Читать онлайн Венера в русских мехах

Глава 1

Вероника, или, как ее записали в свидетельстве о рождении, Виктория, родилась в Ленинграде ранним январским утром 1952 года в семье потомственного врача Василия Алексеевича Воронцова.

Его отец, Алексей Петрович, талантливый хирург, руководил кафедрой медицинского института, мать, Екатерина Михайловна, преподавала французский язык. Успешно окончив школу, Василий поступил в медицинский, начав таким образом претворять в жизнь свою самую большую мечту: стать хирургом, как отец. Счастливое время оборвалось через год, в июне сорок первого. Грянула война. Сначала на фронт ушел Алексей Петрович. Он командовал полевым госпиталем и, когда Василия в начале второго курса призвали в армию, попросил определить сына под свое начало.

Екатерина Михайловна уехала из осажденного Ленинграда на Урал, где в небольшом городке жила ее двоюродная сестра. Все долгие военные годы она ждала вестей с фронта. То, что Василий находится рядом с отцом, утешало ее. Ей казалось, что так их сын защищен. Наконец наши войска прорвали блокаду Ленинграда и погнали немцев на запад.

– Пора возвращаться домой, – решила Екатерина Михайловна.

Летом сорок четвертого в тревоге и волнении стояла она перед зданием Московского вокзала в родном городе. Добралась до Сенной площади и пошла торопливо, насколько позволяла тяжесть чемодана, до поворота на Казначейскую улицу, и только убедившись, что все дома целые, облегченно перевела дух. Ни одна бомба не залетела в этот квартал. Она поставила чемодан на тротуар и несколько минут разминала затекшие пальцы. Потом, подхватив свою ношу, Екатерина Михайловна заспешила к своему подъезду. Она так соскучилась по дорогим ее сердцу вещам, напоминавшим ей о счастливой семейной жизни до войны. Однако в квартире ее ожидали большие перемены.

Когда она открыла своим ключом входную дверь, то увидела женщину, которая направлялась в кухню. Незнакомка остановилась и также в недоумении уставилась на Екатерину Михайловну.

– Вы кто? – изумленно спросила Воронцова.

– А вы кто? – вопросом на вопрос ответила женщина.

В это время из комнаты около ванной выскочил мальчик лет девяти.

– Мама, я гулять, – буркнул он и, прошмыгнув мимо Екатерины Михайловны, побежал вниз по лестнице.

– Миша! Чтобы со двора ни шагу! – крикнула ему вслед женщина.

Оказалось, что в квартире, где Воронцовы жили одни до войны, теперь поселились еще две семьи из разбомбленного дома по Садовой улице. Небольшую комнату, рядом с кухней, заняла молодая женщина. Комнату побольше, около ванной, отдали Марии Дмитриевне с девятилетним сыном Мишей, а семье Воронцовых оставили две большие смежные комнаты. Екатерина Михайловна приняла все как данность и только молилась, чтобы живыми и невредимыми вернулись с фронта ее муж и сын. Горе ворвалось к ней ранним утром в декабре сорок четвертого. Она слегка простыла и лежала с небольшой температурой. Раздался звонок в дверь. Екатерина Михайловна услышала шаркающие шаги соседки Марии Дмитриевны, какие-то голоса, звук захлопнувшейся входной двери, и… полная тишина. Екатерина Михайловна даже подумала, что соседка тоже куда-то ушла. Но вот дверь комнаты приоткрылась:

– Екатерина Михайловна, можно?

– Конечно Мария, входи! Что там? Случилось что? – тревожно спросила она.

В глазах соседки была скорбь, а в руках она держала листок. Екатерина Михайловна села на кровати. Болью пронзила ее догадка.

– Похоронка? – глухо спросила она. – Кто?

– Алексей Петрович Воронцов, – с дрожью в голосе прочитала Мария.

– А Василий? – еле слышно задала вопрос Екатерина Михайловна.

– Про Василия ничего нет, – также тихо ответила соседка.

Екатерина Михайловна прошла к шкафу, достала лежавшую икону, установила в углу на столике, поставила рядом канделябр со свечой.

– Я сейчас, я быстро, за спичками, – рванула к дверям Мария Дмитриевна.

– Не надо. У меня есть, – прошептала Екатерина Михайловна.

Она зажгла свечу, встала на колени и начала молиться. Молилась она за упокой души своего горячо любимого мужа и за спасение своего единственного сына.

Мария тихо вышла, чтобы оставить ее наедине с Богом, но дверь не закрыла. Мало ли что…

Вся жизнь Екатерины Михайловны теперь сосредоточилась на сыне. Каждое утро и перед сном молилась она, чтобы Господь вернул его живым. И Господь услышал ее. Василий выжил и пришел с фронта в чине капитана медицинской службы. Отец и война научили его многому. Он стал первоклассным хирургом без диплома.

В пятьдесят первом году сын привел в дом девушку.

– Знакомься, мама. Это Надя. Мы решили расписаться.

Екатерина Михайловна растерялась:

– И когда же?

– В эту субботу, – ответил Василий, восторженно поглядывая на Надежду.

…Свадьбу сыграли более чем скромную: из гостей только свидетели с обеих сторон да соседи. Екатерина Михайловна перешла жить в проходную комнату, свою отдала молодоженам.

Надежда тоже была врачом и работала в одной больнице с Василием. Девушка Екатерине Воронцовой понравилась, хотя чувство ревности все-таки у нее порой возникало. Через год родилась Вероника, и Екатерина Михайловна не могла малышке нарадоваться. Став бабушкой, оставила школу, оформила пенсию и полностью посвятила себя домашним хлопотам. Василий с Надеждой допоздна пропадали в больнице. Возвращались они зачастую, когда дочка уже спала. Воспитанием занималась Екатерина Михайловна.

Вероника росла красивой, смышленой девочкой. С раннего детства она знала, что в стране, в которой растет, не все можно говорить при людях. К семи годам, когда пришло время идти в школу, она благодаря бабушке по-французски говорила так же хорошо, как и по-русски, но только с бабушкой или отцом и когда их не слышат посторонние.

– Не надо, чтобы другие знали, что ты понимаешь другой язык.

– Почему?

– Потому, что другие подумают, что ты умнее их и захотят тебя сослать в неведомые края за кудыкину гору!

– А как же я буду учиться в школе? Я хочу учиться на пятерки. Значит, если я буду умной, меня захотят сослать?

– Нет, дорогая, быть умной не значит быть умнее. Учиться на пятерки – это можно. Это даже очень хорошо. А вот другой язык знать – плохо. Есть такие люди, которые сразу думают: а зачем этот человек знает другой язык? Может, он шпион?

– Ну, какой же я шпион? Мне только шесть лет.

– Тогда они подумают: а кто тебя научил говорить на другом языке? Бабушка? А зачем она тебя научила? Может, она шпионка? И тогда меня заберут и сошлют за кудыкину гору.

– Что ты, бабушка! – испугалась маленькая Вероника. – Я ни за что никому не скажу, что говорю по-французски.

Учиться Веронику отдали в школу, где изучали английский. Учебники, соответствовали какому-то странному адаптированному английскому, на котором не говорил ни один англичанин, и потому в великой стране будущего коммунизма мало кто владел иностранными языками. И действительно, зачем? За границу ездили единицы и только по спецразрешениям, книги иностранных авторов допускались только те, которые были одобрены советской цензурой. Между Советским Союзом и остальным миром был возведен «железный занавес». Руководители государства считали: чем меньше людей владеют другими языками, тем спокойнее. Так жила Страна Советов, и не надо было в ней выделяться особыми талантами. Себе же во вред.

С самого раннего детства Вероника играла в «пациента и доктора». Она лечила своих кукол, подруг, бабушку и папу с мамой. Вопрос о том, куда поступать после школы, не стоял. Она была уверена, что обязательно будет врачом – как дед, которого она не знала, но о котором ей так много рассказывала бабушка, как ее отец и мать, которые очень любили свою профессию и были рады, что дочка выбрала именно этот путь во взрослую жизнь.

В институт Вероника поступила с первого раза. В течение всего десятого класса она усиленно занималась химией, так как этот экзамен страшил ее больше всего. В результате, и химия, и другие вступительные экзамены были сданы на пятерки, и было понятно еще до вывешенных списков, что Виктория Воронцова стала первокурсницей. По этому поводу дома устроили большой семейный праздник.

– В это воскресенье отправимся в Петродворец! – объявил отец.

Вероника любила эти поездки на речном пароходике по Неве в сказочную страну фонтанов. Девочкой она прыгала под детским шуточным аттракционом «Грибок» с другими детьми, ожидая, когда вдруг сверху обрушатся струи воды, и тогда все вместе они с криком разбегались в разные стороны, чтобы не промокнуть до нитки. Она никак не могла понять, почему это фонтан начинал работать только тогда, когда под «грибком» собиралась большая группа ребятни, и прекращал извергать свои струи, когда никого не было? Немного повзрослев, она узнала, что мужчина, мирно сидящий на скамеечке за кустом, и есть тот самый человек, который решал, работать фонтану или нет, нажимая ногой на педаль. Когда она узнала тайну, прыгать под «грибком» стало неинтересно.

В Петродворце они обычно проводили целый день. Каждый раз такая поездка превращалась в праздник. Всей семьей любовались красотой парка и фонтанов, сидели за столиками кафе, установленными прямо на свежем воздухе. Ели бутерброды, которые мама брала с собой, запивали чаем, принесенным официанткой, и лакомились вкусным мороженым. В парке устраивались концерты. Играл духовой оркестр.

Было так и на этот раз. А спустя неделю в дом пришло большое горе. Внезапно умерла бабушка. Она скончалась от сердечной недостаточности на даче, днем, когда никого рядом не было. Отец с матерью с утра уехали на работу в больницу. Уехала и Вероника в институт, где в этот день вывешивались списки поступивших.

Позже девушка вспоминала, как радовалась, увидев свою фамилию, как познакомилась со многими будущими сокурсниками, так же от счастья прыгавшими около доски объявлений (они старались не замечать перевернутые, а подчас и заплаканные лица не прошедших по конкурсу). Пока Вероника возбужденно щебетала и хохотала, как она не могла не почувствовать, что самый близкий ей человек в это время нуждался в помощи! Бабушка была для нее всем! От нее у Вероники не было секретов. Бабушка всегда давала правильный совет. И вот теперь ее не стало. Это было первое горе, которое Вике пришлось пережить. И горе это было неутешным. Тогда же Вероника решила, каким именно она будет врачом. Кардиологом!

Глава 2

Наступило первое сентября. В предвкушении нового этапа в своей жизни входила Вероника вместе с другими первокурсниками в здание медицинского института. Но проучились они недолго. Через три дня все студенты первого и второго курсов были направлены на сельскохозяйственные работы. Второй курс выехал в деревню помогать колхозникам собирать урожай картофеля, а первый курс направили на овощную базу. Каждое утро на автобусах от института их возили на окраину Ленинграда. Там студенты перебирали завезенный на базу обильный урожай капусты, отделяя хорошие кочаны от гнилых. Им выдали черные длинные халаты и такие же черные матерчатые перчатки. Гнилая капуста ужасно воняла, и потому работа казалась просто адовой. Спасали только молодой задор и юмор.

– Ребята! Представим себе, что мы в Древней Греции и чистим авгиевы конюшни! – предложил в первый же день для поднятия духа староста курса Семен Хохлов.

– У нас тут вонь такая, что никакие авгиевы конюшни не сравнятся! – откликнулась одна из девчонок.

Все ее дружно поддержали.

– Да вы что?! У Авгия хлев не чистился несколько лет, а доставшимся нам капустным нечистотам меньше месяца, – задорно возразил староста Семен.

– Этому Авгию надо было выговор по комсомольской линии вынести, сразу бы все вычистил!

– Какой выговор! Бери выше. Гнать его надо из комсомола, и точка!

И тут сквозь общий хохот раздался звонкий девичий голос:

– А что такое эти авгиевы конюшни? И кто такой Авгий?

Все смолкли и посмотрели на Людмилу Коротышкину, симпатичную стройную девушку с густыми темно-русыми волосами и огромными серыми глазами. Ненадолго воцарилась тишина.

– Молодец, что не постеснялась спросить, – первым откликнулся Федя Попов, невысокий парень с крупной и, вероятно, умной головой. Черный рабочий халат был ему длинен и волочился по земле, от этого Попов походил на волшебника. – Может, еще кто-нибудь не знает, что это такое? – обратился он к остальным и, вдруг, неожиданно повернувшись к Веронике, выпалил: – А ты знаешь?

– В общих чертах, – растерялась Вика. – Это из древнегреческой мифологии. Один из подвигов Геракла. Он очистил авгиевы конюшни за один день. А кто такой Авгий, не помню.

– Авгий – это элидский царь, который владел несколькими тысячами голов скота и не очищал свой хлев несколько десятков лет. И очистил его Геракл, как правильно сказала Воронцова, за один день, – улыбнулся Веронике Федор. Эта девушка ему понравилась с первой встречи, и явно ему было не безразлично, знает она, о чем идет разговор или притворяется, как, возможно, делали другие. – Это был седьмой его подвиг из двенадцати, которые возложил на него царь Еврисфей.

– Какой ты умный, Попов, – протянула Людмила Коротышкина, восхищенно глядя на Федора. – Ну, просто ходячая энциклопедия!

– Может, ты еще знаешь, как он это сделал за один день? Мы тут явно за такой срок с капустой не управимся, – поинтересовался кто-то.

Все засмеялись.

– Конечно, знаю. Только нам этот способ не подойдет.

– А вдруг подойдет! Ты рассказывай! Не утаивай седьмой подвиг Геракла! Делись опытом великого грека! – кричали ребята.

– Я тоже знаю, – вдруг вмешался староста Семен Хохлов, пытаясь переключить внимание на себя, когда Федор открыл уже было рот, чтобы продолжить свой рассказ. – Геракл перегородил плотиной реку и направил ее воды на скотный двор. Вода и промыла весь хлев, – довольный, что успел перехватить инициативу, важно закончил староста.

– Да, это действительно, нам не подходит, – разочаровались ребята. – Смоет тут всю капусту. А что народ-то есть будет?

На овощной базе первокурсники проработали весь сентябрь и, наконец, с октября приступили к учебе.

Умная, красивая Вероника привлекала внимание многих парней своего потока. Она же, со своей стороны, относилась ко всем по-дружески и никого не выделяла. Как-то в институтской библиотеке Вику, идущую со стопкой книг в руках, задел какой-то студент. Тома рассыпались по полу. Студент бросился их поднимать. Владимир, так его звали, учился на третьем курсе. Высокий, красивый парень с атлетической фигурой, он играл за институтскую баскетбольную команду.

Вместе сходили пару раз в кино, посидели в кафе, где ели мороженое. В первое же воскресенье он повел ее на игру. Команда медицинского института встречалась с университетской. Владимир вел мяч уверенно, прыгал высоко, кидал метко прямо в корзину. Каждое, принесенное им очко, встречалось громкими криками болельщиков. Когда после игры они вместе выходили со стадиона и Владимир держал ее за руку, Вика видела завистливые взгляды, которые бросали на нее другие девчонки. Тем же вечером он повел ее на вечеринку в свою компанию. Танцевали, пили вино. Было весело. Но потом Владимир зажал ее в прихожей, вдавив в навешенные пальто и начал целовать. Вероника пыталась сопротивляться. Он силой легко удерживал ее одной рукой, а другой, задрав подол платья, полез туда, куда совсем не следовало. Виктория еле вырвалась и, схватив с вешалки свое пальто, убежала домой. Ее тело охватила нервная дрожь от всего случившегося. Пока Вика ехала в метро, она не могла избавиться от ощущения его потных рук и слюнявых губ. Ее передергивало от отвращения, и она скорее хотела добраться домой, чтобы горячей водой смыть эти неприятные ощущения под душем. Володя не просто разонравился, он стал ей противен.

Вероника старалась обойти его стороной, если вдруг видела на горизонте в институтских коридорах. Он же, со своей стороны, никак не мог понять, чем девушка недовольна и почему отказывается вновь встретиться с ним.

– В чем дело? – недоумевал он. – Я тебе что, не нравлюсь? Со мной любая пойдет, только пальцем поманю. Но ведь я выбрал тебя!

– Вот и помани своим пальцем кого-нибудь другого. Неужели не понятно!

«Самовлюбленный эгоист», – решила про себя Вероника.

Он отбил у нее охоту влюбляться, и Вероника все свое время посвятила учебе.

Наступил Новый, 1970, год, а вместе с ним и январская сессия. Экзамены Виктория сдавала на одни пятерки и на студенческие зимние каникулы собралась с группой сокурсников поехать по городам Прибалтики. Тур, который им предложили в Комитете комсомола института, был очень интересный, но недешевый. Не все могли себе позволить выложить за поездку круглую сумму. Мать с отцом решили сделать дочке подарок:

– За успехи в твоей первой сессии, – сказал отец, протягивая ей деньги.

Инициативу в опросе и сборе денег Вероника взяла на себя, и уже скоро собралась группа из одиннадцати человек. «Неохваченной» осталась одна Людмила Коротышкина: Веронике было никак не пробиться к ней, поскольку ее окружала плотная толпа девчонок.

– Коротышкина, откуда такая классная кофточка? – не скрывая восхищения, спрашивали они.

– У меня бабушка шьет. А фасон я у Софи Лорен взяла. В одном журнале видела.

– Здорово! Коротышкина, а твоя бабушка заказы берет?

– Берет. Но у нее клиенток очень много. Заказов и без вас хватает.

– Да уж, одну тебя обшить сколько времени требуется!

Коротышкина с самого начала занятий выделялась на курсе тем, что всегда была модно одета, любила повеселиться и потанцевать. Порой она пропускала лекции, но первую зимнюю сессию сдала совсем неплохо. Все считали ее легкомысленной, но искренней и веселой девчонкой.

– Коротышкина, – прервала разговор сокурсниц Вероника. – Можно тебя на минуточку?

– А то! – с готовностью отозвалась Людмила, выбираясь из девичьего круга.

– Ты мне еще не говорила: поедешь в Прибалтику или нет?

– А я думала, ты тоже хочешь шить у бабушки, – весело улыбаясь, ответила Коротышкина. – Нет. Не поеду я в вашу Прибалтику. Я на это время работать устроилась.

– Куда? В больницу?

– В больницу? Кем? Утки выносить, что ли? – ужаснулась Людмила. – Там платят копейки, а мне деньги нужны. Я устроилась в «Союзпушнину», – гордо заявила Людмила.

– А что это такое? – удивилась Вероника.

– Это организация такая. Торгует мехами для иностранцев.

– А… Так ты там будешь меха продавать?

– Не продавать, а показывать иностранцам разные лоты с мехами.

– А что такое лоты?

– Это такие большие вязки по несколько шкурок. Каждый лот имеет свой номер, – пояснила Людка. – Сначала иностранные покупатели смотрят эти лоты в залах, а потом во время аукциона стремятся купить тот лот, который они выбрали. Нельзя покупать шкурки по одной. Только лот целиком. А в этом лоте может быть пятьдесят шкурок, например, норки. Лоты с лисами и соболями поменьше, так как они сами крупнее и длиннее. А лоты с каракулем тяжеленные, лежат на специальных полках штук по шесть шкурок, связанных между собой. Их таскать – ужас!

– Таскать? – удивилась Вероника.

– Конечно. Там к каждому иностранцу прикрепляют ассистентку. Он приводит тебя в зал с тем мехом, который хочет смотреть. Вот ты и таскаешь ему те лоты, которые он называет. Снимаешь этот лот, который весит несколько килограммов, и несешь. А еще перед клиентом их надо встряхнуть и красиво на столике веером разложить. Он тебе называет следующий и, пока он смотрит предыдущий, бежишь искать тот номер, который он назвал. А бывает, что нужного лота нет на вешалке.

– И где же он?

– Ну, его кто-то другой смотрит. Там ведь, в этом зале, ты не одна работаешь. Сразу может быть клиентов сорок.

– И что делать в этом случае?

– В этом случае, – важно продолжала Людка, – говоришь своему нанимателю по-английски, что, мол, нету. Он тогда называет следующий, ну, и параллельно надо ловить тот номер лота, который пропустили. Вот так и носишься целый день с девяти утра до пяти вечера.

– Так это очень тяжелая работа! – ужаснулась Вероника.

– Тяжелая.

– И хорошо оплачивается?

– Платят копейки. Но иностранцы это понимают и в конце рабочего дня дарят подарки. Они привозят с собой то, что у нас вообще купить нельзя. Духи французские, косметику, колготки улетные! Представляешь, такие тоненькие, кружевные и еще бывают с разным рисунком. – Людка с сожалением посмотрела на свои ноги, на которых были теплые колготки советского производства. – Сейчас зима, а вот как потеплеет, я их надену и тебе обязательно покажу.

– Я видела тебя в них. Ты их на экзамены надевала. Я еще подумала: откуда красота такая! – вспомнила Вероника.

– Там еще и на меха можно посмотреть, – довольная тем, что Воронцова заметила ее колготки, продолжила свой рассказ Коротышкина. – Даже рысь есть, леопард, тигр. Правда, их очень мало и они продаются уже по одной штуке.

– А ты там когда работала?

– В осенний аукцион. Оформила себе справку на неделю. Наша врачиха у бабушки себе всякие наряды шьет, ну и выписала мне больничный. Лекции, конечно, пришлось пропустить, но зато сколько колготок и духов в подарок получила! Кое-что бабушкиным клиенткам продала. Заработала целое состояние за одну неделю!

– А что, работы всего на неделю?

– Ну, да. Они неделю смотрят, а потом начинается сам аукцион. На время аукциона мало оставляют девчонок. Так, на всякий случай, может, кто еще какой лот посмотреть захочет.

– А что требуется, чтобы туда устроиться?

– Сейчас, я думаю, уже поздно. Штат набран, – протянула Людмила.

– Сейчас я в Прибалтику поеду. Я так, на будущее.

– А, – обрадовалась Людка, – если на будущее… Так вот девчонок на работу заведующая набирает. На внешность смотрит, чтобы бизнесменам было приятно со своими ассистентками работать, потом чтобы по-английски немного понимали, особенно цифры. Ведь номера лотов иностранцы из всех стран говорят по-английски. Сам аукцион тоже, между прочим, проходит на английском. Следующий будет в конце июня. Пойдешь?

– Думаю, да.

– Заметано! – радостно сказала Людмила.

Поездка в Прибалтику прошла весело и интересно. Стоял легкий морозец. Старинные города Эстонии, Латвии и Литвы были сказочно прекрасны. Узкие улочки, невысокие опрятные дома, скульптуры на небольших площадях, ратуши с необыкновенными часами, над которыми с боем курантов открывались дверцы и выезжали, кружась под музыку, разные фигурки. Все это и еще совершенно непонятная речь, которая звучала везде, давало ощущение, что ты находишься где-то за границей. Это путешествие сблизило однокурсников. Вероника подружилась с головастым Федей Поповым, который действительно был очень умным и много знал. К нему так и пристала кличка – «ходячая энциклопедия», которую ему дала Людка Коротышкина на овощной базе, когда они всем курсом разбирались в «авгиевых конюшнях». Теперь, во время поездки, они много общались, и Вероника впервые услышала от Попова о Солженицыне и его повести «Один день Ивана Денисовича», о сталинских лагерях и политических репрессиях.

– А откуда Солженицын так хорошо знает об этих лагерях? – спросила Вероника.

– Так он сам там сидел. Он, собственно, и описал практически себя.

– Ты хочешь сказать, что Иван Денисович – это Солженицын?

– Думаю, в основном, да. Хотя герой любого произведения – это все-таки собирательный образ. Странно, что ты не читала. Напечатан он был еще при Хрущеве в «Новом мире». Кажется, в шестьдесят втором году, – как всегда обстоятельно, с легким занудством, говорил все знающий Попов. – А сейчас, при Брежневе, его не переиздают, да и сам Солженицын в опале.

– Ведь в шестьдесят втором году я, как и ты, в четвертый класс ходила. Как же я могла «Новый мир» читать? Я тогда журнал «Мурзилка» читала, – засмеялась Вероника. – А ты-то когда успел?

– Я тоже только этой осенью прочел. Отец на следующий день, как мне исполнилось восемнадцать лет, дал. Решил, что я уже стал достаточно взрослым, чтобы понять, о чем там написано.

– Так у тебя дома этот журнал есть? Дашь? – обрадовалась Вероника. – Мне тоже восемнадцать лет исполнилось, значит, и я доросла, чтобы все понять, – шутливо добавила она.

– К сожалению, дома у меня его нет, – слегка расстроился Федор. – Отец брал у одного своего приятеля на несколько дней. Когда вернемся, я обязательно попробую для тебя достать, – пообещал он.

– Отлично.

Они сидели рядом в автобусе, который вез группу студентов в один из городков Латвии. Федору очень нравилась эта интеллигентная и умная девушка. «Как было бы хорошо, если бы она не была так красива. Она никогда не полюбит меня», – думал он, глядя на сидящую у окна Веронику. Сам он считал себя невзрачным. И на самом деле, Федор не был красавцем. Однако Веронике нравилось с ним общаться, поскольку она видела в нем очень интересную личность. Кроме того, он был всегда корректен по отношению к своей однокурснице, ловил каждое ее желание, смотрел восхищенными глазами, таскал ее дорожную сумку. И это тоже нравилось Веронике.

Но все имеет свой конец. Закончилась поездка. Закончились и каникулы. Дружба Вероники с Федором продолжилась. Она познакомила его со своей школьной подругой Наташей Прудниковой. Наташа была симпатичной пухленькой девушкой с улыбчивым добрым лицом и не менее добрым сердцем. Девочки дружили с первого класса. Наташа, также как и Вероника, с детства мечтала стать врачом. Только лечить она хотела не людей, а кошечек, собачек, птичек и другую живность.

– Они такие беспомощные, – говорила она, перевязывая лапку своей кошке, которая, как ей казалось, почему-то стала прихрамывать.

И Наташа поступила в ветеринарную академию.

Хотя подруги учились в разных институтах, но жили в одном дворе и потому виделись часто и все воскресения проводили вместе. Теперь в их компании появился Федор. Втроем они ходили в театры, кино, музеи, просто гуляли. Вероника неожиданно для себя стала замечать, что между Наташей и Поповым стали возникать какие-то совсем не дружеские чувства, и она становится третьим лишним. «Вот так! Быстро же он переметнулся», – подумала Вероника.

Как-то они отправились кататься на коньках в Юсуповский сад.

– Девчонки, предлагаю выпить по чашечке кофе, – предложил Федор, когда они снимали коньки в раздевалке.

Недалеко от сада располагалось небольшое уютное кафе, и они часто в него заходили после катка.

– К сожалению, я не могу, – отозвалась Вероника. – Обещала маме быть дома в три часа. У нас гости сегодня. Моя крестная приедет.

– А я могу, – сказала Наташа, и Веронике показалось, что они с Федором как-то радостно переглянулись, предвкушая, что останутся вдвоем.

Было немного обидно, но Виктория быстро смирилась, что Федору больше нравится ее подруга.

…К концу апреля вовсю пригревало солнышко, и на первомайскую демонстрацию вышли в легких демисезонных пальто. С каждым днем ночи становились все короче. И как-то сразу, без перехода, наступило лето. Скверы и парки были полны цветами, и теплый воздух был напоен ароматами. Наступил июнь – время белых ночей и студенческих экзаменов. В тот год лето в Ленинграде выдалось жарким, и Вероника уже мечтала об отдыхе на даче во Всеволжске, когда не придется ездить в душный город на экзамены и можно будет вволю купаться в Финском заливе, загорать, играть в волейбол с друзьями. Эта дача не принадлежала семье Воронцовых, но они снимали этот дом в течение многих лет с конца мая по сентябрь. Вероника там выросла, а потому считала это место родным. На соседних дачах отдыхало много ленинградцев с детьми. Ребята все с детства дружно играли на поляне около леса, ездили на велосипедах к Финскому заливу на пляж.

– Ты знаешь, я забираю документы и перехожу на второй курс в ветеринарную. На курс к Наташе, – гордо сказал Веронике Федор, когда они сдали последний экзамен летней сессии.

Попов, как и Вероника, был лучшим учеником на курсе. В деканате его не хотели отпускать, сулили радужные перспективы будущей учебы в аспирантуре, но он был непреклонен. И Вероника очень хорошо понимала почему. Он уже сделал главный выбор в жизни – Наташа.

– Воронцова, так что, ты идешь со мной? – неожиданно раздался голос подошедшей к ней со спины Людки Коротышкиной.

– Куда? – не поняла Вероника.

– В «Союзпушнину»! Завтра начинается набор на работу. Ты забыла? Я тебе зимой битый час рассказывала об этом аукционе!

– Ах, да! – вспомнила давний разговор Вероника. – Действительно, забыла.

– Так идешь? – нетерпеливо переспросила Людмила.

«Почему бы нет», – подумала Вероника. Любопытство взяло верх над желанием расслабленного отдыха на Финском заливе. И потом всего-то неделя работы, и можно получить такие красивые колготки да еще и французские духи! И она решительно ответила:

– Иду!

Глава 3

Огромное серое, монументальное здание советской постройки, на фасаде которого крупными буквами было написано «Союзпушнина», располагалось в двух остановках на трамвае от метро «Московские ворота». Глядя на высокие окна, сразу же представлялось, что в помещениях потолки не менее четырех метров, а может, даже и больше. И только на самом последнем этаже оконные рамы были обычных размеров. Там располагалась администрация этого солидного учреждения. Большие парадные дубовые двери открывались только на время приезда иностранных покупателей, в остальное время входили через дверь в торце дома. Аукционы проводились четыре раза в год: осенью, зимой, весной и летом – и приносили в казну Страны Советов крупные суммы в валюте. Перед аукционом покупателям предоставляли неделю для просмотра мехов.

Для бизнесменов были созданы все условия. По приезду им выдавались бумаги с описанием всех лотов и стартовой ценой. Участники торгов выбирали лоты, которые затем внимательно просматривали в залах, и прикидывали ту предельную цену, по которой смогут купить мех на аукционе. Каждому виду меха отводился отдельный зал. Вдоль высоких стен устанавливался длинный ряд специальных столов, за которыми и работали покупатели. Каждое место освещали лампы дневного света. Места эти расположены не очень близко друг к другу. Конкуренция! Никто не должен видеть ту цену, которую бизнесмен назначает шкуркам! Посередине зала стояли стойки, на которых по порядковым номерам висели лоты с мехами. Как и говорила Людка, на время подготовки к аукциону руководством «Союзпушнины» нанимались девушки для работы с клиентами. Девушки выполняли обязанности ассистенток. Они обязаны были работать быстро, поднося названные им лоты, улыбаться, чтобы создавать хорошее настроение клиенту и никогда не показывать, что им тяжело или они устали.

Пришло время для проведения летнего аукциона, и девушки стайками тянулись к служебному входу наниматься на работу. Коротышкина решительными шагами перемещалась в общем потоке. Вероника едва поспевала за ней. В помещении, где набирали работниц, набилось много девчонок. Было душно и шумно. Многие пришли сюда не в первый раз и разговаривали между собой как старые знакомые. Открыли окна. Наконец вошла высокая, со строгим лицом женщина в белоснежном накрахмаленном халате, лет пятидесяти, с высоко поднятыми наверх, будто взбитыми, волосами: ее прическа напоминала огромное птичье гнездо. В руках она держала пачку анкет. За ней шла дама в таком же белом халате, небольшого роста, гладко причесанная, с толстой тетрадкой в руках.

«Как в больнице, все в белых халатах», – мелькнула мысль у Вероники.

Разговоры сразу стихли. Только стук каблучков невысокой женщины, направлявшейся к столу, нарушал тишину. Она села, открыла тетрадь и приготовилась записывать. Рядом встала сотрудница с птичьим гнездом на голове, причем подошла она совершенно бесшумно. Как дородной женщине удавалось ходить на каблуках, не издавая никаких звуков, так и осталось для Вероники загадкой.

– Все, кто уже работал ранее и заполнял анкеты, отойдите влево. Постройтесь четко по одному и по очереди подходите к Елене Владимировне с паспортами. Те, кто впервые пришел, постройтесь по одному справа от меня. Я буду с вами беседовать. Приготовьте также паспорта. Меня зовут Маргарита Львовна. Каждая, кого я буду называть, выходите вперед.

Высокая подошла к первой девушке и раскрыла ее паспорт:

– Кацман Фрида Соломоновна.

Фрида вышла вперед. Стройная девушка с каштановыми упруго вьющимися волосами смотрела на Маргариту Львовну, ожидая приговора. «Еврейка», – прочитала та в графе «национальность» и тут же протянула Фриде ее паспорт обратно.

– Вы нам не подходите. Можете уходить.

– Почему? Я учусь в педагогическом институте. Я немного знаю английский язык, – нерешительно пролепетала Фрида.

– Не положено, – отчеканила Маргарита Львовна. – Свободны.

– Миронова Галина Сергеевна, – читала она паспорт следующей в шеренге девушки.

«Какая несправедливость. Почему не положено?», – думала Вероника.

– Миронова, возьмите анкету, заполните ее четким подчерком и сдадите мне. Через два дня в пятнадцать часов придете сюда за ответом. Заполняйте в коридоре.

– У меня ручки нет, – испуганно смотрела на «высокую» Миронова.

– Это ваша проблема.

– Вот, возьми, – протянула ручку одна из девушек, – только верни.

– Егорова Наталья Сергеевна, – продолжала Маргарита Львовна, взяв паспорт у следующей претендентки.

До Вероники было еще далеко, но Высокая работала быстро. Зачитывала фамилию и просматривала паспорт от корки до корки: национальность, где учится или работает, откуда уволилась. Все было в советском паспорте отштамповано. У двух девушек она даже паспорт не взяла, сразу сказала:

– Не подходите.

Одна из них была маленького роста, она вопросительно смотрела на строгую даму, задрав голову.

– Вы не снимете лот с вешалки. Просто не достанете, – объяснила ей коротко Маргарита Львовна и кивнула на дверь.

Другая была нормального роста, но действительно очень некрасивая, с лошадиными зубами.

– С вами никто из клиентов не захочет работать, – безжалостно отчеканила кадровичка.

Очередь дошла до Вероники.

– Воронцова Вероника Васильевна, – раскрыла ее паспорт Маргарита Львовна и стала его листать.

«Что-то знакомое в ее имени – Маргарита Львовна», – мелькнуло в голове у Вероники. – «Ах, да! Это же фильм «Весна».

Фильм был снят режиссером Александровым почти сразу после войны и вышел на экраны в 1947 году, но оставался популярным и в 1970-м. Он шел порой в кинотеатрах, его часто показывали по телевидению, и все, от мала до велика, цитировали разные фразы из этого фильма. Фаина Георгиевна Раневская играла в этой картине персонаж с именем Маргарита Львовна. Когда она решает, что сходит с ума, путаясь, называет себя сначала Маргарит Львович, а потом Лев Маргаритыч.

«Вот точно! Это имя для нее – самое то! Настоящий Лев. Лев Маргаритыч», – решила Вероника, глядя на властную даму.

– Возьмите анкету. Внимательно заполните в коридоре, – прервала ее мысли Лев Маргаритыч.

Анкета была аж на трех страницах. В нее входили вопросы о родителях, братьях и сестрах. Не сидел ли кто в тюрьме, не был ли сослан, не эмигрировал ли кто из родственников за границу, не работал ли во время войны на немцев, не был ли в плену, не воевал ли на стороне Белой армии, не давал ли ты когда-нибудь подписку о неразглашении какой-нибудь государственной тайны, не работал ли на засекреченном предприятии и так далее. Вероника на все каверзные вопросы писала «НЕТ». В графе «какими языками владеете» написала: «Никакими. В школе учила английский язык».

Вероника и здесь скрыла, что она хорошо владеет не только французским, но и английским. Английскому ее учила со второго класса крестная, подруга бабушки с гимназических лет, окончившая еще до революции курсы английского языка. Язык этот с конца XIX века начал входить в моду в связи с развитием Америки, и многие в России его изучали. Говорить в свете по-английски было в начале ХХ века высшим шиком. Крестную звали Виктория Матвеевна, и бабушка настояла, чтобы новорожденную внучку окрестили и нарекли именем крестной матери.

– Виктория означает по-гречески «победа», – говорила бабушка, и мать с отцом уступили. Но дома с самого начала они стали звать ее Вероника.

– Почему Вероника? – удивлялась бабушка, – Это скорее производное от имени Вера.

– При чем тут Вера? – спорила с ней Надежда, любуясь на свою крошку. – Виктория, Вика, Вероника. Посмотрите, какая она миленькая. Ве-ро-ни-ка! – наклонилась она над дочкой. – Это имя более нежное. А официально пусть будет Виктория. Виктория Васильевна Воронцова! Звучит, – удовлетворенно подытожила счастливая мать.

Крестить уехали в церковь под Псковом. В этом городе жили родственники Надежды. От друзей этот факт тщательно скрывался. Крестить советских детей было нельзя. «Не положено», как сказала бы Лев Маргаритыч. Крестик Вероника надевала только на ночь, когда ложилась спать и вместе с бабушкой читала молитву «Отче наш» перед иконкой, которая доставалась из шкафа. Бабушки теперь не было, а привычка перед сном читать молитву осталась.

Наконец Виктория заполнила анкету и, благополучно сдав ее Льву Маргаритычу, уехала на дачу.

Через два дня она узнала, что принята на работу.

Теперь надо будет успевать ежедневно на шестичасовую электричку, но это Веронику не пугало. Всего-то неделя!

Глава 4

В понедельник, в свой первый рабочий день, Вероника приехала раньше назначенного времени. Однако она не была первой, большинство девушек уже собрались в комнате для переодевания. Каждой выделили отдельный шкафчик. Работницы меняли обувь на легкие туфли без каблука, принесенные из дома, и надевали белые халаты, которые выдавались один раз на все время работы. Каждой вменялось в обязанность самостоятельно его стирать и крахмалить, когда это понадобится.

– Чтобы всегда был, как новый, и хорошо отпарен утюгом. В грязных и мятых халатах к работе никого не допущу, – грозно рыкнула Лев Маргаритыч. Сама она всегда была в свежем, отутюженном белоснежном халате, как и все бизнесмены. Но их халаты стирались в прачечной и каждый день выдавались перед началом отсмотра мехов.

После того как девушки отметились в явочном листе и переоделись, они вышли в парадный вестибюль, куда к девяти часам подъехали бизнесмены. Лев Маргаритыч приветствовала клиентов, бойко говорила с ними на английском языке, мило улыбалась и была просто обворожительна. Каждому из потенциальных покупателей пушнины полагалась одна ассистентка, и Лев Маргаритыч быстро распределяла девушек, которые уходили со своими боссами вверх по лестнице, где располагались залы с меховыми лотами. В первый день Вероника попала на работу к немцу, который приехал для закупки каракуля.

Тут она вспомнила, что Коротышкина еще зимой рассказывала об этом «каракулевом» труде. «И, конечно, «самое ужасное» досталось именно мне!» – подумала Вероника, входя следом за немцем в зал. Все было так, как рассказывала Людмила. Мягкие, хорошей выделки, довольно большие по размеру шкуры лежали, связанные по несколько штук на специальных полках в два этажа. Каракуль был черный, коричневый и белый. В каждом лоте только один цвет. Лоты были очень тяжелыми, и возили их девушки на специальных небольших тачках. Но загрузить такой лот на тачку, потом разгрузить и разложить на столе для осмотра – все это требовало больших усилий от юных ассистенток, а ведь следовало еще вернуть мех обратно и заложить следующую партию. И все в быстром темпе, ни разу не присев. Собственно, присесть было и некуда. Если только завалиться на эти самые шкуры. Бизнесмены также работали стоя, склонившись над столами. Во всем зале не было ни одного стула.

– «Не положено», – вспоминая интонацию Льва Маргаритыча, решила Вика.

Она работала старательно, но скоро очень устала. Кроме того, мездра каждой шкурки была пересыпана мелкими опилками. Вика чувствовала, что постепенно покрывается этими стружками с ног до головы.

Наконец в двенадцать громко прозвенел длинный звонок на перерыв. Целый час отдыха! Иностранцы отправились обедать в ресторан на втором этаже. Подкрепившись, они расположились в удобных креслах перед входом в ресторан, закинули усталые ноги на низкие журнальные столики, закурили дорогие сигареты. Свои записи по отсмотренным лотам бизнесмены не выпускали из рук. Конкуренция!

Наши девушки, прошедшие с тяжелыми лотами немало километров, сидели в рабочей столовой на шестом этаже, вытянув натруженные ноги под столом.

– Тебе не повезло, – разглагольствовала Людка, доедая свою котлету. – В первый же день попала на каракуль. Это самый тяжелый мех. Единственный зал, где используются тачки. Потом, мездра у них вся в опилках. Они сыплются. Б-р-р!

– Ужас как не повезло. Я еле отряхнулась от этой пыли, – согласилась Вероника. – А ты в каком зале работаешь?

– А я чудесно! С норочкой. Это самые удобные лоты. Они, конечно, тоже тяжелые, но не длинные и на ощупь приятные. А ты знаешь, какая красивая норка голубого цвета? Чудо! – Людмила слегка наклонилась к Вике и многозначительно произнесла. – И работаю я с двумя французами.

– Почему у тебя два француза? Ты что, таскаешь по два лота сразу? – изумилась Вероника.

– Нет, конечно. Просто они – одна фирма, – пояснила Людка. – Поль – пожилой, видно, главный, а Николя – молодой. Только учится в мехах разбираться. Симпатичный такой, жуть! – добавила она, глотнув компота. – Кстати, немного по-русски петрит. Я-то в иностранных языках ни бум-бум, так с ним хоть могу общаться. Он мне сильно нравится, – доверительно добавила она.

В пять часов вечера рабочий день закончился. Вероника еле передвигала ноги. Когда прощалась со своим дотошным немцем, тот положил ей в карман халата какой-то пакет и сказал по-английски, что доволен ее работой.

«Если завтра меня опять поставят на каракуль, я паду на этой работе смертью храбрых», – думала Вероника, направляясь в раздевалку. По дороге она заглянула в туалет. Там толпилось много девушек. Кабинок было всего четыре, очередь двигалась медленно. Когда, наконец, Вероника добралась до унитаза, она почувствовала, что что-то ей мешает в кармане халата и вспомнила о пакете. В нем оказались две пары великолепных тонких кружевных колготок.

«Все-таки этот Дитер не такой уж зануда», – решила Вероника.

В раздевалку она вошла одновременно с двумя девушками. Лев Маргаритыч встретила их у дверей.

– Если вам что-либо подарили, выкладывайте. Не положено, – зыркала она своими глазами по халатам девушек.

– Ничего, – разочарованно протянули девушки и прошли к своим шкафчикам.

– Колготки, – робко сказала Вероника и разочарованно протянула обе пары, которые торчали из кармана.

– Хорошо! Молодец. Честная! – Лев Маргаритыч назидательно окинула взглядом раздевалку и бросила пакеты в полупустую сумку, стоящую на столике возле двери.

Когда Вероника вместе с Людмилой вышли из здания и направились к трамвайной остановке, Людмила набросилась на сокурсницу.

– Ты чего, ненормальная? Подарки надо в туалете хорошенько под халат прятать. Она же все отбирает. Ты так тут ничего не заработаешь, кроме тех грошей, что в зарплату получишь. Вот смотри!

Она открыла свою сумочку и вынула оттуда маленькую изящную коробочку.

– Знаешь, что это? Это «Кристиан Диор» от моих французов. Настоящий! Я его в лифчик запихала между грудями. А пока переодевалась, незаметно в сумочку сунула, – сказала она с гордостью.

– Ты же меня не предупредила.

– Прости, подруга. Забыла, – искренне расстроилась Людмила.

– Теперь я понимаю, почему очередь в туалете двигается так медленно, – усмехнулась Вероника.

Глава 5

Было у Льва Маргаритыча еще одно правило, о котором не предупредила Людмила. Если у клиента не было претензий к работавшей с ним девушке, то ассистентка прикреплялась к нему до конца осмотра лотов по всем мехам, а потому Вероника была обречена на работу с господином Дитером и на следующий день. Немец, слава богу, пошел в зал, где выставляли лоты с молоденькой каракульчой. Вероника не видела такого мягкого и нежного каракуля. Шкурки были совсем маленькие и очень нежные. То ли от только что родившихся ягнят, то ли вообще от еще не родившихся. Об этом Вероника старалась не думать, так как маленьких особей ей почему-то было очень жалко в отличие от взрослых, которых она натаскалась вчера.

В конце рабочего дня Дитер опять положил ей в карман две пары колготок и выразил свое удовольствие от ее работы. Он также был доволен и тем, что ассистентка хорошо понимает его и даже немного говорит по-английски, что большая редко в Ленинграде.

– Могу я пригласить вас поужинать со мной сегодня вечером? – спросил немец.

Вероника оторопела. Когда ее принимали на работу, Лев Маргаритыч говорила о том, что девушек могут приглашать на ужин, в театр или на прогулку по городу, и отказываться не следует. Бизнесмены должны себя чувствовать комфортно и иметь возможность провести время в приятном для них обществе, если пожелают. Страна заинтересована получить как можно больше валюты во время торгов, а значит, у покупателя должно быть хорошее настроение.

– Но о каждом приглашении я должна знать. Так положено, – изрекла она в тот день.

Вероника смотрела на Дитера и колебалась, соглашаться ли, но и отказать вроде бы не имела права.

– Я живу за городом и боюсь опоздать на электричку, – робко возразила она, делая вид, что старательно подбирает английские слова.

– Если мы встретимся в девятнадцать часов, вы успеете. Ведь есть у вас десятичасовые поезда?

– Есть.

– Так как? Дело в том, что я уже все отсмотрел, что наметил, и завтра улетаю. Я вернусь только на сам аукцион. На один день, когда будет продаваться каракуль, – Дитер просительно посмотрел на нее. – Так что это, так сказать, прощальный ужин.

– Хорошо, – ответила Вероника, обрадовавшись, что избавляется от «каракулевого короля».

– Я буду ждать вас у входа в гостиницу «Астория». Там хороший ресторан.

Дитеру на вид было лет пятьдесят, может, чуть больше или меньше, но ей, восемнадцатилетней девчонке, он казался невероятно старым. Отказать пожилому человеку в том, что он хочет поужинать перед отъездом в «приятной компании», как выразилась Лев Маргаритыч, Вероника не смогла. Расставшись с Дитером, она поспешила в дамскую комнату, отстояв очередь, заскочила в свободную кабинку и спрятала обе пары колготок, зажав их по бедрам плотно обтягивающими трусиками.

Лев Маргаритыч, как всегда стояла на страже и вопросительно взглянула на Веронику, когда та вошла в раздевалку.

– Ничего, – развела руками Вероника. – Сегодня господин Дитер пригласил меня на ужин.

– Куда? – заинтересовалась Лев Маргаритыч.

– В ресторан гостиницы «Астория».

Вероника была в ресторане всего один раз в одиннадцать лет, когда отцу исполнилось сорок. И жена, и мать говорили ему, что сорокалетие справлять – плохая примета, но в тот год отца повысили в должности, назначив завотделением, и он решил отметить это событие вместе с празднованием дня рождения. Новорожденный завотделением пригласил весь свой коллектив и друзей в ресторан «Нева», расположенный в «Пассаже» на Невском проспекте. Было весело, играла музыка. На столе стояла вкусная еда. Некоторые блюда Вероника тогда пробовала впервые. Она танцевала с отцом, а потом с молодым врачом из отцовского отделения, но бабушка ровно в девять вечера увезла ее домой, как и предупреждала накануне:

– Одиннадцатилетние девочки не ходят по ресторанам. Только потому, что это праздник твоего папы, ты сегодня пойдешь туда, но ровно в девять мы уйдем.

Что же там будет происходить после девяти вечера? Это очень интересовало Веронику.

– Ничего особенного. Все напьются и будут вести себя неадекватно. Видеть тебе это ни к чему, – отвечала бабушка на заданный ей вопрос, когда они вдвоем возвращались в тот вечер из ресторана на трамвае по Садовой улице.

Ехать было недалеко. Воронцовы жили все в той же квартире в доме на Казначейской улице недалеко от Сенной площади. После того как на этой площади в пятидесятые годы взорвали необыкновенной красоты храм, оборудовав вместо него вход на станцию метро, ее почему-то переименовали из Сенной в Площадь Мира. Может, для ленинградских властей уничтожение храмов было как-то связано с миром?

Теперь Вике уже восемнадцать. Она совершеннолетняя. А бабушки уже скоро год как нет рядом. И как бы она отнеслась к походу Виктории в ресторан, было неизвестно.

Приняв предложение Дитера, Вероника сразу после работы поехала домой. Вбежав в свою комнату, она быстро переоделась в халат и, схватив банное полотенце, чтобы принять душ, остановилась у зеркала распустить и причесать волосы. Вика торопилась. Ведь надо было еще успеть смыть с себя пыль от опилок, подвить локоны и надеть нарядное платье. Оно было у девушки единственное. То самое, которое ей сшили на выпускной школьный бал в прошлом году: голубое, из легкого шифона, на тонкой шелковой подкладке. Широкий пояс подчеркивал талию, короткая юбка лежала мягкими складками, открывая красивые стройные ноги. Небольшой вырез гармонировал с изящной линией шеи, и высокая упругая грудь вырисовывалась под облегающим лифом. Нежно-голубые туфельки и маленькая сумочка дополняли ее наряд. И туфельки, и сумочку, и этот удивительный шифон, из которого сшили платье в ателье, достала для Вики папина пациентка. Она работала в Гостином дворе директором.

– Пользоваться услугами пациентов неприлично, но что делать, если ничего нельзя купить. Надо только доставать! – сетовал тогда отец.

– Да уж, – отвечала ему бабушка, – на дворе апрель шестьдесят девятого года! Уже больше полувека, как вся власть отдана Советам, а все нечего купить! Когда я оканчивала гимназию, мне купили крепдешиновое платье во французском магазине в «Апраксином дворе». А ведь тогда шла Первая мировая война, однако, несмотря на трудности, в магазинах можно было купить красивые вещи без всякого блата.

Вероника достала из шкафа свой выпускной наряд и, аккуратно разложив его на диване, поспешила по длинному коридору в душ. К своему ужасу, она увидела, что, закрыв своим телом дверь в ванную комнату, на полу лежит сосед дядя Коля.

Он разошелся с женой и, в результате долгой цепочки обмена, оказался в маленькой комнате около кухни, выменянной им четыре года назад у той самой молодой женщины, которую поселили во время войны. Первый раз он, бравый морской офицер, явился при полном параде с медалями и кортиком на боку. Просто картинка, а не мужик! Поначалу дядя Коля вел себя тихо, так что соседи недоумевали, почему жена развелась с таким положительным мужчиной. Но скоро всем все стало ясно. Дядя Коля пил. И пил страшно.

– Зачем военным платят такую большую пенсию? – недоумевала соседка Мария Дмитриевна. – Вот они и пьют. Куда ему одному ее девать?

– Он платит алименты сыну, – возражала мама Виктории Надежда, – не так уж много у него остается.

– Остается немного, а кажный день в коридоре валяется. До своей двери дойти не может. На что, на что, а на выпивку у мужика всегда деньги найдутся.

– Это точно, – сокрушалась Надежда.

Дядя Коля возвращался по вечерам в таком состоянии, что, войдя в квартиру, вероятно, он решал, что уже дома. Расслаблялся и падал замертво около своей двери в комнату. Но, как назло, эта дверь была между ванной с туалетом и кухней, и мощная, двухметровая распластанная фигура морского офицера перекрывала доступ во все стратегически важные помещения, включая и его собственную комнату. Дверь в кухню открывалась вовнутрь, поэтому, переступив через мощное препятствие, туда можно было попасть, а вот в ванную комнату и туалет дверь открывалась наружу, и дядя Коля становился непреодолимой преградой.

Сдвинуть с места грузное тело Вероника не могла и постучала соседям. Дома оказалась одна Мария Дмитриевна, которую Вика с детства звала почему-то бабой Машей, хотя Мария была старше ее отца всего на восемь лет. Она была полненькой, с добрым круглым лицом, голову всегда покрывала платочком. Может, этот платочек и ввел в заблуждение маленькую Вику? Мария не возражала. Казалось, что ей даже нравится, что ее так называют.

– Лежит, бедолага, уже полчаса. Миша скоро должен прийти с работы, он и перетащит.

У бабы Маши не получалось прыгать через дядю Колю, когда она шла на кухню. Она наступала на него со словами: «Господи, прости меня грешную» – и шагала дальше, а вот в туалет пройти была проблема, и на всякий случай она стала держать в комнате ночной горшок.

Сын бабы Маши Михаил уже давно превратился из маленького, худенького мальчика в рослого, плотного сложения мужчину. Он работал на заводе и появлялся дома только к семи часам.

– Что он так рано тут развалился? Еще и шести часов нет, – возмутилась Вероника. – Баба Маша, мне срочно в ванную нужно.

Дядя Коля чаще всего проделывал этот трюк, возвращаясь поздно вечером, когда все уже собрались дома после работы. И тогда Михаил вместе с отцом Вероники Василием совершали маневры, волоча бывшего офицера прямо за ноги по полу. Оттащив тело несчастного от его двери, которая тоже открывалась наружу, они получали возможность открыть ее и втащить в его комнату.

– Путь свободен, – возвещали они хозяйкам.

Сколько ни давал дядя Коля слова, что не будет чинить неудобства соседям, все было напрасно. Но человек он был тихий, совестливый и, как ни странно, все его жалели и злобы к нему не испытывали.

– Ну, что ж, попробуем, – согласилась соседка. – Мы его от дверей ванны и туалета оттащим, а потом его в комнату Миша запихает. Нам будет не под силу. Твои-то тоже сегодня домой приедут?

– Нет. Они с работы на дачу. Я только переодеться.

– Идешь куда?

– Да, баба Маша. Помогите, а то опоздаю, – просительно глядела на Марию Дмитриевну Вика.

– Ну-ну, твое дело молодое, – одобрительно кивнула соседка и взялась за одну ногу дяди Коли. – Бери вторую ногу и жди моей команды. Тянуть надо одновременно. Готова?

– Готова, – выдохнула Вероника.

– Раз, два, три, взяли! – крикнула браво баба Маша. Тело немного сдвинулось.

– Пошло, – обрадовалась баба Маша, – повторим. Раз, два, три, взяли!

Так, минут через пять дядя Коля освободил подход к вожделенным дверям. Повернув его на бок, Вероника с бабой Машей придвинули мужчину поближе к стене коридора, и в результате образовался узкий проход.

Приняв душ и смыв с себя всю пыль от стружки, которой были посыпаны шкурки каракуля, Вероника вышла в коридор. Дядя Коля лежал, уже перевернувшись на спину. Проход вдоль стены, который они так хорошо организовали с соседкой, был перекрыт. И подражая бабе Маше, Вероника сказала:

– Господи, прости меня грешную, – и, наступив дяде Коле на грудь, прыгнула вперед и поспешила к своей двери.

Глава 6

Когда Вероника появилась у «Астории», Дитер не сразу узнал ее. До этого он видел ее в рабочем белом халате. И хотя эти халаты были слегка приталены, под ними сложно было разглядеть стройную фигуру.

– Вы очень красивы, Вероника, – с уважением в голосе проговорил немец по-английски и, взяв ее под руку, направился к дверям.

Швейцар почтительно распахнул двери.

Вероника действительно выглядела великолепно. Цвет платья подчеркивал синеву ее глаз, и они светились искрами из-под длинных темных, слегка подкрашенных ресниц, а светлые волосы локонами опускались на плечи. Многие мужчины заглядывались на девушку.

Ресторан произвел на Вику сильное впечатление. Лепной потолок, картины на стенах, большие хрустальные люстры. Кругом сидели одни иностранцы. Слышалась разноязычная речь. Вышколенные официанты бесшумно сновали между столиками. Еда была превосходной, и даже запах сигарет был какой-то особый, приятный. Вероника больше всего боялась, что ей не о чем будет говорить с пожилым малознакомым человеком, но Дитер оказался хорошим собеседником. Он захватывающе рассказывал о своей семье, о своей дочери, которая была чуть старше Вероники и училась в Геттенгенском университете, много шутил. Вероника увлеклась разговором и, забывшись, не заметила, что перестала притворяться и свободно говорит по-английски. Дитер тоже сначала не обратил на это внимание, но вдруг осекся на полуслове и внимательно посмотрел на Веронику.

– А вы очень хорошо знаете язык. Правда, фразы строите слишком правильно.

– Меня обучала крестная, а она окончила английские курсы в начале века, – смутилась Вероника.

– О, с тех пор язык много упростился. Но вы говорите превосходно.

Время пролетело быстро. Было уже начало десятого, когда они вышли на улицу. Дитер предложил довезти ее до вокзала.

– Нет, нет, – отказалась поспешно Вероника. – До свидания! Рада была нашему знакомству.

И быстрым шагом пошла в сторону Синего моста через Мойку.

Она торопилась забежать домой, опять переодеться в свое ситцевое платье и нестись в метро. Ехать до вокзала было недалеко, и Веронике так хотелось успеть на одиннадцатичасовой поезд, чтобы до полуночи оказаться на даче. Самое разумное было бы остаться ночевать в Ленинграде, но сообщить об этом родителям она никак не могла, а они сойдут с ума, если она не приедет.

Когда Вероника соскочила с поезда во Всеволожске, то сразу увидела высокую папину фигуру на перроне. Василий Алексеевич ждал дочь, встречая уже третью электричку.

– Почему так поздно, детка, – обрадовался отец, увидев ее. – Мы с мамой переволновались.

– Спасибо, папочка, что встретил.

Стояла вторая половина июня, самый разгар белых ночей. На улице было светло, как днем, хотя часы показывали почти полночь. В городе в это время многие гуляли по улицам, и, если бы не разводились мосты через Неву, что являлось признаком ночного времени в Ленинграде, то и вообще было бы непонятно, какое время суток. А здесь за городом тихо и пусто. Идти от станции одной страшновато. Чувство благодарности к отцу, что встретил ее, она выразила, крепко поцеловав его в щеку.

Пока шли к даче, Вероника вкратце рассказала о проведенном вечере.

Отца несколько взволновало то, что она должна сопровождать бизнесменов в театры и рестораны, но, взяв с нее слово, что она будет осторожна и будет общаться с ними только на людях, он успокоился. На семейном совете решили, что остаток дней на этой неделе она проживет в Ленинграде, но каждый день станет звонить отцу в больницу.

– Вот видишь, Вася, как плохо, что у нас на квартире нет телефона. Так могли бы ходить на станцию и сами звонить по вечерам Веронике домой, – выговаривала мать отцу.

– Конечно, Надюша, ты, как всегда, права. Завтра же пойду в дирекцию требовать установки телефона.

– Да тебе просто давно обязаны это сделать, – возмущалась Надежда, – Ты завотделением! В конце концов, за тобой в этом году сколько раз присылали машину по срочному вызову на операцию! А если бы дома был телефон, это сэкономило бы время твоего приезда к больному вполовину! Объясни как следует Григорию Ефимовичу. Он должен тебе помочь.

Эти разговоры велись уже так давно. Отец обещал сходить в дирекцию, но когда доходило до дела, тушевался перед кабинетом и уходил. Ему было неловко просить что-либо для себя, в то время как, ему казалось, за этой дверью решались более насущные проблемы. Веронике же, по большому счету, это было все равно. Она прекрасно обходилась без телефона и только в редких случаях вспоминала, что было бы неплохо его иметь.

Глава 7

В среду немец утром должен был улететь в свой Гамбург, и Вероника немного волновалась, с кем ей придется работать сегодня! Выйдя в зал, где Лев Маргаритыч распределяла девушек, она внутренне молилась: «Только бы не попасть снова к какому-нибудь любителю каракуля». Ей повезло. Японец, маленький и с чудовищным английским произношением, повел ее в зал с соболями. Он расположился за столом, раскрыл свою папку с описанием лотов. И тут Вероника услышала французскую речь. Французы говорили тихо, но некоторые слова можно было разобрать. Пожилой что-то втолковывал молодому, указывая на подшерсток шкурки. Внезапно появилась Людка Коротышкина с соболями в руках, заметила Веронику и радостно кивнула в сторону молодого француза. Мол, вот он, мой красавец!

Вероника одобрительно кивнула ей в ответ и даже показала большой палец в знак восхищения, хотя видеть француза не могла. Он стоял к ней спиной, и она оценила только его высокую и стройную фигуру, вырисовывающуюся под белым халатом.

– Двадцать семь, – прервал ее пантомиму японец, и Вика побежала за названным лотом.

В это время Людмила разложила перед своими французами соболя, забрала тот лот, который они смотрели прежде, и побежала за следующим, догоняя уже ушедшую вперед Веронику. Девушки встретились в проходе между рядами с вывешенными мехами.

– Ну, как он тебе? Я влюблена, жуть! – зашептала Людка.

– Я его не очень рассмотрела, – с сожалением ответила Вероника. – А ты ему как?

– Никак. Только улыбается. Но ничего, я своего добьюсь. Еще день-два, и будет моим! – уверенно выпалила Коротышкина.

Шкурки норки – пушистые, нежные, довольно длинные, и нести их было удобнее на обеих руках. Когда Вероника разложила соболя перед японцем, он сердито посмотрел на нее и отрывисто протявкал по-английски:

– Почему так долго? Работать надо быстро, русский лентяй!

Веронику даже бросило в жар от этого наглого тона, но она сделала вид, что не так хорошо знает язык, чтобы понять его и улыбнулась в ответ.

– Следующий, …два, – рявкнул японец.

– Простите, тридцать два или сорок два? – переспросила тревожно Вероника. Японец не очень понятно произнес цифру, а в английском произношении цифры 30 и 40 очень похожи.

– Ты что не слышишь? Я сказал ясно …два, – опять непонятно повторил японец.

«Черт с ним, принесу тридцать два. Сейчас он смотрит двадцать седьмой. Логично будет не перескакивать на сорок через тридцатку», – подумала Вероника и отправилась за лотом.

Проходя мимо французов, она постаралась посмотреть, как же все-таки выглядит Николя, но он опять стоял к ней спиной, слегка потягивая мездру шкурки в разные стороны, проверяя ее на прочность и переговариваясь с Полем. Она видела только, что это стройный высокий юноша с копной светлых волос. В пол-оборота был виден и кончик носа, но составить представление о его внешности она не могла. Людка бегала где-то по залу, и Вероника углубилась в ряды за своим тридцать вторым лотом.

Когда она раскинула перед маленьким японским чудовищем меха, забрав предыдущий лот, японец вдруг, увидев номер лота, стал совсем красным от натуги и закричал по-английски так, как будто сейчас будет делать себе харакири.

– Я сказал …два, а ты принесла …два, – при этом он опять абсолютно одинаково произносил цифры.

Вероника даже ничего еще не успела ответить, как японец, вдруг схватив этот злополучный лот, со всего размаху бросил мех в лицо девушки, продолжая кричать неожиданно на русском языке, но с невероятно жутким акцентом:

– Русский болван!

Из глаз Вероники полились слезы. Она не могла сдержать себя. Таких оскорблений она никогда ранее не испытывала. В руках Вероника держала предыдущий двадцать седьмой лот, который еще не успела вернуть на место, и так же со всего размаха она без слов запустила его в мерзкого японца. Тот от неожиданности на секунду оторопел и потом закричал что-то на японском языке так, что было понятно, что харакири он сделает не только себе, но и Веронике. Оба лота валялись на полу между ними, и, похоже, что копна меха стала единственным препятствием для японца, готового стереть свою ассистентку с лица земли. Тут Вероника почувствовала, как ее мягко отстраняют от иностранца.