Читать онлайн Заступа: Чернее черного

Самая страшная книга

© Иван Белов, текст, 2025

© Ольга Морган, иллюстрация, 2025

© Татьяна Батизат, илл. на форзац, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Чуть светлей

Ненавистью рожден, кровью вскормлен, истину крепко усвоил – жизнь вечная дарится в наказание. По делам, по мыслям, по черным мечтам. Волокусь сквозь столетья, костями и пеплом дорогу к смерти мощу. Стучусь в Преисподнюю, списком злодейств и свершенных преступлений трясу, а в ответ слышу: «Ступай прочь, ты слишком мало грешил». Оттого, видать, и смеюсь, лаю, аки пес на луну, щерю в усмешке пасть. Неприкаян, себе противен, всеми отвержен, свободой и проклятым бессмертием пьян.

Дни костенели в безмолвии, порождая тени сомнений и робкие призраки старых надежд, раз за разом запуская бесконечную земную юдоль. Рух Бучила, известный праведник и местами едва ль не святой, валялся на заботливо притащенном сене и пялился в покрытый трещинами сводчатый потолок. Тьма рождала новую тьму, дымчатый зимний рассвет раз за разом угасал в розовых вспышках морозных закатов, навевая мысли о тщетности бытия. И ведь всего лишь хотел чутка подремать. Месяца три. Но сон упорно не шел. Рух пытался считать умильных единорожиков, ворочался с боку на бок, залезал головой под подушку и надрывно вздыхал. Решившись на крайние меры, выполз из подземелья наверх и устроился в развалинах башни, продуваемой всеми ветрами и занесенной колючим снежком. Где-то слышал, будто на свежем воздухе спится лучшей. Ага, хер там бывал. А все от переживаний нервенных и беспрестанных великих забот. Год выдался неспокойным даже по мерке обычно и без того сверхпоганых годов. Лето стояло испепеляюще жаркое: горели леса, тлели вонючим дымом торфяники, пересыхали реки, чернел на корню урожай. Спешно собранные из разного отребья команды бочками возили воду в поля, спасая главную ценность – хлеб. От жары людишки с размахом и фантазией сходили с ума. В Новгороде разорившемуся кузнецу видение снизошло, возомнилось ему, будто жара ниспослана по грехам нашим тяжким и к осени весь мир непременно сгорит в адском огне. Как оно водится, вокруг одного дурака быстренько организовались другие и нареклись церковью «Последнего пламени». Блондились по городу, выли на папертях, пугали людей. Обещали скорый конец света, да не срослось. Осенью ливанули дожди, пророчество не сбылось, и обидевшийся на Бога кузнец затворился с паствой в молельной избе и запалил к чертям собачьим весь балаган. Живьем зажарились тридцать семь человек. Ага, а говорят век Просвещенья грядет. Брешут, сукины дети. Как был народишко глуп, так будет и есть.

Случалось и похуже чего. Возле Олонца взялась шалить белоглазая чудь, банда нелюдей, рыльников в двести, попыталась взять нахрапом Важеозерский мужской монастырь, но монахи, успевшие затворить ворота, похватали оружие и отбили два приступа, дождавшись подхода драгунского полка графа Ланге. Чудь, не принявшая боя, растворилась в черных лесах, оставив солдатам разоренный посад: угли, пепел и куски человеческих тел. Погоня ничего не дала, и тогда полковник Ланге приказал истреблять чудские поселки. Пленных не брали. Ненависть разжигала ненависть, и не было ей конца.

В мире, по обыкновению, творилось неладное. Польша и Тевтонский орден, в прошлом году заключив очередной «вечный мир», в этом взялись за старое и устроили грязную приграничную заваруху, разорив без счета селищ и деревень, и, не преуспев на поле боя, затеяли безобразно препираться на папском суде, обвиняя друг дружку во всевозможных смертных грехах.

В Швеции, в лесах южнее озера Меларен, открылся Нарыв, выплеснув по примерным подсчетам тысяч десять всяких богомерзких тварищ. Жуткое полчище, уничтожая все на пути, дошло до Стокгольма, где и разбилось о стены укрепленной столицы. Новгородский сенат выказал королю Карлу безмерное сочувствие, но на деле все, от канцлера до распоследнего бедняка, радовались соседскому горю. Шведы впервые за последние лет двадцать не тревожили новгородских границ.

Османская империя вторглась в Египет и потерпела сокрушительное поражение при Телль-эль-Фараме. Армия Блистательной Порты бежала в ужасе, и султану Мехмеду II доложили, будто вместе с египетскими мамлюками в бой шли ожившие мертвецы. Султан не поверил рассказам, приказал казнить уцелевших как трусов и произнес историческую фразу: «Так пускай с мертвыми сражаются мертвецы…»

Рух Бучила отвлекся от раздумий о разной поганой политике, уловив тоненький перезвон. Звук шел со стороны Нелюдова, подозрительно напоминая перелив крохотных бубенцов. Ближе и ближе… А в этой стороне от села ничего больше нет, кроме Руховой Лысой горы, Гиблого леса и примороженных зимних полей. В Гиблые леса соваться дуриков нет, в полях только поземка метет, а значит, едут по его, Руха, истомленную бессмертием, незлобивую душу.

Рух нехотя поднялся с подстилки и высунул синий нос в разрушенную бойницу. Нестерпимо яркое декабрьское солнышко полоснуло глаза как ножом, и Бучила поспешно прикрыл лицо рукавом. Вокруг раскинулась искрящаяся белоснежная гладь, обрываясь на горизонте черной полосой дремлющих еловых чащоб. Село издали напоминало россыпь брошенных на снег угольков, избушки казались игрушечными, печной дым на морозе утекал в стылые васильковые небеса. Золочеными всполохами сверкали кресты. От Нелюдова, поднимая снежные вихри, летел крытый возок, запряженный четверкой гнедых лошадей. В селе и окрестностях такого экипажа отродясь не бывало, знать, прибыл кто не простой и из дальних краев. По Бежецкому тракту в столицу и обратно полно гоняет богатых хлыщей, но чтобы на Лысую гору свернуть? Дивное диво.

Рух, предчувствуя гадость, запахнулся в драную шубу и винтовой лестницей поплелся вниз, осторожно переставляя ноги по обледеневшим ступеням. Зазеваешься, и хана, руки-ноги переломаешь, в штаны снега без меры набьешь, вылетишь кубарем, разве дело в таком виде гостей незваных встречать? Людишки грозу всякой нечисти, великого и ужасного Руха Бучилушку ждут, а тут сверзится откудова ни возьмись пугало, похожее на дерьмища мешок. Репутация первое дело. Потому ос-то-рож-нень-ко. Шажок за шажком. И шубу, пока не видит никто, по-бабьи поднять…

Успел вовремя. Только спустился, как из-под горки вылетели в клубах морозного тумана несущиеся во весь опор жеребцы, с храпом, фырканьем и веселым перезвоном множества бубенцов.

– Эгей, тпру, залетные! – заорал могучего телосложения кучер в тулупе, возок лихо развернулся, подняв тучу блестящего снега, покачнулся, едва не завалившись набок, скрипнул полозьями и замер – красивый, нарядный, украшенный затейливыми вензелями и намерзшей ледяной бахромой.

– Приехали, барин! – Кучер ударил рукавицей по стенке возка и принялся обдирать сосульки с усов, искоса посматривая на Бучилу, решившего на всякий случай остаться в тени.

Дверь возка распахнулась, выбросив облако пара, винного духа, громкие голоса и заливистый смех. Первой на свет божий выпала на четвереньки в снег ярко накрашенная блондинка со сбитой набок прической. В вороте распахнутого полушубка заманчиво колыхнулась крупная грудь. За первой девицей спрыгнула вторая, чернявенькая, лет на десять младше товарки.

– Ой, Катька, тебе все бы лежать! – Чернявая помогла блондинке подняться. Обе хреновенько держались на дрожащих ногах и, судя по осоловелым глазенкам, плохо соображали, что происходит и каким поганым ветром их сюда занесло.

– И где дворец обещанный? – изумилась названная Катериной, капризно кривя пухлые губы.

– Видать, эти развалины он и есть, – истерично рассмеялась чернявая.

– С милым, девочки, рай и в шалаше! – донесся знакомый писклявый голосишко, и чудесный возок, рождающий шальные мысли и полураздетых пьяненьких баб, исторг низенького несуразного человека. Или не человека…

Бучила не поверил глазам, увидев продувную мохнатую рожу, нос пятаком, ослиные уши и маленькие загнутые рога. В Нелюдово собственной персоной, с шиком и блеском явился ведьмин услужник и покоритель козьих сердец, черт Василий, ряженный в шикарную соболиную шубу и шитые золотом сапоги. За спиной блудного черта маячила еще одна, явно не обремененная тяжестью поведения дама.

– Заступушка, дорогой! – Васька, смешно переваливаясь, кинулся навстречу и заключил опешившего Руха в объятия. – Я так скучал, так скучал, мон ами.

– Ага, так скучал, что за два года ни единой весточки не прислал, – укорил Бучила. – И с какой стати ты по-ненашему заговорил?

– В Новгороде, среди приличных людей, нынче в моде французский, мон шер. – Васька прижался к его груди.

– Значит, в столице обретался, шельмец? – удивился Бучила.

– О да, мон кёр, – счастливо всхлипнул Василий. – Новостей у меня целая куча. Не томи гостей, веди в палаты. Прошу знакомиться. Девочки – это Рух Бучила, местный Заступа и лучший из вурдалаков, которых я только знал. Рух, это мадмуазель Катерина, мадмуазель Софи и мадмуазель Натали. Знатные и благородные дамы.

– Шлюхи?

– Самые лучшие! – воздел кривой палец черт. – Сам выбирал. Прохор!

– Чего, барин? – густым басом отозвался хмурый возница.

– Мон шарман, Прохор, будь любезен перетащить припасы, куда укажет дражайший Заступа. – Васька хлопнул Бучилу по плечу. – У меня тут четверть водки, бочонок вина для милых дам, копченый окорок и по мелочи всякого. Ты в своем захолустье такого и не видал. Гуляем, мон сеньор Рух!

– Деньги откуда? – поинтересовался Бучила.

– Наследство, мон шер, удивительная история, как-нибудь обязательно расскажу! – Васька увлек Руха к лестнице в подземелье. – Барышни, прошу за нами! Вперед, мон ами, вспоминать былое и напиваться до беспамятства!

Рух улыбнулся и первым шагнул в темноту, радуясь появлению Васьки, продажных женщин и дармового вина.

Перед рассветом по новгородскому тракту к воротам спящего Нелюдова подъехали двое конных, увитых клочьями ледяного тумана, волчьим воем и темнотой. С ног до головы закутанные в видавшие виды дорожные плащи. Глухо били по смерзшемуся насту копыта, едва слышно звякали стремена. Заспанный стражник на башне выставил в бойницу самострел и строго спросил:

– Кто такие?

– Мимохожие, – отозвался первый из всадников неприятным скрипучим голосом. – С нами не будет хлопот.

– Проезд в село до рассвета закрыт, – предупредил бдительный страж.

– Видали мы твое убогое село, – фыркнул второй. – Если бы было…

– Подожди, – прервал первый, и напарник послушно оборвал высокомерную речь. –  Мы не хотим посещать ваше благословенное село, – продолжил обладатель неприятного голоса. Слова будто продирались из глотки. – Нам нужны сведения. Подскажи, о смелый страж, не проезжал ли здесь вчера приметный возок, крашенный красным и запряженный четверкой гнедых?

– Не видел я ничего, – буркнул страж.

– А если так? – В морозном воздухе мелькнула крохотная тень, влетела в бойницу, ударилась стражнику в грудь и упала к ногам. Он скосил глаза и в свете масляной лампы увидел на полу медный гривенник с новгородским лютым зверем на реверсе.

– А может, и видел, – откашлялся страж. – Вчера, после обеду, похожий возок проехал мимо, свернул к Лысой горе.

– Лысой горе?

– Дальше по тракту и первая отворотка налево, – пояснил страж. – Там, в развалинах старых, наш Заступа живет. Упырь и проклятая душа. Рухом Бучилой зовут.

– Слышал? – спросил обладатель мерзкого голоса. – Заступа.

– Тем интересней, – отозвался напарник, и оба сорвались в галоп.

Страж поднял гривенник, осмотрел, сунул в карман и когда снова выглянул в бойницу, странные гости были уже далеко, оставив после себя странное тревожное чувство. И тревога переросла в лютый страх. Страж перекрестился и зашептал молитву, только сейчас поняв, что у незнакомцев из-под капюшонов не вырывался морозный парок.

Рух проснулся и некоторое время пялился в сводчатый потолок, не сразу вспомнив, где находится и как сюда угодил. Ах да, точно, Васька же в гости вчера прикатил. Оттого башка и болит. Гульнули на славу, чего греха-то таить. Почаще бы так. Рядом, вольготно разметавшись на шкурах и простынях, посапывали обнаженные бабы. Васька дрых на полу в обнимку с бутылкой, поджав копыта и подергивая хвостом. От натопленной печи волнами шло расслабляющее тепло. Рух осторожно выкарабкался из сплетения рук, ног и всяческих прелестей, слез с ложа и подкинул в потухший камин охапочку дров. В виске забилась тонкая жилка. Что-то было не так. Поганое ощущение чужого присутствия, и дело было не в Ваське и шлюхах.

Бучила недовольно поморщился, накинул шубу на голое тело и пошлепал по коридорам, заглядывая во все двери, попадавшиеся по пути, и находя лишь темноту, паутину и тлен. Он вошел в комнату жен и нехорошо усмехнулся. Посреди зала, заполненного иссохшими трупами, в пятнах света, льющегося из трещин на потолке, застыли двое в черных плащах.

– Здорово, самоубивцы, – поприветствовал Рух.

– Здравствуй, Заступа, – отозвался один из незнакомцев. Голос был неприятен, напоминая царапанье стали по оселку. Человек повел рукою вокруг. – Неплохая коллекция.

– Сам собирал, – похвастался Рух. – Мы, что ли, знакомы?

– Пока нет, но разреши представиться. – Гость снял капюшон, открыв пепельно-седые волосы и испещренное неряшливо зашитыми шрамами лицо. – Я Ивор, а моего друга зовут Александром.

Александр, державший в руке подозрительного вида мешок, откинул капюшон, показывая узкое бледное лицо с нездорово блестящими голубыми глазами. Рух чувствовал идущую от обоих волну колдовского холода. И смерти.

– Кто вы? – спросил он. – Умранки или выбрухи? Мертвяками воняет от вас.

– Будь повежливее, упырь, – предупредил Александр.

– Тебя забыл спросить, – фыркнул Бучила.

– Мы не ищем ссоры, упырь, – улыбнулся Ивор, растянув жуткие шрамы. Лучше б не улыбался. – Ты прав, Заступа. Мы умранки, так уж случилось, надеюсь, с этим не будет проблем?

– Может будут, а может и нет, – пожал плечами Рух. Появление странной парочки предвещало только беду. Умранки, твари, рождающиеся, если колдовством удается вдохнуть в умирающего жизнь. Так умранки и балансируют на границе мира мертвых и мира живых. Не живой и не мертвец, сохранивший рассудок, нечувствительный к боли, неспособный мечтать, сострадать и любить. Хреновая участь. – Чего вас сюда без приглашения принесло?

– Мы разыскиваем некоего Николя Фонтенбло, – сообщил Ивор.

– Здесь таких нет, – отрезал Бучила. – Валите в жопу, со всем уважением.

– Тебе он, возможно, знаком под другим именем, – не смутился умранец. – Он черт, вот такого вот ростика, рожа наглая, кончик левого рога обломан, в правом ухе золотая серьга.

– Вор, прохвост и обманщик, – закончил всеобъемлющее описание Александр.

– Ах, этот. – Рух отчего-то совершенно не удивился. Ну не могло все гладко пройти, не в Васькином это духе. – Прошу за мной.

Он вернулся в опочивальню и рассмеялся. Васькина мохнатая задница торчала из крохотного оконца в стене, копыта яростно молотили воздух, хвост дергался полоумной змеей. Дорогой друг пытался скрыться не попрощавшись. Умотанные девки спали спокойным и здоровым сном.

– Вот ваш Николя. – Рух подошел и ткнул пальцем в мохнатую жопу. – Эй, Николя драный, к тебе тут пришли!

Васька сдавленно засипел, безуспешно пытаясь протиснуться в узенькую дыру. Застрял окончательно, ножки обреченно обмякли.

Ивор ухватил за хвост и выдернул черта обратно, брезгливо держа на вытянутой руке. «Сильный ублюдок», – отметил про себя Рух. Васька с виду хлипенький, а весу в нем, наверное, пудика три.

– Николя Фонтенбло, он же Фадей Лопухов, он же Осип Лазовский, – перечислил Александр, словно зачитывая приговор.

– Иворушка! Ох, и ты, Сашенька, здесь! – Васька умилительно захлопал глазенками. – Рад встрече! Как вы, суки, отыскали меня? Я ведь все следочки замел.

– Искать всяких пакостников – наше ремесло, – откликнулся Ивор, разжал хватку, и черт шмякнулся на пол.

– Я, конечно, наверно, тут лишний, – подал голос Бучила. – Но может, потрудитесь объяснить, какого клята творится?

– Николя немножко набезобразничал, – сообщил Александр. – В Новгороде сей нечистый работал на нашего хозяина, колдуна Осипа Шетеня, а пять дней назад пропал вместе с весьма ценной вещью. Где побрякушка, Николя? – Он легонько пнул Ваську под ребра.

– Продал, – заскулил Васька, свившись в клубок. – Нету у меня ничего.

– Надо вернуть, – улыбнулся Александр. – Шетень на тебя не в обиде, но, если вещицы не будет через неделю, ты лишишься своей никчемной жизненки. И не только ты. Посмотри.

Брошенный Александром мешок подкатился Ваське под бок. Черт дрожащими лапками распутал завязки, заглянул внутрь и издал сдавленный писк. Рух подошел, скосил глаза и понимающе хмыкнул. В мешке лежали две отрубленные и покрытые инеем чертячьи башки.

– Господин Шетень обещает каждый день убивать двух твоих братьев, пока не получит украденное, – пропел Александр. – Да-да, Николя, в то время как ты развлекаешься со шлюхами и вином, в Новгороде умирают черти. И они знают, кто виноват.

– Погодите-ка. – Рух ухватил Ваську за жидкую бороденку. – Значит, ты, паскуденыш, нагадил и решил спрятаться у меня?

– Я ду-у-у-мал, не сыщут, – заголосил Васька. – Прости, Заступа, прости. Черт меня дернул, тьфу, да какой черт… Прости, Рушенька!

– Бог простит, а я тебе копыта из задницы выдеру, – пообещал Бучила.

– У тебя неделя, Николя, – проскрипел Ивор.

– Заступушка, помоги, – запричитал Васька, хватая лапками за рукав.

Рух тяжко вздохнул. Все дороги вели в стольный Новгород. Спасать Васькину дурную башку…

Возок вылетел на пригорок, и через морозный узор на стекле Рух увидел столицу. Прохор несся как угорелый, и путь от Нелюдова занял всего полтора коротеньких дня. Аккурат прибыли 31 декабря. Великий Новгород, прикрытый со всех сторон бастионами, устремился в остекленевшие небеса крышами теремов, золотыми куполами церквей, круглым куполом республиканского Сената, острыми шпилями белокаменного Кремля и дымящими трубами мануфактур. Город готовился к невиданным празднествам, тракт, укатанный до ледяной корки и коричневый от навоза, запрудили конные и пешие, обозы и сани. Перекрикивались, не уступали дорогу, дрались. Орали дворяне, матерились гуртовщики, на повороте опрокинулся воз с мясом и свиные полутуши перегородили движение. Бурный людской поток ручейками растекался по сторонам, направляясь к одним из сорока шести проезжих ворот.

В город попали без единой заминки. Усатый солдат на воротах заглянул в возок, полюбезничал с девками, не заметив спрятавшихся под сиденьями Руха и Ваську, получил от Прохора монетку сверх положенной платы, и столица встретила новых героев. Подруг высадили за воротами, снабдив деньгами и заверениями в вечной любви.

– Давай на угол Ильинской и Михайловской, – скомандовал Прохору Васька и угодливо улыбнулся Бучиле. – Я правильно сказал, Рушенька?

– Ты мне, сука, не улыбайся, – окрысился Рух. Всю поездку он с Васькой демонстративно не разговаривал, ограничившись строгим допросом по сути предстоящего дела. И суть эта драная вышла такой – подрядился Васька ишачить на первейшего новгородского колдуна: с письмами бегал, зелья варил, покойников с кладбищ таскал и между делом углядел у колдуна дома собрание всяких чародейских вещиц. Целых две комнаты, тьма-тьмущая никому не нужных, заросших паутиной и плесенью мелочей. Если и пропадет одна, не заметит никто. Ну, так Васька дубовой головой порешал. Стащил золотую статуэтку в виде развратной бабищи, продал задешево, деньги прокутил до гроша, а потом, как узнал, что кража открылась, пустился в бега. Дурацкая история, другой от Васьки и нечего ждать. Был дураком, дураком и помрет. И по всему очень скоро, видать. План у Руха возник единственно верный – искать покупателя и пытаться всеми правдами и неправдами клятскую золотую бабу вернуть.

– Ну чего ты, – заискивающе захлопал ресницами черт. – Я ж извинился.

– Подотрись извинениями своими. – Рух уставился в окно. Возок тарахтел по выстланной деревянными плахами мостовой. Мелькали заборы и крыши домов. На Ваську он особо не злился. Ну разве только самую чуть. Если уродился полудурком мохнатым, что с него взять? С родителей и с Господа спрос. Или кто там рожает чертей? Нет, по совести надо было его на хер послать, да больно уж жалостлива простая вурдалачья душа. Да и в столице не был давно…

– Приехали, барин, – отрапортовал Прохор. – Мне здесь подождать?

– Жди. Мы скоренько. – Васька нахлобучил мохнатую шапку и первым соскочил в грязный снег. Рух спустился следом, спрятав лицо под капюшоном от яркого зимнего солнца и добрых людей. Закутанные по уши в шубы, они напоминали странную, но особо не привлекающую внимание парочку. В Новгороде странностями разве кого удивишь? Тут на улицах кого только нет и мало того, Чудской муниципалитет потому так и зовется, что издревле населен чудью белоглазой, мавками, русалками и прочей братией, которую в иных странах и на пушечный выстрел не подпускают к человеческим городам. Правило только одно – людям не пакостить. И наказанье тоже одно – жаркий костер…

– Нам сюда, – Васька увлек спутника в переулок. Слева за избами навис огромный пятикупольный храм, чуть левее виднелся новгородский ипподром. Черт уверенно свернул к одноэтажному длинному зданию с колоннами, парочкой башенок и неприметной вывеской «Ярмарка диковин» над входом. С виду ничего особенного, а на деле одно из самых примечательных местечек столицы, наряду с Историческим музеем, чудскими трущобами и Кабинетом редкостей с его собранием чучел диковинных чудищ, заспиртованных уродов, артефактами, добытыми в Гнилых пустошах, и кучей всяких других не менее интересных вещей. «Ярмарка диковин» была открыта в начале века и поначалу вызвала противоречивые эмоции. Черный рынок колдовских артефактов в Новгороде всегда процветал, вот власть и надумала взять это дело под свой неусыпный контроль. Церковь была резко против, и «Ярмарка диковин» пережила волну протестов, попытку разгрома и пару поджогов. Но ничего, стерпелось-слюбилось. Последний раз Рух был здесь лет двадцать назад, глаза завидущие разбежались, накупил всякого хлама и потом об этом весьма сожалел. И вот, значит, вернулся… День только больно уж неудачный, торговля перед праздником бойкая, народу – не протолкнешься, всякий норовит какую хреновину чародейскую прикупить. Внутри царил таинственный полумрак, орали и препирались громкие голоса. Запах у ярмарки всегда был особенный, смесь терпких пряностей, мускуса, ладана и тысячи травок и трав, с легким послевкусием колдовства, пузырьками шипящим на кончике языка.

– Вот тута бабу и продал, – шмыгнул пятаком Васька. – С руками прям оторвали. Первосортный товар!

– А ты идиот первосортный, – огрызнулся Бучила.

Из толпы выскочил мелкий чумазый мальчишка в рванье, дернул Ваську за рукав и жалобно попросил:

– Дядька, а дядька, подай грошик, с утра не ел ничего.

– Не дело голодным-то быть. – Черт сжалился и сунул мальчонке медную монетку. – Вина не вздумай купить!

– Да я не пью, дяденька. Спасибо, храни тебя бог! – Бродяжка пристально заглянул Ваське в морду и опрометью выскочил за дверь.

Прямо у входа подозрительного вида молодчик торговал приворотным зельем в развес и, увидев Руха, подмигнул и сказал:

– Эй, толченый хер дьявола интересует? Для мужской силы самое то. А тебе надо, у меня глаз наметан, вона бледный какой.

– Супруга твоя не жаловалась пока, – съязвил в ответ Рух.

– А че ей жаловаться, Анна Никитишна моя пудиков шесть чистого весу, я к ней давненько не подхожу, – хохотнул торговец. – Ты подумай, остряк. Гривна за унцию.

– Настоящий хер-то? – заинтересовался Бучила.

– Обижаешь, мил человек, у меня только самое высокое качество. – Молодчик подсунул под нос открытую склянку.

Рух нюхнул и весь передернулся. Качеством и правда несло за версту, аж задергался глаз.

– Ну отвесь четверть унции. – Бучила бросил монеты на прилавок, сам не зная зачем. Просто чтобы было. Бесячьи херы на дороге не валяются.

Дальше пошли лотки с сушеными грибами, разноцветными эликсирами, хитрыми амулетами, зельями и оберегами на все случаи жизни.

– Одёжа, одёжа с мертвеца, – ткнул Бучиле в харю какие-то лохмотья сморщенный старичок. – В ней и помер, у меня без обману.

– Спасибо, тебе самому как бы скоро не пригодилась. – Рух прошел мимо и ухватил за шкирку Ваську, раззявившего рот возле волшебных игрушек. На прилавке махали хвостами и тявкали мелкие собачонки, отплясывали деревянные паяцы, пили чай фарфоровые куклы и маршировали роты солдатиков из мягкой глины, умеющие слушать простенькие команды, стрелять и сходиться в штыки.

– Эй, мужик, слышишь чего, – сбоку, разя перегаром, подступил мужик в драном тулупе. Лицо и руки покрывали гнойные язвы. – Бездушного услуги нужны? Беру недорого.

– Ты, что ли, придурок совсем? – изумился Бучила. Люди, продавшие душу, встречались все чаще. Вот о чем, суки, думают? Сдать бы поганца в полицию. Бездушный годен только для самого черного, паскудного колдовства, чаще всего как проводник-медиум для связи с мертвецами и демонами, способный проникать в иномирье без риска потерять бессмертную душу. Каждый сеанс приближает безумие и жуткую смерть. А этот уже потаскан изрядно…

– Не лайся, я же просто спросил. – Мужичонка вжал голову в плечи.

– На хер иди, – посоветовал Рух.

– Как угодно господину хорошему. – Бездушный попятился, скаля гнилые редкие зубы. – Но ты попомни, вдруг пригожусь. Я Венька по прозвищу Блудень, на Сокольской живу, там всякий подскажет.

И скрылся из глаз. Дальше стоял лоток с ржавым хламом, песочными часами, крохотными весами, ретортами и прочими нужными в колдовском хозяйстве вещами. А сразу за ним дверь, ради которой они, собственно, и пришли, с грозной надписью «Управляющий».

В кабинете управляющего, тощей надушенной и надменной скотины, задержались от силы минут на пять, потратив драгоценное время на уговоры, угрозы и неуклюжую попытку подкупа должностного лица. И все напрасно. «Нет», и весь разговор. Управляющий наотрез отказался предоставлять сведения о совершенной сделке, сославшись на коммерческую тайну и прочие бюрократические преграды. На Васькино робкое «ну-у, ммм, я ж продавец» был получен простой и ясный ответ: «Иди продавай». Не нравится – добро пожаловать в суд. Но тут закавыка – за всю историю черти в новгородском суде ничего, кроме смертных приговоров, еще не выигрывали. Васька отчего-то судиться не захотел, хотя Рух всячески советовал. Потом пытались подсунуть отыскавшуюся у Васьки горсть медяков, но даже огромные деньжищи управляющего не впечатлили. Закатил глазенки, возмущенно расфыркался и пригрозил встречей с полицией. Все светлое, во что верил Бучила, окончательно рухнуло.

С ярмарки вышли злые и раздосадованные, бездарно похерив единственный шанс.

– Ну и чего теперь? – спросил Васька.

– Я домой, ты на тот свет, – отозвался Бучила.

– Не охота на тот свет-то, – поежился черт.

– Да ладно, говорят, там нормально вообще, – утешил Рух. – Ну или беги. Всю жизнь прятаться и пугливо озираться при каждом шорохе очень даже забавно.

– Шетень будет чертушек убивать, – вздохнул Васька. – Всех из-за меня изведет.

– Раньше надо было думать, – огрызнулся Бучил. – Вас замучаешься изводить, расплодились без меры тараканам на зависть. И какой от вас толк? Мошенники, бездельники, попрошайки, грабители и плуты, все как один.

– Нехорошо так о всех-то, – всхлипнул Василий. – Напраслину возводят на нас.

– Ага, точно, злые наветы. Скажи-ка, друг ситный, сколько чертей землю пашут, на заводах горбатят и в школах преподают?

– Много, – неуверенно пискнул черт.

– Ага, много. Ни одного, – погрозил пальцем Рух. – Знаю я вашего брата.

– Зато Новгород мы спасли, оттого привилегии имеем и работать вовек не должны, – выложил последний козырь Василий.

Тут спорить было бессмысленно. Самый убойный чертячий аргумент, какой только может быть. «Гуси спасли Рим, а черти Новгород», – так поговорка гласит. Давно это было, но Новгород помнит…

– Господа, – тихонько окликнули их. – Простите великодушно.

Рух повернулся и узрел молодого человека лет двадцати, толстенького, неуклюжего, растрепанного, с очками на крупном носу и одетого в мятый чиновничий мундир с погонами коллежского регистратора.

– Тебе чего, ваше благородие? – спросил Рух, припомнив, где только что видел этого хлыща. В кабинете управляющего, среди прочих мелких чинов прятался за горой бесполезных бумаг.

– Господа, выслушайте. – Губы регистратора мелко тряслись. – Разрешите представиться – Игорь Ковешников.

– Нам-то что за беда? – набычился Рух.

– Еще раз простите. – Ковешников не знал, куда деть пухлые руки. – Я слышал ваш разговор с господином управляющим. Федор Александрович принципиальнейший человек и…

– Ближе к делу, – оборвал Рух.

– Ах да, простите…

– Прекрати извиняться.

– Простите… ой. – Чиновник подпрыгнул от возбуждения. – Еще раз простите, я волнуюсь, не хочу, чтобы меня заметил кто-то из моих дражайших коллег…

– Все, Василий, пошли…

– Постойте. – Ковешников воровато огляделся. – У меня имеется копия ордера продажи лота за номером 5673, золотой статуэтки, изображающей обнаженную даму, индекс колдовства 0014, оцененной сторонами в тысячу гривен серебром. Оплата наличными. Фамилия и адрес покупателя.

– Сколько, блядь? – удивился Бучила. – Тысяча гривен? Ты куда столько денег просадил, идиот?

– Да я не знаю. – Васька стал еще меньше ростом. – Туда-сюда, я и оглянуться не успел, смотрю, а в кошеле уже нет ничего. Одному Прохору-жадюге десять гривен отдал. И шлюхам. Надо забрать.

– Так ордер интересует? – напомнил о себе Ковешников.

– Что же вы сразу не сказали, мой юный друг! – Рух, не веря собственному счастью, обнял чиновника за плечи. – Конечно, интересует. Давайте-ка его поскорей!

– Э нет, простите, не так все просто, – смущенно улыбнулся чиновник.

– А-а-а, понимаю, помощь не бескорыстна? Времена рыцарства и чести давно прошли. Сварливая жена, голодные дети, жадная любовница… – понимающе ухмыльнулся Бучила и выудил из-под шубы монету.

– У меня нет жены. И детей нет, – вздохнул Ковешников. – Признаться честно, и любовницы нет. И денег мне не надо.

– В смысле? – удивился Рух.

– Вам зачем покупатель? – спросил Ковешников, впервые глянув Руху в глаза.

– Ты не чересчур любопытен?

– Услуга за услугу, господа.

– Обратно хотим статуэтку эту драную забрать, – не стал ничего придумывать Рух.

– Он не отдаст.

– Тебе почем знать? – удивился Бучила.

– Э-э-э, ммм. – Ковешников слегка покраснел. – При оформлении купчей случилась ошибка, и покупатель недоплатил пошлину в размере полугривенника. Признаюсь, ошибка по моей вине и недостачу пришлось выплатить из своего кармана. А у меня оклад, знаете ли, невелик и маменька болеет. Ну я и пошел по адресу, думал, все объясню, и деньги мне непременно вернут. Но не тут-то было. Даже на порог не пустили, облили помоями и сказали, если и дальше буду стучать, пристрелят на месте.

– И ведь пристрелят, – согласился Бучила. Новгородские дворяне имеют полное право отстаивать жизнь и имущество всеми доступными средствами. Знаменитый закон «Двух шагов», наследие жестоких и кровавых «Благородных войн» прошлого века, в которых от благородного было только название. Знать в ту пору развлекалась с фантазией и огоньком, проводя время в уличных стычках, штурме поместий и развеселой резне. Прострелят башку, а потом доказывай, что дверью ошибся. – Так, погоди, я не понял, от взятки нос воротишь, а полугривенник хочешь вернуть?

– Это дело чести, господа. – Ковешников принял вид напухлившегося разъяренного воробья. – План прост – проникаем в поместье, бьем морду негодяю, вы забираете статуэтку, я полугривенник. По рукам?

– Экий ты прыткий. – Рух посмотрел на него словно на дурака. – Ну по рукам. Давай ордер.

– О нет. – Чиновник горделиво отстранился. – Тогда больше я вас не увижу.

– За кого ты нас принимаешь? – оскорбился Василий.

– За черта и вурдалака, и простите, довериться я вам не могу. – Ковешников отступил еще на шаг. – Воля ваша, принимаете условия или нет. Если принимаете, жду возле церкви Великомученицы Тамары, как часы восемь раз отобьют. Честь имею.

И зашагал прочь, по-журавлиному переставляя длинные ноги.

– Странный какой-то, – поделился наблюдением Васька. – Не нравится он мне.

– И мне не нравится, – согласился Бучила. – И ты не нравишься, нос поросячий, и вон те мордовороты не нравятся, которые на нас пялятся из подворотни.

Рух взглядом указал через улицу, где в тени проходного двора кучковалась группа малоприятных личностей самого разбойного вида во главе со здоровяком с черной повязкой на левом глазу.

– Чем-то мы им приглянулись, ви… – успел сказать Рух и охнул. Васьки рядом не оказалось. Черт во все лопатки улепетывал прочь, нелепо размахивая лапами и оскальзываясь на заснеженной мостовой. Вот же сука… Из подворотни повалили подозрительные господа, сверкнула на морозе острая сталь.

Бучила, не дожидаясь радостной встречи, кинулся вдогонку за Васькой, расталкивая прохожих и сдавленно матерясь. Черт оторвался саженей на десять, упал, покатился кубарем, вскочил и поднажал во всю прыть кривых тонких копыт. Рух не оглядывался, нутром чуя погоню. Твою мать, твою мать… Гадский Васька скрылся за поворотом. Сзади сдавленно заорали:

– Живьем брать!

– Обходи, обходи!

Бучила с разбегу выскочил на укатанный лед, заскользил с грацией трехногой коровы, едва не попал под извозчика и благополучно вылетел за угол. Васька успел добежать до возка, распахнул дверь, обернулся и яростно зажестикулировал. Все-таки не забыл. Ох Васенька, ох родненький…

– Чего телишься? Быстрей! – заорал Василий. – Прохор, гони!

Прохор, не заставляя себя упрашивать, щелкнул кнутом, возок тяжело и медленно сдвинулся с места.

Сука, сука, сука! Бучила рванулся что было сил. Возок плавно набирал ход, подрагивая на бревенчатой мостовой.

– Давай! – крикнул Васька, испуганно смотря куда-то за спину Руху.

И Бучила дал, огромным прыжком заскочив на приступок и ввалившись внутрь, подминая визжащего Ваську. Тут же вскочил и выглянул наружу. Недоброжелатели отстали всего на десять шагов. Двое, самые дурные видать, еще пытались догнать улетающий экипаж, остальные трясли кулаками и галдели, словно галки, нашедшие свежего мертвяка. Одноглазый орал громче других, размахивая руками и почему-то оглядываясь.

– На хер пошли! – Рух приветливо помахал неизвестным скотам и тут же осекся. На улицу вылетели две открытые коляски, запряженные каждая парой коней, и вся честная компания иметых преследователей принялась грузиться в экипажи прямо на ходу.

– Ну чего там? – Васька высунул пятак и заохал, увидев погоню.

– Я с тобой позже поговорю. – Бучила погрозил ему пальцем и крикнул извозчику: – Прохор, выручай, на тебя вся надёжа! – И поперхнулся, глотнув ветра и летящего снега.

– Эгей, залетны-ыя! – Прохор приподнялся на облучке, нахлестывая вожжами как бешеный. Возок, скрипя и раскачиваясь, летел не разбирая пути, в белой дымке мелькали дома и заборы, прохожие шарахались в стороны и сигали в сугробы. Сзади, с матом, топотом копыт и проклятиями, настигала погоня. Коляски, облепленные людьми, набирали скорость. Бабах! У Руха над ухом злобно взвизгнула пуля. Ох и ни хрена себе! Ну вот, а собирались живьем брать. Как же переменчива человеческая душа… Бах! Бабах! Вторая пуля ушла выше, третья ударила по возку, брызнули щепки.

– По лошадям, сволочи, бьют! – озлобленно крикнул Прохор, бросая возок в поворот. Повозку подбросило, Руха по инерции закинуло внутрь и перемешало с Васькой в затейливую кучу-малу. Душераздирающе и пронзительно заверещал полицейский свисток. Бучила выпутался из скулящего черта и выглянул в хлопающую дверь. Прохор гнал по узкой улице во всю прыть, из-под полозьев летел раскрошенный лед. Отмахали саженей двадцать, прежде чем из-за поворота вылетели преследователи, кучер не рассчитал скорость, перегруженную коляску занесло, она перевернулась и с ужасающим грохотом разбилась об угол двухэтажного дома в вихре снега, сломанного дерева, людей и летящих колес. Коней рвануло назад, защелкали оборванные постромки. Второй экипаж едва не угодил в западню обломков и человеческих тел, но тут возница, что твой удачливый бес, заложил умопомрачительную дугу, миновал опасное место, и коляска, окутавшись облаком инея, понеслась следом за поспешно удиравшим возком.

Прохор, дико кривя обмороженное лицо, локтем выбил окошечко за спиной и закричал:

– Барин, хватай рушницу!

Рух увидел просунутый внутрь приклад и вытащил на себя волкомейку, грозное оружие разбойников, налетчиков и ямщиков, короткое ружье с широкой воронкой на дуле, куда можно засыпать с четверть фунта свинца. Причем волкомейка была не фитильная, а с дорогим и новомодным кремневым замком. Такая система и в армии еще есть не везде. Вот так Прохор! Рух свесился из возка, повиснув на левой руке. Ощеренные конские морды фыркали пеной всего в пяти саженях от них. Рожа потерявшего шапку кучера перекосилась от бешенства, за его спиной виднелись еще человека четыре. Бах! Чужая пуля взвизгнула над головой. Одной рукой целиться было почти невозможно, возок мотался и прыгал, сбивая прицел, Бучила подловил секундную передышку и пальнул в белый свет как в копеечку, больше надеясь испугать лошадей. Хлопнуло, волкомейка дернулась, пороховой дым развеялся на ветру. Вышло даже лучше, чем ожидал. Заряд картечи хлестанул правее и выше, но один шарик каким-то чудом угодил кучеру точно в плечо, выбив облачко ватинной подкладки и кровавую пыль. Раненый сдавленно заорал, рука повисла как плеть, выпустив вожжи. Лошади, почувствовав слабину, начали поворот и со всего маху уперлись в забор, дав улепетывающему возку еще один шанс.

– Ой-ой! – всплеснул лапками Васька. – Нет, вы видели, видели? А они… а мы… а я…

– Поддувало закрой, – рявкнул Бучила, злой как сто тысяч самых злобных чертей. Васька прижал уши и обиженно засопел.

– Молодцом, барин! – заорал мельком обернувшийся Прохор.

– Большая Никитская далеко? – прокричал в ответ Рух.

– Никитская? Недалече. Деулинский мосток проскочим, и через три квартала как раз!

– Гони туда во всю мочь и останавливай за полверсты, если место безлюдное есть.

– Есть, как не быть! – Прохор по-разбойничьи засвистел, бросая коней в тяжелый галоп. Возок занырял переулками, путая след.

– Отстали, антихристы, – сунулся в оконце Васька.

– Ты случаем не в курсе, что за невоспитанные морды за нами гнались? – строго спросил Рух.

– А мне почем знать? – Васька втянул голову в плечи. – Чего сразу я?

– Ну конечно, откуда тебе. – Рух с трудом сдержался, чтобы не вдарить прикладом между рогов. Допрашивать черта времени не было, стояла задача найти место, где спрятаться и переждать до темноты. И такое место в Новгороде Рух знал только одно. И может, лучше бы он его вовсе не знал…

– Приехали, барин, – доложил Прохор.

Рух открыл дверь и выпрыгнул в весело хрустнувший снег. Возок застыл в переулке, зажатом заборами, от уставших коней валил искрящийся пар.

– Вот там ваша улица, – указал направление Прохор. – Если на шпиль высоченный держаться и нигде не блудить.

– Бросай возок и уходим, – приказал Рух, запихивая волкомейку под шубу. – Васька, бегом.

– Как бросай? – охнул кучер. – Ты, барин, не озоруй. Ни в жисти не брошу ни возок, ни тем более лошадей.

– Твое дело, – не стал впустую препираться Бучила. – Скоро и возок твой, и скакунов вся новгородская полиция будет искать. И не только полиция. И непременно найдут. Полгорода на уши поставили, да еще со стрельбой. Сам решай, возок с лошадками или целая шкура. Все, двинули.

– Прохор, я тебе новый возочек куплю и коней, – жалобно простонал Васька.

– Горе мне, горе. – Прохор, мужик по всему умный, обнял каждую животину за голову, пошептал и бросился догонять уходящего Руха.

Чуть попетляли и, не обнаружив погони, вышли на Большую Никитскую, уютную улицу, застроенную роскошными и вычурными дворянсками гнездами, с шикарным видом на заледеневшую белоснежную реку. Тут все вопило о богатстве и красоте: забранная в камень набережная, кованая решетка вдоль берега, заснеженные фонтаны и даже, вот диво дивное, уличные фонари. Красивая, сука, жизнь, как она есть.

– Не нравится мне тут, – пожаловался Василий.

– Делай вид, что ты герцог, я барон, а Прохор прынцесса, колдовством превращенная в бородатое чудище, – утешил Бучила, сам чувствуя себя крайне паршиво среди всего этого великолепия. В Новгороде, конечно, нет мест запретных для черни, да только кто его знает. Торопиться надо, пока какой ушлый богатей полицию не скликал или со скуки не решил натравить на прохожую нищету стаю зубастых собак…

Слава богу, нужный дом отыскали достаточно быстро, двухэтажный ажурный особняк красного кирпича с мезонином, стрельчатым флюгером, собственным маленьким садом, высоченным забором и коваными воротами, украшенными фамильным гербом: рыцарским щитом с розой, поддерживаемым орлом и грифоном. Бучила без раздумий дернул веревку и услышал далекий перезвон. На всякий случай брякнул еще пару раз и уловил приближающиеся шаги. В воротах бесшумно открылось оконце, и тихий, ничего не выражающий голос спросил:

– Вам назначено?

– Конечно, нас ожидают, – без зазрения совести соврал Бучила, истово молясь, чтобы не сработал пресловутый закон «Двух шагов», позволяющий знати отстреливать любую подозрительную личность, вздумавшую отираться на указанном расстоянии от забора или ворот. Теперь, конечно, закон порядочно позабыт, но ведь, сука, таким дуракам обязательно повезет!

– Как представить?

– Его сиятельство Рух Бучила, инкогнито, со свитой.

– Одну минуту. – Оконце закрылось, послышались неспешно удаляющиеся шаги.

– Кто тут живет? – шепотом спросил Васька.

– Мой хороший друг, – поведал Бучила. – Мы с ним бывалоча трахались.

– Не хочу я с тобой больше дружить. – Васька опасливо отступил. Прохор едва заметно перекрестился.

– А вот я бы тебя с удовольствием хм… подружил, – многообещающе прищурился Рух и тут же обратился в слух. Обратно привратник принесся вихрем, как в жопу ужаленный, и с ходу забрякал засовом. Открылась калитка, и тощий, ряженный в белоснежную ливрею слуга с застывшим лицом почтительно склонился:

– Добро пожаловать, господа. Вас ожидают.

Бучила чинно вступил на мощенный камнем, начисто вычищенный от снега двор. До высокого крыльца усадьбы оставалось десять шагов. Рух посторонился, пропуская притихших Прохора с Васькой, дождался, пока слуга закроет калитку, сцапал черта за отвороты шубы, поднял и что есть силы впечатал в забор.

– Васенька, дорогуша моя, так кто гнался за нами?

– Я не знаю, – захныкал Василий.

– Ты правда хочешь меня разозлить? – без всякой угрозы в голосе, а оттого еще страшнее, спросил Рух.

– Господа, вас ожидают, – тихонечко напомнил слуга.

– Подождут, – отрезал Рух. – Василий?

– За мною гнались, – всхлипнул черт. – Я того с повязкою знаю и остальных. Ерёма Безглазый, Апышка Дмитров, Давидка Бабенин и с ними еще из банды Кондрата Дербыша.

– Дербыша, – едва слышно прошептал Прохор и снова перекрестился. К этому моменту Рух уже уяснил: если кучер крестится, жди, значит, сука, беды.

– Что за Дербыш? – строго спросил он, не разжимая хватки.

– Первейший в Новгороде тать и разбойник по прозвищу Костоед, – прохрипел Васька. – Пытать и мучить страсть как обожает. Я его, Рушенька, пуще тебя даже боюсь.

– А вот это обидно, – нахмурился Рух и отвлекся на движение в стороне. Двери в поместье раскрылись, и на шикарное мраморное крыльцо вылетела еще более шикарная графиня Бернадетта Лаваль – злая, раскрасневшаяся и чертовски красивая.

– Упырь! – крикнула графиня. – Слышишь меня?

– Да подожди, не ори, – поморщился Рух. – Видишь – занят, не до тебя мне сейчас.

Лаваль захлебнулась от ярости.

Бучила, не обращая на нее никакого внимания, тряхнул Ваську и строго спросил:

– Так какого дьявола банда этого Костоеда гоняется за тобой?

– Бабу-то золотую у него я упер. – У Васьки в глазенках появились слезинки.

– Подожди, – не понял Бучила. – Ты же сказал, у Шетеня спер?

– И у него вдругорядь, – пискнул Василий. – Шетень приказал у Дербыша украсть и ему отдать. А я украл и себе забрал. Получается, у обоих упер.

– Получается, ты кретин еще похлеще, чем я ожидал. – Рух не очень и удивился. Васька-поганец в своем неподражаемом стиле, ни отнять ни пришить.

– Эй, бонжур, вашу мать! – Лаваль замахала руками, привлекая внимание. – Меня, что ли, тут нет?

– Сказал, не мешай, – отмахнулся Бучила и едва не выронил черта. Оскорбленная графиня закипала, что твой самовар.

– То есть рыло ты поросячье, – продолжил дознание Рух, – помимо Шетеня, тебя еще хочет убить Костоед?

– Да, – истово кивнул Васька. – Хотят ироды чертушку разнесчастного извести. А теперь и тебя заодно.

– Меня, блядь, за что? – ахнул Бучила.

– Я перед тем, как убечь, слух распустил, будто деньги, с продажи бабы золотой вырученные, с тобой напополам поделил, – признался Васька и смущенно заглянул Руху в глаза. – Ты прости меня, Заступушка, если смогёшь.

– Прощу, чего уж теперь. Вот сейчас язык твой болтливый выдеру и прощу. – Бучила примерился запустить руку черту в слюнявую пасть, но привести угрозу в действие не успел. Сбоку коршуном налетела Лаваль и вцепилась в плечо.

– Немедленно прекрати измываться над несчастным чертушкой, упырь! Ты у меня в гостях, изволь соблюдать приличия!

– Отвали, твое сиятельство, – миролюбиво попросил Рух. – У нас тут свой разговор. У Василия претензий нет. Так, Василий?

– Есть претензии, есть, – закашлялся черт. – Сударыня, умоляю, спасите.

– Отпусти чертушку, – веско, с расстановкой потребовала Лаваль. – Иначе выметайся за ворота прямо сейчас.

– Так, значит, да? – Бучила разжал хватку. Васька хлопнулся задницей о брусчатку и на карачках шмыгнул за спину не на шутку разъярившейся Бернадетты.

– Ты свои отвратительные замашки тут брось, упырь, – погрозила пальцем Лаваль. – Я, между прочим, на тебя все еще злюсь.

– Да ладно тебе, кто старое помянет… – обезоруживающе улыбнулся Бучила. – Я, может, мириться пришел.

С Бернадеттой он не виделся год, аккурат с той поганой истории с Варькой, падальщиками и мертвяками, сшитыми из разных кусков.[1] Оскорбленная Лаваль тогда обещалась ужасно отмстить, но что-то у нее не срослось, и графиня просто пропала, о чем Рух нет-нет, а порой и жалел.

– Мириться? – ахнула графиня. – Ты… ты… какой же подлец!

Двери усадьбы вновь отворились, и на свет божий показался плюгавенький седой старикашка в камзоле и парике. Он захлопал глазенками и обеспокоенно спросил тонким надтреснутым голоском:

– Голубушка, что за шум? Кто эти люди?

– Идите уже к себе, Альферий Францевич! – огрызнулась Лаваль. – Не видите, я занята!

– Ваши гости мне не нравятся, милочка, – отозвался старик. – Будут шалить, зовите, уж я с супостатами разберусь!

– Всенепременнейше позову, Альферий Францевич, – заверила Бернадетта. – Ступайте с богом уже!

Старик умилительно покивал и скрылся внутри.

– Дедушка твой? – предположил Рух. – Веселенький.

– Муж, – с вызовом отозвалась Бернадетта.

– Ты разве замужем? – удивился Бучила.

– А ты будто не знал? Я тебе раз двадцать говорила всего.

– Значит, забыл, – признался Рух. – Хороший муж, бодрый такой.

– Издеваешься?

– Сочувствую.

– Пошел вон отсюда, упырь!

– Ну извини, – покаялся Рух. – Давай мириться, Лаваль. Хватит быть букой уже. Мне помощь нужна. У нас тут проблемы, надо спрятаться и переждать.

– Ах, вот чего ты приполз, – фыркнула Бернадетта. – Целый год ни слуху ни духу, а тут здрасьте пожалуйста. Повезло тебе, что почти уж не злюсь.

– Ты добрая.

– Подхалим.

– И красивая.

– Не провоцируй меня.

– Черта можно пну?

– Черта пинать нельзя. – Лаваль погладила Ваську по голове. Рух мог поклясться, что слышит кошачье урчание. – В моем доме пинать кого угодно могу только я. Не бойся, чертушка, этот злобный упырь тебя не обидит. Пошли – покормлю. И ты иди, – кивнула она Прохору. – Слуги проводят в людскую. – Лаваль тяжко, с надрывом вздохнула. – И даже ты, непрощенный упырь, заходи.

В роскошной гостиной, залитой теплом от огромного пылающего камина, рассевшись в мягком обшитом бархатом кресле, потягивая кофий с настоящим французским коньяком и ковыряя столовым ножиком вишневый пирог, Бучила по возможности кратко обрисовал ситуацию, особливо живописуя Васькину непомерную тупость и геройство одного скромного, готового на все ради друга и обманутого этим самым другом несчастного упыря.

– Значит, Шетень, – задумчиво произнесла Лаваль, дослушав рассказ. На коленях графини непринужденно разлеглась крупная черная кошка, не сводящая с Руха пристальный взгляд огромных желтых глазищ.

– Знакома с ним? – Бучила исподтишка показал кошке фигу.

– Колдовской круг узок, в нем всякий со всеми так или иначе знаком. Шетень силен и опасен. И мерзок.

– Даже по твоим меркам? – вскинул бровь Рух.

– Даже по моим, – кивнула Лаваль. – Эта жирная скотина предлагала мне переспать. Представляешь, так и сказал: «Приезжай когда вздумается, покажу тебе настоящего мужика». Хам и грязное обрюзгшее животное. Половина новгородских чародеев и ведьм точит на Шетеня зуб, а вторая половина хочет убить. И все без исключения боятся его. Он увлекся магией душ, и сам знаешь, до добра это не доведет. А еще окружил себя умрунами.

– Куда Консистория смотрит?

– Новгород не Москва, здесь нельзя врываться без доказательств и пытать, пока доказательства не появятся. Может, расследование идет, а может, и нет, но пока Шетень творит то, что творит. Зря вы с ним связались.

– Это он связался, – наябедничал Бучила и ткнул пальцем в Ваську. Черт, устроившись у ног графини на подушке, хрустел печеньем и прихлебывал горячий взвар.

– Его нельзя за это винить, – возразила Лаваль и почесала Ваську под подбородком. – Диаболус ординариус, или, как они сами себя называют, – хайрулы, отличаются крайним любопытством, детской наивностью и посредственными умственными способностями, что вкупе неминуемо приводит к неприятным последствиям как для хайрула, так и для его окружения. Недаром есть поговорка – «Связался с чертом – пеняй на себя».

– Точно, – согласился Бучила. – А еще говорят: «Не было печали, черти накачали». – И он красноречиво погрозил Ваське ножом.

– Голубушка. – В гостиную бочком просочился Альферий Францевич. – У вас все хорошо?

– Все прекрасно, о мой дражайший супруг, – заверила Бернадетта. – Не мешай нам. Займись коллекцией своих противных жуков.

– Понял, голубушка, понял. – Старый граф мелко закивал, собираясь ретироваться.

– Постойте, ваше сиятельство! – Рух отставил чашку, метнулся к старику и приобнял за плечи. – Коллекция жуков?

– Я, знаете ли, страстный энтомолог. – Альферий Францевич расплылся в довольной беззубой улыбке. – В моем личном собрании три сотни видов! Не поверите, даже Голиафус региус есть, великолепнейший экземпляр! Интересуетесь, молодой человек?

– Насекомые моя слабость. – Рух увлек старика на диван. – Меня однажды в баню даже не пустили, столько на себе всякой прыгучей живности приволок. Желаете кофейку? – Он наполнил чистую чашку.

– Не откажусь, – закивал Альферий и вопросительно посмотрел на жену.

Лаваль дернула точеным плечиком и обожгла Руха испепеляющим взглядом.

– Ого, а что это там? – Бучила вскинулся, пристально вглядываясь в окно.

Вся честная компания уставилась в указанном направлении, но за окном ничего интересного не было.

– Ты чего? – подозрительно спросила Лаваль.

– Так, почудилось, – невинно улыбнулся Рух, помешивая ложечкой в чашке Альферия. – Я вам сахарку положил, ваше сиятельство.

– Ой, спасибо, уважили. – Граф сладко зажмурился. – Так вот, о жуках…

– Пейте кофий, Альферий Францевич, – в голосе Лаваль проскользнула сталь. – Так что будете делать с Шетенем?

– Есть кое-какие мыслишки, – признался Бучила. – Но может понадобиться помощь.

– Моя? – томно изогнулась графиня.

– Твоя, – вздохнул Рух.

– Это будет дорого стоить.

– Уж как-нибудь расплачусь. Или вон он, – Бучила указал на разомлевшего Ваську. – Но он скорее расплачется.

– Лучше все-таки ты.

– Ну значит, я, – легко согласился Рух. С женщинами главное с три короба наплести, и не важно – графиня она или крестьянка. Чем больше наплел, тем оно лучше всегда. Ну а потом… Что ж, год не виделись, можно и еще парочку потерпеть…

– Договорились. – Улыбка графини напоминала волчий оскал. – Обсудим план?

– Плана нет, – признался Бучила. – Импровизация и авось, вот наш девиз. А пока есть время, надо передохнуть. Ночка, к гадалке не ходи, будет тяжелая.

– Вот и правильно, – встрял Альферий Францевич, допив кофеек. – Все о делах да о делах, надо и меру знать. Пойдемте, юноша, я покажу вам свою коллектио инсекторум!

– А и пойдемте, ваше сиятельство! – Рух вскочил и сделал Лаваль ручкой. – Разрешите откланяться, сударыня!

– Проваливай, – отвернулась графиня.

– У меня лучшая коллекция после университетского собрания! – похвастался за дверью Альферий. – Любите онискедий?

– Ну разве что со сметаной, – усмехнулся Рух.

– Что? А-а, шутите, да? – Старик вдруг остановился, взял Бучилу за локоть и тихо сказал: – Пообещайте, что с Бернадеттой ничего не случится.

– Обещаю, – не особо уверенно сказал Рух.

– Ну и отлично, – покивал старый граф. – Она, знаете ли, сорвиголова. Ну поспешим, поспешим, вижу, вам уже не терпится посмотреть.

Он распахнул дверь, и Рух потерял дар речи. Взору открылся обширный полутемный зал со стенами, увешанными всеми видами смертоносных железок, известных на этой грешной земле: мечами, саблями, алебардами, мушкетами, пистолями и не было им числа.

– Жутко, правда? – понизил голос старик. – Ненавижу это место и продать никак не решусь. Это коллекция моего единственного сына от первого брака. Саша погиб на шведской войне двадцать три года назад. Идемте, жуки в следующем зале.

– Знаете, граф. – Бучила завороженно застыл. – Хер бы с ними, с жуками.

Солнце уцепилось за высокий шпиль колокольни Антониева монастыря, не удержалось и, полыхнув напоследок размытой оранжевой вспышкой, утонуло в глубоких снегах. На Новгород опустились ранние зимние сумерки, плотные, липкие, серые, стремительно наливающиеся густеющей чернотой. Улицы, площади и задворки тонули в подступающей темноте, застывшее небо украсилось жемчужными россыпями масляно блещущих звезд. На Волхове потрескивал лед. Куранты на Часозвоне гулко отбили шесть раз, и звук в морозном искрящемся воздухе волнами разошелся на версты вокруг. Улицы, примыкающие к Кремлю, и дворянские кварталы замигали цепочками фонарей.

Возок шел мягко и ходко, с треском царапая полозьями лед. За заиндевевшими оконцами проплыла ярко подсвеченная громада театра «Монсиньи», с античным портиком и мраморными колоннами на зависть иному дворцу. У входа толпился празднично одетый народ, судя по огромным афишам, ставили «Снежную королеву», традиционную новогоднюю оперу с коварными злодеями и благородными героями, преодолевавшими все препятствия во имя любви.

Возок, как и прочее весьма нужное в разбойном хозяйстве имущество, безвозмездно ссудила графиня Лаваль. Доверять ей, конечно, Бучила особо не доверял и поэтому посвящать во все планы не стал. Да честно сказать, планов и не было, так, наметки в общих чертах. Единственное, мстительная графиня могла передать Шетеню, что Рух точит на него зубы, но вряд ли для колдуна это окажется новостью. Тем более Бучила и так собирался лично высказать Шетеню все накипевшее на душе…

Возок качнулся и замер.

– Приехали, – доложился Прохор, и Рух первым шагнул в морозную тьму. Со всех сторон высились заборы и крыши, брехали дворовые псы, откуда-то слева доносились приглушенные голоса.

– Через улицу Шетень живет. – Васька неуклюже выпрыгнул из возка и указал направление.

– Ну что ж, пойдем навестим. Прохор, жди здесь. Если через час не появимся, возвращайся к графине, – распорядился Бучила и пошел в вихрящую мелким снежком темноту.

К Шетеню попали на удивление просто. Дом ничем не напоминал логово чернокнижника, ни тебе голов на кольях, ни открытых гробов, обычные новгородские хоромы купца средней руки. Васька уверенно провел к высокому терему, окруженному тыном, и постучался в ворота. Стражник с лицом отъявленного душегуба спросил имена, запустил внутрь, обыскал насчет оружия и даже немного расстроился, ничего не найдя. В тереме было темно и безлюдно, пахло мускусом и старыми книгами.

– Сюда. – Стражник открыл дверь и отступил в сторону.

Рух зашел в горницу, тускло освещенную десятком свечей и натопленную на зависть иной бане. Сзади пыхтел Василий, наступая на пятки. Перед глазами все поплыло, голова закружилась, ноги противно обмякли, и Бучила едва не упал. Давненько такой демонстрации колдовской силы не чуял, словно обухом по башке. Зрение прояснилось, и Рух увидел Шетеня. В кресле, похожем на трон, развалилась укрытая слоями одежды жирная туша с обвисшими, покрытыми прыщами щеками и крохотными поросячьими глазками, маслено блестящими в полутьме. По обе стороны от хозяина замерли двое охранников, с ног до головы закутанных в черные, скрывающие фигуры плащи. Еще двое застыли возле двери, пристально следя за малейшим движением незваных гостей. От всех охранников исходил хорошо знакомый падальный аромат. Умруны, все как один. И что у них под плащами, лучше не знать. И уж упаси боже ни в коем случае не вздумать проверять. За креслом, в тени, стояли еще два человека – смазливый отрок лет пятнадцати и статный молодой мужик с окладистой бородой. Эти на вошедших даже не взглянули. Отрок стоял запрокинув голову и внимательно разглядывал потолок. Бородатый красавец смотрел куда-то сквозь Руха, пустив в бороду стежку слюны. Взгляд был отсутствующий, совершенно пустой, будто нечеловеческий. Бучила в свое время навидался таких. И тот и другой были пустышками, колдуны забирают у них души и привязывают к себе. Когда придет час, колдун покинет свое одряхлевшее тело и поселится в новое.

– Так-так, кто тут у нас? – голос Шетеня был слащавый до омерзения. – О, да это же мой добрый друг Николя! А кто с тобой? – Колдун насмешливо потянул носом жаркий застоявшийся воздух. – Мертвечинкой пованивает никак.

– Я Рух Бучила, Заступа села Нелюдово. – Рух взял переговоры на себя.

– Здравствуйте, господин Шетень, – пропищал Васька и из-за Руха не вышел.

– О-о, вурдалак? Приятно-приятно. – Шетень потер пухлые ручки. – С чем пожаловал?

– С этим вот дураком, – кивнул за спину Рух. – Помогаю поросячьему рылу вернуть твою хероту.

– Вурдалак помогает черту? – фыркнул колдун. – Зачем?

– Сам не пойму, – признался Бучила. – Питаю нездоровую слабость к юродивым.

– Жалость губит людей. И вурдалаков, – глубокомысленно изрек Шетень. – Ладно, пустое все это. Статуэтку принесли?

– Пока нет, – признался Рух.

– А на кой хер приперлись тогда?

– Рассказать об успехах.

– Ваши успехи мне до известного места. – Жирная щека Шетеня дернулась. – Важен лишь результат. Пока вы тут треплетесь, время идет. Слышь, Николя пальцем деланный, часики тикают, тик-так, тик-так. Сегодня, как оговорено, мои ребята придушили еще двоих мохнатых ублюдков вроде тебя. Так, Ивор?

– Так, хозяин, – глухо отозвался умрун, застывший по правую руку от колдуна. – Визжали как поросята. Совсем не умеют умирать, один даже обгадился. Мерзкие твари.

– Вот видите. – Шетень облизнул губы. – Время работает против вас. Пойдемте-ка, чего покажу. Ивор, посвети нам.

Колдун с трудом, пыхтя и отдуваясь, выбрался из кресла и, поддерживаемый под руки умрунами, пошаркал к незаметной двери в задней стене. Пустышки остались на месте, безразличные абсолютно ко всему.

– Глянь, какой красавец. – Шетень посторонился.

Сначала Рух почувствовал запах. Запах болезни и разложения, от которого слезились глаза. Сыро звякнул металл. Умрун поднял повыше подсвечник, оранжевые отблески запрыгали по голому полу, тьма отступила, открывая худого, как скелет, человека в углу, прикованного за шею цепью к стене. Кожа, покрытая гнойными язвами, ребра и торчащие позвонки. Узник дернулся и заскулил, подняв изможденные глаза без радужки, с едва заметной точкой зрачка. Не человек – вурдалак.

– Собрат твой, – похвастался Шетень. – Давно тут сидит. Угораздило перейти мне дорогу многие лета назад. Теперь, наверно, уже и не рад. Клыки и язык ему вырвал, крысиной кровью кормлю, он ныне тихенький, сидит себе, слушает, что говорю. Не перечит совсем. Смекаешь к чему я, упырь?

– Как не смекнуть, – кивнул Рух, не отрывая взгляда от искалеченного вурдалака. – Дураку ясно, что с башкой ты не ладишь совсем.

– Не прикидывайся, – жутко оскалился Шетень. – Ты понял намек. Явился зачем? Меня напугать? Не получилось. Ты увидел, что случается с теми, кто бросает мне вызов.

На улицу Рух вышел веселее, чем заходил. Все-таки навестить колдуна было отличной идеей. А другие разве есть у тебя? То-то и оно…

– Он меня все равно убьет, – всхлипнул Васька, едва ворота захлопнулись за спиной.

– Понятное дело, – обнадежил Бучила. – И правильно сделает.

– Заступушка…

– Не скули. Новгород соплям не верит.

– Рушенька…

– Пасть закрой, думаю я.

В темноте замаячил возок, кони тихонько похрапывали и рыли копытами снег. Прохор застыл на облучке, напоминая статую.

– Эй, Прохор, не замерз?

– Тепло, барин, – натянуто отозвался кучер, при этом даже не повернувшись. Чего это с ним?

Разбираться с переменчивым настроением Прохора было некогда, Рух потянулся к ручке, но тут дверка открылась сама собой и изнутри, ему в грудь, уставились сразу несколько пистолетных стволов. Бучила почувствовал, как позади, перекрывая путь к отступлению, возникли быстрые тени.

– Залезайте оба, – потребовал хрипатый голос. – Дернетесь, нажретеся серебра.

Нет, ну а чего, если уж все катится в жопу, на хорошее надеяться нечего. Бучила тяжко вздохнул и забрался в возок, провонявший мокрой шерстью, гашишем и табаком.

– Сел.

– Да как скажешь. – Рух послушно примостился на сиденье, прижав кого-то тощего и костлявого. В бок тут же ткнулось твердое. И вряд ли пряник. Рядом плюхнулся Васька. В темноте сопели и пыхтели несколько рыл, в ночном зрении начали вырисовываться расплывчатые фигуры, но тут кто-то сдернул плотную тряпку с масляного фонаря, и возок залил приглушенный мигающий свет. Насчет нескольких рыл Рух не ошибся, возок оказался забит чертями, как бочка селедкой. Аж пять рогатых: напряженных, взвинченных и вооруженных до самых зубов.

– Здорово, Николя засратый, – поприветствовал черт с ветвистым шрамом на правой щеке, ряженный в шикарный драповый редингот и кепку-шотландку, натянутую по самые уши.

– З-здравствуй, Б-Бастрыга, – заикнулся Васька.

– Где деньги?

– Н-нету, – втянул голову в плечи Василий.

– Я почему-то так и подумал. – Бастрыга глянул на Руха. – Дай угадаю, ты, упырь, тоже не в курсе, где мои деньги?

– Ты удивительно проницателен, – улыбнулся Бучила. – Не поверишь, я вообще ничего не знаю о твоих деньгах.

– Слыхали, братишки, он не знает. – Бастрыга блеснул золотым зубом. «Братишки» закивали и захихикали, кривляясь как… да, точно, как черти у зеркала.

– Я тебе ничего не должен, – пискнул Васька. – И не твое это дело, я все сам провернул и добыча моя.

– Сам провернул? – удивился Бастрыга. – Не, вы видели?

– Чего тянуть, железом каленым прижечь, враз запоет, – предложил черт в непомерном цилиндре, лезущем на глаза.

– И под когти иголочки, – посоветовал второй.

– Ну что мы, изверги какие? – погано усмехнулся Бастрыга. – Ты, Николя, разве порядка не знаешь? Так я напомню тебе, если в городе сливки какие снял, должен в общий котел тридцать процентов отдать. Слыхал о таком?

– Не слыхал, – буркнул Васька.

– А-а-а, вон оно как. Дырявая у тебя башка, Николя, и дырок в ней скоро прибавится. За сколько продал ту хрень?

– Сто гривен, всем чем хошь поклянусь, – отозвался Василий.

– Врет, сучонок, – возразил Рух, испытав мстительное удовольствие. – Тыщу точно взял, а может, и больше.

Черти возбужденно загомонили:

– Тыща.

– Тыща.

– Мать моя, в сапогах.

– О-го-го!

– Цыть у меня, – оборвал Бастрыга. – Неплохой улов, да, Николя? Значит, отдашь две. Сроку неделя.

– Почему две? – вскинулся Васька. – Побойся бога!

– Богу на меня наплевать. – Бастрыга сплюнул на пол. – Три сотни должен в котел, семь сотен семьям братишек, которых Шетень пришил из-за тебя и еще, Сатана видит, пришьет, и тыщу за проценты вернешь.

– Да где ж я возьму? – завопил Васька.

– Твои проблемы. И его, – ожег Бастрыга взглядом Бучилу. – Сроку неделя.

– Веселые вы ребята, – развел руками Бучила.

– Ага, цирк тут у нас, – кивнул Бастрыга. – Весь, сука, вечер на арене.

– Я Шетеня хотел наказать, пусть малой-малостью, но все лучше, чем так, – вдруг захныкал Васька. – Брат твой Кирдяпа в прошлом годе погиб.

– И чего? – насторожился Бастрыга.

– Дела он с Шетенем вел?

– С Шетенем.

– Так Шетень и надоумил его банк тот брать, а сам в полицию доложил, вот Кирдяпа со своими и погорел. У банка засада ждала.

– Откуда знаешь? – Глаза Бастрыги остекленели.

– Подслушал, как умруны его говорили. Смеялись еще.

– Почему мне не сказал?

– А чего ты ему сделаешь? – Васька подался вперед. – У него силища, ух. И умруны. И полиция у него в кулаке. Раздавит тебя, как блоху.

– Блохи, знаешь, любого могут затрахать, замучается чесать, – глубокомысленно изрек Бастрыга и убрал пистолет. – Отдашь деньги, а там поглядим. Не отдашь – не обессудь. А на Шетеня управу найдем, пусть через год, через два, но мое время настанет. Пошли, ребята.

И они ушли. И Васька почему-то хотел вместе с ними уйти.

К церкви Великомученицы Тамары прибыли точно в намеченный срок. Восьми еще не было, а Рух уже зябко подпрыгивал на углу деревянного храма, размышляя о превратностях злодейки-судьбы. Сука, еще каких-то два дня назад лежал себе и раздумывал о всяких интересных вещах, ждал Нового года и никому не мешал, и вот херак, среди ночи трясешься за сто верст от родного дома, посреди клятской столицы, обязанный вернуть деньги и идиотскую статуэтку одновременно колдуну, бандитам и драным чертям, с шансами на успех данного предприятия примерно как у монашки сохранить невинность в портовом борделе.

– Заступа. – Васька робко потрогал его за рукав.

– Иди на хер.

– Ну прости. Где бы так повеселился еще на Новый-то год?

– Я и без тебя веселюсь, о-го-го.

– Ага, один сидишь, словно сыч.

– Почему один? – возразил Рух. – С водкой. И в окошко гляжу. Знаешь сколько интересного в окошке перед Новым годом показывают? А теперь тебя вижу. И на пухлого сейчас буду глядеть.

– А если он не придет? – шмыгнул соплями Васька.

– Тогда можешь ложиться и помирать.

– А ты?

– А я, видит бог, выкручусь, – без особой уверенности сказал Рух. – О, а вот и наш загадочный друг.

– Добрый вечер, господа, – из темноты подошел Ковешников, одетый в длинное пальто, треуголку и с армейским ранцем за плечами. – Рад вас снова увидеть.

– Не можем ответить взаимностью, – сухо поприветствовал Рух.

– Здрасьте, – пискнул воспитанный Васька.

– Еще раз обговорим условия, господа, – понизил голос чиновник. – Дело делаем вместе, я иду с вами на равных правах.

– Ты нам будешь только мешать, – фыркнул Бучила. – Мы взломщики-виртуозы. Этот вон, – он кивнул на черта, – больше сейфов взломал, чем ты плюшек у маменьки стрескал. Быстро управимся, получишь свой полугривенник…

– Я с вами, – уперся Ковешников. – Или дела не будет.

– Ну хорошо, хорошо, уговорил, пухляш языкастый, – примирительно воздел руки Рух. – Я так полагаю, нужный дом где-то рядом?

– Совершенно верно! – Ковешников подтянул повыше воротник, спасаясь от ветра. – Прошу за мной, господа.

Он увлек их мимо Великомученицы Тамары, замер на углу церковной ограды и указал на двухэтажный особняк на другой стороне улицы.

– Вот тут живет покупатель, Борис Григорьевич Жиборов, купец второй гильдии, имеет четыре лавки с тканями и собственную малую мануфактуру. Страстный коллекционер различных диковин. Женат, трое взрослых детей. В доме на данный момент, по моим сведениям, проживают Жиборов с женой, кухарка, конюх и две служанки.

– Ты, что ли, волшебник какой? – изумился Рух. – Откуда дровишки?

– Навел справки и подготовился, – гордо задрал нос Ковешников.

– Только трусы готовятся. Настоящие герои на Бога надеются.

– А в доме точно кто есть? – спросил Васька. – Снег перед воротами не гребен, и огней в окнах нет.

– О, еще один прозорливец на мою голову, етишкин рот, – Бучила нехотя признал Васькину правоту. Вот глазастый засранец.

– Из дома никто не выходил уже три дня, – доложил Ковешников. – Я каждый вечер после работы слежу. И перед работой заглядываю.

– Тебе заняться, что ли, нечем? – удивился Бучила. – Ах да, у тебя же бабы нет. Все беды от отсутствия баб! – И предположил: – Раз снег не чищен и огни не горят, может, за город смотались на праздники? Так это вообще упрощает дело до невозможности. За мной, гвардия!

Он перебежал улицу, юркнул в переулок и прижался к без малого полуторасаженному забору спиной.

– Васька, давай на карачки, я с тебя попробую заскочить.

Черт с готовностью хлопнулся на колени и подставил горбатую спину, Рух запрыгнул на него и только тут догадался, что план говно. Васька жалобно всхлипнул и, не выдержав тяжести, подломился, ткнувшись рылом в сугроб. Рух нелепо взмахнул руками и брякнулся сверху, окончательно вдавив несчастного чертушку в снег.

– Васька, сука.

– А чего я? В тебе весу-то сколько…

– Да я как пушинка, а ты… – Рух осекся. Ковешников молча скинул ранец, отстегнул ремешки и вытащил веревочную лестницу с железными крюками.

– Умный, да? – спросил Рух.

– Предусмотрительный. – Ковешников взмахнул рукой, и лесенка зацепилась когтями за край.

– Так, не лезь вперед батьки. – Рух оттолкнул чиновника и ловкой белочкой шмыгнул по лесенке вверх. Выставив голову, обозрел диспозицию и остался доволен. Купеческий дом темной громадиной высился совсем рядом, в стороне угадывалась конюшня. Собак вроде не видно. Но так обычно оно и бывает, псин не видать, а потом портки в клочья порвут…

Рух мысленно перекрестился и спрыгнул, завязнув в сугробе по пояс. Ну вот этого еще не хватало. Бесячья зима.

– Не торопитесь, я тут увяз, – прошипел он, пытаясь освободиться. Кто б его слышал… Зашуршало, и сверху сверзился Васька

– Вы как там? – Над забором показалась голова Ковешникова.

– В порядке. – Рух швырнул черта через себя. Васька описал пологую дугу и приземлился почти что у дома.

– Погодь, я сейчас. – Бучила выбарахтался из сугроба и дал Ковешникову знак спускаться.

Под стеной дома собрались взмокшие, возбужденные и настороженные.

– Окно будем вскрывать, решеток нет. – Васька заглянул в темнеющее окно и вытащил из-под шубы гнутую железяку в локоть длиной. Затрещало ломающееся дерево.

– Держи-держи! – Васька засуетился, и Рух едва успел подхватить выпадающее стекло. Черт запустил руку внутрь, нашаривая шпингалет, щелкнуло, и окошко открылось.

Рух залез первым и чутко прислушался. Внутри стояла гробовая гнетущая тишина, ни голосов, ни звона посуды, ни шагов, ничего из того, что обычно слышится в нормальных домах. Может, и правда уехали? В полутьме просматривались мягкая мебель и книжные полки.

– Все спокойно. – Рух посторонился, пропуская подельников.

– Холодно как, – пожаловался Васька.

– Раз не топлено, значит, точно нет никого, – обрадовался Бучила. – Так, ваше благородие, где купец коллекцию прячет и чахнет над ней?

– Чего не знаю, того не знаю. – Ковешников зажег фонарь, разогнавший тьму на пару шагов. – Будем искать. Только чур разделяться не надо. Я один не пойду.

– Боишься?

– Есть такое, – признался Ковешников.

– А я вот ничего не боюсь. – Васька бесстрашно полез вперед. Пьяный, что ли? Вроде не пил…

Дверь вывела в залитый чернотой коридор, украшенный гобеленами со сценами волчьих облав и видами разных слюнявых собак. Рух невольно поежился. Не к добру такие картины, ох, не к добру, их обожают охотники, и будет неприятно, если хозяин вдруг все же дома и у него есть ружье…

Васька сунулся в первую попавшуюся дверь, раздался сдавленный вопль, бесстрашный черт вылетел обратно, с размаху убился об стену и упал, то ли потеряв сознание, то ли притворившись мертвым.

Рух вытащил один из позаимствованных у Альферия Францевича пистолей и осторожно заглянул внутрь, готовясь к самому худшему. И сам с трудом подавил рвущийся крик, когда навстречу из темноты выросла огромная оскаленная фигура. Какая-то сука догадалась поставить медвежье чучело прямо возле двери. Стены комнаты были густо завешаны головами невинно убиенных зверей. Вот никогда херни этой не понимал. Бучила громко сглотнул и закрыл проклятую дверь.

– Что там? – с придыханием спросил Ковешников.

– Трофеи охотничьи. – Рух легонько пихнул Ваську ногою под зад. – Вставай давай, смельчак недоделанный, медвежьего чучела испугался.

– Чучело? – Васька тут же вскочил. – А я подумал, хана чертушке разнесчастному. Зашел, а он как напрыгнет, а я… а я… Больше первым хрен куда я пойду. Погибну, и вы погибнете без меня.

– Я почему-то так и подумал. – Бучила пошел дальше по коридору. Чутье подсказывало, если тут собрание всякой добычи, то и коллекция диковин может быть рядом совсем. Он успел краем глаза увидеть, как Васька снова шмыгнул в комнату. Раздался шум, что-то упало. Рух закатил глаза. Геройский черт мстил коварному чучелу.

В следующей комнате была чья-то спальня, в соседней – чулан, забитый старой мебелью, корзинками и тряпьем. За поворотом открылся обширный холл с камином, мягким диваном, креслами и наряженной елкой. Интересно, какой дурак придумал деревья в дом тащить и пакостью всякой блестящей увешивать? Мода эта года как три из Европы пришла.

Рух прошел еще немного вперед, не ощущая никакого присутствия людей. Дом напоминал тихое, хорошо ухоженное, богатое кладбище.

Кладбищем он, впрочем, и был. Бучила толкнул очередную дверь и оказался на кухне, с печью, огромной плитой и длинным столом. Прямо у порога в луже замерзшей крови лежал безголовый труп в черном платье и белоснежном фартуке. Кто-то из прислуги, скорее всего.

– Ох, ёпт. – Васька зажал рот рукой.

– Самое подходящее слово, – согласился Бучила. – Такое ощущение, что тут уже побывали до нас.

– Страх какой. – Ковешников посветил фонарем. – Голову зачем отрезать?

– Ну мало ли, вещь в хозяйстве полезная. Студень знаешь выходит какой? С хреном да под водочку, ммм…

– В тебе хоть капля святого есть? – вздохнул Ковешников.

– Да она из меня ажно брызгает, ты, на свое счастье, со мной просто еще мало знаком. – Рух переступил мертвеца, опустился на одно колено и не без труда перевернул тело. Противно хрустнул кровавый ледок. Женщина была зарублена в спину, скорее всего, топором, из страшной раны торчали осколки ребер и переломанный, смятый в крошку хребет. На полу валялся поднос и разбитые вдребезги чашки. И это было только начало.

Второе тело отыскалось в соседней с кухней кладовке. Тучная, широкобедрая женщина лежала ничком, присыпанная сверху горохом, гречкой и белой мукой. Кроме головы, у этой не хватало куска ягодицы.

– Все интереснее и интереснее, – шепнул Рух. – Вот вам и огни не горят, и снег не чищен.

– Я за домом сколько следил, а они мертвые были, – выдохнул Ковешников.

– Хреново следил, – усмехнулся Бучила. – Есть предложение – кладем клят на статуэтку эту задратую и валим тем путем, что пришли. Если нас тут заметят, станем первыми и единственными подозреваемыми. По мне, так лучше от Шетеня прятаться.

– Ни в коем случае, – возразил Ковешников. Вот от кого от кого, а от чиновника Рух такого не ожидал.

– Я без бабы золотой не уйду, – поддакнул Васька.

– Сговорились, да? Ну смотрите, потом не жалуйтесь. – Бучила пожал плечами и двинулся дальше. Нет, ну ладно Васька, этому без статуэтки верная смерть. А Ковешников какого хрена кобенится? Не из-за полугривенника же? А если из-за этой мелочи, то значит, мозги вообще не ночевали в башке.

Он приметил на полу тоненькие и прерывистые ниточки крови. Неизвестный убийца забрал головы с собой. Ну ёб твою мать, что за народ? Дом ломится от добра, бошки на кой черт кому-то сдались? Извилистый след тянулся по коридорам и привел к неприметной двери, открывшейся без малейшего скрипа. Вниз, в густую, чернильную темноту уводили ступени, и спускаться туда отчего-то никакого желания не было. Но уж раз назвался груздем…

Рух поглубже вдохнул, словно собираясь нырнуть, и осторожно пошел вниз, держа пистоль наготове. Позади сопела и шмыгала гвардия. Ступеньки закончились небольшой площадкой и еще одной дверью с четко очерченным оранжевым контуром. За дверью горел свет.

– С боков прикрывайте, – распорядился Бучила, рванул за ручку и залетел в огромный подвал. В лицо ударила волна пахнущего гнилью сырого тепла, свет неприятно резанул по глазам. Саженях в трех впереди, у стены, моргала россыпь толстых свечей, окружая стоящую на постаменте, мягко поблескивающую золотую фигуру обнаженной женщины с отталкивающими звериными чертами лица. А между свечами, лицами к статуэтке, покоились пять тронутых разложением, изляпанных кровью голов. Четыре женские и мужская, лохматая и с бородой. На одной женской голове топорщилась шелковая наколка – головной убор всякой горничной богатых домов, две простоволосые, а четвертая была украшена ажурной серебряной диадемой. Жуткий, вселяющий ужас алтарь.

– Ну вот, а я предлагал по-тихому смыться, – печально сказал Рух.

Васька как-то странно икнул, подергал его за рукав и прошептал:

– Рушенька. Рушенька, дорогой, глянь, там кто-то есть.

Бучила отвлекся от кровавого алтаря, уже и сам уловив потаенный шорох во мраке. Ковешников, бледный как смерть, закусивший губу, поднял фонарь повыше, но жидкие отблески умирали во тьме. Темнота шла рваными клочьями, сгущалась и искривлялась, и в этой темноте прятался зверь. Уши заложило от истошного крика, пахнуло потом и нечистотами, мелькнула горбатая тень, и Рух успел выстрелить в последний момент. На границу зыбкого света выскочила черная фигура, схватила пулю и грянулась на пол. Под ноги Руху подлетел топор с запекшейся кровью на лезвии и клочьями налипших светлых волос.

– Васька, иди погляди, – заорал полуоглохший Бучила, готовя второй пистоль.

Черт что-то неразборчиво проблеял в ответ и поспешно спрятался в тень.

– Я по-смо-трю, – голос Ковешникова донесся урывками, он тяжело, с присвистом задышал и мелкими шажками направился к любителю топоров. В левой руке фонарь, в правой невесть откуда взявшийся пистолет. Вот сука, все это время был при оружии и ничего не сказал. И стрелять не стал. Какая скотина. Под телом, безвольно раскинувшим руки, набухало багровое, пахнущее медью пятно.

– Погодь. – Рух, не привыкший доверять мертвецам, пальнул еще раз, целя в башку. Затылок лежащего лопнул осколками черепа и ошметьем мозгов.

– Вот теперь иди! – окончательно оглохший Бучила помахал пистолем, разгоняя едкий пороховой дым, и тут же принялся за перезарядку. Ковешников подошел вплотную и осторожно ткнул тело стволом, намеренный отскочить при малейшей опасности.

– Готов! – Слух постепенно возвращался.

Рух убрал пистолеты и подступился к распростертому мертвецу, Ковешников как раз перевалил убитого на спину. Неизвестный был гол, дороден и безволос, не считая редкой спутанной бороденки и грязного колтуна на простреленной голове. Тело, заплывшее жиром, сплошь покрывали прежде невиданные угловатые знаки, вырезанные на плоти чем-то острым, наверно ножом. Кровь в порезах давно запеклась, странные знаки, а может и буквы, приковывали внимание и будили в голове похабные, будто вложенные кем-то мысли, сплетаясь в слова на чужом языке. Ковешников, видимо, почувствовав то же самое, замотал башкой и покачнулся на внезапно ослабевших ногах.

– Чуешь? – спросил Бучила.

– Мутит меня, – охрипшим голосом сообщил чиновник. – Щас упаду.

– Нечисто тут что-то. – Рух поморщился. В висках тюкало, надсадным звоном отдаваясь в ушах. И дело было совсем не в стрельбе…

– Вы чего, слабачки? – Васька как ни в чем не бывало прочапал мимо, заглянул в лицо мертвеца и ахнул. – Ого, да вот этот хрен статуйку у меня и купил!

– Это купец Жиборов, – подтвердил Ковешников. У него из-под треуголки тянулись струйки пота.

– То есть это как? – удивился Бучила. – Выходит, наш купчишка обзавелся золотой поганью, на радостях затворился в доме, порубал всех, кого смог, и устроил в подвале поганое капище?

– Выходит так, – согласился Ковешников.

– Чудны дела твои, Господи. Ну или кто там задумал такое дерьмо. – Бучила встряхнулся, прогоняя липкую дурноту. – Ладно, тут уже явно никому не помочь. Васька, хватай статуэтку и валим.

Васька не двинулся, как-то странно кося глазами хрен знает куда. Ого, видать, и чертушку пробрало, уж на что они стойки ко всякой колдовской мутотне.

– Василий! – повысил голос Бучила.

– Василий останется стоять, – голос Ковешникова донесся словно издалека.

Рух повернулся и увидел сначала дикие глаза чиновника, а потом направленный в живот пистолет.

– Это зачем? – задал первый попавшийся идиотский вопрос Рух.

– Я заберу артефакт, – сообщил Ковешников. – Запру дверь, вы посидите в подвале, а потом как-нибудь выберетесь, вы же взломщики. Не дергайся, упырь, у меня заряжено серебро.

– Все предусмотрел, наш пухляш! – изумился Бучила. – А прикидывался поборником чести, про полугривенник плел и прочую хероту. Я одного не понял, зачем тебе мы?

– План был простой, – усмехнулся Ковешников. – После ограбления я бы сдал вас полиции. Элегантно и очень умно. Кто ж знал, что тут такое произошло.

– Так тебя бы самого упекли, – сказал Рух.

– А вот это уже мое дело. – Ковешников указал пистолетом. – Оба, быстро туда.

– Рушенька, сделай хоть что-нибудь, – взмолился Васька. – Он же хреновину заберет!

– И пусть забирает. – Рух демонстративно поднял руки. Лезть на рожон из-за статуэтки очень уж не хотелось. Как известно, пуля-дура и по извечному закону подлости прилетит в сердце или в башку. И чего, прикажете помирать в самом расцвете лет?

– Да как же, Заступа! – Васька заистерил. – Да он же… а меня… Шетень шкуру спустит!

– Угомонись, – приказал Рух, и Васька осекся. Бучила сделал еще шаг назад и покосился на убиенного купца. Если теория верна…

– Ты дивно благоразумен для упыря. – Ковешников попятился к алтарю, нашарил статуэтку, и… теория оказалась верна. Как все же прекрасно гением быть! Предатель дернулся, будто получив поленом по затылку, зашатался и упал, сметая свечи и головы. Глаза закатились, обнажив белки, тело с хрустом выгнуло дугой и затрясло.

– Васька, забирай! – Рух накинулся коршуном и пинком выбил статуэтку у Ковешникова из ослабевшей руки. Чиновника били конвульсии, изо рта повалила пенистая слюна.

– Чего случилось-то? – Васька подхватил артефакт.

– Ты когда идола у Костоеда украл, он в чем был?

– В ящике со стеклом, – наморщил узенький лобишко черт.

– Ящик свинцом был обшит?

– Да откуда ж я знаю? Деревянный, а сверху железо какое-то.

– Откуда ф я фнаю, – передразнил Рух. – Рога вырастил, а толку нет. Будто не ведаешь, что свинец – лучшая защита от колдовства. А статуэтка эта колдовством черным наполнена до самых краев и из себя его дуриком прет. В башку лезет, и уже неясно, где твои мысли, а где не твои. Мы с пухляшом это сразу почуяли, одному тебе хоть бы хрен, вы, черти, невосприимчивы к выкрутасам таким.

– Подожди, – замер Васька. – Хочешь сказать, купец…

– Припер покупку домой, – продолжил Рух. – Поставил на видное место, и эта красотулька быстренько подчинила его. Ставлю сто к одному, она купца и заставила домашних топором порубить и устроить алтарь. Крови хотела и поклонения, Костоед хитрый, на голодном пайке паскуду держал. Кто-то умный, вроде меня, запретил ее из ящика вынимать. Представляю, как подмывало его. А купец, дурная башка, при покупке лапал статуэтку?

– Осмотрел, конечно, – кивнул Васька. – Я еще гляжу, его будто на мгновение кондратий хватил, глаза выпучил и застыл.

– Слабая она была, много лет спала, а теперь нажралась, – пояснил Рух. – Вот нашего пухляша и накрыло, нечего руки шелудивые распускать. – Он пару раз смазал Ковешникова по щекам. – Эй, твое благородие, доброе утро!

Ковешников сдавленно застонал и с трудом разлепил правый глаз.

– Давай-давай, не прикидывайся! – Бучила еще раз, с большим удовольствием, хлестнул по пухлой щеке. – Вот, с возвращением. А теперь, друг мой ситный, попробуй рассказать что-то такое, отчего я перехочу тебе кишки выпускать. И пошустрее, я тороплюсь. Я так понимаю, ты, крыса канцелярская, изначально примерно представлял, сколько стоит статуэтка.

– Деньги мне не нужны, – прохрипел Ковешников. – Отпусти меня или пожалеешь, упырь, я агент Республиканской тайной полиции, шестой отдел.

– Брешешь.

– Какой смысл? – поморщился неудачливый похититель. – Можно подумать, это тебя остановит. Секретарь четвертого класса, шестой отдел, контроль и надзор за проявлениями чародейства и колдовства.

– Вот еще не хватало, – изумился Рух. – Становится все интереснее.

– Работаю на «Ярмарке чудес» под видом обычного чиновника, – сообщил Ковешников. – Моя задача оценивать товары и заносить в каталог. Скучная работенка, через ярмарку в девяноста девяти процентах случаев идут подделки и никому не нужный хлам с индексами колдовства от пятнадцати до десяти, реже девятки, восьмерок за три года не видел. Вот по дурости я статуэтку эту неправильно оценил, статуэтка и статуэтка, даром что древняя, поглядел, даже в руки не брал, ну и шлепнул индекс четырнадцать. А потом черт дернул меня, прости, Василий, каталог полистать, и увидел похожую. А у нее индекс пятерка! Пятерка! И все признаки сходятся. Если начальство узнает, прямая дорога под трибунал!

– И ты решил статуэтку вернуть, – окончательно все понял Бучила. – А тут как раз сыскались два дурака.

– Один дурак-то, – пискнул Васька. – Я его сразу подозревал.

– Ну пусть один, – неожиданно легко согласился Рух. В голове сам собой складывался очередной, без самой малости гениальнейший, план. – Васька, сейчас получишь инструкции и мухой летишь к своему другу Бастрыге. Надо отправить весточку колдуну нашему драному и еще кое-кому. А потом к Лаваль. А я пойду искать того бездушного мужика, который на ярмарке услуги свои блядские предлагал. Для тебя, агент поиметый, тоже найдется работа. Все, нехер сидеть, за дело, дьявол вас подери!

Из бесшумно открывшихся ворот терема Осипа Шетеня плавно выехали сразу две темные кареты на полозьях и ускоряясь улетели в подступившую новогоднюю ночь. Ворота тут же закрылись, превратив угодья колдуна в неприступную крепость. Улочка тонула во мраке, сугробах и блескучей поземке, наметающей с крыш. Медленно тянулись минуты. В звенящей на морозе тишине звонко брякнул металл, всхрапнули лошади и из неприметного тупичка выехал терпеливо дождавшийся своего времени элегантный возок с гербовой алой розой на плотно закрытой двери. Графиня Бернадетта Лаваль, устроившаяся внутри, дробно прилязгивала зубами, пряча в муфточке нос. Вроде недолго таились, а от стужи не спасали ни соболиная шубка, ни душегрейка, ни накинутый сверху безразмерный тулуп. Ничего, сейчас согреемся… Она уже чувствовала, как горячая кровь приливает к вискам и по телу струится азартная дрожь. Так бывает, когда 31 декабря, вместо запланированного бала у князя Вертье, ты, вся такая красивая, трясешься от холодрыги в каких-то трущобах и готовишься безмерно грешить по милости невесть откуда свалившегося на голову бесстыжего упыря. Нет, на Бучилу зла она не держала, тогда, конечно, когда он в лесу проломил девчонке башку, хотела поганца прибить, но это быстро прошло. Прямо какая-то магия, решительно невозможно долго ненавидеть этого мерзкого самовлюбленного вурдалака. И не понять, в чем причина, может, в вечной поганой ухмылке или оценивающем прищуре страшных пронзительных глаз. Год строила изощренные планы мести, но как-то без особого задора и огонька, мечтала, как эта неотесанная деревенщина будет валяться в ногах и молить о пощаде, но стоило вурдалаку появиться на пороге, и вот одна из первых красавиц республики, графиня и ведьма, бросает дела и мчится на другой конец города в обледеневшем возке с целью, которую священнику раскрывают только на смертном одре. А что он проделал с несчастным Альферием Францевичем? Неужели и эту несусветную подлость придется простить? Ну точно магия, куда без нее?

Под тулупом зашуршало, и она почувствовала вороватое прикосновение к лодыжке, тихонечко переместившееся выше и выше.

– Это чьи шелудивые лапчонки? – спросила Лаваль в пустоту. – Ведь оборву.

Осторожное поглаживание тут же пропало, пронеслись хихиканье и сдавленный шепоток.

– То-то же, – сказала графиня и чуть напряглась. – Приготовьтесь, приехали.

Возок остановился, Лаваль видела через заиндевевшее стекло, как Прохор спрыгнул в снег, зачем-то отряхнул рукавицей валенки и постучался в ворота. В калитке открылось окошечко, Прохор замахал руками, показывая на карету. Окошко захлопнулось, отворилась калитка, и на улицу вышел грузный высокий мужик. Настороженно огляделся по сторонам и шагнул к возку. Прохор дернул примерзшую дверь, впустив волну ледяного воздуха.

– Приехали, барыня, – доложился кучер и отступил.

– Вечер добрый, ваше сиятельство, – внутрь сунулся стражник в лохматой шапке и дыхнул луком и перегаром. – Вы одна?

– Со свитой, – лениво отозвалась Лаваль. – Тут еще три фрейлины, личная белошвейка, цирюльник и карлик с членом в четыре вершка.

– Шутить изволите? – Страж мельком убедился, что возок пуст. – Хозяин предупредил о вашем приезде.

– Дошло послание? – улыбнулась Лаваль. Письмо Шетеню с обещанием наведаться в гости и хорошенько развлечься она написала всего полтора часа назад, для верности сбрызнув духами. Жирной скотине такое должно было понравиться.

– Дошло, ваше сиятельство, как не дойти? – кивнул страж. – Хозяин на радостях был, шампанское тащить приказал и баню топить. Да только не дождался, взял и уехал вот прям перед вами.

– Уехал? – притворно изумилась Лаваль.

– Еще депешу доставили, – пояснил страж. – Хозяин прочитал и враз озлобел, орать матерно принялся, упыря какого-то наизнанку вывернуть грозил. А потом велел готовить кареты и – фить, улетел. Сказал, мигом обернется, туда и сюда, а вам, ваше сиятельство, велел ожидать, пожалуйте в дом, отогреетесь.

Дверь закрылась, страж захрустел по снегу и скрылся в калитке. Ворота дернулись и разошлись, пропуская возок. Бернадетта глубоко задышала, окутав карету искрящимся паром. Лишь бы не облажаться сейчас. Лаваль перекрестилась и тут же, левой рукой, сложив пальцы знаком Бафомета, осенила себя пентаграммой, одновременно призывая на помощь и Бога, и Сатану. Кто-нибудь из них обязательно да услышит…

Возок замер в воротах, не позволив створкам закрыться.

– Ты чего встал? – донесся недовольный голос стража.

– Не знаю, – заохал Прохор и подал условный сигнал. – Полозье чёль зацепилось, мать его так.

Лаваль сбросила тяжеленный тулуп и подобрала длинную юбку, скрывающую согнувшихся в три погибели под лавкой чертей. Вот и обещанные фрейлины прибыли… Васька, а с ним еще пара рогатых, метнулись наружу: быстрые, ловкие, невообразимо опасные в замкнутом пространстве и темноте.

– Какое полозье, чего кота тя… – прогудел страж и тут же осекся, в лунном свете блеснула острая сталь, послышался удивленный возглас и булькающий хрип. Бернадетта выпрыгнула из возка и чуть не наступила на труп. Страж, с выпученными глазищами, сипел перерезанным горлом и скреб ногами окровавленный наст. В двух саженях правее шла толчея, мелькали клинки, черти азартно резали еще какого-то мужика, слугу, а может конюха, на свою беду оказавшегося возле ворот.

– Василий! – позвала Лаваль.

– Здесь, хозяйка. – Васька выскочил из схватки и преданно заглянул в глаза.

– Зови остальных. Прохор, проезжай!

Васька сунул два пальца в рот и издал протяжный разбойничий свист. В ответ тоже засвистели и вслед за сдвинувшимся с места возком в ворота заскочили разом с десяток чертей, замерзших, подвыпивших и ужасненько злых.

– Милоха, ты со своими давай с черного хода! – Васька взмахнул длинным кинжалом.

– А ты с хера ль раскомандовался? – набычился кряжистый, совсем уж невысокого ростика черт со сломанным и криво сросшимся пятаком.

– А кому командовать, тебе, что ли, рыло? – осведомился Васька, пятясь под защиту Лаваль.

– Бастрыга чего сказал?

– Я твоего Бастрыгу на херу вертел!

– Хватит, – прервала затевающуюся грязную свару графиня. – А ну, прекратить, я сказала. Милоха, делай что велено, слышишь?

– Слышу, – буркнул Милоха и, по-утиному переваливаясь, заковылял в темноту.

– Убивать только тех, кто сопротивляется! – крикнула вслед Бернадетта.

– Ну понятное дело, чай я не изверг какой, – отмахнулся Милоха и вместе с несколькими чертями скрылся за углом.

– Пошли, Васька, времени мало. – Лаваль первой двинулась к парадному крыльцу.

– Полуха, Дряба, Курмыш, дуйте за мной! – Васька вихрем пронесся мимо. – Прошу прощения, сударыня, никоим образом не могу пропустить даму вперед.

Двери ломать не пришлось, створки плавно открылись на смазанных петлях, и вся честная компания ввалилась в хоромы. Черти достали масляный фонарь и нырнули в теплую темноту. Послышались грохот и сдавленный мат. Сопротивления не было, дом был огромен и пуст. На то и расчет, уехавший колдун забрал охрану с собой, прикрывать жирную вонючую тушу. Шаги чертячьей штурмовой бригады гулким эхом отдавались под потолком. Первого живого человека встретили, только дойдя до середины длинного коридора. Черти прислушались, нырнули за неприметную дверь и вытащили из кладовки верещащего парня с растрепанными волосами и дикими глазами навыкат.

– Не ори, сука. – Васька хлестнул его по щеке.

Парень осекся и тихонько захныкал.

– Не тронут тебя, – пообещала Лаваль. – Зовут как?

– М-меня?

– Свое имя я знаю, дурачок.

– З-захаркою кличут, прислуживаю я тут.

– Покажешь, миленький, где Пустышки сидят?

– П-покажу. – Захарка с готовностью подскочил. – Хозяин их возле спальни держит своей, под надзором.

– Сколько их?

– Двое. – Захарка перестал трястись и повел банду по коридору. – Мишка да Павел, хозяин хотел третьего завести, да что-то у него не срослось. Уехал хозяин-то.

– Мы в курсе, – кивнула Лаваль.

– Мишку молодого с собою забрал, – отчитался Захарка.

– Значит, одна Пустышка в доме?

– Одна, барыня, одна.

– Охрана есть?

– Сашка-умрун при нем, – поежился слуга. – Остальные с хозяином укатили. Прислуга только в доме осталась, и мало нас, ночь же, все по домам.

Они миновали две просторные комнаты, Захарка замер возле резной двери и прошептал:

– Туточки и сидят.

– Спасибо, Захарушка, – улыбнулась ему Бернадетта. Дело осталось за малым. – Давайте, ребятки.

– Полуха, отворяй, – выдохнул Васька.

Тощий, не пойми в чем душа держится, болезненного вида черт распахнул дверь, и тут же оглушительно бахнуло. С башки Полухи сдуло мятый цилиндр, сам он ойкнул и поспешно отскочил, едва не сбив Лаваль с ног. Черти принялись не глядя палить в открытую дверь, коридор заполнился вонючим пороховым дымом и россыпями угасающих искр. Следом, куя железо пока горячо, зашвырнули взвизгнувшего Захарку, но выстрелов больше не последовало. Бернадетта залетела в комнату и в пляшущем свете масляной лампы увидела бросившуюся навстречу жидкую тень. Из дыма выскочило странное существо, с виду человек, но в раззявленном рту виднелся двойной ряд острых зубов. В левой руке пистолет, а в правой… Вместо правой руки разворачивался костяной многосуставчатый хлыст.

Восхищаться уродством колдовской тварищи времени не было, и Лаваль с ходу саданула приготовленным заклятием. Умрун со всего маху врезался в невидимую стену и упал, едва слышно завыв. В воздухе щелкнуло, и левое плечо опалило огнем. Бернадетта скосила глаза. Дорогущая шубка оказалась безбожно испорчена, графиня чувствовала, как вниз по руке, к локтю, побежали горячие струйки. Вот же паскуда! Сзади напирали бравые черти, скулил Захарка, а с пола поднимался умрун.

– Нет-нет, не вставай, дорогуша, – хищно улыбнулась Лаваль и вложила в новое заклятие боль, вскипевшую ненависть и смертельную обиду за испоганенную шубу. Умруна впечатало в пол и расплющило, жутко хрустнули сломанные кости, грудная клетка вмялась, лопнула землисто-серая плоть. Из расколовшегося черепа выплеснулся студенистый мозг. В воздухе кружились колючие огоньки – след сотворенного колдовства. Бернадетта охнула и чуть не упала, подскочивший Васька подставил плечо и заботливо спросил:

– Как вы, ваше сиятельство?

– В порядке, – выдохнула Лаваль. – Пустышку ищите.

Черти разбежались по комнате и через мгновение вытащили из-под кровати красивого мужика с кудрявой бородкой и бессмысленными неживыми глазами. Он не сопротивлялся и не орал. Даже не испугался. На смазливом лице приклеилась вечная дурная улыбка. Бернадетта кивнула. Пустышку уронили на колени, дернули за волосы и чиркнули по открывшемуся горлу ножом. Дело сделано, господа…

– Захарка, – позвала графиня, немного придя в себя. – Где Шетень держит вурдалака?

– Вурдалака? – Захарка старался не смотреть на то, что осталось от умруна. – Идем, барыня, покажу.

По пути встретили банду Милохи, черти тащили на себе узлы, забитые всяким добром, слышался треск мебели и глухие удары. Сам предводитель как раз показался в коридоре, с натугой волоча тяжеленные напольные часы.

– Мародерите? – спросила Лаваль.

– Не пропадать же добру, – буркнул Милоха. – Там это, на кухне пожар начался, сваливать надо, чичас весь дом полыхнет.

– Подожгли, сукины дети? – не удивилась графиня.

– Оно само, – спрятал глазенки черт. – Кто ж знал, что если уголья из печки повышвырнуть, все полыхнет? Не иначе новогодние, мать его, чудеса.

– А это что? – Бернадетта заглянула в разоренную комнату и увидела на полу, в луже крови, сухонькую старушку. – Я же сказала – убивать только тех, кто сопротивляется.

– Так она и сопротивлялась, – шмыгнул пятаком Милоха. – Прямо взбеленилась, нас увидав, как давай кидаться. С виду божий одуванчик, а на деле чистый сатаниил. И обзывалась ишшо. Пришлось успокоить, тут и переборщили мои обормоты слегка. Ну все, мы помчали, и вам советуем.

– Захарка, веди, – приказала Лаваль. Дальше бежали. Тяжелую дверь пришлось взламывать, но черти созданы ломать, поганить и уничтожать. Из открывшегося провала вытекал пахнувший смертью и разложением мрак. Вурдалак, сидящий на коленях у дальней стены, медленно, через силу поднял голову на крики и шум. Белые глаза щурились от непривычного света.

– Васька, кол у тебя? – внезапно охрипнув, спросила Лаваль.

– У меня. – Васька опасливо вышел вперед.

– Делай, как Бучила велел.

Вурдалак вдруг рванулся, натянув цепь, словно сторожевой пес, и замер, издав глубокое горловое ворчание. Он ждал. И в его взгляде Бернадетта видела благодарность. И немой упрек за то, что раньше они не пришли…

Мороз крепчал, больно кусаясь за нос и пытаясь настырно запустить ледяные лапищи за воротник. Набежавшие было тучи рассеялись, и над городом раскинулся кристально-черный купол бескрайнего звездного неба. Новгород затаился в ожидании праздника, до Нового года оставалось несколько коротких минут. Только со стороны далекой Софийской площади, традиционно отданной под народные гуляния, доносился гул развеселой толпы.

Рух Бучила, одинокий, напряженный и чуточку пьяный, сидел на задворках Малой Воронецкой мануфактуры, привалившись спиной к стене заброшенного склада, и чертил палочкой на снегу всякие интересные загогулины. Он чувствовал, как позади, за кирпичной стеной, прячутся люди, пахнущие водкой, железом и порохом. А значит, Васенька на этот раз не подвел. Рядом, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту лежал Венька по прозвищу Блудень, тот самый мужик без души. Рух его отыскал без труда, держа в памяти имя и улицу. Первый встречный на улице и указал. Дальше дело было за малым – вызвал на улицу, вдарил по башке и утащил в темноту. Что твой всамделишный вурдалак.

От томительного ожидания чуть ломило виски, и, когда в переулке послышалось лошадиное фырканье и шелест полозьев по льду, Рух почувствовал облегчение. А ведь все висело на волоске. Впрочем, ничего необычного. Да впрочем, оно и сейчас не перестало висеть… Два возка замерли в темноте, похожие на огромные, выше человеческого роста, гробы. Из первого вышли две темные фигуры, из второго три и помогли спуститься четвертой, огромной и тучной. Шетень пришел. Не мог не прийти.

– Доброго вечерочка! – Рух беспечно помахал палочкой.

– Ничего доброго. – Шетень, одолев десять шагов, дышал загнанной лошадью, обвиснув на руках у своих умрунов. – Ты что себе позволяешь, упырь?

– Мне нужна безопасность, – усмехнулся Бучила. – Поэтому мой гонец и позвал тебя на встречу в нейтральное место. И ты явился по первому зову какого-то приблудного упыря, и знаешь почему? Тебе нужна статуэтка. Очень сильно нужна.

– Где она? – выдохнул Шетень.

– Деньги принес?

– Принес. Ивор, покажи.

Умрун, замерший у колдуна за спиной, выступил вперед и тряхнул кожаными мешками. Сладкий звон серебра было не спутать ни с чем.

– Три тысячи гривен, – подтвердил Шетень. – Как ты и просил, жалкое ничтожество. Но даже если ты каким-то чудом с ними отсюда уйдешь, я тебя поймаю, расплавлю что там останется и залью тебе в глотку, слышишь, упырь?

– Если бы каждый желавший мне смерти держал свое слово, я бы уже умер раз примерно пятьсот, – отмахнулся Бучила. – Каких-то жалких три тысячи. Реальная стоимость этой хреновины минимум в десять раз больше. Полагаю, это была одна из самых ценных вещей в коллекции Кондрата Дербыша, также известного как Костоед.

– Дербыш обыкновенная посредственность, дилетант. – Шетень пренебрежительно фыркнул. – Его удел резать глотки. Тащит все, как ворона в гнездо, ни системы, ни смысла. Я просил продать, но этот напыщенный идиот отказал. А отказов я не терплю. В любом случае этот дурак не понимал, чем владел.

– Дурак, говоришь? – Из пролома в стене заброшенного склада выступил человек. Высокий, поджарый, с завитыми усами и хищным лицом. За ним выходили люди, еще и еще, всего около дюжины. Те самые, пахнущие водкой, железом и порохом. Собранные, настороженные, похожие на диких зверей. Среди них Рух опознал одноглазого и еще двоих участников давешних сумасшедших гонок по городу. Банда Костоеда как она есть. Куранты на Часозвоне принялись отбивать двенадцать, и каждый удар сопровождался ревом разгулявшейся, подогретой вином и пивом толпы. Один, два, три…

– Кондрат? – удивился Шетень, жирные щеки предательски затряслись.

– Не ожидал? – скрипучий голос Дербыша ничего хорошего не сулил. – Я тут послушал твои интересные речи. Какая же ты все же тварь, колдун. А я был к тебе добр, вел с тобой дела, пустил в свой дом. И так ты мне отплатил?

Семь, восемь, девять…

– Кондрат, послушай. – Шетень вскинул пухлую руку, и Бучила мог поручиться, что это был жест примирения, но никто разбираться не стал. Чародей был чересчур резок, и взвинченные люди Дербыша приняли это угрозой.

Двенадцать!

Разом пальнули с десяток стволов, и грохот выстрелов утонул в канонаде полыхнувшего фейерверка. Черное небо расцвело огромными шарами зеленых, желтых и алых огней. Умруны успели заслонить хозяина, но Шетень все равно схватил жирным пузом несколько пуль и сдавленно заорал. Грохнули новые выстрелы, клубами поплыл едкий пороховой дым. Два умруна упали, выплескивая на снег темную кровь. Люди Костоеда, по всему видать, подготовились и разили полумертвяков серебром. Воздух вдруг стал колючим, словно наполнившись тысячами мелких иголок. Рух вскочил и пригнувшись бросился бежать вдоль стены, отлично знакомый с признаками творящегося колдовства. Успел как раз вовремя, у троих бандитов головы вдруг разлетелись, как подгнившие тыквы, окатив все вокруг кровью, костями и кусками мозгов. Шетень пришел в себя.

– Режь! – страшно заорал Костоед, выхватил короткий широкий тесак и увлек своих в стремительную атаку. Им навстречу кинулись уцелевшие умруны, сбрасывая черные развевающиеся плащи и обнажая свою страшную сущность, плату Сатане за посмертную жизнь – щупальца, когти, клешни и костяные мечи вместо рук. Столкнулись с матерным воплем и криками, кто-то успел выстрелить в упор, залпы фейерверка залили поле боя сине-зеленым огнем. По всему Новгороду рвались шутихи и петарды, возле Кремля гулко били холостыми крепостные орудия. В небе набух и с треском лопнул фиолетовый шар, разбросав снопы пламенеющих искр. И под этим сияющим всеми цветами радуги небом люди и нелюди с упоением резали друг дружку позади темнеющей громады Воронецкой мануфактуры.

Рух благоразумно обошел кровавое побоище стороной и устремился к дыбящимся в темноте возкам, на ходу вытягивая из-под шубы пистоль. Лишь бы успеть! Экипажи как раз начали разворачиваться, орали кучера, щелкали хлысты, фыркали и били копытами кони. Неужели решили бросить хозяина? Ясное дело! Теперь Рух был точно уверен, что в одном из возков скрыто главное сокровище колдуна. И именно это сокровище спасали верные слуги.

Бучила заскакал бешеным зайцем, ломая наст и черпая полные сапоги. Беги, сука, беги! Он поднажал из последних сил и успел вскочить на подножку уезжающего первым возка. Кучер, молодой детина со странно блестящими глазами, недоуменно вскрикнул, и Рух ударил его стволом прямо в раскрывшийся рот. Кучер подавился выбитыми зубами и снопом повалился на укатанный снег. Бучила спрыгнул и рванул дверь на себя. В возке было пусто.

Приглушенно бахнуло, вылетело выбитое стекло, правую щеку опалило, словно огнем. Бучила отскочил и увидел позади вторую повозку, кучер с перекошенной рожей торопливо перезаряжал короткий мушкет. А вот это вот ты, братец, конечно, зря! Рух в два прыжка сократил расстояние и пальнул чуть не в упор. Тяжелая пуля угодила кучеру в грудь. Он харкнул кровью и обмяк.

Бучила подскочил к возку, дернул ручку, но открывать не стал, вихрем обежал повозку сзади и распахнул дверь с другой стороны. Внутри, пялясь на противоположную дверь, сидел закутанный в шубу тот самый светловолосый отрок, которого Рух видел в доме у Шетеня. Пустышка.

Парнишка повернул голову на шум и тихонько спросил:

– Ты кто?

– Красавчик в охерительном пальто. – Бучила ухватил его за воротник и дернул наружу. Пустышка не проявил ни страха, ни волнения, ничего. Глаза остались пусты. Человек и в то же время не человек. Таких и убивать не грешно.

Рух вытащил второй пистоль и прострелил парнишке башку. Пока все складывалось просто отлично. А нет, не все. Он повернулся и увидел саженях в пяти от себя умруна. Тварь застыла, чуть покачиваясь и орошая черной кровищей утоптанный снег. Левая рука – обычная, как у людей, висела плетью, надрубленная чуть выше локтя. Вторая – кривая иссохшая лапища с длинными когтями вместо пальцев – сжималась и разжималась, невольно притягивая внимание. Славная битва при Воронецкой мануфактуре закончилась, от Костоеда и его людей остались куски окровавленного мяса, оторванные руки и горы дымящихся на морозе кишок. Снег превратился в кровавую кашу. Умрун уцелел только один, раненый, ослабевший, но все еще достойный противник. Даже более чем. Особенно с учетом, что пистоли разряжены и из оружия остался только топорик с ухватистой рукояткой из коллекции того же Альферия Францевича, дай бог ему здоровья и хорошей жены. В небе не переставая рвались разноцветные огненные шары. Сука, мать его, какая же будет красивая смерть…

Умрун издал надсадный хрип и сдвинулся с места, подволакивая левую ногу. Рух мельком оглянулся, прикидывая путь к отступлению, а когда повернулся обратно, увидел, как за спиной чудовища, из наметающей с крыши склада пурги, выступили несколько едва различимых теней. Ударили выстрелы, и умрун, дико взвыв, рухнул плашмя. Тени задергались, заголосили, захохотали, и Рух увидел подошедших из темноты чертей. Первым, насвистывая веселый мотивчик, шел Бастрыга в своем шикарном рединготе и мягкой кепке-шотландке на рогатой башке. В одной руке дымящийся пистолет, в другой – заполненная наполовину бутыль.

– Здорово, упырь! – крикнул он. – С Новым годом, етить тя в дышло!

– Здорово, рожа поросячья, – отозвался Бучила. – С Новым годом. У меня тут для тебя подарочков воз. Вот этот умрун из тех, кто ваших убивал.

– Этот? – Бастрыга навис над копошащимся умруном. Пули перебили страшилищу ноги и, скорее всего, повредили хребет. Умрун сдавленно рычал и царапал когтями окровавленный снег. Черти, числом в шесть пятаков, вооруженные, как на войну, и запасшиеся бутылками на целую роту, окружили его неплотным кольцом. Загомонили все разом:

– Во урод какой.

– Чего разлегся, тварь?

– Рохля, пни по яйцам его.

– Иди на хер, он меня цепанет.

– Трус поганый.

– Кто трус? Кто трус?

– Так, тихонько, господа. – Бастрыга прекратил балаган, вытащил из четверти пробку, сделал добрый глоток и протянул Руху.

Бучила отказываться не стал и принялся пить, словно воду, пока не почувствовал, как глаза лезут на лоб, а в животе разрастается адское пламя.

– Спирт? – Он откашлялся и вернул бутылку владельцу.

– Вкусный, да? – закивал Бастрыга и принялся поливать умруна. – Давайте, господа, не жалейте для нашего нового друга.

Господа, ряженные в засаленные пальто, жилетки и котелки, воняющие псиной и табаком, восторженно заржали и завопили, щедро поливая умруна из бутылей.

– Ну вот, с праздничком, красавец ты мой. – Бастрыга чиркнул спичкой и превратил умруна в пылающий синим пламенем шар.

– Теперь главный подарок. – Рух увлек чертячьего предводителя за собой. – Сука, да где же он? Ага, вот.

Шетень лежал в сугробе, устремив глаза в звездные небеса. На жирных щеках намерзли сопли, слезы и кровь. Он держался руками за пузо, пытаясь остановить багровые струйки.

– О, колдун траханый! – изумился Бастрыга. – Вот уж не ожидал!

– Как дела, Шетень? – мило улыбнулся Бучила.

– Думаете, ваша взяла? – Шетень кашлянул кровью. – Веселитесь пока. Мы еще встретимся.

Глаза колдуна закатились, его затрясло.

– Че-то болеет, что ли? – обеспокоился Бастрыга. – Может, дохтура звать? У меня такие дохтура, залюбуешься, еще никого не вылечили, но стараются, жуть.

– Колдун переселяется в другое тело, – пояснил Рух. – У него для этого Пустышки припасены.

– Вот паскуда! – Бастрыга рванул из ножен кинжал.

– Погоди, не суетись, – удержал Рух. – Если убьешь, он все одно улетит, все, тварь, предусмотрел. Ну, кроме моей гениальности. Я одной Пустышке башку прострелил, там у возочков отдыхает теперь.

– Но ведь есть и еще? – повел носом Бастрыга.

– Есть, как не бывать. Вторую в полночь должны были прибить наш общий знакомец Николя, будь он неладен, и графиня Лаваль. Вот щас и увидим, получилось у них или нет.

– Допустим, получилось, – глубокомысленно изрек черт. – Но где гарантии, что их только две?

– Гарантий нет, тут тебе не шляпная мастерская, – признался Рух. – Могут быть и еще, но это вряд ли. Я максимум трех заготовленных Пустышек видал, и тот колдун был древним и сильным, наш Шетень ему не чета.

– Твоими бы устами да водки хлебнуть. – Бастрыга снова приложился к бутылке.

Его подручные развлекались с догорающим умруном. Синее пламя почти улеглось, страшно обожженная тварь еще ворочалась и стонала на разные голоса. Черти грели лапы над огнем, передавали по кругу бутыль и вели светские беседы:

– Живучий, падла.

– Тепло ли тебе, девица?

– Пахнет как вкусно.

– Чурыга, глянь, человече горит!

– Ща погодь, потушу!

– Чурыга, сука, ты на меня ссышь!

Рух тяжко вздохнул и сказал Бастрыге:

– Поднимай орлов, пусть тащат колдуна на склад. И там у входа мужик связанный. Его тоже пущай волокут.

На складе было темно и страшно, ветер выл в проломах и прохудившейся крыше. Черти, шустрые и полезные сволочи, быстро развели огромный костер, стащив кучу досок и разворотив кусок трухлявой стены. Венька валялся рядом с колдуном и что-то мычал.

– Это кто? – поинтересовался Бастрыга.

– Бездушный один, – пожал плечами Бучила. – Пытался услуги свои навязать, вот и пригодился, стервец.

Шетень, похожий на мертвеца, вдруг дернулся и засипел, из-под век выкатились обратно зрачки, и он заорал.

– Ух, блядь, напугал, – отскочил и пьяно захихикал Бастрыга. – Он разве не сдох?

– Полетал-полетал и в старое тело вернулся, – хитро прищурился Рух. – А это значит…

– Что все Пустышки повыбиты, – догадался Бастрыга.

– Ты вроде черт, а умный такой, – уважительно сказал Рух. – Все верно, сбежать ублюдок не смог.

– И чего теперь? – дохнул перегаром Бастрыга.

– Раны смертельные, значит, помрет, – отозвался Рух. – Туда ему и дорога. Но есть один вариант. Колдун, если не нашел, куда всунуться, залезает в первого попавшегося бездушного, если таковой окажется рядом с телом. Нашему как раз повезло. Ну или нет.

Шетень испустил дух, и в тот же момент Венька по прозвищу Блудень дернулся, выгнулся колесом и сдавленно завопил. Из глаз, носа и ушей хлынула жидкая кровь.

– Он теперь Шетень? – на всякий случай уточнил Бастрыга.

– Ага, – подтвердил Рух. – Самый что ни на есть, только в теле другом.

– Колдовать будет? – опасливо отстранился черт.

– Это вряд ли. Связанный и с кляпом не опасен пока. Чтобы освоиться в новом теле, понадобится несколько дней. Так что долго с ним не тяни.

С улицы донесся приближающийся перезвон, и Бучила вышел со склада в морозную ночь. Черти суетились вокруг обгорелого умруна. Слышались хруст и аппетитное чавканье.

– Здесь отрежь.

– Вкусно.

– Поджаристый, сука.

– А внутри сочный еще.

– Я пасть обжег.

– Так придержи хлебало свое.

По занесенному снегом проулку подъехали сразу два возка с гербами графини Лаваль. Первым правил Прохор, а вторым жизнерадостно скалящийся Васька.

– Заступушка! – Черт бросил поводья, спрыгнул и кинулся обниматься. – Рушенька, дорогой. С Новым годом!

– Здорово-здорово. – Бучила сдержанно похлопал его по спине. – И тебя с праздником. – Он отстранил Ваську и заглянул в блудливые умильные глазки. – Как все прошло?

– Как по нотам! – Васька замахал лапами и затараторил: – Подъехали к дому, графиня ой умница, говорит охране – мол, приехала к господину Шетеню в качестве подарка. Ну эти дурни осмотрели возок и запустили в ворота, а мы втроем у графини под юбками прятались. Выскочили, стражу порезали, ворота открыли. Ну а там уже повеселились вовсю. Сгорел терем, бездомный колдун-то теперь.

– Думаю, это меньшая из его проблем, – усмехнулся Бучила. – Им теперь Бастрыга занимается.

– Бастрыге я денег должен. – Васька сразу взгрустнул.

– Это все мелочи, – успокоил Рух.

– Идола Ковешникову отдал? – спросил Васька.

– Отдал. Он шкатулку свинцовую притащил, в нее и засунули. Пускай лучше у них хранится, чем по рукам будет ходить и людей совращать. И надо отсюда потихонечку уходить, я велел Ковешникову нагрянуть после нас и забрать победу себе. Ну если таковая случится. Повезло пухляшу. – Бучила кивнул на возок с нахохлившимся Прохором. – Графиня там? А чего не выходит?

– Ты это, Заступушка, лучше беги, – пискнул Васька. – Чето-то злая она на тебя. Грозилась убить.

– Ну тут нет ничего необычного, – беспечно отмахнулся Рух, подошел к возку и открыл дверь. – С Новым годом, сударыня!

Из возка вылетела варежка и ударила в лоб. Бернадетта, в короткой соболиной шубке и шапочке с хвостом, сидела злая, надутая и очень красивая.

– Ты чего? – удивился Рух.

– А ты не знаешь? – фыркнула Лаваль. – Кто-то подсыпал Альферию Францевичу толченый бесов елдак в кофий.

– Это не я, – соврал Бучила. – Мне-то оно на хрена?

– Ах не ты. – Из возка вылетела вторая варежка. – Лжец и негодяй! Как ты мог, у Альферия Францевича последняя потенция еще при канцлере Ростоцком была. Знаешь, как он удивился? А я знаешь, сколько горя хлебнула, когда муженек вдруг решил супружеский долг выплатить разом за восемь наших совместно прожитых лет? Подлец ты. И шутки дурацкие. У Альферия Францевича кровь куда не надо вся отлила, теперь плохо ему. А если бы случился удар?

– Ну не случился же, – буркнул Рух, раздумывая над тем, что невинная шалость и правда могла плачевно закончиться.

– Ненавижу тебя!

– А я вот тебя обожаю! – Бучила запустил руки в возок, сграбастал графиню и потащил на себя. Лаваль брыкалась и истошно визжала. Рух подавил сопротивление и завалился в снег, подминая ее под себя.

– Пусти, пусти. – Графиня затихла, на покрасневшем лице играла улыбка. Та самая, одновременно обещающая все хорошее и все плохое. Припухлые влажные губы манили. Рух наклонился и…

– Эй, вам нечем заняться? – сбоку откашлялся Васька. – Потом нацалуетесь, пошли, Заступа, чего покажу.

– Ничего не поделаешь, надо идти. – Рух поднялся, схватил протянутую руку и поднял заснеженную Лаваль.

– На черта меня променял? – притворно обиделась графиня.

– Ну он красивый такой…

– А ты все же подлец.

– Не без этого. – Бучила увлек графиню за Васькой.

Черт, состроив крайне загадочную харю, распахнул двери возка, на котором приехал. Внутри все было до отказа забито небольшими мешочками из алого полотна.

– Это чего? – спросил Рух.

– Идола-то я продал, а что денежки пропил – соврал, – дернул ушами Васька. – Не, ну пропил, конечно, но малую часть. Остальное-то вот оно.

Черт вытянул мешочек и ковырнул когтем завязку. Рух не поверил глазам, в мешке лежали оловянные солдатики, перемешанные с кучей конфет.

– Игрушки тут и сласти всякие. – Васькина морда едва не порвалась от улыбки. – Я как идола спер, сразу решил – деньги надо на благое дело пустить. Вот, накупил подарков дитя´м. Тут не все, остальное в надежном месте припрятал.

– Господи, какой же дурак, – ахнул Бучила. – Это мы тут все чуть не передохли из-за сраных конфет?

– Подарки это, – смешался Васька. – Нельзя без подарков дитя´м. Не по-божески это, не по-людски. Пущай порадуются, а мне, может, на небе спишут грехов.

– Как ты их собираешься разносить, тупая башка? – спросил Рух. – Представь, сколько в Новгороде детей?

– Много, – растерялся Васька. – И чего делать?

– Господи, куда вот ты без меня? Зови Бастрыгу и поскорей, – распорядился Бучила и пошел на место побоища.

Когда Васька привел Бастрыгу, Рух указал на немножечко окровавленные кожаные мешки и сказал:

– Здесь три тысячи гривен, Васькин должок и тысяча сверху за крохотную услугу.

– Это какую? – навострился Бастрыга.

– Собирай всех чертей, которые в городе есть, будете помогать. Я тебе объясню. Ну, чего встали? Вперед. И мне, старику разнесчастному, придется ноги топтать. Вы со мною, сударыня?

– Конечно, с тобой, – рассмеялась Лаваль.

И они трудились всю ночь. Небо над Новгородом пылало огнями, и улицы полнились смехом и песнями. Наступивший новый, 1680-й, год обещался стать лучше других. Врал, конечно, поганец, но это было не важно. Поутру всякий без исключений ребенок в городе увидел на пороге подарок. А у приютов святой Анны и святой Варвары нашли по целой горе. И каждый ребенок в тот день улыбнулся. И улыбки эти, хоть на мгновение, сделали этот поганый мир чуть светлей.

Ничего человеческого

Услышите о войнах и военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть, но это еще не конец, ибо восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам.

Мф. 24:6–7.

Плачет земля, пресытилась кровью, набила против воли утробу свежим трупьем. Ей бы рожать, давать новые всходы, красить цветами луга, а она исходит гнильем, выдыхает смертельный мор. Куда ни глянь, всякий насильник, убийца и тать. Ослепли от злобы, в ненависти видят свет. Спрашиваю – пошто творите такое? Ради чего? Отвечают все одинаково – мол, у каждого правда своя, тебе не понять, выродок, чудовище, кошмарная тварь…