хотели убить всех нас, чтобы жить в наших домах.

– У них своих нету?

– Есть. Но им мало. Им надо было и наши отнять. Давай еще выпьем, по чутьчуть.

Выпили. В этот раз мне лучше пошло. Аппетит разгорелся. Хлеб казался таким вкусным.

– Мы не пустили их в наши дома?

– Да. Мы их прогнали.

– Я не помню.

– Тебя еще не было. Давай по последней. За наше здоровье. И домой пойдем.

Еще понемногу выпили. Дед закрыл свою бутылку пробкой. Ее и оба стакана положил в чемоданчик. Отнес его за доски и завалил сеном. Мою бутылку тоже заткнул, и дал мне в руки.

– Домой неси. Потом допьешь. Как-нибудь. Бабку Марию встретишь, не говори, что мы с тобой выпивали. А маме можешь сказать.

Дома мама спросила.

– Что за бутылка у тебя?

– Мы с дедом Федором в сарае пьянствовали. За победу.

– Ну-ка дай. Что на ней написано? – "Ситро".

8

Однажды ранней весной произошло очень странное событие. На улице вдруг заиграла музыка. Мы с Мишкой гуляли. Стали крутить головами: откуда? Мишка быстро сообразил.

– Это на вокзале. Бежим!

Побежали. Действительно, по мере того как приближались к вокзалу, музыка становилась громче. Она была медленная и очень печальная. На вокзале Мишка показал пальцем на здание. Куда-то вверх.

– Вон!

Высоко, под самой крышей, я увидел большой раструб. Из него и лилась эта музыка. Здесь было много народа. Все неспеша ходили по перрону и негромко разговаривали, как виноватые. Время от времени в разговорах повторялись одни и те же слова: "Сталин. Умер. Что теперь будет?"

Мишка опять показал на верх здания вокзала.

– Смотри!

По крыше шли два дядьки. У одного был красный флаг, у другого черный. Дядьки укрепили флаги по одну и по другую сторону раструба. Потом ушли.

Какой-то страх и тревога стали закрадываться в душу. И захотелось плакать. Я пошел домой. Вскоре ко мне присоединился и Мишка.

9

Проснулся от веселых криков за окном. Окно открыто настежь. Мама протирает стекла и рамы.

– Вставай! Твои друзья давно на улице. Тепло. Все гуляют. Большой праздник – 9 Мая! День Победы.

Оделся. Выбежал на улицу. Сколько солнца! А пахнет как! Три большие черемух на краю двора, у дороги. Белые-белые. Это от них такой аромат. А над ними – синее-синее небо.

Во дворе много народа. Празднично одетые. Веселые. Вон дед Федор стоит разодетый. Разговаривает со своим другом Николаем Потаповым. А Мишка и пацаны носятся по двору с деревянными пистолетами. Играют в войнушку.

И я побежал к ним.

1

Родился в третий год после окончания войны. В сорок восьмом. В школу пошел в пятьдесят пятом. В поселке имени Тельмана. Это под Хабаровском. На левом берегу Амура, за мостом.

Первые четыре года везло. Учился во вторую смену. Высыпался. Отношения с учительницей сложились. Мария Ивановна. Классика. Большая, мягкая, добрая. Мама рассказывала как вернувшись домой в первый школьный день с порога объявил: " Меня учительница хвастала! Я хорошо читал и правильно сидел".

Отличником не был. Хорошист. За каждый год начальной школы получал Благодарности.

Но вот перешел в пятый. И тут началось. Первая смена. Мать не сразу сориентировалась когда меня провожать из дома. Опаздывал на первый урок.

Пошли прогулы. За ними – двойки…

Вообще, пятый класс оказался прыжком из раннего детства во взрослую жизнь…

Конечно, второгодники случались и в младших классах. Но здесь… Наверное еще сказывались последствия войны. Было много, как говорила мать, «переростков». Они сидели в каждом классе по два, три, а то и по четыре года. И каждый мечтал – "как-нибудь седьмой класс кончить". Там – ремесленное училище, профессия и – самостоятельная жизнь.

Но не каждому удавалось осуществить мечту. Кто-то прямо из школы попадал в армию, а кто… и в тюрьму.

На переменах по школе ходили взрослые дядьки. Их было много. А между ними сновали мы, не сидевшая во второгодниках мелкота. У дядей были свои группировки. Кодлы. Иногда начиналось выяснение отношений. Бывало – прямо на уроке.

Как-то на перемене Толька Чернолуцкий, кличка – Блох, разбил окно. Началась география. Толька, сидя один за первой партой, со скуки взял осколок стекла и, крутнув, пустил по воздуху в сторону задних парт. По диагонали, за последней партой, сидел, тоже один, его давний соперник Генка Старый (Перевезенцев). Осколок, описав дугу, чиркнул Генке по лбу. На всю его ширину.

Из раны завесой хлынула кровь. Старый взревел и ринулся на Блоха. Географичка с визгом выскочила из класса, за ней – девчонки.

Блох и Старый, сцепившись, катались по полу у доски. Мы встали кругом и смотрели во все глаза, чтобы никто из них сгоряча не пустил в дело нож. Ножи носили все. Если кто-то из дерущихся выхватывал нож, по неписанному кодексу, наблюдавшим разрешалось бить пинком по руке с ножом.

Тут дверь широко распахнулась и в класс быстро вошел Иван Сергеевич Москаленко, директор школы. Громовым голосом скомандовал: "Встать!"

Директор внешне – двойник Тургенева. При этом широченный, и ростом под два метра. Левой рукой схватил за шиворот Блоха, правой – Старого. Растащил, встряхнул и поставил на ноги.

Появилась географичка, вошли девчонки. Блох сел на свое место, и урок продолжился. А Старого директор увел в свой кабинет. Нет, не наказывать. Обработать йодом лоб и перевязать.

Мелкие в школе не боялись. У всех были старшие брат, или сестра. А то и несколько, кто мог заступиться. Только у меня никого не было.

Однако помог случай. И заявить о себе публично. И занять свое определенное место в нашем непростом школьном социуме.

Это было в том же пятом. Шла вторая неделя сентября. Очередной раз опоздал на первый урок. Опоздавших не пускают. Надо идти к завучу, просить разрешение. Я уже два раза просил. Что-то врал о причине. На третий раз сообщат родителям. Короче, просто решил прогулять первый урок.

Прогульщики из разных классов, их бывало с десяток, а то и больше, собирались за школой. На хозяйственном дворе. Курили. Играли в орлянку. В карты. И я был здесь же.

Утро выдалось теплое, светлое. Достал из кармана увеличительное стекло, так мы называли линзу, и решил поджечь чей-то вырванный тетрадный листок с двойкой, валявшийся под ногами. Присел на корточки, сфокусировал солнечные лучи на двойке. Вот она уже дымится.

И тут вдруг мелькнула тень, и в следующее мгновение кто-то выхватил из руки линзу.

Вскакиваю и вижу перед собой нагло ухмыляющуюся физиономию Вовкицыгана.

Один из переростков. Действительно, похожий на цыгана. Смуглая кожа, карие глаза и вьющиеся черные кудри. Большой любитель и мастер уговаривать девок.

Он уже сунул линзу в карман. Кидаюсь, хватаю за грудки: "Отдай!" Но цыган на голову выше. Обеими руками толкает меня в грудь. Лечу на землю.

Соскакиваю и снова кидаюсь на него.

Но пропускаю удар в нос. Искры из глаз и… слегка поплыл. Валюсь. Нокдаун.

Из носа кровь. Видно Цыган решил, что бой закончен и уже отвернулся.

Но я встряхнул головой, поднялся. И ярость вскипела с еще большей силой. Подскочил, вцепился обеими руками в глотку и большими пальцами стал давить на кадык.

Отец срочную службу проходил в войсках МВД. Ему часто приходилось брать беглых преступников. Он учил. Если противник крупнее тебя, вцепляйся в глотку. Дави большими пальцами на кадык. Через пять секунд начинает хрипеть, потом слабеет и оседает.

Есть простой и безотказный способ освободиться от такого захвата. Достаточно пропустить свои руки между руками душащего, поднять их вверх и опустить в стороны. Но его почти никто не знает. Инстинктивно пытаются оторвать руки противника от шеи. А это никогда не удается.

Так и случилось. Цыган пытался отодрать мои руки. Но я только давил сильнее. Он стал хрипеть, а потом обмяк и повалился. Отпустил, сунул руку в его карман и достал линзу.

Тут только заметил, что вокруг собралось пацанов пятнадцать. Они молча наблюдали за нашей схваткой. Подошел Генка Старый, похлопал по плечу и сказал: "Ну Вохан! Ты даешь!"

В первом и втором классах меня кликали Василек. Производное от фамилии. Позже – Вася. К пятому классу – Васька. А от сих и по одиннадцатый, с легкой руки Старого, – Вохан. Это – уже от имени.

Болтаясь за школой в прогулах как-то от безделия набили старую покрышку от футбола песком. Положили на дороге. Пацаны эту злую шутку уже давно знали.

Расчет был на взрослых. Женщина наверняка не пнет. Кто-нибудь из молодых мужиков.

И вот тут – не мы. Случай. Он нас подстерег. Из школы вышел… Москаленко, директор. Мы замерли в кустах. Только он прошел мимо, шорох пронесся по кустарнику. Нас как ветром сдуло.

И все же жалобный вопль и маты Ивана Сергеевича нас настигли…

Как ни странно, дознания не было. А Иван Сергеевич недели две заметно хромал.

2

В шестом классе у нас появился учитель пения. Василий Алексеевич. Вообщето, он был моряк. Моторист на буксирном катере.

Но в свое время закончил музыкальную школу. Профессионально владел баяном. Здорово играл произведения Баха. Василий Алексеевич организовал в школе хор.

Девчонки валом повалили. А мальчишек, у кого обнаружился музыкальный слух, принудили ходить.

Конечно, пацаны его невзлюбили. Тут же прозвали Фуга. Но пару недель спустя Фуга еще раз нас удивил. Организовал секцию бокса. Сюда повалили пацаны. И немедленно презрительное женское Фуга сменилось на уважительное мужское – Хук.

Меня не взял. Он сразу заявил, что берет только с седьмого класса и старше. Точнее, тех, кому уже четырнадцать. Увы, мне было тринадцать. Таким лишь разрешалось присутствовать на тренировках в качестве зрителей.

Тоже неплохо. Уходя с этих зрелищ, мы, разумеется, устраивали свои тренировки.

Все шло хорошо. Прошло три месяца, и уже все было готово к школьному турниру на звание чемпиона школы. Но тут случилось ЧП.

Славка Обухов, шестиклассник, то есть не член секции, в дворовой драке, сломал тем самым хуком восьмикласснику Сашке Гущину челюсть. В двух местах. Ситуация усугублялась тем, что Славка – сын обыкновенного портового грузчика, а Гущин – отпрыск замначальника речного порта.

Не было бы секции… ну подрались, ну сломал. А здесь уже грамотные сверстники – очевидцы квалифицировали удар как классический хук. Ну и все!

Секцию тут же закрыли.

Остался только хор. Кто-то снова попытался называть Хука Фугой, но нет, не пошло. Во-первых, все чувствовали себя пострадавшими. А Хук – пострадавший в первую очередь. И это вызывало глубокое сочувствие.

А во-вторых, мы прониклись к нему еще большим уважением. Выяснилось, что бокс не просто спорт, а и по жизни нужная и мощная штука. А открыл нам это опять же Хук.

Но Хуку было суждено удивить нас и в третий раз. Он, баянист-мотористбоксер, вдруг женился на историне Кларе. Аристократке из Ленинграда. Через год родился ребенок.

И Хук, чтобы достойно содержать семью, опять ушел в мотористы. Так что и девчонки осиротели. Хор тоже прекратил свое существование.

Меня невзлюбила русыня. Высоченная. С маленькой головкой, узкими плечами, широким во все стороны тазом. И всегда в длинной юбке. Ферзя мы ее звали. Она была у нас с самого пятого класса.

Давила, давила, давила. И в седьмом за первую четверть таки вкатала мне "два".

Отец первый и единственный раз дал мне затрещину. Не за двойку. За то, что мать сильно расстроилась. Она мечтала, что я "выйду в люди", то есть после школы поступлю в институт и выучусь на инженера. А тут – «два». И не текущая, а за четверть.

Самое обидное, что я учил и знал все правила, которые задавали. Отвечал без запинки. Она неизменно ставила «три». А за письменные работы, пестревшие красными чернилами, почти всегда – "два".

То ли я совершенно не умел применять правила, то ли Ферзя чего-то хотела от меня. Или от родителей… Но так, или иначе, за четверть – двойка.

Отец пошел в школу. Не знаю с кем и как он там общался, но начиная со следующей четверти, у меня по русскому был твердый трояк.

Школа в той форме, в какой она тогда существовала, была, несомненно, насилием над природой человека. Приспосабливались, как могли. Был целый арсенал приемов как уворачиваться от этого молоха в самой школе.

А еще – отлынивали, сбегали с уроков. Особенно ранней осенью и по весне, когда нестерпимо тянуло на улицу…

3

Вспомнилось еще несколько эпизодов из начальной школы.

Был у нас в первом классе маленький мальчик. Петя Каширский. Худенький – в чем душа. Голосок тоненький. Мария Ивановна всегда отпускала его с четвертого урока, предварительно дав на листке задание на пропускаемый урок.

Мы, конечно, завидовали. И время от времени кто-нибудь тоже отпрашивался с четвертого урока.

Но однажды Петя в школу не пришел. А на следующий день стало известно, что он в тот день не проснулся. Это всех потрясло. И до конца полугодия никто не отпрашивался.

Однажды весной, перед окончанием первого класса, Мария Ивановна вывела нас на урок рисования в школьный двор. Перевела на противоположную сторону и сказала: "Дети, посмотрите. Вот перед вами наша родная школа. Давайте, каждый нарисует ее в своем альбоме". Мы расселись на молодой траве и стали рисовать.

Я любил рисовать. К школе меня готовили. Мама научила читать, писать печатными буквами и считать до ста.

А отец брал иллюстрированную книгу басен Крылова, сажал к себе на колени и давал в руки карандаш. Своей ладонью обхватывал мою и так мы срисовывали: крыловский квартет; лебедя, рака и щуку; волка и журавля. Ну, и так далее.

Я обожал это занятие. Конечно, рисовал и самостоятельно…

Через некоторое время заметил, что учительница часто останавливается за моей спиной и смотрит на мой рисунок. Потом она просто остановилась и уже никуда не уходила.

Глянул в альбомы других детей. И очень удивился. В каждом было изображение дома… ничего общего не имеющего со школой. Когда закончил рисовать, весь класс собрался за моей спиной.

Мария Ивановна сказала: "Ребята! Вы все сделали хорошие рисунки. Всем поставлю хорошие отметки. А у тебя, Володя, самый лучший рисунок. Тебе я ставлю пять с плюсом".

Она взяла мой альбом и красным карандашом поставила большую пятерку с плюсом. Так я стал лучшим рисовальщиком в классе.

Тогда же, в первом классе, в мае, родилась мечта. Мечта завладела моим воображением на три года.

Яблоневый сад!

Родная речь. На последних страницах изображен ясный весенний день. Школьники высаживают саженцы яблонь. За ними видны большие цветущие яблони. Мария Ивановна тоже повествует о весне, о садах.

Впервые слышу имя – Мичурин. Учительница рассказывает как он выводил новые сорта яблок. Какие они были рекордно большие, и вкусные. Яркое солнце, цветущий май. Как вечный праздник!

Наш поселок расположен на левом берегу Амура. Берег песчаный. Еще не так давно он был дном реки. Растительность самая скудная. Тальник (род ивы), черемуха. Кое-где – тополя и березы, специально привезенные.

У некоторых зажиточных хозяев были сады. Наверное, там росли и яблони. Но эти сады за высокими глухими заборами. Так что живых яблок я никогда не видел.

Яблоко доставалось нам только на Новый год, в бумажном подарочном пакете, вместе с конфетами и печеньем. Там же лежали и два мандарина. И зеленое яблоко, и рыжие мандарины – китайские. Ароматные и… фантастически вкусные!

Нет, я не мечтал обнести наш огород высоким забором и посадить там яблони. Не было и мечты засажать яблонями, к примеру, весь наш поселок, а то и край.

Нет.

Просто, когда меня кто-нибудь обижал, или становилось одиноко и грустно, я вспоминал май, цветущий белый яблоневый сад.

И видел как идет по нему Иван Владимирович Мичурин, окруженный радостными ребятами, несущими большие корзины. Почему-то уже до верху наполненные спелыми яблоками…

А во втором классе у нас появился новичок. Юра Маренкан. Нанаец. Обычный. Широкое скуластое лицо, раскосые узкие глаза, черные жесткие волосы.

Но недели через две вездесущий Колька Зленко заявил: "Маренкан еврей". Все стали смеяться. Но Колька готов был лезть в драку за свою новость. В концеконцов на перемене мы окружили Маренкана плотным кольцом и кто-то спросил: "Ты еврей?" И Юра тихо ответил: "Да".

Но мы вскоре простили ему обе его национальности. Точнее, их сочетание.

Юра обнаружил талант феноменального рисовальщика.

Известно – рисунки детей плоские. Предметы рисуют либо в профиль, либо анфас. Маренкан как-то на большой перемене вынул из портфеля альбом и стал рисовать военный корабль. Получалось так, будто мы видим корабль глазами птицы, высоко летящей над морем и приближающейся к нему спереди и сбоку.

Корабль был объемный. Мало того. На море шторм. Волна слегка наклонила судно. Впереди него большая волна с гребнем. Он, как бы, взбирается на нее. А за кормой на него надвигается другая.

Корабль фотографически точен. Корпус, надстройки, рубки, пушки, шлюпки, антенны…

Все это очень быстро рождалось на наших глазах. Карандаш метался по бумаге из стороны в сторону, верх-вниз. При этом Юра издавал какие-то странные звуки. То слышался гул двигателей, то крик чаек, то рев шторма.

Это было похоже на действо шамана. И мы были в него вовлечены. Юра камлал…

Но тут раздался звонок на урок. Мы с большой неохотой стали расходиться по местам. Вошла Мария Ивановна. Все встали. А Юра так увлекся своим занятием, что ничего вокруг не видел и не слышал.

Учительница подошла к его парте и стала смотреть. Прошло минуты две. Он очнулся. Вскочил. Мария Ивановна задала странный вопрос.

– Это ты нарисовал?

– Да.

– Как ты это делаешь?

Юра пожал плечами. Потом ответил.

– Я это хорошо вижу. И рука рисует, что вижу.

Учительница взяла у Юры альбом и стала листать. Она забыла о классе. Мы так и стояли. И снова странный вопрос.

– Родители знают, что ты так рисуешь?

– Да.

После этого Маренкан проучился у нас с неделю. Потом исчез. Мария Ивановна объявила нам на уроке.

– Юра Маренкан необычный мальчик. Его пригласили учиться в школу для особо одаренных детей, в городе Биробиджане.

В том же втором впервые влюбился. В нашем классе учились две отличницы. Галя Лонина и Надя Приказчикова. Галя была маленькая, курносая, и вся в веснушках. А Надя гордая. И тоже не в моем вкусе.

Избранница была из параллельного класса. Отличница Наташа Дъяк. По моим представлениям – идеал красоты. Высокая, глазастая, с длинной русой косой.

Первое и единственное свидание было коротким.

Мы подрались. Бить сильно не мог. Любовь ведь. Получил портфелем по голове, и ушел. Дома не выдержал, расплакался. Полгода на переменах ходил к ее классу. Подсматривал. Любовался. И вот… В одночасье – облом.

Решил сочинить стихотворение и послать ей. Может быть еще не все погибло.

Писал часа два. Написал одну строку: "Наташа! Ты счастье не знаешь свое".

Счастьем, разумеется, был я. Дальше не шло. Хоть убей! Попробовал продолжить вечером. Результат – тот же. Может быть все содержание моей любви и вместила эта фраза? Не знаю.

У японцев есть пятистишья – танка. Трехстишья – хокку. Интересно, есть одностишья? Если нет, то я предвосхитил японцев. В восьмилетнем возрасте.

Что творит с человеком любовь!

А однажды случилось… настоящее чудо – приехал кукольный театр.

В клубе на авансцене установили большую ширму с прямоугольным отверстием вверху. Именно в этом отверстии и жило чудо. Это – куклы. Они сами двигались! Разговаривали. Дрались. Обнимались. Танцевали.

Первое представление – русская сказка "Лиса и волк". Глупый, изрядно потрепанный волк. И хитрая ухоженная лиса, бросавшая рыбу из саней так рьяно, что одна улетела к зрителям.

Тут же к ней кинулось несколько пацанов. Началась возня. Потом – драка, с криками. Вовремя подоспел сам завклубом Байтман. Отнял рыбу и растащил деливших добычу. Иначе спектакль был бы сорван.

Ну и, конечно же, кино. В клубе каждый вечер давали два сеанса. А в воскресенье – еще и два сеанса днем. Для детей.

Однако, родители далеко не всегда ссуживали деньги на билет. Поэтому проблему проникновения в зрительный зал приходилось решать другими способами.

После первого сеанса пытались прятаться между рядами, под стульями. Или на сцене, за кулисами. Но чаще всего этот вариант не проходил. Билетерша перед следующим сеансом обязательно все проверяла и, не щадя, выгоняла всех на улицу.

У каждого было мечтой найти целый билет. Мы знали все места куда билетерша выбрасывала порванные билеты. Редко, но случалось в этой голубой кучке рваных бумажек, найти почти целый, с неоторванным контролем.

Поскольку он бывал сильно помят, существовала технология восстановления. Зубная щетка обмакивалась в чистую воду, слегка стряхивалась, а затем проводили по щетине пальцем так, чтобы мелкие брызги равномерно окропляли билет. Затем в действие вступал разогретый утюг.

Восстановленный билет был практически неотличим от подлинного. И проблем с проходом не возникало.

Счастливчик, прошедший по такому билету на вечерний сеанс, то есть, когда на улице уже темно, должен был слегка отодвинуть занавес на одном из окон. А оставшиеся на улице, стоя на разных подставках, через образовавшуюся щель смотрели фильм.

При этом для них звука, конечно, не было. Но поскольку фильмы смотрели по многу раз и слова героев все помнили, неудобства это не доставляло.

Что же смотрели? Разумеется – «Чапаев». "Олеко Дундич", "Повесть о настоящем человеке", "Свадьба в Малиновке". И прочую советскую киноклассику.

Настоящим праздником, если не сказать счастьем, оказались фильмы Чарли Чаплина. Особенно полюбился "Малыш".

Единственный фильм, с которого ушли – "Чайки умирают в гавани".

4

В седьмом классе мы стали быстро меняться. Девчонки явились с летних каникул, и почти все, оказались выше нас, мальчишек. Помню, было очень неловко. Один только Бурыко Колька был выше всех. Но ему уже шел шестнадцатый год. Да еще и украинец. Быстро созрел. Внешне тянул на взрослого парня.

К тому времени переростков в школе почти не осталось. Блох в домашней драке пырнул ножом отчима. Посадили. Генка Старый и друг его Мишка Куракин пошли служить.

В нашем классе остался только один – Бурыко. Как и положено такому авторитету, он сидел один. Во втором ряду за последней партой.

А я сидел тоже за последней партой, но в третьем ряду. У Кольки была привычка держаться левой рукой за край парты. Пишет ли, читает ли, а левая рука вытянута в сторону и держится за край парты, сбоку.

И вот урок русского. Диктант. Не Ферзя. Практикантка из Хабаровского пединститута. Екатерина Александровна. Впрочем, какая Александровна?

Двадцать лет. Даже и до прозвища-то не доросла. Катя мы ее звали между собой.

Невысокая, черненькая, с большими раскосыми глазами.

Идет она между первым рядом и вторым, и медленно диктует: "Жизнь есть постоянный труд…" Повторила фразу. К тому времени дошла до конца класса.

Снова повторяет. Вроде бы уже все написали. Глянул в сторону, на Катю.

И вижу. Колян сидит весь бордовый. Рука, как всегда, на отлете, держится за край парты. А к руке лобком прижалась Катя. И легонько движется вперед-назад.

Она спокойным голосом диктует дальше: "и только тот понимает ее вполне почеловечески, кто смотрит на нее с этой точки зрения"…

Диктант писали в понедельник. В среду первым уроком был русский. Вторым – история. В этот день подошла моя очередь дежурить. Клара, историня, спрашивает.

– Дежурный, кто отсутствует?

Встал, смотрю на класс. Бурыко нет. Странно. На русском был.

– Отсутствует Николай Бурыко.

– Что с ним?

– Болеет.

– Принесите, пожалуйста, карту.

Спускаюсь со второго этажа на первый. Иду в кубовую, подсобное помещение. Там, среди прочего, за большой трубой кирпичной печи стояли свернутые в рулоны учебные карты. Вхожу. Обхожу печь и направляюсь в пространство между стеной и трубой, к картам.

И тут вижу… широкую спину Бурыко. Он совершает характерные движения. За ним виднеется Катя. Колян издает недовольный рык. Беру первую попавшуюся карту и ухожу.

На ходу соображаю. Клара, конечно, удивится результату моего похода. Но меня, скорее всего, уже не пошлет. Отправит кого-нибудь из девчонок. Надо потянуть с возвращением.

Но Клара может и рассерчать, мол, не было бог знает сколько, и принес… географическую карту полушарий. Что же придумать?!

Минут через шесть-семь возвращаюсь в класс хромая, со страдальческой миной.

– Что случилось?

– Спускался с лестницы, подвернул ногу. Ничего страшного. Уже проходит.

Клара действительно послала девчонку. Та вскоре вернулась с нужной картой. Ну да, если учесть, что к моему визиту Колян и Катя уже были в процессе, плюс мои семь минут, и девчонка двигалась туда минуты две…

Короче, в расчетах не ошибся.

Вечером Бурыко явился ко мне домой. Принес две бутылки жигулевского. И попросил.

– Слышь, Вохан, дай мне твою лодку на сегодняшний вечер. Хоть по озеру ее покатаю что ли. Неудобно как-то.

– Ну возьми. Весла там, за крыльцом стоят.

5

А еще у нас учились Альтманы. Девочка и два брата. Их звали Шая, Ая, Яя.

Шая училась в третьем классе, братья, хоть и погодки, – оба в восьмом.

Младший, Ая, никогда и ни в чем не уступал старшему. Даже в росте и силе.

Рост, правда, был не большой, где-нибудь метр шестьдесят пять.

Но зато – квадратные, и с крутой грудью. Выпуклые лбы, глаза большие навыкат, мясистые крючковатые носы. И мощные подбородки – вперед.

Шая была их уменьшенной копией. Только с длинными волосами.

Братья очень любили сестру и опекали. Как только звучал звонок на перемену и все выбегали в большой коридор, можно было видеть как с важным видом прогуливается по кругу Шая, а за ней неотступно бок о бок с добродушными улыбками покачиваясь из стороны в сторону шествуют братья. Как два молчаливых джина.

Поскольку в имени «Шая» содержатся и первые буквы имен братьев, то видя эту троицу, говорили кратко: "Вон Шая идут".

Однажды по весне на уроке физкультуры метали учебную гранату. Школьный двор квадратный. Пятьдесят на пятьдесят. Физрук, Анатолий Александрович, все объяснил, показал как правильно метать.

Мечем. Подошла очередь старшего Яи. Зная, что младший постарается его перекинуть, Яя напрягся и… выкинул гранату со двора. Она перелетела школьный забор. И еще с один. И упала в огород, в картошку, завуча Нины Петровны.

Мы восхитились. Физрук рассерчал. И за этот рекорд влепил Яе в журнал "два".

Ая не стал ничего предпринимать в ответ. Но, как выяснилось на следующем уроке, двойка старшего брата очень задела его самолюбие.

А на следующем уроке метали диск. Анатолий Александрович все объяснил, показал. Пробные метания. Диск не граната. Здесь мечешь с вращением. Все сложнее.

Но вот все потренировались, началось метание на отметку. И младший, Ая, сделал не два оборота, а два с четвертью. И диск улетел под прямым углом к правильному направлению. А именно – через колючую проволоку, на двор пекарни.

Физрук усмотрел в этом не ошибку, а злой умысел и, тоже в журнал, поставил Ае единицу.

С царственным величием посмотрел Ая на своего посрамленного и поникшего старшего брата Яю.

При школе на первом этаже был буфет. На перемене как бы можно было перекусить. Но перемены короткие, а желающих – вся школа.

Толчея, влезания без очереди, потасовки. Пацаны нашего класса решили, что перед большой переменой кому-нибудь нужно под любым предлогом уходить с урока и занимать на всех очередь.

Но как уйти? Что только не придумывали.

Однажды у нас появился новый учитель географии, Герман Ефимович. Молодой. Амбициозный. Явно ставил перед собой задачу всех увлечь географией.

Мы, разумеется, изучали учителей. Выявляли их слабые места, и по мере возможностей использовали. У этого – «географомания». Надо изображать заинтересованность, участие в уроке.

Еще у Германа обнаружилась такая особенность. Когда рассказывал новый материал, заглядывал всем в глаза, приглашая к участию. И когда кто-нибудь по ходу вставлял в тему слово, другое, он это повторял.

Вот вторая половина урока географии, перед большой переменой. Герман взахлеб рассказывает о каком-то маленьком городке под Москвой.

А за первой партой сидит Стас Скабёлкин. Сегодня ему идти занимать очередь в буфет. Он внимательно следит за Германом, слушает. Герман говорит.

– Город небольшой, население около семидесяти тысяч человек. Есть железнодорожный узел. Развита легкая промышленность. Швейное производство.

Специализация – головные уборы. Производят шапки, панамы, кепки.

Скабёлкин – в тон.

– Шляпы с вентиляторами.

Герман машинально.

– Шляпы с вентиляторами.

И продолжает рассказывать. Проходят минуты две.

– Скабёлкин, выйди из класса.

Стас тут же встает, быстро идет к выходу. К буфету он подходит как раз в тот момент, когда звучит звонок, и тетя Маша-буфетчица отмыкает большой висячий замок.

– Скабёлкин, ты чё урок пропустил?

– Да нет.

– Вообще в школе не был?

– Да не волнуйтесь, теть Маша! Я здесь законно!

6

Школа для детей – место неприютное. Что-то вроде сталкерской зоны. Очень много непонятного. Непосильные нагрузки, непомерные домашние задания. На каждом шагу подстерегает опасность неожиданно схлопотать двойку, быть посланным к директору, за родителями, выгнанным из класса. А то… и из школы.

Редко когда случались толковые учителя.

Как-то, в том же седьмом, появилась физиня, Тамара Александровна.

Стройная, глазастая. Красивая. Но что-то в ее повадках было мужское. Поэтому – Томпсон. Объясняла кратко, толково. Очень внимательно выслушивала отвечающего. Помогала сформулировать фразу.

И вот контрольная. Три задачи. Обычно, решив одну, сразу переписывал ее в чистовик. Принимался за другую. И с ней поступал так же. При такой тактике, если до конца урока не успевал решить все три, то сдавал эти две. Тройка, а то и четверка, выходили.

А тут… бес попутал. Все три задачи показались очень легкими. Первые две действительно решил быстро. Решил и третью. Но потом вдруг засомневался в ответе.

Стал перерешивать. Действительно, ловушка. А правильное решение никак не приходит. И так, и эдак. И вот, наконец, догадался, решил. Но тут – звонок. А у меня все три задачи на листке, исписанном вдоль и поперек.

Прежний физик был сухой, строгий. Объяснял монотонно.

Прозвище Дроссель. Требовал правильного оформления. Поля, красные строки, обозначения, и так далее. Многие сразу поняли. Писали что попало, но правильно и красивым почерком. Трояк был обеспечен.

Томпсон идет по рядам, собирает тетради.

– А у тебя почему тетрадь пустая?

– Не успел.

– А это что?

Она берет мой черновик. Смотрит. Поворачивает так и эдак, следуя за моими каракулями.

– Подпиши и сдай.

На следующем уроке Томпсон держит в руке мой тетрадный клочок, смотрит в него и говорит.

– Ребята. За прошлую контрольную пятерка у нас одна.

И называет мою фамилию.

7

Мои школьные годы почти полностью пришлись на эпоху Хрущева.

Никита Сергеевич был талантливый карьерист. Сталин звал его "Мой толстый голубь". Голубь в красной рубахе и с гармошкой в руках иногда плясал вприсядку перед отцом народов.

А после смерти Сталина решительно и ловко нейтрализовал Лаврентия Павловича Берия, и быстро встал во главе государства.

В шестьдесят первом году провел денежную реформу. Помню как отец принес первую зарплату в новых деньгах. Удивил бумажный рубль. Узенький, маленький, похожий на тонюсенькую дощечку. Позже народ так его и окрестил – "деревянненький".

Раньше на рубль можно было купить сто грамм конфет подушечек. А этот малыш весил в десять раз больше!

Но прославился товарищ Хрущев… кукурузой.

Характер у Хрущева был. Но это, что называется, от бога. А вот со знаниями, тем более с образованием, не сложилось. Он как-то сам заявил, что длину окружности узнал за бутылку водки.

Малограмотность делала его легкой добычей в руках политических спекулянтов и злоумышленников. Вот и авантюра с кукурузой явно была инспирирована с целью очередной реализации вековой доктрины запада: "Сдерживание развития России".

Ну какая в наших широтах кукуруза?! Лето короткое. Не успевала созревать.

А поля, ранее занятые зерновыми, теперь были засеяны ей родимой. В результате – ни того, ни другого.

Помню как ежедневно маялись в длиннющих очередях за полукукурузным хлебом с отрубями.

Единственной отдушиной были анекдоты. Надо отдать ему должное – не преследовал. Самый популярный звучал так.

Прилетел американский президент на Луну и распоряжается, мол, на всей поверхности спутника разместить военные базы. Подходит к нему абориген и говорит: "Ты опоздал. До тебя здесь был маленький толстый лысый. Он сказал, чтобы везде посадили кукурузу".

А еще Хрущев придумал восьмой и одиннадцатый классы. До этого были семилетка и десятилетка.

Точнее, ему опять же насоветовали. Мол, для экономии государственных средств нужно всем выпускникам школ давать рабочие профессии. Те, кто после восьмого класса хочет уйти из школы, пожалуйста, получай профессию в ремесленном училище.

А кто решил получить полное среднее образование, тоже обязан овладеть рабочей профессией. Поэтому в девятом, десятом и одиннадцатом классах помимо общеобразовательных предметов, ввели и технические дисциплины. С обязательной практикой на производстве.

У нас одни пошли в токоря, другие – в крановщики. Я один подался в электросварщики.

Но был и один очень светлый момент в его правление.

Однажды на уроке ботаники приоткрылась дверь и кто-то поманил пальцем ботаничку Тычинку. Она подошла к двери. Ей что-то шепнули и она тут же выскочила за дверь.