Читать онлайн Стрелец

Пролог

«Зима в этом году выдалась долгая, – думал я, – уже минула вторая неделя Великого поста, а снег все лежит на полях, и его становится только больше. Неужто Богу не любо то, что мы делаем?..»

В ответ на свои мысли я получил очередную порцию снега, хлопьями летевшего прямо в лицо. Обернувшись, я посмотрел на свое воинство, уперто ехавшее вслед за мной. Моя полусотня стрельцов, которыми я командую уже больше четырех лет, послушно выполняла приказ – к полудню достичь Ругодива. Правда, сейчас они больше напоминали отряд снеговиков, восседавших верхом на не менее снежных конях.

– Потерпите немного, уже скоро мы будем на месте!!! – крикнул я, стараясь переорать метель.

Ближайшие ко мне кивнули в ответ.

«Они у меня выдержат – крепкие люди, не раз показавшие себя в деле, кроме того, они знают, что скоро отдых, сытный обед да теплая постель… скоро мы будем дома», – подумал я.

В этот момент кто-то запел звонким голосом старую грустную песню под стать погоде:

Из Крыму было, из Ногаю,

Бежал тут мал невольничек из неволи,

Из той ли из орды, братцы, из поганой.

Подходит мал невольничек ко Дунаю,

Изыскивал песчаного переходу.

Бесчестьеце на молодца приходило:

На то время тихой Дунай становился,

Он тоненьким ледочком покрывался,

Молоденьким снежочком засыпался,

Лютыми морозами укреплялся.

Обернувшись, я, несмотря на снег, смог разглядеть певца, которым оказался Данилка – уже взрослый муж, надевший на себя стрелецкий кафтан осенью прошлого года.

Слез молодец с добра коня,

Запел-то он с горя песню:

«Сторона ль ты моя, сторонушка,

Сторона ль ты родимая,

Родимая, прохлодливая!

Знать-то мне на тебе не бывати,

Отца с матерью не видати!¹

Вскоре Данилке уже подпевала почти вся полусотня, точнее, то, что он нее осталось, и, несмотря на свою заунывность, она начала вселять силу в души людей: для того, видать, и была придумана. Но метель это песнопение никак не остановило, и на мгновение мне даже показалось, что не бывает более худшей погоды.

«Ан нет, бывает, – подумал я. – Никогда мне не забыть тот ледяной дождь осенью 7068² года».

1 глава

Я сидел у крыльца своего дома и пытался состругать игрушку-коника для своего новорожденного сына, которым меня одарила Настасья месяц назад, прямо под новый год³, когда во двор вбежал холоп сотника Тишка.

– Здравствуйте, Василий Дмитриевич, – немного задыхаясь, сказал он, а затем поклонился, – Борис Михайлович вас к себе просят. Дело срочное.

– Ступай, сейчас буду, – не отвлекаясь от своего занятия, ответил я.

Тишка еще раз поклонился и вышел со двора. Я же еще пару раз прошелся ножом по будущей игрушке и, задумавшись, поставил ее на скамью.

«Да уж, – подумал я со вздохом, – и двух дней дома не пробыл, как снова для меня работа нашлась».

Еще год назад я думал, что буду тихо сидеть в крепости и лишь иногда выходить упражняться со своими людьми в поле, но мой сотник вкупе с воеводами решили, что молодой полусотник идеально подходит для выполнения всякого рода поручений. И вот уже год моя полусотня только тем и занимается, что сопровождает целовальников для сбора мыта с окрестных деревень и малых замков. Кроме того, именно мне поручают возить серебро в Юрьев – в столицу нового княжества в венце нашего государя Иоанна Васильевича. Так же я со своими людьми ловил местных татей, которые повылазили из нор после роспуска рати. Все эти дела, вообще-то, делают мне честь, но в результате дома я почти не бываю.

Дом, надо сказать, мне достался хороший: два яруса с тремя небольшими комнатками в каждом и пристроенной кухней. Борис Михайлович, спасибо ему, похлопотал для меня, пока я был в Пскове – его стараниями вся сотня получила опустевшие дома в северном посаде Ругодива близ Наровы. Мой дом не был исключением, хотя в отличие от многих, из моих окон второго яруса была видна водная гладь, по которой постоянно ходили большие лодьи.

– Опять тебя Борис Михайлович вызывает? – спросила вышедшая на крыльцо Настасья.

Я молча кивнул, засунул нож за голенище сапога, а затем встал и обнял жену. Настасья отвернула голову и сложила руки на груди, отстраняясь от меня.

– Обиделась? – спросил я, но Настасья ничего не ответила.

Мы с Настасьей уже больше года живем вместе, но семейного счастья у нас нет. Даже рождение сына не растопило льда между нами. Настасья хорошая жена и делает все как полагается, но не более. Было видно, что ей все еще больно в душе от произошедшего горя, которое и привело к нашей поспешной свадьбе. Настасья была благодарна мне за спасение, но этого оказалось недостаточно, и постепенно она стала отдаляться, а в последнее время появились упреки в мою сторону. Боль, которую она испытывает, начала вырываться наружу, и моя молодая жена стала превращаться в угрюмую, ворчащую бабу. Мне было больно смотреть на это, но что предпринять, я не знал.

– Пойду сына проведаю… – сказал я, разжимая объятья.

– Только не разбуди его, он только уснул, – строго сказала Настасья.

Я вошел в дом и у лестницы на второй ярус столкнулся с Лизкой – холопкой, которую наняла Настасья, когда из-за беременности не могла выполнять работы по дому.

– Лизка! Позови Данилку во двор. Он мне скоро понадобится, – приказал я.

На втором ярусе было светлее, а самую теплую комнату мы отдали сыну, который сейчас мирно посапывал в своей колыбели. Я подошел к нему и надолго задержал взгляд на его ангельском личике.

– Ну что, Ванюша, ты уж извини, но папе опять придется уехать, – сказал я и поцеловал сына в его розовый лобик, от чего он немного заерзал, но тут же снова затих.

Не имея возможности остаться подольше, я вышел из комнаты, а потом спустился во двор. Данилка, подросший, с небольшим пушком волос на верхней губе, уже ждал меня во всей готовности.

– Василий Дмитриевич, – ломающимся голосом обратился ко мне мой юный кошевой, – опять в дорогу отправляют?

– Скорее всего, – ответил я. – Так что приготовь все необходимое. Собери десятников у меня, завтра с первыми петухами выедем, правда, пока не знаю куда, но скоро сотник мне все расскажет.

Данилка понятливо кивнул и бросился в амбар заготавливать кош, а я, не тратя времени, вышел со двора.

На улице сегодня было солнечно, как и почти весь октябрь. В этом году Бог милостиво одарил нас длинным бабьим летом, которое с сентября перешло и на следующий месяц, чему большая часть людей была очень рада. Однако на западе я заметил идущие к нам тучи, что свидетельствовало о начале настоящей осени. В подтверждение этому задул холодный ветерок, так что я даже поднял ворот у кафтана и ускорил шаг.

Дом сотника был похож на мой собственный: разве что он был чуточку выше и ближе к Нарове. Во дворе у сотника я заметил свежесложенную большую поленницу и подумал, что мне бы тоже следовало запастись дровами, пока они не стали дорогими. А дрова зимой – вещь первостепенная, особенно в этих немецких домиках, в которых мы живем. Все в них хорошо: прочные, просторные, с большой кухней, но вот печи в них плохо тепло держат, и приходится постоянно поддерживать огонь.

С этими мыслями я вошел в дом, где, как обычно, за обеденным столом сидел Борис Михайлович, раздобревший за последнее время еще больше.

– День добрый, – обратился я к сотнику.

– Василий. И тебе добрый, присаживайся, – указав на скамью у стола, сказал в ответ Борис Михайлович.

Я молча сел и с вниманием посмотрел на сотника.

– Сегодня утром к воеводам гонец от самого царя нашего Иоанна Васильевича прибыл и принес наказ. Ты, наверное, слышал о том, что ливонцы перемирие нарушили? – сказал сотник.

– Об этом только глухой не слышал, да и то догадывается, – сказал я.

– Это верно. Однако вернусь к наказу государеву – приказано помочь чем сможем, – сказал сотник и тяжело вздохнул.

– Значит, воеводы будут рать собирать? – спросил я.

– Было бы из кого. Как ты, наверное, слышал, в этом году мы ждем орду крымскую в гости, и почти все служилые люди сейчас на южном берегу в полках сидят, так что помочь Юрьеву не скоро смогут.

– Да-а, туда даже многие сотни псковские и новгородские ушли, так что, видимо, справляться придется своими силами.

– Правильно мыслишь. Царь так и указал – собрать со всех крепостей служилых людей и направить к Юрьеву для бережения крепости. И ты уж извини, но от Ругодива ехать придется твоей полусотне.

– Я уже догадался. Когда выступать?

– Завтра спозаранку, раньше все равно не успеем. Надо же припасы забрать, телеги подготовить, – сказал сотник. – И кстати, держи грамоту для юрьевского воеводы князя Темкина-Ростовского⁴.

Я положил грамоту за пазуху и спросил:

– Припасы в крепости брать, как обычно?

Борис Михайлович утвердительно кивнул, а затем напутствовал на легкие сборы.

Домой я дошел быстро, а там меня уже ждали все четыре десятника моей полусотни: Третьяк, Гюргий, Нежир и Радим. Я как можно короче рассказал им о том, что нас ожидает в ближайшие дни, и послал собирать людей. Сам же пошел в крепость за припасом, а в помощь себе взял трех стрельцов из своего десятка.

Детинец Ругодива после ремонта выглядел значительно лучше, чем год назад, но крепость стен лучше не стала, однако для хранения припасов подходил хорошо. Внутри, по уже не раз хоженому пути, я прошел в казематы с зерном, где предъявил грамоту писцу.

– Здравствуйте, Василий Дмитриевич, – сказал писец. – Опять вас в поход посылают?

– Служба, – равнодушно пожав плечами, ответил я.

– Понятно, – понимающе сказал писец. – А куда на этот раз?

– Я не могу говорить об этом, но ты, наверное, слышал, что происходит под Юрьевом, – сказал я.

Писец кивнул в ответ и углубился в записи амбарной книги:

– Три телеги овса и две пшена хватит?

– Лучше перловой и ячневой крупы, – ответил я.

– Хорошо, завтра утром телеги будут вас ждать у Западных ворот, – сказал писец и сделал соответствующие записи в амбарной книге.

После этих слов я распрощался с писцом и отправился домой, где меня уже должен был дожидаться ужин. Несмотря на то что Настасья была не в духе, на столе меня ожидала жирная уха да пирог с яблоками.

– Поешь хоть напоследок нормально, а то опять несколько недель будешь одной постной едой питаться, – строго сказала Настасья, но во взгляде ее мелькнул огонек жалости и сострадания ко мне.

Это немного согрело мне душу, но надежд на то, что любовь, испытываемая мной, перейдет к Настасье, я не питал. Обстоятельно поев, я поднялся в спальню – надо было хорошо выспаться перед дальней дорогой.

Я проснулся рано утром, когда солнце еще и не думало всходить, поцеловал мирно спящую рядом Настасью, но она лишь отвернулась в другую сторону. Я вздохнул и встал с кровати. Одевшись, стараясь делать как можно меньше шума, я спустился на первый ярус и попутно выглянул в окно. На улице за ночь заметно похолодало и моросил небольшой дождик. Прохлада уже стала проникать в дом, и я, пройдя в комнату Лизки, разбудил ее и приказал развести огонь в печи и только после этого пошел к Данилке.

Когда я прошел в комнату Данилки, он уже проснулся и даже успел одеться, так что без лишних разговоров ушел готовить лошадей к выходу. Подумав немного, я решил помочь своему кошевому – хотя бы заседлать своего Яшку, а то Данилке еще кош на мула грузить, и он может не успеть поесть.

Яшка, мой верный конь, спокойный как корова, но если потребуется, может скакать, словно ветер. Завидев меня, Яшка потянулся ко мне в ожидании угощения, и оно было вознаграждено сухариком. Я погладил его по шее, а потом взял щетку и стал расчесывать. Это занятие мало того, что полезно для лошади, еще и нравилось Яшке, а меня успокаивало. Закончив через четверть часа с этим занятием, я накрыл спину Яшки попоной, а сверху водрузил свое старое седло.

Как только я закончил седлать коня, ко мне подошла Лизка и позвала к столу:

– Анастасия Федоровна уже встала и просит вас откушать.

– Сейчас приду, – коротко ответил я.

В это время Данилка уже водрузил кош на мула и принялся седлать своего коня.

– Заканчивай побыстрее, тебе надо еще успеть позавтракать, а то дорога длинная и раньше вечера я привал делать не хочу, – сказал я Данилке.

– За полчаса управлюсь, Василий Дмитриевич, – услышал я в ответ.

Зайдя в дом, я сразу почувствовал, что печь протопили. Особенно это ощущалось после царящей на улице мороси.

Настасья ожидала меня у обеденного стола, как всегда прекрасная и печальная.

– Прошу к столу, откушай перед дальней дорогой, – сказала Настасья, указывая на тарелку с кашей, от которой поднимался приятный парок.

Я сел за стол, поблагодарив жену и Бога за кушанье, и без промедления приступил к еде и достаточно быстро закончил сие дело.

– Куда едешь на этот раз и сколько тебя придется ждать? – спросила даже не присевшая во время моего завтрака Настасья.

– Прости, но мне не велено говорить, – со смущением ответил я.

– Не хочешь – не говори, хотя, наверное, опять за мытом посылают, – недовольно посмотрев в окно, сказала Настасья.

Посмотрев на нее, я подумал, что к вечеру все равно весь Ругодив будет знать цель моего похода, и сказал:

– Юрьев.

Настасья резко повернула голову и посмотрела на меня, а ее лицо побледнело, став еще краше. Не сказав и слова, она быстро вышла, оставив меня в одиночестве.

Я еще немного посидел за столом, а затем встал и вышел во двор, где меня ожидали оседланные кони. Данилка же проверял крепость ремней, на которых держалась поклажа на муле.

– Иди есть, – приказал я, – скоро выезжаем.

Данилка коротко кивнул и убежал в дом, а я присел у крыльца и, достав нож, продолжил строгать игрушку для сына.

Вскоре пришел Радим и сказал, что полусотня построилась на улице и ожидает меня. Я встал и пошел звать Данилку, но он сам вышел ко мне, а следом за ним появилась Настасья с Ванюшкой на руках.

– Вот, решила вместе с сыном тебя проводить, – сказала Настасья своим обычным тоном, а затем добавила более мягко: – Возвращайся живым и здоровым, не оставь нас сиротами.

Я подошел, поцеловал сына и обнял Настасью, но в этот раз она не отвернулась и даже улыбнулась на прощанье. Эта короткая и прекрасная улыбка согрела мне душу и дала надежду на доброе возвращение домой.

– Василий Дмитриевич, пора, люди ждут, – тихонько сказал Данилка, ловя злой взгляд Настасьи.

– Пора, – согласился я и оседлал Яшку.

На улице меня ожидала в конном строю, выстроившаяся в одну линию, моя полусотня. Завидев меня, стрельцы выпрямились в седлах и устремили свои взоры ко мне. Увидев в их глазах немой вопрос, я решил его удовлетворить.

– Говорить много не буду… – начал я, но прервал речь, заметив приближение сотника.

Борис Михайлович приблизился к нам на своей худосочной кобыле, сильно напоминая в этот момент бочку на тоненьких ножках. Было видно, что его внешний вид забавит стрельцов, но они изо всех сил стараются не дать волю своему смеху. Но, не обращая внимания на все это, сотник подъехал к нам и начал свою речь, наполненную благими напутствиями и угрозами за неисполнение приказа.

– … и желаю вам исполнить волю государеву с честью и добыть славу себе и вашим начальным людям. С Богом!!! – завершил речь Борис Михайлович, имея в в виду под начальными людьми, конечно же, себя.

Благословленные сотником, стрельцы под моим началом поехали по направлению к Западным воротам, где мы встретили пять крытых телег с нашим обозом. Телегами управляли мужики с ивангородской стороны, ругодивским крестьянам наши воеводы не доверяли. Убедившись в соответствии содержимого телег с тем, что должно быть, я сделал запись в амбарной книге. После этого я приказал своим людям сложить пищали в телеги, дабы ехать налегке. Закончив с этим делом, мы поехали к воротам, у которых меня окликнул мой знакомец пушкарь Петр.

– Василий! Удачи тебе и твоим людям, и пусть Бог благоволит вам! – сказал пушкарь, опершись рукой о стену ворот.

– Спасибо, Петр! Удача нам понадобится! – ответил я и направил своего коня в раскрытые ворота.

Выехав из города, мы сразу ощутили приближение зимы: нам в лицо ударил холодный, пронизывающий ветер, а вскоре морось, идущая с утра, сменилась мелким снегом, окутавшим весь окружающий мир белесой пеленой. От такого тут же захотелось развернуться назад и скрыться в теплых, натопленных домах, но мы, верные слуги государя, решительно продолжили выполнять данный нам приказ. Хотя, надо сказать, настроение от непогоды у моих людей изрядно подпортилось, и как следствие, пошли шутки в отношении сотника, а затем и гневные речи.

– Сам сидит сейчас в тепле, а нам тут мерзнуть, – сказал кто-то из стрельцов.

– Хоть бы раз с нами в поход вышел – только грамотки хвалебные получает за то, что делаем мы, – вторил другой голос.

– Прекратить разговоры! – прикрикнул я. – Не забывайте – язык может до плахи довести. Кроме того: не знаете, что ли, как жизнь устроена? Борис Михайлович сотник, ему по должности полагается в крепости сидеть.

Мой окрик подействовал, и разговоры прекратились, но начались шепотки, на которые я повлиять уже никак не мог, да и не хотел.

Тем временем мы добрались до Сыренска, где снег прекратился, но вместо облегчения Бог послал нам с небес ледяной дождь. В ответ на это я поднял повыше ворот кафтана и сильнее натянул шапку. К тому же Данилка достал из коша мне плащ, в который я завернулся, но через полчаса вода все же начала просачиваться, и холод начал овладевать моим телом.

Я обернулся и взглянул на своих людей и увидел, что им не лучше, а некоторым даже хуже, чем мне сейчас. В этот момент я встретился взглядом с Радимом, ближайшим ко мне десятником и моим заместителем в полусотне. Он в ответ подстегнул коня и подъехал ко мне.

– Надо остановиться, Василий Дмитриевич, и переждать ненастье, – сказал Радим.

– Нельзя, – ответил я, – через три дня, самое большее четыре, нам нужно быть в Юрьеве, и никакая непогода нам помешать не должна.

– Это понятно, да только толку от нас в Юрьеве не будет, если мы все сляжем в горячке, – возразил Радим.

– А что нам делать? – задумчиво спросил я.

– Не знаю. Была бы зима, то просто укутались бы посильнее и поехали дальше, а сейчас – не знаю, – сказал Радим.

– Зима, говоришь? – сказал я и, привстав на стременах, обернулся и приказал своей полусотне: – Стой!!!

Дождавшись, когда мои люди остановятся, я развернул Яшку и проехал к середине строя и приказал всем спешиться.

– Я не допущу, чтобы вы замерзли, – сказал я. – Будем греться бегом. Всем взяться за стремена и пустить коней бегом!

Лучшего сейчас я придумать не смог и, достигнув начала строя, слез с коня, а затем продемонстрировал личным примером свой замысел – взявшись рукой за стремя и хлестнув Яшку по холке, побежал рядом.

Я не был уверен в своей затее и на всякий случай вспомнил все ближайшие деревни на пути, в которых мы могли бы остановиться. Однако через несколько минут быстрого бега я начал чувствовать, как холод отступает, и это стало ответом на мои сомнения.

Чем дольше я бежал, тем теплее мне становилось, а вместе с тем и начало улучшаться настроение. За моей спиной вновь стали слышны веселые возгласы, хоть и произносились они запыхавшимися голосами. Казалось, мы сумели победить непогоду, но холодный дождь даже не думал заканчиваться, и постоянно приходилось смахивать заливающую лицо воду, что нельзя было сделать с промокшей до нитки одеждой. Через час такого бега мне стало казаться, что мой кафтан весит пару пудов, а в сапогах уже сильно хлюпало, но останавливаться я и не думал, ведь стоит нам остановиться, как холод тут же поймает нас в свои цепкие лапы. Так что я не позволял себе давать слабину и с упорством продолжал разбрызгивать воду и грязь из луж своими ногами в потерявшем осенние краски мире.

К вечеру после нескольких часов беспрестанного бега нам удалось преодолеть почти двадцать верст. Мы бы продвинулись еще больше, но нас стали тормозить телеги, которые начали завязать в дорожной грязи. К тому же лошадям, тянущим телеги, приходилось гораздо тяжелее, и сейчас они сильно вымотались.

«Если сейчас не найти место для постоя, то лошади могут пасть, а без них мы никуда не доедем», – подумал я.

– Данилка!!!

– Василий Дмитриевич, звали? – сказал мой кошевой, явившись через минуту на мой зов, в промокшем тегиляе, который я ему подарил летом, и шапке, сейчас больше напоминающей мокрую тряпку.

– Насколько я помню, в версте отсюда есть придорожный кабак, скачи туда и предупреди хозяина о нашем скором приезде, – приказал я.

Данилка кивнул в знак понимания, сел на свою кобылу и, держа за поводья мула с кошем, поскакал в указанном направлении.

Моя же полусотня, из последних сил передвигая ногами, продолжила свой бег. А тем временем и без того серый и безрадостный мир стал погружаться в ранние сумерки. Все вокруг постепенно стало темнеть, что вкупе с идущим дождем привело, несмотря на еще не зашедшее солнце, к тому, что нельзя было ничего увидеть ближе чем в полусотни шагов. Да и то, что было видно, казалось размытым и нечетким, и нам пришлось довериться только дорожной колее. Так что сложно было описать мою радость и облегчение, когда за очередным поворотом дороги вдали замаячил огонь. Вскоре мы достигли забора, окружающего придорожный кабак, у ворот которого и горел фонарь, приведший нас сюда.

Еще до того, как я и мои люди достигли ворот, они распахнулись, гостеприимно пропуская нас во двор. У ворот стоял худощавый, низкого роста отрок, с легким чудским говором поприветствовавший нас от лица своего отца, хозяина кабака, и указал рукой на конюшню, в которой мы могли оставить лошадей. У конюшни, в которой горела жаровня, я встретил успевшего переодеться в сухой кафтан Данилку. Он тут же принял у меня Яшку и повел его в стойло.

– А вас хозяин в доме ожидает, – указав на здание кабака, занимавшего большую часть двора, сказал мой кошевой.

Но я не пошел сразу в кабак, а решил сначала удостовериться, что все мои люди прибыли сюда. И лишь когда последняя телега была поставлена под навес, я разрешил себе пройти в кабак греться.

– Добро пожаловать, милсдарь, – заискивающе обратился ко мне низкорослый, как и сын, с сединой в черных волосах и бритой бородой хозяин кабака. – Проходите к очагу, обогрейтесь.

Я вошел в просторное помещение, заставленное столами, с очагом у северной стены. Внутри уже было около пятнадцати моих стрельцов, преимущественно из десятка Третьяка. Кроме моих удальцов, в кабаке за одним столом сидели пятеро дворян, и все внимательно посмотрели в мою сторону, когда я вошел. Посмотрев на них и убедившись в отсутствии злых намерений, я слегка поклонился и получил поклоны в ответ, а один даже приподнял кружку и отпил из нее в мою честь.

Закончив оглядывать кабацкую горницу, я прошел в сопровождении хозяина кабака к очагу, оставляя за собой полосу воды, так как с меня лилось, как из лесного родника. Как только я подошел к очагу, от моего кафтана тут же пошли дымки испаряющейся под воздействием огня воды. Тут же, как черт из омута, справа от меня выскочил Данилка, держа в руках мой тегиляй и запасные штаны.

– Вот, Василий Дмитриевич, переоденьтесь в сухое.

Не имея даже в мыслях желание спорить с этим предложением, я стал снимать кафтан, и практически сразу кабатчик поставил у очага стул для меня. Надев на себя сухую одежду, я с удовольствием опустился на предложенный стул, протянул голые ноги к огню и подумал, что все же неплохо быть полусотником. В подтверждение моих мыслей хозяйская дочка, миловидная девушка на выданье, поднесла мне горячий сбитень на лесных ягодах.

– Как тебя зовут? – спросил я хозяина кабака, стоявшего рядом.

– Айно Кууск, милсдарь, – с более сильным чудским говором, чем у сына, ответил кабатчик.

– Послушай, Айно, мне и моим людям нужно здесь переночевать, обогреться, чтобы продолжить завтра утром наш путь. Сколько это будет стоить?

– Милсдарь, с вами прибыло много людей, и у меня не хватит места…

– Ничего, – прервал я кабатчика, – мы люди служивые и ко всякому привычные, можем и на голых досках переночевать.

– В таком случае шесть рублей с полтиной.

Я глубоко вздохнул, услышав эту сумму, ведь три месяца назад, когда мы здесь останавливались на постой, было уплачено четыре рубля, и это мне показалось дорого. Немного подумав, я достал из кожаной сумы подорожную грамоту и протянул кабатчику. Он посмотрел на нее, но было видно, что прочесть написанное он не сможет.

– Здесь, Айно, написано, что ты должен всячески помогать мне и моим людям в пути. Согласно грамоте мы вообще можем не платить за постой, но я понимаю, как это для тебя убыточно, и поэтому предлагаю деньги, – глядя прямо в водянистые глаза хозяина кабака, сказал я. – Кроме того, лошадей мы накормим сами, да и крупу для ужина дадим свою.

Посмотрев на грамоту, кабатчик сглотнул слюну и слегка побледнел, но услышав мое предложение заплатить, заискивающе улыбнулся, а в его глазах заиграли искорки наживы.

– Так сколько возьмешь? – прервал я затянувшееся молчание.

– В таком разе три рубля с полтиной будет в самый раз, – поспешно ответил кабатчик.

– Хорошо, – сказал я и потянулся за калитой⁵ с деньгами, данными нам на дорогу.

– Четыре рубля! – поспешно проговорил кабатчик, увидев серебро у меня в руках.

– У нас, в Новгороде Великом, говорят – первое слово дороже второго, – сказал подошедший Гюргий, посмотрев на хозяина кабака с презрением, свойственным новгородским купцам, и со значением погладил рукоять сабли. – Негоже цену менять, коль торг уже закончился.

– Да-да… Вы правы, – извинительно сказал кабатчик и поклонился десятнику.

Тем временем я уже отсчитал серебро и передал хозяину кабака. Приняв деньги, он ушел, пятясь назад и поминутно кланяясь. Я же, более не обращая внимания на него, обратился к Гюргию:

– Как твой десяток, все целы?

– В общем да, но пара человек натерла ноги. Однако, если завтра поедем верхом, то это не страшно, – ответил Гюргий.

– Дай-то Бог, – сказал я и, глядя на огонь, задумался о дальнейшем нашем пути.

– А насчет ночлега, то мои люди, как и в прошлый раз, могут и в конюшне поспать – там сейчас жаровни горят, тепло, – сказал Гюргий, выводя меня из задумчивости.

– Нет уж, за ночлег уплачено, рядком на полу ляжем все и поместимся. После такого бега под дождем я не позволю никому на голой земле спать, – твердо сказал я и заметил, что к нам приближаются остальные десятники: Нежир, Радим и Третьяк – все уже переодевшиеся в сухое.

– Это вы хорошо придумали, Василий Дмитриевич, бежать под дождем: к Юрьеву приблизились и вусмерть не околели, – сказал Нежир, протягивая руки к очагу.

– Да так… – слегка вздохнул я. – Вспомнилось, как зимой в одних портах и рубахе вокруг деревни бегал. Меня к этому делу приучал Иванко. Говорил, что пока бежишь, никакой мороз не страшен.

Все десятники приумолкли, вспомнив погибшего в прошлом году Иванко, и лишь потрескивание дров в очаге и приглушенные голоса дворян за дальним столом нарушали тишину. Так продолжалось, пока жена кабатчика с дочкой не принесли котел, полный воды, и не поставили его на огонь в очаге.

– Айно сказал, что крупу вы нам свою дадите, – обратилась ко мне жена кабатчика.

Я посмотрел на эту статную, стоящую предо мной с прямой спиной женщину и понял, кто в кабаке главный. Меня даже удивило – как я в прошлый раз не заметил эту властную, еще не старую и полную сил хозяйку.

– Данилка! – позвал я и отхлебнул из кружки со сбитнем.

Мой кошевой явился незамедлительно, и я приказал ему отсыпать пшенной крупы на всю полусотню и передать ее хозяйке кабака.

– И соли не забудь дать, – закончил я.

Данилка коротко поклонился и тут же вышел во двор, а кабатчица, удовлетворившись моим распоряжением, отошла к своему мужу.

– Надо будет положить наиболее склонных к хворобе стрельцов в комнаты, которые нам достанутся, – сказал я десятникам.

– Вы всегда стараетесь о людях думать, – сказал Радим, – за это вас стрельцы и любят.

– И в бою за спинами не прячетесь, – льстиво сказал Третьяк.

– Не лей мне мед в уши, а то от этого и оглохнуть можно, – с серьезным лицом ответил я.

– А что такого, разве я не прав? После боя с татями люди вас уважать стали, – с не менее серьезным лицом ответил Третьяк.

После слов десятника мне вспомнилось, как весной нас послали ловить большую банду, что орудовала на колыванской дороге. Мы тогда две недели их выслеживали, пока не определили их логово в полутора верстах от тракта.

– Умно вы тогда придумали, – поддержал Третьяка Нежир, – разделить нас на три отряда и устроить облаву на татей.

– Признаться, я поначалу не поверил, что ваш замысел удастся, ведь татей было человек сорок и вооружены они были неплохо, – сказал Третьяк, – но все вышло по вашему.

Действительно, я тогда послал десятки Третьяка и Радима ударить по логову бандитов, что находилось в ложбине недалеко от ручья, с двух сторон, так как был уверен – тати испугаются выстрелов из пищалей и побегут в сторону небольшой топи с валежником. За повалившимися деревьями же их должен был ожидать я с тремя десятками стрельцов.

– Ох как они испугались грохота пищалей, как побежали, а урону-то им мы почти не нанесли, – сказал Третьяк.

– Верно говорят – у страха глаза велики, – сказал Гюргий.

– А меня больше поразило, когда вы, Василий Дмитриевич, вышли к ним навстречу из засады один, – восхищенным тоном сказал Нежир. – Первого попавшегося татя саблей рубанули, второго угостили, да так, что он три аршина пролетел, а прочие же тати, увидев это, встали как вкопанные и по вашему приказу бросили свое оружие, сдавшись в полон.

– Я потом подсчитал – из сорока татей тридцать пять живыми взять удалось, – сказал Третьяк. – Правда, воеводы потом каждого пятого у западных ворот повесили в назидание остальным.

– Туда им и дорога – сами-то не больно проезжавших по колыванской дороге жалели, – сказал Нежир и через пару мгновений рассмеялся, вспомнив как визжал один из вожаков татей, когда его к петле вели.

Вместе с Нежиром рассмеялись и другие десятники, а также несколько стрельцов, что были поблизости. Не смеялся только Радим – он вообще редко шутил и большую часть времени сосредоточенно молчал. Говорил он тоже редко, но всегда по делу, и несмотря на то, что лесть по отношению ко мне из его уст никогда не выходила, я ему доверял больше, чем всем остальным десятникам. Вот и сейчас Радим с некоторым осуждением посмотрел на своих товарищей и глубоко вздохнул. Понять его можно: ведь для большинства стрельцов война была опасным, но все же ремеслом, а для Радима она была гораздо большим. После гибели всех родных в ходе одного из набегов крымской орды Радим записался на службу, и с тех пор не было ни одного года без сражений в его жизни. Возможно, именно поэтому Радим к своим тридцати годам не женился и не обзавелся сворой детишек, хотя мне кажется, он просто боится в один день вновь лишиться близких.

– … ja te ei kartnud seda rahvahulka majja lasta, kui Dorpat on piiramisrõngas? Mida sa teed, kui sakslased tulevad?⁶ – прервав мои мысли, раздраженно сказала кабатчица, обращаясь к мужу.

– Mida ma pidin tegema? Kui ma poleks neid sisse lasknud, oleksid nad jõuga sisse tulnud, aga nii saime hõbeda,⁷ – ответил, лебезя, кабатчик.

– Kui sakslased tulevad, panevad nad selle hõbeda su kurku ja riputavad väravasse,⁸ – язвительно сказала кабатчица.

Чудской язык я знал плохо, но все же сумел понять общий смысл разговора.

– Я смотрю, вы ливонцев ждете, а мы вам мешаем. В таком разе мы можем уехать отсюда, но боюсь, это не понравится воеводам в Юрьеве, – разозлившись, сказал я.

– Нет, что вы, милсдарь, и в мыслях не было ждать врагов государя нашего, – тут же залебезил кабатчик, а его жена словно язык проглотила и лицом стала серá.

– В таком случае лучше скажите, какие комнаты вы нам уготовили, – улыбнувшись злым оскалом, сказал я.

– Две верхние, под крышей, – ответил кабатчик.

– Хорошо, – сказал я, а затем, поглядев на свою кружку, добавил: – И думаю, многим моим людям тоже захочется отведать столь вкусный сбитень.

– Конечно, конечно… – проговорил кабатчик и, прихватив жену, удалился.

– А я, пожалуй, пройду в комнату, – обратился я к десятникам. – Вы же о людях позаботьтесь. Третьяк, твой десяток сегодня ночью будет в стороже.

Сказав это, я встал и уже пошел к лестнице, как вдруг ко мне, пошатываясь, подошел один из дворян, что сидели за дальним столом.

– Добрый вечер, сударь. Вы, кажется, из Ругодива прибыли, и думается мне, что я имею честь говорить с Василием Щукиным, грозой всех татей в округе, – твердо сказал дворянин, несмотря на свое опьянение.

– Да, но вы, сударь, преувеличиваете мои труды, – ответил я.

– Вы еще и скромны, что делает вам больше чести, – сказал дворянин. – Позвольте выпить за здоровье вас и ваших людей. И примите от меня небольшой дар.

С этими словами дворянин протянул мне бурдюк, который я с уважением принял, слегка поклонившись. Мой собеседник кивнул в ответ, сделал большой глоток, приложившись губами к своей кружке, а затем пошел, пошатываясь, к своим товарищам. Я же продолжил свой путь к лестнице, попутно исследовав содержимое бурдюка, в котором оказалась ржаная водка. Недолго думая, я подлил водку в свой сбитень, а потом подозвал Радима.

– Только тебе могу доверить, – обратился я к Радиму, протягивая бурдюк. – Пусть люди ноги себе протрут, но пить я запрещаю, и передай Данилке, пусть ужин ко мне принесет да амбарную книгу с чернилами.

Радим, как всегда, ответил коротко и четко, а я проследовал вверх по лестнице на второй ярус. Там я понял, что это перестроенный чердак с низким потолком, который был всего на пядь выше меня, но для уставших стрельцов и это хорошо. Немного пригнув голову, я пошел к ближайшей комнате и столкнулся в дверях с дочкой кабатчика.

– Ты что там делала? – спросил я от неожиданности.

– Покрывала теплые принесла, милсдарь, – сказала девушка.

– Спасибо… – немного растерянно ответил я.

Дочь кабатчика в ответ улыбнулась и игриво посмотрела мне в глаза, а затем протиснулась мимо меня, как бы невзначай задев мою руку, державшую сбитень, своей грудью. После этого она пошла к лестнице, слегка повиливая бедрами, и уже ступив на первую ступеньку, бросила лукавый взгляд в мою сторону, а затем сбежала вниз, постукивая каблучками, словно молодая козочка.

«Да уж… Найдет она себе веселья на свой зад, правда, неизвестно, к добру или к лиху», – подумал я и вошел в комнату.

Комната была рассчитана, судя по лежанкам, на четырех человек, но я быстро приметил, что если разместить людей на полу, то здесь смогут поместиться не менее десяти стрельцов. Подумав об этом, я пошел к дальнему лежаку, что стоял у небольшого окна, единственного в комнате, и сел на него, опершись спиной о стену, а затем сделал несколько больших глотков из кружки с подогретым водкой сбитнем и прикрыл глаза, впадая в дремоту. Тут же перед моим взором предстала гуляющая по полю Настасья в зеленом летнем сарафане. Она была очень красивой в своем наряде, ее плавные движения рук казались чарующими, а улыбка, обращенная ко мне, словно сияла.

«Как жаль, что это только видение», – подумал я и неожиданно для себя вспомнил о брате.

Я припомнил письмо, которое получил неделю назад от Ивана, в коем он меня извещал о последних новостях и сообщал, что выслал полагающуюся долю с урожая из моего поместья, за коим он приглядывал в мое отсутствие. Я представил брата стоящим сейчас на посту между зубцами Псковской крепостной стены, отдавая распоряжения своему десятку. Хотя, наверное, нет – сейчас в Пскове наверняка собирают рать для помощи Юрьеву, и мой брат, как и вся дубковская сотня, может уйти в этот поход, а значит, есть вероятность встретиться с Иваном. Однако мне еще неизвестно, в какой силе пришли ливонцы под Юрьев и какую угрозу они представляют для нашей рати, а значит, есть повод опасаться за жизнь и здоровье брата.

– Вы здесь? – спросил Данилка, вошедший в комнату. – А то мне сказали, что вы наверху, но не указали комнату.

– Нашел. Молодец. А амбарную книгу принес? – спросил я.

– Конечно, как вы и приказали, – ответил Данилка, доставая из сумки за своей спиной амбарную книгу, и положил ее на небольшой столик у входа, а затем туда же поставил перо с чернильницей. – Все сухое.

– Молодец. Хорошо от дождя спрятал, – похвалил я Данилку, встал с лежанки и подошел к столику.

В последующие несколько минут, пока Данилка ходил проведывать кашу, я вкратце записал события дня и весьма подробно расписал расходы серебра и припасов. После этого я отложил перо, но оставил книгу раскрытой, дабы чернила просохли, и в этот момент заметил, что беспрестанная дробь дождя по крыше прекратилась.

«Вот и хорошо», – сам себе сказал я, обрадовавшись окончанию дождя.

Радость мою укрепил Данилка, принеся мне тарелку каши с покрошенными в нее сухарями и кусками солонины. Достаточно быстро расправившись с ужином, я прилег на лежанку, обдумывая планы пути на завтрашний день, и вскоре сам не заметил, как уснул.

Луна хорошо освещала дорогу, отражаясь в лужах, скопившихся в колее, в то время как солнечные лучи только прокладывали себе путь на небосклоне. Но казалось, что вскоре мы погрузимся в сумрак из-за тепла, пришедшего ночью после вчерашней стужи, грозившего поднять туман и укрыть им все вокруг. Однако я рассчитывал на то, что солнце примет власть над небом раньше, чем туман укроет дорогу. А пока этого не случилось, мы, разбрызгивая грязь из-под копыт и мерно позвякивая своим снаряжением, медленно – не быстрее скорости движения наших телег – продвигались на запад.

Подумав об этом, я повернулся назад посмотреть на свое воинство и увидел, что многие из моих людей готовы уснуть прямо в седле после недолгого отдыха, и наверное, кто-то даже проклинал меня за столь раннюю побудку. Да я бы и сам с удовольствием уснул, но приказ, данный мне, не позволял долгого отдыха – нас ждали в Юрьеве. Кроме того, мне хотелось прибыть в крепость раньше, чем начнется осада, чтобы не прорываться в город с боем. Именно по этой причине я встал сегодня утром еще задолго до рассвета, поднял полусотню и приказал после краткого завтрака выдвигаться в путь. Мне хотелось нагнать упущенное вчера время, и благодаря Богу, убравшему дождь, это, кажется, удастся.

А тем временем, как я и ожидал, ноги лошадей утонули в белой пелене тумана, преобразившего все вокруг, скрыв под собой дорожную грязь и болотистые поля вокруг. У меня даже создалось впечатление, что мы оказались на небесах. Это ощущение усилилось благодаря свету зари, но хлюпанье дорожной грязи под копытами лошадей говорило, что мы все еще на бренной земле. Вскоре же восходящее солнце ударило нам в спину, озолотив своим светом туман, но одновременно заставив его редеть и растворяться в воздухе. Туману ничего не осталось, как спрятаться в лесистых низинах и вновь открыть нам дорогу.

Взошедшее солнце стало нас пригревать, и настроение моих людей улучшилось, и даже стало казаться, что никаких препятствий на нашем пути быть не может. Однако я прекрасно знал, что трудности еще будут, и в подтверждение этому ко мне подъехал Радим и сообщил, что телеги стали отставать.

– Стой!!! – прокричал я, подняв правую руку вверх, и услышал, как мой приказ был повторен несколько раз, после чего строй остановился.

Развернув коня, я поскакал к телегам, встречая по пути вопросительные взгляды своих подчиненных, и вскоре увидел, что дорожная грязь облепила колеса и лошади с трудом тянут свою ношу. Мне сразу стало ясно, что через пару верст такой надсады лошади падут, оставив нас без коша.

Посмотрев на это, я глубоко вздохнул и велел явиться сюда своему десятку. Стрельцы моего десятка – опытные воины, казаки из-под Изборска, которых я специально забрал к себе, чтобы меньше с ними возиться – явились незамедлительно.

– Пристегните ремнями своих коней – по два на телегу! – приказал я. – Думаю, после этого дело пойдет быстрее.

– По два не получится: нас всего девять, – сказал Федор, коренастый рыжебородый стрелец, старший в моем десятке.

– Верно. Десятым будет Данилка, – согласился я и посмотрел на своего кошевого, неотступно следовавшего за мной.

Молча согласившись с моим распоряжением, стрельцы принялись привязывать коней к оглоблям, и вскоре мы смогли продолжить свой путь и даже достаточно быстро, чтобы к полудню достигнуть достопамятной развилки дорог, ведущих на Раковор, Лайс и Юрьев. Здесь я и решил дать людям и лошадям небольшой отдых, ведь до Юрьева осталось не более шестидесяти верст.

Лагерь я решил не разбивать, а просто приказал рассесться по десяткам и отобедать наскоро сухарями. Сам я тоже решил подсесть к своему десятку, а заодно разузнать, каково состояние коней, тянущих обоз. Но стоило мне подойти к телегам, как со спины я услышал топот копыт быстро скачущей лошади и обернулся. Ко мне, погоняя коня, мчался Радим с явно обеспокоенным лицом.

– Вижу, что-то случилось? – с внутренним беспокойством спросил я Радима, когда он остановился подле меня.

– Да, Василий Дмитриевич, – несмотря на скачку, уверенным голосом ответил Радим. – На Юрьевской дороге я обнаружил множество следов от копыт и телег. Причем все следы свежие – не далее как утром проезжали.

– Думаешь, ливонцы? – стараясь быть невозмутимым, спросил я.

– Вряд ли: до Юрьева далеко, и вражеские разъезды еще не могли сюда добраться. Хотя… Чем черт не шутит, – ответил Радим.

– В таком случае лучше поберечься, – немного подумав, сказал я Радиму. – Бери свой десяток, поезжай вперед и вооружись как полагается, а мы поедем в полуверсте за тобой.

Радим кивнул в знак согласия и поехал выполнять мой приказ, и уже через несколько минут его десяток забирал с телеги свои пищали. Но тут я вспомнил, как утром, во дворе кабака, дочка кабатчика, придерживая расшнурованное платье, прошмыгнула мимо меня в дом, а из сарая следом за ней с улыбкой на лице вышел Нежир.

– Радим!!! – окликнул я десятника.

– Что-то случилось, Василий Дмитриевич? – с удивлением спросил Радим, подойдя ко мне.

– Нет, все в порядке. Просто я решил, что в передовой разъезд поедет Нежир, он ночью больше всех отдохнул, а твои люди пусть сторожей едут, – ответил я.

Сказав это, я позвал Данилку и послал его передать приказ Нежиру, а заодно сообщить всем остальным, что с этого момента мы должны быть настороже и во всеоружии.

Вскоре Нежир со своим десятком уехал вперед, а я с остальными людьми, подождав четверть часа, двинулся в путь. Ехали мы небыстро, внимательно всматриваясь в окружающую местность и прежде всего на дорогу, на которой виднелись следы от большого количества телег, и, видимо, сильно груженых. Я еще подумал, что такой обоз быстро ехать не может и мы должны вскоре его нагнать и тогда выяснится, кто едет перед нами. Так и случилось – через пару часов от Нежира прискакал стрелец и сообщил, что они встретили сторожевой разъезд из шести человек, пытающихся помочь застрявшим в грязи телегам.

– А чьего они роду-племени, не узнали? – спросил я под конец.

– Нет. Мы близко не приближались, но одеты они как обычные сыны боярские, – ответил стрелец.

– Это ничего не значит, – махнув рукой, сказал я.

– Надо с ними поговорить, – сказал стоявший рядом Третьяк.

– Поговорим, но только если в них будут смотреть дула не менее двадцати пищалей, – ответил я.

Затем я приказал десяткам Гюргия и Третьяка зарядить пищали и в таком снаряжении ехать к Нежиру, оставив мой десяток охранять телеги. Данилке я приказал остаться с обозом, но он все равно упросил меня ехать со мной.

Нежир со своими людьми стоял в лесу на краю поля и наблюдал, как в трехстах шагах от него перегруженные телеги с трудом боролись с распутицей. Его стрельцы шутили, смотря на потуги сынов боярских, толкающих телеги, и их это явно забавляло, так что, когда я подъезжал к опушке леса, смех уже раздавался оттуда вовсю.

– Ха-ха-ха! Смотри, как этот в грязь шлепнулся!

– Прям с головой окунулся! Ха-ха!

– Громче смейтесь, а то вас на противоположном конце поля еще не слышно, – сказал я, подъезжая к десятку Нежира.

В ответ я не услышал ничего кроме карканья вороны где-то недалеко, ибо стрельцы, потупив взор, молчали.

– Так-то лучше, – удовлетворившись результатом, сказал я и тут же перешел к делу: – Третьяк. Гюргий. Спешивайте свои десятки, пойдете справа и слева от дороги с пищалями, готовыми к бою, а мы вместе с Нежиром пойдем конными посередке, повидаемся с этими горе-воинами.

Закончив говорить, я сделал знак рукой Нежиру, и он повел своих людей к лошадям, и вскоре мы уже медленно приближались к чужому обозу.

Тяжелые телеги двигались медленно, лошади их еле тянули и то одной, то другой требовалась помощь, и утомленные воины, заляпанные грязью до самого ворота, помогали их толкать и так увлеклись своим занятием, что не заметили, как мы подошли к ним на расстояние тридцати шагов. Мне даже подумалось, что если бы их сейчас догнал враг, то они, скорее всего, уже повстречались бы с апостолом Петром. Но у меня были другие планы, ведь я уже разглядел в грязных ратниках сынов боярских.

– Бог в помощь!!! – крикнул я.

Ближайший к нам молодой воин обернулся на крик, широко раскрыл глаза от удивления и побежал к своим товарищам, тем самым подняв большую суматоху. Все начали бегать в разные стороны: крестьяне, правившие телегами, спрятались между колес, а некоторые даже побежали в сторону ближайшего леса, но воины, охранявшие их, несмотря на возникшую панику, садились на лошадей и строились в линию, так что через несколько минут шестеро сынов боярских выехали к нам навстречу. Удивительное зрелище предстало перед нами – на шести хороших конях (особенно мне приглянулся вороной ногаец) ехали всклокоченные, в грязных, надетых как попало тегиляях, гордые воины, словно их внешний вид является само собой разумеющимся.

– Кто вы такие и чего вам надобно? – спросил молодой, но постарше меня сын боярский.

– А по нашим кафтанам и целящимся по вам пищалям не видно? – иронически спросил я.

– Стрельцы… – неуверенно ответил воин.

– А точнее, конная полусотня Ругодивской стрелецкой сотни! Я же Василий Дмитриевич Щукин, командир этих прекрасных воинов, а также сын боярский из Дубковского уезда Псковской земли! – отчеканил я. – А вот кто вы такие?

– Я Тихон Всеславович Ивáнов, десятник второй сотни из Опочки, – ответил десятник, посмотрев на дымящиеся фитили пищалей. – Но вы не сказали, чего от нас хотите.

Заметив движение глаз молодого десятника, я дал знак своим людям, и они закрыли ружейные полки крышками, но целиться не перестали.

– Сейчас я хочу поговорить с твоим сотником, – сказал я.

– О чем ты хочешь с ним поговорить? – спросил десятник.

– О тебе и о том, как твои люди службу несут, – строго ответил я.

Десятник смутился и приказал одному из своих людей ехать звать сотника, но не успел договорить, как на дороге в ста шагах от нас появились два десятка всадников.

– А вот Николай Петрович и сам едет, даже звать не придется, – с улыбкой облегчения сказал десятник.

Я ничего не сказал в ответ, а просто молча стал ожидать сотника этих горе-вояк. Но как вскоре оказалось, подъезжающие к нам воины выглядели не лучше, это говорило о том, что телеги застряли в грязи по всей протяженности обоза. Однако среди замызганных грязью ратников я заметил одного чернобородого сына боярского в чистом дорогом тегиляе, который в отличие от беспокойных взоров своих товарищей имел спокойный и уверенный вид. Было ясно, что это и есть сотник.

– Что случилось?! И чего надобно от нас стрелецкому воинству?! – спросил он, осаживая коня в трех шагах от меня, пытаясь произвести впечатление, но мой Яшка не шелохнулся, чего нельзя было сказать о конях Нежирова десятка, которые беспокойно задергали головами.

Спокойно взглянув в молодое лицо сотника, на котором светилась удалью улыбка, я вновь представил своих людей и себя самого.

– Так это вы Ругодивскую дорогу от татей избавили? О вас слухи до самой Колывани идут, – убрав с лица улыбку, сказал сотник. – А я есть командир славных воинов из второй Опочкинской сотни Николай Петрович Кобылов.

Посмотрев на сынов боярских и их послужильцев за спиной сотника, я насчитал тридцать четыре человека и с удивлением спросил:

– Я надеюсь, предо мной сейчас не вся сотня?

– Нет. Еще есть передовой отряд в десять сабель.

– И вы, видно, сопровождаете обоз в Юрьев?

– Да, тридцать пять телег, будь они неладны!

– Извини меня, если обижу, но с таким количеством людей и грязью на дорогах вы далеко не уедете, а если еще и враг на пути встанет, то головы сложить можете, – серьезно сказал я.

– В моей сотне трусов нет, да и саблями владеть мы умеем, – оскорбленно сказал сотник.

– И в мыслях не было считать твоих людей трусами, но если на вас налетит вражеский разъезд в сотню сабель, то у вас не будет и шанса выстоять, – ответил я, окончательно отдав приказ убрать пищали.

– Но мы все равно обязаны привести обоз в Юрьев и сделаем это даже ценой собственной жизни, – гордо ответил сотник.

– Твоя храбрость похвальна, но поскольку мне так же нужно в Юрьев, то я предлагаю свою помощь, – сказал я.

– От помощи не откажусь – вместе и ехать веселее, – недолго думая согласился сотник. – И по такому случаю можешь звать меня просто по имени.

Услышав ответ, я тут же позвал Данилку и приказал ему скакать к нашему обозу и звать их сюда. Затем я посоветовал Николаю запрячь заводных лошадей в телеги, что вызвало у него возмущение, но, вняв моим словам, распорядился отдать боевых коней в обоз. Я же в свою очередь так же отдал в помощь обозу лошадей из десятков Гюргия и Нежира – все равно быстрее пешего хода у нас идти не получится. Такими мерами нам удалось наладить ход обоза, и мы медленно, но верно стали приближаться к цели похода.

– …представляешь себе. Как только стало известно, что сотне придется годовать в Раковоре, то сразу же половина людей сказалась больными, а то и вовсе уехали без объяснений, – с досадой сказал Николай.

– А как же… Всем хочется ратных подвигов и славы, а сидя в крепости ее не добудешь, – сказал я и отпил из бурдюка квас, а затем передал его ехавшему рядом Николаю.

– Если бы – Раковор не захолустье, да и до врагов недалеко, – с благодарностью приняв бурдюк, отвечал сотник. – Скорее наоборот – никто из уехавших подвигов и не желал. С другой стороны, нет худа без добра – в тех, кто остались, я теперь уверен как в себе: не дрогнут перед врагом и честь свою не уронят. Да и сотником я стал только благодаря тому, что мой предшественник на верстание не явился, а у меня отец и дед сотниками были, вот меня и поставили командовать.

– Получается, что ты только в этом году сотней командуешь? – принимая бурдюк назад, спросил я.

– Хм… Второй месяц, – с грустью сказал Николай.

Я посмотрел на него – на двадцатидвухлетнего сотника, который неожиданно для себя занял такой чин и хоть внешне держал себя уверенно, внутренне был весь в сомнениях. Так что получалось, что я хоть и был на четыре года его младше, но опыта имел больше и тем самым вызывал уважение у более старшего по возрасту и чину товарища, который вражескую саблю даже издали не видал.

«Однако, – подумал я, – вскоре ему представится возможность повидаться с врагом».

Подумав это, я оглянулся вокруг, дабы убедиться, что обоз движется без промедления и ни одна телега не отстает.

– Распогодилось, – заметил Николай.

И действительно, ничего уже не напоминало о вчерашней стихии: редкие облака не мешали уже клонящемуся к закату солнцу освещать землю Божью. Тепло от небесного светила даже стало пригревать, что улучшало настроение людей и главное – сушило дорогу.

– Если так дальше продолжится, то завтра мы без труда доедем до Юрьева, – ответил я Николаю. – Главное, чтобы ливонцы разъезды на пути не выставили.

– Дай-то Бог, – сказал сотник.

Но Бог не дал.

Со стороны Юрьева в нашу сторону скакал, разбрасывая грязь из-под копыт своего покрытого пеной коня, молодой воин с весьма встревоженным видом. Увидев его, мы с Николаем тут же не сговариваясь поскакали к нему навстречу и чуть было не столкнулись из-за того, что конь вестового сильно устал и уже с трудом слушался своего седока. Однако вестовому удалось осадить коня в двух шагах от нас, поставив его на дыбы, он попытался его усмирить, но обезумевший конь не мог устоять на месте. Недолго думая, я соскочил с Яшки и, взяв за узду взбешенного коня, постарался его успокоить, и надо сказать, небезуспешно, и только тут я заметил, что с правого бока у него течет кровь, а шкура истерзана плетью так, что на нее было больно смотреть.

– Что случилось?! Почему ты несешься, словно беса увидал? – встревоженно спросил Николай.

– В версте отсюда есть деревня, – запыхавшимся голосом отвечал вестовой. – В ней мы заметили ливонцев, около сотни.

– Они вас заметили? Гнались за вами? – спросил я, продолжая придерживать коня за узду.

– Нет, но мы подумали… – начал отвечать вестовой.

– Так какого черта ты загнал так коня?!!! – закричал я. – На нем теперь еще долго ездить будет нельзя!!!

– Погоди, Василий! – успокаивая меня, сказал Николай, а затем обратился к вестовому: – С чего вы вообще решили, что в деревне ливонцы, может, там кто-то из наших?

– Точно ливонцы, – отвечал вестовой, переводя испуганный взгляд с меня на своего сотника. – Они не скрываются – выставили хоругвь с черным крестом прямо посреди деревни.

– Черт! Видно, лихо одноглазое нам пособляет, – с досадой сказал Николай.

– С этим лихом мы разберемся, – сказал я сотнику и вновь обратился к вестовому: – А ты с коня слезай!

– Но я заводного коня в обоз отдал… – начал отвечать он.

– Ничего, пехом пройдешься, не развалишься. Слезай! – приказал я.

Вестовой вопросительно посмотрел на сотника, но Николай ничего не ответил на этот взгляд и тем самым подтвердил мой приказ. Молодой сын боярский, годков я бы ему дал не более шестнадцати, с растерянным видом слез с коня и, приняв от меня узду, пошел к телегам. Я же сел на своего Яшку и обратился к Николаю:

– А теперь, я думаю, нам следует посмотреть, что из себя представляют эти ливонцы и так ли страшен черт, как его малюют.

Сотник согласился со мной, и мы, обгоняя телеги, поскакали к передовому отряду. Однако я успел приказать Радиму с его людьми проверить проселочную дорогу, ведущую ближе к озеру.

Деревня в пятнадцать дворов расположилась на небольшой возвышенности у Юрьевской дороги, и проехать мимо нее не представлялось возможным. К этому добавлялось явное наличие в деревне вражеских воинов под хоругвью ливонского ордена. Точно подсчитать количество врагов у нас не получилось, но по всему выходило, что в деревне было не менее восьмидесяти немцев, из них десять стояло в охранении.

– Думаю, врасплох мы их вряд ли застанем, – сделал я вывод из увиденного.

– Нет. Если собраться на опушке того лесочка, – сказал Николай и указал на лес, находящийся примерно в ста шагах от деревни, – то мы сможем добраться до деревни раньше, чем немцы сядут на коней и построятся для боя. Скорее всего, завидев нас, они просто сбегут и откроют нам дорогу.

– Я согласился бы с тобой, если бы это был набег, но нам надо еще провести обоз, который, как ты знаешь, едет медленно. Кроме того, мы не сможем перебить всех немцев, а значит, они смогут через несколько часов вернуться, пересчитать нас и понять, что мы не так страшны. После этого обоз будет в опасности, – возразил я.

– Тогда что ты предлагаешь?

– Скоро приедет мой человек с вестями о проселочной дороге, что ведет к Омовже⁹ чуть ближе к Чудскому озеру. По ней мы сможем объехать опасность, и если даже ливонцы подошли к крепости с севера, то мы сможем рассчитывать на помощь из крепости, – закончил я излагать свой план.

– Ты прав, но мне как-то не по себе, – возразил Николай. – Мы как будто бежим от врага.

– В тебе говорит доблесть, и это хорошо, но на войне чаще побеждает хитрость, вспомни Гедеона и его победу над медианитянами¹⁰, – припомнив Святое писание, ответил я.

Поразмыслив немного, Николай согласился подождать вестей от Радима и только после этого решить, что делать дальше. Оставив людей следить за ливонцами, мы поехали к обозу, где собрали людей: два десятка конных и три десятка стрельцов, и поставили их для отражения возможного нападения врага. В таком достаточно нервном положении мы прождали около часа, пока не приехал вестовой от Радима с сообщением, что кружная дорога свободна.

Недолго думая, мы продолжили свой путь по проселочной дороге и неожиданно для себя обнаружили, что кружная дорога более прочная, что позволило нам ускорить шаг, ведь телеги перестали вязнуть в грязи. Благодаря этому нам удалось, соблюдая осторожность, к вечеру остановиться в двух верстах от Омовжи и, поставив телеги кругом, устроить лагерь и наконец-то отдохнуть.

Утро выдалось солнечным, но опять подул прохладный ветерок, однако сколь-нибудь больших облаков, не говоря уже о тучах, на горизонте не было, и это не могло не радовать, особенно вспоминая позавчерашний день. Я же, видимо, из-за усталости, проспал до восхода, что было по моему разумению поздно, так что я отругал Данилку за то, что он меня не разбудил раньше.

– Я подумал, что вам можно больше отдохнуть, – оправдываясь, отвечал мой кошевой. – Все равно пока разъезд не вернется никто никуда не поедет.

– Какой разъезд? – удивился я.

– Николай Петрович послал один десяток вперед дорогу проведать, но они пока не вернулись, – ответил Данилка.

– Это хорошо, что послал – плохо, что не вернулись. Как давно разъезд уехал?

– С ранней зорькой.

– Поздно… – сказал я и велел позвать десятников.

Вскоре все четверо явились ко мне и сообщили, что ничего серьезного за ночь не произошло, только вестовой прибыл рано утром от сторожи, что за ливонцами следит.

– …в общем все спокойно, Василий Дмитриевич, даже крестьяне из ближней деревни по домам сидят и носа оттуда не кажут, – закончил за всех Гюргий.

С этим знанием я и направился к Николаю на другой конец лагеря разузнать о том, с чем прибыл утром вестовой. Николая я застал сидящим на лежащем на земле седле в штанах и одной нательной рубахе, даже сапоги он надеть не удосужился, поставив их рядом с собой. Занят при этом всем сотник был миской каши, которую заедал куском хлеба с нарезанным на нем варенным яйцом. От этого вида мне стало немного дурно, ведь поесть я благополучно забыл и мой живот быстро об этом напомнил.

– Ангела за трапезой, – усмирив свой голод, обратился я к Николаю.

– Спасибо, и тебе доброго утра. Проснулся? – ответил сотник.

В голосе Николая мне послышался укор, но я постарался сделать вид, что не обратил на это внимания, и сразу перешел к сути разговора:

– Мне сказали, что рано утром прибыл вестовой и принес какие-то вести, так ли это?

– Верно, – облизав ложку и положив пустую миску на землю, ответил Николай, а затем взял хлеб с яйцами и продолжил трапезу.

– И что же вестовой передал? – немного злясь, спросил я.

– Ничего особого – ливонцы всю ночь просидели в деревне, только водку хлестали да за девками бегали и, видимо, не думают никуда уезжать, так что я велел снять сторожу и ехать к нам, – с неохотой оторвавшись от еды, ответил Николай.

– Что ж, хорошо, коли так, – одобрительно кивнув сказал я. – А от передового разъезда ничего не слышно?

– Нет, но я думаю, вести скоро появятся, – ответил Николай.

Дальше мы поговорили о погоде и всяких несущественных вещах, пока я не понял, что ничего нового мне узнать не получится. Так что, пожелав Николаю хорошего окончания трапезы, я пошел назад к своим людям в надежде самому что-нибудь перекусить. К моей радости, Данилка уже подумал об этом, и когда я вернулся, меня ждал небольшой, но сытный завтрак в виде краюхи хлеба с солониной и жареной рыбой, добытой еще вчера вечером в соседней деревне.

Быстро разобравшись с трапезой, я приказал своим стрельцам готовиться к выходу, поскольку сомневался, что впереди нас ждут враги. Вскоре моя догадка подтвердилась приехавшим вестовым из передового разъезда:

– Впереди до самого Юрьева никого нет.

После этого известия в лагере началась суматоха: все бросились запрягать лошадей и собирать разложенный кош. Исключением стала моя полусотня, которая была уже готова к выходу, и именно по этой причине мы первыми вышли в сторону Юрьева. В душе я испытал некоторое удовлетворение, проезжая мимо в спешке собирающегося Николая, пожелав ему побыстрей догнать меня. Так я немного отвел душу после утреннего разговора, однако оставлять товарищей в беде было не в моих правилах, и поэтому, отъехав от лагеря на две версты, мы остановились. Ждать Николая и его людей пришлось около часа, но как только они появились, я послал два десятка, Гюргия и Нежира, им на помощь, чем явно обрадовал сотника.

Дальнейший путь мы продолжили вместе и, как и говорил вестовой, не встретили впереди ни единого препятствия. Однако подъезжая к стоящему на южном берегу Омовжи Юрьеву, мы увидели, как какая-то ливонская сотня медленно, словно змея, подъезжает к крепости: немцы то приближались, то удалялись, то подъезжали к берегу реки, то уходили от нее, но все же постепенно сокращали расстояние до крепости.

С Юрьевских стен в это же время на них смотрели несколько человек и, казалось, ничего не делали, пока ливонцы не оказались на расстоянии в сотню шагов. Между зубьями крепостной стены показался какой-то воин и что есть мочи крикнул ливонцам, правда, с нашего берега разобрать его слова было невозможно, но, очевидно, это было что-то оскорбительное, ведь в ответ в крепость полетела немецкая брань. Началась взаимная перепалка, свидетелями которой мы стали, и возможно, этим бы все и закончилось, но вдруг неожиданно со стен крепости раздалось два пушечных выстрела, а рядом с ливонцами прогремели взрывы, результатом которых оказался десяток немецких воинов, лежащих без движения на земле. Ливонцы, не ожидая такого поворота событий, в панике бросились наутек, даже не пытаясь забрать своих павших товарищей, а воин, стоявший на стене, повернулся к ним спиной, снял порты, нагнулся и похлопал себя по голой заднице.

Посмотрев на все это дело, я обратился к Николаю:

– Надо бы достать наши хоругви, а то неровен час нас так же попотчуют.

Николай молча согласился со мной, и уже через несколько минут моя полусотня ехала строем с развернутым стягом впереди, а из крепости прозвучал приветственный выстрел из затинной пищали. Вскоре копыта наших лошадей стучали по деревянному настилу моста, перекинутого через Омовжу, а впереди приветственно отворялись ворота, приглашая войти внутрь крепости. В этот момент я испытал чувство выполненного долга, хотя было ясно – дел впереди еще много.

2 глава

«…Женщина говорит Ему: господин! Тебе и почерпнуть нечем, а колодезь глубок; откуда же у тебя вода живая? Неужели ты больше отца нашего Иакова, который дал нам этот колодезь и сам из него пил, и дети его, и скот его?

Иисус сказал ей в ответ: всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную»¹¹, – читал Данилка, старательно выговаривая священный текст Евангелия от Иоанна, но было видно, что дается ему это нелегко.

– Хорошо, в этот раз лучше получается. Продолжишь так заниматься и вскоре будешь читать не хуже митрополита, – похвалил я Данилку.

– Обязательно буду, особенно теперь, – показав на Евангелие, сказал Данилка.

Действительно, с тех пор как боярин Петр Петрович Головин, первый воевода в Ругодиве, подарил мне это Евангелие в награду за службу, Данилка стал чаще читать, да и я нет-нет да и возьмусь за это благое дело. Однако сейчас было не лучшее время для чтения – нас ждала работа.

– Положи-ка Евангелие на место да пойди кликни людей – пора на службу идти, – сказал я своему юному кошевому.

Надо сказать, что несмотря на осаду, служба в Юрьеве оказалась весьма обыденной, и все из-за того, что ливонцы то ли не умеют, то ли боятся приближаться к городу. Ливонцы во главе со своим новым магистром Готхардом Кеттлером поставили лагерь в трех верстах от Юрьева и уже более трех недель сидят там, высылая в разные стороны разъезды, которые, судя по слухам, мы постоянно бьем, так же как и тот отряд, который мешал проехать нам в крепость. Этот злополучный ливонский разъезд был разбит на следующий день после нашего прибытия в Юрьев, и как оказалось, они просто заблудились и думали, что находятся значительно западнее, чем оказались в действительности с целью защитить колыванский пеший отряд, идущий на соединение с основным войском. Однако это был единственный пока выход наших сотен из крепости для встречи с противником, в основном этим делом промышляли отряд боярина Очина-Плещеева¹², что встал у Новгородка¹³, да рать боярина Сабурова¹⁴, стоящая у Изборска. У воевод, говорят, сил было достаточно, чтобы снять осаду с Юрьева, но по какой-то причине они этого не делали. В этой связи нам осталось уповать только на рать, идущую из Москвы, и все в крепости только и говорили об этом. Однако меня мало интересовали слухи о собирающейся московской рати, гораздо более меня интересовали известия об отряде боярина Очина-Плещеева, ведь там находилась Дубковская сотня, в которой, надо полагать, находился и мой брат. Это обстоятельство заставляло меня беспокоиться о здоровье Ивана и моих бывших товарищей по сотне.

Встряхнув головой, я попытался отогнать тревожные мысли, а затем встал и засунул за пояс одну из своих ручных пищалей, вышел из комнаты и тут же споткнулся о ногу одного из моих стрельцов. Чертыхнувшись про себя, я проклял тесноту, царившую в Юрьеве: еще до начала осады лучшие дома себе забрали сотни, определенные сюда на годование, много места заняли спасавшиеся от ливонцев окрестные крестьяне, и как следствие, приехавшим на помощь войскам, включая мою полусотню, досталось совсем немного. Вот и сейчас мои люди расположились в четырех небольших домах у северной стены города. Места было так мало, что мы не смогли поместиться в домах, и десятку Нежира пришлось разместиться в сарае, благо нам были даны от щедрот воеводских несколько жаровен. В общем, пройти по дому и обо что-нибудь или кого-нибудь не запнуться было сложно, так что ничего удивительного для меня не произошло когда я чуть было не упал, запнувшись за ногу Никодима, стрельца из моего десятка, готовящегося к выходу.

– Извините, Василий Дмитриевич, – поклонившись, обратился ко мне стрелец.

– Ничего, уже привычно стало, – благосклонно сказал я и слегка похлопал Никодима по плечу. – Ты лучше поторопись, скоро выходим.

После этого я продолжил свой путь, стараясь больше не спотыкаться.

На узкой и грязной улице из-за близко стоящих домов царствовал полумрак, хотя до захода солнца в этот промозглый ноябрьский вечер было еще далеко. В этом мрачном месте уже собралось два десятка стрельцов, перегородивших собой всю улицу. Стрельцы, увидев меня, поклонились, а я, посмотрев на них, отдал самый разумный приказ в этой ситуации:

– Все идем к Мариинской церкви¹⁵, а то скоро здесь дышать нечем будет, – а затем обратился к стоящему здесь же Данилке: – Направляй всех к церкви, там соберем полусотню.

Данилка встал прямо, прижав к плечу мою пищаль, и утвердительно кивнул. Я же довольно хмыкнул, глядя на него – выглядящего немного несуразно с пищалью выше себя на плече, в тегиляе не по размеру и старой облезлой шапке, но с гордым выражением лица. Проходя мимо него, я не удержался и надвинул шапку ему на лицо, отчего он смутился и обиженно посмотрел на меня.

Через несколько минут я вышел на площадь у Мариинской церкви, в которой на время осады разместилась сотня Николая. Можно было подумать, что это святотатство, держать коней в церкви, но сие сооружение было латинянской киркой, и ни один православный священник не взялся нести там службу, местные же жители были преимущественно последователями учения Лютера, и их также не заботила судьба этого бывшего дома Божьего, так что для нас она ничем не отличалась от остальных домов в городе, кроме того, что это было красивое здание из красного кирпича с высокой колокольней. Посмотрев на это цвета крови в свете вечернего солнца здание и подождав, когда сюда придут остатки полусотни, я повернулся к своим людям и приказал построиться согласно десяткам.

– Я уже говорил вам и повторюсь снова – мы государевы люди и каждый раз должны это показывать. Именно по этой причине мы пойдем через город строем, – обратился я к своим войнам.

Построившиеся в пять рядов стрельцы действительно вызывали уважение. Мои стрельцы стояли ровно, плечом к плечу, с пищалями, приставленными к ноге, образовав квадрат темно-зеленого цвета – все это выглядело воинственно красиво, не то что конный отряд сынов боярских, в котором каждый норовил выделиться из общей массы, ставя свою гордыню выше интересов государя и отчизны, создавая неразбериху в походе и на поле боя, и это мне давало повод гордиться своими людьми, готовыми беспрекословно выполнить свой долг.

Полюбовавшись немного на свое воинство, я отдал приказ следовать строем по двое к месту нашей службы и, приняв от Данилки пищаль, сам возглавил шествие.

Мы шли по пустынным улицам осажденного города, стараясь идти в ногу, и вызывали тем самым немое восхищение у редких прохожих, а иногда ловили взгляды из окон и приоткрытых дверей. Наше шествие отдавалось гулким эхом в затихшем городе, и по этой причине для сторожи западных ворот появление моей полусотни не стало сюрпризом.

– Добрый вечер, Василий Дмитриевич, опять всю ночь в захабе проведете? – обратился ко мне низкорослый, с проплешиной на голове в меру упитанный сын боярский, Михаил Семенович, десятник сторожи у ворот.

– Да, Михаил Семенович, опять нас ждет бессонная ночь, – ответил я, пожимая десятнику руку. – Скоро забудем, как свет божий выглядит.

– Не щадит вас Щербатый, – посочувствовал мне Михаил Семенович и тут же подал знак своим людям открыть ворота.

– Ну не своих же людей ему на ночь гонять, мы же к его сотне только на время приписаны, – ответил я, а дождавшись, когда ворота откроются, попрощался с десятником: – Утром свидимся, до завтра.

– До утра. Желаю, чтобы ночь прошла спокойно, – ответил он, а я повел свою полусотню в ворота и перекинутый через ров подъемный мост, ведущий в западный захаб.

В захабе, как обычно, было светлее, чем в городе из-за открытого всем ветрам пространства, да и костры, разведенные для обогрева, добавляли света. Сие укрепление было выстроено в виде наконечника стрелы с тремя башнями по углам и деревянным частоколом, закрывающим проход между земляным валом и крепостным рвом. Здесь стоял устойчивый запах костра и свежей древесины, что напоминало о недавнем ремонте, который удалось закончить всего за полтора месяца до начала осады (вовремя, ничего не скажешь). Благодаря этому и еще трем восстановленным захабам старая, видавшая виды крепость стала серьезным укреплением. И эти укрепления было приказано защищать стрельцам, коих в городе было триста человек – две родные сотни и две приписанные к ним в подмогу полусотни, включая мою, которая сейчас, соблюдая строй, приближалась к центральной башне, где нас уже ожидал сотник первой юрьевской сотни Роман Тимофеевич, имеющий прозвище Щербина.

Роман Тимофеевич был немолод и уже подумывал о том, чтобы оставить службу и уйти на покой в какой-нибудь монастырь. И в самом деле седая голова сотника повидала слишком многое – по слухам, он успел поучаствовать во взятии Смоленска, где был простым новиком. Однако за столь долгую службу он не нажил себе богатства и от безденежья подался в стрельцы, где очень быстро стал сотником и тем самым обеспечил себе достойную старость, а своих сыновей, коих было двое, наследством. И именно из-за приближающейся старости Роман Тимофеевич стал ограждать себя от выходов в поле и уж тем более старался оградить себя от стужи, а учитывая холодные ночи в ноябре, это означало, что моей полусотне еще очень долго придется стоять ночную сторожу в захабе. С этими мыслями я и подошел к сотнику.

– Добрый вечер, Роман Тимофеевич! Сегодня было тихо, как я слышал? – спросил я сотника.

– И тебе добрый вечер, Василий, – с недовольным лицом ответил Роман Тимофеевич. – Ты прав, сегодня было спокойно, и думаю, ночью будет так же.

– Дай-то Бог. Однако ночью проще всего подобраться к крепости, – возразил я.

– Да что вы заладили, что ты, что Вятко – не будут они крепость приступом брать, ливонцы трусливы, как зайцы, чуть что, сразу убегают, – настаивал на своем сотник.

Мне же вспомнились слова, которые передал мне брат о том, что вся война со стороны ливонцев идет на деньги Римского царя¹⁶ и эти деньги не бесконечны.

– Нет, Роман Тимофеевич, ливонцы в этот раз от крепости не отступят, будут до последнего воевать – иначе им смерть.

– Скажешь тоже… Сейчас постоят немного под крепостью да уйдут, а через полгода снова явятся, и так будет до тех пор, пока наш царь с их магистром не договорятся. Ты молод еще и не знаешь, что мы всегда так с ними воюем, – начиная злиться, ответил сотник. – Ну да ладно, нечего нам тут лясы точить, пора в крепость идти.

После этих слов Щербина дал знак своим людям идти под защиту крепостных стен, а я пошел расставлять свои десятки по местам.

Через несколько минут сотник покинул захаб, оставив меня здесь за главного. Вообще-то мне не полагалось руководить обороной захаба, однако из-за неожиданного наступления ливонцев на город в крепости не оказалось нужного количества голов и сотников. Так что ничего не оставалось воеводам, как поставить во главе некоторых укреплений таких же как я полусотников, а на менее угрожаемых участках стены и десятников. Однако, по моему разумению, во главе нашего захаба лучше было бы поставить Вятко – главного пушкаря всего укрепления. Вятко был поставлен пушкарем в Юрьев практически сразу после его сдачи ливонцами, и как следствие, он знал оборону крепости лучше меня, но несмотря на это, я на эту ночь являюсь его командиром. Это обстоятельство немного злило Вятко, ведь я был в его понимании ничего не умеющим безусым юнцом, тогда как он был в пушкарях уже более десяти лет. Однако перечить воеводам он не стал, но старался при каждом удобном случае меня поддеть.

– Доброго вечера тебе, Вячеслав Петрович! – уважительно поприветствовал я пушкаря, поднявшись в центральную башню.

– Добрый… Василий, – ответил пушкарь, повернувшись ко мне. – Только я тебе уже говорил: зови меня Вятко, меня так все зовут, а имя при крещении оставь попам для исповеди.

– Хорошо, – улыбнувшись, ответил я, припомнив, что Вятко очень гордился своим именем (он считает, что это имя принадлежало какому-то великому воину¹⁷, хотя я о таком не слышал).

– О чем ты с Щербиной говорил? Какой-то он недовольный ушел.

– Он считает, что ливонцы не приблизятся к крепости, а я имею другие думы.

– Щербина сам себя успокаивает, однако сегодня ливонцы действительно на приступ не пойдут, а вот лазутчиков выслать могут. Точнее – уже выслали.

– Ты их видел? – встревожился я.

– Да, – ответил Вятко и указал рукой в сторону леса, стоявшего в двухстах шагах. – Чуть более часа назад в лесу вороны резко встрепенулись и разлетелись в разные стороны, а назад ни одна птичка пока не вернулась.

Лес с опавшей листвой казался вымершим, как будто там не было ни единой души, но именно это и настораживало – даже в самые лютые морозы в лесах вокруг городов водятся вороны.

– Думаешь, выйдут сегодня поближе посмотреть? – спросил я Вятко спустя несколько минут наблюдения за лесом.

– Хотелось бы, а то давно я ливонцев из своих пушек не угощал, – со злой улыбкой ответил пушкарь.

– Да… Угостить бы их не помешало, – со вздохом сказал я.

– Кто бы говорил. Твои пищалки даже их лошадей не испугают на таком расстоянии, – надменно сказал Вятко.

Меня эти слова задели, и промолчать я не смог:

– Мои пищали не только напугают, но и урон ливонцам сделать смогут, лишь бы было видно, куда стрелять!

– Да ни в жизнь! – ответил Вятко, а затем погладил свою короткую бороду и, хитро взглянув на меня, добавил: – Коли хотя бы один ливонец упадет с седла, я за то дам тебе десять копеек, а нет – то ты мне.

От такого поворота разговора я немного опешил, но отступать было уже нельзя – на кону стояла честь полусотни.

– Идет, но стрелять будет не менее двадцати стрельцов, – поставил условие я.

– Да хоть все пятьдесят, – надменно ответил Вятко и протянул руку.

Я, недолго думая, пожал руку в ответ, скрепив этим договор.

Отпустив руку Вятко, я тут же задумался, как бы не ударить лицом в грязь. Через несколько мгновений мне в голову пришла мысль стрелять каменными пулями, так как они легче и лететь будут дальше, но оставался вопрос, как попасть во врага на таком расстоянии, ведь двести шагов действительно много для пищали. Ничего толком не придумав, я решил обратиться с этим вопросом к самому опытному стрельцу в полусотне – Радиму.

Радима я застал у щита захаба, грустно и сосредоточенно смотрящим в ров, утыканный кольями. Подойдя ближе, я увидел у него остекленелый взгляд, обращенный как будто в пустоту – он явно не видел то, на что смотрел.

– Радим, – с беспокойством позвал я десятника, – что-то случилось?

Радим немного вздрогнул от вопроса и посмотрел на меня, стараясь прийти в себя.

– Да, все хорошо… – ответил десятник спустя несколько мгновений. – Просто посмотрел на этот высокий скат захаба и ров внутри, и мне вспомнился овраг, что у Судбищ¹⁸ находится.

– Я от многих слышал об этой победе над ордынцами. Вы там хорошо укрепились у оврага, так что крымский царь зубы о вас сломал, – сказал я.

– Не было у нас там никаких укреплений, мы наскоро засеки по бокам соорудить успели, а спереди телеги поставили по краю оврага и окопали их. Главной нашей защитой был сам овраг – уж больно крутой склон у него оказался, – ответил Радим и замолчал, но через минуту продолжил: – Никак забыть не могу, как крымчаки по этому склону взбирались. Они лезли, будто белены объелись, пытаясь добраться до верха, а мы стояли за телегами и стреляли. Стреляли так часто, что пищали не выдерживали и взрывались в руках, но это нас не останавливало. Я никогда не видел столько убитых ни до, ни после. Пока шел бой, мне некогда было смотреть на результат своей работы, но когда наступил вечер и Девлетка¹⁹ с ордой ушел в степь, предо мной в овраге предстал вид тысяч убитых людей и лошадей. Некоторые, правда, были еще живы, однако помочь мы им никак не могли – у самих едва сил хватило помочь своим раненым: из всех воевод к концу битвы только Басманов цел остался.

Услышав имя воеводы, я вспомнил победный бой у Ругодива и грамота от Алексея Даниловича, которая сыграла важную роль в моей жизни, ведь благодаря ей я сейчас являлся полусотником.

Тем временем Радим продолжал изливать свою душу:

– Утром вся наша рать снялась с места и пошла навстречу царскому войску к Туле. На месте царь встретил нас с радостью, ведь все думали, что мы погибли, а мы пришли с победой. Однако вид лежащих вповалку в овраге тысяч тел убитых крымчаков зачастую не дает мне спать по ночам. Вот и сейчас, посмотрев в ров, я увидел их – стонущих и молящих о помощи, но не получивших ее.

– Я хоть и не раз был в бою, но такого не видел. Тяжко тебе, наверное? – с сочувствием сказал я.

– Да и я видел всего один лишь раз, но такого не забыть – тысячи убитых людей, и все из-за того, что нам удалось увести табун аргамаков²⁰ самого Девлетки. Он погнал людей на верную гибель из-за двухсот, хоть и дорогих, но коней. Он, наверное, подумал, что мы дрогнем от вида его войска, а нам-то и бежать было некуда – в лагере нас собралось не более трех тысяч, не считая раненых, Девлетка же собрал против нас орду в двадцать тысяч, в таком разе выйти в степь было смерти подобно. Вот мы и держались, несмотря на потери.

– Да уж… – сказал я, посмотрел в ров и попытался представить то, о чем говорит Радим.

Задумавшись, я даже забыл, зачем подошел к своему десятнику, но Радим сам напомнил мне об этом:

– Извините, Василий Дмитриевич, вы зачем-то ко мне пришли, а я вас увлек своими воспоминаниями.

– Да… – возвращая свои мысли в настоящее, ответил я. – Ты стрелял в цель с двухсот шагов когда-нибудь?

– Было дело. Как раз под Судбищами и было. Мы по крымцам через овраг палили – неплохо получалось. А почему вы спрашиваете? – спросил Радим.

В ответ я ему не таясь рассказал о споре с Вятко и о том, что дело не в деньгах, а в чести стрелецкого войска.

– В таком разе отступать нам нельзя. Хоть одного да подстрелим, – уверенно сказал Радим.

– Если, конечно, ливонцы до темна из леса покажутся, – уточнил я.

Радим лишь кивнул в знак понимания и пошел собирать свой десяток для предстоящего дела.

Вскоре мой десяток и десяток Радима стояли с заряженными пищалями и зажженными фитилями в ожидании появления ливонцев. Вятко же поднялся на башню, дабы лучше видеть результат нашей работы, а то после выстрела пороховой дым закроет нам вид на поле перед захабом.

Тем временем белое ноябрьское солнце стало погружаться в покрытое изморосью зеленое море леса на горизонте, и мне стало казаться, что ливонцы не появятся. И действительно, через четверть часа небесное светило скрылось, погрузив мир в сумерки. Практически тут же мы услышали гулкий перестук копыт, идущий с противоположной стороны поля. Нам стало ясно, что ливонцы вышли из леса, но разглядеть их на фоне деревьев было совершенно невозможно. От досады я выругался про себя и, взглянув в темнеющее небо, взмолился Господу, без особой надежды, но Бог меня, видимо, услышал, ибо последние лучи солнца отразились в белоснежном теле нависшего над нами облака и ненадолго осветили поле. Я тут же увидел, как по мерзлой земле у дальней кромки леса идут около пятидесяти немецких воинов, и не теряя времени приказал:

– Товсь!

В ответ раздался звук взводимых замков и убираемых крышек с зарядных полок. Я проделал те же движения и отдал следующую команду:

– Цельсь по Радиму!

Радим взял прицел достаточно высоко, но ниже, чем я предполагал. Однако я не стал ему возражать и, дождавшись, когда все прицелятся, как и Радим, отдал последний приказ:

– Пали!

С этим коротким, но емким словом я нажал на спусковой крючок, не забыв перед этим зажмуриться (кому же хочется получить раскаленную пороховую пыль в глаза). Практически тут же послышалось шипение горящего пороха, затем прозвучал тонкий писк, которому спустя лишь мгновение вторил грохот, повторенный еще девятнадцать раз. Приклад пищали сильно ударил меня в плечо, возвещая о совершенном выстреле.

Я открыл глаза, но, как и предполагал ранее, ничего не увидел кроме дыма, да и свет, отраженный облаком, исчез через несколько мгновений. Однако Вятко, смотревший на нашу стрельбу со стороны, спустился по лестнице из башни и, не говоря ни слова, подошел ко мне, протягивая десять серебряных новгородок.

– Попали? – неуверенно спросил его я.

– Двое с седел упали, а остальные обратно в лес подались, – стараясь усмирить свою гордыню, ответил Вятко.

Я же с довольным видом взвесил серебро у себя в руке и, повернувшись к своим людям, сказал:

– Хватит на бочонок пива: не лучшего, но все же!

В ответ я услышал одобрительные возгласы обрадованных своей небольшой победой стрельцов. Однако, разойтись веселью я не дал – нам еще всю ночь в дозоре стоять.

Каждую ночь я старался постоянно обходить своих людей на стенах захаба, но больше всего мне нравилось стоять в центральной башне и смотреть в темноту, особенно в безоблачную погоду, когда звезды показывают всё величие Божьего творения. Вот и сейчас я один стоял и лицезрел небосвод, изредка пересекаемый облаками, стараясь при этом ловить каждый звук, раздававшийся в этой тихой морозной ночи. С вечера, как и ожидалось, похолодало и поднялся небольшой ветер, так что мне пришлось поднять ворот кафтана.

Я немного поежился от холода, когда услышал торопливые шаги по направлению к башне. Вскоре по лестнице ко мне поднялся Данилка, ходивший погреться у костра.

– Василий Дмитриевич, сходите погреться, а то тут на ветру окоченеть можно, – с неподдельной заботой сказал мой кошевой.

– Нет. От костра меня только разморит, а нам еще до утренней стоять, – грубее чем следует ответил я.

– Можно еще в погребе под башней греться – там хотя бы не дует, – немного притихшим голосом сказал Данилка.

Я в строгом недоумении посмотрел на него и ответил:

– Я не дурак в пороховом погребе греться.

– А Вячеслав Петрович там спит.

– Вятко там комнатку себе огородил, в ней и живет с начала осады, а мне негоже к нему на огонек напрашиваться, да и в захабе сейчас я главный и никуда уходить не собираюсь, – ответил я.

– Тогда можно принести жаровню сюда, – не унимался Данилка.

– Спасибо, но не надо, – сказал я и потрепал Данилку по голове. – Кроме того, огонь ослепит наши глаза в темноте, а сегодня надо быть вдвое настороже.

Данилка понимающе кивнул и стал пристально вглядываться в темноту, однако терпения хватило ему ненадолго, и уже через четверть часа он стал отвлекаться. Посмотрев на него, я решил взять его и пройтись по захабу проверить посты.

Все было спокойно, спящих стрельцов на постах мы не встретили, и я уже собирался идти обратно к центральной башне, когда, проходя по участку захаба, доверенного Третьяку, услышал какое-то движение. Я, не говоря ни слова, дал знак своему десятнику, что что-то услышал, а он так же молча зажег факел и бросил его в сторону раздававшегося звука. Факел быстро перелетел ров и упал шагах в десяти за ним, а затем практически погас, оставив лишь небольшой огонек, но перед этим его свет успел показать нам какую-то тень.

– Пищали к бою! – приказал я и послал Данилку донести его до всех в захабе.

Мое основное оружие было в башне, но я вооружился ручной пищалью и подошел к краю захаба.

– Кто идет?! – прокричал я во тьму.

Тем временем тень осторожно подошла к угасающему факелу и взяла его. Разгоревшийся вскоре огонь осветил воина.

– Я гонец от боярина Плещеева!! Пропустите меня в крепость!! – уставшим голосом прокричал в ответ воин.

Его слова меня удивили, ведь рать Захария Ивановича находилась на юге от Юрьева, а мы были в западном захабе. У меня появилась мысль, что этот гонец лишь уловка ливонцев, чтобы подобраться к крепости, но и не впустить гонца внутрь захаба я не мог.

– Грамота есть?! – немного подумав, спросил я.

– Да!! – коротко ответил гонец.

– Тогда иди вдоль рва к частоколу, там ее мне передашь!!!

Гонец послушно пошел к частоколу, а я собрал свой десяток и двинулся к нему навстречу.

У частокола я оказался раньше, видимо, гонец был действительно уставшим. В ожидании его я обернулся и оглядел захаб, с удовлетворением заметив, что по всей стене тускло горят фитили готовых к стрельбе пищалей.

Через несколько томительных минут с обратной стороны частокола раздались шаги, а над деревянным гребнем появился отсвет от факела. Я тут же взобрался на телегу, приставленную к частоколу и, заглянув за край, увидел медленно идущего воина, ведущего под узду коня.

– Давай грамоту! – приказал я ему.

Факел, а вместе с ним и воин, приблизились ко мне, и через несколько мгновений предо мной появилась свернутая бумага с печатью. Я взял ее и, не теряя времени, подошел к ближнему костру, чтобы лучше осмотреть печать. Грамота оказалась серьезно помятой, но печать была не сломана и своим существованием доказывала, что ее отослал боярин Плещеев.

– Пропустите его через частокол! – приказал я, но оставил стрельцов в боевой готовности.

Тут же заскрипели колеса телеги, открывающей проход в частоколе, а следом отворилась и небольшая дверь, впустившая гонца. Посланец боярина Плещеева сразу после того, как вошел в захаб, отдал факел ближайшему стрельцу, а затем направился ко мне, в то время как за ним, скрипя колесами, телега занимала свое прежнее положение.

Я молча ожидал, когда гонец подойдет к костру, а он шел медленно, как будто ему некуда торопиться. Он подошел ближе, и свет от костра осветил его хромающего коня, грязный, но добротный тегиляй синего света, пыльные сапоги из выделанной кожи и лицо наполовину покрытое запекшейся кровью. Весь его вид говорил, что пробивался он в Юрьев с боем, и было непонятно, как он вообще сейчас стоит на ногах.

– Смотрю, путь сюда был нелегким? – сказал я, отдавая ему грамоту.

– На южной дороге я и мой десяток наткнулись на ливонский разъезд, – облизнув пересохшие губы, ответил гонец.

Заметив это, я дал ему свой небольшой бурдюк с водой, дабы он утолил жажду.

– А где сейчас твои люди? – спросил я, дождавшись, когда гонец закончит пить.

– Не знаю… Они остались задержать ливонский разъезд, а я лесом помчался в сторону Юрьева, но вскоре из-за полученной раны свалился с коня, а когда пришел в себя, понял, что заблудился. После этого я старался идти на север, но к ночи уже отчаялся выйти к вам. Однако уже в темноте я услышал стрельбу и подумал, что стреляют у крепости. Пошел в сторону выстрелов, так и дошел до сюда, – ответил гонец.

– Это мои люди стреляли по ливонцам. А что такого важного в этой грамоте, что ты не поехал в объезд, а решил пробиваться с боем? – спросил я.

– Ливонцы сегодня утром напали на наш лагерь у Новгородка и разбили нас. Сторожа вчера вечером напилась и не заметила, как ливонцы подходят к лагерю. Так что мы оказались пред лицом врага практически без портов, – с горькой усмешкой сказал гонец.

От этой новости у меня забилось сильнее сердце, и я с беспокойством спросил:

– Ты знаешь что-нибудь о Дубковской сотне? Что с ними случилось?

– Не знаю. Все в страхе бежали от атакующих ливонцев. Была большая сумятица. Я и мои люди едва успели оседлать лошадей и схватить оружие с доспехами, когда ливонцы оказались рядом с нами. Завидев их, мы поскакали к ближайшему лесу, однако я услышал звук зурн и барабанов, созывающий войска под знамена Захария Ивановича, и повел своих людей туда. Вскоре Захарий Иванович собрал несколько сотен воинов и повел их в атаку. О-о, как ливонцы испугались нашего натиска. Тут же показали спины, и возможно, нам бы удалось их разбить, если бы не наш собственный обоз, который укрыл за собой этих поганых немцев. После этого нам пришлось отступить, а вскоре Захарий Иванович послал меня сюда. Так что мне неизвестно, что сталось с Дубковской сотней, – закончил свой сказ гонец и пошатнулся.

Я в мгновение ока оказался рядом с ним и подставил ему свое плечо, а затем сразу же позвал Третьяка, стоявшего где-то рядом.

– Возьми троих стрельцов и проводи гонца к Андрею Ивановичу²¹, да смотри, чтоб в сознании был, – приказал я десятнику.

Третьяк недолго думая взял ближайших к себе стрельцов и, поддерживая за руки гонца, повел его в крепость.

– Что случилось? Что за переполох? – спросил меня заспанный Вятко, когда Третьяк скрылся во тьме.

Я кратко пересказал услышанное от гонца, не забыв поделиться с ним своим беспокойством о судьбе брата. Вятко попытался меня обнадежить, но я все же не мог найти себе места этой ночью и даже не заметил, когда прозвонил колокол, призывая к утренней молитве.

Вскоре пришел Щербина со своими людьми сменить нас на день. Однако сегодня Роман Тимофеевич вопреки обычаю отдал захаб под командование своего полусотника Трифона, а сам подошел ко мне и передал приказ воеводы Андрея Ивановича:

– Князь всех, кого можно, собирает у себя в соборе, так что мы с тобой сейчас туда и направимся. Видимо, что-то случилось – таких сборов с начала осады не было.

– Не было, но сегодня ночью у него повод появился, – ответил я и рассказал о ночном происшествии.

Щербина от услышанного недовольно покряхтел, но больше ничего не сказал, так что, не теряя более времени, мы пошли к Андрею Ивановичу, однако перед этим я отпустил своих людей отдыхать – у воеводы им делать нечего.

Домский собор выделялся своей громадой даже на фоне ночного неба, а уж тем более было видно огонь, горящий на вершине одной из двух башен-близнецов, где и решил собрать нас сегодня первый воевода Юрьева. Войдя в портал²² собора, я заметил, что он больше и просторней, чем у Троицкого во Пскове, но был как будто лишен души – это были просто красиво сделанные холодные стены. Еще год назад эти стены были прибежищем Дерптского епископа, но, как я слышал, душа у него была под стать кирпичам собора, которые он отдал без сожаления, лишь бы продолжать вкусно есть да сладко спать – променял Бога на покой. Вот и сейчас мои шаги гулко отзывались в портале, подтверждая мои мысли. Единственный звук, который был слышен здесь кроме моих шагов, был приглушенный разговор, доносящийся из-за двери, прикрывающий проход в неф.

Неф, как и большая часть собора, была отдана под лечебницу, в которой трудились три монаха-лекаря из Печерского монастыря²³ – именно их голоса я и слышал ранее. Сейчас неф был практически пуст за исключением лежащего в дальнем конце рядом с жаровней вчерашнего гонца, над которым хлопотал молодой знахарь из Великого Новгорода. По слухам, он был из старого знахарского рода и в Юрьев поехал для того, чтобы набраться опыта, вот и сейчас он, видимо, упросил монахов отдать единственного больного ему. Однако из разговора монахов было ясно, что они за ним приглядывают.

– Василий! – окликнул меня Щербина. – Ты чего там смотришь? Идем, воевода ждет.

Я отвернулся от ворот и пошел ко входу в правую башню вслед за сотником, чтобы подняться по темной лестнице на самый верх, где ожидал нас Алексей Иванович.

Вдали, где-то в версте за стенами крепости уже были видны костры ливонского лагеря, а мы ежились от сильного холодного ветра, господствующего на вершине башни, продуваемой насквозь, хотя здесь и были расставлены пять жаровен, огонь в которых, то разгораясь, то затухая, освещал суровое лицо князя Катырева-Ростовского, а он смотрел на нас, как будто пытался прочесть мысли в наших головах. Смотрел он так долго, переводя взгляд с одного на другого, пока наконец не решился дать волю словам:

– Кто-то из вас уже, наверное, знает, а кто-то нет – сегодня ночью я получил известие о том, что рать боярина Захария Ивановича Плещеева разбита, а это значит, помощи в ближайшее время нам ждать неоткуда, ибо отряд боярина Сабурова в Изборске слишком слаб.

Стрелецкие командиры и младшие воеводы встретили эту новость молчанием, но среди сотников конных сотен прошел беспокойный шепоток. Подождав, когда сотники поутихнут, Алексей Иванович продолжил:

– Сразу скажу: город я сдавать не собираюсь. Никогда ни я, ни мои предки немцам не кланялись, и ныне этому не бывать, честь рода мне этого не позволит. Может быть, стены здесь и не самые крепкие, но обновленные захабы просто так не взять. Кроме того, отсиживаться за камнями стен я также не намерен, а собираюсь проверить, из чего эти немцы ныне сделаны. Ведь рано или поздно к нам прибудет помощь, и если мы все сделаем правильно, даже не смогут начать приступ до прихода московских ратей. Но если кто-то считает, что наше дело пропащее, может сейчас же уйти из города, поджав хвост.

Последняя фраза вызвала бурю негодования. Даже младшие воеводы прыснули ядом в ответ на слова Алексея Ивановича, что уж говорить об остальных – такой обиды ни один сын боярский, а уж тем более боярин не стерпит.

– Тихо!!! – громогласно крикнул Алексей Иванович. – Верю теперь, что вы все чести не уроните и будете до конца биться. Сегодня мы потратим день на подготовку вылазки, а завтра проверим, какого цвета ливонские потроха.

Сказав это, первый воевода отпустил нас по местам службы, оставив только младших воевод для обсуждения предстоящего дела.

На пост мне было не надо, и я не спеша спустился из башни обратно в портал и решил зайти в неф и справиться о здоровье гонца.

В нефе было теплее, чем в портале, но все же достаточно холодно, чтобы здесь жить, а уж тем более лечиться. Однако когда я подошел к кровати гонца, то почувствовал тепло от жаровни и убедился, что больной, укрытый несколькими покрывалами, холода не ощущает. Правда, к моему сожалению, гонец сейчас спал и ответить на мои вопросы не мог. Посмотрев немного на его перевязанную голову и измученное лицо, я решил было идти по своим делам, как вдруг ко мне обратился лекарь:

– Сударь, что вы здесь делаете?

– Доброе утро, – улыбнувшись лекарю, ответил я. – Я решил справиться о здоровье этого воина, ведь именно я пропустил его в крепость и чувствую за него тревогу.

Молодой, чуть постарше меня, новгородский лекарь улыбнулся мне сквозь ухоженную бороду.

– Значит, это ваши люди привели его сюда сегодня ночью? – вопросил лекарь. – И значит, это вы спасли его жизнь?

– В первую очередь он спас свою жизнь сам при помощи Бога, а уж я всего лишь помог ему добраться до вас, – ответил я.

– Вы скромны, что редко сейчас встретишь среди вашего брата – все так и норовят стребовать с нас, знахарей, исцеления, хотя это по-прежнему зависит во многом от Бога, – посетовал лекарь. – Однако вы зашли справиться о здоровье этого храброго ратника.

Лекарь подошел к гонцу и, наклонившись над ним, проверил его дыхание и поправил повязку, а затем вернулся ко мне.

– С ним все будет в порядке, – обратился он ко мне. – Он сильно утомлен, да и рана на голове будет еще долго напоминать о себе, но в общем его душа еще не готовится отправиться к Богу.

Я посмотрел на мирно спящего сейчас храбреца, потерявшего всех своих людей, но сумевшего выполнить приказ и предупредить нас о грозящей нам опасности.

– Послушайте, сударь. Когда сегодня ночью я промывал ему рану, он что-то говорил о вас, – сказал знахарь.

В ответ я вопросительно посмотрел в черные глаза лекаря.

– Он начал впадать в беспамятство и стал путано что-то говорить, но я сумел разобрать его слова о вас и о Дубковской сотне, которая была послана два дня назад в разъезд, – ответил на мой взгляд лекарь.

От этих слов у меня камень упал с души, и я с благодарностью посмотрел на гонца. Теперь я знал, что моего брата не было в лагере вчера утром, а значит, с ним сейчас, скорее всего, все в порядке. От такой вести с меня разом ушла вся усталость, скопившаяся за ночь, и мне захотелось отблагодарить гонца за столь радостное сообщение.

– Передайте ему, когда он очнется, от меня вот это, – сказал я и снял с себя, сшитый Настасьей собственными руками кушак.

Лекарь принял от меня кушак и положил его в изголовье кровати раненого гонца. А я, глупо улыбаясь, распрощался со знахарем и пошел прочь из собора.

На улице мне показалось, что морозный воздух изменился, наполнив мою грудь радостью, или, возможно, это душа сейчас хочет воспарить вместе с телом. В этот момент я вспомнил, что обещал поставить своим воинам бочонок пива и пошел за этим делом в местный кабак, что был близ Иоановской церкви, или, как ее называют местные – кирки святого Яна.

Кабак был устроен в доме местного священника, уехавшего после сдачи Юрьева нашим войскам. Дом был небольшой, но с хорошим подвалом, что для кабатчика оказалось более важным. Но самое главное – кабатчику удалось наладить с помощью местных евреев доставку всего необходимого от берега Чудского озера, куда привозит товар из Пскова его сват, благо северный берег Омовжи остался под нашим контролем, а тонкий лед мешал вражеским разъездам перейти ее.

И все было бы хорошо, но подобные сложности с привозом товара привели к его непомерному удорожанию, так что кабатчик запросил с меня за бочонок пива целых пятьдесят копеек, хотя красная цена этому разбавленному и чахлому напитку была десятка. Я постарался применить все свое ораторское искусство, но сумел сбавить цену лишь на двадцать копеек и тогда решил отказаться от покупки пива и купить взамен квас, но и тут кабатчик постарался выжать из меня все, что можно. Однако в результате получасового торга я сговорился с ним о цене в двенадцать копеек за бочонок кваса с условием, что кабатчик сам довезет его до нынешнего места обитания моей полусотни.

Несмотря на мое фиаско в попытке купить для полусотни пива мои люди были рады и квасу, так что очень быстро опустошили содержимое бочонка и довольные разошлись спать по своим местам.

К вечеру в крепости, казалось, не изменилось ничего, кроме появившейся днем пушечной пальбы, но моя полусотня находилась достаточно далеко от источника шума, так что это обстоятельство никак не помешало нам выспаться, чтобы как обычно пойти на ночное дежурство в захаб.

В захабе Щербина передал мне приказ от воеводы – разобрать частокол и освободить путь для конных сотен, что пойдут ночью на вылазку. Этим моя полусотня и занялась, а я с любопытством стал наблюдать за работой Вятко.

Пушкарь, ругаясь так, что и чертям страшно становилось, бегал от одной пушки к другой и посылал ядра в насыпь, которую ливонцы сделали для тур за день в трехстах шагах от нас.

– Откушайте-ка гостинец, да чтоб уды²⁴ вам всем поотрывало!!! – прокричал Вятко и поднес фитиль к затравке.

Через мгновение пушка извергла из своего чрева ядро, которое ударило в ливонскую насыпь, подняв сноп из земли.

– Эх, черт!!! – отозвался на это Вятко.

– Чему ты огорчаешься? – подходя к пушкарю, сказал я. – Попал ведь.

– А толку… Надо было над самой насыпью ядро послать, тогда можно было попасть в копающих ливонцев, – огорченно ответил Вятко и погладил бронзовое тело своего оружия. – Вот если бы у меня была полукартуна²⁵ как на стене, то я бы им показал.

И как будто в подтверждение словам Вятко на стене громыхнуло так сильно, что задрожали стены старой крепости. Это выпустила свой смертоносный груз самая большая пушка в Юрьеве, выплюнув во врага раскаленный чугунный шар. Полупудовое ядро прошелестело над нашими головами и через мгновение ударило в насыпь, обрушив ее край. После этого ливонцы забегали около образовавшейся бреши в насыпи, стараясь откопать засыпанных землей товарищей.

– Вот это дело, – восхищенно сказал Вятко. – А скоро по ним ударят наши конные сотн,и и будет совсем хорошо.

Однако никакие конные сотни на врага не выехали, и я всю ночь зря прождал их появления, пока мою полусотню не пришел сменять Щербина. Сотник же и принес мне весть о том, что вылазка произойдет в ранние сумерки.

– …а то воеводы опасаются, что дети боярские заблудятся в темноте, – закончил сотник.

Я огорчился от этой новости, но решил во что бы то ни стало посмотреть на вылазку. С этой целью я попросил Михаила Семеновича, вставшего в сторожу у ворот, пустить в надвратную башню. Десятник согласился, и уже через минуту я был в достаточно теплом помещении с двумя бойницами, где и собирался дождаться рассвета, но, присев на мешки, стоящие в углу, очень быстро уснул.

– Василий Дмитриевич, просыпайтесь, – сказал Данилка и слегка потряс меня за плечо.

Я на удивление легко проснулся и было подумал, что время уже за полдень, но, посмотрев на бойницы, увидел за ними ночное небо.

– Я поесть вам принес. Каша вроде еще не остыла, – продолжил Данилка.

– Спасибо, а вылазка уже была? – спросил я.

– Нет, но три конных сотни внизу уже готовы выходить, – махнув головой в сторону восточной стены башни, ответил Данилка.

Я удовлетворенно кивнул головой и принялся уплетать пшенную кашу, заедая ее куском хлеба. Не доев где-то пол миски, я предложил откушать Данилке, но он сказал, что уже завтракал. После чего я с чистой совестью закончил свою трапезу. Вскоре после этого внизу послышался звук открывающихся ворот, и тут же поспешил к ближайшей бойнице.

Вглядываясь в ночную темень, я увидел отблески костров на шлемах выезжающих из ворот детей боярских, старающихся шуметь как можно меньше, но это им удавалось плохо – в конце концов железа на них было навешено по два пуда на каждого. Однако это никого не останавливало, и конные сотни, спустившись с захаба, растворились во тьме, которая вскоре дрогнула под натиском начинающегося рассвета. Я поразился, с какой точностью все было рассчитано – конные сотни вышли и изготовились к атаке ровно в момент начала нового дня. Дальше настали томительные минуты, прошедшие в полной тишине, как будто все замерло и время остановилось, и лишь постепенно заполнявший округу свет говорил о том, что это результат моего воображения. Вдруг над всей округой разнесся звук зурн, и черная туча, стоявшая неподвижно на покрытом белым инеем поле, дрогнула и сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее понеслась в сторону строящихся тур – так началась атака наших конных сотен.

Ливонцы не были готовы к этому, и по всей видимости они даже не выставили дозоры и сейчас в полной мере расплачивались за это. Конные сотни пронеслись как смерч над турами, уничтожив всех, кто занимался строительными работами. Затем дети боярские разъехались по полю, добивая спасающихся бегством ливонцев, а потом под звуки зурн снова стали собираться в единую силу.

Тем временем в ливонском лагере увидели, что над ними нависла беда, и оттуда стали доноситься звуки горнов и барабанов. Было плохо видно, что происходит в стане врага, ведь он все-таки находился достаточно далеко, но сумятица там была, наверное, знатная. И в эту расстроенную и суетящуюся человеческую массу с громким кличем «Ура!!!» врезался стальной клинок наших трех сотен и вскоре над ливонским лагерем заклубились черные дымы и вспыхнуло зарево пожаров.

Казалось, что от такого удара ливонцы разбегутся и вся их затея с осадой Юрьева кончится, но как бы ни страшен был удар наших трех сотен детей боярских, это был лишь комариный укус для большой ливонской рати, которая уже начала оправляться от неожиданного удара. Стало видно, как в разных местах взвились десятки немецких хоругвей, стремящихся окружить и уничтожить наших храбрецов. Но не дожидаясь печального исхода дела, конные сотни подались назад в крепость, неся с собой трофеи и самое главное – языков.

Оглянувшись вокруг, я увидел Данилку, стоящего на цыпочках и с восхищением смотрящего в бойницу, заметив мой взор, он засмущался, а затем соорудил воинственную мину на лице и продолжил смотреть на поле боя. Я тоже еще немного постоял, пока не убедился, что следовать за нашими воинами ливонцы не собираются, и, позвав Данилку, пошел домой – как-никак вечером опять заступать на пост.

После вылазки наступило некоторое затишье, что, впрочем, никак не сказалось на моей службе, так же как и на строительстве туров ливонцами, правда, делать они это стали медленнее. Так продолжалось два дня и три моих ночных бдения в захабе, но, видно, взятые языки сказали что-то весьма важное, и на третий день я получил приказ ночью отдыхать, а к заутрене явиться к собору. Я попытался узнать у посыльного, что нам предстоит, но он сказал, что и сам не знает.

– …сказали только собрать всех стрельцов до единого, но для чего – не знаю, – закончил свой ответ посыльный.

«Да-а, – подумал я, – воеводы тайну будут держать до последнего, однако три сотни стрельцов могут понадобиться только для большого дела, а значит, мне предстоит поучаствовать в серьезном бое и к нему нужно подготовиться».

С этими мыслями я приказал своим людям наточить все клинки и потренироваться в их использовании. За этим делом мы провели почти весь день, так что я был уверен в своих стрельцах в грядущем деле. За пищали же мне переживать не приходилось – их и так починяли каждый день, да не по разу. Так что к заутрене моя полусотня стояла на склоне холма близ Домского собора вооруженная до зубов, а я взял все три своих ручных пищали, которые передал Данилке, и к тому же надел свой шлем и кольчугу под кафтан.

Придя на место, я присоединил свою полусотню к остальным стрельцам, которых действительно оказалось двести пятьдесят. Оглянувшись по сторонам, я увидел в свете факелов шесть хоругвей, принадлежащих конным сотням, и подумал, что действительно вылазка будет серьезная, раз в бой пойдет больше половины защищающих крепость воинов. Кроме того, чуть в стороне я заметил несколько телег, груженых бочками с порохом.

Сей вылазкой командовать решил сам первый воевода, но над стрельцами главным был поставлен Щербина, и как только мы встали в общий строй, он подозвал меня к себе.

– Ты, кажется, говорил, что не раз встречался с ливонцами в бою и хорошо знаешь их хитрости? – спросил сотник, на сегодняшний день повышенный до стрелецкого головы, но не дожидаясь ответа продолжил: – Так вот, по этой причине сегодняшнее веселье начинать придется тебе.

«Не забыл моих с ним споров», – подумал я и посмотрел на него с подозрительной злостью.

– Тебе и твоим людям нужно будет тихо убрать дозор, что сторожит туры, и подать всем знак, когда закончишь дело, – продолжил, не обращая внимания на гримасу на моем лице, сотник. – Только смотри – не дай им поднять тревогу.

Я хотел было высказать ему все, что у меня было на душе, но тут прозвучали зурны, возвестившие о приходе Андрея Ивановича, и мне пришлось присоединиться к своей полусотне. Князь молча проехал вдоль нашего строя, лишь иногда одобрительно кивая, а затем отъехал в сторону и позвал к себе сотников для последних наставлений, а я в это время кратко рассказал своим людям о том, что нам предстоит. Разговор воеводы с сотниками был коротким, и вскоре все сотники вернулись к своим людям, а к нам вышел отец Варнава, единственный священник в Юрьеве. Он призвал нас к молитве, а затем благословил нас на битву с еретиками, стремящимися насильно испоганить своим злоучением души православных христиан.

– И помните слова царя нашего Иоана Васильевича – «Войску нашему правитель Бог, а не человек: как Бог даст, так и будет²⁶», а Бог не может стоять за еретиков, – закончил свою речь отец Варнава.

Я, как и все, трижды перекрестился, надел шлем и по знаку сотника повел своих людей к западным воротам.

«Высоковато», – подумал я.

Насыпь оказалась выше, чем мне казалось, когда я на нее смотрел из захаба. Почти четыре сажени отделяли нас от вершины, и их нужно преодолеть как можно тише.

Я посмотрел по сторонам и глазами, уже привыкшими к темноте, разглядел стрельцов своего десятка, также изготовившихся к подъему. Оглянувшись, я постарался разглядеть остальные десятки полусотни, но не смог. Однако я знал, что они там и готовы ринуться на помощь, как только мы перемахнем через невысокую стену тура, строящегося за насыпью, и убьем дозорных. А затем мы должны перебить всех, кто находится в укреплении. По крайней мере, у нас был такой план.

Я поправил шапку, которую одолжил у Данилки, оставив взамен свой шлем и пищаль, сейчас в них не было необходимости – нам предстоит старая добрая схватка сталью о сталь. Вздохнув, я начал тихонько взбираться по насыпи и обрадовался, обнаружив, что смерзшаяся земля под ногами не рассыпается, а воронки от ядер, выпущенных из крепости, позволяют находить упор для каждого следующего шага.

– Kurt! Hast du gehört, dass du morgen versprochen hast, deinen Lohn zu bezahlen!?²⁷ – донеслось из-за стены тура, когда я забрался наверх.

Осторожно заглянув за край стены, я увидел в двух шагах от себя дозорного.

– Es ist gu-ut – es wird möglich sein, Spaß mit den Mädchen aus dem Wagen zu haben!²⁸ – ответил дозорный и повернулся ко мне спиной и тут же взял кинжал в левую руку.

– Aber der Meister, der Hund, sagte, er würde nur die Hälfte bezahlen!²⁹ – вновь сказал голос откуда-то из-за стены.

– Schwein! er hat es auch letzten Monat getan…³⁰ – начал свой ответ дозорный, но стальной наконечник кинжала пронзил его сердце.

Я почувствовал, как теплая кровь дозорного хлынула из левого надплечья, а легкие выталкивают остатки воздуха из себя. Справа от меня раздался крик второго дозорного, призывающего своих товарищей к оружию, но он быстро превратился в страшный хрип, исходящий из разрезанной глотки – это нанес свой удар Никодим, перелезший сразу за мной. Одновременно с этим послышались крики внизу, где у костров грелись основные силы немецкой сторожи, и я, недолго думая, достал кинжал из еще стоящего на ногах дозорного, скинул его вниз и сам устремился вслед за ним. Приземлившись через мгновение рядом с бездыханным телом поверженного врага, я устремился к костру, где собралось около десяти немцев, попутно доставая из ножен саблю.

Ближайший ко мне немец попытался достать свою саблю, но она, видно, примерзла к ножнам, однако, напрягшись, он смог с силой ее вынуть ровно для того, чтобы пасть с оружием в руке от моего рубящего удара в лицо. Практически тут же был сражен сильным ударом боевого топора находившийся в нескольких шагах от меня противник.

Началась безжалостная рубка, в которой, однако, численный перевес был на стороне ливонцев, и очень скоро, оправившись от первого удара, они начали нас теснить, и в их глазах появилась искорка победы. Но вскоре, не столько увидев или услышав, сколько почувствовав, я уловил возросшую силу, а в очах врагов моих отразился страх – стену пересекли три десятка стрельцов. Через несколько мгновений слева от меня промчался Третьяк и сильным ударом повалил на землю немца, а следовавший за ним стрелец закончил ударом топора земную жизнь врага. Дальше уже была не битва, а побоище – нам удалось прижать защитников тур к стене из сложенных штабелями, приготовленных для строительства бревен и перебить их всех.

– Третьяк! – позвал я своего десятника, вытирая кровь с сабли. – Дай знать нашим, что туры мы захватили.

Третьяк, прихватив с собой пару стрельцов, поднялся на стену и стал размахивать горящим факелом, а я тем временем попытался узнать о наших потерях, но, к своему удивлению и радости, обнаружил, что все целы.

Первым, как и ожидалось, к нам прибыл Гюргий, оставленный охранять пищали, со своим десятком, а впереди всех бежал перегруженный оружием Данилка.

– С вами все в порядке? – с беспокойством спросил мой юный кошевой и посмотрел на тела ливонцев, лежащих вокруг.

– Все прошло лучше, чем я ожидал, – ответил я и снял с Данилки свой шлем, водрузив ему на голову шапку, а затем принял от него свое оружие.

Следующие несколько минут мои, не постесняюсь этого слова, орлы занялись поиском трофеев, при этом нас интересовали не столько серебро, сколько оружие и доспех, так что вскоре в полусотне появились шесть ручных пищалей, а несколько стрельцов поменяло боевые топоры на сабли. Однако нам пришлось перестать заниматься сим занятием, ибо к турам прибыли остальные стрельцы во главе с Щербиной. Сотник подозвал меня к себе и расспросил о бое, а затем указал рукой на телегу с кирками и другими инструментами, сказав при этом:

– Надо выкопать яму в правом углу под насыпью для бочек с порохом, и успеть надо до рассвета.

Я пошел со своими людьми выполнять приказ, ежесекундно проклиная Щербину за то, что не дал нам отдыха после боя. Придя на место, мы начали вгрызаться в мерзлую землю, но из-за недостатка инструментов работать пришлось посменно – десяток за десятком. Однако вскоре к нам пришли на помощь минеры – представители крайне редкого воинского ремесла, но крайне ценного при осадах и штурмах крепостей. Они быстро наладили нашу работу, так что уже через час яма была достаточной для закладки мины, и мы, отложив инструменты в сторону, смогли немного отдохнуть.

Горизонт прочертила тонкая полоска света, возвещая о начале позднего ноябрьского рассвета. Вместе с концом ночи закончился и наш короткий отдых – к турам начали подходить конные сотни, возглавляемые лично первым воеводой. Андрей Иванович первым делом расспросил Щербину о захвате лионского укрепления. Князь внимательно выслушал рассказ сотника, а затем посмотрел на меня и одобрительно кивнул головой, а я с уважением посмотрел на Щербину, не утаившего заслуг моей полусотни, несмотря на наши разногласия. Однако выразить свою благодарность словами мне не удалось, так как Андрей Иванович распорядился вывести всех стрельцов в поле за турами для прикрытия отхода конных сотен после атаки на ливонский лагерь, в котором еще не подозревали о нависшей угрозе.

Мы встали в ста шагах за турами, построившись в пять рядов, а перед строем опытный Щербина приказал соорудить небольшую засеку из бревен, что в большом количестве были в захваченном укреплении. Моей полусотне при этом было отведено место на крайне правом крыле, самом безопасном из-за близости леса.

Триста стрельцов, выстроенные в четкий прямоугольник, выглядели грозно и одновременно красиво в свете начинающегося дня, но долго любоваться этим не пришлось. В трехстах шагах перед нами взревели зурны и копыта сотен коней одновременно ударили о землю, возвещая о начале атаки на ливонский лагерь. Гул атакующей конницы заполнил всю округу и, наверное, должен был повергнуть немцев в ужас, но он померк на фоне шести взрывов, разнесших туры и насыпь у нас за спиной. Я никогда не видел такой мощи – на несколько мгновений солнце померкло, уступив место рукотворному огню, а звук взрыва на короткое время оглушил нас до звона в ушах.

Тем временем конные сотни на полном скаку въехали во вражеский лагерь, неся смерть и разрушения: в разных местах вспыхнули пожары, были слышны крики людей и ржание коней. Но при этом я заметил, что большая часть лагеря осталась за пределами атаки нашей конницы – это говорило о том, что разгромить противника, несмотря на всю силу удара, не удастся.

В подтверждение моим умозаключениям к нам навстречу из лагеря выехал конный отряд немцев. В свете начавшегося дня я смог насчитать чуть менее двухсот всадников, очевидно, вознамерившихся атаковать нас.

– Приготовиться к бою!!! – разнеслась над строем команда Щербины.

– Зарядить пищали! – приказал я своим людям и первым высыпал мерку пороха в ствол.

Через минуту все пищали были готовы к бою, и я вместе с первым десятком взял на прицел приближающихся вражеских всадников, надеясь в душе, что невысокая засека сможет остановить врага после того, как мы закончим стрельбу. Однако выяснить это сегодня было не суждено.

Немецкий конный отряд медленно приближался к нам, стараясь держать строй, и в его рядах были виды лучники, а это означало, что нам придется выдержать дождь из стрел. Но не доезжая до нас полутораста шагов, несколько немецких воинов свалились с седел, пронзенные стрелами. Через несколько секунд еще два десятка ливонцев распрощались с жизнями, а их товарищи стали судорожно искать причину сей напасти. Я тоже стал искать тех, кто ведет огонь по атакующим нас немцам, и увидел чуть позади ливонцев знакомую хоругвь второй опочкинской сотни во главе с моим знакомцем по дороге в Юрьев – Николаем. Ливонцы вскоре также заметили источник угрозы для себя и начали перестраиваться для отражения атаки, но было поздно – островчане, набрав большую скорость, ударили по врагу во все свои сорок четыре сабли. Противник, несмотря на численное превосходство, не выдержал атаки и показал спину. После этого Николай со своими людьми начал их преследовать, напомнив мне, как я сам увлеченно гонялся за убегающим врагом.

– Полки закрыть! – приказал я, поняв, что угроза миновала.

Удачная атака островчан подняла боевой дух всего стрелецкого воинства, и по строю стали разноситься шутки и смех. Но веселье длилось недолго – откуда-то слева до нас стал доноситься барабанный бой.

– Ливонские пешцы идут!!! Всем построиться слева!!! – прокричал Щербина.

Мы побежали в указанном направлении и стали строиться, но получилось это не сразу, так как опыта таких передвижений у нас не было. Когда мы наконец-то встали на свои места, первое, что я увидел впереди – была большая ливонская хоругвь с изображенным на ней золотым щитом с тремя синими львами. Под знаменем же, шагая в такт барабанному бою, к нам приближались семь сотен пешцев с пиками и пищалями.

– Это колыванские пешцы!!! – крикнул кто-то. – Как же их много!

– Да хоть сам дьявол с чертями из ада!!! Никому не отступать, драться, пока на ногах стоим!!! Да поможет нам Бог!!! – прокричал Роман Тимофеевич, а затем встал перед строем и велел поставить рядом хоругвь своей сотни.

Колыванцы же медленно шли к нам навстречу с гордо поднятыми головами, но одеты они были при этом кто во что горазд. Было видно, что собирались на бой они в спешке, успев надеть на себя лишь обувку, да кое-что накинуть сверху.

«Видно, холодно им сейчас, но виду не подают», – подумал я.

Но как бы то ни было, вид они имели весьма решительный и приближались к нам неуклонно.

– Halt³¹!!! – пронеслось над колыванским полком в восьмидесяти шагах от нас.

Через одно мгновение ливонцы остановились, а над округой пронесся гулкий удар сотен пик о мерзлую землю.

– Arkebuziers vorwärts³²!!! – прозвучала новая команда ливонского воеводы.

В ту же секунду стоящие по краям пикинеры расступились, пропуская вперед стрельцов, которых я насчитал приблизительно двести человек. Фитили на пищалях у них уже дымили, что говорило о готовности противника стрелять по нам. Стало ясно, что тот, кто сейчас выстрелит первым, получит преимущество, и по этой причине я, не дожидаясь приказа, прокричал:

– Взять прицел!!! Полки открыть!!!

Однако моему приказу последовали не только стрельцы моего десятка, но и весь первый ряд. Щербина резко повернулся в мою сторону и его лицо исказилось злобой, но, взглянув на готовившихся к стрельбе ливонцев, крикнул:

– Пали!!!

Одновременно тридцать пищалей показали свой голос, выплюнув из своих жерл смертоносный свинец. Пороховой дым закрыл нам вид на врага, но все же я заметил, что несколько ливонцев упали, однако любоваться видом результата нашей работы было некогда.

– Смена! – приказал я и первым отошел в сторону, пропуская вперед десяток Радима.

Встав в двух шагах справа от полусотни, я передал свою пищаль Данилке и приказал ее зарядить, а в этот момент Щербина второй раз отдал приказ:

– Пали!!!

Раздавшийся залп лишь на мгновение опередил ливонцев, вторивших нам. Я ощутил, как мимо меня со свистом пронеслись несколько пуль, одна из которых сбила шапку с Данилки. Одновременно со сдавленным криком на землю упал один из стрельцов в десятке Радима и затих навечно.

Моя полусотня состояла преимущественно из опытных воинов, но гибель товарища ввела всех в ступор, настолько это оказалось неожиданно, ведь за все время нашей совместной службы мы никогда никого не теряли. Сейчас все молча стояли и смотрели на бездыханное тело и пытались понять тот факт, что теперь нас в полусотне сорок девять.

– Смена! – приказал я, первым придя в себя, но строй не шелохнулся.

Тогда я подошел к Радиму, сильно тряхнул его за плечо и повторил свой приказ. Радим вздрогнул, как будто пробуждаясь ото сна, встряхнул головой и повел свой десяток в конец строя, уступая место десятку Нежира.

Я вновь отдал приказ взять на прицел врага, но, и как все стрельцы, не услышал команды от Щербины. Подождав немного, я сам крикнул: «Пали!» И вновь наш залп совпал с залпом противника, унесшего жизнь моего заместителя по десятку Федора, и еще двое стрельцов получили ранение. В ответ на это я попытался ускорить стрельбу, и нам удалось совершить два залпа, тогда как враг ответил нам всего один раз неплотным и нестройным огнем, однако еще одна вражеская пуля нашла себе жертву в десятке Гюргия.

Закончив стрельбу, я отдал приказ заряжать пищали. Данилка в это время пытался загнать пулю забойником³³ поглубже в чрево ствола. Я забрал у него пищаль и сам закончил за него работу. Одновременно с этим я посмотрел в сторону хоругви, у которой должен был быть Щербина, но из-за порохового дыма ничего не увидел кроме самого стяга. Однако вскоре дым рассеялся, открыв нерадостную картину: мертвый хорунжий сидел на земле, мертвой хваткой вцепившись в древко хоругви, а рядом лежал бездыханный Щербина.

Поняв, что сейчас нами никто не правит, я подбежал к соседней полусотне и обратился к ее командиру:

– Игнат, ты видел – Щербина погиб? Где Петр Афанасьевич?

Полусотник в ответ лишь показал в сторону лежащего невдалеке тела с разбитой пулей головой. Я снял шапку и тяжело вздохнул от осознания произошедшего.

– И что нам теперь делать? – спросил я, не ожидая ответа.

– Будем драться, других наказов не было, – спокойно ответил Игнат.

– А где Захар? – спросил я о полусотнике в сотне Щербины. – Теперь, получается, он должен командовать.

– Захар!!! – крикнул Игнат.

– Что? – ответил Захар, выйдя чуть вперед.

– Принимай руководство над всеми нами! – ответил я ему.

– Но по знатности первым является Федор! – ответил Захар.

– Федор Никифорович ранен! – ответили с противоположного конца нашего строя.

– Тогда ладно! – сказал Захар и отдал команду. – Взять прицел!!!

Тем временем дым окончательно рассеялся, показав нам вражеский строй, и в нем я недосчитался около половины стрельцов. Результат нашего огня превзошел все мои ожидания и, видно, очень не устроил вражеского воеводу, так как под стук барабанов ливонские стрельцы разошлись в стороны, пропуская вперед пикинеров.

– Spitzen vorwärts!!! Zum Angriff³⁴!!! – прозвучало над вражеским строем.

Немецкие пикинеры взяли свои пятиаршинные пики и направили их наконечники в нашу сторону, а затем под бой барабанов медленно стали приближаться к нам, идя по трупам своих стрелков. И тут мне стало не по себе, ведь противопоставить холодной стали нам было нечего, стрелять во врага бесконечно мы не могли, а значит, вскоре сверкающие в солнечном свете наконечники пик омоются нашей кровью.

Не знаю, чем бы это все закончилось, но в ливонском лагере прогремел оглушительный взрыв, а через несколько мгновений второй. Взрывы были такими сильными, что подняли снежную пургу, накрывшую нас. Вслед за этим по округе разнеслись голоса зурн, возвестивших о возвращении из набега нашей конницы. Колыванский полк встал как вкопанный, когда на горизонте показались наши конники, и ощетинился пиками, словно еж, впустив предварительно в защитный квадрат стрелков.

Посмотрев на это, вперед вышел Захар и сказал:

– Надо отступать, но перед этим попотчуем врага напоследок, чтобы они надолго запомнили нас и наших павших товарищей!!!

Второй раз говорить Захару не пришлось, и во врага полетели десятки пуль, отправляя на суд Божий латинянских еретиков.

Серьезно проредив ряды вражеских пикинеров, мы, забрав с собой всех убитых и раненых, отступили к турам, где нас дожидались телеги, оставшиеся после разгрузки пороха. Вскоре к нам подъехал гонец от князя Катырева с приказом первыми отступить в крепость, чем мы и занялись.

Первыми к крепости ехали телеги с убитыми и ранеными нашими товарищами, а следом, соблюдая строй, шло стрелецкое войско, в то время как конные сотни прикрывали нас со спины. Противник же долгое время не решался приблизиться, и лишь когда мы стали подниматься к захабу, восемь ливонских конных сотен попытались атаковать нашу конницу, но залп из двенадцати крепостных пушек заставил их забыть о своих намерениях.

Через четверть часа все стрельцы построились у Домского собора, и лишь тогда нам удалось подсчитать свои потери. Стрелецкое войско недосчиталось тридцати воинов, включая обоих сотников и одного полусотника (Федор скончался по пути в крепость). Также на лечение в собор было отправлено пятьдесят восемь стрельцов. В целом, несмотря на бодрый вид, после потери трети бойцов мы представляли сейчас жалкое зрелище, и это было видно по лицу воеводы Андрея Ивановича, приехавшего поздравить нас с успешной вылазкой. Особенно великими наши потери казались в сравнении с конными сотнями, среди которых вообще не было убитых, а раненые не превысили и двадцати человек.

– Спасибо вам за работу! Вы не уронили чести и не позволили врагу нанести нам поражение! – обратился к нам князь. – Я скорблю вместе с вами о погибших, но знайте, они погибли не зря, а за души их будут молиться во всех церквях и храмах Пскова, ради этого мне серебра своего не жалко! А теперь отпускаю вас на отдых и верю, что завтра вы снова встанете на защиту стен Юрьева!

Закончив речь, воевода ускакал приветствовать возвращающиеся конные сотни, а мы пошли по домам. Однако Захар догнал меня и попросил описать весь бой на бумаге для воеводы.

– Нас осталось всего три полусотника, если мы все напишем по бумаге, то, наверное, ничего не упустим, – закончил свое обращение Захар.

Я согласился и поплелся со своими стрельцами отдыхать. И хоть весь бой продлился не более двух часов, устали мы при этом страшно, так что я заснул практически сразу, как только добрался до своего лежака, успев подумать, прежде чем погрузиться в темный сон: «Надо отдать шапку Данилки в почин, хотя лучше купить ему новую».

3 глава

На следующий день мы все узнали, что наша вылазка принесла свои плоды, но даже воевода Андрей Иванович удивился, когда ему доложили:

– Ливонцы сняли лагерь и ушли на запад.

Город ликовал, услышав эту весть. Трудно было поверить, что столь малыми силами нам удалось без внешней помощи снять осаду, и все видели в этом Божье провидение. Правда, мы тогда еще не знали, что ливонцы сегодня ночью потерпели поражение под Новгородком, и это тоже повлияло на решение магистра Ливонского ордена об отступлении.

К пущей радости, вечером к крепости подошли три московских стрелецких приказа во главе с прославленными головами Григорием Кафтыревым, Тимофеем Тетериным и Андреем Кашкаровым, под началом которых была тысяча стрельцов. Стрелецкие головы тут же подчинили себе осиротевшие полусотни, я же оказался под началом Тимофея Ивановича.

Хоть все и были рады прибытию столь большого подкрепления, разместить новые войска в Юрьеве было практически негде, но князь Андрей Иванович Катырев-Ростовский нашел воистину Соломоново решение, разместив все лишние войска в опустевшем ливонском лагере, благо там все было готово для житья, и при этом, на удивление всем, ушли морозы, отдав власть осенней слякоти.

Не успели мы расположиться на новом месте, как получили приказ совершать набеги на ливонцев, расположившихся вместе со своим магистром у монастыря Фалькенау в двенадцати верстах от Юрьева. Этим делом с охотой занялись конные сотни, тогда как стрельцам было поручено прикрывать их во время походов, а также наш брат стал охранять все дороги в округе. Но князь Андрей Иванович решил, что этого мало, и послал небольшой отряд в Лаис для того, чтобы они совершали набеги на ливонцев с севера. Во главе этого отряда был поставлен голова Кафтырев, и по этой причине основой рати стали его двести стрельцов.

На следующий день после ухода малой рати в Лаис нашим конным сотням удалось взять языка, который сообщил о желании ливонского магистра Кеттлера поймать синицу в лице сей малой крепости. В связи с этим было решено усилить набеги на ливонцев, дабы нанести им как можно больший урон перед атакой на Лаис. Однако все это не касалось меня и моих людей.

Моя полусотня, как, впрочем, и все стрельцы, участвовавшие в вылазке, была оставлена в лагере. Многие сочли это за дополнительную награду сверх того серебра, что мы получили от князя Катырева, но мне показалось, что стрелецкие головы решили пока к нам присмотреться, прежде чем использовать в реальном деле. Я же решил воспользоваться затишьем и написал письмо Настасье, где вкратце рассказал об осаде и постарался успокоить ее, чтобы она не переживала о моем здоровье. Письмо я вручил Данилке, которого и отправил в Ругодив верхом на муле. По моим расчетам, он должен был вернуться в течение недели, а я тем временем с чувством выполненного мужнего долга и легким сердцем приступил к охране лагеря. Так я и простоял в охране лагеря до четырнадцатого декабря и простоял бы и дальше, если бы не случай, произошедший этой ночью.

Ту ночь стрелецкий голова Тимофей Иванович Тетерин по своему обыкновению коротал с бутылкой вина, запивая ее водкой. Обычно он делал это тихо, сидя у себя в землянке, но в этот раз он решил на пьяную голову проверить посты и, к своему удивлению, обнаружил, что все стрельцы трезвы и добросовестно исполняют свой долг. С этим наблюдением он и обратился ко мне:

– Я смотрю, твои люди водку стороной обходят, и это при том, что за службу недавно получили неплохой прибыток серебром.

– Да, Тимофей Иванович, князь Катырев-Ростовский одарил нас всех двадцатью рублями, но мы решили отдать это серебро семьям погибших товарищей, чтобы они ни в чем не нуждались.

Стрелецкий голова, пошатываясь, выпрямился и с уважением посмотрел на меня.

– Воистину Русь всегда держалась и держится до сих пор единством и взаимовыручкой служилых людей. Выпьем за это, – сказал Тимофей Иванович и сделал большой глоток из бутылки, а затем передал ее мне.

Пить на посту мне не пристало, но и уважить своего командира было необходимо. По этой причине я лишь пригубил вина из бутылки, но сделал вид, что выпил много.

– Единство… – продолжил Тетерин. – Дети боярские, крепко дружащие между собой, лучше дерутся, так как каждый стремится защитить своего товарища в бою. Но и в миру мы должны помогать друг другу и с боярами рука об руку жить едино, особенно против этих выскочек из новых земель. Многие из них и по-русски то говорить с трудом могут, а мы перед ними расшаркиваться должны по велению царя. А ведь как говорит князь Андрей из Курбских, с которым я хорошо знаком, – на наших плечах держится столп государства нашего. И он прав: не будь нас, старых московских родов, нас бы уже давно татары перебили и не было бы никакого царства Московского.

Тимофей Иванович прервался, дабы сделать еще несколько глотков из бутылки, а затем продолжил:

– А царь наш светлейший, солнышко наше, Иван Васильевич, одурманенный медом, льющимся из уст новых подданных, возомнил себя первым после Бога. Но кто он без нас – петрушка на троне. Возложи венец на козла и ничего не изменится, ведь возле трона стоим мы – истинные правители Руси. Как мы решим, так и будет. Управились же мы как-то с правлением при малолетнем Иване, да и без него тоже управимся. Но надо отдать должное: умен наш царь и ловко водит нашего брата за нос, сталкивая лбами и не позволяя объединиться против него.

Стрелецкий голова закончил свою речь и опять приложился губами к бутылке, а я, стараясь сохранить спокойствие, с ужасом думал, что за такие слова Тимофей Иванович может быстро оказаться на колу и заодно меня туда же усадит.

– Ты, я смотрю, молчаливый – это хорошо, – продолжил Тетерин. – Я вообще считаю, что сын боярский должен поменьше говорить и побольше славы ратной искать. Но ведь одной славы мало, нужно еще и серебро в кармане иметь, и я тебе могу с этим помочь. Я помню тебя по Ругодивскому взятию, ты один из первых оказался на стене и помог захватить ворота. Такие люди нашему делу любы, и я хочу тебе устроить хорошую службу, нужно лишь в назначенный час помочь благодетелю своему в одном важном деле. Ну так как, согласен, Василий?

Говоря это, Тимофей Иванович тыкал в меня пальцем, а закончив свой вопрос, пошатнулся и упал бы, если бы я не поддержал его. Затем я помог ему добраться до землянки и передал в руки его холопов и пошел прочь, обдумывая то, что сейчас услышал.

Всю ночь я ходил по лагерю, пытаясь сообразить, что мне делать с услышанным: сказать воеводе, но что стоит мое слово безродного сына боярского против слова боярина; согласиться и потерять свою честь и, возможно, жизнь, когда поймают Тимофея Ивановича, и тем самым похоронить весь свой род; промолчать и сделать вид, что ничего не было и просто подождать дальнейших событий. В итоге я подумал, что утро вечера мудренее, и, возможно, днем, посоветовавшись с Вятко, имевшим прямой выход к воеводе, ко мне придет решение, но все вышло иначе.

После утреней мою полусотню на постах сменил Захар со своими людьми, и я было уже собрался идти в крепость, как вдруг ко мне подошел один из холопов Тимофея Ивановича и передал приказ явиться к нему для разговора. Когда я пришел, стрелецкий голова сидел у себя в просторной и сухой землянке за столом и слегка дрожащими руками наливал в кружку вино. Он взглянул на меня мутным взором, когда я зашел, и тут же опустошил кружку. Затем он встал, накинул на себя тегиляй, подбитый мехом куницы, и, слегка покачиваясь, подошел ко мне.

– Здравствуй, Василий. Я вчера немного перепил… Ты не помнишь, о чем мы ночью говорили? – спросил Тимофей Иванович.

– Мы говорили о единении сынов боярских в ратном деле и службе государевой, – ответил я.

– И больше ни о чем? Может, я тебе чего лишнего сказал?

– Не-ет… Извините, но вы пытались что-то сказать, однако ничего кроме несвязных фраз не получилось, – соврал я.

– Да. Видно, действительно я много вчера выпил, – сказал Тетерин и как-то странно посмотрел на меня. – Ну да ладно об этом, я тебя за другим позвал.

Тимофей Иванович прошел к выходу и сделал мне знак рукой следовать за ним. Выйдя на свежий воздух, стрелецкий голова повел меня к одной из землянок, что занимали конные сотни, и позвал какого-то Михаила. На зов Тимофея Ивановича вышел сотник гдовской сотни Михаил Петрович Гнедой.

– Все готово к выходу, Михаил? – спросил Тетерин.

– Да. Думаю, с рассветом поедем, – ответил сотник, оценивающе смотря на меня.

– А я тебе сослуживца на время похода нашел. Вот, знакомься: Василий Дмитриевич, полусотник Ругодивской сотни, – представил меня Тимофей Иванович.

Я сразу понял, что Тимофей Иванович хочет от меня избавиться и побыстрей.

– Мои люди всю ночь на постах стояли, а вы меня, видимо, посылаете в поход, не дав отдыха?! – возмутился я.

– А что делать? Мне больше некого послать. Да и, кроме того, мы же с тобой ночью говорили о том, что войско наше сильно взаимовыручкой детей боярских, – смотря мне в глаза, сказал Тимофей Иванович. – Или, может, ты трусишь и только прикрываешься усталостью?

Такие слова в других обстоятельствах кончились бы поединком, но их сказал мой командир, перечить которому я не мог, не вызвав на себя опалу.

– Я трусом никогда не был, и никто не может меня в этом обвинить. Я поеду с Михаилом Петровичем, но мне нужно время собрать припасы, а для этого хотелось бы узнать, как далеко мы едем, – ответил я.

– Вчера ливонцы свернули лагерь и пошли на север, надо думать, к Лаису. Мне же приказано за ними следить и всячески вредить, – ответил за Тимофея Ивановича сотник.

– Значит, припасов надо взять как можно больше, – подытожил я.

– Верно. Я буду ждать тебя с рассветом у западного выезда из лагеря, – сказал Михаил Петрович.

– Вот и славно. Желаю вам удачи, с Богом, – сказал Тимофей Иванович и перекрестил нас, а затем, слегка пошатываясь, пошел к себе в землянку.

Я же распрощался с сотником и пошел к своим людям, по пути проклиная судьбу. Злость овладела мной, и я даже грешным делом подумал, не убить ли по тихому Тетерина, но, дойдя до своей полусотни, немного остыл и понял, что это не решит проблемы, а только все ухудшит.

Моя полусотня тем временем успела позавтракать, и многие уже улеглись спать. Мне было совестно прерывать их заработанный отдых, но нам было необходимо выполнить работу. После того как все собрались вокруг меня, я рассказал им о том, что через пару часов мы должны будем выехать в поход вслед за ливонским войском. В ответ на это воздух сотрясли раскаты брани, вызванные негодованием уставших людей, но вскоре все затихло и люди были готовы выполнять приказ.

Первым делом мы собрали припасы для похода, да так много, что я стал опасаться за здоровье лошадей, однако, пересчитав мешки, пришел к выводу, что еды нам хватит едва на десять дней, и решил оставить все как есть. Кроме того, у нас осталось восемь свободных лошадей, оставшихся от убитых и раненых товарищей. Эти самые восемь лошадей мы начали использовать как кошевых, и они приняли на себя солидный кусок поклажи.

В общем, через два часа мы были готовы к выходу, но меня омрачило лишь состояние нашего оружия, точнее, отсутствие запасов пороха и пуль. Можно было решить эту проблему, съездив в Юрьев, но у нас не было времени, так что с собой мы взяли только двадцать два заряда на каждого стрельца. Этого, конечно, было недостаточно для нашего похода, и я лишь надеялся, что нам удастся пополнить свои запасы пороха за счет противника. Но, как бы то ни было, к рассвету моя полусотня конной стояла у западной сторожи лагеря в ожидании гдовской сотни, и надо отдать им должное, ждать их долго не пришлось.

Гдовская сотня специально собиралась для помощи Юрьеву и прибыла сюда только неделю назад, но была при этом одной из самых боеспособных. Сотня насчитывала восемьдесят три сына боярских при семидесяти четырех послужильцах, а вместе с кошевыми гдовцев насчитывалось более двухсот. Такой сильный конный отряд был серьезной угрозой в набегах, а совместно с моей полусотней мог устроить серьезные проблемы врагу.

– Михаил Петрович, моя полусотня готова и можем идти вместе с вами, – обратился я к сотнику, выехав к нему на встречу.

– Вижу, – ответил сотник, – Василий, можешь звать меня просто Михаил.

Я кивнул в знак согласия.

– Дозоры в дороге будут держать мои люди, а ты со своими стрельцами пристраивайся вслед основному отряду, – повелел сотник. – И гляди, не отставай – ехать будем быстро.

В таком порядке мы и выехали из лагеря, и Михаил тут же дал понять, что не шутил, погнав лошадей почти вскачь. При такой скорости мы достигли брошенного ливонского лагеря еще до обеда, а к вечеру из передового дозора сообщили, что догнали сторожу ливонцев. После этого Михаил приказал замедлиться и съехать в лес, дабы укрыться от взора врага.

В лесу мы и сделали свой первый за день привал, а получив известие, что ливонцы располагаются на ночлег, Михаил приказал разбить лагерь, но костров разжигать мы не стали, так что есть нам пришлось сухари, запивая их водой. За этим делом меня и застал сотник.

– Как дела, Василий? Как люди? – усевшись рядом со мной, спросил Михаил.

– У людей все хорошо, а вот лошади устали, так что не знаю, как они завтра поедут, – озабоченно ответил я.

– Ничего, завтра будет легче. Нам ведь приказали следить за ливонцами и по возможности вредить, а не перегнать их войско и прибыть к Лаису первыми, так что идти будем неспешно, – успокоил меня сотник.

– Тогда все будет хорошо, и лошади выдюжат.

– Это верно… – задумчиво сказал Михаил. – Василий, мне нужно с тобой тишком поговорить.

Немного подумав, я приказал своим людям оставить нас одних.

– Что ты хочешь мне сказать, Михаил? Что-то с моими людьми? – спросил я.

– С твоими людьми все в порядке, Василий, а мне интересно, что у тебя с Тимофеем Ивановичем произошло? Что он так на тебя взъелся?

– Он напился, и мы повздорили, ничего особого, – слукавил я.

– Ничего особенного… Не хочешь говорить – не говори, – сказал сотник, достал небольшой бурдюк и изрядно отхлебнул из него, а затем надолго задумался.

– Знаешь, Василий, Ругодив от Гдова недалеко, и я кое-что о тебе слышал, – сказал спустя несколько минут Михаи. – Кроме того, ты из Псковской земли выходишь, а значит, приходишься мне земляком. По этим причинам я буду с тобой откровенен – сегодня рано утром Тимофей Иванович позвал меня поговорить, и хоть он был со страшным похмельем, ум имел при этом ясный. Он посулил мне пятьдесят рублей серебром и благосклонность князя Андрея Курбского, а взамен попросил сделать так, чтобы ты из похода не вернулся.

От этих слов у меня пересохло во рту, и рука сама потянулась к рукояти кинжала. Михаил заметил это и, усмехнувшись, сказал:

– Меня тебе бояться не стоит, я тебе не враг и вреда не причиню. Я не какой-нибудь наймит, и моя честь не продается, да и к тому же мои сродственники знакомы с Бельскими, а этот Курбский даже сапоги им чистить недостоин.

Слова сотника меня немного успокоили, и я убрал руку от кинжала, но опасение при этом никуда не делось.

– Спасибо за честность, я очень тебе благодарен, – слегка поклонившись, сказал я. – Но сдается мне, что Тимофей Иванович может нанять кого другого.

– Может, но не раньше, чем мы вернемся из похода, а до этого тебе опасаться нечего, кроме ливонской стали, конечно. А когда закончим это дело с Лаисом, тебе следует уйти подальше от Тимофея Ивановича – вернись в Ругодив или еще в какую-нибудь крепость поменьше служить уйди. Сам понимаешь, чем меньше вокруг людей, тем сложнее к тебе подойти незамеченным, – сказал, вставая, Михаил и, обернувшись ко мне, добавил: – В общем, я тебя предупредил и надеюсь, что этим спас жизнь. Ну а теперь хочется думать, что ты честно будешь воевать – твои стрельцы мне очень пригодятся в борьбе с ливонцами.

Сотник ушел во тьму, а я остался в раздумьях. Получалось, что я, ничего не делая, нажил себе смертельного врага, да к тому же оказался у него в подчинении. Прав Михаил, мне нужно как можно быстрее куда-нибудь уехать: Тимофей Иванович хоть и богатый сын боярский, но все же руки у него коротки. Однако просто так из войска не уедешь, но если отличиться в походе, то можно будет обратиться к воеводе Катыреву и попросить у него помощи. Это все означает, что ближайшие дни мне и моей полусотне придется стараться в ратном деле, не щадя себя. С этими мыслями я проходил весь вечер и с ними же лег спать, предварительно приказав своим людям быть бдительными в отношении гдовцев.

Следующие два дня мы ехали лесом в стороне от ливонцев, ища момента для удара, но враг не давал нам для этого повода. Все вражеские отряды во время движения не теряли из виду друг друга, а значит, могли в любой момент прийти друг другу на помощь. В этой ситуации Михаил принял решение идти к Лаису и там искать счастья в атаке на врага.

– Когда они успели это сделать? – удивился я, смотря из леса на возведенные туры напротив Лаиса. – За два дня такое не сделать.

– Видать, кто-то просмотрел выход передового полка ливонцев – он явно прибыл сюда дня четыре, а то и пять назад, – сказал Михаил.

– Да, за это время можно туры поставить, тем более такие, – сказал я, приметив, что немецкое укрепление было в два раза меньше туров под Юрьевым.

– И что же нам теперь делать? – спросил Петр, полусотник гдовской сотни.

– Будем бить их обозы и ждать удобного случая, чтобы ударить по лагерю и сжечь их припасы, – ответил сотник.

– А если ливонцы не будут сидеть под стенами и решатся взять крепость силой? – спросил я.

– Это вряд ли – ливонцы всегда долго осады ведут, – ответил Михаил.

Но в этот момент по крепости был сделан первый выстрел из пушки, и ядро выбило большой кусок из стены. Всем стало ясно, что старые стены Лаиса долго не продержатся под огнем врага.

– А если ливонцы все же пойдут на приступ, тогда надо будет попытаться улучить момент и напасть на атакующие отряды, дабы ослабить натиск врага, но стоить нам это будет очень дорого, – дополнил свой ответ Михаил.

– И как понять, когда наступил этот момент? – спросил Петр.

– Понятия не имею. Надеюсь, Бог нас направит, – ответил сотник и перекрестился.

Тем временем стены Лаиса планомерно разрушались вражескими ядрами, и происходило это быстрее, чем нам бы хотелось. Уже через два часа в стене появилась первая прореха, а еще через час рухнул участок стены шириной примерно в шесть саженей, и ливонцы тут же начали выстраивать пешие полки для атаки. Но в это же время из крепости выехали два всадника, в руках у одного из них был белый флаг.

– Это же Кафтырев едет! Они что, решили сдаться? – удивился я.

– А что им еще делать? У ливонцев четыре тысячи человек, и без стен им не удержаться, – ответил Михаил и тяжело вздохнул.

Я со злостью посмотрел на лаиских парламентеров и до хруста в пальцах сжал поводья. Мне было сложно поверить, что крепость сдастся без боя, но поделать с этим ничего не мог.

Тем временем из ливонского лагеря выехали встречные парламентеры во главе с рыцарем с большим белым пером на шапке. Кафтырев и ливонцы встретились на полдороги между крепостью и турами. Однако вопреки моим ожиданиям переговоры затянулись и закончились, только когда солнце коснулось верхушек деревьев, возвещая о конце светового дня. Переговорщики разъехались, а когда Григорий Иванович добрался до крепости, его сопровождающий остановился и демонстративно бросил белый флаг на землю, возвестив тем самым, что переговоры не удались.

– Ну что ж, видно, завтра будет бой и нам к нему следует подготовиться, – посмотрев на это действо, сказал Михаил и повернул коня к нашему лагерю.

Ночью я немного продрог, несмотря на то что укрылся двумя покрывалами и надел валенки, видимо, зима захотела все же взять свое, хотя снег в этом году еще пока ни разу не выпал. Поежившись, я встал и немного походил для согрева и только потом сменил валенки на сапоги. Вместе со мной проснулся и весь лагерь, но было тихо и чувствовалось напряжение предстоящего дела, из которого не всем будет суждено выйти живым.

За час до рассвета мы в полном снаряжении выехали из лагеря, оставив на хозяйстве кошевых с заводными лошадьми: Михаил решил, что они сегодня не понадобятся.

В предрассветной мгле Михаил и я выстроили свою небольшую рать в лесу, а сами поехали к опушке посмотреть на поле предстоящей битвы. А там мы застали выстроившиеся пешие отряды ливонцев, готовые атаковать пролом в стене. И как только солнце показалось над лесом, грянули барабаны, и пешцы пошли в атаку, а я заметил, что впереди всех идет уже знакомый мне Колыванский полк, которому, видимо, предстояло первым войти в крепость по телам наших товарищей. Они шли гордо и величественно, уверенные в своей победе: разрушенные стены не представляли для них препятствия, а численное превосходство не оставляло шансов защитникам. А барабаны тем временем разрывали своим громом небо, вселяя в наши сердца тревогу.

– Ничего… – успокаивая самого себя, сказал Михаил. – Хорошо, что в атаку идут одни пешцы, это позволит нанести быстрый удар по ним сзади. А ты, Василий, не дай их конникам ударить по мне слишком рано, задержи насколько сможешь. Глядишь, так и остановим атаку и дадим передохнуть защитникам, а там, может, и Бог поможет.

Михаил перекрестился и, видно, начал читать молитву про себя, беззвучно шевеля губами.

Тем временем ливонцы подошли к пролому в стене на расстояние в сто шагов, но темнеющая крепость хранила молчание. И тут все во вражеском войске вздохнули от удивления – поднявшееся солнце осветило разрушенные стены и явило на месте пролома новую деревянную стену.

Я, как и Михаил, был поражен, как быстро (всего за одну ночь) защитники крепости возвели столь массивное сооружение, поставившее под вопрос наступление врага. И ливонцы поняли это: пики Колыванского полка тревожно заколыхались, отряды, поддерживающие их, на мгновение вообще остановились, но все же движение вражеских пешцев продолжилось.

Крепость продолжала хранить молчание. Молчала она и когда колыванцы подошли на расстояние в пятьдесят шагов. Молчала, когда до стен осталось сорок шагов, потом тридцать. И вот уже ливонцы опустили пики, а их сапоги ступили на гору битого камня, оставшегося от крепостной стены. Казалось, что сейчас они поднимутся и ворвутся в крепость, но именно в этот момент Лаис ожил: сразу восемь пушек, стоящие на деревянной стене, изрыгнули из своего чрева свинцовую дробь, которая начала пронзать, рвать и калечить немецкую плоть.

После пушечного залпа первые ряды Колыванского полка легли как шли, и было видно, что больше они уже никогда не встанут. Их товарищи тут же начали отходить, но им вдогонку полетели пули, выпущенные стрельцами Кафтырева. Колыванский полк при этом не побежал, а, сохраняя строй, медленно отступал, несмотря на витающую в воздухе смерть. Надо отдать должное, мужества им не занимать: я видел, как их знамя дважды падало наземь, но каждый раз вздымалось опять. Благодаря своему хладнокровию остатки полка смогли отойти на безопасное расстояние, где огонь из пищалей им не мог нанести урон, а крепостные пушки уже не обращали на них внимание³⁵.

Второй залп раздался с деревянной стены, и в рядах сопровождавших колыванцев пешцев появились прорехи, вызванные большими взрывами. После этого начался общий отход ливонской рати. А крепостные пушки тем временем открыли огонь по турам, стараясь заткнуть глотки ливонских пушек, начавших стрелять по крепости. В этом поединке двух нарядов Бог оказался на нашей стороне: две ливонские пушки удалось разбить, а у остальных поубивало пушкарей.

Пока огонь крепостных пушек был сконцентрирован на турах, пешие ливонские полки смогли отойти в лагерь. Тут же к ним подъехал на белом аргамаке в дорогом червленом доспехе воевода с накинутым на плечи плащом с изображением ливонского креста в золотом обрамлении и начал, судя по всему, требовать возобновления атаки. Я не знал, что вижу в этот момент самого Якоба Кеттлера, магистра Ливонского ордена, старающегося посылами и угрозами возобновить атаку на крепость. В своих стараниях магистр ударил плетью одного воина из Колыванского полка, и это чуть не стоило ему жизни: весь полк как один направил против него свои пики, и их поддержали остальные пешцы. Вскоре северная часть ливонского лагеря превратилась в ощетинившегося ежа – немецкая пехота в этот день войну закончила.

Видя всё это, защитники Лаиса устроили ликование, и мое сердце радовалось вместе с ними. Противник был отброшен, и ничто не могло заставить его вновь пойти в атаку – это была победа, добытая малой кровью.

Довольные и радостные, мы вернулись в свой небольшой лесной лагерь, где я в подробностях стал рассказывать о всем увиденном сегодня обступившим меня воинам. По лагерю тут же пошли шутки и шапкозакидательские разговоры, стало настолько шумно, что Михаил всерьез забеспокоился – не обнаружат ли нас ливонцы.

Михаил полагал, что ливонцы начнут долгую осаду и нам придется еще несколько дней провести у них под боком, а значит, нужно блюсти осторожность. Однако утром дозорные донесли, что ливонцы снимают лагерь и расходятся в разные стороны: на север к Колывани пошла большая часть пешцев; на запад к Полчеву³⁶ с большей частью войска пошел сам магистр; на юг к Риге подались конные наймиты.

– Видать, немцы вчера всерьез рассорились, но это нам только на руку, – сказал сотник, выслушав дозорных, а затем обратился ко всем стоящим рядом: – Пешцев догонять нам не с руки, магистра не достать, а вот наймиты как раз мимо нас пойдут, вот им мы устроим встречу.

Сказав это, Михаил отвел меня с Петром в сторону и рассказал, как планирует атаковать немцев.

Гауптман ганноверских рейтар Берхард Шульц ехал в благостном расположении духа: прошедшая кампания сложилась для его людей как нельзя удачно – они получили, хоть и не без труда, хорошее жалование, а в бою им поучаствовать так и не довелось. Кроме того, в обозе было много товара, который удалось позаимствовать у местных крестьян и у одного незадачливого купца. Правда, из-за этого обоза приходится ползти как черепахе, но как известно – свой карман не тянет.

Но Берхарда Шульца сейчас заботило только одно – как он будет тратить заработанное серебро в таверне «Якорь», что стоит в Рижском порту. Особенно гауптману вспоминалась жена трактирщика Анна, что оказала ему недвусмысленное внимание, когда он в первый раз зашел в таверну четыре месяца назад после высадки его сотни в порту. Весь поход Берхард ждал, когда сожмет в своих руках ее колышущуюся грудь и отлично проведет с ней время, попивая пиво, закусывая его хорошо прожаренным каплуном.

«Эх… Хорошо все же, что я привел своих ребят в эти края!» – успел подумать Берхард Шульц, прежде чем пуля пронзила ему грудь, растворяя в воздухе все его мечты.

Гауптман был не единственным, кто получил свинец в награду за свои труды в этот момент. Десятки рейтар распрощались с жизнью, а вся кромка леса покрылась пороховым дымом, выпущенным сорока пятью пищалями.

Не дожидаясь, когда дым рассеется, я подхватил свою пищаль и побежал к краю поляны, который был назначен местом сбора полусотни после начала атаки. В этот момент раздался голос зурны и на дорогу выехал Михаил, возглавляющий атаку своей сотни на опешивших немцев.

– Бегите быстрее!!! Второй немецкий отряд недалеко!!! – крикнул я своим людям.

Я бежал словно гончая, и даже выскочивший мне наперерез немец меня не остановил. Он получил от меня прикладом пищали по голове и распластался на земле между двумя соснами, а я даже не замедлил своего бега. Вскоре я оказался на краю леса и увидел, как в сотне шагов от меня строится в боевой порядок второй немецкий отряд, намеченный нами для атаки. Было ясно, что через несколько минут они пойдут на помощь своим товарищам, и мне было просто необходимо задержать их до подхода Михаила, благо моя полусотня уже догнала меня.

– Заряжай!!! – крикнул я задыхающимся голосом и первым засунул пыж в ствол пищали.

Через минуту все пищали были заряжены, и как раз вовремя – немецкий отряд начал движение в нашу сторону. Они ехали осторожно, ожидая появления противника, но нас при этом они не видели.

Тем временем сюда начали подъезжать десятки Гдовской сотни во главе с полусотником Петром.

Увидев воочию врага, ливонцы обрели цель для атаки и начали разгоняться для удара. Они хорошо шли – было видно, что это опытные воины, побывавшие не в одной битве, к тому же у каждого были ручные пищали, дававшие им преимущество. Однако залп моей полусотни привел их ряды в расстройство и позволил Петру начать атаку. Но опытные немцы, видя, к чему все идет, повернули коней и помчались к своему обозу, отстреливаясь из пищалей, и тем самым смогли оторваться от преследователей. Опыт же нашего врага проявился еще и в том, что пока они готовились к атаке, обозные телеги были поставлены поперек дороги, образовав стену с проходами. По этой причине устроить разгром немцам не получилось: как только они проехали обоз, проходы за их спинами были закрыты, преградив дорогу гдовцам.

Даже за сто шагов был слышен крик злости и отчаяния, изданный Петром. В этой атаке было потеряно от огня врага восемь сынов боярских с послужильцами, а немцам все равно удалось уйти. Хотя я считал, что бой был удачным, ведь предо мной лежало девятнадцать немецких воинов, сраженных моими людьми, да и обоз оказался в наших руках. Подъехавший чуть позже Михаил, несмотря на потери, был такого же мнения, что и я.

Осмотревшись вокруг, сотник решил время зря не тратить и послал в лес за заводными конями, дабы как можно быстрее отправиться к Юрьеву. Вскоре захваченный обоз тронулся в путь под защитой Гдовской сотни, но я решил остаться, памятуя о Тетерине.

– Я тебя понимаю, но как мне тебя здесь оставить? – задумался Михаил. – Что мне сказать в Юрьеве? Недобрые языки скажут, что я тебя бросил, а это нанесет моей чести урон и придется ее отстаивать в поединках.

– А ты скажи, что оставил меня следить за ливонцами, ведь с магистром осталось еще много людей: мало ли куда они решат пойти, – ответил я.

– Это верно – ливонцев без пригляда оставлять нельзя, но слухи нехорошие все равно пойдут, – сказал Михаил. – Ну да черт с тобой, оставайся, но если что-то пойдет не так – уходи к Лаису, он ближе.

На том мы и порешили, и я, собрав свою полусотню, отправился в сторону Полчева, где собирались остатки ливонского войска. Однако не успели мы отъехать и ста шагов, как нас догнал Петр и передал кошель с ефимками.

– Это ваша часть добычи, – пояснил полусотник. – Удачи вам. Возвращайтесь живыми.

Сказав это, Петр развернул коня и поехал догонять свою сотню, а мы продолжили свой путь.

Полчев находился в сорока верстах от Лаиса, то есть всего в одном переходе, но моему малому воинству пришлось пробираться лесом, и это серьезно нас задержало. В итоге нам пришлось устроить лагерь на полпути, но чрезмерно таиться мы не стали: был разведен огонь и сварена горячая каша – первая нормальная еда с момента выхода в поход, а то моченое зерно изрядно приелось, да и животы у нас начали болеть. Кроме того, у огня погреться тоже не мешало, и хоть декабрь, перевалив за половину, и снегом нас ни разу не радовал, теплой погоду было назвать сложно.

Закончив с трапезой, я присел у огня и пересчитал ефимки, которых оказалось ровно сто тридцать. Получалось, что нашей долей от нападения на обоз наймитов стали примерно пятьдесят рублей, то есть по рублю на каждого стрельца в полусотне. Этим я поделился со своими людьми, что добавило им радости после сытного ужина.

Хорошее настроение сохранилось и на следующий день, что способствовало нашему передвижению, и даже местная обмелевшая речушка не стала для нас препятствием, так что еще до сумерек мы смогли добраться до Полчева, наводненного ливонскими воинами. Я тут же послал десяток Гюргия посмотреть, что происходит в замке и вокруг него.

– Согласия в ливонском войске нет, – ответил Гюргий на мой вопрос о том, что творится в Полчеве.

– И насколько у них все плохо?

– Магистр со своими людьми заперся в замке и никого туда не пускает, а наймиты расположились в посаде.

– Значит, посад защищают наймиты?

– Должны, но они все перессорились. В посаде четыре корчмы, и все они были заняты четырьмя отрядами наймитов. Получилось, что-то вроде четырех лагерей, куда свезли всю водку да гулящих баб. И все бы хорошо, но наймиты начали делить выпивку. Я лично видел, как произошло несколько стычек между немцами и человек пять отправили к Богу.

– Это хорошо, глядишь, они так друг друга перебьют и нам ничего делать не придется, – улыбнувшись, сказал я, а затем, посерьезнев, спросил: – А амбары в посаде есть?

– Есть три больших амбара у крепостного рва, но мне сложно было разглядеть, как их сторожат. Хотя немцы по большей части расставили сторожи друг напротив друга и, скорее всего, за амбарами никто не следит, – ответил Гюргий.

– Значит, небольшой отряд сможет пройти через посад, запалить амбары и выйти незамеченным? – сам себя спросил я.

– Туда да, а вот обратно не знаю, – подумав ответил Гюргий, – разве что выбираться с другой стороны, обходя корчмы.

– Возможно… Нужно это обдумать, – задумавшись, сказал я и надолго замолчал.

Гюргий еще посидел немного, а затем понимающе кивнул и отошел в сторону. Я же, просидев достаточно долго, ничего не смог решить и подумал, что нужно для начала взглянуть на все своими глазами. Для этого я взял с собой Радима с его десятком.

В сгустившейся тьме Полчевский замок предстал черным силуэтом на фоне неба. Были видны его стены в пять саженей, три башни и детинец, но все это было старым и вряд ли представляло препятствие для хороших пушек. Гораздо более крепкой выглядела стоящая отдельно высокая пушечная башня. Но все это меня интересовало мало – гораздо интереснее мне было смотреть на горящий огнями посад: было хорошо видно четыре корчмы, вокруг которых горело много факелов; еще виднелись с десяток светящихся точек, где стояли сторожи; большую же часть посада занимала черная пустота, что подтверждало слова Гюргия о плохой защите посадской стены, которая, к слову, была высотой всего три аршина.

Из увиденного я сделал вывод, что можно беспрепятственно пройти к большим амбарам и вернуться назад. Даже если немцы успеют заметить нас на обратном пути, то не успеют нам помешать – от посадской стены до амбаров было не больше ста шагов, которые можно пробежать за считанные минуты. Кроме того, можно расположить основные силы полусотни у стены, и в случае необходимости они помогут тем, кто пойдет поджигать амбары.

Подумав обо всем этом, я было уже решил послать за помощью в лагерь, как вдруг в посаде началась какая-то шумиха. Десятки факелов заметались на улицах, а вскоре послышался звук ударов стали о сталь: очевидно, в посаде разгорелся бой. Видя это, я мгновенно решился на дерзкую атаку, надеясь воспользоваться беспорядком в своих интересах.

– Радим, у нас есть факелы? – обратился я к десятнику.

– Нет, но можно сделать, – растерянно ответил Радим.

– Делай! – приказал я.

Радим не мешкая добыл три палки и стал их обматывать кусками мешковины, которые хранились в десятке как раз для розжига огня.

– Готово, – сказал Радим и показал мне результат своей работы. – Я понял, что вы задумали, Василий Дмитриевич, но у нас с собой нет огнива.

Это было сильным ударом по моим планам, но я тут же вспомнил о ручной пищали, висящей у меня на ремне. Я достал ее и проверил, заведен ли колесцовый замок. После этого я начал поспешно разряжать пищаль, ведь мне нужен был огонь, а выстрел мог привлечь излишнее внимание.

– Фитиль есть? – спросил я Радима, закончив разряжать пищаль.

– Есть, а зачем?

– Факел от пороха может не загореться, а фитиль да. Для того он и создан.

Радим сунул руку за пазуху, достал оттуда небольшой кусок фитиля и передал мне. Я тут же открыл зарядную полку на пищали и приложил к ней фитиль, а затем нажал на спусковой крючок. Колесико замка коротко взвизгнуло, высекая искру, которая тут же подожгла порох, короткая вспышка, ослепившая меня, и фитиль в моей руке уже горел красным огоньком. Я подул на фитиль, чтобы он побольше разгорелся, а затем отдал его обратно Радиму.

– Проследи, чтоб не потух, – приказал я ему.

Затем я трижды перекрестился, засунул разряженную пищаль за пояс и, приказав Радиму следовать за мной, побежал в сторону посадской стены.

Стена посада, больше напоминавшая высокий забор, препятствием для нас не стала, и мы один за другим перелезли ее. Далее, как я и задумал, мы бросились в сторону больших амбаров, стараясь держаться подальше от звуков ночной драки между пьяными немцами. Бежали мы при этом быстро, как будто в нас вселились бесы, и замедлились только в непосредственной близости от амбаров.

Возле амбаров никого не оказалось, но мы все же старались действовать тихо.

– Соберите рухлядь в округе и несите ее к стенам амбара, – шепотом приказал я, и люди Радима ринулись в окрестные дворы за топливом для будущего пожара.