Читать онлайн Свинцовый крест

Сам Бог изогнул здесь реку подковой, огибая высокий холм среди стройного хвойного леса в бескрайних просторах благодатной Вятской земли.

Деревья на противоположенном берегу подступали к самой воде и в солнечную тихую погоду отражались в водной глади, как в чистейшем зеркале, создавая свой сказочный мир. И не сразу поймёшь, какой же из них настоящий: наш, земной – осязаемый и привычный или сказочный – опрокинутый. Но пробежит ветерок вдоль реки или от берега к берегу – и мгновенно искривит и разрушит сказочный мир, оставит нам реальный, такой же удивительный, прекрасный и хрупкий.

Приходи, человек, живи, природа здесь уже создала всё, чтобы душа твоя стала открытой и светлой.

Лучшего места для жизни люди и не искали: заметили красоту, возвели храм да дворы и назвали село Ягодным. Могли бы назвать как угодно: Грибное, Рыбное, Медвежье, но по душе пришлось Ягодное.

Дома построили добротные, из векового леса, обживались основательно: в каждом доме и ограда, и баня, и дровяник – всё под одной крышей. Жили чисто, богато. За рукодельными да трудолюбивыми невестами женихи приезжали сюда издалека

Сыновья-подростки несли в дом перепёлок, зайцев, тетеревов, глухарей, а мужья – кабанов, да лося, а то и медведя поднимали. Красавицы хвастались новыми песцовыми шубками да шапками из куницы и соболя.

Люди здесь незлобивые, семьи крепкие, и любили, и дружили с открытой душой, да и как же иначе – где же ещё быть счастью, если не здесь.

Как на самом деле называется река, захватившая в свои объятия Ягодное, никто и не вспомнит, прилепилось к ней, сроднилось и приросло другое, местное, название – Светлянка. Назвали её так не только за прозрачную и чистую, как хрусталь, воду, но и за ту светлую радость, которой она щедро одаривала людей. В ней спасались от летней жары, учились плавать, ловили рыбу. Под черёмухами на берегу назначались свидания, там же играли сельские свадьбы и проводили разные праздники.

А речка у села извилистая, не сразу и поймёшь, что одна и та же и справа и слева. И уж никак не обойти ягодной поляны, той самой, что дала название этому селу. Не зарастала поляна лесом; старожилы ходили туда за ароматной ягодой земляникой ещё детьми, и внуки их, и правнуки знали там все тропки-дорожки.

Было время, когда любое дело начинали с молитвы. В сумрачной тишине за толстыми церковными стенами прихожане исповедовались батюшке Иллариону, каялись в мелких грехах и начинали новый день с лёгким сердцем.

В конце двадцатых отец Илларион отдал Богу душу. И служба в храме прекратилась: погасли свечи, замолчали колокола. А следом постепенно изменилась и сама жизнь – потускнела, словно покрылась толстым слоем пыли, как и деревянный резной иконостас, перед которым предки односельчан не одну сотню лет обращали к небу свои самые сокровенные молитвы и со слезами на глазах шептали слова благодарности всевидящему, всесильному и всё понимающему Богу.

Сказочную здешнюю природу, радующую сердце и душу своей первозданной, диковатой красотой, казалось, щадило даже время, беспощадное ко всему живому.

Всё так же, как и сто, и двести лет назад, поблёскивала на солнце и шелестела камышом извилистая речка; зацветали буйным цветом и давали приют влюблённым раскидистые душистые черёмухи; таким же, как и сотни лет назад, стоял стеной бескрайний хвойный лес, а вот люди – люди изменились. Жизнь развивалась по своим собственным законам: спешила вперёд, подталкивая очередное поколение к новым нравам, нередко противоречащим оптимальному вековому укладу всей крестьянской жизни.

Молодой председатель сельсовета Рыболовлев Еремей, крещённый под сводами старого храма, разрушать святыню не решился. Он приказал повесить на двери амбарный замок, объявил религию опиумом для народа, убрал подальше ключи от церковного замка и свою миссию в борьбе с мракобесием посчитал завершённой.

Но модное слово атеизм не приживалось: жители, как и раньше, держали в переднем углу иконы, постились, почитали святых и без молитвы не садились за стол. Несколько раз в год приезжий священник крестил младенцев, исполняя обряд в чистом и просторном доме Кинчиной Екатерины, куда Прокоп, прежде чем повесить замок на двери храма, тайком перенёс церковную купель.

Колхоз «Правда», созданный из крепких единоличных хозяйств, возглавил всеми уважаемый Пётр Леонидович Двоеглазов. Крестьяне в своём выборе не ошиблись, и колхоз быстро пошёл в гору, демонстрируя все преимущества коллективного ведения хозяйства.

Пришлые люди здесь появлялись редко, разве что начальство из города нарушало и разнообразило спокойное течение размеренной крестьянской жизни. В такие дни сельчане доставали из сундуков пропахшую нафталином одежду, наряжались, собирались в колхозном клубе, слушали очередную директиву или доклад, курили, переговаривались и нетерпеливо ожидали концерта. Два раза в месяц в колхозном клубе демонстрировали фильмы. Не привыкшим к праздности людям хватало и таких развлечений, на скуку не жаловались.

Ежегодно, в начале зимы, пологий берег Светлянки мужики заливали водой, радуя ребятишек ледяной горкой, на которой и сами были не прочь прокатиться на самодельных деревянных санках. Летом детишки пропадала на речке, осенью – в лесу, а ранней весной, как и все жители Ягодного, оказывались на берегу реки, разбуженные треском взломанного весенним половодьем льда.

Зима в этом году выдалась на редкость снежной, а ранняя весна удивила внезапным устойчивым теплом. За три тёплых, солнечных дня снег полностью растаял и скатился мутными, бурлящими потоками в низины. Ещё на прошлой неделе на ту сторону реки можно было без опаски перебраться на лошади, запряжённой в сани, а сегодня лёд посинел, вздыбился, затрещал – и превратился в живописные обломки. Мелководная, тихая Светлянка вышла из берегов и демонстрировала свою настоящую, скрытую за ласковым названием, непокорную силу.

С каждым часом прибывала вода. Река, выбравшись из ледяного плена, постоянно меняла очертания берегов.

Ребятишки с раннего утра сбегались смотреть на ледоход, да и взрослые не оставались равнодушными.

Октябрине повезло, она в это время оказалась дома, в Ягодном, и могла вволю налюбоваться завораживающим зрелищем. Девушка училась на фельдшера и собиралась после окончания медицинского училища работать в своём родном селе. Ночью она проснулась от непонятного треска и почти сразу же догадалась, что это ломается лёд. За окном было ещё темно, но спать уже не хотелось. «Интересно, выдержит ли в этом году половодье старый мост? – подумала девушка. – А если не выдержит? Как же завтра переправиться на ту сторону… Хорошо, что Кира приехала, неделю не виделись, новостей, наверно, полным-полно, да и по Фаине уже соскучилась».

С нетерпением дождавшись утра, девушка побежала к своей подружке Кире, которая тоже приехала на выходной день к своим родителям. Она училась на зоотехника и домой приезжала нечасто.

Фаина была уже там. Опередила. После школы она осталась работать в своём колхозе телятницей, удивив не только учителей, но и лучших подруг. Вот и вся компания в сборе.

Девушки отправились на берег, оживлённо беседуя, перескакивая с одной темы на другую, наперебой делились новостями. Стоя на берегу, подруги долго любовались буйством своенравной весенней реки.

Старый, ветхий мост еле держался под напором стихии: скособочившись, он вздрагивал, скрипел, трещал и готов был в любую минуту обрушиться в бурлящую воду. Из-за поворота реки стремительно приближалась тяжёлая треугольная льдина. Всего на несколько секунд льдина задержалась под мостом, распирая своим острым углом его подгнившие опоры, и устремилась дальше, унося на своей спине трухлявые остатки рухнувшего моста.

Танцующие в водоворотах льдины создавали праздничное настроение, а может, и не только льдины. Счастье, переполнившее сердце Фаины, искало выхода и вот-вот готово было прорваться наружу, как сбросившая ледяные оковы, шаловливая весенняя Светлянка. Девушка и сама не заметила, как запела:

– Ой, рябина кудрявая, белые цветы… – песня вылилась откуда-то из самой глубины её души.

– Кудрявая, кудрявая!– рассмеялась Кира, – точь-в-точь, как голова у Геночки Шулакова!

Сердце Фаины встрепенулось, но девушка ничем не выдала своего волнения, всем видом показывая, что в этот солнечный весенний день на берегу бурлящей реки её интересует только недопетая песня. Она демонстративно не обращала на насмешниц-подруг никакого внимания и продолжала петь, провожая затуманенным взглядом уплывающие льдины. Не допев очередного куплета, перепутала слова:

– Из-за вас запуталась! – упрекнула она подружек.

– В Генкиных кудрях ты запуталась, а не в песне, ещё больше смутила её Октябрина.

Фаина предприняла отчаянную попытку отделаться молчанием, но подруг такой вариант явно не устраивал, и они дружно перешли в наступление:

– Выкладывай, Файка, свои секреты! Мы что, последними должны всё узнавать? – наступала Октябрина, – или ты забыла, что мы твои лучшие подруги?

– Или тебе Геночка всех подруг теперь заменяет? – с ехидцей добавила Кира.

Фаина сделала вид, что не понимает, о чём идёт речь: а что ей ещё оставалось? Её избранник зарекомендовал себя не только в Ягодном, но и во всей округе, мягко говоря, не самым завидным женихом, благодаря своему задиристому характеру, буйному поведению и пристрастию к крепким напиткам домашней выработки.

– Да что вы, девчонки, с чего вы это взяли, если что, я бы вам первым всё рассказала.

– Лучше не притворяйся, или мы не знаем, что Генка у твоей калитки простаивает?

– Приходит, – наконец начала сдаваться Фаина, – я что же, ему запретить должна? Пусть стоит, если хочет, это его личное дело.

– Зря приходит, тётя Поля скорее умрёт, чем отдаст тебя за Генку, – охладила невесту рассудительная Кира, – я бы тебе тоже посоветовала сто раз подумать, прежде чем к нему в объятия бросаться.

– Это кто в объятия бросается? – притворно возмутилась Фаина, прикрывая платочком покрасневшее лицо, чем ещё больше выдала себя – да мы с ним, если хотите знать, всего раз в кино сходили да ещё на танцы в «Путь Ильича», мне и рассказывать нечего.

Фаина скрыла от подруг, что уже не раз тайком от матери она выбиралась ночью за калитку к молодому кузнецу, что они уже целовались, и Генка подарил ей собственноручно выкованную подкову – на счастье. Эту подкову Фаина спрятала на самом дне старого сундука под своими вещами, а бессонными ночами мечтала о том, что придёт такое время, когда он прибьёт эту подкову над входом их общего дома.

Любовь к бесшабашному кудрявому красавцу-кузнецу, несмотря на его сомнительную репутацию, надёжно держала в плену завоёванное сердце влюблённой девушки.

– Чтобы я его у нашего дома больше не видела, – пыталась вразумить Фаину недовольная её выбором мать, – если он сейчас уже через день навеселе, подумай, что будет, когда детей нарожаешь. Начнёшь сопли на кулак наматывать – ко мне же и прибежишь, вспомнишь тогда мои слова, да поздно будет.

В такое отдалённое будущее влюблённая девушка не заглядывала, для неё Геннадий был самым лучшим на свете, и Фаина радовалась, что он проторил дорогу к её дому, не обращая внимания на негативное мнение будущей тёщи.

А для матери и подруг очарованной невесты, да и для абсолютного большинства односельчан Геннадий оставался буяном, задирой и драчуном, частенько заглядывающим в бутылку.

– Смотри, Файка, – предупредила подругу Кира, – будешь со своим красавцем каждый день пятый угол искать.

– Да он спьяну махнет своим кулачищем – от тебя мокрого места не останется, – пугала подругу Октябрина недалёкой перспективой семейной жизни.

– Ой, девочки, какие же вы ещё глупые! Да что вы понимаете в любви?! Вот влюбитесь, тогда посмотрим, что вы станете говорить! – Фаина нисколько не обиделась, она мечтательно смотрела вдаль и видела совсем другую картину: из куска докрасна раскалённого железа под ударами тяжеленного молота, играющего в крепких руках, во все стороны летят яркие искры, и металл послушно превращается в аккуратную подкову. Она, и только она одна, видела, как её жених собственными руками выковал их общее счастье!

Не было на свете силы, способной вырвать из её сердца эту первую, а если повезёт, то и единственную на всю жизнь, любовь.

– А давайте загадаем, – предложила она, – чья льдина первой доплывёт до чёрной коряги, та из нас и первая замуж выйдёт!

Девушки подобрали по комочку земли и бросили на проплывавшие мимо небольшие льдины – чтобы не потерялись среди других.

Светлянка весело закружила их и унесла от берега на середину реки. Обгоняя друг друга, подхваченные течением, они быстро приближались к торчащей из воды коряге. Перед самой корягой две из них были оттеснены с быстрого течения такими же нетерпеливыми обломками льда. Покружив у берега, они двинулись дальше, когда льдина Фаины уже победно пересекла финишную черту и пропала из вида.

– Кто бы сомневался! – девушки опять развеселились, – разве станет Генка ждать, пока у тебя глаза на него откроются? – растолковала результаты гадания Кира, – куёт железо, пока горячо.

– Правда-правда, ослепла наша Тонечка, считай, что пропала.

– Мы с ней только время зря теряем – втюрилась по самые уши, от неё наши советы отлетают, как от стенки горох.

– Да, бабы каются, а девки замуж собираются, – подвела Октябрина итог бесполезной воспитательной беседы, – если что, потом на себя обижайся: мы тебя предупредили.

– Да что вы, девчонки, вы же его совсем не знаете!

– Конечно, не знаем, а ты поинтересуйся, что он устроил в пьяном угаре в клубе в «Пути Ильича», его парни теперь туда на пушечный выстрел не подпустят, – выдала свой последний козырь Кира.

– У Гришки Трапезникова спроси, сколько твой ненаглядный Геночка самогона на спор выпивает, – поставила последнюю точку Октябрина.

Усилия подруг так и не увенчались успехом: мечтательная, счастливая улыбка ни на минуту не сходила с лица их неразборчивой подруги.

В ту весну у Григория Трапезникова появилось новое опасное увлечение: перебегать по плывущим брёвнам с берега на берег. Юркие, мокрые брёвна вращались, скользили, угрожая сбросить смельчака в воду и сомкнуться над его головой, но никак не успевали выскользнуть из-под его ног: гибкое, лёгкое тело, как на пружинах, уже перелетало на следующее бревно. Подростки не сводили с доморощенного каскадёра восхищённых глаз, но последовать его примеру никто пока не решался.

Упиваясь заслуженной славой, Григорий не унимался, хотя ноги уже дрожали от напряжения, и не давал себе поблажки, снова и снова испытывая щемящий холодок в самом центре разгорячённого тела, чтобы запомнить этот дурманящий разум вкус – вкус отчаянного риска, опасности и победы над собой.

С противоположного берега он заметил девушек, идущих вдоль реки. И через несколько секунд уже летел над водой, отталкивая ногами коварные, скользкие брёвна, и с удовлетворением отметил, что Октябрина замерла и прижала руки к груди, глядя в его сторону…

Подруги ещё долго гуляли по берегу, смотрели на ледоход, радовались внезапно наступившей весне, мечтали каждая о своём.

Время внесёт в их планы свои коррективы: закружит в водовороте событий, как беспомощные льдинки, и понесёт по течению в устье неизведанной реки под названием жизнь. Подчиняясь непреодолимой силе, сталкиваясь, сглаживая острые края, останавливаясь и ускоряя бег, каждая из них начертит в водовороте жизни свой неповторимый путь.

По мутной весенней воде к месту, отведённому для строительства нового моста, колхозники сплавляли давно заготовленный для этих целей лес.

Вода ещё не вошла в берега, а чуть выше разрушенного моста уже застучали топоры. Из соседнего колхоза «Путь Ильича» прибыла бригада плотников.

Пётр Леонидович каждый день лично проверял, как идут дела, и не уставал повторять строителям, что от качества работы напрямую зависит и размер их премии. Результаты его радовали: мост рос на глазах – надёжный и прочный, способный противостоять напору весеннего льда.

Лодочная переправа прослужила недолго, уже летом на новом широком мосту с высокими перилами, заменившем танцевальную площадку, отплясывала сельская молодёжь.

Самоучка-гармонист Шулаков Геннадий, не выпускал из рук старенькую тальянку, подаренную ему делом Прокопом, и без устали повторял любимую мелодию своей ненаглядной Фаины. Гордая невеста стояла рядом, отгоняя от него берёзовой веткой полчища надоедливых комаров. Время давно перевалило за полночь, но расходиться никто не спешил. На мосту было шумно и многолюдно, на новую танцплощадку молодые люди собрались, как обычно, со всех окрестных деревень.

– Пойдём домой,– уговаривала подругу Кира, поздно уже, комары совсем заели, никакого от них спасения, всю кровь уже высосали.

– От тебя не убудет, знают, из кого высасывать!– заливалась смехом счастливая Октябрина, кутаясь в новый шерстяной пиджак тракториста Трапезникова Григория, – лучше посмотри, какая ночь!

– Пойдём, ноги уже гудят, сколько можно танцевать, завтра же на работу.

Октябрине уходить совсем не хотелось, и причина, скорее всего, была вовсе не в звёздной летней ночи, а в синих глазах Григория, от взгляда которых ныло и сладко таяло её сердце.

– Пойдём, – настаивала Кира, – а то опять этот Витька Филаретов провожать увяжется. Будет всю дорогу болтать без умолка да хвастаться своими изобретениями.

– Пусть рассказывает, разве тебе не интересно?

– Ну его, считает себя умнее всех.

– Что-то я раньше не замечала, чтобы тебе глупые нравились. – Октябрина посмотрела на подругу и сразу же получила подтверждение своей догадки.

Откуда-то из темноты вынырнул Виктор Филаретов:

– Кира, научи танцевать вальс, ты обещала.

– Нечего было на перилах просиживать, я уже домой собралась, пусть тебя другие учат.

– Виктор взял девушку за руку и вытащил на середину моста.

Октябрина облегчённо вздохнула: пока подруга обучает этого неповоротливого медведя, домой можно не спешить.

Забыв об усталости и не обращая никакого внимания на комаров, Кира снова и снова повторяла своему старательному партнёру: раз, два, три, раз, два три, смеялась, сбивалась с такта и наслаждалась своим превосходством над самым умным парнем в их селе. Она совсем не заметила, как время перевалило далеко за полночь, а её усилия увенчались успехом: Виктор оказался способным учеником и танцевал уже лучше всех ребят – он всегда и во всём был первым.

О счастливой семейной жизни Фаина мечтала недолго. В августе, неожиданно не только для матери, но и для неё самой, у двери появились сваты. Геннадий был сам на себя не похож: в новом костюме, чрезмерно серьёзный и смущённый торжественностью момента, он ловил каждое слово будущей тёщи, от которой зависела его дальнейшая жизнь, и сердце Полины дрогнуло. Ещё накануне вечером в разговоре с дочерью она легко находила аргументы для обоснования своих сомнений, а сегодня, перехватив умоляющий взгляд, она не посмела встать на пути счастья своей единственной дочери.

Вечером, накануне свадьбы, подруги собрались у Фаины, проводить её в желанную семейную жизнь, волнующую своей новизной и загадочностью. Пили чай, смеялись, рассматривали приданое и ждали, пока протопится и выстоится баня. Октябрина спохватилась:

– Тонь, тебе не смеяться, а плакать положено, чтобы потом слёзы не лить, ты ж с волей прощаешься, а тебе хоть бы что. Плачь, кому говорю!

– Ой, головушка моя горькая-а-а-а,– послушно затянула Фаина, – глаза её смеялись, она закрыла счастливое лицо руками, скорбно покачалась из стороны в сторону и уточнила, едва сдерживая смех: – Хватит или ещё поплакать?

– Хватит, хватит, сейчас мы с тебя все грехи смоем, и станешь ты чище хрусталя.

– Это вам с собой, – Полина подала дочери бутылку лёгкого домашнего вина,– выпьете по глотку да выбросите бутылку вон из бани, чтобы мужа к спиртному не тянуло, – это примета такая, ещё и бабушки мои так делали. Есть и ещё одна – кто из вас первой себе воды нальёт, – той и счастье будет.

Девушки со смехом скрылись в бане. Раскалённая каменка дышала горячим жаром, пахло распаренными берёзовыми вениками. В бане сразу стало шумно и тесно. Подруги ещё раздевались, а невеста уже сбросила халат, открыла крышку на колоде и черпала ковшом горячую воду вместе с обещанным счастьем. Вдвоём хлестали невесту со всех сторон распаренными вениками, смотрели на прилипшие к телу листья и радовались, что их налипло много – по всем приметам ей выпадает счастливая, обеспеченная жизнь.

Не заметила Полина, как выросла дочь, вот уже и невеста, не думала, что так быстро придётся с ней расстаться. Что её ждёт, будет ли она счастлива? Сколько ребят хороших, а она этого шалопута выбрала, – прежние сомнения опять прокрадывались в материнское сердце. В бане распахнулась дверь, и в дверной проём вылетела бутылка с вином. Выплеснув смех и клубы пара, дверь захлопнулась.

– Баня вина не пьёт – и мужик пить не будет. Аминь! – Полина троекратно перекрестилась и несколько успокоенная ушла в дом.

В пойме реки, на краю ягодной поляны, для односельчан накрыт длинный праздничный стол, не смолкает гармошка, веселятся довольные, пьяные гости. В центре веселья – Фаина и Геннадий. Кудрявый красавец-жених счастлив, трезв и весел.

Фаина любовалась мужем и победно смотрела на подруг. Глаза её говорили:

– Вот так и будет всегда, все ваши предупреждения напрасны, я счастлива, а пил и дрался Геннадий по глупости.

Подруги радовались за Фаину и склонялись к тому, что любовь действительно творит чудеса.

После свадьбы о вредных привычках молодожёна уже никто не вспоминал, со своей гармошкой он заражал весельем молодёжь, всегда был в центре внимания и боготворил свою молодую жену.

В комнате, отведённой им свекровью, Фаина навела свой порядок: на окна повесила белые, с вышивкой, занавески, кровать украсила кружевным подзором и горой подушек, по полу расстелила полосатые самотканые дорожки. Не отставал и Геннадий – помогал супруге вить их общее гнездо, без особого труда сдерживая своё предсвадебное обещание не прикасаться к бутылке.

Трезвая жизнь молодому мужу первое время очень даже нравилась, но скоро стала тяготить: у него портилось настроение, работа валилась из рук, всё раздражало, перестали радовать и домашние дела – душа требовала шумного и хмельного праздника.

Он страдал, терпел, сторонился весёлых компаний, тоскливо смотрел в окно, и произошло то, что и должно было произойти. Точно так же, как и до свадьбы, напившись в прежней компании, он ходил по селу, горланил песни, придирался к собутыльникам, рвал на груди рубаху и кровянил носы всем подряд. Никакие уговоры Фаины не действовали. Через неделю запой пошёл на убыль. Геннадий каялся, просил прощения и работал за пятерых. Конечно же, Фаина простила, и всё опять пошло своим чередом – до очередного запоя.

В конце мая у Фаины и Геннадия родился сын Иван. Для своего первенца счастливый отец сделал маленькую кроватку из тонких металлических прутьев и деревянных реечек. В изголовье кроватки красовался кованый кудрявый ангел, покрытый золотой краской.

С первых дней своей жизни кудрявый, похожий на ангела младенец Иван оказался под надёжной защитой золотого рукотворного ангела.

Посмотреть на новорождённого приходили соседи, родственники, знакомые. Все рассматривали кроватку, восхищались работой и на все лады расхваливали умелые руки Геннадия.

Счастливый отец любовался сыном и ясно осознавал, что готов встать на пути любого зла, чтобы защитить этого младенца, защитить во что бы то ни стало, даже ценой своей собственной жизни. Тогда молодой отец ещё не догадывался, что защищать от большой беды ему придётся не только своего сына – через несколько дней после рождения Ивана Фаина уже собирала своему мужу заплечный мешок. Она плохо представляла, что же больше всего потребуется ему там, на войне. Ещё утром она сходила в магазин и закупила табака и спичек, радовалась, что успела вовремя: табак был в эти дни самым ходовым товаром, и его могли разобрать.

Она тщательно завернула в холщёвое полотенце хлеб, положила два больших куска сала, несколько головок чеснока и сваренные вкрутую яйца. В отдельные мешочки насыпала соли, сахара и, немного подумав, запихнула в шерстяной носок и спрятала на самое дно бутылку водки.

Геннадий колол дрова, работал он уже несколько часов, стараясь расколоть все чурбаки. Он разогрелся, сбросил на кучу колотых дров телогрейку и свитер, расстегнул ворот рубахи.

Время от времени Фаина подходила к окну, задумчиво и внимательно смотрела на мужа.

Давно ли, стоя на берегу реки со своими подругами, она не сводила глаз с уплывающей по течению льдины с комочком брошенной на неё земли и молчаливо молила Бога, чтобы её льдина первой доплыла до торчащей из воды коряги, мысленно подгоняя её к своему счастью. Как оказалось, Бог услыхал её просьбу, и река тогда была на её стороне: правильно предсказала их будущее. И женщине захотелось получить от судьбы ещё одну подсказку.

Геннадий подкатил кряж старой берёзы, установил его поудобнее и замахнулся. В тот же миг Фаина загадала: если расколет с первого раза – вернётся домой, если со второго, то будет ранен, а если с третьего, то… всё и так понятно. Она уже жалела, что надумала гадать именно в эту минуту, что не выбрала другого момента и чурбака потоньше и поровнее, и с нетерпением замерла у окна. Время как будто растянулось, она успела несколько раз повторить «Господи, помоги ему!» и трижды перекрестить через окно его спину, прежде чем колун опустился и с гулким стуком развалил надвое тяжеленный кряж.

Фаина облегчённо выдохнула, на душе стало чуть легче. Она вышла в ограду, заглянула в баню. Дрова прогорели, вода в колоде была уже горячей. Обычно они топили баню по субботам, но на этот раз – в будний день, специально для Геннадия. Столбы дыма поднимались и над другими банями, и по ним можно было легко подсчитать, сколько мужчин рано утром покинет свои семьи и отправится по большой дороге навстречу судьбе.

Геннадий прервал работу, присел на дрова, закурил. Опускались сумерки, и он понимал, что расколоть все дрова всё равно не успеет.

Фаина вышла на улицу и присела рядом с мужем.

– Хватит, баня уже протопилась, я потом сама потихоньку доколю.

– Здесь и до утра не управиться. Пусть лежат, вернусь – доколю, а хочешь Антошку попроси, ему это только размяться.

– Обойдёмся без Антошки, сам доколешь, когда вернёшься.

– Пока и прошлогодних хватит. Эти сложи в ограде, а топи сухими, не жалей.

– Не знаю, всё ли собрала, не забыть бы чего, – сомневалась Фаина.

– Табак положила?

– Положила. И спички тоже, и старые газеты.

– Умница, без курева и солдат – не солдат, а без всего остального обойдусь.

– Ген, а кем ты будешь на войне?

– Маршалом буду, кем же ещё.

– Что ты смеёшься, мне же хочется знать.

– Кузнецом и буду, как дома.

Фаина недоверчиво смотрела на мужа, она не понимала, серьёзно ли он говорит. Заметив её смятение, Геннадий уточнил:

– Все мы будем ковать одну победу. Разве не так?

А уж где буду воевать и что делать – это не имеет особого значения. Серьёзности ему хватило ненадолго: – Хочешь быть женой героя-орденоносца? – Геннадий выставил вперёд грудь, будто на его рубашке уже блестели ордена.

– Для меня ты и так герой. Смотри, не выставляй свою беспутую голову, будь поосторожнее, – попросила Фаина, умоляюще заглядывая в глаза мужа.

– Или грудь в крестах, или голова в кустах, не за тем иду, чтобы от каких-то вонючих фашистов прятаться, никому за меня стыдно не будет. Не бойся, им с нами не справиться.

– Только обязательно вернись. – И, смахивая слёзы, горько пошутила: – Не оставишь же ты нашего Ивана без младшего братишки.

– Вернусь, вернусь. Ты думаешь, почему я Ванюшке кроватку из металла сделал? Для того и старался, чтобы хватило для его младших братишек и сестрёнок, у меня на судьбе написано быть многодетным отцом.

Быстро пролетела ночь, а рано утром Геннадий и Фаина уже стояли, обнявшись, чуть в стороне от односельчан и тихо разговаривали. Геннадий успокаивал жену, вытирал её слёзы и убеждал, что война продлится недолго, через месяц–два обещал вернуться. Фаина плакала, как и все бабы, верила его словам и обещала ждать. Маленький Иван безмятежно спал в своей красивой кроватке в тёплом родительском доме.

Запряжённые в телеги лошади нетерпеливо перебирали ногами в ожидании мужчин. Они тоже вместе с колхозниками отправлялись на фронт.

Казалось, не затих ещё скрип колёс, что только что скрылся обоз, увозивший односельчан на войну, а в село уже одна за другой пошли похоронки.

В эти страшные дни кто-то спилил на храме замок. Ещё вечером замок был на своём месте, а утром перед распятием Христа, освобождённом от многолетнего слоя пыли, уже горели свечи. Поговаривали, что не иначе, как сам дед Прокоп, дочь которого одной из первых получила с фронта страшное известие, посягнул на охраняемое им же имущество. Эта новость быстро облетела всё село, к вечеру храм наполнился людьми. «Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего», – одна за другой повторяли овдовевшие женщины, несчастные матери и осиротевшие дети, поднимая вверх заплаканные глаза. Другие, пока ещё не убитые горем, просили Божьей милости и защиты для своих воинов, всматриваясь в серьёзные, безмолвные лики святых, толпились перед резным иконостасом и обращали свои молитвы Божьей Матери и Георгию Победоносцу, и на душе становилось легче.

Полгода председатель колхоза Пётр Леонидович Двоеглазов одолевал военкома своими просьбами призвать и его на фронт, отказывался от брони – и дождался: его просьбу удовлетворили.

На своём месте он оставил Киру, молодого зоотехника. Он понимал, что для двадцатилетней девушки такое большое хозяйство – почти неподъёмный груз, но выбора не было, она самая грамотная, с твёрдым характером, значит, ей и руководить бабами да подростками. «Держись, дочка, – сказал он на прощанье, – разобьём фашистов и вернёмся с победой, знаю, что ты сильная, справишься. В школу сходи, договорись, чтоб девчата тоже садились на трактора, шитью они потом научатся, стадо береги, с ветеринара спрашивай построже, не то время, чтобы животных под нож пускать. Никаким слухам не верь, сюда фашисты не доберутся, мы им скоро рога обломаем. В «Путь Ильича» отправь триста листов шифера, я обещал; теперь там за председателя Гурина Пелагея, с ней и договоришься, что взять взамен. А вы, бабы, слушайтесь Киру, как меня самого, не смотрите на то, что молодая, поддерживайте и помогайте, она грамотная, знает, что и как надо делать. На вас да на стариков теперь вся надежда, потерпите, ждите да пишите почаще».

До ягодной поляны председателя провожали на войну всем селом. Женщины плакали и наказывали передать их солдатам, если встретит кого там, на войне, что дома всё хорошо, справляются, ждут. Дед Прокоп увёз добровольца в райцентр, а осенью, не прошло и трёх месяцев, на том же месте колхозники уже встречали своего уважаемого председателя с войны. Левый рукав его гимнастёрки был аккуратно заправлен за широкий форменный ремень.

На следующий день, в седьмом часу утра, Пётр Леонидович, как и в довоенное время, сидел в колхозной конторе на своём рабочем месте и давал указания.

Годы войны отложились в памяти односельчан работой с раннего утра до поздней ночи, страхом, постоянным ожиданием вестей с фронта, неизвестностью, взрывами плача то в одной, то в другой избе, опустевшими глазами вдов да серьёзными лицами рано повзрослевших детей. Сама жизнь съёжилась, ссутулилась, притихла, оживить её мог только победный салют.

Вслед за председателем вернулся с войны израненный и контуженый Шулаков Геннадий. Под вечер в доме Шулаковых собрались женщины – послушать солдата да порадоваться за Фаину. Все уже знали, что и руки, и ноги у Геннадия целы, и по-хорошему завидовали её счастью: она своего солдата дождалась.

В буйных кудрях Геннадия прочно обосновалась седина. Он плохо слышал, говорил монотонно и невнятно, вздрагивал от каждого стука, никакой радости от встречи с соседками не проявлял. Пряча глаза, Фаина просила не спрашивать его о войне, она уже заметила, что от таких воспоминаний ему сразу становится хуже.

Расходились тихо, как будто виновато, понимали, что для комиссованного солдата война не закончится теперь никогда. Во сне Геннадий стонал, скрежетал зубами, то и дело сонную ночную тишину взрывал его крик: «Ложись!» Проснувшись среди ночи, Фаина с трудом успокаивала мужа. Он вращал обезумевшими глазами, кричал, натягивал на голову одеяло и, казалось, не замечал её присутствия. Через некоторое время он успокаивался, обессилено падал на подушку и забывался в тревожном сне. Фаина поглаживала горячий лоб и влажные кудри мужа и плакала от бессилия и обиды.

Так прошло несколько лет, улучшения не наступало. И всё бы ничего, да пристрастие к спиртному война не только не стёрла из его памяти, но и обострила ещё больше. Фаина терпела, привыкала к отборной брани и сквернословию, убирала опустевшие бутылки и обвиняла в своих несчастьях проклятую войну. На радость матери подрастал смышлёный и весёлый сынишка Иван. С Кирой и Октябриной она виделась теперь редко – у каждой полно забот.

Зоотехник Кира дождалась с войны Филаретова Виктора, демобилизованного танкиста, вышла за него замуж и родила сына Василия. Вскоре уже отплясывали и на свадьбе колхозной медсестры Октябрины, и в том же году она порадовала своего мужа Трапезникова Григория первенцем – сыном Михаилом. То в одном, то в другом доме появлялись новорождённые мальчики – природа, как могла, старалась восстановить утраченное равновесие.

Детская кроватка с ангелом в изголовье теперь стояла в доме Трапезниковых, Шулаковым она больше не понадобилась, Иван так и остался единственным ребёнком в их семье. Своего отца он запомнил плохо. Вспоминалась то пилотка с красной звёздочкой, которой он гордился перед пацанами, то избитая мать с изуродованным кровоподтёками лицом, то медаль «За отвагу», которую отец прицепил к его майке. Остался страх, осевший инеем где-то в самой глубине сердца, слёзы матери да пьяный крик разгорячённого самогоном отца, вспоминались даже его слова, повторять которые Иван тогда стыдился, а вот лицо – лицо не запомнилось. В памяти Ивана он навсегда остался таким, как на довоенной свадебной фотографии, которая висела в простенке между окон в деревянной рамке. В детстве Иван часто забирался на стул, разглядывал фотографию и не мог поверить, что этот улыбчивый, красивый человек и есть его отец. Через год после Победы война догнала солдата: расшевелила в его теле многочисленные осколки и уложила под деревянный крест на деревенском кладбище.

В трудах и заботах прошло несколько лет. Подросли ребята, отплакали вдовы, жизнь постепенно выходила на ровную дорогу.

В центре села погибшим односельчанам воздвигли памятник: бронзовый солдат, опустившись на одно колено, склонил голову над длинным скорбным списком фамилий, выбитых на гранитной плите. Вокруг памятника, по числу погибших односельчан, школьники двумя рядами посадили молодые кедры, до макушек которых легко доставали первоклассники. Деревца вцепились в землю, все принялись, и дружно пошли в рост.

Колхоз «Правда» был переименован, и теперь он назывался «Победа».

В храме возобновилась служба. В доме умершего священника поселился отец Евгений с детьми и матушкой Агнией.

Однажды вечером, заметив, что муж находится в благодушном настроении, Октябрина обратилась к нему с давно мучившим её вопросом:

– Гриша, Мишутку крестить пора, ты обещал, что подумаешь, теперь и ехать никуда не надо…

– Да разве я против? А что люди скажут, если коммунисты своих детей в церковь понесут?

– Не нами это заведено, не нам и отменять, сам-то ты – крещёный! Да и секретаря вашей партячейки ещё покойный отец Илларион в купель окунал…

– Поступай, как знаешь, – сдался Григорий, – только без меня.

На следующий день по совету Октябрины Кира тоже уговорила своего мужа Виктора окрестить их сына Василия…

Прошло ещё несколько лет. Ягодное оживилось, повеселело и разрослось вширь. На улицах становилось по-городскому шумно и многолюдно. Один за другим поднимались новые дома, давала ток своя электростанция, и днём, и ночью, не смолкая, работала лесопилка.

За послевоенные годы хозяйство окрепло: выросло колхозное стадо, на смену лошадям пришли тракторы. Колхозники были сыты и довольны, своего председателя они ценили и уважали, даже, можно сказать, боготворили, а между собой беззлобно называли Одноруким – прозвища давали многим, и его это нисколько не обижало.

Остались прежними разве что дома колхозников – их время не коснулось. Дома, как и раньше, встречали обитателей сухим теплом, пахли дымом, свежим хлебом и улыбались нарядными резными наличниками цвета послевоенного неба.

Председатель колхоза, Двоеглазов Пётр Леонидович, неторопливо шёл по улице Центральной, направляясь к старому телятнику, где колхозные плотники заменяли на крыше замшелый шифер. Он заметно погрузнел, ссутулился, лицо избороздили редкие, глубокие морщины. Когда-то чёрные волосы теперь отливали серебром. В свои пятьдесят с небольшим он выглядел значительно старше.

Сзади послышался шум. Пётр Леонидович оглянулся. Его со всех ног догонял Васька, сынишка зоотехника Филаретовой Киры Авенировны. Председателю нравился этот живой кареглазый парнишка. За собой по дороге Васька тащил на верёвке связку пустых консервных банок, ловко лавируя между коровьими лепёшками. Банки гремели, поднимали беспросветную пыль, чем и забавляли босоногого сорванца.

– Это чей же будет такой оголец? – остановил Пётр Леонидович Ваську шутливым вопросом.

Васька и сам бы остановился. Догонял он председателя с конкретной целью: хотелось проверить себя, стал ли он уже взрослым парнем или всё ещё трусливый малыш, а для этого надо было взглянуть вблизи на чёрную, безжизненную руку председателя. Не так давно этой руки Васька боялся больше всего на свете, он плакал и прятался за спину матери, и вот решился преодолеть свой страх.

Не отрывая глаз от потёртой, чёрной перчатки протеза, парнишка степенно ответил:

– Чей-чей – колхозный я, советский, чей же ещё?!

– А как зовут тебя, колхозный, советский человек? – с притворной неосведомлённостью спросил председатель.

– Василий Викторович Филаретов.

– А кем же ты станешь, когда вырастешь,– допытывался Пётр Леонидович?

– Председателем колхоза «Победа», – последовал неожиданно твёрдый и уверенный ответ. – Так и скажите Мишке, пусть знает!

– Расти, Василий Викторович, – попрощался председатель с забавным парнишкой, – я для тебя место придержу. И для Миши тоже дело найдётся.

Восстанавливая в памяти забавный разговор, Пётр Леонидович улыбался. Улыбался и Васька. Он, конечно, по-прежнему боялся неживой руки председателя, но не отошёл в сторону, не заплакал, не бросился наутёк, значит, он уже вот-вот станет взрослым парнем. Ему захотелось похвастаться своей смелостью закадычному другу Мишке, а заодно и посмотреть, какие подарки он получил на день рождения. Васька развернулся и запылил по дороге в обратном направлении.

На день рождения родители подарили Мише трёхколёсный велосипед. Такому подарку был бы рад любой мальчишка. Миша тоже радовался, хотя тайно и надеялся получить совсем другой подарок. Он уже много раз говорил и маме и папе, что ему нужна сестрёнка, точно такая же девочка, как у тёти Даши, для которой отдали его маленькую кроватку с ангелом в изголовье.

Тётя Даша сказала ему, что свою Ларису она купила в магазине. И заплатила не очень дорого. Миша по много раз в день забегал в магазин, но всё напрасно. Продавщица Зинаида уже давно знала, что он ищет среди игрушек живую куклу, и каждый раз разводила руками:

– Опоздал, Мишенька, живых уже разобрали, если хочешь, выбирай из тех, что остались.

На обыкновенных кукол Миша не смотрел – он не девчонка, чтобы забавляться такими игрушками.

– А ты спроси у родителей, – скрывая улыбку, советовала Зинаида, – хватит ли у них денег на живую куклу, если хватит, – пусть заказывают, я привезу её специально для тебя.

Вечером папа успокоил:

– Не переживай, сынок, денег мы уже накопили, подарим её тебе к следующему дню рождения.

Мишка опечалился, лучше бы велосипед в следующем году подарили, а пока он бы и на Васькином покатался.

Папа посоветовал:

– А ты сбегай к тёте Даше, может, и отдаст тебе свою Ларису. Сама, поди, уже наигралась?

Миша обрадовался. Как же он сам не догадался выпросить живую куклу у тёти Даши.

Тётя Даша разрешила подержать Ларису на руках, попоить её молоком из бутылочки, но насовсем не отдала, обменять её на велосипед тоже отказалась.

Обзавестись собственной сестрёнкой мальчику так и не удалось, но вместе с Васькой они катали Ларису в коляске, наперебой предлагали свои игрушки, учили ходить и говорить.

С лёгкой руки продавщицы Зинаиды к Ларисе так и прилипло прозвище Живая Кукла.

Ягодное встречало Новый год – високосный. Суеверного страха не было: самая страшная беда осталась позади. Стираны-перестираны чёрные вдовьи платки, выплаканы материнские да сиротские слёзы. А оказалось, что выплаканы-то выплаканы, да не все…

Присмотрела беда дом Трапезникова Григория, да и подкралась, откуда и не ждали.

В тот день Григорий отправился с друзьями на охоту, а его жена Октябрина надумала побелить печь. Когда она уже приступила к работе, заглянула её подруга.

– В Рождество работать собралась? Не боишься, что Бог накажет? – пошутила Кира.

– Когда и работать, как не в праздник. Работа – не грех.

– Ты одна, а где домочадцы?

– Григорий на охоте, а Миша где-то на улице.

– Мишу я видела, они вместе с нашим Васькой на горке катаются. Мы своего домой загнать не можем. Весна, да и только! Не помню, чтобы так тепло было в январе.

– Да уж, на Светлянке весь лёд раскис, того и гляди тронется, чудеса! Видела нашего снеговика в огороде? Вчера вечером слепили, а сегодня уже вон как скособочился!

Октябрина прошла через кухню, оставляя на полу мокрые следы, выглянула в окно и рассмеялась: старое ведро, морковка и метла на бесформенной куче снега – вот и всё, что осталось от вчерашнего снеговика.

– Ой, подожди, снег на валенках тает, пойду смахну.

– Веник у двери возьми.

Кира вышла на улицу, соскребла с валенок прилипший снег и вернулась в дом. Ей не терпелось поделиться новостью. Она присела на лавку у окна и сразу заявила:

– А мой Виктор в райцентр поехал, шифоньер покупаем. С зеркалом! От радости Кире не сиделось на месте:

– Что же это я сижу? – спохватилась она, – найдётся у тебя вторая кисть?

– Вот с этого бы и начинала, – засмеялась Октябрина.

Вдвоём они быстро закончили работу. С улицы прибежал Миша.

– Тётя Аля! Уже привезли! – мальчик быстро повернулся и выскочил за дверь. Октябрина тоже пошла вместе с подругой – посмотреть на покупку. Шифоньер уже снимали с машины. Соседка тётя Катя суетилась рядом и подсказывала:

– Осторожнее, осторожнее, не разбейте зеркало, а то беда будет.

Шифоньер благополучно водворили на место, покупка осталась в целости и сохранности. Подруги осматривали себя в полный рост, поправляли перед зеркалом одежду и волосы и одинаково радовались такой необходимой и полезной покупке.

Октябрине шифоньер очень понравился: красивый, вместительный, и цена подходящая, она сразу же решила, что купит себе точно такой же. В приподнятом настроении она отправилась домой: вот-вот вернётся с охоты Григорий.

Сгущались ранние зимние сумерки, на улице заметно похолодало. Наконец послышался скрип полозьев. Приехал наконец-то! – обрадовалась Октябрина, но вместо мужа в дом зашли его друзья. И сразу же, у порога, сняли шапки:

– Беда, Октябрина…

Молодая женщина издала нечеловеческий крик и рухнула на пол.

Охота в тот день с самого начала не удалась. Сначала Григорий забыл дома свой патронташ, и пришлось вернуться. Он ругал себя за несобранность и в то же время был рад, что вовремя спохватился. Сокращая дорогу, поехали через реку по раскисшему льду. Другие охотники на своей лошади переправились удачно, а сани Григория у самого противоположного берега провалились на мелководье.

Помогая лошади вытаскивать сани, Григорий зачерпнул воды в валенки, но это его не остановило. Он достал из рюкзака запасные шерстяные носки и продолжил путь. Но на этом приключения не закончились. Уже в лесу на лыжах оборвался ремень, пришлось останавливаться и приводить крепление в порядок.

Григорий уже злился – слишком много препятствий для одного дня. Его товарищи посмеивались:

– Теперь понятно, кто из нас сегодня ночью грешил!

На краю лесной деревушки, как обычно, оставили лошадей и дальше шли пешком.

Охотники долго бродили по неглубокому снегу, давно устали, пора было возвращаться домой, но до сих пор никто из них не произвёл ни одного выстрела, вся дичь словно под землю провалилась.

Григорий первым повернул в сторону дома, надо было торопиться, вот-вот начнёт темнеть. Погода быстро портилась, поднялся ветер. Наклонив голову, он быстро скользил навстречу ветру по знакомой просеке. «Ничего, ничего, – успокаивал себя охотник, – в следующий раз повезёт вдвойне». В привычное поскрипывание снега под его широкими лыжами вмешался посторонний звук. Охотник остановился. Прямо на его пути в сосняке стоял огромный старый лось. Лось опустил рогатую голову к самой земле, шумно дышал, переступал тонкими сильными ногами и не испытывал никакого страха перед человеком. Он был готов немедленно доказать охотнику, кто из них сильнее и кто в этом лесу настоящий хозяин.

Выстрелить Григорий успел вовремя. Лось, осыпая с сосняка шапки снега, сделал несколько огромных прыжков в его сторону, но вдруг становился, как бы прислушиваясь к себе, и медленно опустился на землю за несколько шагов до охотника.

Григорий поспешил к трофею. Подоспели и Николай с Павлом. Григорий похлопал лося по тёплому боку и вытер испарину на лбу.

– Вот так-то, брат, отбегал ты своё. Не родился ещё тот зверь, что от нас уйдёт.

Он отступил на шаг, любуясь поверженным противником, и в тот же миг умирающий лось, собрав последние силы, резко выбросил вперёд слабеющие ноги, чувствуя, как легко подалась мягкая человеческая плоть. Дружно грянули два выстрела. Лось так и не узнал, что в этом поединке победителя не было.

Последние минуты, отпущенные Григорию для земной жизни, затуманенный болью мозг уже не воспринимал…

На санях рядом с телом отца отчаянно плакал так неожиданно осиротевший Мишка. Васька не отходил от друга, сопереживая всем своим мальчишеским сердцем. Из его глаз непрерывно катились крупные слёзы. Васька не знал, что надо говорить в таких случаях, и повторял те слова, которые ему самому не раз говорил папа: «Не плачь, не плачь, ты уже большой, до свадьбы заживёт».

А через полгода и Васькины сиротские слёзы вытирал его преданный друг Мишка. В селе говорили, что эту беду можно было отвести. Виктор Филаретов вовремя обнаружил на своём теле вздувшегося клеща, но не придал этому большого значения. Васька очень хорошо запомнил тот день.

– Посмотри, сынок, кто на мне из леса приехал! – сказал тогда отец, ишь, как насосался! Давай-ка, выдерни его, у тебя пальчики тоненькие, а я его никак не подцеплю.

Васька спрятал руки за спину и замотал головой, ему почему-то было страшно прикасаться к наполненному кровью клещу, хотя он никогда не боялся никаких насекомых.

– Хорошо, хорошо,– не стал настаивать отец,– сам достану. Он изловчился, зажал клеща пальцами и резко дёрнул.

– Вот и всё, а ты боялся! Кого тут бояться-то?! Жалко, что голова оторвалась, не достал всего. На, посмотри, ты их ещё не видел.

Васька приблизился к отцу и подставил ладонь, ему уже было стыдно, что он проявил слабость, и, заглядывая отцу в глаза, участливо произнёс:

– Так ему и надо, правда, пап? Не будет кусаться!

– Правда, сынок, выбрось его в помойное ведро. Васька выбросил клеща и тут же забыл о нём, забыл и Виктор. В районную больницу его привезли уже без сознания, и врачи оказались бессильны.

Вот и ещё одна вдова плотно сомкнула губы и, удерживая в опустевшем сердце боль утраты и горечь одиночества, с головой ушла в работу и заботы об осиротевшем сыне.

Ферма выжимала все её силы, но она же и не давала сойти с ума от горя и отчаяния. Вечером, едва коснувшись головой подушки, Кира погружалась в спасительный сон, чтобы с первыми лучами солнца приниматься за работу. Сынишка подрастал и становился всё больше и больше похожим на своего отца.

За шесть послевоенных лет колхозное стадо разрослось, и коровник стал тесен. Пётр Леонидович задумал построить отдельный телятник, не помешало бы и перекрыть крышу на старой ферме, но своих плотников не хватало, и заготовленный для строительства животноводческого комплекса лес терпеливо ждал своего часа. В первые послевоенные годы ни о каком строительстве он и не помышлял – мужских рук катастрофически не хватало; коровы терпели тесноту, колхозники заготавливали и выдерживали лес и ждали, когда в крестьянских домах подрастут ребята и возьмут в руки топоры.

В райсельхозуправлении не стали ждать, и в колхоз «Победа» была направлена бригада из семи плотников. О таком счастье Пётр Леонидович даже и не мечтал. Долгожданных плотников поселили в пустующем доме, обеспечивали трёхразовым горячим питанием за счёт колхоза. На заботу председателя командированные отвечали ударным трудом, стены телятника с каждым днём поднимались всё выше и выше.

Васька с Мишкой пропадали на стройке с раннего утра до позднего вечера. Среди рабочих они выделяли дядю Петю, который их никогда не прогонял, называл сыночками, разрешал подавать гвозди и даже забивать их молотком. Дядя Петя из всех рабочих был самым молодым, и его самого старшие плотники тоже называли сынком. Если он был очень занят, ребята не подходили, чтобы не мешать, и наблюдали со стороны, как ловко он орудует тяжёлым топором. Они хотели стать такими же, как дядя Петя: одним ударом забивать огромные гвозди обухом топора, легко забираться по срубу под самую крышу и без всякого страха прыгать на землю с высоких строительных лесов. Наблюдать за своим кумиром стало одним из главных развлечением маленьких друзей.

Как хорошо, что кончилась война!

Для счастья рождены мальчишки эти.

Под вечер звали мамы из окна,

И ужинать домой бежали дети.

Дышали лесом, полем и рекой,

Делили и конфеты, и баранки,

До листопада оба день-деньской

Ныряли и чупахались в Светлянке.

И никого не тяготит вина,

И оба солнцем ласковым согреты.

Их жизнь, как полноводная весна,

На улице – вовсю бушует лето.

Впитали силы северной земли.

Выносливы, крепки, высоколобы.

На радость матерям они росли

Друг другу поклялись дружить до гроба.

За целый день не было ни одного больного. Октябрина уже давно подметила, что весна излечивает самые застарелые хвори. Её пациенты, отложив походы в медпункт до поздней осени, дружно копали землю, сажали картошку, лук, сеяли морковку и только поздно вечером с трудом распрямляли уставшие спины – не до медпункта.

Она уже собиралась домой, когда в коридоре послышался торопливый топот ног. Дверь её кабинета распахнулась, и двое окровавленных парней ввели под руки третьего. Окинув их взглядом, она сразу же поняла, что в медицинской помощи нуждается только один из них.

Через минуту Октябрина уже знала, что они из тех рабочих, которые достраивают новый телятник, что пострадавшего зовут Пётр Огнёв, и он только что свалился с самого верха крыши.

– Это мы его перевязали, конечно, рубашка не совсем чистая, но больше ничего под рукой не оказалось, – оправдывались сопровождающие, – но мы боялись, что он крови много потеряет, пока до медпункта доберёмся.

Октябрина усадила пострадавшего на кушетку, ощупала руки, ноги рёбра, заглянула в глаза и облегчённо вздохнула – похоже, ничего страшного нет.

– Надо же, глаза совсем как у Григория: синие и глубокие, – непроизвольно отметила молодая женщина.

Рваная рана на плече перевязана пропитанной кровью рубашкой.

– Не переживайте, всё вы сделали правильно, успокоила парней Октябрина.

Она уже поняла, что простой перевязкой здесь не обойтись, придётся зашивать рану. Это ей делать до сих пор не приходилось, точнее, приходилось, но под присмотром хирурга ещё во время студенческой практики в районной больнице. Октябрина вспомнила всё и сразу, будто заглянула в открытый учебник, и ничем не выдала своего волнения.

Попросила сопровождающих подождать в коридоре.

– Разрешите мы здесь побудем, – начали уговаривать её товарищи пострадавшего, – мы не помешаем.

– Пусть побудут, – поддержал товарищей Пётр,– заодно и поучатся, а в следующий раз меня не в больницу потащат, а на месте заштопают.

– Следующего раза, надеюсь, не будет, а посторонним здесь находиться не положено.

Когда за ребятами закрылась дверь, Октябрина приступила к обработке раны. Свою работу она выполнила настолько аккуратно и быстро, что и сама удивилась. Она даже немножко сожалела о том, что не позволила парням остаться и посмотреть. Пациент стойко перенёс все её манипуляции, всем своим видом стараясь показать, что ему совсем не больно. Октябрина понимала, что это не так, и была ему благодарна за такую необходимую молчаливую поддержку.

– У вас была операция? – Октябрина почему-то не сразу заметила этот слишком длинный послеоперационный рубец на животе пациента.

– Кошка оцарапала!

– Не забывайте, что вы на приёме, я не из любопытства спрашиваю.

– Операция, операция – это ещё в детстве, я что-то проглотил, и меня разрезали.

Пациент опять шутил и улыбался, забавляясь её сомнением в правдивости его слов.

Октябрина заполнила карту амбулаторного больного и ещё раз встретилась взглядом с чужими синими глазами своего терпеливого пациента.

– Ну, вот и всё, послезавтра приходите на перевязку.

– Выходи за меня замуж, пациент повернул к ней голову и ждал ответа.

– Ты в своём уме, или ещё и головой стукнулся? – она сама не заметила, как тоже перешёл на «ты».

– Знал бы, что здесь такая медсестра, давно бы с этой крыши свалился. Куда я три недели смотрел?!

– Вот туда же и смотри, куда смотрел, одевайся, жених, до свадьбы заживёт. И я не медсестра, а фельдшер.

– Какая приятная неожиданность! Фельдшером ты мне нравишься ещё больше.

Пациент не стал одеваться. Он взял с кушетки рубашку, уже серьёзно поблагодарил за оказанную помощь и вышел за дверь. Октябрина не сразу пошла домой. Рабочий день уже давно закончился, но она ещё долго сидела за столом. Плакала, вспоминала своего Григория и видела перед собой чужие, но такие знакомые, как будто родные, насмешливые глаза этого молодого терпеливого пациента, смутившего её своим несерьёзным предложением.

Перед тем, как убрать карточку больного в шкаф, она ещё раз взглянула на обложку и грустно улыбнулась: мальчишка, когда он родился, ей уже девять лет было, а туда же – в женихи набивается…

На следующий день о вчерашнем пациенте ей неожиданно напомнил сынишка. Ближе к концу рабочего дня он прибежал в медпункт с радостным известием: в магазин только что завезли мороженое «Ленинградское»! Для детишек это был настоящий праздник, мороженое завозили очень редко, обычно на выборы да на седьмое ноября, продавщица в такие дни не отдыхала ни минуты, в очередь за лакомством вставало всё село. Мишка получил пятьдесят копеек на целых два больших брикета и убежал в магазин.

Через несколько минут он вернулся вместе со своим неизменным другом Васькой. Оба были довольные и счастливые. Мишка положил на стол пятьдесят копеек, а Васька достал из кармана и протянул ей такое же, как у них, мороженое. Октябрина ничего не понимала. Перебивая друг друга, друзья рассказали, что они стояли в самом конце очереди и очень боялись, что вдруг им мороженого не достанется, а их дядя Петя отдал им не только своё мороженое, но и конфеты потому, что у него внезапно разболелся зуб, и ему теперь нельзя есть ни холодное, ни сладкое.

– Какой дядя Петя? – Октябрина почувствовала, что краснеет, будто мальчишки уличили её в чём-то нехорошем.

– У которого плечо забинтовано, – пояснил Васька, – вам мороженое тоже он передал.

– Он сказал, что ты настоящая волшебница и его вчера от смерти спасла, – добавил Мишка, – теперь он только у тебя всегда будет лечиться потому, что у тебя золотые руки.

– Как бы вам самим у меня не пришлось лечиться, – Октябрина улыбнулась, заметив с какой быстротой убывает у них мороженое.

– Мам, почему ты не ешь, оно же сейчас растает,– забеспокоился Мишка.

– Только не кусайте, а то оно быстро закончится,– посчитал необходимым поделиться своим горьким опытом Васька.

Перехватив взгляды, прикованные к брикету мороженого в её руках, Октябрина разрезала его скальпелем на три равные части и предложила:

– Угощайтесь, да смотрите не простудитесь.

Получив по кусочку нежданного счастья, ребята тут же убежали на улицу.

– Когда же я в последний раз ела мороженое? – Октябрина задумалась,– конечно же, на выборах, тогда привезли жигулёвское пиво, белый сдобный хлеб и точно такое же мороженое в шоколадной глазури. Тогда они с Григорием купили несколько брикетов. Стараясь растянуть удовольствие, она откусывала по крошечному кусочку, мороженое быстро размягчилось и потекло по рукам, пришлось его слизывать. Григорий смеялся, говорил, что не предполагал, что у него такая экономная жена. Как давно это было, совсем в другой, далёкой и счастливой жизни.

Задумавшись, Октябрина не сразу заметила, что мороженое у неё в руках начало таять. Спохватившись, она стала слизывать с пальцев сладкие капли, готовые упасть на пол и не услышала, как открылась дверь.

– Приятного аппетита! – в дверном проёме стоял вчерашний пациент с раненым плечом,– к вам можно зайти?

– Застигнутая за таким детским занятием, не способствующим её авторитету, Октябрина вспыхнула, поспешно отвернулась к умывальнику и, стараясь справиться с охватившим её волнением, произнесла стандартную фразу: «Проходите, садитесь, на что жалуетесь?»

Она тщательно вымыла руки, вытерла их полотенцем, подошла к столу и заняла своё рабочее место. Теперь перед ней был просто больной, а вовсе не синеглазый парень, который так непростительно похож на её Григория.

Вам же завтра на перевязку, что-то беспокоит? – Октябрина посмотрела на пациента, приготовившись выслушивать жалобы.

– За плечо спасибо, оно уже не болит, а вот сердце разбилось вдребезги, сшивай теперь и его своими золотыми ручками.

– Если других жалоб нет, то всего хорошего, мой рабочий день уже закончился. Октябрина ждала, что парень встанет и уйдёт, но он всем своим видом показывал, что уходить и не собирается. Октябрина убрала со стола карточки пациентов, взяла свою сумочку и, выразительно глядя на дверь, произнесла:

– Я жду.

– Это я жду, когда ты согласишься выйти за меня замуж.

Вчерашняя шутка уже не выглядела такой забавной, как первый раз.

– Мне уже не смешно, – Октябрина начинала сердиться и в то же время ясно понимала, что сердится больше на себя, чем на него. Да как смеет этот мальчишка так с ней разговаривать?! Но он смеет, и значит она, вдова, похоронившая полгода назад своего любимого мужа, дала ему повод. Она не должна выслушивать глупые предложения этого синеглазого нахала.

– Молодой человек, – Октябрина сделала ударение на слове молодой, пытаясь поставить его на месть,– оставьте меня в покое, поберегите свои шутки для своих ровесниц. И не надо использовать ребёнка. Что вы себе позволяете?

– Я позволяю себе любить молодую, красивую женщину и добиваться расположения её ребёнка, только и всего. Ты же не всю жизнь будешь носить чёрный платок, а я могу и подождать до середины января из уважения к твоему погибшему мужу. Думаю, что для траура года будет достаточно, и не я это придумал.

– Ты и про мужа знаешь?

– Не в Москве живёшь. Поинтересовался, не скрываю. Хороший, говорят, был человек, и любил тебя крепко, царство ему небесное, и пусть земля ему будет пухом, а моё предложение остаётся в силе.

– Да ты хотя бы знаешь, что я старше тебя на десять лет.

– Если точнее, то на девять с половиной, но для меня это не имеет никакого значения, а с сынишкой твоим я уже познакомился, и он в отличие от тебя, правильно понимает, что из меня получится самый хороший отец. А что я молодой, так он этому только радуется.

Завтра с нами колхоз рассчитывается, а послезавтра мы уезжаем, но через полгода я вернусь, а пока не буду тебя смущать.

Октябрина не успела ничего ответить, молодой человек поднялся и вышел за дверь.

На Рождество овдовевшие подруги Октябрина, Фаина и Кира собрались в доме Филаретовых вместе с сыновьями, в гости пришла и соседка Кинчина Екатерина.

–С Рождеством Христовым! Принимайте и меня в компанию, я со своими пельменями, а это вам, ребятки, – Екатерина достала кулёк с шоколадными конфетами.

– С Рождеством и тебя, Катюша, правильно сделала, что пришла, раздевайся.

– Вот и я подумала: зачем одной сидеть в пустом доме в такой великий праздник, а у вас даже ёлка наряжена!

– Это для ребят, для них без ёлки и праздник – не праздник.

– Раньше мы с Архипом тоже наряжали ёлку, за игрушками даже в райцентр ездили, игрушек у меня полный ящик, я их все вам отдам, а сама буду приходить да любоваться, – она сняла овчинную шубу, пуховый платок и предстала перед подругами в атласной блузке белого цвета.

– Какая же ты красавица! – Кира не сводила с соседки удивлённых глаз,– почему ты раньше её никогда не надевала, или она совсем новая?

– Что ты! Какая новая, уже и не помню, когда её покупала. Да и перед кем мне наряжаться? Как Архипа похоронила, ни разу из сундука не доставала, не на танцы же мне теперь ходить: сорок лет – бабий век.

– В такой блузке я бы не прочь и в клубе покрасоваться, – нахваливала приглянувшийся наряд Кира, – в такой и под венец не стыдно пойти.

– Можно и под венец, если кто из вас надумает, – согласилась Екатерина и многозначительно посмотрела на Октябрину, – с радостью подарю, я её и надевала всего раз пять, не больше.

Октябрина не заметила хитрого взгляда соседки, она смотрела на ёлку и думала о чём-то своём.

Кира поставила варить пельмени, подруги суетились вокруг праздничного стола. Игры, занимавшие Мишку и Ваську, Ивану казались неинтересными, и он, прихватив в карманы конфет, убежал на улицу.

Мальчики играли в домино, рассыпав на полу четыре коробки костяшек – любили строить из них дома, машины, создавать свои армии и устраивать войны.

На этот раз игра заключалась в том, что Васька выстраивал извилистую цепочку, располагая костяшки столбиками на равном расстоянии, мысленно вычерчивая какой-то одному ему известный рисунок, а Мишка смотрел и давал советы.

На советы друга Васька не обращал внимания и всё делал по-своему. Работа требовала внимания и аккуратности, парнишке хотелось установить все до единой костяшки и обрадовать красивым узором маму. Одно неосторожное движение могло всё испортить.

Васька пыхтел от усердия, прицеливался и, затаив дыхание, опускал очередную костяшку на отведённое ей место.

Цепочка нарастала медленно, парнишка раскраснелся, ладони его вспотели, он уже устал от напряжения, но не сдавался. Время от времени он вытирал нос рукавом своей новой фланелевой рубашки, точно такой же, как у Мишки, и упрямо продолжал свою кропотливую работу.

– Вась, дай и мне, я тоже поставлю, – просил Мишка.

– Нет. Это моя змейка.

– Но мы же с тобой вместе играем.

– Тогда подай мне вон ту, один-один, разрешил Васька.

Мишка не отставал:

– Я тоже хочу строить, а не подавать, я тоже умею.

– Ты не знаешь, как надо делать правильно, а я знаю, не хочешь помогать – и не надо, я сам всё сделаю.

Васька взял костяшку один-один и поставил в свою цепочку. Мишка не очень обиделся на друга, он не совсем понимал Васькины замыслы, и ему казалось, что весь порядок Васька давно уже нарушил сам.

Васька же знал, что если толкнуть одну костяшку, то разрушатся сразу две выстроенные им цепочки, эту костяшку он поставит последней, а потом, может быть, даже всё и разрушит, если захочет. Немного подумав, Васька отложил в сторону пусто-пусто и дёрнул за рубашку обиженного Мишку:

– Ладно, давай вместе, только вон ту не трогай, он указал на отложенную костяшку, её я буду ставить сам.

Мишка сразу забыл свою обиду. Он быстро спрятал в карман рубашки недоеденные конфеты-горошек, вытер о штаны руки и занял Васькино место.

Под придирчивым, внимательным взглядом друга он осторожно поставил одну костяшку, вторую, третью и посмотрел на Ваську:

– Видишь, всё правильно сделал!

– Ладно, поставь ещё две, а дальше я сам.

Наконец работа была завершена, пусто- пусто встала на своё место.

– Смотри, Мишка, как надо строить, я тебя потом научу.

Мишка наклонился, он хотел рассмотреть сооружение сбоку, и из его кармана посыпались круглые конфеты, одна из них и свалила последнюю костяшку пусто-пусто, непредвиденно запустив необратимый процесс разрушения. За несколько секунд на глазах поражённого Васьки разрушились обе так тщательно выстроенные им цепочки. Блеснули предательские слёзы, и в тот же самый миг Васька молниеносно набросился с кулаками на своего друга.

Когда подоспевшая мать оттащила его от поверженного противника, Мишкин нос уже был разбит, а карман его новой рубашки валялся на полу среди разбросанных костяшек домино.

Стоя в углу, Васька ревел от обиды куда громче, чем Мишка от боли, он не понимал, за что его наказала мама. Это же он с таким трудом построил свою змейку, и значит он, и только он, имел право её разрушить.

Мишка быстро успокоился, он уже жалел своего друга и стал уговаривать тётю Рину выпустить его из угла. Неожиданно для всех Васька подскочил к Мишке, схватил его за рубашку, мгновенно свалил на пол и уселся сверху. Новая рубашка затрещала по швам. Мишка успел получить ещё одну трёпку, теперь уже за сочувствие, пока ему на помощь не подоспела мама.

– Это что же такое? Вулкан, а не ребёнок! Ни за что не угадаешь, что он выбросит через минуту, – виновато оправдывалась перед подругой Кира, не забыв заправить Ваське рубашку и пригладить его встрёпанные волосы, всё ещё придерживая разгорячённого парнишку за плечи.

– Вулкан и есть, – Октябрина нисколько не обиделась ни на Ваську, ни тем более на Киру – дети есть дети, как подрались, так и помирятся.

– Вспомни Виктора, – дай ему Бог царствие небесное, – тоже слова поперёк нельзя было сказать, а уж если что не по нём, – Кира смутилась, посчитав своё поведение нетактичным, и мгновенно переключила внимание на Ваську.

– А ты, Вася, разве считаешь, что ему не больно?

Об этом Васька никогда не задумывался, но, поразмыслив, понял, что должен попросить у друга прощения.

Мишка легко простил обиду, и друзья сразу же забыли о потасовке.

– Вась, как тебя тётя Кира назвала, когда ты меня отлупил? Я сначала помнил, а теперь забыл.

– Сказала, что я вулкан.

– Вулкан? Это же пёс у дяди Архипа Вулкан, а при чём тут ты?

– А при том! Вулкан хороший, его все любят. Мама меня тоже любит, вот и назвала Вулканом. Ещё минуту назад Васька об этом и не думал, но такое объяснение теперь ему казалось самым правильным.

– Ничего себе хороший! – у Мишки о Вулкане было своё мнение,– кусает всех подряд, его и на цепи из-за этого держат. Помнишь, как я от него еле убежал?

– А ты не дразни.

– А я и не дразнил.

– И мимо его дома не ходи, и не зли его.

– Ещё чего! Где хочу, там и хожу.

– Тогда и на Вулкана не обижайся, сам дурак.

Мишка, наученный горьким опытом, не стал дожидаться, когда Васька бросится защищать Вулкана, и махнул рукой:

– Айда за стол, пельмени уже сварились, – ссориться ему совсем не хотелось, – а можно я тоже буду иногда называть тебя Вулканом? – Мишка ожидающе смотрел на друга.

– Зови, согласился Васька, мне такое имя нравится. Мир был восстановлен. Больше они никогда не дрались.

Октябрина до сих пор всё ещё не решила, рассказать ли подругам о настойчивом пациенте, посягающим на её одиночество, или промолчать. Если бы она была полностью уверена в том, что это несерьёзно, она бы уже давно посмеялась вместе с ними над этим заезжим мальчишкой, который задумал стать отцом её сыну, но её до сих пор одолевали сомнения, и она не знала, как поступить. А если он и правда скоро заявится, как обещал? Не лучше ли открыть подругам свою тайну, – думала она, склоняясь в пользу откровенности, – вдруг до того времени и не представиться другого случая, решат, что скрытничаю, не доверяю…

– А ты, Октябрина, что молчишь? – соседка давно заметила, что она перестала принимать участие в их общем разговоре, и внимательно смотрела на неё, ожидая ответа.

– Так, задумалась о своём, – на глазах Октябрины заблестели слёзы.

– Вспоминай не вспоминай, а жизнь продолжается, одна ты теперь и за бабу, и за мужика, да и ни к чему Мишке видеть твои слёзы. Я тебе больше скажу: не надо ставить на себе крест, ты ещё молодая, глядишь, и встретится хороший человек.

Октябрине показалось, что соседка прятала усмешку, как будто умышленно что-то не договаривала, но тут же успокоилась: соседка переключила своё внимание на Киру:

– А ты меня глазами не жги, знаю, что говорю, побольше вас на свете прожила. Может быть, ты только о том и мечтаешь, чтобы Васька вырос без отца? Виктора уже не вернёшь, а сама-то ты чему парнишку научишь?

– Или думаешь, ей сладко? – Екатерина кивнула в сторону Фаины, – спроси, как она со своим Ванюшкой справляется, вон уже какой вымахал, гляди, и курить начнёт, а то и совсем от рук отобьётся – упустишь, потом всю жизнь будешь каяться.

– Разве мы сами не понимаем, – прервала её Кира, – да только где они, женихи?

– А Пётр чем не жених, каких же вам ещё надо?!

Кира и Фаина переглянулись, они не понимали, о ком идёт речь. Октябрина залилась краской и готова была провалиться сквозь землю: её секрет известен Екатерине, и не исключено, что не только ей одной, а лучшие подруги пребывали в неведении. Соседка сразу всё поняла и немедленно пришла ей на помощь.

– Да вы только посмотрите на неё, где ещё найдёшь такую дуру: парень за ней ухаживает, а она, видите ли, нос воротит – молодой слишком. Сама-то старуха, что ли? А он, бабы говорили, и мороженое Мишутке покупал, и конфеты, и угощал при всех, никого не постеснялся, а потом прямо в медпункт направился. И что вы думаете? – обратилась она к оглушённым новостью подругам,– и пяти минут там не пробыл, она и разговаривать не пожелала! А теперь, может, и спохватилась, да поздно.

– Мальчишка, он и есть мальчишка, и пусть он зовёт замуж своих ровесниц, их, слава богу, полным полно, а у меня есть сын, и больше мне никого не надо.

Подруги и не думали обижаться, беседа за столом оживилась, над Октябриной подшучивали, называли невестой, советовали, что надеть на свадьбу, выясняли, кого из них она пригласит в свидетельницы, не обращая никакого внимания на её смущение. Октябрина пыталась объяснить, что о своём «женихе» она знает не больше, чем записано в больничной карточке, но её никто не слушал. Оставив тщетные попытки перевести разговор на другую тему, она рассмеялась, и сама уже почти верила, что свадьба действительно состоится.

Сразу после крещенских морозов пришла оттепель. Целый день валил густой, мокрый снег. На центральной площади перед колхозной конторой ребята играли в снежки, лепили снеговиков, а Мишка с Васькой строили снежную крепость. Валенки уже давно промокли насквозь, рукавицы обледенели, но уходить домой не хотелось, крепость была ещё не достроена. Они скатали несколько снежных шаров, чтобы нарастить стены крепости, но немножко не рассчитали свои силы, шары оказались неожиданно тяжёлыми.

Подошёл рейсовый автобус, на него ребята не обращали никакого внимания, обычно они специально приходили на площадь посмотреть, кто приехал, но теперь было не до этого. Разбивать снежные комы на части было жалко, но другого выхода не оставалось. Едва они начали разбивать ногами первый ком, как раздался знакомый весёлый голос:

– Это зачем же мои сынки всё разрушают вместо того, чтобы строить?

Ребята не верили своим глазам. Когда их дядя Петя уехал, они очень скучали, но потом смирились с тем, что больше его не увидят. Теперь их радости не было предела. Дядя Петя быстро водрузил на место огромные снежные шары, и крепость сразу же приобрела законченный вид.

– Ну, вот и всё, – дядя Петя довольно осмотрел сооружение, – в ней теперь никакие враги вам не страшны, завтра проверите её на прочность, а теперь пора по домам. – Он легко поднял свой тяжёлый чемодан и деревянный ящик с инструментом и поторопил ребят:– Пошли, пошли, никуда она до завтра не денется.

Друзья направились его провожать.

– Как поживаете, что нового,– дядя Петя, улыбаясь, ждал ответа.

Васька пожал плечами, ничего нового в их доме давно не было.

– А Ваську я теперь зову Вулканом, поделился новостью Мишка, – и ты так зови, ладно?

– Вулканом? Почему Вулканом?

– Потому что хороший, как Вулкан у дяди Архипа.

– Хороший, пока спит,– согласился дядя Петя, – а уж если проснётся, уноси ноги.

– Когда не спит, тоже хороший, только его нельзя злить, пояснил Мишка.

Васька потянул дядю Петю за рукав, привлекая к себе внимание, ему тоже хотелось хоть о чём-нибудь поговорить:

– Дядя Петя, а что ты теперь будешь у нас строить?

– Теперь я здесь буду строить своё счастье.

Непонятный ответ озадачил парнишку, он совсем не представлял, как строят счастье, и потому спросил о том, что ему было более понятно:

– Один будешь?

Дядя Петя рассмеялся:

– Нет, Василёк, не один, в одиночку счастье не построишь, и это должен знать каждый уважающий себя Вулкан! – И, повернувшись к Мишке, поинтересовался: – Ну что, Миша, приглашаешь меня к себе в гости?

Не дождавшись ответа изумлённого и обрадованного мальчика, он похлопал Мишку по плечу:

– Спасибо, я так и знал, что ты согласен, мама дома?

– Мамы нет, она ещё на работе, но там не закрыто, торопливо выпалил Мишка, опасаясь, как бы дядя Петя не передумал и не ушёл к Ваське.

– Ну, вот и славно, мы её с тобой вдвоём подождём. Теперь я буду твоим папой. Согласен?

Конечно же, Мишка был согласен, но от неожиданности он не мог произнести ни слова и только быстро кивал головой.

Из глаз Васьки катились крупные слёзы. Он отворачивал лицо, вытирал глаза давно промокшей шерстяной рукавицей, но в эти минуты на него никто не обратил внимания. Дядя Петя и Мишка свернули с Центральной улицы на тропинку, а Васька так и остался стоять на месте, ему некуда было спешить, его мама, как и тётя Рина, тоже ещё на работе.

Октябрина закрыла медпункт и сразу направилась домой: в магазин не пошла, знала, что завезли товар, у входа толпились люди, а простаивать в очереди не было времени. Обычно Миша ожидал её на улице, но сейчас его нигде не было видно. На площади около конторы она заметила снежную крепость и улыбнулась: конечно же, без Миши и его дружка это строительство не обошлось, наверно, до нитки промок, разве заставишь его сидеть дома в такую погоду.

Издалека она увидела в своих окнах свет – значит, Миша уже дома, он всегда включал свет во всех комнатах, когда оставался один, хотя темноты никогда не боялся.

Что-то заставило её ещё раз взглянуть на свой дом, и она сразу догадалось, что именно – из трубы поднимался дым. Мише было строго-настрого запрещено пользоваться спичками, более того, спички она на всякий случай прятала, да и растопить печь он бы не сумел. Октябрина ускорила шаг и у самого дома уже почти бежала.

Распахнув дверь, она застыла на пороге: Сынишка катал по полу большую новую машину, на столе дымилась варёная картошка, стояли тарелки с нарезанной колбасой, солёными груздями, краснели яблоки, а у растопленной печи хозяйничал тот самый прошлогодний пациент, смутивший её своей настойчивостью.

– А вот и мама наша пришла! Сынок, мой руки и бегом к столу!

Октябрина ничего не успела ответить. Мишка бросил свою машину, мгновенно натянул на себя серый шерстяной свитерок ручной вязки и бросился ей навстречу:

– Мама, смотри, это для меня бабушка Лиза связала, она и тебе связала точно такой же, хочешь примерить?

– Бабушка Лиза – это моя мама, – пояснил незваный гость, грузди тоже она солила, она у меня мастерица, да ты и сама скоро убедишься. Раздевайся, что стоишь, как в гостях.

– Мама, что ты сегодня так долго? Мы с папой тебя ждали-ждали, а ты всё не идёшь и не идёшь, у нас же сегодня праздник!

Напоминать такому счастливому сыну о том, что его настоящий папа зарыт на кладбище среди старых берёз, что он никогда уже не войдёт в этот дом и не подарит ему никакой игрушки, Октябрина не решилась – поняла, что синеглазый самозванец уже занял в тоскующем сердце ребёнка опустевшее место Григория.

Васька долго ходил по дороге и смотрел на Мишкины окна. За занавесками мелькали тени, из трубы пошёл дым – затопили печь. Из-за двойных рам не проникало ни звука, но Васька всем сердцем отчётливо слышал счастливый Мишкин смех. Он никак не мог понять, почему их общий дядя Петя, который раньше их обоих называл сынками, теперь выбрал себе одного Мишку. Видел, как его мама закрыла медпункт и не спеша пошла к своему дому. Занятая своими мыслями, она его не заметила или не узнала, во всяком случае, ничего ему не сказала, хотя и прошла совсем близко.

Обида, нанесённая коварным другом и предателем дядей Петей, пожелавшим стать не его отцом, искала выхода. Ноги сами привели его к снежной крепости.

Не раздумывая, Васька с разбега ударил стену крепости ногой, но этого было мало.

Собрав все силы, он один за другим сталкивал вниз огромные комы снега, те самые, что так легко поднимал с земли дядя Петя, и уже внизу разбивал их ногами. От крепости уже давно ничего не осталось, а Васька всё топтал и топтал мокрый снег и никак не мог остановиться.

Кира задержалась в магазине, ждала, пока продавщица разберёт новый товар, было уже поздно, и она начала волноваться за сына. Она издали увидела его на площади перед конторой и обрадовалась, что с ним всё в порядке.

– Вася, ты что там делаешь? – окликнула она сына.

– Ничего, – мальчик продолжал упрямо топтать снег.

– А почему ты гуляешь один, где Миша?

Не дождавшись ответа, решила, что мальчики повздорили.

– А посмотри-ка, что я тебе купила! – она покопалась в сумке и достала с самого дна электрический фонарик.

Глаза паренька радостно заблестели. Это был не просто фонарик, а настоящий фонарь с широким-широким отражателем.

– А он с батарейками?

– Конечно, с батарейками, давай-ка, сам включай, посмотрим, как он светит.

Васька включил фонарик, лучи света легко добивали почти до конца улицы. Мальчик поиграл светом фонарика, направляя его на Мишкины окна, и счастливо засмеялся.

– А Мишкина мама тоже купила такой фонарик?

– Нет, я взяла последний, их всего три штуки завезли.

– Значит, у Мишки такого не будет?!

– Вам и одного хватит, не жадничай, ты же катаешься на Мишином велосипеде.

– Я и не жадничаю, у Мишки и так есть новый, – Васька запнулся, выговорить слово папа он не смог, хотя обида почти прошла.

А через минуту ему стало жалко разрушенной крепости. Шагая с фонариком к своему дому, он уже знал, что завтра они с Мишкой построят новую, и она будет точно такой же, как та, которую он сегодня так безжалостно разрушил, не справившись со своей обидой, а может быть, и в сто раз лучше.

Пётр, несмотря на свою молодость, нашёл нужные слова, и на следующий день председатель сельсовета поздравил их с законным браком.

Октябрина была совершенно не готова к таким изменениям в своей судьбе. От свадебного торжества она категорически отказалась, но жизнь и на этот раз пошла не по её сценарию.

Вечером в дом молодожёнов потянулись соседи, гости несли домашнюю выпечку, сало, варёную картошку – у кого что нашлось. Поликарповна тоже внесла свой вклад – в центре стола красовалась пятилитровая бутыль самогона, настоянного на корнях калгана. Гости захмелели, раскраснелись и отогревали души, радуясь чужому счастью. Дружное постукивание вилок то и дело прерывалось не менее дружным криком «горько!».

В доме стало тесно, шумно и весело. Не смолкала гармошка, гости плясали, пели песни и свадебные частушки – неожиданно получилась самая настоящая свадьба.

Принимая искренние поздравления односельчан, Октябрина скоро перестала испытывать смущение, понимая, что люди искренне радуются её счастью, значит, поступает она правильно, и никто её не осуждает.

Председатель колхоза к началу импровизированного свадебного торжества не успел, из райцентра он вернулся уже вечером и, не заходя домой, пришёл поздравить молодых.

Гости потеснились, освобождая уважаемому гостю место напротив молодожёнов, и притихли, ожидая очередного тоста.

– Поздравляю тебя, Октябрина! Я знаю, что память о Григории ты всегда будешь бережно хранить в своём сердце, но это вовсе не означает, что ты не имеешь права быть счастливой. Жизнь продолжается, у неё свои законы и своя правда.

Поздравляю и тебя, Пётр! Удивляюсь, когда только успел жену для себя присмотреть, ты же с утра до ночи топором махал!

– Меня сама судьба прямо с крыши к ней в медпункт бросила. Вижу –

хороша девица, так почему бы не жениться, – пошутил Пётр – и вот я здесь.

С этого дня Октябрина стала Огнёвой, а своему сыну она оставила фамилию Трапезников – в память о своём первом муже.

Свадебное застолье детей не привлекало. Одинаково счастливые Васька и Мишка заново строили разрушенную крепость, а когда стемнело, ходили по улице, ели булки и конфеты с праздничного стола и освещали дорогу новым фонариком.

Молодой муж стал работать в колхозе плотником. С соседями, благодаря своему покладистому характеру, он быстро нашёл общий язык, прижился и полюбил Ягодное всей душой. Односельчане его уважали, ценили за мастерство и скоро стали называть Петрушей, проявив тем самым своё расположение.

Високосный год, крепко-накрепко связавший общим горем маленьких друзей, давно остался позади. Ребята всегда и всюду были неразлучны. Матери давно заметили, что верховодит Васька. Он придумывал забавы, он распределял, кто будет немцем, а кто русским, если играли в войну, он решал, когда пора прекращать игру, куда идти купаться и как назвать щенка, если даже щенок ему и не принадлежал. Васька никогда не уходил с рыбалки, пока не поймает рыбы больше, чем другие мальчишки, но мелкую рыбёшку всегда выбрасывал в воду – мелочь он за рыбу не считал. Дрался Васька до крови и всегда был уверен в своей правоте. Учёба ему давалась одинаково легко по всем предметам.

Мишка держался в его тени. Не обижался, не стремился взять верх и никогда не завидовал другу.

После Нового года школьники начали готовиться к празднованию десятилетия со Дня Победы в Великой Отечественной войне. В красный уголок, служивший одновременно и школьным музеем, приносили старые фотографии погибших земляков, фронтовые треугольные письма и личные вещи фронтовиков, готовили большой праздничный концерт.

Учительница Надежда Петровна задала третьеклассникам на дом написать сочинение тему: «Герои живут рядом с нами».

– Я буду писать про Петра Леонидовича, – сразу же заявил Васька, – и он мне сам расскажет, как у него руку оторвало. А ты, Миш, про кого напишешь?

– А я про дядю Гену Шулакова.

– А про него нельзя, он же умер, когда мы ещё маленькими были.

– Ну и что. Он тоже на войне был, и медаль его я видел, мне тётя Фая показывала. Подумав, Вася согласился, что его друг прав: дядя Гена Шулаков тоже настоящий герой.

Приближалась очередная годовщина Дня Победы, самого светлого и самого печального праздника. Во всём селе не было ни одного взрослого человека, не испытавшего горечь утраты своих близких, но подрастали и послевоенные детишки, которых праздник радовал более понятной светлой стороной: гостинцами, праздничным концертом и захватывающими воспоминаниями захмелевших ветеранов о настоящей войне.

9 мая колхозники собрались в сельском клубе, мест не хватало, люди теснились перед дверью. Первый ряд заняли участники войны. Обычно на День Победы с докладом выступал председатель сельсовета, но на этот раз собравшиеся увидели в президиуме и нового районного военкома.

Военком поздравил всех с великим праздником, но никакого доклада читать не стал.

– Это было на Смоленщине,– начал он, задумчиво глядя в зал,– я оказался в одном из партизанских отрядов. Жили в лесу, в землянках, и замерзали, и голодали, но покоя фашистам не давали, только я не об этом хочу рассказать. Я хочу рассказать о мальчишках, которые воевали наравне с мужчинами и стойко терпели все невзгоды. Был такой и в нашем отряде. Ему и тринадцати не исполнилось, а он был уже настоящим разведчиком.

Юркий, весёлый, без улыбки его никто и не видел, рядом с ним сердце оттаивало, мы его так и прозвали – Огонёк.

В такие переделки попадал, что уже и не надеялись его увидеть, но нет, возвращался живой и невредимый, всё, что надо, запоминал, рассказывал, будто по книге читал.

Однажды, наши тогда уже наступали, направился он в деревню, занятую фашистами, раньше он там бывал не раз, всё хорошо знал, обещал вернуться быстро, но в этот день мы его так и не дождались. Не пришёл он и на следующий день, а потом эту деревню наши солдаты освободили от фашистов. Наш отряд тоже принимал в этом участие, тогда и нашли мы своего истерзанного Огонька на снегу за сараем, в котором фашисты держали пленных, – военком сделал паузу. В зале стояла мёртвая тишина, слушатели ждали продолжения. – Выбросили его, значит, как мёртвого. Подхватил я его, а он ещё тёплый, и ресницы вздрогнули. Все мы тогда, даже самые отпетые безбожники, молились, чтобы машина успела к санитарному поезду, и Бог услышал наши молитвы – в последнюю минуту успели. Занесли его в поезд, а сами уже на ходу выскакивали.

С той частью, что деревню освободила, я и дошёл до самого Берлина. Своего юного разведчика я больше не встретил и ничего о нём не знал, от его родной деревни на Смоленщине ничего не осталось.

Полгода назад меня перевели для прохождения службы в ваш районный военкомат. Так и так бывает, что порой встречаешь человека там, где меньше всего ожидаешь. Не хочу утомлять вас долгой речью. Я здесь не праздный гость. Мне поручено вручить награду, которая искала своего героя больше десяти лет.

Глядя в переполненный зал, военком торжественно произнёс:

– За мужество, проявленное в борьбе с немецко-фашистскими оккупантами, орденом Красного знамени награждается Огнёв Пётр Константинович!

Откуда-то из заднего ряда поднялся Петруша и почти бегом поднялся на сцену.

Грянули аплодисменты.

– Огонёк,– повторял растроганный военком, обнимая, своего юного разведчика, – Огонёк, как же я рад, что тебе удалось выжить!

Зал пришёл в движение, у сцены образовалась плотная толпа, Люди смотрели на Петра, как будто видели его в первый раз, и бурно выражали свою радость.

– Ты что, Мишка, не мог сказать, что твой папа тоже воевал, обиженно прошептал Вася.

– Я думал, что он ещё в школе учился, когда была война, – Мишка не сводил со своего папы восхищённых глаз.

На следующий день в школе он был в центре внимания, ребята ему завидовали, поздравляли и уговаривали принести и показать орден, полученный его отцом. Дома Мишка и Васька долго рассматривали награду, заслуженную двенадцатилетним мальчишкой, почти их ровесником, снова и снова заставляли Петра рассказывать о своих подвигах и чувствовали себя повзрослевшими и готовыми сражаться за свою Родину с любым врагом.

Кажется, только вчера это было, а вот и тринадцатую годовщину Победы отпраздновали в том же клубе. И ребята повзрослели. Ещё в прошлом году всё лето они провели на речке, а теперь во время каникул наравне с взрослыми заготавливали сено, пропалывали картошку, ухаживали за скотом и огородом, постигая всё разнообразие бесконечного крестьянского труда. К первому сентября прошлогодние школьные костюмы оказались безнадёжно малы.

Живая Кукла в этом году пошла в школу. В первом классе её посадили за одну парту с толстым, похожим на цыганёнка Федей Лунёвым по прозвищу Колобок.

На следующий день Колобок уже шёл из школы вместе с Ларисой и чуть не по земле тащил её портфель, изо всех сил стараясь не показать, что ему тяжело.

Когда Федя заболел свинкой, Лариса даже плакала от страха за своего нового друга, который, как ей казалось, заболев, может превратиться в маленького поросёночка.

Сама Живая Кукла превратилась в самую обыкновенную девчонку, и Миша с Васей потеряли к своей воспитаннице всякий интерес.

Мальчишки бегали в школу, ждали каникул, жгли костры, мечтали, учились стрелять и курить, спорили, обижались, мирились, а время постепенно и незаметно делало своё дело, приближая их к такой непростой и такой желанной, самой настоящей взрослой жизни.

Наступивший сентябрь радовал не только сухой и тёплой погодой, но и обильным урожаем. На уборку колхозного картофеля вышли все школьники, за исключением младших классов. Михаилу и Василию уже исполнилось по четырнадцать лет, они пошли в восьмой класс и работали наравне с взрослыми, но, в отличие от взрослых, усталости почти не чувствовали. Грядки на картофельном поле в пойме реки уходили к самому лесу и казались бесконечными, но ребята этому только радовались. За две-три недели вдвоём можно заработать на мопед «Верховина-3», конечно, если матери чуть-чуть добавят, и друзья старались изо всех сил.

Предприимчивый Миша предложил организовать свой труд иначе, чем другие ребята: он собирал картофель в вёдра, а Вася бегал и высыпал их на тележку трактора, каждый раз выкрикивая свою фамилию, чтобы учительница записывала каждое ведро. Через некоторое время Миша с Васей менялись местами и продолжали работать, не сбавляя темпа, с каждым днём приближая исполнение своей мечты. В конце каждого рабочего дня школьники знали, сколько собрано картофеля каждым из них и могли подсчитать свой заработок. Три недели пролетели незаметно. Весь картофель убрали с полей, разбогатевшие школьники приступили к занятиям, а у Миши с Васей появился новый мопед с белыми никелированными крыльями, такого ещё не было ни у одного их ровесника.

А дождь как будто только этого и ждал. Невесть откуда взявшиеся тучи плотно заволокли всё небо и добросовестно поливали сухую, прогретую землю, улучшение погоды обещали только к выходным дням. Прогнозы синоптиков оправдывались: уже в пятницу утром несколько раз выглядывало солнце, а после обеда разорванные ветром тучи лениво побрызгали дождём и отправились на север, открыв промытое до прозрачной голубизны, высокое, совсем не осеннее небо.

На следующий день, с нетерпением дождавшись окончания уроков, ребята отправились в лес за опятами. Собирать грибы за рекой в прибрежном лесу им уже не хотелось, теперь перед владельцами мопеда открывались новые места, недоступные для пеших грибников. Подёрнутая невысокой травой дорога завела в густой смешанный лес, пропахший прелью и грибами.

Ветерок шевелил ажурные тени, солнце, пробиваясь сквозь густые кроны, заставляло щуриться, улыбаться и радовать жизни.

У приметной старой берёзы с расщепленным молнией стволом друзья остановились. Без треска мотора внезапно наступившая тишина казалась напряжённой, неестественной и гнетущей. Птицы, потревоженные непривычным шумом, насторожились, попрятались и замолчали, но через минуту лес уже наполнился свистом, неугомонным щебетом, щёлканьем, и сразу стал приветливым, уютным и знакомым, точно таким же, как у них за селом, на противоположном берегу реки.

Углубляться в лес не пришлось. Полуистлевшее дерево в десяти шагах от дороги было сплошь обсыпано мелкими, как на подбор, грибами со шляпками не больше половинки лесного ореха. Удивительно похожие друг на друга опята, как непослушные дети-близнецы, разбегались по всей полянке, карабкались на стволы деревьев и прятались под валежником –

бери не ленись.

Рюкзаки быстро наполнились, но домой ребята не спешили. Васька первым уловил среди разномастного лесного шума плеск воды. Прислушались – река совсем рядом. Ребята прикрыли от солнца рюкзаки с грибами пластами влажного мха и отправились на разведку. По их представлениям река должна быть далеко от этого места. Но не прошло и пяти минут, а друзья уже стояли на невысоком крутом берегу. Здесь река делала крутой изгиб и устремлялась в обратном направлении, образовав длинную узкую петлю.

– Светлянка!– радостно и удивлённо воскликнул Миша.

– Конечно, Светлянка, только она любит такие выкрутасы,– согласился Вася,– и наше Ягодное так же окружила, смотри, и берег здесь точно такой же, как за мостом.

Вася лёг на землю и попытался дотянуться рукой до воды. И вдруг из-под руки с громким, пронзительным криком вылетела небольшая длинноклювая птица. От неожиданности Вася даже вскрикнул и, провожая птицу взглядом, так и застыл с открытым ртом, ни слова не мог вымолвить и Миша. Это была самая настоящая сказочная птица, необычайно яркого, голубовато-зелёного цвета, белое оперение на шее и грудке переходило ближе к хвосту в коричневое, но больше всего удивило то, что птица блестела и переливалась на солнце, как драгоценный камень.

– Это кто? – шёпотом спросил Вася.

– Не знаю, я таких никогда в жизни не видел, может, в Кирове у кого из клетки улетела.

Вася свесил голову с обрыва и воскликнул:

– Здесь нора какая-то. Точно её! Она как раз с этого места и выпорхнула.

Миша улёгся на траву, свесив голову над обрывом. Вход в птичье жилище был продолговатой формы. Парнишка попробовал пробраться в него рукой.

– Глубокое! До дна не достать. Может, она у нас зимует?

– Да ты что, такие только в тёплых краях живут.

– Я и рассмотреть её не успел, как следует, – посетовал Миша, – вот бы ещё её увидеть!

– А давай спрячемся и подождём, вдруг она к своему гнезду вернётся, – предложил Вася, – ему тоже очень хотелось рассмотреть диковинную птицу.

Ребята затаились под ещё густым, хотя и пожелтевшим, кустом и стали ждать. Ждать пришлось недолго. Её ещё не было видно, но по крику понятно – возвращается. Птица летела над самой водой вдоль берега, не замечая устремлённых на неё внимательных мальчишеских глаз. Она была небольшая, не больше скворца, но с довольно крупной головой и длинным чёрным клювом. Внезапно птица остановилась на месте, как будто натолкнулась на невидимую стену, быстро-быстро затрепетала крыльями и неожиданно нырнула в воду. Изумлённые наблюдатели молча переглянулись, а птица уже летела к берегу с мелкой рыбёшкой в клюве. Она уселась на толстую ветку сосны, опущенную над самой водой, быстро расправилась со своей добычей и как будто специально для зрителей ещё раз зависла перед кустом, за которым прятались мальчишки, и повторила свой трюк

– А у неё лапки розовые! – не выдержал Миша.

В тот же миг птица сорвалась с ветки и с пронзительным криком удалилась. Казалось, что её оперение теперь блестело ещё ярче. Птица так и летела над рекой, пока не скрылась из вида.

Домой друзья возвращались абсолютно счастливыми.

Вася поставил в чулан корзину с грибами, зачерпнул холодного кваса, напился. Стукнула калитка. Миша махал рукой, вызывая его на улицу.

– Ты что, я ещё и раздеться не успел.

– Это был зимородок! Мне папа сказал. Хорошо, что мы сегодня туда поехали, а то бы и не знали, что они у нас тоже живут, но не зимуют!

– А давай завтра опять туда поедем, – предложил Вася.

– Завтра мы в другое место пойдём,– загадочно сообщил Миша, – я не вытерпел и сразу к тебе. Не струсишь?

– Ты сначала скажи, куда зовёшь и зачем.

Миша смутился, – ой, я уже всё распланировал, даже забыл, что папа мне одному это рассказал. Так вот, он сегодня тоже в лес ходил за грибами, и знаешь, что он видел? – следы медвежьи и какую-то падаль, что медведь спрятал! Я у него всё выспросил, точно знаю это место!

– У меня есть папино ружьё, – оживился Вася, – а ты у дяди Пети возьмёшь, только никому не говори, найдём это место, лабаз построим – и медведь наш!

На следующий день, прихватив топор, несколько старых лёгких досок и гвозди, они отправились в лес. С полчаса Миша уверенно шёл по тропинке, по которой они всегда ходили за малиной, потом остановился, осмотрелся и едва слышно произнёс:

– Где-то здесь. Кажется, вон про ту корягу папа говорил. Она похожа на крокодила?

Вася присмотрелся, обошёл корягу со всех сторон и уверенно заявил:

– Похожа, точно, похожа!

– Тогда ищи, где земля взрыта.

Метр за метром они внимательно осматривали землю вокруг коряги, расширяя и расширяя круги.

– Посмотри, какие следы, – подозвал друга Миша, как будто человеческие, только большие очень, как у снежного человека.

Вася приблизился, осмотрел след, оставленный на влажной земле:

– Да это же медведь! Смотри: пять пальцев, когти… опоздали, он уже всё съел.

Вася озирался по сторонам, почему-то стало неуютно, словно что-то подсасывало изнутри – то ли страх, то ли ощущение опасности, то ли генетическая память предков – казалось, медведь совсем близко. Он внимательно осмотрел ворох сухих сучьев под молодой берёзкой, пробежал взглядом по толстому стволу сосны и, отметил глубокие царапины на коре, теперь уже точно знал – медведь сюда придёт. Он уверенно направился к вороху сучьев. Запах говорил сам за себя: присыпанное землёй и старательно укрытое сучьями лакомство медведя ещё на месте, и только ветер помешал им сразу обнаружить припрятанные зверем запасы.

Между тремя деревьями на высоте около четырёх метров они достаточно быстро соорудили настил из досок и обломали лишние ветки, которые могли помешать стрельбе. Оставалось запастись оружием и незаметно ускользнуть из дома, как только стемнеет, чтобы вернуться домой настоящими охотниками с хорошим трофеем.

– Вась, а как целиться будем в темноте? – в голосе Миши послышалось сомнение,– сейчас ночи такие тёмные.

– Никак не будем, хорошо, что там берёзка рядом, она всегда белая, примерно в то место и стреляй, потом, если что, раненого найдём по следу и добьём, не трусь.

Ещё с опушки леса ребята заметили, что у Огнёвых топится баня.

Здорово! – обрадовался Миша, – приходи сейчас к нам, попаримся хвойными веничками, чтобы от нас лесом пахло, тогда никакой медведь нас не почует.

Вася забежал домой за бельём, но решил заодно убедиться, что ключ от ящика, в котором хранится старое отцовское ружьё, лежит на месте – на самом верху кухонного шкафа. Выбрав момент, когда мать вышла из кухни, он вскочил на лавку и заглянул в коробку с ключами. Все ключи были на месте, кроме того самого, который сегодня вечером был ему нужен больше всего на свете. Оставалось надеяться, что другу повезёт больше.

– Мам, я к Мишке в баню пойду, у них и ночую, ладно?

– Иди, Кира Авенировна подала ему полотенце и бельё, – до полуночи не сидите.

– Выспимся, завтра выходной.

Миша его обрадовал: его отец своё ружьё держал в деревянном ящике под своей кроватью, там же и снаряженные патроны на все случаи. Они долго парились в бане хвойными вениками, Пётр, удивляясь выносливости ребят, не обращавших на жару никакого внимания, пошёл одеваться. Когда ребята вдоволь напарились, он уже лежал в постели.

– Пап, ты что так рано лёг? – забеспокоился Миша.

– Да что-то нездоровится немного. Напарился, мёда наелся, теперь пропотею, что-нибудь да подействует, не таблетки же глотать.

– Тогда поспи, – посоветовал Миша, – мама говорит, что сон – лучшее лекарство. Выключить свет?

– Я лучше почитаю, когда ещё вот так поваляешься, а сегодня вроде как не без причины. Дай-ка мне вон ту книжечку, что на комоде лежит.

Открыв книгу, он сразу углубился в чтение, не оставив друзьям ни малейшего шанса завладеть ружьём. На улице быстро темнело.

– Что делать будем? расстроено спросил Миша.

– Пойдём. Посидим, присмотримся, привыкнем, не зря же лабаз строили.

– Пап, я у Вулкана ночую, ладно? Мы ещё математику не сделали.

– Иди, иди, только завтра же выходной, какие уроки?

– А это мы на понедельник.

– Ишь ты, какие старательные! Молодцы. Этих слов Миша уже не услышал, он скрылся за дверью.

До нужного места добрались уже в сгустившихся сумерках. Убедившись, что медведь ещё не приходил, забрались на лабаз и стали ждать. Сколько прошло времени, они не знали. От неподвижности у Миши затекли ноги, замлела спина, и он чуть слышно спросил:

– Может, он сегодня и не придёт?

– Может, и не придёт, всё равно будем ждать до утра, молчи, а то услышит.

Миша смотрел перед собой, стараясь не выпускать из поля зрения белый ствол берёзки. Хотелось спать, глаза закрывались чаще и чаще и открывались с трудом. И вдруг Миша увидел только верхнюю часть ствола берёзки, он потёр глаза, всмотрелся в темноту, но всё равно что-то мешало ему рассмотреть нижнюю часть стволика. Вася нашёл его руку и крепко сжал её, в ту же минуту послышалось чавканье – медведь добрался до своего лакомства и не спешил уходить.

По медвежьим меркам это был такой же подросток, как несостоявшиеся охотники. Свою добычу он спрятал только вчера, и у него не хватило терпения ждать до тех пор, пока сюда его приведёт голод. Теперь лето, вчера он был сыт, сегодня тоже сыт, но это вовсе не означает, что лакомство он готов отдать любому желающему. Покончив с трапезой, медведь сыто икнул, подошёл к старой сосне, потёрся боком о ствол, встал на задние лапы, навалился на берёзку и впился ногтями, будто желая содрать кору. Оставив на стволе глубокие отметины когтей, сытый зверь не спеша заковылял по дорожке в сторону поймы. Уже светало, но мальчишки ещё долго не покидали свой наблюдательный пункт, зубы стучали, тело била дрожь.

– Это от холода,– пояснил Вася, перехватив понимающий взгляд друга.

– От холода, – с трудом выговорил Миша.

– А хорошо, что мы его не застрелили, пусть лучше живёт, у них и так век короткий.

– А сколько медведи живут?

– В лесу лет тридцать, а в зоопарке примерно пятьдесят.

– Тогда лучше тридцать, но в лесу.

– Дадут ему наши мужики тридцать лет по лесу ходить, так и жди.

Замолчали.

– Но почему человек решает судьбу медведя? Ты думаешь, это справедливо? – задумчиво спросил Миша.

– А ты бы хотел, чтоб медведь решал судьбу человека? Так не бывает – он медведь, а не человек.

Мишка ничего не ответил, да и что говорить, любому понятно, что медведь всего лишь зверь, дикий зверь, и не ему решать, жить или не жить на земле человеку.

Переправляясь через реку вброд напротив старого навеса, друзья, конечно же, не заметили, что из прибрежных кустов за ними наблюдают внимательные, сытые глаза любопытного лесного зверя, способного, играючи, одним ударом когтистой лапы, переломить любого из них, как хрупкий сухой стебелёк.

Убедившись, что гости покинули его лес, медведь в несколько прыжков преодолел открытое пространство и скрылся за окутанными туманом деревьями. Ни одна ветка не хрустнула под его тяжёлыми, переполненными скрытой силой лапами, ни один посторонний звук не нарушил гармонии многоголосого птичьего хора.

Ребятам ещё только предстояло научиться преобразовывать естественный страх в азарт, увлечённо выслеживать и добывать зверя, радоваться охотничьей удаче, гордиться трофеями, обеспечивать свою семью мясом – словом, стать настоящими охотниками, такими, как были их отцы, деды и прадеды, оставившие следы и на лесных тропинках, и в памяти односельчан, и в крови своих потомков – в их крови.

Каждый их них ещё отправится в лес, закинув на плечо своё собственное ружьё, подчиняясь непреодолимому зову крови, окажется один на один со зверем и выйдет победителем. А пока они радовались тому, что испытали нетерпение, выдержали долгое ожидание, пересилили страх и не принесли смерть этому сильному молодому зверю – всему своё время.

Последняя школьная осень. У Филаретова Василия, первого ученика во всей школе, появилась единственная на всё село гитара. Играть на гитаре парень выучился сам – он всегда и до всего доходил своим умом. Заканчивая десятый класс, Василий ещё не решил, куда пойти учиться. Одинаково легко ему давались и гуманитарные, и точные дисциплины. Но чаще всего в разговорах о взрослой жизни называл себя изобретателем, шутил, что прославит не только своё Ягодное, но и всю советскую науку…