Читать онлайн Привет, красавица

Copyright © 2023 by Ann Napolitano

© «Фантом Пресс», перевод, оформление, издание, 2024

Уильям

Первые шесть дней жизни Уильям Уотерс был не единственным ребенком в семье. У него имелась трехлетняя сестра, рыжеволосая Каролина. Немые кадры домашней кинохроники запечатлели ее вместе со смеющимся отцом. Таким Уильям его не видел никогда. На пленке отец выглядит счастливым, его рассмешила рыженькая кроха, которая, натянув подол на голову, со смехом носится кругами. Уильям с мамой еще были в роддоме, когда у Каролины взлетела температура и возник кашель. По возвращении мамы с малышом домой девочка вроде бы пошла на поправку, хотя кашель по-прежнему был скверный, но однажды утром родители, зайдя в детскую, нашли ее в кроватке мертвой.

С той поры отец с матерью никогда не говорили о Каролине. В гостиной на журнальном столике стояла ее фотография, которую Уильям иногда разглядывал, удостоверяясь, что у него все-таки была сестра. Семейство переехало в крытый синей черепицей дом на другом конце Ньютона, пригорода Бостона, и в том жилище Уильям был единственным ребенком. Отец, служивший бухгалтером, надолго отбывал в деловую часть города. После смерти дочери лицо его всегда было замкнутым. В гостиной мать дымила сигаретами и пила бурбон, иногда одна, иногда в компании соседки. У нее была коллекция мятых кухонных фартуков, и она переживала из-за всякого пятна, во время готовки посаженного на передник.

– Может, лучше его не надевать? – однажды сказал Уильям, когда мать, вся красная, чуть не плакала, глядя на темную кляксу подливки. – Обвяжись посудным полотенцем, как миссис Корнет.

Мать посмотрела на него так, словно он заговорил по-гречески.

– Миссис Корнет, соседка, – повторил Уильям. – Посудное полотенце.

С пяти лет он почти ежедневно уходил в парк неподалеку, прихватив с собою баскетбольный мяч, поскольку в баскетбол, в отличие от бейсбола и футбола, можно играть одному. В парке была безнадзорная площадка, обычно пустая, и Уильям часами бросал мяч в кольцо, воображая себя игроком «Бостон Селтикс». Кумиром его был Билл Расселл, но для роли центрового требуется партнер, чьи броски можно блокировать, и потому Уильям представлял себя Сэмом Джонсом, лучшим атакующим защитником, стараясь подражать его идеальной игровой манере, а деревья вокруг площадки изображали шумных болельщиков.

Как-то раз, уже лет в десять, он пришел в парк и увидел, что площадка занята. Человек шесть мальчишек, его, наверное, ровесники, гоняли мяч от кольца к кольцу. Уильям хотел уйти, но один паренек окликнул: «Эй, будешь играть?» – и, не дожидаясь ответа, прибавил: «Давай за синих». Чувствуя, как бухает сердце, Уильям мгновенно влился в игру. Он получил мяч и тотчас отдал пас, не отважившись на бросок, ибо промах выставил бы его паршивым баскетболистом. Через несколько минут матч резко закончился, поскольку кому-то было пора домой, игроки разбежались. На пути к дому сердце Уильяма все еще колотилось. С тех пор мальчишки иногда появлялись на площадке. Визиты их были бессистемны, но они всегда принимали Уильяма в игру как своего, что неизменно поражало. Обычно и дети, и взрослые смотрели сквозь него, словно он был невидимкой. Родители вообще глядели мимо. Уильям к тому привык, объясняя это своим скучным, незапоминающимся обликом. Главной особенностью его внешности была блеклость: белесые волосы, светло-голубые глаза, очень бледная кожа, унаследованная от английских и ирландских предков. Уильям сознавал, что внутренний мир его столь же тускл и безынтересен, как и наружность. В школе он ни с кем не общался, с ним никто не играл. Но вот ребята с баскетбольной площадки дали ему шанс заявить о себе без помощи слов.

В пятом классе к нему подошел физрук:

– Я тут увидел, как ты бросаешь по кольцу. Какого роста твой отец?

– Не знаю. – Уильям стушевался. – Нормального.

– Что ж, из тебя, может, выйдет атакующий защитник. Но тебе надо поработать над дриблингом. Знаешь Билла Брэдли? Ну, того детину из «Нью-Йорк Никс»? Вот как он тренировался мальчишкой: наклеит кусочки картона на очки, чтобы не видеть своих ног, и туда-сюда гоняет по улице, ведет мяч. Выглядел он, конечно, чокнутым, но зато приобрел бесподобный дриблинг. У него обалденное чутье на отскок, он вообще не смотрит на мяч.

В тот день Уильям помчался домой, чувствуя зуд во всем теле. Впервые в жизни взрослый его заметил, смотрел ему прямо в глаза, и от такого внимания он едва ли не разболелся. Перемогая приступ чиханья, Уильям отыскал игрушечные очки в ящике своего стола, но дважды наведался в туалет, прежде чем аккуратными картонками заклеил нижнюю часть оправы.

При всяком недомогании он думал, что умирает. Минимум раз в месяц после уроков Уильям забирался в постель, уверенный в том, что неизлечимо болен. Родителям ничего не говорил, ибо в семье запрещалось болеть. Кашель считался наиболее ужасным предательством. Когда случалась простуда, Уильям позволял себе кашлять, лишь укрывшись в гардеробе и зарывшись лицом в школьные рубашки с воротничками на пуговках. Знакомое покалывание в спине и загривке еще ощущалось, когда он, надев очки и схватив мяч, выскочил на улицу. Но сейчас болеть и бояться было некогда. Казалось, будто каждый фрагмент его личности, щелкнув, встал на свое место. Ребята на площадке и физрук его признали. Наверное, Уильям не сознавал, кто он такой, но жизнь ему подсказала: баскетболист.

Физрук дал пару советов по оттачиванию игровых навыков: «Защита – толкай противника плечом и бедром, судьи не сочтут это фолом. Скорость – на резком старте обводи соперника». Вдобавок Уильям работал над пасом, чтобы снабжать центрового ассистом. Он хотел сохранить свое место в парковой команде и понимал, что полезные передачи обеспечат ему репутацию ценного игрока. Он умел поставить заслон, обеспечив шутеру возможность его фирменного броска. После удачного матча партнеры хлопали Уильяма по плечу и предлагали всегда играть за них. Подобное одобрение приглушало его затаенный страх, он знал, что ему делать на баскетбольной площадке.

Старшеклассником Уильям был уже достаточно хорош для школьной команды. Ростом пять футов восемь дюймов, он играл на позиции разыгрывающего. Усердные тренировки в заклеенных очках дали результат: Уильям определенно был лучшим дриблером в команде и неплохо бросал со средней дистанции. Своим ведением мяча он обеспечивал нападающим проход к щиту противника. Пасовал он неизменно точно, и партнеры признавали, что присутствие Уильяма на площадке гарантирует успешную игру. В команде он был единственным девятиклассником, и старшие товарищи никогда не приглашали его попить пивка в доме кого-нибудь из игроков, чьи родители на подобное смотрели сквозь пальцы. Уильям ошеломил своих партнеров и вообще всех, когда после десятого класса за лето вырос на пять дюймов. Казалось, тело его, начав расти, уже не может остановиться, и к окончанию школы он вымахал до шести футов семи дюймов. Организм не поспевал за темпами роста, и потому Уильям был невероятно тощ. Когда по утрам он, пошатываясь, входил в кухню, мать смотрела на него испуганно; она постоянно заставляла его что-нибудь съесть, поскольку отвечала за питание сына и полагала, что его худоба выставляет ее в дурном свете. От случая к случаю родители приходили на баскетбольные матчи и чинно сидели на трибуне, глядя на абсолютно незнакомых игроков.

Их не было на той игре, когда Уильям ринулся подобрать отскок и, нарвавшись на мощный блок, взлетел в воздух. В падении он изогнулся, неловко приземлившись на правое колено. Сустав принял вес всего тела. Раздался хруст, в глазах поплыл туман. Тренер, у которого было всего два регистра – ор и бурчанье, рявкнул Уильяму в ухо: «Ты в порядке, Уотерс?» Обычно в ответ на его вопль или ворчание Уильям, не обладавший достаточной верой в себя, вместо утверждения прибегал к вопросительной форме. Сейчас же он откашлялся и сквозь густую вуаль тумана, пропитанного исходящей из колена болью, выговорил «нет».

Трещина в коленной чашке означала, что Уильям пропустит последние семь учебных недель в одиннадцатом классе. С загипсованной ногой ему предстояли два месяца на костылях. То есть впервые с пятилетнего возраста он не мог играть в баскетбол. В своей комнате Уильям, сидя за письменным столом, бросал шарики скомканной бумаги в мусорную корзину у дальней стены. Туман в голове так и не рассеялся, противное ощущение холодной испарины тоже осталось. Врач сказал, что к следующему учебному году Уильям восстановится полностью и сможет играть, однако неотвязный страх не пропал. Время тянулось нескончаемо. Казалось, Уильям навеки закован в гипс, пригвожден к стулу, заточен в доме. Возникла мысль о невозможности дальнейшего пребывания в этой поломанной оболочке. Вспомнилась сестра Каролина, ее смерть. Уильям думал об ее уходе, которого не понимал, и, глядя на минутную стрелку, еле-еле переползавшую с одного деления на другое, хотел и сам умереть. Вне баскетбольной площадки от него никакого проку. Никто о нем не затоскует. Если он сгинет, покажется, что его не было вовсе. Каролину не вспоминают, и о нем тоже забудут. Лишь после того, как с Уильяма сняли гипс и он вновь смог бегать и бросать по кольцу, туман растаял, а мысли об исчезновении заглохли.

Перспективный баскетболист с приличным школьным аттестатом, Уильям получил изрядно приглашений от колледжей, команды которых играли в Первом студенческом дивизионе. Посулы стипендии и гарантия места в составе игроков весьма радовали, поскольку родители даже не обмолвились о готовности оплатить высшее образование сына. Уильям мечтал покинуть Бостон, от которого пока что отъезжал не дальше девяноста миль, но зной болотного Юга его пугал, и потому он принял предложение Среднезападного университета в Чикаго. В конце августа 1978 года Уильям, прощаясь на вокзале, поцеловал мать и пожал руку отцу. В тот момент его посетило странное чувство, что он, наверное, больше никогда не увидит родителей, у которых, похоже, был всего один ребенок, и звали его не Уильям.

В колледже Уильям, записываясь на лекции, отдавал предпочтение историческим наукам. Он ощущал зияющие пробелы в своем знании того, как устроен мир, а история, казалось, на все имела ответ. Уильям ценил ее способность взглянуть на разрозненные факты и создать схему: если происходит это, получается вот что. Ничто не бывает абсолютно случайным, и, стало быть, можно прочертить линию от убийства австрийского эрцгерцога к Первой мировой войне. Университетская жизнь была непредсказуемо нова, и Уильям пытался не утратить самообладания, когда в шумном коридоре общаги оголтелые студенты приветствовали его возгласом «Дай пять!». Он распределял свое время между занятиями в библиотеке, тренировками на баскетбольной площадке и посещением лекций в аудиториях, зная, что нужно делать в каждом из этих мест. Юркнув на скамью лекционного зала, он раскрывал тетрадь и чувствовал неимоверное облегчение, когда преподаватель начинал говорить.

На занятиях Уильям редко обращал внимание на других студентов, но Джулия Падавано выделялась среди участников семинара по европейской истории, ибо, разгорячившись, изводила вопросами профессора, пожилого англичанина с огромным носовым платком, зажатым в кулаке. Отбросив с пылающего лица длинные кудрявые волосы, девушка выдавала что-нибудь вроде «Во всем этом меня интересует роль Клементины. Верно ли, что она была главным советником Черчилля?» или «Профессор, не объясните ли систему военных кодов? В смысле, как она работает? Хорошо бы привести конкретный пример».

Уильям никогда не выступал на семинарах и не обращался к преподавателям за консультацией. Он считал долгом всякого студента держать рот на замке и впитывать как можно больше знаний. Реплики кудрявой студентки порой казались ему интересными, но он разделял мнение профессора, что ее постоянные встревания попросту невежливы. В благоговейной тишине аудитории преподаватель усердно ткал словесный ковер мудрости, а эта девчонка постоянно дырявила эту ткань, словно не желала признавать ее существование.

Уильям оторопел, когда однажды после занятий она вдруг подошла к нему.

– Привет. Меня зовут Джулия.

– Я Уильям. Привет. – Пришлось откашляться, поскольку он заговорил впервые за день.

Большие глаза ее смотрели на него в упор. Солнечный свет золотил пряди в каштановых волосах. Она казалась освещенной снаружи и изнутри.

– Почему ты такой высокий?

Уильям привык к замечаниям о своем росте, он знал, что его удивительная долговязость вызывает желание как-нибудь ее прокомментировать, и неизменно слышал вопрос: «Как оно там наверху?»

Однако теперь подозрительный взгляд девушки его рассмешил. Они стояли на дорожке, пересекавшей квадратный университетский двор. Уильям смеялся редко, но сейчас почувствовал, как по рукам забегали мурашки, словно он отлежал руки во сне. Но это было ощущение приятной щекотки. Позже, вспоминая эту встречу, он понял, что тогда-то и влюбился в Джулию. Вернее, его тело влюбилось в нее. Внимание особенной девушки, проявленное к нему во дворе, породило смех во всех закутках его тела. Измаянное скучной нерешительностью мозга, тело устроило фейерверк в нервах и мышцах, подавая знак, что происходит нечто важное.

– Чего ты ржешь? – насупилась Джулия.

Уильяму почти удалось подавить смех.

– Не обижайся, пожалуйста, – сказал он.

Девушка досадливо качнула головой:

– И не думала.

– Я не знаю, почему такой вымахал. – Вообще-то втайне он был уверен, что усилием воли приказал себе вырасти. Рост серьезного баскетболиста должен быть не меньше шести футов трех дюймов, и Уильям так этим озаботился, что сумел попрать законы генетики. – Я играю в здешней баскетбольной команде.

– Ну, значит, есть хоть какая-то польза, – сказала Джулия. – Может, как-нибудь загляну на игру. В принципе, я спортом не интересуюсь и сюда приезжаю только на занятия. – Она помолчала, потом чуть смущенно проговорила: – Ради экономии я живу дома.

Перед уходом Джулия дала свой номер телефона, который Уильям записал в тетрадь по истории, и они условились о звонке следующим вечером. Было немного странно, что их отношения завязались прямо посреди двора. Похоже, девушка сама решила, что они будут парой. Позже она призналась, что на занятиях уже давно наблюдала за Уильямом и ей нравились его собранность и серьезность. «Ты не выглядел таким слабоумным, как другие парни», – сказала Джулия.

Даже после встречи с ней баскетбол по-прежнему занимал бо́льшую часть времени и мыслей Уильяма. В школьной команде он был лучшим игроком, а теперь с ужасом понял, что считается одним из самых слабых. Пусть он выделялся ростом, но другие ребята были гораздо крепче, ибо давно качались в тренажерном зале, а Уильям даже не знал о таком элементе подготовки. На тренировках его легко отпихивали и сбивали с ног. Он стал тягать штангу и после тренировки подолгу отрабатывал броски с разных углов. Вечно голодный, запасался бутербродами, рассовывая их по карманам куртки. Уильям понял, что ему отведена роль этакого спайщика команды. Не выдающийся талант, он был полезен точными передачами, хорошими бросками и умелой защитой. Главным его достоинством было то, что он почти не допускал ошибок. «Отлично мыслит на паркете, но не прыгуч», – сказал о нем тренер, не зная, что Уильям его слышит.

Условием стипендии была работа в студенческом городке, и он, ознакомившись со списком вариантов, выбрал занятие в спортивном корпусе, где можно было заодно и тренироваться. В означенное время Уильям появился в прачечной, занимавшей подвальный этаж огромного здания, где его встретила худая женщина в очках и с прической «афро».

– Ты ошибся местом, – покачав головой, сказала она. – Кто тебя сюда направил? Белые не работают в прачечной. Тебе надо в библиотеку или досуговый центр. Туда и ступай.

Уильям оглядел длинное помещение, вдоль одной стены которого выстроились три десятка стиральных машин, а вдоль другой столько же сушилок. Похоже, здесь и впрямь не было белых, кроме него.

– Какая разница? – возразил он. – Я согласен на эту работу. Возьмите меня.

Женщина опять так мотнула головой, что подпрыгнули очки, но сказать ничего не успела, ибо кто-то хлопнул Уильяма по спине, пробасив его имя. Обернувшись, он увидел тяжелого форварда Кента, тоже новичка в команде, только совершенно иных баскетбольных качеств. Атлетического сложения игрок, он исполнял зрелищные броски сверху, ожесточенно сражался за подбор, бешено носился по паркету, однако плохо читал игру, нередко терял мяч и не умел занять верную позицию в защите. Тренер хватался за голову, чумея от несоответствия физической мощи и скоростных данных этого парня с его ошибками на площадке.

– Привет, и ты сюда надумал? Если угодно, мэм, я введу его в курс дела. – Кент одарил суровую даму широкой обаятельной улыбкой, и та смягчилась.

– Ладно, бог с вами. Забирай новенького, а я притворюсь, что его здесь не было.

С тех пор Уильям и Кент так составляли график своих смен, чтобы работать вместе. Они перестирали уйму полотенец и спортивной формы всех видов. Самой трудоемкой была футбольная форма, пропотелая и во въевшихся травяных пятнах, которые требовали специального отбеливателя. Парни разработали алгоритм каждого этапа стирки, сосредоточившись на согласованной продуктивности своих действий, и потому их работа напоминала продолжение баскетбольной тренировки. Время в прачечной они использовали для разбора матчей и поиска путей для улучшения командной игры.

Складывая полотенца в громадную кипу, Уильям говорил:

– Вот смотри, взаимодействие двух игроков: большой ставит заслон и освобождает легкого от опеки защитника. – Он сделал паузу, удостоверяясь, что Кент следит за его мыслью. – Сам большой может провалиться под щит или отвалиться на бросок с дистанции.

– Пик-н-ролл!

– Именно. Если большой отдаст форварду, повторяется гибкий рывок.

– Слишком явно! А тренер велит раз за разом использовать этот прием.

– Потому что от него нет надежной защиты. Если все исполнить правильно, даже не самая сильная команда создаст угрозу…

– Ребя, вы сами-то себя слышите? – вмешался парень у соседней сушилки. – Не, я люблю баскет, но ни хрена не понял, о чем это вы.

Кент и Уильям только ухмыльнулись в ответ. После смены они поднялись в спортзал, где было на двадцать градусов прохладнее, и стали бросать по кольцу.

Родом из Детройта, Кент, имевший устоявшееся мнение обо всех игроках и командах НБА, частенько перемежал свою речь глупыми шутками, что летали по раздевалке, точно бумажные самолетики. На тренировках он то и дело получал от тренера выволочку за выпендреж, извинялся, но, не в силах сдержаться, через минуту уже вновь паясничал. «Освой азы!» – заходился наставник.

Кент уверял в своем родстве с Мэджиком Джонсоном, который в то время был выпускником Мичиганского университета и которому безоговорочно отдавали первый номер в предстоящем драфте НБА. Кент, всеобщий любимчик, легко сходился с людьми, и Уильям гадал, почему этот парень предпочел его общество. Видимо, ему глянулась молчаливость Уильяма, позволявшая верховодить в их дружбе. В основном балаболил Кент, и Уильям не сразу понял, что тот говорит о личном, дабы подвигнуть его на ответную откровенность. Выслушав историю о лейкемии бабушки Кента (болезнь эта ввергла в шок всю семью, верившую заявлениям чрезвычайно властной старухи, что она будет жить вечно), Уильям сказал, что за все это время лишь один раз обменялся письмами с родными и на рождественские каникулы не поедет домой.

Однажды после долгой вечерней тренировки приятели шли через притихший двор, чувствуя, как ноют натруженные мышцы.

– Когда тренер не ценит моей прекрасной игры, орет на меня и держит в запасе, я говорю себе, что все это хрень собачья, – сказал Кент. – Я собираюсь поступать в медицинскую школу. Так что не он определяет мое будущее.

– Ты собираешься стать врачом? – удивился Уильям.

– Стопроцентно. Пока не знаю, во что это обойдется, но еще прикину. А ты чем займешься после колледжа?

У Уильяма мерзли пальцы. Ноябрьский воздух, проникая в легкие, казался ледяным. Уильям сознательно не загадывал свое будущее, не думал о том, что станет делать после колледжа. Он хотел бы сказать «играть в баскетбол», но понимал, что недостаточно хорош для профессионального спорта. И вопрос Кента это подтверждал.

– Не знаю, – промямлил Уильям.

– Ладно, что-нибудь тебе подыщем. Ты способный, а время еще есть.

«Я способный?» – подумал Уильям. Он не знал за собой никаких талантов вне баскетбольной площадки.

В начале декабря, пятничным вечером, на игру пришла Джулия. Когда Уильям увидел ее на трибуне, у него поплыло в глазах и он упустил мяч, которым завладел соперник.

– Эй, что за дела? – рявкнул Кент, промчавшийся мимо.

Однако затем, играя в защите, Уильям сделал два перехвата, после которых счет изменился в пользу «Диких котов», а в атаке отдал пас форварду, открывшемуся в углу площадки. Перед вторым перерывом Кент крикнул:

– Я понял! Здесь твоя девушка! Где она сидит?

После матча, в котором «Коты» победили, Уильям, проведший свою лучшую игру в сезоне, поднялся на трибуну поздороваться с Джулией и лишь тогда увидел, что рядом с ней сидят три похожие на нее девушки с такими же буйными кудрями до плеч.

– Познакомься, это мои сестры, – сказала Джулия. – Привела их оценить твою игру. Они вроде как скауты – так у вас говорят?

Уильям кивнул. Под пристальными взглядами четырех девушек он вдруг устыдился своих коротких спортивных трусов и растянутой майки.

– Нам понравилось, – сказала одна из сестер, с виду младшая. – Но спорт изматывающий. Я в жизни так не потела, как вы на площадке. Меня зовут Цецилия, а это моя сестра-близняшка Эмелин. Нам по четырнадцать.

Девочки одарили Уильяма дружелюбными улыбками, и он улыбнулся в ответ. Джулия и еще одна девушка, сидевшая по другую руку от нее, разглядывали его, точно ювелиры – драгоценный камень. Он бы не удивился, если б кто-нибудь из них достал из сумочки лупу оценщика и приладил ее к глазу.

– В игре ты смотрелся очень… мощно, – сказала Джулия.

Уильям покраснел, у Джулии тоже порозовели щеки. Эту красивую девушку явно влекло к нему, и он не верил своей удаче. Прежде никто никогда его не желал. Вот бы подхватить ее на руки на глазах у сестер и всех зрителей, но подобная смелость была не в его характере. Кроме того, он насквозь мокрый от пота. Джулия вновь заговорила:

– А вот моя сестра Сильвия. Я старше ее, но всего на десять месяцев.

– Приятно познакомиться, – сказала девушка.

Волосы у нее были чуть темнее, она была миниатюрнее и не такая пышная, как сестра. Она все так же пристально разглядывала Уильяма, а Джулия сияла, напоминая павлина, распустившего хвост. На блузке ее, обтягивавшей грудь, расстегнулась одна пуговка, открыв край розового лифчика. Перехватив взгляд Уильяма, Джулия быстро устранила непорядок.

– А сколько у тебя братьев-сестер? – спросила одна из близняшек. Не сказать чтобы девочки были на одно лицо, но Уильям их не отличал из-за одинаково смуглой кожи и темно-русых волос.

– У меня? Никого, – сказал он, хотя, конечно, подумал о фотографии рыженькой малышки в гостиной родительского дома.

Джулия уже знала, что он единственный ребенок в семье (вопрос о братьях-сестрах был одним из начальных в их первом телефонном разговоре), но три другие девушки уставились на него в ошеломлении.

– Это ужасно! – ахнула Эмелин/Цецилия.

– Мы должны пригласить его на семейный обед, – сказала Сильвия, и близнецы дружно закивали. – Он такой одинокий.

Вот так за четыре месяца учебы Уильям впервые обзавелся подругой, да еще новой семьей.

Джулия

В огороде на задах дома, четырехугольной делянке восемнадцать на шестнадцать футов, обнесенной деревянным заборчиком, Джулия наблюдала, как мать собирает остатки картофеля. Вот-вот должен был подойти Уильям. Он, конечно, явится минута в минуту, и кто-нибудь из близняшек впустит его в дом. Наверное, Уильям опешит от вопроса отца, знает ли он какие-нибудь стихи наизусть, и нескончаемой болтовни туда-сюда снующих Эмелин и Цецилии. Сильвия еще на работе в библиотеке, так что он будет избавлен от ее испытующего взгляда. За пару минут в обществе отца и сестер Уильям поймет, до чего они милые, а затем его ждет главный приз – впечатляющий выход Джулии. В семье она этим славилась, поскольку единственная из домочадцев всегда выбирала момент для своего появления. Малышкой Джулия с возгласом «Та-дам!» любила влетать в гостиную или кухню.

Интересно, как Уильям воспримет их маленький дом, втиснутый в ряд однотипных приземистых кирпичных зданий на Восемнадцатой улице? Семья Падавано обитала в Пльзене, рабочем районе, полном иммигрантов. Здесь стены домов были расписаны яркими граффити, а в супермаркете испанская и польская речь звучали не реже английской. Джулия боялась, что и район, и сам дом покажутся гостю захудалыми. Кушетка с пестрой обивкой, затянутая пленкой. Деревянное распятие на стене. Обрамленные иконки святых женского пола возле обеденного стола. Чем-нибудь расстроенная, мать Джулии устремляла взор на лики мучениц и вслух перечисляла всех поименно, словно умоляя их оградить семейство от бед. Аделаида, Агнесса Римская, Екатерина Сиенская, Клара Ассизская, Бригитта Ирландская, Мария Магдалина, Филомена, Тереза Авильская, Мария Горетти. Все четыре девочки Падавано могли отчеканить эти имена не хуже молитвы. Обычно ни один семейный обед не завершался без отцовской декламации стихов или материнского перечня святых.

Джулия поежилась. Она вышла без пальто, хотя термометр показывал всего плюс пять, но чикагцы признавали холодом только значения ниже нулевой отметки.

– Он мне нравится, – сказала Джулия в спину матери.

– Парень не пьяница?

– Нет. Он спортсмен, баскетболист. И отличник. Специализируется в истории.

– Значит, умный, как ты?

Джулия задумалась. Бесспорно, Уильям был умен. Голова у него работала. Вопросы его говорили о том, что он хочет понять Джулию. Однако ум его не выражался в твердых мнениях. Любознательный и сомневающийся, Уильям был податлив. Несколько раз он вместе с Джулией занимался в библиотеке имени Руди Лозано, находившейся неподалеку от дома Падавано. Библиотеку, в которой работала Сильвия, окрестные жители использовали как место встреч, но для Уильяма занятия в ней означали позднее возвращение – целый час пешком. При составлении планов на выходные он говорил: «Сделаем, как ты хочешь, у тебя всегда прекрасные идеи».

До недавнего посещения баскетбольного матча Джулия никогда не задумывалась о «разуме тела», и ее поразило, насколько волнующим зрелищем оказалась игра. Уильям предстал совершенно иным – он отдавал команды партнерам, он, рослый и крепкий, служил мощной преградой на пути соперников к кольцу. Джулия не интересовалась баскетболом и не знала правил, но прыжки и пробежки красивого парня были полны такой устремленной чувственности, что она поймала себя на мысли «С ним – да».

– Он надежный, – сказала Джулия. – И серьезно относится к жизни, как и я.

Мать выпрямилась. Стороннего наблюдателя ее вид позабавил бы, но Джулия уже привыкла к такому наряду. Для возни в огороде Роза облачалась в слегка переделанную форму бейсбольного кетчера и темно-синее сомбреро. Все это она отыскала на помойке. В их квартале жили сплошь итальянцы, но соседние улицы заполонили семьи мексиканцев, и после очередного празднования Синко де Майо Роза выудила сомбреро из чьего-то мусорного бака. Снаряжение кетчера она раздобыла после того, как соседа Фрэнка Чеккони, подсевшего на наркотики, поперли из школьной бейсбольной команды. В огромных ножных щитках и нагруднике, к которому она пришила карманы для садовых инструментов, Роза выглядела готовой к игре, вот только неясно какой.

– Стало быть, он не умнее тебя. – Она сняла шляпу и пригладила волосы, кудрявые, как у дочерей, но уже отмеченные сединой.

Роза выглядела куда старше своего возраста и давно отменила всякие празднования своих дней рождения, объявив личную войну течению времени. Она посмотрела на грядки. Неубранными остались только картофель и лук, теперь главной заботой стала подготовка огорода к зиме. Тут засевался каждый клочок земли, кроме узкой тропки, в конце которой притулилось к ограде белое изваяние Девы Марии. Роза вздохнула:

– Наверное, оно и к лучшему. Я-то в тысячу раз умнее вашего отца.

«Умный» – коварное слово, подумала Джулия. Чем измерить ум, если никто из ее родителей не учился в колледже? Однако мать была права. Джулия видела фото, где в начале их совместной жизни Роза, красивая, элегантная, веселая, вместе с Чарли позирует на фоне этого самого огорода, но в конечном счете она, смирившись, облачилась в свое огорчительное супружество, как вот в этот нелепый наряд для возни на грядках. Все ее неимоверные усилия направить мужа на путь успешности и финансовой стабильности окончились провалом. Теперь вотчиной отца был дом, а убежищем Розы – огород.

Небо потемнело, воздух сделался еще холоднее. С наступлением холодов окрестность затихнет, однако нынче она гомонила, будто стараясь выговориться напоследок, – отдаленный детский ор и смех, щебет старой миссис Чеккони в саду, троекратный чих мотоцикла, прежде чем заведется мотор.

– Наверное, пора в дом, – сказала Роза. – Тебя не смущает одеяние твоей старой матушки?

– Ничуть.

Джулия знала, что все внимание Уильяма будет отдано ей. Она обожала его полный надежды взгляд, точно у шкипера, высматривающего безопасную гавань. Уильям вырос в хорошем доме, у него были деятельный отец, большая лужайка и своя комната. Он явно знал, что такое благополучие, и было несказанно приятно от того, что он видит возможность вновь его обрести рядом с Джулией.

Роза пыталась создать прочную жизнь, но Чарли отлынивал либо крушил возводимое ею строение. Еще не закончив первый разговор с Уильямом, Джулия решила, что он – ее мужчина. В нем было все, что она искала, и потом, он ей просто нравился. Увидев его, она улыбалась и ужасно любила, когда он брал ее маленькую руку в свои большие ладони. Они станут отличной командой – Уильям, изведавший жизнь, к которой стремилась Джулия, направит ее неиссякаемую энергию в строительстве их совместного будущего. Когда они поженятся и обустроят свой дом, Джулия поможет родным. Крепкая основа ее семьи выдержит всех.

Она едва не рассмеялась, увидев, с каким облегчением Уильям воспринял ее появление в гостиной. Он сидел на скрипучей кушетке рядом с Чарли, который обхватил его за плечи. Цецилия развалилась поперек старого красного кресла, Эмелин поправляла прическу, глядя в настенное зеркало возле входной двери.

– У тебя великолепный нос, Уильям, – серьезно произнесла Цецилия.

– Кхм… спасибо, – растерянно поблагодарил Уильям.

– Не обращай внимания, это в ней говорит художник, – усмехнулась Джулия.

Цецилия занималась в школьной изостудии и во всем видела материал для своих будущих работ. Как-то раз Джулия, заинтригованная невероятно сосредоточенным видом сестры, спросила, о чем она задумалась, и та ответила: «О пурпурном цвете».

– У тебя и вправду красивый нос, – вежливо сказала Эмелин, заметив, что Уильям покраснел, и желая его ободрить. Она чутко улавливала эмоциональный настрой любой компании и стремилась, чтобы всем было уютно и хорошо.

– Он не знает ни строчки из Уитмена, представляешь? – возвестил Чарли. – Парень очень вовремя к нам попал. Я бросил ему спасательный круг в виде пары четверостиший.

– Уитмена не знает никто, кроме тебя, папа, – сказала Цецилия.

Для Джулии незнакомство Уильяма с творчеством Уолта Уитмена стало лишним подтверждением того, что он иной, нежели ее отец. По голосу родителя было ясно, что он навеселе, но еще не пьян. Чарли держал в руке стакан, наполовину заполненный тающими кубиками льда.

– В библиотеке я могу отложить для тебя «Листья травы», если хочешь, – предложила Сильвия. – Почитать стоит.

Джулия не сразу заметила сестру, стоявшую в проеме кухонной двери. Видимо, Сильвия только что вернулась с работы, ярко-красные губы свидетельствовали, что она целовалась с кем-то из своих ухажеров, укрывшись за книжными стеллажами. Сильвия оканчивала школу и все свободное время работала в библиотеке, чтобы накопить деньги на двухгодичный муниципальный колледж. В отличие от Джулии, она не могла рассчитывать на академическую стипендию, поскольку не обладала ее упорством. Отличница в интересовавших ее предметах, по всем остальным Сильвия имела сплошные тройки. А вот напористость Джулии была этакой газонокосилкой, которой она обработала лужайку школы, держа на прицеле очередной участок.

– Спасибо, – сказал Уильям. – К сожалению, я мало знаком с поэзией вообще.

Джулия знала, что он не обратит внимания на распухшие губы ее сестры, а если и заметит, то не догадается о причине. Сильвия была ей ближе других сестер, но только она порою ставила ее в тупик, лишая дара речи. Всегдашним и единственным увлечением Сильвии было чтение, она поглотила уйму романов, выудив из них для себя цель жизни: найти большую любовь, какая встречается раз в сто лет. Мечта детская, но до сих пор Сильвия держалась за нее обеими руками. Каждый божий день она высматривала его, свою родственную душу. А в библиотеке обжималась с парнями, практикуясь для встречи с любовью.

– Это же нехорошо, – увещевала ее Джулия, когда, погасив свет, они укладывались в кровати, стоящие рядом. – И потом, любовь, которую ты ищешь, выдумка. Главная мысль всех этих книг – «Грозовой перевал», «Джейн Эйр», «Анна Каренина» – в том, что страсть – разрушительная сила. Это же сплошь трагедии, Сильвия. Задумайся: все эти романы заканчиваются безысходностью или смертью.

– Суть не в трагедии, – вздыхала сестра. – Мы и сегодня читаем эти книги, потому что история любви так истинна и безмерна, что от нее нельзя отвернуться. И страсть не уничтожает, она, я бы сказала, обогащает. Если мне посчастливится изведать такую любовь… – Сильвия умолкала, не в силах облечь в слова всю грандиозность этого.

Сейчас, глядя на ее распухшие губы, Джулия покачала головой, уверенная, что подобная мечта непременно выйдет боком. Сестра слишком уж зашорена своими иллюзиями. Дело кончится тем, что она прослывет шалавой, а потом выйдет за красавца-неудачника, ибо он смотрел на нее совсем как Хитклифф.

Эмелин сообщила о своем классном руководителе, которому назначили испытательный срок за курение марихуаны.

– Он очень честный. Рассказал нам, как попался, и все такое. Я переживаю, что своей откровенностью он накличет на себя что-то похуже. По-моему, он не знает правил взрослой жизни – о чем говорить и о чем помалкивать. Так и хочется его остеречь: тсс!

– И заодно посоветуй ему завязать с травкой, – сказала Цецилия.

– Не пора ли нам за стол? – Роза успела привести себя в порядок и переодеться в нарядное домашнее платье. – Очень рада познакомиться, Уильям. Ты любишь красное вино?

Уильям встал с кушетки, выпрямился во весь рост и кивнул.

– Здравствуйте, мэм.

– Пресвятая Богоматерь! – Глядя на него, Роза запрокинула голову. Сама она еле дотягивала до пяти футов. – Джулия, что ж ты не предупредила, что он великан?

– Дивный парень, правда? – воскликнул Чарли. – Сумел обтесать острые края нашей Джулии, что я считал абсолютно невозможным. Посмотри, как она улыбается!

– Папа! – возмутилась Джулия.

– На какой позиции играешь? – спросил Чарли.

– Маленького форварда.

– Ха! Если ты маленький, не хотел бы я встретиться с большим!

– Интересно, как объяснить подобный рост с точки зрения эволюции? – вопросила Сильвия. – Разве нам нужны дозорные, которые через крепостные стены заметят приближение врага?

Все рассмеялись, включая Уильяма, но Джулии показалось, что он слегка задет этим обсуждением. Она подошла к нему и прошептала:

– Достали мы тебя?

Уильям нежно стиснул ей руку, что читалось знаком «и да и нет».

Обед был невкусный. Несмотря на свои огородные удачи, Роза терпеть не могла готовку и через силу стряпала по очереди с дочерьми. Кроме того, ее отменные овощи предназначались не для стола, а на продажу – каждые выходные близняшки торговали ими на рынке богатого пригорода. Нынче кухаркой была Эмелин, что означало блюда из замороженных полуфабрикатов. Право выбора предоставили гостю, Уильям высказался в пользу индейки, которую ему подали на лотке с отделениями для пюре, горошка и клюквенной подливки. Члены семейства беспечно последовали его примеру и приступили к трапезе. В меню еще значились рогалики, также разогретые в духовке. Их встретили с изрядным энтузиазмом и смели за десять минут.

– В детстве мама кормила меня такими же обедами, – сказал Уильям. – Спасибо вам за приятное воспоминание.

– Я рада, что ты не обескуражен нашим угощением, – ответила Роза. – Позволь узнать, ты воспитан католиком?

– Я окончил бостонскую католическую школу.

– В профессиональном плане пойдешь по стопам отца? – осведомился Чарли.

Вопрос этот удивил Джулию и насторожил ее сестер. Чарли никогда не говорил о работе и никого не спрашивал о сфере деятельности. Свою работу на бумажной фабрике он ненавидел. По словам Розы, мужа ее не увольняли только потому, что предприятием владел его друг детства. Чарли постоянно твердил дочерям, что не работа создает личность.

«А что создает твою личность, папа?» – однажды спросила Эмелин, в очередной раз услышав эту сентенцию. Вопрос был задан нежным тоном дочки, которую в семье считали самой искренней и ласковой.

«Твоя улыбка, – сказал Чарли. – Ночное небо. Цветущий кизил в палисаднике миссис Чеккони».

Джулия, свидетель того разговора, подумала: «Чепуха все это. И бесполезно для мамы, которая каждую неделю стирает чужое белье, чтобы оплатить счета».

Наверное, Чарли пытался поддержать беседу, какую, по его мнению, другие отцы вели бы с приятелями своих дочерей. Задав вопрос, он осушил стакан и вновь потянулся за бутылкой.

«Папа-то выглядел испуганным, – позже скажет Сильвия, когда они с Джулией улягутся и погасят свет. – Раньше ты слышала от мамы слово ”обескуражен”? Она так не разговаривает. Они оба выставлялись перед Уильямом».

– Нет, сэр, – ответил Уильям. – Отец занимается бухгалтерией, а я…

Он замешкался, и Джулия подумала: «Ему трудно, потому что он не знает ответа. У него вообще нет ответов». По спине ее пробежал холодок удовольствия, ибо она по части ответов была докой. Едва научившись говорить, Джулия уже командовала сестрами, указывала на возникшие проблемы и подсказывала пути их решения. Порой девочки злились, однако признавали ценность того, что в доме имеется свой «спец по устранению неполадок». То одна, то другая прибегала к ней и робко говорила: «Джулия, у меня проблема». Речь шла о мальчике, строгом учителе или потере монисто, взятого поносить. Джулия загоралась и, потирая руки, намечала план действий.

– Если ничего не выйдет с баскетболом, я, вероятно… – Уильям осекся, вид у него был такой же растерянный, как у Чарли минуту назад; он завис – будто в надежде, что концовка фразы чудодейственно возникнет сама.

– Вероятно, станешь преподавателем, – пришла на помощь Джулия.

– Здорово! – одобрила Эмелин. – Тут неподалеку живет один симпатичный преподаватель, за ним женщины ходят табуном. У него такие классные пиджаки.

– И что он преподает? – спросила Сильвия.

– Не знаю. Какая разница?

– Большая.

– Преподаватель! – произнес Чарли таким тоном, словно речь шла об астронавте или президенте Соединенных Штатов. Жена его всегда мечтала об учебе, но образование ее закончилось на средней школе, а сам он бросил колледж после рождения Джулии. – Это что-то с чем-то.

Уильям кинул на Джулию взгляд, в котором сквозили благодарность и что-то еще, застольная беседа потекла дальше.

Вечером, когда вдвоем они вышли прогуляться, Уильям спросил:

– С чего ты взяла, что я буду преподавать?

У Джулии запылали щеки.

– Я хотела помочь, а Кент сказал, ты пишешь книгу по истории баскетбола.

– Вон оно что. – Уильям даже не заметил, как выпустил ее руку из своей ладони. – Это всего лишь наброски. Я даже не уверен, станут ли они книгой. Еще неизвестно, во что это выльется.

– Все равно это круто. Я не знаю другого такого студента, который в свободное время пишет книгу. Это очень серьезно, вполне в духе будущего профессора.

Уильям пожал плечами, но идея в него явно проникла.

Джулия шагала в тени высоченного Уильяма. Мужчина, только еще юный. Пльзень притих под темно-синим небом. Уильям и Джулия вошли в проулок. Правее виднелся шпиль церкви Святого Прокопия, в которую семья Падавано ходила на воскресные службы. Джулия представила младшую сестру, которая, укрывшись за стеллажом с научной фантастикой, целуется, не обращая внимания на резкий свет потолочных ламп. Она взяла Уильяма за лацканы пиджака и потянула к себе: пригнись.

Он понял и нагнулся. Его губы встретились с ее губами, нежными, теплыми, и они прижались друг к другу в центре улицы, в центре своей любви, в центре Пльзеня. Джулии понравилось целоваться с Уильямом. До него она целовалась лишь с парой мальчиков, которые подходили к поцелую так, будто раздался стартовый выстрел перед спринтом. Финишной чертой предполагался, видимо, секс, но ни один из мальчишек и не надеялся зайти столь далеко и лишь старался одолеть максимум дистанции, прежде чем Джулия отменит гонку. Поцелуй в щеку, поцелуй в губы, быстро переходящий во французский поцелуй, а затем мальчик ощупывал ее грудь, словно пытался определить размер. Джулия никому не позволяла продвинуться дальше, но вся эта процедура была такой напряженной, что оставляла впечатление чего-то мокрого и ненужного. С Уильямом было иначе. Его поцелуй был медленный и совсем не напоминал гонку, что помогло Джулии расслабиться. Она чувствовала себя в полной безопасности, все ее тело отозвалось на поцелуй, и она нежно прижалась к Уильяму. Впервые она сама хотела большего. Она желала его. Но вот их губы разъединились, и Джулия, уткнувшись в грудь Уильяму, прошептала:

– Я хочу выбраться отсюда.

– В смысле? Из родительского дома?

– И вообще из этого района. После колледжа, когда… – Джулия помешкала, – начнется моя настоящая жизнь. Здесь этого не будет, ты же видел мою семью. Тут завязнешь. – Она представила землю в их огороде, богатую перегноем, на ощупь жирную, и, будто испачкавшись, отерла ладонь о рукав Уильяма. – В Чикаго есть районы гораздо лучше. Там совершенно другой мир. А ты, наверное, вернешься в Бостон?

– Мне нравится здесь, – сказал Уильям. – И семья твоя понравилась.

Джулия поймала себя на том, что затаила дыхание, ожидая его ответа. Она решила связать с ним свою жизнь, но не была вполне уверена, что у него такие же планы, хоть на это и надеялась.

– Я тоже их люблю, однако не хочу в них превратиться.

Когда поздно вечером Джулия прокралась в их с Сильвией маленькую спальню, там ее поджидали все сестры, облаченные в ночные рубашки. Они встретили ее торжествующими улыбками.

– Чего вы? – шепотом спросила Джулия и, не сдержавшись, улыбнулась сама.

– Ты влюбилась! – прошептала Эмелин.

Девчонки праздновали грандиозное событие: старшая сестра первой отдала свое сердце мужчине. Вся троица сгрудилась на ее кровати. Они это делали бессчетно и, даже повзрослев, исхитрялись так уложить руки-ноги, чтоб поместиться всем.

Рассмеявшись, Джулия зажала рот, дабы не услыхали родители. В объятьях сестер она вдруг почувствовала, как подступают слезы.

– Похоже, так, – призналась Джулия.

– Мы одобряем, – сказала Сильвия. – Он смотрит на тебя благоговейно, но ты и впрямь богиня.

– А мне нравится цвет его глаз, – поделилась Цецилия. – Необычный оттенок голубого. Я напишу его портрет.

– Но это не та любовь, о какой мечтаешь ты, Сильвия. – Джулия решила внести ясность. – У нас разумная любовь.

– Конечно, ты же у нас умница-разумница. – Сестра поцеловала ее в щеку. – И мы очень рады за тебя.

Уильям сделал ей предложение, когда они были на третьем курсе. Таков был план – план Джулии. Они поженятся после завершения учебы. Прослушав увлекательный курс организационной психологии, Джулия поменяла специализацию с гуманитарной на экономическую. Она узнала о сложной механике бизнеса, о том, что он сводится к комплексу из мотиваций и действий. Что если одна из этих частей выйдет из строя, то сломается вся компания. Профессор Купер, ее наставник, консультировал компании, помогал организовывать рабочий процесс «экономично» и «эффективно». На каникулах перед последним курсом Джулия работала с ним – вела документацию, чертила деловые графики градостроительного проекта. Родные посмеивались над ее темно-синими жакетом с юбкой и туфлями в тон, но ей нравилось входить в кондиционированную прохладу офиса, где все одевались так, что было сразу ясно – тут относятся серьезно и к себе, и к работе, ей нравились даже облака сигаретного дыма в женском туалете. Мужчины полностью соответствовали ее представлению о том, как должны выглядеть мужчины, и потому в подарок Уильяму на день рожденья она купила элегантную белую рубашку с воротничком на пуговках. На Рождество она собиралась надеть вельветовый пиджак. Уильям решил последовать ее совету и стать преподавателем истории. Джулия любовалась изящностью своего плана: помолвка этим летом, а следующим – свадьба и поступление Уильяма в аспирантуру. Вот и настала жизнь здесь и сейчас, а не где-то вдалеке. Все детство она ждала этого момента, о котором возвестят колокола взрослости.

Свое последнее студенческое лето Уильям проводил на тренировочных сборах, и в конце дня Джулия часто его навещала, чтобы вместе поужинать. Иногда во дворе она сталкивалась с Кентом, который, закончив тренировку раньше, спешил на работу в университетском медпункте. Он нравился Джулии, и все же с ним было как-то неуютно. Похоже, их жизненные ритмы были настолько не согласованы, что оба говорили одновременно – например, стоило Уильяму что-нибудь сказать, как Джулия и Кент тотчас, перебивая друг друга, ему отвечали. Однако Джулия уважала стремление Кента получить медицинское образование и считала, что он хорошо влияет на Уильяма. Ощущение дискомфорта возникало у нее еще и потому, что она старалась понравиться Кенту, но не знала, удается ли. В его обществе Джулия перебирала в голове возможные темы беседы, которые позволят ей чувствовать твердую почву под ногами.

– Привет, генерал, – поздоровался Кент, встретив ее однажды вечером. – Я слышал, ты горишь в корпоративном мире.

– Не называй меня так, – сказала Джулия, но тут же улыбнулась. Обижаться на Кента было невозможно, тон его и добродушная улыбка просто не позволяли этого. – Как там баскетбол?

– Прекрасно, – произнес Кент в той же манере, в какой Цецилия говорила о насыщенном пурпуре. – Сегодня наш парень в ударе. Приятно видеть, как он радуется лету.

Джулия уловила упрек, но не поняла, в чем виновата. Разве она не хочет, чтоб Уильям радовался?

Кент ушел, а Джулия, сев на скамью, покачала головой, досадуя, что ее задели слова этого парня. Потом достала из сумочки помаду и, глядя в зеркало пудреницы, подкрасила губы. В дверях спортзала показалась группа долговязых нескладных ребят, среди которых был и ее красивый жених. Недавно Джулия встретила знакомую, с которой на первом курсе посещала занятия по биологии, и та сказала: «Говорят, ты обручилась с тем высоким парнем, у которого красивые глаза? Он ужасно милый». По дороге в кафе Джулия крепко держала Уильяма за руку.

Уильям двигался замедленно и толком не мог поддержать беседу, пока не забросит в себя тысячу калорий, которые вернут краску его лицу. Джулия, напротив, сама не своя от волнения, говорила без умолку, рассказывая обо всех событиях дня.

– Профессор Купер сказал, что я природный решатель проблем.

– Он прав. – Уильям разрезал печеную картофелину вдоль, затем поперек и отправил четвертинку в рот.

– Я хотела спросить, продолжаешь ли ты свои записи. – Джулия усвоила, что от слова «книга» лучше воздерживаться. – Ты бы мог представить их как дипломную работу.

– С этим неразбериха. Совсем нет времени, вдобавок я все никак не соображу, как скомпоновать материал.

– Я бы охотно прочла твои заметки.

Уильям помотал головой.

Джулия едва не спросила: «А Кент читал?» – но сдержалась, опасаясь услышать «да». Ей было бы любопытно ознакомиться с книгой, чтобы понять, насколько она хороша и сможет ли способствовать карьерному росту автора.

– Теперь я буду выходить в стартовом составе, – сказал Уильям. – Тренер говорит, что у меня качественный скачок.

– Что значит – в стартовом?

– Буду начинать игру в составе лучшей пятерки. Скауты НБА меня увидят сразу.

– Здорово! А я стану болеть за тебя.

– Спасибо, – улыбнулся Уильям.

– Ты уже сказал родителям о нашей помолвке?

– Еще нет. – Уильям покачал головой. – Я знаю, сказать надо, только… – Он помолчал. – Не уверен, что им это интересно.

Джулия изобразила улыбку, чувствуя, какой натянутой она вышла. Уильям все откладывал разговор с родителями. Наверное, стыдился сообщить им, что сделал предложение девушке из бедной итальянской семьи. С его слов Джулия знала, что отец занимает внушительную должность, а потому мать может не работать. Вероятно, от своего единственного ребенка они ожидали высокого полета, но Уильям в этом не признается, а Джулия не выскажет своих тревог напрямую.

– Не глупи, они твои родители, – проговорила она сдавленным голосом, под стать ее вымученной улыбке.

– Знаешь, я понимаю, было бы странно не позвать родителей на свадьбу, но, по-моему, не стоит их приглашать. – Он посмотрел на Джулию и добавил: – Я говорю честно. Хоть все это необычно.

– Позвони им прямо сегодня, – предложила Джулия. – Мы вместе поговорим с ними. Я обаятельная, они меня полюбят.

Прикрыв глаза, Уильям молчал, словно мыслями был где-то далеко. Потом взглянул на Джулию, как на проблему, требующую решения.

– Ты же меня любишь, – сказала она.

– Да, – ответил он, и слово это как будто перевесило чашу весов. – Ладно, будь по-твоему.

Часом позже они втиснулись в старомодную телефонную будку в вестибюле общежития и, усевшись вдвоем на жесткий деревянный табурет, позвонили в Бостон. Ответила мать Уильяма, он поздоровался. Похоже, на том конце провода звонку удивились, хотя говорили вежливо. Потом трубку взяла Джулия; она слышала собственное громкое эхо, словно вещала через мегафон, а вот собеседница ее звучала как с другого края земли. Мило, что вы женитесь, сказала мать Уильяма, только, знаете, мне надо бежать, у меня там кое-что в духовке.

Весь разговор не занял и десяти минут.

Джулия повесила трубку, однако не сразу отдышалась от попыток пробиться к далекому абоненту и, лишь придя в себя, сказала:

– Ты был прав. Ей неинтересно.

– Извини. Я знаю, как ты расстроена. Тебе виделась свадьба со всеми родственниками.

Они сидели на узком табурете, прижавшись друг к другу. В будке было душно и жарко. Пережитое огорчение только усилило сочувствие Джулии к этому парню, который заслуживал таких же родителей, как у нее – всегда готовых поцеловать своего ребенка. Они с Уильямом условились, что до свадьбы у них не будет секса, хотя раз или два чуть не нарушили эту договоренность. Но вот далекая женщина в телефоне так легко отдала своего сына, будто они уже принесли супружеские клятвы. Теперь она, Джулия, будет заботиться о нем, любить его каждой клеточкой тела. И сделать это нужно прямо сейчас. Джулию кинуло в жар, она поправила юбку, перекрутившуюся вокруг талии из-за неудобного табурета, – она должна стать как можно ближе к нему, и тогда все будет в порядке.

– Ты ведь сейчас один в комнате? – спросила Джулия.

Уильям недоуменно кивнул – сосед его уехал на каникулы.

Джулия взяла его за руку, отвела к нему в комнату и заперла дверь.

Сильвия

Библиотека имени Лозано стояла на Т-образном перекрестке в центре Пльзеня. Сильвия любила каждый уголок этого просторного здания с окнами от пола до потолка, из которых открывался вид на город, солнечный или пасмурный. Ей нравилась приветливость персонала, вдумчиво отвечавшего на всякий вопрос читателя, даже мудреный или глупый. В библиотеке она работала с тринадцати лет, начав с книгохранилища, и к двадцати годам доросла до младшего библиотекаря.

Сильвия расставляла на полке экземпляры «Какого цвета ваш парашют?», когда в проходе меж стеллажами возник улыбающийся Эрни, ее одногодок с ямочкой на подбородке. Они вместе учились в школе, и порой Эрни заглядывал в библиотеку после своих утренних занятий в электротехникуме. Удостоверившись, что поблизости никого, Сильвия позволила себя обнять. Поцелуй длился около полутора минут, в течение которых пара исполнила два медленных пируэта, а рука Эрни съехала на ягодицы партнерши. Затем Сильвия похлопала его по плечу, и он сгинул.

Сильвия не лукавила, говоря сестре, что целуется с парнями для практики в ожидании большой любви. И потом, это было так здорово. Все школьные годы она выискивала среди одноклассников своего Гилберта Блайта, персонажа «Энн из Зеленых Крыш». Пока что он так и не появился, но ей нравилось волнение, охватывавшее ее в мужских объятьях. По природе застенчивая книгочейка, Сильвия вспыхивала под прямым взглядом того же Эрни. «От поцелуев я делаюсь лучше, – сказала она как-то раз Джулии перед сном. – Это, безусловно, приобретаемый навык». Сестра покачала головой: «О тебе уже идут разговоры. Если мама узнает…» Договаривать было не нужно, обе знали, что мать взбеленится. Попытайся Сильвия объяснить ей, мол, она просто готовится к любви всей своей жизни, ошарашенная мама навеки заточит ее в комнате. Роза никогда не произносила слово «любовь», но выражала это чувство неистовой заботой о дочерях, знавших, что она точно так же, не тратя слов, любит мужа. Потому-то мать, разочарованная своим супружеством, страстно желала, чтобы девочки ее, сильные и образованные, прочно стояли на ногах и были неуязвимы для чего-то столь каверзного и ненадежного, как любовь.

Джулия тоже отвергала это чувство, но вот влюбилась же в Уильяма Уотерса. Сильвии было забавно видеть, как сестра, которую она знала лучше, чем кто-либо другой, отдается нежной страсти. Теперь всегда улыбчивая Джулия больше не раздражалась из-за того, что отец прикладывается уже ко второму или третьему стакану, Цецилия вечно опаздывает к столу, а Эмелин, забыв о своем возрасте, играет с соседской малышней. Сестра стала веселее и мягче, хотя, в отличие от Сильвии, считала любовь не смыслом существования, но составляющей хорошо налаженной жизни.

Джулия верила в череду правильных шагов: образование – это ступень к удачному замужеству, которое обеспечит разумным числом детей, финансовым благополучием и собственным домом. Поведение Сильвии ее огорчало, ибо поцелуи с разными парнями и позволенье лапать себя за грудь, невзирая на то что в двух шагах восседает заведующая библиотекой Элейн (не признававшая иного обращения), выглядели нечистоплотной распущенностью. «Встречайся с кем-нибудь одним, как нормальная девушка», – увещевала Джулия, пытаясь направить сестру на путь благоразумия. «Меня это не интересует, – отвечала Сильвия. – Для свиданий надо расфуфыриться, а потом притворяться милой и мечтающей лишь о замужестве и детях. Но я об этом не думаю, мне противно из себя что-то изображать. – Она приподнималась на локте, стараясь разглядеть Джулию в полумраке. – Знаешь, сегодня, расставляя книги на полке, я придумала такой образ: пока что я просто дом, но после встречи с большой любовью стану целым миром. Любовь откроет мне столько всего, чего сама я не увижу». – «Глупости», – говорила Джулия, однако в темноте улыбалась, ибо, разнеженная собственной влюбленностью, желала счастья этой взбалмошной мечтательнице.

Не сказать что Сильвия была совершенно непрактична. Она собиралась защитить диплом по английской литературе, чтобы лучше понять тайну, прелесть и гармонию своих любимых романов и получить должную квалификацию для преподавания или работы в издательстве. Сэкономленные деньги она будет отдавать матери, чтобы облегчить ей жизнь. Правда, они не особо ладили, между ними то и дело вспыхивали мелкие свары. Сильвию бесило, что мать повсюду оставляет грязные тарелки и стаканы, и близняшки делали то же самое, но им это прощалось ввиду их малолетства. Роза, в свою очередь, жаловалась, что дочь не помогает ей в огороде. Так оно и было, поскольку Сильвия заявила, что ее хозяйственные обязанности ограничиваются домом, и на заднем дворе появлялась лишь затем, чтобы развесить выстиранное белье на многоярусных веревках. Застав ее за чтением, мать корчила гримасу и шумно вздыхала. Этого Сильвия не понимала – чего же кривиться, если сама хотела, чтобы все ее дочери получили образование? Вдвоем с Джулией мать сидела в мирном молчании, но стоило ей оказаться наедине с Сильвией, как воздух в кухне будто потрескивал от электрических разрядов.

Роза причесывала близняшек и пестовала их, как маленьких, что девочки охотно принимали. Они занимались прополкой огорода, помогали складывать высушенное белье. Похоже, двойняшки нуждались только в обществе друг друга и часто выглядели приятно удивленными проявлением любви со стороны родителей и старших сестер. Особенно Эмелин казалась опешившей, если кто-нибудь из семейства вторгался в ее разговор с Цецилией, – она будто забывала, что в доме есть еще какие-то люди. Девочки изобрели свой собственный язык, на котором общались до конца начальной школы, да и сейчас прибегали к его вокабулам, оставшись вдвоем.

Замерев с книгой в руке, Сильвия прикрыла глаза, вспоминая поцелуй Эрни. Недоумки те, кто считает ее доступной потаскухой. Никому – ни Эрни, ни Майлзу, ни бровастому парню в костюме-тройке – не дозволялось больше, чем поцелуй и тисканье. Кавалеры, похоже, были этим довольны, а временной лимит в полторы минуты гарантировал, что ничего серьезнее не произойдет, и Сильвию это вполне устраивало. Если принять, что существует лишь два пути – постоянный партнер либо неразборчивость в связях, то она отыскала третий путь. И мысль о том, что в будущем найдутся и другие пути, воодушевляла. Родственная душа, соответствующая всем высоким требованиям, станет ей не просто другом и мужем, но будет взирать на нее как бы сквозь прозрачное стекло, не желая ничего в ней менять. Сильвия видела ежедневные попытки матери переделать отца, а теперь еще наблюдала, как Джулия нежно заталкивает Уильяма в ипостась идеального мужа. Нет уж, ее любовь будет иной. Она воспримет любимого таким, какой он есть, станет познавать его непохожесть и с головой погрузится в беспримесно чистую любовь.

«Сердце мое открыто», – сказала себе Сильвия и задумалась, откуда эта фраза. Может, стихотворная строка, произнесенная отцом? Она разделяла его любовь к Уитмену. Когда отец декламировал стихи, Сильвия представляла себе бородатого поэта на площадке последнего вагона, и к глазам ее подступали слезы от слов о красоте мира.

Расставив книги на стеллаже, Сильвия откатила пустую тележку в зал, где увидела Джулию с Уильямом, сидевших за своим любимым столом. Частично скрытый несущей балкой стол создавал иллюзию уединенности, но пара ничего себе не позволяла, только иногда держалась за руки. Сейчас, склонившись над столом, оба не сводили глаз друг с друга. Глубокая сосредоточенность Джулии была понятна – она все поставила на Уильяма Уотерса, который станет ей мужем, несущей балкой ее будущего. Упорная, она мощным локомотивом устремлялась вперед. «Я понимаю, чем он тебе так нравится, – поддразнивала ее Цецилия. – Беспрекословным исполнением твоих приказов».

Разумеется, Сильвия не знала Уильяма столь хорошо, как сестру, однако угадывала в нем этакий испуг, хоть он и выглядел уверенным и спокойным. Интересно, почему парень хватается за Джулию, точно за спасательный плот? Не любительница сплетен, Сильвия все же хотела уяснить сюжетную канву истории, поняв образ долговязого мужчины, которого любимая сестра вводила в их семью.

Она подкатила тележку к столу пары, которая приветливо ей улыбнулась.

– Хорошо вам, занимаетесь! – Сильвия окинула голодным взглядом разложенные на столе книги. Ей пришлось оставить колледж, после того как отцу снова урезали жалованье. Теперь она без устали пахала в библиотеке, чтобы скопить деньги и восстановиться в списке студентов.

– Я не такой умный, как твоя сестра, – сказал Уильям. – Приходится зубрить, иначе завалю экзамены и не смогу играть в баскетбол.

– Скоро ты вернешься на учебу, – утешила сестру Джулия.

Сильвия пожала плечами, чувствуя, что краснеет. Ей не хотелось говорить о своих финансовых проблемах в присутствии будущего зятя.

– Как подготовка к свадьбе? – спросила она. – Будет приятно познакомиться с твоей семьей, Уильям.

На лице его промелькнуло странное выражение, и Сильвия обеспокоилась, не сказала ли чего-нибудь лишнего.

– Вообще-то его родители не приедут на свадьбу, – поспешно вмешалась Джулия. – Не хотят.

Сильвия тряхнула головой, пытаясь уразуметь услышанное. Бывает, люди не хотят делать зарядку, есть салат или вставать спозаранку. Но чтоб родители не хотели приехать на свадьбу собственного сына? Это что-то несусветное.

– Я не понимаю, – сказала она.

Уильям казался усталым, он как будто поблек в тон своим светло-голубым глазам.

– Наверное, вам с Джулией этого не понять, – проговорил он. – В вашей семье все друг друга любят. А вот мои родители ко мне равнодушны.

Похоже, собственная откровенность удивила его не меньше, чем Сильвию, которая присела на свободный стул. Джулия накрыла ладонью руку Уильяма и решительно произнесла:

– Наша свадьба будет прекрасной и без них.

– Конечно! – подхватила Сильвия. – Прости, что я об этом заговорила… я не знала…

– Нет, они неплохие люди, – сказал Уильям. – Просто вам повезло с родителями.

– Да, – кивнула Сильвия.

Через широкие окна в библиотеку заглянуло яркое солнце, и все трое, на мгновенье ослепнув от его сияния, прикрыли руками глаза, но вскоре солнце сдвинулось либо ушло за облако и нормальное освещение вернулось в зал.

Невидимая заведующая библиотекой Элейн громко поцокала языком, Сильвия встала.

– Ты кого-то прячешь за стеллажом? – спросила Джулия.

– Сейчас там никого. Лишь я и уйма книг.

Через месяц Сильвия вернулась в колледж благодаря старшей сестре. Как-то раз Джулия сидела в библиотеке и внимательно разглядывала завсегдатаев. Оказалось, что пожилой мужчина, который пришел в обеденное время и, читая газету, знакомил Сильвию с ее гороскопом, служит в расположенном по соседству банке. Разговорившись с ним, Джулия обрисовала сложившуюся ситуацию, и он выразил готовность помочь ее сестре. В тот же день этот человек устроил Сильвии небольшую студенческую ссуду. «Я не допущу, чтобы этакий свет держали под спудом», – сказал он, вручая ей чек.

От великодушия банкира и сестры Сильвия даже прослезилась, хотя плакала редко. Заведующая библиотекой Элейн прищелкнула языком, глядя на ее разрумянившиеся щеки и мокрые ресницы.

– Наверное, теперь надо согласовать твой рабочий график с занятиями в колледже, – сказала она.

– Да, пожалуйста, мэм.

Девочки испекли торт, Цецилия соорудила плакат «Наши поздравления!», который повесила в спальне старших сестер, чтобы не ранить чувства отца. Чарли никак не откликнулся на то, что по его вине Сильвии пришлось оставить учебу, и, скорее всего, он точно так же проигнорировал бы ее возвращение в колледж. На полу спальни усевшись по-турецки, сестры ели торт и говорили, перебивая друг друга.

– Этот торт и в твою честь, Джулия, – сказала Сильвия. – Если б не ты, ничего бы не вышло.

– Ты могла сама додуматься до такого решения проблемы. – Джулия отправила в рот кусок. – Все читатели тебя обожают. Знай они, что тебе нужна помощь, все устроилось бы гораздо раньше.

Из гостиной донеслись голоса, и сестры, прислушиваясь, смолкли. Огорченный выкрик матери, ответ отца, снова Розин голос, но уже спокойный. Супружеская склока, не разгоревшись, сменилась обычным разговором, и девушки облегченно вздохнули.

– Теперь погадаем, – объявила Джулия.

– О боже! – сказала Цецилия, а Эмелин отложила вилку, сгорая от нетерпения.

Двойняшкам недавно исполнилось семнадцать, Сильвии было двадцать лет, Джулии двадцать один. Казалось бы, они уже выросли из игры, которую начали еще в раннем детстве, однако были не в силах с ней распрощаться. Джулия изображала гадалку, предсказательницу будущего. В руках у нее был невидимый волшебный шар, который она катала, точно снежок, считывая его прорицания. В пору начальной школы, когда Джулия пребывала на стадии безудержной любви к животным, шар предрекал ей профессию ветеринара, а Сильвии – ее ассистента, который будет ставить уколы зверью, поскольку самой ей на это не хватит духу. В тот период Эмелин и Цецилия получали должности смотрителей зоопарка. С тех времен профессий и мужей в калейдоскопе будущего сменилось бессчетно.

– В поезде Сильвия познакомится с высоким темноглазым мужчиной по имени Бальтазар, и встреча эта ознаменует начало большой любви на всю жизнь. Еще до тридцати лет она сочинит великий американский роман, за который получит Пулитцеровскую премию.

У Сильвии рот был забит глазированной корочкой, поэтому она лишь признательно пихнула сестру босой ногой.

– Следующим летом я выйду за Уильяма, у нас родятся два прелестных малыша. Мы будем жить в красивом доме на одну семью – возможно, в районе Форест-Глен, и все вы будете приходить к нам на обед хотя бы по воскресеньям. Я стану идеальной женой преподавателя и возглавлю родительский комитет в школе моих детей.

– А если Уильям предпочтет баскетбол? – спросила Эмелин. – Разве он не этого хочет?

Джулия откинула с лица волнистую прядь.

– Спорт – не профессия, это занятие для школьников.

– Понятно, ты с этим разберешься, – сказала Цецилия, желая продолжения предсказаний.

– Да уж. Ты, Эмми, выйдешь за врача-шотландца и родишь ему три двойни. Вы будете жить на ферме возле болота.

В картинах будущего неизменно возникали болота, ибо все сестры в равной мере были очарованы описанием пейзажей в таинственном мареве, неотъемлемой детали почти всех английских романов, столь ими любимых.

Эмелин восторженно ахнула и повалилась навзничь. Материнство было ее заветной мечтой, к нему она готовилась всю свою жизнь. С детства Эмелин держала в сумке сухарики и пластырь, чтобы обиходить проголодавшихся или поранившихся сестер. Соседские малыши, согретые ее заботой, ковыляли за ней, точно утята за мамой-уткой. В итальянском квартале она была самой востребованной нянькой и потому имела впечатляющую скатку банкнот, хранимую под матрасом.

– Три мальчика и три девочки, – упредила ее вопрос Джулия, и Эмелин, довольная, кивнула.

– Моя очередь! – сказала Цецилия.

– Ты поступишь в школу искусств и станешь знаменитой художницей. Вы с Эмелин не можете долго быть в разлуке…

– А то помрем, – вставила Эмелин.

– Поэтому одно жилье у тебя будет в Париже, а другое в Шотландии рядом с сестриной фермой, что и понятно, поскольку ты любишь дождь.

– Верно, – согласилась Цецилия, – он для меня то же, что и ночное звездное небо для Ван Гога.

– Твои картины я развешу по всему дому, – пообещала Эмелин.

Сильвия едва не подавилась тортом, вдруг ставшим горчить, и чуть было не сказала что-нибудь колкое, типа «Ничего этого не будет». Однако сдержалась. Забава эта уже не доставляла ей удовольствия, и она видела, что Джулия тоже переигрывает с увлеченностью. Сильвия даже себе не признавалась, что мечтает написать роман. Но сестры выудили у нее этот секрет, и теперь, когда Джулия без всякого злого умысла предала его огласке, возникло неприятное ощущение утраты. Облеченная в слова мечта уподобилась своенравной стихии, отвергающей власть над собой.

В день свадьбы Роза растолкала дочерей еще затемно.

– Что случилось? – спросила Эмелин, глядя на заполошное лицо матери.

Заспанные девочки протирали глаза, боясь услышать что-нибудь ужасное: Уильям умер или сбежал, церковь сгорела дотла, Чарли в стельку пьян и не сможет отвести дочь к алтарю. Либо катастрофа с огородом: нежданный потоп или нашествие полчищ прожорливых муравьев.

– Дел не-впро-во-рот! – по слогам выговорила Роза, захлебнувшись возмущением, что приходится это объяснять. – Подъем!

Джулия уже встала и расчесывала волосы. Следом за матерью она прошла в кухню, вслух перечисляя, что необходимо сделать:

– Не забыть стул для Уильяма, отдельно от мест для стариков. Из-за больного колена ему долго не выстоять. Сильвия заберет цветы у мистера Луиса. Что с печеньем?

– Готово, ждет отправки в духовку.

Четверо соседей справа и слева предложили свои услуги, изъявив готовность испечь совместно пять сотен печений, требуемых для торжества. В десять часов Эмелин пробежит от дома к дому и крикнет: «Начали!» И ждущие своего часа противни с печеньем отправятся в духовки одновременно.

В полдень пройдет венчание в храме Святого Прокопия, затем в церковном дворе фуршет с вином и печеньем. Свадебное платье Джулии сшила итальянская портниха, жившая через две улицы. Три месяца Роза бесплатно ее обстирывала в обмен на пошив платья. В сделках баш на баш Розе не было равных. Левый угол ее огорода был отведен под особый сорт кабачков, по которому сильно тосковал местный мясник, родом из Греции. Ежегодно Роза отдавала ему весь урожай в обмен на куриные крылышки и мясную вырезку. Она обеспечила свадьбу всем необходимым, кроме вина. Чарли был закадычным другом четырех владельцев близлежащих винных магазинов, и Роза настояла, чтобы они даровали на свадьбу его старшей дочери по ящику вина как минимум, учитывая, какой доход ее муж принес этим заведениям.

– Сильвия, ты не выскочишь замуж, не бросишь меня, правда? – В гостиной Чарли, облаченный в старую белую майку, сгорбился в кресле. Кружку с кофе он держал обеими руками.

– Ни за что на свете я не покину тебя, папочка. – Сильвия поцеловала его в макушку.

– Эмми, Цеце, а вы?

– Ну хватит, папа! – донеслось из спальни. – Разумеется, мы выйдем замуж. Когда-нибудь.

Чарли откинулся в кресле. Выглядел он сегодня сильно постаревшим. Глянув в окно, за которым брезжил рассвет, Чарли покачал головой:

– Все вы упорхнете, оставив нас с матерью в одиночестве. История стара как мир.

После завтрака Сильвия наведалась в цветочную лавку, что была от них в шести кварталах. Стоявший за прилавком мистер Луис, низенький эквадорец, фыркнул, обиженный проверкой, и сказал, что букеты будут доставлены в церковь вовремя.

– В такой-то день лучше займитесь собой – причешитесь, подкрасьте губы. Уж как-нибудь придайте себе особенный вид, дитя мое.

Сильвия нахмурилась. Она что, плохо выглядит? Во время венчания ей, подружке невесты, надо стоять перед алтарем рядом с сестрой. Ради Джулии хотелось быть красивой, но для этого требовался волшебный день, когда волосы послушны. Уговорить их на приличный вид никак не удавалось. С утра Сильвия еще не смотрелась в зеркало, но, судя по замечанию мистера Луиса, день неудачный. Сильвия поблагодарила цветочника и вышла из лавки. Она считала, через сколько шагов ее уже не догонит запах роз. Получилось – через тринадцать.

Минуя библиотеку, Сильвия помахала девушкам в окне, готовым приступить к работе. Ужасно захотелось очутиться среди них и провести весь день в прохладе читального зала. Венчание, солнцепек, дежурные улыбки – все это жутко утомительно. Вопреки своим мечтам о большой любви, Сильвия не одобряла свадьбы, где все напоказ и чересчур публично. Подлинное чувство не требует слов, оно принадлежит двоим, ей и ему, и когда их, обряженных, выставляют перед толпой, это противоречит самой природе любви. Сильвия свято верила, что любовь нельзя увидеть, ибо она – состояние души. И потому глазеть на соединение двух любящих сердец сродни кощунству.

Сильвия была искренне рада за сестру и Уильяма, но ей претило изображать девчачье умиленье, как полагается на свадьбах. Все соседские старухи полезут с поцелуями и будут талдычить «ты следующая», из-за чего настроение вконец испортится, ибо ее истинная любовь все еще не появилась. И каковы шансы, что суженый придет в библиотеку, где она проводит почти все свое время? Что, если он вообще не объявится?

Сильвия чуть не споткнулась о Цецилию, сидевшую на бордюре.

– Ты чего тут? – удивилась она. Неужто в графике дел, составленном матерью, имелось время для того, чтобы сидеть на тротуаре и пялиться в пространство?

– Я жду Эмелин, она пошла в аптеку.

Сильвия села рядом с сестрой. Раз уж графиком предусмотрены посиделки, она воспользуется минутой покоя, прежде чем вновь окунуться в предсвадебную кутерьму.

– Нынче я – Бет, – сказала Цецилия.

Сильвия понимающе кивнула. Речь шла о долгоиграющей забаве сестер Падавано. Когда Джулия прочла роман «Маленькие женщины», она рассказала остальным о его главных персонажах, и меж ними возник спор, какую из четырех сестер Марч напоминает каждая из них. Джулия и Сильвия обоснованно видели себя в облике боевитой Джо и в конечном счете его поделили, ибо первую роднили с ней энергичность и пылкость, а вторую – независимость и тяга к литературе. Эмелин и Цецилия то и дело менялись образами Мег и Эми, но объявляли себя Бет, когда болели или хандрили. «Кто-то из нас умрет первой», – говорили они друг другу, и от этих слов ежилась вся их четверка.

– Что с тобой? Нездоровится?

– Есть один секрет. Только не говори Джулии. Я сама расскажу после ее медового месяца… может быть…

Сильвия молча ждала. Вокруг текла жизнь. Пихаясь, пробежала ватага горластых подростков; пережидая поток машин, мальчишка стучал мячом об асфальт; строй хасидов гуськом свернул за угол. Повсюду были люди, предки которых происходили из всех частей света. В это прекрасное июньское утро субботы каждый из них выглядел чуть счастливее и свободнее, чем обычно.

– Я беременна.

Сильвия поперхнулась. Мелькнула мысль: «А я вот еще ни с кем не переспала».

– Да нет… тебе всего семнадцать… ты ошиблась…

Цецилия пожала плечами. Они с Эмелин только что окончили школу, но выпуск Джулии из колледжа и ее свадьба затмили это событие. Сегодня утром Чарли выглядел стариком, а сейчас вот Цецилия казалась взрослой женщиной.

– Это мой одноклассник, который всегда мне нравился. Я напилась на вечеринке у Лори Дженовезе. Он не в курсе. Я еще не решила, как мне поступить.

Теперь Сильвия разозлилась. Она-то проявляла чрезвычайную осмотрительность и лишь целовалась с парнями, позволяя себе минутное безопасное удовольствие. Джулия с младших классов планировала свою жизнь, с армейской четкостью исполняя задуманное. Обе не оставляли места для неожиданностей. Они полагали, что одного их примера вполне достаточно, чтобы младшие сестры тем же путем шагали во взрослость, соблюдая осторожность. Однако Сильвия проявила халатность. Она ведь знала об иных путях. И пусть они с Джулией шли одной и той же дорогой, существовала немалая вероятность того, что Эмелин и Цецилия углядят другую тропу. Цецилия, изящная и кудрявая, просто прелесть. Парни роились вокруг нее, но старшие сестры не рассказали ей, как и зачем отшивать таких ухажеров. По выражению Чарли, история старая как мир.

Сильвии казалось, будто ее намертво приварили к тротуару. Вместе с сестрами она вернулась домой, безропотно позволила матери облачить ее в розовое платье подружки невесты, попыталась справиться с непокорными волосами, но ее не покидало ощущение, что она по-прежнему сидит на тротуаре, глядя на проносящуюся мимо жизнь. Вот библиотека, вот Цецилия, ставшая бомбой замедленного действия, вот Джулия, буквально искрящаяся счастьем, вот Уильям на пороге своей новой семьи, вот Роза и Чарли, не ведающие, что на подходе новое поколение. Солнце достигло зенита, Сильвия с наклеенной улыбкой стояла у алтаря, но мысленно оставалась на том тротуаре, прикидывая, не поздно ли еще все повернуть вспять.

Уильям

Весь прием, от уклона до собственно прыжка, был хорошо знаком, и Уильям, взлетев на блок, сказал себе «поберегись». Он даже не успел договорить это слово, когда в него врезался здоровенный центровой в дредлоках и очках-консервах. Уже мощнее, чем был прежде, Уильям поставил корпус, но от столкновения и сам опрокинулся. В падении он сшибся с другим игроком и, перевернувшись на бок, грузно впечатался правым коленом в пол.

Кент подал ему руку, чтобы помочь подняться.

– Ты как?

Уильям его почти не слышал. Колено вопило. Уильям ощутил всю анатомию своего сустава, который вдруг уподобился замку из песка, раскуроченному коварной волной. Судья дал свисток, появились носилки, Уильям не сводил взгляда с колена. Он хорошо читал игру, а теперь вот прочел сопутствующие ей боль и туман перед глазами.

Для восстановления сустава потребовались две операции. Всякий раз, как в палату входили хирург и лечащий врач, Уильям напрягался, пытаясь понять, что они говорят. Воспринималась лишь информация о колене, все прочее как будто витало в немыслимом далёко. Он улавливал отдельные слова, обрывки фраз, но не их смысл.

Ему повезло – в палате он был один. Обычно в двухнедельный перерыв между операциями пациентов отправляли домой, но Уильяма оставили в больнице, поскольку искалеченной ноге требовалась фиксация в приподнятом положении, а его комната в общежитии была в трех лестничных маршах от парадного входа. Медсестры сказали, что в любой момент к нему могут кого-нибудь подселить, но никто так и не появился. Кент навещал его при первой возможности, однако, загруженный учебой, тренировками и работой в прачечной, не особо располагал временем. Джулия приходила ежедневно, порою дважды в день. Уже в дверях она исполняла балетные пируэты либо изображала строгую медсестру, а однажды вошла со стопкой книг на голове, которая рассыпалась на полпути к кровати. Уильям смеялся, хоть считал эти представления излишними, он был рад ей и без них.

Джулия принесла ему учебники, чтобы он не отстал в занятиях, поскольку до выпускных экзаменов осталось меньше двух месяцев. «Июнь 82-го мы запомним как самый яркий месяц в нашей жизни – окончание университета и свадьба», – говорила Джулия, смакуя важность двух вех. Уильяму нравились слова невесты, он восхищался ее способностью воспринимать жизнь как сплетение автомагистралей, в котором следует хорошо ориентироваться, и был счастлив оказаться в ее машине.

После ухода Джулии он подолгу пребывал в одиночестве и, не открывая учебники, скакал по каналам висевшего в углу телевизора. В беззвучном режиме смотрел игры «Быков». В свой последний визит Кент принес ему почту, и на одном конверте Уильям узнал тонкий, как паутина, почерк отца. Когда он взял письмо, его прошиб холодный пот. Уильям думал, что умертвил в себе всякую надежду касательно отношений с родителями, но весть от них вновь пробудила это нежеланное чувство. Он сунул письмо под подушку и попытался шугнуть надежду, как птицу, ненароком залетевшую в окно. Уильям уже давно смирился с тем, что он лишний в жизни своих родителей. Он почти не волновался, по телефону извещая мать о свадьбе, поскольку знал, чем кончится этот разговор, и переживал лишь из-за того, что огорчилась Джулия. После того телефонного звонка у родителей было время подумать, и вот они решили написать письмо. Они не в курсе, что Уильям в больнице, откуда им знать? Лечение оплачивал университет, и на предложение врача сообщить семье Уильям сказал, что это совсем не обязательно. Возможно, родители написали, потому что чуть-чуть устыдились. Теперь, когда Уильям стал взрослым и намерен жениться, они, вероятно, осознали, сколько всего пропустили в его жизни. Может быть, хоть сейчас они пожелали вернуться в нее. Вновь возникшая надежда, что в пространном письме родители просят прощенья за столь долгое безразличие, опять дала о себе знать холодной испариной. Помимо извинений, они, наверное, изъявляют готовность приехать на свадьбу.

Уильям выключил телевизор и вскрыл конверт. Он сразу понял, что никакого письма нет. Только чек. В строке сообщения коротко: «Поздравляем с бракосочетанием/выпуском». Чек на десять тысяч долларов. Глядя на ноли, Уильям подумал: «Вот теперь и впрямь все кончено». Он решил, что не обналичит чек, не прикоснется к этим деньгам. Сердцебиение стихло до невнятного шороха, Уильям по-детски запыхтел, чтоб не заплакать. Удивительно, до чего он расстроился. Как будто в нем что-то сломалось.

Тренер и команда навестили Уильяма в паузе меж операциями. Игроки пришли в спортивных костюмах, кое-кто из них, входя, пригнулся, чтобы не шандарахнуться о притолоку. Уильям посмотрел на ребят, сгрудившихся возле кровати, и внутри все оборвалось. Мир сужался, точно грифель заточенного карандаша, утратив краски и контуры.

Лица посетителей сияли бодрыми улыбками.

– Ты мо-лод-цом! – Кент стоял ближе прочих и в такт словам похлопал друга по плечу.

«Да нет, непохоже», – подумал Уильям.

– Сынок, что ни делается, все к лучшему, – откашлявшись, сказал тренер. – Ты хорошо поиграл, набрался опыта и вообще очень помог нам в турнире. Говорят, ты скоро женишься?

– Да, сэр.

– Славно! Вот это дело поистине важное. Говорю же, все к лучшему.

«Вранье, – подумал Уильям. – Ты знаешь, что я уже не смогу играть. Мне конец».

Разыгрывающий Гас вручил ему открытку с пожеланием скорейшего выздоровления, подписанную всеми игроками, парни отпустили пару шуток о больничной кормежке и потом, слава богу, дружно покинули палату.

Задержался только массажист Араш, низенький крепыш с мощными руками, он подошел к кровати и, нахмурившись, спросил:

– Что за история с твоим коленом?

Вопрос Уильяму понравился: у колена и впрямь была своя история. Заточенный карандаш сгинул, дав возможность вдохнуть полной грудью.

– Я повредил его еще школьником. В очень похожей ситуации.

– Что ж, я так и думал. Сустав разлетелся, поскольку был ослаблен прежней травмой.

Араш посмотрел рентгеновский снимок колена. Белая чашка, испещренная трещинами, в соседстве целых костей выглядела неважно.

– Прям мозаика, – сказал массажист.

– Угробившая мою спортивную карьеру, – добавил Уильям.

– Видимо, так. Да, ты любишь баскетбол, я это подметил, как и твое бракованное колено. Но можно остаться в спорте в роли тренера, методиста или кого другого. Выбирай, что тебе глянется из техперсонала. Баскетбол – огромная машина со множеством деталей.

Уильям приподнялся на кровати.

– Как это вы подметили мое бракованное колено?

– Ты его оберегал. Опорной и толчковой тебе служила другая нога. Так бывает после травмы в юном возрасте. Колено работает не само по себе, но в связке с бедром и голеностопом, которые тоже ведут себя иначе, если нарушен баланс нагрузки. Суставы взаимосвязаны, а тебе никто не сказал, что прежнюю физическую форму следует набирать исподволь. Могу спорить, только сняли гипс, ты сразу ринулся на площадку, верно?

Уильям кивнул.

– Ну вот, как я и предполагал.

Вскоре после ухода массажиста пришла Джулия. Она с порога отметила опрокинутое лицо жениха.

– Что-то случилось?

– Да колено мое, чтоб ему пусто!

– Бедный. Постарайся думать о чем-нибудь другом. Думай о нашей свадьбе. Ведь это чудесное событие, которого ты с нетерпением ожидаешь, правда?

– Вот и тренер так говорит.

Джулия просияла:

– Как мило с его стороны!

Она передала Уильяму планшетку с листками под зажимом: список гостей, фото вариантов цветочных украшений, поминутный хронометраж торжества, по дням расписанный график необходимых дел с таблицей ответственных за их исполнение, где почти в каждой клетке стояло имя Джулии или Розы.

Уильям пролистал страницы. Свадьба через девять недель. Конкретность, которую надо принять наряду с правдой о колене. Он должен подготовиться к первой и не увязнуть во второй.

Джулия ласково пригладила ему волосы. Она еще что-то говорила, и Уильям постарался сосредоточиться на ее словах.

– Я зашла на истфак, чтобы разузнать о должности ассистента кафедры. Оказалось, вакансия на следующий учебный год еще не закрыта. Может, я отправлю им твое резюме?

В сентябре Уильям начинал занятия в аспирантуре исторического факультета, куда, к его удивлению и радости, сумел поступить. Прежде он считал себя посредственностью, однако четырехлетнее пребывание рядом с Кентом и Джулией многое изменило. Друг и девушка подали пример усердной работы и показали, как достигать результата в учебе. Эти навыки вкупе с неизбывным страхом, что низкий средний балл вышвырнет его из баскетбольной команды, вознесли Уильяма в список лучших студентов.

Для докторской степени следовало определиться с историческим периодом, на котором он сосредоточится, и Уильям мучился с выбором. В исторической науке ему больше всего нравилась ее обширность, связывавшая события и даты. Лев Толстой вдохновил Махатму Ганди, который, в свою очередь, воодушевил Мартина Лютера Кинга-младшего. Уильям не чувствовал себя вправе утвердиться на каком-нибудь веке, континенте или сражении. Когда он поделился своим затруднением с Кентом, тот покачал головой: «Дурень, у тебя уже есть тема – ты пишешь книгу по истории баскетбола». Уильям изумился, об этом он даже не думал. «Я не могу исследовать баскетбол, его вряд ли сочтут серьезным научным предметом», – сказал он, однако позже заявил о своем намерении изучать американскую историю с 1860-го по 1969-й год, и эти временные рамки позволяли уложить его личный интерес в канву традиционного исследования.

Должность ассистента кафедры была необходима, ибо давала средства к существованию на время длительного обучения в аспирантуре. Уильям изобразил внимание к планам своей невесты, хотя голос в голове нашептывал только два слова: «свадьба» и «колено».

– Думаешь, надо отправить? – спросил он. – Наверное, мое резюме еще не вполне готово.

– Я его подправлю, уж в этом я собаку съела. Знаешь, сколько прошлым летом я прочла резюме кандидатов в команду Купера? После выписки тебе надо постричься. – Джулия коснулась его руки и тихо добавила: – Так хочу лечь с тобою рядом.

Уильям представил, как ее локоны растекутся по подушке, как он натянет простыню, укрыв их обоих с головой, и они…

– Поцелуй мне руку, – попросил Уильям.

Джулия нагнулась и приникла губами к ямке между его большим и указательным пальцами. Затем поцеловала ладонь. Нежно, еще и еще. «Свадьба». «Колено».

Незадолго до свадьбы состоялся короткий семейный совет под председательством Розы и Джулии. Об отсутствующем Чарли не поминалось, и Уильям заподозрил, что время совещания специально подгадано к его отлучке. Сильвия сидела за дальним концом стола и читала книгу, держа ее на коленях. В разговоре она участвовала, только если обращались к ней напрямую. Эмелин, которую наделили функциями секретаря, держала наготове блокнот и карандаш. Цецилия, то ли скучающая, то ли сонная, привалилась головой к ее плечу.

Уильям не сразу научился различать двойняшек, но теперь с этим справлялся легко. Одежда и руки Цецилии вечно были забрызганы краской, а настроение ее менялось от превосходного к скверному с поразительной быстротой. Она любила окинуть собеседника суровым взглядом, чем напоминала Джулию. Эмелин была гораздо безмятежнее и медлительнее сестры. В семье ее считали тихоней, однако почти всякий телефонный звонок, раздававшийся в маленьком доме, означал приглашение Эмелин на роль няньки. Как-то раз Уильяму пришла мысль, что его невеста шагает по жизни с дирижерской палочкой, Сильвия – с книгой, Цецилия – с кистью. А вот Эмелин держит руки свободными, дабы в любой момент подхватить и убаюкать соседского ребенка. После травмы Уильяма она постоянно спрашивала, не надо ли что-нибудь подать ему, и всегда открывала перед ним дверь.

Джулия с матерью поочередно оглашали распорядок торжества и ответственного за тот или иной его этап. Когда Роза объявила, что в день свадьбы Чарли заберет жениха из общежития, Уильям сказал:

– В этом нет необходимости, я прекрасно доберусь до церкви сам.

– Ты же покалечился, – возразила Роза, и тон подразумевал, что вина за размозженное колено лежит на самом Уильяме. – И как это, скажи на милость, ты в свадебном костюме, да еще на костылях, будешь толкаться в автобусе? Нет уж, Чарли одолжит у соседей машину и привезет тебя. Это решено.

– Мама просто хочет быть абсолютно уверенной, что ты появишься на венчании вовремя, – усмехнулась Эмелин.

– Если так, не стоит назначать в водители папу, – сказала Цецилия.

Роза энергично тряхнула головой, разметав седеющие волосы.

– Тихо, девочки! Уильям и Чарли присмотрят друг за другом и прибудут без опоздания.

– Гениально! – Эмелин прихлопнула ладонью по столу. – Папа отвечает за Уильяма, а тот – за папу. Ты дьявольски хитра, мамочка. – Она вскинула руку, приглашая Розу «дать пять», но та, игнорируя ее жест, перешла к следующему пункту:

– Шафер проинструктирован?

– Кент уведомлен о месте и времени венчания.

– Он не напьется?

Уильям удивился:

– Нет…

– Не обращай внимания, – сказала Джулия. – Мама считает, что все без исключения мужчины одержимы выпивкой.

– Пока они не докажут обратного, – отрезала Роза. – Цецилия, чего ты разлеглась, когда у нас совещание? Сядь прямо, пожалуйста.

– Кажется, мы уже все обсудили. – Сильвия встала. – Свадьба пройдет как по маслу. Извините, мне скоро на работу.

Роза повернулась к Уильяму:

– После свадьбы будешь называть меня мамулей или мамой. Чтоб больше никаких «миссис Падавано».

Взгляд ее был строг, однако Уильям прочел в нем иное – сочувствие, что родители не любят его и даже не приедут на свадьбу. Взгляд этот обещал возместить недостающую материнскую любовь.

Под столом Джулия стиснула здоровое колено жениха.

Уильям сглотнул, справляясь с голосом.

– Спасибо, – сказал он.

– Не за что. – Роза уже уткнулась в свои бумаги.

Но Уильям еще раз ее поблагодарил и накрыл ладонью руку Джулии.

Позже он сообразил, что только ради этого и было созвано совещание. Розе вовсе не требовалось вновь пройтись по плану торжества. Главнокомандующий, она вела за собой своих солдат. Она не поручала, она приказывала. И просто хотела во всеуслышание сказать то, что сказала.

Выпуск состоялся за неделю до свадьбы, и поскольку событие это требовало целого ряда своих больших и маленьких празднований, дни Уильяма размечались необходимостью выходной одежды и возможностью остаться в будничной. Вечером накануне свадьбы они с Кентом отправились в бар, где изрядно набрались пивом под буррито. В понедельник Кент уезжал в Милуоки на учебу в медицинской школе.

– Туда езды меньше двух часов, – сказал он. – Ты, конечно, будешь скучать по мне, но мы сможем наведываться друг к другу и устраивать совместные постирушки в память о былых деньках.

Заведующая прачечной Сарека, некогда пытавшаяся спровадить Уильяма из своих владений, пришла на вручение дипломов и восторженными воплями сопроводила вызов на подиум своих бывших работников. Все это время она по-прежнему делала вид, будто не доверяет белому парню и благоволит чернокожему, но Уильям быстро разгадал ее притворство, восприняв доброе отношение к себе как высшую награду. Он пригласил Сареку на свадьбу, но та наотрез отказалась: «Я стараюсь избегать большого скопления белых».

– Ты станешь великим врачом, Кент, – сказал Уильям.

Приятель внимательно посмотрел на него:

– А ты, значит, подашься в профессора?

– Я не говорил, что Араш давно подметил дефект моего колена? Он сказал мне об этом в больнице.

– Нихрена себе. Круто. Но я не удивлен. Он умный чувак. Помнишь, он предупредил Батлера о скованном голеностопе, и чуть ли не в следующей игре тот сломал ногу?

– Встреться он мне раньше, я бы разработал сустав и избежал травмы.

– Не-а.

– «Не-а» что?

– Ладно, хватит об этом. – Кент покачал головой. – Мы выпустились. Залечивай колено, и мы всерьез подумаем об уличном баскетболе, но все же пора нам повзрослеть. – Он вскинул пивную бутылку: – За тебя, твою генеральшу и за меня, кого ждет беспросветная зубрежка.

Чарли приехал минута в минуту, Уильям ждал его на тротуаре. Одевался он сегодня невероятно долго. Его бросало в жар, и он дважды принял ледяной душ, опасаясь разводов пота на выходном пиджаке. Уже в костюме, потратил уйму времени, прилаживая шарнирный наколенник и удостоверяясь, что тот не выпирает под штаниной.

Уильям сунул костыли на заднее сиденье одолженного синего седана, а сам устроился на переднем, предварительно сдвинув его назад до упора.

– Нынче большой день. – В непривычном для него костюме Чарли выглядел щуплым. – Обычно я этак наряжаюсь на похороны, – добавил он, вливаясь в поток машин.

Уильям смотрел на дома за стеклом. У него возникло ощущение сцены из кинофильма: молодой человек и его без пяти минут тесть перед венчанием. Хотелось сыграть свою роль как можно лучше.

– С Джулией ты будешь мил. – Чарли как будто констатировал непреложный факт.

– Да, сэр. Буду.

Машина плавно вписалась в поворот, затем Чарли, глянув в зеркало, перестроился в другой ряд. Встал за грузовиком и чуть притормозил, увеличивая дистанцию. Удивительно, однако водил он хорошо. Обычно Чарли казался рассеянным неумехой, каким его и считали жена и дочери. Наблюдая за его уверенными действиями, Уильям впервые подумал, что в привычном образе Чарли есть немалая доля актерства.

– А ты знаешь, что мы с Розой поженились тайком? Свадьбы-то у нас не было. Видимо, поэтому она столь рьяно устраивает нынешнюю. В первую очередь для себя и лишь потом для Джулии.

– Нет, я не знал, – качнул головой Уильям.

– Роза уже была беременна Джулией, а наши матери не ладили друг с другом. Какая-то старая грызня. Вот мы и рванули в Лас-Вегас.

Уильям улыбнулся, представив Розу и Чарли на Лас-Вегас-Стрип. Интересно, а Джулия знает, что ее зачали еще до бракосочетания?

Чарли как будто подслушал его мысли.

– Джулия знает, – сказал он. – В нашей семье заведено не скрывать правду. Да только Роза невзлюбила Лас-Вегас – дескать, разочаровалась во всех, кто ежегодно туда приезжает. Она так и не выбралась из паники, которую тогда нагнал на нее Лас-Вегас.

Видимо, это была шутка, не удавшаяся из-за чрезвычайно мрачного вида Чарли. Уильям ему посочувствовал – он расставался со старшей дочерью и был абсолютно трезв, что с ним случалось крайне редко. Алкоголь придавал Чарли легкость.

– Я так и не смог дать Розе того, что она хотела, кроме девочек, – сказал он. – При всякой возможности старайся исполнять желания Джулии. Она вся в мать – сильная, упрямая – и будет опорой в твоей жизни. Мне повезло, Роза всячески меня поддерживает. Ты тоже везунчик.

Уильям знал, что так оно и есть. Он вытянул счастливый билет. Джулия уже столько всего ему отдала, а в ответ хотела лишь его любви и радостной готовности следовать ее планам. Ну этим-то он ее обеспечит, а большего, бог даст, не потребуется. Со стороны союз Розы и Чарли выглядел замысловатым механизмом, в котором колесики крутились, но не сцеплялись.

Чарли подался вперед, вглядываясь сквозь большое ветровое стекло.

– Ну вот и церковь. Скажи, как увидишь свободное место, где можно приткнуться.

Все следующие шесть часов, за исключением сорока пяти минут перед алтарем, Уильяма не покидало ощущение, что он не там, где нужен. Джулия, Роза и Чарли то и дело его подзывали, чтобы он познакомился с их дальним родственником, поприветствовал первую учительницу девочек, перемолвился с баскетбольным фанатом «Быков», поговорил о Бостоне с дядюшкой, однажды там побывавшим. Колено аукало болью в любом положении. Джулия переживала, что он все время на ногах, а сама тащила его через всю лужайку поздороваться с цветочником. Кент, обладавший удивительной способностью в любом обществе чувствовать себя как рыба в воде, всем пожимал руки, словно баллотировался в мэры. За ним повсюду следовала стайка симпатичных девушек. Сильвия, Эмелин и Цецилия окружали новобрачных, точно розовое созвездие. «Это ж надо, море улыбок», – походя обронила Сильвия. В сумерках Цецилия сунула Уильяму свои туфли на высоком каблуке и куда-то унеслась босиком. Взъерошенный Чарли с неизменным стаканом в руке хлопал его по спине всякий раз, как оказывался рядом.

Однако все вокруг меркло в сиянии Джулии: изящная фигура, напоминающая песочные часы, обтянута белым платьем, расшитым мелким бисером и оттого при ходьбе шуршащим, высокая прическа, горящие глаза. Ее как будто подключили к источнику энергии, недоступному для прочих. Когда она брала Уильяма под руку и целовала в щеку, у него от счастья кружилась голова и он шептал: «Жена моя!»

Но вот подали лимузин, Роза подошла проститься.

– Что ж, вам пора. Желаю всего самого расчудесного, а я дня три буду отсыпаться.

Джулия прижалась к матери, обе застыли в долгом объятии. Наконец Роза отстранилась и посмотрела на зятя:

– Ну, Уильям?

А тот вбирал в себя окружающую картину: каменная церковь, веселая подвыпившая толпа, над которой высятся ребята из его команды на слегка нетвердых ногах, белые полотнища, натянутые меж деревьев, новообретенные свояченицы, на прощанье целующие стареньких гостей.

– Спасибо вам за все… мама, – сказал Уильям. Слово «мама» чуть царапнуло горло – он так давно его не произносил, поскольку родная мать, похоже, хотела, чтобы оно было изъято из обращения. От долгого неиспользования слово маленько заржавело.

Роза, довольная, кивнула и стала расчищать путь к ожидавшей молодых машине, к тому, что им уготовила жизнь после «свадьбы» и «колена».

Джулия

Джулия поняла, что была удивительно не готова к свадебному путешествию на берега озера Мичиган. Она потратила столько времени и сил на подготовку к свадьбе, что почти не задумывалась о медовом месяце. В мечтах ей виделось, как они с Уильямом, держась за руки, загорают в поставленных рядышком шезлонгах. В реальности же все пять дней, что они провели на прибрежном курорте, дул сильный ветер, насыпавший песчаные барханы, одолеть которые Уильяму, передвигавшемуся на костылях, было не под силу. Он вообще ходил с трудом. Всего через сотню футов лицо его наливалось бледностью и искажалось. Джулия, которая никак не могла приноровиться к его передвижению со скоростью улитки, то и дело убегала вперед, потом возвращалась. Оба жутко устали от хлопот, связанных с окончанием учебы и свадьбой, но Джулия, которую одолевал зуд активности, требовавший осмотреть город, пообедать в ресторане и ознакомиться со знаменитыми «мичиганскими древностями», сумела справиться с собой лишь к концу путешествия, и пара в полной мере насладилась отдыхом только в последние полтора дня, когда не вылезала из кровати гостиничного номера.

По возвращении в Чикаго молодожены прямиком направились в свою новую квартиру, что была в корпусе университетского общежития для семейных пар. Им дали жилье, поскольку осенью Уильям приступал к занятиям в аспирантуре, а на лето подрядился работать в приемной комиссии, получив задание навести порядок в ее картотеке. Джулия моментально влюбилась в эту квартирку, состоявшую из спальни и гостиной с окном – правда, во двор, зато на солнечную сторону. Впервые в жизни она покинула родное гнездо, маленький дом на Восемнадцатой улице. Квартира, где были только они с Уильямом, казалась невероятно тихой. Теперь они владели собственной кухней, ванной и круглым желтым столом для совместных трапез.

Она пошла вместе с Уильямом на осмотр к хирургу. Осмотрев кружево швов на колене, врач сказал, что заживление идет прекрасно.

– Пора отбросить костыли, молодой человек, вам нужно больше ходить, – сказал он. – Без нагрузки мышцы не окрепнут. Вы же баскетболист, поэтому я рекомендую ежедневные длительные прогулки с ведением мяча.

– Я был баскетболистом, – пробурчал Уильям.

– Упражнение с мячом отвлечет вас от мыслей о травмированном колене и вернет чувство баланса, – продолжил врач. – Надеюсь, жена ваша за этим проследит.

– Я и сам могу проследить, – обиделся Уильям.

Врач обратился к Джулии:

– Заставьте его ходить. От неподвижности колено станет вечной проблемой. Не дайте ему обесценить мой труд.

В следующий понедельник Уильям отправился на работу в приемной комиссии, а Джулия – в магазин за провизией, что доставило ей немалое удовольствие. Она купила бананы, запах которых Роза не переносила и потому не допускала их в свой дом. Следом корзину пополнила банка арахисового масла, прежде бывшего под запретом из-за аллергии Эмелин на орехи. Затем – мясная нарезка, хлеб и дижонская горчица для сэндвичей, которые станут обедом Уильяма на работе. Туда-сюда катая тележку по проходам, Джулия пробыла в супермаркете гораздо дольше необходимого. Когда она вернулась домой, сердце ее радостно скакнуло, ибо у дверей квартиры ее поджидали сестры.

– Я по вам соскучилась, – сказала Джулия. – Но что вы здесь делаете? Вечером мы с Уильямом идем к вам на ужин.

– Хотим посмотреть твою квартиру, – ответила Сильвия.

Джулия попыталась нахмуриться, однако расплылась в неудержимой улыбке. Внимание сестер ей ужасно льстило, а те были довольны, что сумели ее порадовать.

– Я же говорила, придете на следующей неделе. Мне еще нужно добавить кое-какие штрихи, повесить картины, чтоб ваше первое впечатление было вправду хорошим.

– Свадебное путешествие получилось изумительно романтичным? – Эмелин привалилась к стене, будто у нее слегка закружилась голова.

– Так и будем стоять в коридоре? – сказала Цецилия. – Впускай нас.

Джулия передала сестрам пакеты с продуктами и отперла дверь квартиры.

Гостьи восторженно ахнули.

– Какая прелесть! – сказала Сильвия.

В лучах утреннего солнца квартира и впрямь смотрелась чудесно. Девушки понимали истинную ценность собственного пространства. Если с рождения обитаешь в тесном соседстве с кучей людей, ты мечтаешь поскорее вырасти и перебраться в иное жилье, которое будет принадлежать только тебе и больше никому.

Джулия провела короткую экскурсию по квартире, после чего все уселись в гостиной. Цецилия не расставалась с какой-то вещицей, которую держала под мышкой.

– Что там у тебя? – спросила Джулия.

– Моя «алая буква» от мамы. Велено повсюду носить с собой не меньше недели. Я обещала это исполнить. – Цецилия показала обрамленную иконку из собрания святых, висевших на стене столовой в их доме.

Джулия пыталась определить, что это за мученица, но все они помнились только в последовательном перечислении от первой до последней.

– Святая Клара Ассизская, – подсказала Цецилия.

Эмелин и Сильвия смотрели себе под ноги, словно увидели там нечто весьма интересное. Мать требовала, чтобы дочери заучили историю каждой святой, но никогда не снимала образки со стены и уж тем более никому не назначала их епитимьей.

Теперь Джулия вспомнила эту святую. В восемнадцать лет Клара отказалась выйти замуж и сбежала из дома. Она обрила голову и посвятила свою жизнь Господу, основав орден Бедных Дам. Мать и сестра тоже стали монахинями в ее монастыре. Клара первой в истории разработала монашеский устав, по которому существовал ее орден.

Джулия разглядывала младшую сестру. Цецилия появилась на свет через три минуты после Эмелин, поэтому иногда ее называли малышкой. Чарли убаюкивал дочку песней Фрэнка Синатры: «Да, сэр, ребенок мой, ей же ей, ручаюсь головой…»

– Что случилось? – спросила Джулия, чувствуя, как от страха холодеют пальцы.

– Я беременна на пятом месяце, – спокойно проговорила Цецилия. – Мама считает, что меня ждет нищенская жизнь. Но я решила оставить ребенка. Отец его ничего не знает, потому что… – она замялась, – хорошего от него ждать не приходится.

Джулия ошеломленно потрясла головой. Да нет, этого не может быть.

– Ты забеременела?

– Да.

– В семнадцать лет?

– Когда он родится, мне будет восемнадцать.

Чувствуя внутри внезапную тяжесть, Джулия поочередно оглядела сестер. Ну ясно, она узнаёт последней. Те уже проглотили новость и сумели с ней свыкнуться. Эмелин, беззаветно преданная своей близняшке, вообще обожает малышей. Сильвия расстроена, это видно по ее глазам, но она воспринимает жизнь как роман и потому впечатлена тем, что младшая сестра вдруг стала главной героиней в семейном сюжете.

– Предполагалось, что я первой заведу малыша, – сказала Джулия.

Эмелин и Сильвия, оторвав взгляды от пола, удивленно посмотрели на старшую сестру.

– Извини, но это просто нелепо, – продолжила Джулия. – Ребенка следует сдать в приют. Зачем из-за ошибки ломать себе жизнь?

Цецилия встала. Теперь, когда она выпрямилась, беременность ее стала заметной. В последнее время она сутулилась и тщательно подбирала одежду, пряча живот, который сейчас чуть приподнимал лиловую блузу навыпуск.

– Вы с Сильвией считаете нас малышками, – сказала Цецилия. – Мама вечно думает, что все мы на краю беды. Ничего подобного. Я не собираюсь поступать в училище. Рожу и стану художником-самоучкой. Это моя жизнь, мой выбор. Я никому не буду обузой. – Невысокого роста, она расправила плечи и последние слова почти прорычала.

– Миссис Чеккони говорит, что Цецилия может занять бывшую комнату Фрэнка, – вмешалась Эмелин. – В обмен на стряпню и уборку она готова помогать в уходе за ребенком. Осенью у меня начнутся занятия в колледже, но я не брошу работать. Нянчась с детьми, я скопила прилично денег, на которые мы купим все необходимое малышу.

– Ты намерена жить в двух шагах от родителей? – опешила Джулия.

– Мама ясно дала понять, что в ее доме мне оставаться нельзя, – сказала Цецилия. – Прости, я вроде как подсидела тебя. Я же знаю, как ты любишь во всем быть первой.

В тоне ее не было язвительности, и Джулия, ошеломленная всеми этими новостями, только кивнула в ответ. Растирая превратившиеся в ледышки ладони, она приказала себе встать и обнять сестру, но окоченевшее тело не желало повиноваться.

– Мама просила передать, чтобы сегодня вы не приходили, – кашлянув, проговорила Сильвия. – Она вас позовет по окончании траура.

– Пожалуй, я пойду, – сказала Цецилия. – Только очень хочется писать. Можно воспользоваться твоим туалетом?

Она вышла из комнаты, сестры обменялись взглядами. Лицо Сильвии излучало тревогу, у Эмелин меж бровей пролегла горестная складка.

– Что папа? – спросила Джулия.

– Ни с кем не разговаривает. Мама тоже грозилась онеметь, однако ни на минуту не умолкает. Папа возвращается позже обычного.

Последняя фраза означала «пьянее обычного».

– Они будто сразу постарели, – сказала Эмелин. – Мама говорит, никто не гонит Цецилию из дома, но иначе нельзя, если она оставляет ребенка и отказывается от учебы.

«Зачем? – думала Джулия, проводив сестер, гуськом покинувших квартиру. – Зачем все рушить? Зачем так поступать с нами?» Сама она всегда стремилась вести себя правильно, с тем и жила. Ей стало жарко, она распахнула окно. Перед глазами возник образ сестры в лиловой блузе, расположившейся посреди ее чудесной квартиры. Лучше бы ее огорошили новостью в каком-нибудь другом месте. Любом другом. Джулия сама не заметила, как вышла на улицу и зашагала по дорожке, окаймлявшей двор. Усевшись на скамью в его дальнем конце, она еще долго приходила в себя.

Вечером, когда с работы вернулся муж, Джулия сказала:

– Я считаю, нам надо завести ребенка.

Готовясь шагнуть, Уильям выставил вперед костыли, но теперь замер. Он походил на дерево с подпорками. Костылями он пользовался только дома, когда ныло за день натруженное колено.

– Сейчас? – Уильям шумно сглотнул. – Я думал, сперва встанем на ноги… Я ведь еще даже не начал учебу в аспирантуре.

– Но ты получил место ассистента кафедры. Все прекрасно.

В ответ на возникший кавардак Джулия уже строила планы, как все уладить и вернуть семью на правильные рельсы. Из небольшого жалованья Уильяма она будет откладывать сколько сможет и отдавать эти деньги сестре, чтобы та ни в чем не нуждалась. Независимость, нынче выказанная Цецилией, подобна флагу, воткнутому в песок. Все ее слова – блажь беременной, она вовсе не такая сильная, какой хочет выглядеть. Девчонка собралась жить под боком у родителей, но материнское цунами горя и осуждения швырнет ее на скалы. Так что деньги очень пригодятся. А сама Джулия поскорее забеременеет, ибо интересное положение новобрачной всеми и безусловно приветствуется. Она выставит свой живот рядом с животом Цецилии. Роза и Чарли с распростертыми объятьями примут комплект внуков. Все вернется на круги своя, в семье воцарится любовь. Внутренним взором Джулия уже видела солнечный день и двух малышей, сидящих на одеяльце, только не знала, какой из них ее дитятко.

– Ты даже не спросила, как прошел мой первый рабочий день, – сказал Уильям. – Что-то случилось? – Он подтянул к себе костыли и теперь стал похож на стройное дерево. – Ты чем-то взволнована?

Джулия улыбнулась, слыша недоумение в его голосе. Он полон вопросов, что так нравится ей, полной ответов. Джулия шагнула ближе и прижалась к нему. Расстегнула верхнюю пуговицу его белой рубашки, которую подарила ему на день рожденья, следом другую. Провела пальцами по мягкой белой майке.

– Ты голодный? – спросила она полушепотом.

Уильям помотал головой.

Джулия притянула его к себе, Уильям ее поцеловал. «Все получится», – промелькнуло у нее в голове, когда она, не прерывая поцелуя, медленно попятилась, увлекая его к кушетке.

На другой день Джулия села в автобус до Пльзеня. Ехать ей не хотелось, но после услышанного невозможно было не предстать перед матерью. Она не смогла бы объяснить, почему считала непременным вот так выразить свое уважение матери.

Роза ожесточенно трудилась на огороде. От земли исходили волны тепла, лето в Чикаго выдалось жарким. С детства Джулия усвоила, что в уходе за растениями потребны усердие и дотошность. Всякого огородного работника мать вооружала лупой и пинцетом, дабы разглядел и уничтожил тлю, а также своевременно пресек попытки зловредного вьюнка удушить посевы.

– Если ты к ней, то ее здесь нет, – сказала Роза.

– Я пришла повидаться с тобой.

Мать, похоже, удивилась и встала, подбоченившись, не покончив с клоком ползучего сорняка. Теперь Джулия смогла ее рассмотреть. Роза выглядела неважно, словно после автомобильной аварии, – лицо вроде бы все то же, но черты как-то слегка искажены.

– Пришлось подвести черту, – сказала она.

Не в силах видеть ее горестное лицо, Джулия перевела взгляд на тяжелое знойное небо; она подыскивала верные слова, от которых матери полегчает, но та ее опередила:

– Я просила вас только об одном.

– Чтобы мы получили образование.

– Нет! – вспыхнула Роза. – Я просила вас не вляпаться, не повторять мою ошибку. Неужто слишком большая просьба?

Джулия помотала головой, хотя не помнила, чтобы мать просила о чем-нибудь подобном. Роза постоянно твердила о необходимости образования, но ничего не говорила о том, что нельзя беременеть до замужества. Оказывается, этот невысказанный завет был самым главным.

– Я хотела, чтобы вы превзошли меня, во всем стали лучше. В этом… – голос Розы вдруг заскрипел, как песок под ее ногами, – был весь смысл моей жизни.

– Ох, мама… – пролепетала Джулия.

Ошеломленная известием, она не подумала о том, что Цецилия повторяет судьбу матери. Незамужняя Роза забеременела в девятнадцать лет, и ее мать перестала с ней общаться. С тех пор они больше не разговаривали. Девочки никогда не видели свою бабушку. Невелика потеря, говорил Чарли, бабуся ваша жуткая злыдня. Роза всегда уходила от этой темы, не сказав ни единого слова о матери. Но теперь сама отворачивалась от собственной дочери и внука-внучки. Она обрубала ветвь семейного древа, причиняя боль себе и ближнему.

– Я не справилась, – сказала Роза.

– Неправда, ты прекрасная мать.

– Не справилась, – тихо повторила Роза, и теперь голос ее был похож на нежный голосок Эмелин. Джулия никогда не слышала у нее такого тона и даже не представляла, что мать на него способна. Может, Роза обладала голосами всех своих дочек? И в ней жили искренность Эмелин, руководящая четкость Джулии, восторг Цецилии от цветовой палитры окружающего мира, романтическая мечтательность Сильвии? Наверное, она лишь прятала их под маской сердитости и огорчения, но все эти свойства обитали в глубинах ее души.

– Вот смотри, я замужем, получила диплом, – сказала Джулия. – И что такого, если ты забеременела до брака? Это совсем неважно.

Ее отнюдь не смущало то обстоятельство, что она была зачата неженатыми родителями. В их районе такое случалось сплошь и рядом, и Джулия гордилась тем, что стала причиной возникновения их семьи. Если бы не она, Чарли и Роза могли не пожениться, и тогда не было бы Сильвии, двойняшек, родного дома вообще. Она стала катализатором.

– Но Чарли хотя бы женился на мне, – сказала Роза. – А твоя сестра делает вид, будто отца ребенка не существует вовсе, мол, все это чепуха. Она не назвала его имя, и я не могу позвонить его родителям и исправить все. – В глазах ее вспыхнула надежда. – Ты не знаешь, кто это?

– Нет, не знаю.

– Расшивоха, – сообщила Роза грядкам.

Джулия считала, что скандалом ситуацию не исправишь, но только усугубишь, однако оставила свое мнение при себе.

– У Цецилии есть мы, наша семья, – сказала она. – Ребенок получит все, что ему нужно.

Роза еще больше помрачнела.

– Ребенок-то получит, а вот жизнь Цецилии кончена.

С таким же успехом она могла сказать: «Моя жизнь кончилась, когда я забеременела тобой», но Джулия не обиделась, понимая, что мать сейчас все видит в черном цвете. Смотрит на свой огород и замечает лишь прожорливую тлю, изъеденные листья, наметки гнили и вялые стебли.

– Как там Уильям? – тускло спросила Роза.

– Хорошо. Уже почти не пользуется костылями.

Роза кивнула, но было видно, что вся она в мыслях о своем крахе, уподобившем ее потрескавшемуся изваянию Девы Марии, что притулилось в углу огорода. Джулию подмывало сказать: «Не тревожься, мама, я забеременею, и все ветви нашего древа уцелеют», но говорить так было еще рано. План ее пока всего лишь план. Это не ответ, способный утишить горе матери. Джулия думала о ребенке Цецилии, о том, что если не исправить ситуацию, то ребенок этот появится на свет так же, как сама Джулия, – на волне презрения и возмущения. И породив разрыв матери и дочери. Вдруг возникло теплое чувство к ребенку Цецилии, ощущение родства с ним. На обратном пути навалилась такая усталость, словно Джулия вскопала весь огород. Глядя в окно, она старалась понять, в чем смысл ее жизни. Прежде подобных мыслей не возникало. В детстве отец называл ее «ракетой» («Жду не дождусь, когда ты взлетишь», – говорил Чарли), потом она всегда улаживала чьи-то неурядицы. Однако сейчас перед ней стояла небывало трудная задача: распутать целый клубок семейных проблем, касающихся всех, кто ей дорог, – сестер, родителей, Уильяма, еще не родившихся детей. Волной накатил страх неудачи, но Джулия его прогнала. Она всегда справлялась с тем, что задумала, так будет и сейчас. Без всяких вариантов.

В конце октября, когда Джулия была на четвертом месяце, у Цецилии начались схватки. Миссис Чеккони доставила ее в роддом, куда затем прибыли Эмелин, Джулия и Сильвия. К роженицам пропускали только одного человека, и облаченная в халат и маску медсестра, выйдя в приемное отделение, объявила, что молодая мамочка вызывает родственницу по имени Джулия.

Волнуясь, Джулия натянула белый халат и старательно затолкала волосы под выданную ей медицинскую шапочку. Потом вошла в палату и увидела, что Цецилия плачет.

– Я ужасно хочу к маме, а ты ее напоминаешь, – пролепетала сестра.

Джулия отвела пряди с ее заплаканного лица.

– Маленькая моя, – сказала она. Роза всегда так обращалась к дочерям, когда те болели или были чем-то расстроены.

– Я жутко по ней скучаю. – Цецилия затравленно смотрела на сестру. – Ты не поверишь, каждый божий день я еле сдерживалась, чтоб не вернуться домой. Как будто мой ребенок просился к бабушке. Все мое тело требовало быть рядом с ней.

– Хочешь, я ее позову? Она придет. – Джулия не была в том уверена, но, понимая, что сестра хочет это услышать, пыталась выдать желаемое за действительное.

Прогнувшись под одеялом, Цецилия закричала. Она схватила сестру за руку и так ее стиснула, что Джулия охнула. Ничего себе сила! В течение следующих двадцати минут Джулия переживала волны схваток вместе с Цецилией, проникаясь масштабом и значительностью происходящего – прибытия нового человека. Она промокала салфеткой взмокший лоб Цецилии и не пыталась высвободить руку. Нет, мать, конечно, не права в том, что отвернулась и от собственного ребенка, и от рождения первого внука. Джулия пообещала себе, что никогда не будет такой упертой.

– Кажется, я хочу по-большому, – громким шепотом призналась Цецилия.

– Это знак, что пора тужиться, – сказала скучавшая в углу акушерка, которую Джулия не заметила. – Я приведу врача.

Сестры облегченно выдохнули и расплакались, когда младенец, красный и морщинистый, зашелся криком.

– Вот и она, – промолвила Цецилия, приняв девочку на руки.

Новорожденная молотила кулачками и пыхтела, жадно втягивая воздух. Казалось, все силы крохотного существа направлены на то, чтобы жить.

– Только посмотрите на нее, – сказала Джулия.

Ей хотелось, чтобы все, кого она знает, находились сейчас в этой комнате и увидели это чудо. Нет, ей хотелось, чтобы здесь собрались тысячи людей – все человечество, – ведь это потрясающее зрелище.

– Изабелла Роза Падавано, – сказала Цецилия. – Мы будем звать тебя Иззи. Добро пожаловать в мир.

– Мама перед ней не устоит. – Джулия изумленно разглядывала девочку. Идеальные глаза, идеальный крошечный носик, идеальный розовый рот. – Она неотразима.

Вечером, уже после ухода сестер, в роддоме появился Чарли. Видимо, новость ему сообщила миссис Чеккони.

Он встал в дверях палаты, ни единым словом не обмолвившись о разгневанной Розе или о том, что за пять месяцев ни разу не сделал двадцать четыре шага до соседнего дома, чтобы проведать опальную дочь. Просто долго смотрел на Цецилию и малышку. Потом улыбнулся – так тепло, словно в нем взошло солнце, – и сказал:

– Привет, красавица.

Цецилия поняла, что прощена, и сама простила отца.

Чарли ее поцеловал, придвинул стул к кровати, сел и взял внучку на руки. Иззи уставилась на деда, взгляд ее ярких темных глаз был серьезен.

– Она еще толком не слышала никакого наречия, – сказал Чарли, глядя на девочку. – Не начать ли нам с волшебного заклинания?

– Сделай милость, – улыбнулась Цецилия.

Баюкая малышку, Чарли прошептал ей на ухо: «Ибо каждый атом, принадлежащий мне, принадлежит и вам» – и расцеловал ее в нежные щечки. Позже Цецилия сказала сестрам, что отец был совершенно трезв и полон любви к внучке. Он осторожно передал малышку Цецилии. Потом снова поцеловал дочь.

– Спасибо тебе, милая, – сказал он.

Чарли рухнул в вестибюле, немного не дойдя до входных дверей. Дежурная сестра на посту услыхала шум. Через полминуты она была рядом с Чарли, но сердце его уже не билось. И никакие аппараты, никакие специалисты не смогли вернуть его к жизни.

Сильвия

Перед похоронным бюро выстроилась очередь из желающих сказать последнее «прости», их запускали внутрь тремя партиями. В ритуальном зале Сильвия, стоя рядом с матерью, Джулией и Эмелин, всякий раз говорила «Большое спасибо» в ответ на слова незнакомцев о том, каким прекрасным человеком был ее отец. Одна женщина сказала, что в жизни не встречала никого радушнее Чарли, с которым издавна обменивалась парой фраз на остановке «Лумис-стрит», пока они дожидались каждый своего автобуса. Мистер Луис, обеспечивший цветами свадьбу Джулии, а теперь вот и похороны ее отца, поведал, как Чарли помог ему, недавно перебравшемуся в Пльзень, недорого снять помещение под цветочную лавку: «Без него я бы не справился. Я в себе сомневался, а он почему-то в меня верил, хотя мы только-только познакомились».

Оказалось, у Чарли вошло в привычку помогать молодым матерям – две-три женщины сказали, что во времена их безденежья он покупал детское питание для их малышей. Заведующая библиотекой Элейн, вошедшая со второй партией, угрюмо известила Сильвию, что отец ее был истинным джентльменом, некогда оказавшим ей неоценимую услугу. Сильвия даже не предполагала, что начальница, которая была лет на пятнадцать старше ее родителей, вообще знакома с Чарли. Подруги Розы опасливо косились на затрапезно одетых мужчин – видимо, собутыльников покойного. Сослуживцы с бумажной фабрики пришли как один в белых рубашках и черных галстуках. «Невероятно, что его нет», – сказал паренек-рабочий.

Да, подумала Сильвия, невероятно.

Некоторые женщины рыдали, как будто оплакивая не только Чарли, но и собственные драмы: безвременную потерю любимого, выкидыш, вечную головную боль из-за нехватки денег. В данной обстановке слезы были уместны, и они использовали эту возможность. Прощание шло по четкому трафарету: сперва гости жались в очереди у входа, затем подходили к открытому гробу, потом выражали соболезнования родственницам почившего. Далее они покидали панихиду или присаживались на стулья, расставленные в центре зала. Никто из семьи Падавано не выступал с речами, но в каждой партии объявлялся человек из того или иного периода жизни Чарли и срывающимся голосом говорил о покойном.

Сильвия не приближалась к гробу. Войдя в зал, она лишь мазнула взглядом по мертвому Чарли, казавшемуся восковым и усохшим. Глядеть на опустевшую отцовскую оболочку не было ни малейшего желания. Сильвия будто приросла к своему месту, чувствуя себя узником в запертой камере. Она слышала свой голос, произносивший благодарность и прочие подобающие слова. Видела свою руку в чужих ладонях. Подставляла щеку старухам, тянувшимся с поцелуем. Заметила, как Уильям принес для беременной жены стул, который заняла Роза, перед тем наотрез отказывавшаяся присесть.

Туда-сюда сновала миссис Чеккони, не приближаясь к семье Падавано. С тех пор как у нее поселилась Цецилия, она избегала Розу, но сейчас боялась попасть в ад, если не выкажет почтения усопшему. Кузены и всякие родичи, которых Сильвия видела всего раз-другой, поскольку тот-то и тот-то не выносил того-то и того-то, приезжали и отбывали, утирая слезы или только сопя. «И эта здесь, надо же», – шипела Роза хотя бы раз при входе очередной партии, но Сильвия даже не ведала, о ком речь. Целый комплекс затаенных обид, характерных для обширных семейств Чарли и Розы, держал родственников в отдалении друг от друга. Для сестер Падавано их семьей были только те шесть человек, что обитали под одной крышей. Прочие тетушки, дядюшки, бабушки-дедушки и кузены воспринимались как враги или потенциальные недруги. Глядя на приливы и отливы театрально скорбящих, Сильвия остро чувствовала, кого здесь вправду недостает. Цецилии и малышки.

Сегодня их выписали из роддома. Первоначальный план, составленный Джулией, предусматривал, что они прямиком направятся к Розе, дабы новорожденная послужила искупительной жертвой для восстановления мира между матерью и младшей дочерью. Однако смерть Чарли все перечеркнула. К телефону в кухне подошла Сильвия и сперва даже не поняла, кто звонит, так жутко рыдала Цецилия. Розу новость сразила точно удар молнии. Она вытянулась в струнку, а затем, обмякнув, повалилась на пол. Сильвия кинулась к ней. Эмелин помчалась в роддом, чтоб быть рядом с Цецилией, в ушах ее несмолкаемо звучали страшные слова «папа умер». Джулия еще ничего не знала, она безмятежно сидела в автобусе, который вез ее домой.

Очнувшись, Роза произнесла каким-то странным, неузнаваемым голосом:

– Она видела его последней? Он был с ней?

Сильвия не тотчас сообразила, о ком речь.

– Ты говоришь о Цецилии?

– О ней, – тем же чудны́м голосом ответила Роза.

– Папа умер в вестибюле, – сказала Сильвия.

Ей стало ясно, что приоткрывшаяся дверца захлопнулась перед носом Цецилии и ее прекрасной малышки. Смерть, которой, в глазах Розы, сопутствовало предательство, уничтожила всякий шанс на воссоединение. Все еще на коленях возле матери, Сильвия чуть отстранилась. Чарли всегда урезонивал жену, просил ее быть мягче. Он, конечно, тоже надеялся, что младенец все уладит. Эх, если б они успели посвятить отца в свой план примирения. Может, тогда он не пошел бы к Цецилии. И ничего бы не случилось.

– Цецилия тут ни при чем. У него разорвалось сердце.

– Будь он со мной, я бы этого не допустила.

Рядом стояло любимое кресло Чарли, в котором он декламировал стихи, прикладывался к стакану и говорил дочерям, как сильно их любит. Сильвия никогда не сетовала, что отец мало получает и много пьет. Для нее он был личностью, с которой ее объединяла любовь к книгам. Еще крохой подметив, что Чарли вообще не появляется в огороде, она последовала его примеру. Вот это детское желание во всем подражать отцу и возвело преграду между ней и Розой.

Похороны состоялись на пятый день. Большая церковь Святого Прокопия не смогла вместить всех, кто пришел проститься с покойным. Роза была в черном платье, ажурная вуалетка пришпилена к волосам. В первом ряду она сидела между Сильвией и Джулией. Уильям, одетый в черный свадебный костюм, занял место возле жены. Рядом с Сильвией сидела Эмелин, которая то и дело оборачивалась, высматривая свою близняшку, ведь та не могла не прийти. «Она здесь?» – взглядом спрашивала Сильвия. Эмелин качала головой.

Чувствуя, что уже слегка взопрела в плотном платье и колготках, Сильвия вспоминала тот последний раз, когда около месяца назад они с отцом были вдвоем. После ужина Роза откомандировала их забрать большой заказ в магазине. Днем она сделала покупки, теперь надо было доставить их домой. Оказалось, заказ еще не упакован, и миссис Дипьетро, угостив Чарли пивом, попросила обождать на задней веранде. Оглядев небольшой, утыканный стеблями огород, отец сказал:

– В подметки не годится маминой плантации.

– Тебе-то откуда знать? – Сильвия приподняла волосы, остужая шею. Солнце уже садилось, но сентябрьский день выдался необычно жарким. – Ты же туда не заглядываешь.

Чарли усмехнулся:

– Я верю в ее талант.

Отец выглядел усталым, и Сильвия, помнится, забеспокоилась, что он плохо спит. Видимо, сердце подводило его уже в тот день, когда со стаканом пива в руке он сидел на веранде. Наверное, он что-то чувствовал, потому что вдруг сказал:

– Милая, а ведь я знал, что ты прогуливала уроки в школе.

– Правда? – удивилась Сильвия.

– Бутч – мой старый приятель, и я просил его подольше на это смотреть сквозь пальцы и наказать тебя не слишком строго.

Бутч Магуайр был директором средней школы, Сильвия тогда чаще отсутствовала на уроках математики и химии, чем присутствовала на них, и он объявил, что покраска школьной ограды станет подходящим наказанием. Цецилия, всегда готовая взять в руки кисть, помогала сестре. Эмелин приносила им поесть. Сильвия была уверена, что родители не знают о прогулах и наказании.

– Почему? – спросила она отца, подразумевая «Почему ты так поступил и почему сказал мне об этом сейчас?».

– А чем ты занималась, прогуливая уроки?

– Читала. В школе я лишь попусту тратила время. – Сильвия отмахнулась: – Если мне что-то не интересно, я это никогда не выучу.

В парке неподалеку от школы она читала романы, спрятанные в дупле старого дуба, и считала дерево своим другом. Сильвия не говорила сестрам о том, как проводит время, поскольку знала, что Джулия взбеленится и потребует вернуться к занятиям, и, кроме того, не хотела подавать дурной пример двойняшкам. Наверное, именно тогда она осознала, что выбрала иной, чем у старшей сестры, путь. Сильвия читала романы из дупла дерева – дерева, с которым делилась мыслями и переживаниями, тогда как Джулия преодолевала академические препятствия одно за другим.

– В твоем возрасте еще трудно понять, насколько жизнь коротка, – покивал Чарли. – Я не хотел мешать тебе самой отделить зерна от плевел. Мы с тобой, дочка, скроены по одной мерке, мы не рассчитываем, что учеба или работа станут смыслом жизни. Глядя на мир или заглядывая в себя, мы надеемся отыскать что-то важное. – Он внимательно посмотрел на Сильвию. – Ты ведь знаешь, что ты нечто большее, чем просто библиотекарша и студентка, верно? Ты – Сильвия Падавано. – Чарли произнес ее имя восхищенно, словно говорил о знаменитом исследователе или воителе. – Ты чувствуешь в себе громадные силы и оттого понимаешь, что следовать глупым правилам или сидеть от звонка до звонка на скучных уроках бессмысленно. Многие люди этого не сознают и живут по указке, из-за чего пребывают в хандре и раздражении, но считают это нормальным состоянием человека. Нам с тобой повезло, мы знаем, что можно жить иначе.

От верности этих слов у Сильвии по спине пробежали мурашки.

– Что-то я разговорился, а? – усмехнулся Чарли. – Ну да ладно. Мы не отгородились от мира острыми шипами. – Он отставил пустой стакан и провел ладонью вверх-вниз по рукаву, демонстрируя отсутствие шипов. – Мы часть неба, камней в мамином огороде и того старика, что ночует на улице у вокзала. Все мы взаимосвязаны, и стоит это усвоить, как поймешь, до чего прекрасна жизнь. Твои мама и сестры этого не понимают – во всяком случае, пока что. Они думают, что существуют только в оболочке своих биографических фактов.

Сильвии казалось, будто отец приоткрыл в ней то, о чем она даже не подозревала. Всякий раз при воспоминании о том дне (и сейчас, когда она сидела на церковной скамье, и потом, на протяжении всей жизни) ее охватывала безмерная радость от того, что отец вот так с ней поговорил, а она сумела доставить ему удовольствие, перефразировав одно из его любимых стихотворений: «Мы не вмещаемся между башмаками и шляпами». Затем миссис Дипьетро вынесла их пакеты, и они пошли домой, временами соприкасаясь руками и словно обмениваясь частицами друг друга, а в темнеющем небе крохотными лампочками зажигались звезды.

Священник говорил о Чарли, стараясь представить его работу важной, а его самого – главой семьи, хотя прекрасно знал, что в их доме все решения принимает Роза. Сильвию коробило, когда настоятель и все присутствующие на панихиде пытались окантовать отца биографическими вехами, хотя он был гораздо шире этих рамок. Человек большой и прекрасной души, он проявлялся не в тягомотном труде на бумажной фабрике, а в том, что дарил детскую смесь молодой мамаше. Он состоял из добрых дел, любви к дочерям и тех двадцати минут на задней веранде бакалеи.

Тот разговор помог Сильвии взглянуть на себя по-новому. Она искала третий путь, потому что была похожа на отца. Джулия собирала ярлыки типа «лучшая студентка», «девушка постоянного парня», «жена», но Сильвии они претили. Она стремилась быть верной себе в каждом своем слове, поступке и убеждении. Для полутораминутных поцелуев в библиотеке ярлыка не имелось, что отчасти было причиной радости Сильвии и смущения Джулии. Она, Сильвия Падавано, не променяет чтение в парке на унылую зубрежку. И не удовольствуется меньшим, чем истинная любовь, хотя сестры хором вздохнули от известия, что Эрни пригласил ее на всамделишное свидание, но она ему отказала. Она будет ждать, ждать хоть вечность мужчину, который разглядит в ней широкую натуру – ту, какой ее видел отец. Сильвия, обуреваемая мыслями, заерзала на скамье. В похоронных хлопотах она, взмокшая, на грани слез, подступавших к воспаленным глазам, еще толком не излила свое горе и лишь сейчас каждой клеточкой тела почувствовала, что отца больше нет. Он ушел, и теперь никто не знает ее настоящую. С каждой из сестер она была разной – мягкой с ласковой Эмелин и озорной с Джулией, с которой они охотно друг друга подначивали. Рядом с творческой Цецилией, которая изъяснялась и мыслила иначе, чем все вокруг, она была любознательной.

Сильвия посмотрела на склоненные головы рыдающих сестер, на каменное лицо матери и поняла, что все они горюют. Чарли любил их такими, какие есть. Завидев кого-нибудь из своих девочек, включая Розу, он неизменно восклицал: «Привет, красавица!» Это было так приятно, что хотелось выскочить из комнаты и войти еще разок. Отец восхищался устремлениями Джулии, прозвав ее «ракетой». По субботам он водил Цецилию в картинную галерею. Вместе с Эмелин пересчитывал по головам подопечных соседских малышей и охотно слушал ее оживленные рассказы об их интересах и о том, какие все они разные. Под отцовским взглядом Сильвия и ее сестры познали себя. Но теперь этот взгляд угас, и нити, связующие семью, провисли. Все, что раньше получалось само собой, отныне потребует усилий. Прежний родительский дом стал просто домом Розы. Эмелин уже перебралась к миссис Чеккони, чтобы помогать сестре с малышкой. Джулия была замужем. Сильвия подумала, что и ей, видимо, придется съехать.

После похорон они с матерью пошли домой – Сильвия не собиралась уезжать в тот же день, но хотела об этом поговорить. Наверное, стоит определить какой-то срок, скажем, через месяц, чтобы ее уход из дома был плавным и безболезненным для них обеих. Однако Роза всю дорогу молчала, на Сильвию не смотрела. Дома она сразу прошла в свою комнату и переоделась в огородный наряд. Направляясь к выходу, глядела в сторону.

– Тебе что-нибудь нужно, мама? – спросила Сильвия. – Что ты хочешь на ужин?

Роза остановилась.

– Все меня бросили, – проговорила она тонким голосом. – Все покинули.

– Я-то здесь, – сказала Сильвия.

Отклика не последовало, отчего возникла мысль, что, может, и впрямь ее тут нет. Уверенность, что она, Сильвия, вообще существует, пошатнулась. Возникло ощущение, что она растворяется вместе с черным платьем и колготками. Под взглядом отца она была чем-то цельным, а рядом с матерью стала рыхлой и рассыпалась.

– Ступай к кому-нибудь из сестер, – сказала Роза. – Я хочу быть одна.

Она открыла дверь черного хода и вышла во двор. Сильвия стояла в пустом доме и хватала ртом воздух, борясь со спазмом в груди. Для Розы ее вторая дочь недостаточно хороша, и это никогда не изменится. Продышавшись, Сильвия пошла к себе собирать пожитки.

Ночь она провела на кушетке в квартире Уильяма и Джулии. Сильвия сама удивилась, как мало у нее вещей, которые она принесла в магазинных пакетах. Всю жизнь они с Джулией делили маленькую комнату, где помещались только две односпальные кровати и комод. Книги она не покупала, пользуясь своей работой в библиотеке. Надев ночную рубашку, Сильвия забралась под шершавое одеяло. Два пакета с пожитками скромно стояли в углу. Возникло ощущение, что она намертво запуталась в сетях горя. Отец умер, мать прогнала прочь. «Моя родственная душа выручит меня, – подумала Сильвия. – С ним я почувствую себя целой». Но от этой мысли стало еще тоскливей, потому что возлюбленный, если он вообще появится, уже никогда не увидит ее отца. Полночи она таращилась в потолок, чувствуя, как к глазам подступают слезы, которые, похоже, не могли отыскать выхода. До сих пор она так и не заплакала.

Утром Сильвия прикрепила записку к библиотечной доске объявлений: «Ищете, кто присмотрит за вашим домом, питомцем и польет цветы, пока вы в отпуске? Я возьму это на себя в обмен на кров. Спросить младшего библиотекаря Сильвию на выдаче книг».

Никто к ней не обратился. Даже ее парни не объявились, хотя она охотно позволила бы им объятья и поцелуи, пусть и наспех. Эрни и Майлз были на панихиде, но старались не встречаться с ней взглядом. Сильвия не сказала им про отца, но кто-то повесил извещение о заупокойной мессе на доске объявлений. Теперь все ее сторонились, как будто она несла отпечаток смерти. Сильвия даже раз-другой себя обнюхала, удостоверяясь, что от нее не исходит трупный запах. В рабочие часы она катала тележку с книгами, затем там же, в библиотеке, готовилась к занятиям в колледже, а ночью спала на кушетке в квартире сестры.

– Ты сказала маме, что поживешь у нас? – спросила Джулия.

Сильвия помотала головой.

– Она рада, что я съехала.

– Ей очень одиноко. Она никогда не жила одна.

– Ты же днем ее навестила.

Джулия провела рукой по волосам, проверяя, не растрепались ли.

– По-моему, она с утра до ночи в своем огороде. Со мной почти не разговаривала. Я понимаю, она скорбит, но…

– Мама не хочет, чтобы я была с ней, – твердо сказала Сильвия.

На другой день она увидела мать, проходившую мимо больших окон библиотеки. Роза по-прежнему была во всем черном, но уже без вуалетки. Шла она медленно, держа спину прямо. В окна библиотеки не смотрела, хотя пересечься взглядом с дочерью было вполне реально. И Сильвия не выбежала на улицу, чтобы поговорить с матерью. Застыв у конторки, она смотрела, как Роза минует последнее окно и скрывается из виду.

Джулия завела манеру посреди ночи забираться на кушетку к Сильвии. Ее новые формы (живот был не особенно заметен, но лифчики она уже покупала большего размера) вынуждали Сильвию сдвинуться на самый край и обнять сестру, чтобы не свалиться на пол. В тикающей ночи она была рада прижаться к родному человеку. Заканчивался ноябрь, после смерти отца дни текли будто в тумане.

– Ну и как нам быть? – прошептала Джулия.

Закрыв глаза, Сильвия представила, что они лежат в своих односпальных кроватях в родительском доме. Сколько себя помнили, сестры всегда болтали в темноте.

– Ты родишь ребенка, я сдам экзамен для повышения в должности и найду себе жилье.

В колледже Сильвия переключилась с английской литературы на библиотечное дело, поскольку в библиотеке требовался новый специалист, и заведующая Элейн обещала ей это место, если она подтвердит свою квалификацию. Сильвия ежедневно просматривала объявления о сдаче квартир, рассчитывая, что новая должность позволит снять маленькую студию.

– Я себя чувствую Бет, – сказала Джулия.

Сильвия крепче обняла сестру. В их детской игре только она сама, Эмелин и Цецилия объявляли себя Бет, но Джулия – никогда. Подхватив грипп или простуду, она пила апельсиновый сок, сосала цинковые леденцы и поглощала салаты, чтобы набраться сил для выздоровления. Болезнь и огорчение были всего лишь тем, что требовалось одолеть. О том, чтоб им покориться, не говорилось даже в шутку.

Но со дня смерти Чарли в глазах ее плескалась паника. Зная сестру как облупленную, Сильвия понимала, что та не просто опечалена, но ошеломлена. Она не планировала эту смерть, и вызванное ею потрясение грозило изменить всю картину мира. Как ни крути, уход отца был неразрешимой проблемой.

– Ничего, что-нибудь придумаем, – сказала Сильвия. – Ты составишь новый план. Как всегда. Наверное, из-за беременности тебе трудно собраться с мыслями. Дай себе передышку.

– Разве я не права в том, что пытаюсь все наладить? – Джулия положила руку сестры себе на живот. Пару дней назад ребенок начал шевелиться.

Сильвия замерла, стараясь уловить толчки. На ум пришел образ барабанщика, который сидит внутри своего инструмента. Во, что-то есть! В сестрином животе то ли бурлило, то ли молотил крохотный кулачок.

– Конечно, ты права, – сказала Сильвия.

Наконец кто-нибудь из них задремывал, наступала тишина. Лишь однажды Уильям застал сестер крепко спящими в обнимку. Обычно сон их был прерывистым и беспокойным. Для Сильвии, ощущавшей себя кораблем без руля и ветрил, теплое тело сестры было спасительной гаванью, где можно укрыться от бездонного неба, забыв о шершавом одеяле и раззявивших рты пакетах с вещами. Стоило ей закрыть глаза, как отец растворялся во мраке, а мать испепеляла злобным взглядом, заставлявшим себя чувствовать без вины виноватой. Она думала о Цецилии, которая горько плакала, ибо ей, лишившейся отца, матери и родного дома, некому рассказать о достижениях маленькой Иззи. Обитая по соседству от дочери и внучки, Роза хранила мертвое молчание, все глубже погружаясь в свою упрямую скорбь. Накануне она прогнала Джулию, пришедшую ее навестить.

Сильвия уже уплывала в сон, но услышала голос сестры:

– Уильям попросил освободить его от должности ассистента, хоть семестр еще не окончен. Сказал, он должен уделять больше внимания жене, у которой умер отец.

– Какой же он молодец…

– Но деньги-то нам нужны. Я на них рассчитывала, а он, не спросив меня, уже поговорил с завкафедрой. Лучше бы он преподавал и не портил впечатление о себе. Теперь его сочтут лентяем или размазней. – Последнее слово прозвучало как самое тяжкое обвинение.

Сильвия задумалась. Уильям, хромая по квартире, улыбался ей – мол, он не против свояченицы в своем доме, хотя, конечно, этому был не рад. Нет, она не вправе его критиковать.

– Ты ему об этом сказала?

– Уже поздно что-нибудь менять. Окажешь мне услугу?

Ответа не требовалось, Сильвия молча ждала продолжения.

– Прочти его книгу, ладно? Он говорит, труд еще не завершен. Я приставала, пока он не сдался, прочла и ничего не поняла. Вообще. – Джулия округлила глаза. – Я уклоняюсь от разговора, поскольку не знаю, что сказать. Ты опытный читатель, ты поймешь, про что там. Поможет ли ему это? Добудет ли работу после аспирантуры?

Два вопроса подряд, для Джулии весьма необычно. «Все мы в раздрае, – подумала Сильвия. – Сколько еще это будет тянуться?»

– Конечно. Прочту завтра на работе. Хотя, наверное, уже сегодня.

Джулия чмокнула сестру в щеку.

– Спасибо тебе огромное. Только ему ничего не говори.

В темноте Сильвия попыталась разглядеть циферблат, чувствуя, как в груди поднимаются пузырьки паники. Который час? Наверное, скоро рассвет? Опять не выспишься, и ночные переживания вкупе с оглушающими потерями перекочуют в наступающий день.

К чтению она приступила до начала работы, продолжив в свой обед, состоявший из сэндвича, и потом в автобусе по дороге в колледж. Джулия нагрузила ее пакетом, в котором лежали сотни две машинописных страниц, перехваченных резинкой. На первый взгляд это и впрямь был незаконченный труд. Некоторые главы, едва начавшись, обрывались посреди абзаца. Предложения пестрели скобками с вопросительными знаками, означавшими необходимость что-то уточнить позже. На полях была масса примечаний с размышлениями и вариантами, в каком направлении двигаться дальше.

По всей видимости, здесь излагалась история баскетбола, события начинались в Массачусетсе, когда в 1891 году Джеймс Нейсмит, используя фруктовые корзины как кольца, придумал эту игру, чтобы в межсезонье поддерживать спортивную форму легкоатлетов. По собственной прихоти Уильям перескакивал из одного временного периода в другой, но все же более или менее придерживался хронологического порядка. Книга рассказывала о первой лиге 1898 года, тринадцати игровых правилах Нейсмита и о том, что вплоть до 1950 года в официальных матчах участвовали только белые игроки и тренеры. Хронология обрывалась в 1970-м на схватке Американской баскетбольной ассоциации с Национальной баскетбольной ассоциацией, сражавшихся за звезд вроде Доктора Джея и Спенсера Хейвуда. В историческом полотне были вкрапления в виде рассказов о конкретных матчах: о филадельфийском соперничестве Билла Рассела с «Голиафом» Уилтом Чемберленом, об игре 1959 года, в которой Оскар Робертсон набрал сорок пять очков, сделал двадцать три подбора и десять результативных передач. Рукопись заканчивалась, не досказав о финальном поединке «Бостон Селтикс» и «Феникс Санз» в 1976-м. Матч, перешедший в тройной овертайм, стал самым долгим в истории баскетбола. Слог повествования был безукоризненно четок, но Сильвия поймала себя на том, что гораздо больше собственно темы ее интересуют примечания и вопросы, в которых автор как будто беседовал сам с собою. Ну вот, к примеру:

Почему я так зациклен на травмах Билла Уолтона?

Цель моей работы – добраться до сегодняшнего дня? И все?

Почему отец и масса других бостонцев так ненавидели Рассела? Рука не поднимается описать, что случилось с его домом[1].

Как наука объясняет высокий рост тех, у кого родители отнюдь не великаны?

Писанина моя бессвязна.

Все плохо, я ужасен.

Несколько раз встречались пометки: Что я делаю? Зачем? Кто я такой?

Ближе к концу незавершенной работы промелькнула такая запись: Лучше бы это случилось не с ней, а со мной.

Сильвия перечитала примечания, казавшиеся ключом к иной истории, не связанной с баскетболом. Что означает последняя фраза? Наверняка речь не о баскетболе. Она – это Джулия?

Тревога, сквозившая в вопросах, заставляла вздрагивать, и тряский автобус как будто выражал согласие с подобным откликом. «Глядя на мир или заглядывая в себя, мы надеемся отыскать что-то важное», – сказал отец. Судя по примечаниям, Уильям заглядывал в себя, но внутри различал только страх и неуверенность. Кто я такой? Похоже, он не узнавал человека в зеркале или не видел в нем никого вообще. Сильвия вспомнила последний разговор с матерью и то свое ощущение, будто она исчезает. С уходом отца чувство это ни на минуту не ослабевало. Она боялась, что без отцовской заботы, оберегавшей ее, утратит свою цельность, однако теперь преисполнилась безмерным сочувствием к Уильяму. В этом страхе она жила всего месяц, и это было ужасно. Размер рукописи и боль, выплеснутая на ее страницы, говорили о том, что в подобном состоянии Уильям пребывает уже давно.

Сильвия закончила чтение на обратном пути с вечерних занятий. Засунув рукопись в пакет, она глянула в автобусное окно, где покачивалось ее прозрачное отражение. Поверх него вдруг возникли контуры лица Уильяма. Новый родственник ей нравился, с ним всегда было легко, и порой они обменивались улыбками, слушая речи Джулии, полные восклицательных знаков. Эмелин, барометр настроения всех и каждого в семье, считала Уильяма чутким. Но он принадлежал Джулии, и с самого момента знакомства с ним Сильвия видела в нем только избранника старшей сестры. Однако сейчас она впервые подумала, не совершила ли та ошибку. Автор лежащих в пакете страниц был сполна наделен тем, что сестра не переваривала, – нерешительностью, сомнением в себе, грустью. А сама Джулия была подобна звезде бейсбола, которая, упрочившись на домашней базе, лихо отбивает всякую неуверенность. Выбор такого спутника жизни объяснялся лишь тем, что она не ведала о его вышеупомянутых качествах, пока не ознакомилась с мужниным сочинением.

Ерзая на автобусном сиденье, Сильвия вдруг четко осознала события последнего времени, словно все ее клетки наконец-то пробудились от сна. Она чувствовала тяжесть пакета на коленях, видела запотевшее окно, распознавала возможную ошибку сестры, ощущала усталость от многодневного недосыпа на чужой кушетке и понимала, что отец ушел навсегда. В душе ее что-то шевельнулось, и она, еще не разобравшись в его сути, заплакала. Сильвия тихо всхлипывала, стараясь не привлекать внимания немногих пассажиров, а соленые слезы неудержимо струились по щекам и капали на пальто.

В квартиру она вошла, когда сестра и зять уже улеглись. Сильвия почистила зубы, натянула ночнушку и повалилась на кушетку. Вопросы из рукописи кололи, точно булавки. В темноте вспыхивали строчки, требовавшие немедленного ответа.

Что я делаю? Лежу на кушетке в квартире сестры.

Почему? Потому что умер папа, который был моим домом.

Кто я? Сильвия Падавано.

В ушах звучал голос отца, улыбчиво смаковавшего ее имя.

Последний вопрос и ответ на него наконец-то разъяснили, почему мать всегда была недовольна Сильвией, но не ее сестрами. Роза видела в ней черты своего супруга, неизменно ее раздражавшие. «Фу, Уитмен!» – кривилась она всякий раз, заслышав декламацию Чарли. Вообще-то ей было плевать на поэзию, но она считала ее виновницей жизненных неудач мужа. Стихи были причиной его нищенского жалованья и того, что вместо починки чадящей печки он тащил жену полюбоваться полной луной, из-за них его, совершенно не озабоченного тем, что о нем думают другие, пришли проводить в последний путь сотни людей. Сильвия была слеплена из того же теста, и потому-то Роза, глядя на нее, видела не родную доченьку, но свое незадавшееся супружество и личную неудачу в попытке переделать мужа по собственной мерке. А вот Джулия пошла в мать. Она обольет презрением всякий намек на душевные колебания Уильяма.

Сильвия закрыла глаза и перенеслась в бесконечность его неуверенности, схожую с бескрайними туманными болотами из столь любимых сестрами викторианских романов. В этих суровых просторах она была как дома и полной грудью вдыхала их мутный воздух. Со дня смерти отца она себя чувствовала сосудом, содержимое которого переливалось через край вопреки всем отчаянным попыткам его удержать. Мать и сестры спасались повседневными заботами, она же с головой ушла в свое горе и утрату, и потому вопросы Уильяма, тоже лишенного покоя, были ей близки. Они оба пытались обосноваться в собственной оболочке, что со стороны любому показалось бы абсурдной задачей.

Пришла Джулия. Сильвия подвинулась, освобождая ей место, и обняла ее крепче обычного.

– Все хорошо? – прошептала сестра.

Сильвия помотала головой, уткнувшись носом в ее шею. Своим плоским животом она чувствовала толчки ребенка, трепыхавшегося в чреве Джулии. Объятье помогало выиграть время перед тем, как, хочешь не хочешь, придется ответить на ее вопрос.

– Рукопись понравилась?

– И да и нет.

– Она поможет получить преподавательскую должность?

– Нет.

– Про что там?

– Не знаю. Ничего подобного я еще не читала.

Джулия была на восьмом месяце беременности, а Иззи сравнялось четыре месяца от роду, когда Роза созвала семейный совет, назначив его на субботу.

– Приглашаются все, включая Цецилию? – спросила Джулия, в свой очередной визит застав мать, как всегда, в огороде. («Наряд ее стал еще кошмарнее, – вечером сказала она Сильвии. – Бейсбольная форма поверх папиного исподнего».)

– Нет, конечно, – отрезала Роза. – Ты, Уильям, Сильвия и Эмелин.

Перечисленные лица пришли к четырем часам означенного дня. Задержавшись у крыльца, сестры посмотрели на дом миссис Чеккони. Цецилию не оповестили, никому не хватило духу сказать, что ее не зовут на совет, но она, конечно, о нем знала. Сильвия устроила ее на полставки в библиотеку, их смены часто совпадали. Эмелин спала на раскладушке в ее комнате, Джулия раз в день проведывала ее и малышку. Наравне со всеми Цецилия прекрасно знала, о чем говорится и о чем умалчивается. Сестры так старательно избегали всяких упоминаний об этом дне и часе в своих расписаниях, что она не могла не догадаться.

Роза, исхудавшая, одетая в линялое домашнее платье, сидела во главе обеденного стола.

– Я собираюсь продать дом, – сказала она, когда все остальные заняли свои места. – Жить здесь мне не по карману. – Роза махнула рукой, словно отметая все связанное с этими стенами. – Он слишком большой для меня.

Джулия откинулась на стуле. У нее и мысли не было о продаже дома. Когда родители только поженились, Чарли совершил чрезвычайно выгодную покупку жилья – вероятно, спьяну, это навеки осталось тайной. В то время в Чикаго были межрасовые беспорядки и многие белые покидали город. По мнению Розы, эта сделка стала самым большим достижением в жизни ее мужа.

Сильвия видела, что сестры ошарашены не меньше, чем она, – Джулия побледнела, Эмелин часто-часто моргала, что всегда было признаком испуга или удивления.

– Я думала, дом в твоей собственности, – сказала Джулия. – Папа часто хвастался, что он не заложен.

Роза нахмурилась:

– Лет десять назад я его заложила, чтоб было на что вас кормить и одевать.

Все переваривали это известие. Со стены смотрели святые. Место Клары Ассизской пустовало. Сестры знали, что теперь образок обитает под кроватью Цецилии.

– Неужели ты покинешь свой огород? – спросила Эмелин.

Сильвия и Уильям согласно закивали – мол, верно. Что такое Роза без своего огорода? Там проходила вся ее жизнь, словно она и сама укоренилась рядом с латуком и баклажанами.

– Слишком хлопотно, – ответила Роза. – Я изнемогла. Дому конец. Все вы разъехались.

На Сильвию она даже не взглянула, но у той кольнуло в груди, словно мать метнула в нее дротик дартса. «Ты же сказала, что хочешь быть одна, – подумала Сильвия. – Я исполнила твою волю».

– Перееду во Флориду и куплю квартиру на побережье, – продолжила Роза. – У меня там приятельницы, они всё устроят. На деньги от продажи дома буду жить припеваючи.

– Во Флориде? Но это немыслимо, – сказал Уильям, до сих пор не проронивший ни слова. Роза на него уставилась. – Вы нужны дочерям… – он перевел дыхание, – мама. И всем нам.

– Мне скоро рожать, – добавила Джулия. – Уж сделай милость, дождись.

Воздух в комнате сгустился, как перед грозой. Сестры заерзали на стульях. Они представили Цецилию, которая, вцепившись в дочку, как в спасательный круг, гадает, о чем здесь идет речь.

– Я хотела сообщить вам об этом лично, – сказала Роза.

«Где ты? – подумала Сильвия. – Уже во Флориде?» Вспомнился восковой усохший отец в гробу, но сейчас зрелище было еще хуже. Вот она, мать, жива-здорова, да только ее здесь нет. Она отбыла. Когда это произошло, в день похорон? Или когда она повалилась на пол, услышав о смерти Чарли? А может, давно хотела сбежать и сейчас ухватилась за шанс вырваться на свободу?

– Все мы тоскуем по папе, – сказала Эмелин. – Нам надо держаться вместе. Мама, я принесла фотографии Иззи. Она просто красавица.

Она показала снимки, которые прятала под столом, но Роза тотчас вскочила и на прощанье бросила:

– Будете уходить, наберите овощей в огороде, не стесняйтесь.

Три сестры Падавано сидели с таким видом, будто у них разом отняли все на свете.

Уильям

Уильям неуклонно соблюдал заведенный порядок: завтрак, поход в магазин за продуктами для Джулии, прочие неотложные домашние дела. Он старался угодить жене и восстановить свои позиции, утраченные из-за собственного просчета. Вопреки ожиданиям, Джулия не оценила его уход с должности еще до окончания семестра. На кафедре с пониманием отнеслись к просьбе ассистента об отпуске, тем более что была масса аспирантов, готовых занять преподавательское место. Узнав обо всем постфактум, жена, не любившая сюрпризов, запаниковала, и Уильям понял, что совершил ошибку. Джулия нуждалась не только в любви и внимании, ей требовался добытчик средств к существованию, хотя у них оставалось еще достаточно денег, подаренных на свадьбу, и она не знала о чеке, спрятанном в ящике комода, – Уильям не собирался его обналичивать и сохранил на черный день. Как выяснилось, Джулия не особо нуждалась в обществе мужа – в периоды хандры она обращалась к поселившейся у них Сильвии. Это было вполне понятно, но еще больше обескураживало, поскольку выходило, что Уильям облажался по всем статьям.

После завтрака он вымыл посуду и спросил жену, не нужно ли ей чего. Джулия помотала головой и, проводив его к дверям, поцеловала в щеку, что стало знаком ее лишь временной разочарованности в супруге. Уильям отправился в университетскую библиотеку, где готовился к вечерним занятиям. На пути к своему любимому закутку он миновал старого профессора истории, на лекциях которого познакомился с Джулией. Старик его не узнал, но Уильям не обиделся. Похоже, профессор, у которого слезились глаза и текло из носа, заканчивал свою преподавательскую карьеру. Интересно, подумал Уильям, увлекают ли его темы собственных лекций? Появляются ли свежие мысли о пакте Молотова – Риббентропа 1939 года и падении Берлина? Или все это стало просто текстом заученной роли?

Когда наступило время обеда, Уильям прошел в спортивный корпус. Усевшись на трибуне перед баскетбольной площадкой, он раскрыл пакет с сэндвичами. Иногда в зале шли занятия, на которых тренер призывал студентов самого разного телосложения и тренированности выполнить гимнастические упражнения. Порой появлялся кто-нибудь из баскетбольной команды, желавший лишний раз потренироваться. Уильям знал всех игроков, кроме новичков, и временами, покончив с сэндвичами, поддавался уговорам сделать пару бросков с угла. Он знал, что колено его не выдержит разворота и даже короткой пробежки, поэтому, стоя на месте, раз за разом исполнял дальние броски, сопровождаемые одобрительными возгласами бывших товарищей по команде. Мяч опускался в корзину, и Уильям, пытаясь усмирить дыхание, притворялся, будто он по-прежнему в полном порядке.

С мячом в руках он забывал о смерти тестя, о свояченице, поселившейся на его кушетке, о своей оторопи, всякий раз возникавшей при виде жены. Не то чтобы беременность сильно изменила Джулию, но она уже не была той девушкой, на которой он женился. Раздавшаяся в бедрах, часто краснолицая, она, прекрасная и полная жизни, следовала от зачатия к родам неизменным курсом, который не отыщешь ни на одной карте. Уильяму хотелось спросить: «Где ты? Ты знаешь, куда идешь? Уверена, что не сбилась с пути?»

Даже себе он боялся признаться, что вовсе не помышлял о ребенке. Он влюбился в Джулию и до сих пор плыл в океане благодарности за возможность каждую ночь спать и каждое утро просыпаться рядом с ней. В этом отношении супружество было абсолютно ясным. Но сотворить и взрастить нового человека – совсем иное. Узнав о беременности Джулии, он сказал, что невероятно счастлив, ибо так полагалось, но вообще-то не представлял себя отцом. Попытки вообразить себя с младенцем на руках неизменно заканчивались размытой картинкой. Наверное, ему следовало выразить свои сомнения в разумности планов Джулии, но та, заявив о собственных намерениях, весь следующий месяц встречала его с работы голой. Глядя на нее в наряде Евы, он уже не мог, да и не хотел взвешивать все за и против отцовства.

Теперь Уильям обитал с беременной женой и свояченицей, виноватой мышкой пробиравшейся в его квартиру. Он больше не расслаблялся на кушетке, ставшей кроватью Сильвии. За едой Уильям штудировал учебники и конспекты, стараясь запомнить движущие силы того или иного периода американской истории. Иногда, проснувшись ночью и не обнаружив рядом жены, он отправлялся на поиски и находил ее спящей в обнимку с Сильвией. Глядя на сестер, Уильям чувствовал странную одинокость. Они смотрелись по-настоящему близкими людьми, и Уильям, возвращаясь в пустую кровать, думал о том, что, наверное, здесь посторонний он, а не его свояченица.

После ланча в спортзале Уильям вернулся в библиотеку и стал читать о панике 1893 года. В самом начале занятий в аспирантуре его научный руководитель, профессор с испытующим взглядом, с неизменным галстуком-бабочкой, ни секунды не сидевший на месте из-за переполнявших его эмоций, спросил, что Уильяму воистину по сердцу в избранном им историческом отрезке. Услышав вопрос, Уильям почувствовал, как все его внутренности словно окаменели. Он помертвел, ибо ему не приходило в голову, что от него ожидают любви к предмету изучения. Наконец он что-то промямлил о великих переменах между 1890-м и 1969-м – «позолоченный век», две мировые войны, движение за гражданские права, – но было поздно. В глазах профессора промелькнуло смятение, он явно был ошеломлен тем, что молодой человек напрочь лишен страсти к истории.

Часто Уильям, уже покончив с обедом, задерживался в спортзале. Его ждали главы, которые надо было прочесть к вечерним занятиям, но он оттягивал возвращение в библиотеку. Однажды на площадке появился массажист Араш и, заметив Уильяма, подсел к нему.

– Как твое колено? – спросил он.

– Прекрасно. – Уильям всегда так отвечал на вопрос о его самочувствии и считал, что не лукавит, ибо колено все же сгибалось, позволяя передвигаться. Болело оно постоянно, сильнее всего ночью, но мужчине не пристало признаваться в своих болячках. Да и кому какое дело? Здоровая нога ему теперь без нужды. Преподавать можно и сидя. Физическая форма уже почти не имеет значения.

Араш внимательно посмотрел на него:

– Говорят, ты поступил в аспирантуру? Молодец, поздравляю.

– Откуда вы знаете? – опешил Уильям.

Массажист усмехнулся:

– Мы приглядываем за своими ребятами. А ты в моем списке травмированных. Мы, знаешь ли, не бессердечны и отслеживаем перемены в жизни всех наших игроков. Иначе как послать им открытку по случаю знаменательного события?

Уильям задумался. Столь неожиданное внимание напомнило ему о Чарли. Похороны тестя стали первыми в его жизни. На панихиде все говорили о душевной щедрости Чарли к соседям и сослуживцам. Подвыпившая троица рассказала, как он помог умилостивить злого домохозяина. Уильяма подмывало встать и рассказать, что Чарли был отличным водителем, только скрывал свою умелость, хотя, может, его жену и дочерей это просто не интересовало. Хотелось спросить: сколько еще всего прочего он предпочитал держать в тайне от нас? Ничего этого Уильям не сказал, лишь смотрел, как час за часом все больше каменеет Роза, а на лице его красавицы-жены все отчетливей проступают испуг и горе.

После того как покойного предали земле, Джулия решила навестить Цецилию с малышкой, которую тотчас всучили Уильяму. Он еще никогда не держал на руках младенца, но сестры беззаботно болтали, словно были в нем абсолютно уверены. Девочка на него посмотрела и сморщилась, явно готовясь заплакать. Невероятная малышка была завернута в одеяло, скрывавшее ее ручки-ножки. Она показалась очень горячей. Может, у нее температура? Или ей жарко в одеяле? Уильям сел на стул, чтоб малышке было не так высоко падать, если вдруг он ее уронит, а потом вообще сполз на пол. Сестры засмеялись, но смотрели ласково и сами уселись рядом с Уильямом, словно в одобрение его правильных действий.

– Прекрасное завершение атаки, – сказал Араш, глядя на площадку. – Я про того новичка, тяжелого форварда. Отличная замена Кенту. Он хорошо начинает.

– А кто вместо меня?

Араш пошарил взглядом по паркету.

– Вон тот новенький неплох в подборах. Всех расталкивает, но не так умен, как ты. – Массажист покивал, будто подтверждая собственную оценку. – Ты читал «Перерывы в игре»?

– Что это?

– Книга про умных парней вроде тебя, которые мыслят в игре. Они прокручивают в голове варианты, точно киноленту, и выбирают наилучшую позицию. Великие баскетболисты всегда играют, как в шахматы. Почитай, рекомендую.

Уильям постарался впитать каждое слово, зная, что потом еще не раз мысленно воспроизведет этот разговор, которого так давно ждал. Казалось, нынешняя жизнь его состоит из маленьких огорчений и неудач, а ему по-прежнему хотелось быть членом команды, баскетболистом с хорошим видением игры. Нахлынуло воспоминание: он, десятилетний, стоит на баскетбольном пятачке в парке, ребята, позвавшие его играть, разбежались, им пора обедать, и маленький Уильям безмолвно заклинает их: Возвращайтесь!

Наступил декабрь. Джулия и Уильям, дождавшись ухода своей квартирантки, в очередной раз затеяли уже давний спор.

– Нам нужно переехать в другую квартиру, пока я не стала огромной, – сказала Джулия. Ввиду скорого прибавления семейства они имели право на жилье с двумя спальнями. – Я хочу, чтобы все было готово. Нам нужно место для кроватки и пеленального стола. В следующем месяце ты опять начнешь преподавать, а значит, надо использовать маленькое окно в твоей занятости. Что ты так смотришь?