Читать онлайн Среди людей… Запоздалая попытка осмысления их внутривидовых отношений

© Юрий Киселёв, 2025

ISBN 978-5-0065-6689-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Юра. Детство

Люди по большей части самолюбивы, беспонятны, легкомысленны, невежественны, упрямы; старая истина, которую всё-таки не худо повторить.

А. С. Пушкин – В. А. Давыдову, 1824 г.

Я появился на свет за 2 года и 7 месяцев до 22 июня 1941 года в городе Витебске в Белоруссии.

Собирался стать «генелалом» – это по рассказам моего брата Миши. Он был старше меня на 6 лет..

Однако военная карьера не задалась: дослужился лишь до ефрейтора (одна лычка) в армии.

В первые же дни войны бомбили Витебск. Отца отправили на фронт.

Мама закрыла квартиру на ключ. Все были уверены, что это ненадолго, что немцев скоро выкинут из страны, что «от тайги до британских морей Красная армия всех сильней».

Наш первый эшелон из вагонов-телятников разбомбили. Всё это, конечно, по рассказам мамы и брата.

Я помню отдельные эпизоды с четырёх – пяти лет. Это уже в «глубинке» Марийской республики в селе Мари-Турек, куда мы приехали впятером: мама с двумя детьми, бабушка и дедушка. В эти дни бабушка научила меня читать. Это было на русской печке под потолком, на полатях, в тепле. А зимы в этих краях суровые – резко континентальный климат.

Мои впечатления Мари-Турекского детства эпизодичны и бессистемны. Таким же (само собой) и будет этот запоздалый дневник. Может быть так и назвать эти записи. Нет, пожалуй, скучновато. Посмотрим.

Надеюсь, что у этих записок будут хотя бы немногочисленные читатели.

Мари- Турек это райцентр примерно в 120 км от столицы – Йошкар-Олы.

Мама работала машинисткой в отделе МВД.

Запомнилось очень ярко: В комнату вошёл нищий без стука. Попросил поесть. Чистили картошку. Протянули ему несколько очищенных картофелин. Он тут же с хрустом съел одну. Картошка и была главной спасительницей у всех.

Очистки сушили и мололи на мельнице. Из этой муки пекли лепёшки. Там на мельнице было страшно. Помню провал в полу, квадратный и там в глубине провала что-то живое, рычащее – это жернова. Дед вскоре после этих лепёшек умер.

Мы остались вчетвером.

Меня отдали в детский сад, Мишка пошёл в школу.

В непролазную грязь Мишке на его ботинки сверху обували лапти с местного рынка. Лапти были с бечёвками-перевязками, что давало гарантии от потери обуви в вязкой грязи.

Мне давали с собой доп-паёк – картофельную запеканку, домашнюю. Дети в саду обступали меня и тянули руки. Доставалось мне в итоге немного.

Нам, как и другим эвакуированным, выделили по нескольку грядок. Я помню уже отчётливо: пригласил соседских девчонок «на морковку». Они изрядно подёргали нашу морковь на грядках. Мою щедрость дома не оценили, восторга не было.

На соседних грядках пахали такие же эвакуированные из Белоруссии, как и мы. И как-то мы услышали напевное: -Нехама имела второе письмо, а Ви? (имелось в виду «А Вы?»). Мой брат всегда был пересмешником, часто передразнивал эту еврейскую интонацию и повторял эту фразу. А смысл её прост: имели ли мы письмо с фронта, как везучая Нехама.

Помню: мама несла меня через какую-то речку или ручей подмышкой. Доски или жерди качались и прогибались. Было страшно над этой «стремниной».

Было бы несправедливо не вспомнить умницу-кошку. Она просилась во двор, тянула и царапала одеяло у спящей бабушки. А возвращалась через форточку. Вероятно, влезала по углу бревенчатой вязки дома.

В Мари-Туреке я впервые узнал, что такое обман (жульничество?), причём предельно наглядно: дома обнаружили, что в колобке масла с рынка была скрыта картофелина.

Вот, пожалуй, и всё из этого времени, что удержала память.

Мы начали собираться в Йошкар-Олу, куда перевели маму.

Мама была хорошей «скоростной» машинисткой и владела редкой профессией стенографистки. Это была замена магнитофонам – скоростная запись речи за докладчиком условными знаками, заменяющими слоги.

Маме присвоили офицерское звание и перевели в МГБ, что и спасло нас от нищеты. Нас было трое, как в то время говорили, иждивенцев.

Ехали в Йошкар-Олу на «полуторке». Я на коленях у мамы, брат с бабушкой на скамейке в кузове. Машина то и дело глохла. Шофёр терпеливо чистил карбюратор и ни разу не употребил матерной брани. Это тоже чудо, потому и отпечаталось в памяти.

Йошкар-Ола. Столичная жизнь накануне Победы и после

Меня определили в ведомственный детский сад.

Каждое утро нам измеряли температуру и давали ненавистный рыбий жир. Может быть (это без иронии), благодаря заботе Партии и Правительства в моём детстве я ещё здесь.

Днём я ни секунды не спал. Это было мучительно – ждать подъёма.

Я ни с кем не сошёлся в детском саду и подружился со старшим на 2 года Юрой Зыковым, который уже учился в школе. Мы не расставались, пока отца Юры не перевели в Казань.

Однажды, когда я тоже уже был школьником, из стола отца Юрка извлёк никелированный трофейный женский пистолет «Вальтер». Походить с ним (Юра был справедлив) по очереди, прицеливаться в безлюдном месте – это ли не счастье. Наигравшись, положили на место.

Нас сближало ещё и увлечение Утёсовым и Бернесом. На нашем патефоне слушали их по 100 раз.

В выпускной год в детском саду мы были в чудесном летнем выездном лагере в деревне Старое Крещино. *

Под горой школы, где мы жили, речка, мельница. Развлечений, правда, никаких. Разве, хороводы к вечеру? Нудное развлечение. «А мы просо сеяли, сеяли…». Противоборствующая сторона наступает с пением: «А мы просо вытопчем, вытопчем… Ой, Дид Ладо, вытопчем, вытопчем…».

Воспиталки, впрочем, не жаловались на скуку и находили себе развлечения по интересам в деревне. Почему я, в нежном возрасте находясь, понял это очень быстро?

Я читал Конька Горбунка (спасибо бабушке – научила). Развлекались самостоятельно. Например, на двух передних колёсах и оси телеги съезжали с горки, хорошо, что оглоблями назад.

Построили у школы-казармы штаб-шалаш. Алик Ткаченко мгновенно захватил власть, я стал его замом. Украинцы определённо очень активны.

Я рисовал всем желающим офицеров – фашистов в фуражках с высокими тульями. (Оказалось, я предвосхитил нынешнюю идиотскую моду. Офицерские фуражки сейчас напоминают парус). И вдохновенно врал: «Приедет папа (вот- вот) с фронта и покатает на танке». Врал, не заботясь о правдоподобии. Не врал, пожалуй, а мечтал вслух.

Начальную школу я почти не помню. Разве что измотанных учителей, бедно и очень бедно одетых.

От 7-летки память сохранила больше. Например, историчка из эвакуированных, очень женственная и гордая иудейка с осиной талией.

Мой приятель Гера Огородников никогда раньше не видел подобных аристократичных женщин (да и я тоже). Она приводила его в восхищение. Нормально для будущего художника.

Между 5 и 7 классом (не помню точно) был один эпизод, который трудно забыть (см. иллюстрацию). Возню и повизгивания за печкой в классе вдруг перекрыл вопль: «Сиську нашёл…!». Это был (с чем бы сравнить?) крик радости, словно вахтенный матрос после изнурительных штормов наконец увидел и завопил: «Земля-я-я!!!».

Да ещё и незабываемый Дмитрий Фёдорович Вахняк, грузный, седой, лет 60-ти (из австрийских пленных) – учитель немецкого языка. Он удивительно точно метал мел в нарушителей порядка в классе. Над головой моего соседа (мы были на соседней парте) осталась после его атаки на стене коническая меловая горка.

Он же, Дмитрий Фёдорович объявлял: «Сегодня буду спрашивать «курятник» (его определение). В классе были Цыплёнков, Петухов и т. п. птичьи фамилии.

Дмитрий Фёдорович ввёл без Решения Министерства Просвещения 10- бальную систему оценок знаний: «Большой двойка, маленький двойка». То же относилось ко всем другим оценкам.

Такой вот прогрессивный учитель.

Замученные местные учителя конечно, были другими.

Бедность. Математичка носила на уроки будильник в кармане своего поношенного пиджака мужского покроя. Наручные часы – это роскошь в то время.

Выделялся своими способностями Витя Зборовский. Никто его не мог догнать. Ну и, конечно, он сделал впоследствии хорошую карьеру как талантливый инженер.

Плотные дружеские контакты у нас сложились с младшим на 2 года Зборовским – Шурой и не прерываются до сих пор.

Маму я видел не часто. Она была офицером и не работала, а служила. Моя привязанность к ней была невероятно сильной. Я часто с волнением в сердце ждал у подъезда Министерства её появления.

У брата Миши была своя малопонятная мне жизнь. Он старше меня на 6 лет и это, конечно, нас разделяло. К тому же он ещё и пристрастился к водке.

Я часто бывал дома один, слушал хриплую чёрную бумажную тарелку – радио. Воображение поневоле работало, заменяя телекартинку.

Жил, одним словом, без присмотра. Учиться ленился. Часто прогуливал и, видимо, поэтому терял порой смысловую логическую нить учебного процесса.

Плавать научился сам. Однако, купание едва не закончилось трагически.

Я вечно вляпывался в истории, был крайне рассеянным. На реке был сплав леса. Прыгая, перебегая реку по брёвнам (они крутились и подтапливались), я вдруг оказался под ними в воде на глубине. Как вы понимаете, я всё-таки выбрался, спасла привычка открывать глаза в воде.

Быт в Йошкар-Оле был почти деревенский. Единственное отличие – это колонка для добычи воды. Зимой колонка из-за подмерзания воды оказывалась на обледенелом холме.

Мы по приезде получили комнату, в коридоре ещё две.

«Меблировка» как в СИЗО того времени, наверное, из того же склада. Кровати из металлической полосы, крашеной синей краской. Матрацы, не набитые соломой, а прикрывающие тонкий слой соломы. Матрацы постелены на необрезные, не струганные доски. Деревянный стол из досок с Х-образными ногами. Некрашеный пол скоблили, размочив, ножом и косарями.

Быт коммуналки многократно описан, так что детали я опущу.

Но мотоцикл майора Петрова на общей кухне впечатляет. Цитирую Ильфа и Петрова – мотоцикл «воздух не озонировал». Майор Петров- (в доме он самый большой начальник) – отец одноклассника, жил в средней части нашего дома с длинным коридором и комнатами по обе стороны. Вспоминаю эпизод, который врезался в память. В длинном коридоре резвились дети и неожиданно толстая ещё не старая тётка стала спиной к дверям майора Петрова, растопырила руки почти в распятие и раскатисто заорала на детей: «Тихо! Дядя Паша спит».

Во дворе у каждой семьи сарай. С содроганием вспоминаю тягомотную заготовку дров, особенно пилку сухой берёзы. Это пытка. Колоть было веселее и интересней.

Во дворе на насыпанном холме возвышался блок из 4-х кабин, где встречались все жильцы. Холм защищал кабины от паводков.

Весной двор превращался в озеро. Плавали по нему на чём придётся: двери, брёвна и т. д. Развлекались, бросая с риском гранаты – маленькие бутылки от одеколона с карбидом, реагирующим на воду, при контакте с водой происходит взрыв.

Вот такие развлечения.

Зимой – прыжки в сугроб с крыши нашего 2-х этажного дома, благо снежные зимы позволяют это. Летом – гонки на самодельных самокатах на голых подшипниках, звук при этом напоминает шум взлетающего лайнера. Но, в основном, летом на речке. Бедная мама, она очень волновалась. Присматривать некому.

Бабушка (мамина мать) мигрировала между моей мамой здесь и сыном в Москве. Я успел нарисовать её портрет, чем увековечил себя в керамике, он на Даниловском кладбище в Москве, где она похоронена. Её (бабушкин) сын заказал эту керамику, сказав, что в моём рисунке более острое сходство, чем у фотографии.

В 3-м или 4-м классе мама отвела меня в Дом пионеров в изостудию. Я представил на суд добрейшего Бориса Алексеевича Яковлева (далее БАЯ) срисованный портрет Сталина и был тут же зачислен в студию. Правда, приходил туда не часто и всё-таки за успехи в изодеятельности БАЯ выдвинул меня кандидатом на учёбу с проживанием в Московскую школу-интернат при Суриковском институте. Я шёл как представитель некоренной национальности (была квота на 2 места). Второй кадр должен был быть только марийцем.

Я был в 4-м классе и конечно, бросить мамочку не решился. Ну как я без неё! А она без меня? Очень больно! Мои Московские дядя и тётя ни в какой мере не заменят маму. Не поеду, нет, нет!

Конечно, в этом проявление слабого характера. К инженерной работе я не пригоден, но, чтобы не болтаться без дела поступил в Радио-механический техникум. В итоге потерял 2,5 года, да ещё и загремел на 3 года в Армию.

Правда, Огородников тащил меня в своё Казанское художественное училище, но «откосить» от Армии, как это сделал он, у меня не хватило бы характера.

Он уверял меня, что я уже имею высокий уровень подготовки. Но в то время, дружба с ним сыграла для меня и плохую роль. Его способности подавляли меня. Казалось он недосягаем.

О природе

Природа края удивительно прекрасна.

Грибы с коричневыми головками на фоне серебристого мха – беломощника словно декорация. Малиновые гигантские кусты – чёрная смородина размером с некрупную вишню с дурманящим ароматом, всего не опишешь. Меня до сих пор волнуют скромные эти пейзажи. Словно слышу до сих пор эту музыку первозданной тишины, стрекот кузнечиков и жужжание шмелей. Вижу порхающих над разнотравьем бабочек и зависающих в воздухе стрекоз и ослепительно синие васильки в поспевающей ржи, ощущаю терпкий аромат можжевельника, разогретого полуденным солнцем.

Снова об Огородникове. У него чудовищная работоспособность. Погреб в его квартире был полностью заполнен рисунками. Бесконечные тренировки зрительной памяти.

Он добился перехода из Казанского «Крокодила» («Чаян») в Москву и получил квартиру в ближнем Подмосковье в Лобне. Редкое достижение!

Сергей Михалков доверил ему иллюстрировать свою детскую поэму «…Папа к зеркалу садится…». Это Московский период. Огородников, конечно, талантлив и многое ему было подвластно, но эта книжка не впечатляет (если без анализа). Хороши рисунки сцены в аптеке.

Но я отвлёкся и забежал вперёд.

Мне лучше избегать всяческих ситуаций, где я всегда или почти всегда оказываюсь без вины виноватым. Но был случай, когда мимо не пройдёшь.

Я по природе маменькин сынок и однажды увязался за ней на субботник на стадионе «Динамо» на берегу Кокшаги.

Был тихий тёплый осенний день. Я шёл по берегу и вдруг на воде у мостков увидел девочку. Осеннее пальтецо не успело набухнуть и держало её. Она лежала на воде, раскинув руки.

Мне не пришлось даже кидаться в воду. Я вытащил её за пальтишко, лёжа на мостках.

Невероятно, но нашлись люди (бабьё) среди трудовой армии на субботнике, которые решили, что я бегал по доскам и поэтому девочка свалилась в воду. Это я, семиклассник, получается бесцельно бегал по мосткам водной дистанции (!?) Подхалимы вслух обсуждали эту версию. Никто из них не осудил подполковника Ряховского (отца девочки) за то, что девочка тихо ушла к реке и играла на мостках без присмотра, что-то полоская в воде. Почему она оказалась на спине? Возможно, когда повернулась, чтобы с корточек подняться и пойти к родителям и потеряла равновесие?

К счастью, родители сразу всё поняли. Они меня пригласили к себе домой. Я никогда не слышал столько слов благодарности к себе, да ещё и со слезами мамы ребёнка. Отец держался.

Я решил, что буду вспоминать о необычных интересных фактах. Но моё запоздалое не глубокомысленное умозаключение таково: люди опасны друг для друга и смотреть на них надо с прищуром, присматриваться.

Я очень плохо усваиваю, как надо обращаться с людьми. Меня всегда легко обманывали.

Я пишу эти записки, конечно, не только для себя, поэтому расскажу о встречах с отцом. О нём меня иногда спрашивают и в глазах немой вопрос о фамилии.

Когда фронт покатился по Германии, изредка мы получали посылки.

Помню пистолет- пугач, стреляющий капсюлями, монеты с Гинденбургом и шпага детская с готической вязью. Всё это, конечно, у меня выманили. Наказан за страсть похвастаться. Есть этот грех.

А теперь о том, как отец стал для меня «папашей» и посторонним субъектом.

Вместе с Днём Победы, точнее с демобилизацией фронтовиков в нашей жизни в Йошкар-Оле началась чёрная полоса…

Отец вернулся с войны законченным алкоголиком. У него появилась новая семья, появился и ребёнок. Вскоре эта «семья» распалась. Какое-то время он спал в ванной (буквально в чугунной эмалированной). Вероятно, не пускали в комнату.

Он регулярно «навещал» нас, вламываясь в дверь и раскатисто матерясь. Часто затягивался до бордового цвета лица папиросой, закашливался чуть ли не до остановки дыхания. Задирал штанину и показывал бледно-розово-фиолетовые следы осколочных ранений и кричал на всю улицу: – Я вас защищал (далее матерщина) и т. п. без предела.

Почему он начал воевать с семьёй? Впрочем, какой спрос с падшего алкоголика… Полное помрачение сознания, т. е. его остатков.

Это был ад, Это-террор в чистом виде.

Надо бы всё это забыть, но при моей натуре это не получается.

Желание поделиться, возможно, подспудно стимулировало меня к написанию этих записок. После этого становится легче.

Потом (кажется, время остановилось) собирается уйти. Признаком этого счастья для нас было исполнение напевов из оперетт Легара и прочих Кальманов. «…Иду к „Максиму“ я, там ждут меня друзья» («Максим» – ресторан в Париже).

С тех пор (я и до того терпеть не мог оперетты) я начинаю дёргаться при звуках западноевропейских оперетт Штрауса и других.

Мне в ту пору было 7—8 лет и я ничего не мог сделать. Не хватало характера. А ведь надо было кричать, царапаться и кусаться… Увы, слаб характером.

Но почему брат в его 13 -14 лет ничего не предпринимал? Возможно потому, что он знал отца до войны совсем другим.

Мама, видимо, не хотела публичности этой дикой ситуации.

Уже не узнаем этого никогда. Я понимал – разводятся многие. Но как он посмел уже после смерти мамы в 1958 году сказать о ней что-то мерзкое?

Так он ещё был и глуп? Или отравленный алкоголем мозг давал сбои?

Мама ни разу не покидала нас, имея право на бесплатное (как офицер) курортное лечение и т. д. А вдруг война?

Этого я не мог простить ему. Я решил отказаться от отца и его фамилии.

После маминого ухода фамилия начала тяготить меня.

Брат решил ничего не менять. До получения паспорта я носил фамилию мамы «Цетлин». В СССР было правило, получая паспорт, получаешь фамилию отца.

И снова о соседях. Трудно забыть, как я ни старался латыша Калнинша. Первый слог фамилии отражает его суть. Юный (мой ровесник) гитлерёныш с лицом, напоминающим непропечённый блин с бусинками крысиных глазок. Увы, так и возникает периодически в моей памяти.

Подробности опущу, но на его омерзительной роже я оставил отметины!

Как он возник? Не помню. Но соседи, прекрасные сёстры Кузнецовы говорили мне: «Не обращай внимания на идиота».

И ещё о брате. Он любил меня, но мы оба стеснялись проявления чувств. Мы были друг для друга «Мишка» и «Юрка». Помню, он выставлял меня бороться на лужайках с его одноклассниками (на 6 лет старше меня).

Мой брат Миша был отзывчивым мужиком. У нас часто толпились его сокурсники. Он помогал им по математике, черчению и т. д.

Школа №10

Я попал туда после отмены раздельного обучения из хулиганской школы №11 уже в старшие классы.

Педагоги были очень хорошие, умницы, но даже среди них выделялись умом, обаянием и профессионализмом физик Дурасевич Юрий Евгениевич и математик ветеран войны, потерявший на войне ногу Умов Фёдор Михайлович.

Я не представлял себе своё будущее и интереса к учёбе не проявлял. С другом Колей Ефимовым прогуливал уроки регулярно. Баловались гирями у него во дворе.

Одноклассники тоже были симпатичные ребята.

К примеру, Владик Вахрушев – сын Министра Госбезопасности был простым интеллигентным парнем. Его отец порой казался актером, загримированным под злодея: 2-х метровый мужик с коричневой рельефной шишкой между бровями.

По-моему, В. И. Ленин по поводу интеллигенции ляпнул глупость от злости. Что это не «мозг нации», а г… но. Вот учителя школы №10 опровергают этот поклёп вождя Революции.

В школе №10 физкультурница пихала меня во всё возможные соревнования, поскольку я был рослым, а, главное, нужна была массовость для отчётов.

Я вдруг нечаянно заработал звание Чемпиона МАССР по толканию ядра среди сельской (?) молодёжи и получил соответственно грамоту.

Я сдуру участвовал в лыжных гонках, прошёл 2 мёртвые точки. Чуть не сдох, но шёл и шёл, а надо было послать их всех подальше. Тот же Владик Вахрушев протянул мне на дистанции шоколадную конфету. Чем и поддержал меня. Я ему до сих пор благодарен, ибо помню добро, как и зло, очень долго.

Всё в той же школе Алла Кириленко, яркая- украинка, влюбилась в физика Дурасевича и, чтобы привлечь его внимание, изо всех сил – третировала его. Он и вправду был прекрасным мужским типом.

Теперь особая история, связанная с моими Йошкар-Олинскими товарищами и происшедшая в 80-е годы. Мы жили тогда под Москвой в Пушкине. Мой соученик по начальной школе Боря Булыгин позвонил, сказал, что обратился к Гере Огородникову за помощью. Помощь была нужна ещё одному нашему соученику уже по техникуму Володе Чернову, в то время работавшему Главным инженером Иркутского объединения электронных заводов. Володю арестовали по ложному обвинению в злостном загрязнении реки Ангары. Ему грозили суд и тюрьма. Гера трудился тогда в журнале «Крокодил» техническим редактором. А это орган печати ЦК КПСС. Гера отфутболил просителя, после чего Боря позвонил нам с Ниной.

С этого момента и закрутилась эта история по вызволению Володи из следственного изолятора. Когда Чернова арестовали, Боря анонимно посылал его семье деньги все полтора года пребывания Володи в СИЗО. Мне почему-то верили в Министерстве электронной промышленности. Начальник главка давал мне документы, полностью реабилитирующие Чернова. Я с сыном Мишей мчался в аэропорт Домодедово к регистрации и отдавал бумаги любому человеку с честными глазами для оправки в Иркутск.

Канал связи работал безотказно. Подключили авторитетнейшую «Литературную Газету», там нашлись одноклассники жены моего двоюродного брата.

Началась борьба за свободу Чернова.

Путь к свободе Чернова был труден. Начальник Главка, надев все ордена, ходил в прокуратуру. Ответы стандартные: «Вина Чернова доказана материалами дела». На наши письма и документы отвечали так же. Круг замкнулся. Стандартная отписка.

Нина тоже ходила на приём в Прокуратуру РСФСР к надзирающему прокурору по Иркутску. Очередь в предбаннике была большая. Кричащую громко женщину увезли санитары. Нормальная была практика судебной психиатрии.

Нина спрашивала у щеголеватого прокурора с массивным золотым перстнем на пальце, почему он не обращает внимания на грубейшие процессуальные нарушения в ходе следствия. Известно, что грубые нарушения УПК могут привести к закрытию дела решением прокурорского надзора.

У прокурора Нина разошлась и пригрозила ему всеми известными карами, забыв, куда только что увезли разбушевавшуюся посетительницу.

«Известно ли всё, что Вы изложили, иркутскому прокурору?» – спросил её визави. «Не знаю» – ответила Нина – «это же Вы только что вернулись из Иркутска, где были с инспекцией». Ему всё было до фени.

Обвиняющая сторона дошла до полного идиотизма. Паршивые торты при чаепитии в обществе с Бассейновым инспектором в день его рождения квалифицировали как взятку за «правильный» анализ промышленных стоков завода в Ангары, якобы загрязняющих Байкал, хотя Ангара вытекает из Байкала и не может его загрязнять!

Дали документы в газету «Социндустрия». Спецкор приехал в Иркутск и медленно, но дело сдвинулось с мертвой точки.

Тут пришёл Горбачёв и старые партийные следственные кадры зашевелились и, чтобы не рисковать, быстренько по решению Верховного Суда РСФСР выпустили Чернова и директора предприятия, который тоже был арестован по этому делу.

Чернов встретил в городе своего следователя Гамелуша (это не ругательство). На вопрос, зачем он сделал эту тупую, примитивную фальсификацию, тот ответил: «Против твоей и директора завода фамилий был спецзнак раскрутить уголовное дело». Спецзнак – это знак от административного органа Иркутского обкома КПСС.

Обкомовцы Иркутска отомстили двум варягам из Марийской АССР, которые навели на заводе порядок и давали план.

Вся эта компания из административных органов обкома и их подчинённые в «независимой» прокуратуре были либо пьяными, или в похмельном угаре. И это не преувеличение.

Мы с начальником Главка праздновали победу вместе с работниками Московского НИИ, которые сотрудничали с Володей.

Прекрасная Ксения Шилова из НИИ знала, что Чернов свои деньги платил модельщикам, слесарям и т.п., чтобы ускорить разработку (НИИ. Это всё было изложено в суде).

Возвращаемся к Йошкар-Олинской жизни.

Эти записки о давно ушедшем времени и должны быть, как память о далёком, сумбурны.

Но есть детали быта, вроде бы малозначащие в современном понимании, события и случаи из жизни, говорящие порой больше, чем главы из учебника истории.

Ну, как не вспомнить в годы послевоенные бесконечные очереди за мылом, ситцем, сахаром и т. д., продовольственные карточки и даже безразмерные очереди в баню.

В 90-е годы было повторение тотального дефицита всего.

После войны, правда, были волнующие снижения цен, все замирали у радиоточек.

В Йошкар-Оле при этом в то время в магазинах в больших эмалированных пятилитровых ваннах была чёрная икра свободно. Хотя, не понятно для кого.

Очень смешно выглядели очереди в баню, растянутые на 2 этажа по лестничным маршам, и дальше, граждане, сжимая под мышкой веники, с тоской и завистью провожали взглядами встречный поток отмытых сограждан.

Ну, наконец, предбанник…, шаги по осклизлым деревянным решёткам приучали нас к осторожности, а уж краны, плюющиеся кипятком, оставляем без комментариев, поскольку это можно отразить только матерной бранью.

Так и звучит в ушах по сей день: «Шайка свободна?», (шайка-это тазик).

Каждый из бани, я думаю, что-то выносил. Я еженедельную ангину (зимой) плюс всевозможные грибковые заболевания ног, весь набор кожных инфекций. Шёл активный обмен ими с естественным отбором.

Но это всё о низком.

Но был же красивый деревянный театр в стиле modem начала XX века. Гнутые перила, балясины, стилизованный растительный декор, канделябры и т. п.

Был и кинотеатр «Рекорд» – красивое здание конца 20-х -начала 30-х годов.

В вестибюле был буфет с чёрствыми бутербродами с загибающимся сыром, а на балконе штатный, загадочный в шарфе почти до пола, певец или сменная певица с музыкальной группой аккомпаниаторов.

Последний хозяин республики сдуру снёс этот редкий памятник архитектуры. Сейчас он (начальник) обдумывает свою глупейшую судьбину в следственном изоляторе «Лефортово». Следствие поздно добралось до него, город в центре изуродован надолго.

Но это отдельная тема, во что превратила город диктатура начальства местного разлива.

Здания и ансамбли, построенные в Советское время, строились без самовластных дураков.

В 90-е годы подобное руководство архитекторами было у Лужкова с его провинциальным понятием красоты.

Итог скучнейшие высотки – ^«карандаши^» точечной застройки, например, «Наутилус» на Лубянской площади, который больше идёт к Дисней Ленду. Нелепое творение друга Церетели «Муха на игле» в парке Победы.

Техникум

Страсть к автомобилям владела мной с детства. Я прочитал книжку для детей и подростков (автор Иерусалимский) и устроил дома тренажёр управления автомобилем. Подпружиненная кнопка разбрызгивателя была газом, рядом справа налево тормоз и сцепление. Так, играя, ещё в начальной школе я довёл движения водителя до автоматизма.

Именно поэтому в автошколе техникума я поехал сразу, тронулся без рывков, но упорно рулил к обочине.

Полуторка в разобранном виде лежала, пока учили теорию, на полу в гараже техникума. Мудрый преподаватель показывал эти автопотроха живьём с их связями и функциями. Невероятно, что, соединяясь, эти узлы и детали (преподаватель всё делал при нас) превратились в авто, которое завелось с пол-оборота.

Сын директора соседнего строительного техникума, отсидевший за хулиганство, в компании с Федей Ребровым попросил меня угнать «Москвич 401» из техникумовского гаража отца, чтобы покатать его (Рудика) подругу.

Я смотрел на это, как на увлекательное происшествие и возможность (первый раз на легковушке) покататься.

Рудик отвлёк сторожа, вызвав его куда-то (как сын директора). Я с Федей и дамой поехали, подсадили Рудика и двинулись в поля по пыльным бархатным дорогам.

У всех было состояние ликования. Я ощутил, что значит «пьянящее чувство свободы…». Что-то подобное я испытал за рулём кургузого «Москвича». Права были только у меня. Конкурентов не было.

Сдуру поехали за город через реку. Милиция засекла нас. Забрали авто и права у меня. Рудик сказал: «Завтра всё вернут». Так и случилось.

Йошкар-Ола 50-е – 60-е годы

Йошкар-Ола того времени – интернациональный город, приятный даже, пожалуй, тёплый, но бывала и поножовщина.

В ходу, правда, были глупости вроде: «Ты чё, как не русский?» или «Не русский, что ли?». Но это без злобы, от глупости. Хотя я сейчас понимаю, что это не просто. Всё-таки это говорили люди, считающие, что русский – это эталон и высшее творение Божье или природы, как угодно.

Стойкая система провинциальной жизни: на троих и на танцы. Однажды танцы в музыкальном училище (почти женском) кончились дракой. Я, Володя и Федя Ребров отбивались от музыкантов. Благо мужчин там было мало.

Про мой фонарь под глазом брат сказал: «Ну, конечно, скрипичный ключ был тяжёлым».

Мои друзья, Саша Бакулевский (он вполне заслуженно стал народным художником) и Гера Огородников учились в Казанском художественном училище. Упорно шли к поставленной цели. Я же так и не мог определиться, куда податься.

Эта проблема решилась сама собой. После окончания техникума и нескольких месяцев «работы» на заводе меня призвали в Армию. Появилась возможность 3 года думать о будущем.

Служба

Вместо эпиграфа:

Подписка о неразглашении Гостайны (20 лет) закончилась (истекла?) 43 года назад

Я опускаю всё, что предшествовало этой командировке на «точку» на горе Галин-Кая (высота 3300 метров). Обо всём, по возможности по порядку, позже. А пока, пройдя 3-х месячный курс молодого солдата и приняв присягу, я, как считало командование, готов выполнить любое задание. По тем временам я был образованной персоной. В то время лейтенанты после окончания училища тоже имели лишь среднее специальное образование. Именно из-за диплома Йошкар-Олинского радио-механического техникума я и влип в эту командировку через 4 месяца после прибытия в Баку. Этот «трансфер» в горы начинался нормально. Поезд Баку-ст. Норашен в Армении шёл вдоль иранской и турецкой границ. Было интересно рассматривать, что там за колючкой. А там бело штанные пограничники, какие-то упряжки ослов, кибитки и горы, горы. Чужая жизнь. Сосед по плацкарте уверял, что кибитки с ослами (в смысле упряжки) с женской обслугой пограничников. Гуманно, однако. Может быть и врал, не знаю. Неизвестность тревожила. Что дальше? Почему начальство так доверилось моему диплому, не проверяя мои знания? Знания как раз и были слабые. Всё свалилось мне на голову неожиданно. В итоге я тащил с собой чемодан специальной технической литературы. У частей ПВО нет мирного времени. На ст. Норашен меня встретили водитель Письмеченко на грузовике, и старшина и повезли меня в Армянскую деревню. Там была база. Зимой – это тупик, конец пути. Деревня примерно на уровне 1000—1200 метров. На каком уровне появился снег, не помню, но деревня была уже в снегу. Туда, на точку теоретически можно было добраться, если нет сильных заносов, но только на бульдозере, да и то под вопросом.

В доме на базе было тепло. В углу за печкой штабель хлебных листов. Серые раскатанные «портянки». Овечий сыр в этих «портянках» и зелёный чай- обычная еда армянских крестьян здесь.

Я попробовал, но не смог это есть, и был наказан вскоре за свою разборчивость. Старшина что-то уплетал и шофёр тоже. Оба эти придурка ничего не объяснили третьему придурку (т.е. мне), что нам предстоит этой ночью.

Я должен был сменить этого старшину и быть помпотехом. Все штатные служаки телеграфировали «сильное носовое кровотечение», чтобы свалить на равнину. Старшина спешил сдать вахту мне и быстрее уехать в Баку, чтобы встретить Новый Год с невестой. Хозяева предупреждали о непогоде, снегопадах и ветрах, предлагали заночевать. Да куда там… Я не вмешивался, так как был на момент встречи подчинённым этого болвана.

Итак, с чемоданом, без еды, в шинели, (старшина-гадёныш был в овчинном армейском тулупе) двинулись в ночь на точку.

Начался подъём. Лёгкий, тихий новогодний снежок постепенно густел и стал кружить… Редкие огни деревни просто таяли где-то внизу. Появился ветерок. Улавливалось его подвывание в расщелинах. А снег всё гуще. Дорога от обочины отличалась меньшим провалом в снегу.

Я впервые попал в горы и. начал задыхаться от перенапряжения. Потом добавился какой-то дикий, опустошающий тело и душу голод. Усталость. Почти полная обессиленность.

Старшина знал дорогу, он провёл год на точке. Но на плоскогорье могли и заблудиться ночью. Не буду живописать детально. Врать не буду – страшно и одиноко. Старшина начал бормотать: «скоро огни роты», но не слишком уверенно.

Я огни видел по всем сторонам горизонта, они дрожали. Так впервые я узнал прелесть зрительных галлюцинаций.

Сколько километров по серпантину и плоскогорьям до роты не знаю. Примерно думаю 10—15. _..

Приближался рассвет. И вдруг они с шофёром заорали: «Огни, огни!!» Действительно, это был свет окна казармы (кухни). Двинулись вперёд бодрее и вдруг огни исчезли. Чувство отчаяния охватило нас, но все молчали. Это была небольшая лощина – спуск перед последним подъёмом и вскоре огни возникли вновь. Ура!!!

Никто нас не встречал, хотя была добрая традиция встречать подобных безголовых компотом.

Никто не знал об этом ночном переходе. Связи с деревней не было. Последние несколько сотен или десятков метров никто не мог передвигаться вертикально. Ползли гуськом.

Вползли на кухню. Дневальный спал как дитя, обнимая автомат и никому не мешал и ему не мешали. В обычных условиях дневальный без автомата; только штык-нож карабина, а здесь особый режим (усиленная охрана спокойного сна дневального).

Котлы из-под каши, залитые водой для отмывания, стали большой удачей. На стенках котла была каша… •

Больше не помню абсолютно ничего. Уснули, свалившись на кухне. Благо, там было тепло.

Год в горах – время словно застыло. Каждый день одни и те же лица. Если б только лица – были и рожи.

Группировка, например, с вожаком и подхалимами. К ночи лучше не вспоминать.

Впрочем, однообразие жизни в высокогорной точке иногда нарушалось запоминающимися эпизодами.

Главный из них – это случай в столовой, но об этом позже.

Отдельная рота, куда я был прикомандирован, была, в основном, из старослужащих (3 года службы).

Я прибыл к Новому Году. Заносы на дорогах отрезали «точку» от остального мира. Пейзаж унылый и одновременно грозный – бесконечные цепи гор.

Только Арарат из двух вершин всегда выше пелены облаков, закрывающих Араратскую долину. Араратская долина – это Армения, а Большой и Малый Арарат и часть долины оттяпаны Турцией. За той стороной и надо было наблюдать не визуально, конечно.

Какие развлечения были? Никаких. Правда, всю зиму после отбоя в казарме крутили (смотрели из коек) один и тот же фильм. Авто связи с Большой землёй зимой не было. Крутили и задом наперёд, и произвольно чередуя части и т. д. Самое смешное, что я не помню, как и все, ни одного кадра из него.

В Красном уголке была гармонь 2-х рядка. Я на своей радиостанции в Автофургоне подбирал мелодии, пытался играть одновременно левой и правой рукой.

Мрачный капитан – начальник «точки» (А чего ему веселиться – он явно был умным мужиком), изоляция от мира достала и его. Он избавил нас от всяческих армейских ритуалов, изнуряющих людей. (Вечерние и утренние поверки, гауптвахты, отбой по команде и т.д.). Не говорю уж о муштре. После дежурства – свобода.

Прямой начальник, лейтенант, зелёненький только из училища, почему-то заигрывал с нами. С ним было уютно. Ходили в Пещеры стрелять из его пистолета. Славный парень.

Разнообразие вносили грозы, особенно зимние. Тучи накрывали всё вокруг. Вся аппаратура в металлических автофургонах и, когда источник разрядов рядом, грохот непередаваемой силы. Старослужащие бросали своё боевое дежурство и выбегали из фургонов в соседний домик, стоящий рядом. По моим понятиям в металлическом заземлённом фургоне безопасней, но этот грохот за пределами того, что может выдержать человек.

Спускались на лыжах в базовую деревню, где армяне брали в стирку бельё, обратно – спиртное.

Меня предупреждали, что ни грамма в деревне перед подъёмом не употреблять. Я всё- таки, утоляя жажду, допил вино из кружки и едва добрался до казармы. Сердце выскакивало. Отдыхал лёжа на снегу. Правда, встретили меня примерно за километр по традиции с компотом, за что я до сих пор благодарен сослуживцам. А армянскую чачу выпить – это просто беспримерный подвиг. Старослужащие, чтобы не попортить аппаратуру, пили это пойло над тазиком.

Итак, событий почти не было. Я придумал себе поездку в Нахичивань, к зубному, вернулся со справкой и без зуба. Помню, зашёл в чайхану, гудящую от мух. Сел за столик. Когда мои соседи взмахивали ладонями, то в вазочках вместо чёрной шевелящейся массы, появлялся белый сахар. Никому это не мешало.