Читать онлайн Тихий сосед

Алексей всегда мечтал о квартире в сталинке. В одном из этих старых домов, построенных еще в тридцатые годы вдоль тогда еще единственного проспекта в городе. С высокими потолками, высокими окнами, лепниной на фасаде. Да, с крохотным балконом, не больше клетки для павлинов, сходство с которой добавляли тонкие прутки от основания до металлических перил, но чем-то приходилось жертвовать.

Была в этих домах какая-то… какая-то душа. Не те одноликие коробки хрущевских и брежневских времен, пропахшие кислой капустой и жареной картошкой, не современные свечки из стекла из металла с картонными стенами, где слышно, как сосед раскуривает вэйп – нет. А в сталинке, которые строили на совесть, строили на века!

Мечта сбылась! Алексей купил квартиру именно в таком доме. В доме, построенном в далеком тридцать пятом, когда подходила к победному концу вторая пятилетка. В доме, который помнил индустриализацию, Великую Отечественную Войну, Хрущевскую оттепель, первый полет человека в космос, Брежневский застой, Горбачевскую перестройку и лихие девяностые. Там, в лихих девяностых, заводы рушились… да что там – заводы! Страна рухнула! А сталинка выстояла!

И стояла, как монумент, как памятник той стране, что уже давно канула в учебники истории, напоминая о былом величии сгинувшей державы колосистым гербом с серпом и молотом, навеки запечатленным на фасаде.

Да и внутри многое осталось от былой эпохи. Паркетный пол, пришедший в почти полную негодность, лепнина с растительным орнаментом по карнизу, дубовые двери, оббитые дерматином, со струнами декоративной проволоки, протянувшейся от гвоздика к гвоздику, вырисовывая незатейливые ромбы.

На двери даже осталась потускневшая от временных лет латунная табличка "Врач-отоларинголог Шлейхман М.М.", как показывали в старых… нет, уже не старых, а древних фильмах. Сейчас такого не встретишь – все вокруг помешались на анонимности, защите персональных данных, хотя в интернете рассказывают про себя такое, о чем строителям сталинки подумать-то страшно было. А кто рискнул и подумал – те уехали удобрять собой сибирскую почву.

Именно перед этой табличкой в первый раз, еще при просмотре квартиры, долго стоял Алексей, прикидывая, как бы смотрелась на двери новая, более актуальная: "Художник-абстракционист Мухортиков А.Н." Звучит, а?

Прежние жильцы – пресловутые Шлейхманы, покидали жилье второпях, оставив после себя мебель, несколько отвратительных, безвкусных пейзажей на стенах, и груду пустых бутылок на балконе. Видать, свинтили на свою историческую родину. А то и еще дальше – на чужую историческую родину, в Америку.

Новосел воздрудил на пик пирамиды из коробок в углу комнаты последнюю и устало вытер пот со лба. Вот и все. Переезд закончен. Предстояло еще разобрать вещи, обустроиться, обжиться, познакомиться с соседями – может, где-нибудь рядом чахнет от жажды мужской ласки нежное, ранимое девичье сердце. Желательно – сердце блондинки, 90-60-90, ростом 180-190.

И за работу! Да-да! Творить, творить, творить! Не потому творить, что душа того требовала – того требовал банк. Хотя покупка квартиры была донельзя удачной, намного ниже рынка, все равно для первоначального взноса пришлось выжаться. Даже продать подлинник репродукции "Черного квадрата" Малевича его, Мухортикова, собственной работы! А квадрат нарисовать – это не стога на рассвете мазюкать, тут линейка нужна!

Сполоснув руки, Алексей привычным жестом открыл холодильник, дабы перекусить чего, да не тут-то было. Хранитель свежести продуктов был не только пуст, но даже и не включен в розетку. Откуда в холодильнике возьмется еда, если в него пока еще даже холод не положили?

Покачав головой, мужчина запитал агрегат, сразу зашумевший компрессором, и, аккуратно переступив через гору пустых бутылок, вышел на балкон, оглядываясь в поисках ближайшего магазина. Нашел даже лучше! На площадке возле перекрестка через дорогу стоял фуд-трак, оклеенный картинками с аппетитными бургерами. Алексей слишком устал, чтобы готовить самому, да и сковороды нужно откопать где-то в коробках, так что двойной бургер с картофелем фри – идеальное решение проблемы!

Засунув в карман ключи, Мухортиков спустился во двор. Здесь, в тени ивы, на скамейке устроились две старушки, лузгая семечки. Явно из местных.

– Слыхала, Петровна, в седьмой квартире наркоман поселился!

– Это в которой?

– В той, где раньше Шлейхманы жили!

– А с чего ты, Семеновна, взяла, что обязательно наркоман? Может – алкоголик?

– Да точно тебе говорю – наркоман!

– А я тебе говорю – алкоголик он!

– Да с чего ты взяла, что алкоголик, коли наркоман?

– Алкоголик!

– Спорим?

– Спорим!

– Здравствуйте, бабушки, – подошел новосел. – Меня Алексеем зовут.

– Здравствуй, Алеша, – с подозрением насупилась Семеновна. – Меня можешь бабой Стюрой звать, а это, – кивнула она на собеседницу. – Баба Шура.

– Вы зачем на меня наговариваете? – поинтересовался Мухортиков. – Теперь я в седьмой квартире живу…

– Это в которой? – встрепенулась Петровна.

– Это в той, где раньше Шлейхманы жили, – напомнила баба Стюра.

– А… – протянула баба Шура. – А ты, Алеша, алкоголик?

– Али наркоман? – спросила Семеновна.

– Никакой я не наркоман! – заверил мужчина. – И не алкоголик! Художник я!

Старушки переглянулись.

– А зачем ты тогда в седьмой квартире поселился, коли ты не наркоман и не алкоголик?

Вот что бывает, когда у бабулек заканчивается пряжа! Вместо носков и варежек они начинают плести сплетни! Поняв, что спорить с общественностью бесполезно, Мухориков махнул рукой и зашагал дальше.

– Говорила тебе – наркоман он, – донесся громкий шепот из-за спины. – Давай, Шурка, поставляй лоб под щелобан!

– Нет, алкоголик! Разве наркоманы здороваются?

– Так он потому и поздоровался, что под алкоголика маскируется!

Спустя несколько секунд раздался звонкий щелчок пальца по лбу, слышный в противоположном конце двора. Алексей даже не обернулся. Чем бы старики не тешились, лишь бы кляузы везде подряд не строчили. А то художнику, когда ГАИшники нашли в багажнике полотно "Зеленый закат над фиолетовым огурцом", уже приходилось писать в баночку под прицелом автомата. Больше не хотелось.

К счастью для бабушек, на обратном пути их уже и след простыл. Иначе теперь новосел, умявший двойной бургер прямо возле фуд-трака, насытившийся и довольный, спросил бы с них за развал СССР в девяносто первом. А то достали уже эти старики с обвинениями. Мол, такие, как ты, развалили Союз. Да когда Союз разваливали, Алексея и в планах еще не было! А сегодняшние старики тогда уже были! Конечно, скорее всего, позже пожалел бы об этом. Эта внешняя безобидность бабулек обманчива. На деле они на такое способны, что даже инквизиции не снилось!

Остаток дня художник провел, разбирая вещи. Процесс занял гораздо больше времени, чем планировал сам Мухортиков. Потому что каждая из коробок хранила в себе кусочки его собственного прошлого, обрывки воспоминаний. Даже воздух в комнате, погустевший от пыли, пах чем-то сладковатым, знакомым с детстве, но давно позабытым.

Мужчина начал с самой большой коробки, аккуратно разрезав скотч ножницами, которые тут же потерялись в груде бумаги и пузырчатой пленки. Первым на свет появился старый альбом с фотографиями. На обложке, потертой и выцветшей, еще можно было разглядеть надпись: «Школьные годы». Алексей присел грязный на пол, листая страницы. Вот он, семилетний ребенок, стоит у мольберта в отцовской мастерской, держа в руке кисть, которой только что намалевал кривой домик с солнышком в верхнем углу полотна. Рядом – отец, земля ему пухом. Еще молодой, черноволосый, усатый, в испачканном разноцветными мазками фартуке.

– Вот ведь, – пробормотал абстракционист, улыбаясь. – Кажется, вчера было…

Примерно тогда он решил пойти по стопам отца, стать художником. А позже, когда мать застукала Мухортикова-старшего с юной натурщицей на семейном ложе, принял твердое решение не жениться до самой старости, чтобы не расстраивать супругу попусту.

Следующей находкой стала коробочка с коллекцией наклеек от жвачек. Алексей помнил, как собирал их в детстве, выменивая у одноклассников на сладости. Здесь были наклейки с изображением черепашек-ниндзя, автомобилей, самолетов. И новосел до сих помнил историю приобретения почти каждой из них!

Затем Мухортиков наткнулся на грамоту, аккуратно свернутую в трубку. Развернув ее, он увидел знакомые слова: "За второе место на районном конкурсе изобразительных искусств". Алексей усмехнулся, вспоминая, как жюри восхищалось его работой "Негры ночью тырят уголь", признавая оригинальность видения художника. Правда, первое место заняли "Тюльпаны на подоконнике" этой бездарной Оксаны Барабашкиной.

И где сейчас эта посредственность? Малюет всякую попсу, портретики любимых собачек толстосумов. Продалась, проститутка! Продалась за дом в Барвихе! Он, Мухортиков, никогда не опустится до такой низости – писать на заказ. Только то, что просит душа! Гений должен быть голодным! И в этом, в своей бедности, Алексей видел свое превосходство над всякими там заурядными Барабашкиными, променявшими тягу к истинному искусству на бутерброд с красной икрой!

Сегодня любая нейросеть способна накалякать дамочку с болонкой на руках, а попробуй создать нечто выдающееся, бросить вызов серой повседневности! Да хоть ту же картину "Белые медведи едят пломбир в пургу", которая выставлена не в каком-нибудь там Монмартре, а в краеведческом музее Нижнеутюжского района! Сколько чувств! Сколько экспрессии! Какая глубина мысли! А какова подача? В жизни никто не догадается, что на обратной стороне плана эвакуации при пожаре запечатлено бессмертное полотно!

Погрузившись в воспоминания, новосел не заметил, как пролетел остаток дня. Поднявшись с пола, заваленного кусками картона, бумаги и обрезков скотча, Алексей, почти не жуя, проглотил остывший бургер и завалился на тахту.

Через открытый балкон в комнату проникали звуки ночного города. Лай собак, шуршание шин по мостовой, дикий рев скоростного байка, пролетевшего, как комета, почти сразу – визг полицейских сирен.

Сон не шел. И вовсе не потому, что мешал уличный шум. Незнакомое место, непривычная кровать. Алексей долго ворочался и когда, казалось, сон начал забирать жильца в свои объятья, в общую какофонию добавился еще один звук. Пронзительный писк скрипки.

Мухортиков разлепил глаза, сладко зевнул и приподнялся на локте, прислушиваясь. Определенно – скрипка! Какому же идиоту загорелось помузицировать посередь ночи?