Читать онлайн И музыка во сне

“И скрип колес, и шум кулис, и теплый ветер с юга

Одно и то же вновь и вновь мне имя говорит…”

М. Щербаков.

Во дворе косилась пригретая трава. Шарль проснулся с одной из четырех и затянулся. Под одеялко сгреб дым. Проливное солнце глядело обеспеченным лицом на пушок спины и, благо, расписание было соблюдено. Через два по два коньяка, один крадучись между рук брудершафт и еще что не влезло в голову. Понедельничная и прямая Жоржетта. Повернулся гремучий омбре. Затянулся Шарль, увидал мысль. Распорядок был строг: в первый день являлась она, неуклонно держа в руках спелые вишни и буклет о вреде сигарет. Снимала сезонную обувь, прокрадывалась на цыпочках к кофемашине, сонной пчелой прожужжав свой приход. За ней входило смешное словцо, и рот опустив апельсиновое забрало отвечал. ШАРРРЛЬ? Кстати, ухала во дворе и неведомая сова. Час следующий растекался как отсахарившийся мед. А падала капля с каплей, жёлто было на кухне, передвигались стулья. Ребяческое её обвинение, глазурь на гримасе, существование забывало о себе. Они на кушетке возле по мелочи, только как надо. То что и есть в понедельник. Шарль выковал под локтем ложбинку из, веришь-не веришь, перьев, как то гусиных. Она кладет и положит туда лебединую шейку. Песня продолжается, как вдруг она переучится целованию. Хмыкалка, зазноба. Лежи теперь – думал Шарль – затянулся дымком – и скрепи снами о дантистах – еще было три минуты как исполосует лучезарево. На часах, если учитывать когда они легли, всходил полднень. Кстати, всегда-то поздно они и ложились. Был понедельник, отвоеванные ласки заливались жемчужным и она падала на раскладушку. В театральном жесте – рука на лбу в жару – Милый Шарль, скажи мне. А он и молчит, взгляд пилотирует. Как сливки квазиобморока сольются с кофеём загара. Вот тут-то строго по расписанию. Жоржетта хватала его кисть, хватала его кисть, хватала его кисть. Как-то раз дошло и до того, что схватив его кисть, она издала искушающее предложение, которому, как заметил затянувшийся Шарль, место на балконе. Они стояли на балконе, вздымалась эпохальная грудь, а содружество тем не менее рушилось на глазах соседствующего пенсионера, ах-выдумай-ему-имя. Хихикали пока лица их не ближе и ближе. Он доставал именную зажигалку, чтобы вынудить скверное пламя о краешек бумаги. Она любила когда он такой. Чирк-чирик, и тут она смотрит на ясную, мертвую вишню в саду, омрачается, но без рук. Ловит её на подступах к полу Шарль, затягивается и бьется в десны. Обледеневшие завязывает она руки там где вышеупомянутая ложбинка. Ближе пол, но магнитом страсть хватает ее за коронку на левой четверке, не в силах Жоржетта. Беглое платье выглядывает из-под гераней в страхе встретить бесстыжие карие глаза, и синичкой звенит открытая на форточку дверь. Вытягивается, тот тянет, а к нему подтягивается, слышно тянутся ее гласные, ну натяни, не вытягивай из меня, затянулось. Тяжба, тянут-потянут. Час спустя растянулись. Шарль затянулся. Занавеска.

Проливалась вода, пробегала по траве. Шарль собрал пыльцу с теплых лопаток, обнаруживая забитым носом забытые цветы. И мысль. Уже вторник, день другого порядка, как иного смысла. Не успеет она, Жоржи-Жеманница, усвоить сухой круассан. Прекрасная была ночь, на такую забывают гасить ароматические свечи, хилое пламя которых пытается выпрыгнуть из вырытой им же ямы. Валяются, к слову, в стороне очки, приветом из будущего. Ведь приходит она, Жоржетта, но приходит она в ином облачении. И это по вторникам. Зовут Адель с длинной ь. Она, заморочив юное тело кашемировым секондом – бежевым но и черным порой – отсуровив глаза до степени очей – как правило карих – выбрав щелочку между страницами почившего автора – обычно 55-56 и 120-121 – держа подмышкой взбалмошного кота – тут как бог пошлет – придерживая по-уличной привычке шляпу – она тебе как раз замечает Шарль – звеня сумкой-самобранкой – там всегда белое сухое – молча – к чему слова – наведывается из своего райка.

– Ты рад? Шарло?

– Тем и жив, редконебесная моя.

– Как я отвыкла, какой февраль загроупил меня.

– Подлец охоч до молодых вёсен

Тут подкручивает ус вышеупомянутый и сбегает по лестнице.

– Я боюсь, что вернусь однажды не я, а одно захудалое тело и голодный сквозняк

– Не говори так

– Прости, наверное, я устала

– Конечно.

Он прощает, пускает пару колец. Адель долго зачитывает список мучных слов, сегодня на М: мизогиния, мантра, миграция, миноритарный, микропластик, мальтодекстрин, маклер, маскулинность, миропорядок, ммм – на звуке ее ловит Шарль – Мы? – Не поднимая взгляда улыбается, вскидывает левый краешек рта. Просит снять с нее хотя бы пальто, чтобы не запылить комнату. Руки неловко всплывают из карманов. Она сидит на стуле, как сидел бы оловянный солдатик, касаясь одной лишь ногой расплывчатого сиденья. Шарль пускает клубы. Наделенный её именем звук трижды наполняет воздух. Воздух воспевается и молчит в ответ. Она переводит суверенное воображение к давнему случаю, поднимает, сдувает время. О, Шарлекино, когда еще станет нам счастливо? В каком краю под диким виноградом нам постелит упрямая судьба… Он прикармливает ушки о двух проколах итальянской мелодией. Вместе с котом мурлычет она. На столе герань, под геранью кружка, в кружке чай, под чаем блюдце, в блюдце крошки, за крошками салфетка с бледным поцелуем. Шарль ставит под упрямое “дурак-дурак” салфетку в рамку, и солнечные зайчата брыкаются на измученном лице Адель. Без ясной на то причины проскальзывает поцелуйчик, стоит сослагательно, прорабатывается, убегает. За окном кричат свежие новости, новые тиражи, мальчишки в старых штиблетах просят двадцать су. Шарль набирает полные щеки дыма. Ты же моя упущенная поездочка, моя невиданная англичаночка, мой гостинчик-августинчик. В зависимости от века они идут в кино или смотрят дома, после несправедливой смерти героя он долго умывает щекастыми поцелуями ее чернеющие черты. Треть часа они немы. Она плачет в себя, а Шарль, затабачившись, разглядывает темноту. Проектор откашливается в последний раз.

– Будем спать?

– Ты уже хочешь?

– Не знаю.

– Давай я покурю и подумаем.

Он выходит на балкон, курит, возвращается, находит ее с открытой книгой на груди, она спит. Шарль стучится в её – без сомнения – парижский сон еще одним шуршащим поцелуйкой. С дома у набережной падает теплый круассан прямо по лбу Адель. Мерде! Они просыпаются ближе к трем с целью любви. Которая, кстати, случается. И на полу удивленные лежат очки.