Читать онлайн Рассказы и повести

© Анатолий Захарович Лубичев, 2025

ISBN 978-5-0065-6700-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Анатолий Лубичев родился в 1946 году в деревне Глушково Смоленской области, живёт в Москве. Окончил Всесоюзный заочный финансово-экономический институт (ныне в составе Финансового университета при Правительстве Российской Федерации). Почти пятьдесят лет трудился в строительной отрасли, прошёл путь от рабочего до руководителя предприятия.

К литературному творчеству пришёл уже взрослым сложившимся человеком. Накопив жизненный опыт и большой объем знаний, решил изложить своё видение происходящих событий в художественной форме. Чаще всего обращается к жанрам рассказа, повести или романа, работает с исторической, гражданской, философской и духовной тематикой.

Инстинкт или разум

Строители водозаборного узла жили в рабочем посёлке из десяти бараков, расположенном на берегу Учинского водохранилища, рядом с деревней Манихино.

Дети строителей обучались в сельской школе, которая находилась на окраине деревни.

Если идти по дороге, идущей от посёлка до школы, необходимо было преодолеть расстояние более двух километров. Напрямую же от посёлка до школы было не больше километра. Поэтому школьники, чтобы не делать петлю, протоптали через поле тропинку напрямую к деревне. Получилось так, что тропа прошла мимо колхозного овощехранилища.

Овощехранилище представляла собой большую яму, обрамлённую тремя венцами из брёвен и перекрытую пологой двускатной тесовой крышей, которая спускалась почти до самой земли.

Жители деревни отнеслись к появлению новых соседей в основном дружелюбно. Было иногда такое, что возникали споры из-за выделения рабочим земли под огороды, но они всегда заканчивались по-доброму.

Имели место стычки между деревенскими и поселковыми подростками, но и они постепенно прекратились, так как приходилось вместе учиться в одной школе и часто сидеть в одном и том же классе. Только одно «существо» не желало признавать приезжих – это довольно крупный козёл, обросший лохматой шерстью, с длиннющей бородой и острыми чуть загнутыми назад рогами.

Он легко взбирался на крышу этого большого вросшего в землю овощехранилища и, стоя на самом коньке, каждый день с раннего утра ждал, когда мимо пойдут в школу дети.

Оставляя без внимания большие группы детей, он ждал, когда мимо будут проходить два-три запоздавших школьника. Дождавшись, он стрелой слетал с крыши и бросался за ними в погоню. Догнав отставшего из убегающих, он бил его рогами в спину. Когда тот падал, козёл, немного постояв рядом и видя, что «жертва» не пытается подняться, медленно уходил в сторону ближайшей деревни.

Его излюбленное место времяпровождения было перед входом в сельмаг. Стоя в угрожающей позе, иногда мотая рогатой головой, он у многих покупателей, выходящих из магазина, вызывал опасение. Они, чтобы задобрить, угощали его тем, что купили.

Особо ему нравилось, когда мужики рассаживались на пустые ящики у магазина и распивали «на троих».

Он с удовольствием вылизывал из консервной банки налитую туда водку и закусывал протягиваемой ему килькой.

Затем происходило невероятное, что собирало вокруг толпу зрителей. Один из мужиков прикуривал папиросу и совал в рот козлу, тот, держа папиросу губами, как заправский куряка, вдыхал дым и выпускал его через нос. Выкурив её полностью, он съедал окурок, ложился неподалёку в тени и засыпал.

Никто из деревенских жителей не мог сказать, кто хозяин козла.

Ближе к ночи он уходил в сторону леса, а на следующий день вновь возвращался.

Ходили слухи, что это оборотень. Это наводило страх на деревенских баб и особенно на ребятню.

Говорили, что он – то ли из лесничества, то ли просто дикий и живёт в каком-нибудь шалаше, оставленном лесорубами.

Попытки прогнать козла, ни к чему не приводили, через несколько дней он опять дежурил на своём наблюдательном пункте на крыше овощехранилища.

Мальчишки решили объявить козлу войну.

Заранее рассовав по карманам камни, они, в очередной раз, идя по тропе и поравнявшись с овощехранилищем стали швырять их в козла.

Тот стоял, не шевелясь, не обращая внимания на пролетавшие мимо камни, и наблюдал за действиями напавших на него мальчишек.

Этот «бой» закончился не в пользу ребят. Когда один из камней попал козлу меж рогов, он, не обращая внимания на пролетающие мимо «снаряды», ещё с большей яростью, чем раньше, бросился на них, догнал и не успокоился, пока всех четверых не уложил на землю.

Среди них был и ученик третьего класса Вовка Помехин.

Впоследствии запоздавшие или отставшие от других школьников, дети далеко стороной обходили этого разбойника.

Для козла это было большим разочарованием, и он долго ещё громко блеял, перед тем как уйти. Видимо от досады.

Строительство закончилось.

Рабочих и их семьи переселили в другой посёлок, расположенный рядом с Северной водопроводной станцией.

Прошло три года.

Для школьников наступили долгожданные летние каникулы.

В одну из комнат барака, в котором проживали Помехины, вселили семью Василия Солопова, работающего на стройке водителем грузового самосвала ГАЗ-51.

Он иногда в обеденное время заезжал домой на своём самосвале, чтобы перекусить.

Когда Вовка увидел стоящий у дома грузовик, то подбежал и не мог налюбоваться на это, как ему казалось, чудо. Ведь его главная и единственная мечта детства – это после окончания школы выучиться на шофёра и колесить по дорогам страны.

– Что, нравится машина? – раздался за его спиной голос Солопова.

Вовка вздрогнул от неожиданности,

– Очень нравится, дядя Вася.

– Это тебе не «полуторка», новая модель, Горьковский завод выпускает, грузоподъёмность две с половиной тонны и скорость до ста километров в час, это к тому же самосвал, – Солопов раскурил папиросу и сел на подножку кабины, – Хочешь прокатиться?

У Вовки перехватило дыхание, и он не смог произнести ни слова и энергично закивал.

– Тогда предупреди родителей, обратно приедем только к концу дня, а то будут зазря беспокоиться.

– Папка с мамкой на работе. Я дома один.

– Ну, раз так, полезай в кабину.

О таком Вовка и мечтать не мог. С этого дня он частенько разъезжал с соседом по Подмосковью.

Василию Солопову нравилось, когда рядом с ним в кабине кто-то сидел, можно было поболтать о том, о сём, поделиться новостями и послушать рассказы пассажира и поговорить, как говориться про жизнь. К тому же это общение не давало задремать или не дай бог уснуть за рулём.

Его два сына, почти ровесники Вовке, не очень любили разъезжать с отцом в тесной кабине «Газика», поэтому он с удовольствием брал в рейс Вовку. Ему нравился этот любознательный парнишка, который кроме того, что интересовался устройством автомобиля, с интересом слушал его рассказы о войне, о его поездках дорогой жизни по льду Ладоги в осаждённый Ленинград.

Во время одной из таких поездок маршрут рейса самосвала Солопова проходил мимо деревни Манихино.

Он остановил грузовик у продмага и пошёл, прикупить папирос и спичек.

Вовка тоже вылез из кабины и пошёл за ним, чтобы побаловать себя чем-нибудь вкусненьким. К тому же очень уж не терпелось истратить рубль, который дал ему утром отец.

С кульком глазурованных пряников он вышел на крыльцо магазина достал один и откусив от него кусочек вдруг замер, заметив рядом в зарослях крапивы, малины и репейника того самого козла.

Козёл повернул голову и заметив Вовку выбрался из зарослей и стал рыть копытом землю.

Вовка протянул в его сторону руку с остатком пряника,

– Иди ко мне, поешь, пряник вкусный, иди.

Козёл наклонил голову, выставив вперёд рога, и с угрожающим видом двинулся к нему.

У Вовки не хватило мужества противостоять ему. Он спрыгнул с крыльца, опрометью бросился к машине и вскочил в кабину.

Козёл подошёл к машине и, встав на задние ноги, стал бить рогами по закрытой Вовкой двери.

Солопов остановился покурить и поболтать с сидящими на ящиках мужиками.

Услышав стук и заметив козла, совершающего свои вероломные действия, он поспешил к машине.

При его приближении козёл отошёл на несколько метров.

Вовка опустил стекло кабины,

– Дядя Вася, на, угости его, – и он передал Солопову несколько пряников.

Козёл с удовольствием принял кушанье и даже подобрал губами крошки с земли. Он немного подождал и видя, что ждать ещё чего-то не приходится, удалился в сторону зарослей, туда от куда недавно появился.

Солопов сев в кабину и перед тем как завести мотор спросил,

– Что ж сам-то не покормил?

– Я хотел, но он на меня набросился и стал бодать, – Вовка приврал, ему было стыдно, что он не смог противостоять какому-то козлу.

– Видно насолил ты ему чем-то. А?

– Камнями с ребятами бросались в него. Но это было так давно, три года уж прошло.

– Три года, парень, не срок. Я помню случай когда собака узнала и бросилась на преступника, который убил хозяина, по прошествии девяти лет. Вот так.

Когда, возвратившись вечером, Вовка вошёл в комнату, его чёрный как смоль кот, спавший на диване, поднялся, потянулся, уселся и стал, не отрываясь, смотреть на него своими жёлтыми широко раскрытыми глазами.

Вовке показалось, будто кот спрашивает: «Ну как, встретил старого знакомого».

После этого случая Вовка стал совсем по-другому смотреть на животных, даже на синичку, влетавшую в открытую форточку и воровавшую таблетки с тумбочки у его кровати, когда он болел.

Прошли годы.

Володя Помехин окончил среднюю школу, поступил на зоологический факультет университета и защитив диплом стал известным учёным, посвятившим себя изучению, защите и борьбе за сохранение редких исчезающих видов животных.

Вот, как, вроде бы незначительный случай, произошедший в детстве, смог повлиять на всю дальнейшую жизнь человека.

Плен

Полк, в котором служил Юрий Хромов, летом 1941 года попал в окружение и, неся большие потери, прорвав кольцо немецких войск, безуспешно пытался выйти в расположение своих частей.

Приходилось экономить боеприпасы и вступать в бой только в крайнем случае.

Все дороги и днём и ночью были до отказа забиты немецким войсками. Полк в основном продвигался по просёлочным дорогам или лесами и болотами.

Через два месяца бесполезных попыток прорваться к линии фронта, полк, вконец измотанный, потеряв тяжёлое вооружение и большую часть командного и рядового состава, к вечеру вышел к небольшой деревушке. Деревня находилась среди лесов и болот отдалённого района Калининской ныне Тверской области.

Разведка доложила: немцев немного не более отделения, охраняют бывший колхозный склад горючего из нескольких небольших резервуаров, жителей в деревне нет.

Незнакомый Юрию капитан средних лет видимо из кадровых офицеров, принявший командование полком, приказал окружить деревню плотным кольцом, чтобы ни один немецкий солдат ни ушёл.

Бой длился всего десять минут. Вся охрана немцев: семь рядовых и ефрейтор были закиданы гранатами в служебном помещении склада.

В деревне все избы были целы. По всем признакам немецкая авиация здесь не работала.

Данные разведки подтвердились, деревня была пуста, ни единого человека. Скорее всего, жители деревни эвакуировались или попрятались в лесах.

Голодные бойцы разбежались по избам в поисках съестного, но кроме картофеля, квашеной капусты и солёных огурцов ничего не нашли. Зато большой запас продуктов обнаружили в избе, где жили немцы.

Задымили трубы. Красноармейцы готовили еду и сушили одежду. Наевшись после многих дней голодания и устроившись, где придётся, они уснули мертвецким сном. Командиры, выставив на выездах из деревни часовых, впервые с момента окружения тоже спокойно спали.

В небольшом селе, которое находилось в нескольких километрах, имелся немецкий гарнизон. Услышав взрывы, немцы не стали спешить, зная по опыту, что «окруженцы» после таких скитаний не покинут деревню раньше завтрашнего полдня.

Перед рассветом немецкие подразделения, в сопровождении танка и двух бронемашин с пулемётами, выдвинулись к деревушке.

Легко и без шума убрав дремлющих часовых, немцы взяли деревню в плотное кольцо. Лишь только забрезжил рассвет, начался обстрел изб из танка. Выскакивающих на улицу красноармейцев расстреливали из пулемётов.

Не смотря на внезапность нападения немцев, младшим командирам удалось организовать локальные рубежи обороны. Это оказалось совершенной неожиданностью для немцев, понёсших первые потери.

Политрук, который спал в той же избе что и Юрий, расставил нескольких бойцов по окнам со стороны леса, приказав экономить патроны и стрелять только наверняка. С остальными бойцами он поспешил из избы и организовал круговую оборону. Юрию досталось небольшое оконце в чулане, получилось удобная для стрельбы позиция. Немцы шли цепью от леса, приближаясь к сарайчику на краю усадьбы. Расстояние было небольшим и трудно было промахнуться. Когда после первого его выстрела упал один из немцев, остальные сначала залегли, а потом стали пытаться приблизиться перебежками или ползком. Юрий поражал перебегающих гитлеровцев, почти не целясь. Тем более немцы никак не могли понять, откуда идёт стрельба, потому, что угол пристройки к дому скрывал его от них.

Так же удачно действовали и остальные бойцы.

В конце концов, немцы прекратили попытки зайти в деревню с этой стороны.

Юрий, не опуская винтовку, внимательно следил из окна за происходящим возле усадьбы. На снегу чернели шинели четырёх убитых немецких солдат. Он не стал стрелять по немцам, которые вытаскивали своих раненых с опасного места.

По всей деревне слышалась беспорядочная стрельба, которая с каждой минутой затихала, а потом и совсем прекратилась.

Пошли тревожные минуты ожидания.

Когда рядом с избой послышалась незнакомая речь, один из бойцов пошёл к выходу и приоткрыв дверь выглянул в щель. Перед домом немцы строили красноармейцев в две шеренги, раздавая прикладами удары.

– Что будем делать? – бойцы собрались вокруг него.

– Наших строят. Воевать дальше бесполезно, закидают гранатами и копец нам. Надо сдаваться.

– Я в первую мировую побывал у них в плену, ничего выжил, – поддержал его пожилой солдат.

– А, присяга, а, трибунал… Лучше спрячемся в подполе, может, повезёт и не заметят, – предложил Юрий.

Так и решили.

Не прошло и полчаса, как наверху раздался стук кованых сапог о половицы. Открылся люк. В подпол опустилась рука с гранатой,

– Рус, сдавайса!

Боец, который предлагал сдаться, поднялся из подпола первым. Через мгновение раздался выстрел.

Вновь показалась рука с гранатой,

– Рус, выходийт!

Красноармейцы стали по очереди вылезать из подпола, со страхом ожидая выстрела. Один из немцев со всей силы бил каждого прикладом винтовки, другой, с автоматом выталкивал за дверь. Выходя пришлось переступать через застреленного бойца.

Пожилой боец вылез последним и попытался объяснить, размахивая руками, что в подполе никого нет. Немец отпрянул от него и выстрелил.

Получив ещё один удар по голове, Юрий оказался снаружи.

Раздались взрывы гранат. Юрий посмотрел в ту сторону. Немецкие солдаты забрасывали гранатами избу, в которой находились раненые красноармейцы.

Офицер, у которого, как заметил Юрий, на петлицах были молнии, медленно шёл вдоль строя и через несколько шагов останавливался и повторял,

– Коммунистен, официрен, йюде, выходийт, – и показывал на группу пленных стоящих в стороне под охраной автоматчиков.

Если никто не выходил, он внимательно всматривался в пленных и, только убедившись, что среди них таковых нет, шёл дальше. Иногда он указывал на кого-то из стоящих и произносил, или «йюде, или «официрен». Солдат отводил пленного в сторону.

Рядом с Юрием стоял лейтенант. Он успел переодеться в солдатскую гимнастёрку и пилотку. Немецкий офицер остановился напротив и показал своему солдату на пилотки. Тот сбил их с головы Юрия и лейтенанта. Офицер, улыбаясь, ткнул пальцем в лейтенанта,

– Дункель официрен, – он изобразил пальцами, что-то вроде ножниц, – Чик-чик, – и показал на коротко постриженную голову Юрия, стрижка которого совсем не вязалось с чубом лейтенанта.

Пройдя до конца строя, офицер каким-то только ему известным методом выявил среди пленных двух евреев.

С задней шеренги раздался голос,

– Господин офицер, господин офицер! – вперёд протиснулся невысокий лет тридцати боец. – Вот коммунист, – и он показал на стоящего сзади бойца, – я их всех знаю, и коммунистов, и комсомольцев.

Он стал ходить вдоль строя и указывать на стоящих в строю пленных.

– Все, больше никого нет, господин офицер.

– Гут, – офицер кивнул солдату в сторону отобранных пленных.

Тот отвёл предателя к тем, кого он только что выдал, не смотря на то, что он упирался и умолял,

– Господин офицер, я вам пригожусь, я готов служить немецкой армии…

Пленных построили и погнали, поторапливая выстрелами и прикладами, в сторону ближайшей железнодорожной станции.

Когда колонна выходила из деревни, раздались автоматные очереди. Расстреливали отобранных офицером красноармейцев полка.

Расстреливали и тех, кто не мог долго идти из-за ранения, и падал, и тех, кто пытался им помочь.

«Окруженцев» гитлеровцы считали партизанами и для них эти пленные были вне закона.

На станции пленных погрузили в товарный вагон, набив его до отказа, можно было только стоять. Внутри стоял полумрак. Лица были еле различимы. Дневной свет проникал лишь через щели между досок обшивки стенок вагона да через дыры, образовавшиеся от попадания осколков авиабомб и снарядов.

Двое суток ничего не происходило, о пленных словно забыли.

Спать приходилось стоя, потому что из-за тесноты не было возможности даже присесть. Стоящий рядом с Юрием парень, попросил пленных потесниться, изловчился и с помощью ног оторвал несколько дощечек, прикрывающих дыру в полу вагона,

– Наступит ночь, смоемся.

Задуманное сорвалось, вечером вагон прицепили к составу, который, медленно набирая скорость, покатился в сторону Ржева.

Поезд двигался медленно, подолгу задерживаясь на перегонах.

В одну из ночных остановок парень толкнул Юрия,

– Пора. Самое время.

Они отодвинули ногами доски. Парень опустился в образовавшийся люк и исчез в темноте. Юрий сел на край дыры, опустив ноги, готовый спрыгнуть вниз под вагон, но несколько рук ухватили его за плечи:

– Не пустим.

– Хотите, чтобы нас расстреляли из-за вашего побега?

– Вылазь.

Снаружи раздались выстрелы.

– Понял, чем дело могло кончиться. Скажи нам спасибо.

Пленные напряжённо ждали появления немецкой охраны, но на их счастье состав медленно покатился, набирая ход.

Пошли четвёртые сутки с момента загрузки в вагон. Невыносимо мучил голод, а в ещё большей степени хотелось пить. Юрий, в который раз, нащупал в кармане галифе картофелину. Он подобрал её в подполе избы, где прятались от немцев, и берёг на самый крайний случай. Голод и невыносимая жажда взяли своё, и он вынул её. Из другого кармана достал маленький перочинный ножичек, которым затачивал карандаши штабным офицерам, будучи писарем. Хотел снять кожуру, но передумал. И только он начал отрезать небольшую дольку, со всех сторон к нему потянулись руки пленных. Он разрезал картофелину на мелкие кубики и стал раскладывать в протянутые ладони, положив несколько кусочков себе в рот. Хотелось тут же проглотить, но он вытерпел и, медленно разжёвывая, наслаждался каплями влаги находившейся в них.

На шестые сутки уже никто из пленных не мог разговаривать. Так пересохло во рту, что Юрий не мог пошевелить языком. Лишь шёпотом удавалось произнести несколько слов.

Пленным, прижатым к стенкам вагона, повезло, снаружи начался снегопад, и снежинки залетали в щели и дыры. Их судорожно ловили языком или слизывали с досок. Напротив Юрия тоже была небольшая щель, и он прижался к ней раскрытым ртом до самой той поры, пока снегопад ни прекратился.

Прошло несколько суток, и он почувствовал, как тело прижавшегося к нему солдата стало остывать.

Пленные начали умирать от голода и обезвоживания.

Когда раскрылись двери вагона, и прозвучала команда выходить, пленные стали просто вываливаться из него не в силах удержаться на ногах.

Весь пол вагона был завален телами умерших.

Немецкие солдаты, заглядывающие внутрь, закрывали носы, такой стоял смрад от пота, испражнений и начавших разлагаться трупов.

Пленных, которые судорожно хватали снег и горстями запихивали в рот, при помощи прикладов и выстрелов отогнали в сторону. Вагон облили бензином и подожгли.

Юрий огляделся, это была та же станция, на которой их сажали в вагон, он был в полном недоумении.

– Сволочи, надеялись, что мы все поумераем, – с трудом выговаривая, слова произнёс кто-то сзади.

Обернувшись, он узнал в пленном старшину разведчиков.

Пленных выстроили в цепочку, и повели в сторону полевой кухни. Полный пожилой повар-немец зачерпывал из котла что-то похожее на кашу из неочищенного овса, стряхивал в пригоршню подходившего к нему пленного и хохотал, когда тот, обжигаясь, хватал кашу ртом. Иногда к смеху прибавляя,

– Руссише швайн.

– Руссише швайн…

Уже пешим ходом пленных, из которых многие не дошли и остались лежать на обочинах дороги, пригнали под Сычёвку в фильтрационный лагерь. Он представлял собой бывший скотный двор, огороженный невысоким забором из одного ряда колючей проволоки. По углам забора стояли вышки, на которых дежурили пулемётчики.

_________

В самом начале Великой Отечественной войны под подозрение в предательстве попали все военнослужащие, сдавшиеся в плен.

По данным Генштаба Вооружённых Сил Российской Федерации потери пленными в ВОВ составили 4 миллиона 559 тысяч человек.

(«Материалы Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий» «Новая и Новейшая история», 1996 г. с. 91—112)

Первая награда

Егора Боголюбова и ещё одного бойца взводный привёз на телеге на небольшую просёлочную дорогу. Определив удобное место для обзора в направлении, откуда можно было ожидать немцев, он посоветовал поскорее выкопать щель и замаскироваться. Оставив ящик с бутылками зажигательной смеси, две противотанковые гранаты и по дополнительному подсумку с обоймами для винтовок, взводный уехал.

Окопчик выкопали быстро, благо земля была мягкая и вперемешку с песком. Они замаскировали края окопа дёрном и напихали за отвороты пилоток стебли травы. Рядовой Борис Шмаков, как старший по возрасту, взяв на себя командование, отошёл как можно дальше от окопа и пройдя туда – сюда по дороге убедился, что окоп и сидящий в нём Егор совершенно незаметны, даже для него, знающего, где он находится.

Стоял жаркий солнечный день. Где-то высоко в небе заливался жаворонок, вокруг жужжали пчёлы и шмели, собирая нектар с цветков. Почти невидимый парил коршун, нарезая круги то вправо, то влево в поисках добычи. Из леса иногда раздавалось пение кукушки: ку-ку, ку-ку, ку-ку… В очередной раз, когда Егор услышал кукушку, он мысленно спросил, сколько ещё лет ему осталось жить. Когда он досчитал до сорока одного, кукушка умолкла, «Это сколько же мне будет? Двадцать шесть плюс сорок один шестьдесят семь. А, вдруг так и будет». После этого сильное волнение от ожидания будущего боя, как ни странно, стало постепенно проходить.

К полудню в маленьком окопе стало невыносимо жарко. Солнце нещадно жгло с зенита, и спрятаться от него не было возможности. Одежда насквозь пропиталась потом. Вот, когда они действительно пожалели, что взяли так мало воды, всего по одной фляжке, одна из которых уже закончилась. Сняв гимнастёрки, они держали их над собой, чтобы как-то укрыться от солнечных лучей. Невыносимо хотелось пить, но воду надо было экономить. Стали вспоминать, где по пути сюда видели воду.

– При выезде из леса я видел небольшое болотце, заросшее камышом, там наверняка можно набрать воду, – Егор показал на кусты позади окопа.

– Я, как старший в секрете, даю тебе приказ, добыть воду, – скомандовал Шмаков.

Егор засомневался,

– А, вдруг немцы появятся. Рискованно.

Где-то вдали, со стороны котла раздались звуки взрывов, которые повторялись с небольшими перерывами. Всякая попытка добыть воду отпала. «Вдруг это немцы прорываются из кольца, а если в нашу сторону», после этих мыслей Шмаков не стал настаивать,

– За водой сходим, когда стемнеет.

Он вовремя заметил, что спички, лежащие в кармане гимнастёрки, размокли.

Егор тоже достал из своего кармана горсть спичек и развалившийся коробок,

– Вопрос. Чем фитили у бутылок будем зажигать?

Разложив спички на солнце, с нетерпением стали ждать, пока они просохнут, моля бога, чтобы они не понадобились сейчас.

До самого вечера ничего не случилось. Когда наступили сумерки, они допили остатки воды и Егор

трусцой поспешил к болту. Ему повезло, вода была вполне пригодна для питья, если не считать болотного запаха. Прежде вдоволь напившись, черпая воду пригоршнями, он заполнил фляжки и с наслаждением окунул голову в воду, наслаждаясь прохладой.

Спали по очереди рядом с окопом, раскатав шинели по траве. Утром на небе появились облака, и подул ветерок.

До обеда оставалось совсем немного, и они уже начали копаться в вещмешках, доставая сухой паёк, полученный накануне, как раздался рокот моторов.

Из леса, по дороге, со стороны Ельни медленно выполз танк. По угловатой форме башни и корпуса танка определили: «немецкий». Егор попробовал зажечь спичку, она сразу вспыхнула. Шмаков возбуждённо зашептал ему на ухо, словно опасаясь, что танкисты смогут его услышать,

– Делаем так, ты зажигаешь, я бросаю.

– Может гранату?

– Граната может не повредить танк в полной мере, а потом до дороги метров семь, сами можем попасть под взрыв.

Они все напряглись перед решающими действиями. Непросто в первом бою набраться смелости и вступить в противоборство с превосходящим по вооружению и численности противником, тем более с танком. Опыта по борьбе с танками не было никакого, тем более за первым танком показался второй, затем третий и четвёртый.

– Что будем делать? – Бориса Шмакова трясло, словно от сильного мороза, – Выступить против четырёх танков с бутылками и с винтовками – «полные кранты».

– Может, драпанём к лесу?

– Нет бесполезно, заметят, и им будет ничего не стоить расстрелять нас из пушки или пулемёта. Не успеем добежать. – Я, как старший, приказываю, сидим и не высовываемся.

– А что скажем командиру? Ведь, под трибунал попадём.

– Что, лучше щас погибнуть под гусеницами, чем подождать до трибунала? Проедут танки мимо, скроются в лесу, бросим гранаты, на взрывы прибегут наши, скажем, не смогли подбить.

На обсуждение времени не было, первый танк был совсем рядом. Земля задрожала, струйки песка стали стекать по стенкам окопа, как маленькие водопады. Бойцы опустились на дно окопа. Егор взглянул вверх, его лицо побелело, он толкнул товарища и показал на торчащие из окопа штыки винтовок. Снаружи их наверняка было легко заметить по отблеску солнечных лучей. У обоих в голове засела одна лишь мысль, только бы их не увидели.

По звуку мотора и по усиливающемуся дрожанию земли, они легко определили, когда мимо прошёл первый танк, затем второй, за ним третий и только с окопом поравнялся четвёртый танк, вдалеке, в стороне от дороги, по направлению движения танков раздался взрыв тяжёлого фугаса. Немец, высунувшийся по пояс из люка первого танка и наблюдавший за дорогой, сразу скрылся в танке, закрыв люк. Танк остановился и развернувшись объезжая другие повернул назад к лесу. Тот же манёвр совершил второй танк, затем третий.

Красноармейцы, сидящие в окопе, напряжённо ждали, «Неужели обнаружили?». Шум мотора и запах выхлопных газов, стоящего рядом танка наводил ужас на неопытных бойцов. Они готовы были выскочить из окопа и бежать.

В ожидании дальнейших событий прошло несколько минут. Они поняли, что с наружи что-то произошло. Егор набрался смелости и осторожно выглянул из окопа. Увидев, закрытые люки стоящего танка, понял, что его не обнаружат,

– Посмотри. Непонятно. Почему так?

Борис приподнялся над окопом. Два танка уже скрылись в лесу, откуда появились, третий был уже у самой опушки. С танком, стоящим у окопа, происходило что-то неладное. Мотор ревел, танк дёргался, видимо, пытаясь развернуться. Бойцы посмотрели друг на друга и без слов поняли, надо действовать. Егор зажёг фитиль бутылки и передал её Шмакову. Тот, выкрикнув «Держи, гад», бросил бутылку в танк, но она, ударившись о привязанный на броне брезент, упала рядом с танком, не разбившись. Егор зажёг вторую, на этот раз Борис угодил в башню, вспыхнуло пламя.

Они судорожно стали бросать в танк бутылку за бутылкой.

Когда открылся люк, и из него показалась голова в шлеме, они схватили винтовки и выстрелили несколько раз. Немец исчез в танке. Мотор заглох. Из-под танка выполз другой танкист, его комбинезон горел. Он стал кататься по земле, пытаясь сбить пламя. В окопе не стали ждать и застрелили его.

Раздался мощный взрыв внутри танка. Бойцы сели на дно окопа. Сразу же более мощный взрыв потряс воздух, на время их оглушив. Выждав некоторое время, они выглянули. Пламя полыхало, взлетая высоко вверх широким столбом. В небо поднимался столб чёрного дыма. Горящие осколки зажгли траву вокруг окопа. Они выскочили, забыв про гранаты на краю окопа и оставшиеся бутылки, и отбежали подальше от горящего танка. К их счастью трава горела недолго.

Со стороны большака из леса показалась цепь солдат во главе с командиром. Подбежав, они обступили, пожимали руки, обнимали Егора и его напарника. Большинство ещё не участвовало в боях, и для них было важно почувствовать, что они тоже смогут поступить также.

Взводный убрал наган в кобуру,

– Мужики! Вы молодцы! Вы герои! Немецкий танка уничтожили, – он увидел обгоревший труп и добавил, – И экипаж.

– Товарищ лейтенант, – Шмаков встал по стойке смирно, предварительно застегнув ворот гимнастёрки, – Выполняя Ваш приказ, нами, мной и рядовым Боголюбовым, был принят неравный бой с четырьмя немецкими танками, прорвавшими нашу оборону. Один танк и его экипаж уничтожены, остальные отступили в сторону леса. С нашей стороны погибших и раненых нет.

– Спасибо за геройскую службу. Вас обязательно представят к награде.

– Служим трудовому народу, – одновременно отчеканили герои.

«Ну, и Борис, как всё повернул, я бы так не смог. А, может быть он и прав», – Егора одолевало чувство вины и стыда за проявленную трусость.

Через несколько дней комиссар вручил им перед строем полка медали «За отвагу». Последние слова его выступления, «Пока есть такие герои нас не победить», утонули в троекратном «Ура».

Запретный плод

После смерти помещика Пантелеева имение перешло двум его дочерям. Сёстры привели усадьбу в порядок, наняли опытного управляющего и с толком распорядились принадлежащей им землёй и хозяйством.

С барынями из города приехала служанка Ульяна, молодая привлекательной наружности девушка, грамотная и рассудительная. Все дворовые заключили – «умная». Ульяна работала у помещиц за небольшое жалование, но в основном за кров над головой и питание. Окружающие говорили – «Видно сирота», и жалели её. Ульяна не была сиротой, в городе остались её больные престарелые родители и две сестрёнки, поэтому при любой оказии она отсылала им, что-то из своих сбережений.

Под праздничный перезвон колоколов из дверей церкви села Пантелеево выходил нарядно одетый народ, собравшийся на богослужение из окрестных деревень и усадеб. Многие из них держали в руках узелки или корзинки с яблоками, освещёнными в церкви. «Яблочный Спас» – один из немногих праздников и дней отдыха для крестьян в эту горячую летнюю страду.

По ступеням церковного крыльца спустились «некрасовские» барыни, одетые по моде и празднично.

Группа деревенских парней расположилась у ворот церковной ограды. Щелкая семечки, они, от нечего делать, разглядывали прихожан, изредка отпуская шуточки в сторону проходящих мимо деревенских девчат.

Лишь заметив в толпе выходящих из церкви помещиц, парни, уже не могли отвести от них глаз и зачарованно рассматривали атласные платья, облегающие складные фигуры барынь, замысловатые шляпки, маленькие зонтики, которые барыни держали над собой, одетые на руки нежно-розовые гипюровые перчатки.

Когда помещицы поравнялись с парнями, те сняли картузы и молча чинно поклонились. Барыни ответили лёгким еле заметным наклоном головы и остановились у своей коляски, тихо беседуя. К ним заспешила вышедшая из церкви горничная, тоже одетая по-городскому, но не так изыскано как барыни. В руке она держала маленькую корзиночку с низкими бортиками и высокой ручкой, в которой лежало несколько яблок малинового цвета. Парни мгновенно окружили её не давая пройти.

– Ульяна, – обратился к ней один из парней и протянул ей яблоко, – С праздником Вас.

Ульяна приняла подношение,

– Почему же не взять в такой день?.. Зачем отказывать, еже ли от души.

– И от нас прийми, – парни предложили по яблоку.

– Что ж, возьму пару штук для барынь.

– Откуды ж к нам забросило таку красавицу, из какого такого далёка?..

– Откуда?.. Откуда?.. Отсюда не видать, – Ульяна попыталась пройти, но парни её не пропустили.

– Не отпустим, покуды ни скажишь можны ль к тебе сватов засылать?.. Глянь на нас, какие хлопцы славные!..

– Сватов?.. Вы сначала грамоте выучитесь, да книжек прочтите, сколько я прочитала. Сватов!.. Деревенщина вы необразованная!..

– А, для чо нам орбазо…, – начал и запнулся один из парней, – Ну для чо нам грамыта?.. Нам лишь бы кнутом уметь махать да за плугом ходить. Вот я Иван Ковшов, живу обеспечено, хозяйство у нас справное, женюсь, батька половину обещал отдать. Чем я тибе не жаних?..

– Жених!?. От горшка два вершка.

– А мой рост можить в другое место пошёл.

– Видали мы твой другой рост и другое место, – произнёс один из парней из-за спин стоящих перед ним и добавил, – У бане!..

Раздался дружный хохот, от которого вздрогнули кони в упряжке. Ульяна не выдержала и фыркнула, прикрыв рот ладонью.

– У нас здеся граматного жаниха днём с огнём не найдешь, – вступил в разговор парень постарше, – Из граматных только батюшка, фельшер ды староста, так им уж о свадьбе поздно думыть, и жанатые усе. Хотя вот Фрол, он шибко граматный!.. Церкоуна-прихадскую школу закончил, усе церкоуные книги па памяти сказываить. Фрол, ну скажи шо-либа из церкоунаго, Фрол!.. Ну, Фрол!.. Скажи!..

Фрол, до этого не обращавший внимания на их болтовню, принял торжественный вид, перекрестился на церковь и стал произносить, словно с паперти, слово за словом, не запинаясь, стараясь говорить протяжно и басом,

– «…Благодарю Тя, пренебесный Царю, и всем телом и душею молю, хвалю, славлю, почитаю и превозношу Тя, яко сподобил еси мне, грешнаго, в день сей в Божественном сем Храме Божественную Твою и благоприятную, безкровную и словесную, Твоими священнослужительми о наших согрешениях Тебе принесённую и пожертую видети жертву, в воспоминание пречистых Страстей, преславного, Воскресения, на небеса Восшествия и страшнаго паки Пришествия Господа нашего Иисуса Христа ихже ради молю Тя: вся моя согрешения омый, очисти и прости, и даждь ми во вся дни живота моего поминати Твоя благодеяния и в чистой совести благодарения и мольбы Тебе приносити, Безначальному Отцу со Единородным Твоим Сыном и Всесвятым Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь…».

Когда Фрол произнёс «аминь», притихшая молодёжь трижды перекрестилась.

Ульяна с интересом всматривалась в юношу на протяжении всей его речи, «Да, он выделяется из всех остальных и ростом и телосложением. Отрастающая бородка и усы ни сколько не портят его лица». С каждым словом молитвы, произносимым Фролом, на лице Ульяны отражалось всё большее удивление.

– Как же ты это всё смог выучить, нет никакой возможности для меня это всё запомнить? – Ульяна была в восторге.

– Дерявеншина!..Он то ж дерявеншина? – вставил своё слово Ковшов.

– Грамоту я легко освоил и читать навчился по печатаному, а книг кромя церковных у меня не было, вот и перечитывал их по многу раз. К запоминанию у меня, верно, способности большие, ну, и вывчил. Вот так, девица! – Фрол отвернулся и стал смотреть на раскрытые двери церкви.

– Уля, приходи к нам сядне в дяревню, на пасяделки. Это у Палашки, третий дом справа от колодезя. – предложил парень с торчащими из под картуза густыми рыжими волосами и покрытым веснушками лицом, – Ти прядешь?

– Это, где девки прядут да заунывно поют, а ребята молчат да семечки лузгают. Потом хозяйка шелухой дорогу стелет. Нет, упаси боже к вам ходить.

Фрол вдруг встрепенулся и направился к немного полноватой неказистого вида девушке, вышедшей из церкви,

– Марфуша, с праздником тябя! – и протянул ей яблоко.

– И тябя со Спасом Господним!

– Позволь рядом пройтись, – Фрол взял девушку за локоть.

– А, чаво няльзя, места многа.

И они пошли рука об руку под гору, болтая о всяких пустяках.

Ульяна, немного завидуя, смотрела в след уходящей паре:

– Повезло девушке, хороший, видно, парень ей достался, провожает до дома. Приятно!..

– До дому!?. Харашо, ежель Марфа успеить до дому к утрянний зорьки. Мы Фролку знаим!

– Не верю тебе, не похоже на него, что б так. Врёшь ты! – Ульяна презрительным взглядом обвела стоящего рядом Ковшова.

– Ни веришь? А, ты проверь!

Парни взялись за руки и стали водить вокруг Ульяны хоровод, приговаривая:

– Выбирай жаниха!.. Выбирай жаниха!..

– Жениха? Вы поухаживайте, подарками одарите, а потом и набивайтесь в женихи!

– Паженимси вот тода и будим ухаживать али охаживать, коль провинисься.

– Вот-вот, только на это и способны.

– Ульяна! – позвала одна из барынь.

– А усё ж приходи, третий дом справа, – парни расступились.

Дамы и горничная начали рассаживаться в небольшой лёгкой на вид коляске. Ульяна устроилась впереди управлять лошадью.

Коляска бесшумно покатилась по пыльной укатанной дороге к имению.

– Что, Ульяна, приглянулся ли кто из парней?

– Кто мне может из них приглянуться, – Ульяна неожиданно вспомнила Фрола и добавила, – Из деревенщины необразованной.

Кузнец Ефим, учитель и наставник Фрола в кузнечном деле, отлучился по спешному делу в ближайший город Холм.

Фрол управлялся в кузне один, выковывая по заданию кузнеца всевозможные необходимые в крестьянской жизни мелкие изделия.

Он гнул скобы, когда в кузню вошла барыня, одетая в мужской костюм и в сапоги с очень высокими голенищами и шпорами, волосы были спрятаны под высокой шляпкой с большим козырьком, в руке она держала хлыст. «Чучело», – невольно подумал Фрол, оглядев её одеяние.

– Где же Ефим?.. У меня к нему есть дело.

– Дядька Яфим в отъезди, будить ня скоро.

– А. ты, что ж тоже кузнец?

– Да могу кое-шо, но Вам лучче обратиться к дядьке Яфиму.

– Слушай, кузнец, ни найдётся ли у тебя подкова для моего коня? Не могу же я ехать в седле несколько вёрст на хромающем коне. Сможешь подковать? Я отблагодарю.

– Смагу ни в пярвой. Тольки подков нету, барыня… Магу выковать, еже ль жалаити?

– Выкуй, выкуй, будь добр.

Фрол вышел из кузни, подойдя к привязи, взялся за лодыжку спокойно стоящего жеребца и легонько похлопал по ней другой рукой. Жеребец послушно согнул ногу. Фрол снял мерку с копыта и вернулся в кузню. Порывшись в куче металла в углу, выбрал подходящую стальную полосу и положил на угли. Взявшись за меха начал раздувать огонь.

– Шли бы Вы на воздух, барыня, Здеся щас будить дымна и жарка.

– Ничего, ничего, мне интересно посмотреть, как работают кузнецы. Я этого ещё не видела.

– Сматритя, извольтя, тольки отступитя подале.

Через некоторое время полоса раскалилась добела. Фрол взял её щипцами и, положив на наковальню, с помощью небольшого, но увесистого молота, стал выделывать с нею всевозможные операции. Когда заготовка остывала, он клал её в горн и вновь разогревал. Удар за ударом и постепенно стала вырисовываться подкова с шипами, но только прямая.

Молодая барыня с интересом смотрела за работой Фрола, увлечённого своим привычным делом. Обнажённое до пояса его стройное крепкое тело, освещённое светом кузнечного горна лицо, длинные русые волосы, перетянутые вокруг головы шнурком, устремлённый в работу взгляд серых глаз, отражающих мерцание углей, вызвали в ней образ, какого – то греческого героя творящего некое таинство… Он уверенно и с лёгкостью управлялся с молотом. При каждом ударе мускулы играли на его спине…

Её вдруг охватило непреодолимое желание прижаться к этому телу, целовать эти волосы, эти серые глаза, эти губы… От возникшего вдруг волнения заныло в груди, стало трудно дышать, закружилась голова, и она вышла из кузницы… Долго стояла, вдыхая свежий воздух, пытаясь прийти в себя и понять, что же с ней происходит, но незнакомое до сих пор состояние и ощущение не проходило.

Тем временем Фрол согнул заготовку – получилась подкова. Вновь раскалив её, он пробил отверстия специальным пробойником, затем, захватив подкову щипцами, опустил в лохань с водой. Кузня сразу наполнилась паром. Когда подкова остыла, Фрол долго рассматривал её, держа на вытянутой руке. Он определённо был доволен своей работой.

Прихватив, ранее откованные специально для подков, гвозди, скребок и молоток Фрол вышел из кузни и, подойдя к жеребцу, проделал всё то, что делается в таких случаях. Зажав ногу жеребца между колен, очистил копыто и ловко приладил к нему подкову с помощью гвоздей и молотка, загнул вылезшие по краям копыта концы гвоздей в сторону подковы, тщательно проверив рукой, ни царапают ли. «Не дай бог будут торчать и повредят коню ноги при ходьбе или беге».

– Готово, барыня, можете ехать.

– Да, да, очень благодарна, – произнесла она в ответ, не совсем понимая слова кузнеца, сунула руку в карман брюк и протянула Фролу бумажный рубль, – Вот, возьмите за работу.

«Барыня кажись не в себе. Угорела видать с непривычки», – подумал Фрол, – Этаго многа, работа не стоить таго.

– Бери, бери, потом отработаешь. Передай Ефиму: пусть пришлёт тебя к нам в усадьбу, лошадей перековать и плуги починить. Ну, и другие работы найдутся. Обязательно передай.

Неуверенно, слегка пошатываясь, словно после выпитого вина, барыня подошла к коню и попыталась вставить ногу в стремя.

– Обопритись на меня, – предложил Фрол, протянув руку, но она резко отшатнулась от него,

– Нет! Не трогай меня!

– Как хотитя, Дело Ваше. Но вот так усё ж будет полегше, – и он подвёл жеребца к вкопанной рядом с кузницей скамейке.

Всё время по пути в усадьбу молодая женщина спрашивала себя: «Что со мной?.. Что для меня этот грубый некультурный и необразованный мужик, этот простой деревенский парень?.. Почему меня влечёт к нему?..», – спрашивала и не могла найти ответа.

Проведя беспокойную ночь, она уже с рассветом стояла у окна и ждала, ждала, ждала…, ждала появления кузнеца, не понимая, почему ей этого хочется, «Да, я хочу убедиться: такое ли впечатление произведёт он на меня, как и там в кузнице? Или это только результат действия угара и кузнечного жара?..».

Кузнец не появлялся. Она всё более волновалась, бродила по комнатам и всё ждала и ждала не в силах что-либо с собой поделать. Отказалась от завтрака. На вопрос «сестры» ответила, что-то невнятное. На что та обиделась и не разговаривала с ней до самого ужина.

Позвала конюха, чтобы узнать всё ли он приготовил кузнецу для работы и ни приступил ли он к работе.

Когда возвратился дядя Ефим, Фрол рассказал о приезде барыни, передав её просьбу, и протянул ему заработанный рубль.

– Оставь у себя, – Ефим раскурил трубку, сделал несколько глубоких затяжек, – Закончим спешные работы, дни за три, тогда и поедешь у Пантелеево.

Он стал, молча, расхаживать по кузнице, выдыхая клубы табачного дыма.

– Сделаем так. Заперёд съездишь у Холм, зайдешь у лавку к купцу Терентьеву, шо у сыраварни, заберешь жалезо да угля три куля, он усё подготовил. Платить не надыть, договорились расщитатца работой. А вот посля и паедишь. Ну, а на сядне… Усё, вольный сокол…

Всю следующую ночь, как и предыдущую, молодая барыня провела, мучаясь от напавшей на неё бессонницы.

Под утро природа взяла своё, сон сморил, и она открыла глаза только, когда горничная зазвенела посудой в гостиной, готовясь к завтраку.

Завтрак прошёл в молчании. Елена размышляла, вспоминая разговор с управляющим о неурожае, и не обратила внимания на душевное состояние «сестры». Та же решала « послать или не послать кого- то за кузнецом», но подумав, что вместо Фрола может приехать сам кузнец, оставила эту мысль.

Допив шоколад, Елена поспешила уйти, чтобы дать указания управляющему и работникам на сегодняшний день, попросив по пути:

– Машенька, придёт портниха, ты уж сама распорядись о фасоне платьев. Мерку сними с себя, наши размеры полностью совпадают, ну почти совпадают.

Мария стояла у окна и смотрела на аллею в ожидании, ни покажется ли тот, кто так взволновал её.

– Вы ожидаете гостей?.. Мария Николаевна, – обратив внимание на состояние барыни, произнесла Ульяна, прибирая со стола и устанавливая на поднос посуду.

– Нет, Уля, не ожидаю. А, впрочем… – Да. Должен приехать кузнец, но что-то нет его.

– Как нет. Уж с раннего утра в конюшне стучит.

Сердце Марии забилось, и она готова была броситься к двери, но сдержалась,

– Хорошо, – произнесла она дрожащим голосом, – Пойду, прогуляюсь по парку, что-то у меня голова разболелась.

Бродя по двору усадьбы, не решаясь подойти ближе, она издали наблюдала за воротами конюшни «А не появится ли Фрол». Кузнец то выходил из конюшни, то возвращался обратно. Занятый делом он совершенно не обращал на неё внимания.

Работы было много. Перековал двух коней, перед этим тщательно отбирая имеющиеся подковы фабричного изготовления, и, откладывая некоторые в сторону, говорил конюху: «Выброси». Снял поломанные лемеха, отобрал бороны с поломанными зубьями и сложил всё в телегу, отвезти для ремонта дяде Ефиму. Были и другие мелкие, скорее «пустяковые» для него работы.

Он припозднился и решил в ночь не ехать, а переночевать здесь на сене в углу конюшни, вдыхая с детства знакомый, нравившийся ему запах конского навоза. Предварительно загасив висящую на стене керосиновую лампу, он только – только приготовился увидеть первый сон, как услышал совсем рядом чьи – то осторожные шаги и сдержанное дыхание.

– Хто здеся!? – Фрол приподнялся и, сидя на сене, переспросил, – Хто? Каво ишшо черти носють по ночам, шоб людей будить?..

– Это я… – услышал он тихий ответ и сразу признал этот голос.

– Я усё изделал, шо смог из указанаво управляюшшим, кое – шо забрал для ремонту.

– «Шо ей надо от меня? Ни ведьма ль», – он вспомнил книгу писателя Гоголя, которую недавно прочитал.

Он перекрестился и сжал кулаки готовый дать отпор.

– Я знаю, – ответила она шёпотом и опустилась на колени рядом с ним.

Когда её руки нашли в темноте Фрола, он вздрогнул от неожиданности.

– Любимый я хочу быть твоей… Я твоя.

Страстные поцелуи горячих влажных губ покрыли его лицо и грудь. Какое-то время Фрол пытался отстраниться от незваной гостьи, но, ощутив близость женского тела, волнующее кровь жаркое дыхание, не совладал с собой. Природа взяла своё, и закружило его, и понесло над землёй растворившегося в объятьях той, о которой ранее и не ведал.

Фрол проснулся от кудахтанья кур, рывшихся в мякине рядом с конюшней. Через узкое оконце пробивался свет нового дня. Он приподнялся и взглянул на рядом лежащую женщину, словно пытаясь убедиться, что произошедшее это не сон. Солнечный лучик пробился сквозь покрытое паутиной стекло и осветил её лицо. В полумраке она казалась ещё красивее. «Почему выбрала меня? Не понять. Чудные эти господа, вечно вытворяють усякое такое», – он ещё раз со вниманием оглядел спящую и стал натягивать на себя рубаху.

– Какая я глупая… – Какая глупая… – девушка блаженно потянулась, – Я боялась этого, была уверена, что это противно и больно. В детстве слышала, как мама стонет и вскрикивает всякий раз, когда ночью отец заходит к ней в спальню. И решила: зачем, для чего нужен мужчина и муж, если приходится переносить такие страдания? Теперь я понимаю, отчего она стонала, – и Мария с любовью посмотрела в глаза юноше.

– Глупая. Нет, не глупая, а настоящая дура. Потерять столько лет счастливой жизни. А может быть, я тебя ждала, для тебя берегла себя?.. У тебя это уже было?.. Было ль?..

Фрол слегка покачал из стороны в сторону головой.

– Было, я чувствую было… Ну, и что ж, зато теперь ты мой. Мой?..

– Ваш, барыня.

– Ваш, барыня… – произнесла она, пытаясь сохранить его интонацию, – Меня Марией нарекли, Машей. Повтори: « Я твой, Маша»

Я Ваш… – Фрол замялся, – Я твой, Маша.

– У, какой ты. – и Мария прижалась к нему счастливая.

Фрол невольно вспомнил Марфу: -«Марфа совсем другая: не такая умная, не такая красивая. Дела… Ну, и дела… Шо-то будить…»

– Я тебе нравлюсь? – Девушка потрясла Фрола за плечи, – Говори, нравлюсь?

– Нравишься. Разве можешь ты не нравиться, такая…

– Какая такая? Ну-ка говори…

– Вот, такая…

– И ты меня можешь полюбить?

– Я уже люблю.

Она протянула к нему руки с красивыми тоненькими пальчиками с розовыми ноготками как у ребёнка,

– Иди ко мне любимый…

Заскрипели ворота, это конюх пришёл за лошадьми. После дневного света ему было трудно, что-то рассмотреть, и поэтому он ничего не заметил особенного,

– Фрол, поднимайся, пора подкрепиться перед трудовым днём.

Фрол незаметно для конюха прикрыл барыню сеном и, потягиваясь, пошёл ему навстречу, чтобы отвлечь его, – «Не дай бог заметит что».

– Когда отбываешь?

– Да сейчас и поеду.

Фрол помог вывести лошадей из конюшни, и хотел было запрягать свою кобылку, но конюх его остановил,

– Негоже на пустой живот в дорогу отправляться. Иди на кухню, покормють, заработал. Да, вот, управляюшший передал, – и конюх протянул ему трёх-рублёвую бумажку.

– Ни х чаму это, мине уже заплатили.

– Бери, дурень! Он сказал: «Барыня приказала хорошо отблагодарить» Заработал, значить.

Фрол почувствовал какую-то неловкость и сомнение, но деньги взял, вспомнив: – «Дають – бяри, бьють – бяги».

– Передай поклон Ефиму. Покурулесяли мы с им у молодасти. Я-то сам, то ж, пантелеевский, бывало, поедем на ярмарку…

– Мирон, – позвал кто-то издали конюха.

– Будешь уходить ворота прикрой на засов, а то будить ветром болтать, петли сорвёть.

– Бязательно запру, дядька Мярон.

Когда Мирон скрылся за углом, Фрол, оглядевшись, нет ли кого, вернулся в конюшню и запер ворота изнутри.

Кузнец выехал из усадьбы только по – полудни и всю дорогу до кузни проспал, лёжа в телеге, свесив ноги, предоставив лошадке самой решать, куда следовать.

Кухарка и Ульяна собирали на стол к обеду. Барыня Елена Николаевна сидела у окна гостиной с книгой.

– В усадьбе ли Мария Николаевна. К завтраку не была и сейчас запаздывает. Не заболела ли она? Ульяна!

– Совсем недавно, барыня, видела её, к речке шла с полотеницем, к купальне.

– Фу, Удьяна, что за обращение, барыня. Сколько раз тебе говорить обращайся по-европейски, госпожа Елена.

– Простите, госпожа Елена.

– К речке?.. – удивлённо подняла бровь Елена.

Отложив книгу в сторону, она вышла из гостиной, по пути взяв зонтик от солнца, стоящий у двери в высокой ажурного плетения корзинке без ручки.

Медленно спустилась с косогора по извивающейся тропинке, местами переходящей в лесенку из плоских камней и перилами из жердей, к реке и стала искать взглядом Марию.

Мария сидела у самой воды, на расстеленном на траве полотенце, и водила прутиком по воде, рисуя на ней непонятные замысловатые узоры.

Елена села на край полотенца рядом, обхватив колени руками.

– Мы давеча повздорили, ты прости, я не думала, что такой пустяк тебя обидит.

– Что ты, что ты Лена! Я уж давно забыла об этом.

– Ни больна ли ты, щёки красные, ни жар ли у тебя, ни простудилась ли, ни обгорела ль на солнце?.. – и Елена потрогала лоб и щёку Марии, – Да ты вся горишь. Немедленно в постель!

– Нет, Лена, я не больна, я просто очень счастлива, понимаешь, очень, очень счастлива! Почему?.. Я влюбилась, влюбилась так, что словами не высказать. Как говориться, ни пером описать, ни словами сказать. Влюбилась, как глупая девчонка, до беспамятства.

– И кто же он? Ни герой ли прочитанного тобой новомодного французского романа?

– Нет, совсем даже не герой, а простой кузнец, но самый лучший из всех мужчин. И я его люблю. Л-ю-б-л-ю!

– Это тот, о котором ты мне рассказала вчера и у нас вышла размолвка?

– Да, он, и я провела с ним целую ночь в конюшне на сене… – Какое блаженство!..

– Да, ты и впрямь не в себе, Маша. Возомнить невесть что и провести ночь, фу, в конюшне с холопом… Тебя непременно надо показать хорошему лекарю! Всё это просто наваждение, и он станет для тебя неинтересен, этот мужик, я уверена в этом.

– Нет, Лена, никогда этого не будет, если даже он разлюбит меня, я буду лежать у его ног и молить вернуться ко мне. Я возьму его в мужья… Я обвенчаюсь с ним…

– Ну, как знаешь. Я вижу, ты совсем потеряла рассудок! Что скажут в Свете? Для тебя закроются двери всех приличных домов. Подумай об этом… А, впрочем, поступай, как знаешь. Пора обедать, Маша, стол накрыт. И прошу: веди себя осторожнее. Ты понимаешь, что я имею в виду?.. Не к чему нам с тобой сплетни и пересуды.

Мария нехотя шла за сестрой по тропинке, размышляя о том, о чём пришлось выслушать только что.

Слабый тёплый ветерок играл уголком полотенца, забытого на берегу. В тишине раздался сильный всплеск, и по глади реки разошлись круги. Это щука настигла свою очередную жертв. Самой природой предписано было, какой-то рыбёшке оказаться в её желудке…

Каждую ночь Фрол приходил в усадьбу, проделывая неблизкий путь от кузни до Пантелеева. Через заранее открытую Марией дверь, он проходил с чёрного хода к ней в спальню. На рассвете тем же путём покидал усадьбу.

Украшенное золотом листвы промелькнуло «бабье лето». Фрол заметно исхудал, осунулся, работа в кузне не клеилась, всё валилось из рук. Бессонные ночи давали о себе знать. Ефим бывал очень недоволен своим учеником и помощником.

– Не серчай очень, дядька Ефим, я ухожу от тебя в работники в усадьбу к барыням, жалование хорошее положили, да питание и усё прочее, – произнёс Фрол после очередного допущенного им брака в работе.

– Вот, вот, самое наиглавнейшее – вот это самое: « усё прочее». Чай люди не видють, чай не ведають, шо это такое – твае прочее… – Иди, скатертью дорожка, валяй ишши лёгкой жизни, тольки куды эта дорожка тябя приведеть… Сколь уремя на тябя стратил за-зря!..

Видя недовольство Ефима, Фрол решил повременить с уходом из кузни, а кузнец не напоминал ему об этом.

В одну из ночей, когда Фрол крадучись пробирался по коридору к спальне Марии, одна из дверей открылась, и чья-то рука втащила его в комнату. При слабом свете притушенной керосиновой лампы он не без труда определил лицо горничной.

– Уля? Ты шо? Почему не спишь, шо случилось?

– Не ходи к ней Фрол, она погубит тебя. Не ходи.

– Так уж и погубить?.. – Фрол улыбнулся и склонил голову, стараясь лучше рассмотреть лицо Ульяны.

– Она ужасная, она испорченная женщина, и она совсем уж не молода, как тебе кажется, она просто старуха, – её голос перешёл на еле слышный шёпот, – Ей в зиму будет почти тридцать. Фрол тебе же нужна молодая, верная и заботливая жена, непорочная и добрая. Не ходи к ней, ты умный, пойми, зачем она тебе. Я не хочу, чтобы ты пострадал от этой… от этой…

Фрол прикрыл её рот ладонью,

– Усё, я сам ряшу, как мине жить и как мине быть. А барыню свою ты совсем не знаишь.

Он вышел в коридор и, осторожно ступая по поскрипывавшему под его босыми ногами полу, направился в сторону спальни своей возлюбленной госпожи.

Заканчивалась осень, наступили холода. Иногда выпадал снег, чтобы быстро растаять, но природа всё более и более брала своё. Наступили морозные и ветреные дни. Все полевые работы прекратились до весны.

В кузне дел было мало, и Фрол, наконец, решился перебраться совсем в усадьбу.

Мария назначила его помощником управляющего, со своими обязанностями он справлялся, несмотря на молодость и отсутствие опыта.

Часто ездил с управляющим в город по торговым делам, быстро освоился в обращении с купцами и приказчиками, иногда самостоятельно совершал сделки, даже принимал решение по цене товара, вывезенного из усадьбы для продажи.

Мария и Фрол продолжали устраивать частые ночные свидания, стараясь по совету Елены, и как того требовало элементарное приличие, сохранять от окружающих свои столь близкие отношения.

В самом начале зимы Мария вошла в спальню «сестры», как обычно пожелать ей спокойного сна да прочитать совместную вечернюю молитву. Но на этот раз она отложила в сторону молитвослов и, присев на край кровати, долго собираясь с мыслями, тихо произнесла, глядя в пол,

– Лена, я скажу тебе невероятную новость, Я беременна… У меня будет маленький ребёночек, маленький малыш или малышка… – она умолкла, боясь взглянуть на Елену, ожидая реакцию «сестры».

Наступила тишина. Елена молчала.

От волнения у Марии задрожали губы, -«Почему она молчит», – она была готова расплакаться от такого безразличия близкого ей человека.

– У нас будет мальчик или девочка? – вдруг произнесла Елена, – Ты кого хочешь?.. – она с теплотой посмотрела на сестру и обняла её.

Они долго сидели, обнявшись, тихо беседуя, то веселясь, то, растрогавшись, вытирали с лица быстрые женские слёзы.

Кода стало трудно скрывать грех Марии, сёстры решили перебраться на время в Смоленск, где и переждать появление младенца.

За их каретой следовало несколько подвод со всевозможным домашним скарбом. Из слуг в город взяли только Ульяну. Ей одной была открыта причина отъезда, так как по поводу горничной у помещиц был продуман весьма необычный план.

В последнюю перед их отъездом ночь, прощаясь с Марией, Фрол в душе радовался тому, что их тайна останется только их тайной, что удастся избежать всевозможных толков и сплетен.

Мария провела ночь в слезах, переживая будущую долгую разлуку. Умоляла чтобы Фрол не забывал её и дождался с их дитём, что б не нашёл бы себе какую-нибудь девицу из молодых крестьянок.

Прощаясь, она объявила ему, что будет с нетерпением ждать его в Смоленске с поручениями от управляющего,

– Ему дано такое указание, так что будем изредка встречаться, – добавила она.

Роды прошли без осложнений, мальчик рос здоровеньким и крепким, благо молока у мамы было в избытке.

Фрол, как и предполагалось, иногда навещал Марию и сына и постепенно привыкал к роли отца и главы семейства. Играя с младенцем, слушая его первый лепет, видя его первые неуверенные попытки встать на ножки, он всё больше привязывался к этому новому, явившемуся в этот мир, человечку. Чем крепче становилось это чувство, тем мучительнее становились его мысли об устройстве их дальнейших отношений с Марией.

Однажды, по прошествии года с момента пребывания помещиц в Смоленске, куда Фрол в очередной раз прибыл с поручением, его позвала к себе в комнату Елена.

– Я надеюсь, кузнец… – произнесла она величественно, делая ударение на слове «кузнец», – Что у тебя хватит здравого смысла не строить себе планов идти под венец с Марией Николаевной.

Глубоко задетый подчёркнуто пренебрежительным отношением к нему Елены, Фрол, еле сдерживаясь, молчал в ожидании дальнейших её слов.

– Отнесись к тому, о чём я сейчас скажу, со всей серьёзностью и пониманием. Мы с Марией всё обсудили и решили тебя женить на нашей горничной. Ты ей симпатичен, и она согласна принять твоего зачатого во грехе сына, как своего. Это решит все проблемы, ты сохранишь добрые отношения с Машей, будешь рядом с сыном, и вам предстоит в этом случае вполне обеспеченное существование. Надеюсь, ты не откажешься от такого подарка судьбы.

– Я подумаю, – Фрол внутренне весь вскипел от слов этой надменной барыни: – «Без мяня мяня жанили. А согласья маво вы спросили? Встречаться с одной, а жить с другой. Я не бусурман, а православный человек и чту заповеди божыи», – но промолчал, остерегаясь гнева барыни и немилости Машы.

– Он подумает!.. И думать нечего, всё решено. А, если «Нет», так в солдаты или в острог тебе дорога.

Из Смоленска вернулись только через полтора года и сразу же обвенчали Фрола и Ульяну.

Вся округа осуждала и презирала Ульяну: «Нагуляла дитё, скружила парню голову, будить теперь чужой плод ростить». А про Фрола говорили: «Божий человек, с дитём бабу взял, не погнушался. Ну, терпи таперича, Улька, усю жизню бить будить, пока не зашибёть до смерти».

Мария втайне от всех переживала двойственность своего положения. Ни жена, ни вдова, она часто плакала по ночам, уткнувшись в подушку.

Фрол после дневных трудов приходил и запирался в своей отведённой для него комнате, не проявляя к Ульяне особого интереса.

По доброте своей души она, как и Мария, вся отдалась заботам о младенце, тем более ребёнок был вписан дьяком в церковную книгу, как её родной сын Дмитрий.

Мария была довольна таким отношением Ульяны к мальчику и со своей стороны распорядилась привезти из города в имение её престарелых родителей и сестёр и кормить на кухне наравне со всеми слугами и работниками.

Прошло почти два года после заключения формального союза между Фролом и Ульяной.

Фрол был холоден к жене, как и прежде, но при случае помогал по хозяйству и в хлопотах о сыне.

Барыни души не чаяли в Митеньке, и всё свободное время проводили с ним, наслаждаясь созерцанием становления этого маленького человечка. Они вместе проводили ночи у его постели при малейших признаках недомогания у мальчика.

Мария после родов располнела, перестала особо следить за своей внешностью, отчего становился всё более и более заметен её действительный возраст.

Забота о ребёнке заслонила собой на какое-то время, испытываемое ранее страстное влечение к Фролу, поэтому она не упрекала его, если он подолгу не приходил к ней в спальню.

Тем временем чувство Фрола к Марии остывало с каждым днём, и встречи становились всё реже и реже.

В зиму у Марии случилась болезнь, сильный кашель и хрипы в лёгких не проходили, вопреки стараниям домочадцев. Осмотрев её, земский врач посоветовал поехать в Крым на море и солнце, что может благотворно сказаться, даст бог, на состояние больной.

Елена не решилась отправить сестру одну, и они уехали вдвоём в Ялту, где сняли полный пансион на берегу моря.

Перед отъездом Мария умоляла Ульяну и Фрола заботится и оберегать Митеньку и долго, прощалась, не выпуская мальчика из объятий, целуя, что очень удивило наблюдавших эту сцену дворовых.

Наступили тёплые деньки. В небе зазвенели своими трелями неприметные для глаза жаворонки. Засуетились у скворечников скворцы, строя внутри своё уютное гнёздышко.

Не смотря на отсутствие хозяек усадьбы, всё шло своим чередом. Закончили сев. Стада стали выгонять на покрытые сочной молодой травой луга. Сияли изумрудом дружные всходы озимых хлебов.

Митя часто вспоминал Тётю Машу и спрашивал: когда она вернётся домой и будет с ним играть. Скучая, при первой же возможности он утаскивал своего отца к себе в комнату, и они часами ползали по ковру, переставляя оловянных солдатиков, пушки и конницу. Митя любил бродить с Фролом по усадьбе, взяв его за руку, задавал бесчисленное множество вопросов о всём, что видит, проявляя не свойственную для его возраста любознательность и смекалку. Фрол сразу же обратил на это внимание, отмечая, что его сын совсем не схож с крестьянскими детьми его возраста: – «Дворянская кровь.. Что ещё скажешь…».

В один из вечеров Фрол зашёл в спальню к Ульяне узнать о самочувствии Мити, у которого, накануне, был жар, и болело горло. Когда он вошёл, Ульяна сидела на постели, читая книгу при свете керосиновой лампы. Она вздрогнула от неожиданности, услышав его голос, и натянула одеяло до подбородка. На его вопрос ответила: – «Что после их с кухаркой усилий: чай на целебных травах с мёдом и малиной, лежание на тёплой печи, возымели своё действие. Митенька здоров и уснул крепким беззаботным сном. Фрол может быть спокоен за своего сына».

Фрол поблагодарил её за почти материнскую заботу, уже взялся за ручку двери, чтобы уйти, как вдруг услышал тихое:

– Останься…

В середине лета барыни вернулись. Мария была вполне здорова. Море и морской воздух пошли ей на пользу: бодрая, слегка загоревшая под южным солнцем, она выглядела помолодевшей и привлекательной.

Занимаясь по приезде с Митей, она с нетерпением ждала Фрола, по которому в разлуке, не то, чтобы скучала, а почти страдала.

Фрол же искал момента, когда Мария будет одна, и они смогут объясниться.

Вечером он заметил её сидящей в саду в беседке и отгонявшей комаров сломанной веткой сирени. Когда он подошёл, она попыталась обнять его, но он отстранил её.

– Маша, Мария Николаевна, я не обучен вести долгие и умные разговоры… Слушай… Дело такое… Мы с Улей съежжаим с усадьбы и забираим Димитрия.

– С Улей? Так ты её теперь называешь? Я ей так верила!.. Ты был с ней близок, ты мне изменил?.. Ты не выдержал даже такой короткой разлуки. Изменщик! Ну почему?.. Почему?.. Я тебя спрашиваю!

– Ни люба ты мине стала, да, и ни была люба, видать… Уля мине жана, мы с нёй ровня. Нас свёл сам господь. Негоже мне идтить против воли божий… Митя мой сын, Уля ему мать… Ты сама сделала так, шо б усе так щщитали и ты не в силе удёрживать нас.

Мария долго стояла, молча, закрыв лицо руками.

– Негодяй… Обманщик… Как ты мог? Негодяй… А, я, как же я? Как же я без моего сыночка буду жить… Разве я смогу жить без него, без моего Митеньки?

Фрола поразило, как изменилось её лицо, она словно в мгновение состарилась на десяток лет. У него вдруг проявилась к ней жалость, и захотелось приласкать её, как прежде, но он сдержался.

– Прости, так будить лутчи для нас усех…

– Ты понимаешь, я не смогу жить без Митеньки… Ты понимаешь, бесчувственный ты человек… Я не смогу без него жить… Решим так, пусть всё будет по прежнему, кроме наших с тобой встреч. Живите в усадьбе. Я не буду мешать вашему счастью. Дай мне возможность быть с Митей. Я прошу тебя, прояви ко мне сочувствие.

– Хорошо, Мария Николаевна, будь по Вашему. Простите меня Христа ради…

Мария в слезах вбежала в комнату сестры,

– Он покинул меня, он разлюбил меня, сказал, что сомневается, что вообще, любил ли меня. Как он мог изменить мне, изменить с Ульяной. Ты была права, Лена. Не зачем было мне княжне связывать свою жизнь с мужиком. Какой подлец.

– Ну, я устрою им, этой парочке весёлую жизнь. Они ответят сполна за это! – Елена была в гневе, – Я их в тюрьму, на каторгу! Ну, погодите! Вы обо всём пожалеете!

– А как же Митя?.. Нельзя его лишить отца. Он так привязан к Фролу. Оставим их в покое. Я уже всё решила: они останутся в усадьбе, и Митенька будет счастлив, и я рядом с ним. Я сильная… Я переживу всё это…

– Да, Маша, я уверена, мы справимся, всё будет хорошо, – и она крепко прижала к себе Елизавету, – Раз решила, так тому и быть…

Война у порога

Уже через три дня после родов Варвара вышла на работы в колхозе. Несколько женщин и подростков, девочек, теребили лён в овине. Мужиков не было, последних, даже из правления и сельсовета, забрали на фронт, поэтому барабан крутили бабы, которые крепче физически. Другие засовывали меж зубчатых валков снопы льна, развязывая и на ходу расправляя.

В овин вбежал сынишка одной из женщин,

– Идитя быстрее, посмотритя, что деется.

Все поспешили наружу. Над райцентром кружили самолёты, выделывая всевозможные фигуры в воздухе, гоняясь друг за другом. Такое видеть здесь не приходилось. Если раз в год и пролетал самолёт, то это уже чудо.

Эта стая самолётов сместилась к югу и скрылась за горизонтом.

– Смотритя, смотритя, – раздался голос того же парнишки.

К городу подлетали четыре, как всем показалось, огромных двухмоторных самолёта. Самолёты начали кружить и что-то сбрасывать. Падая, эти предметы сверкали на солнце, словно серебряные. Одна из девочек воскликнула,

– Что-то сбрасывают! Девчата, побегли в Холим, может и нам что достанется.

Некоторые из девчат сорвались с места и побежали в сторону большака.

– Куда! Назад! – попытался кто-то из баб их остановить. Но, куда там, те и не думали возвращаться. Не пробежали они и ста метров, как со стороны Холма послышались раскаты грома и над городом поднялись густые клубы дыма.

Война пришла и на эту землю, в этот глухой уголок России.

Один из самолётов развернулся и направился в сторону Днепра.

Варвара вспомнила про оставленных дома детей и бросилась со всего духа бежать в деревню. Она ещё не успела добежать до первой избы, как начали рваться бомбы, сначала у моста, затем и в деревне рядом с мостом. Спустя мгновение раздалось несколько взрывов в деревне, где стояла её изба. Самолёт, делая разворот за разворотом, продолжал вновь и вновь бомбить.

Варвара, не обращая внимания на самолёт, приседая от страха после каждого взрыва, продолжала бежать к своему дому.

У одной из разрушенных бомбами изб ей всё же пришлось задержаться. Среди разбросанных взрывом брёвен на земле лежал хозяин, дед Поликарп. Увидев Варвару, он стал просить о помощи. Добравшись до него, она ужаснулась, его внутренности лежали рядом с ним, а он пытался запихнуть их обратно. Варвара не смогла вынести такое зрелище, да и чем она могла помочь. Она отвернулась и не произнеся ни слова, переступая через брёвна поспешила поскорее уйти, но ещё долго слышала крик деда,

– Варя, помоги!.. Варя, помоги!..

Она закрыла уши ладонями и пошла, не надеясь уже увидеть живыми своих родных.

Изба свекрови была цела, если не считать нескольких, вывалившихся стёкол. У Варвары отлегло от сердца.

Свекрови в избе не было. Дети, обнявшись, сидели под столом.

– Бабушка ушла за водой на родник, – дрожащим от страха голосом сообщил пятилетний Коля.

Подхватив на руки двухлетнюю дочь и сжав руку сына, Варвара вышла из избы и быстро зашагала в сторону оврага. Уже выйдя из деревни, она вдруг вспомнила о Зое, так назвали новорождённую, в честь её бабушки.

Варвара подошла к ближайшему стогу и, раскопав небольшую нишу, усадила туда детей, прикрыв сеном,

– Не бойтесь, самолёт улетел.

Она шла к своему дому и молила бога, чтобы её новорождённая дочурка была жива.

Уже издали она увидела, что рядом с домом образовалась огромная яма. Дом устоял, но взрывом была выбита наружная дверь, разбиты все стёкла и сорвана часть крыши.

Варвара боялась подумать о том, что её может ждать внутри. Дверь в горницу была раскрыта, видно открыло взрывной волной. Варвара медленно приближалась к подвешенной к потолку у кровати люльке. Не было слышно ни звука. В стенке люльки зияла огромная дыра.

Она сорвала с головы платок и прижала руки к груди,

– Господи, за что мне это наказания? Пускай я грешница, но дите невинное, в чём провинилось?

В это время послышалось какое-то шевеление. Варвара заглянула внутрь. Малютка крепко спала и только шевелила ручками и ножками пытаясь освободиться от пелёнок.

Вновь раздался рёв моторов и у моста загремели взрывы.

Немецкий пилот, сбросив бомбы на мост, стал расстреливать из пулемёта мечущихся по деревне людей и животных.

Всё затихло.

На удивление Варвары маленькая Зоя продолжала спать, как ни в чём не бывало.

Она взяла дочурку на руки, поцеловав прижала её к себе и поспешила к стогу, опасаясь следующего налёта.

Когда вышла из избы и посмотрела в сторону деревни у моста, она не узнала её. Несколько домов разрушено, в конце деревни горели две избы и сельсовет, рядом суетились люди, спасая стоящие рядом с пожаром избы, поливая их водой.

Варвара обошла стороной дом деда Поликарпа и подходя к стогу услышала голос Коли,

– Замолчи, хватит реветь. Самолёты улетели, скоро мамка придёт.

Он всей душой надеялся, что так и будет, но своим детским умом уже понимал, что это может и не случиться.

Увидев мать, Коля не выдержал и заплакал.

– Я что говорил… Я что говорил… А, ты ревёшь, – отчитывал он сквозь слёзы сестрёнку.

Сватовство

Купчиха Марфа Большакова всё сделала для того, чтобы её сын Тимофей получил хорошее образование.

Закончив с отличием гимназию, он, не без протекции отца, поступил в Московский университет. Но, к великому сожалению Марфы, был отчислен со второго курса за участие в каком-то запрещённом кружке.

Чтобы не портить сыну биографию, Большаков договорился с руководством университета о переводе его в Смоленский педагогический институт.

Но душа Тимофея не лежала к занятию педагогической деятельностью, и он покинул Смоленск, заявив, что будет заниматься торговлей, как отец.

Записался на бухгалтерские курсы, которые проходили в Вязьме, и, закончив их, стал помогать отцу в качестве приказчика.

Заметив склонность сына к выпивке, Марфа решила его оженить.

По совету подруги выбрала из претенденток в невесты девушку из бедной крестьянской семьи, которая, по её словам, подходила по всем статьям для создания будущей семьи.

Тимофей категорически отверг женитьбу, заявив, что не хочет стреножить себя раньше времени семейными путами.

Чтобы склонить его к браку, Марфа решила устроить смотрины, надеясь, что познакомившись с девушкой, Тимофей изменит своё мнение.

Скрыв от него истинную цель, она попросила сопроводить её в благотворительной поездке в одну из деревень.

Коляска, запряжённая парой лошадей, въехала в деревню Тишонки. Марфа, как бы невзначай, выбрала усадьбу Тереховой Маланьи, вдовы, дом которой выглядел беднее других, и попросила Тимофея остановить лошадей.

Набросив вожжи на кол забора и взяв корзину с подарками, Тимофей нехотя пошёл вслед за Марфой к крыльцу дома.

Уже при подъезде к усадьбе Марфа обратила внимание на идеальный порядок у дома: трава скошена, лужайка не загажена гусями и курами, огород окружён добротным забором, грядки ровные и чисто прополоты. «Действительно, не зря молва доносила, сразу видно, хозяйка работящая и деток видимо приучила к труду», – отметила она для себя.

Увидев остановившуюся у их дома коляску, ребятишки, сидевшие на крыльце, вскочили и скрылись в доме, кроме одного самого старшего, который остался в ожидании дальнейших действий нежданных гостей, снял картуз и поклонился.

– Хозяева дома, мальчик? – строго спросила Марфа.

– Мамка? Дома, дома, в избе. Заходьте, – и он поспешил раскрыть дверь в дом.

Пройдя через плохо освещённые сени, сквозь смешанный запах навоза и сена, исходящий от пристроенного к дому скотника, они вошли вслед за мальчиком в горницу. Входить пришлось, согнувшись из-за очень низкой двери. Войдя, Марфа не спешила разгибать спину боясь удариться об низкий потолок.

В избе прибрано: ни пыли, ни паутины, по сторонам окон висят холщёвые занавески с кружевами и вышивками. Полотенцами с такими же кружевами и вышивками накрыты караваи хлеба на широкой из целиковой доски полке. Половицы устланы самоткаными в цветную полоску половиками.

Хозяйка, уже предупреждённая детьми, стояла посреди избы, и, когда гости вошли, низко им поклонилась. Вслед за ней то же самое проделали, поднявшись со скамьи, дети.

– Мир и благополучие дому твоему, хозяюшка, -произнесла Марфа.

Она и Тимофей тоже низко поклонились.

– Проходьте, гости дорогие. Садитеся, не стесняйтеся, – и Маланья указала на скамью у печи, – Што привяло ко мне таких знатных людей? Чему я обязана столь нежданному Вашему приходу, в мою бедную избу? Проститя, ня знаю ваших имён-отчеств.

Марфа, мало знакомая с народными обычаями, без подготовки, под удивлённым взглядом Тимофея, произнесла:

– Слышали мы, что в вашем доме есть хороший товар, а у нас есть купец-молодец. Тёма, угости детей.

Тимофей поставил корзину на стол:

– Берите, не стесняйтесь, это всё для вас.

Дети вопросительно смотрели на мать.

– Бяритя, раз господа угащають.

Дети без суеты, по очереди, подходили и брали, что кому нравилось. Кто леденец на палочке в виде петуха, кто конфету, завёрнутую в красивый фантик, кто медовый пряник, а кто баранку с маком.

– Надеюсь, мы сладимся, – продолжила Марфа, – Богатого приданного нам не нужно. У жениха всё есть для того, что бы обеспечить семью.

При слове «жениха» девушка, сидевшая в углу на сундуке за печкой, вскочила и скрылась во второй половине избы.

– Ваня, пригатовь самовар, – обратилась хозяйка к старшему из сыновей, – А, вы, давайте-ка отсюдова, погуляйте, не ча вам бяседы взрослых слушать, – прогнала она из избы остальных детей, – Я канешна ни супротив жанитьбы, дочка выросла, пора улятать с раднога гнязда. Тольки падходить ли наш тавар такому знатнаму и багатому жаняху? – высказала свои сомнения Маланья.

Пока готовился самовар, беседа шла о молодых. Одна и другая сторона расхваливали достоинства молодых, каждый своего.

Иван внёс и поставил в середину стола вёдерный самовар, от которого по избе распространился приятный запах дыма от тлеющих еловых шишек и аромат заваренного травами кипятка.

– Штой-то я! Прашу ко сталу, обсудим всё за самоваром… А вот и Степанида, – представила Маланья дочь, вошедшую в горницу.

Одетая в праздничный сарафан и расшитый фартук, высокая, стройная, привлекательной внешности она сразу приглянулась Тимофею.

За чаем вели тихую беседу: Тимофей со Степанидой – о всяких мелочах, а Марфа с Маланьей обсуждали порядок следующих действий для соединения молодых.

Степанида была совершенно неграмотна. При беседе с ней Тимофей легко это определил, но он так же определил у неё острый ум, природную рассудительность и скромность.

– Я не магу жалать лучшага мужа для Степаниды, а, панраву ли наш тавар купцу? – произнесла Маланья, повернув голову в сторону Тимофея.

– Тёма, посмотри, какая умница и красавица сидит рядом с тобой. Где ты ещё найдёшь такую невесту? А, Тёма?.. – скорее утверждая, чем спрашивая его, произнесла Марфа, – Ну же, Тимофей…

– Я посчитаю за честь, взять в жёны такую красавицу и, как я уже определил умницу. Только, что невеста скажет? Согласна ли она? – тихо, смущаясь, произнёс Тимофей.

– Я сделаю, как скажить маменька, – еле слышно произнесла Степанида.

Тимофей на первый взгляд не очень приглянулся Степаниде, – «Росту невысокого, немного располневший. И говорит какие-то заумные слава. Не понятно и немного страшно, как всё-таки с ним может всё сложиться».

– И прекрасно. На этом и порешим, – поспешила Марфа, не откладывая утвердить договорённость.

За всё время чаепития Тимофей и Марфа отпили всего по нескольку глотков чая из больших глиняных кружек, не прикоснувшись к сладостям, видя ползающих по ним мух.

Венчание и свадьбу надолго не откладывали. Уже через неделю к дому Тереховой Маланьи подъехало несколько упряжек. С одной из колясок спрыгнул Тимофей Большаков и, взяв из рук, сопровождавших его молодых парней с полотенцами через плечо, большую картонную коробку, поспешил в дом.

Его ждали. Степанида сидела на скамье под иконами. Праздничную крестьянскую одежду дополнял цветастый платок, накинутый на плечи. Она совершенно растерялась, не зная, что говорят и что делают в таких случаях, и теребила бусы, висящие на её длиной шее.

Тимофей протянул ей коробку.

– Прошу, примерь мой подарок, – он взял её за руку, – Степанида, прошу, будь моей женой… Согласна ли?.. Стеша?..

Степанида молча кивнула.

Из спальни Степанида вышла одетая в богатое шёлковое платье, расшитое бисером, и в длинной прозрачной фате. Белые кружевные перчатки она держала в руке, не осмелившись одеть такую необычную для неё вещь. Подарки пришлись ей к лицу.

Тимофей пригласил Маланью вместе с детьми занять места в колясках и присел в ожидании окончания сборов невесты.

Степанида помогла матери сложить в узел своё скромное приданное, попрощалась, всплакнув, с родными стенами и под руку с Тимофеем вышла из избы вся в волнении от необычности происходящего.

Большаков отписал молодожёнам десятину земли с домом на краю уездного города и всячески помогал им «твёрдо встать на ноги».

Выбор невестки оказался верным. Глубоко верующая Степанида, положительно повлияла на мужа, и он надолго забыл о пьянстве.

Они жили счастливо и в достатке.

Хозяйство в основном вела Степанида, а муж занимался своим любимым и довольно прибыльным делом – организацией и развитием в уезде потребительской кооперации.

Степанида родила пятерых детей и воспитывала их в строгости и в почитании заповедей божьих.

Пьяному море по колено

Тот ничего не видел, кто не видел летний разлив в верховьях реки, когда неширокая речушка превращается в полноводную реку, и медленно заполняет заливные луга и овраги, превращаясь в огромное голубое озеро.

Это не то весеннее наводнение, когда потоки талой воды в реку всё что попадается им на пути. Быстрые мутные воды сносят мосты, рядом с рекой построенные дома, смывают озимые посевы.

То ли дело разлив Днепра летом в его верховьях. От обильных ливней, где-то там у самых его истоков, многократно увеличивается приток воды. Сотни родников, ручейков и десятки речушек несут в реку чистую прозрачную воду. Её уровень поднимается два – три дня, и Днепр шириной в пятнадцать метров превращается в многоводную реку. При чистом небе в солнечный день вода приобретает цвет такой голубизны, что просто не налюбоваться. Широкая голубая лента реки и утопающие в зелени деревни, стоящие по обе стороны на высоких берегах, создают неповторимый вид. Такие разливы реки происходят редко, и, если кто видел, значит, ему повезло.

Вода постепенно начинает убывать и через две недели остаются только воспоминания.

Такой разлив случился в августе 1959 года.

Так сложилось в тяжёлые послевоенные годы, что праздники отмечали поочерёдно – то в одной, то в другой деревне. У каждой деревни свой праздник, государственный или религиозный это не имело значения.

Василий и Полина Королёвы были приглашены к родственникам в деревню Орлово, где в это воскресенье проходили празднества в честь Яблочного Спаса. Дочь Соня упросила родителей взять её с собой.

Кротчайшим путём к реке была тропа, проходящая через берёзовую рощу. Роща находилась на возвышенности и, когда Королёвы вышли на опушку, они замерли, очарованные открывшимся с высоты видом разлива.

Чтобы подойти к реке, необходимо было сойти вниз по косогору и пройти несколько сотен метров по лугу. Другое дело теперь. Луг был залит водой.

По извилистой тропинке они стали спускаться вниз. Склон был сплошь покрыт земляничником, и Соня не могла удержаться, чтобы не сорвать и не положить в рот несколько сочных спелых ягод.

С противоположного берега отчалил плот. Два мужика, упираясь шестами в дно, толкали плот к противоположному берегу, борясь с течением реки. Преодолев большую часть водного пространства, плот застрял на мелководье. Мужики воткнули шесты в дно, закрепив таким способом плот, сняли сапоги и засучив штаны попрыгали в воду. Выйдя на сухое место, они поклонившись и сняв кепки поприветствовали ждущих их на берегу людей.

Мужики Королёву были незнакомы.

– Доброго здоровичка Вам и семье Вашей. Желаете на ту сторону? Если необходима помощь, то завсегда пожалте. Перевезём за небольшую плату.

Он пытался вспомнить этого обратившегося к нему по имени мужика, но так и не смог.

– Благодарю. Мы сами справимся.

– Справитесь. Сложного ничего нет, тольки, забирайте правее вверх по течению. Ежи ли напрямки, так можете застрять. Ива там, в воде притоплена, можно зацепиться.

– Спасибо за предупреждение.

– Бог в помощь, жалаем удачи, – и мужики поспешили вверх, ступая босыми ногами по земляничнику, давя ягоды.

Без особого труда с помощью Полины, которая управлялась с шестом не хуже любого мужика, переправились на другой берег.

Празднование проходило, как всегда, с плясками, песнями и частушками, чаще неприличными. Основным напитком был самогон. Соня в питие участия не принимала из-за малолетства, зато с удовольствием пробовала вкусную еду.

Отметив праздник с родственниками, Королёвы прошлись по деревне, заходя к знакомым, где тоже опрокидывали рюмку другую. Василий умел держать себя на людях в рамках дозволенного и позволял себе выпить не более двух, трёх рюмок в каждой избе. Даже при таком ограничении к концу дня он выглядел изрядно захмелевшим.

Королёвы покинули веселье и направились к Днепру, стараясь до темноты переправиться на другой берег.

У реки никого не было. Плот стоял на приколе у противоположного берега.

Присели на траву в ожидании, что кто-то с той стороны надумает переправляться или рыбак заплывёт сюда на лодке ставить сеть.

Шёл час за часом, день подходил к концу. Наступило то время, когда нельзя с уверенностью сказать вечер ли это или день. Начали невыносимо донимать комары.

– Я больше не хочу без толку здесь сидеть. Можно всю ночь прождать и не дождаться переправы.

– Вася, давай вернёмся в деревню, переночуем, а с утра наверняка без труда переправимся.

– Правда, пап, давай вернёмся.

Василий начал раздеваться, отдавая одежду Полине.

– Надо ж, что надумал! Здесь так широко. Не доплывёшь до плота.

– Ты прекрасно знаешь, какой я пловец, без передыху два часа могу плыть. Здесь глубоких мест – то только там, где проходит основное русло, а далее мель, по пояс не более.

Оставшись в исподнем, он вошёл по колена в воду.

– Вода тёплая! Парное молоко. Благодать. И почему раньше не додумался переплыть? Только зазря просидели, столько времени потеряли.

Он ополоснул лицо и бултыхнулся с головой в чистую днепровскую воду и уверенно поплыл, высоко поднимая руки и с силой загребая воду. Обернувшись, прокричал,

– Может и вы за мной!?.

С берега река выглядела спокойной, течение было еле заметно, и вроде бы ничто не предвещало беды. Но этот вид с берега был обманчив. Там, где проходило основное русло, течение резко усиливалось, но опасным было не само течение. На стремнине ни с того ни с сего вдруг появлялись водовороты, образуя воздушные конусообразные воронки иногда больших размеров.

В один из таких водоворотов и попал Василий Королёв. Водоворот образовался прямо под ним, и он словно провалился под воду. Его закружило, завертело, и трудно было понять, где низ, где верх. От испуга и не знания способа выхода из такой ситуации он, ничего не соображая, барахтался, пытаясь всплыть, но безуспешно. И только руки иногда появлялись на мгновенье над водой.

Полина и Соня замерли в оцепенении, не веря в реальность происходящего. Полина вдруг, словно очнувшись от беспамятства, с криком «Вася» бросилась в воду и, зайдя по пояс, вспомнила, что совсем не умеет плавать.

– Господи, да, что ж это такое!? Вася! Сонька беги в деревню, зови мужиков батьку спасать.

В ней ещё теплилась какая-то надежда на спасение мужа, хотя она прекрасно понимала, что это уже невозможно. Полина стояла и не отрываясь смотрела на воду, ни покажется ли голова мужа, и он как всегда выкрикнет «Хороша водица».

Соня, запыхавшись, подбежала к стоящим у крайней избы мужикам,

– Помогите! батька тонет!

– Показывай. Где?

Мужики, кто трезвей, побежали к реке. Через несколько минут помощь была рядом с Полиной.

Мужики сразу стали бурно обсуждать свои дальнейшие действия. К месту происшествия на «плоскодонке» приплыли ещё двое, один управлялся с веслом, второй держал в руках багор. Уточнив у Полины место, где случилось несчастье, они стали багром прощупывать дно. Это было не просто. Лодку сносило течением, и при малейшем неловком движении она готова была перевернуться. Тем ни менее попытки обнаружить тело Королёва продолжались до темна.

Когда совсем стемнело, лодка причалила к берегу.

– Всё, бесполезно дальше искать. Завтра продолжим, – мужик бросил багор на берег.

Усталые и насквозь мокрые мужики вытащили лодку,

– Завтра на рассвете продолжим и людей ещё призовём поболе.

– Поля, иди с дочкой в деревню. Ночи прохладные стоят, да и комарьё проклятое заедает.

– Нет, я буду с Васей. Буду вас здесь ждать.

Соня прижалась к матери, обхватив её за пояс, и разрыдалась. Полина тоже заплакала, причитая,

– Ну, что ж ты наделал Вася. Как ты мог такое надумать. Оставил нас сиротами…

Мужики поспешили удалиться, чтобы не видеть чужого горя. Своего хватает.

Тело обнаружили после длительных поисков, запутавшимся в чаще ивняка, затопленного разливом реки.

Похороны проходили при большом стечении народа. Кладбище было заполнено желающими проститься с Василием Королёвым. Пришли родные, близкие, и ещё многие из тех, кто его знал. На могилу положили огромный валун, который прикатили с края поля. Полина настояла, чтобы поставили на могилу дубовый крест. Что и было сделано.

Для Полины началась трудная вдовья жизнь.

Свадьба

Жених, Александр Шубин, после срочной службы в Красной Армии устроился в МТС водителем, на которого выучился за время службы.

Он упросил директора ради такого случая разрешить воспользоваться машиной.

Рано утром он отправился за невестой и её родными в Дорогобуж, где молодые скрепили свои чувства в райсовете.

В нетерпении гости не спеша потянулись на край села навстречу молодым.

Многие деревенские жители и особенно детвора не могли упустить такой случай и то же к ним присоединились.

Образовалась большая пёстрая толпа.

Ждать пришлось недолго.

Почти в назначенное время из-за бугра появилась разукрашенная лентами «полуторка» с сидящими в кузове людьми.

Грузовик сопровождала группа молодёжи верхом на конях, выехавшая ранее встречать молодожён.

Среди гостей, приехавших на грузовике, были родные и подруги невесты.

Для близких родственников столы накрыли в горнице, в доме жениха. Остальным гостям и деревенским, кто придёт – во дворе перед домом.

Столы были заставлены простой, обычной для деревни и таких случаев едой.

Тушёная картошка с бараниной, холодец, сало, нарезанное крупными кусками, квашеная капуста, солёные огурцы, жареная рыба, пойманная сетью специально для этого случая, жареные в русской печи куры и гуси и только недавно сорванные в огороде огурцы и зелёный лук.

Всё в разнообразной посуде, от тарелок до сковородок и глиняных горшков.

Прямо на столе лежали краюхи ржаного хлеба. Стояли кувшины с брусничным и хлебным квасом.

Все столы были заставлены самогоном, заранее перелитым из осторожности в бутылки из-под водки, вдруг зайдёт участковый милиционер.

Для тех, кто не пил самогон, хозяева разливали по гранёным стаканам бражку, сладенькую и хмельную.

Свадьба проходила, как все свадьбы в этой местности, с песнями, с плясками, с частушками, чаще неприличными, на второй день с ряжеными.

Драка не случилась.

Было несколько споров и стычек между перебравшими самогону мужиками, деревенскими и приехавшими.

Гости разошлись только к полуночи.

Артельщик

Артельные, закончив ремонтные работы в театре МХАТ, ожидали десятника с заработанными деньгами и собирались к отъезду домой. В их числе был Иван Михайлов. Они, как говориться, уже сидели на вещах, когда пришёл десятник.

– Мужики, выручайте, не подведите, надо задержаться на недельку. Срочный государственный заказ – выполнить ремонт лестницы в Кремле: изготовить по размеру мраморные ступени и заменить несколько штук старых, треснувших и изношенных. Работы немного, не больше чем на неделю. Выручайте, мужики. Если выполним заказ, на следующий год работы будет по горло.

– Мне, например, надо спешить. Пахота на носу. И потом я последний год трудился, мне о будущем годе думать не приходится, – Иван постучал себя по груди, – Всё здоровье своё сгубил на этой работе, дыхание каменной пылью забито. И ещё скажу тебе, прежде чем просить задержаться заработанное отдай, а мы уж подумаем.

– Правильно говорит Иван!

– Верно! Рассчитаться бы надо.

– Знаем мы твою неделю!

– Конечно, конечно. Вот ваша зарплата. Делите сами по совести и по труду, – десятник протянул Ивану увесистую пачку ассигнаций.

Мужики довольные стали обсуждать предложение десятника.

– Так значица, – выступил старший из них, – Согласные мы, ежели хорошо заплатишь. И работы чтоб не боле, чем на две недели.

– Разумеется, заплачу. В тройне заплачу. Будет работа спориться, может и раньше, чем за две недели, справитесь.

Работы намечалось провести в главном Кремлёвском дворце. Рано утром десятник принёс пропуска в Кремль.

Через час артельщики уже были у дверей парадного входа в Кремлёвский дворец. Часовой, стоявший у входа, преградил им дорогу винтовкой,

– Нельзя сюда!

– Мы работать направлены. В пропусках указано: Главный Кремлёвский дворец.

– Мне такой команды не было. Идите к коменданту Кремля.

Комендант, полковник НКВД, кроме пропусков потребовал от всех паспорта. Внимательно изучил каждый документ и уточнил у некоторых артельщиков о месте постоянного проживания, о происхождении, об их отношении к политике, проводимой партией. В результате заявил двум из них, что не может допустить их к такой ответственной работе, и предложил покинуть территорию Кремля. Особенно долго он разглядывал документы Ивана Михайлова,

– Из крестьян будешь? Как среди артельщиков оказался?

– Так уж получилось. В германском плену обучился этой работе. Из плена бежал. Тут революция, Гражданская война случилась. Я через Украину перебрался на Дон. За белых воевать не захотел и перебрался на родину в Смоленскую область. Надо было на что-то восстанавливать хозяйство, вот и пошёл к артельщикам.

– За белых не хотел. А за красных что ж?

– Да как то не получилось. Пока здесь семью устраивал, так и война закончилась.

Тоже можешь быть свободен. Тебе с твоей анкетой здесь делать нечего.

Мужики зашумели и в один голос начали убеждать коменданта, что без Михайлова никакой работы не получится.

– Он у нас самый главный разметчик и подборщик фактуры, без него никак.

Это же подтвердил подошедший десятник и попросил коменданта под свою ответственность допустить Михайлова к работе.

Комендант молча, внимательно ещё раз всех осмотрел,

– Прежде чем мы пойдём на место, зарубите себе на носу, с просьбами и с жалобами к членам правительства не приставать. Самим в разговоры не напрашиваться. Отвечать кратко без своих умозаключений. Если выяснится, что вы не поддерживаете линию партии, то небо вам покажется в копеечку. Ясно, надеюсь! Идите за мной.

Он лично провёл артельщиков внутрь дворца и уходя погрозил пальцем,

– Глядите у меня!

Войдя внутрь, артельщики оторопели от красоты отделки и убранства внутренних помещений и даже засомневались, сможет ли их работа соответствовать этому.

Заметив на лицах артельщиков сомнение, десятник поспешил их успокоить,

– Будьте уверены. Справитесь. Работа обычная и хорошо знакомая.

Он распределил работу среди артельщиков с учётом их возможностей. Ивану и его подручному было поручено изготовить и заменить несколько лестничных ступеней на главной лестнице.

Работа спорилась. По лестнице очень редко кто-либо проходил, поэтому работе артельщиков особо не мешали.

Иногда напарник толкал Ивана и кивком головы предлагал взглянуть на проходящего мимо человека, чьи портреты частенько печатались в газетах. Иван цыкал на него, но всё ж краем глаза разглядывал проходящего члена правительства, когда ещё удастся такое.

Через несколько дней «десятник», видя, что Иван вполне справляется один, отправил подручного на другую работу.

Пётр в очередной раз прилаживал одну из готовых мраморных ступеней, когда за спиной прозвучал тихий голос,

– Харашё работаете,.. товарищ,.. со знанием дела… Многим у нас… не хватает… именно этого.

Слова произносились негромко с расстановкой, что заставляло прислушиваться и внимательнее относиться к сказанному.

– Кто такой будете?.. Рабочий?

– Иван Михайлов, артельщик. Я вообще-то из крестьян, а с артелью зимой подрабатываю. Вот артелью сообща значит трудимся.

– А скажите, товарищ, Михайлов,.. как это Вам… крестьянину… вдруг удалось освоить… такое трудное,.. я бы сказал,.. совсем необычное для крестьянина… ремесло?

Иван прекратил работу, сел на уже установленную ступеньку и приподняв глаза вверх обомлел, но опомнившись тут же быстро поднялся. Оказалось так, что он стал на много выше человека напротив, поэтому растерялся и не мог сообразить, как выйти из этой ситуации.

– Сидите, отдыхайте… Не люблю раболепия… Не наш это обычай… Не советский…

– Разрешите, я закурю, Иосиф Виссарионович. Надеюсь, меня не накажут.

– Курите, товарищ… С Вашего разрешения… я тоже присяду… и закурю.

Сталин сел рядом на ступень. Пётр достал из кармана фартука кисет.

– Спрячьте… Свои потом покурите.

Сталин достал из кармана френча военного образца коробку папирос «Герцеговина Флор», раскрыл и протянул Ивану. Он аккуратно взял одну папиросу. Сталин достал из другого кармана трубку и стал набивать табаком из папирос, ломая их. Затем протянул коробку с оставшимися папиросами Ивану,

– Возьмите… У меня ещё имеются… Теперь,.. если накажут Вас,.. то вместе… со Сталиным.

Иван достал коробку спичек и прикурил папиросу,

– Никогда ни курил таких папирос.

Сталин некоторое время раскуривал трубку. Раскурив изредка её потягивал и молчал, глядя куда-то в пространство.

Иван первый нарушил молчание,

– Я, товарищ Сталин… Я, Иосиф Виссарионович, освоил это дело в австрийском плену во время войны с Германией. Нескольких пленных и меня в том числе направили работать на гранитную фабрику, там и обучился. Вот, и пригодилось умение-то.

– Как же так?.. Присягу нарушили,.. товарищ Михайлов?

– Присяги не нарушал. В этом не повинен. Наш полк попал в окружение. Сражались, пока ни закончились боеприпасы. Командование приказало прекратить сопротивление. А потом кому присягу-то давали – царю.

– А, скажите, товарищ… Михайлов,.. Вы в колхоз… вступили?

– Нет, Иосиф Виссарионович, в нашей деревне колхоз ещё не создан, а потом меня всё равно не примут. Я не крестьянин, не рабочий, да и зажиточным считаюсь. Хотя, какой я зажиточный. Благодаря этой работе имею, конечно, лишнюю копеечку, но заработанную всё ж честным трудом.

– Какая… причина,.. что затянули так… с колхозами?.. Плохо… работает… ваш райком… и райсовет…

– Причина такая. Насмотрелися наши крестьяне на мытарства соседей, где была создана комунна. Четыре деревни, значит, свезли всё своё хозяйство в одну деревню. Всё общее. Работали, кто как хотел. Руководства настоящего не было. Дожили за один год до ручки, как говорится, и разбежались, расхватав всё, что не проели. Насмотрелися. Райком что?.. Он несколько раз сход собирал. Агитировал и припугивал, но никак не уговорил. Я, что скажу, пока настоящие хозяева из середняков знающие крестьянские нужды ни вступят, не будет колхоза. Вступят, так за ними и все остальные пойдут.

– Спасибо за беседу… товарищ.. В колхоз вступайте… Партия… всё обдумала… Только коллективный труд… поможет… высоко развить… наше… сельское хозяйство… Примут… Ведь… власть наша… рабоче-крестьянская… Вы,.. товарищ,.. напомните им об этом… Как бы противники… коллективизации… ни мешали,.. партия большевиков… выполнит… намеченный план… развития страны,.. а с ними… мы разберёмся… Прощайте,.. рабочий – крестьянин,.. Михайлов,.. Добра… и благополучия… Вашему дому… В колхоз… вступайте… и другим …посоветуйте… Плохо… быть наполовину рабочим… и наполовину крестьянином… нужно быть… стопроцентным рабочим… или колхозником.

Они одновременно поднялись со ступеней. Сталин, поднимаясь вверх по лестнице, ещё раз повторил,

– Партия… разберётся…

Работы в Кремле закончили за день до Пасхи. Артельщики собирали свои вещи, когда неожиданно пришёл «десятник»,

– Идите в финчасть за премией. Премию вам выписали. Да… Ещё вот талоны возьмите на продуктовые наборы. Получите в ГУМ-е, в спец-секции.

Премия оказалась существенной, пятьсот рублей, но более всего удивил набор продуктов, некоторые из которых были неведомы артельщикам. Баночки чёрной и красной икры, консервированные крабы, сайра, печень трески и шпроты, увесистый кусок севрюги, палка сырокопчёной колбасы, три плитки шоколада, пачка чая, коробка конфет и бутылка красного грузинского вина, всё это было аккуратно упаковано в коробку и для удобства добротно перевязано шпагатом.

Отпускающий наборы продавец заявил,

– Только правительство и высшие партийные и советские деятели получают такие наборы.

Окончание сезона работ, как всегда отмечали в ближайшем Подмосковье в доме одного из артельщиков. Гостеприимный хозяин, холостяк, всегда с радушием принимал гостей.

Основным занятием была игра в карты на деньги. Правила были твёрдые, Все выделяли на игру по одинаковой сумме и проигравший эту сумму выбывал из игры. Играли, пока ни останется с приличным выигрышем кто – то один, победивший всех.

На этот раз сумму определили в половину премии. Ивану не везло, и он выбыл уже в середине игры, которая продолжалась до самого утра. Победитель послал самого молодого из артельщиков за водкой, обмыть выигрыш. Тут уж напились до полной готовности.

Выспавшись и приведя себя по возможности в нормальный вид, Иван и несколько попутчиков из артельщиков пошли на ближайшую станцию и на пригородном поезде доехали до Киевского вокзала, а затем на трамвае до Белорусского вокзала.

Поезда ходили редко. Простояв более пяти часов в очереди за билетом на поезд смоленского направления, и ещё прождав на забитом людьми и вещами вокзале ещё восемь часов, Пётр занял место в вагоне. Вагон был очень старый и вконец изношенный, при движении в нём, что то скрипело, трещало и стучало. Казалось, того гляди развалится.

Поезд медленно двигался в сторону Смоленска, подолгу задерживаясь на каждой станции. Состав тянул изрядно дымивший паровоз. Время в пути заняло почти семь часов.

Иван сошёл с поезда сразу после Вязьмы на станции Дурово и ранним утром пересел на рабочий поезд, ходивший по узкоколейке до Владимирского Тупика.

Приехав на станцию Игоревская, Иван направился по большаку, ведущему в сторону Холм-Жирковского. Заплечный мешок, набитый всевозможными вещами, деревянный сундучок с инструментом и рабочей одеждой да коробка с продуктами составляли достаточно тяжёлую кладь. Присев на сундучок стал ждать попутный транспорт. Ему повезло, и он довольно быстро остановил подводу гружёную мешками с солью. Платы возничий не попросил, кроме как на время дороги обеспечивать его табачком. Иван взгромоздился со своим скарбом на мешки и склонив голову задремал, прерывая сон только для изготовления самокруток.

В один из перекуров Ивана хозяин подводы, не оборачиваясь к нему, спросил,

– Откель и куды путь держишь? Как тебя величать?

– Иван.

– Так, откель Ваня путь держишь и куды, еже ли не секрет?

– Домой в деревню. Это за Днепром. Фелипово. Слыхал?

– Знамо дело. Тябе повязло, я в Нахимовское еду, как раз мимо твоёй дяревни.

– Еду из Москвы. В зиму там работал. Возвращаюсь, к севу пора готовиться.

– А, я-то из патребкоператива. Соль вязу для засолки сала, капусты, гурцов и прочаго. У нас у коперативи ешшо ни чаво, а тябе я не завидую. Шшо щас деется у нас у районе. Спешно ряшило начальство согнать усех крестян у колхозы, а тех, хто не согласный, в сновном у каго хозяйство крепкае, записывають в кулаки и приписывають им гитацию пртив вступления в колхоз. Значица супротив гяняральной линии партии. И как врагов советской власти ссылають у Сибирь. На сяле многия папали под этя жорнова. У некоторых колхозах додумались до тово, шо и тех колхозников, хто не соглашалси с ряшением колхозного начальства, тоже сключали с колхозу и записывали в подкулачники.

Иван слушая, молчал. Слова мужика навели его на мысль, что это он возможно виновен в происходящем. Зачем он так разоткровенничался перед Сталиным. Неужели то, что он услышал от меня, имело такие последствия. «Какие ещё пакости придумает эта народная власть», – Иван нащупал в боковом кармане пальто коробку, подарок Сталина. Достал её и хотел выбросить, но вспомнил, что в ней лежит важный документ, и передумал. «Жаль выбрасывать такую красоту да ещё с папиросами. Что добру пропадать», – и он убрал коробку обратно в карман, – «Будет, чем похвалиться перед мужиками. Всё ж сталинский подарок. Всё – таки нехорошая личность оказывается этот наш вождь, если всё так и есть, как я думаю».

– Ко мне кум приехал, он по Волге плавал на барже в прошлом годе, рассказываить, на кажной пристани люди стоять милостыню просють, шо б подали шо из съястнога. В колхозы всех поголовно согнали, а тут тябе засуха, неурожай. Запасов у колхозе никаких нету, всё государству сдають. Это не то шо у свободного хозяина усегда про чёрный день храняться кой – какие запасы. Шо и говорить, глупые, я дажа прибавил бы пряступные люди страной правють. Но тольки я тябе, Ваня, этага не говорил. Мяне ешшо на свободе пожить хочитца.

Дорога в основном шла через лес и ещё не просохла. От талого снега местами стояли глубокие грязные лужи. Пара лошадей иногда с большим трудом преодолевала очередное препятствие.

Когда лес закончился, впереди замаячила деревня, через неё и проходила дорога.

Иван попросил Петра, так звали возничего, остановить лошадей у колодца.

Он совсем забыл просьбу жены привезти из Москвы святую воду и теперь решил как-то выйти из положения.

Он развязал мешок и достал бутылку водки.

– А, что, Петя, ни хлопнуть ли нам за моё возвращение по стаканчику, да душу отогреть после таких дел.

– Да, дяла хужей некуда. Мы у коперативи усё гадаим, иде будем брать сырьё да товары. С колхозов шиш шо получишь. А?..

Распечатав зубами бутылку, Иван выплюнул сургуч и бумажную пробку,

– Закусить бы чем…

– Имеем чем, – Пётр достал из холщёвого узелка, лежавшего под сеном, на котором он сидел, солёный огурец, два яйца, луковицу и краюху ржаного хлеба, – Вот и закус, шо можить быть лучча…

Они делали по несколько глотков, заедая каждую порцию спиртного.

– Надо допивать, – сказал изрядно уже захмелевший Иван, – Жалко выливать.

– Зачем выливать. На. Из газетки пробочку сделай, заткни. Дома допьёшь с похмелля-то.

Иван покачал головой,

– Не. Воду мне надо налить. Очень надо, а то домой не пустят.

И они дружно докончили остатки водки.

Колодец был глубокий. Подняв с помощью ворота ведро, Иван, прежде всего, отпил из него. Вода оказалась очень холодной, чистой и приятной на вкус. Он опустил бутылку в ведро, и вода забулькала, заполняя её.

От моста, как всегда, Иван шёл пешком вдоль Днепра по краю поля, которое уже ожидало приложения крестьянского труда.

Его семейство было в полном сборе. На столе стояло блюдо с куличом, вокруг которого лежали крашеные в луковой шелухе яйца. Жена разливала из самовара чай, заваренный травами.

Когда Иван вошёл в горницу, все вскочили с лавок и подбежали к нему, чтобы обнять и прижаться к родному человеку. Но прежде каждый произносил: «Христос воскресе». Иван отвечал: «Воистину воскресе» и трижды целовал их в щёки. Он снял пальто и фуражку и положил на сундук. Сев на скамью у печи, снял сапоги со следами не отмытой грязи и одел лапти, поставленные рядом женой.

– Толя, принеси мои вещи. Я в сенях оставил.

Поставив перед собой коробку и мешок, Иван начал раздавать подарки,

– Тебе, Маня, платок, – он достал цветастый с кистями платок.

– А, мне? – не выдержала дочь.

– Тебе, Райка, маниста и зеркальце.

Рая схватила манисты и накрутив их на шею подбежала к зеркалу, висевшему на стене,

– Красота – то какая! Спасибо, папка. Девки обзавидуютца.

– Андрей, держи кепку и складной нож со всевозможными приспособлениями, ты давно просил.

– Спасибо, батя, – Андрей расправил немного помятую кепку и погрузился в изучение ножа.

Иван вынул из мешка свёрток,

– Твой подарок, Толя. Тройка. Из отличного сукна. На себя мерил. Мы вроде как схожи по конституции. Еже ли что, мать поправит, где надо подгонит. Не гоже тебе ехать свататься в деревенском.

– Свататься?

– Решил я тебя оженить и невесту нашёл, Верку Жижину. Знаешь её? Подходит она тебе?

– Знаю. Много раз видел в клубе. Ихний кружок разные представления устраивает. Красивая… Согласится ли за меня выйти?

– Это уж ты постарайся. В кружок к ним запишись.

– Меня приглашали на гармошке играть. Хор образовался. Верка тоже в нём поёть.

– Хорошо. Покажи себя с лутчей стороны. Заступись, если кто обижает. Я, когда за мать заступился, она потом глаз с меня не сводила,

– Прямо уж не сводила. Можить это я тебя тожить завлекала. Отца слушай он дело говорить.

– Да чо, я согласный. Только она девка боевая, её не очень-то обидишь.

– Договорились. Закончим пахоту и поедем сватами к Наталье Жижиной на смотрины ёйной дочки. А ты Толя постарайся понравиться будущей жене. Сосватаем тебе невесту и осенью свадебку сыграем… Ну а теперь я устрою вам настоящий праздник, – Иван не спеша аккуратно развязал шпагат, обматывавший коробку с продуктами, и смотал его в клубок, – Пригодится по хозяйству. Подходите, берите и ставьте на стол.

Вскоре на столе оказалось всё содержимое коробки. Все с любопытством разглядывали, вертели в руках, нюхали угощения, из которых многое они никогда не видели.

– Хорош подарок от правительства мне за труд мой!

– Так хочется всё покушать, – Рая уселась за стол в ожидании.

– Всё будем и пробовать, и есть, Рая, да вином запивать, – и Иван стал внимательно разглядывать этикетку на бутылке.

– Не дам я вам счас съесть сразу всё. И без вина обойдёмся. Чай остывает. А, насчёт выпить, ты, Вань, я вижу, ужо достаточно приложился к водочке.

– Что есть, то есть, не скрою. Командуйте, как хотите.

– Скомандую так, – Мария стояла перед столом, раздумывая,

– Вино и конфеты… – она забрала у Раи коробку, которую та рассматривала, держа в руках и читая всё, что на ней написано, – Возьмёте, када поедете обговаривать свадьбу. Банки и колбаску прибережом до свадьбы. Шоколад отдадим Толе. Пойдёт на свидание, будет, чем угостить Верку. Девки это любят. Рыбу, жаль долго не пролежит, и всё остальное счас съедим, всё-таки Пасха, большой праздник.

Мария сложила в фартук банки и колбасу, подошла к буфету, открыла его ключом, убрала всё туда, достала начатую бутылку водки и снова заперла.

– Это нам с тобой, празник отметить, – она поставила бутылку на стол, – А вот ты, Ваня, про мою главную-то просьбу забыл.

– Точно. Забыл, – Иван поспешно поднял лежащее на сундуке пальто и достал из кармана бутылку с водой заткнутую бумажной пробкой, – Не пролилась, слава богу. Получи, Маня, что просила.

Мария взяла бутылку, вытащила пробку, перекрестилась и приготовилась отпить глоток,

– Фу, водкой пахнить. Не догадался чистую посудину найти или эту, хотя б сполоснул.

– Сполоснул… Ты что говоришь? Где мне в церкви споласкивать? Святой водой что ли, шоб поп крестом огрел, – после этих слов Ивана дети расхохотались, не в силах удержаться от смеха.

– Циц! – пригрозила Мария, – Не поп, а батюшка. Безбожник, – она заставила детей отпить по глотку и предварительно трижды перекреститься.

– Почему безбожник? Можить я самый верущий и есь. Можить боле попа твово верую, – Иван повернулся в сторону иконы Казанской божьей матери и перекрестился, – Батюшка у меня один, отец мой родный Сергей Парамонович, царствие ему небесное.

Огонёк на лампадке заколебался, придавая образу обманчивые признаки живого человеческого лица.

– А в школе учут, что бога нет, – встряла в разговор Рая.

– Состарисся, помрёшь, в ад попадёшь и узнаешь тогда, есть бог или нет, – Мария, наливая воду на ладонь, побрызгала во все углы горницы и протянула бутылку Ивану, – Испей тож глоток.

– Я уже сегодня пил, – хотел было отказаться Иван, но внемля просьбе жены, всё ж выпил, – Прости господи, – и он трижды перекрестился.

Все уселись за столом, предвкушая праздничный обед.

– Ну, ты мамка и жадна.

– Я, Андрюш, не жадна. Ко всему надо относитца беряжливо и в еде умеренность знать, а иначе по миру пойдёшь милостыню просить. Вот так-то, сынок. Ты весь в батьку, всё готов растранжирить или в карты проиграть, не то што Толя – он в меня.

– Почему проиграть? Держи, – и Иван достал из-за пазухи перевязанную верёвочкой внушительную пачку денег, – Это называется проиграть? Бери, спрячь, у тебя точно целее будут.

Мария, взяв деньги, быстро вышла за дверь.

– Какова баба, даже нам не доверяить. Ежели прикинуть, можить и правильно. Чёрные денёчки могут наступить, когда их совсем не ждёшь. И они наступят. Скоро наступят. Верно говорю.

Коллективизация

(По воспоминаниям участников событий)

Из Специального сообщения УНКВД Смоленской области о фактах незаконного исключения из колхозов колхозников ранее 31 октября 1937 г

В некоторых районах Смоленской области (Духовщинском, Холм-Жирковском, Знаменском, Дзержинском) отмечены перегибы в работе по чистке колхозов от кулацкого элемента. Установлено много случаев исключения из колхозов середняков. В Холм-Жирковском районе из колхоза «Красное Шипулино» исключили трёх человек, бывших твёрдозаданцев, из колхоза им. Энгельса – двух человек, из колхоза «Путь к социализму» – трёх человек и т. п.

Перегибы вызывают недовольства среди колхозников и массовый приток жалоб в РАЙЗО и прокуратуру.

На этой почве отмечен заметный рост отходничества в ряде колхозов. Так в Холм-Жирковском районе за последние два месяца выбыло из колхозов на производство 515 человек.

В ряде случаев отходники (середняки) при получении паспортов заявляют: «Нас считают врагами народа, исключают из колхоза и потому надо уходить на производство».

(Архив: ЦА ФСБ РФ.Ф. З. Оп.4.Д.1955.Л.47—50.№6017)

Из кабины грузовика, остановившегося у склада потребительского кооператива, вылез Михаил Прохоров, хорошо знакомый Королёву по торговым делам.

– Михаил Михайлович, какими судьбами? Рад Вас видеть.

– Так, товар привёз: лыко, пудов двадцать, гречки три мешка, да десяток гусей. Крестьяне с нашей деревни собрали на продажу.

– Выходит, мы теперь с тобой как бы коллеги?

– Нет, Андрей Егорович, я к торговли не привычен, просто хочу несколько домиков для пчёл прикупить в кооперативе и вощину.

– Лыко это хорошо, а как насчёт медку? Можно надеяться на скидки по цене? А, Михалыч? Обеспечишь медком-то в этом году наши магазинчики кооперативные? Насколько мне известно, ты и в другие районы возишь мёд для продажи.

– Конечно можно и скидку, но только сумневаюсь я Егорыч, что обеспечу вас мёдом. Дела такие – хуже некуда.

– Что так?..

– Под раскулачивание меня подвели. Грозят пасеку, двадцать восемь ульев, забрать да весь готовый мёд, что имеется, да кузьню с инструментом, а меня с семьёй сослать в Сибирь.

– Плохи дела твои Михалыч, и не только твои. Эта власть… – Королёв понизил голос, – Эта власть такая, что хорошего не жди. Может, надо было тебе сократить пасеку или кузьню закрыть, а может и хозяйство разделить?

– Что делить-то? У меня земли немного, конь, корова, десяток овец, куры, гуси. Главное не хозяйство моё, а приписывают мне эксплуатацию трудового народа.

– Во как!?.

– Да, помогали мне соседи, что беднее, управиться с пасекой, так я хорошо платил и мёдом давал столько же, все были довольны.

– Меня тоже обвиняли, что я использую труд своих родных, понимаешь, эксплуатирую их. Слово-то какое выдумали – эксплуатация, противно слышать.

– Но главное-то, Егорыч, те, кто меня благодарил, что дал я им работу и семьи их поддержал, они же и понаписали на меня кучу доносов. Что за народ!?.

– Бог даст, выкрутимся.