Читать онлайн Доктор Торндайк. Око Озириса

© Грузберг Александр Абрамович (перевод)

© ИДДК

Глава 1

Исчезнувший человек

Больнице святой Маргариты повезло с лектором по судебной юриспруденции, или судебно-медицинской экспертизе, как ее называют. В некоторых медицинских школах на эту должность как будто назначают человека только потому, что он больше ни на что не способен. Но у нас дело обстоит совершенно по-другому. Джон Торндайк не только энтузиаст, человек огромных знаний и высочайшей репутации, но также прекрасный преподаватель, живой и очаровательный по стилю и бесконечно изобретательный. О каждом интересном случае, что рассматривал, он знал абсолютно всё. Все факты – химические, физические, биологические и даже исторические, – которые могут иметь медико-юридическое значение, были к его услугам, и его собственный разнообразный и любопытный опыт казался неистощимым, как «кувшин вдовицы». Одним из его любимых методов придания жизни и интереса к самым сухим случаям являлся анализ и комментарии к тому, как излагаются такие случаи в прессе (всегда, разумеется, с должным уважением к юридическим и социальным требованиям), и именно так я впервые познакомился с поразительной цепочкой событий, которым было суждено оказать такое значительное влияние на мою жизнь.

Только что закончившаяся лекция полностью посвящалась не очень интересной теме выживаемости. Большинство студентов уже вышли из аудитории, оставшиеся собрались вокруг стола лектора, чтобы выслушать неофициальные комментарии доктора Торндайка, какие он в таких случаях делал в свойственной ему разговорной манере, опираясь на край стола и, очевидно, адресуя свои слова к куску мела для письма на доске, который он держал в пальцах.

– Проблема выживаемости, – говорил он, отвечая на вопрос одного из студентов, – обычно возникает, когда тело или найдено, или когда точно известно, что человек умер, и примерно известно время смерти. Но проблемы возникают, когда тело не найдено и факт смерти установлен на основании косвенных данных. В таком случае, конечно, возникает важный вопрос: когда в последний раз человек определенно был жив. И решение этого вопроса может быть связано с каким-то самым обычным и незначительным обстоятельством. В утренней газете есть материал, иллюстрирующий данный случай. Загадочным образом исчез джентльмен. В последний раз его видела служанка его родственника, к которому он приходил. В таком случае, если в дальнейшем этот джентльмен не объявится живым или мертвым, возникает следующий вопрос: был ли у него с собой, когда он приходил к родственнику, определенный драгоценный предмет.

Торндайк замолчал, задумчиво глядя на кусок мела, что все еще держал в руке, потом, заметив интерес, с которым мы ждали, продолжил:

– Обстоятельства этого случая весьма любопытны. На самом деле они очень загадочны, и, если возникнут какие-то юридические проблемы, связанные с этими обстоятельствами, они могут вызвать большие осложнения. Исчезнувшего джентльмена зовут мистер Джон Беллингем, и он хорошо известен в археологических кругах. Недавно он приехал из Египта и привез с собой коллекцию древностей – кстати, часть коллекции он передал в Британский музей, где эти предметы можно увидеть, – и, проведя презентацию, уехал по делам в Париж. Могу упомянуть, что среди них очень хорошая мумия и предметы оборудования гробницы. Однако эти предметы еще не привезли из Египта к тому времени, когда исчезнувший человек уехал в Париж. Но мумию осмотрел 14 октября в доме мистера Беллингема мистер Норбери из Британского музея в присутствии донора и его адвоката, и адвокату было поручено передать все позже прибывшие части коллекции в Британский музей, что он и сделал.

Мистер Беллингем как будто вернулся из Парижа двадцать третьего ноября и сразу направился на станцию Чаринг-Кросс, к дому своего родственника мистера Херста, холостяка, живущего в Элтаме. Он пришел в дом в двадцать минут шестого, но мистер Херст еще не вернулся домой из города и ожидался не раньше чем без четверти шесть. Мистер Беллингем объяснил, кто он такой, и сказал, что подождет в кабинете, где будет писать письма. Служанка проводила его в кабинет, дала материалы для письма и вышла.

Без четверти шесть мистер Херст в сопровождении лакея вернулся домой и, прежде чем служанка могла с ним поговорить, прошел в свой кабинет и закрыл дверь.

В шесть часов, когда прозвонил колокольчик на обед, мистер Херст один вошел в столовую и, увидев, что стол накрыт на двоих, спросил о причине.

– Я думала, мистер Беллингем останется на обед, сэр, – ответила служанка.

– Мистер Беллингем! – воскликнул удивленный хозяин. – Я не знал, что он здесь. Почему мне не сказали?

– Я думала, он с вами в кабинете, сэр, – ответила служанка.

Сразу стали искать гостя, но нигде не нашли. Он исчез без следа, и еще более странным этот случай делает то, что служанка уверена: через переднюю дверь он не выходил. Так как ни она, ни повар не были знакомы с мистером Беллингемом, она все время оставалась на кухне, откуда видна входная дверь, или в столовой, выходящей в коридор напротив двери в кабинет. В кабинете французское окно, которое смотрит на узкий участок, поросший травой, а за ним боковая калитка в переулок. Похоже, мистер Беллингем удалился именно таким экзотическим путем, и никто этого не видел.

Торопливо поев, мистер Херст вернулся в город и пришел в офис адвоката, доверенного агента мистера Беллингема мистера Джеллико и рассказал ему о случившемся. Мистер Джеллико ничего не знал о возвращении своего клиента из Парижа, и они вдвоем сразу поехали на поезде в Вудфорд, где живет брат пропавшего мистер Годфри Беллингем. Слуга впустил их и сказал, что мистера Годфри нет дома, но есть его дочь. Она в библиотеке, расположенной в отдельном здании в кустах в саду за домом. Здесь двое мужчин нашли не только мисс Беллингем, но и ее отца, пришедшего через заднюю калитку.

Мистер Годфри и его дочь с большим удивлением выслушали рассказ мистера Херста и заверили, что они не видели мистера Джона Беллингема и ничего о нем не слышали.

Вскоре группа вышла из библиотеки, чтобы идти к дому, но в нескольких футах от двери библиотеки мистер Джеллико заметил предмет, лежащий в траве, и указал на него мистеру Годфри.

Тот подобрал предмет, и все узнали скарабея, которого мистер Джон Беллингем всегда носил на цепочке от часов. Ошибиться было невозможно. Прекрасный скарабей восемнадцатой династии, изготовленный из ляпис-лазури, с картушем Аменхотепа III. Скарабей на проволоке, проходящей через кольцо для подвески, и само кольцо, хотя и сломанное, тоже было здесь.

Это открытие только усилило загадочность происшествия; еще больше его усилила находка бумажника с инициалами Дж. Б., найденного в туалете на Чаринг-Кросс. Корешок в билетной книжке показал, что билет был выдан примерно во время прибытия континентального экспресса двадцать третьего ноября, так что владелец сразу отправился в Элтам.

Так обстоят дела в настоящее время, и, если пропавший человек не появится и его тело не будет найдено, прежде всего нужно ответить на вопрос: каково точное место и время, где и когда его в последний раз видели живым? Что касается места, то показания свидетелей очевидны, и мы можем не заниматься этим. Другое дело – время. Бывали случаи, как я указывал в лекции, когда указание на выживаемость менее чем в минуту приводило к решению. Пропавшего человека в последний раз заметили в доме мистера Херста двадцать третьего ноября в двадцать минут шестого. Но похоже, он также посетил дом своего брата в Вудфорде, и, так как никто его в этом доме не видел, неизвестно, приходил ли он туда до того, как побывал у мистера Херста. Если он вначале пошел туда, в таком случае двадцать минут шестого вечером двадцать третьего ноября – время, когда его в последний раз видели живым; но если он пришел позже, нужно добавить время, за которое он мог добраться от одного дома до другого.

Но вопрос о том, какой дом он посетил первым, связан со скарабеем. Если он носил скарабея, когда пришел в дом мистера Херста, будет очевидно, что он пришел туда сначала; но если на его цепочке для часов скарабея не было, очевидно, что он сначала побывал в Вудфорде. Таким образом, как видите, вопрос, который может стать решающим для определения последовательности событий, видела или не видела служанка скарабей – факт, что может показаться тривиальным и незначительным.

– Служанка дала показания на эту тему? – спросил я.

– Очевидно, нет, – ответил доктор Торндайк, – во всяком случае, в газетном отчете об этом ничего не говорится, хотя обо всех остальных обстоятельствах рассказывается очень подробно, включая планы двух домов, что само по себе удивительно и может представлять значительный интерес.

– В каком отношении это представляет интерес, сэр? – спросил один из студентов.

– Я думаю, – ответил доктор Торндайк, – вы должны решить сами. Это незаконченное дело, и мы должны быть свободны в своих предположениях о действиях и мотивах участников.

– Есть ли в газете описание исчезнувшего человека? – спросил я.

– Да, очень подробное описание. Подробное до неуместности, учитывая, что этот человек в любой момент может появиться живым. Похоже, у него был старый перелом Потта левой лодыжки, длинные горизонтальные шрамы на обоих коленях – их происхождение неизвестно, но об этом легко догадаться, и на груди татуировка – очень отчетливая зеленая татуировка символического глаза Озириса – или Гора, или Ра, как читают разные специалисты. В целом опознать тело будет нетрудно. Но мы надеемся, что до этого не дойдет. А сейчас мне действительно пора уходить, и вам тоже, но я советую вам приобрести экземпляры этой газеты и сохранить их, чтобы иметь возможность прочесть все подробности. Случай любопытный, и очень вероятно, что мы о нем еще услышим. Доброго дня, джентльмены.

Все прислушались к совету доктора Торндайка, потому что медицинская юриспруденция занимает важное место в программе Медицинской школы святой Маргариты, и мы все очень интересовались этим предметом. В результате мы все отправились к ближайшему газетному киоску и взяли по экземпляру «Дейли Телеграф», потом вместе пошли в комнату отдыха, чтобы прочесть отчет и обсудить случай, не стесняясь соображениями деликатности, о которых говорил наш более щепетильный учитель.

Глава 2

Подслушивающий

Одно из оснований подобающего поведения, старательно соблюдаемых (когда это удобно) всеми хорошо воспитанными людьми, – знакомство должно начинаться с приличествующего представления. И сейчас я поспешно прибегаю к этому благотворному правилу, которое нарушил в предыдущей главе. Это тем более необходимо, что прошло два года со времени моего первого неофициального появления.

Позвольте мне представить Пола Беркли, бакалавра медицины и т. д., недавно получившего диплом, безупречно одетого в профессиональный сюртук и в момент представления с опаской пробирающегося по узкому проходу между мешками с углем и огромным поддоном с картошкой.

Этот проход привел меня на терра ферма во Флер-де-Лис Корт, где я остановился, чтобы справиться со списком посещений. Сегодня утром меня ждет еще только один пациент, и живет он на Невилл-Корт, 49, где бы это ни находилось. За информацией я обратился к присутствующему в угольном магазине божеству.

– Не можете ли подсказать, миссис Джаблетт, где здесь Невилл-Корт?

Она могла и подсказала, конфиденциально схватив меня за руку (след оставался еще несколько недель), дрожащим пальцем показав на глухую стену впереди.

– Невилл-Корт – это переулок, – пояснила миссис Джаблетт, – и туда вы попадете через арку. Эта арка открывается на Феттер Лейн, поверните направо и напротив Бернз-Билдинг будете на месте.

Я поблагодарил миссис Джаблетт и пошел, радуясь, что утренний обход почти закончен, и смутно сознавая растущий аппетит и желание вымыться в горячей воде.

Практика, которой я занимаюсь, не совсем моя. Она принадлежит бедному Дику Барнарду, старому работнику больницы святой Маргариты, человеку неукротимого духа, равнодушному к своему здоровью. Он накануне отправился в плавание по Средиземному морю, и поэтому мой второй утренний обход был своего рода путешествием с географическими открытиями.

Я быстро шел по Феттер Лейн, пока не увидел узкую арку; надпись «Невилл-Корт» привлекла мое внимание, и тут я столкнулся с одним из тех сюрпризов, что поджидают путника, бродящего по незнакомому району Лондона. Ожидая увидеть серое убожество обычного лондонского двора, я, выйдя из-под арки, увидел несколько приличных маленьких магазинов на фоне, полном света и цвета, разглядел старинные крыши в теплых тонах и стены в залитой солнцем листве. Дерево в центре Лондона – всегда радостный сюрприз, но здесь были не только деревья, но и кусты и даже цветы. Узкий тротуар ограничивался маленькими садами, которые вместе с деревянными оградами и ухоженными кустами придавали месту атмосферу своеобразной сдержанной безыскусности, а когда я вошел, несколько работниц в разноцветных блузках, с волосами, освещенными солнцем, украшали спокойный фон, как дикие цветы в живых изгородях.

В одном из таких садов я заметил, что дорожка вымощена чем-то вроде круглых плиток, но, присмотревшись, понял, что это старомодные каменные чернильные бутылки, закопанные вверх дном, и подумал о странном тщеславии какого-то забытого писца, так украсившего свое жилище, возможно, переписчика судебных документов, или писателя, или даже поэта; и в этот момент я увидел на потрепанной стене табличку с нужным мне номером. Колокольчика или молотка не нашлось, поэтому, отодвинув засов, я открыл дверь и вошел.

Но если весь двор был сюрпризом, то здесь буквально удивительная картина, сон или мечта. Здесь, вдали от шума Флит-стрит, я увидел старомодный сад, окруженный высокими стенами, и теперь, когда калитка закрыта, совершенно отрезанный от кипящего вокруг городского мира. Я стоял и смотрел в радостном изумлении. На переднем плане освещенные солнцем деревья и клумбы с цветами: люпином, львиным зевом, мальвой, настурцией; над клумбами летало несколько бабочек, не обращая внимания на пушистую и поразительно чистую белую кошку, которая гонялась за ними и бесполезно махала в воздухе лапами. А на заднем фоне не менее удивительный старый дом, почтенный, с темными карнизами, должно быть, смотревший на этот сад, когда по двору в носилках проносили франтов в кружевах, а вежливый Исаак Уолтон[1], выйдя из своего магазина на Флит-стрит, прогуливался по Феттер Лейн в сторону Темпл Миллз.

Я был так поглощен этой неожиданной картиной, что рукой задел ряд колокольчиков, прежде чем пришел в себя. Громкий звон внутри напомнил мне о моем деле, и я заметил небольшую медную табличку с надписью «мисс Оман».

С некоторой внезапностью открылась дверь, а на меня выжидающе посмотрела невысокая, средних лет женщина.

– Я позвонил не в тот колокольчик? – спросил я – глупо, должен признаться.

– Откуда мне знать? – ответила она. – Наверно, так и есть. Мужчины постоянно так делают, а потом извиняются и говорят, что ошиблись.

– Я так далеко не зайду, – сказал я. – Кажется, я добился нужного результата, а вдобавок познакомился с вами.

– Кого вы хотите увидеть? – спросила она.

– Мистера Беллингема.

– Вы врач?

– Да, врач.

– Поднимайтесь за мной, – сказала мисс Оман, – и не наступайте на краску.

Я пересек просторную прихожую и вслед за проводницей стал подниматься по благородной дубовой лестнице, старательно ступая на уложенные посредине коврики. На площадке второго этажа мисс Оман открыла дверь, показала на комнату и произнесла:

– Идите туда и ждите. Я скажу, что вы здесь.

– Я сказал, мистер Беллингем… – начал я, но дверь захлопнулась, я услышал, как мисс Оман быстро спускается по лестнице.

Мне сразу стало ясно, что я в очень неловком положении. Комната, в которой я находился, соединяется с другой, и, хотя соединяющая дверь закрыта, и слышал разговор в соседней комнате. Вначале, конечно, неопределенные звуки, с несколькими несвязанными фразами, но неожиданно я отчетливо услышал громкий и очень сердитый голос:

– Ла, я это сказал! И скажу еще раз. Подкуп! Сговор! Вот что это значит. Вы хотите подкупить меня!

– Ничего подобного, Годфри, – последовал более тихий ответ, но в этот момент я выразительно кашлянул и передвинул стул, и голоса снова стали плохо различимыми.

Чтобы отвлечь внимание от невидимых соседей, я с любопытством осмотрелся и задумался о личностях здешних обитателей. А комната очень любопытная, с выразительными намеками на прошлое великолепие и достоинство старого мира, очень интересная, полная контрастов и удивительных противоречий. По большей части она говорила о безошибочной, хотя и приличной бедности. Почти без мебели, а та, что есть, очень дешевая: маленький кухонный стол и три виндзорских стула (два из них с ручками), на полу потертый ковер, на столе дешевая холщовая скатерть. Все это наряду с книжными полками, откровенно сооруженными их ящиков, взятых в бакалейном магазине, и составляет всю обстановку. И однако, несмотря на бедность, комната вызывает представление о домашнем уюте, хотя и несколько аскетического содержания, и при этом проявлен безукоризненный вкус. Своеобразный рыжевато-коричневый цвет скатерти приятно гармонирует с сине-зеленым ковром; виндзорские стулья и ножки стола старательно избавлены от блестящего лака, они спокойного коричневого цвета, и вся обстановка облегчается имбирной банкой[2], полной свежесрезанных цветов и стоящей в центре стола.

Но контраст, о котором я говорю, наиболее поразителен. Например, книжные полки, самодельные и сто́ящие несколько пенсов, уставлены дорогими предметами археологии и древнего искусства. Таковы и предметы на каминной доске: бронзовая – не из бронзовой штукатурки – голова Гипноса[3] и пара настоящих ушебти[4]. Таковы же украшения на стенах: несколько офортов – все подписанные авторами – на восточные темы и великолепное факсимильное воспроизведение египетского папируса. Все перечисленное в высшей степени несовместимо: дорогие украшения и самые дешевые и потрепанные необходимости жизни, прихотливая культура и явно выраженная бедность. Я не мог этого понять. Кто он такой, мой новый пациент? Скупец, прячущий себя и свои богатства в незаметном дворе? Эксцентричный мудрец? Философ? Или – что более вероятно – свихнувшийся? Но в этот момент мои размышления оказались прерваны гневным голосом из соседней комнаты.

– А я говорю, что вы обвиняете меня! Вы считаете, что я скрылся вместе с ним!

– Вовсе нет! – был ответ. – Но я повторяю: ваше дело – установить, что с ним стало. Это в вашей ответственности.

– Моя ответственность? – повторил первый голос. – А как же ваша? Ваше положение очень подозрительно.

– Что? – взревел второй. – Вы намекаете, что я убил собственного брата?

Во время этого удивительного разговора я стоял, охваченный недоумением. Неожиданно я спохватился, сел на стул, уперся локтями в колени и закрыл уши руками. В таком виде я просидел, должно быть, целую минуту, когда понял, что закрывается дверь рядом со мной.

Вскочив и в некотором замешательстве повернувшись (потому что должен был выглядеть невыразимо нелепо), я увидел рослую и поразительно красивую девушку, которая, держась за дверную ручку, вежливо поклонилась мне. С первого же взгляда я заметил, как превосходно она согласуется с этим необычным окружением. В черном платье, с черными волосами, черно-серыми глазами и с серьезным печальным лицом цвета слоновой кости, она стояла, как на старом потрете Терборха[5], в такой совершенной гармонии цветов, что всего на шаг отличалась от монохромности. Очевидно – леди, несмотря на поношенную одежду, и что-то в положении головы и прямых бровей говорило, что беды и невзгоды не сломали, а только укрепили ее.

– Должна попросить вас простить меня, что заставила долго ждать, – сказала она; что-то в уголках ее строгого рта напомнило мне, в какой нелепой позе она меня застала.

Я что-то пробормотало том, что такое незначительное ожидание совершенно неважно, что на самом деле я рад был отдохнуть, и уже собирался перейти к теме больного, когда снова с отвратительной отчетливостью послышался голос из соседней комнаты.

– Говорю вам, что я ничего подобного не делал! Ваше предложение – настоящий заговор!

Мисс Беллингем – я предположил, что это она, – гневно покраснев, направилась к двери, но тут эта дверь распахнулась, и в комнату вбежал небольшого роста щеголеватый мужчина средних лет.

– Ваш отец сошел с ума, Руфь! – воскликнул он. – Он совершенно спятил! И я отказываюсь общаться с ним!

– Эта встреча не по его желанию, – холодно ответила мисс Беллингем.

– Нет, конечно, – последовал гневный ответ, – это моя ошибочная щедрость. Но какой смысл в разговорах? Я сделал для вас, что мог, и больше ничего не сделаю. Не трудитесь провожать меня, я найду дорогу. Всего хорошего!

С коротким поклоном и быстрым взглядом на меня говоривший повернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

– Я должна извиниться перед вами за такую необычную встречу, – сказала мисс Беллингем, – но полагаю, медиков трудно удивить. Представлю вам вашего пациента. – Она открыла дверь в соседнюю комнату и, когда я вошел вслед за ней, произнесла: – К тебе еще один посетитель, дорогой. Доктор…

– Беркли, – представился я. – Я действую от лица моего друга доктора Барнарда.

Больной, благообразно выглядящий мужчина лет пятидесяти пяти, сидевший на кровати, опираясь на подушки, протянул заметно дрожащую руку, которую я сердечно пожал, отметив про себя эту дрожь.

– Здравствуйте, сэр, – сказал мистер Беллингем. – Надеюсь, доктор Барнард не заболел?

– О нет, – ответил я, – он отправился в плавание по Средиземному морю. Возможность появилась неожиданно, и я проводил его раньше, чем он успел передумать. Отсюда мое бесцеремонное появление, которое, я надеюсь, вы простите.

– Конечно, – был сердечный ответ. – Я рад, что вы его отправили: он нуждался в отдыхе. И рад познакомиться.

– Вы очень добры, – сказал я.

Он поклонился, как может поклониться человек на постели в окружении подушек; таким образом, обменявшись, так сказать, бортовыми залпами вежливости, мы – точнее я – перешли к делу.

– Давно ли вы лежите? – осторожно спросил я, не желая показывать, что мой доверитель не сообщил мне никакой информации об этом случае.

– Неделю, – ответил он. – Fons et origo mali[6] – двухместный кеб, сбивший меня напротив Ло-Кортс. Я упал посреди дороги. Моя вина, конечно, так, во всяком случае, сказал кебмен; наверно, он прав. Но для меня это не утешение.

– Вы сильно пострадали?

– Не очень, но я повредил ногу и ударился. Я уже немолод для подобного, понимаете.

– Таково большинство людей, – произнес я.

– Это верно, но в двадцать лет такое переносишь легче, чем в пятьдесят пять. Однако колену стало гораздо лучше – вскоре сами посмотрите и, как можете видеть, я полностью отдыхаю. Но это не все мои беды и даже не худшие из них. Дело в моих проклятых нервах. Я раздражителен, как дьявол, и нервничаю, как кошка. И ночью не могу отдохнуть.

Я вспомнил его протянутую дрожащую руку. Он не похож на пьяницу, но…

– Вы много курите? – дипломатично спросил я.

Он хитро посмотрел на меня и улыбнулся.

– Очень деликатный подход к теме, доктор, – сказал он. – Нет, я не курю много и не напиваюсь. Я заметил, как вы только что посмотрели на мою дрожащую руку… о, все в порядке, я не обижаюсь. Врач обязан все замечать. Но у меня, как правило, рука устойчивая, когда я не расстроен, однако малейшее возбуждение заставляет меня дрожать, как желе. Дело в том, что у меня только что был очень неприятный разговор…

– Думаю, – прервала мисс Беллингем, – доктор Беркли как раз находился по соседству и все слышал.

Мистер Беллингем беззастенчиво рассмеялся.

– Боюсь, я сорвался, – сказал он, – но я вообще импульсивный человек, доктор, а когда хочу сказать, что думаю, говорю прямо и резко.

– И громко, – добавила его дочь. – Доктору Беркли пришлось зажать уши.

Она посмотрела на меня и как будто даже слегка подмигнула серьезными серыми глазами.

– Я кричал? – не очень сокрушенно, как мне кажется, спросил мистер Беллингем, хотя тут же добавил: – Мне очень жаль, моя дорогая, но больше этого не произойдет. Думаю, мы в последний раз видели того доброго джентльмена.

– Я очень на это надеюсь, – ответила она, добавив: – А сейчас я оставлю вас, чтобы вы поговорили. Если понадоблюсь, я в соседней комнате.

Я открыл для нее дверь и, когда она вышла, слегка поклонившись мне, сел у кровати и возобновил консультацию. Это был очевидный случай нервного срыва, к которому имело несомненное отношение происшествие с кебом. Что касается других сопутствующих обстоятельств, меня они не касались, хотя мистер Беллингем, очевидно, считал по-другому, потому что сказал:

– Это происшествие с кебом оказалось последней соломинкой, оно меня прикончило, но я уже давно качусь с холма. На протяжении последних двух лет у меня очень много неприятностей. Но, вероятно, я не должен докучать вам своими личными проблемами.

– Мне интересно все, что связано со здоровьем пациента, если вы согласны мне рассказать, – ответил я.

– Согласен? – воскликнул он. – А вы встречали пациента, который не рад поговорить о своем здоровье? Как правило, возражает слушатель.

– Ну, ваш настоящий слушатель не возражает.

– В таком случае, – сказал мистер Беллингем, – я доставлю себе удовольствие, рассказав вам о своих бедах: у меня не часто бывает возможность поворчать, жалуясь респектабельному человеку моего класса. И у меня действительно есть основания жаловаться на судьбу, с чем вы согласитесь, когда я скажу, что два года назад лег спать как джентльмен со значительными независимыми средствами и прекрасными перспективами, а проснулся утром и обнаружил, что стал практически нищим. Не очень приятное испытание, особенно в моем возрасте.

– Да, – согласился я, – в любом возрасте.

– И это не все, – продолжал он, – потому что в то же время я потерял брата, моего самого близкого и дорого друга. Он пропал – исчез с лица земли, но, возможно, вы слышали об этом деле. Проклятые газеты тогда были полны этим.

Он неожиданно замолчал, несомненно, заметив перемену в моем лице. Конечно, я сразу вспомнил то дело. С того момента, как я вошел в этот дом, воспоминание топталось на самом пороге памяти, и теперь слова мистера Беллингема сразу его вызвали.

– Да, – подтвердил я, – я помню тот случай, потому что наш лектор по медицинской юриспруденции привлек к нему наше внимание.

– Правда? – произнес мистер Беллингем, как мне показалось, немного встревоженно. – И что же он говорил об этом происшествии?

– Он сказал, что это дело может привести к очень серьезным юридическим последствиям.

– Ей-богу, – воскликнул Беллингем, – тот человек был пророком! Юридические последствия, поистине! Но он, конечно, не знал, какая адская путаница возникнет в связи с этим делом. Кстати, как его звали?

– Торндайк, – ответил я. – Доктор Джон Торндайк.

– Торндайк, – задумчиво повторил мистер Беллингем. – Кажется, я вспоминаю это имя. Да, конечно. О нем говорил мой друг юрист мистер Марчмонт в связи с делом человека, с которым я был слегка знаком, с неким Джефри Блекмуром, что исчез очень загадочно. Я вспомнил, что доктор Торндайк разрешил это дело с необыкновенной изобретательностью.

– Думаю, ему было бы очень интересно ваше дело, – предположил я.

– Конечно, – согласился мистер Беллингем, – но нельзя бесплатно тратить время профессионала, а я не могу заплатить ему. И это напоминает мне, что я занимаю ваше время, болтая о личных делах.

– Мой утренний обход закончен, – сказал я, – и более того, ваши личные дела чрезвычайно интересны. Могу ли я спросить, какова природа юридических затруднений?

– Нет. Если не хотите потратить весь остаток дня и вернуться домой в бреду. Скажу вам только, что неприятности связаны с завещанием моего бедного брата. Прежде всего, оно не может быть исполнено, потому что нет достаточных доказательств смерти моего брата, а во-вторых, если оно и будет исполнено, то все перейдет во владение человека, который никогда не должен был его получить. Само завещание – дьявольски раздражающий документ, когда-либо произведенный извращенной изобретательностью упрямо заблуждающегося человека. Это все. Взглянете на мое колено?

Так как объяснение мистера Беллингема (изложенное быстрым крещендо и закончившееся почти криком) привело к тому, что он побагровел и почти дрожал, я решил, что лучше закончить разговор. Поэтому я осмотрел колено пациента, которое почти зажило, и провел общий осмотр; дав джентльмену подробные наставления, как себя вести, я встал, собираясь уходить.

– И помните, – сказал я, пожимая ему руку, – ни табака, ни кофе, и вообще никаких возбуждений. Ведите спокойную жизнь.

– Все это очень хорошо, – ответил он, – но, предположим, придут люди и будут возбуждать меня?

– Не обращайте на них внимания, – улыбнулся я, – и читайте «Альманах Уитакера»[7].

И с этим прощальным советом я вышел в наружную комнату.

Мисс Беллингем сидела за столом; перед ней лежала груда блокнотов в синем переплете, два из них были открыты, виднелись страницы, заполненные мелким аккуратным почерком. Когда я вошел, она встала и вопросительно посмотрела на меня.

– Я слышала, вы посоветовали моему отцу читать «Альманах Уитакера», – сказала она. – Это лечебное средство?

– Исключительно, – ответил я. – Я рекомендую это как лекарственное средство, как противоядие от возбуждения.

Она слегка улыбнулась.

– Это поистине не слишком эмоциональная книга, – хмыкнула она и потом спросила: – У вас есть какие-то другие инструкции?

– Что ж, могу дать обычный совет: сохранять оптимизм и избегать тревог, но не думаю, чтобы вы нашли его очень полезным.

– Напротив, – ответила она, – это превосходный совет. Люди в нашем положении, боюсь, не слишком веселы, но все же у них нет извращенного желания неприятностей. Беды приходят непрошеными. Но, конечно, вы не можете заниматься этим.

– Я практически не могу помочь, но искренне надеюсь, что дела вашего отца скоро наладятся.

Она поблагодарила меня за добрые пожелания и проводила до входной двери, где с поклоном и крепким рукопожатием отпустила меня.

Когда я вышел из-под арки, на меня обрушился очень неприятный шум Феттер Лейн, и эта маленькая улица выглядела очень убогой и беспокойной по сравнению с достоинством и монашеской тишиной старого сада. А что касается операционной, с ее клеенчатым полом и развешанными по стенам карточками страховых агентов в позолоченных рамах, то она была так отвратительна, что я для отвлечения занялся дневником и все еще деловито записывал результаты утренних посещений, когда вкрадчиво вошел Адольс, официант, и объявил, что ланч готов.

Глава 3

Джон Торндайк

Любому наблюдателю очевидно, что характер человека проявляется в его одежде. То, что то же самое справедливо к группам людей, менее знакомо, но совершенно очевидно. Разве люди боевых профессий и до сегодня не украшают себя перьями, пышными расцветками и позолоченными украшениями, как африканские военные вожди или «смельчаки» краснокожие, что указывает на место войны в современной цивилизации? Разве римская церковь не посылает своих священников на алтарь в одеянии, которое было модно еще до падения Римской империи, как знак своего непоколебимого консерватизма? И разве, наконец, юриспруденция, громыхая вслед за веком прогресса, не свидетельствует о своей покорности прецеденту головными уборами, напоминающими добрые дни королевы Анны[8]?

Должен извиниться перед читателем за то, что посвящаю его в свои банальные размышления, в то время как я стоял в тени и спокойствии Иннер Темпл[9], разглядывая товары в витрине одного из магазинов. Я остановился перед ней и разглядывал парики, когда вздрогнул, услышав сказанные низким голосом слова:

– На вашем месте я бы предпочел тот с толстой задней частью.

Я быстро и сердито повернулся и увидел лицо своего старого друга и бывшего сокурсника Джервиса, за которым, глядя на меня со спокойной улыбкой, стоял мой прежний учитель доктор Джон Торндайк. Оба тепло поздоровались со мной, и я почувствовал себя польщенным, потому что Торндайк – очень известная личность, да и Джервис на несколько курсов старше меня.

– Выпьете с нами чашку чая, надеюсь, – сказал Торндайк, и, когда я радостно согласился, он взял меня за руку и повел в направлении Казначейства.

– Но почему такой голодный взгляд на эти приметы судебного тщеславия? – спросил он. – Неужели вы хотите последовать примеру моему и Джервиса и покинуть постель больного ради судебного присутствия?

– Что? Джервис занялся юриспруденцией?

– Боже, да! – ответил Джервис. – Я стал паразитом Торндайка. Знаете, у больших блох бывают маленькие блохи. Я та часть дроби, что идет вслед за точкой после целого числа.

– Не верьте ему, Беркли, – прервал его Торндайк. – Он мозг фирмы. Я представляю ответственность и моральные ценности. Но вы не ответили на мой вопрос. Что вы делаете здесь летним днем, глядя на витрину изготовителя париков?

– Я замещаю Барнарда, у него практика на Феррер Лейн.

– Знаю, – сказал Торндайк. – Мы иногда его встречаем, и в последнее время он очень бледный и осунувшийся. Он в отпуске?

– Да. Отправился в плавание к греческим островам на корабле, который привезет черную смородину.

– В таком случае, – произнес Джервис, – вы действительно местный врач общей практики. Я подумал, что вы выглядите чертовски респектабельно.

– И судя по расслабленному состоянию, в котором мы вас встретили, – добавил Торндайк, – практика не слишком напряженная. Полагаю, она исключительно местная?

– Да, – ответил я. – Пациенты живут на маленьких улицах и во дворах в радиусе полумили от больницы, и у многих из них жилища убогие. О, и это напомнило мне об очень странном совпадении. Думаю, оно вас заинтересует.

– Жизнь полна странных совпадений, – сказал Торндайк. – Никого, кроме обозревателя романов, такие совпадения не удивляют. Но каково ваше совпадение?

– Оно связано со случаем, который вы упомянули в больнице два года назад. Человек исчез при очень загадочных обстоятельствах. Помните? Этого человека звали Беллингем.

– Египтолог? Да, я хорошо помню тот случай. Что с ним?

– Его брат мой пациент. Он живет на Невиллз Корт с дочерью, и похоже, они бедны как церковная мышь.

– Это действительно очень интересно, – кивнул Торндайк. – Они должны были обеднеть очень неожиданно. Если я верно помню, его брат жил в большом доме со своим собственным участком.

– Да, это так. Вижу, вы помните тот случай.

– Мой дорогой друг, – сказал Джервис, – Торндайк никогда не забывает заслуживающие интереса случаи. Он своего рода медицинско-юридический верблюд. Он глотает факты из газет и других источников, а потом, в свободные моменты, отрыгивает их и начинает жевать. Очень своеобразная привычка. Случай описывается в газетах или происходит в суде, и Торндайк целиком его проглатывает. Затем проходит время, и все забывают об этом случае. Через год или два появляются новые факты, и тут, к своему изумлению, вы обнаруживаете, что Торндайк к этому готов. В этот промежуток он думал о случае.

– Вы заметите, – сказал Торндайк, – что мой ученый друг прибегает к смешанным метафорам. Но его заявление в целом верно, хотя выражено не очень ясно. Когда мы подкрепим вас чашкой чая, вы должны будете подробней рассказать нам о Беллингеме.

За этим разговором мы подошли к квартире Торндайка, который живет на втором этаже дома № 5а на Кингз Бенч Уок, и, войдя в красивую, просторную, обшитую панелями комнату, мы увидели невысокого пожилого мужчину, аккуратно одетого в черное и расставляющего на столе посуду для чая. Я с любопытством посмотрел на него. Он не походил на слугу, несмотря на аккуратную черную одежду; в сущности его внешность меня удивила, потому что его полное достоинства интеллигентное лицо предполагало, что он принадлежит к какой-то сложной профессии, у него ловкие руки искусного механика.

Торндайк задумчиво посмотрел на накрытый стол, потом взглянул на своего слугу.

– Вижу, вы накрыли на трех человек, Полтон, – отметил он. – Откуда вы знали, что я приведу кого-то на чай?

Маленький человек улыбнулся очень своеобразной лукавой радостной улыбкой и объяснил:

– Я видел в окне лаборатории, как вы вышли из-за угла, сэр.

– Как разочаровывающе просто, – выдохнул Джервис. – Мы надеялись на что-нибудь нелепое и телепатическое.

– Простота – душа эффективности, сэр, – ответил Полтон, проверяя, что он ничего не забыл; после этого удивительного афоризма он исчез.

– Вернемся к делу Беллингема, – сказал Торндайк, разлив чай. – Выяснили ли вы какие-нибудь новые факты, относящиеся к этому делу? Я имею в виду факты, которые вы можете сообщить, конечно, если имеете на то право.

– Я узнал одно или два обстоятельства, которые можно сообщить без всякого вреда. Например, что Годфри Беллингем, мой пациент, совершенно неожиданно потерял все свое состояние во время исчезновения.

– Это действительно странно, – подтвердил Торндайк. – Противоположное событие было бы вполне объяснимо, но как могло исчезнуть состояние, непонятно, если не производилась какая-то выплата.

– Нет, ничего такого не было, и это меня удивило. Но в деле возникли необычные обстоятельства, и юридическое положение стало очень запутанным. Например, существует завещание, с которым связаны большие трудности.

– Завещание трудно осуществить, если нет доказательств смерти, – заметил Торндайк.

– Совершенно верно. Это одна из трудностей. Вторая как будто в том, что в самом завещании есть роковой недостаток. Я не знаю, каков он, но думаю, что рано или поздно узнаю. Кстати, я упомянул, что вы интересовались данным случаем, и думаю, Беллингем был бы рад проконсультироваться у вас, но, конечно, у бедняги нет на это денег.

– Для него это неприятно, если есть другие заинтересованные лица. Вероятно, будет проведено какое-то следствие, и так как закон обычно не учитывает бедность, Беллингем, вероятно, потерпит поражение. Он должен получать советы.

– Не вижу, как он может их получать, – сказал я.

– Я тоже, – признался Торндайк. – Для бедняков помощь юристов не предусмотрена; считается, что к услугам закона могут обращаться только люди со средствами. Конечно, если бы мы знали этого человека и его обстоятельства, мы могли бы ему помочь, но, насколько нам известно, он может оказаться явным негодяем.

Я вспомнил странный разговор, который я подслушал, и задумался: что бы сказал Торндайк, если я бы я смог ему рассказать. Очевидно, рассказывать я не могу, только сообщить о своих впечатлениях.

– Он не кажется мне таким, – произнес я, – но, конечно, точно это неизвестно. На меня лично он произвел благоприятное впечатление, чего я не могу сказать о другом человеке.

– Что за другой человек? – спросил Торндайк.

– В этом деле был еще одни человек, не правда ли? Я забыл, как его звали. Я видел его в доме, и он мне не понравился. Подозреваю, что он оказывает какое-то давление на Беллингема.

– Беркли больше знает об этом деле, чем говорит нам, – сказал Джервис. – Давайте посмотрим отчет и узнаем, кто тот незнакомец.

Он снял с полки толстый альбом газетных вырезок и положил его на стол.

– Понимаете, – продолжил он, проводя пальцами по указателю, – Торндайк сохраняет все связанное с перспективными случаями, а я знаю, что от этого случая он чего-то ожидал. Думаю, у него была мрачная надежда, что однажды голова исчезнувшего окажется в чьем-то мусорном ведре. Вот оно, этого второго человека зовут Херст. Кажется, он кузен, и именно в его доме исчезнувшего в последний раз видели живым.

– Значит, вы думаете, что мистер Херст играет активную роль в данном деле? – спросил Торндайк, взглянув на отчет.

– Таково мое впечатление, – ответил я, – хотя на самом деле я ничего об этом не знаю.

– Что ж, – сказал Торндайк, – если бы вы знали, что было сделано, и получили бы разрешение говорить об этом, мне было бы очень интересно узнать, как развивается этот случай, и если бы неофициальное мнение о какой-либо части оказалось полезно, не вижу вреда в том, чтобы сообщить его.

– Было бы очень ценно, если бы другие участники получали профессиональные советы, – произнес я, а потом после паузы спросил: – Вы много размышляли об этом случае?

Торндайк задумался.

– Нет, – ответил он, – не могу сказать, что много. Я старательно обдумал его, когда этот отчет впервые появился, и с тех пор иногда о нем думал. Это моя привычка, как сказал Джервис, использовать моменты бездеятельности (как, например, во время железнодорожных поездок), придумывая на основании известных фактов теории по знакомым мне нерешенным делам. Думаю, это полезная привычка, потому что, кроме умственного упражнения и опыта, которые она дает, в тех случаях, когда у меня в руках оказываются значительные части тех дел, предварительные размышления бывают очень полезными.

– У вас есть теория относительно известных фактов в данном деле? – спросил я.

– Да. У меня есть несколько теорий, одну из них я особенно предпочитаю, и я с большим интересом жду новых фактов, которые показали бы, какая из моих теорий верна.

– Бесполезно пытаться узнать у него что-нибудь, Беркли, – сказал Джервис. – Он оборудован информационным клапаном, открывающимся только внутрь. Наполнять вы можете сколько угодно, но извлечь ничего не сможете.

Торндайк усмехнулся.

– Мой ученый друг в основном прав, – подтвердил он. – Понимаете, меня в любой момент могут попросить дать совет по этому делу, и я буду очень глупо себя чувствовать, если уже подробно объяснил свою точку зрения. Но я хотел бы послушать, какие выводы делаете вы и Джервис на основании фактов, описанных в отчете.

– Видите, – воскликнул Джервис, – что я вам говорил! Он хочет высосать содержание наших мозгов.

– Что касается моего мозга, – фыркнул я, – то процесс высасывания даст только вакуум, поэтому уступаю эту честь вам. Вы полноценный юрист, в то время как я только врач общей практики.

Джервис старательно набил свою трубку и закурил. Потом, выпустив в воздух тонкую струю дыма, сказал:

– Если вы хотите узнать, какие выводы я сделал из отчета, могу сказать: никакие. Мне кажется, все дороги ведут в тупик.

– Ну, это всего лишь лень, – произнес Торндайк. – Беркли хочет получить образец вашей судебно-медицинской мудрости. Ученый советник может быть – и часто бывает – в тумане, но никогда не признает этого; он заворачивает это в приличную словесную маскировку. Расскажите нам, как вы пришли к своему заключению. Покажите, как вы взвешивали факты.

– Хорошо, – ответил Джервис, – я дам вам мастерский анализ фактов, который ни к чему не ведет.

Он какое-то время с легким замешательством, как мне показалось, продолжал курить, и я ему сочувствовал. Наконец он выдул небольшое облако дыма и продолжил:

– Положение кажется таким. Человека видели входящим в дом. Его отвели в определенную комнату, и он там закрылся. Никто не видел, как он выходил, однако когда в комнату вошли, она была пуста; этого человека больше никогда не видели ни живым, ни мертвым. Таково очень нелегкое начало. Очевидно, что могло произойти одно из трех. Он должен был оставаться в этой комнате или по крайней мере в этом доме; либо он умер – естественной смертью или другим способом – и тело остается в доме ненайденным; либо он незаметно покинул дом. Рассмотрим первую возможность. Дело происходило почти два года назад. Он не мог два года оставаться в этом доме живым. Его увидели бы. Его увидели бы слуги, убирающие комнаты.

Здесь со снисходительной улыбкой вмешался Торндайк.

– Мой ученый друг рассматривает дело с неподобающим легкомыслием. Мы принимаем вывод, что этот человек не мог оставаться в доме живым.

– Хорошо. В таком случае мог ли он оставаться мертвым? Очевидно – нет. В отчете говорится, что как только человек исчез, Херст и слуги тщательно обыскали весь дом. Не имелось никакой возможности за такое короткое время скрыть тело, отсюда следует единственный возможный вывод: тела там не было. Больше того, если мы предположим, что человек убит, а именно это предполагает сокрытие тела, возникает вопрос: кто его мог убить? Конечно, не слуги, а что касается Херста – конечно, мы не знаем, какими были отношения между исчезнувшим человеком и им, по крайней мере, я не знаю.

– Я тоже не знаю, – подтвердил Торндайк. – Я не знаю ничего, кроме того, что было в газетном отчете и что рассказал нам Беркли.

– В таком случае мы ничего не знаем. У него мог быть мотив для убийства, а могло и не быть. Главное в том, что у него как будто не было для этого возможности. Даже если предположить, что у него была возможность временно спрятать тело, в конечном счете его все равно обнаружили бы. Он не мог в присутствии слуг похоронить его в саду и не мог его сжечь. Единственный возможный способ – расчленить тело на фрагменты и закопать их в разных тайных местах или бросить в пруд или реку. Но никаких фрагментов не было найдено, а к настоящему времени что-нибудь обязательно нашли бы. Таким образом, ничего не поддерживает это предположение. Кажется, предположение об убийстве – по крайней мере в этом доме – должно быть исключено, тем более что дом обыскивали сразу после исчезновения человека.

Перейдем к третьей альтернативе. Покинул ли он дом незаметно? Что ж, это не невозможно, но поступать так было бы очень странно. Он мог быть импульсивным или эксцентричным человеком. Мы не можем сказать. Мы ничего о нем не знаем. Но прошло два года, и он нигде не появился, так что, если он покинул дом тайно, он скрылся где-то и продолжает скрываться. Конечно, он мог быть сумасшедшим, который так себя ведет, а мог и не быть. У нас нет никакой информации о характере этого человека.

Затем возникает осложнение, связанное со скарабеем, который был найден на земле в доме его брата в Вудфорде. Это как будто свидетельствует, что в какое-то время он посещал этот дом. Но никто его там не видел, и потому неизвестно, куда он пошел сначала: в дом брата или к Херсту. Если он носил скарабея, когда пришел в дом в Элтаме, он должен был незаметно оставить этот дом и отправиться в Вудфорд; но если с ним скарабея не было, он, вероятно, пошел из Вудфорда в Элтам и здесь окончательно исчез. Относительно того, был ли у него скарабей, когда его последней видела служанка Херста, данных нет.

Если он пошел в дом брата после посещения Херста, его исчезновение кажется более понятным, если мы не возражаем против небрежных обвинений в убийстве, потому что в этом случае гораздо легче избавиться от тела. Очевидно, никто не видел его входящим в дом, и, если он вошел, то через заднюю калитку, которая связана с библиотекой – отдельным зданием на некотором удалении от дома. В этом случае Беллингемы имели физическую возможность избавиться от тела. У них имелось достаточно времени, чтобы сделать это незаметно, во всяком случае – на время. Никто не видел, что человек входил в дом, и никто не знал, что он там, если он там был; очевидно, не проводилось никаких поисков ни тогда, ни впоследствии. Если бы имелась возможность установить, что он покинул дом Херста живым или что у него был скарабей, когда он пришел туда, положение Беллингемов выглядело бы очень подозрительным – хотя, конечно, девушка должна бы находиться в доме, если там находился отец. Но в том-то и затруднение: нет никаких доказательств, что этот человек покинул дом Херста живым. А если он этого не делал… Как я вам сказал вначале, куда ни повернешь, утыкаешься в тупик.

– Банальное окончание для такого мастерского изложения, – прокомментировал Торндайк.

– Знаю, – подтвердил Джервис. – Но что еще можно сделать? Есть несколько возможных решений, и одно из них должно быть верным. Но как нам судить, какое из них верное? Я считаю, что, пока мы больше не узнаем об участниках и их финансовых и иных интересах, нам не хватает данных для решения.

– Здесь, – произнес Торндайк, – я полностью с вами не согласен. Я считаю, что у нас достаточно данных. Вы говорите, что у нас нет возможности установить, какое из решений верное, но если вы внимательно прочтете отчет, то поймете, что имеющиеся факты указывают на одно и только на одно решение. Возможно, это не истинное объяснение, я этого не предполагаю. Но сейчас мы рассуждаем отвлеченно, академически, и я удовлетворен тем, что наши данные указывают на единственное решение. Что скажете, Беркли?

– Я скажу, что мне пора уходить: вечерние консультации начинаются в половине седьмого.

– Что ж, – сказал Торндайк, – не станем мешать вам выполнять профессиональные обязанности, когда добрый Барнард собирает смородину на греческих островах. Но заходите к нам снова. Приходите когда хотите и когда закончите работу. Вы нам не помешаете, даже если мы заняты, а после восьми вечера это бывает крайне редко.

Я сердечно поблагодарил доктора Торндайка за гостеприимство и пошел домой по Миддл Темпл Лейн и Эмбаркменту; не слишком прямой маршрут через Феттер Лейн, должен признаться, но наш разговор оживил мой интересе к дому Беллингема и заставил задуматься.

По любопытному разговору, свидетелем которого я стал, было ясно, что дело усложняется. Я не предполагал, что эти два респектабельных джентльмена действительно подозревали друг друга в причастности к исчезновению человека, но их неосторожные, сказанные в гневе слова показывали, что у них возникли такие зловещие предположения – опасное состояние, которое может привести к появлению настоящих подозрений. К тому же обстоятельства дела действительно очень загадочны, что я особенно ясно понял, выслушав анализ моего друга.

От этой проблемы мои мысли не впервые за последние несколько дней перешли к красивой девушке, которая казалась мне верховной жрицей храма загадок в необычном маленьком дворе. Как странно она выглядит на необычном фоне со своими спокойными, холодными, сдержанными манерами! Ее бледное лицо, такое печальное и усталое, ее черные прямые брови и серьезные серые глаза, такие непостижимые, таинственные, пророческие. «Поразительная и выразительная личность, – думал я, – в которой что-то меня привлекает и одновременно отталкивает».

И тут я вспомнил слова Джервиса: «Девушка должна бы находиться в доме, если там находился отец». Ужасная мысль, хотя и высказанная только предположительно, и мое сердце отрицало ее, отрицало с возмущением, которое меня удивило. Хотя эта строгая фигура в черном, хранившаяся в моей памяти, сама подсказывала мысль о чем-то загадочном и таинственном.

Глава 4

Юридические осложнения и шакал

Эти размышления и кружной маршрут с опозданием привели меня к концу Феттер Лейн, где, сменив отвлеченный образ на бодрые манеры занятого профессионала, я быстро пошел вперед и вошел в больницу со сдвинутыми бровями, как будто только что занимался трудным пациентом. Но меня ждала только одна пациентка, и она встретила меня вызывающим фырканьем.

– Значит, вы наконец пришли? – сказала она.

– Вы совершенно правы, мисс Оман, – ответил я, – и вы очень кратко описали этот факт. Что я могу с удовольствием сделать для вас?

– Ничего, – был ее ответ. – Мой врач леди, но я принесла вам письмо от мистера Беллингема. Вот оно.

И она сунула мне в руки конверт.

Я просмотрел записку и узнал, что у моего пациента было несколько тревожных ночей и очень беспокойный день. «Поможете мне лучше спать?» – так заканчивалось послание.

Я ненадолго задумался. Не хочется прописывать снотворное малознакомому пациенту, но, с другой стороны, бессонница – очень тревожное состояние. Наконец я решил выиграть время, назначив умеренную дозу брома, прийти и проверить, не нужны ли пациенту более серьезные средства.

– Ему нужно немедленно принять дозу этого, – сказал я, передавая мисс Оман бутылочку, – а позже я загляну и проверю его состояние.

– Думаю, он будет рад вас видеть, – ответила она, – потому что сегодня вечером он один и очень уныл. Мисс Беллингем нет. Но я должна напомнить вам, что он беден и не может много заплатить. Прошу простить за то, что упоминаю об этом.

– Я очень обязан вам, мисс Оман, за этот намек, – ответил я. – Мне не обязательно его видеть, но я просто хотел заглянуть и поболтать с ним.

– Да, это принесет ему пользу. У вас есть свои достоинства, хотя пунктуальность, кажется, не входит в их число.

И с этим прощальным выстрелом мисс Оман удалилась.

В половине восьмого я поднимался по большой темной лестнице дома в Невиллз Корт, передо мной шла мисс Оман, которая впустила меня в комнату. Мистер Беллингем, только что завершивший ужин, сидел в кресле и мрачно смотрел на пустую решетку. Когда я вошел, он повеселел, однако явно находился в дурном настроении.

– Я не хотел вас тащить, когда ваша дневная работа закончилась, – сказал он, – но очень рад вас видеть.

– Вы меня не тащите. Я узнал, что вы одни, и решил заглянуть и несколько минут поболтать.

– Вы очень добры, – сердечно произнес он. – Но боюсь, вы найдете мое общество скучным. Человек, думающий о своих неприятностях, не самый приятный собеседник.

– Я не хочу тревожить вас, если вы предпочитаете остаться один, – сказал я, испугавшись, что слишком навязываюсь.

– О, вы меня нисколько не тревожите, – улыбнулся он, добавив со смехом: – Скорее наоборот. На самом деле, если бы не боялся до смерти вам наскучить, я попросил бы вас выслушать рассказ о моих неприятностях.

– Вы мне нисколько не наскучите, – ответил я. – Очень интересно узнать об опыте другого человека, если это не причиняет ему беспокойства. «Чтобы узнать человечество, надо изучить человека»[10], особенно врачу.

Мистер Беллингем мрачно улыбнулся.

– Вы заставляете меня чувствовать себя микробом, – сказал он. – Но если вы согласны взглянуть на меня в свой микроскоп, я готов подвергнуться вашему изучению, хотя не мои действия должны дать материал для ваших психологических наблюдений. Deus ex machine[11] – это мой бедный брат, который из своей неизвестной могилы, боюсь, дергает ниточки в этом дьявольском кукольном представлении.

Он замолчал и какое-то время задумчиво смотрел на решетку, как будто забыв о моем присутствии. Наконец он посмотрел на меня и продолжил:

– Это любопытная история, доктор, очень любопытная. Часть ее вы знаете – среднюю часть. Я расскажу вам с начала, и тогда вы будете знать столько же, сколько я; а что касается конца, то он никому не известен. Он, конечно, записан в книге судеб, но эту страницу еще не перевернули.

Беды начались со смерти моего отца. Он был сельским священником очень умеренных средств, вдовцом с двумя детьми, моим братом и мной. Он смог послать нас обоих в Оксфорд, после чего мой брат служил в министерстве иностранных дел, а я должен был стать священником. Но я неожиданно понял, что мои взгляды на религию изменились, что сделало это невозможным, и как раз в то время мой отец стал обладателем очень значительного состояния. И так как он отчетливо выразил желание оставить это состояние моему брату и мне, разделив его между нами поровну, у меня не оставалось потребности зарабатывать на жизнь какой-нибудь профессией. Моей страстью всегда была археология, и я решил посвятить себя моим любимым исследованиям, в которых, между прочим, я следовал семейным традициям, потому что мой отец с энтузиазмом изучал историю Древнего Востока, а Джон, как вы знаете, стал ученым египтологом.

Затем мой отец умер совершенно неожиданно и не оставил завещания. Он собирался его написать, но все откладывал, пока не стало слишком поздно. И поскольку почти вся собственность была в форме недвижимости, практически все унаследовал мой брат. Однако в соответствии с выраженным желанием отца он установил для меня пособие в пятьсот фунтов в год, что составляет примерно четверть всего ежегодного дохода. Я просил его выделить мне большую сумму, но он отказался. Он приказал своему адвокату платить мне пособие ежеквартально в течение всей остальной части его жизни, а также распорядился, что после его смерти все состояние перейдет ко мне, а если я умру раньше, то к моей дочери Руфи. Потом, как вы знаете, он неожиданно исчез, и так как обстоятельства предполагали, что он мертв, и никаких доказательств, что он жив, не было, его адвокат мистер Джеллико оказался не в состоянии выплачивать мне пособие. С другой стороны, поскольку никаких доказательств смерти не имелось, невозможно было исполнить завещание.

– Вы говорите, что обстоятельства предполагают смерть вашего брата. Каковы эти обстоятельства?

– Главным образом неожиданность и полнота его исчезновения. Его багаж, как вы знаете, найден невостребованным на железнодорожной станции, и было еще одно обстоятельство, еще сильней наводящее на ту же мысль. Мой брат получал пенсию от министерства иностранных дел, которую он должен был получать лично, а если он за границей, прислать доказательство, что на момент выплаты пенсии он жив. В этом отношении он был исключительно пунктуален и всегда являлся сам или присылал документ своему агенту мистеру Джеллико. Но с того момента, как он так загадочно исчез, от него ничего не было получено.

– Для вас это очень неприятное положение, – вздохнул я, – но думаю, было бы нетрудно получить разрешение суда об объявлении вашего брата мертвым и исполнении завещания.

У мистера Беллингема перекосилось лицо.

– Вероятно, вы правы, – сказал он, – но это не поможет. Видите ли, мистер Джеллико, подождав разумное время появления моего брата, предпринял необычный, но разумный, я полагаю, в данных обстоятельствах шаг: он пригласил меня и другое заинтересованное лицо в свой офис и познакомил нас с условиями завещания. И эти условия оказались весьма необычными. Я был поражен, когда услышал. И больше всего меня раздражает, что, как я считаю, мой бедный брат решил, что сделал все абсолютно безопасным и простым.

– Обычно так и бывает, – несколько неопределенно произнес я.

– Вероятно, да, – согласился мистер Беллингем, – но бедный Джон создал такую адскую мешанину своим завещанием, что оно полностью противоречит его желанию. Видите ли, мы старая лондонская семья. Дом на Куин Сквер, где мой брат номинально жил, но где он на самом деле держал свою коллекцию, мы занимали много поколений, и большинство Беллингемов похоронены поблизости на кладбище Святого Георга, хотя некоторые члены семьи похоронены в других кладбищах по соседству. Мой брат – кстати, он был холостяк – очень почитал семейные традиции и оговорил в завещании, что должен быть похоронен на кладбище Святого Георга среди его предков или по крайней мере на одном из кладбищ его родного прихода. Но вместо того, чтобы просто выразить свое желание и приказать исполнителям завещания выполнить его, он сформулировал условия, затрагивающие исполнение всего завещания.

– Затрагивающего в каком отношении? – спросил я.

– В жизненно важном отношении, – ответил мистер Беллингем. – Все состояние он завещал мне, а если я умру раньше, моей дочери Руфи. Но условием исполнения завещания должно быть то, что я упомянул: он должен быть похоронен в указанном месте, и если это условие не будет выполнено, все состояние переходит к моему кузену Джорджу Херсту.

– Но в этом случае, – сказал я, – поскольку вы не можете представить тело, никто из вас не может получить состояние.

– Я в этом не уверен, – ответил он. – Если мой брат умер, он точно не похоронен на кладбище Святого Георга или в других указанных местах, что легко показать с помощью регистрационных записей. Так что признание смерти моего брата приведет к тому, что все состояние перейдет к Херсту.

– А кто душеприказчик? – спросил я.

– А! – воскликнул мистер Беллингем. – Вот в этом еще одна путаница. Душеприказчиков два: один из них Джеллико, а второй – главный бенефициарий, то есть либо Херст, либо я, в зависимости от решения дела. Но, видите ли, никто из нас не может стать душеприказчиком, пока суд не решит, кто из нас главный бенефициарий.

– А кто должен обратиться в суд? Я думал, это дело душеприказчиков.

– Совершенно верно, и в этом трудность Херста. Мы как раз говорили об этом в тот день, когда вы пришли, и обсуждение было очень оживленным, – добавил он с мрачной улыбкой. – Понимаете, Джеллико, естественно, отказался действовать один. Он говорит, что должен иметь поддержку второго душеприказчика. Но в данный момент Херст не является таким душеприказчиком, и я тоже. Мы оба ко-душеприказчики, так сказать, потому что эта обязанность в любом случае возлагается на одного из нас.

– Сложное положение, – сказал я.

– Да, и усложнение вызвано очень любопытным предложением Херста. Он указал – боюсь, совершенно справедливо, – что так как условие похорон не выполнено, состояние должно перейти к нему, и предложил небольшое дополнение, а именно: я поддержу его и Джеллико в обращении, чтобы брата объявили умершим и исполнили завещание, а он пожизненно будет платить мне по четыреста фунтов в год; и это условие сохраняется «при всех обстоятельствах».

– Что он под этим имеет в виду?

– Он имеет в виду, – с яростным ворчанием ответил Беллингем, – что если тело в будущем будет найдено и условие завещания выполнено, он по-прежнему будет владеть всем состоянием и платить мне по четыреста фунтов в год.

– Черт возьми! – сказал я. – Похоже, он знает, как заключать сделки.

– Он хочет платить мне пожизненно по четыреста фунтов в год, если тело не будет найдено, и сохранить за собой состояние, если оно будет найдено.

– Полагаю, вы отказались от его предложения?

– Да, очень решительно, и моя дочь поддержала меня в этом, но я не уверен, что поступил правильно. Человек должен дважды подумать, прежде чем сделать то, что потом не исправить.

– Вы говорили с мистером Джеллико об этом деле?

– Да, я виделся с ним сегодня. Он очень осторожный человек и не дал мне никакого совета в ту или другую сторону. Но думаю, он не одобряет мой отказ; он даже сказал, что птица в руках лучше двух в кусте, особенно если неизвестно, где этот куст.

– Думаете, он обратится в суд без вашей санкции?

– Он не хочет, но если Херст на него надавит, он сделает. К тому же Херст как заинтересованная сторона может обратиться от своего имени, и после моего отказа он, вероятно, так и сделает; по крайней мере, таково мнение Джеллико.

– Все это поразительная путаница, – нахмурился я, – особенно если вспомнить, что у вашего брата был адвокат, к которому он мог обратиться за советом. Разве мистер Джеллико не говорил ему, как нелепы его условия?

– Да, говорил. Он сказал, что просил брата разрешить ему оформить завещание в разумном виде. Но Джон и слышать об этом не хотел. Бедняга иногда бывал очень упрям.

– А предложение Херста все еще действительно?

– Нет, благодаря моему горячему темпераменту. Я категорически отказался и прогнал его с очень резкими словами. Надеюсь, я не допустил ошибку. Херст застал меня врасплох, когда сделал это предложение, и очень рассердился. Вы помните, моего брата в последний раз видели живым в доме Херста… но я не должен так говорить и приставать к вам со своими проклятыми делами, вы ведь пришли просто поболтать, но, если помните, я вас предупреждал.

– О, но мне было очень интересно. Вы не представляете себе, как меня заинтересовало ваше дело.

Мистер Беллингем мрачновато рассмеялся.

– Мое дело, – повторил он. – Вы говорите так, словно я какой-то редкий и любопытный преступный безумец. Но я рад, что вы находите меня забавным. Это больше, чем я сам себе кажусь.

– Я не сказал «забавным». Я сказал «интересным». Я с глубоким уважением отношусь к вам, как к главному герою трогательной драмы. И я не единственный, кто смотрит на вас в таком свете. Помните, я упомянул доктора Торндайка?

– Да, конечно, помню.

– Как ни странно, я встретил его сегодня днем, и мы с ним долго разговаривали у него дома. Я позволил себе упомянуть, что познакомился с вами. Я поступил неверно?

– Нет. Конечно нет. Почему бы вам и не рассказать ему? Он помнит мое адское дело, как вы его называете?

– Помнит прекрасно и во всех подробностях. Он очень интересуется этим делом и хотел бы узнать, как оно развивается.

– Кстати, я тоже, – вздохнул мистер Беллингем.

– Мне интересно, – спросил я, – не будете ли вы возражать против того, чтобы я рассказал ему все, что узнал сегодня? Его это чрезвычайно заинтересует.

Мистер Беллингем немного подумал, глядя на пустую решетку. Вскоре он посмотрел на меня и медленно произнес:

– Не знаю, почему бы я мог возражать. Это не тайна, и даже если бы было тайной, у меня нет на нее монополии. Расскажите ему, если считаете, что ему не все равно.

– Можете не опасаться, что он кому-то расскажет, – заверил я. – Он закрыт, как устрица; и факты могут сказать ему больше, чем нам. Он может дать нам один-два полезных совета.

– О, я не собираюсь пользоваться его головой, – быстро и с некоторым гневом произнес мистер Беллингем. – Я не их тех, кто выпрашивает бесплатные профессиональные советы. Поймите это, доктор.

– Я понял, – поспешно ответил я. – Я совсем не то имел в виду. Это не мисс Беллингем? Я слышал, как открылась входная дверь.

– Да, это, должно быть, моя девочка, но не уходите. Вы ведь не боитесь ее? – спросил он, когда я торопливо схватил шляпу.

– Не уверен, – ответил я. – Очень величественная молодая леди.

Мистер Беллингем усмехнулся и подавил зевок. В этот момент в комнату вошла его дочь, и, несмотря на ее потрепанное черное платье и старую сумку, я подумал, что ее внешность вполне соответствует моему описанию.

– Вы пришли, мисс Беллингем, – сказал я, когда она с холодной вежливостью пожала мне руку, – и застаете отца зевающим, а меня уходящим. Как видите, я могу быть полезен. Разговор со мной – непогрешимое средство от бессонницы.

Мисс Беллингем улыбнулась.

– Кажется, я вас прогоняю, – заметила она.

– Вовсе нет, – поспешно ответил я. – Моя миссия завершена, вот и все.

– Присядьте ненадолго, доктор, – попросил мистер Беллингем, – и пусть Руфь испытает ваше средство. Она обидится, если вы уйдете, как только она пришла.

– Я не хочу задерживать вас, – сказал я.

– О, я дам вам знать, когда начну засыпать, – со смехом ответил он, и с таким пониманием я снова сел – надо сказать, не против своего желания.

В этот момент вошла мисс Оман с небольшим подносом и с улыбкой, на какую я считал ее неспособной.

– Съешьте тост с какао, дорогая, пока все еще горячо, – уговаривающим тоном произнесла она.

– Да, Филлис, спасибо, – ответила мисс Беллингем. – Только шляпу сниму.

И она вышла в сопровождении поразительно преобразившейся старой девы.

Она немедленно вернулась в середине глубокого зевка мистера Беллингема и занялась своим скромным ужином, и тут ее отец удивил меня своим загадочным замечанием:

– Ты задержалась, девочка. Король-пастух[12] доставил тебе неприятности?

– Нет, – ответила она, – но я подумала, что пора заканчивать, поэтому по пути заглянула в библиотеку на Ормонд-стрит и закончила.

– Значит, все готово к набивке?

– Да.

Отвечая, она уловила мой удивленный взгляд (поистине, набитый король-пастух – удивительный феномен) и негромко рассмеялась.

– Мы не должны говорить такими загадками, – сказала она, – в присутствии доктора Беркли, иначе он превратит нас в соляной столб[13]. – Отец говорит о моей работе, – объяснила она мне.

– Значит, вы таксидермист? – спросил я.

Она торопливо поставила на стол чашку с какао, которую только что поднесла ко рту, и рассмеялась.

– Боюсь, отец своим непочтительным замечанием ввел вас в заблуждение. Придется ему искупить вину объяснением.

– Понимаете, доктор, – сказал мистер Беллингем, – Руфь – искатель литературы…

– О, не называй меня искателем, словно я женщина-следователь в полиции, – возразила мисс Беллингем. – Лучше скажи «исследователь».

– Хорошо, исследователь или исследовательница, как желаешь. Она подыскивает ссылки и библиографию для людей, которые пишут книги. Она просматривает все, что написано по нужной теме. А после того как наестся фактами до отвала, идет к клиенту и извергает это все, а он в свою очередь извергает в прессе.

– Какой неприятный способ объяснения, – сказала его дочь. – Но в сущности так и есть. Я литературный шакал и ищу питание для литературных львов. Понятно?

– Совершенно понятно. Но я все же не понимаю, что вы говорили о набивке короля-пастуха.

– О, набивать нужно не короля-пастуха, а автора! Просто мой отец не очень ясно выразился. Вот в чем дело. Преподобный архидьякон написал статью о патриархе Иосифе…

– Ничего не зная о нем, – прервал ее мистер Беллингем, – его уличил в этом специалист, что вызвало его страшное раздражение…

– Ничего подобного, – сказала мисс Беллингем. – Он знал столько, сколько положено почтенному архидьякону, просто специалист знает больше. Поэтому архидьякон попросил меня собрать литературу о конце семнадцатой династии, что я и сделала, и завтра я набью его, как выразился мой отец, а потом… А потом архидьякон бросится в бой и прижмет специалиста королем-пастухом, Сененен-Ра и всей толпой фараонов конца семнадцатой династии, которых я отыскала и которыми, как выразился мой отец, набью архидьякона. Вот это будет потасовка, могу вам сказать. Да, стычка будет серьезная, – заявила мисс Беллингем. И, покончив с данной темой, энергично занялась тостом, а ее отец тем временем освежился колоссальным зевком.

Я с тайным восхищением и глубоким растущим интересом наблюдал за ней. Несмотря на бледность, усталые глаза и почти осунувшееся лицо, она была цветущей девушкой, и у нее имелись целеустремленность, сила и характер, выделяющие ее из обычных женщин. Я заметил это, когда смотрел на нее и отвечал на ее замечания; подметил также, что ее речь, несмотря на оттенки депрессии, не лишена язвительности и иронии. Она поистине загадочная, но решительно интересная молодая особа.

Кончив есть, она отодвинула поднос, открыла поношенную сумку и спросила:

– Вы интересуетесь историей Египта? Мы на эту тему безумны, как шляпочник[14]. Похоже, это семейная черта.

– Я не очень много об этом знаю, – ответил я. – Изучение медицины поглощает и не дает возможности читать что-то другое.

– Естественно, – сказала мисс Беллингем. – Невозможно быть специалистом во всем. Но если вас интересует, как ведет свое дело литературный шакал, я покажу вам свои записки.

Я охотно согласился с ее предложением (боюсь, не из энтузиазма к теме), и она достала из сумки четыре больших ин-кварто блокнота в синих переплетах; каждый из блокнотов посвящен одной династии, от четырнадцатой до семнадцатой. Я просматривал ее аккуратные записи, и мы говорили об исключительно сложном и трудном периоде, которому они посвящены, постепенно понижая голос, потому что мистер Беллингем закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Мы как раз достигли критического времени правления Апепи II[15], когда тишину комнаты прервал громкий храп, заставивший нас обоих неслышно рассмеяться.

– Ваш разговор сработал, – еле слышно сказала мисс Беллингем, когда я взял свою шляпу и мы вдвоем на цыпочках прошли к двери, которую она неслышно открыла. Снаружи девушка неожиданно отказалась от подшучивания и очень серьезно заметила: – С вашей стороны очень хорошо, что вы навестили его. Вы принесли ему много добра, и я очень благодарна. Спокойной ночи!

Она сердечно пожала мне руку, и я начал спускаться по скрипучим ступеням в счастливом настроении, что вряд ли мог объяснить.

Глава 5

Грядка водного салата

Практика Барнарда, как и многих других, была подвержена колебаниям, которые попеременно вызывают у практикующего врача то надежду, то отчаяние. Работа представляет собой приступы, чередующиеся с почти полным застоем. Один из таких антрактов произошел через день после моего посещения Невиллз Корт, в результате в половине двенадцатого я задумался, чему посвятить остальную часть дня. Чтобы лучше обдумать эту трудную проблему, я прогулялся по Эмбаркменту и, облокотившись на парапет, стал смотреть на реку, на серый каменный мост с его арками, на Шот-Тауэр и за ним очертания аббатства и собора Святого Стефана.

Приятная сцена, спокойная и тихая, с намеками на жизнь и трезвую романтику; под средним пролетом моста проплывала баржа с буксирным парусом, прикрепленным к временной мачте; у руля аккуратная женщина в белом переднике. Я мечтательно смотрел, как течение несет эту баржу, заметил низкие, почти в уровень с водой, борта судна и собаку, лающую на далекий берег, – и думал о Руфи Беллингем.

Что в этой необычной девушке произвело на меня такое сильное впечатление? Такой вопрос я не в первый раз задавал себе. В самом факте не было никакого сомнения. Но каково объяснение? Ее необычное окружение? Или ее занятие и трудная для понимания образованность? Поразительная личность и исключительно красивая внешность? Или ее связь с драматичной историей пропавшего дяди?

Я заключил, что все это есть. Все, что с ней связано, необычно и привлекательно, но превыше всего некое сочувствие и личное сходство, которые я остро ощущал и смутно наделся, что она тоже ощущает. Во всяком случае, она очень меня интересовала, в этом не оставалось никакого сомнения. Каким бы недолгим ни было наше знакомство, она заняла в моем сознании место, какое раньше не занимала ни одна женщина.

От Руфи Беллингем совершенно естественно мои мысли перешли к любопытной истории, рассказанной мне ее отцом. Очень странное дело, с неправильно написанным завещанием и с озадаченным адвокатом на заднем плане. Мне казалось, что за этим стоит что-то еще, особенно когда я вспомнил необычное предложение мистера Херста. Но все это выше моего понимания, тут место скорее юриста, и к юристу и следует обратиться. «Сегодня же вечером, – решил я, – пойду к Торндайку и изложу ему все, что рассказали мне».

И тут произошло одно из тех совпадений, которым мы удивляемся, когда они происходят, но которые случаются так часто, словно закреплены в пословице. Потому что как только я принял это решение, увидел двух человек, идущих от Блэкфрайраз[16], и узнал в них своего бывшего учителя и его помощника.

– Я как раз о вас вспоминал, – сказал я, когда они подошли.

– Очень лестно, – ответил Джервис, – но я подумал, что вы говорите с дьяволом.

– Возможно, – предположил Торндайк, – он говорил сам с собой. Но почему вы думали о нас и каковы были ваши мысли?

– Я размышлял о деле Беллингема. Весь прошлый вечер я провел на Невиллз Корт.

– Ха! Есть что-то новое?

– Да, ей-богу, есть! Беллингем подробно рассказал мне о завещании, и это чрезвычайно необычный документ.

– Он разрешил рассказывать это мне?

– Да, я специально спросил его, могу ли я вам рассказать, и у него не было никаких возражений.

– Хорошо. У нас сегодня ланч в Сохо, потому что Полтон занят. Идемте с нами, разделите наш ланч и по дороге расскажете нам. Подходит вам такое?

В настоящем состоянии практики это мне очень подходило, и я с неподдельной радостью принял приглашение.

– Очень хорошо, – обрадовался Торндайк, – тогда пойдем медленно и покончим с конфиденциальными делами до того, как погрузимся в эту сводящую с ума толпу.

Мы неторопливо пошли по широкому тротуару, и я начал рассказывать. Насколько помнил, поведал о том, что привело к нынешнему положению, и дошел до содержания завещания. Все это мои два друга слушали с большим интересом, Торндайк иногда останавливал меня и делал записи в своей карманной записной книжке.

– Да этот человек был полным безумцем! – воскликнул Джервис, когда я закончил. – Он с дьявольской изобретательностью придумал условия, противоречащие его желаниям.

– Это нередкая особенность завещателей, – заметил Торндайк. – Недвусмысленное и разумное завещание скорее исключение. Но мы вряд ли можем судить, пока не увидим сам документ. Вероятно, у Беллингема есть экземпляр?

– Не знаю, – ответил я, – но спрошу его.

– Если есть, я хотел бы на него посмотреть, – подчеркнул Торндайк. – Условия очень своеобразные и, как заметил Джервис, превосходно рассчитаны на то, чтобы помешать целям завещателя, если об этих целях нам рассказали верно. И помимо того, они имеют прямое отношение к обстоятельствам исчезновения. Надеюсь, вы это заметили.

– Я заметил, что Херсту очень выгодно, чтобы тело не нашли.

– Да, конечно. Но есть и другие очень значительные особенности. Однако было бы преждевременно обсуждать условия завещания, пока мы не увидели сам документ или его заверенную копию.

– Если такая копия существует, – сказал я, – постараюсь ее увидеть. Но Беллингем очень боится, что его заподозрят в том, что он хочет бесплатно получить профессиональный совет.

– Это, – произнес Торндайк, – вполне естественно и нисколько его не дискредитирует. Но вы должны каким-то образом преодолеть его угрызения совести. Думаю, вы сможете это сделать. Как я помню, вы благовидный молодой джентльмен и как будто установили дружеские отношения с семьей.

– Они очень интересные люди, – объяснил я, – культурные и с большой заинтересованностью в археологии. Похоже, это у них в крови.

– Да, – сказал Торндайк, – семейная тенденция, вызванная скорее тесным общением и одинаковым окружением, а не наследственностью. Значит, вам понравился Годфри Беллингем?

– Да, он немного вспыльчив и импульсивен, но он приятный человек и очень радушный пожилой джентльмен.

– А его дочь, – спросил Джервис, – какова она?

– О, она ученая леди, работает над библиографиями и ссылкам в музее.

– А! – неодобрительно воскликнул Джервис. – Я знаю эту породу. Пальцы в чернилах, о груди можно не говорить, прямая и в очках.

Я сразу поддался на эту явную приманку.

– Вы ошибаетесь! – возмущенно заявил я, сопоставив отвратительное описание Джервиса с прекрасным оригиналом. – Она очень привлекательная девушка, и у нее манеры настоящей леди. Немного чопорная, может быть, но ведь я всего лишь знакомый, почти незнакомец.

– Но, – настаивал Джервис, – какова она, я хочу сказать, какова ее внешность? Можете сообщить разумные подробности?

Я быстро провел мысленную инвентаризацию, мне помогли недавние размышления.

– У нее рост примерно пять футов семь дюймов, она стройная, но в то же время пухленькая, очень прямая осанка и грациозные движения, черные волосы, свободно разделенные посредине и очень красиво падающие на лоб, светлая чистая кожа, темно-серые глаза, прямые брови, прямой, красивой формы нос, небольшой рот с полными губами, круглый подбородок… Но какого черта вы так улыбаетесь, Джервис?

Ибо мой друг неожиданно снял маскировку со своих батарей и улыбался, как чеширский кот, угрожая раствориться в своей забавности.

– Если экземпляр завещания существует, Торндайк, – ответил он, – мы его получим. Надеюсь, вы согласны со мной, почтенный сеньор?

– Я уже сказал, – последовал ответ, – что верю в Беркли. А теперь нужно оставить профессиональные разговоры. Вот и наша гостиница.

Торндайк открыл непримечательную застекленную дверь, и мы вслед за ним вошли в ресторан, в котором воздух был пропитан приятным запахом мяса с менее приятным запахом жира.

Часа через два я попрощался со своими друзьями под золотистыми листьями платанов на Кингз Бенч Уок.

– Я не прошу вас приходить сейчас, – сказал Торндайк, – у нас сегодня днем несколько консультаций. Но приходите быстрей, не ждите, когда найдется завещание.

– Приходите сегодня вечером, когда закончите работу, – улыбнулся Джервис, – конечно, если у вас нет более привлекательного общества. О, не надо краснеть, мое дорогое дитя, мы все когда-то были молоды; есть даже подозрение, что и Торндайк был молод в какой-то додинастический период.

– Не обращайте на него внимания, Беркли, – заявил Торндайк. – У него скорлупа еще не сошла с головы. Когда будет в моем возрасте, поумнеет.

– Мафусаил! – воскликнул Джервис. – Надеюсь, мне не придется ждать так долго.

Торндайк снисходительно улыбнулся своему неугомонному помощнику и, сердечно пожав мне руку, повернулся к входу.

От Темпла я пошел на север, в соседний медицинский колледж, где провел пару полезных часов, разглядывая «маринады» и освежая в памяти сведения по патологии и анатомии, снова поражаясь (как любой практикующий анатом) мастерству, с которым производилось вскрытие, и отдавая дань основателю этой коллекции. Наконец предупреждающие часы и растущее желание выпить чая заставили меня выйти и направиться к месту моего напряженного труда. Мое сознание еще было занято содержимым витрин и больших стеклянных сосудов, и я обнаружил, что нахожусь на углу Феттер Лейн, не очень понимая, как попал сюда. И тут меня оторвал от размышлений хриплый возглас:

– Страшное открытие в Сидкапе!

Я сердито повернулся – в Лондоне крик уличного мальчишки, продающего газеты, производит впечатление удара по лицу, – но надпись на желтом постере, который он держал в руках, заставила меня сменить гнев на любопытство.

«Ужасное открытие в водном салате!»

Пусть педанты это отрицают, но в «ужасном открытии» есть нечто привлекательное. Оно намекает на трагедию, на тайну и на романтику. Оно обещает внести в нашу серую банальную жизнь элемент драматизма, без которого, как без соли, нельзя наслаждаться существованием. К тому же «водный салат»! Такой безыскусный фон словно подчеркивал ужас открытия, каким бы оно ни было.

Я купил газету и, сунув ее под руку, пошел в больницу, обещая себе мысленный пир из водного салата, но, открыв дверь, увидел полную женщину пестрой и прыщавой наружности, приветствовавшую меня громким стоном. Это была леди из угольного магазина на Флер-де-Лис Корт.

– Добрый вечер, миссис Джаблетт, – сказал я, – надеюсь, вы пришли не из-за себя.

– Из-за себя, – ответила она, вставая и уныло следуя за мной в помещение для консультаций. Я усадил ее в кресло для пациентов, сам сел за письменный стол, и она продолжила: – Дело в моих внутренностях, доктор.

Это заявление не отличалось анатомической точностью, оно только указывало на то, что не нужно обращаться к специалисту по коже. Соответственно я ждал разъяснений и думал о водном салате, а миссис Джаблетт выжидающе смотрела на меня тусклыми водянистыми глазами.

– А, – сказал я наконец, – дело в ваших… хм… внутренностях, миссис Джаблетт?

– Да, и в голове, – ответила она с громким вздохом, наполнившим помещение запахом неподслащенной выпивки.

– У вас болит голова?

– Иногда хронически, – пожаловалась миссис Джаблетт. – Как будто она открывается и закрывается, открывается и закрывается, а когда я сажусь, мне кажется, что я лопну.

Живописное описание ее ощущений – не совсем соответствующее фигуре – объяснило мне природу ее страданий. Сопротивляясь легкомысленному желанию заверить ее в прочности кожного покрова человека, я рассмотрел ее случай в подробностях, деликатно избегая упоминания о неочищенном напитке, и наконец отправил ее, приободрившуюся и сжимающую бутылочку содового напитка с висмутом из обширных запасов доктора Барнарда. Затем решил познакомиться с «ужасным открытием», но не успел раскрыть газету, как пришел еще один пациент (на этот раз «закрытое импетиго», поразившее младшее население Феттер Лейн), а потом еще один, и так на протяжении всего вечера, так что я совершенно забыл о газете. И только когда я очистился от вечерних консультаций с помощью горячей воды и щетки для ногтей и уже собирался садиться за скромный ужин, вспомнил о газете и достал ее из ящика в столе помещения для консультаций, где ее нельзя было увидеть. Я удобно раскрыл газету и, прислонив ее к кувшину с водой и ужиная, прочел отчет.

Материалов оказалось много. Очевидно, репортер считал это сенсацией, и издатель поддержал его, выделив много места и снабдив отчет жуткими заголовками.

УЖАСНОЕ ОТКРЫТИЕ НА ГРЯДКЕ ВОДНОГО САЛАТА В СИДКАПЕ!

Потрясающее открытие было сделано вчера днем при очистке грядки с водным салатом вблизи деревни Сидкап в Кенте; данное открытие вызовет очень неприятное ощущения у тех, кто привык наслаждаться этим освежающим блюдом. Но прежде чем переходить к описанию открытия (необходимо сразу сказать, представляющего собой не что иное, как части расчлененного человеческого тела), будет любопытно проследить забавную цепь совпадений, благодаря чему и было сделано открытие.

Грядка, о которой идет речь, находится в небольшом искусственном озере, что питают многочисленные притоки реки Грей. Глубина грядки больше, чем обычно, иначе ужасные останки не могли скрываться под ее поверхностью, и поток воды хотя и непрерывный, но очень медленный. Ручейки извиваются по нескольким пастбищам, на одном из которых расположена грядка, и здесь большую часть года пушистые жертвы человеческого обжорства превращают траву в баранину. Несколько лет назад овцы, пасшиеся на этом пастбище, стали жертвой болезни, известной как «печеночная гниль», и тут мы должны сделать небольшое отвлечение в область патологии.

Печеночная гниль – болезнь, порождающаяся весьма романтичными предшествующими условиями. Ее вызывают маленькие плоские черви – печеночные сосальщики, которые поражают печень и желчные протоки заразившихся овец.

Как червь попадает в печень овцы? Вот в чем романтика. Давайте посмотрим.

Цикл трансформации начинается с того, что яйца червя помещаются в мелком ручье или канаве на территории пастбища. У каждого яйца есть нечто вроде крышки, та вскоре открывается и выпускает миниатюрное волосатое существо, которое уплывает в поисках особой водной улитки (натуралисты называют ее Lumnoea truncatula). Найдя улитку, существо вгрызается в ее плоть и начинает расти. Потом оно производит семейство маленьких червей, не похожих на себя (эти черви называются редиа), а те в свою очередь начинают производить семейства маленьких редиа. Так происходит в течение нескольких поколений. Пока наконец появляются не обычные редиа, а совсем не похожее на них потомство – большеголовые длиннохвостые существа, походящие на миниатюрных головастиков; ученые называют их циркариями. Циркарии вскоре выбираются из тела улитки, и тут начинаются осложнения, потому что у этих улиток есть привычка выбираться из ручья и перебираться на пастбище. Циркарии, выбравшись из улитки, оказываются в траве; у них быстро отпадает хвост, и они прикрепляются к стеблям травы. Ничего не подозревающая овца принимается за свой скромный обед и, поедая траву, глотает вместе с ней циркарии. Оказавшись в организме овцы, циркарии пробираются в желчные протоки, а оттуда в печень. Здесь они за несколько недель вырастают во взрослых червей и начинают откладывать яйца.

Такова патологическая романтика печеночной гнили, но какова ее связь с загадочным открытием? Вот какова. После распространения печеночной гнили владелец земли мистер Джон Беллингем приказал своему адвокату включить в документ о сдаче грядки в аренду пункт об обязательной периодической очистке и осмотре специалистами, чтобы убедиться в отсутствии разносящих болезнь улиток. Последний срок аренды истек два года назад, и с тех пор грядка не использовалась, но ради безопасности соседних пастбищ было сочтено необходимым проводить периодические осмотры, и именно в ходе такого осмотра и очистки грядки было сделано открытие.

Операция началась два дня назад. Группа из трех человек систематически осматривала траву и собирала множество водных улиток, чтобы их мог обследовать специалист и установить, есть ли в них вредные виды. Эти люди очистили почти половину грядки, когда вчера днем один из них, работавший в самом глубоком месте, обнаружил несколько костей, вызвавших его подозрение. Он созвал своих товарищей, они начали систематически выдергивать траву и в ходе этого процесса обнаружили лежащую у корней руку. К счастью, им хватило ума не трогать останки и сразу отправить сообщение в полицию. Очень скоро пришли инспектор и сержант в сопровождении участкового врача и смогли на месте осмотреть останки человека. И тут выяснился еще один очень странный факт: на руке – это была левая рука, – лежащей в грязи, не хватало среднего пальца. Полиция считает данный факт очень важным, потому что он помогает решить вопрос об идентификации: число людей, у которых нет одного, а именно среднего пальца, сравнительно невелико. После тщательного осмотра на месте кости были собраны и перевезены в морг, где ждут дальнейшего расследования.

Участковый врач мистер Брендон в интервью нашему корреспонденту сделал следующее заявление:

– Кости левой руки мужчины средних лет или пожилого ростом в пять футов восемь дюймов. Присутствуют все кости левой руки, включая scapula, или лопатку, и ключицу, но отсутствуют три кости среднего пальца.

– Это деформация или палец отрезан? – спросил наш корреспондент.

– Палец ампутирован, – ответил доктор Брендон. – Если бы он отсутствовал с рождения, отсутствовала бы или была деформирована соответствующая пястная кость, в то время как она присутствует в совершенно нормальном виде.

– Сколько времени кости пролежали в воде? – следующий вопрос.

– Я бы сказал, больше года. Они совершенно чистые, нет ни следа мягких тканей.

– У вас есть какая-нибудь теория о том, как рука могла оказаться там, где ее нашли?

– Я предпочел бы не отвечать на этот вопрос, – был осторожный ответ.

– Еще один вопрос, – сказал наш корреспондент. – Владелец земли мистер Джон Беллингем не тот ли это джентльмен, который так загадочно исчез какое-то время назад?

– Так я понял, – ответил доктор Брендон.

– Можете ли вы сказать, был ли у мистера Беллингема средний палец на левой руке?

– Не могу сказать, – с улыбкой ответил доктор, – вам лучше спросить об этом полицию.

Так обстоит дело в настоящее время. Но мы знаем, что полиция активно разыскивает исчезнувшего человека, у которого нет среднего пальца на левой руке, и, если читателям известно о такой личности, просим немедленно сообщить об этом нам или властям.

Мы также знаем, что ведется активный поиск других останков".

Я положил газету и задумался. Несомненно, очень загадочное дело. Мысль, пришедшая в голову репортеру, естественно, пришла и мне. Могут ли это быть останки Джона Беллингема? Очевидно, могут, хотя я понимал, что кости, найденные на его земле, подсказывают такое заключение, но ничего не говорят о его вероятности. Связь может быть случайной и не иметь никакого отношения к делу.

Еще отсутствующий палец. В первоначальном отчете ничего не говорилось о такой деформации, хотя пропустить его вряд ли могли. Но бесполезно рассуждать об этих фактах. Я должен через несколько дней увидеться с Торндайком, и, если открытие имеет отношение к исчезновению Джона Беллигема, я об этом, несомненно, услышу. С такими мыслями я встал из-за стола и, следуя фальшивой цитате из Джонсона, решил "прогуляться по Флит-стрит"[17], прежде чем отправляться домой.

Глава 6

Случайная дополнительная информация

Я часто рассуждал о связи угля с картошкой и мог прийти только к удовлетворительному объяснению, что их связывает нахождение в земле. Практика Барнарда дала мне несколько поводов для таких размышлений, кроме заведения миссис Джаблетт на Флер-де-Лис Корт, и один из этих поводов – темное и загадочное углубление на фут ниже уровня улицы, находящееся на западной стороне Феттер Лайн под старым бревенчатым трехэтажным домом, который пьяно отклонился от дороги и, кажется, вот-вот сядет на собственный задний двор.

Пройдя утром в десять часов мимо вместилища вышеуказанных связанных продуктов, я увидел в тени пещеры не кого иного, как мисс Оман. В тот же момент она увидела меня и повелительно поманила рукой, в которой держала большую испанскую луковицу[18]. Я подошел с почтительной улыбкой.

– Какой великолепный лук, мисс Оман! Как великодушно, что вы предлагаете его мне…

– Я не предлагаю его вам. Как это похоже на мужчин…

– Что похоже на мужчин? – прервал ее я. – Если вы имеете в виду лук…

– Я не имею в виду лук! – выпалила она. – И я хочу, чтобы вы не несли такой вздор! Взрослый человек серьезной профессии! Следовало бы знать.

– Вероятно, вы правы, – задумчиво сказал я, а она продолжала:

– Я только что заходила в больницу.

– Чтобы увидеть меня?

– А зачем мне еще туда приходить? Думаете, я пришла консультироваться с официантом?

– Конечно нет, мисс Оман. Значит, вы решили, что врач женщина вам не помогает?

Мисс Оман оскалила зубы (и они оказались очень красивыми).

– Я приходила, – величественно произнесла она, – от мисс Беллингем.

Моя шутливость мгновенно испарилась.

– Надеюсь, мисс Беллингем не больна, – сказал я с неожиданной тревогой, вызвавшей сардоническую улыбку мисс Оман.

– Нет, – ответила она, – не больна, но сильно порезала руку. Правую руку, и она не может ею пользоваться, не будучи большим, грузным, ленивым мужчиной. Вам лучше пойти и что-то сделать с ее рукой.

С этими словами мисс Оман юркнула направо и исчезла в глубине пещеры, как ведьма из Вуки-Хола[19], а я торопливо пошел в больницу, чтобы взять необходимые принадлежности и материалы и идти на Невиллз Корт.

Девочка, служанка мисс Оман, открывшая мне дверь, с афористической краткостью сообщила мне о положении:

– Мистера Беллингема нет, сэр, мисс Беллингем есть.

Сообщив это, она ушла на кухню, а я поднялся по лестнице и на верхней площадке увидел ожидающую меня мисс Беллингем, правая рука которой была в чем-то похожем на белую боксерскую перчатку.

– Я рада, что вы пришли, – сказала она. – Филлис – мисс Оман – перевязала мне руку, но я хочу, чтобы вы посмотрели, все ли в порядке.

Мы прошли в гостиную, и я разложил на столе свои принадлежности, расспрашивая ее о подробностях несчастного случая.

– Очень неудачно, что это произошло именно сейчас, – пожаловалась мисс Беллингем, пока я сражался с непостижимым женским узлом. Такие узлы сопротивляются самым изобретательным попыткам их развязать, но одновременно имеют тенденцию развязываться в самое неподходящее время.

– Почему именно сейчас? – спросил я.

– Потому что у меня крайне важная работа. Очень ученая леди, которая пишет историческую книгу, попросила меня собрать всю имеющуюся литературу о Тель-эль-Амарнских таблицах – клинописных таблицах Аменхотепа IV.

– Что ж, – успокаивающе сказал я, – думаю, очень скоро ваша рука будет в порядке.

– Да, но это никуда не годится. Работа должна быть выполнена немедленно. Я должна отправить законченные материалы ровно через неделю, а сделать это совершенно невозможно. Я очень разочарована.

К тому времени я развязал обширную повязку и обнажил рану – глубокий порез на ладони, едва миновавший крупную артерию. Очевидно, целую неделю этой рукой нельзя будет пользоваться.

– Вероятно, вы не сможете зашить порез, чтобы я могла писать? – спросила она.

Я покачал головой.

– Нет, мисс Беллингем. Мне придется наложить шину. Нельзя рисковать с такой глубокой раной.

– Тогда мне придется отказаться от заказа, и не знаю, как вовремя справится моя клиентка. Понимаете, я хорошо разбираюсь в литературе о Древнем Египте; за эту работу я должна была получить особую плату. И работа очень интересная. Однако ничего не поделаешь.

Я продолжал методично перевязывать рану, а сам между тем размышлял. Очевидно, девушка очень разочарована. Утрата работы означает, конечно, утрату денег, а достаточно взглянуть на ее платье, чтобы понять, как ей нужны деньги. Возможно, сейчас у нее какая-то особая потребность. Ее манеры как будто свидетельствуют об этом. И тут мне в голову пришла замечательная мысль.

– Я не уверен, что ничего не поделаешь.

Она вопросительно посмотрела на меня, и я продолжил:

– Я хочу сделать вам предложение и прошу подумать о нем без предубеждения.

– Звучит зловеще, – сказала она, – но я обещаю. Что за предложение?

– Вот оно. Когда я был студентом, овладел полезным умением стенографировать. Я не молниеносный репортер, но под диктовку могу писать довольно быстро.

– Да?

– У меня ежедневно несколько часов свободны – обычно днем до шести или половины седьмого, и мне пришло в голову, что вы утром могли бы пройти в музей, получить нужные книги, найти нужные абзацы (это можно делать без участия правой руки) и поставить закладки. Потом в середине дня приду я, и вы будете читать мне отмеченные абзацы, а я буду стенографически их записывать. За два часа мы сделаем столько, сколько вы за целый день обычным письмом.

– О, вы очень добры, мистер Беркли! – воскликнула она. – Очень добры! Конечно, я не стану отнимать ваше свободное время, но высоко ценю ваше предложение.

Этот категорический отказ удручил меня, но я продолжал настаивать.

– Я хотел бы, чтобы вы согласились. Конечно, такое предложение леди со стороны почти незнакомого человека может показаться наглостью, но если бы вы были мужчиной – в таких же чрезвычайных обстоятельствах, – я бы все равно сделал это предложение как нечто само собой разумеющееся.

– Сомневаюсь в этом. И вообще, я не мужчина, но иногда мне хочется быть мужчиной.

– О, я уверен, что сейчас вы гораздо лучше! – воскликнул я с такой пылкостью, что мы оба рассмеялись. И в этот момент в комнату вошел мистер Беллингем, неся связку совершенно новых книг.

– Что здесь происходит? – воскликнул он. – Доктор и его пациентка хихикают, как пара школьниц. Что смешного?

Он бросил на стол книги и с улыбкой слушал, как я проявляю свое невольное остроумие.

– Доктор совершенно прав, – сказал мистер Беллингем. – Ты хороша какая есть, девочка. Но один Бог знает, какой бы ты была, если бы стала мужчиной. Прими совет доктора и оставайся собой.

Видя, что мистер Беллингем в хорошем настроении, я стал объяснять свое предложение, надеясь на его поддержку. Он с явным ободрением выслушал и, когда я закончил говорить, обратился к дочери:

– Каковы твои возражения, девочка?

– Это потребует от доктора Беркли очень большой работы, – ответила она.

– Это даст ему огромное удовольствие, – сказал я. – Правда.

– Тогда почему бы и нет? – спросил мистер Беллингем. – Мы ведь не возражаем против того, чтобы быть в долгу у доктора?

– О, дело не в этом! – торопливо объяснила она.

– Тогда поверь ему. Он говорит серьезно. Это добрый поступок, и я уверен, что он рад его совершить. Все в порядке, доктор, она согласна. Ты ведь согласна, девочка?

– Да, если ты так говоришь. Согласна и очень благодарна.

Она сопроводила свое согласие улыбкой, которая сама по себе стала моим вознаграждением, и, когда мы обо всем договорились, я ушел очень довольный, чтобы закончить утреннюю работу и заказать ланч.

Когда я зашел за мисс Беллингем через два часа, она ждала меня в саду со своей поношенной сумкой, от которой я ее освободил, и мы пошли под ревнивым взглядом мисс Оман, провожавшей нас до ворот.

Идя по двору с этой замечательной девушкой, я едва мог поверить в свою удачу. В ее присутствии и в охватившем меня от того счастье скромное окружение преобразовалось и стало прекрасным. Какая замечательная улица, например, эта Феттер Лайн, с ее необыкновенным очарованием и средневековым изяществом! Я вдыхал насыщенный капустой запах, и мне казалось, что я вдыхаю аромат нарциссов. Холборн превратился в Елисейские Поля, омнибус, в котором мы ехали, стал колесницей славы, а люди, зловредно толпившиеся на тротуаре, оказались детьми света.

Судя по обыденным стандартам, любовь глупа, а мысли и поступки влюбленных глупы невообразимо. Но в конечном счете эти стандарты неверны, потому что практичное сознание занимается только тривиальными и преходящими ценностями жизни, но за ними возвышается великая и вечная реальность любви мужчины и женщины. И в ночной песне соловья больше смысла, чем во всей мудрости Соломона (хотя у него тоже был немалый опыт в нежной страсти).

Служитель в стеклянной будке у входа в библиотеку осмотрел нас и пропустил с молчаливым благословением в вестибюль (где я отдал свою трость лысому полубогу и получил в обмен магический диск-талисман), и мы вошли в просторную ротонду читального зала.

Я часто думал, что если бы какой-то смертельный газ с большими консервирующими возможностями – например, что-нибудь вроде формальдегида – можно было бы впрыснуть в атмосферу данного помещения, стоило бы в неприкосновенности сохранить это собрание книг и книжных червей для просвещения последующих поколений как антропологическую добавку к главной коллекции музея. Потому что нигде в мире нет в одном месте большего собрания необычных и отклоняющихся от нормы человеческих существ. И вот какой любопытный вопрос мог бы возникнуть у большинства наблюдателей: откуда приходят эти необыкновенные существа и куда отправляются, когда часы объявляют время закрытия? Например, вот этот джентльмен с трагичным лицом и коллекций колец, которые, как на пружинах, поднимаются и опускаются, когда он идет. Или пожилой джентльмен в сутане и котелке, который, неожиданно повернувшись, дергает вас за нервы, оказавшись женщиной средних лет. Куда они уходят? Потому что больше их нигде и никто не видит. Исчезают после времени закрытия в глубинах музея и прячутся до утра в саркофагах мумий? Или пробираются за книжные стеллажи и проводят ночь в близкой им по духу атмосфере кожи и старой бумаги? Кто может сказать? Знаю только, что, когда Руфь Беллингем вошла в читальный зал, она по сравнению с ними казалась существом другого порядка, как голова Антиноя, которая раньше стояла (с тех пор ее куда-то переместили) в ряду бюстов римских императоров. Эта голова казалась портретом бога в портретной галерее знаменитых бабуинов.

– Что нам нужно делать? – спросил я, когда мы нашли свободные места. – Хотите поискать в каталоге?

– Нет, у меня бланки заказов в сумке. Книги ждут в отделе "заказанных книг".

Я положил свою шляпу на обитую кожей полку, туда же положил перчатки девушки (каким прелестно интимным и дружеским казалось это действие!), изменил номера заказов, затем мы прошли к стойке заказанных книг и забрали книги, составлявшие нашу сегодняшнюю работу.

То был блаженный день. Я провел два с половиной часа чистого счастья за блестящим, обитым кожей столом, проворно водя пером по страницам блокнота. Это ввело меня в новый мир – мир, где любовь и наука, сладкая близость и древняя археология создают самое необычное, самое капризное и великолепное изделие, которое только может вообразить себе человек. До сих пор эти малоизвестные истории находились за пределами моего внимания. Конечно, я слышал об удивительном еретике Аменхотепе Четвертом, но даже он был лишь именем; хетты – просто загадочная раса с разрушенными городами; а сохранившиеся глиняные таблички способны переварить лишь доисторические страусы.

Теперь все это изменилось. Когда мы сидели рядом и Руфь шептала мне на ухо (разговоры в читальном зале строго запрещены) отрывки из поразительных документов из истории Египта, Вавилона, арамейцев, хеттов, Хамата, Мегиддо, я с благодарностью проглатывал их, записывал и просил еще. Я только один раз не сдержался. Когда пожилой священник аскетической кислой внешности бросил на нас неодобрительный взгляд, явно приняв нас за распутников, я представил себе, как воспринимает этот священник наш разговор шепотом, сравнил это с действительностью и рассмеялся. Но моя прекрасная надсмотрщица только остановилась, заложив пальцем абзац, укоризненно улыбнулась мне и продолжила диктовать. Работа поглотила ее.

Я был горд, когда моя спутница в ответ на мое вопросительное "Да?" сказала: "Это все" – и закрыла книгу. Мы за два с половиной часа изложили суть шести объемистых томов.

– Вы сделали больше, чем обещали, – констатировала она. – Мне потребовались бы два дня напряженной работы, чтобы сделать выписки, которые вы сегодня записали. Не знаю, как вас отблагодарить.

– Не надо благодарить. Я наслаждался работой и совершенствовал свои умения стенографирования. Что будет дальше? Нам ведь понадобятся на завтра новые книги?

– Да. Я составила список, так что, если вы пройдете со мной в каталог, я отыщу нужные номера и попрошу вас заполнить требования.

Выбор следующей порции авторитетов занял у нас еще четверть часа, затем, вернув тома, использованные нами, мы вышли из читального зала.

– Куда пойдем? – спросила Руфь, когда мы миновали ворота, в которых стоял массивный полицейский, как ангел-хранитель врат рая (слава богу, у него не было пламенного меча, запрещающего вход).

– Мы идем, – ответил я, – на Мьюзеум-стрит, там есть молочная, где можно выпить чашку отличного чая.

Казалось, девушка хотела отказаться, но все же послушно пошла со мной, и вскоре мы сидели рядом за маленьким столом с мраморной столешницей, за чашкой чая говоря о проделанной сегодня работе и обсуждая ее различные интересные моменты.

– Вы давно занимаетесь такой работой? – спросил я, когда мисс Беллингем протянула мне вторую чашку чая.

– Профессионально, – ответила она, – только два года, с тех пор как мы лишились своего дома. Но до этого я часто приходила в музей с дядей Джоном, тем самым, что так загадочно исчез, и помогала ему в поиске ссылок. Мы с ним были хорошими друзьями.

– Думаю, он был очень образованным человеком, – предположил я.

– Да, в некотором смысле, как первоклассный коллекционер, он действительно был очень образован. Он знал содержимое всех музеев в мире, связанное с египетскими древностями, и изучал их образец за образом. Соответственно, поскольку египтология в основном музейная наука, он был образованным египтологом. Но по-настоящему он интересовался не событиями, а вещами. Конечно, он много знал, очень много о египетской истории, но все же прежде всего оставался коллекционером.

– А что будет с его коллекцией, если он действительно умер?

– Согласно завещанию, большая часть перейдет в Британский музей, а остальное достанется его адвокату мистеру Джеллико.

– Мистеру Джеллико! А что мистер Джеллико будет делать с египетскими древностями?

– О, он тоже египтолог и большой энтузиаст. У него целая коллекция скарабеев и других небольших предметов, какие можно держать в частном доме. Я всегда полагала, что именно его интерес ко всему египетскому сблизил их, хотя считаю, что он прекрасный юрист и очень скрытный и осторожный человек.

– Правда? На основании завещания вашего дяди я бы так не подумал.

– О, но это не вина мистера Джеллико. Он заверил нас, что просил дядю написать другой документ с более разумными условиями. Но он говорит, что дядя Джон был непоколебим, и он на самом деле бывал очень упрям. Мистер Джеллико отказывается от всякой ответственности за это дело. Он умывает руки и говорит, что это завещание безумца. Так оно и есть: я один или два дня назад просматривала его и не могу понять, как нормальный человек мог написать такую ерунду.

– Значит, у вас есть копия? – живо спросил я, вспомнив прощальные наставления Торндайка.

– Да. Хотите посмотреть? Я знаю, отец рассказывал вам о нем, и его любопытно посмотреть как образец извращенности.

– Я бы очень хотел показать завещание моему другу доктору Торндайку, – ответил я. – Он сказал, что ему будет интересно его прочесть и узнать точную формулировку условий, и хорошо бы позволить ему это сделать и услышать его мнение.

– Не вижу возражений, – сказала мисс Беллингем, – но вы знаете моего отца, его ужас перед тем, что он называет "выпрашиванием бесплатных советов".

– О, на этот счет он может не беспокоиться. Доктор Торндайк хочет посмотреть завещание, потому что его интересует данный случай. Он энтузиаст и сочтет разрешение за личную любезность по отношению к нему.

– С его стороны это очень мило и деликатно, и я объясню положение отцу. Если он захочет, чтобы доктор Торндайк увидел копию, я пришлю ее или принесу сегодня вечером. Мы закончили?

Я с сожалением признал, что это так, заплатил по скромному счету, мы вышли и свернули на Грейт Рассел-стрит, чтобы избежать шума и суеты больших улиц.

– Что за человек был ваш дядя? – спросил я вскоре, когда мы шли по тихой представительной улице. И торопливо добавил: – Надеюсь, вы не думаете, что я излишне любопытен, но мне кажется, он представляет загадочное отвлечение, незнакомое качество юридических проблем.

– Мой дядя Джон, – задумчиво ответила мисс Беллингем, – был очень своеобразным человеком, упрямым, своевольным, из тех, кого называют властными, и решительно неразумным и заблуждающимся.

– Действительно такое впечатление создают условия его завещания, – сказал я.

– Да, и не только завещание. Еще это выделение средств моему отцу. Нелепое решение и к тому же очень несправедливое. Он должен был разделить состояние пополам, как хотел мой дедушка. Нельзя сказать, что он не был щедр; но он хотел, чтобы все шло так, как он считает нужным, а это по большей части неправильно.

– Я помню, – продолжала она после короткой паузы, – один очень странный случай его рассеянности и упрямства. Это незначительный случай, но очень типичный для него. В его коллекции находилось прекрасное небольшое кольцо восемнадцатой династии. Говорят, оно принадлежало царице Ти, матери нашего друга Аменхотепа Четвертого, но не думаю, что это так, потому что на кольце имелось изображение ока Озириса, а Ти, как вы знаете, являлась поклонницей Атона. Но это было очаровательное кольцо, и дядя Джон, бывший необычным поклонником загадочного глаза Озириса, попросил первоклассного ювелира изготовить две точные копии этого кольца, одно для себя, другое – для меня. Ювелир, естественно, захотел измерить наши пальцы, но дядя Джон об этом и слышать не хотел; кольца должны быть точной копией, и размер тот же, что у оригинала. Можете себе представить результат: мое кольцо соскальзывало у меня с пальца, а дяде Джону оно оказалось настолько мало, что хоть он и смог его надеть, а снять уже не смог. Да и надеть смог только потому, что его левая рука была значительно меньше правой.

– Так что вы не носите свою копию?

– Нет, я хотела переделать кольцо, чтобы его можно было носить, но он категорически возражал, поэтому я убрала кольцо, и оно все еще у меня в коробке.

– Должно быть, он был очень упрям и настойчив, – сказал я.

– Да, его невозможно было уговорить. И он очень раздражал моего отца, проводя ненужные изменения в доме на Куин-стрит, который он преобразовал в музей. У нас особые чувства к этому дому. Наша семья жила в нем с того времени, как его построили – первый камень был заложен во времена правления королевы Анны, когда появилась площадь ее имени. Милый старый дом. Хотите посмотреть на него? Мы от него очень близко.

Я охотно согласился. Если бы это был угольный склад или магазин жареной рыбы, я бы все равно согласился, чтобы продолжить нашу прогулку, но меня действительно интересовал этот старый дом как часть фона загадки исчезновения Джона Беллингема.

Мы пересекли Космо-плейс, с ее рядами сейчас редких железных столбов в виде пушечных стволов, и ненадолго остановились, глядя на мирную величественную старую площадь. Несколько мальчиков шумно забавлялись среди каменных столбов, стоящих стражей у старинного, увенчанного лампой насоса, но в остальном все было окутано достойной тишиной, соответствующей возрасту и положению. Площадь прекрасно выглядела в солнечном свете, падающем на листву платанов и придающем теплые оттенки кирпичному фасаду старого дома. Мы молча прошли по тенистой западной стороне, и посредине моя спутница остановилась.

– Вот этот дом, – сказала она. – Сейчас он выглядит мрачным и заброшенным, но, должно быть, он был полным радости, когда мои предки могли смотреть на открытую местность и видеть на ней луга и поля до самых высот Хэпмпстеда и Хайгейта.

Мисс Беллингем стояла на краю тротуара, печально глядя на старый дом. "Очень трогательная фигура, – подумал я, – с ее прекрасным лицом и гордой осанкой, в поношенном платье и перчатках, когда стояла на пороге дома, который поколениями принадлежал ее семье, но вскоре перейдет в руки незнакомых людей".

Я тоже смотрел на него с необычным интересом, меня поразило в нем что-то мрачное и неприступное. Окна от подвала до чердака закрыты ставнями, и не видно никаких следов жизни. Молчаливый, заброшенный, пустынный, этот дом говорил о трагедии. Он словно покрыт траурной мешковиной и пеплом в память об исчезнувшем хозяине. Массивная дверь с великолепным резным портиком покрыта грязью и кажется совершенно неиспользуемой, как и старинные фонарные столбы и огнетушители, которыми слуги гасили факелы, когда даму Беллингем проносили по ступенькам в позолоченном кресле во времена доброй королевы Анны.

В серьезном и немного подавленном настроении мы повернули и пошли домой по Грейт Ормонд-стрит. Моя спутница была задумчива; к ней вернулись строгие манеры, поразившие меня, когда я впервые ее увидел. Я тоже задумался, как будто на нас подействовал дух молчаливого дома и его исчезнувшего хозяина.

Но все равно прогулка была замечательная, и я пожалел, что мы так быстро дошли до входа в Невиллз Корт. Мисс Беллингем остановилась и протянула руку.

– До свидания, – сказала она, – и большое спасибо за вашу бесценную помощь. Могу я получить свою сумку?

– Если хотите. Но блокноты я должен оставить у себя.

– Зачем они вам?

– Я должен расшифровать свою стенографическую запись.

На ее лице появилось выражение ужаса; в сущности, она так растерялась, что забыла отпустить мою руку.

– Боже! – воскликнула она. – Как глупо с моей стороны! Но это невозможно, доктор Беркли! Это займет у вас много часов!

– Это вполне возможно и будет сделано, иначе все записи совершенно бесполезны. Хотите сумочку?

– Нет, конечно нет. Но я просто в ужасе. Не лучше ли просто отказаться от этой идеи?

– И закончить наше сотрудничество! – трагично воскликнул я, пожимая ее руку (она неожиданно поняла свое положение и торопливо убрала ее). – Хотите выбросить результаты целого дня работы? Я бы не хотел этого, поэтому до свидания, до завтра. Я приду в читальный зал, как только смогу. Лучше возьмите с собой заказы. Да, и не забудьте копию завещания для доктора Торндайка.

– Конечно, если отец согласится, вы получите ее сегодня вечером.

Она взяла у меня бланки заказов на книги и, еще раз поблагодарив, ушла во двор.

Глава 7

Завещание Джона Беллингема

Задание, за которое я так легкомысленно взялся, обдуманное хладнокровно, действительно, как выразилась мисс Беллингем, оказалось "ужасным". Результат двух с половиной часов стенографирования со скоростью примерно сто слов в минуту потребует значительного времени на изложение обычным письмом, и записи должны быть доставлены завтра утром, так что чем быстрее я примусь за работу, тем лучше.

Поняв это, я не стал терять времени и через пять минут после прихода в больницу сидел за письменным столом, деловито переводя свои расползающиеся невыразительные значки в хорошее, легко читаемое обычное письмо.

Помимо того что это дело любви, занятие оказалось просто интересным; предложения, что я переписывал, были полны воспоминаниями об изящном шепоте, которым их произносили. Но и сама тема любопытна. Я приобретал новый взгляд на жизнь, пересекал порог нового мира (бывшего ее миром), и поэтому редкие перерывы, вызванные приходом пациентов, хотя и давали мне возможность отдохнуть, были весьма нежелательны.

Вечер тянулся без всяких знаков со стороны Невиллз Корта, и я начал опасаться, что угрызения совести мистера Беллингема оказались непреодолимы. Боюсь, не из-за невозможности получить копию завещания, а потому что это делало невозможным приход, пусть на короткое время, моей прекрасной нанимательницы, и поэтому, когда в половине седьмого входная дверь распахнулась с неожиданной стремительностью, мои страхи рассеялись, но одновременно рассеялись и надежды. Потому что вошла мисс Оман, держа синий конверт с таким воинственным видом, словно это ультиматум.

– Я принесла это от мистера Беллингема, – сказала она. – Внутри записка.

– Я могу прочесть записку, мисс Оман? – спросил я.

– Боже благослови! – воскликнула она. – А что еще можно с ней сделать? Разве не для этого я ее принесла?

Я решил, что она права, и, поблагодарив ее за великодушное разрешение, прочел записку: несколько строк разрешали мне показать копию завещания доктору Торндайку. Оторвав взгляд от записки, я увидел, что мисс Оман смотрит на меня с критическим и неодобрительным выражением.

– Вы как будто стали очень приятным для обитателей некоей квартиры, – заметила она.

– Я всегда стараюсь быть приятным. Такова моя природа.

– Ха! – фыркнула она.

– Разве вы не считаете меня приятным, мисс Оман? – спросил я.

– Слишком льстивым, – ответила мисс Оман. И, с кислой улыбкой посмотрев на открытый блокнот, добавила: – У вас есть работа; большая перемена.

– Очень приятная перемена, мисс Оман, "Находка Сатаны"… но вы, конечно, знакомы с философскими работами доктора Уоттса.

– Если вы имеете в виду "ленивые руки", я дам вам совет. Не держите руку ленивой больше, чем это необходимо. У меня есть подозрения относительно ваших шин… о, вы понимаете, о чем я говорю.

И прежде чем я смог ответить, она воспользовалась тем, что вошло несколько пациентов, и исчезла так же внезапно и неожиданно, как появилась.

Вечерние консультации закончились к половине восьмого, в это время Адольф с достойной похвалы пунктуальностью закрывал двери. Сегодня он был так же точен, как всегда. Выполнив это необходимое дело и выключив газовое освещение в больнице, он доложил мне об этом и ушел.

Когда стихли шаги и хлопок входной двери сообщил о его окончательном уходе, я сел и потянулся. Конверт с копией завещания лежал на столе, и я задумчиво посмотрел на него. Его нужно как можно быстрее отнести к Торндайку, и, так как я не собирался никому доверять конверт, сделать это должен я.

Я посмотрел на блокноты. Почти два часа работы показали мне, как много еще остается сделать, но я подумал, что еще два часа или даже больше смогу поработать, прежде чем лягу спать, да и утром у меня один-два часа будут свободны. Наконец я положил открытые блокноты в ящик письменного стола и, сунув конверт в карман, пошел в Темпл.