Читать онлайн Княгиня, которая умела летать

Повесть

Княгиня, которая умела летать

Пуля поставила точку

Она не могла умереть от старости или болезни в своей постели, окруженная рыдающими родственниками, друзьями, детьми и внуками. Она всегда знала об этом. Такая смерть была не для нее.

Ей на роду была написана бурная жизнь и нелепая смерть от пули или клинка. Но это ее нисколько не страшило. Напротив, она считала это вполне достойным окончанием своей шальной жизни. Пугала ли ее такая смерть? Ничуть! Она столько раз была на волосок от гибели, постоянно ходила по лезвию ножа, поэтому не сомневалась, что когда-то ей не повезет. Но ее естество, душа, пусть искалеченная, почерневшая, как головешка, противились этому, как всегда жизнь противится смерти и стремится избежать ее. Может, ей снова удастся обмануть судьбу, как это удавалось до сих пор. А может там в горних высотах ее ангел-хранитель бережет ее и будет отводить от нее костлявую руку старухи-смерти? Она не рядовая особа, не обычный человеческий мусор, а сверхчеловек, которого воспел и призвал к жизни Фридрих Ницше, ее любимый немец, такой же сумасшедший, как и она, на которого с недоумением взирали окружающие.

Она рвалась в небо. С высоты птичьего полета люди предстают в своей подлинной ипостаси, мелкие, ничтожные, никудышные с такими же никчемными, как и они, желаниями. Поэтому пошла в революцию, приняла ее, это она, аристократка, представительница знатного рода. Она должна была блистать в салонах, вызывать зависть у других дам своими бриллиантами, пить из высоких бокалов французское вино. Но нет! Революция дала ей в руки оружие, карающий меч и теперь она вершила судьбы людей. Она стала богом, верховным существом, которое могло любого лишить жизни. Она нажимала на спусковой крючок именного нагана и с равнодушием смотрела на предсмертные конвульсии очередной жертвы. Убить человека так же просто, как растоптать букашку. Коллеги удивлялись ее хладнокровию, какому-то ледяному спокойствию и равнодушию. А некоторые испытывали страх перед ней и отводили взгляд, чтобы не смотреть прямо в ее черные цыганские глаза.

В последнее время стали замечать странности в ее поведении. Она беспричинно смеялась, рассказывала о Вельзевуле, Нероне, Калигуле, Малюте Скуратове. Ее глаза блестели, движения становились порывистыми. Секрет раскрылся. Красная княгиня подсела на кокаин и уже в скором времени не могла обходиться без белого порошка. Начиналась ломка, страшно болела голова. У нее появился постоянный доставщик, который даже не требовал с нее денег. Ему было достаточно того, что она не застрелит его как бешеную собаку. А деньги он вернет с других клиентов, продав им заразу с наценкой.

Чекисты снимали напряжение, усталость дедовским способом. Они устраивали очередную попойку. Достать спиртное для них не составляло никакого труда. И зачастую бесплатно. В их среде ходила поговорка, что трезвый чекист – это агент Антанты.

Напивались в стельку. Кто-то засыпал за столом, кто-то на полу, кричали, пытаясь что-то доказать друг другу. Споры порой перерастали в мордобой, но до оружия дело не доходило. Под пьяную руку расстреливали очередную партию из подвала, после чего довольные отправлялись снова за стол и хвастались, кто сколько застрелил. Арестованные никогда не знали доживут ли они до следующего утра. На расстрел могли вывести в любое время.

Из-за чего вспыхнула ссора на этот раз, потом уже не мог вспомнить никто. В прочем, это было обычно. Вот прозвучал первый выстрел. Кто выстрелил, тоже никто не мог вспомнить. Стали выхватывать револьверы и палить лишь бы палить. Помещение наполнилось пороховым дымом. И ничего уже нельзя было разобрать. Лица в тумане расплывались. Она тоже стреляла. Потом уже выяснили, что пятеро человек получили ранения в этой перестрелке. На их счастье несерьезные, потому как никто специально не целился. Но всё же они остались живы. Только ей не повезло. Ее рана оказалась смертельной. Она какое-то время билась в конвульсиях, потом затихла и лицо ее окаменело. Перед этим она почувствовал, как что-то нестерпимо горячее обожгло ее грудь, но продолжала стрелять, уже механически нажимая спусковой крючок. Когда она упала, то выронила наган. Сознание ее мутилось, пелена застилала глаза. Она поняла, что умирает. Нет, она не испытывала ужаса перед смертью. Это было удивление. «Как же это так? Неужели сейчас меня уже не будет? Разве такое возможно?» Она всегда была готово к смерти, но не представляла, что это произойдет так буднично, так нелепо. Одно дело героическая смерть, а другое смерть от случайной пули, выпущенной пьяной рукой. Она всегда надеялась, что это будет романтическая красивая смерть.

Считается, что в последние мгновения жизни в душе умирающего проносятся мгновенно картины его прошлой жизни. Они мелькают как кадры фильма, поставленного на ускорение. Если это так, то что могла увидеть Евгения Михайловна Шаховская, урожденная Андреева, потомственная аристократка, первая российская женщина-авиатор, сотрудница Киевского ВЧК, которую прозвали красной княгиней, дьяволом в юбке и при имени которой бледнели даже кадровые офицеры, прошедшие через горнило мировой и гражданской войн и при одном упоминании о которой мирные обыватели падали в обморок?

У ней говорят все

Она увидела полутемный сырой подвал с серыми стенами, в углу которого стояла лужица. Вода набегала через маленькое окошко, которое было под самым потолком.

Окошко было зарешечено. Хотя и так через него мог пролезть только очень худой человек. Но вряд ли нашлись бы желающие делать это. Пешеходы старались поспешно обойти это проклятое место.

Из-под железного абажура тускло светила лампочка. Свет ее не мог пробить темных углов подвала. Еще широкий стол, крытый залоснившимся зеленым сукном, который иногда принимались мыть с мылом, но от этого оно не становилось чище.

Она могла допрашивать и днем. Но это было другое. К ночи она изрядно накачивала себя алкоголем, морфием или кокаином. И ее деятельная натура требовала острых ощущений. Ей хотелось двигаться, что-то осуществить. Ощущение было такое, какое она испытывала, когда аэроплан отрывался от земли и взмывал вверх. И тебе хотелось громко вопить. Если для нее ночь – это время подъема, обострения чувств, то для того, кого приводили на допрос, это было время сна. Рефлексы были заторможены и хотелось одного, чтобы это быстрей закончилось. Мозг в полусонном состоянии, ощущения притуплены, и каждая частица твоего тела жаждет покоя, тишины, темноты. Движения становятся замедленными, не сразу понимаешь, чего от тебя хотят и как ты должен отвечать. В глаза тебе бьет свет лампы и вопрос сыплется за вопросом. И если замедлишь с ответом, то тебя оглушают самым грязным матом и болезненным ударом. Ты должен себя держать в напряжении, контролировать, поскольку вопросы могут быть с подвохом, какие-нибудь вопросы-ловушки, на которые дознаватели были большие мастера. Нужно выдерживать свою линию: либо я буду говорить то, что желают от меня услышать, либо ничего вам не скажу, сволочи краснозадые, либо такое наплету, что вам за неделю не расплести, где правда, а где ложь. А если у тебя нет твердой линии, и ты кидаешься от одного к другому, то тебя быстро сломают.

Ночной допрос всегда давал лучший результат, человек быстрее ломался и готов был сдать мать родную, лишь бы его оставили в покое, отвели назад в камеру, где бы он упал на доски с грязным матрасом, набитым соломой, которая слежалась, свалялась и топорщилась из дыр.

Она не любила, когда к ней на допрос приводили измученного, истерзанного пытками арестанта, всё тело и лицо которого было в кровоподтеках, а порой с отрезанными ушами или пальцами. А еще хуже, если были выбиты зубы, и он мямлил что-то невнятное. Ей нравилось, когда приводили свеженького, не тронутого еще офицерика, который еще вчера или позавчера крутился перед зеркалом, рассматривая себя, подкручивая ус и предвкушая, какое впечатление он произведет на местных простушек. Переход от жизни, полной радостей и наслаждений, к аду настолько был стремительным, что кто-то представлял это лишь как дурной сон, который должен был скоро закончиться. Теперь ей было понятно желание мужчин непременно отыметь девственницу, которую еще никто не ласкал, стать первооткрывателем и перевести наивную девицу на новую ступень бытия, у которой уже был мужчина, что сделал с ней то, чего она так долго боялась и чего так ждала как неотвратимого. Ей нравилось иметь дело со свежими офицерами, что были в еще чистых и целых мундирах. Некоторые из них даже пытались заигрывать с ней, игриво закатывая глаза и причмокивая. Она представляла, что еще несколько лет назад могла оказаться в постели с любым из них, и они лежали бы бок о бок, уставшие и потные, пили бы холодное шампанское из высоких бокалов и курили длинные пахитоски, лениво переговариваясь.

Но теперь не они, но она имела их, причем в самых извращенных формах, которые только могла подсказать ее фантазия, распаленная алкоголем и наркотиками. И это доставляла ей особое наслаждение, которое было сладостней любых постельных утех.

Начальство хвалило ее.

Сейчас она смотрела на холеное лицо и уже видела во что скоро превратится эта смазливая мордашка, от которой млели глупые барышни. Вот бы показать вам ее после этой встречи!

Она закурила.

– Мадмуазель, не угостит папироской? Знаете, у меня свои закончились. Я не рассчитывал на то, что мое пребывание здесь несколько затянется.

– Чуть позднее, – ответила она, улыбаясь. – Чуть позднее.

– Пуркуа?

Ну, недолго тебе придется надувать щеки.

– Давайте говорить по-русски. Всё-таки вы у нас, а не у французиков в их охранке. И здесь, как вы уже, наверно, догадались, не светский салон.

– Ну, что ж давайте! – согласился он. – Хотя я не сомневаюсь, что у вас прекрасный французский. Так что вы хотите услышать от меня?

– Всё! Всё о вашей дивизии. Численность, вооружение, командный состав, планы командования. А так же, с какой целью вы оказались в городе. Подробности только приветствуются.

– Мадмуазель, этого я не могу рассказать даже вам.

– Неужели? Откуда такая самоуверенность. Я уже было решила, что между нами установились самые доверительные отношения.

Наклонилась, быстро выбросила руку и зажала его нос пальцами, усиливая давление. Он совершенно не ожидал этого, питая надежду, что их легкий диалог будет иметь продолжение. Боль ужасная и унизительная. На конце носа, его крыльях много рецепторов, весьма чувствительных. Поэтому даже легкий удар в нос бывает болезненным. Из глаз потоком льются слезы, человек открытым ртом судорожно хватает воздух и ничего не может сказать. В прежние века отрезали носы, лишая человека чувствительности. Только увидев, что офицер уже в полуобморочном состоянии, она убрала руку.

– Ну! – повелительно проговорила она, с брезгливой гримасой вытирая пальцы, которыми она только что зажимала ему нос.

– Я не дам вам такой информации.

– А мне кажется, что дадите. Нет! Я неверно выразилась. Не кажется, я уверена в этом.

Она зашла ему за спину и накинула ему на шею поясок, затягивая его все серьезнее. Он побагровел, пытался просунуть пальцы под поясок, но ему никак не удавалось это. Когда она опустила поясок, он долго откашливался и глотал широко открытым ртом воздух. На его щеках блестели слезы. Это у боевого-то офицера, который воевал уже несколько лет. Прежнего лоска не осталось и следа. Но не успел он отдышаться, как последовал удар в челюсть. Удар был сильный, хорошо поставленный. Он упал вместе со стулом. И она тут же наступила сапогом ему на промежность. Он завыл. Ухватился обеими руками за ее сапог, но не мог сдвинуть его ни на миллиметр.

– Так больно? – спросила она.

Теперь в ее руках были щипцы, которыми давили скорлупу орехов. Она вертела ими перед собой. Потом наклонилась, быстро схватила его руку, засунула палец в щипцы, надавила, хруст.

– Ничего! У нас же десять пальчиков. Так что у нас всё еще впереди.

После третьего раздавленного пальца офицер заговорил. Он хотел теперь одного, чтобы всё это закончилось. Как угодно! Хоть расстрелом. Он держал перед собой окровавленные руки и говорил, говорил, говорил.

–

Пытки, будут широко использоваться в подвалах ЧК. Тут они проявятся поистине дьявольскую изобретательность

По воспоминаниям бывших узников следственной тюрьмы, известной как «Сухановка» или Спецобъект №110, там практиковались пытки 52 видов. В 1938 году тюрьму оборудовали в помещении монастыря Святой Екатерины в Подмосковье. Подробный список методов, которые использовались для получения нужных властям показаний, составила и опубликовала в книге «Сухановская тюрьма. Спецобьект 110» историк, исследователь ГУЛАГа Лидия Головкова.

Самой простой пыткой было избиение, пишет исследователь. Избивать людей могли сутками без перерыва, посменно – следователи меняли друг друга, работали не покладая рук. Еще один довольно распространенный в то время способ получения показаний – испытание бессонницей: заключенного могли в течение 10-20 дней на долгое время лишать сна.

Были в арсенале палачей и более изощренные средства. Жертву во время допроса сажали на ножку табуретки таким образом, что при любом движении подследственного она входила в прямую кишку. Другим истязанием была «ласточка» – заключенным за спиной связывали длинным полотенцем голову и ноги. Вытерпеть такое невозможно, но людей в подобном положении держали часами.

Изобретательность следователей-садистов можно сравнить с изощренной фантазией киношных маньяков.

Людям под ногти загоняли булавки, отбивали дверьми пальцы, сажали в так называемые «салотопки» – карцеры, где поддерживали высокую температуру. Пытали заключенных и в бочках с холодной водой. Следователь мог заставлять жертву пить чужую мочу.

Свидетельств о том, что кто-либо выдерживал нечеловеческие мучения, практически нет. В тюрьмах ломали бывалых военных. Генерал Сидякин после истязаний сошел с ума: Головкова пишет, что он начал выть и лаять по-собачьи. Многих после допросов отправляли на принудительное лечение в психиатрические больницы. Из документов известен один случай, когда заключенный уцелел в спецучреждении и выдержал пытки.

Михаил Кедров, бывший чекист, который пожаловался на злоупотребления в органах, прошел через пыточную тюрьму, не сознавшись в обвинениях. Это помогло ему на суде – его оправдали. Правда, уйти от сталинских палачей ему не удалось: после начала Великой Отечественной войны его расстреляли без возобновления следствия по приказу Лаврентия Берии.

Машины-убийцы

Комиссар госбезопасности часто лично издевался над жертвами. Перед расстрелами заключенных он приказывал своим подручным избивать их. Видимо, это доставляло главному сталинскому палачу какое-то особое удовольствие.

На спецобъекте у Лаврентия Берии имелся личный кабинет, из которого на персональном лифте можно было спуститься в помещения для пыток.

Известны и примеры когда нацистские палачи перенимали опыт советских «коллег». В НКВД придумали специальные автозаки, которые были самыми настоящими машинами для убийства. Выхлопная труба у них выводилась внутрь кузова, и заключенные умирали при перевозке – их тела сразу везли в крематорий. Данный метод гитлеровцы применяли в концентрационных лагерях.

Так что Евгения Михайловна Шаховская стояла у истоков будущей пыточной машины.

Она переходит к большевикам

Она увидела свою петроградскую квартиру. Она стоит у окна. Серое небо, серые здания, серый бульвар. И люди должно быть такие серые, как весь этот мир под серым петроградским небом.

Она так не может. Для нее жить значит рисковать, чувствовать, как учащенно бьется сердце и от опасности мурашки бегут по всему телу, и немеют пятки, и кружится голова.

Всё поменялось. И только это небо и эти здания остались прежними, и она впервые не знает, как ей быть, как ей найти место в этом бурлящем водовороте, чью сторону принять. Ее родственники, друзья, знакомые бежали из Совдепии на юг к армии белых или в Европу. Ее тоже уговаривали бежать. Ведь с ее титулом она никак не вписывалась в новую жизнь. Но она не может бежать на юг, потому что там не только ее друзья, но и ее враги, которые настаивают на смертном приговоре, считая ее предательницей. Они никогда не простят ее, как и она не простит их.

Большевиков считали сиволапыми варварами, которые уничтожат всё, что создавалось веками. Ведь они пели «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног». Но всё-таки они ей были больше по душе, чем те, кто объявлял их исчадием ада. Они до банального просто объясняли мироустройство: вся человеческая история – это борьба угнетаемых против угнетателей. И вот угнетаемые одержали победу. Теперь они уничтожат угнетателей и наступит царство братства, равенства и свободы. Они снесут дворцы, выбросят на свалку старую культуру, вместо которой создадут новую. И теперь угнетаемые будут вершить историю и делать ее по своему разумению. Смешная сказка! Но народ поверил в эту сказку и пошел за большевиками.

В дверь раздался сильный стук. Она вздрогнула. Кто это мог быть? Ничего хорошего от нежданного визита она не ожидала. Так могут стучать только те, кто чувствует себя хозяевами этой жизни. Она открыла. Делала она это спокойно. Даже руки не тряслись. В коридор вошли трое красногвардейцев, оттеснив ее к стене. Следом появился плотный мужчина в кожанке и сверкающих сапогах. Сапоги визгливо скрипели.

– Гражданка Шаховская?

– Да.

– В квартире есть кто посторонний?

Красногвардейцы заглянули в залу, спальную комнату, на кухню. Приклады винтовок стучали по полу.

– Я одна.

– Следуйте за нами!

Она даже не испугалась. Такое ощущение, что это происходит не с ней.

– Могу я собрать вещи?

– Ничего не надо.

Значит, расстреляют. Даже не довезут. Заведут куда-нибудь в боковой тупик и изрешетят пулями. Одно плохо. Если будут стрелять в голову, то изобразят лицо. Она даже после смерти хотела оставаться красивой. Когда она закрыла дверь, ключ у нее не забрали. Странно!

Никакой вины перед новой властью у нет нет. Но это не имело значения. Уничтожали за то, что ты офицер, за то, что ты принадлежал к эксплуататорским классам. Могли расстрелять и за то, что занимаешь просторную квартиру, за то, что имеешь прислугу.

В кабинете она увидела на задней стене два больших цветных портрета, двух бородатых немцев Маркса и Энгельса, которые стали большевистскими апостолами. А когда-то на этом месте висел портрет царя. Комиссар вскинул голову.

– Гражданка Шаховская! Прошу присаживаться!

Она спросила:

– Я арестована?

– Напротив.

Комиссар был явно из марийцев или мордвы. Этот типаж не нравился ей.

– Напротив – это как?

– А напротив это так, Евгения Михайловна. О вашем существовании знает товарищ Луначарский. Он позвонил и поинтересовался о вашем существовании, чем вы заняты.

– Что с того?

– Что я мог сказать? Что вы живете тихой обывательской жизни. Редко покидаете свою квартиру. Нигде не бываете, не работаете.

– Я бы рада. Но вы же знаете, что сейчас крайне затруднительно найти работу. Разве только разгружать баржи.

– Знаю. Вот Анатолий Васильевич предложил вас трудоустроить. И мы предлагаем вам работу. Нет! Нет! Баржи вам не придется разгружать. Не та у вас конституция.

– Кем?

– У нас.

– У вас? Довольно неожиданно.

– Вы будете нашим внештатным сотрудником.

– Осведомительницей? Так это следует понимать?

– Можно так сказать. Женщина вы видная, известная. В Петрограде осталось немало ваших знакомых. Вы будете посещать рестораны, театры, дома своих знакомых и сообщать нам, о чем там говорят, какие там строят планы. Работа, как видите, не пыльная. Ну, вы сами всё прекрасно понимаете. О деньгах не беспокойтесь. Так что вы скажите, Евгения Михайловна? Согласен, предложение несколько неожиданное для дамы вашего ранга.

Как будто груз с души свалился. Вот она определенность.

– Я согласна.

Она увидела удивление на лице комиссара. Он никак не ожидал, что она так быстро примет подобное предложение.

– У меня одно условие. Могу я посмотреть свое личное дело. Только не говорите, что у вас нет такого.

– Почему бы нет? Я распоряжусь.

Дело ее нашли. Но взять с собой не разрешили. Можно было читать и копировать. Она пристроилась в пустующем кабинете, листала дело, выписывая имена тех, кто решал ее судьбу, и их адреса. Теперь они были в ее руках. Вот как повернулась жизнь! Пришел ее час! То, о чем она мечтала в тюрьме, то, что казалось ей несбыточным, воплотилось в явь. Какая же это будет неожиданность для ее врагов, которые жаждали стереть ее в порошок.

Она выслеживала этих людей, узнавала, где они живут. А найти вину на них не составляло никакого труда. Тем более, что в ЧК не требовали доказательств вины, а тем паче какого-то расследования. Одного их происхождения было вполне достаточно для применения к ним меры высшей социальной справедливости. Но некоторые из них успели убежать. Это было досадно. Но кое у кого остались родственники. Что же? Пусть они ответят. А как-то она обратилась к начальнику ЧК, чтобы он разрешил ей привести собственноручно смертный приговор. Тот удивленно посмотрел на нее, почмокал губами.

– Вы когда-нибудь убивали людей?

– Нет.

– Для многих это мучительная процедура. Им трудно перешагнуть через остатки человечности. Хотя это буржуазный предрассудок.

– Я лишена предрассудков.

Когда она расстреливала в первый раз, то испытала неведомое ранее ей ощущение. Она демиург, вершитель судеб человечества. А это не такое уж и сложное дело.

В ЧК

Видела она, как идет по длинным залам Гатчинского дворца, который стал при большевиках музеем, что спасло его от разгрома и расхищения. Теперь он был под охраной властей.

Музей находился в управлении комиссии, которая назначила его сотрудников. Сама же комиссия подчинялась наркому Луначарскому. Княгиня никогда не интересовалась музеями и удивилась, когда ей предложили там работать. Но нарком был убедителен. Авиации, если не считать нескольких аэропланов, в советской республике не существовало, а вот дворцов, которые остались от прежней власти, было в преизбытке. И нужно было всё это богатство поставить под контроль и не допустить его расхищения. Новую власть Гатчинский дворец интересовал никак памятник культуры, а как хранилище ценностей, в которых нуждались большевики. Ценности можно было обменять на оружие, продовольствие, медикаменты у той же мировой буржуазии. Нужна была инвентаризация этого богатства, его оценка, чтобы не отдать это задарма. Шаховская не была специалистом в этом деле, но наркому нужен был человек, который бы наблюдал и контролировал специалистов, о те, разумеется, были из буржуазной среды.

Вот она идет по длинным пустым залам музея. Впереди и сзади ее чекистов, на боку у которых внушительных размеров наганы. Их кожаные ремни и сапоги скрипят. И этот скрип раздражает ее. Редкие сотрудники, которые попадались на их пути, превращались в статуи и желали только одного, чтобы их не заметили и вздыхали с облегчением, когда троица удалялась от них.

Ничего так не боялись, как ЧК. Председатель Петроградского ЧК Глеб Иванович Бокий стал мифической личностью, выходцем из ада, ибо обычный человек не может быть таким. Чекисты были полноценными хозяева бывшей столицы империи. Они могли расправиться с любым без суда и следствия. Никто им не был указ и некому было на них жаловаться. Обывателя даже здание ЧК обходили стороной и при одном упоминании ее крестились «Чур меня!» Слухи о зверствах в ЧК леденили мозг, заставляли сжиматься в комок.

Она ожидала чего угодно: что ее будут пытать, истязать, насиловать. Но следователь оказался интеллигентным человеком, обращался к ней на вы, называл ее по имени и отчеству и ни раз не позволил себе повысить голос. Она решили, что он из семьи интеллигентов.

– В чем меня обвиняют?

– В причастности к крупным хищениям, совершенным из музея, в сговоре с…

Он назвал несколько фамилий. Все они были знакомы ей, так как тоже служили в музее.

– Смешно, – сказала она. – Конечно, я всех их знаю, поскольку они сотрудники музея. Естественно, мне приходилось общаться с ними. Но если бы вы лучше были осведомлены, то вам было бы ясно, что я никоим образом не могу быть причастна к хищениям, если они имели место быть. Я вообще не имела дела ни с какими драгоценностями.

– Чем же вы тогда занимались, гражданка Шаховская? Будьте так любезны, обрисуйте мне круг ваших занятий.

– А я ничем не занималась. Я должна была только наблюдать и докладывать.

– Кому?

– А вот позвоните по этому номеру!

Она попросила бумагу и ручку и записала номер телефона.

Почему-то следователя это разозлило.

– Почему я должен отрывать наркома от его дел? И откуда у вас его номер телефона? По факту хищения уже расстреляно несколько сотрудников музея. И теперь вы на очереди. Хотя, может быть, чистосердечное признание и спасет вам жизнь. Так что советую вам быть искренней со мной.

Шаховская вздохнула.

– Видно это у меня написано на роду. Царская власть приговаривала меня к расстрелу, обвинив в шпионаже в пользу Германии. И только революция спасла мне жизнь. Новая власть снова собирается меня расстреливать. И тоже по ложному обвинению. Гражданин следователь, я официально заявляю, что ни на какие ваши вопросы я отвечать не буду. И буду говорить только с товарищем Бокия. Или расстреляйте меня!

– Товарищу Бокия больше делать нечего.

Она повернула голову к зарешеченному окну. За окном был небольшой дворик с кирпичной стеной.

– У нас все говорят. Но я вам не советую доводить дело до этого. Вот вам ручка, бумага, пишите признательное показание. Постарайтесь не упустить никаких подробностей.

Она взяла ручку и написала крупными буквами через весь лист «Бокия! Бокия! Бокия!» Следователь хотел вырвать у нее лист, но передумал. Пусть пишет что угодно, а все равно напишет, что надо.

– Видит Бог, хотя и не хотел этого.

Он поднялся. И тут же зазвонил телефон. Он поспешно схватил трубку и вытянулся в струнку.

– Глеб Иванович! Всё, конечно, исполню.

Он вызвал красноармейца.

– Отведи гражданку к товарищу Бокия!

Она медленно поднялась, поглядела на следователя и улыбнулась. Он отвел взгляд.

–

Глеб Иванович Бокия родился в дворянской семье. Отец его был химиком и автором учебника по химии. Его брат и сестра были учеными. Считал себя украинцем и на студенческих вечеринках появлялся в украинском национальном костюме. Участвовал в деятельности студенческих и революционных кружков.

Глеб был очень властный, властный и жестокий.

Бокий прославился тем, что вместе со студентами-забастовщиками решил сорвать экзамен, разлив в аудитории жидкость с крайне отвратительным запахом (меркаптан), за что получил от некоторых учащихся презрительное прозвище «скунс».

Во время путешествия в Киргизские степи его со спутниками приняли по ошибке за царских чиновников, и Бокий только чудом спас группу благодаря своей смекалке. Он согнал отару овец, после чего «устроил что-то вроде знамени», сделал пару выстрелов и двинулся вперёд. Перепуганные овцы заметались, из-за чего поднялась пыль: бунтовщики разбежались, решив, что за клубами этой пыли скрывался большой карательный отряд[12].

Неоднократно арестовывался полицией. Активно участвовал в первой русской революции. Создал шифр, который не смогли дешифрировать специалисты из охранки.

Благодаря освоенному в Горном институте математическому и физическому курсам Бокий обрёл научные знания, которые помогали ему обеспечить работу по шифрованию и дешифрованию сообщений в революционном подполье, а опыт организаторской работы Бокого в подполье в дальнейшем сыграл важную роль в создании Спецотдела ВЧК.

Максим Горький, который вместе с Бокием и Маргаритой Ямщиковой участвовал в издании журнала «Молодая Россия»[26], характеризовал Бокия следующими словами: «Человек из породы революционеров-большевиков, старого, несокрушимого закала».

О том, сколько и каких приговоров он подписывал за время своей деятельности на посту заместителя Урицкого, Бокий не рассказывал, но говорил, что присутствовал при расстрелах, чтобы его коллеги не обвиняли его в попытке свалить обязанности на плечи других людей.