Читать онлайн Фантастика и пр. Vol. 2 (he sunt iocos)

Дома под золоченым небом

Пролог

– Кого там черти принесли?! – Вадим с неохотой бросил газету на пол и поднялся с дивана. – Да иду уже, иду! – крикнул в полный голос, чтобы его услышали на лестничной площадке, и пробормотал с презрением: – Писатель хренов, надо же так все засрать… Кондаков, ты?! – спросил он через дверь, щелкая задвижками и замками.

– Мы! – со смехом отозвались с лестничной площадки.

– Нажрался уже! – Вадим даже сплюнул с досады. – Дал же мне бог помощничка…

Закончить он не успел. Дверь стремительно распахнулась, и в прихожую ввалилось несколько человек. Вадим не успел сообразить, что происходит, а его уже скрутили и поволокли в гостиную.

– Еще не угомонился, урод?!

Его приподняли и пнули в живот с такой силой, что и державшие едва устояли на ногах.

Вадим захрипел, закатил глаза и сложился пополам. Ударов он уже не чувствовал. И вообще ничего не чувствовал, словно его сбил грузовик, и душа с небес наблюдает за телом.

Истеричный голос самого разговорчивого из налетчиков накатывал волнами:

– Ну чё, очухался, блядь…

– Еще раз позвонишь хозяину – завалим нахер…

– Сеструха твоя, язычок прикусила…

– И ты жало прикуси…

– Понял меня, Потапов? Забудь о «бабках», блядь. Забудь, сука, о «бабках»…

«Я – не Потапов!» – хотелось крикнуть Вадиму. Но из него уже почти выбили дух.

Когда налетчики ушли, сколько их было, кто такие, – ничего не запомнил. Лежал на полу и тихо, про себя, то ли матерился, то ли молился. Бредил. Но вскоре все же почувствовал, что жить будет. Потому что так уже было и так не умирают. Он с трудом дополз до телефона, набрал номер неотложки.

– Помогите!.. – прохрипел в трубку. – Срочно приезжайте!.. Человек умирает…

Теперь все было в руках божьих.

Он облокотился на тумбочку и стал дышать, насколько позволяла боль в отбитой груди. Смотреть на себя в зеркало боялся – казалось, что изуродован до такой степени, что сердце этого уже не выдержит. Только один раз Вадим резко вскинулся на зеркало. Ему показалось, что мелькнуло в нем что—то странное. Он долго смотрел в угол зеркала, пока на самом деле не заметил быструю тень. Сейчас он даже успел понять, кого именно видит. Это было отражение Потапова. Но всего страшней и удивительней оказалось второе отражение, появившееся там же. Это было отражение самого Вадима, вполне нормальное, без единого кровоподтека. Оно не было отражением жестоко избитого человека. А отражение Потапова вдруг хищно улыбнулось и погрозило ему пальцем, от чего Вадим уронил голову на руки и тонко, по—собачьи заскулил.

1. Гибельные записки

Записную книжку я нашел, перебирая вещи отца. После его смерти прошло несколько месяцев. Сейчас я уже не могу сказать точно, что меня к этому подтолкнуло. Наверно, в тот момент я решил взять на память о нем что—то способное в любой момент оживить воспоминания. Чтобы это была не просто вещь, сделанная его руками, потому что по велению души отец работал не часто, и почти все сделанное им о нем не говорило ничего. Но унести с собой малую толику того, что мгновенно напомнит об отце. Плохо ли, хорошо ли, но он пестовал меня с младых ногтей и наверняка старался нечто сокровенное вложить и в мою душу.

Он был замечательным краснодеревщиком мой отец. Он был мастером, равных которому и сейчас найдется в городе немного. Он был настолько искусным ремесленником, что, вспоминая отца за верстаком, я жалею о том времени, когда отчаянно сопротивлялся его попыткам научить меня этому размеренному, не терпящему суеты ремеслу.

Я долго перебирал его вещи, какие—то деревянные безделушки, резные шкатулки, образцы плинтусов и паркета, который он изредка делал на заказ, и не мог найти такой вещи. Перебрал книги на полке. Художественную литературу он не читал, а та, что составляла библиотеку была исключительно специального содержания. В конце концов, я утомился и откинулся на резной, сделанный ним же книжный шкаф. Его ящики были забиты подшивками пожелтевших от времени газет и журналов – единственное, чему отец отдавал предпочтение. Взгляд мой бесцельно скользил по аляповатым картинам с селами и полями, по цветочным горшкам, по картонным коробкам со всякой мелочью и откровенным хламом. За родительской квартирой следила сестра. В эти коробки она собирала все, что без сожаления можно выбросить на свалку. Но она тоже хранила все это.

Не знаю почему, но я закрыл глаза и полной грудью вдохнул тонкий, уже почти выветрившийся из комнат запах жилого; и едва не заплакал от того, что ушедшие не вернутся; я не смогу сесть за кухонный стол; не смогу сидеть за ним и слышать, как отец рассудительно доказывает очевидные вещи, а мать звенит возле раковины посудой.

И чтобы не думать о них и не бередить память, я стал думать об этой квартире, ведь она тоже была отделана его руками. Ремонтировать ее отец начал сразу после того, как мы переехали из деревни в город. И, кажется, занимался этим до последнего вдоха: переложил паркет, обшил стены и потолок навощенным деревом.

Эта квартира всегда была полна деревянных вещей. А с того времени, когда ушла из жизни мать, больше напоминала деревенскую избу, чем городское жилье. Время от времени ее приводила в порядок сестра. Но трудов ее хватало ненадолго. Отец все время ремонтировал соседям и знакомым всякое старье, и только накануне прибранная, чистенькая квартирка моментально превращалась в столярную мастерскую.

По нашей договоренности квартира родителей отходила сестре. Между нами зашел было разговор о деньгах, но я сказал ей, что говорить об этом глупо – в деньгах я никогда не нуждался. Но, коли они считают себя обязанными – пусть купят земельный участок в какой—нибудь деревеньке неподалеку от города, и этого хватит. На том и сошлись.

Не помню, как долго я сидел так окутанный неясными чувствами. Было очень тихо и спокойно. И незаметно для себя, мыслями я вновь перенесся в прошлое. Для меня это, вообще, знак, предупреждающий о скорых переменах. Так было и пять лет назад, когда я впал в депрессию, а мой организм внезапно перестал сопротивляться болезням, и вокруг принялись шептаться то ли о СПИДе, то ли о раке. И до того мне все это тогда опротивело, что и словами не передать. И я сбежал в Тверь. Жил в гостинице и ни о чем не думал. Абсолютно ничего не делал. Только ел, спал, смотрел телевизор и смотрел в окно гостиничного номера. И не понимал одной простой вещи: зачем и кому все это нужно? Потому что в свое время меня приучили к порочной к мысли: если пойму самого себя, значит пойму весь мир.

Вот и в этом двух тысячи восьмом году от Рождества Христова на меня накатила мистическая блажь и скребла по сердцу мелкими черными коготками, не давая покоя ни днем, ни ночью. Только сейчас я сбежал уже из Твери. С одной лишь разницей, тогда был человек, который мог понять меня, который мог сказать: «Плюнь на все, сынок! Жить тебе, а не им!», то нынче его уже не было.

«Напрасно, – думал я. – Напрасно все. И ничего уже не будет…» В подмороженных стеклах окон играли солнечные лучи, весело искрились в матовых морозных разводах. Глядя на них, я вспомнил деревеньку, в которой мы жили после переезда в эти края. Родители в то время были совсем еще молодыми. На ноги поднимались самостоятельно. Зная отца, я уверен, что он за всю жизнь не взял в долг ни копейки. Жаль, что я почти ничего не помню о тех временах. Наверняка, это были бы очень поучительные воспоминания.

Я помню только, что по железной дороге за деревней еще «бегали» теплушки, а до города мы добирались не автобусом, а дачным поездом.

И вспоминая все это, я неожиданно понял, что, в конце концов, не только мы забудем вся и всех – и нас забудут неизбежно. Вот тогда—то я и подумал, что будет неплохо найти среди отцовских вещей его записную книжку и оставить ее на память.

Это был маленький, распухший от записей и набросков блокнот в красной клеенчатой обложке, полный загадочных каракуль и номеров телефонов, типа: «Арбузов Фед. Ав. 22—52—33, Гагарина, 9, кв. 26». В некоторых из них я разобрался сразу, но большинство так и остались загадками криптографии.

Записи в этом блокноте велись на протяжении последних пяти лет. Я перелистывал маленькие, исписанные бисерным почерком листочки, и понимал, что улыбаюсь, и чувствовал, как прочь от меня отодвигается что—то черное, что—то смертельно опасное. Не знаю, но отчего—то приятно было сидеть вот так на полу и читать сделанные отцом записи. Ведь, в сущности, я почти не вспоминал о нем, когда он был жив. Иногда не вспоминал о нем месяцами, предоставив все заботы о родителе сестре. Отделываясь от них какими—то пустячными дарами, потому что денег отец не принимал ни от кого. А сейчас, перечитывая записи в блокноте, словно почувствовал его присутствие.

Так просидел я до вечера. Незаметно в комнате сгустились сумерки. Я поднялся с пола, прошел на кухню и напился ледяной воды из—под крана. За окном синел зимний вечер, в небе зажглись первые звезды. Я знал, что на этой неделе народился молодой месяц, и от того небо было таким светлым и феерически красивым. Но, глядя в окно кухни, так и не смог сообразить с какой стороны он находится. Потом я включил светильник и выкурил первую за весь вечер сигарету. Сейчас, когда я привык к найденному блокноту, я уже не знал точно, зачем он мне понадобился. Иногда со мной такое случается. Достигнув желаемого, забываю о том, что мне теперь делать с некогда вожделенной вещью, то ли просто обладать ею, то ли пустить в дело.

В конце концов, решив, что утро вечера мудренее, убрал его во внутренний карман куртки, оделся и пошел к себе.

Вечер был такой тихий и спокойный, что я невольно принялся фантазировать и, как обычно, нагородил невесть что. А потом вспомнил, что где—то в черновиках увяз мертвым грузом гротеск на наше сегодня и, вполне может статься, на наш завтрашний день. Последний раз он попался мне на глаза с год тому назад и, когда я прочитал несколько первых страниц, то понял, что его обязательно нужно закончить, потому что после мне самому станет стыдно оттого, что я этого не сделал.

И, вернувшись к себе, я наскоро поужинал, нашел эти злополучные записки и принялся править текст:

«… (пробел в записях)

– За тобой никто не следил? – торопливо спросил Денис, запуская гостя в прихожую.

Виктор покачал головой:

– Нет.

– Нет? Или никого не заметил?

Денис вышел на лестничную площадку. В подъезде было темно, только где—то внизу на втором этаже тлела красноватая лампочка. И снизу вверх медленно поднимался стылый ночной воздух.

У соседей вдруг зашуршало за дверью, тихонько звякнула цепочка. На первых этажах заговорили некстати и громко.

– Денис, сейчас же закрой дверь! – донесся из глубины квартиры резкий голос его тетки, Раисы Федоровны.

Денис с грохотом закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной и прислушался. Кровь в его висках пульсировала с судорожным гулом. Сквозь этот гул он слышал, как тетка ходит по кухне, как в уборной с урчанием ухнула в клоаку вода.

– Денис, будь добр, принеси картошку из кладовой. Она в ведерке стоит. Я нагребла из мешка, да совсем забыла про нее.

Когда он поставил перед ней ведро, тетка спросила его вполголоса:

– Зачем он снова пришел? Сколько раз тебе говорить, я не хочу видеть его в своем доме. Он опасен, пойми ты это, наконец!

– У нас общее дело, тетя!

– Нелепый ты мой, видно, так и будешь блудить в потемках! Но еще вспомнишь мои слова, потому что он погубит тебя!

Денис улыбнулся и покачал головой:

– Он придет еще раз, может быть, два раза. Но не больше, я тебе обещаю.

– Ради бога, разговаривайте. Но учти, я тебя предупреждала. И не раз… – и добавила уже в полный голос: – И открывайте окно, когда будете курить!

На дворе стояла поздняя осень: сырые сумерки за окном и отблески лунного света в мелких лужах. Сизый табачный дым, вылетев за окно, растекался в воздухе легкой дымкой.

– Что, снова Раиса воспитывала? – усмехнулся Виктор, передразнивая Раису: – «Зачем он пришел?.. Он опасен!.. Ты еще вспомнишь мои слова!..»

Голос у него был глухой с затаенной угрозой. Денис усмехнулся и сплюнул в окно:

– Не любите вы друг друга.

– Я, вообще, никого не люблю! Даже себя…

– Слышал я уже о твоей ненависти, – снова усмехнулся Денис. – Нашел что—нибудь сегодня?

– Да, рекламные проспекты и статью в газете. Но она на английском.

– Я переведу.

Денис бесшумно притворил фрамуги, щелкнул шпингалетами и, задернув шторы, еще раз чутко прислушался. Но все было спокойно.

Красочные буклеты, принесенные Виктором, были похожи на карамель: лакированные машины, высокие белые дома и пальмы, далекий океан бирюзового цвета, желтый пляж и море улыбающихся людей всех цветов кожи. Разглядывая рекламные проспекты, Виктор и Денис сдержанно восторгались, негромко читали сноски под фотографиями. Потом принялись сличать адреса фирм, выпускавших буклеты. И только после этого, вооружившись словарем, Денис начал медленно, иногда с трудом подбирая слова, переводить статью:

– У молодой страны, не так давно добившейся свободы, – осторожно выговаривал он. – У страны, потерявшей в геройских… в героических боях лучших сынов… сыновей, всегда возникает проблема. Нет—нет, возникает трудность… – бормотал Денис.

Статью он переводил долго и тщательно, нервно листал словарь и мял газету. Но, в конце концов, выяснилось, что все изложенное в ней они уже знают, и нет в ней ничего нового. Впрочем, сошлись и на том, что нового в их деле уже не будет.

– Одно меня беспокоит, – брезгливо цедил сквозь зубы Виктор. – Почему Тверь?

– Да, почему именно Тверь? – обеспокоено вторил ему Денис. – Почему не Лянгасово? Не какой—нибудь Камышлов или другой Энск? Тверь… Что за странная шутка?

– Как это понимать?.. Зачем Тверь… – Виктор пристально разглядывал карту Тверской области в атласе. – Что это за пересечение силовых линий? Тверь… Что есть в Твери, чего мы не знаем?..

– Ума не приложу… Если только – дуб!

– Дуб?!

– Нет, это просто байка. Говорят, Лукоморье и дуб с золотой цепью… Да ерунда все это!..

Они чем—то напоминали героев китайских боевиков. Вышагивали по комнате от стены к стене, задумчиво разглядывали схему предполагаемого маршрута, разглядывали окрестности города Тверь в атласе автодорог. Потом снова открыли окно и закурили. С улицы потянуло холодом и сыростью. В доме напротив гуляли, во дворе раздавались приглушенные дождем пьяные голоса и смех.

– Гуляют, – с завистью пробормотал Денис, жадно затягиваясь табачным дымом.

– Лавэ1 на кармане есть – гуляют, нет – гавкают друг на друга! – отозвался Виктор.

– Для нас это скоро закончится, – улыбнулся Денис.

И пошло у них по новому кругу – мечты о белых домах и пальмах на берегу бирюзового океана. И снова вспомнили о Твери, а как вспомнили о ней, так сразу умолкли. И дождь к этому времени почти перестал. Сеял сперва мелко и нудно, но через минуту отсырел легкой, матовой дымкой. И все изменилось как по мановению волшебного жезла – стихло и сделалось прозрачным. Только изредка сорвется тяжелая капля, то с ветки тополя, то с карниза, и стукнет внизу мягко и тоскливо, словно слеза упала на лист бумаги.

– Тебя я тоже ненавижу! – неожиданно сказал Виктор, прикуривая очередную сигарету.

– Я в этом не сомневался, – легкомысленно отмахнулся Денис.

– И знаешь за что?!

– За что же?

– А за то, – внушительно произнес Виктор, – что ты родину продаешь! А мне просто деваться некуда… Меня что здесь убьют, что по дороге в Тверь – все едино! Из миллиона у меня только один шанс остался – добраться до самолета, коли нашлись те, что такое дерьмо, как ты да я, со всего мира к себе соскребают!..

– Ты полегче все—таки, – перебил его Денис. – Если я с тобой и связался… – он внезапно осекся. – Хотя это уже неважно. Я ведь ни от кого не убегаю и никого не боюсь. Если хочешь знать, вот здесь у меня, – Денис постучал себя по груди. – Слезы!!!

Но Виктор продолжал бубнить свое, не слушая его:

– Послезавтра меня должны убить. Меня «заказали»! Поэтому завтра я во что бы то ни стало, должен сесть на поезд!

– Меня эти истории не интересуют! – пренебрежительно отмахнулся Денис.

– От чего же?! – Виктор посмотрел на него темными цепкими глазами. – Послушай, сделай одолжение! Закрой окно, сейчас я исповедоваться буду. – И рявкнул напористо: – Слишком легко, понял?! Чересчур легко мы относимся к подлости, убийствам, войне, к вере и безверию!

Денис удивленно посмотрел на него. Виктор сидел на тахте, закатив глаза к потолку, только белки поблескивали лихорадочно.

– Я боюсь самого себя, когда начинаю говорить так, – сдавленно произнес он. – Мне кажется, что это говорю не я, а кто—то огромный, до судорог страшный. Раздвигает мне губы и произносит эти слова. И неважно, понимаешь ты это или нет. Потому что и эти слова почти бред, яд – выделения животного страха. Но пойми меня правильно, ведь я не озлобился и не ударился в панику. Просто и в моей жизни наступил момент, когда я понял, какие путы на нас!.. Мы все попали в капкан… Хотя делать глупости я начал намного раньше.

– Ничего не понимаю, – через губу пробормотал Денис.

– Не перебивай меня, – голос Виктора снова стал нормальным. – Никогда я не думал и не мечтал о других странах. А история эта началась со старенькой магнитолы. Я любопытен от природы и все время попадаю в разные передряги… Этот приемник я слушал от безделья. Бывали дни, когда заняться было нечем. В такие дни я слушал музыку. Но так получилось, что несколько раз случайно попадал на частоту мобильной связи. Не знаю, как это получалось. Видимо, дело было в самой магнитоле… Разумеется, о своем открытии я помалкивал. Только однажды завел почти беспредметный разговор со знающими людьми и выяснил, что без специальной аппаратуры такое практически невозможно. Каким же самовлюбленным болваном я был тогда! Я мог бы просто подслушивать чужие разговоры, а они были настолько откровенными! Сначала я просто потешался. Эти умники вообразили, что им мешают то ли вертолеты, то ли самолеты. А я надевал наушники и подслушивал… Слушать и слышать – это целая вселенная! Говорят, лучше один раз увидеть. Ерунда! Полная чушь! Я и без этого представлял себе людей, говоривших по телефону, их лица, выражение их лиц! Лютый, крутой мужик, крывший своих подельников отборными матюгами, через минуту разговаривал с дочкой, и я видел его уже не смертоносным чудовищем, а обычным человеком, уставшим от постоянного напряжения. Видел его человеком, у которого есть сердце и у которого иногда случаются неприятности. А любовник его жены, явно жилистый, смазливый парень, «мажор», представлялся мне в образе злобного хорька с длинной светлой челкой через весь лоб. Безумное количество людей прошло перед моим мысленным взором. Но встречались и те, которым не шел костюм зверя. Они до конца оставались людьми…

– Безумное количество людей прошло перед моим мысленным взором! – повторил он. – Не удивительно, что, в конце концов, я стал заговаривать с ними. А они хрипели, тарахтели, исходили проклятиями или мольбами, ласково играли словами и погибали в паузах между ними, забывая о характере своего страшного собеседника, своего хозяина. Они любили и ненавидели его, они разговаривали с ним пьяными и трезвыми, курили дешевый табак, сигары и коноплю, они пили коньяк, закусывая шоколадом и кокаином. И в основном свинячили, предавая друг друга и продавая…

– Безумное количество людей… Я уже знал их всех как облупленных. Я стал разговаривать с ними, как со старыми знакомыми. В их паузы я начал вставлять свои реплики. Я заканчивал за них фразы, которые очень часто обрывались многоточием. Я узнавал о них такое, что они пытались скрыть от остальных или давно и прочно забыли. И очень скоро я словно погрузился в странные сновидения. Вскоре я почувствовал себя центром их вселенной, ведь они обо мне не знали, а я знал о них все и даже больше. Я совсем забыл, что в их мире есть некто, кто защищает свои капиталы, кто пользуется этим диапазоном дольше меня и знает больше меня. Я забыл об истинном хозяине этой паутины лжи…

– Но наступило утро, когда все сошло с рельс…

– В то утро я небрежно распахнул врата собственного, единоличного ада…

– Наверно, я не вполне здоров. Но как узнать об этом? Любой безумец кажется себе нормальным… Но в то страшное утро эти люди вдруг заговорили со мной… Сначала я этого не понял, сообразил только через несколько часов. Ты и представить себе не можешь, что я испытал в тот момент!.. Я едва не наложил в штаны от страха!.. Не знал я за собой малодушия такого…

– Они говорили со мной, но я не мог им ответить. Они обсуждали меня, поносили меня, хвалили, шутили для меня. Они смеялись надо мной и для меня. Временами казалось, что в какой—то степени они меня даже любят и я им нужен. Но мой мир рухнул, потому что теперь они лгали и мне. МНЕ!!! Они мне лгали… И более того, эти бандерлоги поклялись убить меня!

– Правдоподобно, – хмыкнул Денис. – Но как—то все вычурно, что ли? Кудряво…

Виктор закурил, задумчиво посмотрел на язычок пламени и зачем—то сдул его с зажигалки.

– Завтра я должен сесть на поезд, – сказал он. – Если я не смогу сделать этого, ты получишь все, чем я не смог воспользоваться, потому что не хватило у меня духа. Вот квитанция от камеры хранения, вот ключ. В ней находятся пятьдесят шесть кассет с записью телефонных разговоров. Я не прошу тебя развязывать войну, ты на это все равно не способен… Просто оставь кассеты на крыльце прокуратуры, и все! Все!!! Я устал думать об этом, устал думать об одном и том же. Я спился, стал истеричным. Страх заставил бежать меня из любимой страны. Согласись, что все мы измотаны. Зачем мне все это?! Для чего? Мне этого не нужно…

– Черт возьми, кто же я на самом деле?! Разве просил я о жизни в этом мире?! Зачем?.. – в тон ему выкрикнул Денис.

Виктор вздрогнул и посмотрел на него.

– Очень смешно… Ты издеваешься? – хмуро поинтересовался он у собеседника.

– Конечно, нет. Ведь ты сам хотел сказать это.

– Я не хотел этого говорить…

– Виктор, послушай меня, – перебил его Денис. – Так ли важно от кого ты бежишь? Вопрос в том, сбежишь ли? А по какому поводу случилось бегство – совершенно неважно. Бегут от страха, ненависти, любви, дружбы. Бегут от самого себя, от армии, от работы, безделья, смерти и глупых слов. Кто—то бежит от войны, а кто—то рвется на войну. Не так важно, куда бежать. Как бежать, вот что имеет значение. А мы с тобой постараемся уйти тихо и незаметно. Хотя лично я хотел бы уйти красиво.

Когда Виктор ушел, Денис сел за кухонный стол и задумался. Но через мгновение от мыслей его отвлек телефонный звонок. Денис поморщился, сейчас ему не хотелось разговаривать ни с друзьями, ни с посторонними.

– А ты решительный человек, Корольков, – произнес жесткий голос в телефонной трубке. – Надумал, значит, тихушник? Но мы все знаем, так что напрасно ты конспирацию развел. Идиотика этого тоже предупреди, как умеешь. Ты ведь умеешь предупреждать, Корольков? Умеешь запугивать?..

– Кто это? – сдерживая дыхание, спросил Денис.

– Юродствуй, Корольков, юродствуй. Тебе это идет. На паперть пойдешь вместе с теткой! Милостыню будете просить! До бомжатника вас опустим, суки…

Денис бросил на рычаг трубку и, выключив в прихожей свет, стал вглядываться через дверной «глазок» в полумрак лестничной площадки. Что—то там происходило, словно в темноте шевелилось огромное, бесформенное существо, прозрачное, искажающее вокруг себя пространство.

– Он что—то говорил о выделениях страха, – полубезумно прошептал Денис. – Это же сам страх, господин наш. Боже правый, значит, все правда?!

Он почувствовал, как обретает ту степень сумасбродства, какой был болен Виктор. Словно по произволу темного кудесника окружающий мир сбросил наконец покров привычных вещей. И зашевелились во тьме ожившие чудовища, заклацали клыками, вновь обретая вес и плоть.

– Этого не может быть, – твердо сказал Денис. – Просто у меня немного расшалились нервы.

Он с трудом оторвался от дверного «глазка», снова снял телефонную трубку и несколько секунд слушал гудок. Перед его мысленным взором медленно вырастал огромный город.

– Утро вечера мудреней, – прошептал он, глядя на свое отражение в зеркале. – Му—дре—ней. Мудреней…

Утром звонили еще два раза. Денис успевал перехватить у тетки трубку, но позже понял, что она все равно узнает правду. И перерезал в коридоре телефонный провод. А когда уже собирался уйти к Виктору, обнаружил на входной двери плотный лист бумаги с корявыми строчками:

«Корольков, прекращай заниматься ерундой. Возвращайся на завод и начинай вести здоровый образ жизни. Мы поможем тебе. Твое государство тебя любит, а как иммигрант и переселенец ты никому не нужен. Изумрудная республика – обман для доверчивых и глупых жителей других стран. Обманут и ты. Имеются достоверные данные, что средний срок жизни сбежавших в Изумрудную республику составляет четыре года, далее следует летальный исход. Это не пропаганда. Верь нам, Корольков, это чистая правда. Остановись, рассуди здраво, ты же умный человек. Твое государство предоставило тебе неограниченные возможности для обогащения и развития личности. У нас существует несколько систем обучения. Наши люди – талантливы. Они, действительно, котируются во всем мире. Но только, как НАШИ люди. Думай, Корольков. Думай, прежде чем совершить непоправимую ошибку – сбежать, в так называемую, Изумрудную республику. Запомни хорошенько: твоя Родина реальна, твоя Родина наполнена смыслом глобальных преобразований, твоя Родина тебя любит, твоя Родина – это мир будущего. Здесь твои истоки, родословная, великие традиции. За эту землю твои предки проливали кровь. Они покоятся в этой земле. А там ты – никто. Там тебя нет и быть не может. Там ты – продажный Королькофф. Слабый, Богом забытый человечишко с вечно урчащим от голода животом и пустыми карманами. Там ты – прилично одетый бродяга, нищий на чужом празднике жизни, сантехник с академическим образованием, посмешище для вчерашних…»

– К черту вас! – Денис разорвал прокламацию в клочья, а обрывки спрятал в карман.

«Интересно, – думал он, – Виктору эти художества тоже подбросили?»

Но во дворе ему на мгновение стало страшно. Дядя его, царство ему небесное, был автолюбителем. После его кончины, тетка продала машину, живущему в их же доме некоему политическому деятелю Анатолию Васильевичу Сомутяйкину. И сейчас этот самый Сомутяйкин в страшном расстройстве метался перед искореженной, искалеченной своей машиной. Судя по всему, ее сначала вытащили из железного, теперь порезанного на части гаража, после чего раздавили строительным катком.

– Это происки политических врагов! – выкрикнул Анатолий Васильевич, увидев Дениса.

Тот пожал плечами, наблюдая за его лихорадочными телодвижениями. Подумал только, что еще два—три выпада «политических врагов» и кое—кому точно придется идти на паперть.

Виктор жил неподалеку. К двери его квартиры была приклеена точно такая же записка с корявыми строчками. Денис решил, что для впечатлительного компаньона этот пасквиль станет не самой лучшей новостью, смял записку и убрал ее в другой карман куртки. Нажал на кнопку дверного звонка, но никто не отозвался – в квартире царила мертвая тишина.

– Ладно, ладно! – сердито сказал Денис, глядя на дверь. – Виктор, брось эти дурацкие шуточки!

Он постучал в дверь кулаком и услышал далекий, приглушенный звук разбитого стекла.

Дверь медленно приоткрылась. В темном проеме появилось напряженное лицо Виктора.

– Ты один? – сипло спросил он и сглотнул с натугой.

– Убил, наконец, кого—то? – усмехнулся Денис.

– Я серьезно. Ты один?

– Конечно, один.

Денис зашел в прихожую и увидел, что в одной руке Виктор держит шило, а в другой отбитое бутылочное горлышко, зазубренное, с острыми краями в стеклянной пыли.

– Что это ты задумал?! – голос у Дениса дрогнул.

Он некстати вспомнил, что у хозяина квартиры в последнее время с головой неважно.

– Нервы, понимаешь, на пределе.

– Ты все—таки осторожней. Не дай бог, кого—нибудь покалечишь случайно.

– А ко мне никто не ходит. В гости…

Денис с сомнением посмотрел на него и прошел в комнату. Жил Виктор в однокомнатной квартире. Заполучил ее неведомыми путями, за коммунальные услуги не платил, не прописывался, никого из посторонних к себе не впускал. Наверняка и соседи смутно представляли, что за человек живет за стенкой. Не было у него ни телефона, ни телевизора, только злополучная старенькая магнитола.

– Слушай, у тебя магнитофон—то хоть работает. На чем ты записи делал?

– Какие записи? – Виктор посмотрел на него с параноидальной подозрительностью. – О чем это ты?

– Хорош прикидываться! Я говорю о тех самых записях…

– Вот ты о чем! – нервно усмехнулся Виктор. – Да я тут, понимаешь, хату одну «обнес»2. Вот на видеокамеру все и записывал, – он похлопал себя по карманам. – Пойду, чайник поставлю. А ты располагайся, чувствуй себя как дома.

Беспорядок в комнате был невероятный. Из мебели только кровать, стол и три стула. Везде валялась исписанная бумага и книги.

– Вот уж не думал, что воры столько читают, – хмыкнул Денис. – Что ты пишешь?

– Завещание, – отозвался Виктор из кухни.

– Ничего себе завещание, – Денис потрогал толстую рукопись.

– Гибельные, понимаешь, записки…

– И что в нем в этом завещании? Сожаления?

– Нет! – Виктор прошел к столу, распинывая валявшиеся книги в стороны. Поставил на засаленный стол чайник, стаканы и сахарницу. – Я ни о чем не жалею. Ни—о—чем… Делал только то, что должен был или хотел.

– Только правильные вещи, – кивнул Денис.

– Да. Но я ведь не к этому шел. Судьба, наверно. Я не вор, мне просто жить не на что. Работать я не люблю. Я, вообще, много чего не люблю.

– Да—да, знаю, – кивнул Денис.

– Если бы мне было в чем сожалеть, я бы давно уже отсюда свалил…

В этот момент в дверь позвонили.

– Один момент, – Виктор вышел из комнаты. Чувствовалось, что на кухне он основательно приложился к бутылке.

Денис вытянул из середины рукописи страницу и прочитал густой, буковка к буковке, текст:

«Безумное количество людей. Они хрипели, тарахтели, матерились, ласково поигрывали словами. Безумное количество людей. И незаметно я стал разговаривать с ними. День ото дня я узнавал о них такое, что они пытались скрыть от остальных или основательно подзабыли…»

– Вот ублюдок! – Денис затолкал страницу обратно.

Виктор вернулся в компании с рыжеватым худощавым парнем среднего роста. На мгновение Денису сделалось неуютно под пристальным взглядом желтоватых, навыкате глаз незнакомца.

– Это Андерсен Пол, – радостно объявил Виктор. – Мой лучший друг! Познакомьтесь, ребята… Он занимается слухами. Оказывается, это чистой воды наука, сплошная социология, но в итоге все оборачивается антиутопией. Понимаешь, Денис, оказывается, слухи отражают тот мир, в котором нам не хочется жить.

– Я—я, – надменно подтвердил иностранец.

– Очень интересно, – пробормотал Денис. – Иностранец—провокатор. Симптоматично. Наверняка он их и распускает. Да, шельма рыжая?

Андерсен взял стакан с недопитым чаем, отхлебнул с причмокиванием и закурил. По комнате потянуло водочным перегаром.

– Я могу рассказать тебе о летчике—космонавте, восьмидесятилетнем старике, – безо всякого акцента сказал он. – Этому человеку предложили лететь в космос. О чем это говорит? Был ли человек на орбите или это всего лишь большая, пока что непонятная нам игра, комбинация, блеф?

– Сплетник англоговорящий, – Денис с вызовом посмотрел на иностранца. – Сейчас ты начнешь пичкать меня байками?

– Вовсе нет. Выслушав этого человека, я сопоставил имеющиеся у нас факты: наличие спутниковой связи и телевидения, систем противоракетной обороны, статьи в «желтой» прессе о попытках совокупления в невесомости. Вероятней всего, старик лгал, как это говорится, набивал себе цену. Но я могу рассказать десятки подобных историй, я могу выложить перед тобой сотни слухов, похожих на реальность… На самом деле слухи – это сложная взаимосвязанная система. Слухами и различными сплетнями я занимаюсь с детства. Это своего рода даже правдивый и более чем возможный мир. Но он перевернут с ног на голову. И это очень опасный мир, пожирающий неподготовленного человека. Потому что он открывает просто—таки фантастические возможности.

– Складно. Но как бы ни о чем… А об Изумрудной республике что говорят?

– О ней слухов нет. Потому что Республика – это реальность, а не вымысел. Кое—что поговаривают о дороге на Тверь. Но все остальное, и самолет, и удаленность во времени, и тысячи, казалось бы, фантастических деталей – правда… Друзья, я принес вам билеты. Билеты в будущее. Не побоюсь этого слова! Но это не просто билеты, друзья мои…

И в этот миг Денис почувствовал, что все задуманное ними сбудется.

А сплетник—американец тем временем нес околесицу, разводил мутную водицу говорильни, пытаясь найти в ней и смысл, и надобность происходящего с ним.

– Беги, пока осень не сменилась безрассудством весны и ужасами лета, – твердил он. – Беги до начала зимы. Все нужно делать вовремя, а не иначе… Но вы еще вспомните мои слова, потому что клоны погубят нас! Они, как гамельнские крысоловы заманят нас в страну мертвых! Я это уже вижу. Бесконечные вереницы непричастных к новому порядку, миллионы… Нет, миллиарды жертв!.. Великое приношение душ и проклятой плоти!..

– Последняя пьянка! – тем временем драл глотку Виктор, расплескивая вино из стакана. Пальцы у него были мокрые и липкие, и он все время хватал Дениса за руку и с безумной силой сжимал его запястье. – Понимаешь ты это или нет?!

– Уйдет и этот год, – бормотал Андерсен, – и мы забудем всех кто жил и не жил. А что дальше? Что?!

И еще американец кричал: «Мерзкий старик убивает людей! Убивает людей!!!»

За окном летела непроглядная, дождливая, холодная ночь. Временами казалось, что поезд преодолевает не будничное отечественное пространство, а проносится сквозь чуждые, непостижимые миры. На слепое окно с мутной, отраженной в стекле обстановкой, налипали слезы дождя и, повисев мгновение, срывались вниз стремительными ручейками.

Шел двенадцатый час ночи. Денис сидел на нижней полке, поставив локти на стол и обхватив руками кудлатую голову. В окно он не смотрел и не читал раскрытый журнал. Он мучился с похмелья.

На верхней полке осторожно возился сосед по купе, этакий представитель интеллигенции лет сорока. Был он в круглых очках без оправы и был он до полусмерти напуган их вечерним пьяным дебошем.

– Вы знаете, окно все—таки лучше прикрыть, – осторожно посоветовал он Денису. – Мало ли что может случиться. Времена неспокойные, шутки ради могут и выстрелить в освещенное окно.

Денис попытался нашарить над головой штору, но его рука обессилено упала обратно на стол.

– Выживем, – пробормотал он, роняя голову на локоть.

Попутчик его с минуту раскачивал в воздухе ногами, загребая одной другую, почесывался и бессмысленно глазел на Дениса.

– Меня зовут Игорем Петровичем, – наконец, сказал он.

– Рад, – Денис приподнял голову и посмотрел на него полуобморочными глазами. – А где мой товарищ?

– Виктор? То есть, этот молодой человек? – поправился Игорь Петрович. – Примерно с восьми до десяти вечера он не появлялся. Затем пришел и предложил мне вот эти часы по очень сходной цене… Терять я не стал.

Он протянул Денису японские часы с автоматическим подзаводом и массивным браслетом из того же металла желтого цвета. На нем была выгравирована какая—то надпись то ли на армянском, то ли на грузинском языке.

– Ворюга, – со злобой пробурчал Денис, возвращая часы их новому владельцу. – Спрячь и в поезде никому не показывай. По—армянски читать умеешь?

– Мне кажется, это не армянский, а иврит, – сказал Игорь Петрович. – Ваш друг еврей?

– Он похож на еврея? – усмехнулся Денис

– Честно говоря, евреи похожи на всех, – пробормотал попутчик и тотчас поправился: – Надеюсь, я не позволил себе лишнее?..

Игорь Петрович натянул тренировочные штаны и спрыгнул вниз. Было в его прыжке что—то кошачье. Денис сидел, закрыв глаза ладонью, и слушал, как он чем—то позвякивает, со звоном расставляет посуду. По купе медленно растекался запах дешевого коньяка.

– За знакомство! – наконец, провозгласил Игорь Петрович.

Денис открыл глаза и увидел, что столик ломится от закусок, а бутылка коньяка на стыках медленно пододвигается к банке тушеной свинины. Он судорожно сглотнул и взял наполненную до краев рюмку.

– Здоровья ради…

– Вы знаете, Денис. Вы закусывайте, не стесняйтесь!.. У меня теща еврейка. Мощная такая, знаете ли, старуха. Глаза черные, волосы в мелкое кольцо, крашенные. Языка не знает совершенно, ни иврита, ни идиша. Но ведет себя, как еврейка, вот ведь что самое поразительное!

– А супруга твоя как? – Денис с одобрением поглядывал на бутылку.

– Жена – золотой человек, – с воодушевлением сказал Игорь Петрович, наливая еще по одной. – Она совсем не похожа на мать. Русая, сероглазая. На русскую она похожа больше, чем я на…

– Точно, – поморщившись от выпитого, кивнул Денис. – Ты сам—то часом не из жидовинов будешь? Скажу сразу, мне все равно, хоть конголезец, лишь бы человек был хороший. А то, что тещу свою недолюбливаешь, так это нормально… Правильно! Как он говорил? Зима, что ли, накатит и укроет все постоянством двух красок?..

– Вы любите стихи?

Денис почувствовал, что снова опьянел.

– Слушай, Игорек, ты мне выкать прекращай! Я, может, сам интеллигент в седьмом колене, но я этого не люблю! Мы же с тобой братья по оружию! Однополчане в царстве единоутробной войны! Завтра стрелять друг в друга будем! Из—за угла… И я сброшу на твой город двадцать тонн мин!

Они почеканились, зачем—то выкрикнули во всю глотку: «На брудершафт!», хотя лобызаться не собирались даже по—русскому обычаю, и выпили.

– А там кто спит? – спросил Денис, показывая растопыренными пальцами на верхнюю полку.

– Я не знаю, – Игорь Петрович помотал головой. – Какой—то армейский офицер. Капитан, кажется. Я с ним не знаком.

– Я тоже… Эй, кэп! – заорал Денис. – Кэп, вставай, выпей с нами!

– Перестаньте, Денис, – залопотал Игорь Петрович, но сам потянулся за бутылкой.

– Ты мне это прекращай! – угрожающе сверкнул глазами Денис. – Ты меня во все это втянул, сволочь! Ворюга!!!

– Денис, что с вами? Вот выпейте, и сразу станет легче, – умиротворяющее забормотал попутчик.

– Ох, Игорек, прости ты меня, дурака пьяного, – Денис пришел в себя. – Посплю я немного…

Он завалился на бок и мгновенно заснул. Голова у него свесилась на бок, а лицо налилось малиновой кровью. Игорь Петрович пристально всмотрелся в потемневшее лицо собутыльника. Без интереса, как воду, выпил рюмку коньяка и встал. Бесшумно вытащил из—под стола сумки Дениса и Виктора. Еще раз пристально вгляделся в лицо Дениса.

– Щенячий возраст, – презрительно процедил сквозь зубы. – Всегда с ними одно и тоже. – Женщин ставить на колени собираются, города нарекать своими именами, мосты взрывать. А пить толком не умеют.

На верхней полке принялся возиться армейский капитан:

– Все—таки я подам на вас рапорт за систематическое пьянство при исполнении, – он тоже по—кошачьи спрыгнул на пол, приподнял голову Дениса и подложил под нее подушку.

Игорь Петрович, не обращая на него внимания, продолжал перетряхивать сумки попутчиков. «Капитан» выглянул в окно, после чего запер дверь.

– Этот не похож на домушника, – сказал он.

– Нет, этот, судя по информации, честный парень, пролетарий.

– Какого черта они бегут из страны?! Чего им не хватает? Работай, учись, спекулируй, наконец!

– Бегут, негодяи, – сквозь зубы процедил Игорь Петрович. – Ничем их не остановишь. – Он вытащил из сумки Дениса пачку рекламных проспектов и бросил их на стол. – На слово верят. Подумать только, до сих пор верят на слово, не любят евреев, много пьют и мало закусывают. Похоже, это уже не изменить. Менталитет…

Он вытряхнул из сумки содержимое и вытащил из кучи барахла квитанцию на кассеты с компроматом.

– Нашел!

– Ну, слава богу, – с облегчением выдохнул его напарник. – Давай, убираться отсюда.

А Денису в это время приснилось спьяну то же самое, что изредка чудилось нервной и до крайности впечатлительной бабенке Вере Павловне Лопухиной—Кирсановой из бессмертного эпоса «Что делать?»

Снились ему какие—то широкие мраморные лестницы, уходящие в поднебесье, и велеречивые, блондинистые дамочки, похожие на продажных женщин, и горбоносые мужики с надвинутыми на глаза лакированными козырьками капитанских фуражек. Одним словом, бред привиделся. То ли греческий коньяк подействовал, и снились его непосредственные производители, то ли бесконечная говорильня о евреях не в то горло пошла.

Одна бредовая картинка сменяла другую. И вот уже вождь мирового пролетариата привиделся ему сидящим под пальмой. Он сдвинул кепку, обнажив половину лысины, и потягивал из горлышка пластиковой бутылки пиво, с любопытством поглядывая на зеркальные окна небоскреба напротив. А потом вдруг появился Андрей Миронов в костюме Остапа Бендера и, небрежно прикрыв рот блондинистой женщине, произнес слова совсем из другого фильма:

– Я бы сказал: «Чушь! Ерунда!», как это я называю, – сказал он, невесело усмехнувшись, и плавно обвел рукою сверкающие позолотой и глянцем окрестности. – Рио—де—Жанейро…

После Андрея Миронова ни к селу, ни к городу приснился Денису его старый товарищ Александр Сергеевич Колонов, просто Сашка. И вот этот самый тяжелый и непостижимый человек, обидчивый бумагомарака стоял на коньке крыши крестьянской избы, а к нему раскорячившись, впиваясь пальцами в щели между темного теса, полз человек.

Многое еще привиделось Денису в эту ночь. Сновидение мелькнуло перед глазами призрачным калейдоскопом, показало роскошный райский хвост и обернулось тошнотой, резкой побудкой…

– Мать твою! Да ты же все прое…л! – во всю глотку вопил Виктор. – Бля… бля…

Денис резко сел и увидел, как он пролез в купе через разбитое окно с улицы. В купе царил полный разгром. Игорь Петрович и армейский капитан исчезли. Из сумок все было вытряхнуто на пол, сами сумки распороты по швам. Коньяк был допит, закуски съедены, а столик усеян крупными осколками оконного стекла.

– Все, прое…л, сука… Все прое…л… С голой, бля, жопой остались…

– Не понял?! – с вызовом осведомился Денис.

– С—с—суки! – выдохнул Виктор.

За окном начинался мутный, серенький рассвет.

В этот момент в дверь забарабанили и выкрикнули несколько раз: «Открывайте! Немедленно открывайте!»

Денис вздрогнул и посмотрел на Виктора.

– Нормально все, – сказал тот. – Это проводница. Про окно придется что—нибудь соврать. Тебе…

Проводницей оказалась немолодая, крашеная рыжим тетка. Она довольно резко высказалась, что чушь, которую они ей рассказали и в обстрел поезда камнями в Загогулинске она не верит. Мол, Загогулинск – спокойное местечко и отродясь там не учиняли хулиганства проходящим поездам. А указав на пустую тару из—под спиртного и на остатки закуски, сказала, что, видно, парни, то есть Виктор с Денисом, напились пьяными, разодрались между собой и разбили окно вдребезги.

– Вообще—то, мы курить выходили в это время, – врал Виктор. – Может быть, попутчики наши окно разбили, а потом скрылись? Мы их с трех часов ночи не видели.

Денис поспешно закивал и прикрыл ногой окурки, лежавшие под столиком.

– Какие такие ваши попутчики?! – очень натурально удивилась проводница. Виктор подмигнул Денису. – Знать ничего не знаю, ведать не ведаю… Едете вы в купе одни, а насвинячили, как целый табор.

Она повздыхала, потопталась на битом стекле, скосив глаза в сторону.

– Ладно, на первый раз прощаю. Спишу окно на Загогулинск. Но только на первый раз, учтите!.. Приберусь позже. Но чтобы теперь до Твери ни звука!

Когда она ушла, Виктор смахнул мусор со столика на пол и закурил. На минуту в купе воцарилось тягостное молчание. Денис все порывался сказать, что, мол, не пора ли поворачивать обратно – коли все так неудачно складывается. Расхотелось ему продолжать путешествие. Испугался. Но сказать это вслух он так и не решился. Вроде бы и речь приготовил славную, убедительную, разумную. А сказать не смог – язык не повернулся, совестно вдруг стало, неловко сказать такое. Сам удивлялся своей нерешительности.

– Кто с нами ехал, теперь ясно, как божий день, – угрюмо пробормотал Виктор. – То—то проводница засуетилась: «Прощаю!», «Смотрите мне!» Небось сейчас с ними водку хлещет, тварь божья, да над нами посмеивается.

– Все этот поджидок – Игорек! – в тон ему поддакнул Денис. – Я сразу заметил, что коньяк его не берет. Видно, мне дряни какой—то подсыпал, вот я и вырубился.

– «Вырубился!» – передразнил его Виктор. – Водку надо меньше жрать! Знал ведь, на что идешь!

– А чего ты на меня гавкаешь?! – повысил голос Денис. – Ты сам—то где был? Часики по поезду срезал! Ворюга, на…

И неизвестно, чем бы их разговор закончился. Оба вскочили, сбычились, засверкали глазами. Но, к счастью, в этот момент в дверь осторожно побарабанили.

– Входите, не заперто! – злобно выкрикнул Денис.

В купе медленно, тактично покашливая, словно не на них только что голос подняли, вошли два пожилых человека. Он и она. И на Дениса с Виктором, словно дохнуло из прошлого, и им сразу же захотелось подобраться, и быть очень внимательными, очень корректными. «Белая кость» появилась в их купе, остатки битой гвардии.

– Здравствуйте, молодые люди, – улыбнулась попутчикам старушка. – Надеюсь, мы не помешали?

– Вот, решили перебраться к вам… Н—да, – старик незаметно согнал Виктора со скамьи. – Шумные у нас были соседи.

– Два обормота, – рассмеялась его супруга. В руках у нее появились ведро с веником.

Старик задернул на окне штору, включил освещение. А старушка с грохотом ссыпала в ведро осколки стекла.

– Да и вы не тихони, – заключил старик. – Но думаю, мы поладим. Обязательно поладим.

Виктор с Денисом ошеломленно наблюдали за новыми соседями.

– А папа?! – вдруг ужаснулась старуха.

– Еще и папа?! – вслед за ней ужаснулся Денис.

– А что папа? – рассудительно заметил старик. – Что ему сделается?!

– Действительно! – рассмеялась старушка. – Что ему сделается? Но мы обязательно познакомим вас с папой.

Беседа завязалась сама собой. Несколько раз появлялась всклокоченная проводница, в наспех надетом кителе и с красным бланшем под левым глазом. Сначала она принесла чай, потом выпечку. Старик коротко и доходчиво высказал ей неудовольствие от медлительности обслуживания. А старушка, потешно кивая в такт его словам, вытащила из недр своей черной сумки торт.

– Посудите сами, молодые люди, – тем временем говорил старик. – К сожалению, достигнутое редко радует и удовлетворяет нас. Чаще всего оно озадачивает результатами или раздражает. Почему озадачивает? Во—первых, потому что вожделенная цель представляется нам в радужном свете. Мы воображаем ее не так, какой она выглядит в действительности. А, во—вторых… Впрочем, хватит и первого объяснения. В качестве примера я могу привести своих внуков. В детстве они мечтали о полном, до отказа забитом телеэфире. Мечтали о том, чтобы программа телевизионных передач была толще газеты «Правда». И что же? С течением времени и обстоятельств это произошло. Но повзрослевшие, уже отцами семейств, погрязшие в повседневных хлопотах, они забыли, что их детская мечта стала явью. Ведь в наши дни стоит только купить и установить хорошую антенну, и телевидение, насыщенное фильмами, викторинами и рекламой придет в дом… Живем мы в глубинке, на метровом канале показывают у нас всего три телеканала, хотя с современными антеннами можно принимать массу телевизионных каналов… А лучшим примером может стать мой тесть…

– Олег Святославович, прекратите! – старушка отставила стакан с чаем в сторону и с укором посмотрела на мужа. – То, что произошло с моим отцом – настоящая трагедия. Он стал жертвой своего времени. И я не позволю навешивать на него ярлыки! В конце концов, любой человек не застрахован от ошибок. Особенно много досадных ошибок и заблуждений совершено его поколением. Если мне не изменяет память, в свое время вы даже воспользовались его служебным положением. И это вас отнюдь не смущало!

– Хорошо, Клара, – кивнул старик. – Вы правы. Это довольно бестактно с моей стороны.

– Вы к чему это, собственно? – Денис осторожно взял кусок торта и посмотрел на попутчиков.

– Изумительно! – пискнула старушка.

– Н—да, – хмыкнул старик. – Дело в том, что мы уже в третий раз летим в Изумрудную республику, – сказал он. – Это очень удобно. Не нужно оформлять визу, нет пропускного режима. Заплатил деньги и спокойно отдыхай, либо обделывай свои дела. Все очень просто, почти никакой бюрократии. Месяц там, три месяца здесь.

– А ты, видно, богатый старикан, – негромко, но внушительно произнес Виктор и перегнулся через столик. – А ведь мы не летим в Изумрудную республику.

– Прекращай этот балаган, парень! – старик тоже перегнулся через столик. И сразу стало понятно, что он еще довольно крепкий человек. И не какая он не «белая кость», а скорее костолом. – От вас за версту разит перебежчиками! Иммигранты, нелегалы, предатели! Вы хоть знаете, что там происходит?

И он вкратце изложил содержание уничтоженных Денисом листовок. Для Виктора его слова стали откровением. И то, что родное государство его любит, а как переселенец он никому не нужен. И то, что в Изумрудной республике сплошной обман и летальные исходы.

– Вот так, ребята, – закончил политинформацию старик. – Но я предлагаю вам достойный выход из положения. Я предлагаю вам путь к отступлению. Я предлагаю вам работу в Изумрудной республике.

– Что?! – страшным голосом переспросил его Виктор. – Ты хочешь меня завербовать?..

– Прикуси жало! Как это у вас говорят, – оборвал его старик. – Заткнись и слушай внимательно!

– Денис, собирай вещи, – скомандовал Виктор.

Старики переглянулись. В глазах Виктора брильянтовыми искрами переливалось злорадство.

– В таком случае, – надменно произнес старик, снова вживаясь в роль белогвардейского офицера на пенсии, – купе покинем мы. Но ежели передумаете, мы всегда рядом. Милости просим.

За окном уже шумел вокзал. За разговорами они не заметили, как поезд сделал остановку. Денис поднял штору и полной грудью вдохнул холодный и влажный воздух. Виктор наполовину высунулся в окно, закурил и принялся озираться:

– Эй, браток! – окликнул он бродягу. – Поди—ка сюда.

– Чего тебе? – угрюмо поинтересовался тот.

– Давай сюда торт, – сказал Виктор Денису и благожелательно произнес. – Не побрезгуй угощением, братец!

– Не на паперти! – бомж презрительно сплюнул себе под ноги и отвернулся.

– Ах ты, гаденыш! – Виктор даже поперхнулся от бешенства и выронил торт. – А это еще что за дела?!

Из сливочного крема выскочил и покатился по асфальту маленький кругляк. Бродяга резво схватил его и бросился наутек, только пятки сверкнули.

– Проклятое старичье! – бешено прохрипел Виктор. – С—с—суки!

– Что это было? Прослушка? – по спине Дениса пробежал холодок.

Но до Твери он все—таки дотянул. Сам себе не смог этого объяснить, его так и подмывало повернуть в обратную сторону. Скорее всего, не сделал этого из упрямства. Все эти Игори Петровичи и ряженые, крутившиеся вокруг них, возбудили в нем ослиное, несгибаемое упрямство.

С поезда они сошли на станции Дизельная. А может быть и не на Дизельной, а Топливной или Локомотивной. В этом ли суть?

Было уже довольно темно, вечерние сумерки окутали туманным саваном окрестности. Свет желтых фонарей пробивался сквозь белесую пелену, как сквозь запотевшее стекло.

– Что это вы надумали? – недовольно осведомилась у них проводница, открывая дверь тамбура. – Вам до Твери!

– Чё за вопросы, мать твою?! – в ответ ей нагличал Виктор. – И скажи по совести: сколько тебе приплачивают за сексотство?

– А ты все—таки не заговаривайся! Я на работе сексом не занимаюсь! – было заметно, что слова Виктора задели ее за живое.

– Ты из себя дурочку не строй! Тьфу, на тебя! – Виктор отвернулся от проводницы и сказал Денису: – А нам в село Куличи. Не ссы, Денис, наша правда всегда неправду подогнет!

– Ты мне лучше скажи, где мы ночевать будем? – спросил тот.

– Сначала узнаем, есть ли до Куличей автобус?.. По идее автобусы должны быть здесь же.

Виктор открыл дверь станции и отшатнулся как от удара.

– Этого не может быть! – ошеломленно пробормотал он.

Денис оттеснил его от двери и осторожно заглянул внутрь.

Неказистое, аляповатое снаружи здание внутри было насыщено чистыми и свежими красками. По стенам вился огромный транспарант: «Мы вас любим! Не покидайте нас!» Троицы в косоворотках и сарафанах с хлебом-солью в руках ходили по залу. Девушки в обтягивающих футболках с яркими надписями: «Страна заневестилась! Не уезжай!» Чванливые мужики с плакатами: «Одумайся, парень! Пожалей отца с матерью! Не глупи!» А на длинных свадебных столах дымили самовары и лежала снедь.

– Идем отсюда, – Виктор потянул Дениса за рукав.

– Может, перекусим?

– Ты не понимаешь! – неожиданно завопил Виктор. – Это полоса отчуждения! Забвение ждет нас за этой дверью. Вход есть, а выхода не будет!

– Ты чего орешь? – угрюмо спросил его Денис и тоже взорвался: – Катись ты со своей республикой к едрене фене, понял?! А я остаюсь! Остаюсь, понял ты?! Мне все это милее твоего дутого рая!.. А ты катись отсюда, уезжай и не возвращайся! А то повадились, жить там, а «капусту» рубить здесь!..

– Хорошо, – спокойно кивнул Виктор. – Оставайся. Но это был последний шанс стать человеком.

– Да насрать… Насрать!!! – Денис распахнул дверь настежь. И тут же перед ним возникла троица с хлебом и солью. – Мне здесь радостней, мне здесь веселей!

Дверь за ним закрылась. Виктор обессилено опустил голову и пошел прочь со станции.

Вечер вновь дал о себе знать. Только что не было его, забылся в горячке, в парах закипевшей крови, а сейчас обнял Виктора за плечи влажными ладонями, крикнул издалека простуженным голосом тепловоза, зашуршал листвой под сбитыми подошвами случайного прохожего.

– Дурак, – бормотал Виктор. – Какой же ты дурак…

И в этот момент он понял, что приключение закончилось. Словно увидел, что через мгновение остановится возле него старенький, красного цвета «ПАЗик» до Куличей, и будет в нем сидеть дюжина тех, кто, несмотря ни на что дошел, оставил в прошлом, обрубил концы, проклял малодушных спутников, но все же дошел на половину умершим от страха. И в этот же миг ему показалось, что счастья нет, не может быть радости победы после такого, не бывает ее после таких напряжений и тягот пути. Потому что забываешь, как улыбаются, не говоря уже об остальном.

Возле него остановился красный с белыми полосами, похожий на пожарную машину «ПАЗик». Виктор бросил окурок на отсыревший асфальт, подхватил сумку и поднялся в салон.

– Здравствуйте, – поздоровался он с попутчиками и сел на свободное место.

Когда самолет поднялся в воздух, и земля стремительно ушла вниз, Виктор увидел ЭТО. Вокруг радостно переговаривались, свинчивали с бутылок пробки, молились, расспрашивали стюардессу о какой—то ерунде. А Виктор, задрав от удивления брови, смотрел на проявившийся в лучах восходящего солнца огромный, немыслимой величины дуб. В салоне незаметно стихло. На экране телевизора медленно поворачивалось вокруг своей оси могучее древо. Пилот зачем—то завернул самолет на второй круг.

– Великий поэт, – глухо, как сквозь радиопомехи пробивался голос стюардессы, – считал, что Тверь и есть сказочное Лукоморье, и именно здесь произрастает сказочный дуб, вдохновивший его на создание бессмертных произведений…

– А мы будем лететь ровно сто одну минуту? – перебили ее, словно от этого зависела судьба полета.

– Мы будем лететь точно указанное время…»

2. Хребты Адамовы

На следующий день после полудня я сидел в одних трусах перед телевизором и прихлебывал из глиняной пивной кружки горячий чай. Голова у меня была вялая, думать не хотелось совершенно и все время клонило в сон – спать я лег только в третьем часу ночи.

По телевизору показывали какую—то испаноязычную дребедень. Я переключил каналы, в надежде найти что—нибудь приемлемое, но эфир был до отказа забит телевизионными играми, американскими мультфильмами и рекламой. Так что не осталось ничего другого, как вникать в полную страсти жизнь латиноамериканских героев. Актеры были как на подбор: ясноглазые и светловолосые. На мой взгляд от своих латинских сородичей они унаследовали только язык да способность создавать проблемы на пустом месте.

Глядя на них, я ни к селу, ни к городу, вспомнил знаменитые виды античных музеев под открытым небом. Подумал, что в Вечном Городе было все—таки тесновато, а в банях, верно, и вовсе не протолкнуться. Пятьдесят тысяч зрителей Колизея, легионы цезарей. Рай на костях – мечта нацистов всех рас и цветов кожи.

Додумавшись до этого, я завалился на диван и стал размышлять над тем, чем бы занять остаток дня. Не сходить ли снова на отцовскую квартиру?.. Но по зрелому размышлению все же утвердился в мысли, что тащиться через весь город только для того, чтобы бессмысленно слоняться из угла в угол по опустевшему родительскому гнезду, нет у меня ни сил, ни желания. А вот только вчера придуманную шутку попробовать стоило. Я почесал кончик носа, с минуту наблюдал пляжную сцену из сериала с энергичными намеками волоокого «жеребца» и ответами надменной девицы в вечернем платье…

И вдруг снова неуверенно толкнулось сердце в груди, второй раз за эту неделю: «Да неужели несет нас всех к краю пропасти?» Ведуны и прорицатели, астрологи, скрытые учения, идея сверхчеловека и сверхнации… К какому водовороту человечество неудержимо тащит? И вспомнил страшного, косматого Гогу Черного по кличке Наркотик, настоящего имени и фамилии которого никто не знал. Вспомнил, как он пристально вглядывается в лицо своего пациента, словно хочет сожрать его за один присест, что—то спрашивает невнятным, булькающим голосом, а потом неожиданно наносит несколько стремительных, жестких ударов кончиками пальцев, от которых больной почти теряет сознание, сгибается пополам и ловит ртом воздух. А Гога похлопывает его по спине и приговаривает: «Это ничего. Теперь уже ничего. Теперь…» И сотни таких разрозненных фрагментов складываются в невероятную мозаику, для завершенности которой недостает чего—то малого – пьедестала, например, или олимпийской вершины, чтобы увидеть этот пазл собранным.

Я хмыкнул, огляделся по сторонам и старательно пошмыгал носом. Вообще, сделал все, что обычно делает человек, за которым наблюдают через замочную скважину. Поднялся с дивана и прошел в прихожую к телефону.

На столике лежала найденная вчера записная книжка. Я открыл ее наугад, прочитал фамилии и номера телефонов: «Бочкарев, Девятов, Талашманов… Чуркину – шкаф… 555—17—34 – Виктор Григорьевич… Венгерск. Шкаф… Семенова – столовая… 197226…»

Я поискал хотя бы примерные даты, когда были сделаны эти записи, но ничего не нашел. Номер телефона на этой страничке был только один и принадлежал он неведомому Виктору Григорьевичу. Я еще немного поразмышлял над своей глупой шуткой и внезапно пришел к выводу, что не такая уж она и глупая, а, по сути, и не шутка вовсе. Снял с телефона трубку и набрал номер Виктора Григорьевича. Басовито загудел вызов, в телевизоре дико закричали и принялись стрелять. От неожиданности я вздрогнул, поднял глаза и увидел свое отражение в зеркале.

– Да? – раздался в трубке густой, хрипловатый голос.

– Здравствуйте! Это Виктор Григорьевич?

– Что вам?

– Я сын Потапова. Помните краснодеревщика Потапова?

– Помню, – неприветливо отозвался собеседник после секундной паузы. – Что нужно?

– Отец умер недавно. Вы были знакомы с ним. Я случайно нашел ваш номер в его записной книжке и позвонил…

На другом конце провода воцарилось молчание.

– Виктор Григорьевич, вы меня слышите?..

Вместо ответа он бросил трубку.

Я снова поднял глаза и увидел в зеркале свою обескураженную физиономию.

– Подоплека, друг мой, – усмехнулся мой зазеркальный двойник. В ответ я только хмыкнул и тоже бросил трубку на рычаг. – А ведь этого следовало ожидать, – продолжало говорить отражение в зеркале. – Но пока что тебе невдомек, чем все закончится. Пока что для тебя – это просто глупая шутка. Ты так усердно роешь у себя под носом, пытаясь добраться до истины. Но истина в том, что эту яму ты роешь себе.

– Все роют себе яму, – машинально огрызнулся я. – Всем умирать…

– А пора бы тебе взяться за ум!

– Жить как все?! – неожиданно даже для себя рявкнул я.

– Блядь! – зазеркальный двойник вздрогнул от неожиданности и погрозил мне пальцем. – Когда ты обретешь силу, все это станет несущественным. – Тень показал3 мне толстую рукопись и небрежно бросил ее за спину. – Ты можешь написать этот роман и можешь забыть о нем. От твоего решения в этом мире ничего не изменится, потому что этот роман будет написан кем—то другим. Потому что он уже написан, и прочитан, и уже сгорел в огне вселенского пожара!!! Вы – сущеглупые людишки не понимаете, что все уже случилось. Все возможное уже произошло! Все слова сказаны! Все тексты написаны! Все путники вернулись домой! Мы позаботились об этом.

– Ты просто тень на воде, – оборвал я этого напыщенного словоблуда. – Ты – есть ничто. Ты – плод моего воображения. Что ты можешь? Зудеть как комар под ухом? А вот я могу сесть за стол и написать этот роман. Или не написать его…

– Полегче, друг мой, полегче. Ты во тьме! Во тьме неведения…

– Боже мой! Боже мой, как же я хочу отдохнуть.

– Ти—ти—ти—ти—ти, – Тень сделал мне знак присесть. – Мы не так часто встречаемся в последнее время. Я должен обязательно поговорить с тобой сегодня.

– Ты и без этого все знаешь обо мне, – я попытался отмахнуться от него. – Ты – моя тень. Ты еще не забыл об этом?

– Конечно—конечно, я всего лишь твоя тень. Но там – там у вас я бы сделал намного больше тебя…

– Вот черт! – я очнулся.

В дверь, не переставая, звонили. Трубку я все еще держал возле уха и смотрел на свое отражение так, словно видел его в первый раз.

– А было бы забавно, – наконец, пробормотал я и осторожно положил трубку на рычаг. – Кто там?!

Вместо ответа в дверь пнули.

– Да, что это такое?! – в сердцах вопросил я и крикнул: – Сейчас открою! Подожди секунду!

Снова затрезвонил дверной звонок.

Спортивные штаны и майку я натягивал уже на ходу.

– С деньгами? – «отмочил» свою коронную шутку, открывая замки, гость должен был хорошо слышать меня. – А, это ты… – Она молча шагнула в прихожую. – Проходи, конечно, – пробормотал я, немного посторонившись.

На лестничной площадке было темно и прохладно, а там, где она только что стояла, все еще ощущался тонкий аромат духов и морозной свежести.

Я помог ей снять пальто, проводил в комнату. За все это время она не проронила ни слова.

– Будешь чай? Я пью чай… с утра… – я, не отрываясь, смотрел на нее.

– Только проснулся?

– Да. Лег поздно. Работал.

– Не надорвись… – против обыкновения она не улыбнулась.

– Постараюсь, – тоже без улыбки ответил я и прошел на кухню. Отсюда было хорошо слышно, как она переключает каналы.

– Вера, Вадим не звонил?

– Звонил, – откликнулась она. По квартире прокатился рык бас—гитары, и какое—то волосатое чудовище вытянуло хриплым рыком бесконечную ноту. – Сегодня утром звонил.

– Снова нужны деньги?

– Да, ты ведь его знаешь. Сказал, чтобы у тебя в долг не брала.

– Не понял?! – я поставил перед ней стакан с чаем и печенье. – Так много проиграл?

– Пока не знаю, но тебе придется освободить квартиру.

– Хорошо. Ключи сейчас вернуть?

Она посмотрела на меня черными плоскими глазами кокаиновой наркоманки и улыбнулась:

– Нет. Когда будешь уходить, оставь их на тумбочке.

К чаю она так и не притронулась, и по всему было видно, что уже собиралась уходить.

– Увидишь Вадима, передавай ему привет от меня.

Она молча кивнула и поднялась с кресла.

– Хорошая квартира, – я тоже встал, чтобы проводить ее. – Будешь продавать?

– Грязно, – на мой вопрос она так и не ответила.

– Приберусь, – обещал я.

Избави бог нас от таких знакомств, думал я, глядя на нее из окна. Интересно, чем они закончат? Дальняя дорога, казенный дом… Перед моими глазами стремительно пронеслась заснеженная равнина, каторжане в ободранных сермягах с серыми лицами и кандалами по рукам и ногам.

Вера шла через двор. Я смотрел на нее и улыбался неизвестно чему. Вспомнил, как был когда—то влюблен в эту женщину совершенно по—щенячьи. И в облаке любовного угара выдумывал страшилки, неизменно кончавшиеся смертью Вадима. И тут появляюсь я – великий утешитель… А она и сейчас очень даже ничего, нужно это признать. Впрочем, я и сейчас не решусь залезть на нее, но теперь уже совсем по другой причине.

И снова я завалился на диван, обуреваемый уже половозрелой чертовщиной. Перед глазами стояла свеженькая и чистенькая Вера, какой я ее запомнил со времен юности. Я и оглянуться не успел, как в прихожей из зеркала выбрался Тень и принялся там расхаживать, бормоча под нос то ли мантры, то ли ругательства. Иногда он заглядывал в комнату, но я с ним не заговаривал.

«Все, однако, сводится к одному, – думал я. – К желанию поиметь да еще, пожалуй, нажиться. Хотя последнее довольно спорно. Сдается мне в последнее время, что для того и рождены, как бы духовные пастыри всех мастей не пытались убедить в обратном. Ах, Федор Михайлович, милый, тебе бы хоть одним глазком посмотреть на нас, на правнуков тех, кого ты бесами окрестил. Мы то уже не бесы – черти, настоящее зверье в человеческом обличье безо всяких понятий о добре и зле. Умный ты был мужик, Федор Михайлович, царство тебе небесное, да, видно, сам бесноватый…»

В прихожей зазвонил телефон, я с неохотой поднялся и подошел к нему. Отражения в зеркале не было.

– Вот дурак, – пробормотал я и сказал уже в трубку. – Да? Потапов слушает…

– Ты знаешь, почему нам легко?..

Я понял, с кем разговариваю, и покачал головой. Эта беседа могла затянуться надолго.

– Потому что мы рождены для счастья!.. – продолжал наговаривать голос в телефонной трубке. – Мир уже принадлежит нам! Нет, не этот мир проклятый и богом, и людьми, давно сгнивший, и ставший химерой. А тот, что наваливается на всех нас из будущности. Ты уже видишь отблески его сияния!

– Я знаю и вижу! – я постарался придать своему голосу силу убежденности. – Я ведь тоже верю.

– Вера без знания подобна пустому ореху. Крепка, но бесполезна…

– Дай, дай мне поговорить с ним!..

От неожиданности я вздрогнул и с трудом вырвал телефонную трубку из рук Тени.

– Мы повсюду, – продолжал тем временем телефонный собеседник. – Наверняка я кажусь тебе ханжой. Но это только потому, что большинство забыло такие простые и святые истины: любовь и дружбу, уважение к ближнему, желание быть полезным…

Позади меня что—то с грохотом обрушилось, я снова вздрогнул и внезапно понял, что на сегодня с меня достаточно.

– Извини, ко мне пришли. Я тебе перезвоню позже, – я бросил на рычаг трубку и пошел разбираться со своим отражением.

Спустя час я сидел с ним на кухне и с тоской слушал, как этот до крайности самовлюбленный субъект со смаком читает черновики второй главы и буквально через слово повторяет:

– Я бы здесь кое—что подправил… А вот здесь и вовсе переписал… А здесь вставил бы пару хороших русских ругательств…

– Ты мне лучше расскажи, как там у вас в Зазеркалье? – наконец не выдержал я. – На твоей Темной Стороне?

Он посмотрел на меня и слегка брезгливо улыбнулся:

– А ты уверен, что изнанка там?

Вместо ответа я выругался, отобрал у него рукопись, снял колпачок с ручки и начал править текст:

«Он дошел до того, что начал заговариваться. Впервые это случилось поздним мартовским вечером. Днем солнце уже подтачивало наметенные за зиму сугробы, вытаивало в них глубокие пустоты с тонкими льдистыми краями. Но к вечеру морозец крепчал, и вдруг оказывалось, что весною сделано не так уж много. К вечеру воздух становился чистым и свежим как колодезная вода. Правда, временами казалось, что несет теплом от темных зданий и изуродованных безлистием стволов деревьев, корявых и страшных как смертный грех.

В особенно чувствительных натурах ранняя весна всегда тревожит сокрытые в душе струны, будит несбыточные надежды, вновь приносит горечь потерь и тоску по утраченному безвозвратно. Медицина не без оснований полагает в этом зыбком состоянии симптомы обостряющейся в межсезонье шизофрении.

В тот вечер он брел длинной дорогой, начало и конец которой терялись во тьме. Шел, опустив голову, то замедляя, то лихорадочно ускоряя шаги. И вдруг остановился, поднял лицо к темному небу.

– Боже, неужели я прошу много? – прошептал тихо и безумно. – Ведь я прошу немного для себя, совсем немного… Или это не так? Нет, нет! Разве это много, попросить для себя удачи? Попросить немного везения?..

И неожиданно испугался своего полубезумного шепота, осекся, даже оглянулся, словно кто—нибудь мог его подслушать, и это было бы стыдно, и пошел дальше.

Скажем, был он Александром Сергеевичем Колоновым, двадцати пяти лет от роду, без кола и двора, проживающим у двоюродного дяди. Родители его давно умерли. В то время он был еще ребенком, и последний из оставшихся родственников взял Сашу к себе на попечение.

– Это глупая судьба, – продолжал он, вернувшись домой. И шептал это безостановочно, открывая почтовый ящик в подъезде и с содроганием ощупывая холодную металлическую пустоту внутри него. – Это мерзкая судьба, отвратительная, – твердил, поднимаясь на лифте. – Но это моя судьба, – уверился в который уже раз, открывая ключом дверь квартиры.

Анатолий Васильевич еще не спал, вышел встретить его, даже руку пожал против обыкновения.

– Как успехи?

– Плохо дело, дядя Толя. Ничего у меня не получается. Не везет фатально, – сквозь зубы вполголоса, с надрывом ответил Александр Сергеевич. – Уезжаю в деревню. Решено.

– То есть как?! Заходи, поговорим…

Александр Сергеевич снял куртку, придирчиво оглядел себя в зеркало и прошел в гостиную.

– В деревню, значит, уезжаешь? А работа? – спросил его дядя.

– Уволился. Рассчитают в три дня и все – свободен! Знаешь, как мне все это надоело! А больше всего надоело у моря погоды ждать! Хватит!

– Ты хотя бы представляешь, во что превратился дом в деревне? Ничего там не осталось, а если и сохранилось хоть что—то, то никаких денег не хватит, чтобы это восстановить!

– Все равно уеду, – упрямо повторил Александр Сергеевич.

Дядя Толя покачал головой:

– Неужели ты устал от нас?

–Что ты?! – испуганно произнес Александр Сергеевич. – Дело вовсе не в вас.

– Саша, ты не представляешь, какие проблемы наживешь, если вернешься в деревню! Оставайся, пристрою тебя к нам. Станешь нашим функционером. Золотых гор не обещаю, но после выборов!.. Или ты из—за стишков своих убиваешься?! Неужели из—за рассказиков захандрил?..

На это Александр Сергеевич ничего не ответил.

– Пойду я, пожалуй, спать, – сказал он после некоторого молчания. – Устал.

– А как же Алла?

– Найдет себе другого…

– Смотри, Сашка, не веришь ты мне! Но придут ОНИ, и останешься ты в своей деревне на веки вечные, и будешь телятам хвосты крутить! ОНИ всех поэтов в колхозники переведут.

– Ты ведь говоришь, что они не пройдут…

– Да! Потому что мы костьми ляжем, но не пропустим их! – неожиданно рявкнул Анатолий Васильевич. – Но бойся, мотай на ус: кто не с нами сейчас, тот с ними!..

– Спокойной ночи, дядя Толя, – оборвал его прокламации Александр Сергеевич.

– Решай, Саша. Решай, в какой лодке плыть и с кем плыть, – сказал ему напоследок дядя.

Загвоздка была в том, что Александр Сергеевич считал себя литератором и поэтом. Изредка в тематических номерах местной газеты печатали его стихи и небольшие рассказы. Раза три его имя появлялось в литературном альманахе. Другой бы этому радовался, но на Александра Сергеевича достигнутое лишь навевало тоску, так велики были его амбиции.

На утро за завтраком ночной разговор повторился. За столом, как и следовало ожидать, поднялся крик. В бой вступила супруга Анатолия Васильевича. Она то бледнела, то вдруг становилась багровой и выкатывала бесцветные глазки, но на племянника впечатление так и не произвела.

Весь последующий день Александр Сергеевич укладывал вещи и, томимый предчувствиями, перелистывал блокноты с черновыми записями. Вечером появилась Алла, и несколько часов кряду продолжался у них неприятный и совершенно бессмысленный разговор с заламыванием рук над головою и обильными женскими слезами.

Утром следующего дня Александр Сергеевич съездил на бывшую работу, взял расчет и деньги по остатку. Полагалось на прощание гульнуть, посидеть с бывшими сослуживцами за бутылочкой. Но заходить к ним он не стал, потому что был зол на этих людей за редкостное равнодушие.

По факту же все было готово к отъезду, и оставалось ему только перелистывать черновики и проклинать судьбу.

– Это дело поправимое, – Сергей Никанорович пнул по четверти. – Летом подтяшем, подправим. Жить можно. Ну, проходи, что ли, новый хозяин!

Он звякнул замком. Жутко заскрипела несмазанными петлями дверь, и Александр Сергеевич переступил порог родительского дома. Просторные сени были заставлены старинными «горками» и лавками. В небольшое оконце падал со двора тусклый свет.

Они прошли в дом. Сергей Никанорович тактично кашлянул и пробормотал что—то вроде: «Вот и новый хозяин!» или «Вот с однова и хаза!» Снял шапку и сделал такое движение, словно хотел перекреститься.

– Печи протопишь, – размеренно говорил он. – А так—то дом теплый. Правда, первое время сыровато будет, так что дров не жалей. Все одно здесь зады менять надо, так что стайки ломай, не стесняйся. – Он посмотрел на Александра Сергеевича. – Мебели, вроде, хватает. Матрасы у меня возьмешь. Девку тебе добрую справим! – Сергей Никанорович хохотнул и заторопился: – Пойду, доски от ставней оторву. А ты устраивайся.

Как только он вышел, с Александром Сергеевичем случилось что—то вроде полуобморока. Стало ему вдруг нестерпимо тяжело, но вместе с тем все чувства чрезвычайно обострились. Александр Сергеевич слышал, что происходит на улице, и ощущал сумеречное дыхание брошенного на долгие годы дома: неясное поскрипывание половиц и шорохи. Ему вдруг показалось, что от давно нетопленных печей тянет теплом. И в тот же миг сердце его сжала тоска. Он почти не помнил родителей и почти забыл этот дом.