Читать онлайн Вот так запросто

Глава первая

В том году Мирил Ковальски перешла в восьмой класс. В июне она каждый вечер смотрела по телевизору новости с вьетнамской войны. В Южном Вьетнаме двадцать три американских солдата летели на вертолете Си-Эйч-46А – его еще называют «Морской рыцарь» – на базу Кхесань[1], помочь с эвакуацией морских пехотинцев. Вертолет попал под обстрел, рухнул. Половина тех, кто был на борту, погибли.

И никому из родных и близких не удалось с ними попрощаться.

Мирил сидела перед телевизором, закрыв лицо руками.

В июле Мирил увидела в вечерних новостях репортаж с высоты 689, где американские морпехи уничтожили триста пятьдесят северовьетнамских солдат. И сказали, что будут оставаться там, пока последний северовьетнамский солдат не сложит голову.

Там они и остались.

И никому из родных и близких не удалось с ними попрощаться.

Мирил смотрела на экран и плакала.

А потом, в августе, лучший друг Мирил – самый-самый лучший, тот, кто однажды подарил ей розу, и танцевал с ней на бар-мицве Данни Запфера, и вместе с ней слушал, как чудесно чпокает и шипит кола, когда открываешь новенькую бутылку… Самый-самый лучший друг Мирил сел на заднее сиденье отцовского «мустанга» и поехал в кино – дурацкое кино, дурацкое, черт бы его побрал, кино. В «мустанг» врезалась чужая машина, и голова Холлинга Вудвуда запрокинулась, и что-то хрустнуло.

Вот так запросто.

Мирил помчалась в Сайосетт, в больницу – но попрощаться не успела.

И тогда перед глазами Мирил Ковальски, закрыв весь мир – абсолютно весь мир, – повисла Мгла.

Отпевание было в пресвитерианской церкви Святого Андрея. Народу было полно. Мужчины в черных костюмах, женщины в темных платьях. Вся Камильская средняя школа: миссис Сидман, директриса, и учителя Холлинга, и его друзья Данни Запфер и Мей-Тай. Сборные по кроссу из Бетпейджа, Фармингдейла, Уэстбери и Ванты – все ребята в форменных майках с номерами. Мистер Гольдман, хозяин «Самолучшей выпечки Гольдмана», сидел на задней скамье, рыдал в голос. Меркуцио Бейкер сжимал в руке белый, новенький, идеальный бейсбольный мяч: жаль, не успел сыграть с мальчиком; а рядом с Меркуцио сидел его брат, лейтенант Тибальт, муж миссис Бейкер, в парадной военной форме. Был там и священник из собора Святого Адальберта. И раввин из синагоги Бейт-Эль.

Надгробное слово произнесла, держа в руках хризантему, миссис Бейкер, учительница Холлинга. Говорила ровным голосом и только под конец, когда начала декламировать стихи: «Не страшись впредь солнца в зной, ни жестоких зимних вьюг: завершил ты труд земной, на покой ушел…»[2] – внезапно осеклась. Просто не смогла дочитать. Даже с третьей попытки. И вернулась на свое место. А проходя мимо гроба, положила на него хризантему – бережно-бережно.

И тогда за Холлингом пришли носильщики, и его отец встал – и все тоже встали; а когда Холлинга проносили мимо, отец вцепился в гроб и завыл. И вой был глухой, страшный, очень страшный, и ничего нельзя было сделать – нечего было сказать в утешение.

Носильщики остановились. Ждать им пришлось долго.

Мирил слышала вой даже сквозь Мглу.

Ей казалось, что она будет слышать его всю оставшуюся жизнь.

Казалось, вой будет откликаться эхом в пустоте – там, где у Мирил раньше было сердце. Вечным эхом.

На кладбище она не поехала. Просто не смогла бы слышать надгробные речи и стук комьев о крышку, не смогла бы видеть, как Холлинга…

Просто не смогла бы.

Родители отвезли ее домой.

Шли недели: одна, вторая… Проведать Мирил заходили Данни Запфер и Мей-Тай, и миссис Бейкер, и другие учителя Камильской средней школы, и даже мистер Гольдман, но она целый месяц просидела в четырех стенах. Все, что она видела вокруг, видела только она – одна, без Холлинга, и знакомый вой откликался эхом в пустоте, там, где раньше у нее было сердце. Мирил не могла зайти ни в квартал, где жил Холлинг, ни в универмаг «Уолворт», где они когда-то пили колу, не могла ступить на Ли-авеню и тем более не могла даже приблизиться к Камильской средней школе – просто не могла, совсем, совсем не могла. Не могла, и все тут.

Потому что один шаг, один взгляд – и Мгла превратится в то, что еще страшнее. Станет бездной, белой головокружительной бездной, и Мирил соскользнет туда и сама станет пустотой, где кружится эхо воя, Мирил и так едва не соскользнула в бездну, еще чуть-чуть – и соскользнула бы.

И тогда в сентябре ее родители позвонили в Женскую школу-пансион Святой Елены и навели справки. И сказали: ты начнешь жизнь с нового листа. Сказали: даже распорядок дня будет абсолютно новый. А сколько новых подруг у тебя появится. Ты достигнешь больших высот в учебе. Директриса школы ручается за это лично. И море – ты ведь еще никогда не жила у самого моря. А в Мэне даже не море, а океан, очень красивый, говорили родители.

Мирил знала, что Холлинг Вудвуд никогда не бывал на побережье Мэна. Ни разу. И в Мэне все ей будет незнакомо. Там не будет Ли-авеню. Не будет Камильской средней школы. Не будет «Самолучшей выпечки Гольдмана». Ничего. Может, и вправду уехать в Мэн?

Мама собрала ее одежду.

Папа – книги.

Купили форму, предписанную уставом Женской школы-пансиона Святой Елены: шесть белых блузок, три юбки в шотландскую клетку – зеленые с золотом, два свитера – зеленые с золотой тесьмой, два блейзера – зеленые с шевронами, а на шевронах – золотые кресты, герб школы-пансиона Святой Елены. Родители сами аккуратно уложили все в чемодан.

А в назначенный день усадили ее в машину.

Всю дорогу лил дождь – преследовал их по всему штату Нью-Йорк. И в Коннектикуте не отставал. И в Массачусетсе, с первого до последнего километра. Нью-Гэмпшир и юг Мэна тонули в серой мороси.

Заночевали в отеле в Брансуике. Дождь перешел в ливень.

Утром Мирил прижалась лбом к стеклу, попыталась вглядеться. Мир снаружи расплывался.

Все молчали.

Глава вторая. 1967–1968

Никто на полуострове не знал, когда именно Мэтт Коффин появился в здешних местах. Кажется, в прошлом году, нет? А лет ему сколько? С первого взгляда не скажешь. Лет тринадцать, четырнадцать? Тот парнишка, который живет прямо на берегу, который не ходит в школу, а на закате сам с собой играет в блинчики у моря, парнишка, который всегда один.

Тот парнишка, который всех всегда дичится.

И верно, жил Мэтт на берегу, в ветхом домике, где покойный капитан Кобб раньше торговал омарами навынос. Увидев над кирпичной трубой завитки дыма, местные подумали: ну и ну, даже в этой гнилой развалюхе кто-то поселился – верно, какой-нибудь старый бродяга. Но наступила осень, а за ней зима, а за ней весна, и все это время Мэтт Коффин жил близ океана, словно тюлень: глянешь – стоит у воды, моргнешь – а его уже не видать.

Городские власти попытались – два раза – усадить Мэтта Коффина за парту, но и в первый раз, и во второй он проучился в Харпсвеллской средней школе лишь несколько дней. И больше в классе не появлялся, и ни директор, ни учителя по нему не скучали. Так что день-деньской Мэтт собирал мидий, или ловил рыбу, или полол фасоль – ее он посадил весной позади хибарки капитана Кобба; грядки с кустовой фасолью были довольно ровные, подпорки для лимской фасоли – прочные, и местные говорили, что из парнишки выйдет толковый огородник, надо только опыта набраться.

Возможно, так все продолжалось бы еще очень долго, но однажды весной, под вечер, когда оранжевое солнце сползало к горизонту и сосны отбрасывали длинные тени, миссис Нора Макнокатер спустилась с крутого каменистого холма, где стоял ее дом, на берег, выбрала достаточно широкий (фигура у нее была массивная) валун, уселась. Заметила, что по невысоким волнам – как раз начинался отлив – скачет плоский камешек. Обернулась. Увидела, как Мэтт Коффин, голый до пояса, откинул со лба волосы, отвел назад руку, чтобы бросить еще один… Но, заметив миссис Макнокатер, застыл на месте.

– Пять блинчиков, – сказала она. – Похвально.

Мэтт Коффин схватился за футболку, заткнутую за ремень, отвернулся к соснам.

– Это лучшее, на что ты способен? – спросила миссис Макнокатер.

Он обернулся к ней, торопливо одеваясь.

– Всего пять?

– Семнадцать.

Миссис Макнокатер огляделась по сторонам, встала, обошла валун, нагнулась за подходящим камешком. Дородная, величественная, скорее поплыла, чем зашагала к воде, а Мэтт Коффин попятился, но все же не отвел взгляда.

Миссис Макнокатер размахнулась, запустила камешек.

Обернулась к Мэтту Коффину:

– Восемь.

– Семь, – поправил он.

– Ты обсчитался.

– Тот раз, когда камень тонет, не считается.

– Не самая милосердная арифметика, – отметила миссис Макнокатер.

Мэтт Коффин спустился к воде, подошел поближе, нагнулся, взял пару камешков. Один оставил себе, другой отдал миссис Макнокатер. В тот вечер до самой темноты, пока еще худо-бедно удавалось подсчитывать отскоки, они играли в блинчики и смотрели, как камни прыгают по волнам отлива к темно-рыжей полосе, которая становится все уже.

На следующий вечер, на закате, миссис Макнокатер пришла снова.

И Мэтт Коффин – тоже.

Объявил:

– Одиннадцать.

– А как же правило, что тот раз, когда камешек тонет, не считается?

– Я его не посчитал.

– Нет, посчитал – совершенно точно. – И миссис Макнокатер бросила свой камешек.

– Один, – сказал Мэтт Коффин, – вместе с тем разом, когда камень тонет. Ну как, теперь арифметика милосердная?

– Ты любишь тушеные сосиски с фасолью? – спросила миссис Макнокатер.

Он посмотрел на нее. В сумерках ей не удалось понять, о чем он сейчас думает, хотя обычно она читала по глазам, как по книгам.

– Когда как.

– Разогреть – минутное дело.

Мэтт Коффин запустил последний камешек.

– Три, – подытожила миссис Макнокатер.

– Ну ладно, – согласился он.

Допустим, дело все же не минутное: разогреть сосиски с фасолью, и разложить на тарелке хлеб с изюмом, и посыпать яблочный соус корицей, и подать на стол соленые огурцы в укропном уксусе, и налить в стакан ледяного молока, и зажечь две высоких свечи, чтоб бросали красивые блики на потолочные балки.

Мэтт Коффин проглотил все, что перед ним поставили, – замешкался лишь один раз, а потом и второй, заглядевшись на книги в гостиной: длинные ряды на стеллажах от пола до потолка.

– Это всё читальные книги? – спросил он.

Миссис Макнокатер кивнула, пододвинула ему тарелку с хлебом. А к тарелке – блюдце со сливочным маслом.

– И вы все-все прочитали?

– Все до одной. У тебя есть любимый писатель?

Он взял еще один ломоть хлеба, обмакнул в яблочный соус и съел.

На следующий день шел дождь, и миссис Макнокатер не спускалась на берег. Но ближе к ужину, услышав шум отлива, вышла на террасу – и увидела, что Мэтт Коффин стоит у клумбы с рододендронами: одна рука в кармане, другая держит наволочку, закинутую за плечо, чем-то заполненную до половины, кепка надвинута до бровей, с козырька стекает вода.

– Восемнадцать, – сказал он.

– Мясной рулет, – ответила она, и Мэтт вошел в дом. – Сумку можешь оставить в гостиной.

Он уселся, положил наволочку на пол, запихнул ногой поглубже под кушетку. И вдохнул запах мясного рулета.

– Ужин готов, – окликнула с кухни миссис Макнокатер.

Мэтт выковырял из рулета весь лук, но мясо умял в один присест, отрываясь от еды, только чтобы в очередной раз подлить кетчупа. Миссис Макнокатер смотрела на Мэтта неотрывно.

Потом, после пары яблок в тесте, он вернулся в гостиную и оглядел стеллажи с книгами.

Макнокатер взяла с полки «Остров сокровищ», показала Мэтту.

– Про что книжка? – спросил Мэтт.

– Про мальчика по имени Джим. Про море. Поиски клада. Про пиратов. Капитана Флинта, Черного Пса, Билли Бонса и Долговязого Джона Сильвера.

Мэтт взял книгу, полистал:

– Картинки ничего, нормальные.

И вернул ей.

– А знаешь, Мэттью, мне всегда нравилось читать вслух. Я это часто делала, когда работала учительницей, но теперь мне некому читать. Ты не будешь возражать, если я прочту тебе первую главу?

Мэтт пожал плечами:

– Раз вам хочется.

А когда доктор Ливси переупрямил капитана и миссис Макнокатер дочитала первую главу, Мэтт поинтересовался:

– Почему вы так смешно говорите?

– Смешно?

– Ага. Очень.

– Моя семья из Эдинбурга, – сказала миссис Макнокатер. – Это очень-очень далеко, за океаном.

А Мэтт вдруг совсем притих, глянул на нее, а потом за окно, в сумрак, и подумал: вот куда бы, очень-очень далеко…

С тех пор в хорошую погоду миссис Макнокатер спускалась на берег и играла с Мэттом в блинчики. А стоило им нагулять аппетит – точнее, стоило миссис Макнокатер нагулять аппетит, потому что Мэтт всегда был голодный, – они взбирались на холм и ужинали в ее доме, а после ужина миссис Макнокатер читала вслух «Остров сокровищ». В дождливую погоду Мэтт просто приходил к ужину.

Если он не приходил, миссис Макнокатер догадывалась, что он в море. Тогда в сумерках она выходила на свою террасу и смотрела в бинокль на рыбацкие суда и катера-краболовы, идущие назад в порт, и Мэтт махал ей рукой с палубы, и она удивлялась, как теплеет на сердце. Однажды она спросила его о школе.

– Я думал, вы больше не учительница, – сказал он.

– Бывших учителей не бывает. Я директриса Женской школы-пансиона Святой Елены.

– А что должна делать директриса?

– Мое дело – добиваться, чтобы в школе все шло как надо.

– А как добиться, чтобы все шло как надо?

– Хитростью. Мэттью, тебе стоило бы ходить в школу.

– Пробовал уже. Два раза. Больше – ни ногой.

– Прошлые попытки еще ничего не значат, не исключено, что…

– А мы сегодня будем читать?

– Мэттью…

– Будем?

И в тот вечер они вместе поужинали – запеченной треской с соусом тартар, – а потом стали читать. Читали и в июльскую жару, и августовскими вечерами, когда роятся светлячки, и в сентябре, когда начинает холодать и листья на кленах краснеют, словно их обмакнули в кровь пиратов. Они дочитали «Остров сокровищ», когда до начала осеннего полугодия в Женской школе-пансионе Святой Елены оставалось всего несколько дней, – попугай капитана Флинта скрипуче прокричал на всю гостиную: «Пиастры! Пиастры!»

Миссис Макнокатер глянула на книгу:

– Да, мистер Стивенсон определенно умеет рассказывать о приключениях.

Мэтт помолчал, а потом выдал:

– Долговязый Джон Сильвер хоть и сволочь, но для Джима как отец родной. Вроде того.

Миссис Макнокатер посмотрела на Мэтта:

– Да, вероятно, так и было, но Джим определенно обрадовался, когда их пути разошлись.

Мэтт взял у нее книгу, захлопнул:

– Наверное. Но все равно в конце он надеется, что у Сильвера все в порядке.

– Возможно, – тихо сказала миссис Макнокатер. И спросила: – Мэттью, ты знаешь, где твой отец?

В комнате словно бы что-то разбилось. Мэтт Коффин посмотрел на миссис Макнокатер как на предательницу. Встал.

– Мэттью, я ничего не буду выспрашивать.

Ушел, хлопнув дверью.

– Мэттью!

На следующий вечер он не пришел. Миссис Макнокатер завернула мясной рулет без репчатого лука в фольгу, убрала в холодильник.

Спустя три дня, когда миссис Макнокатер отправилась в школу-пансион Святой Елены, чтобы руководить торжественной церемонией начала учебного года, она думала только о пропавшем Мэттью Коффине.

Глава третья

Когда Мирил с родителями въехали в ворота школы-пансиона Святой Елены, то увидели девочек в зеленой с золотом форме, под черными зонтиками, – школьницы указывали дорогу к спальным корпусам. Несмотря на ливень, девочки улыбались, словно они самые счастливые на свете, и приветливо махали руками, словно Мирил – их давнишняя подруга и вернулась после долгой разлуки.

Мирил не стала махать в ответ.

Отец, поглядывая на таблички, подъехал к спальному корпусу имени Маргарет Нетли, где у главного входа под козырьком ожидала осанистая дама – миссис Келлог, заведующая корпусом, по ней сразу было видно, что она чем-то заведует. Вся семья Ковальски остановилась поговорить c миссис Келлог, а две девочки в черных платьях и белых фартуках – в отличие от других, неулыбчивые и без зонтиков, – выгрузили багаж Мирил: чемодан и два полиэтиленовых пакета.

Миссис Келлог распорядилась:

– Пакеты возьмет Алетея, а чемодан – Бетти. Все доставить в Нетли двести четыре, в комнату мисс Ковальски.

Мирил смотрела вслед девочкам, которые уносили ее вещи.

– Мы так рады, что вы будете у нас учиться, – сказала миссис Келлог.

– Спасибо, – ответила Мирил. Но ей не верилось, что миссис Келлог и вправду рада: казалось, та читает свои реплики по бумажке.

– Мы надеемся, что в нашей школе вы будете очень счастливы, – продолжала миссис Келлог.

В это Мирил тоже не верилось.

Был бы тут Холлинг, Мирил обернулась бы к нему и сказала: «Понимаешь, о чем я?» – а Холлинг заговорил бы механическим голосом, точно робот: «Мы так рады, что вы будете у нас учиться, Мирил Ли Ковальски. Надеемся, в нашей школе вы будете очень счастливы, Мирил Ли Ковальски. Все девочки в спальном корпусе имени Маргарет Нетли с нетерпением ждут знакомства с вами, Мирил Ли Ковальски, Ковальски, Ковальски».

И тут миссис Келлог пожала руку Мирил со словами:

– Все девочки в спальном корпусе имени Маргарет Нетли с нетерпением ждут знакомства с вами, Мирил Ли.

Серьезно, слово в слово.

Услышав это, Холлинг повалился бы от смеха на траву.

– Пожалуй, нам пора, – сказал папа.

У Мирил перехватило дыхание, словно ее ударили в живот. Может, это миссис Келлог ее ударила?

Мама обняла ее, а папа поцеловал в макушку, и до Мирил вдруг дошло, что все это происходит наяву. Через минуту они бросят ее в школе-пансионе Святой Елены и уедут, а Холлинга с ней больше нет, и она останется одна, одна-одинешенька.

Мгла.

И эхо воет в пустоте, где когда-то было сердце.

Она пошла за родителями, встала рядом с машиной. Под дождем. Без зонтика.

Родители сели в машину. Захлопнули дверцы.

Мама опустила стекло.

– Мама, – сказала Мирил.

– Все будет хорошо, – ответила мама.

– Вы меня здесь не бросите.

– Мирил, это твой шанс начать с чистого листа. Все будет хорошо.

– Неправда. – Мирил подергала ручку задней дверцы. Не поддается.

– Мирил, ты привыкнешь, уже завтра или послезавтра. Поверь моему слову. Обещаю.

Дождь хлещет все сильнее. Мирил утирает глаза.

Она смотрела поверх машины на деревянные здания кампуса. И на белую церковь – под дождем скорее серую, чем белую. Смотрела на ступеньки, ведущие в спальный корпус имени Маргарет Нетли: миссис Келлог на своем наблюдательном пункте под козырьком дожидается Мирил – но демонстративно заводит карманные часы, висящие у нее на шее на черном плетеном шнурке. Мирил смотрела на девочек в зеленой с золотом форме: одни входят в корпус имени Маргарет Нетли, другие выходят, и все – стайками, укрываясь зонтиками, лучезарно улыбаясь, как будто с первого класса порхают по этой школе одними и теми же стайками, под одними и теми же зонтиками, все вместе. И улыбаются подругам, которых знают всю жизнь.

Улыбаются друзьям, которых знают всю жизнь.

Две девочки в черных платьях с белыми фартуками вернулись и стояли теперь позади миссис Келлог. Обе промокли до нитки. Обе стояли, опустив глаза.

– Вы меня не бросите, – сказала Мирил.

Папа так и сидел за рулем:

– Мирил, мы ведь уже все решили. Здесь тебя ждут блестящие перспективы, новые люди, новые подруги. Школа-пансион Святой Елены – одна из лучших частных школ во всей Новой Англ…

– Видите кирпичную стену? – показала Мирил. – Знаете, зачем на ней железные шипы?

– Для красоты, Мирил. Это художественная ковка.

– А если какая-нибудь девочка попробует отсюда выбраться, она упадет прямо на них.

– Нам пора, – сказал папа.

– А плющ на стене видите?

Мама начала поднимать стекло.

– Он ядовитый.

– Ничего подобного…

– Серьезно, самый настоящий ядовитый плющ. А если дотронуться до ядовитого плюща, знаете, как сильно обожжешься? Вы правда хотите бросить меня в школе за стеной с шипами и зарослями ядовитого плюща?

– Мирил… – вздохнул папа.

– Вы совершаете ужасную ошибку.

– Мирил, – сказала мама. – Тебе очень понравится в школе Святой Елены. И доктор Макнокатер тебе тоже очень понравится. Мы много раз беседовали с ней по телефону, и она заверила, что этот пансион оправдает все наши надежды. Вот увидишь, не пройдет и месяца, как школа станет для тебя вторым домом.

– Как знать, буду ли я здесь через месяц, – процедила Мирил.

– Разумеется, будешь – как же иначе?

– А вот Холлинга больше нет.

Мгла.

Мама вышла из машины, взяла Мирил за обе руки:

– Да, его больше нет. И нам всем его не хватает. И мы никогда его не забудем. Но ты здесь. Твоя жизнь продолжается. И тебе пора идти по жизни дальше, своим путем. Надо жить.

Мирил понимала, что мама права. Надо жить. Что ей еще остается делать?

– И ты не упустишь этот шанс начать с чистого листа. А мы будем тобой гордиться.

Мирил молчала, не могла говорить.

– Мы тобой уже гордимся, – добавила мама.

Мирил кивнула, попыталась улыбнуться – ведь маме хотелось увидеть ее улыбку.

Мама села в машину. Отец завел мотор.

– Мы тебя любим, – сказала мама.

– Держись подальше от ядовитого плюща, – сказал папа.

Они помахали на прощанье, и Мирил проводила их взглядом: машина двинулась к главным воротам, тоже увенчанным шипами, захрустел под колесами мокрый черный гравий. Заметила, что на секунду загорелся стоп-сигнал, прошептала: «Пожалуйста… ну пожалуйста…» – но машина выехала из ворот, скрылась из виду.

Края Мглы размылись.

Если смотреть сквозь пелену дождя, запросто могло почудиться, что Мирил плачет.

Миссис Келлог наконец завела часы. И окликнула с крыльца спального корпуса имени Маргарет Нетли:

– Мисс Ковальски, то, что вы приехали с опозданием, не повод опаздывать и на церемонию начала учебного года.

Мирил глубоко вздохнула, собираясь с силами. В последний раз посмотрела на ворота – мало ли, обернулась к миссис Келлог. Та стояла прямая, как восклицательный знак. И тогда Мирил, пробиваясь сквозь Мглу, поднялась на крыльцо; как же ей хотелось оказаться сейчас не в школе-пансионе Святой Елены, где она новенькая и никого не знает, а в Камильской средней школе, и чтобы Холлинг… чтобы по главной лестнице сейчас поднимался Холлинг в своей всегдашней черно-белой куртке, заношенной до дыр, и он бы помахал ей, не поднимая руки, как он обычно делал…

– Ваш багаж уже доставлен в вашу комнату, и вам давно пора проследовать за ним, – сказала миссис Келлог. – Мы просим и обязываем всех учениц, даже новоприбывших, надевать форму школы-пансиона Святой Елены на все классные и внеклассные занятия и мероприятия, особенно на торжества по случаю начала учебного года.

Мирил покосилась на девочек за спиной миссис Келлог: одна по-прежнему смотрела в пол, но другая разглядывала Мирил во все глаза.

– Алетея, – резко одернула миссис Келлог.

Алетея перевела взгляд на свои туфли.

– Следуйте за мной, – приказала миссис Келлог.

Мирил повиновалась.

Но успела хорошенько рассмотреть лицо Алетеи.

Алетея не улыбалась.

Алетея и не думала улыбаться. Что-то подсказывало Мирил: Алетее все равно, будет Мирил счастлива в этой школе или нет.

Мирил пошла переодеваться в форму, предписанную уставом школы-пансиона Святой Елены.

Глава четвертая

На гладкий-гладкий, будто намыленный паркет спального корпуса Маргарет Нетли дозволялось ступать только ученицам старшего отделения школы-пансиона Святой Елены; каждый шаг Мирил и миссис Келлог отдавался звонким эхом. На потолке балки, почерневшие, древние: «Когда-то под ними ходили нормандские монахи», – прокомментировала миссис Келлог.

На втором этаже корпуса Нетли было несколько дверей. Дверь кухни: «В холодильнике богатый выбор продуктов для легкого перекуса: мини-головки сыра, нарезанные овощи, фруктовые соки. Есть также бутилированная кола, но школа предоставляет прохладительные напитки при условии, что за каждую бутылку, взятую из холодильника, ученицы добросовестно опускают в копилку двадцать пять центов». Рядом – дверь прачечной: «В девять тридцать вечера ее запирают, стиральный порошок выдается по запросу, но пользоваться прачечной следует лишь при крайней необходимости, если нельзя отложить стирку до назначенного дня. В день большой стирки все грязное белье забирают утром, а не позднее четырех часов пополудни выстиранное доставляют вам в комнату». Рядом – телефонная будка: «Ее запирают в девять сорок пять вечера, позднее звонки запрещены». На третьем этаже – комнаты школьниц. Все двери нараспашку. Миссис Келлог, не сбавляя шага, заочно знакомила Мирил с ее новыми соседками, а Мирил пыталась слушать: «Здесь живут Элизабет Кёртджи из Лос-Анджелеса и Джулия Челл из Сент-Пола. Здесь – Эшли Луиза Хиггинсон из Бруклина, Нью-Йорк, и Шарлотта Антуанетта Добрэ из Шарлотта, штат Северная Каролина. Здесь – Мэриан Элдерс из Манхэттена, Нью-Йорк, и Барбара Рокасл из Уайт-Плейнс. Здесь – Хайди Киддер из Рутленда, Вермонт. А вот…»

Мгла перед глазами Мирил еще больше сгустилась.

– А вот и ваша комната, – сообщила миссис Келлог. – Вы будете жить вместе с Дженнифер Хартли Труро из города Труро, штат Массачусетс.

И, чтобы Мирил сразу все уяснила, миссис Келлог, наклонившись, шепнула ей на ухо:

– Город назвали в честь семьи[3].

Эта дверь была закрыта, и миссис Келлог постучалась, а затем сама толкнула дверь:

– Мисс Труро? Приехала ваша новая соседка, мисс Мирил Ли Ковальски из…

Она обернулась к Мирил.

– Из Хиксвилля, штат Нью-Йорк, – сказала Мирил.

– Э-э…[4] Из штата Нью-Йорк, – повторила миссис Келлог. – Знакомьтесь: мисс Ковальски, мисс Труро.

Дженнифер Хартли Труро неспешно поднялась с кровати, откинула назад свои длинные белокурые волосы, приблизилась – воздушная, словно облачко. Протянула руку с таким видом, будто она богиня, а Мирил обязана ей поклоняться.

– Привет, – сказала Мирил.

– Доброе утро, – ответила Дженнифер Хартли Труро.

– Мисс Труро всегда делила комнату со Стефани Делейси из Филадельфии, – пояснила миссис Келлог. – Но, поскольку отец Стефани дипломат, сотрудник ООН, вся их семья отправилась на целый год в Будапешт. Итак, теперь вы соседки. Ничуть не сомневаюсь, вы прекрасно поладите.

Пока миссис Келлог говорила, Дженнифер разглядывала Мирил так, словно та сдуру забрела в чужую комнату и они не поладят никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах.

А потом Дженнифер указала в дальний угол комнаты, где за кроватью с голым матрасом – предназначенной, само собой, для Мирил, – притулились в углу чемодан, перетянутый для надежности мужским ремнем, и два мокрых пакета. Вокруг пакетов расползалась лужа.

– Твои, наверное.

Дженнифер, очевидно, прожила здесь уже несколько дней – и, судя по всему, привезла с собой персонального дизайнера интерьеров. На ее кровати, застланной зеленым атласным покрывалом, были разложены золотые атласные подушки, как бы небрежно. Туалетный столик задрапирован узорчатой тканью, на подставке – набор черепаховых гребней. Над столиком – зеркало в золоченой раме. Над кроватью висят плакаты в рамках: портреты Ринго, Пола, Джона и Джорджа с размашистыми автографами черным фломастером. Ринго написал: «Дженнифер с любовью, крепко целую». А Пол – «Сегодня самыми яркими звездами были твои глаза». В гардеробе полно вешалок – наверное, Дженнифер их тоже привезла из дома. Розовые вешалки, обтянутые мягким плюшем. Мирил отвернулась: глаза бы ее не глядели на одежду на этих вешалках.

Подумала: «Здесь мне ничего не светит».

– Девочки, я бы посоветовала вам поскорее переодеться, – сказала миссис Келлог. – Торжества… – она скосила глаза на свои часы, – начнутся через восемнадцать минут.

– Я успею, – пожала плечами Дженнифер.

Мирил взгромоздила мокрый чемодан на матрас. Расстегнула ремень. Первым делом достала из чемодана засушенную розу. Бережно положила на письменный стол рядом со своей кроватью. А потом достала форму школы-пансиона Святой Елены и огляделась: где же ванная? Хорошо бы уединиться хоть на минутку, хоть на одну минуточку, пусть даже это не поможет, пусть глупо даже надеяться, что поможет. Хоть на минуточку – может быть, все-таки удастся ненадолго прогнать Мглу.

Но даже уединиться по-настоящему не получилось, потому что Дженнифер уже заняла ванную. А вышла только через двенадцать минут – наверное, волосы укладывала, предположила Мирил. Сама Мирил переоделась за две минуты, зажмурившись, уговаривая сердце не выпрыгивать из груди. Еще одна минута – и Мирил уже идет по коридору, отставая на три шага от белокурой гривы Дженнифер Хартли Труро, роскошных рыжих кудрей Шарлотты Антуанетты Добрэ и шоколадных локонов Эшли Луизы Хиггинсон. На всех форма, предписанная уставом школы-пансиона Святой Елены, и только на Шарлотте блузка из какой-то неведомой мерцающей ткани.

Мерцающая блузка сидит на Шарлотте идеально.

Форма Дженнифер и Эшли, предписанная уставом школы-пансиона Святой Елены, тоже сидит идеально.

А вот блузка Мирил, предписанная уставом школы-пансиона Святой Елены и абсолютно не мерцающая, неподходящего размера: из длиннющих рукавов видны только кончики пальцев.

Кто бы сомневался.

А Эшли оглянулась на Мирил и сказала подругам:

– Кое-кому срочно нужны скрепки – рукава заколоть.

Выйдя из дверей спального корпуса имени Маргарет Нетли, они приостановились. Дождь перестал, внезапно засияло солнце, согрело воздух, от луж повалил пар. В прозрачном воздухе церковь засияла белизной.

И Мирил вдруг захотелось – больше всего на свете – услышать «чпок» и «ш-ш-ш» новенькой, только что открытой бутылки колы. Чудесные звуки: обещают, что вот-вот случится что-то необыкновенное. Да-да, совершенно необыкновенное, потому что тот, с кем ты пьешь колу, тебе очень…

Но она услышала только скрип гравия под каблуками, радостный смех девочек, соскучившихся по подругам за лето, тихий перезвон церковных колоколов и замечания, которые миссис Келлог делала направо и налево.

Здесь Мирил ничего не светило.

Они миновали самые старые здания кампуса: Большой Хоксн-холл, выстроенный в восемнадцатом веке (широкие белые ступени ведут к парадному входу, колонны высокие, деревянные), Шерборн-хауз (ступени тоже белые, но поуже, колонны тоже деревянные, но пониже), Патнемскую библиотеку с окнами в форме ромбов, Малый Хоксн с шестью остроконечными башенками. Влились в общий поток: первыми шли ученицы младшего отделения, за ними – старшего. Перед церковью поток разделялся на две колонны. Высокий белый шпиль вонзался в синее, ясное небо.

На всех форма сидела идеально – на всех, кроме Мирил и девочки, оказавшейся в колонне позади нее. Девочка все время поправляла сползающую юбку. Мирил боялась оглядываться, но подумала, что девочка, похоже, плачет.

Мирил могла ее понять.

Да, Мирил вполне могла понять, каково сейчас этой девочке.

И вдруг, словно по сигналу – который Мирил прозевала то ли потому, что зазвучал орган, то ли потому, что миссис Келлог окинула всех многозначительным взглядом, – школьницы притихли. Разбившись на пары, стали чинно входить в высокие двери церкви. Прошли под старинными знаменами школы-пансиона Святой Елены, и Мирил вскинула голову. И подумала, что знаменам на вид лет сто, никак не меньше. Школьницы шли по центральному проходу мимо учителей и учительниц в черных профессорских мантиях, застывших у скамей как часовые. Некоторым тоже на вид лет сто, никак не меньше.

Когда все разошлись по местам, но остались стоять – Мирил видела перед собой только затылки Дженнифер, Эшли и Шарлотты, занявших втроем целый ряд, – орган заиграл уже не медленную музыку для величавых шествий, а что-то повеселее. А потом, после торжественной паузы, грянул школьный гимн, как догадалась Мирил. Эту песню она слышала впервые, но остальные, похоже, знали назубок.

«Что-то у них в гимне слишком много „славься“», – подумала Мирил.

Да, со словом «славься» явно перебор. Если бы Холлинг услышал эту песню, то повалился бы на пол с диким хохотом, растрепанный, глаза горят…

Орган снова заиграл что-то чинное, и тогда доктор филологии Нора Макнокатер, директриса младшего и старшего отделений школы-пансиона Святой Елены, и мистер Ллойд Аллен, председатель попечительского совета, неспешно проследовали по центральному проходу к возвышению, где стояли два кресла с красной плюшевой обивкой, и мистер Аллен с Царственной Непринужденностью – именно так, с Царственной Непринужденностью с большой буквы, – присел в кресло, а доктор наук Нора Макнокатер осталась стоять с Ужасающей Величественностью – именно так, с большой буквы, – всматриваясь в лица учениц, и ее взгляд напоминал прожектор, выхватывающий из полумрака лица заключенных в тюремном дворе. Когда прожектор заскользил в сторону Мирил, та уставилась в пол, подождала и снова подняла голову.

Но расчет не оправдался: доктор Нора Макнокатер смотрела прямо на нее.

Мирил сцепила руки за спиной, затаила дыхание.

Взгляд буравил ее, буравил, буравил – и двинулся дальше.

Мирил выдохнула.

Когда орган наконец-то угомонился, по церкви на целую минуту разлилось жуткое безмолвие, а затем доктор Нора Макнокатер взяла слово.

– Прошу Преподавательский Состав… – пауза, – Садиться.

Мирил показалось, что доктор Макнокатер все слова произносит с большой буквы.

Было слышно, как преподавательский состав рассаживается по местам. Скрип церковных скамей. Шелест мантий. Кое-где – робкое покашливание.

– Прошу Учениц, Вернувшихся с Летних Каникул… – и доктор Нора Макнокатер снова помедлила… – Садиться.

Снова скрип скамей. Тут и там – хихиканье, но тут же обрывается.

Мирил огляделась по сторонам. Теперь почти все сидят. Остались на ногах только ученицы самого младшего класса младшего отделения. И Мирил. И та девочка в сползающей юбке, вся зареванная.

– Вначале я хочу обратиться к Новым Ученицам школы-пансиона Святой Елены, – сказала доктор Нора Макнокатер.

Говорила она долго.

Говорила о Препятствиях – все мы рано или поздно сталкиваемся с Препятствиями на своем жизненном пути. И о Решимости, вдохновляющей нас на Преодоление Препятствий, – без нее не обойтись. И о том, что Решимость помогает нам Достичь Высот. И о новых Высотах, которых Достигли Ученицы школы-пансиона Святой Елены: натюрморт Дженнифер Доу взяли на выставку юных художников в Бостонском музее изящных искусств, как и три декоративных горшка, вылепленные Мэриан Элдерс на летних каникулах; два рассказа Стефани Делейси напечатали в литературном журнале; а Элизабет Кёртджи получила первую премию на конкурсе научных работ в Гарвардском университете за исследование свойств оптоволокна.

«Оптоволокно? Гарвардский университет?» – думала Мирил.

Затем доктор Макнокатер заговорила о новых Высотах, которых Достиг Преподавательский Состав школы-пансиона Святой Елены: у миссис Конноли этой осенью выйдет новая книга стихов в издательстве «Хоутон Миффлин»; Портлендский музей изящных искусств приобрел для своего собрания новый пейзаж миссис Мотт; миссис Беллами опубликовала в журнале «Нейчур» статью о новаторских методах препарирования дождевых червей, лягушек и эмбрионов свиней; мистер Уилок на научной конференции в Праге убедил других математиков, что для одной теоремы, которая с 1927 года считалась доказанной, придется искать новое доказательство.

– В Женской школе-пансионе Святой Елены, – заключила доктор Макнокатер, – мы всегда остаемся Верны Себе, но стараемся проявить свои Лучшие Качества и стремимся Достичь Высот на своем уникальном пути.

И тогда у Мирил появилось чувство – его трудно описать словами, – такое чувство, что душа чем-то наполнилась. Да, наверное, слово подходящее. Наполнилась.

Преодолеть Препятствия? Найти в себе Решимость? Достичь Высот?

Неужели это вообще возможно?

Мирил успела позабыть, как жила раньше, до того как весь мир заволокла Мгла.

Но, может быть, если Достичь Высот… Мгла останется далеко внизу, а пустота наполнится жизнью?

Доктор Макнокатер подалась вперед:

– Та, кто живет, не ставя перед собой никаких целей, вечно оглядываясь на прошлое, тратит свою жизнь понапрасну. А жизнь, растраченная понапрасну, никому не делает чести, она проходит – а вспомнить нечего. Прошу всех учениц школы-пансиона Святой Елены задуматься: какую цель вы себе поставите, чтобы добиваться ее со всей Решимостью?

Доктор Макнокатер снова надолго замолкла.

– Каких Высот вам хотелось бы Достичь?

А Мирил обнаружила, что невольно потянулась к доктору Макнокатер. И мысленно спросила себя: «Каких Высот мне хотелось бы Достичь?»

– Как проявить свои Лучшие Качества? – спросила доктор Макнокатер.

А Мирил все тянулась вперед, и ей тоже хотелось бы это знать. Ужасно хотелось.

– Сможете ли вы в этом году найти… – и тут доктор Макнокатер внезапно запнулась. Все не сводили с нее глаз. Она сглотнула, еще немного помедлила, а затем продолжила: – …найти то, что дорого сердцу? – Ее голос слегка дрожал.

Мирил увидела, что Эшли, обернувшись к Дженнифер, широко, без утайки зевнула. Что ж, Эшли уже наверняка все это слышала. Эшли наверняка слышала все это каждую осень, с первого класса. Но Мирил услышала впервые. И, стоя перед доктором Макнокатер – перед Ужасающей Величественностью, Мирил почувствовала, что происходит что-то важное, и обнаружила, что Мгла вроде бы немножко отступила, и едва не расплакалась.

Но тут девочка в сползающей юбке – она стояла у всех на виду в другом ряду, по ту сторону прохода, – два раза икнула, а потом ее вырвало.

Прямо на спину бедной Мэриан Элдерс, сидевшей прямо перед ней.

Все вокруг отодвигались от них подальше.

Мирил наблюдала. Она ждала, что почти все, младшеклассницы уж точно, истошно завизжат и бросятся к дверям. Но все сидели тихо: наверное, жуть как боятся доктора Макнокатер.

Мирил разрешили сесть, и она перестала наблюдать за всей этой катавасией – ее тоже замутило. И все же заметила, что миссис Келлог вывела девочку в сползающей юбке через боковую дверь. Появилась Бетти – та самая, что перетаскивала багаж Мирил, набросила огромное полотенце на плечи Мэриан Элдерс, которая была вся в… ну понятно… и тоже теперь рыдала, и Мирил подумала, что очень хорошо ее понимает. А потом появилась Алетея с ведром и шваброй.

И, хотя мистер Ллойд Аллен, председатель попечительского совета, встал и обратился к ученицам Женской школы-пансиона Святой Елены с приветственной речью и его звучный голос загремел под сводами церкви, словно он пытался докричаться до всех издалека, ему так и не удалось завоевать всеобщее внимание.

Глава пятая

В пять утра в тот день, когда миссис Макнокатер приветствовала новых учениц школы-пансиона Святой Елены, Мэтт Коффин спустился в гавань Харпсвелла, сошел на причал.

Уиллис Гард, капитан катера-краболова «Одинокий волк», даже не заметил Мэтта в лиловых предрассветных сумерках. Ему пора выходить на лов омаров, надо погрузить на катер две дюжины ловушек, но его единственный матрос, Джонатан Бакминстер, вчера отбыл по железной дороге в штат Миссисипи, потому что его призвали в армию и скоро отправят на войну. А у капитана, как всегда, когда по утрам холодно, свело поясницу – все равно что в моторе поршень заклинило. Он кое-как перебрался с причала на борт «Волка». Как же перетащить эту чертову уйму ловушек?

Капитан Гард, надвинув до бровей синюю кепку, вслушивался в скрип швартовов и шум прибоя. Зажмурился, принюхался: на причале пахло просоленными досками и смолой и немножко соснами – их аромат принес с холмов ветер. Почувствовал, как натянулись швартовы – начинается прилив, пытается утащить «Волка».

Капитан задумался о Бакминстере: совсем мальчишка, а ему дадут тяжеленный автомат. И он будет целиться в такого же мальчишку, который…

Открыл глаза – а на причале стоит какой-то тощий паренек и протягивает ему ловушку.

Капитан Гард глянул на пацана, хмыкнул. Взял ловушку.

И вторую.

И третью.

Хороший работник. Поспевает. Точнее, это капитану Гарду пришлось поспевать за ним, на вид таким щуплым.

Когда осталась одна, последняя ловушка, паренек сам притащил ее на палубу, поставил, куда положено. А потом уставился на капитана, словно чего-то дожидаясь.

Мэтт и вправду дожидался. Дожидался расспросов. Всяких там «Чего тебе здесь надо?», «Откуда ты?», «Сколько тебе лет?», «Почему не в школе?».

И «Где твои родители?».

Но капитан Гард ничего такого спрашивать не стал. А спросил только:

– Лисель-галсовые узлы вязать умеешь?

Мэтт кивнул.

Капитан долго разглядывал его. А затем кинул ему трос:

– Покажи.

Мэтт показал.

Капитан кивнул.

– Годится. Я хозяин катера и заплачу тебе пятнадцать процентов с выручки. И отдам один сэндвич с тунцом, если хочешь, – сам готовил, надеюсь, ты любишь помидоры, соленые огурцы и майонез. Еще есть брауни, но их я тоже сам испек, получилось не ахти, и орехов не кладу, терпеть не могу орехи. Ставлю четыре ряда по шесть ловушек вон там, где река Нью-Медоус впадает в залив. Ставлю в паре километров от берега. Вот там сапоги. По дороге соединишь ловушки в связки. А потом… перчатки лежат там. Нет, во-он там лежат, видишь? Слушай в оба уха. Вот и вся премудрость. Возьму тебя на работу, если хочешь.

Капитан Гард поправил кепку и повернулся к мотору.

Мэтт переобулся в резиновые сапоги.

– Займись кормовым швартовом! – крикнул через плечо капитан Гард.

Мэтт занялся кормовым швартовом.

– И носовым.

Мэтт прошел на нос катера, занялся носовым швартовом.

– Отчаливай! – крикнул капитан Гард, но Мэтт уже оттолкнул катер от причала. Следующие пять часов оба не проронили ни слова.

«Одинокий волк», тарахтя, шел вдоль холмистого берега, из-за горизонта уже высовывалась макушка солнца. Если бы Мэтт глянул на дом миссис Макнокатер на краю обрыва – они как раз проплывали мимо, – то, наверное, заметил бы свет в окнах, а может, и саму миссис Макнокатер с биноклем на террасе; правда, в сумерках она все равно не разглядела бы Мэтта. «Волк» пропыхтел мимо с аккуратным штабелем ловушек на палубе, иногда чихая и кашляя: и мотор, и сам катер были уже немолоды. Пока Мэтт привязывал лисель-галсовыми узлами буйки к ловушкам, полуостров остался позади и катер вышел из залива в Атлантический океан; ветер там дул холодный и брызгами кидался, но ничего, терпимо. Солнце только-только начинало взбираться на небо, и вода была черно-синей.

Капитан Гард и Мэтт действовали слаженно, словно проработали вместе всю жизнь. Мэтт привязал к ловушкам тросы, к каждой отдельно, а потом надел желтые резиновые перчатки и положил в ловушки приманку – снулую треску; когда все было готово, капитан сбавил ход, развернул катер носом к ветру. Кивнул Мэтту – дескать, начинай, и тогда Мэтт проверил, крепко ли привязан к ловушке буй, столкнул с кормы первую ловушку, следом вторую, а капитан помог столкнуть остальные четыре: течение давит на трос, и связка ловушек каждую секунду утяжеляется. Капитан вернулся к штурвалу, развернул катер, отошел подальше, снова встал носом к ветру, и еще одна связка из шести ловушек бухнулась в море.

Закончили лишь в начале одиннадцатого утра, капитан вернулся на корму, уселся, вытянул ноги.

– Залив хорошо знаешь?

Мэтт кивнул.

Капитан нахлобучил кепку на глаза.

– Прокати-ка меня по заливу. Только ни на что не натыкайся.

И Мэтт начал управлять катером. Обогнул остров Чебиг, двинулся к Малому Французскому острову и к Бастину, прошел мимо Свинки с Поросятами – подойти к ним поближе можно только по высокой воде, в разгар прилива, – а оттуда к Верхней Гусыне, а оттуда мимо островов Гусята снова вышел в океан, а потом проделал долгий путь к острову Китобоец, а оттуда к острову Стокман, и вода была синяя-синяя, а небо – еще синее, и если бы капитан не закрывал кепкой глаза, то заметил бы, что лицо у Мэтта почти счастливое.

У подветренного берега Стокмана встали на якорь, и «Волк» беспечно закачался на невысоких волнах. Капитан открыл сумку-холодильник, достал завернутые в бумагу сэндвичи с тунцом – Мэтт, развернув свой, выбросил помидоры и огурцы за борт и сразу оценил, до чего же капитан любит майонез. Запивали водой – Мэтт выпил почти всю бутылку, потому что капитанский брауни был почти несъедобный, не то что у миссис Макнокатер.

Мысль о ней его словно ужалила.

И тут они увидели китов.

Точнее, вначале услышали.

Четыре кита, пять, а может, шесть. Семь. Киты плыли в сторону Чебига, оседлав подводные течения, описывая в воде неспешные, размашистые петли, извергая высокие струи, – спокойные, словно чувствовали брюхом, как неторопливо вращается Земля, безмятежные, словно в мире нет ничего, кроме этого синего дня, этих зеленых островов и серых берегов.

Они смотрели на китов, пока те, обогнув остров, не ушли на глубину. Мэтт все время высовывался за борт катера.

Он мог бы смотреть на них каждый день напролет.

И капитан тоже.

– Теперь их видит только Бог, – произнес капитан вполголоса, не громче, чем плеск самой робкой волны. А потом буркнул: – Надень перчатки, – и, развернув катер, направился к первой связке ловушек.

Но Мэтт не отрывал глаз от океана, в глубины которого может заглянуть только Бог.

И думал: «Вот бы и мне тоже… Увидеть то, что видит Бог».

Капитан Гард никуда не торопился. Катер шел вдоль берега, где во время отлива Мэтт играл в блинчики – играл с миссис Макнокатер. В груди снова что-то кольнуло. У каждого острова катер сбавлял ход, словно любуясь мерцающими скалами – прожилки слюды сверкали на солнце. Так что к буйку первой связки подошли только в полтретьего, вытащили ловушки и приуныли: в четырех ловушках ни одного омара, в пятой – один, в шестой – пара. Мэтт стянул омарам клешни резиновыми колечками, переложил добычу в садок. Вторая связка ловушек – ноль омаров. Третья связка – еще более-менее: в одной ловушке четыре штуки, во второй – три, и все правильного размера. Зато четвертая! В первую ловушку четвертой связки попалось пять омаров! И в остальных ловушках сидело по три-четыре штуки, и все нужного размера.

– Что ж, теперь мы знаем, где надо было ставить все ловушки, – сказал капитан Гард.

Пока Мэтт укладывал ловушки штабелями и догрызал несъедобный – ну почти несъедобный – брауни, катер приближался к Харпсвеллу.

Солнце клонилось к горизонту, и небо, как обычно осенью, стало желтоватым. Скоро закат позолотит все вокруг: скалистые берега островов, высокие сосны, облака над соснами и даже дом миссис Макнокатер; а вот и она сама – стоит на террасе, разглядывает тарахтящий катер в бинокль. Стоит и машет катеру.

Капитан Гард помахал в ответ.

А Мэтт не стал.

– Помаши миссис Макнокатер, – сказал капитан.

Мэтт посмотрел на него.

– А ну, маши.

Мэтт Коффин давно уже был сам себе хозяин и никого не слушал… ну, никого, кроме миссис Макнокатер. Мэтт поглядел на нее. Она все еще смотрела в бинокль, все еще махала.

Ну ладно, подумал Мэтт, один раз махну.

– Во-он тот дом. Зеленые ставни. Чуть дальше дома миссис Макнокатер – видишь? Я там живу. На случай, если тебе что-то понадобится.

– Например?

– Мало ли.

Мэтт и капитан пришвартовали «Волка» как полагается: на оба швартова, носовой и кормовой. Вытащили омаров из садка, слили морскую воду из садка за борт. Надежно убрали все ловушки, вымыли ведро для наживки, положили на место буи, промыли мотор. Дело шло к ужину, и Мэтт проголодался. Ужасные брауни и один-единственный сэндвич с тунцом, плавающим в майонезе, – разве наешься?!

– Лобстеров я взвешу и продам, – сказал капитан. – Завтра утром приходи, получишь свои пятнадцать процентов. А пока, – он порылся в груде омаров со связанными клешнями, – отнеси эту парочку миссис Макнокатер.

– Зачем это?

– Чтобы извиниться за то, что ты грубиян неотесанный. Если с тобой здороваются, здоровайся в ответ. Может, она простит тебя и сварит тебе одного омара, но лучше не надейся. Я бы на ее месте не сварил.

Мэтт взял двух омаров. Они вырывались. Понес одного в левой руке, другого – в правой.

Вскоре миссис Макнокатер услышала, что в дверь черного хода кто-то колотит ногами. Просто безобразие! Она распахнула дверь, готовясь втолковать посетителю, что даже недалекие люди умеют пользоваться дверным звонком. На пороге стоял Мэтт, еле удерживая улов.

– От капитана Гарда, – буркнул он.

Миссис Макнокатер кивнула:

– Входи. Сейчас поставлю воду на огонь. Скоро сварятся – и оглянуться не успеешь.

– Так уж и не успею?

– Поэтическое преувеличение, – пояснила миссис Макнокатер и пошла искать подходящую кастрюлю.

Конечно, пока омары варились, Мэтт успел бы оглянуться тысячу раз, но он не скучал – рассматривал картинки в «Острове сокровищ», а когда миссис Макнокатер велела ему умыться, пошел в ванную и умылся; и она не стала спрашивать, где он шлялся, – наверно, догадывалась, что спрашивать бесполезно; с омарами она управлялась так же ловко, как и капитан Гард: р-раз – и в кипяток, р-раз – и на тарелки, р-раз – тарелки на стол, а рядом мисочки с растопленным сливочным маслом.

– Похоже, вам сегодня повезло, – заметила она.

Мэтт кивнул.

– Обычно ему везет, – продолжала она.

Мэтт снова кивнул и расколол одну клешню.

Быстро выел все мясо.

Взял вторую клешню, помедлил:

– Значит, вы с капитаном знакомы?

Миссис Макнокатер – она еще и половины первой клешни не съела – тоже помедлила:

– Мы с ним старинные знакомые.

Улыбнулась. И продолжила есть.

Мэтт не сводил с нее глаз.

– Принесу еще масла. – И миссис Макнокатер ушла на кухню.

В тот пятничный вечер, выйдя из дома миссис Макнокатер, Мэтт думал про нее и капитана Гарда. Думал всю дорогу: и пока шел под горку по тропе, и пока пробирался в темноте между сосен. И пока спускался на берег к развалюхе покойного капитана Кобба.

Вошел в хибарку, запер дверь, зажег фонарь и улегся спать. В полнейшем одиночестве.

Глава шестая

После Собрания в Церкви Мирил вернулась в свою комнату в спальном корпусе Нетли и обнаружила, что Дженнифер расчесывает волосы Шарлотте, а рядом с ними прямо на полу сидит Эшли и все заливисто смеются.

Но едва вошла Мирил, смех прекратился.

Мирил глянула на свой чемодан. Она оставила его открытым на кровати.

В чемодане не все лежало так аккуратно, как раньше.

– А твоя фамилия правда Ковальски? – спросила Эшли.

– Да.

– Серьезно? У меня никогда не было знакомых из Восточной Европы.

– Я с Лонг-Айленда.

– Ну во-от, – протянула Эшли.

– А ты вообще собираешься чемодан свой распаковывать? – поинтересовалась Дженнифер.

Эшли тихо прыснула.

Мирил глянула на гардероб. Он весь ломился от платьев и блузок Дженнифер: там висели блузки повседневные, блузки белые форменные, юбки в шотландскую клетку, зеленые с золотом, кофты зеленые с золотой тесьмой, блейзеры зеленые с шевронами – на шевронах золотые кресты, герб школы-пансиона Святой Елены, и все соответствует уставу школы, восемь полных комплектов школьной формы, и каждая вещь на розовой плюшевой вешалке, а на верхней полке гардероба сложены трикотажные кофты всех оттенков лаванды, крокусов и небесной лазури.

– Не сейчас, – сказала Мирил.

Решила застелить постель, хотя у нее не было ничего, что могло бы потягаться с зеленым атласным покрывалом Дженнифер. Спихнула чемодан на пол, достала из пакета постельное белье, и, пока возилась с простынями, слегка намокшими под дождем, Дженнифер, Эшли и Шарлотта говорили о Стефани: какая она необыкновенная и всех на свете знает, однажды даже разговаривала с самим Ринго – Дженнифер, впрочем, тоже, – и знает, как надо одеваться, и даже под страхом смерти не надела бы свитшот с названием государственной школы – не то что некоторые, – и хоть бы поскорее Стефани вернулась из Будапешта.

Мирил задумалась, что бы такое сказать – что-нибудь остроумное, чеканное и меткое. Например, что и она тоже скоро поедет в Будапешт и будет там… как и Стефани… чем бы там ни занималась Стефани, Мирил это тоже может. Но ничего остроумного, чеканного и меткого в голову не приходило, и в Будапешт Мирил никто не пригласит, а в чемодане у нее действительно лежит свитшот из ее бывшей школы, ее любимый свитшот, потому что именно в нем Мирил была, когда они с Холлингом…

Мирил долго застилала постель, пока Дженнифер, Эшли и Шарлотта разговаривали о Стефани, как она два раза ездила в Брюссель – вместе с Дженнифер – и они обошли все магазины на Гран-Плас, а следующим летом, когда Стефани вернется из Будапешта, они поедут, скорее всего, в Лондон, ведь они просто обожают путешествовать по Европе вместе.

Мирил подоткнула простыню под матрас. И вспомнила кафе в «Уолворте». И попыталась прогнать Мглу.

Застелив кровать, Мирил сказала:

– Пойду прогуляюсь, разведаю, что здесь есть.

– А у тебя разве нет покрывала для кровати? – удивилась Дженнифер.

Мирил покачала головой.

– Значит, твоя кровать всегда будет выглядеть так.

– Думаю, да, – Мирил попробовала выжать из себя беспечный смешок. Все промолчали.

– Кто-нибудь хочет со мной?.. – спросила Мирил.

– Я бы… – пискнула Шарлотта.

– Полагаю, никто, – отрезала Дженнифер.

– Мы тут уже сто лет учимся вместе, – сказала Эшли. – Думаешь, здесь есть что-нибудь, чего мы до сих пор не разведали?

– А вдруг есть? – предположила Мирил.

– Нет и быть не может, – отрезала Эшли.

Мирил опустилась на колени, попробовала запихнуть чемодан под кровать.

Кровать была слишком низкая, и Мирил, чувствуя, что остальные наблюдают за ней, вступила в неравный бой с чемоданом, но все-таки победила.

– Вот разве что тебе удастся отыскать руку святой Елены, – сказала Дженнифер. – Ее еще никто никогда не видел.

Мирил подняла голову:

– Руку святой Елены?

– Она спрятана где-то в школе. Сушеная кисть руки, как у мумии. А где спрятана, знает только Катер, и больше никто.

– Катер?

– Макнокатер, – Эшли глядела на Мирил как на распоследнюю дуру.

– Рука – это еще не все, – сообщила Дженнифер. – На пальцах – кольца: одно с бриллиантом, второе с рубином, третье с сапфиром, четвертое с жемчугом. И та, кто найдет руку, может забрать одно кольцо себе. Это школьная традиция.

– А что, кто-нибудь уже?..

– Нет. Я же сказала: руку никто никогда не видел. Но ты иди разведай – вдруг где-нибудь на нее набредешь?

Эшли захихикала.

Мирил побагровела:

– Буду смотреть во все глаза.

– Уж постарайся, – сказала Дженнифер. – А если найдешь, принеси нам – мы выберем себе кольца.

Теперь хихикала и Шарлотта.

Мирил ушла. Смех звучал в ее ушах и в коридоре с потемневшими балками на потолке, с гладким, точно намыленным, паркетом, – в белом коридоре, где все двери нараспашку и во всех комнатах девочки сидят на кроватях, на полу, в креслах у окон или, держа в руках транзисторные радиоприемники, стоят на цыпочках, пританцовывают.

Мирил прошла мимо Большого Хоксна, Малого Хоксна и Шерборн-хауза; иногда ее задевали локтями девочки, идущие стайками по дорожкам; и казалось, что они ее толкают, потому что в упор не видят. Мирил прошла мимо Патнемской библиотеки, мимо Джулии Челл, Барбары Рокасл и Элизабет Кёртджи – все они шли, улыбаясь, да и как не улыбаться, если они уже сто лет учатся тут вместе?

Мирил брела одна, не чувствуя в себе особой Решимости.

Решимости хватило только на одно: чтобы не заплакать.

Прошла мимо церкви, мимо лужайки посреди кампуса, мимо трех белых амбаров и двух сараев, до самого конца кленовой аллеи, и – нежданно-негаданно – весь школьный городок остался позади, а Мирил оказалась снаружи, на краю широкого поля, а за полем тянулся лес, отгороженный длинным крашеным забором. Тихо, спокойно, только где-то без умолку каркает невидимая ворона. Мирил прошла вдоль длинного забора, спустилась по крутому склону, и тропа привела ее прямо в березовую рощу – стволы такие же белые, как забор. Мирил на ходу поглаживала деревья – березовая кора, оказывается, вроде бумаги, – а потом оказалась в ельнике, тонкие ветки кололи ее с обеих сторон.

А потом елки расступились, и перед Мирил внезапно открылся вид на синие волны, зеленые острова, белых чаек, белый с красным парус, скользящий вдали над волнами, серые валуны, сползающие в воду, белесые коряги, выброшенные морем на берег.