Читать онлайн Реквием. Галлюцинация

© Лукьянчук В., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Примечание

Эта история, происходящая в одно июльское воскресенье в пустынном и знойном Лиссабоне, это – Реквием, который должен был исполнить персонаж по имени «я», написав эту книгу. Если кто-то спросит у меня, почему она написана на португальском, я отвечу, что история, подобная этой, могла быть написана только на португальском, и точка. Однако требуется уточнить еще один момент. По правилам, Requiem должен быть написан на латыни, во всяком случае, так требует традиция. Но тут нужно принять во внимание, что я не в ладах с латынью. Как бы там ни было, я понял, что на моем родном итальянском Реквием у меня не получится, мне нужен какой-то другой язык: язык – вместилище разума и чувств.

Этот Реквием – не только музыкальное произведение, это также сон, где мой персонаж встречается с живыми и мертвыми в одном и том же измерении: с людьми, вещами, местами, которые, вероятно, заслуживают оратории, которую мой персонаж мог исполнить только по-своему: написав этот роман. Но в первую очередь эта книга – дань признательности стране, которая меня усыновила и которую я признал родной, ее людям, к которым я проникся симпатией и которые, в свою очередь, ответили взаимностью мне.

Если кто-то заметит, что этот Реквием не исполнен с подобающей жанру торжественностью, я не смогу не согласиться. Правда заключается в том, что я предпочел исполнить свою музыку не на церковном органе, а на гармошке, которую можно сунуть в карман, или же на шарманке, с которой можно ходить по улицам. Подобно Друммонду ди Андради я всегда любил безыскусную музыку или, как он говорил: «Мне Гендель в друзья не годится, я не слушаю архангельскую заутреню. Мне достаточно того, что долетает с улицы, без послания, и улетучивается, как улетучиваемся и мы».

А. Т.

Персонажи, встречающиеся в этой книге

Молодой Наркоман

Хромой Продавец Лотерейных Билетов

Таксист

Буфетчик в Кафе «Бразилейра»

Старая Цыганка

Смотритель Кладбища

Тадеуш

Сеньор Казимир

Жена Сеньора Казимира

Портье Пансиона «Изадора»

Изадора

Вириата

Молодой Отец

Бармен в Музее старинного искусства

Копиист

Железнодорожный Контролер

Жена Смотрителя Маяка

Мэтр Дома Алентежу

Изабель

Продавец Историй

Мариязинья

Сотрапезник

Аккордеонист

1

Я подумал: этот тип уже не придет. Но следом за этим подумал: я не вправе называть его «типом», он великий поэт, может, самый великий поэт двадцатого века, умер давно, я должен относиться к нему с уважением, более того – с глубочайшим уважением. Между тем мне становилось не по себе, солнце в конце июля припекало что есть силы, и я подумал еще: я же на отдыхе, в загородном доме моих друзей в Азейтао мне прекрасно отдыхалось, кто меня заставлял соглашаться на эту встречу здесь, на молу? Полный абсурд. Я заметил у ног свою тень, она тоже показалась мне абсурдной и неуместной, в ней не было смысла, слишком короткая, иссушенная полуденным солнцем, и как раз в ту минуту я вспомнил, что он назначил встречу на двенадцать, но, возможно, имелось в виду двенадцать ночи, потому что призраки появляются в полночь. Я поднялся и пошел по краю мола.

Движение на бульваре замерло, проезжали редкие машины, на их рейлингах были зонты от солнца, все эти люди ехали на пляжи Капарики, жара стояла невыносимая, и я подумал: что я здесь делаю в последнее июльское воскресенье? и ускорил шаг, чтобы по возможности быстрее добраться до Сантоса, может, в саду будет немного прохладнее.

Сад был пуст, лишь за своим столиком сидел продавец газет. Я подошел, и он улыбнулся. «Бенфика» выиграл, сказал он, сияя от радости, видели в газете? Я покачал головой: нет, еще не видел, тогда продавец газет сказал: ночной матч в Испании с благотворительной целью. Я купил свежий номер A Bola[1] и выбрал скамейку в тени. Стал читать, как разворачивалось действие на футбольном поле, в результате которого «Бенфика» одержал верх над «Реал Мадридом», как вдруг слышу: здравствуйте, и поднимаю глаза. Здравствуйте, повторил стоявший передо мной молодой человек с длинной бородой, мне нужна ваша помощь. В чем? – спросил я. Я хочу есть, ответил юноша, я два дня не ел. Ему было около двадцати, в джинсах, рубашке, он протягивал руку, словно просил подаяния. Он был светловолос, с синими подглазьями. Два дня не ширялся? – спросил я инстинктивно, а юноша ответил: еда и шиза постоянно заканчиваются, во всяком случае, у меня. В принципе я «за» наркотики, сказал я, легкие и тяжелые, но это в принципе, а на практике я – против, вы должны меня извинить, но я буржуазный интеллектуал с массой предрассудков, я не могу допустить, чтобы вы вводили себе дозу в городском саду, демонстрируя удручающее зрелище своего тела, вы меня, конечно, извините, но это противоречит моим принципам, я в крайнем случае мог бы еще допустить, если бы вы ширялись дома, как бывало в старые времена, в компании образованных и интеллигентных людей под музыку Моцарта или же Эрика Сати. Кстати, добавил я, вам нравится Сати? Молодой Наркоман посмотрел на меня удивленно. Это ваш друг? – спросил он. Нет, сказал я, это французский композитор, авангардист, величайший музыкант эпохи сюрреализма, если, конечно, допустить, что сюрреализм составляет эпоху, он писал в основном фортепианную музыку, думаю, он был невропатом, может, как я или вы, мне бы хотелось знать его лично, но наши эпохи, увы, не совпали. Всего двести эскудо, сказал Молодой Наркоман, всего двухсот не хватает, остальное уже есть, через полчаса проедет Креветка, здешний драгдилер, мне нужна доза, у меня ломка. Молодой Наркоман вынул из кармана носовой платок и натужно высморкался. На глазах его выступили слезы. Вы нехороший человек, сказал Молодой Наркоман, я ведь мог вести себя агрессивно, угрожать вам, как настоящий наркоман, но я обратился к вам вежливо и сердечно, мы даже поговорили о музыке, а вам жалко двухсот эскудо, уму непостижимо. Он снова утер нос и продолжил: к тому же на сотенных купюрах нарисован Пессоа, и сейчас я задам вам вопрос – вам нравится Пессоа? Еще как, ответил я, настолько, что я даже могу рассказать вам одну замечательную историю, хотя не стоит, мне кажется, у меня поехала крыша, я только сейчас пришел с Алькантара, но там никого не было, думаю, что вернусь туда в полночь, не знаю, понимаете ли вы, о чем я. Понятия не имею, сказал Молодой Наркоман, но не суть важно, спасибо. Он положил в карман двести эскудо, которые я ему протянул, и снова высморкался. Ладно, сказал он, простите, я побежал, надо поймать Креветку, приятно было поговорить, желаю вам удачного дня, с вашего разрешения откланиваюсь, до свидания.

Я прижался спиной к скамейке и закрыл глаза. Стояла удушающая жара, читать про футбол не хотелось, похоже, я слегка проголодался, но подняться и поискать какой-нибудь ресторан мне стоило безумных усилий, я предпочел остаться в тени, почти бездыханный.

Завтра розыгрыш, послышался голос, не хотите купить билетик? Я открыл глаза. Передо мной стоял мужичок лет семидесяти, одет скромно, но в лице и манерах угадывались следы былого преуспевания и значимости. Он приблизился ко мне, прихрамывая, и я подумал, что откуда-то знаю этого типа, после чего сказал: постойте, мы где-то уже встречались, вы – Хромой Продавец Лотерейных Билетов, конечно, еще как встречались. Где? – спросил человек, усаживаясь на мою скамейку со вздохом облегчения. Не знаю, сказал я, с ходу трудно сказать, но у меня абсурдное ощущение, что я вас встречал в какой-то книге, но это, наверное, жара и голод, порой они выкидывают такие штучки. А у меня впечатление, сказал старик, что вы слегка того, извините, что я вам это говорю, но вы, по-моему, маленько рехнулись. Нет, сказал я, проблема в другом. Проблема в том, что я и сам не могу объяснить, как оказался здесь, похоже, это какая-то галлюцинация, я даже не могу объяснить, о чем говорю, скажем так: я находился в Азейтао, вы знаете Азейтао? в загородном доме моих друзей, лежал в удобном шезлонге под высоким деревом, шелковицей, по-моему, читал любимую книгу и вдруг очутился здесь, ну да, сейчас я припоминаю, это была «Книга беспокойства»[2], в ней вы – Хромой Продавец Лотерейных Билетов, безуспешно пристававший к Бернардо Суарешу, вот где я тебя, голубчик, видел, в этой книге, которую читал под шелковичным деревом в загородном доме в Азейтао. Беспокойств у меня хватает, сказал Хромой Продавец Лотерейных Билетов, у меня такое же впечатление, будто я вышел из прекрасно иллюстрированной книги с богато накрытыми столами, с богатыми залами, но богатство уплыло, Бернардо, мой брат, Бернардо Антонио Перейра де Мело пустил по ветру все наше состояние, Лондон, Париж, проститутки, предприятия на Севере проданы по дешевке, почти за бесценок, операция в Хьюстоне по удалению раковой опухоли довершила дело, деньги в банке закончились, и сейчас я продаю лотерейные билеты. Хромой Продавец Лотерейных Билетов перевел дыхание и сказал: как бы там ни было, извините меня, я не собираюсь дискутировать, но поскольку я обратился к вам как к достопочтенному господину, я не очень-то понимаю фамильярности с вашей стороны, вы мне почти что «тыкаете», позвольте представиться: Франсиско Мария Перейра де Мело, рад познакомиться. Простите меня, уважаемый, ответил я, знаете, я итальянец и иногда попадаю впросак с вашими формами обращения, умоляю, будьте снисходительны, португальские формы обращения очень трудные. Если предпочитаете, можем перейти на английский, сказал Хромой Продавец Лотерейных Билетов, в английском с этим не бывает проблем, там всегда you, я хорошо говорю по-английски, по-французски тоже, там тоже трудно ошибиться, там всегда vous, я прекрасно говорю по-французски тоже. Простите меня великодушно, ответил я, но я бы предпочел продолжать по-португальски, это – мое португальское приключение, и я не собираюсь от него отказываться.

Хромой Продавец Лотерейных Билетов вытянул ноги и прислонился к спинке скамейки. Простите меня, сударь, я должен немного почитать, я каждый день уделяю чтению часть своего времени. Он достал из кармана книжку и принялся читать. Это был журнал Esprit[3], и он сказал: я читаю статью французского философа о душе, подумать только, до чего забавно читать о душе, о которой давненько не говорили, во всяком случае, в течение сороковых годов, а теперь она, похоже, снова в моде, ее заново открывают и обсуждают, я не католик, но верю в существование души в жизненном, коллективном смысле, может, в духе Спинозы, а вы верите в существование души? Это одно из того немногого, во что я верю, ответил я, по крайней мере, сейчас, сидя в этом саду и беседуя с вами, это все она скомбинировала, хотя не знаю, может, и не душа, а подсознание, ибо я оказался здесь неосознанно. Стоп, сказал Хромой Продавец Лотерейных Билетов, подсознание, что вы хотите этим сказать? подсознание – это примочки венской буржуазии начала двадцатого века, а мы с вами находимся в Португалии, вы итальянец, мы относимся к Югу, к греко-римской цивилизации, у нас, извините, ничего общего с Центральной Европой, у нас есть душа. Верно, сказал я, у меня безусловно есть душа, но есть и подсознание, то есть теперь оно есть и у меня, это как болезнь, я подцепил вирус подсознательного, что поделаешь, бывает.

Хромой Продавец Лотерейных Билетов посмотрел на меня стыдливо. Потом говорит: хотите, махнемся? я дам вам Esprit, а вы мне – A Bola. Но вы же интересовались душой? – заметил я. Интересовался, смиренно ответил он, но это – последний номер моей подписки, я собираюсь вернуться к моей настоящей роли, превращаюсь в Хромого Продавца Лотерейных Билетов, сейчас меня больше интересует гол, забитый нами в ворота «Реал Мадрида». Если так, сказал я, я, пожалуй, куплю у вас лотерейный билет, мне нужен с окончанием на цифру девять, у вас есть? дело в том, что девятка – мой месяц, я родился в сентябре, мне нужен билет с номером моего месяца. Разумеется, есть, сказал Хромой Продавец Лотерейных Билетов, вы какого числа родились? я тоже родился в сентябре. Я родился в день осеннего равноденствия, ответил я, когда Луна лунатична и вспучивает Океан. Это счастливый час, сказал Хромой Продавец Лотерейных Билетов, вас ожидает удача. Это именно то, что мне нужно, сказал я, протягивая деньги за билет, не выигрыш в лотерею, а удача на сегодняшний день, сегодня он какой-то странный, я вижу сон, но мне кажется, будто это явь, и я должен повидаться с людьми, существующими только в моей памяти. Сегодня последнее воскресенье июля, сказал Хромой Продавец Лотерейных Билетов, город безлюден, в тени, наверное, все сорок, самый подобающий день для встречи с людьми, которые существуют только в памяти, я думаю, вашей душе, pardon, подсознанию, предстоит в такой день как следует потрудиться, желаю вам удачного дня и всего наилучшего.

2

Я дико извиняюсь, сказал водитель такси, я не знаю, где находится улица Педрас Неграс, не подскажете, как доехать? Он широко улыбнулся белозубой улыбкой и продолжил: я из Сан-Томе́, месяц как работаю в Лиссабоне, еще не выучил всех улиц, у себя работал инженером, но там нечего инженерить, поэтому работаю здесь таксистом и не знаю, где и какая улица, но город выучил хорошо, ни разу не заблудился, хотя еще не до конца запомнил все названия улиц. Вот это да, сказал я, я бывал на этой улице лет двадцать пять назад, если не больше, не помню, как туда ехать, но в любом случае это в районе Дворца. Поехали пока что туда, сказал Таксист и сорвался на четвертой скорости.

Только тогда я заметил, что с меня градом катит пот. Рубашка промокла насквозь и прилипала к спине и груди. Я снял пиджак, но и без него продолжал потеть. Послушайте, сказал я водителю, может быть, вы можете мне помочь, у меня насквозь промокла рубашка, мне необходимо купить новую, вам ничего не приходит в голову? Таксист затормозил и посмотрел на меня. Вам плохо? – спросил он с обеспокоенным видом. Нет, ответил я, не знаю, думаю, что нет, это, наверно, жара, жара и приступ ипохондрии, от нее часто потеешь, мне нужно переодеться в сухую рубашку. Таксист прикурил сигарету и стал думать. Сегодня воскресенье, сказал он, все магазины закрыты. Я попробовал опустить свое боковое стекло, но ручка не работала, что лишь усилило мою ипохондрию, я чувствовал, как по лбу катит пот, и капли падают на колени. Таксист смотрел на меня с сожалением. Послушайте, сказал он вдруг, мне пришла в голову блестящая мысль – я отдам вам свою рубашку, не хотите? Ни за что на свете, сказал я, вы не можете управлять машиной с голой грудью. У меня под ней майка, так что могу. Но ведь должно быть во всем Лиссабоне хоть какое-то место, где можно купить рубашку, ну, какой-нибудь торговый центр, какой-нибудь рынок, да или нет, по-вашему? Каркаве́луш! – просияв, воскликнул Таксист, там по воскресеньям проводят ярмарки, я там живу, жена ходит за покупками на ярмарку в Каркавелуш каждое воскресенье, или, может, четверг. Не знаю, сказал я, мне не кажется ваша мысль удачной, Каркавелуш – это пляж, сегодня – воскресенье, там должно быть полно людей, это ужасно, вам ничего другого не приходит в голову? Мужчина шлепнул себя ладонью по лбу и воскликнул: цыгане! я совсем забыл про них! Он снова улыбнулся своей белозубой улыбкой и говорит: амиго, не волнуйтесь, будет у вас рубашка, я вспомнил, что по воскресеньям возле кладбища «Празе́реш» цыгане устраивают рынок, торгуют всем, что ни есть: обувью, одеждой, рубашками, распашонками, помчали к цыганам, единственный вопрос, как к ним доехать, я мысленно представляю, где находится кладбище «Празереш», но дорогу туда не знаю, вы не поможете, амиго? Поглядим, сказал я, я тоже в какой-то одури, давайте обдумаем ситуацию, мы где сейчас находимся? Мы находимся сейчас в Кайш-ду-Содре́, сказал Таксист, на проспекте, почти напротив железнодорожного вокзала. Я, кажется, знаю, как туда доехать, сказал я, но сперва свернем на улицу Алекри́м, я должен зайти в кафе «Бразилейра», купить бутылку шампанского. Таксист объехал площадь и стал взбираться по улице Алекрим, включил радио и посмотрел на меня искоса. Вы уверены, что хорошо себя чувствуете? – спросил он. Я его успокоил и откинулся на спинку сиденья. Сейчас я просто утопал в поту. Расстегнул верхние пуговицы и закатал рукава рубашки. Буду ждать вас здесь, не выключая двигателя, сказал Таксист, останавливаясь на углу площади Камоэнса, только побыстрее, иначе, если меня заметит патруль, меня отсюда прогонят. Я вышел из такси, Шиаду был безлюден, какая-то женщина в черном с полиэтиленовым мешком сидела под памятником Антониу Рибейру Шиаду, я вошел в кафе «Бразилейра», и буфетчик за стойкой посмотрел на меня с насмешливым видом, вы случайно не свалились в Те́жу, спросил он меня. Хуже того, я сам источник воды, у вас есть французское шампанское? «Лоран-Перье» и «Вдова Клико», ответил он, по одной и той же цене, холодные, как из морозильника. Вы какое посоветуете? – спросил я. Судите сами, сказал он с видом знатока, «Вдову Клико» рекламируют на каждом шагу, почитать в журналах, так это самое лучшее шампанское в мире, но, на мой вкус, оно слегка кисловато, это первое, а второе – мне никогда не нравились вдовы, поэтому, будь я на вашем месте, я бы взял «Лорана-Перье», не считая того, что, как я уже говорил, они одинаково стоят. Хорошо, сказал я, возьму «Лорана-Перье». Буфетчик открыл холодильник, завернул бутылку в оберточную бумагу и засунул в пластиковый мешок с надписью красными буквами: «Бразилейра ду Шиаду, старейшее кафе Лиссабона». Я расплатился, вышел под солнце и, истекая потом непристойным образом, залез в такси. Отлично, сказал Таксист, теперь показывайте дорогу. Это просто, сказал я, выезжаете на площадь Камоэнса и после ювелирного магазина «Сильва» спускайтесь по Кальсада ду Комбро до Кальсада да Эстрела и по ней до площади Эстрела, оттуда по Домингуш Секейра до площади Орике, там налево надо будет поискать выезд на Сарайву де Карвальо, которая выводит нас прямиком к кладбищу «Празереш». Амиго, сказал Таксист, срываясь на четвертой, вас не затруднит называть улицы по мере приближения к ним, извините меня, ради бога. Прошу вас, дайте мне несколько минут посидеть с закрытыми глазами, я выдохся, никакого труда не представляет удержать их в памяти: Кальсада ду Комбро, Кальсада да Эстрела, площадь Эстрела, Домингуш Секейра, площадь Орике, когда доедем до площади Орике, я там подскажу.

Наконец я сумел открыть окошко, но залетал только раскаленный воздух. Я закрыл глаза и переключился на другое, вспомнил детство, как я летом ездил на велосипеде за прохладной водой к источнику с бутылью, оплетенной соломой. От резкого торможения я приоткрыл глаза. Водитель вышел из такси и осматривался с озадаченным видом. Видели? – сказал он, я все-таки ошибся, это – площадь Орике, я повернул налево, как вы и говорили, но не думаю, что это была Сарайва де Карвальо, я выехал на улицу с односторонним движением, взгляните, все машины припаркованы с одной стороны в противоположном нам направлении, я попал на улицу с односторонним движением. Ничего страшного, заметил я, главное, что вы свернули налево, сейчас мы прокатимся по этому одностороннему движению и выедем на площадь Празереш. Таксист схватился за сердце и решительно говорит: нет, вы меня извините, но я не могу, серьезно не могу, я еще не до конца оформил водительскую лицензию и, если меня подловит патруль, мне несдобровать, влепят сумасшедший штраф, и что я буду делать? вернусь в Сан-Томе́, только это и остается, нет, вы правда меня извините, но я, честное слово, не могу. Рассудите сами, сказал я, город пустынный, вокруг ни души, если вдруг выскочит полицейская машина, не волнуйтесь, я с ними разберусь, возьму на себя ответственность, оплачу все штрафы, я гарантирую, неужели вы не видите, как я потею? мне срочно нужна рубашка, может быть, даже две, пожалуйста, вы же не хотите, чтобы мне стало плохо на этой неизвестной улице у площади Орике?

Я его не запугивал, даже мысли такой не было, я просто говорил серьезно, но он воспринял мои слова как угрозу, поторопился вернуться в такси и поехал беспрекословно. Как вам угодно, сказал он покорно, я не хочу, чтобы вам стало дурно в моем такси, у меня еще лицензия не готова, понимаете вы или нет, для меня это будет полная катастрофа. Мы проехали в запрещенном направлении всю улицу, которая, возможно, и была Сарайва де Карвальо, точно не скажу, и выехали на площадь Празереш. Цыгане расположились у входа на кладбище, устроили небольшой рынок с деревянными лотками и скатертями, раскинутыми на земле. Я вылез из такси и попросил водителя подождать. Площадь была безлюдна, цыгане спали прямо на земле. Я подошел к лотку старой цыганки в черном, с желтой косынкой на голове. На ее лотке лежали штабеля безупречных футболок Lacoste, только без крокодильчиков на положенном месте. Цыганка, обратился я к ней, я пришел за покупками. Что с тобою, сынок? – спросила меня Старая Цыганка, взглянув на мою рубашку, у тебя малярия, или что? Не знаю, цыганка, ответил я, но я потею как конь, мне нужна свежая рубашка или, может быть, даже две. Я потом скажу, что у тебя, сынок, сказала Старая Цыганка, ты сперва выбирай себе рубашку, ты не можешь оставаться в той, что на тебе, если пот высохнет на спине, считай, что болезнь неминуема. Что ты мне посоветуешь, спросил я, рубашку или футболку? Старуха цыганка на минуту задумалась, потом говорит: послушайся моего совета, бери майку Lacoste, они хорошо проветриваются, поддельный Lacoste стоит пятьсот эскудо, настоящий – пятьсот двадцать. Ничего себе, сказал я, Lacoste за пятьсот двадцать, по-моему, это даром, а какая разница между настоящим и поддельным? Покупать настоящий Lacoste – большая глупость, сказала Старая Цыганка, бери поддельный за пятьсот, а за двадцать возьми крокодильчика, он самоклеящийся, приклеишь, куда положено, и у тебя настоящий Lacoste. Она показала мне мешочек с крокодильчиками. За двадцать эскудо я отдам тебе четверых, одного наклеишь, трое будут в запасе, а то эти самоклейки то и дело отклеиваются. По-моему, сказал я, разумный подход, я возьму два настоящих Lacoste, какого цвета ты мне посоветуешь? Мне нравятся цыганские цвета, красный и черный, но при таком солнце черный не самый лучший, ты парень хрупкий, а красный слишком бросается в глаза, ты уже не в том возрасте, чтобы носить красный. Но я не такой уж и старый, возразил я, могу носить светлые цвета. Возьми голубой, сказала Старая Цыганка, идеальный цвет для тебя, а сейчас, сынок, я расскажу, что у тебя и почему ты так потеешь, за дополнительных двести эскудо я расскажу тебе все, и что ты делаешь, и что тебя ждет в это знойное воскресенье, хочешь узнать свою судьбу? Старая Цыганка завладела моей рукой и стала внимательно изучать ладонь. Сложновато, сказала она, присядем-ка на скамейку. Я сел, но она не отпустила мою руку. Сынок, сказала старуха, послушай, так дальше продолжаться не может, ты не можешь жить одновременно во сне и наяву, это чревато галлюцинациями, ты как сомнамбула бродишь с вытянутыми вперед руками и все, к чему ты прикасаешься, становится частью твоего сна, даже я, толстая старуха, восемьдесят килограммов живого веса, таю в воздухе, прикасаясь к твоей руке, будто и я являюсь частью твоих сновидений. И что же мне делать? – спросил я, скажи на милость, Старая Цыганка. Пока ничего, ответила она, этот день тебя ждет, и избежать ты его не можешь, это будет день испытаний и очищенья, возможно, после него ты найдешь согласие с самим собой, во всяком случае, сынок, я тебе этого желаю. Старая Цыганка раскурила сигару и втянула дым. Дай-ка мне правую руку, сказала она, расскажу тебе все подробно. Она внимательно рассмотрела и под конец погладила мою ладонь своими шершавыми пальцами. Я вижу, ты должен явиться с визитом к одному человеку, но дом, который ты ищешь, существует только в твоей голове, может, в твоих грезах, можешь отпустить ожидающее тебя такси, человек, которого ты ищешь, находится поблизости, за теми воротами. Она показала в сторону кладбища и говорит: ступай, сынок, на встречу, которая должна состояться. Я поблагодарил ее и направился к Таксисту. Я приехал, я здесь выхожу, сказал я, вынимая бумажник, расплатился, большое спасибо, вы были очень любезны. Футболки вполне симпатичные, сказал Таксист, разглядывая сложенные футболки Lacoste, которые я держал под мышкой, отличная покупка, амиго. Я взял пиджак и бутылку шампанского. Таксист энергично пожал мне руку и протянул свою визитную карточку. Это мой телефон, сказал он, если понадобится такси, звоните, оставьте сообщение моей жене, принимаются также заказы на следующий день. Машина тронулась с места, но через несколько метров остановилась, Таксист дал задний ход. Сейчас вам получше? – спросил он через окошко. Да, сказал я, сейчас получше, благодарю. Таксист улыбнулся, и машина скрылась за углом.

Я приблизился к воротам и вошел. На кладбище было пусто, только кот прогуливался между могилами. Справа от меня, сразу за воротами, виднелась сторожка с открытой дверью. Я сказал: разрешите войти? Закрыл глаза, чтобы освоиться в темноте, ибо внутри царил глубокий сумрак. Различил уложенные штабелями гробы, вазу с засохшими цветами, стол, на котором лежала надгробная плита. Входите, послышался голос, и в глубине помещения, рядом с монументальным шкафом, я увидел человека крошечного роста. На нем были очки, фартук пепельного цвета и черная фуражка с козырьком, как у железнодорожных контролеров. Слушаю, что вам угодно? – спросил он меня, кладбище закрыто, скоро откроется, сейчас обеденный перерыв, я – смотритель кладбища. Только тогда я заметил, что он ел из алюминиевого котелка и ложка в его руке застыла в воздухе. Не желаете присоединиться? – спросил Смотритель Кладбища, продолжая глотать пищу. Благодарю вас, приятного аппетита, сказал я, с вашего разрешения я подожду внутри, пока вы закончите, или могу снаружи. Фейжоа́да, сказал Смотритель Кладбища, как если бы меня не слышал, фейжоада каждый день, моя жена, кроме фейжоады, ничего не готовит. И продолжил: даже и не думайте, сидите здесь, в тени, а не на солнце, там такое пекло, что можно откинуть копыта, присаживайтесь, найдите себе место и садитесь. Вы очень добры, сказал я, могу я воспользоваться случаем и переодеть рубашку? она насквозь пропиталась потом, я купил себе у цыган две футболки. Я поставил бутылку шампанского на гроб, снял рубашку и надел настоящую майку Lacoste. Сразу почувствовал себя легче, перестал потеть, в этом помещении было прохладно. Я пришел сюда еще мальчиком, сказал Смотритель Кладбища, пятьдесят лет назад, и провел всю жизнь, охраняя покойников. М-да, ответил я. Наступило молчание. Он спокойно ел свою фейжоаду, время от времени снимал очки и потом снова надевал их. Ничего не вижу в очках, и без них ничего не вижу, сказал он, все как в тумане, доктор говорит, что это катаплазма. Катаракта, сказал я, это называется катаракта. Катаракта или катаплазма, все равно надувательство, сказал Смотритель Кладбища. Он снял фуражку и почесал макушку. Откуда у людей желание приходить на кладбище в этом часу, на этом солнцепеке, сказал Смотритель Кладбища, никому и в голову не придет такая мысль. Тут лежит мой друг, сказал я, мне нагадала цыганка, старая цыганка, торгующая майками у ворот, она мне сказала, что искать его нужно здесь, это мой старый друг, мы с ним столько времени провели вместе, как братья, мне хотелось его навестить и кое о чем спросить. И вы полагаете, что он вам ответит? – спросил Смотритель Кладбища, покойники – народ молчаливый, я-то их знаю, позвольте заметить. Хочу попробовать, сказал я, хочу выяснить вопрос, оставшийся непроясненным, он умер и ничего не объяснил. Женщины? – спросил Смотритель Кладбища. Я не ответил, и он продолжил: в таких вопросах всегда замешана женщина. Не знаю, сказал я, может, он просто вредничал, хотелось бы выяснить, была ли это вредность, если вопрос заключается в ней. Как его звали? – спросил Смотритель Кладбища. Тадеуш, ответил я, Тадеуш Вацлав. Ничего себе, что это за имя, спросил Смотритель Кладбища. Он был сыном польских родителей, ответил я, но сам поляком не был, он был португальцем, он даже выбрал себе португальский псевдоним. А чем он занимался при жизни? – спросил Смотритель Кладбища. Ну, как сказать, – ответил я, – работал, но в основном писал, написал замечательные страницы на португальском, замечательные – не совсем точное слово, горькие страницы, он был человеком огромных чувств и в том числе чувства горечи. Смотритель Кладбища отодвинул свой котелок, поднялся и подошел к монументальному шкафу, вынул из него толстую книгу, похожую на журнал преподавателя лицея. Как его фамилия? – спросил он. Словацкий, ответил я, Тадеуш Вацлав Словацкий. Но похоронен он под настоящим именем или псевдонимом? – справедливо спросил Смотритель Кладбища. Не знаю, ответил я в замешательстве, но думаю, что под настоящим, по-моему, так логичней. Сильва, Сильва, Сильва, Сильва, Сильва… Словацкий, сказал наконец Смотритель Кладбища, имеется такой, Словацкий Тадеуш Вацлав, первый сектор справа, могила номер 4664. Смотритель Кладбища снял очки и улыбнулся. Этот номер можно прочитать одинаково слева направо и наоборот, ваш друг, вероятно, был шутник. Еще какой, сказал я, он прожил жизнь, шутя напропалую, в том числе над собой. Надо взять этот номер на заметку, сказал Хранитель Кладбища, мне нравятся такие номера, я играю на них в лото и порой такие неожиданные встречи, как наша, приносят большую удачу.

Я поблагодарил его и попрощался. Взял бутылку шампанского и вышел на солнцепек. Обнаружил первый сектор справа и стал обходить его неуверенным шагом. Меня охватила щемящая тоска, сердце билось в запястьях. Могила была скромная, могильная плита лежала на земле. На ней было выбито его польское имя, а над ним фотография, которую я сразу узнал. Он был снят в полный рост, в рубашке с закатанными рукавами, стоял, прислонившись спиною к лодке, а на заднем плане виднелось море. Этот снимок я сделал в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году, мы с ним были тогда в Капарике, оба были счастливы, он неделю как вышел из тюрьмы под давлением международного общественного мнения, французская газета писала: «Режим Салазара был вынужден освободить писателей», и вот он на свободе, прислонился к лодке, в руках французская газета, я наклонился, думая, разберу или нет название газеты, но оно потускнело, другие времена, подумал я, время все поглотило, и говорю шепотом: эй, Тадеуш, это я, пришел повидаться с тобою. А потом говорю громко: эй, Тадеуш, это я, пришел повидаться с тобою.

3

Ну раз пришел, заходи, послышался голос Тадеуша, ты же знаешь, где находится дом. Я закрыл за собой входную дверь и пошел по коридору. В коридоре было темно, я споткнулся и свалил кучу всякой дребедени. Стал собирать все, что упало на пол: книги, деревянные игрушки, какие продают на ярмарках, петуха из Барселоса, статуэтку какого-то святого, керамического монаха из Кальдаса[4] с огромным членом, торчащим из-под сутаны. Спотыкаться тебе свойственно, сказал из соседней комнаты голос Тадеуша. Твоя коллекция – похабень, ответил я, сидишь без гроша и покупаешь монахов с торчащими детородными органами, когда ты возьмешься за ум, Тадеуш? Послышался раскатистый смех и в дверном проеме против света возник Тадеуш. Иди сюда, скромник, сказал он, это все тот же мой дом, ты тут ел, пил, спал, трахался, делаешь вид, что не узнаешь? Даже мысли такой не было, возразил я, я пришел кое-что выяснить, ты умер и ничего не объяснил, остались кое-какие вопросы, которые мучают меня долгие годы, настала пора их прояснить, я сегодня свободен, проживаю чувство абсолютной свободы, потерял даже собственное супер-эго, у него истек срок годности, как у молока, я свободен и освобожден, потому и явился. Ты уже обедал? – спросил Тадеуш. Нет, сказал я, с утра выпил чашечку кофе в загородном доме, где живу, с тех пор во рту крошки не было. Тогда пошли поедим, сказал Тадеуш, спустимся вниз к Казимиру, ты не представляешь, что тебя ждет, я вчера заказал себе саррабуло а ля Дуэро, туши свет, жена Казимира из Дуэро готовит совершенно божественное рагу, при виде которого слюнки текут, понимаешь, о чем я? Я понятия не имею, что такое саррабуло, сказал я, наверняка какая-нибудь отрава, из тех, что нравятся тебе, и наверняка из свинины, боже, до чего ты обожаешь свинину, ты ешь ее даже в такую жару, но перед тем, как мы пойдем в ресторан, нам надо поговорить, у меня с собой бутылка шампанского, наверное, уже согрелось, хотя можем положить в бокалы кубики льда, держи, это «Лоран-Перье», купил сегодня в кафе «Бразилейра ду Шиаду». Тадеуш взял бутылку и пошел за бокалами. Если ты не против, крикнул он из кухни, давай поговорим в ресторане о том, о чем ты хочешь, а пока за шампанским можем поболтать о литературе. Он вернулся с бокалами и льдом. Присаживайся, сказал он, не стоя же пить. Он разлегся на диване и кивнул на кресло, стоявшее рядом. Не морочь мне голову, сказал он, как в старые времена, по поводу пищи, которую я ем, а также по поводу свинины, я все равно через пару лет загнусь от инфаркта, а ты все еще продолжаешь меня поучать? Брось, не строй из себя идиота. Ладно, сказал я, я не собираюсь строить из себя идиота, но ты мне должен все объяснить. Скоро объясню, сказал Тадеуш, когда будем сидеть перед тарелкой саррабуло, поговорим сейчас о литературе, не хочешь? по-моему, так элегантней. Согласен, ответил я, давай поговорим о литературе, что пишешь? Маленький роман в стихах, сказал он, любовная история между епископом и монахиней, происходящая в Португалии семнадцатого века, мрачная и даже неприличная история, метафора позора, что скажешь? С ходу трудно сказать, ответил я, там тоже едят саррабуло? на первый взгляд напоминает историю, в которой должны поедать саррабуло. Ладно, за твое здоровье! – сказал Тадеуш, поднимая бокал, у тебя еще есть душа, дорогой мой скромник, а у меня только тело, да и то ненадолго. Души у меня больше нет, ответил я, есть подсознание, я подцепил вирус подсознательного, поэтому нахожусь в твоем доме, поэтому сумел тебя разыскать. Тогда выпьем за здоровье подсознания, сказал Тадеуш, наполняя снова бокалы, еще один глоток, и потопали к Казимиру. Мы выпили молча. Из казармы на другой стороне дороги долетел звук горна. Где-то пробили часы. Надо идти, сказал Тадеуш, не то Казимир закроется. Я встал и прошел по коридору на ватных ногах – результат выпитого шампанского. Мы вышли на улицу и спустились по склону. Площадь была усижена голубями. На скамейке у фонтана спал какой-то солдат. Мы шагали в ногу, взявшись под руку. Тадеуш казался серьезным, не расположенным к шуткам, словно что-то его тревожило. Что случилось, Тадеуш? – спросил я его. Не знаю, ответил он, может, хандра накатила, с тоской вспоминаю те времена, когда мы с тобой гуляли по городу, взявшись под руку, помнишь? тогда все казалось другим, сверкающим, как будто только что начисто вымытым. Это была молодость, сказал я, это видели наши глаза. В общем, сказал он, я рад, что ты пришел меня навестить, это лучший подарок, который ты мог мне сделать, мы не могли расстаться так, как расстались, мы должны были поговорить о той абсурдной истории, которую пережили, ты совершенно прав. Я остановился, чем вынудил Тадеуша тоже остановиться. Послушай, Тадеуш, сказал я, самое загадочное, что меня волнует, это та записка, которую ты мне передашь в день твоей смерти, ты помнишь? ты почти в агонии, на смертном одре, в больнице Святой Марии, рядом с тобой чудовищная машина, к которой ты подключен, через нос пропущен зонд, правая рука под капельницей, ты знаком показываешь мне приблизиться, я подхожу, ты левой рукой показываешь, что хочешь что-то написать, я ищу клочок бумаги и ручку и подаю тебе, глаза у тебя погасли, на лице тень смерти, ты с неимоверным усилием пишешь, пишешь левой рукой и протягиваешь мне записку, там странная фраза, Тадеуш, что ты хочешь ею сказать? Не знаю, сказал он, не помню, я был в агонии, как я, по-твоему, могу помнить? Вдобавок не помню, что написал, почему бы тебе не произнести эту фразу? Ну, в общем, сказал я, фраза была такая: во всем виноват опоясывающий лишай herpes zoster, посуди сам, по-твоему, это прощальная фраза, которую пишешь другу в минуту кончины? Послушай, скромник, сказал Тадеуш, тут у меня два варианта: либо я абсолютно не в себе и несу околесицу, либо вожу тебя за нос, ты ведь знаешь, я прожил жизнь, я прожил жизнь, вкручивая яйца своему ближнему, тебе и остальной части человечества, может, я дошел до крайности, это мой лучший розыгрыш, и гопля, Тадеуш, проделав пируэт, покидает сцену. Не знаю почему, Тадеуш, но я всегда связывал эту фразу с Изабель, сказал я, поэтому и пришел сюда, поговорить о ней. О ней поговорим позже, сказал он, продолжая шагать.