Читать онлайн Галактику музыка двигает

Глава

I

О, чего только мы не увидели на пути к Фаварису. Видели мы, видали такое, что очень нужно в сказке сказать, но придется пока только пером описывать. А если что, Вы перескажете. Так вот. Ну, перво-наперво мы увидели все же Пласкетту. Потому что вот опять – приняли решение посреди ночи: «картины Гати посмотрим, романтика» (почувствуйте, как я передразниваю собственный полуночный романтизм). А между тем – план есть план. Сказано – сначала к двойной звезде, потом – хоть куда. Ну, в общем, с утра, когда проснулись, уже давно двигались маршрутом к Лебедю (по-дилетантски), но пришлось баламутить компьютер, выслушивать его подначки (такой он тоже, типа искусственный интеллект, но на самом деле живой1, ощущение при общении с ним – что он слушается, но и свою голову на плечах имеет), перекраивать маршрут с заворотом к Единорогу. «Ходим тут, как по зоопарку» – подумал я. С ворчанием, но придумал красивую петлю компьютер. Полетели, куда следует.

Жизнь, в общем, двигала нас, а мы – нашу повозку. Путь не очень-то близкий. Однако было весело. После посещения вотчины галактического бога Санта мы были все с очень вдохновительным настроем. Со мной, честно говоря, вот прям такого творческого напора, идущей изнутри силы и охватывающего желания творить и не случалось еще никогда. Это нельзя было не связать с нашим визитом в гости к высшему существу. Хотя, с другой стороны, больше живешь – все четче понимаешь, что Бог – он и правда в тебе. Ты сам становишься самому же себе, своим помыслам, своей душе и своему духу трамплином, с которого сам же взлетаешь ввысь, цепляешься за край чудо-острова будущих своих свершений, вскарабкиваешься на него и двигаешься дальше, покачивая ошеломленно головой и во всю ширь ошалело улыбаясь. Мысли такие в моей голове находились, а тем временем дежурную, а иногда и внеплановую, работу я выполнял четко. Особенно радовало, что и моя команда все лучше понимала друг друга и мои посылы. Естественно, творческий настрой я задействовал для работы, создав для Севербалиданды при помощи одного огромного стихотворения белым стихом один новый вид деревьев (говорил же я, что стихи мои обладают подобной силой), а для Земли тем же стихом – новый вид злаков (хотя до этого я творил только внепланетные чудеса при помощи стихов). Тот же творческий накал применяли мы с супругой и в еще одном естественном направлении. В нашем таком необыкновенном послесвадебном путешествии по-другому и быть не могло (ну и это, по сути, оказался еще один подарок нашего знакомого Санта). Да, как все же хорошо, что мы смогли перед великолепием Фавариса и волшебства картин Гати оказаться впервые в своей истории у двойной звезды, поглядеть на нее, облететь кругом, полюбоваться этим чудом природы, которое, пожалуй, точнехонько передает настоящий союз двух любящих душ, скрепленных единым духом. Два огромных, ярких, пышущих жаром шара, освещающих мир вокруг на много-много миллионов верст, не просто дающих жизнь, а буквально создающих эту жизнь своим теплом и светом. Две цельные и завершенные в своей гармонии, звенящие посреди небывало огромного зала мелодии, составляющие при этом один мотив на бархате космоса, кружащиеся друг вокруг друга и помнящие о том, что цель этого кружения – быть все ближе и ближе друг к другу и, все ускоряя движение, постепенно сливаться в один единый плотный божественный огненный ком. Два сгустка высшего пламени, таких мощных, таких прекрасных и сильных, а при этом состоящих по преимуществу из газа, из чего-то по своей природе летучего. Да, Боги говорят явлениями.

Тем временем даже при движении вокруг роскоши двойной звезды (круг почета в честь этой красоты) нам приходилось периодически ужинать, а иногда и завтракать, и даже обедать, и почему-то так вышло, что в те дни мы дружно перепробовали все возможные блюда (включая смузи и уху) из чемго2 – недавно опять вошла в моду эта полутвердая ягода. Говорят, мол, можно одной только ей питаться и организм будет насыщен, в общем-то, всем необходимым. Ну, вот мы и проверили слухи. А то у нас с собой благодаря заботливости и увлеченности новыми веяниями Сэнни (напомню, студентка-дочь Ульти) было 2 больших мешка этой сверх-еды, и, если бы мы не вспомнили сейчас, все бы попортилось, а путь еще неблизкий, запасы лучше было использовать. Скажу, что после впечатлений от Пласкетты в сочетании с чемго-диетой мы откровенно излучали силу, как будто силовое поле у каждого появилось, чуть ли не предметы на расстоянии могли двигать (ну, я лично мог, подходил к дивану в кают-компании сбоку, к примеру, ближе 5 шагов и тот начинал скрежетать по полу к дальней стене). В общем, несмотря на кое-какое однообразие пищи и замкнутое пространство, в эти недели было очень даже весело всем (хотя и хотелось все ж услышать голос или мысли Молодого). Про посох я пока не вспоминал. Но думы, кто ж такой или чем так интересен этот раганский писатель Карринду или какие далекие планы простроил на нас то ли Самбур, то ли сам Сант (дух захватывает, что на тебя конкретно есть планы у бога-создателя3 галактики), иногда навещали.

К слову замечаю. Когда мы общались с создателем нашей галактики, Богом Сантом, наедине, проговорили мы многое (пусть и было впечатление, что разговор занял минут пятнадцать, но там правда что-то со временем в его этой усадьбе). Прошлись по моей жизни от и до, начистоту сказать-то. Про него я тоже расспрашивал (и кое-что он ответил). Но память моя удержала и то, естественно, что Раган, этот приземистый, но гордый город небольшой плотности населения (но населенный очень плотно сбитыми волевыми людьми), стал на долгое, по человеческим меркам, время обителью одного писателя. Так вот, как объяснил Сант, тот посох, который я подобрал у горы Аораки в Новой Зеландии, это не просто палка, а специально завезенный в ту степь объект этого писателя. Он в Рагане настолько свое любительское дело – работу с деревом, художественную резьбу, ну, в общем, столярное мастерство – поставил на поток, что даже и на выезде из города есть его скульптура – исполненный из местного парльера4 в полный рост (а это больше трех с половиной метров) барьентерс5 на задних лапах с задранным вверх подбородком, глядящий на дорогу. В общем, посох был раганского пошибу. Причем так-то реально ну просто палка чуть изогнутая кверху по-необычному, конечно же, чуть обтесанная, гладкая, в руке удобно держать опять же, по весу самое то, и не тяжело, и удар будет весомый, плотный, как должно. По длине чуть ниже солнечного сплетения, опираться удобно, устойчивая. А так – ну просто палка же. В общем, открыл глаза мне (а я потом – и Ульти с Молодым, естественно) Сант на то, что во всей круто замешанной нашей истории поприсутствовал и маэстро Карринду. Но это потом уже Ульти мне после рассказа сопоставила «Раган – известный писатель оттуда с тягой к дереву – Абтод Карринду (которого как раз ездила уговаривать тогда еще будущая моя невеста и который в то время как раз писал о жизни растений)». Я-то и не знал даже, что Карринду, оказывается, еще и знаменитый в своем городе скульптор.

Конечно же, все наши большие планы и дальнейшие действия мы успели обсудить за время перехода до Фавариса. Но хватало и быта. Я, к примеру, на корабле носил только ярко-синие штаны из грубой ткани (ну, менял иногда одни на другие похожие) с коричневым ремнем и тонкие свободные рубахи без пуговиц белого или красно-белого цветов с круглой нашивкой справа у ворота в виде двух диагонально перекрещенных синих линий на белом фоне, над которым схематично изображен сокол, держащий правое крыло козырьком как бы для лучшего обзора (это эмблема моего личного вольного флота, такая же, только громадная, изображена по центу правого борта корабля, но я эту форму теперь везде ношу, понравилось).

Из-за этих моих нескончаемых синих штанов произошел у нас как-то разговор, пока я готовил (моя очередь была) рыбу на обед (чемго закончилось к тому времени давно):

– Любимый, а у нас сегодня рыбка на обед! – воскликнула с улыбкой Ульти, только войдя на порог кают-компании (у меня ж на корабле не так много места, чтоб еще отдельно кубрик был).

– Да уж.

Заглянула мне через плечо (я как раз чистил почти размороженную тушку):

– Что-то она синенькая такая, почти как твои штаны.

– Не, до моих штанов ей далеко.

– Вот хотела спросить. Я заметила, что у тебя не только в одежде, но и вообще во всем очень много всех подряд оттенков синего.

– Заметила – улыбнулся я довольный.

– Сложно было не заметить, да – серьезно и сосредоточенно по-детски сказала. И продолжила – Почему так? Это обет какой-то?

– Мне просто синий цвет нравится.

– Это я вижу, да – она добавила смеха в голос – Но ведь не только, да?

– С чего ты взяла?

– Чувствую.

– Хм – я покачал головой, немного поверну голову вправо, вспоминая – Да, не только.

– Расскажешь?

– Шесть лет назад я гостил на одной планете у окраины галактики, Лас-Ласги-Гил называется, в области влияния системы Тив. Ну, это где бабочки громадные.

– Да знаю я – кивнула пару раз энергично жена.

– У меня там небольшое дело было, еще и приятель там давний живет, переехал. А вообще планета курортная. Поэтому я отдохнул немного, на озера их съездил, по всяким необычным местам прогулялся, с товарищем пообщался. А один раз проезжал по пути с озера как раз через обычный, не курортный, не выставочный там, поселок. Ласгигильцы и так живут очень по-свойски, особая у них структура. А заглянуть в нетронутое другими цивилизациями место – как окунуться с головой в новое. Ну, понимаешь.

– Ты рыбу-то закинешь в духовку когда-нибудь?

– Так-то она моими историями коптится – ответил я голодной супруге и закинул наконец фаршированную овощами и напитанную специями рыбку в разогретый духовой шкаф.

– Ну и я вообще-то случайно, для мелочи, короче, заехал туда. Думал, кафе там какое-нибудь есть. Ниче там нету. Но пока искал, прогулялся по центральной площади. Там была табличка, посвященная племени, которое давным-давно, много лет назад, основало это поселение. Там было много всего про них написано, интересно, я зачитался. Ну и отдельно мне запомнилось, что до сих пор сохранилась традиция у этого племени – перед смертью (у них болезней нет, но есть четкое понимание, когда твой срок подошел) одеваться во все синее, вплоть до обуви и головного убора, готовясь таким образом к слиянию с небом.

Тут Ульти посмотрела на меня с прищуром и в глазах промелькнуло насмешливое понимание:

– А ты что ж, помирать тут собрался?

– Да нет – я даже сам удивился, что и правда ж так получается по моему рассказу. Оделся тут в синее, пришел умирать на корабль. Подготовился, то бишь. С расчетом. Это и меня рассмешило. Особенно учитывая, что я даже и не осознавал до этого, что именно такая складывается логика (и долго еще потом вспоминал с улыбкой, да и сейчас усмехаюсь, когда описываю тот диалог). А тогда добавил:

– Просто я-то не знаю, когда и что. Но вообще – мне просто синий цвет нравится.

Во время обеда (рыбка была, естественно, вкуснющая) Ульти на меня поглядывала и во взоре ее читалось, что она взглянула на меня и мои мотивы по-новому, с другой позиции, будто бы заглянув на глубину, а потом осмотревшись и поняв, что кроме захватывающей глубины есть еще и впечатляющая же широта. Да и вообще, много раз потом, при разных необычных случаях и моей в них реакции, я замечал этот взгляд, как будто супруга смотрит на новую грань меня (и, к счастью, замечаю и теперь, так же, как и сам, бывает, в очередной раз восхищаюсь свежестью ее мыслей и ходов).

Самбарку на том обеде не присутствовал, у него дела поважней были. Всю дорогу он непрестанно осваивал коридоры корвета, как взлетно-посадочную полосу (ну, на нормальный полет все ж места совсем не хватало). Потом, правда, мне казалось, что и он как-то по-странному еще несколько дней на меня посматривал. Ну и ладно, думал я с усмешкой, в конце концов, я не летаю по коридорам.

Глава

II

Наконец через долгий месяц (и то спасибо большое волшебному компьютеру нашего корабля) прибыли мы на планету ВантРи-Ла, совершенную родину величайшего художника современности – Винвинтоана Гати.

Вообще это дивное дело – путешествие. Тысячи раз описано, миллионы раз рассказано, и не счесть, сколько миллиардов раз прожито существами живыми, разумными, как сильно путешествие того или иного рода может преобразить живую душу, преобразовать дух, ввести свежего воздуха в мерное существование. Как там древний Юнг сообщал? «Чтобы случилось путешествие внутреннее, нужно, чтобы сначала случилось путешествие внешнее». Задумаешься – а почему ж так. Ведь действительно прав был великий исследователь. Смена видов для глаза, смена упругости почвы под постоянно шагающим путешественником, особое состояние ума при движении, развевающиеся волосы на огромной скорости, как символ поднятого флага и такого деятельного, ведущего ветра странствий – все это впитывает разум, душа утоляет жажду чувств, дух радостен благодаря преодолению всяческих препятствий, которые всегда есть в любом путешествии (каким бы технологичным или быстрым, или даже, страшно сказать, комфортным оно бы ни было). Даже если это путешествие от дома до лицея в маленьком, с мягкими сиденьями, разрисованном яркими сценками6 местном деревенском автобусе (предназначенном для детей из лицея), чтобы прогуляться по лицейскому парку (в Новой Зеландии, где я жил, в моей деревне у меня деревенский лицейский парк был любимым местом прогулок). Даже в таком мини-путешествии ты выходишь из автобуса уже немного улучшенным, немного обновившимся в сравнении с тем тобой, который сел в автобус в начале пути. То ли мысли успокаиваются и все раскладывается по полкам, то ли движение само по себе – это то, что дает жизнь (а ведь так и говорят: «движение – жизнь»). А может, это тайна самого понятия «расстояние». Есть же тайны у понятия «время». Расстояние – ничем не хуже по глубине замысла.

Но среди многообразия видов путешествий – полет на метле или дельтаплане, плавание на космическом лайнере или на самодельном плоту, поездка на том же автобусе или на велосипеде, ходьба пешком или тот сумасшедший, все еще продолжающийся непрерывный кругосветный забег кенийки Макены Кайемби7 – нет телепортации, естественно. Телепорт – это не путешествие, это перемещение. Когда я на кухне взял кружку и переставил ее со столешницы у стены на круглый стол в центре, я не назову это путешествием кружки (хотя вот она сама – могла бы). Ладно, давайте так – когда я (или ты) взял иголку, вдел в нее нитку, узелком перевязал и сделал первый шов, соединив две части прорвавшегося рукава футболки – вот как хотите, но не я (или ты), ни сама иголка (и даже нитка) не назовем это действие путешествием иголки. Вот так и телепорт – две части пространства на мгновение соединились и ты вышел в другой части, а они потом, эти две части, также разошлись мгновенно (как будто иголку вынули, не пройдя всей длиной иголки через сотворенную дырку).

Так это я к чему? Телепорт – не путешествие. А путь через огромные пространства в космосе при помощи изнанки этого самого обычного пространства – это штука удобная, времени очень много экономит. Но это тоже – не путешествие. Это – крайне, в триллионы (ну или больше) раз замедленный телепорт. Это ход через черновик Всевышнего. Там нет ничего. Там нет расстояний, времени, видов для глаз, почвы для ног, пищи для разума – ну ничего нет. Варишься в котле своего «Я», но, в отличие от нормального путешествия, не вывариваешься во что-то обновленное. То есть каким был до начала входа в изнанку, таким и вылетишь из нее, даже если внутренние часы корабля насчитали десятилетия пути. Ничего там интересного нет.

Возвращаясь к роли личности, на самом деле, родился Гати, как нам на экскурсии в голографическом музее на Земле объясняли еще в школе (да-да, ему уже было за семьдесят, когда мне было пятнадцать), а во время путешествия по ВантРи-Ла и еще раз напомнили (и только тут я вспомнил, что еще в школе слышал это), вообще не здесь, вообще не в Млечном пути, и вообще с фактом этим в связи он местами ведет себя ну типа как кот (в той части галактики, где располагается Фаварис, достаточно активно последние лет триста развиваются отношения с соседской спиралью, с планетой Тавердилад, название столицы планеты на местном языке звучит, по смешному совпадению, примерно как «Котяной»). Кот – это я уж совсем по-простому, но правда, те разумные соседи похожи сильно на больших котов с мягкой, но не слишком густой (судя по виду), песчаного цвета шерстью, вертикальными зрачками, стоячими ушами и острыми зубами (хотя и без огромных львиных клыков). Вроде как его дед – один из первых вантрийцев-дипломатов, кто заключал соглашения и налаживал первые контакты с соседями – долго и безвылазно согласно уговору двух сторон жил среди тех котов, ну, естественно, с женой. Причем с ними больше никого и не было, это вроде как такая проверка была (от котов такая же дипломатическая пара жила на ВантРи-Ла лет двадцать). После длительного «карантина», вне родной культуры, уже пошли более тесные контакты, больше людей стало к котам приезжать, больше котов – к людям. Но договоренность была в том, что изначальная пара продолжает жить только на планете будущих друзей и также безвылазно. В общем, у деда родился сын, он возмужал и, когда приехали новые представители родной планеты, сын познакомился с одной молодой дерзкой дипломаткой. У них тоже родился сын, назвали его Винвинтоан (на планете котов в это время шло долгое празднество весеннего равноденствия, которое длится десять суток – до и десять – после самого равноденствия, а кульминация этого праздника, само равноденствие, так и называется – Винвинтоан). Учитывая, что оба родителя младого Винвинтоана – дипломаты, носились они постоянно туда-сюда по галактике. Мальчик, а потом и юноша, очень часто гостил у дедушки (которому согласно все тому же уговору надлежало жить у котов, если взять в общем, не менее пятидесяти оборотов их планеты вокруг их же солнца). Ну и понахватался котовых всяких особенностей, природной грации, где-то хитрости, где-то взглянуть между мирами, где-то высокомерия, а где-то и откровенных для человека странностей вроде обмахивания себя хвостом при нервном состоянии (ну совсем странно, да, когда человек вдруг начинает обмахиваться хвостом, которого у него нет). Ну, все равно, известность В. Гати получил на ВантРи-Ла.

Ежу и даже севербалидандскому галосу ясно, что талантливая Земля талантлива во всем. На ухо Вам, читатель, прошепчу, что далекая (кому как) система звезды Фаварис и без всякого Гати очень плодородна на всякие удивительности. Один только летучий айсберг над северным (два всего) континентом СэрЛо-Ра8 чего стоит. Эту планету в тот раз мы не посетили, но мы видели на картинках в космопорту. Изучить особо даже и родину художника в тот раз у нас не оказалось момента. Было время только картину Гати (подробно, но вышло только одну), потому что цель наша (чувство было у меня и у Ульти) находилась все же где-то там, на Севербалиданде. Мы приземлились после общения с Сантом, любования Пласкеттой и оттуда еще месячного перехода в одном из трех космических портов дипломатической столицы галактики. Не было фанфар, ну и ладно. Бело-голубое небо с ультрамариновыми облаками было волшебным, тем более что и яркое солнце (было недалеко до полудня) лазурного цвета светило вовсю. К слову, в целом, все время после приземления и до отлета, быть может, на эмоциях, но мы общались исключительно с ангелами, с людьми высокого полета и большой силы (и красоты). Я, Ульти и Зверюга (бабочки остались на корабле) отправились в заранее забронированный через галактическую сеть отель (но сеть эта, да и вообще любая связь, не работает в изнанке, через которую мы прошагали большую часть пути, поэтому бронировали, уже выйдя в физический мир возле Фавариса), ни бельмеса не понимая на местном. Но это совсем ничего, так как по всей галактике принятый межзвездный язык – тот же, который стал первым языком давней организации ООН – то бишь русский (пусть и несколько отяжеленный на слух в сравнении с применительным на Родине). Доехали мы туда при помощи извозчика на летающем ну типа коне, но только громадном. Конь этот называется кельгеллелеги, если я правильно запомнил. У него такая широкая и мощная спина, что мы сидели в открытом сверху корпусе, как от кареты сняли с колес верх, в мягких креслах, перед нами на полу умостился Молодой и наш багаж (рюкзак и сумка, и еще посох), а извозчик сидел перед нами. Все это кельгеллелеги взнес ввысь почти без разбега, только на силе могучих четырехметровых примерно крыльев. Извозчика того мы нашли просто. Когда оказались за воротами космопорта, никто к нам специально не подходил. Воспитания и дипломатичности здесь, конечно же, хватает у каждого. Тут же узрели (ну а как про него сказать) этого зверя крылатого, он лежал на траве вдалеке и справа от помпезного, в виде открытой ракушки, покрытого блестящими полудрагоценными (и драгоценными тоже, по-моему) разноцветными камнями не входа даже, а лучше сказать – портала, подошли к зверю и, только когда с другой стороны коня вдруг появился человек загорелый среднего роста, нам стало ясно в сравнении, насколько зверь вымахал. Мы с человеком с большою радостью и довольно долго поболтали о космических пространствах, об особенностях местной фауны (да о чем угодно поговорить с живым человеком – после долгих недель в стенах корабля, где диалоги были только между собой, ну и монологи в сторону Зверюги). Домчал он нас с ветерком, но и через ветерок мы в полете побеседовали (говорил владелец местного пегаса на ломаном русском, но слова его были вески и акцент терялся в весе каждой грузной фразы). Отель был нормальный, человеческий. Приличных размеров двухэтажный гостевой дом на четыре семьи с четырьмя отдельными входами с разных сторон света. При заселении мы видели, как из дома со своей стороны вышла немолодая человеческая пара в одеяниях простых, просторных и практичных (в том смысле, что туника – и правда очень практичная штука, поменьше швов, побольше воли) и отправилась по гравийной дороге в городок неподалеку (несмотря на дипломатический статус, здесь не принято запихивать всех в одно место, и территория планеты заселена везде, по всему шару, точками городков-поселений).

В одном из таких городков, в центре большего из двух континентов (на каждой планете Фавариса по два континента, интересная особенность, наверно, тоже расположила жителей к мастерству в переговорах), расположился целый кампус-музей «живого искусства», состоящий из четырех белых и круглых построек, полностью в свою очередь состоящими из легкого на вид и немного проминающегося под пальцами упругого (но, вероятно, прочного) материала с крышами полусферой. Весь главный корпус кампуса – это картины Гати. Но у него много учеников появилось за почти девяносто лет жизни, их картины и скульптуры – в двух отдельных корпусах. Еще в одном, самом небольшом из четырех – произведения (и тоже только картины, как и у Гати) лучшего ученика Гати, Волно9. Все это узнали мы, когда той же гравийной дорогой, что и наши соседи по дому, дошли до ближайшего городка в двух километрах от отеля и через стационарный телепорт оказались у густого заросшего парка. Прошли его насквозь и обнаружили музей на берегу неправильной формы озера с голубой водой.

Но это было на следующий уже день. Сразу после заселения Молодой, зафиксировав место сбора, улетучился по своим делам. Здесь, кстати, на планете у нас с ним опять проявилась телепатическая связь:

– Так, вы здесь на сколько?

– Ну, всего на шесть дней. Что, дела?

– Да, интересно все тут поразнюхать, родичам расскажу потом.

– Ладно, но днем, до четырех тридцати, через шесть дней уж соизволь быть в отеле.

– Ага.

И умчался, последнюю мысль уже улетая проговорил.

Мысленная связь наша произошла при Ульти, мы даже пройти в нашу часть дома не успели. Моя спутница даже и спрашивать не стала, взгляда было достаточно для понимания.

Новая планета, свежий воздух (а не консервированный на корабле), яркость впечатлений подобрали хорошую подоплеку под наши следующие занятия. После длительного нахождения в закрытом пространстве голова как-то тоже немного закрывается. Будто бы тесно (обращали внимание, да?) не только телу, но и разуму (но не духу!). В общем, мы отдохнули и до ночи были заняты друг другом. А под утро перезагрузившемуся моему мозгу привиделся необыкновенный красочный сон. Мы с моим товарищем (но лицо незнакомое, хотя и приветливое, доброе) каким-то образом (не помню логику сна до этого момента) оказались вместе на поляне, рядом стояло несколько зданий и все несколько закругленное под нами (как на сфере стоишь, на большой такой). Вдруг подул ветер, но без дождя. А у меня с собой большущий сиреневый, что ли, зонт. Я думаю: «нужно раскрыть, давно пора». Ну и раскрыл. А в правой руке холщовая сумка. А ветер сильный. Он меня подхватил, а еще за зонт зачем-то товарищ мой схватился, и у него в левой руке холщовая сумка другого цвета, не как у меня. Сам он, кстати, в бежевом длинном пальто из мягкой ткани. Ну и мы летим. Держаться одной рукой все тяжелее. Еле хватаюсь еще и левой рукой за зонт (а мы все выше летим). Тут и товарищ сообразил, ухватился и догадался как-то подправить направление зонта и мы пришвартовались где-то уже далеко-далеко, на возвышенности, но при этом в трех соснах, так сказать. А возле одной красавицы-сосны стол прямоугольный, деревянный, простой. Мужик нервный по стволу в сук бьет. Ударил, а сук с другой стороны вышел, из другой дырки какой-то. А чуть выше, еще из одной дырки, белка веселая вылазит и говорит с хитринкой мужику:

– А ты что ж, еду добыть хочешь? А заранее-то, что ж, не подготовился, да? А нужно заранее, за девять месяцев готовиться. Что же ты?

Мужик в ответ промолчал, но как задумался будто бы. А я думаю «Надо зонт привязать, а то улетит же, а нам потом как». А к той сосне не хочу подходить, мужик нервный все ж, хоть и видно, что просто не в своей тарелке. Потом мы с товарищем в пальто еще побыли на этом живописном округлом пригорке, спустились чуть ниже, там было небольшое, но прочное, влитое прямоугольное здание, каменное, в легком стиле итальянского лета.

Товарищ разложил свое огромное бежевое пальто, как плед, на совсем невысокую зеленую траву. Тут уж я проснулся.

Было раннее утро, за окном свежий легкий ветер, восходящее солнце, поле с растущими бледно-желтыми растениями с фиолетовыми вкраплениями. Супруга сонно приоткрыла глаза, когда я уже взбодрился пробежкой и зарядкой. Только когда капли воды под душем смыли с меня «усталость сна», я улыбнулся, вспомнив сон и эту белочку, с насмешливой серьезностью наставлявшую «заранее, за девять месяцев нужно готовиться». Мы позавтракали, я был задумчив, глядел на любимую, рассеяно любовался ею. Тут меня осенило наконец и я аккуратно спросил:

– Как ты думаешь, где должны рождаться дети?

– Я думаю, что где-то в тепле и под солнцем.

– А если это случится в походе? В космосе, на корабле, во время прохождения через изнанку пространства?

– Не хочется.

– Как их вообще выращивать-то… – забота о потомстве во мне появилась.

– Бережно. И лучше дома, вероятно.

– Зато, если он родится на корабле, то будет гражданин Галактики.

– Он?

– Ну, он, сын мой – говорю.

Ульти задумалась с мечтательным взором, подняв голову с копной душистых волос чуть вверх и вправо:

– Да, похоже. А как ты вообще умудрился раньше меня понять?

– Да сон приснился – и я пересказал этот яркий, немного нелепый, но чистый сюжет.

– Да, белочка дело говорит, мудрая – улыбка озарила лицо супруги.

– Ну вот и спасибо ей. Буду, значит, готовиться.

– Я помогу.

– Ты чудо. А я – тебе.

Глава

III

Возвышенные от новости, мы дозавтракали и отправились в путь в музей на встречу с Гати. Я захватил с собой посох (еще с корабля взял и его, и на всякий уж случай в рюкзак засунул молоток, который так и не пригодился). Пошли пешком той же дорогой, что и соседи в день нашего заезда. Хозяйка объяснила, что до музея нужно прошкандыбать до центра городка, ну и телепортом местного значения уже в город, где музей расположен.

Когда мы выметнулись из телепорта (дело привычное, спокойное, сам-то телепорт, но хочется иногда, аж пятки нагреваются, поглядеть на чудеса человеческого гения), перед нами открылась опушка шириной ну где-то как ствол Сале10. Телепорт расположился входом к парку, в разные стороны от телепортационной арки лучами расходились штук пять широких троп, а с другой стороны арки через дорогу стояли аккуратные, внушительные и солидно выглядящие дома (чем-то похожие на земные или севербалидандские, но неуловимо на первый взгляд все же отличающиеся, как будто какой-то изюминки все ж моему земному глазу не хватало). Мы прошли по указателям (ну не, поплутали, конечно же, парк уж очень симпатичный был, а время раннее) и через три четверти часа набрели на пологий и несколько песчаный (в сандалях, в шортах и легких цветных рубашках нам было удобно) берег чисто земного на вид, нормального и уютного, озера (берег другой был крут и густолесист, хотя и по-милому пушист). Дошли по брегу до входа в музей. Вход был обозначен символическими, по грудь, воротами из ажурно изрезанных досок. Забора никакого вокруг, понятно, не было: ни слева – до озера, ни справа – там рос вразвалку лохматый, с подлеском и густыми кронами больших деревьев, довольный то ли лес, то ли парк. Нас никто не встречал, но народ уже гулял по территории, покрытой газоном (который не преминался вообще, хотя и был естественным), возле озера и между круглыми корпусами (которые своим мягко-белым цветом ощутимо, как печати, выдавались среди земли, травы, воды и деревьев). Нам улыбался кто-то, мы улыбались в ответ, были существа иных рас, но не в большом объеме, и держались они не как туристы, а собранно, и даже будто бы в официальных костюмах (хотя кто ж разберет, это у глассерианина настроение ровное и он поэтому черно-белый или это специальный подавитель эмоций у него работает, как у дипломатического работника11). Мы тоже немного походили по территории, огляделись, посмотрели стенд по центру площади с объяснениями, где и что, и зашли в главный корпус.

Я же говорил, да, что доступ к картинам самого Гати был возможен только для лиц совершеннолетних (если это существа с других планет, то совершеннолетие рассматривается с учетом особенностей родной планеты, но нужно представить исчерпывающие доказательства смотрителю). Для землян совершеннолетие наступает в двадцать пять, на Севербалиданде – в двадцать четыре. То есть мы с Ульти проходили спокойно и доказательства у нас были. Но в круглом холле с купольным потолком, под аккомпанемент небольшого эха, навевающего настрой торжественности и высоты (столь подходящий для верного восприятия расширяющих действительность картин), невысокая, с задранным вверх подбородком, средних лет дама-смотритель минут пятнадцать не могла поверить, что моей супруге больше двадцать четырех. Ей пришлось смириться все ж с печатью пресветлого севербалидандского правителя на прямоугольном куске твердого материала с мелкими бороздками, в ладонь размером (универсальный документ севербалидандца), но она призналась уже после трехкратной проверки, что больше девятнадцати и сейчас не может дать моей жене. А я сначала немного удивился этой сцене, а потом сразу вспомнил, что и я иногда замечаю, как вдруг в моменты чистой радости лицо супруги, и так светящееся, становится совсем юным и стираются, как не было, все треволнения лет, сложности любой жизни и только радостное доверие дышит теплом.

В общем, пропустили нас (на мой посох вообще внимания не обратили). Мы прошли в одну из дверей, которые были по кругу холла со всех сторон. Я рассчитывал увидеть обычный зал художественной галереи, картины по стенам, посетителей, которые, созерцая и напитываясь, плавно и тихо переходят от одного произведения к другому. Но нет. В зале (тоже круглом) никого не было. По центру расположилась огромная (три на три метра) картина с изображением горы, покрытой сине-зеленым травяным ковром, с двумя пиками. Вверху было небо. Не просто было, а три четверти картины заняло небо, ясное, но с обилием облаков. Картина снизу начиналась как бы почти от самого верха горы, между двумя пиками была тропинка. Писано было так, что почему-то совершенно ясно становилось, что это высоченная горища и ты чуть ли не сам на нее взошел вот по этой тропинке. Если обернешься, то ее и увидишь, а еще – далеко-далеко вниз уходящее пространство и еле видное там начало горы. Картина ничем ограждена не была. Мы долго разглядывали ее, как завороженные. Наконец в какой-то миг я все же обернулся. И да, действительно, увидел за спиной не закругляющуюся стену зала, а опять же – в основном небо-небо-небо. Ошалел, конечно же. Глянул вниз – ну да, вон она, тропка и там, где-то глубоко-глубоко, горизонтальную землю. Картину мы рассматривали, взявшись за руки, поэтому, быть может, Ульти оказалась здесь, со мной:

– Это интересно – говорю.

– Это как вообще? – удивляется супруга.

– Величие искусства воочию – отвечаю с каким-то чувством, будто что-то кому-то только что доказал и выиграл какой-то важный для себя спор. И пошел вверх. Ульти двинулась за мной, тропинка была на полтора корпуса шириной. Прошли чуть дальше, повернули с ходом тропы направо. Сразу за поворотом справа мы прижимались к стене одного из пиков, а слева был обрыв. Но вот дальше, если пройти это узкое место, находилось обширное плато с лесочком (края видно не было, только по бокам).

– Вот это да-а – послышалось за моей спиной Ультино восхищение.

– Как красиво, сюда бы… – с придыханием начал я. Но договорить не успел. Вдруг булыжник величиной с некрупную тыкву сорвался с пика прям на наши головы. На реакции я от правого бедра коротко размахнулся посохом и отправил булыжник мощным ударом в полет к небу и дальше по параболе.

– Не просто палочка – выдохнула Ульти.

– Удивительная палочка. Убедительная палочка.

– Волшебная палочка – резюмировала супруга уже на ходу (путь вел наше любопытство на плато).

До плато было километра три, хотя и казалось, что ближе, и тропинка была неопасная, но все же с двух сторон был крутой обрыв. Склоны при этом поросли пожухлой травой.

Мы вышли на опушку. Огляделись. Полюбовались созданием Гати с другой стороны:

– Вот он и с другой стороны тоже сам все это вырисовывал?

– Да Бог его знает. Как мы вообще сюда занеслись, вот вопрос.

– Ну а ты чего хотел? Даром он на всю галактику прославился.

– Надо было почитать про него побольше, прежде чем заявиться в гости в другой мир, считай.

– Как ты там говоришь? – рассмеялась и потом, специально слегка низким голосом и нейтральным менторским тоном – Если у Вас ничего не получается, прочтите наконец инструкцию.

– Ну, это позже. И мы, налюбовавшись, заприметив прилетевшую и защебетавшую цветную пару-тройку птичек на один из пиков, двинулись в лесок.

Лес, да и вообще все плато, оказался не таким маленьким, как нам представилось из дали нашего вдохновения от перехода в миры самого Гати. Мы шли и шли, умиротворенные неплотным лесом, просторной тропой, плавно ведшей из стороны в сторону, огибающей мшистые валуны или слишком масштабные деревья (каким-то образом, хотя что это я, образом Гати проросшие здесь), и промелькивающим солнцем над головами (почти привычно голубоватым – особенно для Ульти, пусть на планете ее последнего рождения оно и было все ж насыщенно синего цвета). Еды у нас с собой почти не было припасено, ну, за исключением двух мандаринов в Ультиной сумочке. Мандарины мы съели на одном из привалов у поваленного деревца с корой палевого розово-бежевого цвета, наталкивающего почему-то на волшебность и необычность этого места. То ли цвет коры, то ли роздых после долгой ходьбы послужил двоеточием в нашем мероприятии:

– Ты представляешь, мы сейчас просто в картине. Он же и взаправду создатель. Бог, типа как Сант.

– Я еще с самого начала об этом только и думаю – тихо улыбнулась супруга. Нужно сказать, что и правда шли мы спокойно и в тишине, разговаривать, нарушая гармонию, не хотелось. Хотелось дышать этой гармонией, лесным единством.

– Обратно хочешь?

– Хочу дальше идти. Как-то тут особенно радостно. Ночевать мы будем где?

– На земле? – с хитринкой, повернув подбородок чуть вправо, глядя на присевшую на деревце справа же от меня жену, вопросил я.

– Да, было бы здорово, чтобы не на дереве…

– Я так думаю. Здесь все живет по разумению и логике создателя, то есть Гати. А добрые художники – люди надежные, с пониманием. Если есть тропа, которая привела на пик горы, значит, кто-то ей не раз ходил. Если идешь по этой тропе день-деньской, а до тебя, ты помнишь, также кто-то ходил много раз, так, что сделалась тропа, то, значит, где-то есть ночлег. Избушка там. Домик. А?

– Хорошо, что ты уверен – неуверенно, но с улыбкой в правом уголке губ ответила.

Мы двинулись дальше. Примерно через час вышли на опушку. Открылся вид на долину далеко внизу с широкой и неспешной, если глядеть с высоты нескольких километров, рекой. Я прошел опушку направо и увидел… ага, избушку, к лесу задом, ко мне передом стоит уже. Зашли в нее – там постель громадная, стол слева у окна, но так, что пройти можно между лавкой и окном, буфет с посудой подходящей. Очага нет никакого. Походили рядом, справа от избушки нашли костровище. Ну и решили не бегать по горам в близких сумерках. Была там в буфете снедь скудная, но сытная, подобие хлеба местное, еще кое-что. Посидели у костра, дождались, пока стемнеет, да спать улеглись. Вода у нас была с собой литра два, но пить особо не хотелось. Все ж есть отличия от обычной действительности.

На рассвете (солнца видно не было, но явственно, по десятиминуткам, светлело) Ульти, еще пока я просыпался, успела прогуляться в лес, насобирать грибов-чистух12 (нам про них хозяйка постоялого двора поведала, когда омлетом с этими грибами завтракали мы под ее наблюдением) целую охапку в шейный платок. Когда она подходила из леса к избушке, я услышал ее чистый объемный мягкий голос. Она пела. Мелодия была утренняя, радостная, но и при этом глубокая. Мои струны были задеты до основания. До этого тоже слышал я, как жена моя поет. Чудный ее голос, мне известно, приковывает внимание даже очень занятых в момент, когда застигло их пение. Но тут я вышел из дому, полностью проснувшись благодаря чарам песни, увидал, что Ульти подходит к дому, а над ней стайка птиц парит, образовав в воздухе круг, в центре которого на земле исполнительница. И, вот чудо (наверно, это еще одна изюминка картин Гати, подумал тогда я), птички оставались там, где звенела песня все то время, пока пение не стихло.

Пока собирались в дорогу, пришло в мою просветленную после необыкновенного концерта голову проверить посох. Чесались руки давно, это ясно. Взял посох (он в домике был у двери). Ну и бахнул им «на заре», как полагается, как Сант напутствовал. Так а перед нами (Ульти вышла стремительно из избушки на громовой звук после удара посоха о землю) появился невысоченного роста, со взглядом ясным, а при этом не то чтобы рассеянным, но явно находящимся не здесь (причем чувствовалось, что и там, откуда он переместился, взгляд его был таким же нездешним), с живописной прической (волосы длиной по уши торчали и завивались в разные стороны), в широких бесформенных штанах и просторной рубахе, все одеяние уляпано пятнами красок, босой, с широкими ступнями, спокойнейший человек.

– Здравствуйте! – говорю удивленно-радостный, размеренно от неожиданности.

– Солтилло! – задорно, но с теми же глазами, глядящими во что-то свое, ответствовал посетитель, что на кэльгиниге значило «Привет».

– Солтилло! – отвечаю, а сам у жены спрашиваю — Ульти, ты знаешь кэльгиниг13? Я только вот «привет» и знаю.

– А я только слово «серин».

– Солтилло! – повторил приветствие с той же интонацией уже начавший осматривать окрестности добродушный мужик.

– Что это значит? – спросил я, поглядывая на мужика.

– «Что» на кэльгиниге – был ответ супруги.

– А откуда ты знаешь, что «солтилло» – это было слово на кэльгиниге 14? – в ответ удивилась она.

– Догадался – буркнул я и спросил в свою очередь — А откуда ты знаешь слово «серин»?

– Догадалась – улыбнулась обворожительно и это добавило утру красок.

Тут мы оба догадались вот о чем:

– О, до меня сейчас доехало – говорю – а ведь мы говорим на местном, на вантрийском.

– Точно! Хотя нет. Как-то по-другому предложения строятся. И более твердо, речь не так потоком льется…– глаза Ульти немного расширились от догадки, когда она резко повернулась ко мне после моих слов – Чудесно же. Слу-у-шай! А это не может быть собственный какой-то язык этого мира? А что, столько всего тут есть! Почему бы этому миру и заиметь свои мысли и свой язык?

Я кивнул озадаченный:

– А ведь правда. Как-то как сравнить речь жителя расслабленного морского побережья с постоянно солнечной погодой с речью жителя гористой местности, где солнечных дней тоже много, но нет такой влажности и есть возможность быть более собранными.

Ульти засмотрелась на меня или представила этих жителей. Ответила:

– Чудесно же! Еще и новый язык теперь выучили!

– Ага.

Вообще давненько такие утра не выдавались. То есть просыпаешься после ночи в гениальнейшей картине, в виде сопровождения – пение фантастического уровня с подтанцовкой местного птичьего (картинного!) рода. Объявляется ни с того, ни с сего сам автор картины (узнали мы его, Ульти узнала, мне шепнула) пред наши ясные очи. И это только декорации (надеюсь, Гати меня поймет), только семечки, по-простому сказать, потому что, после того, как автор нашей ночевки и всего окружающего походил с отрешенным видом по полянке и вокруг избушки минут двадцать, игнорируя наше любопытство, пожевал опавший пожухлый листок, попрыгал, на ветку запрыгнул, подтянулся, покувыркался даже немного, я не выдержал. Взял посох, подошел к художнику резким размашистым шагом, встал перед ним и ему приказал остановиться (ну, ему пришлось невольно). Стукнул в сердцах второй уже раз за утро посохом о землю с усилием и говорю при этом уважительно, но повышенным за двадцать минут его безответных похождений тоном:

– Маэстро! Вы слышите меня! Отвечайте!

Маэстро встряхнулся, дрожь прошла по его и так очень живому, выразительному лицу, на котором будто бы каждая мельчайшая мышца была развита, и сам владелец умел этим всем добром, как дирижер, управлять:

– Да, дорогой друг – он был доброжелателен, спокоен, без улыбки в лице, но благодушия в голосе было достаточно – Хожу и не могу сообразить, это же «После вершины – в путь»?

– Ну да. В путь неблизкий, видимо?

– Да-да, так задумывал. Но, во-первых, когда я был в этом месте последний раз, никакой избушки тут не было. Сколько вы здесь уже?

– Да вот ночь переночевали.

– Так вы что, избу эту, как палатку, разложили?

Я обозначил улыбку, подошла Ульти, она была более серьезна. Я ответил:

– Нет, что Вы. Была она здесь.

– Ага! Интересно. Кто ее, звери, что ли, соорудили? Раньше не случалось таких глобальных изменений. Это же не явление природы.

– Разумная жизнь строго – тоже естественное явление.

– Ха! – выдохнул скромный гений – С такого ракурса меня радует, ладно. Ну и как спалось Вам? – он все больше оказывался в нашей совместной реальности. Пожал живо плечами и еще более заинтересованно, разводя руки, как бы обрамляя все вокруг, продолжил – Как вам эта земля, путешественники? Вам, добродетельный сударь? Вам, прекрасная сударыня? – он был взволнован и трогателен – Какое настроение? Какие эмоции, мысли за целые сутки здесь?

– Мы в восторге – синхронно ответили мы с женой, а улыбнулись уже все вместе.

– Спасибо Вам за такие произведения, маэстро! – сказал я.

– Пор считает, что после Вас Земля теперь должна обязательно дать свой ответ, дать своего уникального гения в изобразительном искусстве, чтобы двинуться еще дальше. Хотя мне сложно вообразить, куда уж краше – добавила Ульти с волнением.

– Да, есть куда расти, всегда есть. К примеру, никому не удается воплотить по-настоящему разумную самостоятельную жизнь в картинах. Но это будет когда-то. А что скажете Вы… – он сделал паузу, глянув по очереди на нас.

– Ульти, жена Пора, мы пришли из музея, а вообще мы с Земли, как Вы поняли – торопливо проговорила супруга, я не успел обогнать и представить даму согласно этикету. Гати с искрящимися любопытством гостеприимного хозяина чуть поклонился мне, приложил правую руку чуть выше сердца и поклонился моей жене.

– Какие чувства у Вас, уважаемая Ульти, после ночи в этой картине?

– Честно говоря, я только сейчас, в общении с Вами, догадываюсь понемногу, что это же не совсем та реальность, к которой мы привыкли. Здесь все настоящее. Пусть новое, необычное, но очень настоящее. Целый мир.

– Да, это так и есть – без рисовки кивнул художник – Второе, что меня волнует – да как же я оказался здесь? Ведь я же был в своей мастерской. Начал, понимаете, новую картину, только вот пару линий изобразил, и дальше уже два дня хожу и думаю, как подступиться. Сегодня утром пришел – пока тоже самое. Решил соку выпить, иду к верстаку, поставил стакан, только потянулся к бадье с соком, как вдруг оказался тут.

– Это вопрос ко мне, досточтимый автор нашего сегодняшнего дня – начал я.

– Вы можете звать меня просто сьу Гати, друзья – вставил он, причем приставку «сьу» я не берусь передать точно, это не звук «с», а что-то между шипящей и свистящей, а в конце слова еще присвист.

– Да, сью Гати – попробовал я подражать его произношению, но он тут же перебил меня:

– Я понял, да, Вам непросто это произнести. Зовите просто Винто15.

Мне осталось немного наклонить голову вниз и вправо в знак понимания широты его жеста:

– Спасибо, Винто. Язык у вас и правда сложный. Это радует. Кстати, а сейчас-то мы на каком говорим? Это и не русский, понятно, но и не вантрийский же, и вроде как не кэльгиниг. Какой-то диалект вантрийского все же, что ль?

– Да нет, это язык этого мира. Моя гордость – небрежно, но с довольством, махнул рукой кудесник – Он сам выдумался – добавил и улыбнулся широко и очень открыто.

Покачав головой, я признался:

– Это очень большое достижение. Вот она и разумная жизнь! В том смысле, что если появился язык, значит, есть тот, кто его выдумал.

– Ну, того я не встречал еще – после значимого молчания ответил наш собеседник.

Мы еще помолчали, задумавшись. Меня осенило наконец и я поделился другой догадкой:

– Я не сразу понял, но сейчас уж сообразил: это я посохом оземь ударил – и вот Вы здесь. Все логично. Все сходится. Сант дал нам совершенный артефакт.

– Что это значит? – будто бы обиделся автор картины — Это что, теперь любой дурак может палкой тыкнуть и все – мне тут летать между мирами постоянно?

– Я прошу прощения, Винто. Нет, конечно же. Это не палка. Это посох. Он такой разъединственный во всей нашей Галактике. Мы с женой получили его от создателя Млечного пути – бога Санта.

Далее последовал наш с Ульти совместный рассказ про то путешествие. В ходе рассказа16 Гати радовался, как ребенок, и больше всего тому, как я понял, что все это и правда произошло в жизни. Несколько раз он переспрашивал: «Нет, правда?», «Вы действительно видели вотчину Бога?», «Вы реальные или это сон?». При этих словах так и вообще взял да схватил меня за рукав. При каждом вопросе, сомнении убеждал вопрошающего сам факт неожиданного появления его самого, автора картины, здесь.

– Так подождите – к концу рассказа Гати не потерял начала нити, с которой раскрутился клубок нашего знакомства – во-первых, Пор, мне знакомо лицо твоей спутницы. Не могу вспомнить. Будто где-то видел – он поднял глаза к небу в попытке поймать образ из памяти. Я нахмурил брови, глянул на Ульти. Она с тем же выражением посмотрела на меня. Мне стало забавно.

– Наверное, кого-то похожего видел – ответил я.

Собеседник продолжал:

– Не знаю, не могу уловить. Если вспомню, скажу. А во-вторых, почему ж тогда я-то здесь появился? Выходит, не так, как обещал Сант, работает посох ваш?

А потом сам себя перебил долгим протяжным:

– Ааааа. Ага. Ясно. Ты считаешь, Пор, что стукнул посохом в моей картине, а она – целый мир. А раз я создал этот мир, то все так и должно было случиться – появился я.

– Да, Винто. А Вы что думаете?

– Мне нравится. Только Вы в моих картинах так больше не стучите, не проверяйте, пожалуйста. Ну, только если уж очень захочется со мной поболтать. Хорошо?

– Да. Учту. Еще раз извините меня.

– Не за что просить извинений. Вы мне поведали столько нового и удивительного. Это к добру, что мы встретились. Мне теперь проще будет с новым сюжетом разобраться. Но вот вы же – Вы, Пор, Вы, Ульти – вы же уже задумались, а почему Сант дал Вам посох, который, по его словам, даст Вам возможность пообщаться с Всевышним, с Создателем Вселенной, но при этом попросил воспользоваться им только на Земле?

– Винто, Пор же уже два раза сказал «извините» – тепло заметила Ульти.

– Да я не про то. Сант – создатель галактики. Ваша Земля – она же в Млечном пути, так ведь? Ничего не изменилось? Может, природная политика какая-нибудь смешала карты?

Мы в унисон покачали головами, улыбнулись, оценив шутку.

– Потому что, если бы мы в его владениях стали бы проверять, то он бы и явился к нам. А ему это зачем, если мы и так разговаривали. – серьезно сказал я.

– Да, согласен. Но и Земля же тоже в Млечном пути. Почему ж тогда там уже не он появится?

– Это вопрос, да. Есть мнение, что Земля – это исключение из правил – Ульти, идущая прямо передо мной, удивленно посмотрела на меня, обернувшись (мы уже продолжили наш вчерашний путь, оставив место ночлега позади, двигаясь по тропе друг за другом, я шел замыкающим) – Тогда объяснимы инструкции Санта. Все в галактике нашей создал он, к примеру, но кроме моей родной Земли. Тогда именно там посох исполнит свое предназначение, которое назвал Сант.

– Вот и я про то. Закручивается у вас тут кое-что знаменательное. Палитра загляденье – слышался в его словах азарт мастера, когда ему наконец-то доставляют все нужные и при этом эффективные инструменты для работы. Тут он без перехода добавил:

– Вы здесь, в «Пути», надолго?

– Ульти, есть идеи?

– Не хочу, чтобы великодушный маэстро расстроился, но хотелось бы и другие картины посмотреть.

– Нет-нет, вы же и так здесь уже целые сутки. Это редко кто так, я иногда спрашиваю у музейщиков. Ну тогда сейчас будет ручеек где-то через полчаса, мы там все вместе и высадимся.

– О. Как хорошо, что мы с проводником. А то думали уже, как выбираться. Назад планировали идти – обрадовался я.

– Да, это обычная инструкция. Но, по секрету Вам скажу, есть еще несколько вариантов. Правда, не знаю, всем ли он подходят. Допустим, именно в этой картине я выбирался и через начало, и два раза в пропасть прыгал, ну и вот через ручеек еще. Я выходы чувствую, это как запах, что ли, в голове раздается. По-другому, но похоже. Не знаю, может, мне как создателю произведения это доступно – задумался впереди идущий наш спутник.

– А в пропасть прыгать – тоже почуяли? – не мог я не спросить. Жена моя, дурачась, попробовала в движении посмотреть на меня, запрокинув голову назад. Шли мы в гору и вроде даже получилось.

Маэстро вопросу совершенно не удивился:

– Вероятно, почуял. Но, видимо, подсознательно как-то, левой пяткой. Это не иносказание. Подскользнулся я на камешке и рухнул. Знаете, как во сне бывает. Летишь до земли, а вместо падения – ох! Проснулся и на кровати еще сел от инерции.

– Ага, да, понимаю, о чем Вы – согласился я.

– Вот ровно также. Только вместо просыпания я опять очутился перед картиной и в нее немного врезался. А второй раз это я уж проверил в другом месте, на другом утесе рыбкой сиганул. Ну и потом также рыбкой по паркету проехался в музее. Посетители еще были. Неловко даже стало. – он посмеялся и мы вместе с ним, заодно подивившись и очередным особенностям картины, и смелости ее автора.

Глава

IV

Тем временем в разговорах и глядя на пейзажи вокруг (в основном, правда, вокруг был лес, но обитаемый – и насекомые попадались, и зверь малый, и птахи щебетали) дошли до ручья. Тропа стала горизонтальной, в горку мы забрались. Ручей расположился по правую руку и уходил, загибаясь, вверх, в лес на пригорке над тропой.

– Вот он, ручей мой! – воскликнул Винто – сейчас водицы попьем и вперед по ручью в лес метров сто пятьдесят. Вон, видите, крона у дерева другого оттенка, глубокая, изумрудная.

Мы вперили взгляды и заметили вдвоем, что одно дерево на фоне выделяется.

– По-моему, у нас возле гостиницы такое же возле нашего окна растет, – обратил внимание я.

– Да, похоже, кстати, – вставила супруга.

– Это хвалеб. Они распространены у нас на планете, да и во всей системе. Одно я даже высадил возле дома, где живет дед, на Тавердиладе. В парке возле музея вы тоже могли их видеть. Еще у хвалеба легкая и очень прочная древесина. Но на корабли или на другое строительство его не пускают.

– А Тавердилад – это же, вот знакомое что-то… – я прищурил глаза, вспоминая.

– Ты что, это же та планета, где вырос уважаемый Винто, – воскликнула Ульти.

– Ну, не чтоб уж вырос. Но да, это моя вторая родина, – поправил Винто.

– А почему на корабли-то древесину хвалеба не пускают? – меня заинтересовало это дерево.

Гати посмотрел на нас, как на существ не очень доразвитых:

– Потому что оно потом житья не даст в таком доме, стонать будет. И на корабле матросам несладко придется. Дает безнаказанно использовать только листья и плоды. Из них настой восстанавливающий делают, из листьев. Листья сушат. Много где используется. Плоды есть можно, они такие маленькие, меньше ногтя на мизинце, но вкусные, сытные.

Попробовали свежей воды, пошли вверх. К хвалебу Гати сказал прикоснуться, нас вперед пропустил. Мы это сделали. Ничего не произошло. Художник нахмурился, попробовал сам. Ничего.

– А что должно случиться-то? – я стал мерять шаги вокруг дерева.

Сверху угрюмый маэстро ворчливо ответил:

– Да ничего не должно, просто каждый из нас вернулся бы туда, откуда заходил в картину.

– То есть на дерево не обязательно лазать?

– Нет – он уже успел влезть на дерево и обстучать его зачем-то по диаметру, переходя с одной массивной ветви на другую.

– Может, время не то? Может, ночью надо или под вечер?

– Да ну, – Гати уже спрыгнул с дерева, отряхнул руки, присел на ковер из листьев под кроной.

– Давайте попросим у дерева прохода? – придумала Ульти – Не пробовали так, а?

– Не было повода, – немного смущенно, склонив набок голову, ответил наш опытный проводник и, пружинисто встав, оптимистично решил— Давайте попробуем.

Попробовал и он сам на разных языках и спокойным голосом, и криком, и шепотом, добавляя поглаживания ствола, и мы тоже по-всякому попросили отправить нас обратно. Не помогло. Присели вместе в круг под деревом.

– Не хочет, – я резюмировал.

– Но проход-то есть, я же также чувствую его, – цокнул автор картины.

– Ребенок вырос? – полушутливо добавила супруга.

– Ха. Трудный возраст, думаете? Нет, тут же последовательности работают. Вероятно, что-то не так сделано было.

– Слушайте, так это же Вы, Винто, по моему непредвиденному действию тут оказались, – я взъерошил волосы.

– Так и есть, да. Так что ж теперь, и обратно уж не возвращаться?! Создатель я или кто здесь?! – немного заискрился создатель.

– Создатель, да. Но вернуться все же нужно, и всем нам – успокаивающе согласился я – Может, еще какой ход поищем или вправду, как Ульти предложила, дождемся вечера, – супруга была в состоянии спокойной радости и нас приглашала не торопить события — Вы в прошлые разы в какое время проходили, не помните?

– Дак в том-то и дело, что как раз бывало и утром, и вечером, и днем. Давайте-ка и правда пойдем к другому ходу. Но только не будем уж углубляться, пойдем к началу, так верней всего.

– Хорошо, – легко согласились мы, как гости, не знающие всех загадок «картинного» мира.

Но двинулись сначала не обратно согласно названному художником маршруту. Повел Винто нас снова по той же тропе вперед. Вскоре показалась быстрая, но совсем мелкая речушка. Ее мы перескочили по камням и другим берегом пошли влево, то есть как раз уже в сторону начала путешествия. Когда мы решили вроде бы возвращаться, а двинулись сначала вперед, Винто пояснил при нашем удивлении и вопросах, что существует тут диковина – благодаря одному тонкому штриху в лессировке17 при работе над картиной. Изначально при создании произведения был задуман такой ход, который может вернуть путешественника в самое начало. Мы и своими ногами в этом убедились: если до ручья от самого входа в картину мы прошли примерно километров пятьдесят как минимум, судя по непрерывному времени в пути, то обратно дошли минут за тридцать.

В общем, вышли мы к тому участку между двух пиков, который виден на картине даже при созерцании снаружи. По замыслу, как напомнил Винто, мы проходим тропой в обратном направлении, доходим до самого ее основания. В этом месте тропа начинается только, но изнутри-то это целый мир, поэтому там просто высокая ровная стена скальной породы, которую, однако, можно перелезть (буквально метров семьдесят вверх), обойти далеко справа или слева (и там будет скала с крутым склоном уже без всяких троп и ходов – при желании можно попробовать спуститься без приспособлений). Мир картины продолжается. Но чтобы вернуться в мир, откуда пришел – да, нужно перебороть сомнения и пройти сквозь эту каменную и как бы естественную стену. Мы так и попробовали. Сначала я в нее воткнулся, потом мы вместе с Ульти, взявшись за руки (заходили же вместе). Ничего. С разгона не стали бросаться. К тому же, маэстро сказал, что смысла в этом нет, достаточно уверенного касания, как будто идешь не в стену, а просто дальше по тропе. Художник удивился, что у нас не получилось. Попробовал и сам. Также мимо. Хорошо, у нас хотя бы огромных чемоданов на колесиках не было, чтобы уж с ними наверняка разогнаться. Когда у Гати в третий раз не вышло пролететь сквозь стену и он ушиб плечо, то в сердцах крикнул, сжав кулак:

– Дубина ты! Это ж я тебя сделал! Может, выпустишь уже нас? Мне перед гостями стыдно!

Я вздохнул и не стал уж в очередной раз напоминать, что это благодаря моему поведению автор оказался здесь. Приключения – и не только на свою голову. Тут Гати уж совсем загорелся, залез на скалу левого пика и сиганул вниз. Мы не успели ничего сделать с женой. Подбежали к обрыву. Я, вспомнив про свое умение, подлетел над землей на несколько сантиметров, проверил – работает. Спустился вниз. Точнее, это было бы падение как бы, но внизу, над землей, я опять бы завис на расстоянии нескольких сантиметров от поверхности. Почему «бы»? Потому что так было бы на Севербалиданде, я проверял. А здесь я, плавно спускаясь, чувствовал, что могу полететь в любую сторону и на любом расстоянии от земли. Внизу, у подножья скалы, (до верху было примерно метров семьсот), как ни в чем не бывало прогуливается автор произведения и, недовольный, камнями бросается в скалу. Я подошел к нему, спросил: