Читать онлайн Побег

Пролог

Сама жизнь – ничто, но именно сплетения множества таких судеб образуют процесс, недоступный ничьему пониманию, именуемый впоследствии человеческой историей.

Пье, Действительный пилот «Тьернона»

Брана спала тем беспробудным сном, которым может спать лишь само пространство, безжизненное, замороженное раз и навсегда на самом дне глубокой потенциальной ямы, в которую её загнал результат случайного броска вселенских костей. Где-то распад ложного вакуума породил огненный вал инфляции, в иных новорожденных мирах вариативность космологических констант оставила после себя лишь множащееся квантовое эхо первичных флуктуаций на планковских длинах волн, вымороченную, безжизненную квантовую пену, на этой же бране случилось иное.

Она породила особую, сверхстатичную, навеки вмороженную в само пространство материю, которую нечему было сдвинуть с места, расширять или сжимать. И лишь слабая рябь гравитационных волн первичных коллапсаров поддерживала здесь видимость жизни, без малейших препятствий пробегая брану от края до края широкими изгибами, то приближая её к соседним, куда более живым бранам, то отдаляя на недосягаемые для чужих бран-гравитонов расстояния.

Так у отдельных участков браны появлялся призрачный шанс. Однажды заполучить себе плоды чужих трудов, порождения иных констант, результаты жизнедеятельности недоступных ей физик. И в меру всё того же слепого и бессмысленного везения ими воспользоваться.

У браны не было целей, воли, устремлений и даже обычного, в нашем понимании, времени на ожидание. Но бране было доступно то, что недоступно любым иным объектам в этой метавселенной. В её распоряжении были всё те же космологические кости и почти бесконечное количество бросков для них. И однажды нужная комбинация выпала, монетка встала на ребро, и чуждый макроскопический объект самозародился на бране сам собой, как будто по собственной воле.

И тут же начал на ней хозяйничать.

Двигать недвижимое, уходить и снова возвращаться, творить немыслимое – по собственному желанию колебать саму брану, подставляя её бока соседним пространствам. Брана не сопротивлялась, ей не было никакого дела до чужих интенций, ей даже собственная судьба была не особо интересна. Да, вечная статика с появлением чуждых хиггсовых полей невольно сменилась локальными пузырями псевдодвижения, жалкого подражания другим вселенным, эффектов, тут, на этой бране, почти невозможных.

Да, брана лишь делала вид, что пришлые существа её как-то изменили. Просто один ложный вакуум чуть сместился в сторону другого, немного более живого, немного более подвижного. Ничего страшного, однажды и это закончится, заезжая квазиматерия вновь распадется, оставив брану наедине с собой в вечном самосозерцании.

Одно было не доступно спящей бране. Само понятие разума, целеустремленного процесса, обращающего локальную энтропию, способного к целеполаганию, потому истинно способного оставить на лике браны такие следы, которые потом не сотрут уже никакие новые, пускай и бесконечные числом, броски космологических костей.

И разум этот был не един. А где поселились две воли, там рано или поздно они придут в противоречие, начав войну, в которой будет лишь один победитель. И спящей бране придется смириться с тем, что от неё ничуть не будет зависеть, кто им окажется.

Глава I. Унитарность

Волна, волна, идёт волна!

Эхо чужого зова раздавалось в рубке «Лебедя» подобно набату, вновь и вновь погружая её обитателей пучину отчаяния.

Хорошо пребывать в состоянии бесчувственной машины, у которой попросту нет зеркальных нейронов, которую не беспокоят чужие образы в собственной голове, которая не проснется в холодном поту от запоздалого осознания, что натворила. Эти двое были не настолько чужды бытовому сенситивизму, чтобы с чистой совестью почивать на лаврах, с гордостью осознавая, что сделали всё, что могли, для спасения этого несчастного уголка бездушной Вселенной. Никак нет, напротив, буквально каждый их былой шаг, что привёл Сектор Сайриз на грань катастрофы, волей или неволей подвергался ими всё новому и новому сомнению, но сколь ни скорбны были те размышления, отыскать хотя бы и безнадёжно упущенный ими альтернативный манёвр никак не удавалось.

Любые споры, в которые вступали раз за разом эти двое между собой или сами с собой, непременно завершались тупиком. Они действительно сделали всё, что могли, чтобы спасти чужие жизни. И безнадёжно в этом просчитались.

Будь то затяжная переписка с Большим Гнездом, скаредный обмен депешами с Конклавом, тайное подначивание отдельных представителей людей и чужинцев или же целые когорты властей предержащих всех трёх космических рас, погрязших в этом бесконечном конфликте – всё перечисленное упорно казалось этим двоим лишь жалкой полумерой, цепочкой вынужденных ходов на фоне вопиющей слепоты всех без исключения участников космической драмы.

Они раз за разом перебирали истёртые чётки собственных действий, пытаясь отыскать там следы упущенного. И не находили, погружаясь всё глубже в пучину отчаянного самобичевания.

Да только бросив на этих двоих мимолётный взгляд, любой, даже самый благосклонный свидетель тотчас признал бы в них жалких аматоров, очертя голову сунувшихся распутывать космологических масштабов гордиев узел, да только и сумевших в итоге, что приняться его в отчаянии рубить всяким подвернувшимся под руку или дактиль, кому как сподручнее, ржавым шанцевым инструментом, в роли которого неизменно выступал гордый изгиб «Лебедя».

Благородный корабль и достался-то им скорее по нелепой случайности, обманом, благодаря иезуитскому выверту межзвездной политики. По здравому же размышлению, прав был бы Симах Нуари, соорн-инфарх Сиерика, спаситель человечества, если бы сразу отобрал у этих двоих, как несомненно собирался, право управления и лишив бы их тем самым всякого шанса на манёвр, навеки прибив бы их гвоздями к вязкой субсветовой «физике».

Право, взгляни бы он сейчас через бездну пространства на жалкий вид этих двоих, сто раз бы благородный летящий пожалел о принятом в тот миг решении.

Вы только посмотрите, им вручили чудесный корабль, освободили от любых обязательств перед Хранителями Вечности, дали тем самым невероятную в таких делах свободу, снабдили к тому же тайным знанием, которое уже само по себе было дороже любых других подарков и знамений, а они что? Сидят, вздыхают, как две квочки на насесте.

Ещё ладно артман, с того что взять. Засаленная оранжевая янгуанская роба кабинсьюта, сгорбленная от бесконечного восседания на ложементе спина, клочковатая бороденка поверх тонкой ниточки седых усов, вечно неприязненное выражение черных глаз, щербатый оскал беззубого рта. Отвратительное зрелище само по себе. Разве что слюна изо рта не подтекает. Но какие претензии могут быть к санжэню? Скиталец без родни и дома не в ответе за прочее человечество, ему бы своим худым старательским ремеслом управляться да ложку мимо рта не проносить за ломаный цзяо, и то хлеб, куда тебе межпланетные дрязги рядить да самолично спасать Вселенную!

Гляди, снова ухмыляется, видать, всё одно себе на уме, ничему-то его жизнь не научила, да, если так посудить, уже и не научит. Человек Цзинь Цзиюнь – это звучит гордо, но уж больно нелепо и по-дурацки.

А вот со второго – со второго спрос был совсем иной.

Посланник Большого Гнезда в Пероснежии, служенаблюдатель летящего света, единственный аколит и доверенное лицо Симаха Нуари по эту сторону Войда нуль-капитул-тетрарх Оммы, отставной козы барабанщик, предатель своего народа Тсауни и бывший посланник Илиа Фейи.

Облезлый птах. Жалкое зрелище.

Красные от недосыпа корнеи, отёкший, вечно шмыгающий секретом рострум, редкие облезшие седые пинны встали торчком на выпирающем из-под синтетической оболочки киле, скрипучая, сто сезонов не обслуживаемая бипедальная опора бесполезно скребёт металлическую палубу.

Летящие даже в донельзя тщедушном космическом своём фенотипе предпринимали немало усилий для поддержания собственного внешнего вида в достойном состоянии, но сотни сезонов, проведенных посланником в полном одиночестве, несомненно, давали о себе знать. Представитель высшего нобилитета могучей космической расы выглядел так, как мог выглядеть только донельзя опустившийся индивид.

Впрочем, его это отнюдь не беспокоило, мнение же санжэня по поводу собственного внешнего вида служенаблюдателя не волновало вовсе. В отличие от того, что творилось за бортом «Лебедя».

Волна, волна, идёт волна!

Начиналось всё там всегда одинаково, одинаково же и заканчивалось.

Первым принималось пухнуть шевелёнкой шестимерие дипа. Это покуда лишь доносилось из прекрасного далёка зыбкое эхо космологической статистики, той самой, что выдала некогда с головой треклятый фокус, навеки оставив в недрах проекции Скопления Плеяд не стираемый отпечаток из нейтринных токов и осцилляций тёмной материи. Но чувствительной фрактальной пене хватало и подобной малости, она тотчас вставала на дыбы, вздыбливала холку и принималась совершать прочие анималистические непотребства, столь нелюбимые навигаторами разведсабов и контроллерами бакенов Цепи.

Сколь последние не старались, но эхо неурочных сверхновых однажды достигало Барьера чтобы, после всех стараний и жертв, всё-таки начать проливаться у самых его границ огненным дождем угрозы.

Горизонт в проекции бакенов гопердодекаэдра Цепи с каждой секундой всё больше наливался голубым черенковским светом, угрожая скорым развоплощением любым макроскопическим объектам, по глупости или банальному невезению решившим сунуться в эти гиблые края. У всякого подвернувшегося отныне было два выхода – немедленно начинать спасительный огненный барраж или же от греха отступать поскорее к встревоженным глубинам Сектора Сайриз.

Впрочем, контроллеры Цепи, если бы в столь напряженный момент вообще стали бы на кого-то откликаться, немедленно бы поправили любого всезнайку – нет, никаких альтернатив на самом деле не было. Это к вам подбирается не привычная шевелёнка, разбуженная неловким проецированием, это была не обычная угроза, вскипающая на той стороне любого активного сверхсветового прыжка, это стучало в космический набат даже не обычное эхо далекой килоновы, подобные артефакты надпространственной физики Барьер сумел бы одолеть, ровно для этого он и был в своё время построен инженерным гением летящих, непрошеных спасителей человечества.

Теперь дело обстояло совершенно иначе, в том смысле что куда хуже.

Оторванный от Барьера повелением собственного контроллера 62 бакен Третьей Цепи всплыл на поверхность дипа вовсе не для того, чтобы гасить волну. Напротив, он её многократно усиливал.

Прокажённая выколотая точка исполосовала геометрию файервола от края до края, от горизонта до горизонта, будто нарочно стягивая к себе всю дурную шевелёнку, с завидной жадностью фокусируя на себе каждый квант гиблой угрозы.

Чтобы в один отнюдь не прекрасный момент выпустить всё это иномировое безумие не волю.

Волна, волна, идёт волна!

К слову о сенситивизме. Илиа Фейи зябко тряхнул рострумом в ничтожной попытке избавиться от упорно преследовавшего его чувства собственной беспомощности. Быть рабом жалости к себе, что может быть нелепее. Взгляни туда, на эту яркую точку, что сезон за сезоном с таким упорством прожигает тебе зрачок в нейтринном диапазоне. Как бы ты почувствовал себя, будучи запертым вон там, в несокрушимых стенах бакена, железной волей собственного контроллера ставшего предметом дурацкого бессмысленного мысленного эксперимента.

Представьте себе, что вместо бессловесного кота в ящик Шрёдингера угодил сам знаменитый террианский учёный, а вместо случайности ядерного распада над ампулой с цианидом занесен живой артманский палец. Пока бакен пляшет, как поплавок, на волнах у самой границы файервола, покуда порождает собственным присутствием безудержный гнев угрозы, учёный жив, но как только ему надоест вся эта свистопляска, как только контроллер хоть на мгновение упустит контроль, соскользнув в недра взбаламученной физики, тут же ему и придет конец, суперсимметричные каналы распада – всё что останется от могучей машины, способной управлять энтропией целого уголка вселенной объёмом в несколько кубических декапарсек.

Сколь долго несчастный, решившийся на такое, готов бороться за жизнь, ровно до тех пор он и существует. Но только лишь он решит сдаться, как тут же разом сгинет. И никак ему из этой нарочно придуманной для себя ловушки не спастись, никак не избежать смерти.

– Подумать так, мы в любом случае все когда-нибудь умрём.

Это слова подал голос санжэнь.

Так-то оно так, да не совсем так.

Они уже не раз спорили об этом. Для Илиа Фейи разница была очевидна.

Одно дело – просто принимать жизнь такой, как она есть. Даже для него, несчастного носителя чужеродной искры, перспектива физической смерти была очевидной и банальной. Быть избранным – не значит быть бессмертным. Но вот так, нелепо болтаться на грани жизни и смерти в рукотворно патовой ситуации без малейших следов выхода – об этом было неприятно даже подумать.

Но куда хуже обстояли дела, если вспомнить, зачем Чо Ин Сон это сделал, и каковы будут истинные масштабы минутной слабости контроллера Цепи. Кажется, артманы это называли «проблемой вагонетки», вот только выбор тут шёл не между жизнью и смертью отдельных личностей, безвинных или виноватых, больших или меньших числом, нет, в руках у того, кто управлял этой рукотворной звёздочкой, оказалась целая человеческая цивилизация. Пока он держит палец над злополучной кнопкой, покуда ярится завеса файервола – Барьер живёт, стоит же ему дать слабину, как само выживание человечества окажется под угрозой.

Тупик, космачий тупик, как любит повторять санжэнь.

Сколько уже это тянется? Шесть сезонов, почти три террианских года. Сколько из них суммарно они вдвоём уже тут проторчали? И не сосчитаешь. И главное зачем? Связи с застрявшим меж двух миров, неспособным безопасно двинуться ни туда, ни сюда бакеном всё одно не было. Любой сигнал, отправленный в его сторону или от него, по всем законам физики обязан был в процессе передачи оказаться безнадёжно запутанным с горизонтом событий, чья геометрия сама по себе создавала поверхность с максимальной плотностью энтропии, физически доступной для этой вселенной. Со дна этого бесконечно глубокого океана, заполненного бессмысленной мешаниной информации, успешно копившейся в нём с самого начала времён, достать её обратно было невозможно даже в теории, не стоило и пытаться.

Тогда зачем?

«Человек Цзинь Цзиюнь», как упорно его продолжал величать Илиа Фейи, наверняка ответил бы на подобный философский вопрос со всей присущей ему порой велеречивостью, пустившись в длинные рассуждения о стратагемах, мол, кто не сидит у реки, как прибитый, тот может упустить проплывающий мимо него труп его врага, а подобное уж точно никуда не годится.

Сама вопиющая омерзительность подобных рассуждений уже не укладывалась у разжалованного служенаблюдателя в голове. Всё-таки артманы – донельзя варварское племя. Агрессивное, неумное и страшно обидчивое. Зря они их спасли, сотый раз за корабельные сутки качал рострумом Илиа Фейи. Зря спасаем и до сих пор. Оставить бы их самих, пусть бы сами разбирались со своими проблемами.

Но нет, нельзя так думать, сколько бы не поддакивал треклятый санжэнь, подобные рассуждения противны самому духу летящего света, они попросту кощунственны. Тсауни как космическая раса были выпестованы в ключевой идее сверхценности всякой разумной жизни во Вселенной, и не нужно быть нуль-капитул тетрархом, чтобы насквозь пропитаться всеобъемлющей сапиентоцентричностью, нет, никак не они могли бросить артманов наедине с Железной Армадой, навеки покинув Пероснежие.

Слабо шевельнув дактилями, Илиа Фейи вывел на крупный масштаб проекции сеть тончайших извилистых линий, что полоскались на гравитационных волнах подобно стрекающим щупальцам какого-то неведомого космического полипа. На первый взгляд безвольно, механически повторяя седловины и вспучивания метрики межзвёздного пространства. Так ведет себя лишь мёртвая материя. Просто следуя единожды заданным ей законам.

Одна маленькая проблемка.

Пусть совершенно неживая и уж точно ничуть не разумная, эта космическая тварь обладала, тем не менее, вполне железной, вторя данному артманами дурацкому прозвищу, волей.

Железная армада знала, к чему стремится, и настойчиво к достижению своей цели продолжала идти.

Сколько сезонов назад исследовательское Крыло летящих впервые столкнулось с мёртвыми машинами?

Пожалуй, уже и не вспомнишь, но случилось это задолго до первого знакомства Тсауни и с ирнами, и тем более артманами. Сначала разведчиками летящих были найдены, как это всегда бывает, мертвые миры. Не неживые, не самоуничтожившиеся, не покинутые, а именно мёртвые. Закатанные в угольно-чёрный саван, лишенные атмосферы, сверкающие в рентгене планеты, на которых выжили одни лишь одноклеточные экстремофилы на дне понемногу выкипающих в космос морей. Ничего похожего в куда более скромных, по сравнению с гигантоманией Пероснежия, звёздных системах Большого Гнезда никогда не находилось, и эти чумные земли ставили исследователей в тупик. Ещё совсем недавно даже по меркам летящих, и уж точно – ничтожное мгновение назад по меркам галактическим здесь цвела жизнь. Причем жизнь разумная, достаточно развитая для межзвёздных перелётов.

Так собственно эти миры и находили – по нейтринным, электромагнитным, гравитационным, даже химическим следам в толще космических течений, слишком заметные улики оставляет в размеренной пустоте космоса любая техническая цивилизация, никаким сверхновым не снилось, этих в любой галактике сверкает по одной штуке в сезон, и все – как из одного выводка, на вид не отличишь.

Но всякий разум норовит, едва народившись, тут же приняться голосить на всю окружающую вселенную, причём самым ожидаемым образом. Всякий знающий, куда смотреть, и достаточно изощрённый, чтобы поставить себе такую цель, справится с поисками, уж можете поверить.

Кто-то уж точно справился. Выследил сперва один такой мир, потом другой.

И решительно закатал их в переплавленный на фузионном пламени радиоактивный базальт.

Сам же иных следов ничуть не оставляя.

Кто бы это мог быть, столь страшный в своей холодной безжалостности?

Илиа Фейи помнил, как тянулись поиски.

Специфических следов выхлопа ходовых аннигиляционных реакторов, волновые паттерны гипотетических пузырей Алькубьерре, черенковские спектры пассивных либо активных проецирований в дип, нейтринные всплески суперсимметричных каналов распада, что угодно, что выдавало бы космического охотника, столько вольготно чувствующего себя на просторах Пероснежия, что даже беглый поиск забравшихся так далеко от дома разведчиков летящих быстро привёл их к обнаружению плачевных последствий этой чудовищной охоты. Но только лишь их.

Поиски долгое время ни к чему не приводили, поскольку охотник тот, было похоже, умел прятаться ничуть не хуже, чем исподтишка нападать.

И тогда Симах Нуари, командующий силами летящих в Пероснежии соорн-инфарх Сиерика, а также некогда учитель самого Илиа Фейи, сменил тактику. Он начал выслеживать не охотника, но новую жертву. И, к их счастью, быстро нашел.

Это были ирны.

Им повезло, они были скрытны. Они очень старались не проявлять активности, заселив в итоге лишь ничтожный звёздный островок на одном из дальних галактических рукавов Пероснежия, однако летящие их в итоге сумели выследить. Так началась эпоха Великой стройки, когда Тсауни помогли ирнам достроить их защитный Барьер, после чего начали пристально наблюдать за происходящим поблизости.

И однажды всё-таки преуспели в своих поисках.

Илиа Фейи помнил эту битву. Шесть Крыльев одновременно атаковали Железную армаду, выжигая всё на своём пути, свободные от своих сапиентоцентричных догм.

Не потому, что бились с врагом всего разумного. О, Симах Нуари сперва собирался обойтись попытками вразумить или по крайней мере напугать врага неодолимой мощью летящего света.

Но вернулся он из того неудачного посольства мрачнее обыкновения. В его корнеях, помнил бывший аколит соорн-инфарха Илиа Фейи, в тот день сверкала неодолимая ярость.

Это машины. Это были обыкновенные, неразумные, выпущенные неведомо когда, неведомо зачем и неведомо кем на волю обычные мёртвые машины.

Не с кем стало договариваться даже в теории.

Железная армада была не более договороспособна, чем падающий на головы террианским динозаврам астероид. Этого врага невозможно было отвадить уговорами, да и какой смысл спорить с кремнием и металлом. Зато его можно было попросту уничтожить.

Что и было проделано с тем хладнокровием и расчётливостью, на какие истинно способны летящие, покинувшие свой дом и потому истинно готовые выплеснуть всё накопившееся в душе одиночество на донельзя удобного врага.

Один только вопрос.

Это ничуть не помогло.

С тех пор летящие уже трижды выжигали на просторах чужой галактики скопления рейдеров врага, теряя десятками корабли, тратя на это безумные ресурсы, но всё без толку.

Железная армада снова возрождалась, словно не замечая чужих усилий себя извести.

Это и была одна из тех позорных тайн, что хранили летящие.

Дурак-санжэнь громко смеялся, когда впервые узнал об этом от Илиа Фейи, сознавшемуся тому как-то в порыве вящего самоуничижения.

– И всё? Вы только потому всю дорогу темнили?!

Если бы всё было так просто.

Ирны сразу приняли дурную весть о том, что отныне они никогда не будут в безопасности в своём Секторе, сколько ни запирайся за крепостными стенами всё новых и новых Барьеров, сколько не таись от ищеек врага. Приняли стойко, хладнокровно и даже в чём-то деловито, сразу же принявшись строить планы на будущее исходя из новой реальности.

Но с артманами всегда всё было не так. Даже тот простой факт, что своему спасению от второй обнаруженной волны Железной армады они обязаны летящим, до сих пор вызывал в этой эмоционально неустойчивой расе сложную гамму чувств от ярости до отчаяния.

Артманы с кислой миной за глаза упорно называли летящих «спасителями», при этом делая такое лицо, будто их сейчас стошнит. Уж Илиа Фейи за без малого шестьсот сезонов своего одинокого служенаблюдения насмотрелся на подобные эксцессы, и уж кто-кто, а он успел изрядно поднатореть в артманских эмоциях, к сожалению, по пути и сам успев набраться от своих подопечных дурного. Они, если подумать, с человеком Цзинь Цзиюнем натурально спелись. Иногда Илиа Фейи начинало казаться, что он лучше понимает интенции артмана, лично им спасённого из пламени неурочной новы, чем собственного далёкого учителя, пусть и с некоторых пор отказавшегося считать его своим аколитом.

Вот и сейчас, ему было совершенно понятно, что в тот раз рассмешило санжэня.

Представьте себе космическую расу, которая вас раз за разом спасает, во всём вас опекает, «Лебедей» с барского крыла дарит за хорошее поведение, Барьеры, понимаешь, строит, в конце концов строго грозит вам дактилем, после чего демонстративно удаляется по своим делам, мол, вы теперь сами, ни в чём себе не отказывайте, но шалить тут тоже не советуем, равно как внутривидовые конфликты устраивать и вообще покидать Сектор Сайриз без веской причины, а то угроза башка попадёт. Если что – вот вам служенаблюдатель специальный, связь будем держать через него. А сами шасть – и молчок, ни ответа, ни привета.

Когда Илиа Фейи узнал, что Крыло никуда улетать и не собиралось, оставшись тут же караулить не то Железную армаду, не то присматриваясь к последствиям всяких безобразий вроде случайного мятежа, его обуяла исключительно чёрная ярость, посланника летящих буквально пожирало изнутри острое чувство предательства. А этот глянь себе, смеётся.

Имеет, впрочем, полное право. Вы древние, вы гордые, вы сильные, вы спесивые, но боитесь себе признаться в простейшей слабости – неспособность признать собственную даже не оплошность или проступок, а так, смешной недостаток. Да, вы не всесильны, что тут такого?

Трижды вы уничтожали Железную армаду, сначала у Ирутана, затем у Старой Терры, и наконец шесть десятков сезонов назад во время Бойни Тысячелетия вы тоже принимали негласное участие, добивая вдоль границ Фронтира остатки сил разгромленного артманами врага. Так где тут слабость, признать, что спасители не могут спасти всех, да что там, согласитесь с очевидным – однажды Железная армада придёт и в ваш дом. Уж Илиа Фейи доподлинно знал, что именно по этой причине Крыло и должно было давным-давно от греха перебазироваться в Большое Гнездо подальше от этих чужих ему мест.

Но нет. Оно по-прежнему тут, скрывается, выжидает. Чего?

Сказать по правде, Илиа Фейи и сам того не ведал. Учитель ему теперь не скажет, а самому ему без подсказок ни за что не догадаться.

Впрочем, какие-то крохи обрывочной информации бывшему служенаблюдателю, лишённому теперь доступа к глобальным индексам информатория Тсауни, от соорн-инфарха всё-таки достались. Тут уже настала пора смеяться самому Илиа Фейи, смеяться и плакать одновременно, глядя на раззявленный от удивления рот бывшего тральщика. Санжэнь в тот момент вылупился так, что сейчас зенки из орбит, гляди, полезут.

– Так вы с вашим соорн-инфархом с самого начала всё знали?!

Илиа Фейи мысленно пересказал сам себе только что произнесённую пространную речь, и так и не смог уловить, как санжэню мог показаться именно такой смысл его слов. Пришлось снова грешить на трёпаный вокорр и попробовать сначала своим голосом, сипя и откашливаясь:

– Нет, т-щеловек Цзинь Цзиюнь, я не з-снал. С-знали Кхранит-сели, з-снал С-симах Нуари.

– Знали и молчали? Ещё лучше, – всплеснул руками понемногу приходящий в себя санжэнь. – Хороши спасители! Сколько у вас подобных секретов осталось в карманах, а?

Пришлось объяснять по второму кругу. Про Большой Цикл, про Знамение, в конце концов даже сам факт того, что их же трёпаный Ромул темнил со своим народом ничуть не лучше летящих, которые, к слову, артманам ничем не обязаны, и им вполне вольно держать при себе любые тайны, каковые они сочтут для того достаточно принципиальными.

– Типа того, как тебя тут одного бросили, да?

Да уж, с этим спорить было трудно. Илиа Фейи до сих пор чувствовал горькую обиду на учителя. Его и правда тут бросили.

По итогам этого разговора они двое корабельных суток не разговаривали, дуясь друг на дружку каждый в своей каюте. Но потом всё-таки сели разбираться, поскольку выбора у них обоих, кроме как поперёк собственной гордости продолжать сотрудничать, никакого не было.

А детектив и правда был преизрядный. Космических, как и положено, масштабов.

Артманы в лице Ромула действительно заранее знали, что что Железная армада прибудет, знали они и о летящих к ним спасителях. Вот только не было ведомо им того, что Крылу Симаха Нуари каким-то невероятным, статистически невозможным образом удалось перехватить врага на полпути. И разом ослепшие к тому времени Хранители не могли подсказать ни летящим, ни артманам, ни ирнам, что собственно теперь поделать, поскольку все без исключения былые предсказания отныне пошли летящему под гузку, бессмысленная мешанина фактов, к текущей реальности не имеющих никакого отношения.

Доходило до смешного. Судя по переданным Илиа Фейи от соорн-инфарха сведениям, все или почти все ключевые трагедии артманской истории в итоге всё-таки случались. Гибель Матери, Бомбардировка, Век Вне, возведение Барьера, Бойня Тысячелетия и вот, наконец, дурацкий мятеж контр-адмирала Молла Финнеана, всё это случилось, но выглядело на поверку сущей пародией, дурацким фанфиком, глупой литературой по мотивам космической драмы.

Ромул и Симах Нуари пробовали вернуть всё на круги своя, но никаких их попытки не увенчались в итоге и малейшим успехом. И тогда они сдались, Ромул исчез невесть куда, а соорн-инфарх чёрным падальщиком, грозной тенью завис на границе локального Войда, пристально наблюдая оттуда за развитием событий. Пока его не спровоцировал своими действиями один глупый поступок несчастного, брошенного на произвол судьбы служенаблюдателя.

И вот все они собрались тут, на этом самом месте. Артманы дорвались до вожделенного фокуса, Железная армада вновь атаковала пределы Фронтира, а тайна той злополучной случайности, пересекшей две тысячи долгих сезонов назад два враждующих флота в одной проклятой точке, была всё-таки раскрыта.

Но поздно.

Безнадежно поздно.

Илиа Фейи не помнил уже, сколько раз за шесть сезонов их с санжэнем совместных скитаний по Сектору Сайриз он выводил одно и то же изображение. Ржавой облезлой флотской шлюпки. Той самой, появление которой изменило саму реальность, ослепив Хранителей, превратив Большой Цикл в балаган, а трагедию в фарс.

Расспросить бы учителя, что там было. Но тот наверняка не ответит. Судя по сведениям бортовых самописцев, контакт с пассажирами поддерживался минимальный, их пересадили на «Лебедь» и дали инструкции срочно покинуть это время.

Время.

Тьма вас всех побери, почему всегда в этой истории важнее всего оказывается время?

Но Симаху Нуари в свое время хватило прозорливости сделать то единственное, что можно было, чтобы спасти эту галактику от саморазрушения. Глядя на шлюпку, которую артманы научатся строить лишь без малого пять стандартных террианских лет спустя, он не сразу осознал масштаб катастрофы.

Но в тот момент, когда в точке несчастного рандеву показались атакующие рейдеры врага, тут уже невозможно было говорить о пусть призрачной, но случайности.

Их сюда привела не случайность.

Шлюпка, Крыло, армада. Они встретились ровном на том самом месте, где впоследствии был триангулирован артманами трёпаный фокус.

При мысли об этом у Илиа Фейи каждый раз начинался приступ клаустрофобии.

Сколько раз они пытались отыскать тот «Лебедь»? Да точно ли он добрался до пункта назначения в своём времени или застрял где-то там, в далёком прошлом, поди знай. Слишком их много тут кружится, дарёных кораблей. И все их капитаны отчего-то стараются помалкивать.

Трёпаные тайны!

Илиа Фейи их ненавидел всей своей душой. Служенаблюдатель, шпион среди представителей чужой расы, ему ли жаловаться на чью-то скрытность? Санжэнь ему напоминал об этом при каждом удобном случае, не стесняясь при этом в выражениях.

Впрочем, чего жаловаться, их с санжэнем план тоже был основан на сплошных умолчаниях.

Они носились по Пероснежию, говоря одним одно, другим другое, иногда привирая, иногда приукрашивая, и постоянно – о чём-то не договаривая. Иначе и без того шаткая конструкция их плана наверняка быстро упёрлась бы в тупик чужой воли, чужих планов, чужих намерений.

А этого они себе позволить не могли, в точности как Чо Ин Сон не мог себе позволить прежде времени закончить свою суицидальную оборонительную миссию.

Бакен резво скакал по гравитационным волнам, без устали поливая надвигающуюся Железную армаду иномировым огнём, они же двое неизменно возвращались с очередной миссии сюда, в квадрант Ворот Танно, чтобы быть единственными живыми свидетелями, кто мог наблюдать подвиг единственного артмана, бьющегося за собственную расу.

Нет, не так. Бились и другие.

Флоты Адмиралтейства бились так, как никогда не бились со времён приснопамятной Бойни Тысячелетия, бились учёные Семи Миров, без устали решая дилемму – как отбиться от очередной волны, не потеряв при этом Цепь, не оставив человечество без защиты Барьера, бились ирны, чей экспедиционный корпус не давал ускользнуть фланговым скоплениям рейдеров Железной армады.

Так длилось уже без малого шесть сезонов.

И только Крыло Симаха Нуари по-прежнему скрывалось в тени, таясь, выжидая.

Чего?

Лишённый статуса служенаблюдателя, Илиа Фейи отныне был лишён возможности об этом просто спросить. Учитель ему бы просто не ответил, о чём сразу честно предупредил. Но зная грозного соорн-инфарха, Илиа Фейи мог догадаться, за чем именно сейчас следить Симах Нуари.

За тем же бакеном.

Только с совершенно иными эмоциями. Не с горестным восхищением чужим подвигом, нет, учитель с ужасом пытался осознать, где он проморгал саму такую возможность. Барьер строили не для этого. Он был задуман как орудие защиты. Гипердодекаэдр Цепи был создан, чтобы позволять свободно перемещаться меж звездных систем Сектора Сайриз, без опасения получить по итогам очередного прыжка лавину огненного вала на свою дурную голову, а заодно оберегать пределы Фронтира от рейдеров врага.

И это работало. Буйные артманы оставались прикованы к безопасному пространству, выбираясь наружу лишь под прикрытием огненного барража своих первторангов, или же на редких числом дарёных «Лебедях» летящих, Железной же армаде пришлось сменить тактику, атаковать втихую, через вязкий субсвет, что в итоге и позволило артманам успешно держать оборону.

Но каким способом!

Зная соорн-инфарха столько сотен сезонов, Илиа Фейи был совершенно уверен, что столь варварский способ применения одного из бакенов Цепи – построенной летящими Цепи! – превращение щита в меч не могло не вызывать у грозного летящего всей доступной учителю гаммы острых негативных эмоций.

Артманы, трёпаные артманы, они всё делают не так, вечно они как непослушные дети!

Так наверняка думал соорн-инфарх.

Да что там гадать, сам Илиа Фейи еще недавно рассуждал исключительно в подобном ключе.

Но с тех пор, как они вынужденно стали делить одну палубу с грубияном-санжэнем, прежний служенаблюдатель словно сам понемногу начинал становиться чуточку артманом.

Чуточку человеком.

А значит – существом мстительным, подозрительным и заражённым тем сортом крайнего скептицизма, что обычно проявлялся в виде непрерывного потока язвительных, даже желчных замечаний, который так поначалу их с санжэнем взаимодействию.

Летящий уже много раз себя ловил на том, что мысленно костерит учителя на чём летящий свет стоит, обзывая того непозволительными словами и подозревая попутно во всех смертных грехах.

Взять те же неурочные «глубинники», что синхронно рванули вокруг точки триангуляции фокуса, сколько раз Илиа Фейи начинал заново рассуждать о том, что Симах Нуари был единственным из всех участников событий, кто заранее знал, где именно будет скрываться фокус.

В точности там, где некогда встретились шлюпка и два флота, более того, он был единственным, кто мог всё это время следить за собственно появлением фокуса в означенной точке.

И он явно был более всего заинтересован в том, чтобы артманы туда не совали своего любопытного носа, а значит, вполне мог бы устроить диверсию, надолго запретив проецирование в область Скопления Плеяд. Единственное, что Илиа Фейи смущало в его рассуждениях – было не понятно, откуда учитель мог добыть террианские бран-гравитоны, учёным Тсауни подобные опыты проводить в голову не приходило по причине их крайней неэтичности. Рисковать локальным коллапсом самого пространства на галактических масштабах? На подобное хватило бы ума только глупым артманам!

И тут же Илиа Фейи становилось стыдно. Можно было думать о Симахе Нуари что угодно, ругаться, смеяться, плакать. Но соорн-инфарх был и оставался его учителем. Одним из величайших избранных в истории Тсауни, существом высочайших моральных принципов и недостижимой интеллектуальной мощи. Не мог он поступать столь опрометчиво и безрассудно! Но с другой стороны, если бы у соорн-инфарха всё-таки нашлись бы причины так поступить, он бы наверняка презрел любые условности, препоны и моральные предубеждения, если бы от этого зависела судьба Большого Гнезда, если бы на кон было поставлено будущее Тсауни, учитель несомненно бы без сомнений тотчас бы пересёк любые границы и совершил бы все необходимые поступки.

И так – по кругу. По бесконечному тупиковому кругу.

А потому бесполезно гадать, ещё более бесполезно – кого-то за глаза обвинять. Достаточно лишь того факта, что у них с санжэнем в руках и дактилях есть та информация, которой нет больше ни у кого, в том числе и у самого Симаха Нуари, а значит они были единственными, кто мог уберечь Сектор Сайриз от неминуемой катастрофы, нужно только следовать плану.

Как самонадеянно!

Илиа Фейи оглянулся на засидевшегося своего пассажира, случайного спасённого, неуместного попутчика, глупого склочного артмана.

Своего созаговорщика, без которого никакого плана бы не было, поскольку – необходимо уже наконец себе признаться! – из них двоих он один понимал артманов, их природу, их образ мысли, их цели и устремления, их слабости и беды, а потому исключительно он, а не надутый бывший служенаблюдатель, был главным проводником судьбы на этом корабле. Илиа Фейи оставалось отныне лишь слушать его советов, слушать и ждать, когда настанет время действовать.

Если же попутно удастся каким-нибудь чудом спасти Чо Ин Сона из его добровольного плена, это послужит пределом его мечтаний.

Волна, волна, идёт волна!

Посланник Чжан смотрел перед собой тем особым немигающим взглядом, который не спутаешь ни с чем иным.

Если ты хоть раз наблюдал человека в состоянии фуги, если тряс его в исступлении, хлестал по щекам наотмашь, плескал на него водой, безнадёжно портя драгоценный шёлк красного ханьфу, то больше не будешь пытаться повторить свой подвиг.

Во-первых – бесполезно, чего заходиться в задушенном крике, зачем зря надрываться, всё равно никакой реакции не добьёшься, только голос сорвёшь да костяшки пальцев ободрать успеешь.

А во-вторых – попросту опасно.

В этом взгляде ничуть не было ни пустоты растительного существования, присущего индивидам с непоправимыми повреждениями ключевых нервных центров, не было в нём и апатии попросту бесконечно усталого человека, который, спасаясь от неодолимых жизненных проблем собственному существованию механически уходил тем самым в пустоту медитации без мыслей и чувств, отрешаясь, отгораживаясь стеной молчания от юдоли скорби, которая порою есть человеческая жизнь в черноте космоса.

Напротив, пристально вглядевшись в судорожные саккады глазных мышц посланника Чжана, всякий внимательный наблюдатель тотчас заметил бы ту особую, разительно отличающуюся от любого апатичного самоустранения картину, которая и делала подобное состояние донельзя опасным.

Не для того, кто в нём успешно пребывал, но для каждого, кого угораздило стать предметом столь настойчивого внимания.

Обычный человек, глядя на иной предмет, всего-то и ставил перед собой цель уяснить в процессе разглядывания какие-то отдельные важные ему детали. Выяснить, что ничего не изменилось или же напротив, осознать, какие различия в образе предмета, человека или явления могут выдать о нём некую дополнительную, сверх обыкновения, фактуру.

Глядя перед собой, мы всегда видим лишь наличие или отсутствие важных для нас изменений, а уж любуемся ли мы при этом или пугаемся, зависит не от собственно предмета, но от его образа у нас в голове. Бей или беги – в качестве крайней дихотомии. Но обыкновенно никаким на свете взглядом, даже самым пристальным, нельзя физически повредить предмету изучения.

Да и в целом даже самое настойчивое созерцание не заменит ни прямой коммуникации, ни собственно изучения предмета, мыслительный процесс будет потом, осознание наступит гораздо позже, пока же – только образы и слепки образов, отголоски былого и тени настоящего, слепленные в один вязкий комок возбуждённых нейронов.

Но не так сейчас работало сознание посланника Чжана. Никаких бей или беги, никаких да и нет, никаких налево-направо-прямо.

Состояние фуги словно разом сдергивало с человеческой нейросети мокрую кисею бренного человеческого существования, взвинчивая все сознательные процессы до невероятных скоростей. Если в обычном ритме человеческий мозг, даже по уши загруженный премедикацией, принимал едва ли сотни решений в секунду, то сейчас вон там, за этими расширенными до предела чёрными как ночь зрачками сияла такая бездонная космическая ночь, что становилось страшно.

Точно так же как квантовые мозги квола в поисках топологического дна декогеренции порождали на свет разом все на свете возможные комбинации слов, фраз и предложений, как его же ку-тронное ядро перемножало в сложнейшей вязи майорановских квазичастиц одновременно любые пары матриц и векторов, точно также запутанное воедино стечением несчастливых обстоятельств, сознание посланника Чжана испытывало теперь одновременно любые возможные эмоции, формулировало разом всю вариативность возможных умозаключений и синхронно принимало целый комплекс решений, буквально выворачивая наизусть предмет собственного изучения.

Советника Е передёрнуло в болезненном ознобе.

Никогда бы не поверил, что такое вообще бывает с людьми. Не поверил бы, если бы сам регулярно не попадал за прошедшие годы в состояние такой же фуги.

Лабораторные мозголомы и больничные коновалы только диву давались да разводили в ответ руками. Да, существовали теории, сводившие человеческое сознание к череде релаксирующих квантово-запутанных сигналов, как бы синхронно оббегающих сразу все точки лабиринта, одновременно совершающих несколько согласованных действий с памятью, рефлексами и входящим сигналом, делая человека в чём-то подобным его же хромой на все лапы, изначально ущербной ку-тронике. Это всё по-прежнему была голая теория, но с тех пор как Да-Чжан и Лао-Чжан вновь стали едины и неделимы в общем теле, пускай они по-прежнему оставались двумя разрозненными, вполне даже на глаз различимыми и каждый на свой лад неприятными личностями, проявляясь так и сяк в случайном порядке и промежутке времени, однако порой эти двое словно бы внахлёст накрывало друг другом, смешивая два разрозненных мыслепотока в вероятностную квантовую пену.

И точно так же как в геометрической прогрессии с ростом числа кубитов росла информационная проницаемость квантовой системы, точно так же два и только два разошедшихся сознания посланников Чжанов, сливаясь согласно некому случайному закону, превращались не в нечто среднее арифметическое, как положено макроскопическому объекту, но распухали до целой всеобъемлющей микро-вселенной из ундециллионов одновременно возможны состояний.

Когда советник Е впервые на себе испытал это невероятное событие, он потом неделю в себя приходил.

Не в физическом смысле, мозг в состоянии фуги, конечно, выжигал за минуты в организме любую доступную глюкозу плюс вообще все запасы быстрых сахаров, но это неудобства решалось банальным плотным ужином из двойной порции острых потрохов на тебане. Куда хуже всё обстояло с самим испытавшим подобный стресс сознанием.

Тебя буквально выворачивало наизнанку, и без того расщеплённая надвое память оказалась забита событиями, которых ты прежде не помнил, обстоятельствами, о которых не задумывался, и эмоциями, которые тебе ранее были несвойственны и попросту недоступны.

Сказать, что ты выходил из состояния фуги другим человеком, означало бы заведомо погрешить против истины, поскольку подобное преуменьшение истинных масштабов случившегося даже и в малом не описывало то, что ты чувствовал, отходя от шока.

А еще, если тебе не везло, момент начала фуги по нелепой случайности мог застать тебя разглядывающим, скажем, складной стул в собственной каюте, и на выходе ты становился словно бы дипломированным профессором по вопросам складных стульев, ты знал о них всё, понимал по их поводу любые нюансы, а заодно их или невероятным образом любил или, что случалось куда чаще, искренне ненавидел.

Вот пред тобою стул пустой, он предмет простой, он никуда не денется, как говорил древний забытый террианский поэт.

Такими же простыми предметами на поверку оказывались шлюзы и столешницы, кабинсьюты и тамбур-лифты, переборки, энерговоды, эрвэ-экраны и огромные алюминиевые салатницы на раздаче станционных столовых.

Куда реже это были люди.

Если его взгляд в момент инициации фуги замирал на другом человеке, советник Е поневоле начинал ненавидеть по возвращении обратно в норму не только предмет своего нечаянного всестороннего исследования, но даже и самого себя.

Ему становилось стыдно оттого, что никакой даже донельзя разогнанной человеческой логикой невозможно было постичь все бездонные глубины внутреннего мира чужого ему индивида. Бесполезно было и пытаться.

Однако тот простой факт что кто-то посторонний, пусть бы это был и посланник Чжан, был бы теперь настолько о тебе осведомлён, и испытывал при этом к тебе столь яркие негативные эмоции – вот это и было источником прямой опасности.

Корпоративный мир Янгуан Цзитуань был жесток и непредсказуем, однако если нечто и оставалось в его сложносочинённых правилах в точности предопределено, так это следующее – если тебя ненавидели столь ярко, что аж самому за это становилось стыдно, то не жди беды – беги сразу, ибо тебя постараются сожрать с потрохами в ближайшие же дни.

На стоило даже и думать о том, чтобы испытывать собственную удачу, рискуя подставиться под высочайший начальственный гнев. Однако поскольку в целом фуга оставалась для них предельно неприятным, даже в чём-то опасным, но при этом предельно полезным исследовательским инструментом, то в момент неурочно подступающей волны когерентности, ловить которую они оба быстро научились (за мичмана Златовича, старпома Горака или механика Турбо нельзя было поручиться как за людей в целом по жизни слишком бестолковых), посланник Чжан и советник Е почти инстинктивно принимались искать какой-нибудь ближайший к ним достойный пристального изучения предмет.

Раз фугу нельзя было отложить или до времени прекратить, что ж, хотя бы воспользуемся её возможностями с максимально возможной пользой.

И вот сейчас первое, что сделал советник Е, не получив ответа на стук в створку люка личной каюты посланника Чжана и всё-таки войдя туда без дозволения, это механически проследил за немигающим напряженным взглядом.

Повезло. На этот раз Чжан Фэнань избрал мишенью для фуги сдвоенную тень полощущихся за иллюминатором разведсабов.

«Вардамахана», подобно любым крафтам своего класса, с первого взгляда напоминала самую большую из населяющих водные просторы родной Янсин террианских рыб – сельдяные короли были завезены туда первой же партией колонистов, рассчитывавших на неплохой источник белка, но им и в голову не могло бы прийти что одиночные в исходной террианской биоте, в бездонных глубинах водной суперземли эти создания быстро переродятся в стайное животное, норовящее свиваться в лучах подводных прожекторов в невероятные ленты, жгуты, канаты, водовороты и полотнища стремительно скользящего в водной толще живого серебра.

И вот, в свете таких же прожекторов, два двухсотметровых космических сельдяных короля теперь месяцами полоскались в тиши космической ночи у них на глазах. Такие же неуклюжие, такие же стремительные, такие же недосягаемые.

Надо же, удачно посланник угодил в фугу.

Советник Е, пожалуй, отдал бы все свои янгуанские кредиты за такое везение, тем более что ну кому они теперь нужны.

Сколько долгих часов он провел на обзорной галерее вот так, без толку пялясь на двойной профиль висящей в пустоте «Вардамаханы». Сколько пустых размышлений, сколько бесплотных терзаний.

Там, в недрах угнанного разведсаба, скрывалась не просто одна из бессчётных космических тайн, ну их к тьме, знать бы их не знал. Там скрывалась разгадка космачьей судьбы самого Е Хуэя. Советник не был единственным невольно пострадавшим на борту «трёх шестёрок», и был бы грех жаловаться, что именно его доля на поверку оказалась самой печальной. Одна и та же судьба постигла всех. Он до сих пор порой просыпался от кошмаров, в которых его вноса окружали беззвучные мёртвые недра трёпаного рэка.

Что, если бы он оказался одним из тех, кто исчез там, на борту мёртвого выпотрошенного от носа до кормы каргокрафта? Пустые размышления о том, что возможно, они всё ещё тут, с ними, что советник Е, как и посланник Чжан, как и все члены этой горе-команды распавшегося натрое корабля, они на самом деле не дву-, а триедины. Но ни разу с тех пор ни в одном из личных дневников, которые каждый вёл в меру способностей и личной самоорганизации, за прошедшие без малого три года не промелькнуло и строчки, дающей хотя бы намёк на присутствие у них в голове голоса тех, первых, пропавших навсегда.

Осознание этого делало все дальнейшие поиски пустыми. Советник Е помнил, как Лао-Чжан и Да-Чжан до хрипоты, без устали спорили на борту «Тсурифы-6» о собственном первородстве.

Но тот пустой рэк и его заботливо припасённые бортовые самописцы не позволяли оставить и толики шанса на то, что кто бы то ни было из их двух команд в действительности является хоть сколько-нибудь оригиналом.

Оригиналы погибли там, на рэке, распались на атомы на глазах у регистраторов корабля, что было зафиксировано столь же неопровержимо, как и тот простой факт, что квол на рэке был старше любого из двух других кволов «трёх шестёрок». В отличие от них, тот не прыгал от звезды к звезде, лишний раз сокращая свою мировую линию. На рэке по факту хранилась непрерывная летопись событий с момента схода лихтер-рудовоза «Тэ шесть сотен три» со стапелей, чем не могли похвастаться оба других его собрата.

Кого-то другого это бы и не особо волновало, тем более что теперь корабль был один, рэк пропал как не бывало, и даже удвоенные (или утроенные, смотря как считать) экипажи неведомым образом в итоге воссоединились, пусть и в немного психически нестационарном, что ли, состоянии, однако Е Хуэя продолжал мучить неодолимый синдром самозванца.

Неужели он врёт самому себе, убеждаясь при помощи неведомо как проникшей в его голову ложной памяти, что он – это он, советник Янгуан Цзитуань из касты Юньсюйцзу, личный помощник полномочного посланника Янсин Чжана Фэнаня, а вовсе не плод чьих-то вражеских махинаций, шпион в тылу врага, злоумышляющий не столько против родной суперземли, остальной Большой Дюжины или хотя бы и разом всей периферии Фронтира, нет, шальная судьба занесла их сюда, в самое сердце Сектора Сайриз, на один из Семи Миров, на стапеля Квантума.

Занесла и держит теперь в плену собственных иллюзий, позволяя надеться лишь на чудо – что однажды фуга всё-таки вынесет на поверхность понемногу сходящего с ума сознания свет правды-истины. Кто они, как сюда попали и главное – зачем всё это нужно, черти космачьи!

Советник Е неожиданно поймал себя на том, что последнее ругательство было им произнесено вслух. Не это ли знак, что он, всегда сдержанный, всегда хладнокровный, всегда исполнительный – теперь вовсе не он?

Нет, довольно, довольно этой пустой паранойи!

Она не несёт никакой пользы делу, лишь затуманивает попусту и без того измученные донельзя затянувшейся неопределённостью мозги. А в подобном состоянии он в любом случае будет бесполезен.

Отныне он всегда будет действовать исходя из предположения, будто он и правда, на самом деле, все всякого сомнения – настоящий, неподдельный Е Хуэй!

Пусть и ненавидящий себя столь сильно, будто уже пережил не одну фугу, пристально наблюдая самого себя в зеркало. А что, удивительный получился бы опыт. Удивительный и донельзя опасный, хотя, конечно, небезынтересный в теории.

Ты заведомо попусту тратил усилия собственных нейронов, пытаясь во время фуги погрузиться во внутренний мир другого человека, внутренний мир, порождённый вариативностью возможных комбинаций синапсов столь великой, что число их превышало число атомов в видимой вселенной, сам смысл подобного упражнения заведомо отсутствовал, не стоило и начинать, но ты, ты сам, ужели не способен разгадать загадку собственного бытия, собственной природы, собственных целеустремлений?

Ужели Е Хуэй, глядя на себя в зеркало, не был способен доподлинно отбросить все слои наносного самовнушения, чтобы подтвердить или фальсифицировать простейшее утверждение – он волен действовать свободно, обладая собственной волей, или же он отныне и навсегда – лишь марионетка в чужих руках?

С другой стороны, сотый раз обдумывая оба возможных исхода, советник Е не мог не признать, что даже если бы это случилось, не сварив попутно собственные мозги до состояние овсяного суфле, вот выяснил он, что таковой волей не обладает. Его действия в любом случае обязаны в таком случае подчиняться заложенной в него программе, в которую явно не входят попытки безвольного паппета мешать хозяину, путаясь у него под ногами.

В обратном же случае – максимум, чего советник Е добьётся, это возможности вернуться в текущую точку. Он же и так договорился сам с собой, что разумнее предполагать, что не шпион, не марионетка и нет у него в голове никакого зловредного тикающего механизма, снаряжённого враждебной рукой против интересов человечества.

Так зачем, таком случае, рисовать собственными мозгами? В общем, в предчувствии надвигающейся фуги, оба они, и посланник Чжан, и советник Е, не сговариваясь, машинально задергивали вокруг себя любые отражающие поверхности. От греха.

Да и посудите сами, откуда вообще этот примитивный анимизм? С чего бы вообще считать, что все их злоключения с момента этого никак не объяснённого покуда расщепления (а быть может и расщепления в квадрате, чем космачьи черти не шутят, в кубе и так далее) можно отнести исключительно к чьей-то и непременно злой воле?

Космос огромен и непостижим, ну, скажем, «трём шестёркам» попросту не повезло.

Волей банального случая они спроецировались по некоему особому, да простоты, условно «проклятому» каналу, разом превратившись на выходе из простого макроскопического ржавого корыта в объект с существенно квантовым поведением, и теперь каждый раз, когда означенное корыто прыгает, существует вероятность, что по пути произойдет квантовое расщепление, и все на борту разом удвоятся числом.

Быть может, для общей достоверности подобного предположения не требуется измышлять никаких посторонних игроков или космологических по своему масштабу заговоров, не действие, но явление, не воля, но процесс, не событие, но закон природы?

Где вообще проходит граница между тем, что мы признаём свойством самой физики этой Вселенной, пускай и порожденное спонтанным нарушением изначально присущих ей симметрий, и тем, что имеет к собственному существованию какую-то цель, да еще и цель непременно морально окрашенную.

Вот они делают сейчас два оборота за стандартные корабельные сутки вокруг землеподобной планеты «голубого» ряда – уже вопиющее нарушение всех на свете законов. Средняя температура во вселенной – два и семь Кельвина, а тут нате – ровно триста. Типичная звезда в Галактике имеет возраст семь миллиардов стандартолет, здешней же звездульке – от силы полтора, по всем законам природы у неё и планетообразование еще не должно полностью завершиться, однако взгляните вокруг – никаких следов поздней бомбардировки космическим мусором. Ну и уж точно никаких следов макроскопической многоклеточной жизни тут не должно быть еще минимум миллиард лет, даже если всё пойдёт успешно. Но ты только взгляни, вокруг уже вовсю хозяйничает космическая цивилизация.

Вероятность подобного стечения обстоятельств – ноль целых, ноль, ноль, ноль…

Вывод? Это всё результат чьей-то воли, воли конкретного разумного существа, единомоментное решение которого и привело нас сюда, в эту временную точку, к этим конкретным обстоятельствам.

Но вот есть в Галактике населённый мир под названием Ирутан. Ровно та же история. Молодая звезда, редчайшая землеподобная каменно-водяная планета массой до 70 процентов террианского стандарта, на самом краешке, ещё немного, и начала бы неминуемо терять атмосферу, оставшись в итоге голым каменным шаром под палящими лучами близкого светила. В общем, тоже ноль, ноль… Но простой факт состоит в том, что ирны там живут отнюдь не благодаря чьей-то воле. Они просто живут, возраст их геологическая летопись составляет пять сотен миллионов стандартолет, а собственно их биологический вид старше всех известных человечеству разумных рас примерно вдвое, хоть технологическая цивилизация их и гораздо моложе, но уж точно никаких вам астроинженеров, космологических панбиологий и следов вмешательства цивилизаций-прародителей у них не наблюдается. Так закон или случайность? Чья-то воля или удобно выпавший дайс?

У советника Е, сколь он не пытался об этом размышлять, на подобные пустые вопросы не было даже намёка на ответ. А значит, ну их к чертям космачьим, все эти бессмысленные измышления.

Если однажды ему укажут на некие вещественные следы, доказывающим искусственную, так скажем, природу случившейся с ними аномалии, вот тогда и будем думать, голову ломать, башка и без того трещит уже от всех этих галактических тревог и опасностей.

Подумать так, советника Е и так уже довольно далеко занесло от дома. Собираясь в полёт, он думал лишь о своих бытовых обязанностях – сопровождать посланника Чжана в его миссии на «Тсурифу-6» было важно для его карьеры, но кто знал, что побывав в самом пекле, Е Хуэй в последнюю очередь будет думать об этой самой карьере.

Смешно. Как далеки сейчас для него стали все эти мелочные янгуанские дрязги вокруг квот на ловлю макрели или подрядов на расширение аграрных либо промышленных островов! Если помыслить здраво, разве согласился бы он даже теперь сменить весь этот снедавший его процесс бесконечного самокопания перед лицом космических загадок на постылые бюрократические дрязги – за лишний кредит, за толику власти, за повышение собственной значимости в утлом мирке Корпорации?

Одно дело – логический тупик из неспособности ответить самому себе на ключевые вопросы собственного бытия, совсем другое – оказаться вновь навеки запертым в собственном парадном ханьфу без малейшего шанса когда-либо вновь оттуда вырваться.

Е Хуэй, даже навеки перестав быть советником, теперь точно бы не забыл о той роли, которую мог бы сыграть – и, несомненно, уже сыграл! – в судьбе всей террианской цивилизации, всей этой трёпаной Галактики. И сколь же бессмысленными и пустыми стали бы теперь для него рядовые дела даже и самого высокого корпоративного масштаба.

Подумать так, в парном силуэте двух «Вардамахан» сейчас скрывалось больше тайн, загадок и секретов, причём непосредственно касавшихся судьбы советника Е, чем во всей велеречивой корпоративной переписке Янгуан Цзитуань с самого отбытия их предков со Старой Терры.

Да даже и просто самой новости, что угнанных разведсабов на стапеля Квантума прибыло числом два, уже было достаточно, чтобы погорелый экипаж «трёх шестёрок» тотчас снялся с якоря. Смешно сказать, если теперь они с посланником Чжаном любили пожаловаться долгими станционными вечерами на жизнь в логическом тупике, то каково им было там, в первые дни своего посмертия, когда им было непонятно, как вообще дальше существовать.

Советник Е отчётливо помнил, как это было.

Лихтер-рудовоз, нежданно появившийся не у ЗСМ Янсин, а сразу, непосредственно на орбите, в опасной близости от орбитальных платформ, наделал страшного переполоха, но куда больше хаоса царило в тот миг у них в головах.

Ещё мгновение назад ты пытаешься осознать, куда делся трёпаный рэк, судорожно оглядываясь на окружающую твой корабль черноту космоса, вопят мичмана, орёт дурниной поехавший квол, и тут бац! «три шестёрки» как ни в чем не бывало мерно покачиваются на гравитационных волнах в той самой точке, где некогда начинали свой славный поход.

И главное в рубке разом стало запредельно тихо. Заткнулись разом все.

Потому что некому больше было ругаться. Мичмана Златовичи снова стали мичманом Златовичем в одном лице. И Да-Чжан с Лао-Чжаном снова объединились, хоть и не до конца.

Корабельные сутки спустя, как только спала декогеренция плеча Эрхаузе, а на орбите водворилось хоть какое-то подобие нормального порядка, они узнали о том, что случилось с оставшимися в ЗВ «Тсурифы-6» на борту вторых «трёх шестёрок».

Сообщение от Кабесиньи-третьего сухо констатировало то, о чём все собравшиеся и так догадывались, даже механик Турбо прослушал его без малейших следов удивления на лице, даже этот не хватающий звёзд с неба юноша уже всё для себя понял, пройдя через пару -тройку нежданных уходов и мучительных возвращений из фуги.

Лихтер-рудовоз, парный их родному корыту, попросту испарился. Как до того ржавый рэк. Как, в конце концов, и все они.

Затянувшийся процесс декогеренции пришёл к своему логическому финалу, квантовый объект протуннеллировал и замер, во всей своей неуклюжей красе доступный отныне всем на свете наблюдателям. Ежели таковым был, конечно, хоть сколько-нибудь интересен в своей новой донельзя скучной конформации.

Никакого больше тебе множественного дублирования, никаких таинственных рэков, одиноко витающих в пустоте.

Банальное пустое корыто, банальный его экипаж, разве что попали они сюда невесть как и непонятно зачем.

Да ещё и без должных на то бумажек и согласований.

Корпоративную бюрократию, разумеется, беспокоило исключительно это.

К счастью для себя и своих товарищей по несчастью, советник Е сумел этим тотчас ловко воспользоваться.

Сославшись на ворох пунктов, подпунктов, параграфов и подпараграфов разномастных инструкций, правил, законов и уложений, они вдвоём с фронтировавшим переговоры посланником Чжаном умудрились на долгих три недели оттянуть вопрос спуска экипажа на поверхность, ловко устроив на борту формальный карантин. А сами тем временем направили все без исключения свои новоприобретённые аналитические способности (даже дурака Златовича!) на поиски в галактической инфосфере хоть каких-нибудь следов подобных их случаю инцидентов.

И никак не находили.

Космос большой, если что-то может там случиться чисто физически, если существует на свете событие, хоть сколько-нибудь редкое, даже исчезающе редкое, но всё-таки формально возможное, значит, оно уже обязательно произошло минимум дважды.

Думая так, советник Е нервно всхихикнул. Как случай доказано невозможного полного квантового клонирования целого лихтер-рудовоза с экипажем и наличным грузом. А также последующего обратного коллапса новорожденных клонов снова в единое целое.

Ну так вот, ничего подобного их казусу ни в архивах Квантума, ни в репозиториях Синапса, ни среди тех куцых сведений, что можно было почерпнуть у летящих или ирнов, не наблюдалось вовсе.

Да и не нужно было обладать корочками профессора квантовой физики, чтобы соображать, что подобные фокусы попросту невозможны в той физике, в которой они привыкли жить.

Но факт оставался фактом. Это случилось. И никому кроме горстки прошедших через подобную передрягу людей до этого не было ровным счётом никакого дела.

Так, в бесконечных сомнениях и отходняке после очередного приступа фуги, советник Е промучился два десятка корабельных суток, пока внезапно бортовой квол «трёх шестёрок» не выбросил на гемисферу предупредительный транспарант.

Есть контакт.

Тут все, не сговариваясь, разом деловито засобирались.

Где-то за кадром верещали операторы орбитальных платформ, важно басили корпоративные бонзы, настойчиво бубнили кволы всех мастей и уровней доступа, ответа им не последовало. Наученные горьким опытом прежних затяжных переговоров, никто из экипажа «трёх шестёрок» даже не стал делать вид, что собирается что-то кому-то доказывать.

А смысл?

Лишат навечно аккредитации в ЗСМ Янсин или даже на всех мирах Большой Дюжины?

Да плевать.

Неограниченный допуск в ЗВ подконтрольных Семи Мирам портов, от щедрот подаренный им с барского плеча оператором Риохой-пятым, до сих пор действовал. Это было единственное, что их интересовало в тот момент.

Лихтер-рудовоз «Тэ шесть сотен три», не обращая больше видимого внимания на происходящее вокруг, с присущей только ему пузатой насупленной грацией выдвигался из системы на простор прыжковой зоны.

И вот, с тех пор они здесь, на стапелях Квантума.

Остались без своего ржавого корыта (его, наверное, уж разобрали по винтику местные крепкие умом докторанты да постдоки, в чисто исследовательских, разумеется целях), лишились во многом свободы перемещения, едва и не запертые по каютам, хотя, на самом деле, учитывая все вводные, могло быть и хуже, в конце концов, знай местные безопасники то, что знал советник Е, право, лежать бы уже им всем от греха в гибернационных коконах.

Но черти космачьи, это всё стоило того.

Потому что как только советник Е взглянул в обзорный иллюминатор своей каюты, как он тотчас увидел главное – перед ним колебался не угнанный разведсаб числом два, перед ним представало живое, вещественное доказательство того, что случившееся с ними – не случайный выверт космической лотереи, не засевшая в их больных мозгах злокозненная фата-моргана, не бредовая галлюцинация космических масштабов.

Как говорит народная янгуанская мудрость, с ума по одиночке сходят, это только ковидлом вместе болеют.

Этих разведсабов было два. И их отчего-то не спешили разбирать по винтикам. Значит, обладали по их поводу некоей вполне определённой информацией.

Хоть и не спешили ею делиться.

Нельзя сказать, что советник Е не пытался разговорить местных докторов-профессоров.

Буквально на каждом из череды интервью (непременно удалённых, никогда не глаза в глаза) он продолжал твердить о том, как важен их личный опыт в понимании происходящего, и им крайне необходимо связаться с коллегами, до сих пор, несомненно, остающимися запертыми на борту обеих «Вардамахан». В ответ вежливо кивали и клятвенно обещали передать их просьбу коллегам, но никогда эти попытки не приводили ни к чему значимому.

Шли годы. Обратной свези не было.

Советник Е не держал на них зла, право, два янгуанских бюрократа и сильно пьющий экипаж ржавого корыта, чего с них взять. Всё, что они могли сказать полезного, было тщательно записано, прилежно изучено и признано ничуть не годным. На месте докторов-профессоров он бы, пожалуй, тоже не удостоил бы столь ненадежных и в целом бесполезных рассказчиков особым вниманием. Видите, люди делом заняты, чего вы лезете.

Советнику Е, впрочем, всё это представлялось чрезвычайно обидным.

Он, можно сказать янгуанскую собаку съевший в бюрократических делах, он – признанный мастер крючкотворства и подхалимажа, способный любую корпоративную шишку довести до такого расслабленного состояния, что из господина большого начальника можно будет верёвки вить, он, советник Е, оказался здесь, на стапелях Квантума, совершенно бессилен.

Сколько времени он угробил на переписку с белохалатниками?

И не сосчитаешь. Лебезил, льстил, интриговал, подзуживал, пытался ловить на нестыковках и противоречиях, сталкивать лбами разные лаборатории, не избегал и откровенного вранья в вящих усилиях придать своим словам особого весу.

Всё бесполезно.

То ли все эти доктора-профессора видели его, такого ловкого, такого хитрого, буквально насквозь, то ли они и вовсе его тут за человека не считали, что толку общаться с лабораторными экспонатом? Давайте его лучше током ещё раз дёрнем!

И ведь дёргали.

Выходя с очередного приватного «собеседования», советник Е порою стоял в санузле перед зеркалом битых полчаса и вслушивался в тихий звон отупения, отчаянно раздававшийся посреди собственной башки. Впечатляет. Мастера они всё-таки из тебя душу вынуть. И ведь это Квантум, здесь физики да инженера в основном, что же с ним сотворили бы в лабораториях Эру? На молекулы бы разобрали, в приступе исследовательского ража? Но хуже всего, наверное, поступили бы с ним, попади «три шестёрки» в лапы квантовых погонщиков Синапса. Заперли бы в «китайскую комнату» и весь сказ. Сиди, с эхо-камерой разговаривай да с кволом вволю ругайся.

Остальные Семь миров были не лучше. Орбитальные платформы Порто-Ново пугали своими чудовищными масштабами, журидикатура Тетиса – крючкотворством, политикум Кирии – ещё более иезуитским крючкотворством, наконец на Афинах их бы просто посадили на гауптвахту, от греха подальше, вот только туда угнанный разведсаб, конечно, в последнюю очередь бы сунулся, гнев Адмиралтейства экипаж «Вардамаханы» на себя навлекать бы стал разве что в совершенно крайнем случае.

Так что, можно сказать, с выбором места швартовки им даже повезло.

Учёные мужи Квантума на первый взгляд всяко выглядели не слишком поднаторевшими в межзвёздных расследованиях всяких тёмных дел. Так почему же им с посланником Чжаном никак не удаётся взять их в оборот? Почему они до сих пор торчат тут и пялятся в иллюминатор, вместо того чтобы брать тамбур-лифт обоих разведсабов нахрапистым штурм-унд-дрангом?

Знать, кишка тонка, слаб оказался советник Е против местных мозголомов.

– Нам придётся заставить их нас выслушать.

Советник Е обернулся на сухой надтреснутый голос.

Как же сильно всё-таки посланник Чжан изменился за годы тягостного ожидания, они оба теперь так жили. От фуги к фуге. Где былое надменное выражение лица, куда делась осанка знающего себе цену большого начальника?

Остановив наконец дрожание саккад, Чжан Фэнань пытался теперь скрюченными пальцами прекратить дрожание уже собственных коленей. Отчаянная гипогликемия и судороги, вот самое банальное из неизбежных последствий фуги.

Советник Е поднёс к губам посланника стакан нарочно приготовленного для такого случая сока томарильи и помог ему сделать большой гулкий глоток.

Что он там сказал, «придётся заставить нас выслушать»? Иногда я вас совсем не понимаю, посланник.

– Сдаётся мне, нас к этим разведсабам в любом случае и на полутик не подпустят.

Но посланник в ответ лишь судорожно дёрнул головой, заставляя к себе внимательней приглядеться. Нет, пожалуй, в нём сейчас говорила не былая самоуверенность янгуанского карьерного бюрократа.

Его словами до сих пор владела фуга.

Что же он там такое увидел, в этих двух сельдяных королях на мелководье?

– Суть нашего положения не в том, советник, что мы ради собственного интереса должны попасть у ним на борт, если бы так, нам вольно было бы и уступить местным научным советам, или кому там ещё. Сколько, в конце концов, можно биться головой в эту стену. Ситуация куда критичнее, чем мы когда-либо могли подумать. И потому мы не в праве теперь ни уступать, ни сдаваться. Мы добьёмся своего во что бы то ни стало.

Чжан Фэнань поднял на Е Хуэя свои сухие, буквально скрипящие на вид роговицы, и вцепился в того взглядом так, будто у него снова начиналась треклятая фуга.

– Запомните, советник, что я скажу, и ни на секунду не забывайте. Эти разведсабы, как и наш экипаж, должны как можно скорее покинуть пределы Фронтира, и пока этого не произойдёт, над Сектором Сайриз будет продолжать висеть самая серьёзная и недвусмысленная опасность, которой мы не знали со времён падения Старой Терры.

«Таманрассет» прожигала свой путь через вымороченные недра дипа подобно тому, как в стародавние времена взламывали своими могучими килями паковые льды приполярных областей террианские атомные ледоколы. Не бережно раздвигая топологическое шестимерие, не проскальзывая сквозь него буквально крадучись, не выворачиваясь ловким спрутом из его статистических ловушек, нет, Подобно всем своим собратьям мю-класса, «Таманрассет» пёрла вперёд с настойчивостью и нахальством первых террианских крафтов, рискнувших совершить активный прыжок Виттена, с одной лишь существенной разницей – перворанговый корабль сухой массой в десять гигатонн был на три порядка тяжелее своих древних собратьев.

Тяжелее, мощнее, агрессивнее. Закованный эксаватты силовой брони космический рыцарь, нескладный, неповоротливый, но зато обладающий ничем не разжимаемой хваткой, если уж вцепится в горло врага, то уж точно не отпустит, не отступит, не уступит, не сдастся, не бежит.

Куда уж там «Таманрассет» бежать. Ей бы успешно курс сменить – уже нечастая процедура. А так – только полный вперёд, держа нос по космическому ветру.

Контр-адмирал полюбил свой корабль с первого взгляда.

«Таманрассет», даже лёжа в дрейфе, поражала его своей неуклюжей грацией. Огромное пузатое корыто вальяжно покачивалось с боку на бок, не то от недостатка остойчивости, не то из общего самолюбования. Какое ей дело до чужих курсов и осей координат. Это не она должна была подстраиваться под окружающую действительность, это означенной действительности поневоле приходилось подстраиваться под её императорское мю-класса величественные эволюции. Расступись, мелочёвка, титаны прокладывают курс!

Когда же её генераторы выходили на рабочую мощь, окружающее пространство в буквальном смысле начинало сворачиваться там, куда падал нечаянный взгляд ее навигаторов.

Никогда ранее со стапелей Порто-Ново не сходило нечто столь могучее.

И столь бесполезное.

Контр-адмирал на первом же прожиге сумел оценить всю ту боль, которую доставлял дежурной смене этот крафт.

«Таманрассет» отличалась для столь нескромных габаритов совершенно склочным характером, не позволяя допускать при управлении собой даже малейших оплошностей. Малейшая ошибка, миллисекундное запаздывание команды, и тут же нашу «дусю», как её за глаза называли аналитики, начинало куда-то вести, полоща по всей ЗСМ, только успевай уворачиваться.

В навигационных каналах корабля постоянно царила нервная перепалка, однако в ответ на очередные жалобы приписанные инженера лишь руками разводили, а что вы хотели от подобного корыта. Терпите, учитесь, регулярно ставьте присылаемые обновления.

Однако несмотря на все никак не изживаемые детские болезни, контр-адмирала продолжала восхищать та переполнявшая «Таманрассет» безудержная мощь, которая и делала мю-класс мю-классом.

Куда там привычным ребристым ПЛК, да, они были стабильнее в контроле, подвижнее в маневре, гораздо точнее в ведении огня по горизонту, и уж точно они не плюхались из недр дипа в субсвет с неуклюжей грацией террианского китообразного.

Но от «Таманрассет» это всё и не требовалось.

Тогда как классические флотские первторанги работали в барраже подобно хирургическому скальпелю, закрывая скомпрометированные каналы и гася каскады набрякшей угрозы, там где они были способны возглавлять на прожиге ордера в сотни бортов всех мастей и калибров от неповоротливых кэрриеров по малые крейсера и разведсабы включительно, пока лямбда-класс был способен приносить с собой физику лишь слабое эхо дипа и потому годами могли оставаться вне пределов Барьера, прежде чем им приходилось вставать в барраж, в общем, пока привычные контр-адмиралу крафты оставались тонким, точным, эффективным инструментом покорения окружающего Фронтир космического пространства, подобные «Таманрассет» чудовища просто являлись и разносили всё вокруг к чертям космачьим в кварк-глюонную пыль.

Чем не переставали восхищать контр-адмирала.

Начинался же этот невероятный барраж ещё у порта отбытия, в прыжковой зоне «Тсурифы-6», дальше которой «Таманрассет» операторы станции не пустили бы, даже если бы контр-адмиралу и в страшном сне заблагорассудилось выводить свою великаншу. Пока завершалось обслуживание, латались ожоги в прочном корпусе, менялись контейнеры систем жизнеобеспечения, крафт так и продолжал болтаться на рейде подальше ото всех, будто новая луна этого мира, на которую, впрочем, не обращали особого внимания, двигаясь каждый по своим маршрутам. Но стоило «Таманрассет» тронуться в путь, как всякая жизнь вокруг тотчас замирала.

Никаких походных ордеров, никаких совместных прожигов. В этот путь мю-класс выдвигался сам-один, на гигантскую неуклюжую корму с факельной зоной, растянувшейся на пол-тика, если и оборачивались, то разве что сплюнуть три раза от сглазу. Если подобная туша сдвинулась с места, значит космачьи приметы уже не помогут, теперь уж точно – жди беды.

И она не заставляла себя ждать, тут же, по ту сторону файервола, только-только мю-класс прорывался с боем в шестимерие дипа, как тут же его окружало в проективном пространстве тактической гемисферы небывалое даже для опытных дайверов зрелище.

Дип и без того по самой своей природе был полон агрессии к террианским крафтам, неспособным скользить в его недрах бесшумной тенью дарёных «Лебедей», но то зеркальные рёбра ПЛК или живое серебро разведсабов, как говорится, вошёл-вышел, приключение на двадцать минут, «Таманрассет» с её чудовищными габаритами и вопиюще не оптимальной площадью рассеяния мгновенно собирала вокруг себя столь плотные плети шевелёнки, что эти безглазые стохастические змеи буквально принимались свиваться в клубки и пытаться атаковать наглый крафт задолго до того, как он выходил из проективного пространства защитных гипердодекаэдров Цепи.

Так что максимум, на что «Таманрассет» хватало, это неспешно доковылять до границ Фронтира, после чего устало ухнуть через зеркальную мембрану файервола обратно в спасительный субсвет.

Да, вот так, как есть, со всем накопившимся по дороге энтропийным хвостом.

С шумным плюхом всё это безобразие по команде контр-адмирала обрушивалось в «физику» в заранее согласованной с Адмиралтейством точке пространства, где-то между Воротами Танно, радиоактивной бездной локального войда и цветастой мешаниной расходящихся ударных волн посреди Скопления Плеяд.

Только тут и становилось окончательно ясно, зачем вообще всё эту нелепую машинерию спускали со стапелей.

Потому что в отличие от штатного завершения активного прыжка в проективное пространство не просто сыпались каскады суперсимметричного распада, нет, с появлением в «физике» пузатой туши «Таманрассет» немедленно начинался самый безумный огненный барраж, какой только приходилось видеть флотскому навигатору.

Контр-адмирал был впечатлён куда раньше, когда ему показали записи испытательных прыжков двух кораблей-прототипов мю-класса.

Если обыкновенно барраж при непосредственном наблюдении выглядел скорее как слабенькие вспышки голубого черенковского света, не специалисту даже было не понять, в чём тут дело, и почему флотские вообще называют это «угрозой», то порождение «Таманрассет» больше походило на взрыв небольшой мощности «глубинника», разве что не в ядре звезды, что неминуемо приводило к детонации локальной килоновы, а так, скорее в фотосфере. Но с не менее впечатляющими последствиями для любого свидетеля, случайно подвернувшегося в радиусе двух тиков от эпицентра.

Огненный дождь высокоэнергетических частиц суперсимметричной материи, порождаемым из ниоткуда словно бы самим вакуумом пространства, разом заполняет всё вокруг, прожигая насквозь любую барионную материю, единомоментно перемалывая её до адронных осколков, истошно мечущихся в океане иномирового огня в поисках утерянного конфайнмента.

И в самом эпицентре этого неурочного безумия – наша любимая, неодолимая, грозная толстушка «Таманрассет».

Ничем не хороша, кроме запредельной энерговооружённости и главное подготовленности к грядущим приключениям.

Если традиционный флотские первторанги удерживали угрозу лишь плотным огнем по горизонту событий, их барраж состоял лишь в том, чтобы не подпустить огнедышащие каскады угрозы к боевому построению Крыла, то мю-класс с улыбкой вызывал иномировой огонь на себя, делая при этом похабный жест куда-то в пространство.

Врёшь, мол, не возьмёшь.

Потому все они, вторя флотскому прозвищу космического десанта, называли себя «смертничками».

Было в этом что-то вполне естественное, отправляясь в горнило угрозы, экипажу «Таманрассет» от младшего протиральщика контактов по контр-адмирала включительно было предельно очевидно, что никакой гарантии возвращения из космического ада обратно в порт нет и быть не может. Что они с каждым новым прыжком вновь и вновь дёргают космачью удачу за усы. И гладя на рябые отметины на прочном корпусе, любому было очевидно – та игра, в которую они играли, была игрой со смертельным исходом.

Стоит на долю секунды замешкаться перед проецированием, стоит на мгновение утратить контроль за энергосистемами крафта, стоит упустить резонанс силового кокона, превысить расчетные пределы прочного корпуса, в общем, допустить любую из тысяч всевозможных ошибок, которые обыкновенно допускают навигаторы, энергетики, аналитики, операторы, контроллеры и мозголомы всех мастей и рангов, как гигантский крафт, чьё создание стоило невероятных усилий сотен тысяч людей на десятках миров, тотчас будет уничтожен, от него даже рэка не останется, только космическая пыль размолотых в труху адронов.

Потому контр-адмирал принимал в свою команду только лучших. Самых опытных, самых везучих, будто бы попросту заговорённых. Чертей космачьих.

И под их управлением раз за разом, вот уже три года как по расписанию, «Таманрассет» уходила на прожиг, ждала по прибытии, борясь с волнами захлёстывающей её угрозы, после чего в точности согласно предварительным расчётам врубала прожиг обратно к Воротам Танно.

А там снова-здорово. Ремонт, обслуживание, пополнение расходников, смена требующего ротации персонала из числа перегревшихся мозгами «консерв», получение новой вводной и снова, без пауз и рассусоливаний. Снова в бой.

И так – с каждым введённым в строй крафтом мю-класса.

Потому что у них не было иного выхода.

Контр-адмирал машинально потянул за край тактического пространства гемисферы.

Сколько их ещё там? Будто бы не начинали.

Равномерно растянутое в пространстве облако понемногу стягивалось к Сектору Сайриз со стороны Ворот Танно.

Как они были слепы всё это время! Сколько стандартолет прошло со времён окончания Бойни Тысячелетия, когда последний обнаруживший себя рейдер врага был перехвачен в заморозке на выходе из пассивного прыжка Сасскинда, перехвачен и тотчас уничтожен, завершая тем самым казавшуюся бесконечной космическую битву.

Человечество думало тогда, что отныне оно в безопасности.

Куда там.

Думал ли контр-адмирал, наблюдая как блокирующее ЗСМ «Тсурифы-6» Крыло адмирала Таугвальдера раз за разом по кулдауну отправляет за пределы Барьера автоматические зонды, чем закончится эта молчаливая разведка? Вряд ли он вообще задумывался тогда о подобных вещах. После затяжного барража на границе Плеяд в тылу было оставлено слишком много спасботов, шлюпок и обломков не успевших на прожиг отставших от арьергарда второстепенных крафтов. В конце концов, где-то там до сих пор оставались смертнички майора Томлина, мозголомы доктора Ламарка и быть может, чем черти космачьи не шутят, чудом выжившие экипажи двух потерянных разведсабов коммандера Тайрена. По сути, из числа оставшихся в ловушке неурочно сдетонировавших «глубинников» вернулись только те шестеро, что были обнаружены на борту астростанции «Эпиметей», остальные сотни вояк и белохалатников так до сих пор и считались пропавшими без вести, так что контр-адмиралу даже не приходило в голову сомневаться об истинной цели тех отправляемых на разведку дронов.