Читать онлайн Мягкая Сказка

© Аполлон Воронцов, 2025

ISBN 978-5-0065-7347-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Обладая абсолютным познанием мира, Ганеша не понимал только одного: что он здесь делает, среди этих зомби? Что он должен постигнуть? Найти какой-то ключ, разгадку. Решить эту головоломку и перейти на следующий этап.

Но на этом этапе необходимо было не дать этой планете подмять тебя под себя и сделать таким же зомби, в которого требовало от него превратиться его орущее, жрущее, пьющее тело зомби. А его внутренний раскол на мирского Банана (я-для-других), философа Аполлона (сверх-я) и ангелоидного Ганешу (я-для-себя) находило смешным и никчемным. И эти их нередкие споры немало его озадачивали.

Ганеша жалел зомби, они были так наивны.

Но Аполлон, после серии экспериментов не испытывавший к зомби ничего, кроме брезгливого отвращения, говорил ему, что они сами выбрали себе такой формат бытия. И даже если он снова попытается им помочь, всё одно попятятся «на круги своя».

И Банану не оставалось ничего, как только использовать зомби по мере своих потребностей.

Глава 1

Ганеша пришел из рейса и нашел Алекто весьма гадкой. Разочарование вырыло в нём такой глубокий ров, что он тут же их разделил.

Но на следующий день Ганеша отставил книгу в сторону и наконец-то понял, что его встреча с Алекто с самого начала была большой ошибкой.

«Поэтому не нужно этого бояться! – додумал он, закрывая книгу. – Ты должен выяснить генезис того монстра, что поселился внутри Алекто. И сделать анализ его ДНК, как только он из неё выскочит и с криком набросится на этот мир!»

Поэтому он не стал брать Алекто мозговым штурмом, а решил, не перепрыгивая через ров разочарования, устроить осаду.

Но вернувшись к Алекто, Ганеша так быстро устал от своей д'осады, что хотел уже снова отозвать войска домой.

Но тут к ней стала заезжать Мегера. И Ганеша заметил, как сильно беременность Алекто изменила культуру поведения её подруги.

Мегера окрасила волосы в снег и остригла их на манер каре. Её движения стали более грациозными, мягкими, плавными. Улыбка – более кроткой. Пропитанный надеждой взгляд стал более задумчивым и глубоким.

И даже – культуру речи. Словно бы это она, а не Алекто, готовилась стать матерью.

И ни то чтобы ранее он старался не замечать её. Или Мегера, под панцирем своей вульгарности, была для него незримой. Просто, ранее она была совсем не такой, какой он теперь мог – и хотел – её видеть. Не такой замечтательной!

Особенно, когда Мегера начала устраивать пикнички на открытом воздухе на лужайках близ моря. Под тем предлогом, что это очень полезно.

– Но вовсе не для вас, – загадочно улыбалась Мегера, – а для вашего будущего ребёночка.

Невольно заставляя с ней соглашаться и принимать в пикничках активнейшее участие. Где Ганеша то деликатно, ну сущий ангел, то пытаясь мимолётно ощутить на губах вкус её кожи, не менее невольно выказывал ей своё расположение на диване в зале вечного ожидания блаженства. Путаясь под ногами её страстей.

На что зоркость Алекто давала о себе знать в домашних истериках, где Ганеша неостроумно выступал в экипировки «Егорки, у которого на всё отговорки». То есть снова стал разыгрывать из себя Пьеро и зажил спустя рукава, всё глубже погружаясь в тёплый ил бессознательного. Рассматривая Алекто уже не иначе, как пиявку.

Когда вечерами они все вместе пили в ларьке Мегеры вино в квадратных целлофановых пакетиках, которое все тогда, с усмешкой, называли «капельницы». И принимали как лекарство от прозы жизни.

Он на Мегеру – гипервнимательный! Не понимая до конца, что же с ней такое произошло? Она на него – слой равнодушия.

Так возникает любовь. Возникает так нудно и яростно, что практически невозможно её заткнуть. Тем более, когда ты пьян!

Не понимая наутро: «От вина ли только я был пьян вчера? Или – только от неё?»

Опохмеляясь воспоминаниями.

Понимая уже, что это именно её ларёк, этот коварный демон и обольститель обычных зомби, соблазнявший их покупать у Мегеры всякую-всячину, и заставлял теперь его воспринимать Мегеру ни кем иным, как той самой Татьяной Лариной! Что была просто обязана признаваться ему, как и Онегину, в любви! В каждом невольном взгляде, тут же отводимом ею в сторону. Таинственной улыбке. Через чур глубоком вздохе. Нечаянном касании, от которого Мегера сама же невольно содрогалась и одергивала свою «грешную руку» под строгим взглядом Господа, смотревшего на неё глазами Алекто. Как от прикосновения к святая святых! Обещая каждую минуту их общения принадлежать ему вся и без остатка. Целиком и полностью! Причем, помимо его воли. Ведь сам Ганеша в тех «тайных вечерях» в её ларьке ещё и не надеялся на продолжение банкета. Ни то что в спальне, даже – и в мечтах!

Глава 2

И наконец-то понял, что год назад обзывая его альфонсом, Мегера просто-напросто проецировала на него своё собственное мировоззрение, воспринимая его таким же хитрым и матёрым, как и она сама. То есть пыталась ему польстить! И перестал обижаться на её польщёчины.

Ведь всё это делало Мегеру теперь для него настолько привлекательной, что ему всё трудней и трудней было удерживать себя в руках. Так что временами он вырывался и переставал быть ручным.

Когда Алекто и Ганеша приходили к Мегере в ларёк и с двух сторон тянули время за уши своими шутками, заставляя время улыбаться. А затем под вечер отпускали их, щёлкая время ушами по щекам. Звонко подчеркивая этим, что пора идти домой. За столь торопливо ускользающим от них временем в сторону заката, хищно высвечивающего своими косыми ухмылками весь комизм данной (времени по щекам) ситуации.

Случилось так, что выпало Мегере вёдро ласк. Но, несмотря на то, что сублимация сделала Мегеру духовной культуристкой, одиночество наложило на неё синюю печать скорби. Её уголовное прошлое, чуть забродив в тишине, тут же ударяло испарениями мыслей ей в голову, указывая на её былые ошибки. Но вместо того чтобы сесть и разобраться в каждой всплывающей в памяти ситуации, она тут же начинала оправдываться, отравляя себя отрицательными эмоциями. И рвалась вовне – из душных катакомб подсознания. Лишь бы уйти от себя, от мясорубки своих мыслей, перемалывающих её негативное прошлое до мозга костей. Которое каждый тащит за собой в настоящее, как каторжник – своё ржавое ядро. Испытывая от этого лишь боль и тяжесть.

– Тебе что, плохо? – пр’оникся Ганеша слабым сиянием оникса её грусти.

Но Мегера тут же подняла голову, стряхнув его ладони мерцающей жалости.

– Мне никогда не бывает плохо! – улыбнулась она. И лицо её сверкнуло предчувствием куража. – Просто, мне иногда печалится. Ну, что, молодожены, пойдёмте сегодня ко мне в гости? А то мне так печалится по вечерам в пустой квартире. А я даже печалиться не люблю! Ну, что, вы идёте?

– Конечно, пошли! – быстро согласился Ганеша из сострадания. Понимая уже, как ей плохо.

Алекто промямлила что-то невнятное, чтобы не пойти. Но Мегера и Ганеша запели дуэтом, и Алекто растроганно согласилась. Соловьи были её слабостью.

Ганеша понимал уже, что когда ты остаёшься один, бесы тут же начинают тебя терзать. Поэтому камеры в тюрьмах должны быть исключительно одиночными! И современные однокомнатные квартиры отлично выполняют сейчас их функции. Где бесы указывают нам на ошибки. А это так противно (ведь мы наивно думаем, что невинны, аки агнцы божии), что нам хочется пригласить к себе кого угодно, хоть – проститутку, лишь бы одиночная камера снова стала твоей квартирой!

То есть прекрасно понимал, в качестве кого Мегера его к себе звала. Нет-нет, не проститутки. А в качестве душевной отдушины.

Хотя и это тоже приходило ему в голову. И смешило.

Но Алекто своим удручённым видом тут же развеивала все его мечты:

– Чего ты опять ржёшь?

И когда, гремя ключами, пришло время закрывать ларёк, они выругали время за то, что этот ключник гулял так долго. Заставив время перед ними жутко краснеть – в испускавших лучи красных, от крови, глазах заходящера солнца. Что жадно подглядывал за ними в прорехи плотных свинцовых туч, выискивая себе жертву на ночь.

Ганеша взял за горло какого-то там вина, вина которого была в вине палача, виновато прятавшего во время казни под маской своё невыносимо-невинное лицо. Не столько от публики, сколько от своего начальника, который запрещал ему пить в рабочее время: «Такую гадость!» Настаивая, что после работы он сможет сходить в лавку к месье Антуану, что на другом конце Парижа, и за те же деньги купить у него превосходный напиток из лучших сортов отборного у крестьян винограда, который так ценили Вергилий и Цицерон в своих виршах. Чего палач, будучи и сам поэтом, жутко стеснялся.

Но перед каждой казнью у него так неистово начинали дрожать руки, что он хватался за любую гадость, лишь бы избавиться от похмелья.

Но к концу рабочего дня, где он, захмелев от восторга, играючи превращал зомби в безголовые мясные тушки, ему начинало казаться, что с утра его руки начинали дрожать от страха. И он, стремясь заглушить в себе малейшие признаки слабости, мчался через весь город к месье Антуану. И изрядно надравшись его волшебного зелья, угрюмо плёлся домой, по пути подрезая всех, кто попадался. Чтобы показать этим зомби, на что он ещё способен!

Лавка месье Антуана терялась за горизонтом печальных вздохов, ибо они были отнюдь не в Париже, а в Изумрудном городе. Волею судьбы, превращавшей его среди этих преступниц в палача. Чего Ганеша, будучи и сам поэтом, жутко стеснялся. А потому и хватал за горло всех подряд сортов вина. Что они потом и распивали, распевая под видеомузыкалку популярные тогда куплеты. И альбом с фотографиями, которыми Мегера шантажировала Алекто, требуя от неё воспоминаний:

– Смотри! – показывала она Ганеше, но как бы Алекто, свою рожицу, гротескно впившуюся зубами в шампур с шашлыками. – Помнишь, это мы ездили с Омиром в Трою? А это…

Пока не кончилось вино.

– Вино обладает удивительной способностью менять мнения, – меланхолично заметил Ганеша, разливая остатки вина по бокалам. – Особенно, когда рядом нет ужина, и никто не навязывает вам свой курс их обмена на ревальвирующие из револьвера новизны опасные выводы. Когда собеседник начинает буквально «лить пули». И нет чтобы поддержать его падающую в яму недопонимания инициативу, все пытаются поставить это ему в упрёк. Но не найдя в нём места, поставить это ему в шкаф со скелетами. Взвалить ему это Это на тонкие плечики. То, напротив, раздувая это никому уже не нужное ЭТО, как воздушный шар, и улетая на нём в небо своей завышенной самооценки. Лишь бы не признавать его мастерство лудильщика. Превосходящего своими литыми формами убогий формализм собеседника, доставшийся ему на курсах кройки и шитья костюмов своих оценок. С которыми тот и примеривается ко всем, с кем общается. Превращая общение в примерочную. Тогда как подлинная цель общения – гримёрная! Но разве кто-то виновен в том, что в вас нет краски? Что вы не умеете работать с тенями, оттенками смыслов? До сих пор, хотя уже никто не пользуется свинцовыми белилами, считаете, что грим ядовит?

Хотя, в целом, Ганеша нашел, что у Мегеры было очень даже мило. Обстановка, как говорится, располагала. Особенно, утопленная в стену кровать с красным, свисавшим прямо с потолка, полупрозрачным балдахином, на которой он меж двух «Танюшек Лариных» и уснул.

Не стоит забывать, что это ему понравилось!

Когда Ганеша проснулся и увидел Мегеру без одежд, он удивился совершенству строения её тела. Оно представляло собой восхитительную реконструкцию тела Венеры Милосской по поднятому со дна куску мрамора дивным реставратором, сумевшим вдохновить жизнь в зализанную волнами статую, обтянув её нежнейшим коричнево-розовым атласом кожи и проложив под ней магистрали капилляров. Дав, таким образом, этому античному произведению искусства вторую жизнь.

Которую само произведение наивно считало не только первой, но и единственной. И достойной не только простаиваний на постаментах в глазах влюбленных в неё героев и, в тяжёлые для её мраморной души дни, простых смертных, облегчавших её душу и свой кошелёк, но и – импровизации в поисках моментов Радости. Культу которой Мегера трепетно поклонялась каждый вечер. И для исполнения обряда коей Ганеша, вообще-то, и был включён тогда в чертог ея покоев.

И впервые обнял её тогда, как бы случайно прижавшись к ней «во сне». Не смея её поцеловать и разбудить, прервав эту самую волшебную в его жизни Сказку. Пользуясь тем, что девушки ещё спали.

И Мегера через пару минут проснулась. От непонятного ей самой, переполнявшего её желания. Открыла глаза и молча улыбнулась, понимая, что Ганеша уже давно не спит. С закрытыми глазами. Не смея пошевелиться. И тоже закрыла глаза, наслаждаясь его счастьем. Всем сердцем вдыхая аромат этого запретного для них обоих ещё тогда плода, не в силах его вкусить.

И отлучила его от источника наслаждения лишь после того, как Алекто минут через десять зашевелилась. Оторвав его руку от своей груди и положив её на грудь Алекто. Чтобы та окончательно проснулась – в своей Сказке!

Где проводимый над Алекто эксперимент был не более чем событийный предлог, присказка к его самой волшебной с Мегерой Сказке. Ведь ни одна сказка не обходится без сюжета, иначе сказочникам не о чем было бы нам рассказывать. Тем более – основанным на реальных событиях.

Глава 3

Была у Алекто и Мегеры ещё одна подружка, которую звали точно также: фурия. Но только она не шла. Ибо стойко и непоколебимо хранила верность своему парню, который постоянно звонил ей из тюрьмы:

– Потерпи, любовь моя! И я щедро воздам тебе за все твои муки ожидания! – уверял он её. – По заднице! Если хоть что-то узнаю о твоих похождениях «налево» от своих друзей.

И как только Гилей вышел на свободу и поехал к ней, её чуткая задница запылала в предвкушении. Ведь уже было – за что. Тисифона и хотела с ним встречи и… уже сжималась. Прекрасно понимая от своих уже сидевших в тюрьме подруг, что именно он имел ввиду. И непременно её накажет.

– И не один раз! – голосили они.

Но ради него, долгожданного, Тисифона готова была уже на любые жертвы. Не девушка, мечта!

По дороге Гилей решил кого-то ради неё ограбить, чтобы не ехать к своей мечте с пустыми руками. И ему было чем её реально вознаграждать. После разборок в спальне.

Ведь Тисифона знала уже, что расскажет ему всю-всю правду! Ну, а там, будь что будет… Закрывала она глаза ладонями от картин, нарисованных своими более опытными в таких делах подругами. Но она не умела лгать. Тем более – ему!

Пока Гилей привязывал к стулу свою жертву. А затем выпытывал:

– Где именно ты спрятал драгоценности своей жены?

Которыми он уже сверкал в её глазах лучами счастья! И когда получил желаемое… Был тут же пойман «по горячим следам» на теле жертвы. Прямо в поезде.

Его снова закрыли и дали новый срок. Уверяя по телефону, что всё это он совершал:

– Исключительно ради тебя, любимая!

Так что Алекто и Мегера после этого в один голос уговаривали Тисифону перестать уже его бояться.

– То есть? – спрашивала та, внутренне сокращаясь. Не желая вновь собирать «секретные материалы», ухудшающие карму её кормы.

– То есть найди себе нормального парня! – голосили они. – Более непоседливого!

– Но – зачем? – не понимала Тисифона. Ведь она уже столько лет его ждала. И уже привыкла за три предыдущих года только ждать и надеяться на всё самое-самое лучшее. И светлое! И делать своему Господу постоянные подношения – «подгоны» на тюрьму. То сапоги купить на чужую ногу, то ещё кому чего. Ведь Гилей уверял свою любимую гопи по телефону, что он вовсе не чёрт, как смеялись над ней подруги, а они там и вправду меж собой обмениваются.

– Давай, я куплю всё-всё, что тебе нужно. Но – именно тебе.

– Но мне же нужно думать ещё и о других! Чтобы все меня тут за это уважали! – возражал Гилей.

И Тисифона шла ему на уступки. И – на почту, чувствуя огромную социальную ответственность перед этим недотёпой. Хотя и – невероятно крутым!

Ведь Гилей постоянно угрожал ей по телефону:

– Как только выйду, то зарежу и тебя и того, с кем ты мне изменишь! Мне уже терять будет совсем нечего. Ведь без твоих подгонов мне на тюрьме будет так тяжко… – давил Гилей на слезу. Трепетно и нежно культивируя в ней «Чувство Собственной Важности».

Но Тисифона не читала Кастанеду и ещё не знала о том, что это плохо.

– Для тебя же самой! – уверял её Ганеша, советуя его почитать. Как почитал он его и сам.

Хотя открывал редко. В этом хламе для себя что-то новое. В основном, для других.

Тем более что Тисифона и вправду могла помочь Гилею. Ведь она работала секретарём-референтом в серьезной организации. И её прямой начальник, глава асфальтового завода, как чуткий зомби, очень быстро проникся сочувствием к этой трогательной истории с её парнем, тронувшей его до глубины души. И тоже захотел Гилею хоть чем-то помочь. Проникшись историей, которой Тисифона просто не смогла с ним однажды не поделиться. Как только босс начал к ней откровенно приставать. Заявив Киферону, что у неё уже есть парень:

– И очень, очень крутой! Правда, Гилей пока что сидит в тюрьме, но вот-вот выйдет. И тогда зарежет за это нас обоих!

И Киферон, безусловно, проникся. Навёл о её Гилее кое-какие справки, как только тот опять сел. И тут же захотел оказать своей подопечной хоть какую-то посильную помощь.

«Но – какую? – ломал он голову. – Разве что только снова предложить ей свои услуги? – размышлял Киферон. – Ну, хотя бы ради того, чтобы у неё не возникло искушения найти себе другого парня. И спровоцировать конфликт! С летальным – в облаках – исходом. Или просто начнёт иногда изменять Гилею с первым встречным после куража в ночном клубе. Затем – со вторым, с третьим и так далее… То есть – пойдёт по рукам! Как потом парню в глаза смотреть?»

Тисифона, конечно же, постоянно отказывалась от его услуг, скромно улыбаясь.

Но босс её уже и не спрашивал. Просто заваливал секретаршу прямо на её же рабочий стол и делал своё благородное дело. Оказывая услугу и ей и её парню. Как мужик – мужику! И чувствуя невероятный наплыв солидарности, с чистой совестью предотвращал конфликт.

Тем более что он делал это вновь и вновь даже не специально, а просто не имея возможности устоять перед искушением – помочь бедняжке! Постоянно видя у себя перед носом её невероятно большую грудь. И милое личико простодушной доверчивой девушки. Но при этом очень умной, расторопной и весьма симпатичной секретарши в деловом костюме, лишь подчеркивавшим её формы. Именно его секретарши, на которую во всём можно положиться. Буквально. Как в делах, так и на рабочем столе. Особенно, когда ты уже смертельно по ней соскучился. Шантажируя Тисифону не просто выгнать с работы, но сделать так, что она в противном случае, став противной, ни в одну контору в Изумрудном городе уже не сможет устроиться секретаршей. И Тисифона не могла ему не верить.

– А куда деваться? – спрашивала она подруг. – Ведь Киферон обладает в нашем городе просто колоссальным влиянием! Так как делится откатами со всеми местными чиновниками. И имеет с ними ещё несколько совместных магазинов, строек и бригад, выполняющих муниципальные заказы. И я, как его секретарша, знаю все-все его деловые секреты!

В том числе и – от его жены.

Да и не хотела она терять работу из-за такого пустяка. Как Тисифона, с усмешкой, называла его член. Тем более что секс с таким невероятно могущественным в их городке мужчиной, безусловно, льстил её женскому самолюбию. Хотя её ум постоянно негодовал по поводу того, что всё это каждый раз происходит в сугубо рабочей обстановке. А не где-нибудь вне её.

– Но этого я тем более не могу себе позволить! – вздыхала Тисифона. – Ведь у меня есть парень!

И не могла позволить начальнику в конце рабочего дня после банкета в его кабинете с другими боссами после обсуждения сугубо деловых вопросов за бутылкой коньяка склонить себя напоить его остатками. А затем увезти её пьяное тело в сауну или ещё куда ни попадя. И постоянно выговаривала Киферону, угрожая статьёй, после того, как это снова происходило. Прямо в кабинете.

Да Киферону после секса с ней и самому было жутко стыдно за эту свою несдержанность. И, вообще, за столь легкомысленное по отношению к ней поведение. Он понимал, что Тисифона, безусловно, заслуживала гораздо большего. И не только члена. И он долго извинялся и уверял её в том, что ничего подобного больше не повторится. Совершенно искренне веря в этот момент в то, что он ей говорил. С серьезной миной. Видя, как доверчиво Тисифона сморит ему в глаза. И божился ей хранить верность «даме своего сердца».

Но разве он был виновен в том, что Тисифона давно уже заняла в его сердце Её почётное место? Как более молодая и более эффектная девушка с нереально выпуклыми формами. И осиной талией. Обхватив которую…

И каждый раз, когда Киферон находился в кругу семьи, и в его сердце что-то чуткое шевелилось, он каждый раз почему-то вспоминал именно о ней.

И приходя в понедельник на работу…

«Тем более что секретарша это такая вещь, которой просто надо пользоваться! Во всей полноте! – понимал он, пока пользовался. Упираясь её роскошной грудью в какие-то папки и канцелярские принадлежности. – Особенно, если она не просто прекрасна, а по-настоящему божественна!»

По крайней мере – её тело, которое иногда так и подмывало Киферона выписать ей небольшую премию от одного взгляда на её формы. Как самой ответственной работнице! Так сказать, передовице производства, работавшей сверхурочно.

Хотя, сверху – иногда, в основном – снизу, ощущая на себе нелёгкую долю пролетариата. Находясь под гнётом этого буржуина.

Глава 4

Тем более что после того, как Ганеша на собственной шкуре убедился в том, что Бог реально существует, ему стало неинтересно сидеть дома и читать фантастику. Почти все виды разумных существ, которых фантасты столь детально описывали, и в самом деле реально существовали. Но давным-давно уже приняли форму зомби. Так как тело зомби было избрана Старейшинами Вселенной как самое совершенное. По крайней мере, в этой галактике. Так что фантастика является порталом в иные миры лишь для тех, кто ещё не постиг подлинной реальности. Решая свои многочисленные проблемы или просто упражняя свой мозг. Да добрыми делами, помогая своим ближним. Но это уже – по желанию. Улучшить свою судьбу. И ты начинаешь, якобы, новую жизнь, воплощаясь в теле младенца. А по факту – продолжаешь старую. Только ничего о ней уже не помнишь. Пока не пройдёшь процедуру Глубокого Раскаяния. Перед тем, как шагнёшь на порог Вечной Жизни, снова став Совершенным. И – вспомнишь ВСЁ!

И неожиданно для себя вспомнил, как Сиринга на «День защитника отечества» пригласила его на кухню. Села напротив, подперла кулаком подбородок и стала любоваться тем, как он должен был жадно наброситься на запечённую для него в духовке утку с яблоками.

– А где гарнир? – растерялся Ганеша и осмотрелся по сторонам.

– Зачем тебе гарнир? – не поняла Сиринга. – Ешь мясо. Ты же мужчина. Ты должен есть мясо!

– Мужчина? – оторопел он. – Так это что, приговор?

Отщипнул от утки кусочек, пожевал эту высохшую в духовке биомассу во рту, и, видя, что Сиринга не сводит с него глаз, не решился его рефлекторно сплюнуть. И с отвращением проглотил. Наблюдая, как тот застрял у него в горле и ни в какую не желал самостоятельно продвигаться вниз.

– Знаешь, я не люблю мясо, – признался Ганеша, выковыривая из утки яблоки и с удовольствием их поглощая. Чтобы протолкнуть мясо. – Меня ещё в детстве воспитатели насильно заставляли есть этот непригодный для употребления в пищу продукт. Который повара тушили вместе с квашенной в бочках капустой, называя всё это кислое месиво «солянкой». Не обращая внимания на мои истерики. И воспитатель буквально руками запихивала его мне в рот. Я до сих пор помню у себя во рту её пальцы. В первый раз я так поразился её наглости, что буквально с минуту сидел молча, открыв рот. Пока она заставляла меня, сквозь слезы, его жевать. Двигая рукой мою нижнюю челюсть, как у куклы. Крича что-то там о пользе белков для растущего организма. Но как только она отворачивалась, я тут же сплёвывал его обратно в тарелку. А когда она стала это замечать и снова запихивать мне эти объедки в рот – под стол. Так что я, наверное, никогда уже не полюблю мясо. Прости, это слишком личное.

– Это ты меня прости, – смутилась Сиринга. – Твоя мать ничего об этом не говорила.

– Ещё бы! Она сама работала в том же самом саду детей в старшей группе. И точно так же заставляла детей есть то, что они не любят. Ещё и недоумевая, почему она спокойно съедает свою порцию, а ребенок съедает только её совсем небольшую часть и уверяет, что уже наелся? Не обращая внимания на разницу в весе. И её многолетнюю привычку набивать живот, «заедая» неврозы. Где у неё уже около пятнадцати килограмм одних только патогенных бактерий в кишечнике, специально расплодившихся для того, чтобы вместо неё переваривать предлагаемую им пищу. А у ребенка их ещё нет. А если и есть, то только те, для которых мясо животных – смертельный яд! Это и есть тот самый «мировой заговор», о котором все вокруг только и говорят. Но, пожирая трупы, и сами не желают даже себе сознаться – в чём именно он заключается. Заключая себя в тюрьму тела. «Сома – сёма», как говорили римляне. А они понимали в этом побольше нашего! И ели один только белый хлеб, – взял Ганеша с плоского блюда ломтик хлеба. – И какую империю они отгрохали! Которая пала только после того, как они стали нанимать варваров, которых они так и не сумели отучить от мяса! Ведь заповедь «не убий» сильно сократили. Изначально из уст Моисея она звучала: «Не убий и не съешь». Ведь тело зомби, как и любое искусственное творение социального инжиниринга на базе примата самими его Создателями устроено именно таким образом, что любой проглоченный кусок мяса тут же обрывает твою эволюцию.

И наконец-то понял, что Алекто нужна была только для того, чтобы Сиринге было к кому действительно его ревновать. А не только теоретически – к Ахлис. И она смогла бы и там и сям набраться решимости, чтобы окончательно с ним порвать – по всем фронтам!

Глава5

А Тисифона была столь добра, что милостиво позволяла ему тренироваться за рулём своей спортивки на специально отведённой для этого в их городке площадке с эстакадой и соответствующей разметкой.

– Белый Лебедь! – восхищённо смотрела Тисифона на свой ослепительно белый «Левин». – Который я купила себе сама! Не верите?

И если бы не постоянное присутствие на заднем сидении Алекто, Ганеша, вероятно, и стал бы склонять Тисифону в дательном падеже.

Но всё, что ему оставалось, так это быть по отношению к ней истинным джентльменом. Весьма учтиво выслушивая то, как её начальник постоянно её насилует.

– В моём же кабинете!

– Для твоего же блага! – возражала Алекто.

– И после этого становится моим подчинённым. На пару дней. Но потом Киферон снова превращается в мега-босса по долгу службы. Я снова начинаю перед ним тушеваться и робеть. Он тут же замечает это и снова нарушает все свои клятвы!

Но работа есть работа. А ничего другого, кроме как быть секретаршей, Тисифона просто не умела. Да и не хотела уметь, по её словам. Тем более что с этого места ей начинали открываться уже и другие перспективы. Правда, там тоже были свои начальники, которые после переговоров с её боссом завистливо на неё поглядывали. И иногда оставляли у неё на столе свои визитки.

– Когда этот зомби тебе уже окончательно надоест, ты просто позвони. И мы что-нибудь для тебя придумаем. Без всего этого! – подчёркивали они.

И Тисифона понимала, что Киферон им всё-всё рассказывает. По секрету. Как начальник – начальнику. Что он занимается этим с ней подолгу. Очень по долгу… службы.

И каждый раз после этого Киферону это выговаривала. Вешая это никому не нужное ЭТО на его внезапно обвисшие плечики. Заставляя его краснеть в лучах заката. И извиняться. Угрожая навсегда его покинуть.

– И уехать в Город.

– На Неве?

– Куда ты не сможешь уже дотянуть свои щупальца!

Но она не могла. Бросить тут больную стареющую мать и её ветшающую, но дорожающую из-за инфляции двухкомнатную квартиру. И томно вздыхала в машине на пассажирском сидении возле Ганеши о своей нелёгкой доле. Приподымая вздохом и без того большую грудь. Заставляя его искренне ей сочувствовать.

А Алекто – завидовать. Не менее искренне. Уже жалея о том, что пошла с Мегерой после школы в бурсу. А не вместе с Тисифоной в лицей учиться на секретаря-референта. И начинала искоса смотреть на Ганешу, как на того, кто достался ей тут вместо какого-нибудь начальника.

– Которого уж я-то точно заставила бы развестись и на себе жениться! – уверяла Алекто подругу.

Не обладая ни кротким, как у Тисифоны, нравом, который начальство, собственно говоря, к ней и привлекал. По сравнению с другими фуриями, как Алекто и Мегера, которых интересовали только деньги. Ни – её нетипично большой грудью, которая будила в каждом из них ребёнка, заставляя тянуть к ней свои ручонки. Ни – её умом, который тут же ставил их на место! Одним своим мимолётным присутствием в их жизни окуная их сердце в святая-святых. Пусть – на мгновение, которое так и подмывало их хотя бы попытаться растянуть в связь.

Переходящую временами в бытовое насилие, благодаря её нравственными мучениям.

Ну, как – насилие? Киферон уже чуть ли не официально, по крайней мере, в глазах её подруг, вошёл в ранг её любовника. И теперь уже и сам не знал, куда податься. Но его-то, в принципе, и так всё устраивало. А вот – её?

Да и её, в общем-то, тоже. Но не могла же она признаться в этом своим подругам?

Не понимавшим:

– Чего ещё тебе от этой жизни надо? – раздирали подруги её душу своими противоречиями её сердцу, отданному Гилею.

Что заставляло Киферона тут же покидать «поле брани», дабы избежать очередной ссоры. Оставляя Тисифону безо всех этих послевкусий и словесных ласк в виде бесконечных обещаний развестись с женой, как в некоторых подобного рода сериалах. Нет! Не могла она позволить себе пасть так низко – до массового искусства! Поэтому падала, так сказать, планируя над тем, что между ними в действительности происходило. Решив для себя уже не обращать внимания на то, что в её сердце после этого происходило, расплескивая отрицательные эмоции. Ассоциируя себя с закипающим стеклянным чайником, когда тот наконец-то выключался. Чтобы налить себе крепкий кофе и взбодриться от того, что мешало ей сосредоточится на главном – своей работе, которой Киферон уже через пару минут после этого снова заходил в её кабинет и нагружал. Настаивая на том, что для него только ЭТО сейчас и важно:

– Через час приедут важные зомби из городской администрации. Так что приготовь, пожалуйста, все бумаги! – допивал её кофе и уходил.

Заставляя её волноваться лишь о том, как бы босс не опоздал на важную деловую встречу, когда все бумаги были уже на его столе. Всё пытаясь через окно их офисного здания в виде зеркально-синего космического корабля, устремлённого в финансовые выси, узнать на парковке его черный джип среди других подъезжавших столь же микроскопических машин.

А когда Тисифона работала (или чем там она занималась на своей работе, сняв очки), Ганеша катался с Мегерой на её «Марке». И выслушивал уже её душеизлияния.

Ведь если с Тисифоной Ганеше ничего в этой жизни не светило, да и не хотел он её, честно говоря, обманывать. С такой, как Тисифона, всё должно быть по-настоящему. Иначе тебе и самому после этого будет за это стыдно. Как и её боссу. Заставляя Киферона глубоко вздыхать у себя в кабинете. Не зная уже, чем себя занять, чтобы отвлечься от всей этой карусели чувств. В которых он Тисифоне так и не позволил себе признаться. Чтобы даже не начинать дарить ей дорогие подарки и бесконечные обещания развестись с женой, как все. Начальники в их городке со своими секретаршами. Погружая её и себя во все эти бытовые мерзости!

То Мегера казалась Ганеше более лёгкой добычей, как оторва, с которой можно будет делать всё, что тебе угодно! Каковой он был и сам в глубине души. А внешне – таким же скромным, как и Тисифона – Ганешенькой! Что так и подмывало оторв его слегка подразвратить до своего уровня. В постели, разумеется! А где ж ещё? С их неуёмной жаждой покорять!

Хотя, из-за постоянного присутствия Алекто, Мегера и Ганеша вынуждены были делать вид, что им обоим друг до друга фиолетово, автоматически включая Пастушка и Пастушку. И бессознательно искали сблизиться. Для пользы дела, разумеется

Конечно же, Ганеша понимал, что Тисифона была святыней, которой он с удовольствием коснулся бы! И не раз! Но он отлично понимал и то, что не идёт ни в какое сравнение ни с её парнем (Небо), ни с её начальником (Земля). Не имея возможности занять в её воображении ни одну из вакансий.

Другое дело Мегера, которая была буквально обнажена для него – по всем фронтам! Даже оставаясь в машине в своих джинсовых шортах и коротком оранжевом топике. Сквозь откровенные улыбки которой просвечивал по отношению к Ганеше какой-то свой интерес.

Живой интерес, надо заметить. И Ганеша живо это замечал (её живительную влагу). Но пока ещё не понимал лишь – какой. И наивно думал, что она его просто хочет. Аж хохочет!

А не то, чего она действительно от него хотела. Всё глубже «влезая ему под шкуру», оказывая услугу за услугой. Делая вид, что она просто добрая и милая. От природы.

– К тому же, ещё и красивая! – подчёркивала она его желание.

– Да и просто – умопомрачительная! – соглашался Ганеша, теряя голову.

По сравнению с Алекто, казавшейся ему теперь воплощением мирового зла. Когда она это слышала. К которой он если и испытывал ещё хоть какое-то желание, то лишь – помочь дурёхе перестать быть проводником зла в его реальность.

«Вместо того чтобы её просто взять и бросить!» – скажет кто-то со стороны.

И тут же расстаться с её подружками? О, нет! Ведь они искренне ему помогали осваивать вождение, как по нотам! Которые они, как типичные умницы, уже давно освоили и владели в совершенстве. Которое они и пытались передать этому глупышу-малышу. Одной ласковой улыбки которых хватало… за жабры, чтобы поднять его самооценку до небес!

Слава богу, что Алекто сидела сзади и ничего не видела. Как бурно он реагирует на их рассказы. И лишь по их невольно пробегавшим улыбкам могла догадаться о том, что происходит спереди.

Но не догадывалась. И слава богу! Что у них хватало такта этого не замечать. Ведь от этого он слушал их лишь ещё внимательнее. И становился ещё более участливым к их нелёгкой, такой, судьбе. И искренне желал… им помочь.

– Чтобы я могла это оценить? – подмигивала Мегера. И уже начинала строить на него свои планы. Вписывая его в свою умопомрачительную Сказку. Ведь его ум – это первое, от чего ей необходимо будет избавится, как и любой самке тарантула, чтобы его ум не мешал ей его использовать. И его бессознательное (Банан) охотно ей в этом помогало. Вытесняя ум (Аполлона). Заставляя Ганешу тупить и помогать ей тут же исправлять его дорожные ошибки. С невольной улыбкой. Понимая почему, на самом деле, это происходит.

В отличии от Алекто.

Короче, было весело.

Глава 6

Пока не приехал Силен. И они решили, что пока Банан будет учиться в автошколе, Силен сходит в Японию, купит там пару машин и сразу же погонит их к себе во Фракию навестить родных. Продаст их там и как раз вернётся. Зарядит Банана долларами, тот пойдёт за машинами сам и возьмёт под «ноль-три Экю» что-нибудь реально крутое, на чём можно будет серьёзно навариться. А там…

Но часто ли наступает это заветное Там? Силен, чтобы лишний раз не обольщаться, никогда туда не заглядывал.

Да и не видел он так далеко. В силу и физической и духовной близорукости. Не понимая ещё насколько туго это взаимосвязано.

Ведь недаром же Господь именно ослепил Савелия, чтобы вернуть ему прежде всего духовное, а уже затем физическое зрение. Чтобы не вышло, как и с Илией, которому Господь просто забыл вовремя вернуть зрение. Вынудив Илию подняться прямо пешком на Небо – на разборки! Заставив Господа там отдуваться и жутко краснеть в лучах заходящего солнца, уверяя при всех ангелах, что больше подобного ни с кем и никогда далее не повториться! Установив с тех самых пор эту жёсткую зависимость.

Ведь сам Силен, пока служил в армии, женился в Пимплеи на местной леди. И ни разу об этом не жалел. Ну, хотя бы потому, что только у Нойз, как у истинной леди, хватало такта его не ревновать. Несмотря на визги её подруг! Каждая из которых демонстрировала ему свои возможности обрести именно с ней своё неземное счастье. Пока он не повстречал Нойз.

Которая спокойно говорила теперь их трёхлетней дочери:

– Наш папа бять!

Заставляя Силена жутко краснеть. Перед дочерью, которая повторяла за матерью это глупое слово.

– Кто наш папа? – выразительно спрашивала мама.

И дочь вопросительно смотрела на папу. Молча наблюдала, как тот, смущаясь, краснеет и отрицательно мотает головой. И чётко повторяла за матерью:

– Бять!

И весело смеялась, думая, что это игра. Наблюдая противоречивые реакции родителей.

– Ну, зачем? Для чего ты так говоришь при дочери? Чему ты этим её научишь? – спрашивал Силен. Продолжая, в недоумении, осуждающе мотать головой. Озабоченный тем, что его дочь вслед за матерью будет глотать букву. – Своей ревностью ты испортишь ребёнку дикцию! – Гу-у-лять. Повтори! – призвал Силен дочь.

– Гу-лять! – чётко повторила та.

– Ты хочешь гулять?

– Гулять! – утвердительно кивнула дочка.

– Видимо, в папу пойдёт, – вздохнула Нойз.

– Так, дуйте гулять! – скомандовал он жене. – Видишь, наша дочь гулять хочет? И не приходи, пока не перестанешь думать обо мне все эти глупости.

– Что, совсем никогда? – озадачилась та. С усмешкой.

– Совсем! – усмехнулся Силен. – Пока не позову. Пойми, мысли – это род сумасшествия, они сводят нас с ума. Надо жить в настоящем моменте. И стараться поменьше думать всякую ерунду, чтобы не отравлять себя негативом. А тотально наслаждаться жизнью!

– Вот я и смотрю, что ты обо мне уже совсем не думаешь.

– О жене и не надо думать, её надо любить! – улыбнулся Силен.

– Интересно, когда это у нас в последний раз была любовь? – усомнилась Нойз в его словах.

– А я и не говорил, что с женой надо заниматься любовью, – усмехнулся над ней Силен. – Зачем себя насиловать? Лев Толстой говорил, что любовь с женой нужна только для перепроизводства детей. Ты уже готова на второго ребёнка?

– Пока ещё нет, – смущенно призналась та.

– Ну, как будешь готова, милости прошу! – улыбнулся Силен. – Я всегда рад. Нужно думать о главном! – поднял он указательный палец вверх. – А не о всякой ерунде.

– О, Учитель! – усмехнулась та.

– Тебе со мной просто повезло! – с ироничной улыбкой согласился Силен. На лавры.

Ведь хотя Нойз и была красива, но, как и все дриады, в постели была «не очень», гордо отказываясь глотать его заглавную букву. А тем более – сглатывать многоточие. И Силен охотно компенсировал это местными менадами, которых тут же тащил в койку, видя, что те совсем не против примерить к себе вечерком статус его любовницы, словно ночную сорочку, в зеркале её квартиры. Чтобы придать своей жизни в Пимплеи хоть какой-то налёт романтики, погадав о любви, пока его жена ночевала с дочкой в особняке родителей. Для чего он и таскал, если честно, Банана в Пимплею. Чтобы сплавить Нойз к родителям и освободить квадрат её «однушки» для массовых приглашений. А самого Банана – посидеть пока что в машине. Или куда-нибудь, там, прокатиться в ночи, включив на всю громкость музыку с подругой его избранницы. Ну, или… заняться с ней, под утро, на что там у неё ума хватит. Под напором его безумия.

Ведь он искренне считал Банана машинником, причём отпетым. То есть тем, кто любил это делать исключительно в машине. Настоящей Песней! Из-за Кассандры, которая, без машины, его и вовсе не желала. Даже – воспринимать. Воспринимая теперь любовь исключительно на колёсах. В лучших традициях балагана. Устраивать из всего этого по-настоящему иррациональные представления. И лишь в порядке исключения – дома.

То есть любая машина, сама по себе, теперь его искалеченной Кассандрой психикой воспринималась как нечто возбуждающее. А когда Банан замечал за её рулём девушку, а тем более столь же красивую, как и её машина, это «два в одном» просто сводило его с ума!

Особенно, когда он узнавал в ней черты Тисифоны с её опасно (для других участников дорожного движения) нависавшей над рулём грудью. Которая искренне улыбалась, не понимая всей опасности происходящего затмения в головах у тех, кто на неё в этот момент смотрел И невольно давил на газ.

Или Мегеру, которая лишь немногим от неё отставала в не менее тесной груди. С избытком компенсируя это гораздо большей красотой лица и изяществом телес. И ещё более представительским авто. Заставляя их руки мелко подрагивать на руле от возбуждения и рефлекторно тянуться за сигаретой. Понимая, в глубине души, что их жена столь же нервно курит, как и они сейчас, по сравнению с ней. Проигрывая по всем статьям! Которые они начинали уже перебирать в памяти. Представляя себе то, как именно всё это они с ней проделывают. Заручившись-таки её согласием. Ведь только согласие красивой девушки превращает эту одноразовую акцию в самый ослепительный в вашей жизни сериал. Позволяя ей и самой вас то и дело насиловать, выкроив в обед минутку. Набрасываясь на тебя и терзая, подобно хищнику!

Уже жалея о том, что так быстро «сдались» и женились. Не на той. И непроизвольно опускали от её мимолётного – по их сердцу – взгляда руку с кольцом под руль, натыкаясь там на твёрдый постулат брака.

Поэтому-то Банан и желал как можно скорее влиться в ряды автолюбителей, чтобы начать уже встречаться с такими, как Тисифона или Мегера хотя бы взглядами. А не с Алекто в её жуткой коммуналке.

То есть – вырвавшись от неё на свободу, «по которой бродят женщины и кони»1, как завещал Бабель.

Хотя, коня уже давно заменила машина, плащ – имидж, а меч… Так и болтался у него, бесхозно, из стороны в сторону. Не зная уже к кому пристать. Чем Силен и был, собственно говоря, как его Учитель, более всего обеспокоен. И постоянно искал Банану «достойную пару».

На пару часиков.

А касательно Алекто, Банан заметил Силену, чтобы тот, на её счёт, больше не беспокоился. И не пытался положить денег.

– Можешь считать, что её уже нет. Надо лишь доиграть ещё пару сцен.

– С парой девушек? – лишь усмехнулся Силен. Зная уже, во что Банан любит с ними играть в своём «театре на дому».

Глава 7

Это ведь тебе не анекдотический детектив Гоголя «Вий», где ты в первый же день знакомства забиваешь до смерти любовь всей своей жизни. Тем, что отвергаешь её. Её, показавшуюся тебе на момент отказа буквально «избитой» в обоих смыслах – старухой. «Старушка дряхлая моя»! – смеялся после публикации «Вия» Пушкин, хлопая Гоголя по плечу, как своего старого друга. И потом ещё три дня о ней исступлённо вспоминаешь, сожалея о случившемся. Оправдывая её и прихорашивая. Бальзамином. Умоляя в церкви своей души этого Господа твоего сердца на коленях тебя простить. Отрезая себя «святым кругом» абсолютного ей поклонения и безусловной преданности от всех других девушек. Вспоминая о том, как она, на самом-то деле, была прекрасна! Его хладная Панночка. Которая так страдала, не в силах вынести твоего отказа, что буквально умерла. Для тебя.

И – ПРОСТО УЖАСНА! Убивая тебя каждый раз, когда вы снова встречаетесь. Своими взглядами. Когда ты уже не в силах даже поднять на неё, от стыда и раскаяния, свой невероятно тяжелый, как у Вия, взгляд.

Или – когда ты смотришь на неё во все глаза, но ни она, ни её друзья тебя уже в упор не видят!

Столь отвлечённо преподнеся нам в своём рассказе «Вий» всю самую суть любви в облака своих метафор, что этого так никто и не смог постигнуть! Как великий Гоголь. Полностью отказавшийся от плотской любви, рассматривая её уже не иначе, как самое прекрасное… Искушение! Полное скрытых в ней подспудных стопудовых, как шаги грозного Вия, ужасов. И прочих несусветных сексуальных фантазий, буквально разрывающих в конце этого рассказа его главного героя. Павшего замертво перед ней ниц! Когда Панночка так и не смогла его простить. И, увидев это, умерла вместе с ним от разрыва сердца! Как Ромео и Джульетта.

Силён, силён был, бродяга, по полям осмысления себя и других! Особенно тем, что, подводя итоги сего опуса, невероятным усилием воли раскрыл нам в конце своего рассказа глаза, поднял наши отяжелевшие от догматов веки на то, что буквально каждая женщина на любовном (в рассказе: «киевском») рынке, предлагавшая нам свои щедрые дары: «Не иначе, как ведьма!» И нужно постоянно плевать ей на хвост и креститься, пока хвост у неё полностью не отвалится, став для тебя Василисой-премудрой.

Какой бы «коробчёнкой»2 (машиной) она ни обладала. Или же «ледяной избушкой»3 съемной квартиры, как Мегера.

В реальности же с ними приходится повозиться. Гораздо дольше, чем тебе хотелось бы. Ведь в Изумрудном городе изначально не было трамваев. Да и масло было уже не то, что раньше. А самому превратить эту Панночку (Алекто) в хладную… О, нет, что вы? Только не это! Ганеша ведь у нас ангел, он органически (масляно) не может творить насилие. Значит, нужно сделать это не-органически! То есть ни вариант Булгакова, ни вариант Гоголя его не устраивал. Изначально.

То есть – ещё в самом начале её беременности. Когда Алекто ещё стояла у него под большим вопросом. Ведь то, что полгода назад Алекто перед ним столь отчаянно притворялась, делая вид, что безумно его любит, заставляло её не менее безумно любить его в постели. Не решаясь заронить в нём даже зерно сомнения. В грязь его фантазий, которыми он и превращал Алекто у неё же в душе из Пастушки в Потаскушку на подмостках её игры. То и дело сползая у него с колен отрабатывать свой метафизический кусок хлеба. Замирая не столько от наслаждения, сколько из опасения себя выдать. Обрекая себя на освоение Искусства Лжи. Что ей всё это безумно нравится. Как и любой актрисе. Чтобы получить от этого режиссера столь безумно нравившуюся ей тогда роль – его жены.

Или всё же – любовницы? Ведь она, всё же, продолжала в это играть даже после того, как он стал склонять её на аборт. Только ли – по привычке? Или надеясь на продолжение банкета? Во время которого Ганеша захмелеет от её любовницы и передумает передумывать. Значит, скорее всего, жены.

И теперь лишь сидела на заднем сидении «Марка» и кусала губы от того, что просто физически не могла пока что продолжать играть в этом ослепительном сериале. Из-за того, что столько усилий вложила в то, чтобы получить от Ганеши роль жены. На которой она откровенно продолжала висеть у него на крючке в спазме веры в свою игру. Но теперь, из-за беременности, её уже просто физически тошнило. Видя, как мучительно для неё он ускользает от жены к Мегере. Всё сильнее сдавливая комом обиды в горле роль «жены» в кавычки. Заговаривая о нравственности. Ведь она ни понаслышке, как никто другой, знала, какой шикарной Мегера могла быть любовницей. Без всяких, там, кавычек нравственности. И теперь не могла даже вынести мысли о том, что и для него – тоже. Хотя ещё в начале их знакомства уже готова была на всё ради своей подруги. Даже – поделить с ней Ганешу в тесном междусобойчике. Ведь если в высших сферах общения с Сирингой междусобойчики своей избранницы Ганеша непроизвольно именовал не иначе, как светские рауты, то междусобойчики Алекто и Мегеры он тогда именовал, как оргии.

После того, как ещё вначале его знакомства с Алекто, её младший на полгода кузен Неофир, разоткровенничавшись по пьяни, совершенно искренне и с огоньком в глазах и промежности признался Ганеше в том, что Алекто до тюрьмы пригласила его на квартиру Мегеры. Где эти фурии впервые вовлекли его своей тонкой душевной организацией куража в свои долгие брачные игры. До самого утра. Возвращаясь с Ганешей от его старшего на пару лет кузена, который, сообразив «на троих» пару бутылок вина, чистосердечно признался Ганеше в том, что Алекто пока что не может иметь детей:

– Именно из-за того, что Алекто сама, уверяю тебя, – божился её старший кузен Титан, – меня напоила и соблазнила! А потом вынуждена была – матерью – делать аборт.

И его жена Европа сидела рядом с ним и во всём ему поддакивала:

– Не могла же Алекто жениться на своём брате? Пусть, двоюродном. Это вам не какая-нибудь, там, Франция времён Людовика. Или – Англия времён Кромвеля. Теперь, извиняюсь, так не принято-с! Тем более что они и не смогли бы этого сделать, даже если бы и захотели. Получить на это согласие от своих шумных по этому поводу родственников! Ведь они оба были тогда ещё столь же глупы и наивны, как Ромео и Джульетта. И не менее печальны по поводу произошедшего. Что, как и в пьесе, привело их обоих к смерти – их потенциального ребёнка.

Но её старший кузен был отнюдь не Шекспир и не мог столь же витиевато, как классик, маскировать аборт под смерть обоих. Наглядно показав нам то, чего оба его героя заслуживают за посещения салона бабки-повитухи. Теперь: местной клиники.

И Алекто периодически вовлекала своего более младшего и более лояльно настроенного кузена в свои долгие брачные игры с Мегерой.

Усаживала его в кресло и просила немного подождать. Посмотреть видеоклипы. Пока они, под музыку, без него разденутся.

– Ведь тебе же к нам нельзя! – улыбалась Мегера.

– Ты будешь сегодня паинькой? – смотрела Алекто строго.

Снова опускали полупрозрачный красный балдахин и начинали медленно раздеваться. Помогая друг другу. Без оглядки на возбуждение их невольного зрителя. Который искоса пожирал глазами этот оживающий у него на глазах видеоклип. Пока этот шалопай не выдерживал и…

И пока Неофир, подрагивая от возбуждения, насиловал Мегеру, Алекто его за это наказывала. А затем, не выдержав этого унижения, он мстил своей обидчице! Покусывая её от возбуждения.

Затем набрасывали ему ремень на шею, оттягивали пасть этого бешеного уже пса и привязывали к кровати. И уходили на перекур. Пока он бился в истерике, желая продолжить шоу.

Пока одна из них не подходила к нему, ласково целовала и утешала. Своим телом. Искренне ему сочувствуя.

– В конце концов, он ведь твой брат? – улыбалась Мегера. Но не отвязывала. Кабы снова чего не вышло из этого животного. Исполненная сочувствия и совершенно искренней любви. На глазах у Алекто. Которая, не выдержав, присоединялась к ней. И любила его ещё дольше. Но уже через час столь домашнего рая они обе снова забывали о нём. И уходили покурить на кухню. Оставляя, от обиды, биться в истерике, умоляя их его простить. Чтобы одна из них снова прониклась к нему жалостью и… Так до утра.

– Пока их обеих ни посадили в тюрьму, – вздыхал Неофир.

И Ганеша, в ответ на это, делился с Неофиром своим подвалом бессознательного, рассказывая ему о своих бессердечных подвигах.

И Алекто теперь буквально разрывалась перед Ганешей надвое. Точнее даже – натрое, осваивая на своём горьком опыте триалектику природы страсти. Не понимая уже, какая роль для неё теперь дороже: роль жены; подруги, способной поделиться с лучшей своей подругой тем, что она имеет, точнее – не имеет пока что из-за беременности; или же всё-таки – любовницы? Понимая, что на эту роль она уже чисто физически не тянет. Заставляя уже откровенно ненавидеть и своего ребёнка и Мегеру, которая постоянно Алекто на материнство вдохновляла и подбадривала, говоря ей, что Ганеша вот-вот передумает и согласится стать отцом.

Хотя, кто его знает, чем они там, в его отсутствие (при самой сути их телесного существа) себя вдохновляли? Пока он был в рейсе. И тем более – подбадривали? Вплетая эти узоры страсти в свои интриги. Приглашая Зенона вместо Неофира в свои игры.

Хотя, Ганеша и теперь любил фурий. Даже после того, как во многих из них разочаровался. Любил, но ещё не настолько сильно, как доктор Джекил, чтобы вечерами душить их за это в своих объятиях. Наблюдая за проявлениями своего бессознательного. Которое Джекил, точно также отделяя от себя свой рептильный ум, называл «мистер Хайд». И по утрам, с ухмылкой, царапал у себя в блокноте жуткие заметки. Переросшие затем в его не менее жуткий (жутко понравившийся всем) роман «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда».

Тем более что Алекто была на сносях. И с ней просто физически делать это было просто жутко неудобно. Ни то что – психологически. Просто, жутко. Перестав уже стоять для него на повестке дня на четвереньках, а тем более вечера – на коленях. Даже не умоляя его простить её. И этим хоть как-то возбудить к себе его интерес, как исповедника. Заставляя его точно также, как и в начале их отношений, наслаждаться её карамельной исповедью. Невольно превращая и Банана уже в безвольный знак вопроса. Бессильный разрешить с ней периодически возникающие ситуации, порождавшие тогда скорее массу неудобных в штанах вопросов, чем ответы на этот иногда неожиданно большой вопрос. Торчащий, как восклицательный знак, в конце каждого из предложений Мегеры. Каждое из которых он откровенно читал, между строк, в её сияющих от счастья глазах, как предложение разделить с ней ложе. С ней и только с ней! Во веки вечные. Сливаясь в одном непрекращающемся экстазе самых трепетных и едва уловимых (Алекто) касаний, касавшихся их обнаженных навстречу друг другу сердец в порыве страсти. Словно шквал огня и урагана, сметавший все их былые обиды и недоразумения.

О, предвкушение! Ты мощнее самой сильной страсти, вошедшей в зенит экзистенциальных переживаний. Ударяя в голову сильнее любого солнечного удара и начисто лишая сознания. Тем более, в машине. Ведь для этих целей архидемонам пришлось найти для него более благодарный, чем Алекто, и наиболее подходящий для этого материал. Как любил называть зомби Странник Стругацких из романа «Обитаемый остров» перед тем, как начинал их резать своим холодным к тому, кто сейчас перед ним лежал, скальпелем и стругать. Стругая и стругая с перерывами на обед и опять стругая у себя в закрытой лаборатории «Хрустальный Лебедь» на их основе маленьких Прогрессоров. Но получая вместо этого каких-то совершенно гадких утят. Перелетавших затем в другие книги данных авторов, в более тёплые края их Полудня.

И Ганеша уже начинал рассматривать Мегеру как вариант этой жуткой социальной фантасмагории. Без оглядки на Алекто в зеркало заднего вида у Мегеры в «Марке». Начиная бессознательно прорабатывать у себя в голове вариант будущего сценария этой новой для себя главы о неземной любви на обитаемом острове его сердца среди всех этих жутких треволнений и существ, одним только представлением об этом вознося и себя и её до невиданных им ранее густых, от чувств, небес. Небеса которого были точно также недоступны для Мегеры, как и небеса Странника – пытливому взгляду местных «выродков». Не стоит забывать, что Мегера была гораздо умнее своих подруг и от этого гораздо сильнее мучилась – от непроизвольного излучения его башни (которую Ганеша лишь задумчиво потирал) в те моменты, когда сидел с ней рядом и непроизвольно запускал от её рассказов излучатель своих страстей на всю катушку! Заставляя её сжимать зубы от того, как им, не будь сейчас рядом с ними Алекто, было бы прямо сейчас невозможно хорошо! Чуть ли не кончая.

С ней, как Гоголь. От восторга и предвкушения. Каждый вечер забивая её до смерти после очередного вознесения в облака с этой Панночкой. У себя в воображении. Обжигая её своими польщёчинами!

Как Хома своим Хомячком. Слегка, так, переусердствовал, наслаждаясь Панночкой за обе щёки.

Ну, не мог же Гоголь в те годы всё это именно так и описать? Столь же красочно и подробно. Тогда его просто не поняли бы. Даже Пушкин, который своими бесконечными похождениями «налево» (называя всё это загадочным словом «Лукоморье») своего друга Гоголя на всё ЭТО только и вдохновляя-ля-ля-л. Маскировать под обычную литературу тех лет все свои безумства.

Но теперь-то – можно? Не даром же идеалом Ганеши всегда была Хладная графиня (Изольда – Изо льда). Тогда – Панночка. И Мегера, наивно отвергая вечерами у себя в ларьке его кандидатуру, так и подмывала его основания невероятно космической для неё империи превратить её в русалку для бурных заводных игр в тихой заводи его любви. Подымая своими «странными» на него взглядами со дна его души всю грязь его фантазий.

Хайда, который всегда желал её и только её! За это у-хайдокать!

И проснулся Джекилом. Бр-р-р… Ганешей. От поллюции, охладившей его пыл в стынь.

Глава 8

Записал и спешно пошел пообщаться об этом кошмарном сне с Дезом.

– Здорово! – протянул Дез руку. – Есть что-нибудь новенькое?

– Сегодня утром я встал рано утром, – пожал ему руку тот, – и, как и мистер Джекил, неожиданно для себя вывалил на бумагу всё, что меня так долго мучило!

– Долго? – не понял Дез.

– Всю ночь! – усмехнулся Аполлон.

– Как называл?

– «Ас-сортир».

– Почему так?

– Сейчас поймешь! – снова усмехнулся Аполлон, достал тетрадь и стал не спеша читать: – «Тугие уши крысолова вяло-по-вялу вздрагивали от прикосновений звякающей тишинки. Он сидел в бемольной тем-ноте и сантехникой лица упирался в жижу ночной заоконной слякоти. Ушные раковины словно засорились, глазные унитазы не желали смывать то дерьмо, что наложил в них день. К тому же всё усугубляла его клозетность восприятия данной (в подарок) ситуации. Если бы не его лихорадочная безвкусица в вопросе выбора уровня пластичности реагирования, то, возможно, ничего бы и не было. Но интере-соваться в подробности поведения себя на поводке условностей он считал дилетантством. Главное – сила воздействия, эмоциональный удар! А там, сублимируй выделенную субъектом энергию как душе угодно. Выделенную слюноэнергию. Твоё поведение полностью определяется тем, на что ты повёлся. Ведь предмет, захвативший твоё внимание, не осознаётся как именно захватчик, эдакий пират с саблей своего воздействия на твою пси-хи-ку, он добровольно впихи-хи-вается в безмозглость (мозг), ставя под угрозу твоё спок-ой! -ствие, воспринима-ё-моё тобой как маета, являющаяся питательной средой для выползней из бурелома сознания неудовлетворённости занимаемым тобой местом в сортире этого мира. Которые он призван если и не погасить, то хотя бы хоть как-то компенсировать. Ведь если ты ничего не производишь, то ты только потребля-ешь и как следствие – гадишь, и мир непроизвольно превращается в гигантский смердящий (твоими же энергетическими шлаками, выходящими из тебя в виде отдельных шлакоблоков, из которых ты и сооружаешь домик своего взгляда) сортир. Так чем же ты можешь быть доволен? У тебя развивается клозетность восприятия. Пространство незаметно теряет что-то твёрдое и превращается в просранство. Подстрекая странствовать. Причём, клозетность развивается, как знамя, на ветру общей социальной сортирности уклада жизни. И вот, взращенный тобою в поле твоего зрения предмет отращивает побеги (твои) в виртуальный мир фантазий и становится ядром сферы силовых энерговоздействий в плоскости твоих мозгов. А поскольку твои мозги рас (и навсегда) плющиваются в плоскость, то и о-кружение твоё (на месте) пре-вращается в гигантскую о-кружку, из которой ты уже не можешь выбраться. И вот ты, как та лягушка в кувшине со сливками, маслаешь, маслаешь, а масла всё нет и нет. А тебе так охота стать сыром, чтоб покататься в мире, «как сыр в масле!» И вот ты и так и эдак, со словами и без слов… Об-заводишься вещами, а когда они тебя уже не заводят, за-водишь себя за нос их безусловной (нужниковой) нужностью. И вот ты ждёшь и ждёшь, когда же ты перестанешь сортирить (или сортировать, не знаю даже уже как правильно) то дерьмо, что подсовывает тебе окружающая тебя реальность. И когда возникает (над твоей вознёй в окружке) крысолов со своим магическим предметом, ты хватаешься за него, как за верёвочную лестницу. И сантехника твоего лица тужится выдавить на лицо всё благоговение твоего существа перед одноглазым пиратом с саблей воздействия на твою идиотски хихикающую пси-хи-ку и берёт твои плоские мозги на абордаж.

Фу-у… Уже устал объяснять тебе, какой ты Осла. Но это ещё не значит, что я умный. Для меня главное передать тебе твою глупость. То, от чего ты ежедневно пытаешься отделаться. Чтобы ты знал, что об этом знаешь не только ты, но и я. Будь я умный, я бы не кидал тебе этой верёвочной лестницы в небо, чтобы ты смог подняться на уровень моего восприятия. Для меня главное – выразить и, вы-рожая, по-разить и, через это, за-разить.

Так вот. Днём крысолову сказали, что он очень глупый. А когда он попытался возразить, съязвили, что, мол, правда глаза колет?

«Да у меня такое ощущение, – усмехнулся он, – что с вами у меня на глазах скоро наколка будет».

А ему показали фак.

И вот сидит он, засоряя уши бемольной тем-нотой, с татуированным на зрачках мажорным факом. И глазные унитазы никак не могут его смыть».

Аполлон закончил чтение и замолчал. Так и не поняв тогда, что это было ему письмо от Бога. Утренняя корреспонденция по каналу Высшего (чем у него самого) Разума. Чтобы он пошире открыл глаза. Довольный, как розовый слонёнок, порхающий в облаках. Наконец-то пролившихся дождями его слёз.

– Вообще, жесть! – отреагировал Дез, ощутив, насколько его слёзы горькие.

– Феномены – это лишь проявления твоей сущности. Как ты думаешь, когда зомби испытывает настоящее удовлетворение?

– Тут и думать нечего! Когда он открывает для себя нечто новое и важное. Новизну!

– А что может являться для зомби самым новым?

– Да всё что угодно!

– Кроме предметного мира! – усмехнулся Аполлон.

– Где все вещи уже давно есть, – понял Дез. Свою ошибку.

И видя что Дез завис, добавил:

– Идеи, меняющие твоё мировоззрение через твой способ постижения реальности. А где мы можем найти подобные идеи?

– В религии и философии?

– Изучая их, мы всего лишь начинаем мыслить! – усмехнулся Аполлон. И видя, что Дез опять завис, добавил. – Мыслить означает по-новому глядеть на вещи. Которые, как ты заметил, уже давно есть. Заново постигая их взаимосвязь. Так что степень твоей разумности определяет лишь возможность изменить для себя их восприятие. Воспользовавшись любой из них самым неожиданным для себя-прежнего образом. Так где же нам найти источник вечно новых мыслей, обладающих для нас подлинной новизной?

– Так-так-так… В озарениях?

– Конечно. Если Богу всё ещё есть до тебя дело.

– Или?

– Или хотя бы попытаться научится мыслить самостоятельно.

– И самому творить всё новые мысли!

– Актуальные именно для тебя. Наблюдая себя со стороны. Формируя и совершенствуя именно свое мировоззрение.

– Свою эволюцию!

– Мировоззрение меняет не сами вещи, а отношение к вещам. Их контекст. По отношению к которому сами вещи суть не более, чем временные носители того смысла, который мы в них вкладываем в тот или иной период своей жизни.

– Про мысле-формы я слыхал, а вот про веще-формы пока еще нет. Например?

– Блин, как бы попроще-то. Ну, взять вот хотя бы твою косуху, – тронул он Деза за рукав. – Пока её у тебя не было, косухи других музыкантов имели для тебя огромное репутационное значение. Ведь без косухи и музыкант не музыкант. И вот я купил тебе её в Пусане, и ты увидел её, примерил и вложил в неё свое значение. И начал ценить её через себя в ней. Но вот она поизносилась и ты её уже не особо и ценишь.

– Ну, да. Но все не решаюсь купить новую.

– Поутихли твои музыкальные амбиции, ты смирился с тем, что величайшим музыкантом тебе уже не стать, и теперь для тебя это просто потертая, кое-где уже немного рваная куртка.

– Не просто куртка, а символ того, кем я был!

– Ты был ничем и стал никем! – предостерег его Аполлон. – Очарование прошлого возникает, как рвотная реакция на негатив к настоящему! Глядя на мир пессимистично, все привычные вещи становятся тяжким бременем и постепенно теряют для зомби всякий смысл. Ему подавай экзотику, эксклюзив, перчинку!

– Новизну! – воскликнул Дез и вдруг потускнел. – Ты опять?

– В то время как только мы взглянем на мир позитивно, альтруистично, все вещи снова приобретут для нас громадное значение. Свою изначальную важность! И новизну, когда мы находим им неожиданное применение. Ведь только манипулируя ими для блага зомби мы можем достичь тех или иных результатов и для себя. Становимся со-Творцами этого мира.

– Конечно, ведь все они хотят примерно того же самого.

– Я говорю не о том, чего они хотят, а о том, о чём они ещё даже и не подозревают! То есть не о пользе, а о благе. Что уже говорить о достижении состояния баланса между ними для того чтобы иметь возможность разрушая старое, свое восприятие и отношение к зомби и явлениям, создавать нечто новое? Новое для всех нас! Тем более что истина всегда новая, когда ты впервые для себя её открываешь. Ведь вначале своей эволюции зомби действует как животное и гребет всё под себя, не обращая внимание на других. На ту боль, которую он им причиняет. Думая только о себе. Затем жизнь поворачивается к нему известным местом и он начинает видеть то, что он натворил. И разочаровывается в себе, посвящая себя служению другим. Святой – воплощение альтруизма! Но есть ещё более сложный путь.

– Ещё более сложный?

– Научиться действовать так, чтобы это было выгодно и тебе и другим. И никто не был обиженным, постигая обоюдоострую природу явления, ставшего причиной возникшего конфликта и найдя его взаимовыгодное решение. Это требует очень тонкой внутренней работы. И для каждого она – своя. Но путь у них у всех примерно один. И чем дальше ты двигаешься в этом направлении, тем эта внутренняя работа по перестройке своего мировоззрения становится всё тоньше и деликатней. И твой разум превращается из мощного телескопа юноши в не менее мощный микроскоп. Позволяющий тебе отслеживать каждое движением твоей и чужой души. И то, как эти движения тут же изменяют этот мир. Внося изменения во все их текущие поступки!

– Уже не внутренний, а – внешний мир? – удивился Дез.

– Ну, да. Для того у нас и тело с руками и ногами. А не просто мозг и рот, как у рыб. И чем мощнее ты становишься, тем сильнее распространяются твои вибрации. Нет только внешнего и только внутреннего. Ведь изменяя себя, ты изменяешь свой мета-мир. А значит и – мета-мир каждого! Когда начинаешь действовать, прорываясь изнутри себя наружу. А затем и буквально прогрызаешься через его инертность в восприятие каждого. Внешний холод постепенно проникает вовнутрь, сковывая сердца. Внутренний огонь, распаляясь, вырывается наружу, вызывая конфликты. И его взрывная волна может снести всё на своем пути! Поэтому прежде чем начинать играть со своим внутренним огнем кундалини важно понять себя, какое зло ты можешь причинить другим? И не придавать себе слишком большого значения. Постоянно помня о своих недостатках. И использовать их для общего блага. А для этого нужно лишь работать над собой и постоянно повышать свою внутреннюю активность. И готовиться стать сверх-новой!

– Постоянно? – оторопел Дез.

– Все последовательные процессы имеют постоянный характер. Если ты хочешь чего-то добиться, ты должен уделять этому всё своё свободное время. Только так возможны существенные изменения. И идти на всё, чтобы иметь возможность мыслить и записывать свои мысли даже в рабочее время. Ведь во время работы повышается твой жизненный тонус и внутренняя активность.

– Записывать? Но – зачем?

– Затем, что чем больше ты их повторяешь, тем более сильное влияние они на тебя оказывают. Меняя твое мировоззрение в ту сторону, которую ты с новой истиной для себя открыл. Иначе какой в них смысл? Твое тело материально, а потому – инертно, и ты не можешь трансформироваться мгновенно. Потому что твои ежедневные привычные действия порождают в тебе привычное отношение к вещам, возвращая в тебя привычное мировоззрение и мироощущение.

– Мировоззрение раба системы! – произнес Дез презрительно. – Не даром говорится, только истина может сделать нас свободным.

– Особенно – та истина, к которой ты постепенно приходишь сам, следуя за теми открытиями, которые изменяют и само твоё мышление и мировоззрение и способ твоего собственного уклада. Независимого от других. Конечно, можно и нужно их запоминать. И повторять, как мантру. Но у меня слишком короткая память, поэтому я все их записываю. Это мой недостаток. Который превращается в достоинство, если использовать его в качестве литературного таланта. Нужно не просто бороться со своими недостатками, но и находить им применение. Осознав, от чего они в нас имеют столько силы. Мы не просто так все такие разные. Эволюция явление индивидуальное. И лишь тогда она изменяет бытие, когда приобретает массовый характер.

– Да, ты уже говорил, – усмехнулся Дез, – что недостатки нужно улучшать и возвеличивать. Но как именно мировоззрение влияет на бытие?

– Ты ещё не понял? Тогда более конкретный например. Ты ведь любишь конкретное? Однажды я сидел в кресле и всё пытался прийти к одному умозаключению, но никак не мог, как ни пытался. И вдруг почувствовал, что когда я внутренне напрягаюсь, собираясь с мыслями, у меня начинает ныть спина. Я решил, что у меня устала спина и сел прямо. И продолжив решение проблемы, вдруг неожиданно легко пришел к необходимому выводу. Почувствовав, как что-то в позвоночнике легонечко хрустнуло и что-то пробежало вверх. Как будто вышибло малюсенькую пробку. Я отказывался верить в очевидное. Ведь я наивно верил ученым, что мы мыслим только головным, а никак не спинным мозгом. А потому неважно, как ты сидишь или лежишь. Что спинной мозг, по их уверениям, отвечает только за двигательные функции. Но в следующий раз, находясь в подобной же ситуации, я вспомнил это и распрямил спину уже сознательно. И тут же нашел ответ на мучивший меня вопрос! Я повторял это снова и снова, пока не понял, что мыслительный процесс и прямая спина напрямую взаимосвязаны. Начал читать книги с «гордой» осанкой и стал намного быстрее и глубже понимать прочитанное. Раньше мне приходилось по два-три раза прочитывать одно и то же место, а то и больше, прежде чем до меня доходило то, что философ терпеливо пытался до меня донести. А то и посылал меня подальше, закрывая моими руками книгу! А с ровной спиною я лишь кое где останавливался в особо трудных местах. Постепенно мне начала открываться красота изложения автором материала. Я начал переносить этот метод в повседневную практику и тут же заметил, что прямая спина улучшает и качество выполняемой мною работы. Я сразу же понимал, что именно нужно сейчас сделать и выполнял работу не только быстрее, но и качественнее. За что и прослыл, как ценный кадр.

– Чем с сутулой спиной?

– Ведь поначалу я ходил чуть ссутулившись и вытянув голову вперед, как гриф. И это касалось всего, за что бы я ни брался! Разница бросалась в глаза. Более того, когда я держал спину ровно, все мои действия становились более точными и плавными, более изящными, игривыми. Выполнять работу становилось уже не так скучно, она превращалась в некую игру. В повод для проявления моей силушки богатырской! И мастерства. До этого я ненавидел работу, но стоило мне совершить над собой усилие и разогнуть спину, скинув с себя раба, работа постепенно начинала мне нравиться! Какой бы она ни была.

– Так вот почему древние римляне говорили: «сома – сёма»! – усмехнулся Дез.

– И я понял, что главная причина деградации зомби в том, что он идет на поводу у собственной лени и не держит спину прямо, как Костоглотов Солженицына. Недопонимая, чего именно сейчас от него требуют. Так как наивно полагает, что форма его позвоночника не оказывает никакого влияния на содержание его труда. И протекающих внутри него процессов. Порождая нищету и болезни. Что это – самое главное условие самой жизни!

– Ну, да. Ведь мы работаем не ради самой работы, а ради тех удовольствий, которые она нам обеспечивает. Где оплата труда – лишь посредник.

– А потому и сама работа не просто выходит за рамки нашего кругозора, но и становится самым тяжким и самым ненавистным времяпрепровождением. В ожидании удовольствий! Превращаясь в нелегкое испытание. Которое многие не выдерживают и либо начинают околачиваться у помоек, либо оканчивают жизнь самоубийством. Что я периодически и пытался сделать, как только выходил в море и сталкивался с необходимостью трудится «не разгибая спины». И только пережив стресс, я вспоминал, что прямая спина помогала мне выживать в прошлом рейсе и не только начинал жить своей работой, но и следить за тем, как руки ее выполняют. И невольно их подгонял! Высвобождая время на то, чтобы снова начать этим дурачится. А затем, доведя движения до автоматизма, и – мыслить, анализируя свое прошлое и приходя к не особо-то радостным для себя выводам. А затем, начиная этими выводами дурачится, превращал их в строчки своей книги!

– Ведь зомби смог эволюционировать лишь став прямоходящим! – догадался Дез.

– И теперь он деградирует только потому, что стал верить ученым и снова стал кривоходящим.

– И кривосидящим! – усмехнулся Дез. – Как и сами ученые у себя в лабораториях. Колдуя над приборами и пробирками.

– Я проэкспериментировал несколько раз и заметил, что с кривой спиной я смотрю на мир более негативно со всеми вытекающими последствиями в отношении и поведении, в то время как с ровной спиной мой взгляд проясняется и я воспринимаю вещи более позитивно. Всё становится более легким и конкретным. Я по разному смотрю на мир! Вот тебе самый простой и самый действенный способ изменить свое мира-воззрение. Только затем к тебе начнут приходить мысли, действительно меняющие тебя к лучшему. Все заблуждения зомби от того, к каким выводам он приходит, пока размышляет в постели перед сном или сидит, сутулясь.

– Так, а что делать, если мысли так и лезут в голову и не дают уснуть?

– Встать с постели, выпрямить спину, разрешить проблему и спокойно лечь спать. Мысли лезут в голову лишь от того, что мы не выделяем вечером им специального времени для обдумывания дневных событий. Не перевариваем их, рефлектируя. Мозг – это пищеварительная система событийности. Мы хотим только получать впечатления. Но не задумываемся о том, что вечером мозг отрыгивает их нам для того, чтобы мы еще раз их пережевали, снабдив «слюной» переживаний и пере-осмысливая, как корова, и проглотили их уже в более логичном и удобоваримом именно для нас виде. Забывая, что каждый из нас особенный. Эксклюзив! Отсюда и бессонница, что назревшие проблемы нужно разрешать, а не пить снотворное. И вечернее время, которое мы привыкли посвящать пляскам или телевизору, нужно выделять для разрешения внутренних противоречий. И приходить к объективным выводам.

– Можно пойти погулять. И всё у себя в голове, как говорится, «утрясти».

– А если за окном непогода, можно где-нибудь уединиться и всё хорошенечко обдумать. Следя за спиной. И бессонницу как рукой снимет, как только ты разрешись свои трудности. Но все предпочитают пить таблетки и ходить к психологам. Тогда как нужно каждый вечер выделять себе время на одиночество. Поэтому я и говорю, что грех – это ошибка в поведении. Мы не просто неправильно себя ведем в той или иной ситуации, но это есть неизбежное следствие отсутствия контроля над своим телом и неправильного распределения времени.

– Контролем?

– Ну да. Ведь пока мы не раз-отождествились с телом через отчуждение, мы не можем ни толком-то понять его, наблюдая за его действиями со стороны в воспоминаниях, ни управлять им в конкретных ситуациях, пресекая его реактивные порывы кого-нибудь ударить, нахамить или обмануть. Иначе мы остаёмся его рабом, с энтузиазмом бегая на побегушках у его потребностей.

– Унижаясь и обманывая ради него других, – вспомнил Дез.

– То же самое и с умом. Пока мы вовлечены в то, о чем мы размышляем, мы становимся рабами тех выводов, к которым приходим, делая те или иные умозаключения. Подсовывая нам те или иные события, унижающие нас или ущемляющие наши интересы, и заставляющие через это отчуждение нас от наших текущих событий все это перемалывать в мясорубке мыслей, жизнь подводит нас к определенным выводам, заставляя нас никому не верить и не доверять, которым мы начинаем следовать, как робот – выполняя программу. И наша задача – разотождествиться с телом, чтобы не увлекаться выводами ума, к которым он приходит и понуждает нас действовать через нашу одержимость пользой, отражая те или иные события.

– Так, а разве можно сопротивляться своим инстинктам? Ты же сам говорил, что это дело заведомо бесполезное и не поощряемое.

– Так говорило мне моё тело, когда чувствовало, что теряет надо мной свою власть. И я перестаю верить, что любовь – это всё! И перестаю стремиться к физиологической близости с женским телом.

– Ведь далеко не каждое тело способно её испытывать, – усмехнулся Дез.

– Поэтому для тела любовь и стала неким богом. Но зомби может и должен сопротивляться уловкам инстинктивного ума. Через пару-тройку недель, когда гормоны поулягутся, контролировать тело становится легко и приятно. Ощущая над ним свою власть! Я постоянно так делаю, когда ухожу в рейс.

– А затем, когда это ощущение надоест?

– Оно надоедает только тогда, когда твоё тело перестанет тебе сопротивляться. И ты начинаешь использовать его, как послушный инструмент. Гораздо труднее преодолеть психологическую привязанность к привычным действиям, которые все были обусловлены выполнением потребностей тела. Возникает дискомфортное ощущение того, что у тебя отобрали все твои игрушки! И теперь уже нечем заняться и некуда себя деть.

– «Кесарь» будет требовать «кесарево»! – усмехнулся Дез. – И снова пытаться захватить над тобой свою былую власть.

– Для него твоё новое поведение – оскорбление и личный выпад. И тело будет пытаться тебе мстить. Используя для этого весь твой интеллектуальный багаж, подсовывая то те, то иные воспоминания того, как было хорошо раньше, то те или иные мысли и акцентируя на них всю их иллюзорную важность. То есть – через работу пошлого ума впрыскивая в себя гормоны и изменяя этим твое восприятие.

– Поэтому важно следить за своими мыслями, – понял Дез.

– И – обострившуюся до предела чувствительность кожи и рук. И – начинающуюся за этим спонтанное очищение организма через слизистую, влекущее за собой её опухание и зуд в промежности, которое будет длиться тем дольше, чем больше лет ты себя загрязнял неправильной и вредной пищей. То есть от двух месяцев до полугода. Всё время соблазняя тебя поддаться ему. Прекратив начавшуюся чистку и вернув себе прежний гормональный фон, снова став рабом своего тела. И вот тут-то и нужно будет проявить настоящую твердость и решительность. И готовность идти до конца! Зная уже, что это рано или поздно закончится.

– И тем быстрее, чем твёрже ты будешь идти своим путем?

– К тому же всё это будет сопровождаться очисткой твоей судьбы. Из тебя будет лезть негатив – «бесы» твоих прежних закрепленных в твоём отношении к зомби психореакций с воплями и негодованием начнут выскакивать из тебя, как из начавшего закипать котла, каждый из них – устроив тебе финальную битву! Каждая из которых и будет определять, пойдешь ли ты дальше или застрянешь на промежуточном этапе, на котором температура вашего кипения окажется для него терпимой, чтобы затем медленно начать её понижать и постепенно, понижая давление, вернуть тебя на животный уровень. И – через события в твоей жизни. И – через негативную реакцию на них твоего тела и твою в них вовлеченность – принятие их, как происходящие именно с тобой, а не – с твоим телом и его примитивными на них реакциями. Через твоих родственников и друзей, начавших вдруг проявлять к тебе невиданную щедрость с тем чтобы вернуть тебя в привычное животное русло.

– Так как поймут, что они теряют твое расположение и участие, – усмехнулся Дез, – и больше не смогут тебя использовать для своих целей.

– Поэтому необходимо не замыкаться, чтобы они не подумали, что ты начал сходить с ума и они не поместили тебя в психушку, но быть предельно отзывчивым со всеми, но уже не участвовать в предлагаемых ими событиях и действах. Всегда помня, что ближний – враг твой, если он предлагает тебе получить телесные удовольствия. Сделав тебя («ну, хоть капельку!») таким же бессознательным, как и он сам. Отказываться от любых совместных действий и даже – воздерживаться от общения (если это не специальное задание!) с неосознанными существами, через подстройку и обмен эмоциями бессознательно навязывающих тебе свои стереотипы поведения. А если уж и приходится с ними общаться – все время быть начеку и ждать подвоха. Ведь чем более открыто и душевно ты будешь с ним общаться, тем более настырно они начнут предлагать тебе совместными действиями скрепить ваше общение и связать ваши кармы, перекинув на вас часть своих грехов. Все просто.

– Тогда я не пойму, что ты до сих пор делаешь с Алекто? Ведь она явно манипулятор, и от нее можно ждать чего угодно!

– Как это – что? Завершаю то, во что я вляпался в силу своей бессознательности.

– Главное не увлекаться с завершением! – усмехнулся Дез. – Чтобы не вляпаться ещё сильнее. Только одного я никак не пойму, – произнес он задумчиво. – Зачем ты продолжаешь со мной общаться? Ведь я ещё не вполне осознан.

– Затем, что теперь мы с тобой навсегда повязаны! – усмехнулся Аполлон. – Ты для меня, как Арджуна для Кришны. И война со своими личными демонами только начало нашей великой битвы!

– Ну, ладно, пойду я переваривать услышанное, – вздохнул Дез. – Ты уже и так сегодня здорово нагрузил меня. А то, чую, опять не смогу уснуть.

Глава 9

Когда он вернулся от Деза, Алекто ему объявила, что пару часов назад на неё что-то нашло, она встала с дивана, взяла ручку, листок бумаги, села на подоконник и через неё ему было передано письмо от Бога.

– Ну, – нетерпеливо протянул он руку, – давай его сюда! Наконец-то у меня будет более реальное подтверждение существования Бога, чем одно осознанное сновидение и мысленные диалоги с ангелами в судьбоносные моменты!

Но тут Алекто опустила глаза.

– Что? – не понял Ганеша.

– Я его порвала.

– Как? – внезапно для себя разгневался он. Невольно отметив в своей учётной карточке, что даже гнев его уже стал более плотным и мягким. И каким-то серым. – Но как ты могла его порвать? – добавил он уже более мягко. – Ведь это моё письмо! А с моими письмами я попросил бы вести себя прилично! И хотя бы не рвать их!

– Я не знаю, – промямлила Алекто подавленно. Не ожидая от него столь бурной реакции. – Я перечитала его и почему-то порвала на мелкие-мелкие кусочки! И развеяла их в окно.

– И о чём же оно было?

– Я не помню.

– Не ври! – надавил он на неё.

– Оно было очень длинное, – попыталась она оправдаться – Я его перечитала и почему-то решила, что если ты его прочитаешь, то ты меня тут же бросишь!

– Что за бред? – устало обронил Ганеша.

– Я помню, в конце там говорилось, что если ты хочешь, чтобы у тебя хоть что-то получилось в жизни и в бизнесе, тебе нужно работать одному! Да и вообще, – восторженно добавила она, слегка закатив глаза, – у тебя здесь вообще ничего не получится, пока ты действительно не станешь одним из Них! – и счастливей её, казалось, не было никого на свете. – А что означает стать «одним из Них»?

– Это означает стать святым, – глубоко вздохнул Ганеша.

– Я так и знала! – воскликнула она в отчаянии. – Поэтому я и порвала его!

– Ты думаешь, что святым нельзя быть с женщиной? – усмехнулся он. – Если она грешна перед ним, то тогда – да. Так может архангелы взывали и к тебе тоже? Раз уж Они передали это письмо через тебя. Может и тебе уже давно пора покаяться и тоже стать святой? Только так мы сможем стать по-настоящему близки и любить друг друга во всей полноте. Ведь тогда уже не останется ничего, что до сих пор нас друг от друга отделяло бы и через это – постоянно отдаляло. Всё дальше и дальше. Пока мы не станем внутренне так далеки друг от друга, что наш разрыв станет уже пустой формальностью. Пойми, только раскаяние друг перед другом снова сможет нас сблизить. Примирив и слив в любви и гармонии друг с другом. Религия – это не просто глупая писанина, не имеющая с обычной жизнью ничего общего. Нет, это конкретное описание пути, двигаясь по которому только и достигают любви. Подлинной взаимности! Став святыми прежде всего друг перед другом! Чтобы внутри каждого уже не осталось ничего, что могло бы изнутри нас самих разделить нас уже и в пространстве. С ненавистью отшвырнув друг от друга!

Но Алекто только бессмысленно хлопала на него глазами. Якобы восхищаясь тем, какой он умный.

И Ганеша понял, что он уходит от своего Предназначения. Куда-то сворачивая с пути Любви. На который он случайно набрел в рейсе чтобы не покончить с собой. И чтобы ему не было больно за бесцельно прожитые с Алекто годы, когда снова придётся в этом каяться чтобы продолжить свое саморазвитие, Бог, узрев его будущее, решил его об этом предупредить через архангелов. То есть чтобы он перестал совершать то, о чем ему очень скоро придется пожалеть. И не тратил время своей лучшей жизни попусту.

«Но что именно Они хотели мне сказать? – продолжал не понимать Ганеша. – О чём предупредить? Чтобы я держался подальше от Алекто? Или – от Силена? Ведь Силен только и делал, что пытался вовлечь меня в съем менад. Навязывая мне тот смысл жизни, из которого даже Банан уже давным-давно вырос и перерос. Чувствуя себя уже довольно-таки неловко в его тесных штанишках, то и дело потрескивавших на мне по швам, когда я с Силеном вынужден был на эту тему общаться. А уж тем более – с подругами его избранниц».

– Чего ты молчишь? Теперь ты меня точно бросишь?

– Откуда мне знать? – огрызнулся он. – Ведь ты порвала моё письмо! И теперь я не знаю своего будущего.

Это её успокоило. Алекто расслабилась и решила отдохнуть от битвы.

– Так. А что было потом? – прервал Ганеша её возню на диване.

– Когда – потом? – не поняла Алекто, повернув к нему голову.

– Ну, после того, как ты его порвала?

– А потом мне вдруг стало так хорошо, что я тут же легла на диван и уснула. А потом пришел ты. И разбудил.

– Всё понятно! – усмехнулся Ганеша.

– Что понятно?

– Значит, это было осознанное сновидение.

– Нет, это было на самом деле! Я всё это очень чётко помню!

И он выглянул в окно.

– А ты глянь за окно. Где бумажки-то?

Алекто в недоумении встала, глянула под окно, но ничего там не обнаружила.

– Странно. Но может быть их уже кто-нибудь подмел?

– Ага, специально для тебя.

– Ну, или их ветром развеяло…

– Что, все до единой бумажки? Так не бывает.

– Ну, не знаю.

Ганеша вышел на улицу, но не нашел там ни одной бумажки. Словно бы все они испарились, как манна небесная.

Но тогда он лишь подумал о том, что если бы даже он и напечатал это послание всё целиком, ему всё равно никто здесь не поверил бы. И это было единственное, что пыталось его хоть как-то утешить.

Глупое мясо! Оно не ведало, что творило. Мешая Богу творить его.

Так и не поняв тогда, что они намекали ему держаться подальше от Мегеры.

Глава 10

Влюбить в себя такую трепетную лань, как Алекто, было легко и приятно. Ведь в любви женщина ведет себя так, будто бы она беременна своим чувством, утаивая его от посторонних глаз. Для неё самой любовь – это тайна, которую она и сама пытается разгадать, чутко наблюдая за тем, что в ней происходит. А потому и не решается о ней даже заявить, вынашивая её в своём сердце, как заповеданную ей Сказку. С той же милой нежностью и непосредственностью, с которой она впоследствии будет носить под сердцем вашего ребенка, как бы предвосхищая в себе этот процесс. До тех самых пор, пока вы не выйдете из полумрака своей неопределенности к ней на сцену и не станете её главным героем. Ну, или хотя бы – персонажем. Её грёз!

Но – Мегера? Это был слишком грубый материал, чтобы такой кудесник, как Ганеша, мог открыто с ней работать. Серьезно надеясь на успех.

Исходя из формулы «ускорения свободного падения», он ещё со школьной скамьи понимал, что «падение» девушки должно быть свободным. Не нужно специально её ускорять. Лишь убеждаясь с годами в том, что чем более её ускоряешь, тем меньшим будет её реальное ускорение. Всё, что вам остается – стать местом (сценой), на которое она могла бы позволить себе (морально) упасть. В идеале, стать девственным пейзажем импрессиониста, в который она захотела бы себя вписать. Разыграть перед ней сценку, представление, карнавал, в котором она захотела бы поучаствовать. Накинув на него лёгкую кружевную вуаль реальности – вскружив в танце слов её воображение. И тогда её утончённый вкус, её художественные наклонности, бесприютно скитающиеся в грубой реальности и то и дело склоняющие её на бог знает что, бог знает с кем, и один только черт знает где! Захотят наконец-то получить свою реализацию – в вас и через вас, попробовав вас на вкус. И вкусив, уже просто не в силах от вас отказаться!

Не желая терять хватку и разжимать челюсти. Пока не откусят от вас стоящий кусок! В силу своей врождённой меркантильности. Которая не просто необычайно в них сильна, но и наделяет их немыслимою силой! Как и любого одержимого реальностью. Отрывая не сколько мета- (как наивно полагают мужчины, сколько именно) физический кусок от пирога у вас в руках.

Поэтому реальность нужно не только воспринимать, но и разыгрывать диалектично.

Но Мегера была очень щепетильна в этом вопросе, считая, что первый шаг в этом направлении всегда должен делать исключительно мужчина. Тогда как Ганеша сам его вообще никогда не делал, предоставляя девушкам самим его соблазнять, раз уж им этого так хочется.

Но, Мегера считала, что ты сам должен «этого» хотеть. Иначе ты только этим и ограничишься.

И вот тут-то в драку и вступили архидемоны, которые щёлкали такие крепкие орешки, как Мегера, легко и непринуждённо. Ведь в отличии от недалёкого Ганеши с его саблей непосредственного воздействия, они давно уже действовали многоходовками. Предварительно подготавливая и удобряя почву для развода. На которой, по их коварному замыслу, и должен был расцвести невероятно пышный сад их неземной любви!

Отвлекая его от Бога.

Ведь на то чтобы развести Алекто на её любовь к нему ушло у них около трёх месяцев. Заставив её стоять в очереди за счастьем, пока он забавлялся с Сирингой. И подослали к нему Силена именно в тот момент, когда вся его затея с Алекто уже начинала откровенно заваливаться набок, черпая воды забвения. Испугав Силена налоговой.

Но на то, чтобы помочь ему с Мегерой (с её врождённым недоверием и чуйкой на развод) у архидемонов ушло более полутора лет. Начиная с того момента, когда Мегера ещё вначале их знакомства пригласила его покататься по ночному городу на своей машине. И впервые попробовала ему понравиться своей ласковой нежной улыбкой, широко и дружественно открытой к нему навстречу. Как и у любой тигровой акулы. И своими доверчиво открытыми челюстями вдруг напоролась на железный борт отказа, задев её самолюбие за живое. То есть – ободрав ей шкуру! Что и выбило Ганешу из лодки душевного равновесия, буквально отшвырнув к Сиринге. Зализывать рану, которую в тот вечер эта тигровая акула ему нанесла.

Ведь он изначально был чужд всего вульгарного, пусть даже это будет оргия. Оргия должна преподносится нам как высшее откровение небес! А не как нечто уже давно привычное и заурядное – для Алекто и Мегеры. И он тут же это почувствовал. А потому и не был ими тогда ни очарован, ни отвезён к Мегере на квартиру. Чтобы из этого наивного Буратино, перевернув его точку зрения на ход вещей, сами собой посыпались на пол столь лакомые для них обеих золотые.

Не стоит забывать, что это была разводка – на деньги. На которую он тогда не повёлся, как и учил его Пенфей.

И когда Ганеша наконец-то понял всё это в рейсе, то часто об этом сожалел. Проклиная Пенфея последними словами!

Понимая уже, что Пенфей, с которым его сблизило в школе немело драк, как его старый школьный товарищ, не хотел, чтобы его лучшего (как постоянно выяснялось в драках) друга разводили на деньги. Всё равно – кто!

Кроме него самого.

Не понимая ещё, что архидемоны теперь использовали эту разводку, как присказку. К их настоящей Сказке!

То есть чтобы развести Ганешу уже в настоящем. И, отнюдь, не на деньги. Ведь он наивно полагал тогда, что этим Миром управляет один лишь только Бог. И никто другой. А следовательно, с ним тут, априори, не может случится ничего плохого. Хотя, ветхозаветная фраза: «Земля отдана в руку злодея» уже могла бы подсказать ему, что этим Миром управляют ещё и архидемоны. Причем – в сугубо своих интересах.

Каких? Вот это-то он и должен был тут выяснить. Ну, или хотя бы подробно описать всё то, что с ним тогда происходило. Так сказать, в назидание потомкам. И не догадываясь ещё о том, что Бог использует его сейчас, как грушу, которую будут и после его смерти молотить все, кому не лень. Для подготовки к драке с архидемонами будущих чемпионов духа!

Глава 11

По ночам за Алекто гонялись какие-то демоны. И она часто, вся дрожа, просыпалась в холодном поту.

Когда Ганеша, разбуженный тем, что все её члены беспорядочно дёргались, спросил:

– Что с тобой?

Она испугано ответила:

– У меня было, как ты говоришь, осознанное сновидение. Но уже – плохое! За мной гонялась какая-то злая женщина. Настоящая! Она не смогла меня догнать, но она всё время кричала: «Скоро ты будешь гореть в аду! Я знаю!»

Ведь Алекто, как и все зечки, была очень суеверной. То есть демоны и ангелы могли общаться с ней в открытую. Что они, к его немалому удивлению, постоянно с ней и делали. Ведь ей всё равно никто не поверил бы, давно считая её «повернутой» на религии.

И Алекто добавила:

– Я так боюсь! – и начала самозабвенно рыдать.

Какие-то злюки почти каждую ночь гонялись за ней снова и снова. Подбегая к ней всё ближе и ближе, хватая её уже за плечи и руки.

Так что Ганеше приходилось надевать белую тогу ангела, что обычно висела у него в «шкафу со скелетами», старинный золотой нимб с алмазами и сапфирами грубой работы и, играя на рояле в кустах, убаюкивать Алекто байками, целуя катающиеся по её лицу слёзы. Навзрыд восхищению и состраданию к героям его баек.

Но когда Ганеша, делая голос как можно наивней и искренней, типа он не в курсе, спрашивал, почему они к ней пристают, Алекто лишь отвечала:

– Я не знаю.

– Горе ты моё, – вздыхал Ганеша уже совершенно искренне. Понимая, что эти демоны снова и снова пытаются ему о себе заявить через эту глупую её затею с ребёнком. Которого Алекто пыталась ему навязать. Спицами. И крючком вытаскивала из него сердце! Но так и не желала перед ним раскаиваться. – Глупая, ну, зачем ты это делаешь?

– Что я делаю?

– Ты знаешь. Но не хочешь покаяться в содеянном. Вот демонессы тебе об этом и напоминают. Снова и снова! Раскайся, и они отстанут. Только ты сможешь реально себе помочь. Измени себя Глубоким Раскаянием. И твоя жизнь изменится. Ты по-новому будешь смотреть на жизнь и уже не сможешь поступать, как раньше. Обновись. Смени прошивку!

Глава 12

Но Алекто с трудом понимала, о чём Ганеша толкует в ступе недалекого рассудка. То и дело впадая в ступор. Ведь разве можно считать, собственно говоря, изменой одному её парню с другим, ставшим вдруг ещё более настоящим после ухода в рейс одного из них?

Возникшем на сцене её истории вновь лишь для того, чтобы её морально поддержать и помочь ей не изменить Ганеше непонятно с кем. И все-таки дождаться своего «принца». Так сказать, для его же блага! Блага в смысле Аристотеля, разумеется, а не Платона.

Алекто видела, как чуткая Тисифона мучилась, разрывая душу на части, под Кифероном. И шла на этот подвиг разум уже сознательно. Во имя самого Ганеши!

Как напомнил ему, с улыбкой, по этому поводу Конфуций: «Тот, кто оставляет женщину в комнате со своим бывшим мужем, может вообще не приходить». Но Ганеша привычно отмахнулся от совета мудреца и опять пришел. Из рейса.

Ну, а то, что Алекто от дружеской поддержки Зенона забеременела, пока её Ганешенька всё ещё находился в рейсе, было и для неё самой полнейшей неожиданностью. Лишь склонив чашу весов в пользу Ганеши. А не Зенона, от которого она вряд ли могла бы дождаться хотя бы алиментов. Главное же для неё теперь заключалось в том, чтобы она смогла добиться от Ганеши признания, что именно он отец её ребёнка. Ну, а если Ганеша после этого не захочет растить её ребёнка, выгнать его из коммуналки и поставить через суд на алименты. Вот и весь план.

Тем более что Зенон, как истинный лорд, ни единого дня не работал. Да и вообще перебивался от случая к случке с ней, с лукавой улыбкой называя себя не иначе, как «джентльменом удачи».

– Да и чему он сможет научить моего ребенка? – размышляла Алекто в диалогах с Мегерой. – Ловить удачу в карманах ближнего?

В отличии от Ганешеньки, который батрачил на судне, как лох. Которого она пыталась разводить на деньги.

Тем более что ещё месяца за три до прихода Ганеши из зимнего рейса, Зенон внезапно умер. Не в силах вынести их разрыва! Будучи старше неё всего-то на пару лет. А тем более – зим, столь холодных без её особенно горячих объятий. Обжигая его своей страстью. Особенно, до отсидки. В междусобойчиках с Мегерой.

А точнее – от туберкулеза, который он, как и всякий уголовник, уже давно подхватил в тюрьме от своих «собратьев по разуму». И весной получил сезонное обострение.

Или всё-таки – был отравлен Мегерой? После того, как та узнала, что Алекто беременна, и захотела присвоить себе их ребёночка? Как знать.

Да как и любая знать! Ведь именно гораздо более богатые родители Мегеры и дали «на лапу» тем самым жестоким тёткам из комиссии повод отпустить их дочь на пол года раньше срока «по условке». Понимая теперь, уже после встречи с её родителями, что это именно Алекто, как оторва и фурия, и втянула бедняжку Мегерочку в эту свою почти детективную историю мести своей соседке. Чтобы, как невинно пострадавшую, как можно скорее выпустить на свободу по условно-досрочному освобождению в заботливые родительские руки, познакомившись с ними непосредственно. И решили после любезного общения с ними, что Мегерочка из вполне себе благополучной и очень даже обеспеченной семьи. Судя по взятке.

В отличии от Алекто, неблагополучие которой проявлялось даже в том, что она была и в своей семье не особо-то и нужна. Очередному отчиму. Поэтому, какие взятки? Одного взгляда на её неопрятную в общении мать тёткам из комиссии было вполне достаточно, чтобы не связываться с этим непутёвым семейством. Предчувствуя, что их вряд ли поймут коллеги, если дочь Дорины через годик-другой снова загремит в подобное же учреждение. Как зачастую и случалось с такого рода девицами. Весьма сомнительного, надо заметить, поведения. Особенно, если те начинали рассчитывать на какие-либо поблажки от руководства тюрьмы. Поэтому, твёрдо решили тётки, пусть сидит до упора! И не дёргается. Для её же блага.

Что и помогало Алекто изнутри неё же самой сопротивляться глупому Ганеше, подстрекавшему её зимой к не менее глупому аборту. Научившись в тюрьме за пол года (уже без своей заступницы Мегеры) ценить семью. Под ударами зечек. Пусть – отчуждённо. Все оставшиеся в тюрьме полгода завидуя Мегере. И попытавшись её семью теперь конституировать – «из себя, в себе и для себя». А конкретно – из того, что было. Ведь одно наличие родного отца уже вполне разумно говорило ей зимой о том, что раз Ганеша не желает быть их ребёнку папашкой, то родимый папочка-то уж точно не отвертится! И Зенону просто придётся ей в этом помогать. Быть может, даже бросив заниматься мелкоуголовной ерундой. И пойти работать.

Что и повергло и без того угрюмого Зенона в такой внутренний шок, что он буквально сгорел за эти пару месяцев, как церковная свеча. Заставив его во всём раскаяться, умоляя Господа простить его за все сотворённые им ранее грехи. По отношению к Алекто. И прочие злодеяния. Но только не заставлять идти работать! Нет, нет и ещё раз нет! Ведь его просто не поймут товарищи. И станут упрекать в том, что он «повёлся на эту шмару» и решил стать, как все лохи. Которых они тут разводили и затем кидали. Через бедро Темы. На произвол судьбы.

И Господу ничего не оставалось, как услышать его отчаянные молитвы. И забрать к себе. «Но как он тёпл, исторгнуть его из уст своих».4 Сплюнув к Сатане. Ведь работа для уголовника – это сущий ад. Тогда как ад – это их обычный, так сказать, привычный для них ареал как социального, так и загробного обитания. Куда Зенон снова, с чистой совестью и спокойным сердцем, вернулся к своим друзьям и соратникам, с которыми он совместно проворачивал свои дела ещё при жизни. Умершим немного ранее его. Кто – от передозировки наркотиков, кто – с похмелья. А кто и точно так же, как и он сейчас: толи от туберкулёза; толи от тонкого душевного яда. Не желая сдаваться системе и становиться точно таким же её рабом, попирая собственное самолюбие. Толи – ввязавшись в эти глупые социальные игры и, уйдя в них в один момент «с головой», так и не сумел уже из них вынырнуть. И захлебнулся в собственной «блевотине», которую Зенон продолжал нести даже на смертном одре. Не желая даже самому себе признаться в том, что есть и гораздо более тонкие, но гораздо более эффективные яды, чем его мерзкая душа, что отравляла всех тех, кто ещё при жизни вступал с ним во взаимодействие. Ядом, которым он и был отравлен в этой битве двух древних кобр после того, как невольно вступил во взаимодействие с Мегерой. И был смертельно ранен её завистью к Алекто. Ядом, который и выжег Зенона изнутри.

Не тут же, нет. Ведь Мегера день за днём выжигала его душу своей ненавистью к этому зомби, который мог реально утащить к себе её и только её будущего ребёнка! Невольно заставляя Мегеру на него гневаться. Особенно сильно распаляясь в те моменты, когда наивная Алекто в разговорах с ней то и дело упоминала о Зеноне, как о всё более вероятном, по её мнению, кандидате на трон отцовства. Желая его во чтобы то ни стало свергнуть! И снова захватить над Алекто свою безраздельную ранее, тотальную власть. Со всеми её детьми и прочей домашней утварью. У этой твари! Её рабыни. Которую она даже в тюрьме не давала в обиду только лишь потому, что Алекто – её и только её! Навсегда. И она с Алекто за все её ошибки сама разберётся. Лично! И на глазах у всех не раз демонстративно била Алекто по лицу (конечно же – ладошкой), звонко наказывая Алекто за её очередной проступок. Делая Алекто ещё больнее от унижения перед всеми, чем физически. Что с усмешками наблюдали её реакцию на очередной удар Мегеры, лишь звонко подчёркивавшей её ошибку. В поведении. На что Алекто ранее Ганеше наивно жаловалась.

Недопонимая того, что для Мегеры и самой всё это было тогда невообразимо сложно и тяжело! Даже рассказывать теперь всё это Ганеше в машине, пока она обучала его вождению. Сквозь подступивший ком к горлу. Давая понять остальным, давая Алекто очередную звонкую пощёчину, что раз уж она бьет свою «близкую», то и их, дальних, отметелит так, что мало не покажется! Хоть по одной, хоть всех вместе. Если они хотя бы попытаются ей возражать!

Тем более что Мегера приходила «на стрелку» со своими не менее матёрыми подругами. С которыми она и держала власть в бараке. С такими, как Шарлотта, получавшая «королевские» подгоны от шестёрок Вепса. За что и получила в бараке прозвище «принцесса».

В итоге, лишь обострив своими «зубами» туберкулёз Зенона.

Причём – обе! Вцепляясь в глотку Зенону в те моменты, когда тот начинал испытывать фундаментальные сомнения в тех тезисах, что доказывали его причастность к тому неловкому положению, в котором Алекто, следуя его же логике, пока её Ганешенька был в летнем рейсе, теперь и оказалась. Ввязавшись в эту его причинно-следственную связь на своей кровати. Поддавшись обольщению (не столько умом, сколько вслед за этим и всем своим телом) логике его суждений. Которые теперь ему же самому казались просто абсурдными!

– Ах так?! – прожигала Алекто Зенона своим гневом.

«Избивая» затем в воспоминаниях с Мегерой, как летописный царь – младенцев. То есть день за днём лишая Зенона жизни.

Что и заставило Алекто теперь глубоко-глубоко задуматься о смысле своей бессмысленной без настоящего отца её ребёнка жизни. От которого даже искусственный на перестое между летним и зимнем рейсами то и дело то искусно, а то и вовсе безыскусно и прямо идя в отказ по делу и без дела, как мог извиваясь («как уж на сковородке») в замысловатых высказываниях, пытался отвертеться. Как, впрочем, и любой уж, изначально не имевший их яда. К немалой радости Мегеры. Непроизвольно проникшейся зимой его позицией. Чувствуя по отношению к Банану (каким она всегда его видела) лишь сострадание, создавая положительный трансферт.

И на все возражения Парвати:

– Не ходи, ты же в положении. А в положении нельзя ходить на кладбище.

Алекто лишь отвечала ей:

– Я не могу не пойти.

И угрюмо ходила хоронить угрюмого. Вспоминая над красной, от её кровавых слёз, крышкой гроба лишь о том, какой широкой и душевно тёплой Зенон был угрюм-рекой, кишащей жирными угрями живых Тем, кормивших её ранее. Но уже… не их ребёнка! И неспешно разливалась в истерике всем своим открытым горю сердцем в наводнение тягучих слёз.

Непонятно тогда для Парвати. Но не для самого Ганеши. После того, как он пришел из рейса, и Парвати ему об этом тут же и доложила.

Вот совместно со своей подругой (читай: госпожой) Алекто и разработала план подготовки Ганеши к столь радостной для него новости об отцовстве. Сделав так, чтобы он по возвращению из летнего рейса, не только во всё это тут же поверил бы, но и был бы этому ещё и несказанно рад!

И теперь Алекто, по приходу Ганеши из зимнего рейса, лишь следовала сюжету. В который никакое раскаяние ни перед Господом, ни тем более перед наивным Ганешей (каким Алекто всегда его видела), ну, никак не вписывалось!

Глава 13

Но Алекто не осознавала, в отличии от Господа, что эту её аферу с ребенком можно было обернуть сейчас трамплином в её подлинное счастье! Раскаявшись вначале перед Ганешей, безусловно жаждавшим сатисфакции, а затем и перед самим Богом, что стоял за Ганешей, как за ширмой в кабинке для исповеди. Который уже готов был ей в этом помочь – послужить для неё проводником Бога, снова спустившись по приходу из рейса в её грешный мир. Чтобы Алекто лишь продолжила перед ним каяться, как и в начале их отношений. Во всех своих прегрешениях, что довели Алекто до жизни такой. Описанных им в «Книге Жизни». Так сказать, по накатанной колее.

Но уже – к самому Богу! Объясняя Алекто устами Ганеши, что Он уже прямо сейчас зовет её! И в назначенный час (уже сегодня!) готов её к себе принять. И уже раскрыл ей свои объятия. Руками Ганеши это наглядно демонстрируя! Что она прямо сейчас стоит буквально в одном шаге от своей настоящей Сказки. Для чего нужно лишь отречься от той Былины, которую навязал ей мир через советы Мегеры. И во всём перед Ним сердечно раскаяться.

Недопонимая, что это единственный в её незамысловатой жизни шанс вернуть себе крылья! И божью милость. И божью Благодать. Которую Ганеша уже вкусил после Глубокого Раскаяния в своих прегрешениях и желал лишь дать и Алекто тоже почувствовать сладость новой, более светлой и чистой жизни!

Но Алекто наивно думала, что он желает лишь сатисфакции. А не помочь ей стать подлинным ангелом во плоти. А не потенциальным, как и все заблудшие зомби. Пока архидемоны всё крепче сжимали Алекто в своих руках, то и дело подсылая ей подружек, что в один голос побуждали её настаивать на грехе и дальше. И «не врубать заднюю».

И лишь ещё глубже внутренне сжималась и начинала рыдать. На радость демонам.

На что Ганеша лишь глубоко вздыхал, прижимал её к себе и, слегка покачиваясь в ритм, отвлечённо произносил:

– «Беда приходит не одна,

В сопровождении печали.

В слезах и муках рождена

Беда, как и любой из нас, вначале.

И лишь когда её язык

Нам станет чужд, и Безмятежность

Раздавит в нас истошный крик,

Познаем мы Любовь и Нежность.

А до поры обречены

Мы лишь страдать. Из века в век.

И не раскроешь для себя

Вселенной Сердца ты вовек».

– Ты сам это сочинил? – удивилась Алекто, подняв на него глаза и вытерла слёзы.

– Нет конечно! – улыбнулся Ганеша. – Это ты вдохновила меня вчера. Так что, можно сказать, это твои стихи. Художнику, как воздух, нужна муза! Всё остальное для него уже не важно, поверь мне.

Глава 14

Но как и любое животное, хорошее отношение к себе Алекто воспринимала как повод для проявления вседозволенности. То есть как потакание её греховной природе – избалованности. Поэтому чем более ты греховен (избалован), тем строже к тебе относится Бог, разрешая демонам творить с тобой зло, чтобы убрать фон для совершения проступков. И этим изнутри тебя же самого положительно изменить твоё наличное поведение. Заставив тебя глубоко задуматься над тем, что же с тобой, в действительности, происходит. А не у тебя в воображении, где ты – гвоздь программы!

Зло имеет в нас силу только если мы живем не ради блага, а только лишь ради удовольствия. Привыкнув получать удовольствие от всего вокруг. Что гораздо хуже алкоголизма. Так как алкоголик получает удовольствие от чего-то одного, в конце концов осознавая это как зависимость. Мы же привыкли получать удовольствие от вкусной еды, приобретения новых вещей, сервиса, лишь потворствующих нашему нетерпению и лени, организации событий и обстоятельств, повышающих наше самолюбие, самооценку и самомнение. И не осознаём это как зависимость. Потому что теперь так делают буквально все вокруг, и это принято считать нормальным. Не осознавая, что в сумасшедшем доме находятся только точно такие же сумасшедшие. И для них так вести себя, как мы, безусловно, норма. Но осознать то, что под сумасшедший дом галактика выделила себе целую планету, даже у таких сумасшедших, как мы, не хватает полёта воображения!

Как патогенные бактерии заводятся в гниющем теле, так и бесы – в зомби с нечистыми помыслами и поступками. Чтобы мы на собственной шкуре осознали, что если мы идём не так, то и попадём – не туда. Постепенно сотворяя из себя в процессе своей жизнедеятельности демоническое существо. Негативно реагируя на возникающие события. И начав с ними бороться, ты понял – сам – что именно этому способствует и срочно начал меняться.

Ведь закрепляясь в привычку, ежедневная практика становится более эффективной, но полуавтоматической, полу бессознательной деятельностью. Позволяя нам не замечать своей вульгарности, порочности и коварства. Как Алекто и Мегера.

Но если Мегера давно уже была демонессой, работу над которой Сатана уже давно закончил (ещё в тюрьме после операции на матке полностью разочаровав в мужчинах) и гордо поставил эту восхитительную статую прямо посреди гостиной у себя в родовом замке. Чтобы она встречала таких залётных гостей из иных миров, как Ганеша. И в этой жизни дал ей для этих целей столь красивое лицо безо всякого намека на демонизм, как у Ады из «Кассандры». И ещё более обольстительно прекрасное тело. Лишь слегка изуродовав в тюрьме её душу, чтобы она осознаваала то, чья она. На самом деле. И перестала уже питать иллюзии, подобно наивным зомби.

То за душу Алекто и до сих пор шла ожесточённая борьба. Ровно до тех пор, пока архангелы не решили, что – всё! В этой жизни с Ганешей биться за неё уже совершенно бесполезно. И махнули на неё рукой. Простите, крылом. Дохнув прохладцей. И оставили её один на один со своей судьбой. То есть – на растерзание демонам!

Которые были этому только рады! И ожесточённо преследовали её во снах буквально по пятам. Разрывая её душу на куски страданий и обиды за грядущую ей судьбу. Которую она, послушав Мегеру, а не Ганешу, глупая, сама же себе и выбрала.

Не протоптала, заметьте, эволюционируя вслед за ним, а именно – выбрала! Огнеупорно не обращая на его страстные слова об истинном Боге ни малейшего внимания. И да будет вам по вере вашей. Во веки веков. Аминь.

Вот самый наглядный пример самонаказания зла! Сам Господь явился к ней в лице бога Ганеши из самого Высшего мира – Центральной галактики. Можно сказать, на глазах у неё Преобразился в ангела во плоти после Глубокого Раскаяния. Но она так и осталась глуха к его мольбам, не давая ему и шанса забрать её в тот таинственный для неё прекрасный мир планет высшего типа, о котором она сама же и мечтала. Снизойдя ради неё в этот Низший мир! На дно вселенной.

Глава 15

Но демоны, своими гонками в её снах, воздействовали не только на её, но и – на его психику. Только и убеждая Ганешу в том, что Алекто действительно ему лжет. То и дело мешая наивному Ганеше искренне играть роль будущего отца. Отравляя, таким образом, не столько её (она и так пребывала в ничто, оставаясь для Бога никем, не обладая собственным бытием), сколько – его душу. Потому что наша душа – это роль, которую мы выполняем на Земле. И чем она у нас чище, тем наша роль на Земле больше!

Ведь согласно Уставу Творца: «Роль – это движущий стержень твоей души. Изменение ситуации может вызвать любое движение, мешающее выполнять свою роль…»

Изменение ситуации, вызванное вмешательством демонов в её сны, сказывалось в том, что он стал всё чаще раскалывать недра её души, зависая вечерами с Дезом.

– Ты должен быть всё время со мной, рядом! – наивно заявляла Алекто, нервно елозя в руках свои внезапно потные пальцы, заметив, как он опять куда-то собирается. – Вдруг со мной что-нибудь случиться?

И безутешно предлагаясь небу, входила в образ «Мадонны Гетто» с венком из колючей проволоки своих обид. Затягивая взор туманной поволокой.

Но Ганеша играл роль нелепого персонажа, который не понимает, чего ещё от него хотят:

– Да я и так рядом! Я всегда здесь и сейчас – в Настоящем Моменте. Это ты далека от меня. И ещё дальше – от самой себя. Ну, зачем ты так от меня отстранилась? – вздыхал Ганеша уже совершенно искренне. – Ты должна была стать моей помощницей. Моим ангелом. А для этого ты должна прежде всего покаяться и ввернуться в лоно Авраамово!

Но она лишь изображала из себя жертву его режима и осыпала его голову пеплом своих претензий:

– Зачем ты заставляешь меня так волноваться? В таком положении. Ты хоть понимаешь, что чем сильнее я переживаю, тем выше вероятность того, что меня увезут на «Скорой помощи»? Неужели нельзя быть со мной, дома?

– Если ты будешь держать меня в чёрном теле, – угорал он, поняв, что она наотрез отказывается его понимать, – то я вначале поблекну, а затем по мере твоих стараний и почернею.

Что и говорить, самомнение породило в ней отчаявшуюся неудачницу. И Алекто была резко возмущена его беспечностью по отношению к выдуманной для него мифологии поведения. Исходя из его ожидаемых реакций.

Ожидаемых нудно и напрасно!

Глава 16

Временами Аполлон стоял и общался с Дэзом, зная уже, что сейчас в её растаявшем в неге самолюбия мозгу рвёт и мечет в унитаз девятый бал отрицательных эмоций, и решительно не мог ничего с собой поделать. Только если раз-другой упрекнуть Дэза, если тот спешил спешиться с Пегаса их общения к своему мясу, что его ждут сейчас гораздо больше. Ведь это лишь помогало ему разочаровать Алекто в роли матери.

– Не понимаю, как ты мог, вообще, вляпаться в такое дерьмо? – усмехнулся над ним Дэз.

– Опять?

– Да уже не опять, – усмехнулся Дэз, – а уже – по самые уши! Ладно б я, балбес, но – ты! И – как?!

– Не переживай ты так, – усмехнулся Аполлон. – Я просто не досмотрел свой прошлый эпизод этого сериала до конца, и теперь мне показывают его с другой героиней.

– Подобно тому, когда в сериале одну актрису неожиданно заменяют другой, менее удачной? – усмехнулся Дез.

– И мы лишь по её диалогам с другими героями, и по тому, что между ними происходит, неохотно узнаем в ней прежнего персонажа. Немного разочаровываясь в сериале.

– То есть то, что теперь было бы, если бы ты женился на Сиринге и ушел в рейс?

– Думаю, Сиринга залетела бы от своего соседа, и ситуация была бы точно такой же.

– Если не хуже! – усмехнулся Дез.

– Ну, да. Ведь от Алекто мне гораздо легче будет избавится, потому что я её не люблю. Думаю, это просто тренировка. И в следующей жизни Сирингу уже не заменят на Алекто, которая вышла вместо неё на лёд со скамейки запасных. И вот тогда-то всё уже будет действительно по-настоящему! Настоящая рубка с канадской сборной, переходящая в массовую драку!

– Представляю, как ты отреагировал бы, – усмехнулся Дез, – если бы твоя любимая жёнушка понесла бы не от тебя, пока ты был в рейсе. И каждый раз вставала бы в позу, когда ты смущенно намекал бы ей об аборте. Создавая тебе и в самом деле «Странные Мгновенья»! Вот бы ты там пи… люлей выхватил! Так что тебе ещё повезло, что ты не успел на ней жениться.

– Легко отделался!

– Если бы я в тот день не получил зарплату, не напоил и, задев твоё самолюбие, не увёл бы тебя от неё к Ириде. Которая и послужила для тебя блесной, на которую я и выдернул тебя из всего этого социального кошмара! Так что ты должен быть мне за это только благодарен!

– А, собственно, за что? – усмехнулся Аполлон. – Актеры меняются, а сериал всё продолжается и продолжается! Я всё это и без тебя уже давно понял, пока раскаивался в рейсе. Ведь как и Алекто после аборта, так и Сиринга после вызывающих родов также упиралась бы руками и ногами, не желая снова делать аборт. Предвкушая все пережитые ею тогда ужасы. Как и Алекто, опасаясь уже больше никогда не забеременеть и упустить свой шанс стать матерью! Пусть и с чужим для меня ребенком. Ведь отец для них – нечто внешнее. Поэтому согласишься ты или нет, уже не столь важно.

– Что бы ты там о святости брака ни воображал?

– Вытесняя тебя на периферию своей самооценки. Заставляя тебя мучительно осознавать, что семейные узы – это не более, чем выдумка конвенционалистов. Созданная как некая ценность именно для того, чтобы ты ценил взаимоотношения и то и дело прощал ошибки твоего партнера ради чего-то высшего! Которое есть на самом деле ни что иное, как страх одиночества. Чего все демонические натуры, терзаемые в тишине своими собратьями по разуму, а конкретнее – теми мыслями, что «почему-то» вдруг приходят к тебе в голову, все как один боятся!

– Даже не замечая тех, кто их внушает! – усмехнулся Дэз. – Не обладая даром различения добра и зла. А потому и отрицают их существование.

– Разумеется – из жажды безнаказанности. Не желая признавать свои ошибки. Тем более что благодаря этой оказии с Алекто я понял и то, почему Сиринга, на которой я в прошлой жизни все-таки женился, столь безропотно и кротко прощала мне столь многочисленные измены с поклонницами моего таланта.

– Из-за того, что она все-таки родила не от тебя, и ты об этом догадался, поскандалил, но не стал её бросать?

– Я даже не скандалил. Поэтому-то в этой жизни Бог и допустил изменение моей прошлой кармической линии.

– Для того чтобы все-таки наказать её? И ты с ней все-таки расстался, даже не успев жениться? Ну, что ж, – глубоко вздохнул Дэз, – значит это не я виноват в том, что не состоялась ваша свадьба. А сама же Сиринга!

– И ещё я понял, – усмехнулся Аполлон, – что сценарий не изменился бы ни на гран, даже если бы я тогда все-таки переспал с Иридой.

– Так ты с ней тогда не переспал? – удивился Дэз.

– Ну, или – чуть позже, – усмехнулся Аполлон. – Вместо того чтобы тебе о ней потом всё честно рассказать. Будь я хоть чуточку более подлым. И если бы даже увел её у тебя, что было бы уже неизбежно. Ведь я не согласился бы на роль её любовника, я слишком жаден до прекрасного! А когда я снова ушёл бы в рейс, она, по старой памяти, залетела бы от тебя, Пифона или ещё от кого-угодно из своих многочисленных любовников, к которым ты то и дело её ревнуешь. Так что можешь меня больше к ней не ревновать. У меня теперь здесь всё уже понарошку. Если хорошенько раскаяться, то все тебе станет предельно ясно! И всё происходящее с тобой в дальнейшем будет уже восприниматься понарошку.

– Раскаяться? – растерялся Дез. – Но – как? Я попытался, но, честно говоря, так и не смог.

– Нужно перешагнуть через свое эго и от всей души признаться самому себе в своих прошлых, вялотекущих в настоящее, заблуждениях. В том зле, которое ты с самого детства причинял другим.

– Вялотекущих? – не понял Дез.

– Любой твой проступок заставляет тебя и в будущем поступать подобным же образом в схожей ситуации. Поступок программирует твоё мышление и как следствие – поведение. Зомби обладает Свободой Выбора бытия только если он раскаялся в своем прошлом, «сняв» его с повестки дня. Иначе это лишь биоробот, который действует по программе своих рефлексов и закрепленных социальных ролей. Как Робинзон Крузо5, попав на остров. Где можно было начать совершенно новую жизнь. Он же, напротив, только и пытался ввести вокруг себя обычаи из прежней своей жизни. Вовлекая в эти социальные оргии местных туземцев. Конституируя привычный для него образ цивилизации зомби. Вместо того чтобы освоить бытие-впервые! Открыв себя навстречу бытию. Благо, что сундуки с семенами для посадки растений и инструментами для постройки дома у него уже были.

– И как же мне начать быть открытым и действительно свободным?

– Нужно допускать только Светлые мысли о других, положительные эмоции и правильные, справедливые поступки. И ни кого не пытаться проучить! Для чего нужно постоянно наблюдать за своим телом и постоянно его осекать, не давая телу проявлять своё недовольство другими, ни мстить, ни давать другим это понять, ни даже намекать им об этом. Зомби – лишь уловки Сатаны. Через твои реакции на их глупости погружающие тебя в самоуничижение и самонедовольство.

– Как сказал Сартр: «Ад – это другие», – усмехнулся Дэз.

– Наши эмоции нам не принадлежат, а как и рукопожатие – обычаи, обезьяньим рефлексом подражания переняты у других. И лишь относят нас к другим. Наше – только самонаблюдение, так как возникает в нас наедине с самим собой. Чтобы отделить то, что в наших поступках наше от того, что мы заимствовали у других. Ведь даже обычное осуждение другого программирует тебя на самосуд. И ты начнешь действовать дальше исходя уже из ложных предпосылок. Легко давая уговорить себя на любое насилие ради, якобы, справедливой цели.

– Ты опять хочешь сказать, что «действовать – значит ошибаться»?

– В основном, если ты перестаешь себя контролировать, – усмехнулся Аполлон. – Любые наши импульсивные действия порождают массу ошибок. Особенно, если это действия ради чего-то большего. Ведь самодовольство собой тебя ослепляет. Не давая тебе увидеть: как и для чего кто-то другой тобой манипулирует. Первичная эмоциональная реакция – это и есть тот «бес», который постоянно подстрекает тебя поступить либо негативно, либо импульсивно. Необходимо прежде всего дать себе привыкнуть отвергать эти первичные побуждения и вообще никак не поступать. Хотя бы некоторое время. И только если от вас ждут хоть какой-то реакции, поступить так, как поступил бы на твоем месте самый благородный в твоём воображении персонаж. Перешагнув через тебя и твое отношение к данным лицам и событиям.

– Как Будда или Кришна?

– Или даже – как Дон-Кихот Ламанчский, благородный Идальго! – усмехнулся Аполлон. – И перестать воспринимать эти примитивные мельницы за Великанов. Осознав, что другие действуют не столь функционально, как от них требуется, а так, как они внутренне устроены. И только потому – не адекватны сегодняшней ситуации. В силу своих механических причин. Но для начала нужно не разрешать себе причинять вред другим. Каким бы «справедливым» тебе это ни казалось. Пытаясь им на что-то указать. А это самое сложное! Ведь потом, даже причинив зло, ты тут же начинаешь оправдываться. Загоняя это в себя!

– Ведь всегда виноват кто-то другой, но не ты, – согласился Дэз.

– Кто-то тебя к этому вынудил. Якобы. Он сам, или тот, кто тобой манипулировал.

– Хотя именно твои действия к этому и привели! – дошло до Дэза.

– Поэтому-то самое главное в жизни – замечать и признавать свои собственные ошибки. А если они все-таки произошли, сердечно в них раскаиваться. Чтобы это дошло не только до тебя, но и до твоего инстинктивного ума, который управляет твоим телом. Обучая его правильному поведению на своём примере. Показывая ему в своем воображении то, как именно ты должен был поступить. Это мгновенно изменит твоё восприятие, а затем – и твоё бытие.

– То есть – социальный мир?

– Бытие это твой собственный подлинный мир, который для тебя более реален, ещё ближе к тебе, чем внешний. Это твой мета-мир! Мета-мир каждого, если хочешь знать. Наш лучший из миров, где все поступают только правильно! Который и служит источником всех твоих правильных поступков во внешнем мире.

– Мета-мир? Так он что, не настоящий?

– Он более настоящий, чем то, что ты видишь вокруг себя. Именно это и делает Бытие Богом. Заставляя догматиков от науки подозрительно к нему относиться. Не понимая, что это вполне себе достижимо и в этом нет ничего идеалистического, если мы сделаем это основным приёмом своей ежедневной практики. Практики трансформации своей личности во всё более совершенное существо!

– Поступая только правильно?

– По сравнению с догматиками, ни за что не желающими работать над собой и выдумывающими себе для этого невероятно сложные для понимания отговорки, которыми они сами себя завораживают. Чтобы, опираясь на эти рассуждения о диалектичности нашего существа, не пресекать свои слабости и никак не сопротивляться своему же телу, как корова, невозмутимо идущему на поводу у заблуждений современной вам эпохи. Вашему ареалу обитания. Какими и были в быту почти все известные нам величайшие философы последнего тысячелетия. Развлекаясь почти всё своё свободное время, танцуя с барышнями, играя в карты, поедая мясные блюда и наслаждаясь самыми дорогими винами.

– И мы – не исключение, – усмехнулся Дэз.

– Ведь у нас точно такой же сенсорный голод, как и у всех, – подтвердил Аполлон. – Наличием организационных навыков управления которым для своей пользы мы, по-настоящему, только и отличаемся друг от друга. Идя на поводу в основном у высшего – сублимируя, или же – у низшего аспекта поведения наших современников, только и выискивая возможности тут же всё прокутить и промотать. Постепенно став дряхлым нищим с величайшими амбициями. Так и не успев реализовать свой потенциал. Ведь чем меньше ты сублимируешь, тем стремительнее сокращается время жизни твоего тела. И наоборот, ежедневная – а лучше и постоянная – сублимация удлиняет твою жизнь чуть ли не до бесконечности.

– Если ты при этом не будешь идти на поводу у тела и тут же все разбазаривать, – понял Дез.

– Ты как бы вкладываешься сам в себя, накапливая не только капитал своего потенциала, но ещё и время для его накопления и реализации.

– Двойная выгода! – усмехнулся Дэз.

– Выгода, возведенная в степень! – подчеркнул Аполлон. – «Умная Бесконечность»! Потому что чем больше времени ты этому посвящаешь, тем больше его у тебя становится. Хочешь ты того или нет. Это не вопрос выбора. Это аксиома. И наша сверхзадача – сделать её формулой нашего успеха!

– Да, – задумался Дэз, – звучит гораздо лучше, чем любой успех обывателя! Время жизни которого строго ограничено. Его здоровьем. Ставящее любой его успех под большой-большой вопрос.

– Тем более что, живя обычной жизнью, ты всего лишь наблюдаешь за карнавалом своего инстинктивного ума. Преломляя себя, как и любого другого, сквозь линзу идеалов современной тебе эпохи. Постоянно проверяя себя и другого на его им соответствие или же не соответствие. Успешность в обществе или же отмечая поведение, уводящее от «успеха». То есть то, что твой ум каждый день побуждает тебя воспринимать, привычным для тебя образом реагируя на происходящее. Через ассоциативные связи улавливая для себя привычные отношения между зомби и их вещами. А не пересоздавая их каждый день заново. Все более улучшая ваше общее бытие. Оперируя вместо этого у себя в мозгу уже готовыми «штампами». Гельштатами. Вынося каждому поступку другого уже готовый у тебя в уме «приговор». Не сумев войти в его положение и не понимая до-конца настоящих причин произошедшего. Мысля весьма и весьма поверхностно.

– Я бы даже сказал – примитивно, – усмехнулся Дэз. – Так вот почему Христос говорил: «Не судите, да не судимы будете».

– Это и есть обывательское мышление. Осуждение ближнего всего лишь закрывает нам на него глаза, не позволяя и дальше нам его воспринимать во всей полноте. А только лишь – реагировать на ближнего и все его последующее поведение уже сложившимся у нас в голове образом. А раскаиваясь в своем собственном проступке, ты, инстинктивно пытаясь оправдаться, начинаешь постигать весь комплекс причин, побудивших поступить тебя именно таким образом. Начиная видеть себя со-стороны! Увидев то, как ситуация тобою управляла, пока ты привычно реагировал на нее, как робот. Чем выдёргиваешь себя из времени, возвращая себя в бытие – в Вечность. И твой проступок уже перестает быть действительным, теряя силу причинно-следственной связи. А если раскаяться в своих заблуждениях, которыми и является, по сути, вся твоя предыдущая жизнь, то твоё прошлое больше не сможет тобой манипулировать.

– Ведь ты начал жизнь с чистого листа! Так это и есть бытие-впервые!

– Так что теперь я всего лишь смотрю кино, где я – в главной роли! – улыбнулся Аполлон. – Стараясь не причинять никому вреда. Чтобы снова не пришлось раскаиваться. А лишь пытаюсь помочь ближним.

– Чтобы посмотреть на то, что у тебя вместо этого получится?! – усмехнулся над ним Дэз.

– Чтобы потом законспектировать в своей книге сценарий этой клоунады! А потому особо и не ввязываюсь в происходящее. Встречая новый день – как очередную серию этого сериала.

– И тебе ещё не надоела эта бытовуха? – усмехнулся Дэз.

– Конечно надоела! – грузно усмехнулся в ответ Аполлон. – Поэтому я и переключил её на канал с тобой. А ты снова пытаешься переключить меня на сериал бытовухи с Алекто. Вместо того чтобы взять и от души надо мной посмеяться!

– Над тобой? – растерялся Дез. – Самим Тобой?

– Раньше я насмехался над тобой, тыкая тебя носом в твои недостатки. Теперь настал твой черёд мне помочь. Помочь мне взглянуть на себя со-стороны! Ведь со-стороны мои заблуждения ещё виднее. Вдруг я пропустил что-нибудь существенное? Ну же, покажи мне мои ошибки, которые довели меня до жизни такой. Выжигай свою и мою карму. Жги!

– Что, правда, можно? – не поверил Дэз своим ушам.

– Нужно! Или ты только по-пьяни такой смелый?

– А-а-а-а! – обрадовался Дэз и сощурил взгляд. – Ну, вот ты, скотина, и попался! Я много думал над твоими словами в мой адрес и кое чему у тебя научился. Сейчас я тебе все косточки переломаю!

– Давай, давай! Подыми мне веки! Наши собственные ошибки – это единственная наша собственность в этом мире. Наша недвижимость. Которая может сделать нас действительно богаче! А не умозрительно. Уморительными! Исправляя которые у себя в воображении мы получаем новый жизненный опыт. Особенно – если тут же попытаемся задействовать эти выводы в своей повседневной практике. Не обращать внимание на наш собственный опыт – значит прожигать жизнь впустую! Как животное. Так что давай, превращай меня обратно в бога.

– Постарайся с улыбкой смотреть в лицо трудностям, – усмехнулся Дэз, – пока я буду смеяться над твоей бедой! Или ты думаешь, почему Алекто перестала воспринимать тебя не то что как истинного джентльмена, рядом с которым она раньше чувствовала себя истиной леди, но уже даже и как лошка, морского, на которого можно всерьёз повесить выращивание своего ребёнка? И задницы!

– Ты что, серьезно? – растерялся тот. Не желая видеть себя глазами Алекто.

Лохом, на которого Дэз всё более широко раскрывал ему глаза, разбирая по косточкам его поведение. И, как собака, с наслаждением смакуя каждую «кость», вжевывал ему то, чего Ганеша пытался в себе не замечать, наивно отстраняясь от своего тварного, а значит и социального существа – Банана.

– А ты думал, что ты хоть кого-то интересуешь помимо тех денег, которые дает тебе твоя работа в море?

– А разве – нет? – опешил тот. – Разве я не красив? И не умён? Не поэтичен?

– Ну, ты и дупло! – заржал Дез. – Разрыв с Сирингой так тебя ничему и не научил! Ведь она бросила тебя сразу же, как только у тебя закончились деньги. Найдя первый попавшийся предлог! Тем более что ты сам говорил, что её однокурсник постоянно дышал тебе в спину. И без денег ты просто не выдержал конкуренции! Или ты думал, что если ты расскажешь ей правду и она поймет, что зря тебя ревнует, то она тут же тебя простит? – высокомерно усмехнулся Дез. – Она сделала бы вид, что не верит тебе! Даже Ирида видела в тебе только источник лёгких денег. Поэтому-то и использовала ваше общее прошлое соседей по коммуналке, как неплохой повод покрепче, чем другие, усесться к тебе на шею. И слушала тебя открыв рот! Именно это и делало меня менее настоящим самцом в её глазах, чем ты. А не то, что ты там о себе на воображал! Пытаясь поразить её своими измышлениями.

– Ну, ты и скотина! – сжал Аполлон кулаки. – Ты просто вырвал сейчас у меня глаза! Как мне теперь снова смотреть на мир? Я только-только начал видеть его чистым и светлым. И исполненным Радостью.

– Дупло ты конченное! – заливался Дез от восторга. – Я только что тебе их вставил. Иди и смотри на вещи более конкретно. Как на сугубо производственные отношения между мужчиной и женщиной, как на обмен твоих товаров на их услуги. Где в случае отсутствия потока необходимых им товаров ты будешь тут же обвинён в том, что ты уже не хочешь и дальше «строить семью» и будешь тут же отброшен за ненадобностью. Как и завещал наш горячо любимый Карл Маркс. Ведь любое взаимодействие с другими основано не столько на информационном, сколько на материальном товарообмене. Именно благодаря информационному обмену они, на самом-то деле, лишь пытаются понять то, сколько ты уже имеешь и ещё сможешь заработать. И оценить не столько твой потенциал, сколько твой потенциальный капитал! Чтобы потом его удачно конвертировать в валюту – своего быта. Что им необходимо для успешного взращивания потомства. Вот они столь охотно и поддакивают тебе всякий раз. Чтобы не упустить свой шанс! Продолжить свой род.

– Но мысли столь же, а то и более материальны, чем конкретные вещи! – не унимался Аполлон, не желая сдаваться. – Актуальные лишь сейчас. Тогда как мысли могут преобразовать до селе ненужные нам вещи в самые что ни на есть актуальные, если мы увидим то, как именно их можно для чего-либо задействовать. В силу меняющихся дел, наклонностей и обстоятельств.

– Так тем более! – усмехнулся Дез. – Тогда ты тем более должен понимать, чего хотят от тебя девушки. Не столько того, что ты уже имеешь (оставь этот мусор, актуальный только для тебя, себе), сколько рассчитывают на твой будущий потенциал! И капитал. Чтобы задействовать тебя для реализации своих планов. В данном случае – на то, что ты сможешь заработать в море или ещё где, это уже не столь важные для них детали. Главное – выбить из тебя любой ценой твое согласие со-участвовать в их многочисленных проектах. Ласками, восхищением или же социальным шантажом. И не столько вербальным согласием, пусть и скрепленным подписями в загсе, сколько действительным. Чтобы ты стал буквально одержим их красотой или талантом. Для чего они и цепляются за твои малейшие недостатки, чтобы тебе стало настолько плохо и неуютно в самом себе, что ты уже готов был бы махнуть на себя рукой. И посвятить себя их как бы неземной любви. Что они и делают, унижая нас каждый день, доводя до отчаяния! Чтобы потом тебя пригреть, и ты преданно смотрел бы в глаза хозяйке. Где мужик – лишь базис для их идеологической надстройки в виде мифа о построении семьи. Этом долгострое, затягивающемся (на шее) до конца твоей жизни.

– Для построения твоей мифологии поведения сугубо в узких рамках семейных отношений, – понял Аполлон. – Социальной дрессуры с целью привести твоё мировоззрение в полное соответствие с представлениями, почерпнутых из книг и кинофильмов, повествующих об идеальных взаимоотношениях двух идеальных сущностей.

– Так-то оно так, – усмехнулся Дез. – Но миф есть не более, чем миф, реальный только у тебя в голове. По мере твоей готовности в него верить. И твоей исполнительности. В данном пространственно-временном отрезке от этого идеального мира, любая девушка рассматривает тебя лишь как одного из возможных кандидатов. Из числа которых она тебя к себе и притягивает своими ласками и, как ты это ещё называешь, волшебством. А не единственного и неповторимого, как ты хотел бы о себе воображать. Читая книги и смотря кино.

– Ну, ты и гад! – скривился Аполлон от боли и, закрыв лицо кулаками, глухо зарычал.

– И вовсе не столь идеального, – усмехнулся Дез, заметив, что задел его за живое, – каким бы отзывчивым ты не пытался для неё стать. Которого они в любой момент, как твоя Сиринга, отшвырнув тебя, могут тут же поменять на более подходящий вариант для их уже внезапно изменившихся потребностей. Коим несть числа! Материальных или духовных ли, не важно. Для удовлетворения каждой из которых они готовы завести себе по отдельному любовнику. О чём и хвастались недавно подруги Ириды! Думая, что я через межкомнатную дверь не слышу из комнаты, о чем они там говорят на кухне. Ржа над своими мужиками, как лошади. Единственное, от чего любая девушка реально не в восторге, так это от претензий каждого из фаворитов на её «священный трон». Если не веришь мне, то почитай Брюсова, у них совсем другая психология.

– Да почитал я его всегда! – подавленно признался Аполлон. – Только не хотел ему верить. Думая, что это не более, чем литературная гипербола.

– Каждая из них с момента полового созревания лишь расширяет свой гарем. Который тем больше, чем баба богаче эмоционально и красивее. Прежде всего – душой.

– Да, у некоторых души особенно плотные! – признался Аполлон, вспомнив Мегеру. – А другие – пустотны.

– Некоторые сразу же от изменившей им отказываются. Некоторые усмиряют её и остаются. Как я. Но все, кроме тебя, об этом знают и постоянно помнят. Держа ухо в остро! Поэтому в древности и забивали начавшую изменять бабу камнями, что её уже не переделать. Измена полностью меняет её мировоззрение на то, которое я тебе только что описал!

– Так вот почему Христос говорил, что каждый, «кто разводится с женою, кроме вины любодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует», – дошло до Аполлона.

– А капитализм и социализм, желавшие задействовать женщину в работе на равных с мужчиной, своим уравниванием её в правах, пытаясь дать ей шанс возвыситься над мужчиной и пробудить в ней ломовую лошадь, лишь разбудили в ней снова эту гаремную психологию. Которую из женщин в традиционных обществах так долго выколачивали. Кто – палками. А кто – камнями. И не урезали их в правах, а лишь указывали им на их социальную нишу – деторождение и воспитание потомства. Для того чтобы научно-технический… разврат не лишал нас всех будущего. Как теперь. Когда никто не вышел из дома, видя, что страна в опасности, чтобы встать на её защиту. Во время ГКЧП в России в девяносто первом. А наоборот, вышли только лишь для того, чтобы помешать воинам, что ехали на танках для того чтобы её защищать! И тем дружно помогли развалить свою страну. Под самыми красивыми лозунгами о свободе и демократии.

– Красота спасет мир, но погубит зомби! – усмехнулся Аполлон, создав крылатую фразу.

– Жаль, что никто кроме нас никогда не поймёт, о чем это ты. На самом деле.

– Ведь никто не понимает ни того, что такое подлинная свобода, ни того, что такое настоящая демократия – власть тех, кто уже разбудил в себе своей гений!

– И стал внутренне свободным. Как и завещал Платон!

– Думаю, Дез, ты безусловно прав, – признался Аполлон, чуть задумавшись, – но, как обычно, лишь на половину!

– Что значит, лишь на половину? Да я прав на все сто! Тем более, что сам Христос со мной согласен!

– Да я про то, что я нравлюсь девушкам лишь из-за денег, – усмехнулся Аполлон. – Ведь вокруг очень много точно таких же «морских». И все они должны быть для них, по-твоему, равноценны. Но в море многие из них так сильно деградируют, что по приходу из рейса и двух слов связать не могут. Только и зная, что швырять деньгами, чтобы девушки точнее понимали то, что усталому моряку сейчас от них нужно.

– Так именно на это девушки и рассчитывают, когда начинают с вами общаться! – усмехнулся Дез. – Вы привлекаете к себе только тех, кого интересуют только деньги.

– А деньги сейчас интересуют абсолютно всех. Потому что сейчас без денег просто не выжить. Ведь под высоким предлогом «развитой цивилизации» всех нас одурачили и лишили своей земли. Хотя лично для меня такая цивилизация примитивна до безобразия. Творимого на каждом углу. Но с большинством «морских» нельзя даже двумя словами перекинуться, так как они привыкают в море молчать и уходить в себя. Я же все время начинаю в море работать над собой. От нечего делать, разумеется. Постепенно начиная реализовывать в море тот интеллектуальный багаж, который я накопил на берегу ещё до армии, почти все время сидя дома и читая книги. Глядя на то, как сильно деградируют остальные моряки, поглощённые тяжким трудом и мастурбацией. Как способом хоть на несколько минут отрешиться.

– Так как другие наслаждения там просто недоступны! – усмехнулся Дез.

– И чем глубже я понимал эту взаимосвязь, тем меньше мне хотелось этим заниматься. И начать заниматься в свободное время тем, что и на берегу приносило мне истинную радость! А именно – литературой. И через это – своей книгой. И начинал задумываться о себе, чтобы мне было что описывать. А для того чтобы начать действительно хоть что-то понимать, мне, по опыту, необходимо было прежде всего войти в особое состояние, в котором я уже начинаю именно творить. Для чего мне приходилось буквально заставлять своё ленивое тело читать книги по философии.

– И – как долго?

– В течении, примерно, одного-двух месяцев. Это зависело от того, как долго я «халтурил» перед рейсом на берегу, пренебрегая своим талантом. Но не менее двух часов в день.

– Как Джимми Хендрикс? Ведь это я тебе рассказывал, как он каждый день заставлял себя играть на гитаре.

– Да, я перенес это на свою практику с чтением книг и убедился в том, что это реально работает! Поэтому-то по приходу на берег мне уже есть чем с девушками поделиться. И не только деньгами, но и тем, что они могут открыть в себе что-то действительно для себя важное! Хотя бы потому, что уже перестают думать только о деньгах. И начинают уже по-настоящему о себе заботиться. А не только о том, как они выглядят снаружи.

– Чтобы отработать у тебя денег! – усмехнулся Дез. – Да они просто начинают к тебе бессознательно подстраиваться и поддакивать, для того чтобы ты поверил в то, что у тебя есть с ними хоть что-то общее! И не ушел от них, как только ты ими пресытишься. И они перестанут тебя интересовать.

– Так это и есть та почва, на которой и начинает прорастать их совершенство. Пусть, по началу, даже и осознаваемое как некая игра в заигрывание. Как повод для нашего общения. Пока они не начинают желать чего-то большего. Но уже – и от себя. Понимая что то, что они сами могут себе дать, ощущая, что сейчас с ними в действительности происходит, гораздо важнее того, что говорю им я или их родственники.

– Начиная им завидовать! – усмехнулся Дез.

– Этим-то я их, по-настоящему, и привлекаю! – усмехнулся Аполлон. – Ведь в мире полно работящих и успешных уродов. С которыми девушкам тупо не интересно.

– И не кем похвастаться перед подругами! – усмехнулся Дез.

– Превращая жизнь с таким зомби в обеспеченные, но вечно серые будни. И полно тех, кто хоть что-то в жизни понимает и начинает воспевать её в своих творениях, но ничего не могут заработать. А когда девушки берут таких певцов в оборот, то те, устроившись благодаря их усилиям на нормальную работу, очень быстро перестают воспевать жизнь и девушек. И начинают всех их тихонько ненавидеть. Превращая жизнь с такими «поэтами» с сущий ад. Я же представитель того уникального в наших условиях вида, который может и заработать сам, не гнушаясь ни какой работой, и воспевает жизнь и девушек. Видя в них самых прекрасных нимф! Да еще и может их хоть чему-то в жизни научить. Самим фактом нахождения со мною рядом. Подавая им положительный пример адекватного отношения к действительности.

– Ладно, – усмехнулся Дез. – Пойду тебе навстречу и, по старой дружбе, признаю, что ты опять выкрутился.

– Ты видишь, в основном, низший аспект действительности, – довольно улыбнулся Аполлон. – Я же, в основном, – высший! И только вместе мы начинаем туго соображать что-к-чему. Именно это нас друг к другу на самом-то деле и привлекает.

– Ну, тогда ладно, – усмехнулся Дез. – Значит, я всё-таки прав.

– А то, что ты вначале увлекался Кришной, а затем – музыкой, а я вначале – панком, а затем – религией и позволяет нам до сих пор продолжать понимать друг друга и говорить как будто бы на одном языке. Правда каждого из нас – это всего лишь доступная нам половинка истины. И лишь лимонная долька дружеского участия позволяет нам по-настоящему наслаждаться чайной церемонией общения, растягивая его почти что до бесконечности! Позволяя в общении друг с другом к истине действительно прикоснуться.

– Да, тут ты прав, – спохватился Дез. – Наше общение может длиться бесконечно! Пора валить. Ни то Ирида снова выгонит меня из дома.

Глава 17

Он приходил от Деза и отвечал на истерику Алекто:

– Ты должна была стать моим ангелом, моей ближайшей помощницей! – заламывал он руки, отчаянно взывая. Давая ей последний (в её жизни) шанс стать Прекрасной. – Ведь если я даже тебя не смогу наставить на путь истинный, то кто мне поверит? Кто меня послушает и пойдёт за мной? Моя миссия будет обречена на провал! И я так и не стану для зомби их воплощённым Богом.

Ведь если на роль дамы из высшего общества Алекто никак не могла претендовать в силу своей досадной некрасивости и низкого социального положения в подвал её бессознательного образа жизни, то на роль чопорной миссионерки – как нельзя кстати! Поэтому как только одному из хирургов, Херкле, удалось вернуть ему духовное зрение, восстановив один его глаз – Аполлона, а другой хирург, Дэз, кромсая его буквально по живому без всякой анестезии, произвёл на нём столь же блестящую операцию и восстановил в нём мирское зрение – Банана, Ганеша откинул пенсне Азазелло, вооружился этим театральным биноклем и снова стал блестящим женихом на выданье, дистанцируясь от грубой реальности. Который только и искал в свой абсолютно новый бинокль Абсолютного Величия блестящую партию. Склоняя Алекто на все лады отправиться с ним в далёкие для неё просторы Святаго духа. И пытался хоть как-то обучить её говорить на своём языке.

Ведь год назад, как только Алекто, послушав родственников, от него сбежала и где-то там скиталась по ларькам в поисках наследства, из-за пожара у него в душе сгорел без остатка замок его литературного величия, который устроила в приступе охватившей её с новой силой ревности его невротичная невеста Сиринга, он полностью лишился духовного и частично даже мирского зрения. И как слепец, бродил по выжженным полям своего бессознательного, непроизвольно подражая королю Лиру. Осваивая его лиру со всеми её струнами отчаяния, безумия и внезапных, как вспышка молнии, пронзающих душу озарений. Отвергнув Прозерпину.

И теперь внезапно увидела, каким он стал вновь не менее изумительно Прекрасным. С которым она впервые встретилась на приёме у Пандоры. Сражаясь с ним после этого на шпагах словесных дуэлей и долго выясняя, кто же из них кого кинет. Выставив в качестве рефери свою прабабку Кирку. Ведь он от нечего делать в рейсе заставлял себя работать обеими руками ровно до тех пор, пока не сумел работать левой рукой столь же искусно, как и правой. Для активации и синхронизации обоих полушарий. Чтобы стать реально всемогущим! А не только лишь на бумаге. Которая в любой момент может стать для других туалетной. С отвращением к стилю автора применяя её по назначению.

И теперь бессознательно жаждала вновь вернуть его любовь, которую она испытывала – на прочность – к нему, пока он был её и только её жалким калекой с перебитыми крыльями после битвы с Сирингой, и зализывала тогда его раны, а он – её. Наивно думая, что они просто любят друг друга.

Или хотя бы – оживить его привязанность к ней. Вновь привязав его к себе незримыми, но ощутимо толстыми тросами связующего их вместе многострадального прошлого. Которые она столь легкомысленно обрубила своей изменой ему с Зеноном. А затем ещё и полностью вырвала с корнем тот самый кнехт, на который она и набрасывала гашу связующего их общего прошлого после возвращения к ней из летнего рейса. Тем, что забеременела. Не от него. И он тут же это понял. И так страдал от этого в зимнем рейсе. То и дело вспоминая глаза Шарлотты и тут же выворачивая в себе всё то, что ещё хоть как-то могло их вместе связывать. Вращая от неё обоими винтами обоих полушарий. Чтобы не покончить с собой от унижения.

Так что теперь все её попытки вновь накинуть на него очередное своё лассо, шантажируя возможными алиментами и прочими осложнениями в случае их внезапного разрыва, приводили лишь к тому, что никто у него на борту уже не подхватывал её выброску и та безвольно скатывалась обратно, громыхая тяжелым мячиком её посыла по – ставшей уже железной – палубе в разделявшее их холодное море. Охлаждая её лжеапостольский пыл.

Ибо ни один член экипажа его ладьи лада уже не сочувствовал этой бандерше и тут же рубил с плеча саблей логики все её веревки с крюками вопросов, которыми она один за другим кидала ему в душу, желая хоть за что-то существенное его зацепить, вновь притянуть к себе жалостью, сочувствием или же страхом и боязнью осложнений. И наконец-то уже пойти на абордаж! Всех в нём поизнасиловать, ограбить и продать в рабство. А самых бойких – взять к себе, в свою пиратскую команду. Корабль его Бытия взорвать остатками его же пороха в глубоких трюмах глубочайшего Аполлона. Заронив в него детонатор сомнения. В его способности понять её до самой глубины души.

Или – поджечь бикфордов шнур его сочувствия, который постепенно и выжгет его изнутри.

Но что теперь могла сделать её жалкая каперская каравелла рядом с его трехпалубным фрегатом? Лишь получить от него очередное веское ядро его меткого возражения! Ведь недаром же он писал ещё в юности, бессознательно готовясь к подобного рода сражениям с бесподобными нереидами:

«Из раскалённых ртов слов ядра полновесные

Летят, дробя гнилые черепа!

Внутриутробным вирусом сосёт тоска.

И острых чувств гремят компрессоры!»

Пока вся эта битва ему окончательно не надоест и он не пустит её ко дну социальности единым выстрелом пушек с трёх палуб: Аполлона, Ганеши и беспощадного Банана! И во имя отца, сына и святаго духа снимет шляпу с остро отточенным пером литературного таланта. И торжественно перекрестится, наблюдая с мостика, как недобитая лоханка её недо-быта медленно пойдёт ко дну – всепоглощающей их социальности. Тёмной, подобно мятежному океану, от безобразия подобный ей зомби.

Глава 18

Тем более что Алекто стала отращивать свой рыжий волос, как она заявила: «Как раньше». Что говорило об её погружении в эстетическую архаику подросткового периода. То есть сама уже добровольно шла ко дну.

– Почему ты полгода назад не взяла у Силена денег на аборт?

– Но ты же сам ответил тогда на мою телеграмму: «Не волнуйся, всё у нас будет хорошо». Я решила, что ты согласился стать отцом. И сказала Силену, что его деньги теперь нам не нужны.

– Я же всегда говорил, что не хочу иметь детей.

– Все так говорят. А потом передумывают. Вот я и решила, что ты уже передумал. Как все.

Это прозвучало настолько восхитительно мило и в тоже время настолько глупо, что он полностью растерялся. Не зная уже, то ли подскочить с места и стоя начать ей аплодировать. То ли – зааплодировать её до смерти! Оглушительно и бесповоротно! Как в своё время на Съезде Верховного Совета до боли в ушах зааплодировали академика Сахарова, в ответ на его заявление о том, что страной должна управлять исключительно интеллигенция, из которой и состояли первые члены ВКПБ, а отнюдь не плебс, который пришел им на смену после смерти Сталина. И точно так же, как и плебс в тот день на Съезде, Ганешу охватила всё та же растерянность и ощущение своей исконной ущербности.

Но он взял себя в руки, то есть соединил ладони вместе и, твёрдо уперев кончики пальцев друг в друга, слегка развёл ладони в стороны. Пока Алекто что-то ещё пыталась ему сказать. И даже открывала рот, как пойманная в сети слов трепещущая рыба. Наверняка что-то такое восхитительное в своей наивности говорила, сверкая чешуей красивых фраз о семейном счастье. Пытаясь даже робко улыбаться. Но он сквозь гулкий шум в ушах от искренних оваций её уже совсем не слышал. А если и слышал, то уже не совсем различал её слов от несусветной глупости. Как и идеи Сахарова об искусственных цунами, которыми тот призывал смыть с лица Земли буквально все враждующие с СССР страны, разработав для этих целей водородную бомбу. Одной из которых теперь и грозила стать ему Алекто, смывая своим словесным цунами все его прежние постулаты, которые он, как сваи, годами вбивал в своё сознание.

Алекто говорила ему какие-то важные вещи, он это понимал. Ведь истина бьёт вас прямо в сердце! Не понимая только одного:

– За что?

– Если ты захочешь от меня сбежать, то я подам на тебя в суд. И тебе присудят выплату алиментов.

– И как же ты это сделаешь? – удивился Ганеша.

– Достаточно будет предъявить суду двух свидетелей, которые подтвердили бы, что ты жил со мной в течении полугода до момента беременности и по настоящий день. Это могут быть Ехидна и Эвриала. Они, как мои соседки, постоянно тебя тут видели.

– И что, они на это согласны? – ещё больше удивился он. Ведь они обе уже давно строили ему глазки!

– А почему бы и нет? Или ты думаешь, что сможешь стать им дороже, чем я?

– Я был убежден в том, что так оно и есть! – признался Ганеша. – Но спасибо, что сказала мне об этом. Всё, что они теперь скажут, я смогу использовать против них в суде.

– В суде они подтвердят, что ты со мной жил. И после этого ты попадёшь на алименты.

– Я имел ввиду свой внутренний суд! – усмехнулся он. – И непроизвольно начал думать в этих терминах. Сам не ожидал, что это настолько совпадает. Когда я устрою им Судный День!

– Ты это о чём?

– Прости, – усмехнулся Ганеша. Сообразив, что у него теперь будет почва под ногами, чтобы сказать им твёрдое «Нет», когда ситуация от него именно этого и потребует. – Моя месть им будет жестокой и беспощадной! – театрально произнес он. – Но твой план не сработает.

– С чего это ты так решил? Я уже давно обо всём разузнала, как только забеременела.

– В том то и дело, что уже давно! – усмехнулся Ганеша. – Наверняка ещё у своей матери. Или – у своей прабабки?

– Что тут смешного? – не поняла Алекто.

– А то, что как только ты пойдешь со своими подружками в суд, я подам встречный иск. Где потребую в судебном порядке сделать анализ ДНК ребенка!

– ДНК? – удивилась она глупому слову, мучительно вспоминая, что проходила его когда-то в школе.

– И в итоге, ты не только оплатишь судебные издержки, но ещё и за сам анализ. А Ехидна и Эвриала станут фигурантками дела о мошенничестве. Во главе с тобой, разумеется, как главной фигуранткой дела.

– А ты не рискуешь проиграть процесс? – пошла она ва-банк, разогнав в голове тучи аморфных школьных воспоминаний.

– А что я теряю? Максимум – это затраты на анализ ДНК и судебные издержки на адвоката, который и будет подавать встречный иск. А я как раз пришел с морей, так что деньги для этого у меня ещё имеются. А вот ты проиграешь дело и опять отправишься в твой любимый «монастырь для благородных девиц». Ведь условно тебе уже не дадут. Так что это тебе надо крепко подумать, стоит ли тебе со мной связываться? И втягивать своих подруг в эту авантюру. Хотя, конечно же, я всё это с ними обговорю и, думаю, они за тебя не вступятся. Если они не камикадзе. Но я не думаю, что у них хватит на это воинской доблести! – засмеялся он.

– И что, ты реально это сделаешь? – оторопела Алекто. Когда поняла, что её план окончательно рухнул. И почва снова ушла у неё из под ног, как вода. И осталась вода блефа!

– Ну, а что мне остается? Деньги у меня есть. А чтобы их сэкономить я, наверное, сам поиграю в адвоката. Ведь я могу в суде защищать себя и сам. А много ума там и не надо. Но на всякий случай проконсультируюсь у юриста. Это гораздо дешевле, чем адвокат.

– Так в чем же дело? – злобно усмехнулась Алекто. – Почему же ты не пошел учиться на адвоката? – охотно сменила она тему.

– Потому что я к тому времени уже давно захотел стать писателем. И изучал художественную, а не юридическую литературу. Просто, в одной из жизней я уже был Верховным Судьёй. Впрочем, раньше ведь все правители были судьями. Помню, когда я был Соломоном…

– Да хватит уже бредить «Ветхим Заветом»! – оборвала его Алекто. – Твоя увлеченность этой книгой переходит все границы! То ты тем был, то этим. Ты уж определись там! – усмехнулась Алекто и покрутила пальцем у виска.

– Так она же описывает разные временные периоды, – усмехнулся Ганеша над её наивностью, – поэтому мне и приходится соотносить себя то с одним историческим персонажем, то с другим. Пытаясь понять для себя, на кого из них мне стоит равняться. А кого – презирать. И чем ближе я его с собой соотношу, тем охотнее перенимаю его навыки. Наблюдая его повадки. Как и любое животное. Понимаешь? Такая уж у меня работа – наследие чужих престолов!

– И кем же я тогда была? – усмехнулась Алекто, в шутку вписывая себя в этот миф.

– Одной из моих наложниц. Да и то, одной из ранних.

– Что-о-о?

– А ты на что рассчитывала? Ты пока что даже на принцессу не тянешь. Не то что на царицу Савскую. Или ты думала, что я просто так тут над тобой издевался? Пытаясь отомстить тебе за те мучения, что причинила мне Сиринга? А я и пытался прозреть в тебе свою царицу. Потому что не признал её в Сиринге. Да она и сама признавалась мне, что не любит меня. А Савская-то была богиней любви! Поэтому-то я и ищу Её только среди тех, кто меня тут любит. Мы ведь любили тогда друг друга. Поэтому Она и не сможет не полюбить меня тут снова. Понимаешь? А в тебе я толком-то не увидел даже справной наложницы. Верной своему господину. Сердца. Поэтому тебе лучше не верить во все эти бредни. Чтобы и дальше не пытаться дотянуться до тех, на кого я уже равняюсь. Чтобы я, не дай бог, тебя не полюбил. Ведь ты этого уже так боишься.

– Почему это?

– Да потому что вы с Мегерой так низко себя цените, что и в мыслях не допускаете, что таких как вы, вообще возможно полюбить. И подозреваете всех во лжи!

– С чего это ты так решил?

– Или ты думаешь, я тогда так и не понял, кто тебе отравлял твою любовь ко мне? Хотя, конечно, если учесть то, через что обе вы прошли, то это вполне понятно и логично. А когда я пробудил в тебе твою любовь ко мне, Мегера просто не поверила в очевидное. Ведь она привыкла, что ты любишь только её. И стала меня ревновать. Да, да. Любовь никогда не угасает. И её можно будить столько раз, сколько тебе вздумается. На то она и транс. Достаточно создать для этого вполне адекватные условия. Я имею в виду, освободить своё сердце, – вздохнул Ганеша. – А не то, о чём ты сейчас подумала. Материя важна лишь для активации транса на первоначальном этапе. Потом – достаточно и рая в шалаше. И если ты будешь меня слушаться, я охотно тебе ещё раз это продемонстрирую. Но – позже. Ты же помнишь, как тогда тебе было со мной хорошо? Мне тоже, – улыбнулся он. – И мне уже просто не терпится снова вернуть всё как было. Но пока ты не дотянешься до моей Изольды, об этом не будет даже и речи. Даже и не мечтай!

– И чего же ты хочешь? – произнесла она подавленно. Его могуществом изменить её сердце. – Чтобы я избавилась от ребенка?

– Это уже тебе решать. Куда девать свои «излишки делопроизводства».

И однажды, когда его не было особенно долго (операция Деза на сердце Ганеши длилась несколько часов), тонкий прибор души Алекто не выдержал, и она (заметив, что Дезу так и не удалось провести внеплановую операцию, и пациент – по отношению к ней – скончался) сказала, что никогда не позволит ему провести анализ ДНК ребенка. Так как узнала, что для стопроцентного результата необходимо брать пункцию спинного мозга. А это может сильно повредить ребенку. И чтобы он, поэтому, собирал майдан и сваливал.

Ганеша долго (секунд пять) не мог поверить в такой гейм-овер,

– Ты что, всерьёз решила откинуть ватное одеяло иллюзий и уже не боишься утонуть в помойной яме своей судьбы вместе с другими социальными отбросами?

– Прощай!

– Ты об этом ещё пожалеешь. В аду! – пророкотал он, собрал вещь-мешок мелодий, и полы его шинели свистели на ходу. Весело и отважно!

С этого дня его уже не трогал Жестокий Реализм этой аферистки.

Ибо этот день сделал его недотрогой.

Глава 19

Раньше Ганеше всегда казалось, что для того чтобы воплотить гармонию группы «Нирвана» в жизнь, нужно стать Королём Жизни. Как Уайльд. Теперь же, после раскаяния в своей грешной жизни, он вдруг с удивлением обнаружил, что в его душе свила себе гнездо такая неслыханная гармония, которая по силе своей космичности даже и не снилась Кобейну в самом млечном порыве его души. И рядом с которой гармония «Нирваны», которая раньше настолько сильно его завораживала, казалась теперь какой-то вымученной гармошкой.

Каждый миг его жизни теперь сам собой стал превращаться в «Непреходящее, поэтическое мгновение» по Сартру. И понял, что философия Сартра – это философия глубоко несчастного существа. И ему стало его даже немного жаль. Ведь Сартр перевел столько бумаги и мыслительной активности впустую, так и не разгадав подлинного секрета жизни. Ганеша понимал, что теперь, после Глубокого Раскаяния, он находится, по Хайдеггеру, в здесь-бытии, в состоянии блаженства. К которому он успел уже даже привыкнуть и практически перестал его замечать. А Сартр так и остался в «ничто». В том состоянии, в котором Ганеша и сам томился до этого всю свою полубессознательную жизнь. Которую Сартр проанализировал полностью! Но так и не понял, что всю свою жизнь он анализировал не экзистенцию, а лишь «феномен несчастного сознания». То есть – «ничто», в котором, в отличии от Ганеши, и пребывал до самой смерти, постоянно убегая от него из мясорубки своих мыслей в прямое действие. Как и все обыватели, что просто физически не могут надолго оставаться одни (терзаемы бесами, как Мегера). Хотя Кьеркегор, как учитель Сартра, с молодых ногтей талдычил ему, что экзистенция – есть движение сверху вниз Бога (читай: твоей высшей сущности) в мир через поступки своего биологического носителя, пребывая в здесь-бытии. И, обогащённое жизненным и культурным опытом взаимодействия с окружающими, возвращается к Богу же в форме художественных произведений и благих дел. Тогда как движение снизу к Богу из «ничто» Кьеркегор назвал словом «трансценденция». Не учтя лишь возврат своего нерадивого ученика из ничто к себе в виде разочарования в Боге и отрицания его существования. Так как Сартр не обнаруживал для себя Его поддержки. И наплевав на Знаки, которые Тот ему постоянно посылал через ангелов или даже уже и демонов, рвался в прямое действие, исступлённо участвуя во всех политических событиях. Одурманивая себя рефлексией над данным ему видом деятельности. Возомнив себя публицистом и литератором. Не понимая ни природы Бога, ни своей собственной, ни сущности, которая их обоих объединяет, служа для зомби своеобразным компасом, с которым он сверяет истинность своих поступков и постулатов, позволяя ему всё тесней и тесней сближаться с Богом, и через это – своей высшей сущностью, постепенно действительно становясь самим собой. Переставая быть Буратино. Шлифуя сучки и заусеницы. А не тем, во что ты превращаешься, пользительно реагируя на то, что тебе предлагает жизнь, выхаривая лучшую долю для тела и его более комфортного бытия.

То есть Сартр всю свою жизнь льстил себе, наивно считая себя «экзистенциалистом», тогда как, по сути, являлся недо-трансценденталистом. Вышел из Шеола, прожил жизнь в чаду действий, постоянно рефлектируя о собственном в нём пребывании, и возвратился в Шеол.

И Ганеша ждал, что выполнение его Предназначения должно произойти как-то само собой, вне его целенаправленного участия, толком-то не понимая ещё, в чём же именно оно заключается. Не понимая, какие знания ему нужно детально изучить и проработать в своем поведении, о чём, прощаясь, говорил ему на Летучем Корабле Николай-угодник. Чтобы, как он тогда думал, произвести изменение данной реальности. Ведь он думал о том, что ему необходимо будет развернуть здесь то самое Царствие Божие, о котором так надрывно мечтал Христос. И выпив вина предварительно с апостолами чтобы случайно не улететь навсегда от них на Поля Будд, но, как и всякий грешник, иметь официальную возможность снова тут перевоплотиться, добровольно пошёл на крест. Когда понял, что в тех исторических условиях он реально не сумеет этого осуществить. Отложив это до следующего раза.

И вот, следующий раз наступил! Он ВСЁ вспомнил. Все самые матерые, прокачанные апостолами и их последователями, ангелы и архангелы уже все до единого собрались на Летучем Корабле в составе ста сорок четырех тысяч и ждут от него лишь команды «старт». И?

Всё имеет под собой реальную основу, размышлял Ганеша, не зная, какую же всё-таки дать Им команду. Многомерность происходящих в мозгу явлений нельзя и дальше объяснять, оправдываясь какими-то там «парадоксами психики зомби», основанных на том, что средний зомби всё стремится понять, не выходя за рамки уже имеющихся у него знаний. В этом сказывается одна из функций его мозга, свидетельствующая об его животном происхождении.

Бог есть. В этом он убедился на собственном опыте. Выяснив, что он действует через архангелов и их помощников, достигших ещё при жизни внутреннего состояния ангелов. В каком сейчас находился и сам Ганеша. Бессознательно всю свою жизнь только и пытаясь в него вернуться.

И так сильно мучился от того, что у него этого не получалось. Не желая себе признаться в том – почему именно? И применить свои знания на практике. Применяя их определенный период длительности. Ведь его то и дело отвлекали от этого, как только он начинал в это самоуглубляться. Побуждая грешить. То – выпить, то – развлечься с менадами. Пробуждая в нём Банана.

И только в море у него появлялось время собою как следует заняться. Ведь там все моряки настолько уставали от работы, что им становилось уже не до него. И пока одна смена спала, а другая работала, Ганеша закрывал дверь на ключ и ни кого не впускал в свою каюту, как бы они не тарабанили в дверь, умоляя их впустить. Этих зомби. Делая вид, что его здесь нет. И наконец-то находился наедине с самим собой, своей высшей сущностью – Аполлоном, который начинал в нём тут же проявляться. Вначале, конечно же, с толкача. Хотя бы часа полтора-два сворачивая себе мозги предельно сложной литературой. И не в силах уже сдержаться, да и не видя в этом уже никакого смысла, во все горло ржал над собой. Замирая от тех истин, что внезапно ему открывались. Так что все думали потом, что он там что-то принял в одного и ржет. А им не даёт.

Вдохнуть это Высшее блаженство! А когда он пытался объяснить им, что его гораздо сильнее прет без всего «иного», моряки задумчиво спрашивали: «А о чем ты думаешь?» И он с усмешкой отвечал: «Да у вас мозгов не хватит этого понять!»

Ну, а как обычные серые, забитые жизнью обыватели могли проникнуть в тайны вселенной, что лишь на мельчайшую долю мгновения вспыхивали у него в мозгу? И он торопливо, пока они не погасли и не исчезли, словно длинный свиток разворачивал их в своём сознании, используя для этого те образы и идеи, которые он черпал из философской литературы. Которую он поглощал именно для того, чтобы Богу было чем оперировать у него в мозгу, подводя его к своим, неожиданным даже для Аполлона выводам. Ведь если спрашивавшие его моряки не имели его философского базиса, то как они, даже если бы и захотели, смогли бы его понять? И он открыто в глаза, с усмешкой, называл их: «Монстрики!»

Не понимавших того, что Бог общается с нами ровно на том языке, который мы уже имеем. Пытаясь хоть как-то втиснуть в тебя свои Истины. И чем сложнее твой внутренний язык, тем в более сложные Истины Бог может тебя уже посвятить. Если, конечно же, ты своим поведением и отношением к другим зомби этого уже заслуживаешь. Именно поэтому этика и нравственность для нас по-прежнему столь важны.

Именно они, Этика и Нравственность, периодически ослепляя нас вспышками Истины, и являются для нас из грозовой тучи Бытия теми фундаментальными маяками, что позволяют нам не затеряться на плоту своей завышенной самооценки среди порывистых ветров страстей и не утонуть в открытом океане бушующего в гневе сердца.

Глава 20

Тем более что Ганеша давно уже убедился в том, что зомби владеют его идеи и желания, закрепленные как моторикой бессознательного, так и – в полевой форме – его прошлые способы быть, имеющие теперь природу транса – в виде жажды чего-то большего. И надо лишь проанализировать себя, выбрав из своего непосредственного прошлого наиболее успешные актуализации и начать изменять себя в лучшую сторону – по сравнению с тем, кем ты сейчас стал из доступного тебе в прошлом потенциала – твоих же собственных наработок. Выбрав из них наиболее удачные и начав именно их и прорабатывать. Постоянно помня о том, что побудило тебя свернуть с этого пути для того чтобы тебя снова не одурачили. Так как набор твоих отрицательных черт столь же ограничен, как и положительных. Поэтому их, при желании, вполне себе можно и даже нужно контролировать и подавлять. Ведь чем меньше мы поливаем то или иное растение, тем меньше оно вырастает по сравнению с тем, которое мы поливаем своей активностью. Почва же у всех у них одна – это ты сам. Твоя активность. И чем лучше ты становишься, тем лучше становится почва для твоих побегов (от себя-прошлого) к Солнцу твоей космической души, которые начинают тут же идти в бурный рост, как только ты к ним хотя бы прикасаешься. Тем более высшего порядка соблазны и положительные качества в тебе проявляются, заложенные в твою полевую форму. Твои прошлые способы быть в прошлых жизнях. Которые в тебе ещё спят, пока ты не улучшил себя настолько, чтобы они стали подавать в тебе признаки жизни, а затем и имели возможность в тебе актуализироваться. Так что нужно улучшать себя и ждать как новых подвохов, так и новых возможностей, которые станут тебе доступны, если ты не наступишь на те грабли, на которые ты когда-то уже наступал и тебя уже когда-то удалось одурачить и свернуть тебе шею с пути модернизации и Становления. Контролируя в основном желание доминировать над окружающими. Для чего только и замыкаются в пещерах. Чтобы избежать соблазнов доминировать и всё постепенно потерять. Став таким же животным, как и остальные. Пусть даже и лучшим из них. Но стадо есть стадо, и пребывание в нём активирует в тебе стадные рефлексы. Тем более что их будут постоянно подсылать к тебе под тем или иным предлогом для того чтобы вывести тебя из себя, полив тебя ядом своей негативной энергетики, или хотя бы задействовать в том или ином проекте, прервав твоё становление. Подавив в зародыше те твои возможности, о которых ты ещё даже и не догадался. Возможно, что самые лучшие их всех, что тебе уже удалось распаковать из своих архивов!

Познавать – значит находить в себе отголоски утрамбовываемой в себя информации. Но Ганеша не мог найти соответствующую информацию, которая помогла бы расширить ему религиозный кругозор. В позитивном ключе, а не в негативном, как в научных статьях. Ведь в Учении, как могло показаться, не было ни строчки о том, чему на самом деле учил Христос, помогая обрести Силу, делавшую учеников способными исцелять и чудотворить. Кроме самоуглубления, поста и молитвы. Пока он освоил только Глубокое Раскаяние, но чувствовал, что это лишь первая, хотя и самая важная ступенька в этой лестнице. Открывая нам сердце для нисхождения в это гнездовье голубя Святаго Духа. Абсолютной чистоты. Которая и является основой именно физической трансформации твоего тела. Вплоть (и кровь) до воплощения чистого Абсолюта.

Хотя, конечно же, углом головы Ганеша осознавал, что нужно не просто раскаиваться, но и не грешить в дальнейшем, иначе особого толку от этого не будет. Так сказать, спортивный «бег на месте». Недопонимая, что святость как нравственность, доведенная до Абсолюта в твоем поведении – это лишь условие, так сказать, почва, на которой постепенно вырастает дерево Царствия Божия. В ветвях которого укрываются (от обывателей) птицы небесные – архангелы, помогающие тебе чудотворить. Как и всем представителям низших классов, ему хотелось всё сразу и сейчас. А дерево росло медленно. Слишком медленно. Вот он и искал в литературе ускорители его роста.

Тогда как нужно было просто не грешить, оставаясь высоконравственным. И архангелы сами открывали бы ему всю нужную для него информацию в соответствии с ростом его «дерева». Вовлекая в его жизнь зомби, соответствующих его духовному росту. И, через жизненные ситуации, невольно заставляя их делиться с тобой необходимой информацией. Которую ты мог бы уже усвоить.

Глава 21

Через пару дней вернулся Силен.

– А почему ты не у Алекто? – растерялся он. Ведь, в отличии от Станиславского, он истинно верил в её игру. – Я заехал к ней, а тебя там нет.

– Я с Алекто больше не играю, – чистосердечно признался Банан.

Его устроило то, что Силен воспринял его ответ в детском смысле. И не стал рассказывать, что она выгнала его из своего драмкружка.

– Что, совсем? – не верил тот своим ушам.

– Совсем-совсем, – усмехнулся Банан. – У меня теперь всё по-настоящему.

– Вот так вот, просто?

– В этом мире всё просто, Силен. Гораздо проще, чем кажется. Сложно лишь, пока ты истинно веришь в то, что тебе только кажется. И да будет вам по вере вашей.

– А как же ребенок?

– «А был ли мальчик?»6 – горько усмехнулся он горькими устами Горького. – Это была лишь лила. Которую Бог использовал чтобы вернуть меня к себе.

– Лила?

– Ну, вводная. Учебная тревога. Ты же был в армии? В караул ходил? Ну, вот. Алекто сыграла отбой. Так что теперь я абсолютно свободен. Ты лучше расскажи, как там, дома.

– Да, никак! – отмахнулся Силен. – Нищета кругом. У кого из киконцев есть ларек или магазин, те ещё живут хоть как-то. Как в сказке про господина де Ларёк. А все остальные – в нищете. Работы нет. Бизнеса нет.

– Но ведь в любой Сказке должны быть и Принцы и Нищие. Таков закон жанра. Иначе какие они тогда будут Принцы? Именно поэтому нас ни менады, ни нимфы теперь тут уже и не различают.

– Да, я поиграл там в Принца, – усмехнулся Силен, – накупил всем родным подарков. Денег там потратил… Наверное, я больше не вернусь в этот жуткий кошмар!

Они допили чай и вышли во двор.

В машине оказался его умный друг Эртибиз. С которым они тут же принялись обсуждать план поездки в Японию. Ведь у Банана тогда была справка за год плавания, под которую можно было привезти одну машину под «ноль-три Экю», то есть – практически без пошлины. И те стали рассказывать ему о своих планах купить автобус и гонять на нём по Трои, так как оба они были профессиональными водителями со всеми категориями. А Банан будет ходить по салону автобуса контролёром и собирать с народа деньги.

– Ну и ещё кого-нибудь наймем, если ты будешь уставать. Ну, а если нормального автобуса не будет, – продолжил грузить Банана своим мещанским планом умный друг Силена, – продадим джип и пару балалаек, которые ты привезёшь, и тогда я уже сам пойду к своему другу и мы спокойно подберём себе автобус.

– Понятно, – согласился Банан.

– Понимаешь, у меня одноклассник сейчас работает в Трои заместителем мэра. Поэтому он может выделить мне любой выгодный маршрут. А там всё от маршрута зависит. Так уж вышло, – с улыбкой пояснял Эртибиз. – А мы всегда поддерживаем между собою отношения. У нас весь класс попался не пальцем деланный. Я среди них, можно сказать, самый простецкий парень, – улыбнулся он. – Как говорится, самый лох.

– Так чего мы сидим? – не понял Банан. Что тот перед ними, элементарно, хвастается.

– В смысле, чего сидим? – не понял Эртибиз. Который только начал распускать перед ними свой павлиний хвост.

– Всё и так понятно. Поехали!

– Ну, – смутился он. – Ты хотя бы трусы возьми.

– Какие трусы? – не понял Банан. – Я и так в трусах!

Ведь они не могли понять того, что Банан, как и любой литературный герой, всегда стоял изначально выше всех этих бытовых мелочей.

Тем более что из-за того что Банан не ел мясо, его тело не воняло, как у остальных зомби, а потому и не требовало того чтобы его чуть ли не каждый день мыли в бесполезной попытке хоть как-то избавиться от запаха разложения. Который от других зомби постоянно исходил.

– Ну, а паспорт моряка, права на вождение? – продолжал не понимать Эртибиз.

– Да, документы взять надо. Я быстро!

– Ты хоть поешь там. Путь-то не близкий, – посоветовал Эртибиз, как более умный друг.

Стремительно зайдя на кухню, что-то заглотил на ходу, нашел пакет, прошел в комнату и задумчиво сунул в него чистые трусы. Понимая, что никогда до этого так не делал. И добавил туда носки. Постоял перед шкафом, раздумывая над тем, сунуть ли туда ещё и футболку, но лишь махнул рукой. «Ты ещё палатку и спальный мешок возьми, – усмехнулся он. – И провизии на две недели. Вдруг – война?» По заграничной привычке хранить документы и деньги в зоне видимости, положил их в нагрудный карман, вышел на улицу и сел в машину.

– Погнали!

– Первый раз вижу такого реактивного зомби! – признался Эртибиз Силену.

– Да, он всегда такой, – с улыбкой отмахнулся тот.

– Ну, чего тупить? – усмехнулся Банан. – Дело есть дело. А думать потом будем.

– Так надо же вначале всё серьезно обсудить. Дело-то не шуточное. Вдруг ты с чем-то не согласен. Потом в отказ пойдешь. А мы уже всё распланировали.

– Да я всегда на всё согласен, – усмехнулся Банан. – Спроси у Силена.

– Что, правда что ли? – не поверил Эртибиз.

– Да, – подтвердил Силен, заводя машину. – Ему вообще фиолетово, чем заниматься.

И они поехали в Трою. По дороге ещё и ещё раз перепрожевывая одно и то же. Чтобы до них самих наконец-то дошло то, чего они хотели от этой жизни.

Не понимая того, что жизнь настолько полна импровизации, что ни одному из их планов не суждено будет сбыться. Как говориться, хочешь насмешить Бога, понастрой на песке планов. Чтобы их тут же смыло волной времени. Ведь логика намерений никогда не совпадает с логикой обстоятельств. Как подтвердил это сам Бог: «Сё творю всё вечно новое». А раз ты там о чём-то вчера подумал, то это значит, что на следующий день это уже вторично. Поэтому надо срочно спешить с реализацией. И Силен жал на газ!

Когда разговор выдохся, как наутро – недопитое с вечера вино в стакане, каждый из них стал клевать носом и невольно задумался о своём.

На въезде в Трою они оставили Эртибиза в предместье, а сами направились на «Зеленый луг» прицениться и решить, что брать.

Силен укатил обратно в Пимплею, а Ганеша остался в Трои у своей тётушки Ганги.

Наутро он заказал в турфирме три места под машины на через неделю на ближайшее же судно. Попутно заехал к Силену в Пимплею, сжато обрисовал ему ситуацию, взял у него денег на три машины и во второй половине дня был уже в Изумрудном городе.

Глава 22

Из поездки он отправился прямиком в литературнэ.

И теперь, сидя в кресле, жадно поглощал данный ему Ганимедом в нагрузку текст:

«Лицо его являло смутную озабоченность разведчика. Он не верил ни восходящеру солнцу, ни своей привычке делать детей, которых он ставил на кон, ударяя их головёшками об заклад.

– Внимание – это как жажда! Его испытываешь, пока идёшь по пустыне. А когда находишь ведро воды, то нет чтобы, как истинный джентльмен, помыть ноги! Ты веселишься, как латиноамериканский ссыкун, воображая, что всю эту воду тебе дадут выпить. Ан-нет, тебе этим ведром так морду расколотят зыбучие духи, что вся твоя морда пойдёт насмарку. Так что сморкаться придётся наотмашь! – величественно поучал профессор Громов. – Воздушный шар – это не зря. И мы не зря на нём летим. Хоть и зависимы от ветреной погоды, дабы движение ловить.

– А куда мы летим, профессор? – выкрикивая на каждом шагу, спросил Лагутенко. Болтаясь на веревке, привязанной к его лодыжке.

В таком неловком положении он болтался уже второй месяц. Его полосатая пижама уже заметно поистрепалась на ветрах стратосферы. Ждал. Так сильно ждал, что опешил. Но взяв себя в руки, второй рукой взял плеть и хлестанул себя мужеством по заднице.

– Куда? А почем я знаю? – задумчиво произнес профессор. – Ты что, дурашка, не понял, что мы не вольны выбирать себе путь? Куда дунет, туда и полетим. Понятно, ротозевс?

Лагутенко приуныл, раскачиваясь на ветру, как спартаковский вымпел.

В эту странную экспедицию Лагутенко попал каким-то чудом.

Как-то утром, стоя на балконе своей квартиры в одном из районов Лондона, он заботливо поливал из гигантской лейки свои фуксии и традесканции. Он был так зачарован своим занятием, что и не заметил, как из-за угла небоскреба показался воздушный шар малинового цвета с двухъярусной кабиной управления.

Шар хищно приближался.

И в это мгновение на мостике появился сам профессор Громов с рюкзаком и при шпаге:

– Какая удача! – растянулся в улыбке Громов. – А вот и золотое руно! Я, пожалуй, сдеру с него шкуру. А его нежнейшее мясо…»

Но тут в дверь неожиданно позвонили три раза. Парвати открыла дверь, и Мегера с грохотом обрушила на него всю мишуру своего сияния.

– Мы только что были у Алекто! Вчера у неё были схватки, и её забрали в роддом.

– Уже? – удивился Ганеша, невольно прервав чтение. Несмотря на то, что ему уже была безынтересна судьба Алекто, он удивился. – Но ведь нет ещё и восьми месяцев! Неужели она так плохо подогнала время? – добавил он в сторону.

– Не знаю, – отстранённо ответила Мегера. На его немой вопрос. – Не знаю, что ты ей там такого наговорил, но она хочет отказаться от ребёнка! – И из глаз её хлынули слёзы.

Но что он мог сделать? Он, конечно же, понимал, что для Мегеры, которая после неудачной операции в тюремной клинике уже не могла иметь детей, ребёнок её лучшей подруги становился ей особенно дорог. Но к участи самой подруги со всеми её детьми и неудачами, он был уже абсолютно ровнодышен.

Но не мог смотреть на её слёзы!

Но они так к ней шли, что не мог и отвести глаз!

Ну, куда бы они ещё шли? Ведь красота – это их родина. Естественно, что они упирались руками и ногами. Но, под напором новых, срывались с кручи её ресниц.

– Алекто сказала нам, чтобы мы ни в коем случае тебе ничего не говорили. Но я, Ехидна и Эвриала решили всё-всё тебе рассказать!

И замолчала. Вероятно думая, что он должен спохватиться и, как истинный джентльмен, омыв в полном от её слёз ведре свои лотосные стопы, не чуя под собой земли броситься доигрывать роль отца. Сметая их на своём пути, как расставленные в коридоре кегли.

Но её пламенная речь не вызвала в нём ни какой реакции. Ожидаемой нудно и напрасно.

Он опустил глаза и вернулся к чтению:

«Громов сладострастно тянул время за ухо. Но неминуемая участь жертвы была предрешена. Оставалось утрясти пару технических вопросов. Вначале профессор колебался, как тетива лука, в выборе оружия, или, так сказать, в прикладной науке…»

– Ну, чего ты сидишь?! – не выдержала Мегера.

Всё это жутко походило на фарс! Но чего ещё требовать простодушному зрителю, загнанному в угол от нехватки информации, способной разрешить внутренние конфликты Алекто? Хэппи-энд! Хэппи-энд! Всё требовали хэппи-энда, и это порождало в них жажду активного действия.

Кроме Ганеши, который не испытывал к этому действу ничего, кроме равнодушия.

– А что я должен делать? – наконец-то понял он, что от него не отстанут. И со вздохом отложил текст.

– Поехали с нами! – оживилась Мегера. – Может быть для тебя и лучше, чтобы Алекто отказалась от ребёнка, но подумай о самом ребёнке. Каково ему будет расти в приюте, зная о живых мамке и папке?

«Но при чем тут я?» – хотел уже спросить Ганеша. И непроизвольно вновь потянул руку к священному для себя тексту.

Но Мегера опять заплакала.

Ганеша устал трогать свою душу её слезами. И решив, что его душа и так уже вся залапана, тут же согласился.

Мегера давно уже заметила, что сострадание – его «слабое место». Агапе. Как и у любого ангела во плоти. И давила на эту «кнопку» собаки Павлова, не жалея слёз.

По приезду к роддому он вызвал Алекто в окно по чисто идиотской традиции. И, соответственно, чувствовал себя полным идиотом. И из-за плохо скрываемого комизма ситуации, и из-за того, что уже успел подзабыть роль отца и теперь не мог вспомнить слова, которые он сейчас, по сценарию, должен был ей говорить. Поэтому Ганеша чувствовал себя очень неловко. Хотя особой ловкости тут и не требовалось.

А если бы он не чувствовал, получалось бы ещё ловчее!

Он был нелеп – ни к Алекто, ни к ситуации. И единственное, чего он хотел, так это провалиться прямо сейчас сквозь землю. И вынырнуть у себя дома в кресле. Навсегда забыв этот глупый сериал. И вернуться к более актуальному для себя чтиву.

Стоял и ждал, «так сильно ждал, что опешил», вспоминая уже более актуальный для себя текст. И точно также «сладострастно тянул время за ухо…»

Алекто задыхалась каким-то вопросом, но вместо этого спросила:

– Зачем ты приехал?

И он честно ответил:

– Не знаю.

Она не нашла его ответ странным, а покорно отнесла его в «Отдел Странностей», который сформировался у неё уже давно, узорная кирпичная кладка которого легла в основу их знакомства.

Она часто любила вспоминать, как пришла домой от Пандоры, и мать спросила, что у ней с ногтями? Ганеша раскрасил их в приступе нежности разными лаками в разные цвета. «Ты помнишь?» «При желании можно вспомнить всё, что угодно!» – отвечал он тогда. – «А я замучилась тогда оттирать ногти!»

Молчать можно было о чём угодно. И сколько угодно.

Он сказал ей:

– До завтра!

И уступил сцену Мегере, Ехидне и Эвриале. И отошел, чтобы не мешать их душеизлияниям.

В конце «свиданки» все дружно сделали ей ручкой.

– Пока-а-а!…

И когда они уже возвращали его домой, Мегера спросила:

– Почему ты ничего не сказал ей про ребёнка?

На что он на полном серьёзе ей ответил:

– Потому что считаю её абсолютно непригодной к материнству. Если честно, она всегда больше напоминала мне грубого мужлана, чем женщину. А когда я впервые попросил её сыграть мне на флейте, Алекто честно ответила, что ей «впадлу». Представляешь? Она так и не смогла проникнуться исконным значением слова «поклонение». Понимая для себя его происхождение от слова «поклон», а не от слова «покладистость». Всегда ища в нём за предоставляемые мне услуги то какую-то подкладку, то поклажу. Не понимая, что за клад я в ней самой искал. И ещё непонятно, что хуже, жизнь в детдоме или с такой вот нескладной в истинный уклад матерью. Эту чудесную шкатулку, подаренную нам самим Богом руками своего вездесущего Мефистофеля. Которую она так и не научилась для себя открывать. Ведь именно из-за отсутствия даже опалов сострадания и лазуритов сочувствия в сокровищнице своего сердца Алекто и пытается избавится от ребёнка. Не говоря уже о сапфирах духа, рубинах истинной любви, изумрудах миропонимания и аквамаринах милосердия. Ведь ребенок ещё не в силах побудить сиять драгоценным светом души столь чёрствое сердце матери своей нежностью и любовью. Силою своего духа и красотой души заставив её точно так же, как и я, о себе заботится. Не говоря уже о любви. Для пробуждения которой в этом гомункулусе мне приходилось затрачивать просто титанические усилия! Но она оживала лишь совсем ненадолго. Дрянной материал! – вздохнул он. Подражая Страннику. – Ведь по отношению к ребёнку её любовь должна пробудится в ней навсегда. А этого нельзя сделать извне. Даже если она и заберёт его к себе, то это будет точно такая же картина, как и у меня с моей матерью, которая постоянно посылала меня к такой-то бабушке. В которой краски если и были, то только тогда, когда она мне их наконец-то купила. И обучила рисовать. Для того чтобы я окунулся в этот более цветной и волшебный мир. Или – читая книги. Начиная с книжки с ярко-желтыми картинками о приключениях пешки, которая должна была дойти до края доски и стать ферзём! Которую мне в пять лет впервые прочитали вслух. И я заставлял их читать мне её снова и снова. Пока окончательно не убедился в том, что эта книжка написана именно про меня! Ферзём, которым я так никогда и не смогу стать из обычной для вас пешки, если навсегда останусь с этой деревянной лошадью. И её троянским подарком!

Мегера по дороге то пыталась убедить его разумными доводами, на которые Аполлону было, честно говоря, уже давно наплевать. То – взывая к его состраданию, которое Ганеша, честно говоря, уже не мог с ней разделить.

Банан мог разделить с ней только ложе. И отнюдь не в театре. Которому он давно уже предпочитал домашний, где можно было заграбастать себе все лавры, бисы и кис-кисы. Но не хотел на неё давить, так как падение девушки должно быть свободным. Ибо её любовь зависит и от степени её восхищения вами и от степени её увлечённости общественными институтами, если вы вписываетесь в роль социально значимого фетиша. Например, её будущего мужа. Или, на худой конец, любовника. Так различают межиндивидуальные взаимоотношения, основанные на восхищении культурной базой субъекта поведения на волне общения и его умением её преподнести. И социальные взаимодействия, основанные на поклонении благам цивилизации. Проявляющиеся в изменении своего поведения в пользу общезначимой модели поведения. Через присвоение себе ценностей твоего социального типажа для выполнения своей социальной функции.

Глава 23

Поэтому Ганеша даже не обратил особенного внимания на круги, которые произвело её падение. Ведь согласно созданной им Заповеди Любви: «Не пытайся добиться взаимности. У каждого свои причины и способы любить. Просто, люби».

И он, отнюдь, не держал Мегеру за платиновое исключение из этого золотого правила, когда через пару дней Алекто родила, и они решили устроить по этому поводу небольшой праздник.

Где Эвриала, приодевшись, накрасившись, расхорохорившись веселым нравом и изрядно захмелев, как соседка Алекто, снова начала по-соседски к нему приставать. Желая включить Ганешу в свой гарем и перепрыгнув со своей «пальмы первенства» к нему на шею.

Ганеша же, более чем за год общения с Эвриалой уже привыкший к подобного рода домогательствам, вёл себя, что называется, индифферентно. Тем более что у Эвриалы был нормальный муж, морской, который не вылезал с морей из-за её долгов, как раб на галере её красоты, и почти что взрослый ребенок. И Ганеша в общении с ней не понимал, какого рожна ей ещё и от него надо?

Ладно бы Ехидна. Ведь она все эти дни переживала со своим по-настоящему крутым парнем Тифоном тяжелые времена. И постоянно с ним ссорилась, то и дело прямо по коридору вставая в позу за позой. Демонстрируя в этих высоких трагедиях всем желающим свою божественную фигуру. Надеясь лишь на то, что её вначале пожалеют, а затем и не менее страстно пожелают. Помочь, бедняжке, разумеется! Реализовать давно возникшее желание к соседу. И к настоящему моменту уже искала замену Тифону. Чтобы было кому оплачивать её регулярные тренировки становления богиней. Начав уже не просто строить Ганеше глазки, но и – настоящие соборы страсти на песке его иллюзий. Видя, как неудачно тот с Алекто кончил. Отношения, разумеется, но не говоря об этом вслух! Не вдаваясь в подробности того, в чьи ворота Алекто от этого залетела. Давно уже понимая, в отличии от Ганешеньки, что в женских играх с мужчинами есть только одно правило: Никаких правил!

Или Мегера. Которая уже давно плыла в неведомые дали на ладье лада от одного его прожигавшего её душу взгляда. Скрипя зубами и вёслами!

И ни то между ними возник призрак спортивного азарта, ни то ещё кто, чья магия гораздо сильнее, но когда они вышли покурить, Ганеша, как заправский бросальщик, остался совершенно один. И как только его в три голоса громко окликнули:

– Три-четыре… Га-не-ша!!!

Спокойно бросился в поисках этих чудесных сирен на совершенно тёмную кухню с тремя бродячими огоньками. И попал по полной программе в организованный для него конкурс главным и единственным арбитром.

– Ты должен сам из нас выбрать! – усмехнулась Эвриала со своего престола. – Самую достойную, по твоему мнению, канди-датку. Реально оценив наши неоспоримые достоинства! – гордо выгнула она грудь. – Прямо здесь и сейчас!

– А то мы, вдруг, прямо сегодня поняли, что мы все тебя хотим! – смущённо добавила Ехидна и едко хмыкнула, осознавая комизм ситуации.

Ведь у каждой из них были свои причины его любить. Он это понимал. Причём, давно.

– А троих ты просто не потянешь! – усмехнулась над ним Мегера.

– Но как мне выбрать? – растерялся он. Невольно вспомнив соревнование, устроенное Пенфеем из Кассандры и Поликсены. Но уже – из трёх кандидаток. Как говорится, ставки выросли!

– Руками! – усмехнулась Эвриала, выпятив грудь.

Закончив смеяться, Ганеша серьёзно и вдумчиво обследовал «яблоки раздора» у Эвриалы. Затем – у Ехидны, на мгновение остановившись на особо интригующих хвостиках. И обнаружив их у Мегеры в полном соку, торжественно вручил Прекраснейшей «переходящее знамя» самого пламенного из своих поцелуев.

Не стоит забывать, что конкурс ему понравился!

Тем более что Мегера добавила:

– Ганеша, я так хочу тебя!

– Что-что? – не поверил он своим ушам, которые уже всерьёз подумывал сменить на уши Христа. Считая, что его собственные ему постоянно лгут.

– Я хочу тебя! – повторила Мегера, видя, что он завис от счастья!

И Ганеша наивно решил, что его уши не такие уж и плохие.

Снова приняв Былину за подлинную Сказку.

– Помнишь тот вечер, когда мы впервые познакомились и катались с Алекто по ночному городу? – очнулась Мегера после серии обжигающих её лицо и душу победных вымпелов. – Да и потом. До этой весны мне вообще почему-то казалось, что я тебе совсем не нравлюсь.

– Естественно! – улыбнулся он, неохотно отрываясь от церемонии вручения наград. – Ведь тогда ты была явно не в себе.

– И где же я была?

– В своей естественной среде, – ещё более неохотно ответил Ганеша, буквально заставляя себя думать. – И я никак не мог различить тебя от других её творений. Подозревая в тебе такую же тварь! Но слава богу, что, как говорил Гераклит: «Нельзя дважды войти в одну и ту же…» девушку.

– Это кто, твой знакомый?

– Да. Я познакомился с ним через Платона.

– Тогда передай ему, что он пошляк!

– Хорошо. Как только подымусь до их уровня.

– До уровня этих ловеласов? И хватит уже оценивать мои наливные яблоки! – добавила она строже.

– Я думал, что ты только для этого меня позвала! – ответил он, неохотно отнимая руки от яблок, доверчиво протянутых ему этой «Евой». – Чтобы я вручил тебе титул «Прекраснейшей!»

– Только – для этого? – коварно улыбнулась она. – Ну, если только этого тебе достаточно…

– Ты хочешь сказать, Прекраснейшая, что способна на большее?

– И не только на это! – усмехнулась Мегера, откровенно намекая своей внезапно таинственной улыбкой на самые грязные его фантазии.

И Ганеша почувствовал, как сущее в нём ожило и задвигалось чуть ниже пупка подобно течению горной реки, попавшей в вихрь. Снова разбудив в нём Банана.

Но Мегера не захотела, чтобы Банан вручил ей официальный титул «Прекраснейшей» здесь, где всё дышало Алекто.

Она захотела, чтобы он доставил титул ей на дом, как какую-нибудь пиццу. Чтоб никто не дышал ей в затылок, угрызая совестью.

Господи, Банан так безумно хотел вручить ей титул, что когда они наконец-то пришли к ней домой, у него, от перевозбуждения, даже не встал… вопрос на повестке дня. И он, задумчиво рассмотрев данный знак вопроса, решил отшутиться:

– Да, видно, не дано мне идти по стопам моего отца Шивы, который опредметил всех подружек моей мамочки.

– Всё! Я не хочу тебя! – отвернулась Мегера, которую унизила проведённая по ней аналогия.

– Но – почему? Я же пошутил! – улыбнулся Ганеша, лёг с ней рядом и вставил глаза в арабеску из трещин на потолке. – Нет, народ не готов к юмору!

Он так и не понял, что должен был быть полной антитезой своего отца. Но разве его учитель литературы была виновата в том, что он в свое время так и не внял глубинного смысла произведения «Отцы и дети»? Хотя и прочитал его от нечего делать, пока валялся в больнице с желтухой. После того как из-за тайфуна Джуди, именем которого Аякс назвал в память об этом событии свою огромную собаку, река так сильно разлилась, что выше по течению от того места, где они вчетвером разбили палатку, размыла часть кладбища. Переболев желтухой один за другим. И после этого навсегда завязав с походами.

И Ганеше вдруг вспомнилось, как весной, когда он был у бабушки, отец взял его с собой на речку нарезать вербы. Он держал пучок, а Шива срезал ветви и давал ему. Пучок всё рос и рос.

– Папа, – решил заметить Ганеша, – маме уже хватит.

– Но твоя мама ведь не одна! – в свою очередь решил заметить папа.

– Как это? – не понял Ганеша. – Мама всегда одна!

– Потом поймёшь, – обнадёжил его Шива. И блаженно улыбнулся.

Когда они уже были дома, Ганеша заметил в вазе веточек десять и прикинул, сколько таких букетиков можно было сделать из того пучка, что они с отцом в деревне нарезали. Но так как его тогда не научили ещё ни делить, ни умножать, он безнадёжно запутался в пальцах и понял только: «У Отца моего обителей много».

Он вспомнил, как одним ясным утром он пришёл с мамой домой к тёте Церере, и они застали там папу. Шива лежал на кровати в трусах и старался не принимать участия в организованной Парвати борьбе за место под солнцем. Минут через десять, когда утих шум борьбы, и Солнце оделось и умылось, они ушли и очень долго не приезжали к тёте Церере в гости. Хотя ему и нравилось дружить с её дочерью Прозерпиной, такой же живой и симпатичной.

К которой, через несколько дней после расставания с Сирингой, его пытались даже сватать. Тут же получив согласие её родителей. Видя, какой он теперь потерянный и отстранённый. Пытаясь подсластить его жизнь этим знакомым ему с детства лакомством. Наконец-то попробовав её на вкус! Реально ощутив на губах то, сколь много Прозерпина вобрала в себя за всё это время пряности и ароматов. И стала ещё слаще! Соблазняя положить этот леденец на язык и дать ему слегка растаять. Ну или – на любой другой орган. Ощутив не меньшее таянье снегов. Уже готовых сойти к его ногам лавиной. Только и ожидая его крика. Души!

Но памятуя о «подвигах» её матери, ему пришлось отказаться тогда от её кандидатуры на покорение пика Страсти7. Как говорится, родовая карма сыграла с ней злую шутку. Где «две замерзших розы» – её мать Церера и его отец Шива. Навсегда вмерзшие в то утро в его память.

Ещё Ганеше вспомнилось, как однажды очень поздно вечером они пришли к богине Гармонии, хрупкой, удивительно красивой тёте с буквально горящими, прожигающими тебя насквозь серовато-голубыми глазами и ещё более хрупкой дочерью Семелой с невинно хрустальными глазками, которая была на пару лет младше Ганеши. И Парвати закатила там жуткую сцену словесного «избиения младенцев», которая оставила неприятное впечатление на его психике.

Вспомнил, как с мамой он приезжал в автопарк, но папы не было на работе.

Он часто ездил с мамой в автопарк. И иногда Шива, улыбаясь (он почему-то всегда был в хорошем настроении), катал его на «подъемнике» – мощной жуткой машине, которая могла всё и вся подымать двумя широкими стальными клыками, делая водителя всемогущим вепрем.

Хотя сам папа работал на старом дряхлом автобусе и часто оставался после работы его ремонтировать.

И эта мысль заставила его улыбнуться. И многое теперь поняв, как папа и обещал, раствориться в его улыбке.

Банан разбудил Мегеру и осуществил доставку так, что и сам себе удивился. А особенно тем, что удивил Мегеру!

Ох уж это ощущение неполноценности, оно создано чтобы творить чудеса! Заставляя нас исполнять свои представления об идеальных взаимодействиях не щадя живота своего.

Проснувшись часа в два по полудни, они завалялись в представлениях до пяти. И Банан, у которого похмельный синдром всегда вызывал прилив романтического восприятия, ещё раз убедился в том, что нельзя судить о женщине по её внешности. Пока не затащишь её в постель!

Мегера превзошла все его ожидания. Которых он, собственно, до вчерашнего дня от судьбы толком-то и не ожидал. А потому и благодарил за подарок Мегеры иронию судьбы.

Вместо того чтобы благодарить за это саму Мегеру. С её иронией над его судьбой.

Но он никогда не смотрел себе под ноги, а потому и не видел дальше собственного носа. Благо, что нос у Ганеши был большой. И чем больше пишешь, тем больше он растёт! Заставляя всё и вся пересматривать.

В том числе и – вчерашнюю доставку. Пересмотрев её с утра в более романтическом и нежном стиле.

Но не удовлетворившись её краткостью, этой внебрачной сестрой своего постельного таланта, он решил продолжить её осмотр. Пересмотрев титул Прекраснейшей под углом пересмотра. И растянув пересмотр – в смотрины!

В пять дня Мегера сказала:

– Ну, всё, встаём! Пора ехать к Алекто.

– Может, сегодня не поедем? – слабо возразинул рот Банан, демонстрируя свою слабость, слабоволие и, как следствие, слабоумие. – Передовые силы меня покинули!

– Как раз сегодня мы по-любому должны поехать! Чтобы она ничего не заподозрила.

И по дороге на автостоянку, где стоял её «Марк», она стала вновь методично вызывать в нём беса жалости, используя магические пассы руками вместо восклицательных знаков, вопросительных и опознавательных – её любви к детям.

Но теперь Банан не смог уже отказать этой титулованной особе в такой мелочи, что была для неё равносильна «жизни и смерти». И лишь спросил ее:

– Ты действительно этого так хочешь?

– Да, я так хочу! – твердо ответила Мегера. Поправив розовую ленту титула на груди.

– Но для чего тебе это надо? Я ведь всё равно уже не стану с ней жить.

– Да потому что когда ты убежишь от неё в неизвестном направлении, и Алекто не будет знать, что ей делать теперь с твоим ребенком, я собираюсь прийти к ней, поплакать вместе с ней над её нелёгкой долей и помочь ей от него избавится. Дав ей возможность начать жизнь с чистого листа! После того, как усыновлю вашего ребёнка. А если она откажется от него прямо в роддоме, то его неизвестно куда отправят. И потом – ищи-свищи! Я давно уже ей об этом говорила. Как только она сказала мне, что забеременела, я сразу же поняла, что это – мой шанс! И уговорила её не делать аборт, как ты настаивал, а делать вид, что безумно тебя любит! Объяснив ей, что она ничего не теряет. Либо вы станете счастливой семейкой, либо я его усыновлю. Именно я и сказала ей тогда не брать у твоего друга Силена денег на аборт.

– Ты? – опешил он. – Впрочем, теперь это ваша игра. Передавайте его туда-сюда, как шайбу. Я покидаю лёд.

– Я сказала ей тогда, что ты немного поломаешься, поломаешься и согласишься. Как все мужики. Природа возьмет своё! Так что ты уже немного поломался и теперь пора делать вид, что ты морально сломлен. Передумал и соглашаешься стать отцом.

И Банан решил для себя, что раз уж Алекто всё равно собирается отказаться от ребёнка, для самого ребёнка это будет не самым худшим вариантом. И – согласился.

Поэтому когда они, захватив Ехидну, приехали к роддому, он громко сказал Алекто, как только та высунулась в окно:

– Вчера я о многом передумал и решил, чтобы ты забирала ребёнка и больше ни о чем не беспокоилась!

Имея ввиду контекст Мегеры. А не то, что она тут же охотно поняла из его слов.

– И ты будешь со мной жить? – всплеснула Алекто руками. И глазами.

– Да! Я же сказал, ни о чем не беспокойся! Теперь у нас всё будет по-другому.

«Чем ты думаешь», – хотел добавить Банан. Но не стал лишний раз её озадачивать. Понимая уже, что Алекто уже давно ни о чём не думает. И за неё это делает Мегера, выполняя функцию идеологической надстройки над её телом.

Алекто, глупая, даже всплакнула.

А когда он сделал лицо чуть наивней и одухотворённей, зажег над головой газовый нимб и спросил, почём зря она плачет, Алекто, уничтожая компромат, ответила:

– От счастья!

Он погрозил ей пальчиком и ушел за кулисы.

Потом, когда ребёнка кто-то там покормил, Алекто, по настоянию девочек, показывала его в окно.

Устроили шумную сцену восторга!

Ритуально махнув ей ручкой:

– Бай-бай! – они укатили в неизвестном направлении.

Неизвестном для Алекто.

Банан лишь улыбался, сидя в «Марке» на видовой, когда Мегера говорила ему, что в нём нет ничего необычного. Что он такой же, как все. Зная уже, что когда она себя выговорит, и его Высший Разум, адаптировавшись к системе её ценностей, начнёт расцветать на поле её жизненных установок, его глубинный интеллект интроверта легко подомнет под себя её живущий акциденциями экстравёрткий разум. Который гордо расправлял её плечи. И ноги!

– Только глаза, – заметила Мегера, – в них есть какая-то тайна.

– Ты даже не знаешь ещё – какая! – сверкнул Он взглядом.

– И – какая же? – усмехнулась Ехидна.

– Я и сам постоянно пытаюсь это узнать, – улыбнулся ей Банан, – но не со всякой девушкой у меня это, честно говоря, получается.

– А, вон ты про что! – улыбнулась Мегера. – Ну, со мной у тебя это получилось.

– Да нет же! – усмехнулся он. – С новой девушкой я узнаю себя с новой стороны. И я уже чувствую, что с тобой я узнаю о себе нечто новое!

– Если как следует постараешься! – улыбнулась та.

Да Банан и сам ещё толком не знал, какая из-за Мегеры заварится каша в его подноготном. Но тогда он и не думал о той крепкой заварке. Он, как и все влюбленные, был счастлив одним лишь её присутствием. Даже и не предполагая об обратной стороне того яблока, которое Мегера, как и любая Ева, ему протягивала. Как только они отвезли Ехидну и вернулись к ней. Где Мегера наконец-то сыграла ему на флейте.

– Я просто хочу, чтобы ты знал, что я умею это делать. Но даже не думал, что теперь это будет каждый день! – добавила она и отправилась чистить зубы.

Продемонстрировав ему демо-версию того, что он будет получать от неё чуть ли ни каждый день, если будет вести себя так, как ей от него потребуется.

Век перемен. Она могла исчезнуть из его жизни в любую минуту.

Утром он прощался с ней навсегда!

Потому что каждое утро Мегера говорила Банану, чтобы он о ней даже и не мечтаял:

– Это так, пока Алекто в роддоме…

И только упрямая судьба сводила их каждый вечер, как та сводня. Чтобы они снова ехали к их общей подружке.

И покидая Прекраснейшую наутро, вновь прощался с ней навсегда!

Глава 24

Ведь Банан не видел обратной стороны её со-присутствия с ним. Наивно думая, что Мегера просто хочет, чтобы он доиграл роль будущего отца до конца и забрал ребенка из роддома. Для неё и только неё! И каждый вечер заезжала за ним, щедро награждая его за выполненную им возле роддома работу своим общением. Ну и – телом. Куда ж без этого? Компенсируя каждую ночь то, что Банан ранее почему-то никак не желал ей покоряться. И теперь каждую ночь сладострастно потрошила тушу наконец-то убитого ею буйвола!

Но у Мегеры, на фоне этих телесных фантазий, появился на него новый, неожиданный вначале для неё самой план.

О котором Банан уж тем более не догадывался.

Хотя, об этом легко можно было бы и догадаться. Но он охотно верил её словам: «Это так, пока Алекто в роддоме».

Опыт обещаний Сирингой так ничему его и не научил. Он продолжал по инерции верить, что всё это воистину просто так. Как Мегера и обещала. И таким для него и останется. Думая, что он всё ещё живет понарошку. В своем наивном Волшебном мире. Не понимая, что Мегера таким образом (его мыслей) просто-напросто вовлекала Банана в свои долгие брачные игры камышовых енотовидных собак. И не подозревая ещё, что его ждет впереди за камышами этой оргии нечто схожее с тем, что она и Алекто сотворили когда-то с её соседкой.8 И не какие-то там пол часа избиения, за которые они и получили по два года тюрьмы. О, нет! Но теперь уже – день за днем, неделя за неделей… Растягивая и смакуя эту «битву в кальсонах» как можно дольше. С невероятным наслаждением мстя и мстя ему за то, что он так долго «опускал» её своим подчеркнутым равнодушием, играя с ней в Странника. Создававшим ей Странные Мгновения.

Но тогда он слишком уж был ошеломлен внезапно свалившейся на него красотой Мегеры чтобы ещё и хоть что-то там, сквозь невероятное северное сияние страстей в её глазах, замечать.

Да, она и в самом деле была тогда безумно красивая и милая. По всей видимости, в тот период как раз наступил тот самый «период цветения» её лица и тела, охватив его всего, как весенний сад. Который беременность Алекто лишь раскрасила безумно нежными пастельными полутонами материнства. Полностью изменив её гормональный фон. То есть сделав её Прекрасной ещё и изнутри, буквально сошедшей «с неба» этой аферы с ребёнком прямо к нему в объятия.

Не стоит забывать, как сильно она ему понравилась!

Отвергая нравственность, что висела у него за спиной в подлиннике. Позволяя и ей играть в общении с ним прекраснейший эрзац ангела.

В отличии от Алекто, Мегера не была чужда искусства. А значит – и искусства лжи.

Побуждая его, по стопам её искусства быть, следовать её хитроумному сюжету.

– Я хочу тебя, твою страсть, твою душу! – вор-ковал ей Банан на видовой площадке подковы на счастье. – А не просто твоё тело.

– А тело что, уже не хочешь? – с усмешкой сверкала Мегера фиксом. Поглядывая сквозь лобовое стекло с видовой площадки на растянутые отражения в бухте огней ночного города. Переливающиеся бликами от легкой ряби.

– Тело я могу найти у любой зомби, но вот найти в них душу… С этим у меня большие сложности. Поэтому-то мне и не обязательно нужно с тобой спать. Достаточно просто быть рядом. Счастье в том, что ты неотделим от тела. Ибо тело – тренажер души!

Но Мегера слабо понимала, о чём он там поёт. У ней была своя программа. Ведь когда ты в кого-то влюблена, ты вынуждена противопоставить ему себя как Я, как субъект, а не просто как объект восхищения. Чтобы, пленив его, доказать себе, что ты, сама по себе, ещё прекраснее, чем предмет твоей влюбленности. Любовь – это соревновательный фактор. И хорошо ещё, если в форме игры, а не борьбы.

То есть влюбиться в кого-то – значит бросить ему вызов! Именно это и позволяет нам не замечать влюбленности. Даже тогда, когда тебе кажется, что ты совершенно искренне ненавидишь. От всего сердца!

Превращая постель в поле битвы!

– Ты ведёшь себя так, будто бы ты сошёл с обложки. Но ведь ты же не красив по-настоящему! – попыталась Мегера над ним возвыситься, выискивая в нём минусы. – Так, симпатичен. И не более того. Вот я – индивидуум! А ты? Ну, что в тебе хорошего? – игриво усмехнулась Мегера, противопоставляя его возможному ответу натиск своей красоты. Выгибая грудь, как на конкурсе в коммуналке.

Как будто бы Банан и сам не осознавал, что вся его так называемая красота – это не более, чем дизайн души, прорывающейся в реальность! Да и её, собственно говоря, тоже. Ибо их подлинная красота томилась глубоко-глубоко внутри их существ. А то, что она была даже немного красивее его и внешне (то есть – её идеализаторские способности были выше), было и для него не более, чем приятной неожиданностью. Он был не против. И даже – за! Он и влюбился-то в неё только лишь потому, что, как и в Сиринге, ощутил в ней огромные идеализаторские способности. По отношению к которым организаторские – лишь побочный эффект, возникший в результате недо-разумения. Чтобы считать инстинктивным умом её способности, общаясь с ней и невольно подстраиваясь через эмпатию, как с дискеты.