Читать онлайн Пятое время года. Женская проза и поэзия

Выкормышь

Пахло молоком и овечьей шерстью. Туликетту облизнулась и, припадая на передних лапах, подползла к свёртку ещё ближе. Женщина не обратила никакого внимания, что тень под узловатыми корнями сосны покачнулась и разрослась, вытягиваясь. Уставшая, она продолжала мерно собирать клюкву гребком. Пришлось забраться так далеко, утопая в стылой воде, проваливаясь сквозь мох. Временами она оглядывалась – удостовериться, что ребёнок на месте, спит в объятиях шерстяного одеяла и, главное, совсем не плачет.

Лето клонилось к закату, над болотистыми полянами роилась мошкара, пахло перегноем и железом. Налитые красным ягоды блестели на солнце, как кровавая россыпь, среди желтеющей зелени.

Из одеяла доносилось сопение, Туликетту, вжавшись в мох, готовилась к прыжку. Нужен всего один – она перемахнёт сучковатую корягу, легко отскочит от камня, схватит добычу и тут же отпрыгнет. Женщина грузна и нерасторопна, её башмаки размякли, а ноги устали. Ей никогда не угнаться за Туликетту.

Пахло землей и догоревшими углями. Суви сидела у входа в нору, перебирая блестящие камушки. Лиса скоро вернётся и принесёт с собой еды, как она и обещала. Слюна наполняла рот, живот сводило судорогой – Суви нетерпеливо дёрнула хвостом, ударяя им по пыли. Опомнилась и спрятала его под платье. Туликетту говорила, что видела охотников. Так близко от норы, что удивилась и проследила за ними – насколько ей позволял интерес. Люди разбили лагерь из странных цветных шатров, а приехали они на чудных санях без коней… Суви закусила кончик большого пальца – лиса врёт, нет больше колесниц без лошадей. А ещё…

Ещё там было что-то вкусное и сочное, похожее на хлеб и пахнущее столь же прелестно, – ну это если верить Туликетту. Впрочем, она, не задумываясь, ела сырую рыбу из озера и шипела, если Суви хотела развести огонь и приготовить уху.

Ветви за спиной хрустнули, и на проплешину перед норой выскочила лиса. Нетерпеливо переминаясь на задних лапах, она прижимала к себе странный вопящий сверток, жёлтые глаза горели на чёрной морде.

– Не похоже на хлеб, – Суви вскочила на ноги, приблизилась и взглянула на добычу. – Это человек!

– Маленькы-я, – Туликетту плотоядно облизнулась, – они-с сами не щитают его человеком.

– Ты что, собираешься есть его?

– А почему, почему нет? – лиса опустилась на землю, скрестив ноги и положив на них дрожащий сверток. – Мы больше не часть племени, мы можем есть что хотим…

Суви аккуратно отогнула край одеяла, младенец был совсем крохотный. Ярко-зелёные глаза рассеяно следили за окружающим миром.

– Это девочка? – Суви стало грустно, она любила зелёный цвет.

– Я не знаю-с, какая разница? – с красного языка на лицо ребёнка упали слюни. – Думаешь, одни вкуснее других? Там был только этот!

– Давай его вернём?

Туликетту, рыча, вскочила и, вжав в себя свёрток, стала расхаживать по поляне, распушённый хвост волочился по земле, поднимая облачко пыли.

– Туликетту нашла – его бросили! – клацали белые зубы.

– Ты украла его у матери, чтобы съесть.

– И што? Зачем ей лишний рот, скоро зима – его нужно кормить… Давай съедим его? Смотри, как он плачет, а съедим – и уже не плачет.

Когда-то давно Суви прогнали из племени за то, что она забралась в овин и съела маленького ягнёнка. Тогда же у неё вырос этот дурацкий хвост и та штука на спине. Наверное, съешь она ребёнка… простым изгнанием дело не закончилось бы.

– Он такой кроха, – Суви усмехнулась, – давай немного подождём.

Хитрые глаза Туликетту одобрительно сузились.

Пахло железом и асфальтом. Паренёк сидел на автобусной остановке, болтая ногами. Стоптанные кеды почти развалились. Нужно будет найти новые, потом.

Продуктовый магазин на другой стороне шоссе закрывался, толстоватый и неповоротливый хозяин отчитывал работницу, напортачившую с кассой.

Девчонка стояла, понурив плечи и потупив взгляд в плитку тротуара.

Дешёвый сарафан – униформа, потрёпанная футболка, но вот ей в руки отсчитывают хрустящие денежки. Всё так просто. Особо не попируешь, но на чипсы и содовую хватит, да и девчонка симпатичная.

Паренёк соскочил с насиженного места и направился к магазину с погасшей вывеской, возле которого глупышка пересчитывала свою выручку.

Пахло лесом и корой.

Иви свернула за угол магазина, пересчитав деньги за сегодня и, снова пересчитав – но уже с меньшим энтузиазмом, она сунула потрепанные купюры в карман. И от недовольства пнула мусорный бак. Когда он завалился, от него отлетела крышка и с мерзким железным звоном покатилась по переулку.

– Старик такой скряга.

Девушка обернулась на незнакомый голос. Вытянутая костлявая фигура неожиданного собеседника ей сразу не понравилась. В нём было что-то от сенокосца – которых она до смерти боялась.

– Ага, – буркнула Иви себе под нос.

Парень словно заметил ее настороженность и всплеснул руками, выдавив из себя подобие смешка.

– Милый родной городок, вернись в любое время – ничего не меняется.

– С возвращением тогда, – Иви просочилась мимо и вышла на улицу.

Солнце клонилось к горизонту, над опустевшим шоссе зажигались фонари.

– Тебе не страшно идти одной? – парень не унимался, ухватившись за ее локоть, он остановил Иви. – Я провожу, вдруг кто пристанет.

Пальцы с силой сжимали руку, крепкая хватка.

Вырви руку и беги, через пять домов будет заправка, скорее всего там сейчас ещё есть люди. Тебя все здесь знают. Паника сдавила горло, по спине пробежал неприятный холодок.

Девушка выдавила слабое подобие улыбки и кивнула. Лицо схватившего было неприятно худым и острым, зелёные глаза смотрели холодно и отстраненно.

– Ладно, пойдём, я живу недалеко, – она пыталась сохранить спокойствие. – Меня зовут Иви.

– Хм, я, допустим, Алекс.

– Вернулся на родину, Допустималекс? Навестить семью?

– Семью? – парень пожал плечами, пальцы впились в предплечье, Иви вскрикнула, —Можно и так сказать. Грущу без родных мест. Где ты, говоришь, живёшь?

– Нам дальше направо, – буркнув это на автомате, Иви осознала оплошность – заправка в другой стороне.

Медленно они пошли вдоль шоссе, отдаляясь от городка.

Пахло травой и корой.

Над головой смыкались ветки, позади под чьими-то ногами хрустел хворост и колючая трава. Паренёк перемахнул через поваленный ствол дерева, опустился на траву и, переводя дыхание, огляделся.

Что-то замерло, спрятавшись в тени раскидистой сосны. Только жёлтые огоньки вспыхивали и пропадали, словно оно – кем бы оно ни было – то вставало в человеческий рост, то опускалось на четвереньки.

Алекс растёр лицо, пытаясь успокоится. Когда эта хрень появилась?

Он поймал девчонку, они дошли до развилки. Он приставил нож к её горлу. Она отдала деньги. Потом она вздумала играть с ним в греко-римскую борьбу и ему пришлось пырнуть ее. Нож вошёл ей в живот. Он точно помнил. Вошёл в живот. Она упала. И тогда эта хрень накинулась на него. Какая-то бешеная собака. С руками. У твари были человеческие руки. Он знал, что нельзя было покупать дурь у того мужика. Собака с руками – привидится же такое.

Огоньки погасли, шорохи стихли. Алекс вылез из-за дерева и поспешил в сторону шоссе.

Пахло ледяной водой и можжевельником. Иви вытянула нож из живота и отбросила прочь – сарафан был напрочь испорчен.

– Ну что за отстой, – потрогав живот через дырку на ткани она удостоверилась, что рана затягивается.

Спину свело от знакомой боли. Дыра разрасталась, скоро она не сможет прятать её под футболками – когда шипы и мох полезут из неё, как у Суви.

В глубине леса раздался крик, а потом всё стихло.

– Допустималекс, какой же ты… идиот.

Рядом тихо треснули ветки.

– Я поймала человека, – с хрипотцой выдавила Туликетту.

– Нас засекло три камеры, – Иви лежала ничком на спине и смотрела на звёзды. – Суви расстроится, но нужно переезжать.

– Хорошо-с… как скажешь… – лиса стояла на задних лапах, передними сжимая перепачканные в крови деньги. – Конфет в дорогу?

Иви улыбнулась.

– Конечно, Тул. Всё, что захочешь.

– Ты расстроилась?

– Нет, – девушка поднялась с травы и кое-как отряхнулась. – Просто подумала: как здорово, что ты спасла меня из болота, тогда.

Туликетту довольно зажмурилась, когда Иви подошла и потрепала её по голове.

– Ты как хлеб. Туликетту любит хлеб.

Иви ещё немного постояла, трогая острые мягкие уши.

– И я люблю тебя.

Хитрые жёлтые глаза сузились, хвост позади Туликетту ударил о землю и раздвоился.

Туликетту – лиса-чернобурка в финской мифологии и олицетворение Северного сияния.

Суви – женское финское имя означает «засушливое лето».

Иви – женское финское имя означает «жизнь».

Ирий

Когда отец умер, старые часы в гостиной били полночь. Седая кукушка выскочила из-за резных ставень над циферблатом. «Ку-ку… Ку-ку», – открылся механический клюв, щёлкнул медный язычок.

Ночь на распоротом брюхе вползла через узкие окна и улеглась на ковре чернотой. Эта ночь перекинулась дворнягой, старой и плешивой. Хозяйская рука давно не трепала кудлатый загривок, и она страшилась прикосновений. Скалить желтые резцы тоже было страшно, и всё, что оставалось этому нелепому существу, – истекать чернотой и звёздами на старый потёртый ковер, не отводя от меня своих безразличных глаз.

Когда умер отец, из-под половиц вышли три его тени, окинули взглядом потёмки гостиной, не замечая меня, свернувшейся калачиком под столом.

– Ей должно было нагреть самовар, – сказала тень отца, высекшего мою мать розгами, – но поганое дитя оставило его холодным.

– Теперь мы пойдём в Ирий, смердя его мором, – сказала тень отца, утопившего моих братьев в болоте. – Белая зверица настигнет нас. Как идти, если не пил кипрея, не прожевал стебель аира?

– Рёвом выреветь, – сказала тень отца, качавшая мою зыбку, – когда пойдём по ивовым прутикам.

Старшие тени мертвеца засмеялись и оскалились на младшую.

Когда отец умер, только я и лужица ночи на ковре видели, как две его тени отрывали кусочки от третьей – жевали их, посасывая, как сочный стебель аира.

Механическая кукушка прокуковала трижды по три и умолкла. Я вспомнила о том, что стоило напечь хлеба или блинов тонких, как кожица ягненка, жёлтых, как слепящее солнце, и нагреть самовар. Стоило вылезти из-под стола и почивать тени моего отца: ту, что засекла мою мать кнутом, ту, что утопила моих братьев в болоте, и последнюю – ту, что я все ещё любила, – сожранную.

Потом две отцовы тени долго спорили между собой, кто первый пойдёт по ивовым прутикам в Ирий.

– Уступи мне, – сказала тень, любившая розги. – Я старшая, потому что знаю, как кровь солона и играет на солнце, как раны тонки и как вкусен их вид.

– Не уступлю, – сказала тень, знавшая жажду. – Я хоть и средняя, но пойду первая, ибо знаю, как сладка вода и как напоить любого досыта.

Услышав это, старшая тень отца зарычала по-волчьи и разверзла огромный клыкастый рот, чрево тени было от горла и до пупа – воняющее сладким и заросшее бугристыми нарывами. Средней тени ничего не оставалось, как раззявить рот и излить из себя мутную болотную воду. Так и стояли они, тени моего отца, друг напротив друга, соревнуясь, кто от жизни отхватил лучшее, кто смерть глубже познал и кому следует поступиться.

Когда отец умер и тени его собирались идти по ивовым прутикам в Ирий, ночь, перекинувшаяся лужицей на ковре, подмигнула мне левым глазом – щёлкнула пастью, только я и видела, как исчезли в ней тени моего отца, словно их и не было.

– Сиротка, – причмокнула ночь, поглядывая лукаво, – не угостишь ли меня чем за доброе дело?

Когда умер мой отец, ночь, просочившаяся в узкие окна и перекинувшаяся обманкой-лужицей, забрала причитающееся ей – тени отца моего, ненавидящие друг друга, и что-то, что я пуще жизни любила, но теперь уже и не вспомню, оставив мне в назидание рассечённый лоб.

– Спи, глазок, спи, другой, – замурлыкала сытая ночь, расхаживая по гостиной. – Спите, оба глаза.

Стоило ли мне сказать тогда вслух, что ссадина на лбу обернулась лишним, неположенным мне по рождению глазом. Его-то ночь и не посчитала, забыла, верно, а он видел, как пошла ночь по тонким ивовым прутикам в Ирий, и шкура её была белая.

Ирий – в восточнославянской мифологии древнее название рая.

Свободный стих

Они говорят

Заметки о китайских лисицах

Давид Самойлов. Свободный стих

Яо-Ху – лисица оборотень в Китае.

Иркалла – в шумеро-аккадской мифологии – царство мёртвых, «нижний мир», из которого нет возврата.

Качим – название цветка Гипсофила.

Двоедушник – элемент славянской мифологии, человеческое существо, способное совмещать две души, одна из которых демоническая, а вторая – человеческая.

Выворотень – изначально дерево, выдернутое с корнем, но Н. С. Гумилёв заменяет этим словом понятие «оборотень».

Мокошь – восточнославянская богиня, богиня-пряха. Мокоши, как и другим божествам, приносились жертвы, в том числе и одна человеческая.

Доля и Недоля – в восточнославянской традиции пряхи судьбы (доброй и злой), связаны с богиней Мокошью.

Плёс – глубоководный участок реки.

Стрига – нечисть, оживший мертвец (колдун или ведьма), схожа с упырём или вампиром, считается, что стриги любили похищать детей.

Резанка – разрезанная надвое монета.

Кулички – отдалённые места на болоте, трясина.

Из сборника «Стихабрь»

Сто желаний

– Девочки, привет! – Алёна бегло поцеловала двоих подруг в щёки и уселась за столик. – Слушайте, я вчера узнала про новую практику, «100 желаний» называется. В общем, берёте блокнот…

– Воу-воу, остановись, женщина! Мы ещё от гвоздей не отошли, – Света перебила её только словами, но и жестом, подняв ладонь на уровень лица Алёны.

– Да вы не понимаете, это другое, это про…

– Не тарахти и закажи себе что-нибудь для начала, – не опуская руки, Света подозвала официантку.

– Ну правда, Алёна, зачем ты сразу про это, – подала голос Катя, – неделю не виделись, давай по порядку.

– Да ну вас, – Алёна облокотилась на спинку мягкого кресла, закинув за неё свои золотистые кудри. – Мне, пожалуйста, омлет с лососем и авокадо и апельсиновый фреш, – она перевела взгляд голубых глаз с официантки на подруг. – Как у вас дела, девочки?

Катя улыбнулась ей в ответ. Самая старшая из них, самая сдержанная, она была «цементом» их компании. Когда-то они работали вместе в конструкторском бюро. Катя инженерит там до сих пор, Света поднялась выше всех и возглавляет один из отделов крупнейшей в городе строительной фирмы.

Алёна пришла в бюро сразу после окончания института, но позже решила попробовать себя в иллюстрировании. Рисует теперь мультяшки для разных заказчиков. Нравится ей создавать своих персонажей, к тому же, оказалось, за это неплохо платят.

– У меня всё хорошо, малышка, – начала Катя. – Дома все здоровы, Лёвка готовится к поступлению, репетиторы, ещё и тренировки, знаешь, занят постоянно. Маруся тоже умничка, лучше всех в садике рисует, ты, Алёна, как крестная должна гордиться. Мы с Серёжей работаем, ну как обычно, мама в порядке, слава богу, после того случая больше скорую не вызывали.

– А брат так и не объявлялся? – спросила Алёна, на что Света разразилась смехом и со звоном опустила стакан сока на стол:

– Шутишь? Объявится он, как же, жди!

– Свет, потише, пожалуйста, – добавила Катя.

Её брат был бывшим мужем Светы, который во всех смыслах сбежал не только от жены с ребёнком, но и от обязательств по заботе об их общей с Катей маме. За три года его так и не смогли найти, даже как неплательщика алиментов.

– Ладно, не будем о дурном, – Алёна принялась за свой завтрак. – Смотри, Светка, я ем, а ты пока рассказывай, что у тебя.

– У нас новый проект, московские инвесторы, если всё выгорит, получу безумные деньги! Но прежде придётся серьёзно поработать, поэтому, простите, но ближайшие недели, ваши воскресные завтраки будут проходить без меня.

– Ну вот, – вздохнула Катя, – даже по воскресеньям занята будешь?

– Да врёт она. Скорее жениха нового нашла. Посмотри, – отложив вилку произнесла Алёна, – причёска новая, чёлка эта игривая, как у меня, кстати. Светка, только не смей краситься в блондинку!

– Да делать больше нечего!

– Ой, правда, Светочка, у тебя же причёска точь-в-точь как у Алёны теперь, – Катя улыбнулась и поправила свою аккуратную стрижку «под мальчика».

– Так, всё, мне пора, – Света поднялась и положила деньги на стол. – Рада была вас видеть, но работа ждёт. Увидимся. Приятного аппетита! – Она поспешно удалилась, цокая каблуками по кафелю.

– И что это было? – Алёна смотрела ей вслед.

– Ну она такая, что уж. Ты-то как, малышка, что там за практика?

Алёна отодвинула полупустую тарелку в сторону, а сама подалась ближе к столу, будто хотела поведать подруге какой-то секрет:

– В общем, берёшь блокнот и записываешь 100 своих желаний. И, знаешь, это так сложно, оказывается. Я думала, много всего хочу, а села писать и остановилась на 20-м, представляешь? Всё написала: и про работу, про заказы, про ремонт, отпуск, про украшения эти, которые давно хочу, и про здоровье, про то, что к стоматологу надо, в бассейн записаться. И всё, понимаешь, ступор. А смысл в том, что истинные наши желания начинаются примерно после 50-го, когда всё поверхностное уже выпишется.

– А про личное ты написала? Про любовь?

– Не-а.

– До сих про Виталика думаешь? Ну, малышка, уже полгода прошло с тех пор, как…

– Как он меня бросил. Да забыла уже вроде. Не знаю, не могу просто пока про личное.

– Кать, привет! Я дошла до 52-го желания!

Алёна и Катя ждали свой заказ на очередном воскресном завтраке. Света не пришла. Сказала, работа.

– Ну, и что там у тебя?

– Я переформулировала всё про заказы, написала более конкретно, чего хочу от работы, не только про деньги, но про развитие, про свои ощущения, удовлетворение от процесса. Ещё стала писать про отношения. С мамой, с папой. С мужчинами…

Алёна не договорила, потому что заметила, как к их столику идёт Света. Она улыбалась. Её всегда строгий вид как будто изменился. Новая причёска сделала её мягче, костюм казался не таким официальным как обычно.

– Света? Ты же сказала, работа, – выговорила Алена растерянно.

– У меня пять минут, проезжала мимо, решила хлопнуть с вами кофейку. Вы против, что ли?

– Нет, конечно, мы рады! Выглядишь потрясающе! – озвучила Катя. – Алёна как раз рассказывает про «100 желаний». Она уже на 52-м.

– Ага, и что там?

– Про отношения.

– Про Виталика, что ли, решила желания загадывать? – Света засмеялась в своей манере. – Дурочка, да забудь ты уже про него. Козёл он. Я тебе сразу говорила. Девушка, капучино без сахара, пожалуйста, – моментально переключилась она на проходившую рядом официантку.

– Да при чём тут Виталик? – Алёна швырнула салфетку на стол и ушла в сторону туалета.

– Свет, ну ты чего? Зачем про Виталика, – засуетилась Катя. – Она же и слова про него не сказала.

– Ой, оставь. Вечно ты с ней нянчишься. Девке уже за 30, всё витает в своих мультяшных облаках. Картинки, практики, желания. Детский сад. Ни детей, ни мужика нормального, ни работы.

– Ну всё, Света, остановись. Сама бы ты что в своих 100 желаниях написала?

– Замуж выйти второй раз удачно. И точка. С остальным у меня порядок. А ты?

– Чтобы Лёвка в институт поступил. И чтоб мама не болела. И чтоб Серёжа чаще дома бывал.

Алёна вернулась, села напротив Светы и посмотрела ей прямо в глаза.

– Свет, как дела?

– Нормально. Работа, проект, некогда желания загадывать, выжить бы. Тебе тоже советую больше работать, а не ерундой заниматься.

– Спасибо, сама разберусь как-нибудь. А там около входа машина стоит, не за тобой?

– Какая ещё машина?

– Чёрная «Тойота», большая такая.

– Не понимаю, о чём ты. Так, все, мне пора, – Света поднялась и положила деньги на стол. – Рада была вас видеть, но работа ждёт. Увидимся.

Как только она зашла за поворот, отделяющий основой зал от входной зоны кафе, Алёна подскочила с кресла и устремилась за ней.

Через две недели Алёна и Катя встретились в кафе, где раньше никогда не завтракали.

– Я закончила со списком желаний, – Алёна села в кресло, закинув за него хвост немытых золотистых волос.

– Малышка, ты как?

– Нормально. Странное это всё-таки ощущение, когда понимаешь, что тебя предал не один близкий человек, а сразу два.

Катя взяла подругу за руку. Кисть Алены оказалась холодной. На ней так и не появилось желанных украшений.

– Ну перестань, не всё так трагично. Они же начали встречаться уже после того, как вы расстались.

– Да. Только, знаешь, я сейчас всё вспоминаю и вижу как-то по-другому. Она сразу сказала мне, что он козёл. В первый же день, когда я их познакомила, хотя не объяснила почему. А потом что? Потом… он же постоянно говорил со мной её словами: что мне нужно повзрослеть, что нужно прекращать детский сад этот разводить. Понимаешь? Это её слова! Получается, она ему это говорила. Когда? А её навязчивое желание снова выйти замуж? А причёска её эта… Зачем она хотела быть похожей на меня внешне? При этом демонстрировала, что она умнее и успешнее…

Алёна разрыдалась, а Катя только и могла, что обнимать подругу и извиняюще улыбаться окружающим.

– Малышка, ну хватит, может, лучше ко мне поедем? Маруся будет очень рада тебя видеть. И Серёжа тоже, и мама.

– Спасибо, Кать, как-нибудь в другой раз. Заеду к вам обязательно, – Алёна вытерла слёзы салфеткой. – Не сегодня. Надо работать. Новый заказ взяла. Да и пора уже исполнять свой список желаний. Это ж не волшебство какое-то, которое само собой случится. Я должна для себя всё исполнить. Особенно последнее, сотое желание: научиться разбираться в людях.

Как перестать бояться смерти

– Как перестать бояться смерти?

– Попробуй понаблюдать за жизнью.

– Как это?

– Иди в солнечный день в городской парк, медленно прогуливайся и внимательно смотри. Малыши на самокатах. Один упал и даже не заплакал, не успел, второй шустро пришёл на помощь. Паренёк постарше объехал их на велике, рюкзак у него прикольный – ниндзя нарисован с кошачьими глазами, изумрудными. А там парочка, видишь? Молодые ещё, за руки держатся. А там пара значительно старше, им точно за 60. Но тоже рука об руку. Милые. И модные, кстати, дама в костюме пижамного стиля в горох и в плаще. А у него сиреневый шейный платок. Живо что-то обсуждают, глаза блестят у обоих. И сразу интересно узнать, они всю жизнь вместе или это их первое свидание. Группа спортсменов бегает по парку. Готовятся, наверно, к соревнованиям, слишком уж их много. Один улыбнулся тебе, глянь! Неожиданно. Приятно. На асфальте – детские рисунки мелом: солнышко, палка, палка, огуречик, получился человечек. Удивительно, дети всегда рисуют одно и то же – домики, цветочки, людей и солнце. И всегда это у них выходит жизнеутверждающе. А солнце как блестит! Отражается в подсыхающей луже и в мокром носу дворовой кошки. Девчонки вон молодые смеются, семейные пары с детьми гуляют, шумная компания друзей и одна девушка среди них тихая, серьёзная слишком, с ромашками в руках.

– И как это избавит меня от страха?

– Никак. Просто покажет, что жизнь ярче и многообразнее скучной боязни.

Последняя в роду

Марьюшка Сизова стояла на берегу реки Поленовки. Солнце почти скрылось за вершинами деревьев, а луна ещё не взошла. Уходить не хотелось. Век стояла бы, речку слушала. Нет, скорее девице не хотелось домой. Батюшка ещё не вернулся из поездки на дальний прииск, а дома Марьюшку ждала только мачеха Авдотья Федоровна да Аглая, злокозненная сводная сестра. Марьюшка вздохнула, взяла корзину с постиранным в реке бельём и направилась к дому. По пути Даниловну, слывшую в посёлке ведуньей, успела навестить: не надо ли чего одинокой старухе?

– Что ж ты затемно? – накинулась на неё мачеха.

– Да что мне сделается, маменька? – попыталась возразить Марьюшка.

– Лихие люди по лесам шастают, старателей обирают. Аль не слыхала? Да брось бельё, к ужину поспеть надоть.

Марьюшка накинула передник и стала накрывать на стол. Аглая, сидя в углу с куделей, следила за ней взглядом из-под белесоватых, но длинных ресниц. Всем взяла Марьюшка: телом ладная, глаза синие, как дальнее озеро, а голос звонкий словно ручей весенний.

– Отец вернулся? – спросила Марьюшка.

– Задерживается, – ответила Аглая и отвернулась к окну.

В горнице пахло свежезаваренным чаем и овчиной, деревом и дымом от трубки, которую недавно курил урядник Иннокентий Васильев.

– Посёлок у нас маленький, все друг друга знают, – произнёс Васильев, наливая чай приехавшему из Екатеринбурга исправнику Андрею Марфину.

– Неужто никто ничего не видел? – исправник взял кружку и обернулся к хозяину прииска Михайле Барышеву. – Кто знал, что Сизов на прииск с деньгами поедет?

– Только я, – кивнул Барышев.

– Он часто ездил с такими суммами? – спросил исправник.

– Первый раз, – ответил Барышев. – Обычно я возил деньги рабочим. А тут…

– Мог сбежать с вашими деньгами? – вмешался в разговор Васильев.

– У него семья в Поленовске. Жена и две дочери.

– Уверены в его честности? – не унимался урядник.

– Как в себе. Более пятнадцати лет безупречной службы.

– Может, медведь сожрал? Шатун, – задумчиво произнёс исправник.

– Сразу видно, что вы городской человек, – ухмыльнулся в бороду Васильев. – С коляской и кобылой? Хорош медведь. Да и для медведей не бескормица нынче. Не весна чай…

Исправник размешал сахар и поглядел в окно. Было видно, что разговор утомил его. Следствие по исчезновению управляющего владельца прииска за эти дни не продвинулось ни на шаг. Впрочем, сам Барышев, владелец прииска, вызывал у исправника странное чувство. Вроде человек перед ним приличный, а вот не договаривает что-то.

– Оружие было при нём? – спросил Васильев.

– Конечно, – произнёс Барышев.– Тут лихих людей полно.

Когда дверь за Барышевым закрылась, исправник вопросительно поглядел на Васильева. Тот не заставил себя долго ждать:

– Из простых лабазников – да в тузы! Везучий чёрт. А может, душу дьяволу продал. Чует, где золотишко водится. Другие вон годами породу моют – и ничего.

Исправник понял, что Барышева в посёлке недолюбливают. Вот и урядник туда же.

– Дочь его нам поможет! – вдруг сменил тему Васильев. – Толковая девка. Окрестности знает.

Незнакомец вырос словно из-под земли прямо на дороге. Кобыла, на которой ехала Марьюшка, чуть не сбила его с ног.

– А ты красавица, – пробасил он и двинулся к Марьюшке.

В руке мужчины блеснул нож.

– Ну-ка прочь, – из-за ближайшего дерева на поляну выскочил Егорий Меркулов.

Незнакомец резко обернулся и набросился на Егория, тот еле успел уклониться от сверкнувшего лезвия. Но он был выше и сильнее нападавшего, поэтому через пару минут злодей лежал бездыханный в траве.

– Не жилец, – сказал Егорий, наклонившись над телом.