Читать онлайн Тяжёлая корона

Sophie Lark

Heavy Crown

Copyright © 2021 by Sophie Lark

© Комаревич-Коношенкова А., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

1. Blood // Water – grandson

2. Bubblegum Bitch – MARINA

3. Deep End – Fousheé

4. Naval – Yann Tiersen

5. Once Upon a December – Emile Pandolfi

6. City Of Stars – Gavin James

7. Hate The Way – G-Eazy

8. Where Is My Mind? – Pixies

9. Riptide – Vance Joy

10. Prisoner – Miley Cyrus, Dua Lipa

11. But I Like It – Lauren Sanderson

12. I See Red – Everybody Loves an Outlaw

13. Fetish – Selena Gomez

14. Sucker for Pain – Lil Wayne

15. Play with Fire – Sam Tinnesz

16. River – Bishop Briggs

17. Saints – Echos

18. O Death – Kate Mann

19. Bulletproof – La Roux

20. Willow – Taylor Swift

Себастиан

Я сижу за угловым столиком в ресторане «Ла-Мер» с двумя моими братьями и младшей сестрой Аидой. Ресторан уже час как закрылся, так что официанты давно убрали со столов скатерти и стеклянную посуду, а повара как раз заканчивают очищать плиты и холодильники.

Бармен все еще проводит свою ежевечернюю инвентаризацию – дольше обычного, вероятно, на случай, если кто-то из нас захочет выпить напоследок. Удобно быть владельцем ресторана – никто и не подумает тебя выгнать.

«Ла-Мер» славится своими высококлассными морепродуктами: палтус, лосось, а также ножки камчатского краба, что длиннее вашей руки, каждое утро доставляют самолетом с восточного побережья. Ранее мы отужинали сочным лобстером, и последние несколько часов просто потягиваем напитки и разговариваем. Возможно, это наш последний вечер вместе на долгое время.

Завтра утром Данте улетает в Париж. Мой брат везет свою жену, сына и недавно родившуюся дочурку за океан в расширенное свадебное путешествие, как он его называет. Но почему-то мне кажется, что возвращаться они не планируют.

Данте никогда не хотел становиться capocrimine. Последние несколько лет он был, по факту, главой нашей семьи, но лишь потому, что он старший, а не из-за своих амбиций.

Разумеется, настоящий дон до сих пор мой отец, но его здоровье ухудшается с каждым годом. Он все больше и больше делегирует нам управление делами семьи. Раньше papa лично решал все вопросы других итальянских семей, какими бы незначительными они ни были, теперь же он надевает свой костюм и выходит из дома только ради самых безотлагательных дел.

Papa стал затворником в нашем доме на Норт-Уиленд-стрит. Если бы с отцом не жила наша экономка Грета, составляя ему компанию за обедом и выслушивая его жалобы на то, что Стейнбек должен стоять выше Хемингуэя в писательском пантеоне, я мог бы всерьез начать за него беспокоиться.

Пожалуй, я испытываю чувство вины, ведь я тоже мог бы жить с ними. Все остальные отпрыски семейства Галло уже съехали из дома: Данте женился, Аида вышла замуж, а Неро живет со своей девушкой Камиллой в квартире над ее новой мастерской автотюнинга.

Закончив универ, я мог бы вернуться домой, но не стал, а вместо этого снимаю квартиру на пару со своим товарищем Джейсом в Гайд-парке.

Я объяснял это себе тем, что мне нужно больше личного пространства, чтобы приводить девчонок или засиживаться допоздна. Но правда в том, что я чувствую, словно мои отношения с семьей дали трещину. Я будто плыву по течению – на виду у остальных, но в другой лодке.

Все так быстро изменились, да и я тоже. Но, похоже, изменились мы по-разному.

Со времен нашей последней стычки с Гриффинами прошло три года.

Та ночь изменила мою жизнь.

Все началось с ужина, похожего на этот – не считая того, что мы сидели на крыше нашего дома, в котором мы все тогда еще жили. Мы увидели салют над озером и поняли, что Гриффины устраивают праздник в честь младшей дочери.

Насколько иной была бы наша жизнь, если бы не этот салют и если бы не Аида, которая восприняла его как вызов или попытку взять нас на слабо.

Я помню, как разноцветные вспышки отражались в глазах сестры, когда она повернулась ко мне и прошептала: «Мы должны испортить им праздник».

Мы проникли в дом Гриффинов, и Аида украла часы их прадеда и случайно подожгла библиотеку, отчего Кэллам Гриффин отправился на поиски. Он нашел нас на пирсе, и тогда его телохранитель сломал мне колено.

Это был поворотный момент, после которого моя жизнь потекла в совсем ином русле.

До этого я мог думать только о баскетболе. Я каждый день подолгу играл. Теперь же мне сложно припомнить, насколько сильно я был поглощен игрой. Куда бы я ни шел, со мной всегда был мяч, и при любой возможности я тренировал дриблинг и кроссоверы, а перед сном пересматривал старые матчи. Я вычитал, что Коби Брайант не переставал тренироваться, пока ему не удавалось забить минимум четыреста мячей за день, и решил увеличить это количество до пятисот. Я оставался после тренировок до тех пор, пока уборщики не выключали в зале свет.

Ритм и ощущение мяча в руках запечатлелись в моем мозгу. Его шероховатая текстура была мне знакома как ничто, а самым узнаваемым звуком стал скрип кроссовок по твердой древесине.

Это была единственная истинная любовь моей жизни. Мое отношение к игре было серьезнее, чем к любой девушке, базовым потребностям, развлечениям или чему-либо другому.

Когда ботинок телохранителя опустился на мое колено и я почувствовал эту ослепляющую тошнотворную вспышку боли, я понял, что с моими мечтами покончено. Профи возвращаются в большой спорт после травм, но травмированные игроки не становятся профи.

Почти год я проживал стадию отрицания. Я проходил реабилитацию каждый божий день. Я перенес операцию, прикладывание грелок, пакетов льда, ультразвуковое воздействие на рубцовую ткань, электростимуляцию окружающих мышц и бесчисленные часы утомительной физиотерапии.

Каждый день я ходил в спортзал, чтобы поддерживать тело в наилучшей форме. Наращивал тридцать фунтов[1] мышц в долговязое когда-то тело.

Но все было напрасно. Я избавился от хромоты, но скорость ко мне так и не вернулась. К тому времени, как я должен был стать еще быстрее и искуснее, я еще даже не наверстал упущенное. Я плыл против течения, и меня медленно сносило назад.

И теперь я живу в этой странной альтернативной реальности, где Гриффины наши ближайшие союзники, а моя сестра Аида замужем за мужчиной, который приказал размозжить мне колено.

А самое странное, что я и сам не ненавижу Кэллама. Он добр к моей сестре. Они безумно влюблены друг в друга и растят сына – наследника обеих семей, Майлза Гриффина. Гриффины выполнили свою часть брачного договора. Они нам верны.

Но я все равно чертовски зол.

Ярость бурлит и кипит во мне каждый божий день.

Я всегда знал, чем занимается моя семья. Это такая же часть Галло, как наша плоть и кровь. Мы мафиози.

Я никогда в этом не сомневался.

Но я думал, что у меня есть выбор.

Я думал, что смогу обходить стороной семейный бизнес, оставаясь при этом свободным и способным добиться всего, чего захочу в жизни.

Я не понимал, насколько сильно меня уже поглотила эта жизнь. У меня никогда не было выбора. Мне было суждено так или иначе стать ее частью.

И действительно, как только я сломал колено и потерял место в команде, мои братья стали все чаще звать меня на задания.

Когда поляки похитили Нессу Гриффин, мы присоединились к войне Гриффинов против польской мафии. В ту ночь я впервые застрелил человека.

Я не знаю, как описать этот момент. У меня в руке был пистолет, но я не собирался его использовать. Я считал, что я там для прикрытия – в лучшем случае, постоять на шухере. Но затем я увидел, как один из польских наемников наставил пистолет на голову моего брата, и инстинкты взяли верх. Моя рука взлетела, прицелившись поляку прямо между глаз. Я без промедления спустил курок.

Шатаясь, он сделал пару шагов назад. Я ожидал ощутить хоть что-то: шок, ужас, вину.

Но вместо этого я… не почувствовал вообще ничего. Это казалось неизбежным. Словно мне всегда было суждено кого-нибудь убить. Словно такова моя природа.

И тогда я понял, что я вовсе не хороший человек.

Я всегда считал иначе. Наверное, все так про себя думают.

Я думал, что я добросердечнее моего брата Данте. Не такой психопат, как Неро. Ответственнее Аиды. Я считал себя добрым, трудолюбивым, хорошим человеком.

В тот момент я понял, что жестокость всегда была во мне, как и эгоизм. Я не собирался жертвовать своим братом ради кого-то другого. И уж тем более я не собирался жертвовать собой. Я был готов причинять боль и убивать. Или чего похуже.

Странно узнавать о себе такое.

Я оглядываю своих братьев и сестру за столом. У всех нас так или иначе руки в крови, но, глядя на нас, этого не скажешь. Ну, разве что, скажешь, глядя на Данте – его ладони похожи на покрытые шрамами бейсбольные перчатки. Они были созданы, чтобы разрывать людей на части. Будь мой брат гладиатором, римляне бы выставляли его против льва, чтобы бой был честным.

Но все они выглядят счастливее, чем когда-либо. Глаза Аиды сияют от радости, она раскраснелась от вина. Сестра не пила, пока кормила грудью, и теперь она взбудоражена возможностью снова почувствовать себя немного подшофе.

Данте блаженствует, словно уже сидит на уличной террасе парижского ресторана. Словно его «долго и счастливо» уже началось.

Даже Неро изменился. А уж про моего брата никто бы не подумал, что ему суждено обрести счастье.

Он всегда был жестоким и наполненным яростью. Я искренне считал брата социопатом, когда мы были подростками: казалось, его вообще никто не волнует, даже его собственная семья. Во всяком случае, по-настоящему.

А затем Неро встретил Камиллу и ни с того ни с сего стал совершенно другим человеком. Я бы не назвал его славным малым – брат все еще чертовски груб и безжалостен, но тот присущий ему нигилизм исчез. Теперь он более сосредоточен, более осмотрителен, чем когда-либо. Теперь Неро есть что терять.

Аида спрашивает Данте:

– Ты собираешься учить французский?

– Да, – утробным голосом отвечает тот.

– Не могу себе этого представить, – замечает Неро.

– Я могу выучить французский, – защищается Данте. – Я же не тупой.

– Дело не в твоих умственных способностях, – поясняет Аида. – А в произношении.

– Что ты имеешь в виду?

Аида и Неро обмениваются смешливыми взглядами.

– Даже твое итальянское произношение… оставляет желать лучшего, – говорит сестра.

– О чем это вы? – требовательно спрашивает Данте.

– Скажи что-нибудь по-итальянски, – подначивает его Аида.

– Ладно, – с упрямством говорит Данте. – Voi due siete degli stronzi. – «Вы двое – придурки».

Это предложение абсолютно правильное. Проблема в том, что Данте произнес его все с тем же ровным чикагским акцентом, так что получилось что-то вроде: «Voy doo-way see-etay deg-lee strawn-zee», словно фермер со Среднего Запада пытается заказать блюдо в дорогом итальянском ресторане.

Аида и Неро прыскают от смеха, и я тоже не могу удержаться от того, чтобы не фыркнуть. Данте угрюмо глядит на нас – он так ничего и не заметил.

– Что? – требует он ответа. – Что здесь, черт побери, смешного?

– Лучше пусть говорить будет Симона, – сквозь смех замечает Аида.

– Ну, я не то чтобы жил в Италии! – рычит Данте. – Я, между прочим, говорю еще и на арабском, и это уже больше, чем знаете вы, двое оболтусов.

Когда они не перестают смеяться, он добавляет:

– Идите в жопу! Я культурный.

– Такой же культурный, как йогурт[2], – отвечает Неро, чем вызывает новый взрыв хохота.

Думаю, в прежние времена Данте бы стукнул их головами друг о друга, но теперь, став отцом и мужем, он выше этих глупостей. Он просто качает головой и дает знак бармену налить еще.

Аида с материнством ничуть не стала выше чего-либо. Понимая, что Данте не собирается больше реагировать на ее шутки, она обращает взгляд своих серых глаз через стол и останавливает его на мне.

– Вот у Себа талант к языкам, – говорит она. – Помнишь, как мы возвращались с Сардинии, и ты думал, что должен говорить с пограничниками на итальянском? Они все задавали тебе вопросы, чтобы убедиться, что ты гражданин США, а ты не отвечал ничего, кроме: «Il mio nome è Sebastian».

Это правда. Мне было семь лет, и я растерялся оттого, что все эти взрослые глазели и рявкали на меня. Я так сильно загорел после лета, проведенного в Италии, что это, должно быть, выглядело так, будто мой отец похитил какого-то маленького островитянина с Коста-Рей и пытается перевезти его через Атлантику.

Пограничники пытались добиться от меня ответа, вопрошая: «Это твоя семья? Ты американец?», а я по какой-то причине решил, что должен отвечать им на их родном языке, хотя они обращались ко мне на английском. В тот момент я был способен лишь снова и снова повторять: «Меня зовут Себастиан».

Черт бы побрал Аиду за то, что она это вспомнила – ей самой-то было всего пять. Но моя сестра никогда не забудет какую-нибудь неловкую ситуацию, если потом ее можно припомнить в самый неподходящий момент.

– Хотел остаться на каникулах чуть подольше, – холодно говорю я ей.

– Неплохая стратегия, – отвечает она. – Чуть не остался навсегда.

Я буду скучать по Данте. Чем глубже мои братья и сестра погружаются в собственные заботы, тем больше я скучаю.

Они могут вести себя раздражающе и неуместно, но они любят меня. Они принимают меня таким, какой я есть, со всеми моими ошибками и недочетами, и я знаю, что в критический момент могу на них положиться. Я тоже явлюсь по первому их зову, неважно, когда и куда. Это мощная связь между нами.

– Мы приедем в гости, – говорю я Данте.

Он слегка улыбается.

– Только не все одновременно, пожалуйста, – говорит брат. – Я не хочу спугнуть Симону, когда мы только, наконец, поженились.

– Симона меня обожает, – говорит Аида. – И я уже проложила себе путь к сердцу твоих детей. Самый верный способ стать любимой тетушкой – дарить им опасные подарки, которые ни за что не разрешили бы их родители.

– Видимо, поэтому ты и любила дядю Франческо, – замечаю я. – Он подарил тебе лук и стрелы.

– Именно, – отвечает Аида. – Я его обожала.

Я тоже. Но мы потеряли дядю Франческо спустя два года после этого подарка. «Братва» отрезала ему пальцы и подожгла живьем. Результатом этого стали две кровавые бойни между нами и русскими. Мой отец был в такой ярости, каким я его еще не видел. Он вытеснил русскую мафию с ее территории в западной части города и убил в отместку восьмерых их людей. Я не знаю, что papa сделал с тем bratok, который бросил спичку в дядю Франческо, но я помню, как в тот вечер он вернулся домой в рубашке, пропитанной кровью настолько, что на ней больше не было видно ни единого дюйма белого хлопка.

Я сохранил свой любимый подарок от дяди Франческо – небольшой золотой медальон с изображением святого Евстафия. Я ношу его каждый день.

Дядя Франческо был хорошим человеком – очаровательным и забавным, страстным во всем. Он любил готовить и играть в теннис. Он брал нас с Неро с собой на корт, чтобы сыграть двое на одного, и всякий раз разносил нас в пух и прах. Дядя был невысоким, но плотным и жилистым, и мог запустить мяч в самый дальний угол площадки – так, чтобы он при этом касался линий, оставаясь внутри площадки. Отбить такой удар было невозможно. Мы с Неро обливались по́том, тяжело дышали и клялись, что однажды наконец-то победим его.

Порой мне хочется вернуть дядю хоть на денек, чтобы он увидел, какими мы стали. Чтобы поговорить с ним на равных.

Мне хочется того же и с мамой.

Интересно, была бы она рада?

Mama никогда не любила преступную жизнь. Она игнорировала ее, делая вид, что не в курсе, чем занимается ее муж. Она была пианисткой и давала концерты, во время одного их них ее увидал papa и с тех пор преследовал неустанно. Он был гораздо старше нее, но, я уверен, обаял своей начитанностью, манерой речи и знанием трех языков. А еще тем, что его аура власти тоже произвела на нее впечатление – к тому времени отец уже был главным доном Чикаго, одним из могущественнейших людей города. Mama любила отца за то, кем он был, но не за то, что он делал.

Что бы она подумала о нас? О том, какие поступки мы совершали?

Мы только что завершили масштабное строительство в Саут-Шоре. Смотрела бы она на это в благоговении или думала бы, что каждое из этих зданий построено на кровавые деньги? Стала бы она восхищаться сооружениями, которые мы создали, или представляла бы себе скелеты, погребенные под их фундаментом?

Бармен приносит Данте напиток.

– Еще кому-нибудь повторить? – спрашивает он.

– Да! – тут же отвечает Аида.

– Давайте, – соглашается Неро.

– Мне не нужно, – говорю я. – Я буду собираться.

– К чему такая спешка? – спрашивает Неро.

– Ни к чему, – пожимаю плечами я.

Я не знаю, как выразить то нетерпение и беспокойство, которое я испытываю. Наверное, мне просто завидно, что Данте улетает в Париж со своей женой. Возможно, я завидую Неро и Аиде тоже. Кажется, они не сомневаются в выбранном пути и счастливо живут свои жизни.

Но не я. Я вообще не знаю, какого хрена я творю.

Данте встает, чтобы выпустить меня из-за стола. Он обнимает меня на прощание, и его огромные руки сдавливают мои ребра почти до треска.

– Спасибо, что выбрался, – говорит брат.

– Разумеется. Пришли открытку.

– В жопу открытки. Пришли мне шоколад! – подает голос Аида.

Я киваю на прощание ей и Неро.

– Она давненько уже не пила, – говорю я ему. – Надеюсь, ты подвезешь ее до дома.

– Подвезу, – отвечает Неро. – Но, если ты наблюешь в моей машине, Аида, я порежу тебя к чертям.

– Да ни в жизнь, – уверяет она.

– У тебя уже был опыт, – ворчит брат.

Я оставляю их за столом и ныряю в теплый чикагский вечер. Сейчас лето, и даже в десять часов вечера жара еще только начинает спадать.

Мы недалеко от реки. Я мог бы пройтись до дома по Рандольф-стрит, но вместо этого предпочитаю прогуляться вдоль набережной мимо ресторанов, свет которых отражается от темной поверхности воды. Я пересекаю реку и оказываюсь в районе Ривер-Норт, где улицы тише и не так ярко освещены. Я неспешно шагаю, сунув руки в карманы. Это приличный район, а я ростом 6 футов 7 дюймов[3]. Мне нечего опасаться грабителей.

И все же, услышав крик, я напрягаюсь и оглядываюсь в поисках источника звука.

В пятидесяти ярдах[4] от себя я вижу блондинку, отбивающуюся от мужчины в темной одежде, здоровяка с татуировкой в виде стрелы на бритой голове. Кажется, он пытается впихнуть девушку в открытый багажник своего автомобиля.

Блондинка выглядит так, словно собралась на вечеринку: на ней короткое платье и туфли на высоких каблуках, которые ничуть не помогают ей удержать равновесие, когда мужчина сбивает девушку с ног и пытается зашвырнуть спиной в багажник. Она высвобождает руку и дает ему пощечину – с такой силой, что я слышу звук удара, который разносится по всей улице. В ответ он бьет ее еще сильнее.

Это по-настоящему выводит меня из себя. Не успев сообразить, что я делаю, я уже несусь по тротуару прямо на громилу.

Ровно в тот момент, когда ему удается запихнуть девушку в багажник, но до того, как над ней закрывается крышка, я налетаю на мужчину сбоку. Я сильно бью его плечом, отчего здоровяк отлетает к кованой ограде.

Он врезается в нее, но через мгновение снова встает на ноги и бросается на меня, размахивая кулаками.

У меня не особо большой опыт в драках, я дрался раза три или четыре, в то время как Неро побывал, наверное, в сотне заварушек. Но я огромный, блин, чувак с большим замахом. А когда у тебя двое старших братьев, кое-что ты все-таки умеешь.

Мужик молниеносно атакует меня, размахивая кулаками. Я тоже поднимаю руки, блокируя большинство его ударов в лицо. Он пару раз бьет меня по корпусу, и это не очень-то приятно. Я жду, когда он откроется. Здоровяк делает еще один кросс справа мне в лицо, и в этот момент я отступаю в сторону и бью его в глаз левой, отчего его голова запрокидывается назад. Мужчина продолжает надвигаться на меня, но уже не так уверенно.

У него широкое уродливое лицо, потемневшие зубы и кожа цвета сырого теста. Обливаясь по́том и тяжело дыша, здоровяк в ярости рычит на меня, продолжая пытаться наносить удары, которые не долетают до моего лица.

Я не даю волю гневу. Наоборот, теперь я ощущаю себя хладнокровнее и продуманнее. Я анализирую соперника, словно персонажа в компьютерной игре, в поисках лучшего и наиболее быстрого способа его обезвредить.

Я снова и снова наношу ему удары по лицу и животу, ощущая мощь и удовлетворение, словно бью тяжелую грушу. Каждый стон боли, издаваемый этим ублюдком, доставляет мне огромное удовольствие.

Он попадает мне по губам, и я чувствую вкус крови во рту, что лишь злит меня еще больше. Я хватаю его за голову, будто подбрасываю баскетбольный мяч, и бью ее об ограждение. Я проделываю это три или четыре раза, пока свет не гаснет у него в глазах и он не оседает на тротуар. Я даже не пытаюсь смягчить его падение.

К этому времени блондинка уже вылезла из багажника. Видя своего обидчика поверженным на тротуаре, она подбегает и пинает его в живот.

– Chtob u tebya hren vo lbu vyros! – кричит она, отводя ногу и пиная его снова.

Честно говоря, я и забыл про девушку на минуту, пока выбивал дерьмо из этого мужика. Теперь я оборачиваюсь и впервые смотрю на нее по-настоящему.

Она высокая, даже учитывая мой собственный рост. На своих каблуках блондинка тянет футов на шесть[5]. Ее лицо, раскрасневшееся от гнева, напоминает мне о мстительных валькириях. Светлые волосы девушки собраны в высокий хвост на макушке, а черты ее лица острые и необычные – высокие скулы, миндалевидные глаза, полные губы, белые зубы, оскалившиеся в гневе. А это тело…

Мне немного не по себе от этих мыслей, учитывая, что какой-то хрен только что пытался ее похитить. Но совершенно невозможно игнорировать эту фигуру амазонки, упакованную в тесное платье. Полные груди, тонкая талия, бесконечные ноги… мне непросто смотреть ей в глаза при разговоре.

– Ты в порядке? – спрашиваю я девушку.

Ее левая щека покраснела и припухла там, где ее стукнул мужчина. Я вижу отпечатки его пальцев на ее лице.

– Все нормально! – сердито отвечает блондинка. В ее речи слышится небольшой акцент, и я почти уверен, что минуту назад она кричала что-то на русском.

– Что ты сказала мужику? – спрашиваю я.

– Что?

– Когда ты его пинала, что ты говорила?

– Ой, – девушка нетерпеливо мотает головой. – Это значит… что-то вроде «Пусть у тебя на лбу вырастет член».

Я фыркаю.

– Правда?

– Да, – нахмурившись, отвечает она. – Это довольно распространенное оскорбление в русском. Очень грубое, уж поверь. Ему бы не понравилось, если бы он услышал.

– Что ж, сейчас он не слышит ни черта, – замечаю я. – Но он это заслужил.

– Он заслужил кастрацию! – восклицает девушка и сплевывает на тротуар рядом с поверженным обидчиком. Забавно – сплевывать совсем не в духе девушек, но мне это даже нравится. Веет чем-то диким и чужеземным, словно она – королева воинов.

Кстати говоря…

– Ты знаешь, кто он? – спрашиваю я. – Почему он тебя схватил?

Девушка резко и презрительно фыркает.

– Тебе не понять, – отвечает она.

Теперь мне любопытно.

– А я попробую, – говорю я.

Блондинка оглядывает меня с ног до головы, словно пытается оценить. Наконец она пожимает плечами – возможно, думает, что должна передо мной объясниться.

– Мой отец – влиятельный человек, – говорит девушка. – У него много врагов. Видимо, этот решил, что напасть на меня будет проще.

– Кто твой отец? – спрашиваю я.

– Алексей Енин, – отвечает она, не ожидая, что имя будет мне знакомо.

Но я его знаю. Это глава чикагской «Братвы». Вернее, следует сказать, новый глава, ведь прошлого убили Гриффины.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я.

– Елена Енина, – отвечает девушка, гордо вздергивая подбородок.

– Себастиан Галло, – представляюсь я, но не вижу вспышки узнавания в ее глазах. Похоже, она о моей семье не наслышана.

Вместо этого Елена снова оглядывает меня с ног до головы с недоверчивым выражением лица.

– Почему ты такой огромный? – требовательно спрашивает она, словно обладать моим ростом подозрительно.

– Генетика, – мягко замечаю я.

– Нет, – качает головой блондинка. – Ты умеешь драться. Чем ты занимаешься?

– В плане работы?

– Разумеется, в плане работы, – огрызается она.

Меня забавляет, что девушка не кажется слишком благодарной за свое спасение. Наоборот, она ведет себя надменно и высокомерно.

Впрочем, я не знаю, как ответить на ее вопрос.

В последнее время я занимался разным, и все в интересах семьи. Руководил нашей подпольной игорной сетью, решал различные проблемы, возникающие в наших ресторанах и клубах. Также делал кое-что по нашему проекту в Саут-Шоре, хотя в основном им занимается Неро.

– У моей семьи несколько бизнесов, – расплывчато отвечаю я. – Рестораны и всякое такое.

– Угу, – говорит девушка, все еще глядя на меня с подозрением.

– Куда ты идешь? – спрашиваю я. – Тебя проводить?

– Почему бы и нет, – отвечает она, словно делая мне одолжение. – Здесь недалеко.

– Секунду, – говорю я.

Я хватаю ее похитителя за рубашку и поднимаю его. Голова мужчины безвольно болтается. Я бросаю его в багажник его же машины и захлопываю крышку.

– Посмотрим, как ему понравится выбираться оттуда, когда очнется, – говорю я.

Девушка издает короткий смешок.

– Ну и ну, – произносит она. – А я уж подумала, что ты хороший мальчик – с таким-то лицом.

– Каким? – ухмыляюсь я.

– Гладкие щечки. Большие глаза. Мягкие кудряшки. Как у малыша, – говорит она.

Я понимаю, что девушка дразнит меня, но мне плевать.

– А ты напоминаешь мне викингов, – говорю ей я.

Елена не собирается улыбаться, но я вижу, что ей приятно.

Я замечаю, что ее глаза необычного цвета – скорее фиолетовые, чем синие. Они ярко выделяются на фоне ее волос и бледной кожи. Я никогда не встречал подобной женщины. Она не похожа ни на кого вокруг.

– Итак, куда мы идем?

– Что еще за мы? – спрашивает девушка.

– Это вечеринка? – не унимаюсь я. – Я люблю вечеринки.

– Тебя не приглашали, – говорит она, и на ее полных губах играет подобие улыбки.

– Думаю, ты могла бы меня провести.

– Могла бы, – отвечает Елена. – Если бы ты был моей парой.

Я смотрю на девушку, и теперь она улыбается вовсю.

– Вот как? – говорю я. – И что же мне сделать, чтобы стать твоей парой?

Елена

Себастиан проводит меня три квартала до вечеринки. Должна признать, что он действительно очень красив, хотя меня воспитывали так, чтобы не обращать внимания на смазливых мальчиков. В России красота – удел женщин. Удел мужчин – сила.

Что по-настоящему впечатляет меня, так это его рост. Я еще никогда не видела мужчину, на фоне которого чувствовала бы себя крошкой. Хоть я и на каблуках, Себастиан возвышается надо мной. Мне приходится задирать голову, чтобы смотреть ему в лицо.

Свой рост я всегда любила и ненавидела в то же время. Мне нравится чувствовать силу. Но меня бесит, как все норовят его прокомментировать, словно никто и никогда раньше до них не замечал этого. Их шутки всегда банальны, но хуже всего взгляды, которыми они скользят по моему телу – словно я коллекционная карточка, которая дополнит их набор, и потому меня необходимо прибрать к рукам.

Но, разумеется, меня так просто не возьмешь.

Я дочь Алексея Енина, пахана чикагской «Братвы». Мой отец сам найдет мне подходящую пару в нужное время.

Не то чтобы я была в восторге от этого. Судя по тому, что я видела, брак трудно назвать счастливой затеей. Слишком много мужей избивают своих жен, контролируют их каждую секунду и заводят любовниц, когда им вздумается.

В России избить жену не преступление – если только она не попадет в больницу. Тогда виновнику придется заплатить небольшой штраф, но не женщине, а государству.

Даже мой отец несколько раз бил мою мать у меня на глазах. А ведь она была хорошей женой.

Я сомневаюсь, что буду такой.

Из меня и дочь-то не очень. Во всяком случае, по словам отца.

Лучше уж быть умной, чем хорошей.

Мы подходим к дому на Мэдисон-стрит, где Гриша устраивает свою вечеринку. Это мой троюродный брат. Он любит красивых девушек, быстрые тачки и дорогие наркотики[6]. Я бы не сказала, что мы близки, но мне можно ходить к нему в гости, потому что Гриша часть семьи.

Сегодня мы отмечаем его двадцать первый день рождения. Мне на той неделе исполнилось двадцать пять, но никакой вечеринки мне не полагалось – отец лишь смерил меня холодным взглядом и отметил, что я старею. Он часто повторял моей матери: «Мужчины стареют как вино, а женщины – как молоко».

Что ж, теперь она стареет как кость, потому что лежит в гробу.

Как тебе повезло, отец. Твой взор не оскорбят морщины на ее лице.

Вот о чем я думаю, поднимаясь по ступенькам Гришиного дома. Это не самые радостные мысли, так что его друг Андрей вздрагивает, открывая дверь.

– Ты выглядишь так, словно хочешь кого-то убить, – говорит он мне.

– Все может быть, – отвечаю я, проталкиваясь в дом.

Себастиан идет следом. Похоже, парня не смущает, что он никого здесь не знает. Наверное, такого здоровяка вообще мало что смущает.

Внутри темно, комнаты освещены лишь синими трековыми светильниками, отчего вид у всех слегка инопланетный. Дом сотрясается от музыки. Воздух влажный от тепла человеческих тел.

Я нахожу Гришу, который уже несколько пьян. Его обычно зачесанные назад волосы спадают на глаза, а рубашка наполовину расстегнута, демонстрируя обнаженную грудь и коллекцию золотых цепочек.

Он закидывает руку мне на плечо и крепко целует в щеку.

– А вот и она, – говорит по-русски Гриша. – Моя маленькая Эльза.

– Не называй меня так, – огрызаюсь я по-английски.

– Ты ведь сказала, что тебя зовут Елена, – отмечает Себастиан.

– Он имеет в виду Эльзу из «Холодного сердца», – отвечаю я, закатывая глаза.

– Ты меня заморозишь? – весело спрашивает Себастиан.

– Она может, – говорит Гриша. – Елене не нравятся мужчины, прямо как Эльзе.

– Ты мне нравишься, – мило говорю я Грише. – Правда, мужчиной тебя назвать трудно.

Гриша смеется и делает еще один глоток. Он пьет водку прямо из бутылки.

– Хочешь? – предлагает он мне.

– Еще бы, – дерзко отвечаю я. Тут полно людей, готовых донести моему отцу, что я пила, но прямо сейчас мне абсолютно насрать. Я делаю большой глоток, наслаждаясь ярким цитрусовым вкусом дорогой водки. Я могла бы искупаться в ней.

Гриша бросает взгляд на Себастиана.

– Твое лицо кажется знакомым, – говорит он.

Себастиан кивает, словно привык слышать подобное.

– Я был разыгрывающим в баскетбольной команде Чикагского университета, – отвечает парень.

Гриша мотает головой.

– Не-не, – говорит он, а затем щелкает пальцами. – Точно! Я знаю твоего брата, Неро. Мы вместе участвовали в гонках.

Себастиан ухмыляется.

– Ты победил?

Гриша хмурится.

– Нет! Он ловкий ублюдок. Увел у меня двадцать тысяч.

– Типичный Неро, – соглашается Себастиан.

Устав от братца, я увожу парня прочь от Гриши. Дай ему волю, так он до утра будет разглагольствовать о драг-рейсинге. А я уже более чем наслушалась.

Лучше я послушаю кое о чем другом, что упоминал Себастиан.

– Ты спортсмен? – спрашиваю я.

Он качает головой:

– Больше нет.

Впервые за вечер улыбка гаснет на лице парня.

– Ты играл в баскетбол?

– Ага, – отвечает он.

– Хорошо?

– Да, – отвечает он без тени заносчивости. – Довольно хорошо.

– Почему бросил?

Себастиан колеблется лишь долю секунды.

– Надоело.

Хм-м. Похоже, хороший мальчик Себастиан только что соврал мне.

Тот глоток водки начинает давать о себе знать, и я чувствую, как по телу растекается приятное тепло. Мое настроение чуть-чуть улучшается.

– Хочешь тоже выпить? – почти дружелюбно предлагаю я Себастиану.

Мы направляемся к кухне, где у Гриши в изобилии хранится алкоголь: крепкие напитки и то, чем их можно разбавить; пиво всех сортов; а также ужасающего вида пунш, который я не стала бы пить даже под дулом пистолета.

– Что предпочитаешь? – спрашиваю я.

– Ты когда-нибудь пила текилу? – задает вопрос Себастиан.

Я морщу нос.

– Мы что, в Тихуане?

Себастиан хмыкает.

– Она не так уж плоха, – говорит он. – Если правильно пить.

Парень берет меня за руку, и его большие теплые пальцы смыкаются вокруг моих. Я позволяю ему это нахальство, потому что мне интересно, что будет дальше. Себастиан подводит меня к стойке, где я вижу несколько бутылок текилы «Патрон».

Он наливает нам по стопке. Я тянусь за своей, но парень останавливает:

– Погоди. – Себастиан берет мою руку и переворачивает ее ладонью вверх, обнажая мое запястье, а затем подносит губы к нежной коже, там, где сквозь нее просвечивают голубые вены. Себастиан целует меня туда. Это мимолетный поцелуй, но я ощущаю тепло его полных губ, и по всему телу пробегают мурашки. Парень смотрит на меня своими глубокими темными глазами из-под густых бровей.

– Теперь соль, – произносит он.

Себастиан берет солонку и посыпает мое запястье солью, и она пристает там, где меня коснулись его губы.

– Вот так, – говорит он.

Себастиан слизывает соль с моего запястья. Его язык шершавый и теплый. Одним глотком парень выпивает текилу, затем закусывает кусочком лимона на шпажке и эффектно ставит стопку на место.

– Попробуй, – велит он.

Мы стоим очень близко на жаркой кухне. Этот его способ просто нелепый, однако я не могу отрицать, что мое сердцебиение участилось, и я ощущаю странный порыв сделать именно так, как он сказал. В движениях парня была элегантность, и мне интересно, смогу ли я ее повторить.

Я беру его за руку, которая почти вдвое толще моей. У Себастиана бессовестно длинные пальцы. Держу пари, он смог бы сыграть две октавы на пианино.

Я поворачиваю его руку и вижу гладкое запястье, худое и загорелое, с сухожилиями на предплечье. Я подношу запястье к губам и прижимаюсь ими к его коже, а затем посыпаю солью влажный след. Затем, не сводя с Себастиана взгляда, я скольжу языком по его руке, чувствуя, как покрывается мурашками его кожа, и замечая, как дергается желвак у него на лице. Я ощущаю привкус соли.

Я выпиваю текилу и закусываю ее лимоном. Это по-прежнему отвратительно, но все же чуть лучше, чем обычно.

Интересно, почувствовала бы я вкус текилы на губах Себастиана, если бы поцеловала его?

Разумеется, я не собираюсь его целовать.

Но я не могу отвести взгляд от губ парня, полных и идеально очерченных. Я никогда не видела мужчин с подобным лицом. Со своими крупными кудрями, обрамляющими его лицо, Себастиан напоминает мне святого с картины маслом.

Он так отличается от наемников, которых мне обычно приходится видеть. Сначала это вызвало у меня презрение. Но теперь я… заинтригована.

– Хочешь потанцевать? – спрашивает Себастиан.

В гостиной полно людей, которые трутся друг о друга. В доме Гриши пять этажей. Дом в ужасном состоянии, потому что брат постоянно устраивает вечеринки и выводит из себя домработниц, так что они увольняются, и ему приходится нанимать новых.

Я знаю всех Гришиных друзей и не хочу танцевать с Себастианом под прицелом их глаз.

Наверху куча людей занимается сексом в каждой свободной комнате или играет в блек-джек этажом выше. На крыше Гриша установил баню-бочку, вмещающую восемь человек, и большую гидромассажную ванну рядом с ней. Он пускает девушек в джакузи, только если те снимают верх от купальника.

Все это звучит не слишком заманчиво, так что я говорю: «Пойдем» – и веду Себастиана в сторону подвала.

Ремонт там еще не закончен, так что туда мало кто спускается. С потолка свисают голые лампочки. Пол цементный. Здесь намного прохладнее, чем наверху. Пахнет сыростью, а потолок нависает так угрожающе, что кажется, будто он вот-вот рухнет под тяжестью этажей.

Себастиану приходится пригнуться, чтобы спуститься по лестнице.

Я нахожу выключатель, который просто вделан в металл без какой-либо коробки, и щелкаю. Лампочки загораются, отбрасывая колеблющиеся круги света.

– Играешь в бильярд? – будничным тоном спрашиваю я Себастиана.

– Иногда, – отвечает он.

Я снимаю со стены два кия и протягиваю парню более длинный, оставляя себе свой любимый.

– Как насчет дружеской ставки? – предлагаю я.

– Без проблем, – соглашается Себастиан. – Насколько дружеской?

– Предлагаю для начала сотню.

Он тихонько присвистывает.

– Дай-ка я посмотрю, что у меня есть.

Себастиан вынимает бумажник, который кажется довольно толстым. Он достает оттуда сотку, не показывая другие купюры. Будь на его месте Гриша, он бы не преминул продемонстрировать мне все содержимое своего кошелька.

Себастиан кладет банкноту на полированный деревянный бортик бильярдного стола.

– Ну а ты что? – поддразнивающее спрашивает он. – Откуда мне знать, годишься ли ты в соперники?

– Ты не увидишь моих денег, – сообщаю я. – Ни сейчас, ни после.

Себастиан смеется.

– Мне нравится твоя уверенность, – говорит он.

Он складывает шары в треугольник, а я готовлюсь разбивать. Аккуратным ударом я посылаю шары рикошетом во все стороны по гладкому зеленому покрытию. Забив девятку, я перехожу к полосатым шарам и примеряюсь к одиннадцатому, ощущая на себе взгляд Себастиана, когда наклоняюсь над столом. Мне приходится сильно наклоняться из-за каблуков, и я чувствую, как задирается моя юбка.

Я с силой отправляю биток в одиннадцатый шар чуть левее центра. Тот отлетает вправо и, вращаясь, попадает прямо в боковую лунку, приземляясь с приятным звуком. Не останавливаясь, я забиваю также тринадцатый и четырнадцатый.

– Ой-ой, – негромко говорит Себастиан. – Похоже, у меня неприятности.

Следующим ударом я промахиваюсь буквально на дюйм. Парень берет свой кий и осматривает стол. Быстро и плавно Себастиан забивает двойку и четверку. Он твердо упирается своими длинными пальцами в войлок, удерживая кий, и ему достаточно бросить взгляд на шар, чтобы рассчитать угол, с которого он его ударит.

Парень невероятно точен и невероятно уверен в себе. Он забивает также первый и пятый шар, прежде чем промахнуться с третьим.

Я даже не заметила, что все это время стояла не дыша. Я понимаю, что если снова промахнусь, то шансов у меня, скорее всего, не останется.

Нахмурившись, я подхожу к столу, словно это поле битвы. Я представляю себе, где окажется биток после каждого удара, чтобы убедиться, что не помешаю сама себе. Определившись со стратегией, я быстро забиваю десятый, двенадцатый и пятнадцатый шары подряд.

Теперь у меня остается только восьмерка. Она прижалась к тройке Себастиана. Оба шара находятся довольно близко к левой угловой лузе. Я боюсь забить их вместе, если не буду осторожна.

Я прицеливаюсь, и мне удается разделить шары, загнав восьмой в лузу, а третий оттолкнув в сторону. Биток откатывается слишком далеко и дрожит на краю стола. Если он тоже упадет в лузу, я проиграю. Но он остается на месте.

Я беру стодолларовую купюру Себастиана и засовываю ее в лифчик.

– Я выиграла, – говорю я.

– Кажется, я отвлекся, – замечает он.

– Что ж, ты не первый, – уверяю я.

Мужчины вечно переоценивают свои способности. И недооценивают мои.

– Сыграем еще раз? – предлагает Себастиан.

– Удваиваем ставку?

– Не уверен, что у тебя есть деньги, – говорит парень с нахальной улыбкой. – Кроме тех, что ты забрала у меня. Как насчет того, чтобы… за каждый забитый мною шар ты снимала один элемент одежды? Я буду делать так же.

Я усмехаюсь, качая головой. Это явная уловка.

С другой стороны… я не могу устоять перед искушением унизить его еще сильнее. Я с удовольствием выиграю игру, глядя, как он стоит там в своих боксерских трусах.

– Ладно, – соглашаюсь я. – Но я разбиваю.

– Ты разбивала в прошлый раз, – замечает Себастиан.

– Так или никак.

– Ну что ж, значит, так, – низким голосом решительно говорит он.

Себастиан снова выставляет шары, а я занимаю свое место по другую сторону стола. Я разбиваю, хоть и не так аккуратно, как в прошлый раз. Лишь один шар попадает в боковую лузу – третий – да и тот едва-едва. Я бросаю взгляд на Себастиана.

– Это один, – говорю я.

– Разбивка тоже считается? – спрашивает он.

– Разумеется.

– Как скажешь, – пожимает плечами парень.

Скрестив руки перед собой, он хватается за края черной футболки и стаскивает ее через голову, и я не могу отвести взгляд от его длинного худого торса, загорелого и мускулистого. Он даже более подтянут, чем я себе представляла. У Себастиана широкие плечи и грудь, рельефные мышцы живота. Полоска темных волос тянется от пупка к поясу джинсов. Я провожаю ее взглядом до самого низа.

Когда я снова поднимаю глаза, парень ухмыляется, глядя на меня.

– Нравится? – спрашивает он.

Я презрительно перекидываю хвост через плечо и снова поворачиваюсь к бильярдному столу.

Не знаю, то ли от вида полуобнаженного Себастиана, то ли из-за того, что я торопилась продолжить игру, но следующим ударом я промахиваюсь. Хуже того, биток оказывается в лузе, так что мой соперник может поставить его куда угодно.

– Chyort! – раздраженно вскрикиваю я.

Еще больше меня бесит самодовольное выражение лица Себастиана, когда тот встает у стола. Даже не целясь, он забивает десятку.

– Твоя очередь, – говорит парень.

Он имеет в виду, что моя очередь раздеваться, а не бить. Я сердито снимаю левую туфлю. Это «Маноло Бланик», и я не в восторге от мысли, что мне придется надевать ее после того, как испачкаю стопу о пыльный цементный пол.

Себастиан забивает и двенадцатый шар.

– Не будешь же ты стоять на одной ноге, – ухмыляется он.

Я снимаю правую туфлю, и теперь мое сердце бьется чаще. Я собиралась побеждать, а не подставлять себя под удар. Поверить не могу, что промахнулась.

Себастиан забивает пятнадцатый шар в угловую лузу.

Я угрюмо снимаю резинку с хвоста, и мои волосы свободно рассыпаются по плечам.

– Не уверен, что это считается за одежду, – говорит Себастиан.

– Нет, считается, – раздраженно шиплю я.

– Как скажешь.

Он с легкостью забивает четырнадцатый.

Черт.

Мне стоило приодеться, прежде чем соглашаться на эту игру.

Медленно я тянусь за спину, чтобы расстегнуть свое мини-платье цвета электрик. Оно и так скрывало не многое, но вскоре будет видно еще больше.

Я спускаю лямки, и платье падает прямо в грязь. Теперь очередь Себастиана потерять свою челюсть.

Что ж, по крайней мере его реакция вызывает у меня удовлетворение. Парень выглядит слегка ошеломленным, словно его только что ударили по голове. Он даже не пытается сделать вид, что не скользит взглядом по моему телу в черном шелковом лифчике и трусиках.

Надеюсь, что моя фигура окажет на него тот же эффект, и Себастиан промажет.

Однако все случается ровно наоборот, и парень поворачивается к столу с новой решимостью в глазах. Если раньше он лишь забавлялся, то теперь он настроен серьезно. Себастиан намерен победить.

Следующий удар будет непростым. Мои шары пересекают его траекторию и мешают нанести точный удар. Парню приходится отбивать девятку от стенки, чтобы отправить ее в боковую лузу.

Себастиан бьет по мячу немного не по центру, и на секунду мне кажется, что он промахнется. Но шар ударяется о край лузы и падает внутрь.

Парень молча поворачивается ко мне лицом.

Не знаю, почему я так волнуюсь.

Я не думала, что игра зайдет так далеко.

Внезапно я осознаю, какой он на самом деле высокий, особенно теперь, когда я без каблуков, и понимаю, что мы здесь внизу одни в полумраке, а наверху громко играет музыка, и никто нас не услышит. Темные глаза Себастиана почти не видны в тени надбровных дуг.

Ставка есть ставка.

Трясущимися руками я тянусь за спину, чтобы расстегнуть лифчик.

– Погоди, – говорит Себастиан.

В два шага он преодолевает пространство между нами и смотрит вниз мне в глаза. Парень пока не касается меня, но я ощущаю жар, исходящий от его обнаженной груди. Я прижата к бильярдному столу, отступать некуда.

– Ты не обязана раздеваться, – говорит он.

Я облизываю пересохшие губы.

– Но мы заключили пари.

– Мне плевать, – отвечает он. – Мне нужно кое-что другое…

Я смотрю в его карие глаза, вижу в них золотые искорки, замечаю, какие густые и темные у него ресницы.

– Что? – шепотом спрашиваю я.

Парень наклоняется и касается своими губами моих.

Он целует меня, и я ощущаю тепло и легкий привкус соли и лимона. Его губы еще нежнее, чем казались на моей коже, но сам поцелуй совсем не нежный. Себастиан целует меня крепко, голодно.

Его правая рука находит мое бедро, а левая скользит в мои волосы и обхватывает затылок, чтобы прижать меня еще ближе.

Кажется, что весь мир растворился в этом поцелуе. Я не чувствую холодный бетон под ногами и не слышу громкую музыку над головой. Я слышу лишь, как кровь стучит у меня в ушах, пока я парю в невесомости.

Затем мы отрываемся друг от друга, и я снова стою в подвале.

– Будем заканчивать игру? – спрашивает Себастиан.

– Нет, – качаю я головой. – Мне пора домой.

Он кажется разочарованным, но не сердится. Парень помогает мне собрать вещи, чтобы я могла привести себя в приличный вид.

– Не забудь свою футболку, – напоминаю я.

– Ой, – смеется он. – Точно.

Одевшись, Себастиан следует за мной вверх по ступенькам, а затем ждет, пока я вызову такси, и даже предлагает доехать со мной до дома.

– Просто за компанию, – говорит он.

Я качаю головой.

– Моему отцу это не понравится.

– Но номер свой ты мне дашь? – спрашивает Себастиан.

Я немного колеблюсь. Я знаю, что должна сделать, но внезапно мне совсем этого не хочется.

– Да, – отвечаю я. – Дам.

Себастиан, довольный, записывает мой номер.

– Созвонимся, – говорит он.

Я еду домой, чувствуя, как скручивается желудок.

Мой отец купил этот впечатляющий каменный особняк два года назад, когда приехал, чтобы сменить Колю Кристоффа на посту главы «Братвы». Он никогда не спрашивал ни моего брата, ни меня, хотим ли мы переехать из Москвы в Чикаго. Наши желания нисколько его не волнуют.

На всем первом этаже горит свет.

Отец ждет меня.

Ворота открываются автоматически, и я велю водителю подъехать ко входу. Он с некоторым трепетом смотрит на дом.

– Вы здесь живете? – спрашивает таксист.

– Да, – отвечаю я. – К сожалению.

Я выбираюсь из машины. Иов открывает дверь раньше, чем я успеваю взяться за ручку. Лицо мужчины в синяках, и он слегка горбится, как будто у него сломано ребро.

– Не нужно было меня пинать, – угрюмо говорит он.

– Ты слишком сильно меня ударил, – отвечаю я.

Я протискиваюсь мимо него – мне не терпится попасть в дом. Я очень устала и хочу спать.

Но сначала мне нужно поговорить с отцом.

Он бесшумно входит в прихожую, одетый в бархатные тапочки, шелковую пижаму и длинный халат с поясом. Его седая борода аккуратно расчесана, как и густые седые волосы, доходящие до плеч. Отец похож на средневекового короля. Из тех, кто без колебаний вторгнется в чужую страну.

– Как все прошло? – спрашивает он.

– Именно так, как ты и предполагал, – отвечаю я.

Кончики его губ подергиваются в легкой улыбке.

– Тебе удалось его заинтересовать?

– Разумеется, – говорю я.

Теперь отец по-настоящему улыбается, демонстрируя ровные белые зубы.

– Хорошо, – произносит он. – Молодец, дочка.

Себастиан

Я не могу перестать думать о Елене.

Я никогда не видел девушки столь же яростной, надменной и совершенно сногсшибательной.

У меня нет проблем заполучить девчонку. Когда я был звездой баскетбольной команды, они сами падали к моим ногам после каждой игры. На одной из афтерпати я попросил чирлидершу сделать сальто назад у меня на коленях. Она была немного пьяна и ударила меня каблуком, но я все равно позволил ей сделать мне минет, чтобы загладить свою вину.

Даже теперь мне не составляет труда снять девчонку в клубе или на вечеринке.

Но это просто случайный перепихон. Пара свиданий, много секса, и я уже готов к следующему знакомству.

У меня ни разу не было настоящих отношений, да я их и не хотел. Поначалу я был слишком сосредоточен на спорте, а затем меня поглотила фрустрация, и мне казалось, что я ненавижу всех и вся.

Но это… это что-то другое.

Я хочу эту девушку.

Хочу невероятно.

Стоило позволить ей снять лифчик. Уж поверьте, мне хотелось увидеть эти груди обнаженными и вблизи. Я остановил ее лишь потому, что чувствовал легкий укол вины за свои успехи. К тому же, зная теперь, кто ее отец, мне стоит быть осторожнее.

Сейчас мы не в лучших отношениях с русскими.

Последние десять лет чикагская «Братва» переживает непростой период, и многие их проблемы прямо или косвенно связаны с моей семьей.

Наши территории пересекаются. Порой нам удавалось договариваться и сохранять мир. Порой случались перестрелки, в результате которых погибал кто-то из их людей и кто-то из наших. Склады взрывались, товары похищались, наемники отправлялись в тюрьму.

Все это можно простить.

Но теперь они лишились двух своих главарей, и вряд ли это прошло не замеченным для Москвы.

Мы не несем ответственности за первого. Айо Арсеньев загремел в тюрьму по собственной дурости, проявляя небрежность при поставке оружия. А вот его преемник, Коля Кристофф, – это уже совсем другая история.

Когда моя семья заключила союз с ирландской мафией, «Братва» и поляки тоже решили объединиться и попытались атаковать нас. Но их пакт долго не продлился. Миколай Вильк, глава польской мафии, влюбился в Нессу Гриффин, младшую дочь наших ирландских союзников, и поссорился с «Братвой». Коля Кристофф попытался застрелить девушку в театре «Харрис», но сам пал от пуль Фергуса Гриффина.

Оставшись без лидера, «Братва» на какое-то время обезумела. Нам пришлось дать им отпор, загнав их в подполье, разгромив их бизнес и конфисковав их активы.

Алексея Енина прислали из Москвы, чтобы со всем разобраться, и теперь он новый pakhan. Мы пришли к шаткому подобию перемирия. Не заключая официального соглашения, казалось, обе стороны решили, что наша стычка окончена и каждый остается в пределах своих новых границ.

Впрочем, моя семья не стала придерживаться негласных договоренностей.

И в том вина Неро.

Он столкнулся с искушением, которому не смог противиться.

Мой брат узнал, что Коля Кристофф держит «Зимний алмаз» в хранилище банка на Ла-Салль-стрит. После смерти Кристоффа никто не забрал камень… так что Неро решил, что о нем никто не знает.

И привлек к этому делу меня.

Мы с Неро вломились в хранилище. Украли алмаз. Продали его. И вложили вырученные средства в наш проект в Саут-Шоре.

Это было больше года назад, и с тех пор мы ничего об этом не слышали, так что, похоже, ограбление сошло нам с рук. В конце концов, наш Неро – злобный гений… он редко совершает ошибки.

Но никогда не знаешь, в какой момент судьба решит вмешаться и разрушить даже самый продуманный план.

Так что с учетом всего этого я опасаюсь лишний раз ворошить осиное гнездо. А «Братва» – чертовски мерзкие осы, и вряд ли они оценят, если я буду крутить шашни с их королевой.

Судя по тому, что я слышал, Енин – гангстер старой школы. Могу только представить, как он оберегает свою единственную дочь.

Разумным решением будет отступить прямо сейчас. Я спас ее от потенциального похитителя и, возможно, заслужил благосклонность русских, если Елена расскажет об этом отцу. Я могу засчитать это за победу и забыть обо всем остальном.

Лицо королевы воинов… тело амазонки… норов дикого волка… Разумеется, я смогу найти еще одну такую, и ее отец не будет разбивать черепа и ломать кости забавы ради.

Так я говорю себе, но другая часть моего мозга смеется над мыслью, что по земле может ходить еще одна такая валькирия.

Всю неделю я занимаю себя разными делами, пытаясь отвлечься. Я каждый день хожу в спортзал со своим соседом Джейсом и качаюсь усерднее, чем когда-либо. Под конец я рычу как животное, и пот градом стекает по моему телу.

– Ты чего? – смеется Джейс. – Тренируешься для конкурса «Мистер Олимпия»[7]?

– Ага, – ухмыляюсь я. – Заставлю Арнольда[8] выглядеть хиляком.

Джейс не самый крупный из моих друзей, но самый преданный. Мы дружим еще с детства, и я готов доверить ему свою жизнь. Этот рыжий даже не итальянец, в нем намешано много европейских корней, а его родители школьные учителя. Но Джейс хочет быть авторитетом.

Он помогает мне подхватить дела, оставленные Данте. С парой моих избранных бойцов, включая Джейса, я забираю партию оружия у Майки Циммера, обмениваю его на то, что мы в бизнесе называем «гребаной тонной» дури из Флориды, а затем делю его между семьями Марино и Бианчи, нашими дистрибьюторами. Я руковожу подпольным покерным клубом, в том числе ежемесячной игрой хайроллеров в отеле «Дрейк», и улаживаю мелкие разборки между семьями Кармине и Риччи.

Я руковожу этим всем настолько безупречно, что даже отец удивлен тем, что никто не беспокоил его целую неделю.

Мы встречаемся в пятницу за ужином. Неро тоже должен был прийти, но он застрял в Саут-Шоре, заключая сделку по строительству развлекательного комплекса на одном из последних свободных участков земли.

Я хотел сходить с отцом в «Якорь», который был раньше его любимым рестораном, но в последнюю минуту он передумал и решил поесть дома.

Меня беспокоит то, как мало papa выходит из дома в последнее время.

Я приезжаю к нему, приодевшись в знак уважения в рубашку и брюки-слаксы. Отец же встречает меня в одном из своих сделанных под заказ итальянских костюмов прямиком с фабрики «Дзенья»[9] в Альпах, пошитых на Сэвиль-Роу[10].

Моя mama лично участвовала в создании его костюмов. Она выбирала шелковую подкладку, нитки для вышивки, покрой пиджака, расположение карманов, даже цвет и материал пуговиц. С тех пор как она умерла, отец не купил ни одного костюма, лишь перешивает созданные ею, чтобы подогнать по ссохшейся фигуре.

Сегодня на нем темно-синий пиджак с роговыми пуговицами и лацканами с тупым углом. Темные с заметными седыми прядями волосы сильно отросли, и теперь видно, что они не совсем прямые – скорее волнистые, как у меня. Густые брови нависают низко, словно у старого бассет-хаунда, наполовину закрывая черные блестящие глаза, которые сияют по-прежнему ярко и свирепо, каким бы усталым papa ни выглядел.

Я чувствую запах его лосьона после бритья, того самого «Аква ди Парма», которым отец пользуется сколько себя помню. Аромат кипариса и шалфея с солнечных склонов Тосканы заставляет меня снова почувствовать себя ребенком, благоговеющим перед своим отцом и боящимся споткнуться о собственные ноги, если он посмотрит на меня.

Все мальчики в какой-то степени боятся своих отцов. Мой казался мне подобием бога. Каждый мужчина, которого я видел, выказывал papa свое почтение. По тому, как они кланялись ему, едва осмеливаясь встречаться с ним взглядом, было ясно, что отца боялись и уважали.

Он был большой и суровый мужчина. Он подбирал слова медленно и тщательно. Единственным человеком, к мнению которого он прислушивался, была наша мать, но даже тогда мы понимали, что он главный.

Так странно смотреть на него сверху вниз, ведь я теперь выше. Странно видеть, как дрожит его рука, когда отец поднимает бокал вина.

Грета ест с нами. В последнее время она часто составляет отцу компанию за едой. Эта женщина была нашей экономкой столько, сколько я себя помню. Я не скажу, что Грета мне как мать, ведь маму никто не заменит, но я люблю ее как родную, и она определенно помогала меня растить.

Грета из тех людей, над кем время не властно. В тридцать лет она казалась зрелой, а в шестьдесят выглядит молодо, ничуть не изменившись с тех пор. Разве что ее волосы теперь скорее седые, чем рыжие, но румянец щек и яркость голубых глаз никуда не ушли.

Раньше наша экономка устраивала настоящие пиршества из блюд традиционной итальянской кухни, которые любит мой отец, но под натиском бесконечного нытья доктора Блума она попыталась сократить количество жира и соли в его пище, чтобы papa не скончался скоропостижно от сердечного приступа.

Сегодня Грета приготовила салат из лосося с малиновым соусом. Она налила каждому из нас по маленькому бокалу вина и теперь следит за бутылкой, готовая дать отпор, если papa попытается подлить еще.

– Ты неплохо уладил все между Кармине и Риччи, – говорит отец своим низким, хрипловатым голосом.

Я пожимаю плечами, пробуя лосось.

– Я просто поступил так, как ты всегда говорил.

– Это как?

– Ты говорил, что дон должен рассуждать как царь Соломон – если кто-то выходит из спора счастливым, значит, решение не было справедливым.

Papa посмеивается.

– Значит, я так говорил?

– Да.

– Я рад, что ты слушал, mio figlio. Я думал, что поучаю Данте. Мне всегда казалось, что он займет мое место.

– Так и будет, – говорю я, неуютно ерзая на стуле.

– Возможно, – говорит papa. – Думаю, он предпочел любовь семье и бизнесу. И эта любовь тянет его в другом направлении.

– Он вернется, – говорю я. – Он же вернулся из армии.

Papa издает глубокий вздох. Он не притронулся к еде.

– Когда Данте заключил контракт, я понял, что ему не быть доном, – говорит отец.

– Значит, твое место займет Неро.

– Неро великолепен. И безжалостен, – соглашается papa. – Но он одиночка, и всегда таким был.

Раньше я бы с этим согласился – что Неро суждено быть одиноким волком. Но затем он удивил меня тем, что влюбился.

– Похоже, он серьезно увлечен Камиллой, – замечаю я.

– Камилла – его вторая половина, – говорит papa. – Anime gemelle. – Родственные души.

Я отвлекаюсь на салат, чтобы не смотреть на отца.

Я страшусь того, что он хочет сказать.

Мы сидим на крыше под ароматными тяжелыми гроздьями винограда сорта «Изабелла». Даже в разгар лета густые листья укрывают стол в прохладной тени.

Мы едим из тяжелых оловянных тарелок, которые моя прабабушка привезла с родины. Для наших бесконечных трапез на крыше бедной Грете приходится таскать их по лестнице вверх и вниз. Но она никогда не жаловалась, а когда мы пытались помочь, лишь закатывала глаза. Она говорит, что лень – единственный грех, а работа сохраняет молодость.

Возможно, поэтому мой отец так постарел.

– Я построил эту империю, – тихо произносит papa. – Так же, как мой отец, и его отец. Каждое поколение преумножает ее, увеличивая наше благосостояние и власть. Теперь мы владеем этим городом вместе с Гриффинами. Майлз связывает наши семьи воедино. Он гарант того, что наше будущее тесно переплетено.

Отец замолкает, чтобы перевести дыхание. Он задыхается от долгих речей.

– Но не думай, что мы в безопасности, Себастиан. Все династии кажутся неуязвимыми, пока не падут. Всегда есть что-то, что подкапывает фундамент. Опасность, цепляющаяся за стены. Никогда не знаешь, как сильно разрушена твоя крепость, пока она не начнет рассыпаться вокруг тебя.

– Мы преодолели уже сотню опасностей, – говорю я.

Мой отец тянется через стол, чтобы накрыть мою ладонь своей. Его пальцы все такие же крупные и крепкие, но рука холодная, от нее не исходит тепло.

– Пути назад нет, – говорит он, пристально глядя мне в глаза своими блестящими глазами. – У нас не бывает ни сокращения, ни пенсии. Мы должны удерживать власть, или наши враги нас уничтожат. Если крепость рушится… ничто не сможет нас защитить. Шакалы прибегут, чтобы перестрелять нас по одному. Все старые враги. Все старые обиды. Они нас настигнут.

– А вы, я смотрю, сегодня в духе! – говорит Грета, пытаясь разрядить обстановку. – Никто за нами не придет.

– Мы же все время движемся в сторону легализации, – говорю я papa. – Уже вскоре мы станем как Кеннеди или Рокфеллеры – все наше криминальное прошлое будет скрыто под нашим законно нажитым богатством.

Мои слова ничуть не успокаивают papa. Его пальцы крепко сжимаются вокруг моей ладони. Сильнее, чем я ожидал.

– Возможно, мы и легализуемся, но никогда не размякнем, – произносит отец. – Пообещай мне, Себастиан.

– Обещаю, – говорю я, сам толком не понимая, на что именно соглашаюсь.

– Что мы делаем, когда на нас нападают? – требует он ответа.

– Каждый удар воздается троекратно, – чеканю я, словно выученный урок. – Наша ярость превосходит их жадность.

– Верно, – кивает papa.

Грета поджимает губы. Ей не по душе подобные разговоры, особенно за столом.

– А десерт будет? – спрашиваю я, чтобы сменить тему.

– Внизу ждет сорбет, – отвечает Грета.

Экономка начинает собирать посуду, и я помогаю, хоть и знаю, что это ее раздражает. Грета цыкает на меня и говорит: «Оставайся здесь!», но я все равно помогаю отнести тарелки вниз, отмечая, что отец так и не притронулся к еде.

– Он всю неделю такой? – спрашиваю я Грету, как только мы оказываемся вне зоны его слышимости.

– Мрачный? – уточняет она. – Мнительный? Да.

– В чем причина?

Грета качает головой, не желая обсуждать моего отца за его спиной. Она непоколебимо предана ему всю мою жизнь.

– Энзо непросто оттого, что вы все разъехались, – говорит она. Затем, мгновение спустя, Грета добавляет: – Он начинает забывать разное.

Моему отцу всего семьдесят один. Он не так уж стар. Время утекает от papa все быстрее и быстрее, но он мог бы прожить еще лет двадцать. А может, и больше. У него всегда был острый ум. Даже если отец стал более забывчивым по сравнению со своим прежним «я», уверен, что он все еще сообразительнее большинства людей.

– Ему нужно снова посетить доктора Блума? – спрашиваю я Грету.

– Я даю ему все лекарства, которые выписал доктор, и придерживаюсь назначенной диеты. Пытаюсь заставить его ходить по беговой дорожке в подвале, но Энзо отвечает, что он не хомяк в колесе.

– Вы могли бы вместе выходить на прогулку, – предлагаю я.

– Что ж… – вздыхает Грета. – Это все его паранойя. Твой отец уверен, что все пытаются его убить. Вспоминает старых… старых врагов, которых уже нет в живых. Бруно Сальваторе. Виктора Адамского. Колю Кристоффа.

Я бросаю на экономку быстрый взгляд. Мы никогда не посвящали Грету в свои дела – во всяком случае, мне так казалось. То, что она знает эти имена, означает, что отец ей что-то рассказывал. Возможно, многое.

Я внимательно рассматриваю ее лицо, гадая, действительно ли она знает. Разумеется, Грета всегда была в курсе, кто мой отец и чем он занимается. Но это не то же самое, что слышать подробности. Если papa теряет свою бдительность, он может выдать самые разные секреты.

Заметив мою озабоченность, Грета произносит:

– Себ, все в порядке. Ты знаешь, что бы ни сказал твой отец, я унесу это с собой в могилу.

– Разумеется, – отвечаю я. – Просто не хочу, чтобы ты… расстраивалась.

Грета фыркает, ставя тарелки в раковину и поливая их горячей мыльной водой.

– Не говори глупости, – отвечает она. – Я не наивная дурочка. Я гораздо старше тебя, мальчонка! Я повидала такое, от чего у тебя бы волосы встали дыбом. – Грета тянется, чтобы коснуться моей щеки, и чуть улыбается. – Даже сильнее, чем сейчас.

Я немного расслабляюсь. Грета член семьи. Она будет заботиться о papa, что бы ни случилось. Что бы он ни сказал.

Грета раскладывает лимонный сорбет по трем мисочкам, и я помогаю ей отнести их обратно на крышу. Пока нас не было, papa достал шахматы. За доской я ему не ровня – только Неро может обыграть отца. И все же я сажусь напротив, чтобы сыграть черными.

Papa учил играть в шахматы нас всех – от Данте до Аиды. Данте – умелый игрок. Неро почти непобедим. У Аиды бывают вспышки гениальности, которые сводит на нет ее нетерпение. Она либо выигрывает, либо эффектно проигрывает.

Я всегда был слишком беспокойным, чтобы играть долго. Я бы лучше поупражнялся физически, чем сидеть и думать. Но, как и мои братья и сестра, я знаком с правилами и основными стратегиями.

Papa начинает с королевского гамбита, одного из его любимых дебютов. Это рискованное начало для белых, но оно было в моде в романтическую эпоху шахмат, которую мой отец считает лучшей – эпоху, полную драматичных и агрессивных выпадов, до появления компьютерного анализа, предпочитающего более оборонительную технику.

Я принимаю гамбит, и papa выводит своего слона на активную клетку.

Я ставлю ему шах, вынуждая передвинуть короля, чтобы позже он не смог сделать рокировку.

Papa кивает, радуясь тому, что я не разучился играть.

– Шахматы делают человека мудрее и дальновиднее, – говорит он. – Знаешь, кто это сказал?

Я качаю головой.

– Какой-нибудь гроссмейстер? – предполагаю я.

– Нет, – фыркает papa. – Владимир Путин.

Papa передвигает своего короля, угрожая в свою очередь моему. Я пытаюсь отогнать его слона, чтобы тот не мог атаковать меня по диагонали.

В ходе схватки каждый из нас берет по несколько пешек друг друга, но пока без тяжелых фигур.

Papa проводит хитроумную атаку, в ходе которой он одновременно заманивает в ловушку моего ферзя и пытается атаковать моего коня. Я обороняюсь, перемещая коня обратно на клетку, защищающую ферзя, но теряю при этом позицию на доске, и papa выходит вперед.

Мне удается взять одну из его ладей, а затем и слона. На мгновение мне кажется, что papa просто пожертвовал своими фигурами – должно быть, я пропустил угрозу с другой стороны. Но потом я замечаю, что отец разволновался, и понимаю, что он допустил ошибку.

Мне редко удается протянуть так долго в игре против papa. Меня поражает неприятная мысль, что я вдруг могу его победить. Я не хочу, чтобы это случилось. Эта победа будет неловкой для нас обоих и будет означать кое-что, что я не хочу признавать.

С другой стороны, он поймет, если я поддамся, и это будет еще более оскорбительно.

Papa приходится побороться, чтобы восстановить статус-кво. Он жестко атакует, забирая коня и слона в ответ. В конце концов отец побеждает, но только ценой своего ферзя. На этот раз он был ближе к проигрышу, чем когда-либо.

– Я снова попался, – говорю я.

Думаю, мы оба испытали облегчение.

Это прекрасный вечер. На бледно-фиолетовом небе появляются первые звезды. Воздух теплый, но здесь, на крыше, нас слегка обдувает легким бризом и окутывает сладким и насыщенным запахом «Изабеллы».

Я должен быть счастлив, но мой желудок скручивается в узел при мысли, что однажды, в какую-то из таких же ночей, я сыграю с отцом в шахматы в последний раз. И тогда еще я не буду знать, что эта игра – последняя.

– Хотел бы я играть как Рудольф Шпильман, – говорит papa. – Он всегда говорил: «Играй дебют как по нотам, миттельшпиль как по волшебству и эндшпиль как автомат».

Я прокручиваю эту фразу в своей голове, думая о том, что она означает.

– Это относится к любой стратегии, – продолжает отец и ловит мой взгляд. – Помни об этом, Себ. Поначалу следуй правилам. Затем возьми своего противника врасплох. А в конце прикончи его без колебаний, без жалости и без раздумий.

– Конечно, papa, – говорю я.

Лицо отца осунулось, тени прорезали глубокие морщины на его коже. Papa всегда был таким, он поучал и воспитывал нас при любой возможности. Но сегодня он особенно настойчив. В сумерках его блестящие глаза кажутся жутковатыми.

Какова бы ни была причина этого поведения, я вижу в нем еще одно напоминание, что мне не стоит звонить Елене. Какой бы роскошной ни была эта девушка, она буквально воплощает собой запретный плод. Я не смог бы найти более опасной цели, даже обыщи я весь город. Я должен оставить все ровно как есть – я оказал русским услугу и не более того.

Мысль о том, что я никогда больше не увижу ее, навевает на меня тоску и уныние.

Но именно так и будет. Мне придется найти что-то другое, что заполнит эту черную дыру в центре моей груди.

Елена

Себастиан не звонит.

Мой отец теряет терпение.

– Кажется, ты говорила, что привлекла его внимание, – глумливо произносит он.

– Так и есть, – отвечаю я, раздраженно поджав губы.

– Тогда почему он не звонит?

– Не знаю, – говорю я. – Возможно, он умнее, чем кажется.

Тишина со стороны парня едва ли мне льстит, хотя крошечная часть меня испытывает облегчение. Мне никогда не нравился этот план, и я никогда не хотела быть его частью.

– А может, он гей, – говорит мой брат.

Он отдыхает у нашего бассейна, одетый в до нелепого микроскопические плавки. Адриан любит красоваться и демонстрировать фигуру. У него тело гимнаста – поджарое, мощное, широкое в плечах и узкое в бедрах. Брат проводит много времени на солнце, но загар едва тронул его кожу, он светлый, как и я: пепельно-русые волосы и кожа, которая зимой становится бледнее молока, а летом лишь слегка золотится.

Мне всегда интересно наблюдать за Адрианом, потому что мой брат – живое воплощение того, как сложилась бы моя жизнь, будь я мужчиной. Но это он родился на две минуты раньше, первенец и наследник, а следом я – неожиданный близнец и нежеланная дочь.

– Он не гей, – говорю я Адриану. – Я бы это поняла.

– Не может не быть, – настаивает брат. – Как иначе он смог устоять перед красотой моей сестренки?

Он хватает меня за запястье и тянет к себе на колени, щекоча под ребрами в самом чувствительном месте. Я вскрикиваю и хлопаю его по рукам, пытаясь встать.

Я люблю Адриана и люблю с ним дурачиться. Брат мой лучший друг с самого рождения. Но мне не хотелось бы делать это на глазах у отца. Я чувствую на себе пристальный взгляд, скользящий по моему телу.

Я и близко не так раздета, как мой брат – на мне скромный слитный купальник, пляжная накидка и сандалии, и все же я вижу, как кривятся губы отца при виде моих обнаженных бедер, когда легкий халатик задирается.

Моя ненависть к нему словно газовая лампа, постоянно горит где-то внутри меня. Она никогда не затухает и лишь ждет подходящего топлива, чтобы вспыхнуть еще сильнее.

Папа хочет, чтобы я ходила по дому, одетая как монашка, чтобы его люди не глазели. Но когда он хочет использовать меня – как, например, тем вечером – то с радостью готов разодеть, словно уличную шлюху.

Натягивая накидку на ноги, я спрашиваю отца, пытаясь скрыть негодование в голосе:

– И что ты хочешь, чтобы я сделала?

Он задумывается на секунду, по-прежнему кривя губу, словно это моя вина, что Себастиан не звонит. Словно мне нельзя доверить даже простейшее задание.

Хотя он прекрасно понимает, что я не должна себя выдать. Галло умны. Если приманка будет слишком очевидной, они поймут. К тому же мужчинам не нравится, если что-то само плывет им в руки. Они хищники. Им нужна охота.

– Мы найдем способ столкнуть вас снова, – недовольно нахмурившись, говорит папа.

Он возвращается в дом, оставляя нас с Адрианом на террасе вдвоем.

С его уходом я испытываю невероятное облегчение.

Только наедине с Адрианом я могу почувствовать себя в доме уютно. Но даже тогда я знаю, что кто-то может наблюдать за нами. Один из братков, одна из многочисленных камер, развешанных по дому, или сам папа, стоя у окна.

Или его авторитет, Родион Абдулов. По моей коже пробегают мурашки, когда я оглядываю двор, чтобы убедиться, что его нет поблизости. Это главный товарищ моего отца, которого я ненавижу почти так же сильно, как папу. Родион представляется мне отцовским цепным псом – жестоким, безжалостным и слегка безумным.

Он вечно шныряет повсюду, приглядывая за мной даже тщательнее, чем отец, и жаждя сообщить ему обо всем, что увидит. Я всегда чувствую, как его поросячьи глазки скользят по моей коже.

Но, к счастью, не сейчас.

Адриану не приходится беспокоиться ни о чем из этого. Он может отдыхать на своем стуле, нежась в солнечных лучах, одетый во что пожелает.

За братом не наблюдают так пристально, как за мной, и у него гораздо больше свободы. Ему достаточно следовать правилам и делать в свободное время что заблагорассудится.

У меня нет ни минуты для себя. Все, что я делаю, все, что я говорю, разбирается позже по крупицам.

– Что случилось? – спрашивает Адриан.

– Ничего, – раздраженно говорю я.

Я скидываю халатик и сандалии и ныряю в воду.

Это бассейн олимпийского размера, расположенный в великолепном оазисе цветущих деревьев и скрытый за живой изгородью. Наш двор мог бы располагаться прямо за Версальским дворцом. Наш дом – это храм из мрамора и стекла, полный предметов роскоши, которых я никогда не видела в Москве: полы с подогревом и вешалки для полотенец, холодильник размером с гардеробную, шкафы размером с целую квартиру.

Но я все это презираю. В чем смысл жить в Америке, если я так же несвободна, как была дома?

Здесь для меня ничего не изменилось, а может, даже стало хуже. Потому что папа считает, что американский индивидуализм и гедонизм могут нас развратить. И он еще крепче взял меня в ежовые рукавицы.

Я надеялась, что мне позволят посещать уроки музыки в одном из многочисленных учебных заведений города, но отец строго запретил. Мне остается лишь заниматься самостоятельно, как и раньше, но я не знаю, когда и где смогу это делать – папа пока отказался покупать пианино для нашего нового дома. Он постоянно кормит меня «завтраками», делая вид, будто это будет наградой за какое-то особенное поведение. Но я думаю, отцу просто нравится отказывать мне в чем-то, в чем я нуждаюсь, в одной из немногих вещей, которые делают меня счастливой.

Адриан тоже прыгает в воду, хотя я знаю, что он предпочитает загорать, а не купаться. Он проплывает всю длину бассейна вместе со мной взад и вперед. Когда я отталкиваюсь от стенки и плыву кролем, он делает то же самое. Когда я переворачиваюсь на спину, он повторяет за мной. Брат плавает быстрее меня, хотя практически не тренируется. Адриан держится в одном темпе со мной, пытаясь увлечь меня в плаванье наперегонки.

Спустя несколько кругов я действительно ускоряюсь, но брат и не думает отставать. Прекрасно понимая, чем это закончится, я, тем не менее, прибавляю скорость, а затем изо всех сил отталкиваюсь от стенки, проплывая полбассейна под водой, и потом стремительно работаю руками, пытаясь доплыть до противоположной стенки быстрее него.

Пальцы Адриана касаются плитки на мгновение раньше моих, и он всплывает, ухмыляясь.

– Ох, – говорит он, – в этот раз ты меня почти уделала.

– Ага, как же, – фыркаю я. – Ты даже не напрягался.

– Немного все же напрягался.

Мы оба держимся за кромку бассейна и тяжело дышим.

Смотреть на лицо брата все равно что смотреть на саму себя в комнате кривых зеркал. Адриан не выглядит как другой человек. Он выглядит как я, только чуточку иначе.

Не будь у меня Адриана, я бы уже давно покончила с собой. С тех пор, как умерла наша мать, брат единственный человек, кто меня любит. Единственный человек, кто приносит мне счастье.

– Мне здесь невыносимо, – признаюсь я.

– Почему? – спрашивает брат. – Погода лучше. Еда лучше. И покупки! Ты можешь найти что угодно и знать наверняка, что это не подделка. Поэтому-то оно столько и стоит, – смеется он.

– Просто я думала… – вздыхаю я.

– Ты думала, что все будет иначе, – говорит Адриан. Он все понимает.

– Да.

– Будет, Лен, вот увидишь, просто подожди.

– Мне не нравится этот план с Галло. Я чувствую себя ягненком, привязанным к столбу и оставленным в снегу волкам на растерзание. Даже если вы пристрелите волка, это не значит, что он не успеет сомкнуть пасть вокруг ягненка.

– Я защищу тебя, – обещает Адриан. – К тому же… Ты не ягненок, Лена.

С широкой улыбкой брат обхватывает меня руками и утягивает под воду. Мы опускаемся на самое дно, крепко обнимаясь. Именно так мы провели первые девять месяцев нашей жизни – плавая в объятиях друг друга.

И теперь это наш единственный способ показать привязанность без посторонних глаз.

Два дня спустя папа бросает мне на кровать чехол с одеждой.

– Одевайся, – говорит он. – Время заняться благотворительностью.

Понятия не имею, что это значит, но мне хватает ума не задавать лишних вопросов. Я надеваю плотно облегающее ярко-красное платье на бретельках и с разрезом почти до бедра.

К нему я подбираю пару золотых босоножек, браслет и золотые сережки, а затем собираю волосы в гладкий высокий хвост, потому что мне нравится та резкость и свирепость, которую придает эта прическа чертам моего лица – к тому же хвост добавляет мне роста.

Губы и ногти я крашу тем же багряным цветом. Куда бы мы сейчас ни собирались, отец ждет, что я буду выглядеть безупречно.

Бронированная машина уже ожидает нас. За рулем сидит Тимур, который знает, что на меня лучше не смотреть. Но когда он выскакивает, чтобы открыть заднюю дверь, я замечаю непроизвольный блеск в его глазах, и понимаю, что хорошо подготовилась.

Мы с Тимуром дальняя родня по маминой линии. Он отчаянно предан моему отцу, потому что тот помог ему избежать сорокасемилетнего срока в тюрьме. Папа всегда начинает деловые отношения с услуги, чтобы партнеры чувствовали себя в долгу перед ним.

Я удивлена, когда рядом со мной садится Адриан в черном смокинге. Его светлые волосы зачесаны назад.

– Ты тоже едешь? – спрашиваю я.

– Разумеется, – ухмыляется он. – Не хочу пропустить представление.

– Какое представление? – резко спрашиваю я.

Брат бросает на меня загадочный взгляд, который просто сводит с ума.

– Скоро увидишь, – говорит он.

Я хмуро смотрю на Адриана, размышляя, стоит ли пытаться вытянуть из него информацию, или брат начнет дразнить меня еще сильнее. Я люблю его, но Адриан избалован и не всегда учитывает разницу между нашими положениями. То, что его забавляет, часто доводит меня до белого каления. Мы живем параллельные жизни, и у нас совершенно разные ставки. Брат всегда знает, что в итоге выйдет сухим из воды. У меня же таких гарантий нет.

Нам приходится ждать почти час, пока отец выйдет из дома. Возможно, он занимался делами, запершись в своем кабинете. А может, просто тянул время, чтобы нам досадить.

Папа тоже одет официально, в дымчато-серый смокинг, а его свежевымытые борода и волосы благоухают марокканским маслом. От отца пахнет сигарным дымом и водкой, так что, возможно, он проводил встречу с кем-то из своих подчиненных.

– Трогай, Тимур, – говорит он, едва сев в машину.

Мы с Адрианом двигаемся в угол, чтобы дать папе больше места. Оглядев нас, он удовлетворенно хмыкает, одобряя наш внешний вид.

– Никакой выпивки, – говорит папа Адриану.

– Будет странно, если я не выпью хотя бы бокал шампанского, – замечает брат.

– Только шампанское, – рычит папа. – Если я увижу, что ты пьешь что-нибудь крепче, я велю Родиону связать тебя и залить в тебя бутылку водки.

– Звучит не так уж плохо, – шепчет мне на ухо Адриан. Он говорит это так тихо, что слышу только я. Брат не такой дурак, чтобы огрызаться отцу.

Машина останавливается перед «Парк-Уэст», длинным плоским зданием почти без окон и с выкрашенными в темный цвет стенами. Должно быть, это какой-то выставочный комплекс – я вижу поток людей из высшего общества, направляющихся внутрь, так что ясно, что мы здесь на каком-то торжестве или ужине.

Я оглядываюсь по сторонам и замечаю темно-синий с золотом баннер с надписью «Чикагский благотворительный аукцион „Грин-Спейс“. Озеленим город вместе!».

Потрясающе. Возможно, папа поборется на аукционе за яхту.

Отец выходит из машины, мы с Адрианом следом. Брат подает мне руку, чтобы помочь подняться по ступеням на этих каблуках. Стоит нам выйти, как нас ослепляют вспышки камер. Вряд ли кто-то из чикагской прессы знает, кто мы такие, но мы с братом всегда составляем потрясающую пару. Каждый из нас красив сам по себе, ну а вместе мы просто неотразимы. Даже самые разодетые гости оборачиваются, чтобы поглазеть, и я слышу шепот тех, кто недоумевает, откуда мы взялись.

Папа идет впереди и выглядит довольным. Он считает нас своими активами, а потому наша красота имеет цену. Самого отца трудно назвать красивым, хоть он и привлекает внимание. Поэтому, чтобы обеспечить себе красивых детей, он женился на самой красивой женщине в Москве. Наша мать не была ни богатой, ни образованной. Ее отец был дворником, а мать заведовала небольшим детским садом в их доме.

Мамина лучшая подруга убедила ее принять участие в национальном конкурсе моделей «Свежие лица». Конкурс транслировался по телевидению, и зрители могли голосовать за понравившихся участниц. Из двадцати пяти тысяч девушек, принявших участие в конкурсе, моя мама получила подавляющее большинство голосов и более чем вдвое обошла обладательницу второго места.

Ее называли «Сокровищем Москвы» и «Принцессой севера». Отец смотрел конкурс и делал ставки на нее с самого начала. Когда мама выиграла, он получил три миллиона рублей – больше, чем весь призовой фонд. Мама же выиграла сумму, равную пяти тысячам долларов, шубу и пачку купонов на покупку косметики «Натура Сиберика», которая была спонсором мероприятия.

Папа зациклился на этой девушке и, используя свои связи, выяснил ее имя, адрес и место работы (обувной магазин).

На следующей неделе он пришел к маме на работу. И он был не первым – пожилому механику и обезумевшему от любви студенту уже пришла в голову та же мысль. Но им моя мать дала от ворот поворот. А вот избавиться от моего отца было невозможно. Он велел ей поужинать с ним и ждал у входа в магазин, пока мама не согласилась.

Две недели спустя они поженились. В том же году родились мы с братом.

Беременность сказалась на теле мамы, и она значительно подурнела в глазах отца. Он часто насмехался над дряблой кожей у нее на животе и растяжками на боках. И это уже годы спустя, когда в глазах большинства людей мама вернулась к своей прежней фигуре. Для меня она точно была красавицей.

У мамы были такие же фиолетовые глаза, как у нас с братом, только большие и круглые, как у куклы. У нее было лицо в форме сердечка с заостренным подбородком, тонкие и нежные черты лица и губы бантиком. Волосы матери, тонкие и светлые, облаком окутывали ее голову, мягкие, словно кроличья шерстка.

Она была тихой. Мама почти не разговаривала, если только мы с ней и Адрианом не оставались втроем. В остальных случаях она общалась с нами при помощи небольших знаков и жестов. Поначалу отец не понимал этого, но, когда позже узнал о них, пришел в ярость и обвинил нас в том, что мы плетем интриги за его спиной. На самом же деле мама просто пыталась избежать его внимания. Она делала все, чтобы оставаться маленькой и незаметной.

Когда мы оставались наедине, мама читала нам – всегда сказки или фантастические истории. Истории, которые уносят в другой мир, совершенно непохожий на тот, в котором мы живем.

Четыре года назад мама погибла в автомобильной аварии. Во всяком случае, так мне сказал отец.

Но он гребаный лжец. Мысль о том, что могло случиться что-то другое, что мама могла умереть от его рук, всегда будет снедать меня.

– Мы сидим за восьмым столом, – говорит папа нам с Адрианом.

Брат уже взял второй бокал шампанского с подноса официанта – папа не видел, как он выпил первый. Я до сих пор не уверена, стоит ли мне пить. Мне бы хотелось расслабить узел в моем животе. Но мне не хочется быть навеселе, если придется выполнять какое-то задание для отца.

Папа подходит к столам, на которых выставлены различные товары для участия в тихом аукционе, всякая банальная херня: путевки в отпуск, игры в гольф, спа-дни, памятные вещи с автографами, билеты на концерты, встречи со знаменитостями, изысканные блюда, ювелирные украшения, картины и так далее.

Все это один сплошной коллективный онанизм: богатые люди покупают предметы роскоши с огромной скидкой, компании, сделавшие пожертвования, списывают их на благотворительные расходы и наслаждаются бесплатной рекламой, а сама благотворительная организация присваивает средства, распределяя их между руководителями и исполнительными директорами, чьи зарплаты исчисляются шестизначными суммами. Если что-то остается, возможно, эти деньги направляют на благое дело.

Этим вечером я не в духе. Меня раздражает, что подобные мероприятия в Америке ничем не отличаются от московских. Сплошная коррупция. Доброта нынче в дефиците.

Пожалуй, шампанское мне все же не помешает. Я хватаю с ближайшего подноса пузырящийся бокал и выпиваю его залпом.

Адриан выманил у какой-то незадачливой официантки целый поднос шашлыков из мраморной говядины и с жадностью поглощает их.

– Хочешь? – предлагает он с набитым ртом.

Но не успеваю я попробовать, как папа хватает меня за руку и снова поднимает со стула.

– Пойдем, – говорит он. – Пора приниматься за работу.

– Что я должна…

– Вот, – говорит отец, вручая меня в руки довольно взволнованной рыжеволосой женщины в наушниках и с планшетом.

– О, здравствуйте, – говорит женщина. – Вы, должно быть, Елена! Большое спасибо, что вызвались. Мы хотели, чтобы девушек было ровно двенадцать, но трое отменились в последнюю минуту. Думаю, они перенервничали, что вполне объяснимо, но я все же оказалась в несколько затруднительном положении.

Женщина тараторит как пулемет, и хоть мой английский безупречен, мне трудно, когда люди говорят слишком быстро. Неправильно трактовав замешательство на моем лице, она добавляет:

– Кстати, я Маргарет!

– Приятно познакомиться, – говорю я, впрочем, неискренне.

– Нам туда! Все вот-вот начнется. Я покажу вам, где сидят другие девочки, а затем быстро расскажу, как все будет происходить.

Я не успеваю даже оглянуться на отца, как она увлекает меня за большую пустую сцену, на которой нет ни музыкантов, ни каких-либо других исполнителей.

Маргарет вталкивает меня в небольшую гримерку, в которой, похоже, толпятся еще одиннадцать девушек. Всем им от двадцати до тридцати – красивые, нарядно одетые и слегка взволнованные.

– Ждите здесь, пока не услышите свое имя, – говорит Маргарет. – Затем выходите на середину сцены – вы увидите на полу крестик. Ведущего зовут Майкл Кросс, и он преподаст настоящий мастер-класс, – она хихикает. – Майкл зачитает информацию о вас, и аукцион начнется!

– Аукцион? – глупо переспрашиваю я.

– Да! Но не волнуйтесь – сумма не важна. Главное – это все ради благотворительности! Свидания – каждый год самый популярный наш лот! И еще ни разу не было такого, чтобы за девушку не поборолись. Особенно за такую красивую, как вы.

Маргарет уносится прочь, оставляя меня стоять с открытым ртом.

Меня вот-вот продадут на аукционе свиданий.

Надо полагать – хотя с закрученными махинациями моего отца я уже ни в чем не уверена – сегодня здесь будет Себастиан Галло. Должно быть, папа увидел его имя в списке гостей и решил, что лучший способ напомнить ему о моем существовании – это буквально предложить меня ему на аукционе.

Этот план кажется безумным по ряду причин. Во-первых, я не видела Себастиана, когда пришла. Во-вторых, у парня уже и так есть мой номер. Если бы он хотел мне позвонить, мог бы сделать это бесплатно в любой день.

Пожалуй, мой отец действительно не в себе. Его ненависть к Галло толкает его на самые нелепые поступки.

– Не верь ей, – говорит мне угрюмая брюнетка.

– Что? – переспрашиваю я, выныривая из раздумий.

– Не верь Маргарет, – повторяет девушка. – За всех девушек борются, но не за всех платят равные суммы. Поверь, эти чопорные маленькие сучки будут напоминать тебе об этом до скончания веков, если их «продадут» хоть на пятьсот долларов дороже, чем тебя.

Она бросает негодующий взгляд на других девушек.

– Что ты вообще здесь забыла, Джемма? – насмешливо спрашивает ее блондинка с высокомерным выражением лица.

– Мой отец в попечительском совете благотворительного фонда, – отвечает Джемма, словно объясняя прописные истины малышу. – Когда пользователи социальных сетей начали называть аукцион свиданий «сексистским» и «морально устаревшим» и сравнивать его с торговлей людьми, он решил, что лучший способ заглушить эти обвинения – «продать» собственную дочь тому, кто больше заплатит.

– Я согласилась принять участие, потому что слышала, что сегодня вечером здесь будет Йан Хапп, – беззаботно произносит блондинка. – Если он захочет купить свидание, то пусть оно будет со мной.

– А тебя кто вынудил участвовать? – спрашивает Джемма, повернувшись ко мне.

– Э-э… мой отец, – отвечаю я.

– Тогда ты понимаешь, о чем я, – фыркает Джемма. – Это действительно сексизм, и это действительно Средневековье.

– Ну ты же не обязана выходить за него замуж, – закатывает глаза блондинка. – Даже трахаться не обязана. Если тебя покупает кто-то стремный, ты просто идешь с ним на ужин, выпиваешь галлон вина и больше никогда не отвечаешь на его звонки.

Слово берет стройная азиатка:

– В прошлом году мой кавалер отвел меня в «Тиффани» и купил мне ожерелье, очень красивое. Оно до сих пор у меня.

– А ты виделась с ним после? – спрашивает Джемма.

– Ой, нет, – качает головой девушка. – Ему было лет девяносто. Он уже вполне мог умереть, я не в курсе.

– Ну вот, – обращается ко мне Джемма с легкой улыбкой. – Ты можешь пойти на свидание со звездой бейсбола, а можешь получить подарок от старца. Возможности бесконечны.

– Кстати, я Елена, – представляюсь я.

– Джемма. Но ты это уже слышала.

– Слышала.

Мы улыбаемся друг другу. Теперь нам чуточку легче, зная, что по крайней мере нам есть кому поныть. Но стоит Маргарет снова влететь в гримерку, как это чувство испаряется. Женщина хлопает в ладоши, чтобы привлечь наше внимание, и кричит:

– Итак, дамы, мы готовы начать! Убедитесь, что ваш номер приколот на платье, чтобы вы знали очередность выхода. Ой, Елена, у вас его еще нет – вот, держите.

Она прикалывает к моему платью номер 12 – прямо над левой грудью, отчего я только сильнее ощущаю себя частью стада, запускаемого по одному на убой.

Я не в восторге от идеи идти последней. Это означает, что мне придется сидеть здесь и смотреть, как все по очереди выходят на сцену, пока мое напряжение лишь растет.

– О, а вот и мистер Кросс! – восклицает Маргарет.

– Привет, дамы! Уже предвкушаете? – говорит Майкл Кросс.

Это невысокий подтянутый мужчина с ослепительным белоснежным оскалом. Его волосы почти того же бронзового оттенка, что и чрезмерно загорелая кожа, отчего он слегка напоминает мне Лизу Симпсон.

В ответ раздается нестройное вялое бормотание от нескольких девушек и жизнерадостное «О, да!» от одной, которая, вероятно, вызвалась участвовать добровольно. Джемма лишь бросает на Майкла угрюмый взгляд.

– Похоже, ты первая, Обри, – обращается Кросс к блондинке, которая надеялась на свидание с, по-видимому, известным спортсменом. – Дождись, пока я назову твое имя, и затем выходи на центр сцены. Можешь стоять и позировать, пока я зачитываю информацию о тебе, затем начнется аукцион. Не стесняйся улыбаться и махать толпе, можешь даже послать воздушный поцелуй!

При мысли о воздушном поцелуе меня тошнит, но Обри кивает, словно делает в голове пометки.

– Что ж, дамы! Удачи… и счастливой охоты! – подмигивает нам Кросс.

Джемма смотрит на меня и так сильно закатывает глаза, что кажется, будто они уже не вернутся. Я бросаю ей ответный взгляд, в котором читается: «Еще не поздно заключить взаимный пакт о самоубийстве».

Кросс направляется на сцену, и я слышу, как его голос разносится из динамиков:

– Ну что ж, господа, и, разумеется, дамы – никакой дискриминации, участвовать в аукционе может любой желающий! Я знаю, что все вы ждете самую популярную часть нашего вечера. У аукциона свиданий «Грин-Спейс» длинная и славная история, и я горд сообщить вам, что за более чем двадцать два года проведения нашего мероприятия результатом этого филантропического сводничества стало целых СЕМЬ настоящих браков!

Джемма наклоняется ко мне, чтобы пробормотать:

– Сколько из них не развалились – это другой вопрос.

– Более того, – продолжает Кросс. – Мы собрали сотни тысяч долларов на озеленение Чикаго, и я нахожу эту цель очень благородной, ведь и сам вырос в районе, где не было ни деревьев, ни парка поблизости.

Он замолкает, чтобы дать возможность аудитории проникнуться его трагедией.

– Не говоря уже о том, что каждый год ему платят солидные деньги за проведение благотворительного вечера, – вставляет Джемма. На этот раз она говорит чуть громче, и Маргарет бросает на девушку предостерегающий взгляд.

– Лучший способ помочь украсить Чикаго – это сразиться на аукционе за прекрасные товары, которые мы для вас подготовили. Особенно за сливки нашего женского общества, сияющие звезды чикагского высшего света! Позвольте представить вам нашу первую холостячку – Обри Лейн!

Обри горделиво шагает по сцене под аплодисменты толпы. Выглядывая из гримерки, я вижу, что она не считает зазорным вертеться и позировать, словно модель из телепередачи, предлагая в качестве товара саму себя. Когда девушка останавливается на середине сцены, Кросс сообщает:

– Обри – магистр искусствоведческих наук, закончила Корнеллский университет и теперь покупает произведения искусства для нью-йоркской галереи. Она любит кататься верхом, плавать с аквалангом, дегустировать вина и путешествовать по миру. Ее любимый фильм – «Реальная любовь».

Чтение информации об Обри прерывается одобрительными возгласами и гиканьем. Девушка подмигивает своим поклонникам и, как и было велено, посылает им воздушные поцелуи.

– Как видите, – говорит Кросс, – Обри – восхитительная девушка, свидание с которой многие сочли бы за честь. Предлагаю начать аукцион с двух тысяч.

С этими словами Кросс переходит к торгам. Сумма быстро поднимается с двух тысяч долларов до пяти.

– И за сколько нас обычно «продают»? – сухо спрашиваю я Джемму.

– Все, что выше пяти – уже неплохо, – говорит она. – Выше десяти уже впечатляет.

Отлично. Теперь мне нужно надеяться не только на то, что Себастиан меня «купит», но и на то, что цена будет достаточной, чтобы польстить моему отцу.

Он никогда не простит мне, если я «продамся» за жалкие две тысячи.

О своей внешности я не волнуюсь – я знаю, что красива. Но я для них чужачка. У остальных девушек в зале наверняка сидят друзья, родные, молодые люди. Они хорошо известны чикагскому высшему обществу. Я же для этих людей никто. Или, хуже того, они могут знать, что мой отец – русский гангстер, и вряд ли сочтут это заманчивым.

Торги замедляются. Наконец Обри «продают» за восемь тысяч семьсот долларов. Не «впечатляюще», если верить Джемме, но близко к тому. Девушка выглядит довольной, когда спускается со сцены, хоть ее и не купил знаменитый Йан Хапп.

Из гримерки мне не видно зрителей, но я слышу, что они, похоже, шумят все громче с каждой минутой. Следующей на сцену выходит рыжеволосая девушка с кудряшками, и Кросс объявляет, что ее хобби – ездить на мотоцикле и читать. Похоже, для похотливых холостяков это звучит менее заманчиво, и девушка «уходит» всего за четыре тысячи четыреста.

Куда больше их внимание привлекает азиатка, которая, судя по всему, любит «прыжки с парашютом, автомобильные гонки и бейсбольную команду „Чикаго Кабс“». Свидание с ней покупают за двенадцать тысяч после ожесточенных торгов между братьями Калебом и Уолкером Литтенхаусами.

– Прости, Калеб, – говорит Кросс своим елейным голосом. – Похоже, девушка достается старшенькому. Но не беспокойся – у нас еще много прелестных дам ждут своего часа. Давайте пригласим нашу следующую холостячку! Должно быть, вы знаете ее отца, Рэнсома Ротуэлла, главу нашего попечительского совета. В знак преданности нашему делу он предлагает одному из вас пригласить на свидание его прекрасную дочь! Так что не подведите и тепло поприветствуйте пылкую красотку Джемму!

Джемма идет на сцену, ничем не напоминая о своей «пылкости» и едва удостаивая зрителей натянутой улыбкой. Никаких кружений и поцелуев – девушка смотрит на собравшихся, скрестив руки на груди.

Торги начинаются, а вместе с ними растет и напряжение Джеммы. Она не сводит взгляд с конкретного человека в толпе и даже качает головой, когда он продолжает повышать ставку.

– В чем дело? – спрашиваю я стоящую рядом брюнетку.

– Бывший Джеммы торгуется за нее, и ее это бесит.

– Кто ее бывший парень?

– Карсон Вудвард. Красавчик, конечно, но, боже, он такой ублюдок. Моя сестра раньше с ним встречалась. Она говорила, что он не может кончить, если не трахается напротив зеркала.

Я прыскаю, представив себе эту картину.

Я скрещиваю пальцы, чтобы Карсон не выиграл торги, но еще до того, как Кросс объявляет результат, по выражению ярости на лице Джеммы я понимаю, что именно это и случается. С пылающим лицом девушка гневно уходит со сцены.

Настал черед брюнетки.

– Удачи, – говорю я.

– О, за меня не беспокойся, – смеется она. – Мой парень заплатит, сколько бы это ни стоило. Он сидит в первом ряду.

Без тени сомнения девушка выходит на сцену. Мой желудок тем временем сжимается, потому что половина девушек уже прошла, и моя очередь приближается.

Я даже не уверена, что Себастиан вообще здесь. А даже если он и пришел на мероприятие, парень не кажется мне тем, кому приходится платить за свидания.

Когда Маргарет отворачивается, я подкрадываюсь к краю сцены, чтобы выглянуть из-за кулисы.

Трудно разглядеть толпу, когда прожекторы направлены на сцену, а верхний свет в остальной части зала приглушен. Я замечаю Себастиана лишь потому, что даже когда парень сидит, его кудрявая голова возвышается над всеми.

При виде него у меня екает в груди. Уж не знаю, от облегчения, что я могу, во всяком случае, попытаться выполнить то, чего ждет от меня отец, или оттого, что Себастиан выглядит еще красивее, чем я запомнила.

Парень выделяется даже в толпе богатых и привлекательных людей, и дело не только в росте – у него очень выразительные черты лица. Тусклый свет отбрасывает тени, подчеркивающие высокие скулы, а его губы кажутся одновременно строгими и чувственными.

Со скучающим видом Себастиан залипает в телефон. Он сидит рядом с красивой темноволосой кудрявой девушкой и ухоженным мужчиной в дорогом костюме. Они тоже не следят за аукционом: приобняв девушку за плечо, мужчина что-то шепчет ей на ухо. Ее плечи трясутся, будто она пытается сдержать смех.

Я отпускаю кулису.

Себастиан здесь.

Остается лишь надеяться, что он вступит в торги за меня.

Мне бы хотелось остаться и посмотреть, участвует ли он в торгах, но Маргарет замечает меня и жестом велит вернуться в гримерку.

– Не волнуйтесь, – говорит она. – Нет причин для беспокойства! Еще не было такого, чтобы за девушку не торговались.

– Я не волнуюсь, – отвечаю я, хоть это и не совсем так. Еще две девушки вышли на сцену, и мой выход все ближе.

– Вот, – говорит Маргарет. – Выпейте шампанского. Мне это помогает успокоиться.

Судя по всему, она уже прибегла к этому средству. Щеки женщины раскраснелись, а рыжие волосы начали выбиваться из прически.

Маргарет хватает бокал для меня и тянется за вторым для себя.

– Пока все неплохо! – говорит она и подносит свой бокал к моему в виде своеобразного тоста.

Я чокаюсь с женщиной и отхлебываю пузырящееся шампанское. Это немного помогает, хотя, возможно, дело в эффекте плацебо.

Следующей на сцену поднимается умопомрачительная брюнетка с волосами до пояса. Кросс объявляет, что у девушки собственный фитнес-центр, о чем свидетельствуют трицепсы, отчетливо выделяющиеся на тыльной стороне ее рук, и попа, словно выточенная из мрамора. Мужчины, похоже, тоже оценили их по достоинству, и красотка «уходит» по наивысшей за сегодня цене – семнадцать тысяч.

– Поверить не могу, что люди готовы столько платить за свидание, – говорю я Маргарет.

– Ну, это на благие цели, – отмечает она. А затем с неожиданной искренностью добавляет: – К тому же речь идет об эго. Они демонстрируют, сколько готовы потратить. Тот, кто заберет самую красивую девушку, негласно повышает свой престиж.

Понимая, что сболтнула лишнего, Маргарет исправляется:

– То есть вы все великолепны, конечно же! Но вы знаете этих мужчин.

– Лучше многих, – говорю я.

Я начинаю терять терпение. Я больше не волнуюсь, просто хочу, чтобы все закончилось.

Подошла очередь следующих двух.

Маргарет взяла еще шампанского, видимо, чувствуя, что ее работа подходит к концу и она может начинать праздновать. Шепотом женщина сообщает мне, что благодаря аукциону свиданий и тихому аукциону они собрали рекордную сумму пожертвований.

– И слава богу! – добавляет Маргарет. – После всей этой неразберихи с политкорректностью… – она громко икает, прерывая саму себя. – Мы переживали… чертовски трудно найти работу в сфере некоммерческой деятельности. Но я уверена, что совет будет доволен!

Вот и последние торги передо мной. Эта девушка не такая яркая, как другие, – на ней скромное длинное платье в цветочек и очки. Она кажется неловкой и стеснительной, и я боюсь, что много за нее не предложат. А она, кажется, из тех, кто может принять это близко к сердцу.

Однако стоит ей ступить на сцену, как ставки начинают сыпаться со всех сторон. В итоге девушку «покупают» за пятнадцать пятьсот – одну из самых высоких сумм за сегодня.

– Что это было? – спрашиваю я Маргарет.

– Это Сесилия Коул, – отвечает она так, словно это имя должно мне о чем-то говорить. – Ее отец – владелец «Вестерн Энерджи». Думается мне, знакомство с ним стоит пятнадцати тысяч, не говоря уже о перспективе доступа к трастовому фонду, если вдруг она поладит с тем, кто купил свидание.

Нетрезвая Маргарет приваливается ко мне в приступе дружелюбия.

– Я слышала, твой отец тоже влиятельный человек, – говорит она. – Но он немного пугает, правда? Возможно, дело в акценте…

– Дело не в акценте, – говорю я. – Дело в его характере и моральных принципах.

Маргарет смотрит на меня широко раскрытыми глазами, не понимая, шучу я или говорю правду.

Сесилия покидает сцену, и я понимаю, что, наконец, настала моя очередь.

– Похоже, лучшее мы приберегли напоследок, – проникновенно говорит Кросс в микрофон. – Наша последняя на сегодня холостячка – новое лицо в чикагском сообществе. Недавно она переехала к нам из Москвы! Так что будьте уверены, что в городе найдется немало мест, где наша новенькая еще не бывала и куда вы сможете отвести ее на свидание. Прошу вас поприветствовать Елену Енину!

На негнущихся ногах я выхожу на сцену, словно мои колени позабыли свою функцию. С этого ракурса свет кажется еще более ослепительным, и я едва сдерживаюсь, чтобы не прикрыть глаза рукой. Маленький крестик, который мы должны были увидеть, полностью растворился в блеске деревянного пола. Мне приходится по наитию искать место, где остановиться.

Я встаю лицом к толпе. Не то чтобы у меня была боязнь сцены, но я не люблю, когда на меня пялятся незнакомцы. Мне кажется, что зрители встречают меня тише, чем остальных девушек – раздается лишь пара выкриков. Возможно, дело в том, что у меня нет друзей, а может, и в том, что под светом софитов я выгляжу яростной и сердитой.

Первым я нахожу взором своего отца. Он сидит рядом с Адрианом, пристально глядя мне в глаза. Папа осматривает меня, словно архитектор, проверяющий строящееся здание, – в его взгляде лишь расчет и оценка, и никакой любви.

Затем я медленно поворачиваюсь, чтобы встретиться взглядом со Себастианом. Он больше не смотрит в телефон. Он смотрит на меня, приоткрыв рот, и выглядит удивленным. И – я надеюсь – заинтригованным. Интересно, его сердце бьется так же часто, как мое?

– Елена говорит на трех языках: английском, русском и французском. Она искусно играет на пианино и прекрасно катается на лыжах, – зачитывает Кросс. – И да, ваши глаза вас не обманывают, мне сказали, что ее рост составляет 5 футов 11 дюймов[11]. – Мужчина смеется.

Не знаю, действительно ли это так. Я давным-давно не измеряла свой рост, так что вполне могу быть выше шести футов. Но это не очень женственно, так что мой отец назвал наиболее приемлемую цифру, раздираемый, как всегда, желанием соблюсти условности и желанием похвастаться.

– Начнем торги со стандартных двух тысяч? – произносит Кросс.

Мне почти страшно смотреть в зал, чтобы узнать, поднял ли кто-то номерную карточку, но к моему огромному облегчению, в воздух немедленно взмывает пять или шесть карточек. Однако карточки Себастиана среди них нет.

– Три тысячи? – повышает ставку Кросс. – Четыре?

Количество желающих не уменьшается. Более того, столь явное рвение некоторых мужчин, похоже, побуждает к действию и других. Теперь в торгах участвуют семь или восемь человек, а Кросс говорит:

– А как насчет пяти тысяч? Шести?

Я не обращаю внимания на других мужчин, мой взгляд прикован только к Себастиану, я смотрю, не поднимет ли он номерную карточку. Но она упрямо продолжает лежать на столе перед ним. Похоже, парень ни разу не прикасался к ней за весь вечер.

Темноволосая девушка рядом с Себастианом наклоняется к нему и что-то шепчет. Он коротко мотает головой. Я не уверена, что речь шла обо мне, но сердце, тем не менее, начинает биться чаще.

– Семь тысяч? Восемь? Как насчет девяти? – продолжает повышать Кросс.

Торги ничуть не замедляются. Когда сумма переваливает за десятку, пара мужчин выходит из игры, но оставшиеся поднимают карточки все быстрее и быстрее, чтобы принять ставку.

– Двенадцать, – говорит Кросс. – Как насчет тринадцати? Это для вас, мистер Энглвуд. Теперь четырнадцать? И пятнадцать.

Основная борьба развернулась между неким Энглвудом – мужчиной лет сорока с густыми темными волосами и бородой – и молодым красавчиком, по виду похожим на финансиста, в броском дорогом костюме, сидящим в окружении таких же мужчин, которые его подначивают. Третий участник торгов значительно старше и похож на перса или араба.

– Шестнадцать? – произносит Кросс. – Семнадцать?

Внезапно, импульсивно, номерную карточку поднимает Себастиан. Он озвучивает свою ставку:

– Двадцать тысяч!

Даже пара за его столом выглядит пораженной. По губам девушки я могу прочесть: «Какого хрена?», а затем она с широкой ухмылкой переводит взгляд на меня.

На мгновение наши с Себастианом взгляды встречаются. Мне приходится вновь опустить глаза, потому что мое лицо пылает.

Мне не нужно смотреть на отца, я и так чувствую исходящие от него волны триумфа.

Перс выходит из торгов, но остальные двое продолжают.

– Двадцать одна! – предлагает Энглвуд, поднимая карточку.

– Как насчет двадцати двух? – спрашивает Кросс.

После секундного замешательства, заручившись одобрением своих приятелей, парень-финансист принимает ставку.

Я смотрю на Себастиана, на моем лице ни тени улыбки. И уж точно ни намека на воздушный поцелуй. Только взгляд, направленный на него, умоляющий… о чем именно? Я должна молить его бороться за меня. Но действительно ли я хочу этого?

Мне нравится Себастиан, и теперь я могу себе в этом признаться. Я была разочарована, когда он не позвонил мне. Крохотная частичка меня хотела увидеться с ним снова.

Но тем более парню не нужно вступать в торги за меня. Я могла бы нахмуриться или покачать головой, могла бы предостеречь его. Может, мой отец заметит, а может, и нет.

Вот что мне следует сделать. Мне следует дать ему понять, что нужно держаться от меня подальше.

Вместо этого я продолжаю просто смотреть. Я боюсь, что мой взгляд выдает волнение и стремления внутри меня.

– Двадцать пять тысяч, – повышает ставку Себастиан.

В зале повисает тишина. Это самая высокая ставка сегодняшнего вечера.

– У нас развернулась нешуточная борьба за новенькую, нашу белокурую русскую красавицу, – говорит Кросс, едва сдерживая ликование в голосе. – Как вам такое, господа? Кто-то возьмется перебить ставку младшего Галло? Есть желающие предложить двадцать шесть?

Он бросает взгляд за стол финансистов. Юнец в броском костюме, кажется, хочет поднять карточку, но вместо этого с раздражением бросает ее на стол. Похоже, на этом его финансовые ресурсы себя исчерпали.

Но Энглвуд не сдается. Он снова поднимает карточку.

– Тридцать, – холодно произносит он.

Мужчина бросает на Себастиана испепеляющий взгляд своих темных глаз из-под густых бровей. Понятия не имею, знают ли эти двое друг друга или мы все свидетели тому, как двое влиятельных мужчин делят территорию, но так или иначе напряжение в воздухе можно резать ножом.

Себастиан не обращает внимания на Энглвуда и не сводит глаз с меня. Я стою в свете раскаленных сияющих огней сцены, и мое красное платье пылает вокруг меня.

Пристально глядя на меня, Себастиан произносит:

– Пятьдесят тысяч.

Кросс пытается унять гул, поднявшийся от каждого столика.

– Ставка в пятьдесят тысяч! – говорит он. – Это новый рекорд, дамы и господа, и помните, что все ради благой цели! Мистер Энглвуд… ответите ли вы?

Губы Энглвуда превратились в узкую полосу под его темными усами. Он резко качает головой, и Кросс говорит:

– Продано! Мисс Енина отправляется на свидание с Себастианом Галло.

Я ощущаю волну то ли страха, то ли облегчения, нахлынувшую на меня. Меня вдруг бросает в холод прямо под светом жарких софитов. Кроссу приходится взять меня под руку и указать на ступеньки, ведущие вниз со сцены.

Как в тумане я бреду к столику отца. Он кладет мне на плечо тяжелую руку и тихонько произносит на ухо:

– Молодец. Теперь он вложил в тебя деньги.

Да, Себастиан вложился. На сумму в пятьдесят тысяч долларов.

Себастиан

Думаю, Аида затащила меня на этот благотворительный аукцион потому, что ей кажется, что я в депрессии. С каждой неделей ее попытки вовлечь меня в общественные и семейные мероприятия становятся все активнее. Сестра даже попыталась завлечь меня на несколько несогласованных свиданий вслепую, но я отказался встречаться с этими девушками и сказал Аиде, что наслаждаюсь своим статусом холостяка.

Я пришел сюда только потому, что нам с Кэлом и Аидой надо обсудить кое-какие дела. В частности, грядущую предвыборную кампанию моего зятя, который баллотируется в мэры города. Гриффины намерены полностью выйти из подполья, а значит, окончательно избавиться от оставшихся незаконных предприятий и проследить, чтобы ни один скелет не вылез наружу. И это не фигура речи – из последнего они закопали родного дядю Кэла, Орана Гриффина, который нынче покоится под фундаментом одного из офисных небоскребов Саут-Шора.

Хоть Галло и переключают свое внимание на крупные проекты в сфере недвижимости, я сомневаюсь, что мы готовы совсем отказаться от нелегальной прибыли. Когда Гриффины выйдут из игры, сфера их влияния в криминальном мире окажется пустой, и кто-то должен будет ее занять. Вопрос в том, кто.

Думаю, Миколай Вильк и польская мафия заявят о себе. Мы достаточно неплохо ладим с Миколаем, но я не назову нас лучшими друзьями. Между нами есть определенное напряжение, которое возникает, когда кто-то похищает младшую дочь твоего союзника, а затем подставляет твоего брата в деле об убийстве.

В итоге Миколай женился на плененной Нессе Гриффин, а Риона Гриффин отмазала Данте от тюрьмы. Но, в общем и целом, мы с Мико не обмениваемся рождественскими открытками.

Это непростая ситуация, учитывая, что и русские не смирились со своим поражением. Всякий раз, когда столпы власти пошатываются, есть вероятность того, что все может рухнуть.

Возможно, именно поэтому papa такой мнительный в последнее время. Он чувствует повисшую в воздухе неопределенность.

Держа все это в уме, я согласился прийти на благотворительное мероприятие, хоть и ненавижу подобные штуки. Я ненавижу лицемерие и фальшь, и меня беспокоит, насколько хорошо Аида выучила правила игры. Раньше ни одно мероприятие не обходилось без того, чтобы сестра что-нибудь не стянула или кого-то не оскорбила, причем этих «кого-то» было несколько. Теперь она разодета в пух и прах, помнит всех по именам и очаровывает самых чопорных представителей общества.

Кэллам такой же, и даже хуже. Он олдермен 43-го округа, самого богатого и влиятельного в городе, включающего в себя Линкольн-парк, Олд-Таун и Голд-Кост. Мой зять знает почти всех в помещении, и здесь вряд ли найдется человек, который не хотел бы обсудить с ним какие-то личные вопросы.

Я же умираю от скуки. Стянув пару канапе с подносов проходящих мимо официантов, я просматриваю длинный список предметов, выставленных на тихий аукцион, в том числе футбольный мяч, подписанный всеми игроками линии нападения «Чикаго Бэрс»[12].

Тут представлены довольно неплохие вещички. Но, честно говоря… не похоже, чтобы что-то меня по-настоящему заинтересовало. Мне просто все равно. Последние два года моя жизнь – это просто мрачное и безрадостное существование, отмеченное лишь несколькими краткими вспышками удовольствия. Меня уже чертовски давно ничто по-настоящему не привлекало…

Разве что на прошлой неделе.

Елена привлекла меня.

Между нами ощущалась какая-то энергия, которая действительно заставила меня что-то почувствовать, хотя бы ненадолго.

Спустя все это время, когда я нашел то, за что действительно стоило бы ухватиться… Я вынужден ее игнорировать. Я вынужден отпустить ее. Из-за моей семьи.

Моей чертовой семьи.

Почему-то им всегда удается отнять то немногое, чем я дорожу.

Я перевожу взгляд на Аиду, которая разговаривает с каким-то невысоким лысеющим мужчиной в чудовищном фиолетовом галстуке-бабочке. Он смеется над чем-то, что она сказала, запрокинув голову и обнажив кривые, скученные зубы. Судя по хорошо знакомому мне взгляду, у сестры на уме что-то еще более возмутительное, и она едва сдерживается, чтобы не выпалить это вслух. Раньше Аида всякий раз проигрывала эту битву, но теперь научилась следить за языком.

Моя сестра прелестна. Темные кудрявые волосы, яркие серые глаза, напоминающие монеты, поблескивающие в мутной воде, и вечно проказливое выражение лица, которое всякий раз вызывает любопытство и тревогу при взгляде на него.

Как можно так сильно любить кого-то и при этом питать к нему злобу?

Именно так я и чувствую себя по отношению к семье в последнее время.

Я чертовски люблю их, до глубины души.

Но мне не нравится, где я из-за них оказался.

Я знаю, что частично это моя вина. Я бесцельно плыву по жизни. Но как бы они ни подталкивали меня в другом направлении, мне никогда не нравится итог.

Как, например, этот гребаный аукцион.

Я со вздохом возвращаюсь к нашему столику у края сцены. Даже не знаю, что за выступление запланировано на сегодняшний вечер. Возможно, какая-нибудь нудятина, вроде классического квартета или, что еще хуже, кавер-группы. Если это будет отстой, я уйду. Вообще-то, я, наверное, уйду в любом случае.

Пока я сижу, ко мне подходит светловолосая официантка с подносом шампанского.

– Напиток? – предлагает девушка.

– А настоящий алкоголь у вас есть? – спрашиваю я.

– К сожалению, нет, – надув губки, отвечает она. – Только просекко и шампанское.

– Тогда мне два просекко.

Девушка протягивает мне фужеры и спрашивает словно невзначай:

– Второй для вашей дамы?

– Нет, – коротко отвечаю я. Я планирую прикончить их оба, чтобы немного развеять свою скуку.

– Холостяк? – уточняет официантка. – Тогда вам, возможно, понадобится это, – она передает мне кремового цвета лопатку с номером.

– Для чего этого?

– Для аукциона свиданий, конечно же!

Боже правый. У меня чуть глаза на лоб не полезли.

– Сомневаюсь, что мне это понадобится.

– Почему? – спрашивает девушка с жеманной улыбкой. – Увидели что-то поинтереснее?

При других обстоятельствах я бы оценил ее толстые намеки по достоинству. Но, к сожалению, ее высокий рост и светлые волосы лишь напоминают мне о Елене, у которой похожая внешность, но в десять раз выразительнее. Эта девушка – маргаритка в поле, а Елена – орхидея-призрак. Экзотическая, редкая, недоступная.

– Нет, – отвечаю я. – Ничего особенного.

Девушка уходит, и ее место тут же занимают Аида и Кэллам.

– Это что, аукцион свиданий? – спрашиваю я сестру.

– Да! – отвечает она. – Мой подарок тебе на день рождения. Я собираюсь купить тебе жену.

– Я думал, лучшие жены бесплатны, – замечаю я. – И навязываются тебе против воли.

– Спорить не буду, – говорит Кэл, обнимая Аиду за плечи. Поначалу их брак был, что называется, «договорным», но, похоже, обернулся для них удачей. Мы лишь надеялись, что эти двое смогут продержаться вместе год и не поубивать друг друга.

– Раньше ты был таким романтичным, Себ, – говорит Аида.

– Вот как? Это когда?

– Помнишь, когда ты хранил фото Марго Робби в своем школьном шкафчике?

Я краснею. Откуда Аида вообще, блин, знает об этом? И как ей, черт возьми, удается вечно вспомнить то, что ты пытаешься вычеркнуть из своей памяти?

– Кажется, ты меня с кем-то путаешь, – бормочу я.

– Ты не помнишь, как раз восемьсот смотрел «Волка с Уолл-стрит», проматывая до того момента, как она стоит обнаженная в дверях, чтобы передер…

– Если ты закончишь это предложение, я тебя придушу, – шиплю я.

– Кэл, ты же не позволишь ему придушить меня, правда? – обращается к супругу Аида.

– Только не до смерти, – отвечает он.

– Спасибо, любовь моя, – говорит она, целуя мужа в щеку. – Я знала, что могу на тебя положиться.

Прежде чем Аида успевает продолжить свои дружеские оскорбления, на сцену выходит подкопченный лицитатор и начинает вечерний аукцион живого товара. Происходящее не интересует меня ни в малейшей степени, особенно когда он начинает перечислять достижения женщин, будто они гейши со Среднего Запада.

То, что половина мужчин в зале улюлюкают и вопят или наклоняются вперед, облокачиваясь на столы, чтобы поглазеть на девушек, только ухудшает ситуацию. Все это отвратительно. Мне неловко здесь находиться.

Идея платить за свидание просто нелепа, особенно такие астрономические суммы. Выложить пять тысяч за то, чтобы пригласить куда-нибудь привилегированную девицу? Нет уж, спасибо. И это не считая денег, которые ты потратишь на шикарный ужин, которым тебе придется ее кормить.

Я схожу с ума от скуки.

– И скольких еще нам терпеть? – шепотом спрашиваю я Аиду.

– Не знаю, – пожимает она плечами. – Сколько красивых девушек может быть в этом городе? Можем уйти сразу после аукциона.

Я бы ушел прямо сейчас, но мы приехали втроем на одной машине, а свет в зале приглушен настолько, что я, вероятно, не смог бы пробираться между столиков, не споткнувшись и не оказавшись у кого-то на коленях.

К тому же слегка забавно наблюдать, как эти похотливые кобели практически готовы сцепиться из-за некоторых девушек. Пара братьев торгуется за одну и ту же девушку, а когда старший побеждает, младший, похоже, готов поднять камень и воспроизвести четвертую главу Книги Бытия[13] прямо здесь и сейчас.

К тому времени, как на сцене появляется десятая или одиннадцатая девушка, я уже вовсю зеваю – прошлой ночью я лег спать поздно. Точнее, я ложился спать поздно всю эту неделю. Шампанское дает о себе знать.

Но сонливость снимает как рукой, когда я слышу: «Елена Енина».

Я резко поднимаю голову и вижу перед собой на сцене мою валькирию.

Черт побери. Я почти забыл, как она прекрасна. На ней красное платье, подчеркивающее каждый изгиб тела. С моего ракурса ее ноги кажутся десятимильными. Девушка настолько великолепна, что в зале при виде нее воцаряется тишина. Все девушки были хорошенькими, но Елена не просто хорошенькая. Она гребаная чаровница.

Поверить не могу, что Елена здесь. Это наша вторая встреча за две недели. Если бы я верил в знаки, то счел бы это несомненным чудом.

Я глазею на нее, разинув рот, когда девушка поворачивается и смотрит прямо на меня. Елена замирает, и между нами пробегает электрический разряд.

Разумеется, моя сестра это замечает. Ничто не ускользнет от ее внимания.

Аида наклоняется ко мне и шепотом спрашивает:

– Ты ее знаешь?

Я коротко мотаю головой.

– Нет, – лгу я.