Читать онлайн Маньяк в городе

1

Мрак. Только черные скелеты веток. Только жухлая трава под чуткими ступнями. Только странные каменные глыбы, уходящие вертикально вверх. Только жуткий желтый свет внутри скал. Свет горит ровно, как луна и ярко, как костер.

Он и ночь. Они оба одиноки. Они оба ждут. Он ждет добычу. Ночь ждет его торжества. Ночь голода и страха. Ночь страха для всех и ночь голода для Него.

Шум. Он не слышал такого прежде. Как будто большой шмель летит к Нему над ровной полосой черного камня. Шмель гудит вкрадчиво и нежно. Сердце шмеля бьется ровно и басовито: “Бум-бум-бум-бум”.

Он осторожно и неслышно отступает за толстый ствол. Он прячет свое тело от неведомого зверя и ветра. Его ноздри жадно ловят запахи. Его уши различают каждый шорох ночи. Его руки твердо сжимают тяжелый сук с рваными краями надлома.

Запах ему незнаком. Шум неведом. Он напрягает мозг, пытаясь вспомнить: было ли с ним такое когда-нибудь. И Он не может вспомнить ни запах, ни шум, ни этого странного шмеля с его вкрадчивым гудением и громкими ударами сердца.

Он, слившись со стволом, выглядывает из-за дерева. Неведомый Зверь летит на Него. Зверь больше оленя. Больше медведя. Больше любой добычи, которую Он знает. Глаза Зверя пожирают ночь. Там, где падает взгляд Зверя, начинается день. Этот день короток, но ярок. Каждая травинка кланяется взгляду Зверя. У каждого жучка можно различить шерсть на лапках. Тело зверя сияет прекрасным панцирем. Зверь не добыча для одинокого охотника. Слишком быстр, слишком силен, слишком опасен, слишком уверен в своей мощи.

Ноги сами сжимаются пружиной. Тело Его без приказа вылетает вверх легко и стремительно. Руки без подсказки находят в темноте толстую и надежную ветку. Шершавая кора плотно ложиться в ладони. Несколько быстрых взмахов и Он уже скрылся в скелете ветвей, слился с ними, превратился в них. Дерево, потеряв листву, стоит нагим, каким и должно было стать к долгим белым холодам. Но нагота дерева лишь помогает найти им друг друга. Он прижимается к прохладной коже дерева. Он обнимает ствол крепко и нежно. Дерево и Он становятся одним телом, одной плотью, одной тенью. Тенью уходящей жизни, ожидающей долгие белые холода. Никто не сможет оторвать Его от надежной толщи ствола. Ни чей глаз не сможет отличить его в призрачном рисунке ветвей, уходящего в черноту ночи.

Зверь скользит по гладкому черному камню и, сверкая хищным взглядом передних глаз и кровавыми зрачками задних, растворяется среди каменных глыб.

Смерть ушла. Голод остался. Чтобы голод не сожрал Его, голоду нужно принести жертву. Жертву быструю, вкусную и сытную.

Он осторожно отрывается от коры. Он оглядывается по сторонам. Он вслушивается в мрак вокруг себя. Он вдыхает запахи холодного ночного воздуха. Он чувствует: добыча рядом. На расстоянии одного хорошего прыжка. Прямо напротив него! Еда! Еда достойная его голода. Добыча стоит в ярко сияющей дыре. Дыре в скале. Этот лаз непохож на лаз в его логово. Слишком большой. Слишком широко расставлены зубцы кольев. Слишком хорошо видно, что делает жертва. Это плохое убежище. Такому убежищу Он никогда бы не доверил свой сон.

Добыча в убежище очень напоминает самок его племени. Только крупнее, чище, а главное, в её теле угадывается тонкий, нежный слой жира. Она стоит почти такая же нагая, как дерево. Лишь мясистые ягодицы и высокая грудь прикрыты странными, дырявыми, чёрными шкурками. Зачем цеплять на себя что-то, что не греет? Добыча оказалась не только вкусной, желанной, но и глупой.

Ветки предано раскачивают Его тело и швыряют точно светло пятно между зубцами лаза. Что-то холодное, твердое и невидимое на миг приостанавливает смертоносный полет. Но преграда не способна сдержать Его стремительный прыжок. Звон более высокий и чистый, чем звон разбитого весеннего льда остается где-то за Его летящим телом. На плече вспыхивает яркий цветок крови. Его крови.

Добыча не успевает испугаться. Огромные глаза цвета неба, с расползающимися черными зрачками, впитывают его отражение и выплескиваются ужасом перед долгой дорогой к Далеким Холодным Огням Неба. Сколько раз он видел этот взгляд. Взгляд, который прощается со всем, что знал. Взгляд, который ищет неведомую тропинку в Никуда. Ищет против своей воли. Ищет, повинуясь Его смертельной силе.

Его ладони, еще недавно обнимавшие шершавый ствол дерева, смыкаются на тонком стволе – шее жертвы. Мимолетный хруст мгновенно угасает в глухих стенах логова. За ним гаснет и огонь ужаса в глазах добычи. Охота прошла быстро и удачно. Он знает, где его зубы найдут самый короткий путь к еще живой крови. Нежная, как лепестки цветка и пахнущая весенним лугом кожа жертвы без сопротивления пропускает сквозь себя Его острые клыки.

Он чувствует, что Голод принимает кровь жертвы и, пьянея, отпускает Его чрево. Чрево, забывающее слова тоскливой песни пустоты. Чрево, требующее победного крика. Крика, знаменующего удачную охоту и призывающего удачу во всех охотах потом. Он уступает желанию Голода. Он подчиняется желанию сердца. Крик Его врывается в логово, бьется в поисках выхода и светлые стены и угасает быстро и бесследно. Как хруст шеи добычи. Как свет ужаса в ее глазах.

2

Дима очнулся от холода. Темное звездное небо глядело на него сверху равнодушно и отчужденно.

Капля воды звонко шлепнулась на Димину щеку. Казалось, она прилетела прямо из звезд. Неторопливо исследуя каждую клеточку кожи на своем пути, капля сползла на шею. Немного повисела, согреваясь и сорвалась вниз – навстречу осенней земле.

“Странно. Чего это я здесь разлегся?” – Дима глядел в черную бесконечность космоса, пытаясь понять: где он находиться и, главное, почему. Ночное небо ответа на вопрос не дало, зато ощущение холода стало нестерпимым: “Все. Хватит валяться. Пора вставать”. Собравшись с силами, Дима попробовал оторвать голову от колючей, прихваченной ночным заморозком травы. Он напряг шею и замер. Боль родилась где-то в темени. Затем собралась в огненный комок и взорвалась во всем теле. Закоченевшие мышцы и полусонный мозг восприняли этот взрыв особенно остро. Дима застонал и окончательно пришел в себя. Перевалившись на живот, он сначала встал на четвереньки, потом, обняв ствол стоящего рядом дерева, стал подниматься. Ноги тряслись, мышцы отказывались подчиняться.

–Забавно. – Осторожно поворачивая голову, Дима огляделся по сторонам. Место было знакомо. Этой тропинкой он уже два года возвращался домой с работы. За спиной остался мостик через сточную канавку, некогда называвшуюся речкой Звонкой: два бревна и десятка полтора набитых поперек дощечек. Впереди – густой ивняк и, метров через триста, первые заборы Поселка. Второй дом с краю его, Димы. Точнее не совсем его. Дом семейство Кирилловых арендовало.

До рождения дочери, Дима с Таней жили у родителей. Сначала у Диминых. Позже переехали к родителям жены. Где, собственно, и были прописаны. Потом родилась Ленка. Если прежде неприязнь тещи к Диме, носила форму вялотекущую, перераставшую в скандалы только время от времени, то появление внучки стало своеобразным сигналом к началу открытых боевых действий. Сразу обнажились различия в педагогических подходах. Таня “неправильно кормила”, Дима “не так пеленал”, оба “своего ребенка не любили”, ни тому, ни другому нельзя было доверить воспитание малышки. Зато каждый из дедушек и бабушек, был, по крайней мере, почетным академиком педагогических наук и считал, что именно благодаря его советам Песталоцци стал знаменит. Короче: необходимость в самоопределении семьи Кирилловых назрела, перезрела и реализовалось в аренде дома в Поселке.

После очередного скандала Кирилловы, упаковав нехитрый скарб: в два чемодана, сумку. Собрали Димкину библиотеку в пять картонных ящиков из-под водки. Загрузили имущество в машину Диминого друга и Ленкиного крестного Сережи Ларькова и отбыли к новому месту жительства. “Яблоко раздора” – маленькая Ленка, весь переезд, ничего не подозревая, дрыхла на заднем сиденье у мамы на руках.

Дом хозяева сдавали недорого. Во всяком случае, пока на заводе, пусть с задержками, но давали зарплату, оплата квартиры не казалась слишком обременительной. Да и сейчас, в принципе, концы с концами сводили. Правда, дорога на работу и у Димы, и у Тани стала отнимать больше времени, но для города с населением в сто тысяч, понятие “больше” или “меньше” сводилось к десяти – пятнадцати минутам и особого значения не имело.

Дима попробовал вспомнить, что его заставило так уютно устроиться ночевать на свежем воздухе в двух шага от дома. Голова отказывалась думать точно так же, как ноги отказывались идти. Он ощущал только тонкий высокий звон: толи в воздухе вокруг себя, толи внутри головы. И, кроме звона – ничего. Ничего, что могло бы подсказать, причины по которой он оказался здесь среди ночи.

“Интересно, сколько сейчас времени?” – Дима автоматически приподнял левую руку, пытаясь узнать который час. Часов не было. Не было и черной кожаной куртки, в которой он утром уходил на работу.

–Упал, потерял сознание, очнулся: ни гипса, ни часов, ни куртки. – Монолог оказался слишком длинным и сложным для, еле ворочавшегося языка. То, что прозвучало, больше напоминало бульканье, чем речь. Впрочем, проблемы с дикцией Диму сейчас занимали меньше всего.

“История повторяется дважды: первый раз – как трагедия, второй, почему-то, как крупная неприятность. Хотя я бы предпочел в качестве повтора фарс”. – На сей раз, он уже не пытался насиловать язык. Эта фраза осталась не озвученной. Не озвученной, но справедливой. Год назад Кириллов уже пережил нечто подобное. Точно так же припозднился с работы домой. Почти на этом же месте потерял сознание, получив удар ломом по голове. Правда, тогда не было так холодно. Стоял сентябрь. Разгар бабьего лета. Нежное тепло ощущалось даже ночью. В тот раз без сознания пролежал всего несколько минут. Сам дополз до поселка. На его счастье сосед допоздна завозился в гараже со своим старым “Запорожцем”. Он заметил чуть живого Диму, затащил к себе в дом, вызвал “скорую”. Врачи прибыли быстро. Кириллову повезло: осень пощадила улицы Поселка. Даже самый маленький дождик прорезал глинозем поселковых дорог непроходимыми бороздами колеи. На счет удачи, если в такой ситуации об удаче могла идти речь, стоило отнести и то, что нашелся сумасшедший врач, рискнувший поехать в Поселок среди ночи.

Потом была неделя в реанимации, две недели в терапии, месяц дома на больничном.

Светка, бывшая одноклассница, а ныне главный хирург городской больницы, задумчиво оглядев очнувшегося после операции Димку, сказала: “В рубашке родился. С такими травмами не выживают”.

Дима выжили и даже без особых последствий. Через два месяца вернулся в свой механический цех к токарному станку. Единственным значительным последствием травмы, стал полный отказ от спиртного. По двум причинам. Лом нашел его голову в день получки. Был Дима “навеселе”. Не то, чтобы пьяный, но бутылочку “белой” на четверых “уговорили”. Возможно, будь он трезвым, лом в руках тех шальных пацанов, что поджидали его в кустах, не достал бы Димин череп.

И второе, Светка, провожая его из больницы, напутствовала: “Не вздумай пить. Голова у тебя сейчас слабая: что не доделал лом, водка доделает легко. Постарайся не дать ей шанса”. Дима не стал спорить. С тех пор в рот не брал даже по праздникам. На дружеских застольях он отшучивался: “Лом – лучшее кодирование от пьянства. Не верите? Проверьте на себе.” Окружающие предпочитали верить на слово.

“ Нужно попытаться вспомнить: что произошло.”– Ивняк сжал тропинку в фантастический, извилистый мрачный туннель. Каждый шаг отдавался болью в голове, но на этот раз череп, кажется, остался цел. Дима осторожно ощупал голову: только ссадина под, слипшимися от крови, волосами.

Земля в низинке между Звонкой и поселком, не просыхала и в жару. Вчерашний утренний дождь “развез” тропинку окончательно. Ватные ноги плохо держали Диму и, тонкий слой, слегка прихваченной холодком грязи, постоянно норовил ускользнуть из-под подошв.

“Падать нельзя. Подняться еще раз я уже не смогу”. – Стараясь отвлечься от проблемы сохранения равновесия, Дима стал восстанавливать события прошедшего дня.

“Так. Вчера варили директору решетки на окна коттеджа. Пол дня не было электричества. Завод в долгах как в шелках. Варить начали поздно. Часа в четыре привезли стальной прут, а через пол часа дали энергию. Ребята были уже бухие. Савченко после четвертой бутылки водки “от бабы Мани” пытался пронести стальной прут сквозь работающий пресс. Я его еле успел вытащить. У бабы Мани замашки старой колдуньи. Причем злой. Нет, чтобы шапками- невидимками торговать, она водку- негляделку разливает.

Работать закончили часов в двенадцать ночи. Точно. Не решетки получились – сказка. Узор художник нарисовал, словно мороз по стеклу прошелся: тонкий, прихотливый. Но и мы не оплошали. Все сделали как надо. Самим приятно было посмотреть на то, во что металл превратился. Из цеха вышли было уже темно.

Директор, как обещал, расплатился со всеми из “своего кармана”. Не обманул. Дал по тридцатке на брата. От щедрот своих. Двадцать решеток для него обошлись в сто двадцать рублей. Как говорил один бровастый коммунистический лидер: “Экономика должна быть экономной!” Закажи он эти решетки на сторону, каждая обошлась бы в десять раз дороже.

Мужики сразу слетали до бабы Мани и остались ночевать в цехе. Я пошел домой. Хотел еще в ночном киоске купить дочке шоколадку. Купил.” – Дима остановился и, стараясь не потерять равновесия стал ощупывать карманы. Ни денег, ни шоколадки не было: “Конечно, все лежало в куртке”.

“У проходной меня поймала Рита”. – При мысли о Рите Завьяловой Дима поморщился. Эту навязчивую и самоуверенную девицу он сильно недолюбливал. Рита работала табельщицей, считалась первой красоткой округи и вела себя так, будто все мужчины ее личная собственность и вечные должники. С ее внешними данными не табельщицей работать, а мыло рекламировать. Пару раз Риту брали секретаршей в коммерческие фирмы. Но на секретарской работе Завьялова не приживалась. Секретарю кроме тела, требовались еще и мозги. А с этим компонентом и Риты было напряженно.

На Диму она положила глаз давно. Не потому, что он выглядел как Ален Делон, или был богат как Ротшильд. Нет. Просто на фоне “отвязанных” заводских алкашей он выглядел интеллигентной белой вороной. Кроме того, Дима не обращал на красотку ровным счетом никакого внимания. Это сильно задевало самолюбие табельщицы. Собственно, все, что требовалось от Димы: переспать с Завьяловой пару раз. Переспать и обнародовать это событие. То есть публично признать: устоять перед чарами Риты не может никто. Дима, же наивно полагал, что интимные отношения потому и называются интимными, что о них должны знать только непосредственные участники событий. И строить, эти самые отношения, следует на чем-то более значительном, чем удовлетворение амбиций. Кроме того, рисковать семьей Кириллову не стал бы даже ради Синди Кроуфорт, а не то, что Риты Завьяловой.

Конечно, можно было и иначе разрешить конфликт: просто послать нахальную дамочку на три буквы. Но Кириллов считал для себя недопустимым подобное обращение с женщинами. Даже с такими, как Рита. Всякий раз, когда Завьялова разыгрывала из себя неотразимую искусительницу, Дима упорно отмалчивался, неопределенно улыбался, старался найти повод быстрее избавиться от нее и этим еще больше разжигал темпераментную красотку. Кириллов понимал, что ведет себя неправильно, что только усугубляет ситуацию. Однако прибегнуть к “хирургическим” методам решения проблемы не мог.

Вот и в этот раз упорная табельщица уговорила проводить ее до дома. Мол: поздно, одна боюсь, а тебе два квартала – не крюк. Идти не хотелось, но отказать в просьбе он не мог. Действительно было поздно. Нежелание женщины казаться на ночной улице без защиты, выглядело вполне естественно. Понятно, что никто не заставлял табельщицу сидеть на заводе до глубокой ночи. Безвыходная ситуация носила искусственный характер и преследовала совершенно определенную цель: не оставить Диме ни одного шанса для отказа

“Проводил. У подъезда Завьялова стала жалеть: какой я неухоженный и замерзший. Предложила зайти погреться, выпить чаю. Я отнекивался. Таня наверняка беспокоилась: должен был вернуться в пять вечера, а уже первый час ночи. Завьялова устроила сцену. Страшно обиделась. Сказа, что-то про импотенцию, что все мужики свиньи и хотят одного. А я хоть и свинья, но не мужик, потому ничего не хочу. Я пожелал ей спокойной ночи. Пол квартала обратной дороги еще помню. Потом щелчок и все. Пропасть. Ни слова, ни мысли, ни намека. Кто, где и как раздел меня, бедного, даже предположить не могу. Когда год назад обобрали пьяного, хотя бы было ясно, за что Бог наказал. А сейчас-то чем провинился? Да, веселая жизнь пошла: раз в год бьет и всё по голове. ” – Подытожил Дима.

Бесконечный коридор в ивняке внезапно оборвался, наткнувшись на штакетник соседского забора. Дима ухватился за плашки. Не струганное дерево встретило ладони шершавой прохладой. Тротуарчик вдоль забора, отсыпанный шлаком вперемешку с мелкими щепками, позволил идти уверенней. Ноги больше не скользили. До зеленой калитки с большим почтовым ящиком оставалось метров пятьдесят.

“Все, дома”. Он посмотрел на небо. На востоке звезды уже растворялись в сером молоке рассвета. Кое-где над поселком закрутились первые дымки. Хозяйки растапливали печи. Дима толкнул калитку, она подалась легко и, без скрипа распахнулась настежь. Все правильно: Таня в выходные заставила смазать петли. Уж больно визгливо отзывалась калитка на всякую попытку побеспокоить “ее величество”. Дима полгода, как мог, отбивался, но Таня вела планомерную осаду и одержала-таки победу. Калитка лишилась голоса. А зря. В конечном счете, шумная дверь – не что иное, как надежная и дешевая охранная сигнализация.

В окне горел свет. Таня не спала. Ждала мужа.

“А ведь ей сегодня на работу”. -Пожалел жену Дима. Пошатываясь, он подошел к крыльцу. Подняться на ступеньку сразу не получилось. Не хватило сил. Дима обнял перила крылечка и повис на них. Организм требовал отдыха.

В тусклом свете лампочки – “сороковки”, висевшей над дверями, грязные исцарапанные руки, судорожно вцепившиеся в перила, показались Диме чужими. “ Если и физиономия столь же живописна, то я выгляжу весьма впечатляюще. Хоть сейчас на танцы. Куда-нибудь в дебри Амазонки или к папуасам. На шамана, я, пожалуй, не потяну, а вот на роль жертвенного бизона, или что там у них едят, вполне сойду. Только танцор из меня никудышный. Буду символизировать нечто медленное и беззащитное. Например, дохлого бегемота. Это мне вполне по силам”.

–Пацаны, гляди, говнюк-то живой. – Голос сзади звучал скорее удивленно и даже радостно, чем зло. Дима медленно обернулся. В темноте виднелись какие-то тени. Три или четыре. У самой калитки. Но лица разобрать было невозможно. Зато он, Дима, у освещенного крыльца – как актер под юпитерами.

–А ты говорил: “сдох”. Надо было добить его сразу, там, у мостика.

3

Дима пытался определить по голосам, кто это мог быть. А главное: что им нужно? Может быть это розыгрыш. Местные остряки решили “приколоться”. Но кто бы поднялся в такую рань ради сомнительного удовольствия пошутить над ним? Друзей в поселке не было. А враги, если их можно было считать врагами, сидели в СИЗо. Та троица, что в прошлом году угостила его ломом, до сих пор находилась под следствием. Вещественным доказательствам и неопровержимым уликам насмерть противостояла круговая порука Поселка. И, судя по всему, не только Поселка. Каждый раз, когда следствие делало шаг вперед, появлялся новый свидетель, который именно в тот роковой вечер с подследственными прогуливался по Новосибирскому зоопарку или читал “Войну и мир” в Томской городской библиотеке. Поселковые держались друг за друга насмерть. Свои могли быть хорошими или плохими, но всегда оставались своими. И плохой “свой” стоил дороже хорошего “чужого”. А своими Кирилловы здесь так и не стали. К ним относились как второстепенным героям сериала. Знали по имени, помнили в лицо, следили за перипетиями их жизни. Но наличию или отсутствию их в очередной серии никто особого значения не придавал.

Дима подозревал, что, если бы год назад сосед знал, чьи дети разукрасили Диму, он бы не привел его к себе, не вызвал “скорую помощь”. Не потому, что владелец “Запарожца” был злым, подлым или бесчувственным человеком. Нет. Просто в первую очередь он посочувствовал бы тем, кого знал с детства, а уже потом чужому здесь семейству Кирилловых. Тем более, что в компании, напавшей на Диму, сын соседа. И Славка был на сто процентов своим своим человеком.

В духовных отцах и руководителях это бандочки числился некий Шах. В миру – Геннадий Шахов. Четверка приятелей хулиганила с детства. Впрочем, без особой корысти – из чистого спортивного интереса. У троих клички начинались на букву “Ш”, четвертого, за явный сдвиг в сторону физического развития, в ущерб умственному, прозвали “Гиря”. Компанию местные остряки окрестили как “Три Ш с довеском”.

Тени проскользнули в калитку и стали приближаться к светлому пятну у крыльца. Теперь Дима смог сосчитать полуночников. Было их четверо. Двигались они медленно, постоянно сталкиваясь, друг с другом. Еще невозможно было разглядеть лиц, но походка не оставляла сомнений: все четверо крепко “навеселе”. Дима попытался одолеть слабость и добраться до двери. Шанс был. Три ступеньки – секунда времени. Пока эти типы выписывая ногами кренделя и пируэты, пройдут через двор, не только дверь открыть, но и чая напиться можно. Если бы ни проклятый звон в ушах. Если бы ни дистрофическая слабость в каждой мышце.

Не отрывая взгляда от теней, Дима, с трудом поставил правую ногу на ступеньку и потянул следом за ней левую. Она висела тряпкой. Буквально по миллиметрам вползая по перилам, Дима втянул левую ногу на ступеньку. “Шутники” добились больших успехов. Двое из них уже добрались до той части двора, которую освещала лампочка, висевшая над входом. Эту “сладкую” парочку Дима узнал сразу. Местная поселковая шпана. Один, как раз – сын соседа, того, с “Запарожцем”. Славка или, как его звали в Поселке Шварц. Тощий и прыщавый, как и положено тинэйджеру. Второй – битюг “Гиря”. Именно он год назад жонглировал ломом.

“Что называется: со свиданьицем. Что же им в тюрьме-то не сидится?” – Дима попытался разглядеть тех двоих, что еще не добрались до света.

– Не ждал так скоро, е. твою мать? А мы тута. У нас все тип-топ, в натуре. – Гиря ухмылялся добродушно, но полено в его руке не предвещало теплой встречи. Не для печки он это полено прихватил.

– Привет. – Дима еле расслышал сам себя. – Чего вам, ребята?

На освещенный пятачок выплыли еще две тени. Дима понял, что в СИЗо оказались вакантными три места. Все участники прошлогоднего грабежа в полном составе собрались здесь.

– Слышь, Гиря, он спрашивает: “Что нам?” – У соседского сына глаза постоянно закрывались. “Перебрал” он здорово и, если бы не держался за Гирю, давно бы использовал технику перемещения пресмыкающихся: ползком. Но, несмотря на отключенный мозжечок, находился в состоянии героической борьбы: с силой тяжести, с собственным языком, с закрывающимися глазами. “ Столько усилий, только для того, чтобы испортить мне жизнь или, хотя бы физиономию. Поразительное, все-таки, существо – человек”. – Дима, наконец, смог встать на ступеньку обеими ногами. Нужно было попытаться выиграть время. До двери – рукой подать.

– Пацаны, что нам надо? – Гиря обернулся к отставшим любителям ночных приключений. В этот момент Шварц подсел и бугая, под его тяжестью, резко качнуло влево. Похоже, он тоже хорошо “накатил” по случаю досрочного освобождения. Трезвого его и бульдозером с места не сдвинуть.

– Стоять. – Скомандовал Гиря сам себе и четко выполнил установку.

– Что нам надо? А чо с тебя взять, на х…? – “Шах”, Гена Шахов – мозг компании, был, пожалуй, единственным, кого нужно было по-настоящему опасаться. С остальными можно было договориться. Этот выглядел самым трезвым и пришел с конкретной целью: мстить. – Что было ценного, мы уже взяли. Осталась только его паршивая шкура.

– Что, думал: мы сядем? Скорее ты ляжешь, чем мы сядем! Понял, падла! – Подал реплику Вася-Шестерка.

– Да ладно, ребята, чего вы? – В нормальном состоянии Дима бы не стал спешить. По большому счету уронить любого из этих придурков можно было, просто прикоснувшись к ним пальцем. Для этого не требовалось быть “Мистером Вселенной” и абсолютным чемпионом пира по каратэ. Дима ни тем, ни другим и не был. И вообще, в детстве из-за своего небольшого роста он сильно комплексовал. Метр шестьдесят пять для мужика не очень много. Со временем детские комплексы забылись. Сухой и жилистый Димка легко управлялся с тяжеленными болванками стальных заготовок и давно понял, что объем мышц и их сила – далеко не одно и тоже. Но сейчас на свое тело он рассчитывать не мог. Нужно было напрягать мозги А они, к сожалению, тоже трудиться не желали.

– Это кто здесь “ребята”? Это мы “ребята”? Деточки, детский сад. Усю-сю. Сейчас нам дяденька сопельки вытрет, по головке погладит, по конфетке даст, сказочку расскажет и спать уложит. – Шах говорил без усилий, стоял на нога крепко и точно контролировал ситуацию. Он был не просто трезвее остальных. Он был фактически трезв и управлял своими пацанами, как хороший дирижер симфоническим оркестром.

Дима снял с перил правую руку, пытаясь незаметно нащупать в карманах ключ от двери. Рука еще скользила по брючине, а Дима уже понял: сам он дверь открыть не сможет. Связка с ключами осталась в куртке. Звать на помощь соседей бесполезно. Может быть, кто и проснется. Но помогать ему, чужаку против “своих” не станет.

–Мужики, что случилось? – Дима напряженно искал выход. Постучать домой? До двери уже можно дотянуться. Но пока Таня поднимется, пока откроет – в дом войдет уже не он. В дом войдут эти пьяные рожи. Его добьют на крыльце, а Таня с дочкой достанутся этой мрази. И что будет потом – одному Богу известно. Зачем только Дима лишил калитку голоса? Услышав знакомый дикий стон петель, Танюха давно бы уже встречала мужа. А взламывать двери криминальный квартет вряд ли бы стал. Но теперь уже жалеть поздно. – По-моему нам нечего делить.

– Делить? Оказывается, мы не детский сад. – Шах продолжал упражняться в остроумии. – Мы первоклашки. У нас будет урок арифметики. Сначала мы умножим дяденькины синяки, а потом разделим самого дяденьку.

– Ага, денежки мы уже у него вычли. – Вклинился Шестерка. – А курточку я себе прибавил. – Димина куртка ему была маловата: из рукавов торчали манжеты рубашки, молния на груди не сходилась. Подол, на костистом заду Васи-Шестерки, комично оттопыривался. В другое время и в иной обстановке Дима, наверно от души повеселился над этим чучелом. Но сейчас ему было не до смеха.

– Ну, вы сами видите: у меня больше брать нечего. – Дима все же вполз на крыльцо, выпрямился и попытался опереться спиной о входную дверь. “Вдвоем напасть не смогут – лестница слишком узкая, а по одиночке от них можно попробовать отбиться. Во всяком случае, спихнуть с крыльца. Пока я на крыльце, у меня сохраняются шансы на спасение. Если на землю сдернут – растопчут вчетвером. Главное, чтобы, Шах не полез первым. Он почти трезвый: разделается со мной как кутенком.”.

–А мы и не будем брать. Мы сами тебе, харя грязная, чего-нибудь дадим! Мы не жадные, ты не бойся. Все будет тип-топ! – Гиря сбросил с себя вконец раскисшего Шварца и, подбрасывая полено, пошел на Диму.

“Ну все. Поехало. Теперь держись”. – Дима с удивлением заметил, что звон в голове утих, а мышцы во всем теле напряглись: “ Жить-то, человечку, оказывается, хочется”.

Он плотнее прижался спиной к входной двери, готовясь встретить противника ударом.

4

С вечера Таня с трудом уложила дочку. Спать Ленка отказывалась категорически.

–Де па? – Вопрос, на который Таня и сама хотела бы получить ответ. Димка отправился на завод, как обычно к восьми утра и до сих пор не вернулся. Как правило, если он собирался задержать на работе, или “наклевывался” калым, Дима предупреждал об это заранее. Сегодня утром, уходя, сказал, что вернется около пяти.

Таня в тысячу первый раз за вечер посмотрела на старые настенные часики с кукушкой. Усики стрелок на обшарпанном циферблате опустились вниз. Половина пятого утра.

–Так, глядишь, действительно к пяти вернется. – Прошептала Таня. Собственно, можно было не шептать. Это с вечера Ленку уложить сложно, а под утро её из пушки не разбудить. Как в народе говориться: “С вечера – молодёжь, а сутра не найдёшь!”

Глядя на часы, Таня пыталась иронизировать, но в сказанном иронии было не больше, чем вкуса в растворимом кофе. Ирония рождается из злости и обиды. Злиться на мужа Таня вообще не могла, а обида растворилась в беспокойстве еще пару часов назад. В голову лезли всякие дурацкие мысли. Некогда тихий провинциальный городок, за последние несколько лет превратился в довольно “веселое местечко”. Раньше, если случалось убийство или ограбление, так потом подробности этого события обсасывались городской общественностью лет пять. Нынче – событие, если за день ничего не произошло. Так, что поводов для неприятных размышлений хватало.

Прошлой осенью она уже пережила такой же кошмар ожидания. Также слонялась по пустому тихому дому. Также уговаривала себя не глядеть в окно. Также сочиняла фразу, убийственную и резкую, которой должна была встретить Кириллова на пороге. И также, наступившая ночь стерла все, кроме желания увидеть мужа живым, целым и невредимым.

Она ждала и дождалась. Зашел сосед и сообщил: в какой больнице Таня сможет Димку найти. Тогда остаток ночи пришлось провести в коридоре рядом с палатой реанимации. А потом почти неделю в палате, рядом с беспомощным мужем. Хорошо ещё Димкина знакомая в больнице работает: разрешила ухаживать за Кирилловым.

Таня встала, подошла к окну. Прислушалась: за стеклом правила бал предутренняя тишина. Даже собаки не лаяли – спали. Больше всего изматывало бездействие, невозможность что-либо предпринять. Был бы телефон, можно было бы обзвонить знакомых, родню. Потревожить больницу. Хотя о больнице даже думать не хотелось. Но телефоны в поселке редкость. Автомат один – у магазина, но он последние сто пятьдесят лет молчит: хоть жетон в него кидай, хоть на коленях упрашивай.

Отправиться в город на поиски нельзя: Ленку одну дома не бросишь. Проснется ребенок среди ночи в пустом доме, перепугается. Да и куда идти? Где искать? Остается только: сидеть и ждать утра.

Таня с тоской оглядела комнатку. Зашла на кухню. Занять себя было совершенно нечем. Как назло, за два выходных дня, потраченных на стирку, уборку и готовку, она переделала практически всю домашнюю работу. Пыль вытереть и то негде. В доме стерильная чистота. Можно ставить научную аппаратуру и приступать к сверхточным экспериментам. Идеально чисто и абсолютно пусто. Без Кириллова пусто.

Таня вдруг, ни к селу, ни к городу вспомнила: как они с Димой познакомились. В то лето она только защитила диплом. Приехала домой страшно гордая: в семье первый инженер. Точнее бухгалтер-аудитор с высшим образованием. Пять лет жизни в дали от дома. Пять лет большого, грязного и суетного Новосибирска. Мрачное здание НИИЖТа, с вечной тусовкой курящих студентов между тяжеловесными колоннами крыльца. Мамины пирожки на каникулах дома и жареная картошка с пустым чаем весь семестр. Одно слово: общага.

Учеба Тане давалась легко. За пять лет в зачетку “залетели” только две четверки, да и то случайно. Диплом защитила на привычное «отлично». Думала, что с такими “корочками” найти работу дома будет несложно. Бухгалтеров с высшим образованием в городке со ста тысячами населения, можно было по пальцам одной руки пересчитать. Однако все оказалось не так просто. Везде, куда бы она ни приходила, в первую очередь требовался стаж.

Начальство на собеседованиях с интересом разглядывало диплом, с еще большим вниманием изучало ее ноги, а потом следовал сакраментальный вопрос о стаже. Диплом и ноги были, стажа – не было. Некоторые, после этого, просто отказывали. Некоторые, предлагали компенсировать стаж ногами. Этим отказывала Таня.

Надежда Филипповна, Танина мама, сначала рассчитывала пристроить дочку к себе. Она тридцать лет занимала престижную должность секретарши директора проектного института. Единственного подобного учреждения в городе. Но, к моменту Таниного возвращения институт уже давно ничего не проектировал. Штат сокращали. Вакансий в бухгалтерии не было. Так Таня оказалась продавцом в продуктовом магазине. И считалось, что ей повезло. “Сибирские узоры” был самым крупным гастрономом в городе. Городская элита привыкла закупать продукты здесь, а где покупатель с деньгами, там и продавцы не бедствуют.

Как раз в это время подходила к финишу десятилетняя эпопея строительства нового жилого институтского дома. Надежда Филипповна стояла в очереди на улучшение жилищных условий. В переводе с канцелярита, это означало получение трехкомнатной квартиры улучшенной планировки, вместо двухкомнатной “хрущевки”. И здесь Надежду Филипповну надоумили: пусть Таня оформит фиктивный брак. Тогда можно рассчитывать на четырехкомнатную.

Диму Надежда Филипповна нашла сама. Подобрала по признаку “очевидная неровня”. Подразумевалось, что простому работяге с неоконченным средним образованием, по отзывам очень скромному, даже стеснительному, в голову не придет всерьез претендовать на место рядом с такой завидной невестой как Танечка. Дима и не претендовал.

Когда они впервые сели за один стол за чаем обсудить детали предстоящего, исключительно делового мероприятия, Кириллов просто стеснялся посмотреть на Таню. В результате он дал согласие на брак с девушкой, которую, почти не видел. Все это отдавало чем-то гаремно-восточным, только вместо паранджи невесту от жениха скрывала его собственная стеснительность. Таня тоже было страшно неудобно. Мамина идея: использовать постороннего человека для решения сугубо семейных проблем не казалась ей корректной.

Следующее свидание состоялось уже в ЗАГСе. Поскольку фиктивный брак не требовал особой торжественности, невеста была без фаты, в голубом платье, сшитом еще к школьному выпускному вечеру. Жених пришел в строгом черном костюме, белой рубашке, с воротником, перетянутой, галстуком-бабочкой.

Таня на всю жизнь запомнила глаза, какими Кириллов посмотрел на неё во время бракосочетания. Она не считала себя дурнушкой. Если говорить о фигуре, то дорогу на подиуме ей мог перекрыть только маленький рост. Голубые, выразительные глаза, правильные черты лица, длинные золотистые волосы, до замужества не знавшие стрижки. Комплексовала Таня только из-за своих по-младенчески пухлых, вечно розовых щечек. В школе её обзывали “Таня – Суперрумяна”. Когда они обменивались кольцами, Димкина рука с её колечком просто остановилась на полпути. Он глядел в Танины глаза с таким подкупающе-непосредственным восторгом, что она невольно улыбнулась. Он засмущался. И Таня поняла, что фиктивного брака у них не выйдет.

В институте за ней пробовали ухаживать и мальчишки-сокурсники и взрослые мужики. Со сверстниками ей было скучно и, в их среде она скоро стала числиться во “фригидных заучках”. Взрослые ухажеры, как правило, бизнесмены, не слишком хотели тратить время на романтические переживания и умные разговоры. Схема действий: “Привет, кабак, постель” – казалась Тане примитивной и пошлой. Так что, если не считать поцелуев на школьных вечеринках с одноклассниками, её сексуальный опыт к моменту свадьбы от нуля отличался на бесконечно малую величину. И, прежде чем этот опыт появился, они с Кирилловым, уже с отметками о браке паспортах, три недели, каждый вечер бродили по аллеям старого городского парка. Бродили тайком от Таниных родителей.

Димка оказался очень интересным собеседником. Сбежав от школьной скуки в девятом классе, он, тем не менее, с удовольствием и много читал. Прекрасно разбирался и в серьезной литературе, и в фантастике. С удовольствием рассуждал о Кортасаре и Желязны. Но окончательно супруг сразил ее тем, что от заглавия до последней строчки прочитал “Дон Кихота”. Таня бралась за знаменитый роман Сервантеса трижды. Но её терпения хватало только на первую главу.

С такой же легкостью, с какой он говорил о книгах, Дима жонглировал названиями марок машин, годами выпуска, комплектацией, объемами двигателя и другими техническими подробностями. Таня слушала его и ловила себя на странном чувстве: ей было страшно приятно, что этот совершенно необыкновенный человек, по странной прихоти судьбы оказался её законным супругом.

А потом они почти случайно остались одни. Танины родители уехали на дачу. Дима проводил жену после свидания до дома. Таня решительно взяла его за ладонь, шершавую от постоянной возни с металлом, и буквально за руку привела к супружескому ложу.

Надежда Филипповна только охнула, когда, приехав под вечер в воскресенье домой, обнаружила в постели дочери “фиктивного мужа”.

Таня вспомнила мамин, хорошо исполненный сердечный приступ. Молодой доктор из “неотложки” минут двадцать честно пытался поставить диагноз, но, не найдя ничего серьезного, накапал в стакан валерьянку и посоветовал любительскую сцену поменять на профессиональную.

С этого момента и началась семейная жизнь Кирилловых и «столетняя война» с Надеждой Филипповной. История же с квартирой завершилась самым парадоксальным образом: достроенный дом, директор института единолично приватизировал и продал. В карман положил деньги, из кармана вынул фигу и предъявил её остаткам трудового коллектива. В том числе и своей вечной секретарше. Так, что Надежда Филипповна считала себя стороной, пострадавшей дважды. Взамен желанного жилья она получила нежеланного родственника. Такова жизнь.

Таня прислушалась. Ей вдруг показалось, что за окном во дворе происходит какое-то движение. Она выключила свет и прижалась к стеклу. Действительно, неясные тени перемещались в предутренних сумерках.

– Может быть Димка? – Таня заторопилась к дверям.

5

Пока Гиря стоял на земле, а Дима глядел на него с высоты крыльца, поселковый монстр не выглядел слишком внушительно. Просто пьяный крепыш с поленом. Но, когда Гиря поднялся на первую ступеньку, он оказался выше Димы на полголовы. Да и по габаритам бугай едва вписывался в узкое пространство между перилами и стенкой дома. Что, впрочем, было скорее на руку Диме, чем его оппоненту. Правая рука здоровяка упиралось в стенку, а значит, нанести удар справа Гире было сложно. Поведя плечами, он с явным недовольством оглядел поле боя, небрежно перекинул полено в левую руку, примеряясь наотмашь махнуть своим оружием Диме по голове. Было ясно, что если замах достигнет цели, то голову можно будет только пришить в декоративных целях, чтобы в гробу выглядеть лучше, чем в жизни. Кириллов чуть присел, качнулся назад, что бы оттолкнувшись от дверей, как боксер от канатов, мощнее разогнать свое тело навстречу плотному животу противника. Неожиданно спина потеряла опору, и Дима навзничь упал прямо в руки Тани.

– Танюша, закрывай дверь!

– Гляди-ка, его баба вылезла!

– Хватай ее, Гиря.

Таня захлопнула дверь перед самым носом покачивающегося здоровяка. Щеколда с клацаньем вошла в паз. Дима следил за движением толстого стального стержня до того мгновенья, пока металл щеколды ни ударился о петлю паза. Поняв, что опасность миновала, он на мгновенье расслабился и потерял сознание.

–Эй, сучка, открывай! А то дверь высадим. – Тяжелые кулаки Гири безжалостно долбили в толстое дерево, обитое дерматином.

Подхватив грязного, окровавленного мужа подмышки, Таня потащила его в комнату. Димкина голова, со слипшимися от крови волосами, безжизненно болталась и тыкаясь в Танин живот, оставляя на халате бурые отпечатки.

Шум за дверью стих и до Тани долетела фраза:

– Гиря, кончай массажем заниматься. Толкни-ка дверку плечиком.

– Давай, Гиря, покажи класс! – Поддержал второй голос.

Таня почти дотянула тело мужа до кровати, когда Гиря принялся за входную дверь всерьез. Первая попытка не принесла успеха. Из комнаты Таня увидела, как качнулись стены сеней. С гвоздя сорвалось старое жестяное корыто. Таня инстинктивно оглянулась на кроватку дочери. Ленка спала и во сне улыбалась.

Старые двери, скроенные хозяевами на совесть, могли вынести удары и помощнее этого. Стальной засов – без динамита снаружи не открыть. За дверь Таня не переживала. Но стенки в сенцах особой прочностью не отличались и могли рассыпаться в любой момент. Большой вопрос: кому нужна целая дверь, если нет стен?

Таня уперлась в пол и попробовала затащить мужа на кровать. Старинная двуспальная конструкция, доставившая Кирилловым немало приятных минут, на этот раз подвела. Поднять мужа на высоту стройных кроватных ножек ей не удалось. Таня не подозревала, что Димка такой тяжелый.

Стены сеней снова содрогнулись от удара.

– Гиря, может пособить? – Раззадоривали во дворе пьяного монстра.

– Не-а, щас, на х.., высажу. Все будет тип-топ

Таня снова потянула Димку вверх. Но и вторая попытка оказалась неудачной. Таня без сил уселась на пол. Уселась и разревелась. Было страшно за дочку, за себя за мужа. Обидно за свою беспомощность. А, главное, непонятно, откуда в людях такая ненависть. Что им от Кирилловых нужно? Зачем все это? Что это? Человеческая низость или банальное проявление пьяной удали?

Гиря не унимался. Под хохот и улюлюканье приятелей он продолжал испытание дверей на прочность. В сенях посыпались какие-то дощечки. Еще пара таких ударов и этот человек-бульдозер просто снесет полдома.

– Все! Возьму сковородку открою дверь и проломлю его тупую башку! – Таня попыталась подняться, но на её ногах тяжело и уютно устроился Димка. Стараясь не сделать ему больно, Таня перевалила тело мужа на пол. И тут вспомнила: ну да, старая хозяйская берданка. Димка засунул её под кровать и, чтобы Ленка, не дай Бог, не добралась, прикрыл сверху чемоданами. Патронов в ней, кажется, не было. Димка говорил, что ружье не заряжено. От Ленки прятал на всякий случай, из принципа, что раз в год и палка стреляет.

Забравшись под кровать, Таня в темноте стала раздвигать чемоданы. Потревоженное оружие недовольно громыхнуло стволом о половицы. Таня выволокла берданку и подумала: “Еще бы вспомнить: за что дергать и на что нажимать?” И тут же сама себя остановила: “Какая разница, если оно не заряжено. Главное, чтобы эти дебилы не заподозрили, что эта железяка не стреляет”.

Она щелкнула выключателем. На секунду яркий свет ослепил её. Черный, давно не чищенный ствол производил удручающее впечатление.

– Если бы знала, помыла бы заодно с посудой. – И все же оружие, пусть и не заряженное, помогло Тане почувствовать себя значительно увереннее. К входным дверям она вышла с ружьем наперевес, практически строевым шагом. Разворачиваться в тесных сенцах с этой пушкой было крайне неудобно. Тем более, что и Таня, и её оружие были почти одного роста. Да и по весу стрелок и берданка отличались незначительно.

– Вот сейчас. Вот. – Подбодрила она себя, дождалась очередного столкновения Гири с дверью и сразу после удара выдернула задвижку. Дверь медленно открылась. Гиря, спускавшийся с крыльца для нового разбега, удивленно оглянулся через плечо.

– Вот, на х…– Вырвалось у него непроизвольно, при виде ствола, направленного на его голову.

– Кто дернется: сразу стреляю! – Таня плохо соображала, что делает. Пальцы, сжимавшие берданку, побелели. Маленькая фурия с большим ружьем произвела на подгулявшую компанию впечатление.

– Ты, баба, брось с оружием баловаться. – Первым опомнился Шах. – Оно ведь и бабахнуть может.

– Без тебя знаю. – Таня перевела ствол с Гири на разговорчивого главаря. Ей было безумно страшно. Каждое мгновенье эти здоровенные парни в пьяном угаре могли рвануть к дверям и на этом бы закончится всё: её жизнь, жизнь дочери, жизнь мужа.

– Но, но. Мы уходим. – Шах стал медленно пятиться. Его взгляд ни на секунду не отпускало огромное чёрное отверстие ствола.

Что-то подсказало Тане, что необходимо дожать ситуацию. На негнущихся ногах она вышла на крыльцо и в полный голос заорала:

– Пошли вон! Быстро! – Румянец с её щек исчез без следа. Она стояла на крыльце белая и страшная. Казалось, Таня олицетворяла решимость и отчаяние. Берданка гулял в уставших руках, дрожащих от перенапряжения нервного и физического. Четверка “нападения”, загипнотизированная непредсказуемой траекторией движения ствола, потихоньку отступала к калитке. Каждый из них был уверен: эта сумасшедшая баб метится именно в него и может выстрелить в любую секунду.

– Все, дамочка, все. – Успокаивал Таню Шах. Мгновенно протрезвевший соседский сын, отделился от компании, по-балетному, мелко засеменил в сторону своего дома и мгновенье спустя через перемахнул забор к себе во двор.

Калитка бесшумно открылась, пропуская бегущего противника и, почти сразу захлопнулась. Двор опустел. Едва различимые фигуры торопливо удалялись по улице от дома Кирилловых.

– Сучка психованная, мы еще вернемся! – Донеслось из темноты.

Таня закрыла входную дверь, бросила уже не нужную берданку в сенях, села на пол рядом с постанывающим в беспамятстве мужем и разревелась.

6

– Зачем ты с ним связалась, с непутевым? Век будешь куковать без денег, без квартиры. Леночка, бедненькая деточка, вечно голодная. – Дима еще не понял: снятся ли ему голоса или действительно теща забрела в гости.

– Ну, что ты мама глупости говоришь. Когда у нас Леночка ходила голодной. Нормальный упитанный ребенок. – Таня на кухне звенела посудой, наверное, что-то готовила.

– Если Леночка упитанный ребенок, то как должен выглядеть дистрофик? – И три года спустя Лена оставалась главной причиной раздоров между Кирилловыми и Таниными родителями.

– Да уж наверняка не так, как ты! – Спор видно начался уже давно. Таня успела устать от бессмысленных и бесконечных препирательств и перешла “на личности”. Теща действительно особой худобой не отличалась. Публично и остро переживала свою полноту. Время от времени “садилась” на диету. Каждый раз новую. Но ни одна из диет эффекта не давала. И не мудрено. Ограничивая себя буквально во всем: отказываясь от хлеба, мяса, картошки, масла, молочных продуктов, а иногда, даже от чая, Надежда Филипповна каждый день завершала традиционной парой пирожных или домашним тортиком, или еще чем-нибудь столь же “малокалорийным”. Потом неделю ходила и ругала какую-нибудь подругу: “ Вот ведь стерва, клялась – божилась: двадцать дней – десять килограмм долой. Я столько мучилась и еще двести граммов прибавила”.

– Не тебе о моей комплекции рассуждать. Между прочим, пока тебя не понесла, я была худенькой, как молодая Гурченко. В самодеятельности танцевала и пела. Может, если бы не ты, так артисткой бы стала.

– Прости, мама, что я тебе жизнь испортила! Из-за меня не тебя в “Карнавальной ночи” сняли.

“Началась “старая песня о главном”. И чего это Надежду Филипповну среди недели принесло”. – Дима лежал с закрытыми глазами. Вставать не хотелось: “ Так, стоп. А я –то чего среди недели валяюсь дома. Мне же к восьми на работу. И Тане сегодня в магазин”. Дима резко соскочил с кровати и тут же со стоном рухнул на теплые простыни. Боль была всюду, в каждой клеточке его щуплого тела. “Интересно, осталось ли во мне, что-то целое, или меня переехал каток, и я умер”. – Только ощутив боль, Дима начал вспоминать, что с ним произошло. Он открыл глаза.

– Привет. – Таня склонилась над ним и улыбнулась. Было видно, что улыбка далась ей не легко.

– Привет. – Дима удивился, услышав свое “Привет”. Никогда не знал, что может говорить таким низким и хриплым басом. Рот открывался плохо. Что-то мешало двигаться подбородку. Дима, преодолевая боль, потянулся рукой к лицу.

– Не надо. Не трогай. Я тебе голову перевязала. И температура тридцать девять и две. – Таня задержала его руку, посмотрела на мужа и отвернулась. Было видно, как у неё подрагивали губы.

– Что, красив? – Голос оставался хриплым, но по тону был уже ближе к обычному для Димы тенорку.

– Очень. Глаза бы мои на тебя не смотрели. – Таня встала. – Я пойду борщ заправлю. А ты лежи, не вставай. Скоро врач должен подойти.

– Не врача, милицию нужно вызывать. – Вмешалась теща. – И заодно разобраться: где твой благоверный всю ночь шлялся. Может его, кобеля, за дело вздрючили. Может его не лечить нужно, а пристрелить, чтобы ты и Ленка не мучились.

– Мама, еще одно слово, и я тебя пристрелю. Возьму берданку, – Таня указала рукой под кровать, – и пристрелю. А потом никогда больше к Леночке близко не подпущу! Поняла? Никогда. – Таня отодвинула Надежду Филипповну с прохода и ушла на кухню. – А в милицию я уже звонила.

Леночка, громко топая, подбежала к кровати. Дима повернул голову на звук ее шагов. Огромные, как у мамы синие глаза смотрели серьезно.

– У па гоовка беая и гаазки тоньки. – Ленка еще плохо выговаривала “л”. Для ясности она крохотными пальчиками показала, какие “тонюсенькие” у папы глазки.

– Иди ко мне Леночка, иди ко мне деточка моя. Баба тебе конфетку принесла. –Запричитала теща и попыталась подхватить шуструю внучку на руки.

– Неа. – Безапелляционно заявила Ленка, легко увернулась от бабки и быстро затопала на кухню к маме.

– Ну, и где же ты, Дмитрий Валентинович шлялся? – Диму всегда поражала способность тещи мгновенно менять тон, в зависимости от того, с кем она говорила. Секунду назад внучке она почти мурлыкала, и вот нате вам: яд и сарказм. Мухоморы на цианистом калии.

–Мама, оставь Диму в покое. Дай ему хотя бы поболеть без твоих нотаций. – Заступилась Таня из кухни.

Свою нелюбовь к Диме теща демонстрировала с огромным удовольствием. Кажется, она таким образом пыталась отомстить жизни за разрушенные планы, развалившуюся льготную очередь на жильё, безвременно почивший НИИ. А главное за семью Кирилловых – которая появилась в результате её деятельности, но против её воли.

Дима же, был искренне благодарен Надежде Филипповне за знакомство с Таней. За жену он готов был простить тёще все. Даже неприкрытую неприязнь.

Таня обожала мужа, терпела мать и не могла простить себя, за то, что не способна помешать Надежде Филипповне, постоянно терроризировать Димку. Вот такой вот треугольник. Неразрывный поневоле, неравнобедренный по определению, с разнонаправленными векторами чувств.

Когда три года назад в эту сложную схему вмешалась очаровательная и крикливая Ленка, Татьяна решила: хватит. Будучи человеком скромным, но твердым она сказала мужу: “Ищи квартиру. Нельзя, что бы взрослые ругали друг друга при ребенке”. Так появился сначала кирпичный завод, на котором Дима квартиру зарабатывал. А потом и домик в поселке, в котором можно было дожидаться обещанного жилья, без вмешательства дедушек и бабушек.

Дима снова по кускам восстановил вчерашний день. Он совершенно отчетливо вспомнил звонкое клацанье защелки. А что было дальше?

– Тань, а Таня. – Позвал он негромко.

– Сейчас. – Таня зашла со стаканом воды.

–У тебя все в порядке? – Дима попытался заглянуть ей в глаза.

– Конечно, все в порядке. У нее все в порядке. Только муж валяется с проломанной головой. И работу Танюша сегодня прогуляла. А так… – Надежда Филипповна развела руками. – Всё отлично! Замечательно!!

– Мама, пойди, покорми Ленку, пока мы не поругались. – Таня дождалась пока Надежда Филипповна выйдет и спросила: – Ты, о чем, Дима?

– Как ты с этими … – Дима замялся, подбирая слово, и не найдя подходящего, закончил коротко. – Разобралась. – Не дав ей ответить, быстро добавил: – Извини, я сразу выключился. Ничем тебе не помог….

– Дурачок ты у меня, Кириллов. Какой из тебя помощник был? Помощник. – Таня помолчала. – Знаешь, как я испугалась, что ты умер. Куда бы мы с Ленкой без тебя?

“Умеет Таня сказать так, что от пары слов становишься глупым и счастливым.” – Дима взял жену за руку. Разбитые пальцы слушались плохо. Осторожно, чтобы не поцарапать ее нежную кожу своей, покрытой присохшей коростой, он погладил Танину ладошку.

– С чего бы это я стал умирать? Глупости. Сначала квартиру нужно получить, потом Ленку в институте выучить, потом замуж выдать, потом …. – Что намечалось на потом Дима рассказать не успел. В дверь позвонили.

– Врач, наверное, пришел. Пойду, открою. – Таня поднялась и вышла в сени. На кухне теща включила телевизор. По РТР начались “Вести”. “Сколько же времени?” – Прошедшая ночь все перемешала Диминой голове. Он взглянул на настенные часики с кукушкой. Они показывали без трех четыре. Часы отставали минут на пять. Дима проспал весь день. Через час заканчивалась смена на заводе.

–Гражданин Кириллов Дмитрий Валентинович? – В дверях стоял незнакомый мужчина. Седая голова, рассеянный, неуловимый взгляд. Серое, изрядно мятое пальто. Правым локтем вошедший прижимал к себе потрепанный кожаный портфель. В руках, как баранку автомобиля покручивал серую, в тон пальто, фетровую шляпу. За ним виднелись двое в милицейской форме.

– Да. – Дима попытался приподняться.

– Вы проходите, берите стульчики, садитесь. – Пригласила Таня.

Мужчина в сером пальто прошел, огляделся. Было видно, что ни проходить, ни садиться, ни вообще появляться здесь ему не хотелось. Заложив крутой вираж шляпой, господин в сером подрулил к единственному стулу с мягким сиденьем. С сожалением оторвав левую руку от шляпы прихватил стул за спинку и. и со страшным грохотом подволок его к Диминой постели.

– Ну, рассказывайте. – Сказал гость, шумно отдуваясь и расстегивая пальто.

– О чём? – Дима действительно ничего определенного сказать не мог. Да и не очень хотел. Надежд на то, что криминальный квартет прямо сейчас возьмут под белы ручки и увезут в “кутузку”, по правде, никаких. Сдать их милиции, значило окончательно испортить отношения с поселковыми. И во что это “окончательно” может вылиться, предположить сложно. Судя по ночным событиям, после этого Кирилловых в Поселке ничего хорошего не ждет. А без компетентных органов, глядишь, все можно будет утрясти по-соседски. Поселковая шпана – они же тоже люди.

– А вы подумайте. Если сами не вспомните, мы поможем. – Это “мы поможем” прозвучало угрожающе, хотя лицо сидевшего выражало скорее благодушие и скуку. Но Таню эта скрытая угроза буквально взорвала.

– Что значит “мы поможем”? Сначала человека избивают до полусмерти. Потом день ждем милицию и врача. Врача так и нет, а милиция заявляется с какими-то угрозами. – Таня говорила негромко, но накопившиеся переживания придавали словам такую энергию, что любой крик в сравнении с этим выглядел бы как пигмей рядом с Джорданом.

– Избивают? – Удивленно сказал человек в сером пальто.

– А вы вообще кто такой? Чего вам надо!? – Насторожилась Таня.

–Я старший следователь городской прокуратуры Сергеев Иван Иванов. – Сказано это было с таким видом, будто старший следователь так же популярен, как Майкл Джексон, Мадонна или Филипп Киркоров, а не узнать товарища Сергеева – преступление его против человечества.

– Разве прокуратура занимается хулиганством и грабежами? – В свою очередь удивился Дима. По прошлогодней истории он усвоил, что прокуратура ведет только особо опасные дела: убийства с отягчающими обстоятельствами, серийные убийства и тому подобные безобразия.

– А мы к вам не по поводу хулиганства. И не из-за ограбления. С такими мелочами милиция и без меня разбирается.

– Вы так думаете? – Таня не скрывала сарказма.

– Должна разбираться. – Чуть смутившись, поправился Сергей Иванович. – Вы знаете табельщицу Маргариту Владимировну Завьялову?

– Да. Мы работаем на одном заводе.

– Так, Игорь, заводи понятых и садись, пиши. – Распорядился Иван Иванович.

– Проходите, товарищи понятые! – Рыжий милиционер с погонами сержанта заглянул в сени. Зашёл сосед – отец Шварца и женщина из Посёлка. С ней Кирилловы периодически встречались на улице или в магазине, но имени её не знали. Сержант уселся за стол и разложил бумаги. – По нашим данным вчера около двенадцати часов вечера именно вы пошли провожать ее от завода до дома?

– Именно я. – Дима не понимал, к чему клонит этот человек, рассеянно почесывающий щетину на небритых щеках и упорно изучающий унылый пейзаж через окно за Диминой спиной.

– Я же говорила: кобель он! Я всегда это знала, а ты не верила! – Не утерпела теща.

– Мама, если ты не замолчишь, я тебя убью. На глазах у милиции. – Таня была на грани срыва.

– Ну, нет! Хватит мне одного убийства! – Отстраненный взгляд следователя Сергеева, на мгновенье зажегся искренним возмущением. – Они свои семейные проблемы выяснить не могут. Убивают друг друга, а я из-за этого должен утром обходиться без завтрака. Вы мешаете исполнять служебные обязанности. – Немного остыв, он продолжил: – Расскажите, пожалуйста, о вашем свидании подробнее.

– А чего рассказывать? Не было никакого свидания. – Дима никак не мог понять, что от него хочет этот странный тип в сером пальто. – Варили решетки для директорского коттеджа, закончили поздно. Рита, зачем-то, тоже задержалась: попросила проводить. Я отказать не мог. Темно уже, да и не безопасно сейчас по ночам в городе. – Дима непроизвольно потянулся к забинтованной голове. – Всякое может случиться.

– Никто другой проводить не мог?

– Остальные домой не пошли. Они в цехе заночевали.

– С какой целью?

– С известной. Выпить и выспаться.

– Дальше. И быстрее, пожалуйста.

– Вы что, не видите: Дима чуть живой? – Вмешалась Таня.

– Ладно, Тань… Проводил до подъезда. И пошел домой.

– И все?

– Нет. До дома не дошел. Что случилось – не знаю, но очнулся ни денег, ни одежды.

– Значит, как я понимаю, к гражданке Завьяловой в квартиру вы не заходили?

– В квартиру не заходил.

– Вы проверьте, товарищ следователь. Если не заходил, где же он до пяти утра шлындал? – Теща забыла про Танино обещание и окончательно перебралась из кухни в комнату. Таня не обращала на нее никакого внимания. Она сидела напряженная, предчувствуя, что не все плохое сегодня уже произошло.

– Не беспокойтесь. Все, что нужно мы проверим. В котором часу вы с Завьяловой расстались?

– Точно не скажу. Но, минут пятнадцать первого. – Дима прикинул расстояние от проходной до дома табельщицы. – Нет, наверное, двадцать минут первого. Мы еще минут пять около подъезда разговаривали.

– О чем?

– Да не о чем. Она, Завьялова, в гости приглашала. Я отказался. А что случилось? – У Димы начало неприятно давить в “солнечном сплетении”.

– Ничего подозрительного около дома не заметили? – Следователь пропустил Димин вопрос мимо ушей. – Петрович, ты пишешь? – Не оборачиваясь, поинтересовался он у сержанта.

– Да. – Буркнул милиционер, старательно выводя закорюки на бумаге.

– Пиши. Старайся. – Одобрительно кивнул Сергеев. – О чем я? А, да видели что-нибудь странное у её дома?

– Нет. Что случилось? – Еще раз повторил Кириллов.

– Ночью, приблизительно в половину первого, соседи Завьяловой услышали шум в квартире и вызвали милицию. Прибывший наряд обнаружил в комнате труп гражданки Завьяловой. Труп в в луже крови и прикрытый ковром. – Сергеев выдержал длинную паузу и уточнил. – Сильно изуродованный труп. Вот такие дела.

Следователь тяжело вздохнул.

– Грехи мои тяжкие. И это за полгода до пенсии…. – Повернувшись к милиционеру за столом, спросил: – Все записал?

– Да.

– Давай сюда. Прочитайте, Дмитрий Валентинович. Вот здесь напишите: “С моих слов записано верно.” И распишитесь.

Дима, обескураженный новостью о смерти Риты, и совершенно сбитый с толку словами о пенсии, прочитал и расписался. Ручка плохо лежала в негнущихся пальцах.

– Все?

– Не совсем. – Сергеев достал из папочки, лежавшей до этого на его коленях без дела, бланк. – Еще здесь распишитесь. – Он ткнул пальцем в нужное место.

– Это что? – Дима задал вопрос скорее по инерции. На бланке все было отпечатано черным по белому.

– Подписка он невыезде и надлежащем поведении.

– Поведение у меня просто лежащее. А выехать в моём положении я могу только в больницу.

– А в моем?! – Неожиданно возмутился следователь. – Резина совсем “лысая”. Того и гляди: в аварию попадешь.

Странные реплики следователя настолько запутали Диму, что, все происходящее, на минуту ему показалось сном. Или экскурсией в сумасшедший дом. Вдруг до него дошло: подписку о невыезде просто так у человека не берут.

– Вы думаете, что я убил Ритку? – Эта мысль показалась Диме настолько несуразной, что, появление её в чьем-либо мозгу можно было объяснить только полным умственным помешательством.

Следователь молча поднялся со стула и, не торопясь, направился к самодельным полкам с книгами. Проведя пальцем по корешкам, он заметил:

– У вас приличная библиотечка. Томов триста. Наверное, больших денег стоит?

– Наверное, больших. – Дима еще не оправился от услышанного и следил за Сергеевым с плохо скрываемой неприязнью.

– Чья: ваша, жены или хозяев дома? – Руки следователя осторожно извлекли из тесного ряда потертый томик Стефана Цвейга.

– Димины. Он их еще в школе собирать начал. – Вмешалась в разговор Таня.

Сергеев аккуратно поставил книжку на место.

– Странно. Зачем рабочему книги? Что до преступления, то пока я ничего не считаю, но все выясню. До свиданья. – Следователь Сергеев дискутировать не собирался. – Да, кстати, где вы говорите, на вас напали?

– Где напали – не помню. А очнулся прямо около мостика через Звонкую. Со стороны Поселка. Там такое дерево большое растет. Перед ивняком.

– Понятно. Да, чуть не забыл. Хозяйка, если вам не сложно: отдайте мне, пожалуйста, одежду, в которой ваш супруг последний раз ходил на работу. – Сергеев забрал Димины вещи, внимательно осмотрел их и повернувшись к рыжему сержанту, сказал: – Оформите, пожалуйста, изъятие. И пусть понятые распишутся и в протоколе изъятия, и в протоколе опроса. Я в прокуратуру. Жрать хочется. До скорого свидания, господин Кириллов.

– Ага. – Только и смог сказать совершенно растерянный Дима.

7

-Кончай бузить. Сгоняй за пивом! – Шах был раздражен. Голова, после вчерашней гулянки, весила, казалось, килограмм двести. И все эти двести килограмм ощущали себя отвратительно больными. “Строить” пацанов в таком состоянии души и тела занятие – неприятное и обременительное. Но Шестерку нужно держать в узде. Умный, падла. Ему дай волю – через пять минут перестанешь быть боссом и превратишься в подсобную силу.

– Гони, башка болит. – Поддержал шефа Гиря.

– Ладно, на х…, орать. Уже иду. – Вася-Шестерка взял канистру и вопросительно поглядел на Шаха. – Башли давай.

– Шварц поит. Давай-ка Славик, выгребай, что осталось. – Шах даже не повернулся в сторону прыщавого компаньона. – Братва на волю вернулась, угощай, не жмись.

– Я и не жмусь. – Шварц стал рыться по карманам, собирая остатки денег. – Вот, все… – В руке у него сиротливо устроились две скомканные десятки и серебристая стайка мелочи.

– Литров на семь. – Не считая, определил Шестерка.

– Семь, так семь. – Разговаривать Шаху не хотелось. Не та форма, чтобы по пустякам трепаться и в бессмысленных диспутах участвовать. К тому же семь литров для разминки – тоже не плохо. Во всяком случае, лучше, чем ничего.

Вася вернулся быстро. До ларька всего квартал. На улице льет дождь. В такую погоду не многим приспичит организовывать очередь за пивом. Тем более: утром в будний день.

Разлили. После первого стакана полегчало.

– Короче, пацаны, пора бы вам узнать, как мы с нар соскочили. – Каждое слово, которое предстояло сейчас сказать, Шах просчитал еще вчера. И правильно сделал. Сегодняшнее самочувствие надежд на удачные импровизации не оставляло.

–А мне пох.., почему. Не в СИЗо и всё! – Отозвался Гиря и сделал большой глоток.

– Заткнись, Гиря. Сначала я скажу, а потом тебя спрошу. Если будет нужно. Базар пойдет за работу. Понял?

– Не-а. – Честно признался Гиря.

– Ладно. – Гену Шахова очень мало трогало: дошло что-либо до крохотных мозгов Гири или нет. Его значительно больше интересовало, что сейчас происходит в коротко стриженной башке Васи-Шестерки. Шах, на сколько позволяла головная боль, резко повернулся к Шестерке. Но тот молча разглядывал белый островок пены на поверхности пива в своем стакане.

– Есть человек. С серьезной для нашего города фамилией. – Шах говорил неторопливо. Так, чтобы все, даже Гиря, успевали понять, о чем идет речь. – Если бы не он, мы бы сегодня не пиво пили, а парашу нюхали.

Шах замолчал, дожидаясь вопросов. Но любопытства никто не проявлял.

– Он нас вытащил и обещал закрыть дело вообще. За недоказанностью. Вчистую. Но не за красивые глазки. Свободу придётся отработать.

– Не тяни жилы. – Наконец не выдержал Вася-Шестерка. Он поглядел на Шаха исподлобья. Шахов почувствовал удовлетворение. Пока все шло по его плану. Сейчас следовало Васеньку осадить и по резче. Что бы знал свое место, другие не забывали: кто здесь главный.

–Ты, пи…, чего пасть разеваешь? Я тебе слово давал? Нужно будет – я из тебя не то что жилы, жизнь вытяну. – Шах упёрся взглядом в зрачки Шестёрки. Смотреть он умел так, что его испепеляющий, бешенный взгляд, сжигал волю противника. Не попадалось ему пока такого человека, который смог бы одержать над ним верх в таком поединке. Шестерка опустил глаза. – Девку свою торопить будешь! А я все скажу, когда решу, что нужно! Понял?!

Шестерка молча кивнул.

–Не слышу: чё сказал? – продолжал давить Шах.

– Всё понял.

– Вот так. – Шахов помолчал, делая вид, что восстановить нить прерванной мысли.

– Не кипятись, Шах, если кого замочить нужно – замочим. Не сомневайся. Все будет тип-топ. – Гиря не ловко попытался сгладить резкость шефа.

– Никого “мочить” не надо. Мы просто должны сыграть в ковбоев.

– Лучше в “дурака”. У меня и картишки с собой. – Сострил Шварц. Шах пропустил прикол мимо ушей. Славику можно простить всё. Он не конкурент. Мозги, такие же прыщавые, как и физиономия. Любит потрепаться. Одно слово – шут. Но безоговорочно исполнит любой приказ Шаха. Если нужно будет, то угонит у родного отца единственную отцовскую отраду – старый “Запарожец”.

– В дурачка играть не будем, будем грабить магазин.

– Во, клево! – Обрадовался Гиря. – Вломимся ночью. Всем к чертям разнесем.

– Ночью, на х…, любой магазин на сигнализации. – Мрачно оценил предложенный план действий Шестерка.

– Правильно соображаешь. – Шах встал из-за стола и одобрительно похлопал Шестёрку по плечу. Настало время Васю приласкать. В отношении потенциального конкурента Шахов проводил последовательную политику под девизом: “Гнобить и гладить”. Шестерка должен был постоянно находиться в напряжении. Получать пинки и ожидать ласки. – Грабить будем днем.

Гиря в один глоток опорожнил стакан, смачно утерся:

– Всем на пол, суки! Кто шевельнется, замочу на месте. – Он, состроив свирепую рожу, навел ствол воображаемого автомата на Шварца. – Та-та-та-та-тах!

Шестерка неодобрительно покачал головой и открыл рот, собираясь что-то сказать. Но Шах раньше всех успел осадить разбушевавшегося битюга.

– Кончай с детским садом, Гиря. А то, на х…, в угол поставлю. А на дело без тебя поедем.

– Ладно, Шах. Все тип-топ.

–К магазину нас привезут. Заходим перед самым закрытием на обед через служебный вход. В дверях надеваем маски. Шварц блокирует входную дверь. Шестерка – перекроешь вход из торгового зала. Мы с Гирей вламываемся к директору и заставляем открыть сейф. Всех дел на пять минут. Потом попарно, на двух разных машинах уезжаем с добычей. За это дают десять “штук”.

– Десять тысяч за пять минут?! – Проявил недюжинные математические способности Шварц.

– Да. Десять тысяч. Причем не рублей, а долларов. – Эффектное сохраняя нарочитую невозмутимость, подтвердил Шах.

– Не понял. – Вася-Шестерка водил кругами полупустой стакан по столешнице, размазывая пивную лужицу.

– Дурак, потому и не понял! – Бросил Шах с издевкой. Настала время очередной “порки”.

Но Вася не успокоился:

– Может и дурак. Только сложно больно все выходит: мы берем магазин, а нам еще за это платят?

– Ну и чего здесь сложного? – Насмешливо поинтересовался главарь.

– Чего голову забивать. Сейф возьмем и башли получим – клево, на х…. – Гиря взялся за канистру и принялся наполнять порожние стаканы.

– Понял, что большой человек сказал? – Шахов отпил глоток и демонстративно отрыгнул на Васю.

– Не понял.

– Что именно?

– Всё. – Шестерка не желал играть в темную. – Какой магазин, когда и, главное, зачем?

– Ладно. Объясняю для особо тупых. – Смилостивился Шах. – Берем гастроном на Дзержинского. Сейф нам откроют без сопротивления. Комедию “Операцию “Ы” помнишь?

Вася кивнул головой. Он, кажется, начал понимать, в чем состоит их миссия.

– Переворачиваем все вверх дном и делаем ноги. А чтобы поощрить нашу старательность, заказчик бащляет зелёными баксами.

– “Сибирские узоры”? – уточнил Вася.

– Да. – Спокойно подтвердил Шах.

– Это гастроном Седых. – Было видно: Шестерка пытался все увязать в одно целое, но что-то у него явно не сходилось.

– Верно, Седых. – Подтвердил Шах.

– Он нам за это башку оторвет.

Упоминание фамилии Седых заметно испортило настроение и Шварцу, и Гире.

– Будь спокоен: не оторвет. Он нам за все и платит. – Три пары глаза вопросительно уставились на главаря. Шах был полностью удовлетворен произведенным эффектом.

– Хорошо, пацаны, хорошо. Раскладываю все по полкам. Папа с мамой подарили Витечке Седых к двадцати пятилетию магазин: отпустили свое чадо в самостоятельное плавание. Бизнес достаточного дохода не приносил. Витя посчитал, что деньги из кассы можно вынимать как из своего кармана. Точнее из маминого. – Все понимающе хохотнули: мама у Виктора Седых была вице-президентом банка. – Повынимал месяц, другой – денег не осталось. У мамы с папой просить – значит признать себя неудачником. Он и так родителей редко радует. Вот здесь и появляется команда спасателей. Мы. Устраиваем шухер, вскрываем сейф. Витя Седых становится стороной пострадавшей. А уж в такой беде его родители не бросят. Вот и вся сказка.

– Класс! – Мгновенно оценил комбинацию Шестерка.

Шахов довольно хмыкнул. Вася во всей этой компании был единственным, чье одобрение льстило самолюбию Шаха.

– Да, чуть не забыл. Квартирантов, которые дом Селивановых снимают, в Поселке не трогать. А ты, Шварц, курточку этому шибзику верни. Все равно она тебе мала.

– Чего ради? Я ее лучше загоню.

– Я сказал: верни, значит верни. – Жестко обрубил спорщика Шах. – Наши мужики подходили.

8

Нет ничего хуже болезни. Жизнь за окнами дома Кирилловых неслась галопом вперед, ежечасно преподнося согражданам сюрпризы. По большей части – неприятные. Дима валялся в постели, не имея возможности хоть как-то улучшить финансовое положение семьи. Тане пришлось взять неделю за свой счет, чтобы выходить мужа. А это означало увеличение прорехи в семейном бюджете до катастрофических размеров.

Болеть приходилось в экстремальных условиях. Диму это даже радовало. Ничто так не стимулирует быстрое выздоровление, как отсутствие возможности всласть полечиться. “Забавно устроен человек” – философствовал Дима на третьи сутки своего невольного затворничества.

«Если Homo Sapiens, начинает ощущать боль, он старается максимально ограничить себя в движении. Чтобы с болью, по возможности, не сталкиваться. Хотя доподлинно известно: выздоровление приходит только через борьбу. Собственно, старость и смерть, ни что иное, как следствие боязни боли, боязни жизни, стремление поместить себя в искусственно созданные рамки абсолютного комфорта. Эко я завернул!» – Сам себе удивился Дима. Впрочем, похвалив себя за философский изыск, Кириллов сразу честно признался, что не он является автором идеи. Эту теорию в различных интерпретациях периодически озвучивал Серега Ларьков. Его, богатое травмами, боксерское прошлое, давало право на определенные выводы. И Сергей щедро делился своим опытом с окружающими.

У Димы условия выздоровления были жесткие. Удобства во дворе заставляли вставать с первого дня. Ходить на Ленкин горшочек Дима категорически отказался. Еще чего: взрослый мужик не малыш из детских яслей. Поднимался, плёлся вдоль стеночки через весь дом. Танька, на всякий случай находилась все время по близости. Вплоть до того, что стояла за дощатыми дверями отхожего места и сторожила. А вдруг супруг потеряет сознание или еще что произойдет.

– Тань, ну неудобно мне, чего ты меня как маленького пасешь? – Дима действительно до сих пор немного стеснялся жены, боялся показаться ей слабым, беспомощным. Боялся разочаровать.

– Выздоровеешь: смотреть на тебя не буду, а пока терпи.

Следователь заглядывал еще раз. Заставил повторить всю нехитрую историю провожания. Опять под протокол. Не поленился сходить на то место, где Дима провалялся без сознания половыину ночи. Вернулся, похмыкал, поинтересовался: кто бы мог такое вытворить из местных, поселковых парней. Но Дима только плечами пожал: “Темно было. Били, скорее всего, сзади. Во всяком случае, я никого не видел”.

На следующий день после происшествия заходил сосед, хозяин “Запарожца”. Он сел в комнате за стол, оглядел пустые стены, допотопные часы с кукушкой и сказал:

– Говорят, вчера милиция была?

– Да. – Коротко ответил Дима. Он не винил соседа за поступки сына, но и изливать ему душу в теплой дружеской беседе намерения не имел.

– К нам не заходили. – Сосед говорил, тщательно подбирая слова.

– А зачем? – Дима на соседа не глядел. Лежал и изучал покрытый ромбиками потолок. Рейка, набитая под штукатуркой, просвечивала сквозь известку, как ребра у тяжело больного.

–И я говорю: зачем? Нечего у нас милиции делать. – Хозяин “Запарожца” оглядел обстановку и резюмировал: – Живете-то, гляжу, не богато.

Таня, стоявшая все время рядом и готовая в любую минуту броситься на защиту мужа, насупилась:

– Нормально живем. Как все.

– Конечно, соседка, как все. – Он помолчал, потом расстегнул телогрейку и бережно извлек из-за пазухи полиэтиленовый пакет. – Мы тут подумали на Поселке и вот собрали. – Сосед положил пакет на стол.

Таня подошла к мужу и встала рядом с кроватью:

– Что это?

– Денег мало-мало. На лекарства, то, се, больничный-то, небось, не оплатят.

– Нам не надо. – Дима оторвался от изучения анатомии потолка и поглядел на соседа. Тот сосредоточенно разглядывал свои руки. Крупные сильные пальцы с траурным кантиком вокруг ногтей перебирали полы телогрейки.

– Надо, не надо: это сами разберетесь. Ну, значит, я пошел. Что нужно будет – заходите. – Он поднялся. – Да, чуть не забыл. В поселке вас никто не тронет. Здесь баловать не позволим. А в городе будьте осторожней. – Повернулся и, не дожидаясь, когда Таня его проводит, вышел.

– Что делать будем? – Дима дотянулся до Таниной руки. Он любил держать ее горячие нежные пальчики. Она словно заряжала его теплом и уверенностью в себе. Таня с опаской глядела на полиэтиленовый пакет на столе. Трудно было понять: эти деньги – взятка, благодарность за молчание или признание Кирилловых в поселке “своими”.

– Сядь, посиди со мной. – Дима легонько потянул Таню за руку к себе. Она, не отрывая взгляда от пакета, подалась, и присела на край кровати.

– Не хочу я брать их деньги. Дим, сначала чуть тебя не убили, а потом приносят. Это что, аттракцион такой? Помашут кулаками, а потом платят за полученное удовольствие.

– Плохо, что платят? – Дима разглядывал серьезное Танино лицо. “За что ей все это?” –подумал он с жалостью. Под ясными голубыми глазами жены появились четко очерченные, серые “мешки”. Тема постоянных насмешек – вечно розовые щеки – за последние три дня заметно побледнели. Таня не высыпалась. Хорошо хоть Ленку теща вчера забрала к себе. Погостить. Диме очень не хватало дочкиного, неугомонного чириканья, но Танюхе забот поубавилось. Следить за этим неутомимым колобком, обхаживать полутруп мужа и вести хозяйство в частном доме для девочки, выросшей в городской квартире со всеми удобствами, тяжеловато. – А, по-моему, все замечательно. Вон, на заводе, к примеру, за полученное удовольствие не платят и это, с моей точки зрения, значительно хуже.

– Тебе все шуточки, а я серьезно. – Обиделась Таня.

– Не хочешь брать – не будем. Поправлюсь: схожу к соседу – занесу. – Дима обнял жену за талию. – Таня, знаешь, что я подумал? Может это не аттракцион? Может быть, они поняли, что нам можно доверять? Что мы уже не совсем чужие. Два года, все-таки, рядом живем. И сейчас милиции не сдали. Подумай: могут люди просто помочь? От чистого сердца, как говорится.

– Все равно. Деньги брать не стоит. – Ответила Таня задумчиво.

– Не стоит, значит не стоит. Как прикажешь: так и будет. – Дима на кровати освободил место рядом с собой. – Иди сюда. – Таня посмотрела на него и улыбнулась:

– Ну, и мужик у меня: чуть глаза из синяков выплыли, женщину увидел и сразу в постель тянет.

– Не женщину, а жену.

– А жена не женщина?

– Женщина. Ещё какая. Тань, приляг. Просто полежим, пошепчемся.

– Некогда мне. Пол немыт. Посуда еще грязная. Да и рано тебе обниматься, наверное. Врач так и не пришел, а вдруг сотрясение сильное было. И температуру только-только сбили.

– Я тебя обниму крепко и сразу выздоровею. Только обниму и все. – Дима состроил уморительную умоляющую мину.

– Ладно. Пять минут. Не больше. Понял?

– Согласен. Только на пять. Засекай, время пошло. – Он обнял Таню. Хотел прижать к себе покрепче, но покрепче не получилось: болело ушибленное плечо, да и силы в руках ещё не было. – Какая, все-таки, твоя мам умница, что нас познакомила. – Прошептал Дима в розовое ушко жены.

– Еще какая умница. Она до сих пор жалеет, что оказалась такой умницей. – Хмыкнула Таня. – Знаешь, я сегодня, когда в магазине за хлебом стояла, бабка рассказывала про то убийство.

– Про какое? – Не понял Дима.

– Убийство подружки твоей, Завьяловой.

– Она мне не подружка, ты же знаешь.

– Ты действительно такой непробиваемый или только изображаешь Бонда. – Таню равнодушие мужа возмутило. – Девчонка за тобой не один день бегала. Её убили, а тебе даже не жалко несчастную.

– Жалко. Она ведь неплохая была. Только одинокая и глупая.

– Знаешь, если бы в меня кто влюбился, мучился, переживал, а потом его убили, я не была бы такой спокойной.

– Таня, я виноват. Мне стыдно. – Дима действительно почувствовал себя неудобно. Конечно, если бы он отправился к Рите пить чай, ее, наверное, не убили. Но, с другой стороны, тогда бы Таня точно спокойной не осталась. После такого чаепития и он, и Таня ходили бы, мучились и переживали безо всякого убийства. Ритку жалко. Но Дима вряд ли бы смог решить быстро и однозначно, что для него важнее: жизнь Завьяловой или Танина любовь. Дима не стал ломать голову над этой неразрешимой задачей. – Что тебе бабка рассказала?

– Не мне, она всем рассказывала.

– Ну, хорошо, что она всем рассказывала?

– Не знаю, можно ли верить всему, что она наговорила. Вряд ли. Но рассказывала, вроде, со слов своей родственницы. А та живет этажом выше убитой, и, когда милиция пришла, её взяли понятой. Короче её родственница ночью пошла на балкон, покурить. Смотрит: из дерева, что напротив окон растет, вылетает толи птица огромная, толи летучая мышь с человека величиной. И в окно второго этажа запрыгивает. Только стекла посыпались. Родственница эта, давай мужа будить. Одной ей из квартиры выйти страшно было, а телефона у них нет. Пока муж спросонья очухался, пока оделись, пока выскочили на лестницу – прошло время. В квартиру к Завьяловой постучали. Тишина. Муж её попытался дверь выбить, а родственница эта к соседям, у которых телефон был, побежала. В милицию звонить. Потом, говорит, вопль раздался из квартиры убитой такой жуткий, что весь дом проснулся. Дверь мужики вышибли до приезда милиции. В квартиру зашли, а там никого. Все перевернуто вверх дном. Ковер со стены сорван и на полу лежит изнанкой наружу. В это время милиция подъехала. Всех из квартиры выгнали. Только родственницу с мужем оставили, как понятых. Ковер подняли: а там труп и весь пол кровью залит. Горло у бедняжки прокусано, одна рука оторвана. Руку потом на улице нашли. И левой груди нет. Кошмар.

Дима представил себе, как выглядела бедная табельщица в луже крови, обезображенная, окруженная совершенно посторонними людьми. Сейчас он по-настоящему почувствовал себя виноватым. Каким же зверем нужно быть, что бы сделать такое? Но как следователь мог заподозрить его, Диму Кириллова в этом преступлении. Ни один нормальный человек со здоровой психикой никогда не сможет вытворить что-либо подобное.

–Бабка говорила, что милиция сначала предположила ограбление. Мол, пытали, хотели узнать: где деньги и ценности. Ценностей-то у нее сам понимаешь, немного было, но то, что было, оказалось на месте. И самое жутко: по словам бабки, орудовали только зубами. Рука была отгрызена. – Дима почувствовал, как у Тани дернулись плечи. – Понимаешь: ее закусали насмерть. Потом бабка несла всякую ахинею про вурдалаков и нечистую силу. Нечистая сила и вампиры – это все, конечно сказки, но об убийстве весь город говорит. В магазине народу много собралось. Обсуждали все. Пришли к выводу, что какой-то маньяк из психушки сбежал. Сейчас и на улицу-то выйти страшно. Не знаю, как в городе, а в Поселке как стемнеет – никто из домов носа не высовывает.

Дима не слишком поверил Таниному рассказу. За тем, как реальные события обрастают фантастическими подробностями и взрывают паникой город, он наблюдал неоднократно. Наверняка и здесь не обошлось без идиотских фантазий дворовых сплетниц. Но, с тем, что за убийством табельщицы стоит маньяк, сумасшедший извращенец не знающий жалости, Кириллов готов был согласиться безоговорочно.

– Таня, вечером из дома ни ногой.

– Нет, я на дискотеку пойду. – Таня заглянула в глаза мужа. Ей было приятно, что он за нее беспокоится. – Потом в ресторан. Погуляю немножко с кавалерами и сразу домой.

– Болтушка. – Дима прижал к себе жену. Он всегда поражался: откуда в её хрупком теле такая сила. – И вообще: кто из нас “ такой спокойный”? Сначала рассказываешь всякие страсти, похлестче похождений Фреди Крюгера, а потом начинаешь “прикалываться”.

– Ты прав. Я больше не буду.

– Так бы и сразу. Теперь моя очередь стоять у дверей туалета и охранять тебя.

– Попробуй только. – Таня вырвалась из Диминых рук. – Поболтали и хватит. У меня дел выше крыши.

9

Иван Иванович Сергеев сидел в своей старенькой “Волге” наблюдал за воробьем, деловито ощипывающим хлебную корку. Корка лежала посреди тротуара. Воробей ловко уворачивался от ног пешеходов и, при этом не забывал вытянуть из-под ботинок, туфель и сапог прохожих свой обед.

«Чего мне всегда не хватало, так это хватки. Мертвой, деловой хватки. Вот и с этим убийством: до сих пор ни одной реальной зацепки. Подобные дела нужно вести живчикам, таким, как этот воробей: вцепиться, тащить, между делом уворачиваться от пинков начальства, жадно хватая каждую отвалившуюся крошку, не оставляя никому шанса даже на малую часть добычи.» – Ассоциация позабавила Сергеева. Хотя поводов для радости, на самом деле, у следователя не было.

Такое странное дело ему попалось впервые. Всю жизнь везло: бытовая поножовщина, воровские разборки ну, в крайнем случае, убийства инкассаторов. Никакой экзотики. И Иван Иванович был счастлив. Работа давала положение и оставляла время на возню в саду, поездки на рыбалку и главную отраду жизни – престижный ГАЗ 24.

Волга Сергееву досталась по случаю. Ещё в советские времена. Помог одному проходимцу. Удачно помог: без последствий для карьеры и с выгодой для себя. Хотя всё вышло абсолютно случайно. Листок из дела действительно потерялся сам. Чёрт его знает, куда делся! Но подследственный не стал подсудимым, а благодарность обернулась льготной очередью на автомобиль. Проходимец сегодня стал крупным бизнесменом, большим человеком с отличной деловой репутацией. Хотя занимается тем же самым. Оказывается, не сажать нужно было, а перевернуть систему ценностей.

«Господи, как всё запутанно!» – вздохнул Иван Иванович. – «Специально перевелся подальше от бандитских разборок в глушь. До пенсии полшага. И на тебе, незадача какая!»

Когда Сергеева в половине шестого утра подняли из постели и привезли на место происшествия, Иван Иванович, повидавший в своей жизни много всяких трупов, был шокирован. Пол в уютной однокомнатной квартирке покрывал слой крови, светленькие в цветочек обои, забрызганы бурыми пятнами, все перемешано с битым стеклом. Буквально растерзанный, совершенно нагой труп Завьяловой, наводил на мысль о ритуальном убийстве. Казалось, ее сначала бросили в клетку к хищникам, а потом, что осталось, запихали под ковер.

Мальчишки из ППС, первыми прибывшие на вызов, затоптали те немногие следы, которые ещё могли сохраниться после дружного налета соседей. Вероятно, преступник оставил отпечатки пальцев, но найти что-либо уже было невозможно. Эксперты, увидев весь этот бардак, только охнули.

Пять дней расследования и не одного конкретного рфакта. Город заполняли совершенно идиотские слухи и сплетни. О чем только не толковали. Тут тебе и вурдалаки, и сбежавший из какого-то секретного института монстр, и сумасшедший маньяк, закинутый американцами, чтобы сожрать все живое в Сибири, а потом приняться за Россию, и жидо-массонский заговор: мол в водку подмешивают снадобье, от которого народ звереет. В водку ничего помешивать не надо. От неё и так звереют.

Сергеев всегда поражался любви обывателей объяснять простые вещи самым фантастическим образом. Странно было только одно: почему до сих пор никто не обвинил в смерти Завьяловой пришельцев из космоса.

Иронизировать на эту тему можно было сколь угодно долго. Если бы от этого был хотя бы малый прок. Прокурор, вернувшись вчера от мэра, учинил Ивану Ивановичу форменный разнос. Обещал, что Сергеев до пенсии не дотянет, если в городе начнется паника. Можно подумать старший следователь способен контролировать течение массовых психозов. Коли это было бы так, Сергееву самое место не в прокуратуре, а в предвыборном штабе кандидата в президенты. Но обижаться на начальство можно сколько угодно, между тем убийца спокойно топчет асфальт городских тротуаров, если, конечно еще не укатил куда-нибудь. Топчет и посмеивается над ним, Сергеевым.

Единственная ниточка – Кириллов. Он последний, кто видел табельщицу живой. Как выяснилось из разговоров с рабочими на кирпичном заводе, Завьялова в последнее время Кириллову буквально не давала прохода. Хотя если считать навязчивость достаточным поводом для превращения человека в груду мяса, то мужское население земли должно уменьшится, по крайней мере, на половину.

У Кириллова нет алиби. Кто и когда нанес ему удар по голове? До, во время или после убийства Завьяловой еще предстоит выяснить. Кстати отдельный вопрос было ли нападение вообще. Возможно, что все это лишь хорошо разыгранный спектакль. Но, с другой стороны, никаких серьезных улик против Кириллова нет. Следов крови пострадавшей на его одежде не обнаружено. Отпечатков пальцев Кириллова в квартире Завьяловой, так же не найдено. Небольшая зацепка – кровь на оконном стекле. Первые результаты анализов обещают прислать из области на днях. Для сравнения были отправлены образцы. Кусок бинта Сергеев незаметно позаимствовал при втором посещении семейства Кирилловых в их домике в Поселке. Кроме того, еще в первый свой приход, Иван Иванович не поленился прихватить листья и травку с того места на тропинке, где, по словам подозреваемого, тот провалялся почти до утра. Кровь на листьях действительно была. И в достаточном количестве. Что подтверждало слова подозреваемого о нападении на него. Возможно, Кириллов и вправду провел всю ночь без сознания у мостика через Звонкую. Иначе все это очень напоминает историю про унтер-офицерскую вдову, которая сама себя высекла. Но само по себе нападение на Кириллова нельзя признать серьёзным алиби. Вполне допустим вариант, при котором сначала Кириллов убивает Завьялову, а потом сам попадает кому-то под горячую руку.

«Ладно, если дело застопориться, свалю всё на этого сморчка. Кровь с травы оформлю как образец со стекла и всё. Уйду на пенсию, а там – пусть разбираются!»

Есть, конечно, нестыковка. Преступление совершено психически ненормальным человеком. Это можно утверждать со стопроцентной гарантией. Никаких признаков психических аномалий ни у самого Кириллова, ни у его родителей не наблюдалось.

Парень всю свою жизнь прожил в этом провинциальном городишке. Ни разу дальше деревни, в которой жила его родня, не уезжал. Все это время он был на глазах сотен людей, а, значит, любое отклонение от нормального поведения, было бы замечено. И здесь что-то придётся придумывать. Но это уже техническая проблема.

Воробей, наконец, отволок неподъемный кусок с тротуара на газон. Здесь ему уже никто не мешал истязать корку в свое удовольствие. Он: то налетал на нее, то, косясь, пританцовывал вокруг несчастного сухаря, то отбегал к лужице – залить водичкой колючие крошки.

“Нужно заглянуть в прокуратуру. Может быть, пришли результаты анализом. А потом в магазин. Жена просила купить пельмени на вечер.” – Сергеев с завистью проводил взглядом сытого, беззаботного воробья и завел двигатель.

10

Дима лежал и смотрел в потолок. Собственно, изучение потолка, в перерывах между сном и едой, теперь стало его основным занятием. Каждая выпуклость, каждая ямка, каждая трещинка над ним навсегда отпечаталась в его мозгу, как наскальный рисунок первобытного человека на стенах пещеры. Он изучил потолок с той же тщательностью, с какой астроном изучает звездное небо. Выискивая в узорах трещинок и пятен изображения реальных и фантастических животных, Кириллов обдумывал свое положение. Диме повезло: ночь на холодной земле не обернулась воспалением легких. К сотрясению добавилась только банальная простуда. Счастливо отделался. Кашель шел на убыль. Температура приближалась к эталонным 36,6. И, по уму, пора было заканчивать с благородным занятием составления карты потолка и приступать к чему-нибудь более обыденному и полезному. Но он до сих пор не мог собраться с силами и заставить себя двигаться по-настоящему. Выползание во двор по естественной надобности были не в счет.

Вставать действительно не хотелось. Последние три года Дима не знал, что такое отпуск. Прошлогоднюю больничную эпопею признать отпуском – язык не поворачивался. А так: каждый день подъем в шесть утра, потом цех с серыми закопченными окнами, не знавшими тряпки с Великой Октябрьской Революции. “Сверх современный” станочный парк, полученный по репатриации от Германии. Станки постарше были конфискованы советской властью у сибирских заводчиков. Завод, на котором зарабатывал жилье Дима, был ценностью скорее исторической. Его корпуса знали и лучшие времена, и лучших хозяев. С этих строений, сегодня более пригодных для съемок фильмов ужасов, начиналась строительная индустрия города. Теперь индустрия ушла, а здесь остались: вор-директор, главбух да два десятка рабочих, достраивающих трехэтажные коттеджи хозяина, его секретарши и главного инженера. В число двух десятков еще не сокращенных “счастливчиков” попал и Дима.

О зарплате на заводе говорили каждый день, но не видели ее уже больше полугода. Понятно, что выходные приходилось тратить на зарабатывание денег. Дима неплохо разбирался в автомобилях, и семейный бюджет напрямую зависел от его “воскресников”. Субботу и воскресенье Кириллов проводил в большом боксе частной мастерской, где заправлял его друг детства Сергей Ларьков. Ремонт чужих машин не был лучшим способом отключиться от заводских проблем, но зато помогал решать проблемы финансовые. Этот трудовой марафон фактически не прерывался ни на один день.

И вот, теперь, трое суток кряду, он спокойно валяться, наслаждаясь вниманием любимой жены, теплом хорошо протопленного дома и прелестями ненормированного сна. Конечно, этот Рай не мог продолжаться вечно, но позволить себе поблаженствовать недельку Дима вполне мог. Во всяком случае, так ему казалось до того, как он услышал от Тани историю убийства. Вся эта жуткая история с откусанной рукой и прочими кровавыми подробностями, оказала на Диму действие, подобное действию порции адреналина на замершее сердце.

Во-первых, стало страшно за жену. Хочешь, не хочешь, а из дома выходить ей приходится постоянно. Ладно, эту неделю она в отгулах, но скоро отгулы закончатся. Если маньяка не поймают в ближайшие день-два, то Таня ежедневно будет подвергаться опасности. Магазин, в котором она работает, закрывается в восемь. Пока сдадут деньги, пока отчитаются, пока соберутся – уже девять. Домой возвращаться приходится в темноте. А если непогода? Осенью это сплошь и рядом. То и восемь уже хоть глаз выколи. Одну Таню отпускать нельзя.

Во-вторых, Завьялова. Ритка, конечно, была девица навязчива и, если честно, несносная, но смерти, а тем более такой страшной никак не заслуживала. Максимум, что судьба должна была с нее взыскать за бесцеремонность и эгоизм – отдать замуж за какого-нибудь придурка-алкаша. Дима признавал, что, отчасти, кровь Риты на его совести. Более того, он вдруг подумал, что все это произошло не случайно. В том смысле, что существует нечто, связывающее смерть табельщицы и случившееся с ним самим. На чем основана эта мысль, Дима пока объяснить не мог. Но был почти уверен в своей правоте.

И, наконец, третье. Странный следователь из прокуратуры. Он чрезвычайно напоминал героя анекдота, искавшего ключи под фонарем. Вряд ли такой тип сможет раскрыть преступление. А вот посадить Диму может легко. Очень уж Кириллов удобный подозреваемый. Дима был последним, кто видел Риту живой. Попрощались они довольно бурно. Вполне вероятно, что крики оскорбленной табельщицы слышали соседи. И это вне сомнения давало следователю дополнительный повод для подозрений. Кроме того, он наверняка побывал на заводе. А значит, располагает полной информацией о планах Маргариты Завьяловой относительно Димы. К Кирилловым за три дня следователь заходил уже дважды. Не мог не заметить: как Дима относится к жене.

Короче, будь Дима следователем, а не токарем, при таком раскладе, который имеется сейчас, он, прежде всего, занялся бы распутыванием любовного треугольника. Треугольника, где два угла составляют супруги Кирилловы, а третий погибшая Рита Завьялова.

Дима в сто тридцать пятый раз отыскал на потолке скопление трещинок, напоминающее нахальную, смеющуюся обезьянью рожицу. Оптимально, в данной ситуации, сыграть роль непобедимого героя и поймать маньяка самому. Такой исход разрешил бы все проблемы. Если, благодаря ему, убийца окажется за решеткой, то можно будет не бояться за жену, хотя бы частично искупить вину за смерть табельщицы и снять подозрения с себя. Оставалась самая малость: привести себя в порядок и придумать гениальный план поимки этого психопата. Хотя, даже при реализации этой “самой малости”, шансов на успех, не так много.

Вряд ли действия маньяка могут вписаться в какой-то план. Тем более – гениальный. К тому же ловить убийц и таскать стальные болванки не совсем одно и тоже. С большой долей вероятности можно было предположить, что при личной встрече не Дима поймает маньяка, а маньяк Диму. Если учитывать то, как тот псих обращается с пойманными им людьми – надежд на благоприятный исход мероприятия не так много.

Но что-то внутри Димы стронулось с мертвой точки. Пустое созерцание потолка трансформировалось в движение мысли. Возможно не слишком разумное, но заставляющее жить, шевелиться, искать решения.

“Поэтапность. Вот, что главное. Сначала привести в порядок себя, потом взяться за поимку убийцы.”. – Подумал Дима и повторил вслух: – Поэтапность.

– Ты что, Дима? – Таня зашла в дом с ведром угля.

– Ничего, Танечка. Все в порядке. – “ Воробушек с ведром” – про себя улыбнулся Дима. Таня, в наскоро накинутом платке и старой, с чужого плеча, болоньевой куртке, действительно напоминала нахохлившегося воробушка. “ Этап первый. Всю хозяйственную работу за порогом дома, нужно снова делать самому. Вставать и делать.”

Приняв решение, Дима сразу начал действовать. Он сполз с кровати и, пошатываясь, направился к жене.

– Давай. – Дима попробовал отобрать ведро.

– С ума сошел. Ты с ведром грохнешься, потом будешь еще неделю в постели валяться. – Таня свободной рукой легонько оттолкнула мужа с дороги.

– Танюха, кто у нас мужик в доме? Ты или я? – Дима двумя руками вцепился в дужку ведра.

– Черт упрямый! – Без злобы ругнулась Таня. – На держи. Только потом не плачь, если в больницу отправлю.

– Когда ты видела, что бы я плакал? – Дима напрягся. Под тяжестью ведра тоскливо заныли застуженные и отбитые мышцы. Он, покачиваясь, усилием воли удерживая равновесие, пошел к печке.

– Шумел камыш, деревья гнулись. – Пропела Таня. Голос у нее был природный: сильный и приятный. Дима не раз говорил жене, после очередной семейной разборки с Надеждой Филипповной: “ Не знаю, получилась бы артистка из твоей драгоценной мамаши, но в тебе погибла великая певица”! Таня только посмеивалась. К голосу она относилась как к чему-то, что просто есть и все. Не ее это заслуга, а значит гордиться нечем.

– Гнулся, да не сломался. – Дима устало грохнул ведро на металлический лист перед печкой. – За углем больше не ходи. Это моя работа.

–Ну да, теперь у нас будет как в том мультике про крокодила Гену и Чебурашку: “Гена, а Гена, тебе не тяжело…”

– При чем тут уголь и крокодил? – не понял Дима.

– При том. Ты будешь ходить за углем, а мне придется ходить за тобой и следить, чтобы ты, бедолага, где с этим ведром не навернулся. – Таня делала вид, что недовольна, но на самом деле неожиданный Димин прилив энергии ее порадовал.

– “Навернулся”, “бедолага”. – Передразнил жену Дима. – Признайся честно: ревнуешь, боишься меня одного из дома отпустить!

– Вот еще. – Таня оглядела, привалившегося к печке супруга. – Кто на тебя такого позарится? Ты пойди, в зеркало глянь. Полюбуйся на героя-любовника, прыти сразу и поубавится.

– А вот и пойду. – Дима подошел к рукомойнику. Из зеркала на него глядела физиономия, покрытая щетиной и синяками. Принадлежность к человеческой расе чувствовалась, но в чем именно эта принадлежность состояла, просматривалось с трудом. Что-то угадывалось в очертаниях черепа и общих принципах комплектации (количество глаз, ушей, наличие носа и рта), но не более того.

– Да. – Вздохнул Дима. – Пора приобщаться к достижениям мирового разума: пене и бритве.

Через десять минут упорной борьбы с растительностью на щеках и подбородке, от щетины удалось избавиться. Но синяки на чисто выбритой коже стали видны особенно ярко. Желто-зеленые переливы напоминали макияж футбольных фанатов, выполненный безжалостной рукой художника – абстракциониста. Еще раз оценив свое отражение Дима пришел к выводу, что краше он не стал, но настроение стало лучше.

– Хватит над собой измываться. Иди за стол. – Пока Дима брился Таня нажарила картошки с салом. Запах жареного картофеля и сам по себе был достаточным раздражителем, так, что повторного приглашения не потребовалось. Дима уселся на табуретку, взял кусок свежего, ароматного серого хлеба, и стал с удовольствием наблюдать за тем, как ловкие Танины руки порхают над печкой. Жена большой ложкой отделила кусок аппетитного хаоса со сковородки и вместе с плотным парком и возмущенно пощелкивающим салом, водрузила его на белый фарфор тарелки. Дима потянулся к блюдцу с мелко нарезанным зеленым луком и, только теперь понял насколько он голоден. Организм, начав двигаться, требовал еды. От недавней расслабленности и апатии не осталось и следа.

– Смотри, не подавись. – Таня казалась несколько обескураженной тем, с какой жадностью муж набросился на еду. – А утром стакан чая не могла заставить выпить…

– Все течет, все изменяется.

– К нам, кажется, гости. – Таня через плечо Димы глядела в окно.

– Кто? – Дима автоматически оглянулся.

Шах уже прикрывал калитку и шел через двор. Спустя секунду раздался уверенный стук.

– Я открою. – Таня поднялась и, плотнее запахнув халатик, вышла в сени. Ее не было минут пять. Дима заволновался. Ничего хорошего от этого визита ожидать не приходилось. Прихватив на всякий случай черенок от лопаты, он отправился с инспекцией в сени. В полу сумерках сеней Таня была одна. Он возилась с входным замком. Закрывать дверь ей было неудобно: на левой руке висела Димкина кожаная куртка.

– А этот где? – Дима махнул рукой, будто пытаясь в воздухе изобразить Шаха.

– Ушел. – Таня повернулась к мужу, но смотрела в пол.

– Чего надо было?

– Куртку вернул. Сказал, что размер не подошел.

– И все?

– Нет. Ещё сказал, что, если на них в милицию заявим, нас здесь зароют и следов никто не найдет.

– Сволочь. –Дима обнял Таню. – Пошли. Картошка остынет. А об этом – Он кивнул на дверь, – забудь.

– Съезжать нужно отсюда. Вернуть им их подачку и съезжать. Не дадут нам в Поселке жить спокойно.

11

Два дня спустя Дима решил, что созрел для первой вылазки из дома. Нужно было сходить на завод, узнать новости, объяснить свои прогулы. Хотя, по большому счету, в нынешней ситуации невыход на работу назвать прогулом было сложно. Речь даже не о болезни. Последние три-четыре месяца завод попросту стоял. Десяток заводских КАМАЗов томились в гараже, ворота которого были заварены насмерть. Все шофера давно уволились, солярки не было и, дабы не допустить разграбления машин, директор распорядился грузовики замуровать в гараже как фараона в пирамиде.

Остатки былой рабочей гвардии приходили в цеха скорее по привычке. Что такое зарплата все давно забыли. Естественно все, за исключением начальства. Директор, человек ответственный, приезжал на работу ежедневно, на одной из двух личных “Волг”. Приезжал первым, к семи часам. Обходил труп завода, изучая “что где за ночь сперли”. В десять на планерке давал нагоняй начальнику механического цеха, как единственному оставшемуся начальнику единственного живого цеха и отбывал на коттеджи.

“Гвардия” весь день без дела слонялась по территории. До десяти трезвыми, после десяти “датыми”. Главная местная достопримечательность: баба Маня, проживающая за забором завода, сердобольно снабжала мужичков фальсифицированной водочкой своего разлива. Поило было омерзительным, но дешевым. Таким же дешевым, как жизнь работяг. Но, несмотря на это, зелье бабы Мани пользовалась стабильно высоким спросом. Деньги на выпивку добывались легко. Кусок медного кабеля, латунная болванка, алюминиевый лом мгновенно превращались в наличные в ближайшем пункте приема цветных металлов. А купюры, в свою очередь, не задерживаясь в кармане, оборачивались в меру ядовитой мутноватой жидкостью и текли в пересохшие глотки заводских страдальцев. Иногда перепадали подработки и калымы. Но, и в это случае, технологический цикл оставался прежним: товар – деньги – сивуха – тяжкое похмелье. К классические законы социалистической экономики ушли в историю, к капиталистической экономике рабочая схема кирпичного завода имела самое отдаленное отношение.

Впрочем, как бы ни была плоха продукция ликеро-водочной компании бабы Мани, нужно признать честно, смертельных исходов за всю историю завода не было. Слепли, да, но не умирали. За что бабу Маню любили всей душой и всем коллективом.

Такой режим труда позволял надеяться, что отсутствия Димы на производстве в течение пяти дней, скорее всего, просто не заметили. Если, конечно, милиция и прокуратура не заставила высокое начальство обратить свой ответственный взор на несчастного прогульщика.

Через ивняк Дима шел с постоянным чувством напряженности. Ему казалось, что из-за плотной стены переплетенных в естественную изгородь веток, за ним кто-то внимательно наблюдает. Стараясь не поддаться своему страху, Дима намеренно замедлил шаг.

Ночью выпал снег. Но время зимы еще не пришло. За утро десятки ног сначала превратили снег в жижу, а потом толстый слой опавшей листвы втянул в себя влагу. Блестящие, как будто лакированные листья выстилали тропинку, а белая пенка еще не просевшего снега, обрамляла ее с двух сторон.

У дерева, цепляясь за которое, пять дней назад Дима поднимался с земли, чужой взгляд стал, почти физически ощутим. Он не выдержал и резко обернулся. Из ивняка выпорхнул воробей. Сердито чирикая, спикировал на дерево, немного потоптался на ветке и улетел куда-то по своим делам. Ивняк стоял недвижной стеной. Было удивительно тихо. Прозрачный воздух, пропитанный сладким запахом влажной преющей листвы и предчувствием мороза, мягко и успокаивающе тек в легкие. Дима сделал два глубоких вдоха и словно растворил в них внутреннюю напряженность.

– Наслушался всяких глупостей и начинает чертовщина мерещится. – Сказал Дима негромко. Звук собственного голоса успокоил его почти совсем. Но, подойдя к мостику, он вдруг снова подумал, что существует какая-то необъяснимая связь между убийством Завьяловой и тем, что произошло с ним здесь в ту страшную ночь.

Завод встретил Диму уже привычной кладбищенской тишиной. В заводоуправление он заходить не стал: и делать там нечего и не ждало начальство Дмитрия Кириллова за, накрытым в его честь, столом. Зато в мехцехе жизнь била ключом, точнее не жизнь, а Вася Савченко. Он стоял у сверлильного станка и пытался на чугунной станине двумя гаечными ключами исполнить “пионерскую зорьку”. Мужики, видно уже успели что-то украсть и превратить краденное в зелье бабы Мани. Начальник цеха, Никитич, от народа не отрывался. Сидел тут же, на ящике из-под консервов, и во весь голос устанавливал истину: кто же “с горочки спустился”. По всему выходило, что это наверно его “милый идет”. Никого такие интимные подробности не смущали. Все были заняты своими делами и на начальника цеха внимания не обращали.

– Какие люди, и без охраны! – Вася решил изобразить на губах горн, но подавился слюной и объяснил причину разгула: – Мы тут третий день Ритку поминаем. Директор на её похороны денег не дал, но зарплату ей посмертно выписал. За три месяца.

– Диман, а за тобой менты приходили. – Никитич бросил на полуслове песню и обнял Диму. – Но мы сказали: “Не дадим! Он наш человек! И даже такую стерву, как Завьялова, загрызть не мог! Только с голоду”.

– Понятно. – Дима с сожалением оглядел коллег. – Всемирный день Белой горячки.

–Из-ви-ни…– Никитич наставительно помахал пальцем перед носом Димы. – В таком черном месте как наш завод должно быть что-то белое. Пусть, хотя бы и горячка.

– Ладно. Пусть будет. Что нового? – Вообще Диме хотелось побольше узнать о том, что известно по поводу убийства и убийцы, но он решил не торопить события.

– А ничего. У господина директора очередной прожект: превращает третий цех в автостоянку. – Начал загибать пальцы Вася. – Дворцы начальству достраивать будут китайцы. Они за рис работают, как мы за водку. И последняя новость: я завербовался на Север. Ну, его на х.. ваш завод со всеми его железяками. На Севере руки нужны, в п.., золото мыть или эти, как их, бриллианты.

– С твоими руками только бутылки мыть. – Никитич, похоже, уже наслушался баек про Север, и относился к Васиной поездке с изрядной долей скепсиса.

– А твоим языком, только задницу директору вылизывать. – Вася обиделся за свои руки. На самом деле руками-то он мог баллистическую ракету сделать, а потом, «захерачить» её в любую точку, какую покажут на глобусе. Главное пару ящиков водки за работу поставить.

– Бросьте, чего вам делить? – Дима терпеть не мог пьяных разборок. – Лучше расскажите: что про жилье слышно?

– Про жилье? – Переспросил Никитич. – Директор Land Cruiser покупать собрался.

– А причем здесь машина? – Не понял Кириллов.

– Директор тебе что Онасис, чтобы вездеход за сорок тысяч долларов купить и квартиру тебе дать?

– Понял. – Такой исход Кириллов предполагал уже давно, но все равно расстроился. – Что в народе про убийство говорят? – Сменил тему Дима.

– Про убийство? – Вася оживился. – Так много чего говорят. – Он подбросил ключ и попытался его поймать. От встречи с рукой ключ уклонился, зато ногу Васину не пропустил. – Е. твою мать!

С досады запнув ключ в дальний угол цеха, Савченко продолжил:

– Говорят: американский профессор приехал. Привез, до хрена всякой нечисти в банках. Уродцы с тремя головами, вампиры, оборотни. Все спиртом залиты. Чистым, медицинским! Сволочь, сколько спирту зря извел! Лучше бы нам отдал, в порядке губоматорной помощи.

– Гуманитарной, деревня. – Поправил Васю Никитич.

– Один хрен. – Отмахнулся Савченко. – Ну, один, самый здоровый оборотень спирт выпил и сбежал. Теперь по городу бродит и ночами у баб руки отгрызает. Да и зачем бабам руки? Только деньги из карманов у мужиков выгребать.

– Из твоего кармана немного выгребешь. – Улыбнулся Кириллов.

– Дима, ты его не слушай. У Васи оборотень мозги отгрыз. Он всякую чушь мелет. – Не упустил случая поддеть собутыльника Никитич.

– А вот и не чушь. Люди видели. Оборотень здоровый, как слон. Но без хобота. – Савченко вдруг помрачнел, поглядел на замасленные штаны и сказал:

– Кстати о хоботе: стой здесь. Жди. Я пойду отолью. Вернусь: все расскажу.

– Никитич, где все мужики? – Дима оглядел пустой цех, едва освещенный парой пыльных неоновых светильников.

– Кабель вырубают, на х… За забором нашли. Говорят, неглубоко зарыт. – Никитич достал из ящика початую бутылку с надписью: “Столичная”. – Будешь?

– Нет. – Отказался Дима.

– Зря, на х… Забористая. – Начальник мехцеха сделал большой глоток прямо из горлышка.

Лампы под потолком моргнули и, потрещав, погасли.

– Дим, я ни х.. не вижу. – Голос Никитича был жалобен.

– Свет погас. – Коротко ответил Дима.

– А-а-а . – Успокоено протянул начальник. – Я думал с водки ослеп, на х… Значит уже вырубили.

– Чего вырубили? – не понял Дима.

– Кабель, на х…, вырубили. В пункт сдадут, к бабе Мане сбегают и продолжим. За тебя пить будем.

– За меня чего пить. Я еще жив. – Диме идея начальника цеха не понравилась.

– Это, на х.., правильно. Жив еще. А мы за увольнение. На х… На тебя приказ второй день висит.

–За что? – ответ Дима знал.

–За прогулы. Ну, и что бы менты на завод не ходили.

Дима развернулся и молча вышел. У больших металлических ворот цеха, уткнувшись носом в одинокий, еще не растаявший островок первого снега, мирно дремал Вася Савченко. «Хобот» он достать не успел и лежал с мокрыми штанами.

12

Белобрысый, рано погрузневший Виктор Седых разъезжал по городу на “Volvo960”. “Блондин блондинку оседлал.” – Прикалывались городские остряки, когда по центру пролетал снежно-белый автомобиль Седых. Горожане его недолюбливали. Не за шикарную машину – за хорошую “наследственность”.

Отец Вити – бывший второй секретарь горкома партии, а ныне вице-мэр, по сути, являлся единоличным хозяином города. Те же остряки запустили в обиход фразу: “Не мэр по собственному желанию”. Действительно, Седых – старший на выборные должности не лез. Слишком хлопотно, да и к тому же: кого выбрали, того и переизбрать могут. Перед очередными выборами, на предложение баллотироваться в мэры он ответил: “Пусть дураки перед публикой кривляются, свое самолюбие тешат. А мне и так неплохо. Мы-то знаем: кто в городе хозяин.”

Кто хозяин – в городе догадывались многие. Чиновник с должностным окладом в полторы тысячи новыми владел двумя пятикомнатными квартирами, небольшим дворцом в пригороде, парой дачек попроще, акциями всех живых и мертвых предприятий города.

“Да что, вы? Какие миллионы у слуги народа?” – Скромничал вице-мэр: “ Жена кормит”.

Мамочка Вити так же носила титул “вице”. Она работала вице-президентом Муниципального банка. Уполномоченного банка Мэрии. Любые средства, появляясь в городской казне, тотчас исчезали в бездонных недрах Муниципального. Иногда деньги спустя время добирались на нужные счета. Тогда на улице бюджетников и пенсионеров наступал праздник. Но праздники – дело редкое. Жизнь преимущественно состоит из буден. Поэтому значительно чаще деньги просто растворялись без следов и отпечатков пальцев, как прекрасные женщины-ассистентки в аттракционах великих иллюзионистов. И это было справедливо: должно же, в конце концов, на что-то жить и семейство фокусников Седых.

К деловым способностям Седых народ относился без должного почтения. И зря. Витя, сын могущественных супругов, доказал, что наличие финансовых талантов, все же лучше, чем их отсутствие. Деньги к его пальцам не липли. Они сквозь пальцы Виктора Седых протекали. В неимоверных количествах. И довольно долго. Ответственные предки сколько могли, терпели мотовство своего отпрыска. Но и у родительского терпения наступает предел. В конце концов, супруги Седых предложили сыночку изменить своим идеалам принципиального прожигателя жизни и начать зарабатывать на сигареты и девочек самостоятельно.

Четверть вековой юбилей Витя отпраздновал уже в ранге бизнесмена. Родители, недолго думая, приватизировали для своего чада крупнейший гастроном города. “Сибирские узоры” – так назывался подарок родителей. Находился гастроном в центре города, приносил стабильный доход и являлся лакомым кусочком, на который зарилось все местное руководство. Но в жизни как в спорте: побеждает сильнейший. Сильнее Степана Ивановича Седых в городе не было никого.

Для того, чтобы разрушить идеально отлаженный механизм торгового предприятия Вите потребовалось всего четыре месяца.

На разворовывание товара со склада, распродажу торгового оборудования, разгон квалифицированных товароведов и увольнение, вполне справлявшейся со своими обязанностями директрисы ушло еще тридцать дней.

“Предкам” он с умным видом “вешал на уши лапшу” о предстоящей реорганизации, смене профиля, открытии первого в городе предприятия быстрого питания. Прожекты были грандиозны. Вместо гастронома должна была появиться коптильня, ресторан, бар, сауна с мелькающими в клубах пара, юными массажистками.

Однако, запала Витечке Седых хватило только на первую часть плана: разрушение до основания. Что бы создать на месте разоренного магазина нечто новое, требовалось слишком много сил, энергии и денег. А у талантливого бизнесмена деньги исчезли мгновенно.

В конечном итоге возникла проблема: как объяснить разочарованным “предкам” низкую доходность дорогого подарка. Настолько низкую, что на сигареты и бензин, вновь приходилось просить у мамы и у папы.

Гениальный план ограбления подсказал телохранитель Федька. Он же подыскал исполнителей. Вите пришлось изрядно поплакаться на груди у почтенного родителя, чтобы тот оказал содействие в освобождении “ старых друзей, залетевших из-за забияки-алкаша.”

Шах сидел в кабинете Седых. Они только что завершили обсуждение плана предстоящего ограбления. Из коридора доносился голос Федьки. Тот с ностальгией вспоминал былые денечки:

– Сейчас – что? Фигня. Скука смертная. Вот в девяностом весело было. Я тогда в Новосиб подался. Пристроили пацаны по знакомству в одну “бригаду”. Ездили по Союзу, деньги с должников выбивали. Житуха была! – Через приоткрытые двери послышалось мечтательное причмокивание Феди. – В офисе три коробки стояло. В одну трешки сбрасывали. В другую – пятерки. В третью, червонцы. Это барахло за деньги не считали. Деньги с четвертного начинались.

– Четвертной- это двадцать пять рублей? – Голос Шварца выдавал искреннюю заинтересованность.

– Ну, да пацан. По тем временам на четвертной в кабаке пожрать можно было. Еще и на водочку и коньячок оставалось. – Подтвердил бывалый Федя. – Нужно чо купить – залез в коробку за башлями и вперед. Карманы у всей бригады оттопыривались. Каких телок снимали…. Здесь таких нет. Подцепишь малолетку в “Отдыхе” на дискотеке. Пару коктейлей нальешь, на авто прокатишь и в постель. Она, дура, смотрит круглыми глазами, про любовь лопочет. Про вечную. Потом колготки просить начинает, побрякушки всякие. Попользуешься недельку, другую, надоест – пинком под зад. Баб много, а нас, башлевых пацанов, тогда по пальцам пересчитать можно было.

– Чего же от такой житухи сбежал? – Поддел едкий Вася-Шестерка.

– Да, боссы чего-то не поделили. Нашего стрельнули. Бригадир мой в Израиль уехал. Что бы в живых остаться на берегах Мертвого моря отлеживается. Я прикинул х.. к носу, да домой вернулся. Того веселья здесь нет, зато жив. А тех, кто остался – “первомайские” всех положили.

– Ну что, на посошок? – Седых достал из сейфа пузатую бутылку “Арарата”. – Импортного коньячку?

– Наливай. – Кивнул Шах.

–Значит, договорились: завтра к магазину мои пацаны тебя подвезут. Меня свяжите, ключ от сейфа в столе будет лежать. Железку откроете, здесь все перемесите круто, чтобы никто не догадался. От магазина уйдете на двух “шестерках”. Во дворе стоять будут. Ключи в замках зажигания. Завели – по газам. Напоследок пару очередей по входу дайте. Автоматы в речку. Не вздумайте оружие себе оставить.

– Сам знаю. Не дебил. Не подставлюсь. – Шах согрел рюмку с коньяком в руке и сделал маленький глоток. Седых выпил свой коньяк в один глоток. Сразу налил вторую рюмку и отправил ее вслед первой.

– Черт. Не берет меня эта армянская дрянь. – Витечка присосался прямо к горлышку пузатой бутылки. Шах отметил про себя, что клиент сильно нервничает. Что-то здесь было не так. Но что именно, он пока понять не мог. А Седых, между тем продолжал повторный инструктаж:

– За расчетом подъедешь послезавтра. Ближе к вечеру. Один.

– Да помню я все. Это ты, Витя, кое-что забыл.

– Я? – Седых уставился на Шаха.

– Задаток.

– А, сейчас. Где они? – Вице-дитя вице-родителей начал рыться по карманам.

– Только не говори, что дома забыл. – Шах с этим маменькиным сынком чувствовал себя уверенно.

– Да что ты, что ты. Все принес. Как договорились. – Пухлая ручка Седых выпорхнула из-за пазухи крепко сжимая белый конверт. – Держи.

Шах открыл конверт. Демонстративно пересчитал тонкую пачку сто долларовых купюр. Их было только десять, вместо оговоренных пятидесяти.

– Не понял. У кого-то из нас плохо с арифметикой?

– Не с арифметикой – с филками. Совсем на мели. Сделаете дело – получите все сполна. Я – с родичей, вы – с меня.

– Мы так не договаривались. – Шах бросил конверт на стол.

– Послушай, Шахов, если бы ни я, ты бы со своими дружками сейчас баланду глотал и клопов по стенкам давил. Помнишь об этом?

– Как ни помню, помню. Не склеротик. Только помню и про пять тысяч задатка. Ясно помню, что речь шла о пяти, а не об одной. – Шах говорил, а сам старался понять: что же стоит за этой игрой с цифрами. Только недостаток зеленых или в круглой, лоснящейся башке Седых появились тайные мыслишки, уже в отношении него, Шаха.

– Может мне сейчас бате позвонить, что бы вас обратно в СИЗо свезли?

– Так и мне есть, о чем с твоим батей поговорить. – Шах улыбнулся и включил на полную мощность свое фирменное оружие – полный ненависти, испепеляющий взгляд.

Седых зябко повел жирными плечами, сник и уже без прежнего апломба, почти жалобно стал просить:

– Слушай, Шах, не по-пацански это. Без башлей я. В кабак не на что сходить. Войди в положение. Сегодня больше ни копейки нет. Завтра. – Для пущей убедительности Седых даже начал, как нашкодивший школьник пошмыгивать носом. – Завтра приедете – остаток задатка заберете. Прямо из сейфа. А остальное отдам, как только родичи прокредитуют. Чем хочешь, поклянусь. Все получишь, без базара.

– Ладно. – Шах взял со стола конверт. – Завтра будем ждать твою тачку на автобусной остановке на площади Ленина. – Адью, начальник.

Шах вышел. Седых дождался, пока охранник закроет за гостями входные двери офиса, и крикнул в коридор:

– Федор, зайди.

Здоровый качек ввалился в кабинет и застыл у порога.

– Когда эти придурки завтра выскочат из магазина, Шаха и второго, кто с ним будет в машине, кончишь на выезде из двора. Возьмешь ментовскую форму, шапочку с маской не забудь. Будешь органы изображать. Качек хмыкнул.

– Чего ухмыляешься? Не орган, а органы, дурила. Стреляй аккуратно: в голову. Чтобы деньги не попортить. Баксы заберешь и ко мне на квартиру. Ясно?

– O’ key, начальник.

– Остальных потом заделаем.

13

В заводоуправление царила гробовая тишина.

– Куда прешь? – Проснулся охранник на вахте.

– К директору и в бухгалтерию. – Дима в административном здании бывал редко. В этих коридорах, обшитых полированным деревом, Кириллов чувствовал себя неуютно, как кусок говядины в клетки тигра. Не любил он общаться с начальством, да и стеснялся.

– Нет никого. И сегодня не будет. – Заметно было, что охранник раздражен Диминым появлением. Может быть, ему дали указание не пускать Кириллова, а может Дима просто помешал человеку как следует выспаться на работе. Заметив, что Дима колеблется, охранник добавил:

– Завтра зайди. Часам к девяти. Авось застанешь.

– Ладно. – Дима неохотно направился к выходу. Он вовсе не был уверен, что начальства действительно нет на месте. Еще меньше уверенности было в том, что завтра в девять его встретят с распростертыми объятьями и извинениями за неправомерное увольнение. Но спорить с охранником, все равно, что уговаривать лампу светить ярче.

Дима стоял на непропорционально большом крыльце заводоуправления. Погода разгуливалась. Заметно потеплело. Солнце разбрасывало блики по полированным мраморным ступенькам. Это пиршество света никак не соответствовало настроению Димы. Он смотрел на игру солнечных зайчиков и не мог решить: что делать дальше. Попробовать оспорить решение об увольнении? Но ни медицинской справки, подтверждающей его болезнь, ни документов из милиции, подтверждавших факт нападения, Дима не имел. Участковый врач так до их дома не добрался. Не из принципиальных соображений: в районной поликлинике последнее время работать было просто некому. Заявлять на поселковых парней и возбуждать уголовное дело Кирилловы тоже не стали. Рисковать жизнью и здоровьем жены и дочки Диме не хотелось. Таким образом, увольнение за прогулы было совершенно неоспоримо и законно. Не придерешься.

Очевидно, придется искать новую работу. Столь же очевидно, что квартиру на заводе Кирилловы не получат. И раньше надежды были иллюзорны, а нынче их совсем не стало. Квартирная эпопея завершена. Смысла бороться за рабочее место на мертвом предприятии больше не было.

Дима медленно спустился с крыльца и без цели побрел по тротуару. Улицы казались непривычно пустыми. “Интересно: это мне кажется или машин и людей действительно меньше чем обычно?” – Дима стал внимательнее приглядываться к происходящему вокруг. В городе что-то неуловимо изменилось. С улиц исчезла привычная суета. Автомобили уже не шли непрерывным потоком, собираясь в вонючие многорядные заторы на перекрестках.

– Бензин-то опять подорожал. Ну, я и решил: черт с ней с машиной. Пока работы нет, пусть на стоянке стоит. – Двое мужчин в добротных кожаных пальто неторопливо шагали впереди Димы.

– А мы просто неделю “бухали” всей конторой. Товар распродали, деньги в сейф сложили и в запой. А что делать? Растоможишь сейчас по этому курсу – потом ничего не продашь. Пока Примаков программу объявит мы, в натуре, сопьемся.

Дима не заметил, как ноги сами принесли его к дому Завьяловой. Он остановился, растерянно оглянулся по сторонам. Прямо над ним, рядом с балконом, было видно окно, забитое большим куском фанеры. На газоне перед домом в грязи посверкивали осколки неубранного битого стекла. Дима снова ощутил на себе чей-то внимательный взгляд. Он резко повернулся. Справа из двора вышел Шах. За ним следом тащилась вся компания. Сомнений не было: они Кириллова заметили и направлялись в его сторону. В голове сразу промелькнуло предупреждение соседа: “ В поселке вас никто не тронет. Здесь баловать не позволим. А вот в городе будьте осторожны”.

“Очень мило”. – Подумал Дима. – “Жаль, воспользоваться предупреждением не удалось”.

– Эй, дядя! Не крути башкой: отвалится! – Шах остановился метрах в пятнадцать от Димы. Его подручные встали за спиной главаря. Дима ждал, что будет дальше. Можно было попробовать убежать, но это казалось глупо и неудобно. В конце концов, не станут же они убивать человека среди бела дня прямо на глазах десятка прохожих.

– Иди сюда. – Шах поманил Диму пальцем. – А то, как –то неудобно выходит: стоят старые знакомые, фактически друзья и не здороваются. Не вежливо так поступать. Не хорошо.

– Привет, коли не шутишь. – Поздоровался Дима, но подходить не стал.

– Так и будем перекрикиваться, как баржа с теплоходом? – Шах решил выдержать характер и тоже не двигался. Он понимал, что все козыри у него на руках и можно не торопясь “ломать” жертву.

– Отчего же? Можно и не перекрикиваться. Поздоровались и разошлись. Мне, собственно, пора. – Дима отвернулся от компании Шаха и медленно пошел прочь.

– Что, пацаны: может быть и нам пора? – Шах говорил громко и насмешливо. Говорил не “пацанам”. Его слова предназначались Диме. Это было понятно без дополнительных разъяснений.

Кириллов шел и чувствовал, что вся шайка следует за ним, сохраняя первоначальную дистанцию и удерживая его темп ходьбы. Они двигались молча, было слышно только постукивание подошв по асфальту тротуара.

Дима немного ускорился. Шаги за спиной стали чаще. Дима сбросил темп. Преследователи отреагировали мгновенно. Шах, без сомнения, старался заставить его запаниковать. Дима остановился. Шаги сзади смолкли. Дима повернулся.

– Ба, какая встреча. – Шах широко улыбнулся. Кампания молчала. – Пацаны, вам не кажется, что с этим господином мы сегодня уже виделись?

–А как же. – Подтвердил Гиря.

–Пацаны, а вам не кажется, что этот чувак у на постоянно под ногами путается? – Слово “слишком” Шах выделил особо.

– А то. – Гире речь сегодня давалась с большим трудом.

– Пацаны, а может чувак нас преследует? – Шах постарался изобразить недоумение, но не удержался от торжествующей улыбки.

– Шах, твоя правда! – Вмешался в диалог Вася-Шестерка. – Таких учить нужно, чтобы не мешали порядочным людям гулять по улицам родного города.

– Раз нужно, значит будем. Вперед, пацаны! Поучите его, как следует!

– Все будет тип-топ. –Отозвался главный педагог – Гиря

Шах остался стоять, а его подручные, перекрыв всю ширину тротуара, пошли на Диму. Нужно было быстро на что-то решаться. Дима оглянулся по сторонам. На скамейке, метрах в пятидесяти от него, сидели три девчушки. По противоположной стороне улицы, постукивая палочкой по асфальту, куда-то торопился дедок глубоко пенсионного возраста. Та пара в кожаных плащах, что рассуждала о бензине и влиянии кризиса на бизнес, еще была видна в полутора кварталах впереди, но надеяться докричаться до них, было, по крайней мере, наивно. Даже если бы они и услышали Димину просьбу о помощи, вряд ли бы отозвались. Не принято нынче вмешиваться в чужие разборки. Рассчитывать приходилось только на себя.

“Сережка!” – Вдруг сообразил Дима. Сережка Ларьков, жил в двух кварталах отсюда. Если добежать до его дома, то можно считать себя спасенным. Для бывшего боксера, мастера спорта международного класса справиться с этой швалью – плевое дело. Разминка для левой руки. Тем более, что левая у него – натуральная кувалда. Его левой и наши, и американцы, и кубинцы побаивались. Только бы Серега дома оказался. А уж объяснить на практике чем отличается нокаут от нокдауна для Ларькова не проблема. После такого инструктажа Шах останется главарем без банды. По крайней мере, на пару недель – точно.

Дима с места, без разбега перелетел через невысокую металлическую оградку газона и изо всех сил рванул через двор. Шаховские прихвостни неслись сзади. Кириллов буквально ощущал спиной их горячее надсадное дыхание. Та фора в десять метров, которую он имел на старте забега, быстро сокращалась. Преследователи были моложе и, надо признать честно, двигались лучше.

“Зачем я в школе физкультуру прогуливал”? – Набегу занимался самобичеванием Дима. Сил хватило только на один двор. До Сереги еще нужно было бежать и бежать, а колени уже не поднимались. Мышцы задеревенели и отказывались работать. Если бы не опасность, Дима бы уже давно свалился на землю. Но падать было нельзя. При таком падении легким ушибом не отделаться.

Кириллов и “группа сопровождения”, мешая громкий топот с хриплым, тяжелым дыханием, одной живописной группой пронеслись через детскую площадку внутри двора и выскочили на параллельную улицу.

Дорогу преградил газон с точно таким же заборчиком, с какого Дима начал свой бег. На газон Дима перемахнул удачно, но, перепрыгивая с газона на тротуар, поскользнулся. Ноги зацепились за металл оградки, и на асфальт он вкатился уже кубарем. Перевернувшись по инерции через себя еще два раза, Дима, пролетел тротуар и растянулся плашмя на проезжей части. Скрип тормозов и визг резины, сжигаемой о дорогу, он не воспринял как опасность. В голове билось: “Ну вот и все. Еще секунда, они добегут и запинают насмерть”. Кириллов оторвал лицо от холодного асфальта и увидел перед носом черную резину покрышек. Извилистые бороздки сплетались в ажурный узор. Резина была старая, и казалось чудом, что водитель успел-таки остановить машину в пяти сантиметрах от Диминой головы.

–Вам что, жить надоело? Смерти ищете? Развелось полоумных пешеходов, хоть за руль не садись. – Дима поднял голову на голос. Прямо над ним склонился, красный от возмущения следователь прокуратуры Сергеев.

–Езжай, мужик, мы с ним сами разберемся. – Послышался голос Гири. Троица из сборной команды Шаха по бегу окружила Диму и следователя.

–Ага, Кириллов собственной персоной. – Узнал Диму следователь. – Вы, парни с ним поговорить хотели? – Иван Иванович выпрямился и интересом оглядел, тяжело дышащую кампанию.

–Хотели, хотели. Ты езжай, дядя. – Недобро сказал Шварц, выглядывая из-за спины Гири. Вася-Шестерка раньше всех заподозрил недоброе. Он деликатно пропустил вперед сначала Гирю, потом Шварца, а сам внимательно присматривался к лицу водителя “Волги”. Лицо казалось знакомым.

–Вы мне не “тыкайте”! Я старший следователь городской прокуратуры! – Неуважительность Шварца возмутила Иван Ивановича до глубины души. – А вы, кто такие? С чего решили, что можете указывать: чем я должен заниматься?! – Красное, потное и злое лицо Сергеева не предвещало ничего хорошего.

–Мы, это…. Мы торопимся. Нас ждут. – Вася-Шестерка ухватил за рукав Гирю и потянул его за собой во двор.

14

Они представиться не пожелали. Простые, скромные парни из самой гущи народа не искали дешевой популярности у органов правопорядка. Они предпочли сохранить инкогнито. Дима вынужден был отдать шаховским подручным должное: ушли “пацаны”, возможно, без особого достоинства, но быстро. Он, после пробежки не мог передвигаться с такой же резвостью.

– Подвезти? – Иван Иванович сказал это утвердительно и несколько рассеянно. Казалось, он занят какими-то своими проблемами, очень далекими от убийства Завяловой, судьбы Димы и прочих мелочей.

– Спасибо. Я как-нибудь сам. – Дима, несколько ошарашенный стремительной сменой событий, еще пока не решил: кто для него представляет большую опасность в данный момент. Пацаны уже растворились внутри квартала, и идея покататься в автомобиле со следователем особого энтузиазма не вызывала.

– Зачем же “ как-нибудь”, когда можно на машине. Тем более, что я все равно, собирался к вам в гости. – Сергеев гостеприимно открыл левую дверку своей потрепанной двадцать четвертой “Волги”. И огорченно добавил. – Ты смотри, порожек проржавел. А ведь на новую я уже не накоплю…

– Я арестован? – Дима смотрел на распахнутую дверку, как кролик на удава. Ржавый порожек он не замечал и смотрел только на пухлую волосатую руку следователя, лежащую на спинке пассажирского сиденья. Потом с трудом перевёл взгляд на удивленное лице следователя.

– Вот еще, я только глупостями на старости лет не занимался. – Сергеев снял руку со спинки и приглашающее похлопал по сиденью. – Арестовывает, вернее, задерживает – милиция. Это, дорогой вы мой, не моя работа. Сдурел бы я с наручниками по городу бегать. Дел других нет, что ли? Вон, машина скоро совсем развалиться. И на неё времени не хватает…

Пораженный эти монологом Дима, забрался в машину. Иван Иванович удобно утроился за рулем. “Волга”, качнулась в такт набравшему к пенсии излишнюю солидность телу следователя. Вел машину Сергеев очень аккуратно. Тщательно вслушивался гудение мотора, недовольно покряхтывал на неровностях дороги, отпуская нелестные замечания в адрес коммунальных служб города. Вдруг, будто вспомнив что-то важное, спросил:

– Ну, как дела, господи Кириллов? – Вопрос звучал вполне невинно. Но Дима еще не забыл странную подозрительность своего спасителя при предыдущих встречах. Да и сегодняшнее необъяснимое гостеприимство служителя Фемиды тоже настораживало.

– Вашими молитвами.

– Странное дело: я вас везу, а вы, по-моему, мной недовольны? – Сказал Сергеев почти с обидой – Чем вам мои молитвы досадили?

– Да, нет. Все нормально. Помолились и меня в целях профилактики с завода уволили. Еще раз помолились и от неприятных собеседников избавили. Как видите: полный паритет. – Дима говорил без обиды. Как бы рассуждая вслух.

– Паритет? – Недоуменно повторил Иван Иванович, как бы пытаясь понять: о чем, собственно, говорил Кириллов. – Вы имеете в виду, что все так на так вышло?

– Именно это я и имел в виду. – Дима отвернулся и стал изучать пейзаж за окном.

– У человека дебет с кредитом сошёлся, а он недоволен. Мне бы, господин Кириллов, ваши проблемы. Представьте: до пенсии полгода осталось и вот тебе на, на меня убийство повесили. Будто не могли шесть месяцев подождать. Специально из области на Родину перевелся. Думал: тихо, мирно доработаю. А дальше: дача, рыбалка, следующей осенью за грибочками. Если моя старушка не развалится. –Следователь хлопнул обеими ладонями по рулю, уточняя о какой старушке речь, – а, тут такое….

Они объехали квартал и находились как раз напротив места недавнего старта забега. Шах стоял на тротуаре, сложив руки на груди и, нетерпеливо поглядывал во двор. Участвовать в погоне он посчитал ниже своего достоинства.

– Что, знакомый? – Иван Иванович приметил Димин интерес к одинокой фигуре на обочине.

– Так, сосед. – Нехотя отозвался Дима.

– А те трое, что, за вами, как ухажеры за девкой бегали, тоже соседи?

– Тоже. – Дима обсуждать своих соседей с работником прокуратуры не хотел.

– Уж не они ли вас раздели ночью у мостика? – Догадался Сергеев.

– Не видел. Не знаю. – Правду говорить Димка не мог, но врать и Ивану Ивановичу было глупо. Черт его знает, что кроется за маской полного идиота. Может быть, все разговоры о пенсии и переживания за машину не более чем отвлекающий маневр. Дима остался доволен своим ответом. Он и не соврал, и не обвинил своих врагов напрямую. Пусть Сергеев сам разбирается в этой головоломке, если ему так важно знать истину.

– Плохо, что не знаете. Очень плохо. Если они вас по башке трахнули – это стопроцентное алиби! Нужно всегда внимательно смотреть: кто, где и когда вас бьет. Очень! Такая информация может пригодиться. Вот, как сейчас, например.

– Возможно, вы правы. Только, когда бьют не всегда удается посмотреть.

– Это верно…

– Да и зачем мне алиби? Вы, что, считаете меня убийцей? Хотелось бы знать, на каком основании?

Иван Иванович снял правую руку с руля, переключил скорость и задумчиво почесал голову:

– Стучат.

– Стучат? Кто? – Не понял Дима.

– Кто, кто – клапана стучат. Вы что, не слышите?

Дима прислушался к работе мотора. Клапана. Действительно постукивала.

– Есть немного. – Согласился Кириллов. Он никак не мог понять методику, по которой работает следователь. Что за странные маневры? Что за этим кроется? Попытка сбить Кириллова с толку? Отвлечь, потянуть время, просчитать правильный ответ, на заданный “ в лоб” вопрос?

– Какого черта? Ни одного приличного механика в городе нет. Только в эти выходные отрегулировали движок и спустя пару дней опять клапана стучат. Какой порядок может быть в государстве, где мотор-то, толком отремонтировать не могут? Вот вы мне скажите: разве я не прав?

– Может быть и правы. Но вы не ответили на мой вопрос.

– Какой вопрос?

– Вы меня подозреваете в убийстве Завьяловой?

– Я ему про Фому, он мне про Ерёму. Откуда я знаю: кто убила вашу Завьялову. Может быть вы, а может и не вы. Вот скажите, только честно, как вы относились к убитой? – “Волга” не спеша, переваливалась на колдобинах главной улицы Поселка. До Диминого дома оставался один квартал.

– К Завьяловой? Честно? – Дима замялся. – Плохо относился. Если точно: терпеть её не мог.

– Не могли терпеть, но пошли провожать. С точки зрения формальной логики ваш поступок необъясним. – Машина остановилась у знакомой калитки с большим почтовым ящиком.

– Может быть. – Диме вдруг захотелось рассказать этому странному мужику, от которого зависела его судьба, почему у него все так происходит. Из-за чего он пошел провожать Риту.

– Да, у меня мерзкий характер. – Начал он торопливо. – Да, я слабый и не умею сказать “нет”. Я позволяю сесть себе на шею, а когда мне надоедает тащить эту ношу, и я прошу наездника спешится, он чувствуют себя оскорбленным до глубины души. Действительно, как так: сначала сам позволил свить гнездо на своем хребте, человек успевает пообвыкнуться на новом месте, научиться получать удовольствие от своего положения. Он считает себя полноправным хозяином вьючного животного, и вдруг ему прелагают спешиться. И предлагает не кто-нибудь, а его собственное животное. Что любопытно: если бы я сбросил седока при первой попытке взобраться мне на шею, обид и недоразумений было бы во много раз меньше. И с Завьяловой все происходило по той же самой, мерзопакостной схеме. Послал бы я её куда подальше год назад, не пришлось бы идти провожать Риту в тот злополучный вечер. Наверняка бы она на заводе не задержалась допоздна. Нашла бы, чем занять вечер. Чего, чего, а недостатка в ухажерах у девушки не было. Но мне, идиоту, неудобно “послать” женщину, мне неудобно отказать ей в помощи или услуге. Ну, как же: она не виновата, что боится идти одна, а от меня не убудет. Да, о чем теперь говорить!..

– Видите, уважаемый, мотив преступления налицо. Энергичная дама мешала вам жить, могла разрушить семью, разлучить с любимой женой. Вы не выдержали, сорвались и, не найдя лучшего способа, попросту физически устранили помеху. – Сергеев повернулся к Диме в пол оборота.

– Вот, значит, как? – Дима ожидал слышать нечто подобное, но одно дело ожидать, совсем другое услышать, да еще в такой категоричной форме. – Я похож на психопата, перегрызающего горло человеку только за то, что он не отличался хорошим воспитанием? Так, давайте, арестуйте меня. Если я убийца – цепляйте наручники и везите в тюрьму.

– Если вы убийца, я именно так и поступлю. Отправлю за вами наряд, и вас задержат. Но я, собственно не за этим вас хотел увидеть.

– Не за этим? – Дима окончательно запутался в этих бесконечных “сменах галсов”. Уловить логику рассуждений следователя не представлялось никакой возможности. – Зачем же я вам был нужен?

– Странный народ: я, дорогой мой господин Кириллов, вам битый час объяснял, что у меня клапана стучат, а вы так ничего и не поняли! – Сорвался Сергеев.

– У вас стучат клапана?

– А еще начитанного из себя строите. Столько книг изучили, а простых веще не разумеете. У меня с клапанами все нормально. У машины стучат. Сами слышали.

– Причем же здесь я?

– Мне ваши коллеги с завода говорили, что лучше вас никто в моторах не разбирается. – Как маленькому бестолковому дошколенку разъяснил Иван Иванович. – Теперь поняли?

– Понял. Теперь понял: выпутываться из этой истории мне придется самому. – Дима решительно взялся за ручку дверки.

– Постойте, господин Кириллов. Что значит “выпутываться”?

–А то и значит. Для меня единственная возможность снять с себя подозрения, это поимка преступника. Вы на это дело убили почти неделю: преступник на свободе, а у вас клапана стучат. Я сам найду этого зверя и приведу его вам. – Дима открыл дверку и вылез из «Волги».

– А как же мотор? – Сергеев такой финал разговора Сергеева не устраивал.

– Поймаю убийцу – займусь мотором. – Коротко подвел итог Дима и взялся за калитку.

–Ну, да. – Сергеев оценивающим взглядом окинул щуплую фигурку Димы и добавил: – А может быть наоборот: сначала машина, а потом преступник? Если убийца не вы, а я склонен думать, что это именно так, то ваши шансы на победу в поединке с маньяком можно оценить, как один к ста. Подумайте об этом. Оставьте бандитов милиции, займитесь машиной. В вашем положении это лучшее решение.

– Лучшее решение я уже принял. – Бросил Дима через плечо и пошёл к калитке.

– Кириллов, стойте! – Дима остановился. За его спиной хлопнула дверка. Иван Иванович подошёл и сунул Кириллову в руку бумажку.

– Здесь телефон и адрес. Я же не на халяву. Я оплачу. Да и о деле можете не беспокоиться.

Дима стоял, не зная, как реагировать.

– Короче, надумаете – звоните. Я мигом подъеду.

Дверка «Волги» хлопнула последний разщ, стартер запустил двигатель, и следователь Сергеев отбыл к месту службы, раскачиваться на волнах разбитых грунтовых проездов поселка.

Прикоснувшись к шершавому дереву калитки, Дима отчетливо вспомнил свое возвращение домой в ту страшную ночь. На миг ему даже показалось, что солнце перестало светить и все вокруг погрузилось во мрак ночи. Ощущения были настолько яркими и реальными, что Дима остановился. Почти вернувшаяся сила мгновенно ушла из мышц. Снова, тоскливой головной болью сжало мозг. Чтобы не упасть, он был вынужден привалиться к забору. “Сейчас я подойду к крыльцу и услышу сзади себя голоса. А потом Шах с компанией ввалится во двор. Я стану вползать на ступеньки и снова потеряю сознание у Тани на руках”. – Дима почти поверил в то, что время повернулось вспять и швырнуло его на пять дней назад.

– А ведь поймать убийцу могу только я! Во всем городе только я один! – Эта мысль прорвалась сквозь головную боль и мгновенно вернула его в реальный солнечный полдень.

Боль в голове исчезла, мышцы снова наполнились силой. То, что с ним только что произошло, не имело объяснения, но Диме объяснения и не требовались. Он словно прозрел. Он понял, что поимка убийцы, это не просто способ реабилитировать себя в глазах следователя, мужиков с завода и всех, кто имеет глупость подозревать его в этом преступлении. Нет. Это миссия Дмитрия Кириллова. Миссия, которую за него не сможет выполнить никто. И он эту миссию осуществит. И с ним ничего не случиться.

Дима решительно толкнул калитку. Он шёл к крыльцу по узкой дорожке, из выложенных в два ряда кирпичей. Шел, как делал это уже тысячу раз. Дорожка была та же, не изменились почерневшие от времени и грязи кирпичи, только он, Дмитрий Кириллов стал другим.

15

– Не правы вы, Василий Семенович. – Сергей Ларьков напряг мышцы, и все-таки сдвинул с места прикипевшую гайку. – Дерьмо нужно утилизировать, превращать в перегной. И это – единственное приемлемое решение. Одновременно достигаются две цели: общество избавляется от вони и повышается плодородие почв.

– Ну, предположим, от трупов почва сильно-то не улучшается. – Покачал головой Василий Семенович.

– Хорошо. Пусть почва и не улучшается, зато наверняка улучшится жизнь. – Следующая гайка подалась намного легче.

– И по поводу жизни, я с вами готов поспорить. – Упрямился Василий Семенович. – Жизнь убийствами улучшить невозможно.

– Говорил же вам, Василий Семенович, поставьте защиту. – Проворчал Ларьков, разглядывая трещину на поддоне картера. – Вот вы и тогда все не согласны были. “Я аккуратненько езжу. Я машину берегу. Зачем мне защита?”. А не жмотились бы, сейчас не нужно было поддон менять.

Василий Семенович владелец “восьмерки” под которой сейчас отплевывался от пыли Ларьков, смущенно оправдывался:

– Да я не жмотился. И вожу, действительно аккуратно. Кто же знал, что такая ямина на проезжей части за сутки появится. Ещё вчера её не было.

– Была, не была, а поддон теперь менять придется. Хорошо если маслоприемник остался цел.

– Да хорошо бы. – Согласился клиент.

– Лучшее хорошо – это титановая защита. Восьмерка – машина нежная. По нашим дорогам спокойно можно только на танке разъезжать.

Поддон картера, лишившись болтов, аккуратно развалился на две половинки. Остатки не слитого масла тонкой темной струйкой полоснули по чумазому лицу Ларькова.

– Чёрт. – Ругнулся он. – Говорил мне тренер: “Иди работать в спорткомитет”. Не пошел, дурак. Сидел бы сейчас за чистеньким столом, перекладывал бумажки, писал приказы и подворовывал понемногу. Нет, нечистая занесла в автосервис. Теперь машинное масло хлебаю да тосольчиком закусываю.

– Ладно вам плакаться, Сергей Васильевич. Лучше вас в городе в машинах никто не разбирается. Были золотыми перчатками страны, стали золотыми руками. Так, что всё путём.

–Все, да не все. Пока я медали стране добывал, те мальчики, у которых я бои выигрывал, научились кулачками настоящие деньги зарабатывать. Теперь у них свои фирмы, магазины да акции. Чиновники, которые за мои медали ордена получали, нынче заставили государство поделиться с ними собственностью. А Ларьков махал руками и до смерти будет махать. Только раньше руки в перчатках были, а теперь – вот они, грязненькие и голенькие. – Сергей не жаловался. Это был обычный треп, так чтобы занять язык. Выправив погнутый маслоприемник, Ларьков выполз из-под машины.

Василий Семенович, бывший инженер-конструктор, а ныне благородный “челнок” поглядел на разукрашенную физиономию чемпиона и улыбнулся.

– Неужели вы, Сергей Васильевич, сожалеете о том, что в рэкетиры не подались?

– Не об этом речь. Сожалеть о том, чего нет – глупо. О несуществующем можно мечтать. Вопрос в другом. Раньше мальчишка в секцию бокса приходил, чтобы стать сильным. Каждый хотел вырасти чемпионом. Олимпиада была мечтой любого спортсмена. От сосунка до мастера. А сейчас приходят в надежде выучиться на бандита.

– Так уже и на бандита? – Недоверчиво поинтересовался хозяин “восьмерки”.

– Не верите? Посмотрите сколько вокруг всяких клубов карате до, во время и после, развелось. Государство на это ни копейки не дает. У государства денег на детей нет. Ответьте: на чьи средства существуют все единоборства?

– Не знаю. Они же вроде платные.

– Да, платные. Только сначала детки платят деньгами, а потом, изучив азы мордобоя, платят жизнями. Поверьте, в этом бизнесе многие мои бывшие друзья крутятся. Я всё из первых уст знаю.

– Что же, по-вашему: теперь всех, кто не в ладах с законом нужно расстреливать? – Интеллигентный Василий Семенович даже покраснел от возмущения.

– Почему расстреливать? Вор должен жрать баланду, а убийца – кормить червей. – Сергей задумчиво покачал, зажатыми в руках половинками сломанного поддона и, тяжело вздохнув, швырнул их в ящик с мусором. – Давайте, уважаемый господин бывший инженер, новый поддон.

Василий Семенович открыл старенький объемистый дипломат.

– И все же я с вами не согласен. – Он подал новый поддон Ларькову. –Это всё сталинскими лагерями попахивает. Украл колосок- получи пять лет. Враг народа – пожалуйте на расстрел. А если милиция ошиблась? А если прокурор обвинил невиновного? А если судья не во всем разобрался? Из могилы человека не вытащишь. Извинения не попросишь.

– На счет милиции и судов – вы правы. – Сергей покряхтывая снова полез под машину. И уже оттуда продолжил рассуждения. – Если за что и сажают, так только за колоски. Те, кто по-крупному ворует, отбывают срок на Канарах, по турпутевкам. Чиновников проворовавшихся и шпану всякую, я бы милиции не доверил. Я бы их собственными руками давил.

– Странный у вас, Сергей Васильевич, компот получает. В один стакан чиновников и шпану. Это по какому, позвольте полюбопытствовать, признаку? – Хозяин автомобиля присел на корточки и заглянул под машину.

– По принципу беспредела. – Сергей еще раз оглядел “кишки” машины и стал прикручивать поддон. – Вам, Василий Семенович, здорово повезло. Легко могли двигатель запороть. Пару километров проехали бы и все.

– Значит не такой уж я безнадежный. И все же, вы про “беспредел” начали. – Напомнил автолюбитель.

– “Беспредел”, он и есть “беспредел”. Друга моего школьного в прошлом году шпана чуть не убила. По чистой случайности остался жив. За что? А просто так. Денег у него было – рублей триста. Ценными вещами не владеет. Сегодня утром его жена звонила, опять те же, опять там же. Сняли куртку и часы. Вы понимаете: человека убивают развлечения ради.

– Хорошо, а причем здесь чиновники?

– А чем они лучше? – Смазанные солидолом болты, один за одним, без задержки, впивались в гнезда под ловкими руками Ларькова. – Чиновник –кто? Человек, которого я, как налогоплательщик, нанял на работу. Его обязанность – поддерживать порядок. Экономический или правовой – без разницы. Нам говорят: ваши налоги нужны для выплат пенсий, зарплат учителям и врачам, военным. Много ли мало – налоги мы платим. Но именно до тех, кому они предназначены, деньги не доходят. – Экс-боксер закрутил последний болт, с удовольствием оглядел результат своих трудов и выполз из-под, вздыбленной домкратом, “восьмерки”. – Далее. Положив в свой карман налоги, те же чиновники просят в долг у богатого Запада. Им дают. Они берут. И снова не забывают поделиться со своим кошельком. А почему бы и нет? Платить –то по долгам будем мы с вами, а не они. Иначе говоря, эти господа приватизировали себе госсобственность, лишили нас работы, обобрали налогами и сделали должниками заграничных кредиторов.

– Я и не знал, что вы Сергей Васильевич, коммунист.

– Причем здесь коммунисты или демократы. Ни грамма политик в этом нет. Наш благодетель Седых – бывший советский и партийный деятель. Ныне – демократ и муж капиталистки. При этом активный участник первомайских демонстраций. Не пропускает ни одной коммунистической акции. Но, одновременно владеет акциями всех предприятий города. Где здесь политика? Чушь, одно чиновничье воровство. Вся политика в России сводится к стремлению чиновников, претендующих на власть, отобрать кормушку у чиновников, обладающих властью. – Сергей вошел в раж. Видно этот разговор задел его за больное.

– Да бросьте вы кипятиться. – Попробовал успокоить собеседника хозяин машины.

– Нет, – остановить Ларькова было уже невозможно. Если бы сейчас ему под горячую руку попались те самые чиновники, о которых он с таким жаром рассуждал, шансов на продолжение карьеры у них наверняка бы поубавилось. – Подумайте сами: вы занимаете кому-то деньги. Потом он берет в долг еще у кого-то. А вам объявляет: “Дорогой друг. Заплати за меня долг, тому, третьему, тогда мое финансовое положение улучшиться и я, возможно верну долг тебе”. Каково?

– Хорошо, с этими все ясно. А почему нет такой же нелюбви к организованной преступности? Что, старых друзей жалко?

– Почему нет, есть. Только те нас, обывателей, непосредственно не касаются. Пока не лезешь в криминальную сферу, можешь прожить жизнь спокойно и с ними не пересечься ни разу. Организованная, она потому и организованная, что у них существуют определенные правила игры. Более того: достаточно уничтожить беспредел, и организованная преступность сразу “просядет”. Может быть, не умрет, но станет перебиваться случайными заработками. Это уж точно.

– Больно у вас все просто получается.

– Больно – это точно. Но не просто. Суды, милиция и прокуратура – плохие помощники в борьбе с беспределом. И уличным, и чиновничьим. Это нужно в свои руки брать.

– В какие “свои”? – Поинтересовался Василий Семенович.

– А вот в эти самые. – Сергей продемонстрировал черные от масла и грязи кулаки.

– Вы это серьезно?

– Ещё как. Времени только на все это нет. Ничего кроме автомобильных кишок не вижу. Вот друга нужно проведать, а сегодня снова не выйдет. Да и завтра вряд ли доберусь.

– Что, серьезно пострадал?

– Не очень. Жена сказала, что сегодня уже на работу пошел. Но все равно неудобно.

Сергей залил в двигатель масло, вытер руки, забрался в салон и завел мотор. Послушав пару минут, и удовлетворенно резюмировал:

– Да. Легко отделались. Движок работает как часы. А о “защите”, Василий Семенович, все-таки, подумайте. Осторожность – прекрасно, но “защита” – осторожности не помешает. Она осторожность великолепно дополнит. Причем не только у автомобилей. Счастливого пути.

16

Дверь Дима открыл дверь своим ключом. Сменил в сенях полуботинки на тапочки и зашел в дом. Таня сидела на кухне и смотрела по телевизору двухчасовые новости. Скорее почувствовав, чем услышав мужа, она, не оборачиваясь сказала:

– Привет, Кириллов. Голодный?

– Есть немного. – Дима обнял жену за плечи сзади и, потерся носом, о стянутые на затылке в плотный узелок, волосы.

– Сейчас щи поставлю разогреться. – Таня попыталась подняться.

– Сиди, я сам. – Дима насильно усадил Таню на место и переставил кастрюлю с подоконника на печку.

– Скорее бы, что ли, Примаков правительство собрал. – Началась реклама и Таня, пультиком, выключила телевизор.

– Танюха, тебе президентом нужно быть, а не продавцом. – Подколол жену Дима. – Что тебе с этого правительства?

– Как чего, с завтрашнего дня – опять на работу. А пока у них в Москве этот бардак идёт, нам каждый вечер приходится ценники переписывать. С одним оформлением возврата товара сколько возни. Больше бумажки пишем, чем торгуем. Они там с умными лицами по Кремлю и Белому дому бродят, а мы за них все расхлебываем.

– Президент, как есть президент! – Дима сел перед Таней на корточки, обнял за ноги и положил подбородок ей на колени. – Давай выдвинем твою кандидатуру на следующий срок? Тебя наверняка весь магазин поддержит. И все покупатели.

– Давай. Хуже Ельцина не буду. – Таня ласково потрепала мужа за короткий чубчик.

– Конечно. Как ты можешь быть хуже? Ты, вообще, самая лучшая. – Дима поцеловал обнаженные Танины коленки и стал раздвигать полы халатика. На улице потеплело и, жарко протопленная, печь разогрела Танину кожу. Дима нежно прикоснулся к обжигающим, плотно сжатым бедрам прохладными с улицы губами.

– Димка, щекотно. Губы холодные. – Таня руками пыталась удержать полы на месте.

– Сейчас согреются. – Дима поднял глаза, любуясь Таниным зарумянившимся лицом и, расстегнул нижнюю пуговку халата. Таня отпустила подол и шлепнула его порукам. Халатик распахнулся. “Никогда не подумаешь, что эта женщина выносила и родила ребенка” – в очередной раз восхитился женой Кириллов.

Таня действительно сохранила девическую легкость. Дима приспустил резинку белых тонких трусиков и поцеловал розовый рубчик, опоясавший Танину талию. Он почувствовал, что теряет голову. Крепко сжав её упругие ягодицы Дима потянул жену к себе. Таня, раздвигая ноги, подалась ему навстречу.

– Димка, дурачок, не на кухне. А то опять все кастрюли раскидаем. – Танины руки сжали Димкин затылок. Задыхаясь от желания и сладкого аромата ее кожи, Дима легко поднял жену, вынес в комнату и бросил на кровать….

– Кириллов, щи выкипят.

– Пусть…

Дима лежал на спине и, улыбался Тане, уютно примостившейся у него на животе. Его согнутые в коленях ноги она использовала как спинку кресла.

“Где та скромная девочка, которая пол часа назад на кухне одергивала халатик и сжимала ноги?” Дима поглаживал Танины колени и, с удовольствием глядел на обнаженное тело жены.

– Какая ты у меня красавица. – Диму потянулся к нежным золотым кудряшкам между ее ног. Таня перехватила руку:

– Не мешай. – И стала выводить пальчиком какие-то каракули на его груди.

– Ты письмо пишешь или стихи?

–Нет. – Таня быстро взглянула ему в глаза и хитро улыбнулась.

– Что “нет”?

– Не письмо и не стихи. – Таня нажала пальчиком посильнее.

– А что? – Диме было так, хорошо, что будь его воля, он никогда бы не встал с этой кровати и не за какие деньги не вышел из этого дома. Никогда.

– Я записываю тебе твои слова на память. – Таня стала “обводить надпись” по второму разу.

– Какие? – Дима взял руку жены и крепко сжал её пальцы.

– Больно. – Сказала Таня жалобно, но освободиться не пыталась.

–Какие слова? – еще раз переспросил Дима.

– “ Какая ты у меня красавица”. Вот какие.

– Зачем?

Таня посмотрела на Диму в упор:

– Я состарюсь, и ты меня разлюбишь. Разлюбишь и решишь бросить. Тогда я дотронусь до этой надписи. Ты вспомнишь свои слова, и тебе станет стыдно. И мы останемся вместе. Потому, что я всегда буду только твоей красавицей.

– Глупая ты Таня. Мы же состаримся вместе. И никогда я тебя не разлюблю. Даже без этой надписи.

Таня наклонилась и прикоснулась губами к Димкиной руке, как будто прощалась с ним. Прощалась навсегда. Как с божеством, как с царственной особой. Диму смутил этот неожиданный порыв жены.

– Тань, пошли обедать, пока есть что. А то я проголодался.

– Я тебя люблю. Слышишь, Кириллов? – Таня запахнула халатик, легко поднялась над Димой и, соскочив с кровати, выбежала на кухню.

Портить такой день не хотелось, но решение уже было принято. Сейчас, за столом, Диме предстояло убедить жену вернуться в дом к родителям. Причем вернуться одной. Без Димы. Посвящать Таню в свои планы он не мог. Она ни за что не согласилась бы, отпустить мужа в одиночку, в такое рискованное предприятие. А не посвящать – означало врать.

Давно, еще когда их отношения только начинались, Кирилловы договорились, что даже в самом крайнем случае, обманывать друг друга они не станут. Даже в случае измены между ними не встанет ложь. И за все время семейной жизни этот договор они не нарушили не разу. Хотя, если честно, то серьезного поводя для вранья просто не возникало. Через все бытовые проблемы они проходили легко, не делая из них трагедий. Но сейчас случились особые обстоятельства. Происшедшее с ним не подпадало под разряд обычных жизненных трудностей. Диму ожидала опасная игра, в которой победитель получал жизнь и свободу, а проигравший мог умереть. И подвергать опасности жену Дима не мог.

Наличие семейного моратория на вранье в данных обстоятельствах могло оказаться на руку Диме, но могло и подвести. Искусство обманывать, “забивать баки”, “вешать на уши лапшу”, как и всякое другое занятие требует таланта и практики. По поводу таланта, Дима ничего определенного сказать не мог. Что до практики, тот здесь все было ясно. Практика отсутствовала полностью. И подловить его на лжи, наверное, будет совсем несложно.

С другой стороны, Таня не ждет от него подвоха. А, значит у этой аферы, есть определенный шанс на благополучное завершение.

– Таня, у меня есть две новости: хорошая и плохая. С какой начать? – Дима зашел на кухню. На столе уже красовались две тарелки щей. Аппетитный парок поднимался над ними, заставляя сглатывать слюну. Димина тарелка полная до краев. Танина, налита наполовину. Дима не понимал, как жене удается работать больше мужиков, а питаться наравне с маленькой Ленкой.

– Начни с хорошей. Плохих новостей я сегодня по телевизору наслушалась.

Дима взял нож и начал резать хлеб. Занялся он этим специально, чтобы не видеть Таниного взгляда. Так врать было проще:

– Мне предлагают на недельку съездить в заводской профилакторий. Подлечиться. – Дима сложил нарезанные ломти на тарелку и сел. – Что ты по этому поводу скажешь?

– Это же здорово! – Обрадовалась жена. – А ты говорил у вас директор – дерьмо.

– Ошибочка вышла. Виноват исправлюсь. – Дима отправил в рот ложку щей и поперхнулся: крепки куриный бульон, покрытый янтарными каплями жира, обжег небо, язык и, раскаленными углями провалился в желудок. – Горячий!

– Бог наказал. Так тебе и надо. Не будешь о людях плохо говорить.

– Теперь не буду. Вообще говорить не буду: язык обжег.

– Ничего. Я тебя немого любить буду больше. Но сначала скажи плохую новость.

– Нельзя тебе здесь одной оставаться. – Дима замешкался, придумывая как бы помягче пересказать сегодняшнюю встречу с Шахом и его командой. Но изобретать ничего не пришлось.

– А я и не останусь. Я пока к родителям переберусь. И на работу ходить от них ближе, и Ленка под приглядом. Авось за неделю с мамой не передеремся.

– Танька, ты у меня не только самая красивая, но и самая умная. Как все быстро решила. – Дима искренне радовался, что все проблемы так просто утряслись.

– Про “умную” я тоже на тебе напишу. На спине. А то у мужиков память короткая, что сегодня сказал – все завтра забудешь.

– Ни-ког-да! – Громко по слогам продекламировал Дима.

– И чего это ты раскричался? Лучше объясни подробнее: с какого числа у тебя заезд в профилакторий, когда собираться будешь?

– С сегодняшнего. – Продолжая улыбаться, соврал Дима. – В восемь вечера автобус уходит от проходной.

– Чего, дурачок улыбается? Обрадовался, что от жены на неделю сбежал? Да? – Таня, видно немного расстроилась из-за скоропалительного отъезда мужа, но быстро взяла себя в руки. – Давай, доедай быстренько, да нужно собираться. И тебе вещи в дорогу сложить и мне тряпки собрать, чтобы сюда на неделе не возвращаться.

17

В маленькой комнате Шварца всей компании было тесновато. Кровать занимала почти половину помещения. Тумбочка с двухкассетным магнитофоном и стул с “отстегивающейся” ножкой дополняли убогий интерьер. Собраться у Шварца решили по той простой причине, что его предок постоянно торчал в гараже. Мать Славика умерла лет пять назад. Больше в доме никто не жил. А значит, можно было спокойно все обсудить без свидетелей.

Шах, оседлав повернутый спинкой вперед стул, изучал свою команду. Шварц, Шестерка и Гиря сидели на кровати напротив него. Над головой Шварц поблескивал большой красочный плакат со Шварцнеггером в роли Терминатора.

– Да, пацаны. Я уже начинаю думать, что вас зря с нар сняли. Не по плечу вам серьезное дело.

– Ладно, тебе, Шах. Прокололись, с кем не бывает. – Начал оправдываться Гиря. – Больше, на х.., не повторится. Все будет тип-топ.

– Гиря прав. – Прыщавый Шварц на фоне глянцевого Терминатора смотрелся просто пародийно. Шах против воли улыбнулся. Славик, заметив улыбку, приободрился. – Мы же его почти достали. Если бы не мент, он бы у нас асфальт жрал, как бутерброды с сыром.

– Это не мент был. – Негромко поправил приятеля Вася-Шестерка. – Следак из прокуратуры.

– Какая разница. Повезло придурку – и все тут. Ты не думай: мы, в натуре, больше не оплошаем.

– Я же говорю: все будет тип-топ. – Гиря потер здоровенной лапой свою маленькую башку.

– Не думай, говоришь? – Шах перестал улыбаться. – Если я не буду думать, вы завтра все на зоне окажитесь.

Троица опустила головы. Спорить с Шахом никто не решался. Закончив демонстрацию силы, Шах приступил к “раздаче слонов”. Пачка долларов, неожиданно, словно из воздуха возникшая в его руке, произвела на провинившихся неизгладимое впечатление.

– Ого! – Искренне как ребенок отреагировал Гиря.

Шах небрежно раскидал всем по две сотни. Себе оставил четыре. Молча оглядел компанию.

– Класс! – Шварц с восторгом рассматривал купюры.

Шестерка равнодушно сунул свою долю в карман и спросил:

– Ты же говорил, что задаток пять штук?

– Да. Четыре завтра возьмем из сейфа. За остальным поеду вечером. – Шах достал пачку сигарет и протянул приятелям. – Угощаю.

Все закурили.

– Не нравится мне это. – Так же без эмоции резюмировал Вася.

В другое время Шах не задумываясь поставил бы Шестерку на место. Но сейчас он хотел услышать, что по поводу фокусов Седых думают другие. Поведение заказчика беспокоило. Мнение Васи, на этот счет, могло оказаться полезным. Чем-чем, а гомозгами Бог этого поселкового пацана не обделил.

– Баксы не нравятся? – В вопросе Шаха не было агрессивности. Шестерка сразу сообразил, что ему позволено высказать свои сомнения.

– Баксы нравятся. – Вася говорил, не поднимая головы. – Но, по-моему, Седых решил нас кинуть. Приедем, устроим шухер. А это все, что ему нужно. Сидеть у него в магазине и разбираться: где задаток, мы не можем. Менты накроют. А не расплатится: потом в суд на него не подашь. Обломит он нас.

– Интересно говоришь. – Шах поглядел в окно. Небо к вечеру заметно посерело. Похоже, собирается дождь. То, что сказал Шестерка, почти полностью совпадало с тем, чего опасался сам Шах.

– Какой резон Седых нас кидать. Для него десять штук, как для тебя пачка “Беломора”. – Загорячился Шварц.

– Помолчи. – Оборвал его главарь. – Кажется мне, что Шестерка прав. На все сто. У тебя погреб в гараже цел?

– Бабаубежище? – Уточнил Шварц. Шах кивнул. Под гаражом отец Славика в свое время выстроил целый дворец: бетонированный погреб в два этажа. В нижнем – хранилась картошка и прочие запасы на зиму. Второй этаж предназначался для любовниц. Жена была уверена, что супруг возится с машиной, а он в это время, буквально под носом у своей половины, “возился” на стареньком диване в своем “бабаубежище”. После смерти жены, бабаубежище потеряло актуальность. Прятаться стало не от кого. Кроме того, Бог наказал ловеласа сначала простатитом, потом импотенцией. Когда Букет болезней дополнил радикулит, нижние этажи гаража перешли в безраздельную собственность Славика. Привычка ежедневно, как на работу ходить в гараж, у Славкиного отца осталась, но погреб и секс-полигон казались их создателю недоступны. – Цело бабаубежище. Что ему сделается?