Читать онлайн Про мужичка. Книга сказок для детей среднего и старшего возраста
- Автор: Михаил Морозовский
- Жанр: Книги для детей
Редактор Галина Никитина
© Михаил Морозовский, 2025
ISBN 978-5-0065-6277-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Михаил Морозовский
ПРО МУЖИЧКА
Книга сказок для детей среднего и старшего возраста
Предисловие
Не так часто встретишь в нашей сегодняшней литературе произведения, проникнутые истинно русским духом, написанные колоритным русским языком. А ведь именно сказки – это уникальное явление нашей русской литературы, и за это они так любимы и детьми, и взрослыми.
В книге сказок, написанных автором, повествование ведётся от имени Мужичка, который попадает в разные жизненные ситуации, порой выдуманные и причудливые, но настолько захватывающие, что хочется непременно дочитать до конца и узнать, а чем же всё закончится.
В сказках нет прямых наставлений и нравоучений, но в них присутствует мудрость, смекалка, добрый юмор, ирония, присущие простому русскому народу. Именно поэтому читаются они с большим удовольствием и оставляют светлую радость в душе.
- Редактор Галина Никитина
Про то, что было, да время забыло
присказка
Россия большая…
Такая большая, что и глазом не объять…
Да что глазом, шагами мерить – не перемерить, смолоду из дома выйдешь, как раз к седой бороде назад и вернёшься.
Много чего на этой земле встретить можно: что ни шаг, то – диво, что ни день – новая картина! А картины-то какие: здесь – леса, там – поля, дальше – озёра до самого бора! Ключи в бору соловьями поют. Ключи в ручьи текут. Ручьи – в реки, реки – в моря и озёра, а уж моря с океанами встречаются. Вот так всё большое с малого и начинается.
И наш сказ с малого начнётся – присказкой зовётся.
Там, где море с небом встречаются (по одну сторону), по другую – бор могучий стоит, небо подпирает, холмы украшает.
И звери в том лесу есть и птицы, а как не быть, коль по лесу тихонько побродить да внимательно посмотреть, можно многое узреть.
Да не только, а точнее, не столько сей бор по всей округе известен тем, что и грибов, и ягод в нём в любой год наберёшь, а тем, что на длинной косе, выступающей в море, деревенька стоит. Так, невеликая, но и маленькой её не назовёшь. Улица одна, но длинная, ещё на песчаной косе начинается да уж глубоко в сосновый бор и упирается. А по улочке – дома, ставни резьбой украшены, хотя и некрашены.
Старики на завалинке встречаются, новостями делятся. Мужики землю за селом пашут да зерно сеют. Бабы тесто месят. Да детей, как гороха, насыпано, а то как без них!
И даже не про это сказ-то наш, что дворы добротные да ставенки плотные, а про то, что на деревне дом один не крашен, не мазан, в заборе ветер, калитка без петель, да окна пыльные да тропинка полынная.
Вот про этот-то дом, а ещё вернее, про его хозяина, мы сказ и поведём. И про то, что было, да время уже забыло, и про то, чего может и не бывало, да молвой в народе стало, про всякую шалость и ещё кое про что самую малость…
Переворачиваем страницу – начинаем дивиться!..
Про Мужичка и краски неписаные
сказка первая
Мало ли на свете разных разностей: города красивые, моря глубокие, горы высокие, а такой красоты, как наш сосновый бор, и не сыщешь. Он ведь не просто бор, а бор на берегу моря. Вот здесь-то, на самом краю бора, где могучие сосны любуются своими стройными стволами в зеркальной глади воды, и приютилась небольшая деревенька. И жил в той деревеньке Мужичок. Так себе Мужичок: не высокий, но и не маленький, не худой, но и не толстый. И одёжка на нём была не старая, не новая. И изба у него была не крашена, не стругана.
И за что б Мужичок ни брался, всё у него выходило то нескладно, а то и просто нелепо…
Пойдёт Мужичок помогать кузнецу подковы ковать – в ведро с водой подкову-то и обронит…
Пойдёт помогать столяру раму оконную делать – дак рама та: то не открывается, то не закрывается вовсе…
Пойдёт помогать пастуху коров пасти – да вся деревня потом три дня коров-то по лесу и собирает…
Запряжёт лошадь на базар поехать – да так в санях летом на улицу и выезжает…
Стали от его помощи люди отказываться, а потом и его самого сторониться, а уж потом и вовсе здороваться перестали.
Была жена, да как-то к родителям погостить уехала, да уж назад и не вернулась.
А детей у него и вовсе не было…
Пошёл Мужичок как-то раз рыбу ловить да удочки дома и забыл. Сидит на полянке невдалеке от моря, и такая на него тоска напала, что и слов-то не подобрать, чтобы описать.
А тут Птичка-Невеличка прилетела, рядышком села и давай насвистывать так, что Мужичок диву даётся да слова в её посвисте-то и слышит:
– Чив-чив-чиво грустишь, Мужичок?
– Да как тут не грустить! За что ни возьмусь – всё неладно да нескладно у меня выходит. Начал давеча дверь в порядок приводить, да и вовсе сломал её… И вот так всегда. И друзей у меня уж больше нет и товарищей…
– Чур-чур-чур, не грустить. Брось-брось-брось печалиться. А посиди, да подумай, да делом займись, тем, что по душе, к чему сердце лежит сызмальства.
– И что?
– Тем-тем-тем и займись!
Птичка ещё пару раз чирикнула, да и улетела.
А Мужичок сидит, думает:
– Странно всё! Вот уж и птиц он понимает, а с людьми общего языка не сладит. Да и дела-то у него своего вовсе нет, всё-то он чужими делами занимается.
Белочка с ветки спустилась да орешек ему в ноги и положила:
– Поешь орешек, Мужичок, сил наберись да за дело примись!
– За какое дело-то? – спрашивает Мужичок.
– А за такое, что улыбку на твоём лице откроет да радость в твой дом вернёт, – сказала да на дерево снова и залезла, а там в бору и скрылась.
Мимо Лисичка бежала да на край полянки возле Мужичка и присела.
– А что хмурый такой да в словах не свой?
– Да вот дела своего у меня нет, а с ним и счастье меня стороной обходит, а что делать – ума не приложу?
– А что тебе любо – тем и займись! – улыбается Лисичка да глазами хитро поигрывает.
– Было как-то любо мне из глины птичек да зверушек лепить, да красками их расцвечивать. Да вот на смех меня тогда подняли, мол, несерьёзное дело – ни дров на двор, ни хлеба на стол…
– А ты что ж, из глины только птичек да зверушек лепить можешь? – спросила так, да хвостом вильнув, в кустах-то и скрылась.
– А и правда, – подумал Мужичок. – Буду лепить то, к чему сердце лежит, да душу себе тешить, да людей радовать, авось и дело получится!
Посидел ещё чуток, вспомнил место, где когда-то глину брал, да пошёл, да набрал, да домой и принёс.
А потом вспомнил он, как его дед когда-то краски тёр, да цвета творил, да насобирал у себя в чуланчике пустых банок, да помыл их, да краски всякие создавать принялся. И получились у него краски цветов ярких, невиданных. Удивился Мужичок, порадовался – дело-то вроде как спорится да из рук не валится.
Взял он да печь заново обмазал, да трубу почистил, да дров наколол, да затопил.
Налепил свистулек диковинных да в печь на обжиг и поставил, а потом раскрасил их красками разными в цвета необычные, что глаз радовали.
А потом взял, да и смастерил себе гончарный станок – и ремень кожаный нашёлся для привода, и деревяшка большая да толстая на круг гончарный. Да ладно всё так получилось, работает всё – крутится, вращается! Замесил глину и давай чашки мастерить, да в печь ставить, да красками оживлять, диковинные цветы рисовать…
Смотрят на селе, а у Мужичка летом печь топится – дым из трубы так и валит. Интересно сельчанам стало, что это их чудак-неумеха удумал, да и заглядывать они к нему стали. А там, на полках разных, рядами чаши стоят, размеров всяких да красок ярких. Да детям свистульки, а бабам броши да украшения на кофты….
Столяр ему в обмен на кувшин для вина дверь новую поставил, да так, что не скрипит да людей видом своим больше не пугает.
Плотник, за кринки под молоко с диковинными цветами-сказками, крылечко перебрал да такое смастерил, что любо-дорого стало да гостей своей красотой созывало.
Бабы-то деревенские за украшения яркие да формы дивные то молока, то яиц принесут, то хлеба испекут…
А мальцам и свистульки в радость – они их то на рыбу, что словят на море, то на грибы, что найдут в бору, у Мужичка-то и выменивают…
И пошла по округе слава о гончаре умелом, на фантазию-выдумку богатым да на руки ловким. И потянулись к нему люди из деревень дальних да городов больших.
А Мужичок утром встанет, на солнышко глянет, молочка свежего выпьет, да за гончарный круг-то и садится, да кувшины невиданной формы делает, да броши лепит. По сосновому лесу погуляет да у деревьев и цветов разные разности подсмотрит. И полянку с тремя гномами заприметил, и дружбу с ними завёл, да дивился их находчивости и ловкости, учился у них. А те к нему в гости захаживали, красок спрашивали. Да кроме-то Мужичка их никто и не видел, знать, не дано было.
А Мужичок на море пойдёт да с закатной воды цвета спишет. Вечёр сядет отдохнуть, да образы дивные у него уже к утру в голове складываются…
Так жизнь и наладил, да в радости жить стал, да в заботах приятных, в новый день зовущих. Любо ему стало.
Время в лета хоронится, на кого порой бранится. Коль бранится – забывает. А кого и привечает, в сказку нынче превращает…
Про Мужичка и Дух Лесной, что живёт под сосной
сказка вторая
Как-то раз Мужичок, гуляя по лесу, забрёл на полянку, где белки резвились да в хороводы водились. Присел он на пенёк, что под сосной, да и засмотрелся, а там и задумался: – А как с этого неба лазурь списать да с закатным солнышком смешать?
За думами и не заметил, что солнце село за горизонт, и в лесу стало быстро темнеть. А деревня-то его у моря, а море-то – далеко! Что делать?
– Ну знамо что – искать, где ночь коротать, – сам себе сказал Мужичок, разминая руками за день уставшие колени, – хоть и лето, да в августе ночью в лесу прохладно, укрыться надо.
И вспомнил Мужичок, что по пути на эту полянку шалашик видел в тёмном ельнике. Встал да туда и пошёл.
Чуток погодя, шалаш-то и нашёл. Шалаш – не шалаш, а укрытие какое-никакое всё же есть – низенькое, но влезть можно.
Откинул сухую траву, что нависла над входом, и ползком тихонечко так протискивается, чтобы шалашик не повредить.
Что за чудо?! Вроде шалашик-то махонький, а внутри – свободно, и стоять, и ходить можно. Темно, правда, да вот там вдалеке что-то светится и поблёскивает. Встал Мужичок на ноги, с колен пыль стряхнул да пошёл на свет, что тускло горел в глубине шалаша.
А тут на стене фонарь висит, а под ним три дубовых двери незапертые, с надписями диковинными, мерцающими на свету да буквами играющими – и вроде как есть, а прикоснёшься – их и нет, буковок-то!
Прищурился Мужичок и вслух читает, а Эхо в пустом большом и тёмном пространстве словами-то играет, из угла в угол переливает:
– Сюда войдёшь – чудо найдёшь, дом, друзей забудешь, назад не уйдёшь.
– Это диво кому надобно? – про себя подумал Мужичок, подходя ко второй двери. Табличка та же, буквы те же, да слова другие:
– Сюда войдёшь – власть обретёшь, покой потеряешь, друзей не найдёшь.
– И этого нам не надо, – думает Мужичок, переходя к следующей двери. А там большая табличка мерцает да слова в глаза бросает:
– И чудо найдёшь, и славу найдёшь, и богатым станешь, и покой обретёшь, да себя потеряешь и уж не найдёшь.
– Вот те на те нашей хате! – вырвалось вслух у Мужичка, – и зачем тогда входить, коли не с кем и дружить, коли не с кем слова молвить, знамо, незачем входить!
– Стихами говоришь? – раздалось откуда-то сверху и басами несколько раз прокатилось по темноте.
– Ох ты, ёксель-трёксель, дважды перемоксель! – брякнул Мужичок от неожиданности и обернулся. Обернуться-то обернулся, а никого рядом и не увидал:
– Ты где, ты кто? – чуть оробев, спросил темноту Мужичок.
– Я – Дух Лесной, что живёт в лесу дремучем под могучею сосной.
– А что здесь делашь-то? Зачем людей пугашь? – шаря глазами по сторонам, ещё тише спросил Мужичок.
– Тайну храню, что за этими дверями скрыта, – опять басовитым рокотом прокатилось по темноте.
– Храни себе, я не трогаю. Я вот посплю да домой пойду. Ночь настала, меня в дороге застала…
– Красиво говоришь, – молвило раскатисто Эхо, – да вот назад уж не уйдёшь.
– Как так? – удивился Мужичок.
– Никто не уходил, кто в двери входил, – хохотнул Дух Лесной. – Ох, а ты меня заразил, и я стихами заговорил!
– Так я и не вхожу, вот здесь полежу, рукавом лицо накрою и немножечко посплю.
– Хм-м… Действительно не входил? Странно? А что делать?
– А ты меня чаем напои да спать уложи, а уж утром-то и отпусти, – говорит Мужичок, а сам глазами собеседника ищет да не находит.
Неведомо откуда сзади табуреточка появилась, к ногам чуть прикоснулась, а спереди – стол-не стол, но кружка на нём стоит и чаем дымит.
– От, благодарствую тебе, Дух Лесной, – вымолвил, улыбаясь такой диковине, Мужичок.
Присел да чаю из кружки и отпил: – Эх, душист чаёк да не греет – холодом веет. Как-дымок-то идёт – не пойму? Пошто сам не присаживаешься, мне не показываешься?
– Дух я. Не положено, – прокатилось новое эхо, да не так сильно, как прежде, не так пугающе.
– Пошто не положено? Али кто наказал? – спросил Мужичок.
Долго молчало Эхо, а потом, не так раскатисто как прежде, молвило:
– Зло меня наказало, к шалашу привязало.
– Чем же провинился да во тьму превратился? – удивлённо спросил Мужичок.
– Заигрался я… Грибника грибами дразнил, да в этот лес заманил, да дорогу назад замёл, да грозу с дождём привёл…
– Он шалашик, значит, построил да назад уж не ушёл? – продолжил рассказ Лесного Духа Мужичок.
– Так оно и было. Зло меня подсторожило да сделало хранителем этого шалаша. С тех пор двери сторожу, да назад никого не пускаю, да по лесу уж не летаю, ни друзей, ни врагов не знаю… – тихо молвило Эхо.
– Ты входить-то в двери будешь? – раздалось через некоторое время почти шёпотом.
– А зачем в них входить, лучше тёплая беседа, да с соседями дружить, – ответил Мужичок.
– Тепла-то у меня и нет. Отняли тепло… – ещё тише молвило Эхо.
– Как нет? А табурет кто поставил, а чай кто скоро справил? – удивился Мужичок.
– Чай-то холодный, – совсем тихо сказал Дух Лесной да уж эхом по темноте не летал, а как будто бы за столом с той стороны сидел.
– Так справим это дело! – улыбнулся Мужичок невидимому собеседнику.
– Сколько люда здесь бывало, да за дверями все и пропали, а беседы со мной и не было. Ты так говоришь, будто видишь меня да знаешь, как беду исправить? – еле донеслось до Мужичка.
– Дак давай править! – с хитринкой в голосе молвил Мужичок.
– Не положено, – тихо отозвался Дух Лесной.
– Кем не положено?
– Злом…
– А мы без зла, мы с добром, – вновь улыбнувшись, сказал Мужичок.
– А как это?
– А вот так!
– Да ты дело говори, душу-то не тяни, – молвил Дух Лесной и снова прокатился эхом по темноте.
– А… душа, значит, у тебя есть?! – воскликнул Мужичок.
– Не дразнись, лучше делом займись! – начал сердиться Дух Лесной.
– А и ты не сердись, а со мною этим делом и займись, – примиряюще сказал Мужичок.
– Что делать-то? – тихо шепнул Лесной Дух прямо в ухо Мужичку.
– Значит, табурет смастерить ты можешь?
– Могу…
– И стол?
– И стол могу…
– И чай?
– Да чай ли это, коль тепла в нём нет? – где-то издалека донёсся негромкий, безрадостный голос Духа Лесного.
– Коль душа есть – тепло будет, – уверенно сказал Мужичок, – ты сам теплом-то стать хочешь?
– Ох, не томи, дело говори! – заметалось по темноте Эхо, долетая до Мужичка то сзади, то сбоку, то совсем издалека.
– И на волю хочешь? – спросил сурово Мужичок.
– И на волю хочу, – сказало тихо Эхо, так тихо, что и слыхать было еле.
– Людей губить будешь? – спросил Мужичок.
– Коль на волю вырвусь да Лесным Духом снова стану, людей обижать перестану, – уверенно ответило Эхо.
– Тогда делай, что я скажу. Камин поставить сможешь, да чтоб дрова в нём были?
– Дело нехитрое, – отозвалось Эхо, – да зачем здесь камин, коль огня в нём нет, а огонь я развести не могу – не положено мне.
– Ты камин ставь-то, огонь я добуду, коль тебе нельзя, – сказал уверенно Мужичок.
Глядь, а перед ним камин появился, а рядом с камином берёзовые дрова аккуратной поленницей сложены.
– Молодец! – улыбнулся Мужичок.
– Ох, – вздохнул Дух Лесной, – сколько уж лет меня так не звали… Приятно, даже вроде и теплей стало.
– И тепло добудем, коль добру служить будем. Дальше тебе надо на свет явиться, во что-нибудь обратиться, – сказал Мужичок.
– Только в темноту, – снова на ухо Мужичку прошептал Дух Лесной.
– В тень, так в тень, – шепнул в ответ Мужичок.
– Дак и так темно! – снова удивился Дух Лесной.
– Начнём с тени, а там видно будет.
– Дак видно-то и не будет! – хохотнуло Эхо и снова суетливо пробежалось по пустоте.
– А ты в тень под тем фонарём обратись, что тускло горит да двери еле освещает, – вставая с табурета, показал Мужичок рукою на двери.
Глядь, и вправду – еле заметный тёмный клубочек под фонарём перекатывается.
– Опять молодец! – похвалил Мужичок, – а теперь в пень!
– Хм-м… В пень, так в пень, – раздалось из клубочка, и тут же на глазах у Мужичка появился пенёчек.
– А теперь на много частей расколись да в полешки превратись.
– Дело нехитрое, и это могу, – сказал пень, разваливаясь на аккуратненькие полешки. – Дальше что? – на множество голосов разлетелось Эхо.
– А дальше я дрова соберу, да в камин положу, да сверху полешками из поленницы прикрою, да огонь настрою, – сказал Мужичок, собирая дрова и складывая их в камин. А потом сухие палочки-то потёр, да огонь развёл, да бересту подпалил, да в камин положил. И заиграло пламя, дрова лизать стало.
– Тепло? – спросил Мужичок.
– Точно, теплее, – раздалось из камина мягко, чуть вибрируя.
– Ты в тепло превратишься, дымом из трубы-то на волю и попадёшь, только помни, что обещал, людей с дорог не сводить, темнотой не губить.
– Помню, – донеслось из огня, и с этими словами темнота-то отступать стала да в утро превратилась. А шалашика-то как не бывало. И дорожка к дому вьётся, и соловушка поёт.
Идёт Мужичок по тропинке, лесом любуется. Краски-то новые он запомнил да неожиданно и ещё цвета нашёл, что оттенять прежнее будут. Вот ведь радость-то какая!
С этого времени селяне в лес по грибы без боязни ходили. Даже в августе ночью в лесу вроде как теплее стало – ветер верхушками сосен играет, а внизу – тихо, спокойно, вниз не спускается, да полянки грибами будто засеяны теперь чаще попадаются.
Так оно и было, во всяком случае к нам вот такой историей издалека прикатило, а уж проверять мы не стали – вам дословно всё пересказали…
Про Мужичка и Птицу-Золотое Перо
сказка третья
Ни свет ни заря, а Мужичок уже на ногах да печку топит. В Сибири оно, как зимой: дров не наколешь – огня не разведёшь, огня не разведёшь – тепла в избу не наберёшь. В бадейке, что в сенцах стоит, вода ледком покрывается, студёной называется.
Мужичок щеп берёзовых настрогал, бересты полосками нарвал, да под сухие полешки сложив, спичкой-то и чиркнул. Береста быстро огоньком взялась да на щепу, скворча, перекинулась, а уж те пламя поддали да дрова-то все огнём и объяли. Затрещали дрова в печи – тепло дали.
часть 1
А любоваться на это у Мужичка времени нет: работа его ждёт – со вчерашнего вечера блюдо расписывает да Птицу с Золотым Пером в центре блюда уже в контуры вывел, теперь цветами наполнять время пришло. Сел за стол краски мешать, да бабка Егорьиха, что на краю деревни живёт, по-соседски в гости зашла, пироги спекла, на стол с поклоном поставила, а потом кринку расписную под молоко, ещё пахнущую свежими красками, забрала да второпях дверь плотно не прикрыла.
А Мужичку и дела нет до двери: он уже краски расставил, да кисти справил, да блюдо вращает – контур рисунка на глаз проверяет.
И заходила кисть по гладкому блюду, да птица та оживать стала: клювик красненький, глазки синие, шейка набок наклонена, будто стесняется птица форм своих дивных. Крылья белые, как у лебедя, расправляет, да в крыльях тех золотые перья появляются, а уж затем и хвост пышный, веером раскрытый да золочёными нитками шитый, на свету, что от большой свечи исходит, играет, блюдо украшает.
– Ух ты! Оживает! – раздался голос за спиной Мужичка да так неожиданно, что кисть Мужичок обронил, да рот раскрыл, да глаза у него сделались ровно по пятаку:
– А кто здесь? – обернулся он, а за спиной у него брат с сестрёнкой, что в доме напротив живут, стоят да глаза у них ещё больше, чем у Мужичка, от удивления раскрыты.
– Я Миша, – сказал тот, что постарше, и захлопал ресницами.
– А я Маша, – сказала та, что пониже росточком была, да глаза от стеснения (или от чего другого) в пол-то и опустила.
– Ох, и напугали вы меня, сорванцы! Как это вы так тихо пробрались? Давно стоите?
– А как ты кисть в руки взял да по тарелке водить стал, так и стоим, – ответил Миша и тоже опустил глаза вниз.
– Знать, давненько, – встал с табурета Мужичок дверь притворить. Затем с притолоки печи самоварчик маленький снял да на стол поставил. На железный совочек с загнутыми краями набрал из печи угольков, переливающихся с красного на оранжевый, да в отверстие крышки самовара и насыпал. А уж потом трубу примостил, а та в окно выходила, чтобы в комнате не дымило.
– Шубки, шапки скидавайте туда, – показал он рукой на струганую лавчонку, что рядом с дверью примостилась.
– Да за стол седайте, на пироги налегайте – бабка Егорьиха пекла, с утра принесла.
Мальцы шубки скинули, глядь, и опять не угадать, кто из них девка, а кто парень, разве что у того, что чуток выше на кармане выступ от рогатки виден.
– Ты знать, Мишаня, Семёна сын? А ты – Машутка?
А Миша с Машей уже за столом сидят да пироги едят – шустрые ребята.
– Ага! – с набитым ртом отозвался мальчишка.
– Угу! – вторил столь же невнятный голос девочки.
– А как до меня по морозу-то пошли, кто пустил? – спросил Мужичок, подставляя под самовар чашки расписные.
– А бать..а с мам..ой на ба..ар ещё за …емно на санях ука… или, а мы, значит, одни… – сквозь набитый рот шамкает Мишаня, переливая чай из кружки в блюдечко.
– Угу, – кивает Машутка и тоже наливает себе чай в расписанное летними солнечными ромашками блюдечко, да губу верхнюю к кромке чая тянет, да в себя пахучую жидкость, на травах настоянную, звучно так, с присвистом, втягивает.
– А что не к другану-то пошли к вашему? Как его звать-то? – спросил Мужичок.
– Ванькой кличут, – отозвался Мишаня.
– Так он вчера Машутку в снег толкнул, ну и я… – Мишаня оторвался, наконец, от блюдечка и сделал резкое движение рукой.
– А ты, знать, за сестрёнку вступился и…? – чуть улыбнувшись, спросил Мужичок.
– Ну, я ему по шапке и звезданул так, что та в снег отлетела. И там рядом с шапкой это лежало, ну, как его… Снег! Контры у нас навек!
– А-а-а… Значит, до вечера! – улыбнулся такому обороту Мужичок.
– Ну да, – хихикнул Мишаня в ответ да к блюдечку снова и припал.
– А сюда зачем заглянули, али дело какое? – пытает Мужичок.
– Чтобы пока… – он было сунул руку за пазуху, но тут же быстро отдёрнул её. – А-а-а, это… Так Ванька и рассказал, что со вчера вы птицу диковинную малюете, да такую они с Васяткой, друганом евоным, ещё летом в просеке видали – к деревне летела, пером на солнце блестела. А мы с Машуткой птицу не видели, вот и зашли. Ой, да дверь-то открыта была… – вдруг оборвал свой рассказ Мишаня и отодвинул блюдечко.
Следом за ним и Машутка блюдечко тихонечко от себя отодвинула и глаза опустила.
– Знать, птицу посмотреть зашли? – вновь улыбнулся Мужичок, беря в руки ещё нерасписанное до конца блюдо с птицей.
– Ага, – улыбнулся Миша.
– Угу, – кивнула Маша.
– Птицу-то я ещё не закончил, сейчас ещё чуток помалюю, – взял кисть Мужичок да в краску было уже и обмакнул.
– А откудова она такая взялась? – спросил Мишаня.
Мужичок кисточку-то отложил, руки тряпицей вытер, да, немного подумав, и начал рассказ о Птице с Золотым Пером.
– Давно это было, деды бают, что и сами слыхали от своих дедов-то. В годках я уже и запутаюсь.
Там, где бор сосновый кончается, да гора Горюн начинается – заводик на реке стоял, а на нём золотоносную породу мыли, что Аким, хозяин завода, с тайги на лошадёнке своей в кожаных тюках возил. Батрачило на него наше село и день и ночь. Мужики спины гнули да в студёной воде по колено стояли. А Аким жаден был, когда заплатит пятак, когда так – похвалит да домой отправит. Не любили его за жадность-то, да деваться тогда некуда было. Работали и за так… Авось всё не истратит да за труды заплатит.
Аким уж всему селу задолжал да над златом сильно дрожал.
Отвернулись от него мужики тогда, ходить-то к нему на работу и перестали. Он какое-то время сам там возился да вот по весне дамбу, что выше по течению реки стояла да реку держала, не укрепил. Её половодье-то в тот год и смыло, а за ним и заводик, и домик его, и его самого. Н-да…
Мужики опосля все вместе ходили, искали, да ничего-то там и не нашли: ни тропки, что к жилью вела, ни кола, ни двора.
А уж летом птица одна с тех краёв к нам залетела да на тот двор, что ближе к молодому ельнику, рядом с курями, села, зерна малость поклевала и снова по просеке в тайгу подалась.
На том дворе бабка Жалиха жила, шибко нелюдима была, да деток не любила, да и не было их у неё. Особняком жила, подруг и тех не завела. Она, Жалиха-то, во двор к курям вышла и обомлела: рядом с просом, что курям с утра сыпанула – золотая пыльца блеснула. Она пыльцу-то в подол собрала да кузнецу на кузню снесла, а тот её на огонь, да слиточек, махонький такой, и отлил. Протягивает Жалихе и говорит: – Подвезло тебе, бабуль, золото это! Теперь дела-то поправишь, зуб себе вставишь! – а сам смеётся – золота того с маковую росинку, в дело вроде и негоже.
Жалиха домой прибежала, золотую росинку в жестяную коробочку из-под чая положила да в сарайке-то под сено и схоронила, а потом через щёлку в дощатой стене давай за курями наблюдать. А через день опять птица прилетела да там же и села, да зерно поклевала, да с перьев-то у неё золотые пылинки и просыпались. Собрала Жалиха их и вновь бегом к кузнецу. А тот диву даётся: – Ты, Жалиха, никак разбогатела, на золотую жилу напала, царицею стала? А та золотую росинку хвать, кузнецу два яйца за работу в руку вложила да сиплым шёпотом наказала, чтоб попусту не болтал, беду на себя не кликал. Сказала, значит, и опять домой побежала.
А в тот год засуха зачалась такая, что деревья трещали да листья с крон бросали, а трава на корню сохла и в колкий сухостой обращалась, аж через лапоточки как ёжик кололась. А в такой сухостой беда за бедой: ручьи высохли, за ними реки мельчали да в море уж ручейками стекали, в колодцах воды стало на донышке и то только по утру, а уж днём и там сухость.
Мужики службы справили, да посты вокруг села поставили – огня боятся, что в сухом лесу может зачаться. Ежели б не те посты – не избежать беды. Те загодя дым увидали да всё село против дыма и собрали: мужики с топорами и пилами деревья валят, бабы с мальцами траву граблями собирают, землю копают, ров отсыпают. Хорошо вовремя зачали, и уж когда за дымом к селу и огонь низом по лесу пришёл, ров-то готов был, а лес вроде как от села отодвинули, спиленные деревья с ветками в другу сторону от огня убрали, пустую пахотную полосу вокруг деревни создали. Она и по сей день видна, коль за огороды задами выйдешь – поле рукотворное увидишь, только местами пни торчат, да вокруг них кустарничек уже народился.
Огонь-то по траве низом шёл, всё сухое молол, а перёд огня зверьё из леса бежало, в селе табуном-то в тот день и стало, вот там за окном у меня и стояло, а поверх птицы летели да пугливо галдели.
Так три дня – деревня против огня!
Мужики с бабами на сменках стояли, тут же недалеко ели, спали, а пахотную полоску огню перейти не дали.
Так огонь о нас и споткнулся, назад развернулся, а уж через неделю совсем унялся.
– А про птицу-то когда сказывать зачнёшь? – не выдержал Мишутка да тут же смутился.
– Про каку таку птицу? – хитрит Мужичок, глаза сощурив.
– Золотое Перо! – разом вырывается у Машутки с Мишуткой.
– А то уж другой сказ, он, значится, будет в другой раз! – прячет Мужичок улыбку в усы.
– Это ж, когда такой будет? – круглеют глаза у Машутки.
– А когда чай в кружечках допьётся, да уж по второму разу нальётся, вот тогда и зачнётся.
часть 2
И шанежек поубавилось, и самовар заново поставили, и только после этого Мужичок сказ-то и продолжил.
– После пожара люди сказывали, что Жалихи-то на огнеборстве не было, дома сидела, из сарая на огонь глядела.
А в то время из леса по задымлённой просеке Птица-Золотое Перо летела, да деток своих из-под огня выводила, да из сил все выбились, далеко уж не полетели, а на крайний двор у сарая Жалихи-то и сели.
Та из сарая глядит и глазам не верит! Вот оно, богатство, само к ней в руки идёт.
Обманом в сарайчик птицу заманила, да малых всех словила и туда же в сарай унесла, а уж сарай на большой замок заперла, такие дела.
А уж когда деревня с бедой справилась, да дожди дым прибили, Жалиха птицу-то стала в ночь ненадолго выпускать, а уж рано поутру снова в сарайке закрывать. А деток её на волю не выпускала, так всё время взаперти и держала, тем птицу-то к себе и возвращала.
Долго ль так было – время забыло, только вскоре к дому Жалихи стали подводы прибывать, доски и брёвна возить, а уж после и мастера с города приехали большой терем мастерить, год, поди ж, топорами-то тогда стучали, каждый конёк крыши маковкой венчали! И тут же забор высокий городили, красоту всю им и закрыли, а уж потом, сильно выпимши, в город с песнями укатили.
С того времени Жалиха с деревни баб кликать стала, те ей и блины пекли, и молоко носили, да с ложечки разве что не кормили: двор приберут, бельё постирают, зерна курям побросают, а в дом-то их Жалиха не пускала, во дворе пятак сунет да за изгородь-то и гонит.
Только приметили бабы, что двор-то весь новый, а в углу двора старая сараёнка стоит, да замок на ней амбарный висит, да тропка к ней узенькая меж полыни вьётся. Увидали и мужикам-то про это рассказали. Те головы почесали, меж собой поговорили и забыли.
Мужики-то забыли, да мальцам заборы – не преграда. Вот собралась однажды ватага таких, как вы, – человек пять – да совет держали, да решили они подсмотреть, что в той сарайке-то делается. Долго караулили… Н-да…
Миша с Машей рты раскрыли, про пироги забыли. Слушают, да глаза у них всё больше и круглее становятся, да искорки в них от огня пляшут. Мужичок большую свечу, стоящую на столе, затушил, шторку на окне приоткрыл, солнце зимнее впустил – паузу держит, сказывать не торопится. За стол снова садится да блюдо с Птицей-Золотое Перо вертит, будто любуется.
– А в сарайке-то что? – не выдержал первый Мишаня.
– В сарайке-то? – переспросил Мужичок.
– Ну да! – не терпится Мишане, ёрзает на скамейке.
– Так я там не был, – хитрит Мужичок.
– А пацаны? – удивлённо вскрикивает Мишаня.
– Ах, пацаны… – Мужичок ещё чуток в непонятки поиграл да дальше сказывать и стал.
– Так вот, один раз под вечер дело было: видят они через щёлочку, что меж брёвен от летнего солнышка да жары-тепла образовалась, что Жалиха к сарайке-то крадётся да по сторонам и оглядывается. А в руках у неё плошка с чайную ложку, с просом что ли, в щёлку-то не видать боле. А потом из-за пазухи ключ большущий достаёт, замок им открывает и за дверью тут же исчезает. А уж потом из сарайки-то злая выходит да перо белое с длинной расписной юбки стряхивает, да губами слова жуёт-ругается. Замок, значит, вешает и в доме-тереме скрывается.
– Дак что там, в сарайке-то? – не терпится Мишане.
– Так и не узнали ребята, что в той сарайке было, вдругорядь пошли и снова в засаду в кустах сели, да в щёлочку долго смотрели. И опять то же самое повторилось, и опять злая Жалиха с сарайки выскочила, да перьев белых с себя ещё больше стряхнула, да топала ногами, да руками махала, кого-то проклинала. А уж замок в энтот раз повесить забыла, да ключик с верёвочки, что вокруг шеи вилась, сорвала да в полынь-то у сарайки и бросила, потом и плошку, что с малую ложку, обронила, и всё кругом бранила. Скрылась за дверью в тереме своём и там ещё долго шумела-гремела, да к темноте и успокоилась, иль заснула, в общем, тихо стало.
Луна поднялась, двор осветила. Мальчишки посовещались и подсадили одного самого смелого, а тот с забора нешумно спрыгнул да уж в кромешной темноте к сарайке-то тайком и пробрался. Не видно его, не слышно, только дверь сарайки тихо скрипнула раз, а потом ещё и ещё раз-другой, и снова тишина. А потом что-то запорхало, пацаны головы-то подняли и увидели большую белую птицу, что на лебедя похожа, да с хвостом только в перьях редких да небывало длинных, а за ней столь же худая вереница молодняка. Птица еле на крыло встала да в небо поднялась, да медленно так к соснам-то и подалась, то опускаясь почти до земли, то вновь поднимаясь, в темноте-то и скрылась. А уж следом и малые за сосняк потянулись, хотя порой с крыла и валились, и почти травы касались, да снова в верхи поднимались.
Пацаны, что за забором ховались, чуть струхнули, засуетились, кликать сотоварища стали. А тот им из-за забора шёпотом отвечает, что, мол, высоко, забраться не может, помощь нужна.
Мужичок снова замолчал, потом со скамейки привстал, сапогом меха самовара раскачал, трубу дымоходную снова нацепил да чашу с птицей в руках снова закрутил, будто любуется.
– Ну не тяни, дальше говори! – взмолился Мишаня.
– А вот по пирожку съедим, чаю ещё хлебнём, и дальше сказ зачнём!
часть 3
Миша с Машей пирожки быстро доели и опять на лавке смирно сели да на Мужичка смотрели – не моргали, продолжения ждали.
А тот в это время кистью быстро работал, да мазки ладком на перья дивные наносил, да птицу-то к концу чаепития и оживил. Затем кисточку отложил, холстиной пальцы протёр и уж только после этого продолжил свой рассказ.
– Дальше, значит… А дальше пацаны рубахи-то скинули, да за рукава их связали и вытащили своего сотоварища, и бегом к деревне без оглядки бежали. А уж потом долго в кустах тихо шептались, пока родители их кликать не стали да домой не загнали. А о чём говорили, то опосля в тайне держали. Только с той поры Жалиха больше на село совсем не показывалась да девок с бабами не кликала, чтобы те на неё батрачили.
Время шло – мужики на селе взволновались, вот уж и осень на дворе, а труба над теремом не дымит. А ужо по первоснегу пошли гурьбой проверять, что случилось. Да никого в тереме-то и не нашли, даже мышей и тех не было. В сарайку заглянули, и там пусто, только перо белое, длины невиданной, местами разбросано, старое уж…
Погуторили да горевать не стали, так ни с чем терем-то и покинули. Он ещё долго стоял, щас уж только нижние венцы найти на том месте и можно. Остального уж нет… Время прибрало.
– А про птицу… когда? – удивлённо моргает Мишутка, глядя на него, так же удивлённо моргать начинает и Машутка.
– А про птицу ещё долго не слыхать было. Уж когда парни-то подросли, да бороды отпустили, да с клюкой по деревне ходить стали, один из них, тот, что за забор лазил, как-то и проговорился, мол, была птица в сарайке, без воли долго жила, без света. Жалиха-то детей малых той птицы в сарайку заманила, да её по ночам заставляла куда-то летать, да пыль золотую на перо собирать. Да жадна была, плохо кормила, мало поила. Птица слаба со временем стала – всё деткам малым отдавала, да Жалиха её сильно трепала, перо обдирала, а с пером-то обдёрганным птица уж еле в небо поднималась, а потом и энтого сделать уж не смогла, почти замертво легла. Тогда-то Жалиха и взбесилась, а уж когда и куда ушла, не слыхала даже молва.
– А перо золотое? – спрашивает Мишаня, снова пытаясь залезть рукой за пазуху, но вновь быстро её отдёргивает, как будто там, за пазухой, у него что-то очень горячее лежит да руку-то и обжигает.
– Дак не было его, золотого пера. Может, и было когда, да Жалиха всё выщипала, а нового в неволе-то и не завелось. Старики бают, птица та где-то с золотой жилой рядом жила, там, видать, гнездовалась да пыль-то золотую на крыло собирала, а как посадили её в сарайку-то, пыль та постепенно и иссякла. Видать, поэтому Жалиха-то и исчезла с наших мест. Да и птицу ту потом никто не видал, хоть по лесам в те края изредка за кедрачом ходим. Далеко больно…
– А как же тогда это перо? – вскакивая на скамейку, вскрикнула Машутка, но посмотрев на Мишутку, быстро села на место и снова спрятала глаза, глядя куда-то под стол.
– Какое перо? – удивился Мужичок.
– Она про Ваньку, – попытался пояснить Мишаня, – что они тогда с друганом своим видели!
– Так то, наверно, дети её. Подросли уж! – улыбнулся Мужичок.
– А мы увидим? – спросил Мишаня.
– Вот она, – повернув блюдо к Мише и Маше, с хитринкой в улыбке сказал Мужичок, – так, должно быть, и выглядит.
На блюде в мягкой голубизне безоблачного неба парила птица, широко раскрыв искрящиеся на солнце крылья. Диковинно длинный и пушистый хвост птицы переливался светлыми лаковыми красками. Чуть скосив голову, она как бы смотрела на землю. А там, на полянке меж сосен, можно было, если внимательно присмотреться, увидеть очень маленькие домики…
Долго они ещё в тот день чаи гоняли бы, да родители Миши с Машей постучали, да домой деток-то и позвали…
Мужичок вернулся к столу, взял блюдо в руки, да взгляд его остановился не на рисунке, ещё пахнущем свежей краской, а на столе – рядом с пустой чашкой, из которой Мишаня пил травяной чай, лежало небольшое белое перо с красивым рисунком в виде распускающийся лилии, еле заметно усыпанное золотой пыльцой.
– Вот те нате нашей хате! – вырвалось у него непроизвольно. Он оглядел всю комнату, но никого в ней не было.
– Ах, сорванцы, и как терпели долго! Нет, чтоб сразу показать, – шёпотом произнёс он, зажигая свечу. Потом поднёс перо ближе к свету и долго любовался нежными переливами.
На память пришло: как пацаны вытягивали его за связанные рубахи из густой, сильно жгущейся крапивы, и как сорвался, потому что узел на одном рукаве развязался, и как потом быстро-быстро бежали, и как, уже сидя в кустах, они долго не могли отдышаться. А потом слово друг другу дали: никому про виденное не болтать – в тайне держать.