Читать онлайн Ругару

(Беглый каторжник)

Роман

Посвящается моим друзьям: Ворошиловой Ларисе, Дроздову Игорю, Чехиной Ирине – тем, кто снова и снова убеждал писать, когда мэтры пинали меня ногами.

Особая благодарность безумно терпеливому консультанту, объяснявшему мне тонкости работы правоохранительных органов, – Павлу Ганже – http://samlib.ru/g/ganzha_p_a/

Все имена вымышлены, все совпадения – результат случайного вылета в астрал.

Даром что ли смерть приходит к людям,

Когда ждут они совсем другую,

Не такую старую и не такую злую?..

И. Калинников «Именины смерти» («Високосный год»)

Часть I. До кражи

Пролог

…– Они всё равно меня убьют, ты же знаешь. Врагов не отпускают… – ее тоненькая, подростковая фигурка чуть светилась в темноте камеры. Эльфийка. Грязная, исхудавшая, голодная, но светится. – Ты ведь не такой, как они, правда? – она села рядом, а на матрасе, брошенном на жесткие доски нар, вмятины не появилось – настолько она легкая. Тонкие пальчики еле ощутимо дотронулись до его плеча. – Не такой? – настойчиво спрашивает Лаэртель.

Хотел бы он сказать, что нет! Только чем он отличается? Только тем, что протащил ее через страну, через заставы, то штурмуя милицейские посты, то ползком на брюхе меся грязь? Да ведь билось в нем только одно: какая она желанная, эта хрупкая девочка. У нее едва-едва грудь наметилась, а он думает, как ее под себя уложить. Даже сейчас думает, и от этого стыдно и жарко одновременно.

А она – наивное дитя – перебирает пальчиками и дотрагивается до щеки. Это не прикосновение. Это как ее легкое дыхание на задубевшей от ссадин коже.

Он вскакивает и уходит в дальний угол камеры, прижимается лбом к холодной бетонной стене.

– Что мне сделать для тебя? – глухо спрашивает он, справившись с собой. – Что я могу сделать?

Лаэртель в один миг оказывается рядом, тонкие руки на самом деле очень сильные, она легко разворачивает его к себе, смотрит в глаза.

«Отнеси камень моим братьям», – она не произносит это вслух – губы не дрогнули. Ее слова возникают в его мыслях, перетекают прямо из девушки в него.

«Как? Я тоже в тюрьме! Кто меня выпустит?» – точно так же отвечает он.

«Выпустят. Скажут, что ты жертва, что я тебя околдовала и выпустят. Под следствием будешь, но это же не тюрьма, и не… смерть…»

«Ты не можешь… не должна… умереть!»

Сердце заходится от боли, а Лаэртель вдруг прижимается к его губам – это благодарность за его переживание, которое она тоже почувствовала. Девушка снова пристально всматривается.

«Пожалуйста, отнеси им камень. Неужели моя смерть будет настолько бессмысленной?»

«Я даже не знаю, где он!» – в отчаянии восклицает он внутри себя.

«Здесь… – узкая ладонь прижимается к груди слева. – Но я отдам его тебе».

Он не понимает, а она уже стягивает с него майку. И прижимается всем телом. А когда его легкие будто протыкает раскаленным прутом, снова целует, вбирая в себя его крик…

Слежка

Зинаида остановилась возле киоска, где продавалось очень вкусное, почти домашнее молоко, и «полюбовалась» на отражение в витрине. Всё как обычно: немолодая женщина с безумно усталым лицом в дешевой кофточке и слегка потертых брюках. Давно бы пора купить новые, но нет денег. Зарплаты хватает, только чтобы заплатить за съемную квартиру и кое-как протянуть месяц. Сын – балбес двадцати двух лет – не желает ни работать, ни учиться, только тянет деньги, да покрикивает: «Опять дома жрать нечего?»

«Ну не может же всё время быть так плохо?! – с горечью воскликнула она про себя. – Сколько можно биться об лед?»

По правде говоря, она остановилась вовсе не полюбоваться на себя (на что там любоваться? Прямые, словно солома, волосы, невзрачная внешность). За последнюю неделю она перерыла кучу шпионских фильмов и кое-чему научилась. Вглядываясь в витрину, она еще раз убедилась: за ней следят. Очень скоро Зинаида заметила девушку в элегантном белом сарафане, еле прикрывающем попу. Она появилась, как только Зина вышла из института. Девица сидела в дорогой иномарке, но едва женщина прошла мимо, тут же выпорхнула из машины и пошла следом. До самого базарчика слышался за спиной стук тонких каблучков. Зина встала – она встала. И явно сканирует ей спину, ждет, когда двинутся дальше.

Накатило отчаяние. Что же это такое? Мало того, что сын Богдан – лентяй и хам. Мало того, что с мужем развелась двадцать лет назад и жилья своего нет. Мало того, что ни одного стоящего ухажера так и не заимела. Мало того, что каждую копейку считать приходится, а зарплату задерживают постоянно (ни у кого не задерживают, а в их частном институте постоянно задерживают!). Так еще и эта слежка. Всё один к одному!

Зина заметила неладное две недели назад. Сначала уговаривала себя, что мерещится. Посмеивалась над собой: «Кому ты нужна, старая кошелка, следить за тобой? Детективов начиталась?»

Потом было нападение. После работы она ходила на массаж – позвоночник разболелся. За три тысячи рублей десять сеансов – дешевле только даром и только потому, что клиника недавно открылась в тихом дворике, в полуподвальном помещении. Еще не раскрутились, не приобрели постоянных клиентов.

И вот она возвращалась с процедуры, умиротворенная и расслабленная, свернула в арку. А там какой-то мужик стоит, курит.

Курит и курит. Пускай себе. Это же не у нее дома сын дымит, так что буквально задыхаешься.

Но, когда Зина поравнялась с мужчиной, он схватил ее за руку, швырнул об стену и зашипел:

– Деньги, украшения, быстро!

Первой реакцией было изумление: какие деньги? какие украшения? В кошельке десятка на проезд, она больше и не берет, чтобы не было искушения потратить. Золотые сережки понадобились? Да там грамм золота всего, только чтобы фианит оправить. Или он заподозрил, что это бриллианты? А шелковый шнурок на шее – так на таких обычно крестики носят, ему же не видно, что у нее под кофточкой круглый, похожий на пятирублевую монету медальон. Но даже если бы видел – это же не золото! Бронзовый сплав какой-то, единственное, что от отца досталось.

Пока она соображала, послышались шаги, и мужика точно ветром сдуло. Она растерянно постояла в арке и отправилась дальше только вместе с другой клиенткой, тоже спешащей на маршрутку.

Сообщить об этом в полицию? А что она скажет? Ничего не украли. Мужика толком не опишет – слишком была напугана. В общем, пришла домой, приняла успокоительное и легла спать.

Начались кошмары. Каждую ночь снилось что-то ужасное, кровавое, хотя утром она сны вспомнить не могла.

А днем постоянная слежка. То дед с бородой чуть ли не до пояса, то парень молодой, чем-то напоминающий ее сына, то пожилая женщина, с тройным подбородком и надменно поджатыми алыми губами, то, как сейчас, девица, будто сошедшая с обложки модного журнала.

Следили профессионально: стоило Зине заметить пристальное внимание, как человек исчезал и дальше ее вел уже другой.

Потом опять происшествие. Спешила на работу, только вышла из дома, тут Богдан на балкон выскочил, встрепанный со сна, и заорал на всю улицу:

– Мать, ты денег-то мне оставила?

Она притормозила, чтобы прошипеть еле слышно: «Какие деньги? У меня десятка на проезд!» Но не успела ничего сказать – в шаге от нее на землю брякнулся кирпич. Она вытаращила глаза, сообразив, что, не позови сын или не остановись она, чтобы ответить, – сейчас лежала бы с проломленной головой.

И снова слежка.

Это совершенно выбило Зинаиду из колеи. Она плохо спала, не могла нормально работать, а теперь и со всеми ссорилась. Следовало что-то предпринять. И сегодня она решилась на отчаянный поступок. Дотронувшись до папиного талисмана на счастье, она вышла с базарчика, не обращая внимания на топающую следом уже бабку, а не девицу, но свернула не направо, к остановке, а налево, в отделение полиции. Она предполагала, что сейчас будет выглядеть смешно и жалко, но другого выхода не нашла. А уж когда бабка, заметив, куда Зина направляется, воровато оглянулась и с необычайной резвостью рванула в кусты, и вовсе воспряла духом. «Напугалась, значит?» – женщина удовлетворенно дернула на себя дверь.

В отделении было необычно тихо. За стеклом скучал усталый дежурный, чем-то напоминавший ее саму, только в мужском варианте: такой же блеклый и безрадостный. Она вновь почувствовала себя глупо, но тем не менее склонилась к окошечку:

– Жалобу можно оставить?

– Какую жалобу? Заявление? – равнодушно спросил дежурный, не трогая ручки.

– Да-да, заявление. Я понимаю, что выгляжу дурой и, возможно, сумасшедшей, – сбивчиво начала женщина, – и я знаю, что у вас есть негласное правило «когда убьют, тогда приходите», но, возможно, меня и в самом деле скоро убьют. Не могли бы вы мое заявление в книгу номер два записать? Вам же легче расследовать будет…

– В какую еще книгу номер два? – сдвинул брови дежурный.

– Понимаете, – как можно вежливей объясняла Зинаида, чтобы полицейский не заключил, что она издевается или умничает, – я работаю в издательстве тут недалеко. Издательство при Институте экономики, социологии и права, ВИЭСП сокращенно. Вот тут, рядышком, в здании суда. И я постоянно редактирую статьи на юридическую тему. И недавно в одной такой прочла, что у вас должно быть две книги. В книгу номер два вы должны записывать заявления, которые поступают. Потом они должны проверяться, и те, которые подтвердились, должны вноситься в книгу номер один. Вот вы мое заявление запишите, пожалуйста, в книгу номер два.

– В КУСП, что ли? – недовольно уточнил он.

– Я не знаю, что такое КУСП, – призналась Зина. – У меня в статье было написано «книга № 2».

Дежурный вздохнул, взял все-таки ручку и достал журнал. Был ли там номер на обложке, она не заметила.

Ох, и ушлая бабенка. Никогда Пихлер не предполагал, что с ней будет столько возни. На вид тихоня и дура, обычная забитая жизнью тетка, которая умрет и сама не заметит. Но на деле… Или Радим ей все-таки рассказал что-то перед смертью? Да нет, не может быть. Не таскала бы она тогда ключ на шее. Ведь наверняка недоразумения у нее в жизни от этого ключа. Такие вещи надо запрятать подальше, в банковский сейф например, чтобы флюиды, так сказать, не долетали. Тогда, глядишь, прожила бы она долго и счастливо, и лет пятьдесят никто бы не догадался, куда же пропал ключ от цомтты.

Хотя, если честно, для тех, в ком нет магической искры, ключ не так и опасен. Максимум, что он сделал Зинаиде, – это усилил страх перемен, затуманил сознание, чтобы она не могла здраво оценить свои поступки… Вот если бы тетка магом была хоть чуть-чуть, тогда бы он сильнее ударил, вплоть до смерти владельца. Но магическую искру разглядеть легко – она сразу внимание привлекает. И чем сильнее человек привлекает внимание, тем сильнее в нем магический огонек. Так вот эта баба могла бы стать чемпионом по незаметности. Ее забудешь через пять минут после общения и второй раз столкнешься – не узнаешь, так что с магией ей не перепало, – ее счастье.

Но внимательности, хитрости – в избытке. Он следил за ней уже две недели и считал, что забрать ключ будет парой пустяков. Не тут-то было. Он менял внешность каждые полчаса, следуя за ней. И каждый раз Зинаида его отслеживала. Что это? Он совсем разучился работать или у нее нюх особый?

Пихлер Севастьян Шахович, которого, в зависимости от субординации, кто-то звал по фамилии, кто-то по отчеству, а кто-то Севой, тридцать лет нелегально проживал на каторге. Родной мир по классификации людей представлял опасность третьего класса. Люди сделали пограничный кордон, изо всех сил сдерживая натиск опасных для них существ. Да только проскользнуть всё равно можно. Через любую границу можно проскользнуть, если умеючи. А поскольку Сева среди соотечественников не выделялся ни особой силой, ни умом, прямая дорога ему была в миры класса 1 или 2. О том, что удастся обосноваться на каторге, он даже и не помышлял. Но быстро убедился, что, как ни странно, это самое безопасное место.

С самого начала он облюбовал Волгоград. И теперь находился в зрелом возрасте – 52 года. Хорошо сохранившийся: поджарый мужчина с пышными усами типичной кавказской внешности, он пользовался успехом у женщин, но редко с ними сближался. В отличие от каторжан, его сущность не сдерживалась никакими магическими заклятиями и могла проявить себя в самый неподходящий момент. Поэтому он начал подумывать о том, что пора бы и на покой. Оставит дело на какого-нибудь сообразительного человечка, если уж никого другого достойного доверия не найдет, уедет на родину, женится там, заведет наконец потомство и будет пользоваться плодами трудов праведных. Или неправедных, тут кому как нравится.

И тут надо же – попалось ему это дело. Если он его провернет, денег привалит столько, что и внукам хватит. Цомтта – она же бесценна. Эйнхерии1 драться будут за право купить ее. Когда Сева в первый раз ступил на каторгу, он был одержим желанием отыскать ее. Двадцать пять лет назад он оказался в шаге от исполнения мечты, но прокололся. Радим Харин – тоже нелегал, но идейный – что-то заподозрил и быстренько цомтту продал. Продал тайно, без посредников. И пытки не помогли выведать у него хоть каплю информации. Сева был уверен, что он только потому и продал цомтту, что оставил при себе ключ, так что в любой момент смог бы вернуть артефакт. Но чутье у Харина было развито отменно: до того как Шахович до него добрался, он ключ припрятал. Перестраховался – цомтту в одно место, ключ в другое. А потом благополучно помер, так что Пихлер получил жалкие сто тысяч рублей. Тогда тоже сумма неплохая, но по сравнению с тем, что ему обещали эйнхерии, – крошки с господского стола. Однако они помогли ему укрепиться, создать сеть осведомителей и агентов и в конце концов стать некоронованным королем Поволжского региона каторги. Да еще и такого, которого никто и никогда не опознал бы. И даже сотрудники каторги до сих пор знать не знали, слухом не слыхивали, о том, что налажен здесь устойчивый бизнес по взлому официальных заклятий, установке новых, незаконной торговле и контрабанде артефактов, продаже гражданства таким же, как он, нелегалам и многого, многого другого.

Но, занимаясь делами, он никогда не забывал о деле всей жизни – цомтте. Выискивал ниточки, чтобы определить человека, который имел возможность заплатить такие большие деньги за артефакт. Ведь, как ни крути, не так много их было в те годы…

Второй раз удача пришла к нему тринадцать лет назад. Шахович вычислил, а его осведомители подтвердили, что владеет цомттой не кто иной, как Юсифов Челеби-бек Аликпер оглы. Эта семья никогда не бедствовала – все-таки потомки азербайджанских князей, если «перевести» титул «бек» на более понятный язык. И сейчас сын Челеби занимал высокий пост в каком-то министерстве Азербайджана. Сам же старик в смутные времена переехал в Россию. И не куда-нибудь, а купил особняк в Волгограде. Опять Сева был в шаге от цели. Он сумел втереться в доверие к Юсифову и увидеть цомтту своими глазами. Очень красивая штучка. Поэтому хозяин и отказался ее продать. А значит, эти знания были бесполезны. Цомтта – один из тех артефактов, которые застрахованы от кражи собственной магией. Украдешь ее – она через сутки вернется к хозяину. Заставить отдать шантажом и угрозами тоже нельзя. Цомтта очень чувствительна к внутренним порывам хозяина. Только если он от всей души желает с ней расстаться, состоится сделка. Только кто же добровольно с такой красотой расстанется? Цомтта очаровывала всех. Лишь у Харина хватило сил продать ее, хотя он и понимал при этом, что подписывает себе приговор.

Выходит, без ключа до цомтты не добраться. И Пихлер стал искать ключ. Есть в этом хитром артефакте углубление – вставь туда ключ, и цомтта признает хозяином тебя. Сева раздал описание ключа всем агентам. Пообещал десять тысяч долларов за сведения о его местонахождении. Но ключ пропал, словно его и не было. И тут, две недели назад – чудо!

Есхот2, оттрубивший на каторге семь лет и получивший статус ссыльного, ушел работать в массажный салон. Там-то и заметил он похожий по описанию медальон на шее у одной из пациенток.

Убедившись, что его не обманули, Шахович честно расплатился с есхотом и сделал три вещи. Сначала связался по Интернету с неуловимым Лексом, недавно появившимся в криминальном мире, но уже прочно завоевавшим репутацию успешного и честного вора, легко справлявшегося с самыми сложными кражами. Потом по другим каналам связался с эйнхериями. Двое откликнулись моментально и предложили за цомтту такие деньги, что Пихлер не стал жадничать и остальным отказал. В погоне за золотом можно потерять голову.

Сева всё просчитал. Одному Лексу никак на эту кражу идти нельзя. Не потому, что не справится – справится и еще как. Но очень уж трудное дело предстоит Пихлеру: проскользнуть между молотом и наковальней, всех подставить, а самому вывернуться. А потому пригодятся и человечки, которых он прикормил. Павлик Токарев с дружками. Они мальчики шустрые и недалекие, любое задание выполнят. Не за страх, а за совесть. Ну и за деньги.

А третьим шагом стала попытка получить ключ. Он, в отличие от цомтты, особой чувствительностью не отличался. Его вполне можно было отобрать или снять с трупа. Но ничего у Севы не вышло. А теперь полоумная тетка взяла да и отправилась в полицию. Конечно, в этом отделении сидят обычные люди, которые ловят обычных преступников и понятия не имеют о каторге. Но хоть один сотрудник каторги там тоже имеется. И он наверняка просматривает заявления, чтобы обнаружить то, что стоит внимания начальства. А Шаховичу светиться никак нельзя. Поэтому, как только Зинаида вошла в здание отделения полиции, он спрятался, на ходу изменился, приняв обычную внешность седоватого кавказца, и отправился к машине.

Завтра понаблюдает за теткой, если уж совсем ничего не получится, придется поручить и это Лексу. Доплатит ему за дополнительное беспокойство, чего уж там.

Стерва

Командировка в Саратов удалась на славу. Официально Регина выпросила ее, чтобы обменяться опытом с коллегами из соседней области. Неофициально – чтобы посетить подругу, которую не видела лет сто, у той был юбилей – тридцать лет. В их районе как раз наступило необычайное затишье: никаких убийств, покушений и вообще ничего серьезного. Нет, люди били и резали друг друга по-прежнему. Она имела в виду ничего, что касалось бы ее непосредственных обязанностей: не было преступлений, совершенных каторжанами, ссыльными или нелегалами, поселившимися на каторге. Зная по опыту, что подобное затишье бывает перед бурей, Регина и сделала себе маленький подарок.

В гости она отправилась на собственной машине. Водительский стаж у нее пять лет, лихачить никогда не любила, даже наперегонки в детстве не бегала. Такой путь – без излишней спешки, без обгонов по обочине, иногда выключив кондиционер, с открытым окном, чтобы запах горячей степи бил в лицо, – для нее нисколько не хуже, чем посиделки с подругой. Настоящий праздник. Она и отпуск обязательно проведет в дороге. Хоть несколько дней.

Единственное, что портило настроение – новенький «Форд Фокус». Она выбрала машину, на которую давно заглядывалась: серебристый, просторный внутри, но изящный снаружи. Купила его, несмотря на то что Кирилл предупреждал: в автосалонах продают сплошное дерьмо, а «Форд» – вообще бюджетник. Он предлагал самой в этом убедиться, опросив опытных людей. Но она в очередной раз психанула, вообразив, что Кир хочет ею командовать, и сделала по-своему. Как же она ругала теперь себя! Не девочка ведь уже, тридцать три в этом году исполняется, первые морщинки скоро появятся. А она никак не справится с травмой от развода семилетней давности и агрессивно реагирует на попытки ею управлять. Даже если эти попытки привиделись и по сути являются лишь заботой о ней.

Регина глянула в зеркало: осветленные соломенные волосы, туго стянутые в хвост, блекло-голубые, почти бесцветные глаза. А если прибавить к этому ненависть к юбкам и платьям и фигуру девочки-подростка, то становится совершенно непонятно, что Кирилла в ней заинтересовало. Ведь он-то как раз устроит любую женщину – элегантен, как рояль, прокурор, а не абы кто. Почему он с таким упорством не замечает ее хамства, нежелания сближаться, заводить какие-то отношения, кроме служебных? Она вообще замуж не хочет! Наелась на всю оставшуюся жизнь. Она вон с Куклой – спецназовцем-эльфом – встречается раз в месяц и больше ей ничего не надо! И Кукла ее устраивает именно тем, что молчит, не лезет в душу, не учит жить, не окружает заботой. Пришел – ушел. Всё чудесно!

До Волгограда оставалось еще километров сорок, а мотор опять начал чихать. Третий раз за дорогу. Сколько же можно! Хоть бы до города дотянуть…

Она так внимательно слушала мотор, что чуть не пропустила машину, приткнувшуюся на обочине в неположенном месте. Прямо на желтой полосе, обозначавшей запрет стоянки, расположилась зеленая семерка. Возле открытого капота копошился молодой мужчина, рядом вертелась его жена, отчаянным взглядом проводившая ее автомобиль.

Регина сбавила скорость и взяла рацию.

– Двадцать четыре двадцать вызывает дежурного, прием.

– Я дежурный, прием.

– Вы в курсе, что в запретной зоне стоит автомобиль?

– А чего сразу я? – раздался обиженный голос. – У меня дел за гланды. У обычной полиции это, между прочим, тоже запретная зона, пусть они и разбираются.

– Обычная полиция вряд ли знает, почему на самом деле эта зона объявлена запретной. Так что разобраться придется вам. И немедленно.

– Слушаюсь, – а дальше прошелестел, но явно в расчете на то, что она все-таки услышит: – Стерва!

Регина досчитала до десяти, чтобы успокоиться. Да, ее за спиной называли стервой. Но вот так публично оскорблять себя она не позволит. Если не хочет, чтобы в следующий раз над ней хихикали.

– Ваш номер, дежурный, – произнесла она после паузы.

– Десять восемь семнадцать, – с невыразимой тоской отозвался парень.

– Я напишу рапорт об оскорблении старшего по званию, сержант. Отбой.

Несколько минут ее крутило от ярости, так что потребовалось сделать несколько глубоких вдохов. Интересно, он так хамил, потому что она женщина, а они априори дуры и истерички?

Эта мысль неожиданно принесла облегчение. Ведь он мог и не хамить, а наоборот, быть изысканно вежлив, потому что она – Нарутова. Нет, пожалуй, она не будет писать рапорт. Такое хамство дорогого стоит.

Тем более, скорее всего, эта «неположенная» машина действительно сломалась. Никакого криминала. Если «Форд» – плохая машина, то семерка – это вообще не машина. Отечественный тазпром. Была, конечно, маленькая вероятность, что эта невинная сцена – приманка. Стоянка там запрещена, потому что на берегу водохранилища большое поселение богинок3, предпочитающих болотистые места. За ними маги присматривают, но много каторжан в одном месте всегда опасно. Криминальный район. Поэтому ей категорически нельзя было останавливаться и разговаривать с бедолагами из поломанной машины. Пистолет пистолетом, но если тут беглые или агрессивно настроенные ссыльные, она с ними не справится. Она-то человек.

…До Волгограда она добралась к обеду. Заскочила домой, быстро искупалась и переоделась: вместо любимых джинсов и футболки – классические черные брюки и белая блузка. Потом заехала в автомастерскую – там отрабатывали наказание два каторжанина. Можно было и в другую пойти – какая разница кому платить? – но здесь всё же надежнее. Хотя мастерская пугала: очень уж была, мягко говоря, страшненькой – на Второй Продольной в череде некрашеных, покосившихся деревянных заборов, точно железный зуб среди пластмассовых, торчали гаражные ворота. Сейчас они были распахнуты, и на внутренней стороне красовалась надпись, сделанная белой краской: «Ремонт автомобилей, шиномонтаж, отечественных, иномарок». На второй половинке ворот дополнение: «Круглосуточно. Недорого». Судя по почерку и содержанию, казалось, писал пьяный кавказец. Каждый раз, глядя на это художество, Регина размышляла, обслуживается ли тут кто-нибудь и как в противном случае удается каторжанам отрабатывать преступление на благо человечества? Или их специально отправляют в такие места, где они не смогут работать легко, без забот? Вероятно, так и есть. Пусть скажут спасибо, что они в Волгограде наказание отбывают, а не в Магадане.

Она приткнула «Форд» возле распахнутых ворот и открыла окно, высматривая знакомого.

Сару4 первый ее приметил. Необычной дергающейся походкой направился к машине. Вертя головой, склонился к окошку, так что сморщенное, как печеное яблоко, лицо оказалось в десяти сантиметрах от нее. Визгливо поинтересовался:

– Опять проблемы с машинкой? Плохая машинка, – неясно, чего в тоне было больше: добродушного подшучивания или издевки. – Продать надо машинку!

– Опять проблемы, – согласилась Регина, открывая дверь и отодвигая таким образом от себя каторжанина. Он был раздет до пояса и смуглое почти до шоколада тело, тоже было сморщенным, будто неделю назад сару был толстым и резко похудел. – Пока не могу ее продать, не накопила на «Ауди». Посмотришь, Фин?

– Какой разговор! – он суетливо потер руки, тут же полез в капот. Передумал, закрыл, сел на водительское сиденье, загнал машину в гараж – Регина только завистливо цокнула: она не умела так красиво вписываться в узкое пространство. Снова открыл капот, повернулся к ней – на всё ушло минут пять. В этом каторжанине даже с ограничивающими заклинаниями сильно проглядывала его истинная природа. А то, что его ограничили, показывала татуировка на левом плече: большая, размером с блюдце. На складчатой коже рисунок выглядел довольно странно, но всё же можно было разглядеть обезьяну в круге с тремя лучами. Это значит, еще три года он будет каторжанином, а потом станет ссыльным, отправится на вольные хлеба: сможет сменить работу, город, вызвать к себе жену и детей, если захочет. И если они захотят. Но три года у полиции будет классный мастер. Кто бы мог предположить, что у сару такой талант к ремонту машин?

– Сильно плохо? – поинтересовалась женщина.

Он скорчил смешную гримасу, которая могла выражать как ужас, так и улыбку.

– До вечера ножками походите? К вечеру пригоню вам на работку. Или к квартирке лучше?

– Нет, на работу в самый раз. Я могу задержаться.

– Ну и отличненько, – он снова задвигался весь разом, словно суставы были заменены подвижными шарнирами.

– Спасибо, Фин.

Регина постояла немного на дороге, а затем решила, что до отделения пройдется пешком: если срезать наискосок, через дворы, она, пожалуй, даже быстрее, чем на маршрутке доберется.

Она любила эти уютные дворики. Дома хоть и были построены при Хрущеве и, конечно, по-дурацки построены, но в них поселилась какая-то доброжелательность, домашняя уютность. Ее двухкомнатная квартира тоже в таком доме находилась, и менять ее она не собиралась. Сделала ремонт, объединив кухню и зал и разделив туалет, и теперь ее всё устраивало. Она редко натыкалась на новостройки, которые вызывали бы желание пожить в них. В основном они казались холодными и чужими. Там даже деревьев во дворах нет. А здесь повсюду тутовник, абрикосы: и тень, и свежий воздух, и еда для ребятишек. Что удивительно, никто животами не мучается, хотя едят немытые, а порой и зеленые фрукты. Положительная энергетика, не иначе. Лет десять назад она бы посмеялась над «положительной энергетикой». А теперь… Поразительно, как много из того, что в детстве она считала фантазиями, оказалось правдой. Другой мир совсем рядом. Как Финнтен-каторжанин, которого друзья звали Фином.

Она многих каторжан знала по именам. Точнее, знала, как их звали в другом, их собственном мире, но обращалась к ним таким образом редко. Только если каторжанин по-настоящему ей нравился. Сару она жалела. Обычно его раса не вредит людям, может только похулиганить. Но у Финнтена такое хулиганство окончилось смертью человека, и он попал сюда. Получил пять лет каторжных работ – два года назад лучей на его плече было столько же.

Дворики закончились, теперь еще метров пятьдесят вдоль магазинов – и она на работе.

Первое, что она заметила, ступив за неприметную дверь между почтой и хлебным магазином, – это портрет преступника в профиль, анфас и вполоборота. В отличие от обычных отделений полиции, у них таких портретов было немного, и если он висел у входа, где могли видеть и случайно входящие, значит, дело серьезное.

Регина задержалась ненадолго. Антипов Алексей Николаевич, 25 лет, вор-рецидивист. Информации немного, ровно столько, сколько можно знать непосвященному.

– Что это, Платон? – кивнула она на доску, поздоровавшись с дежурным.

– Гастролер, – равнодушно просветил он. – Оперов на уши поставили, он ведь по мелочам не разменивается. Благо заняться пока нечем.

– Ясно, – она прошла за вертушку.

«Вот почему дежурный не хотел отвлекаться на мою просьбу. Наверняка шмонал машины, пытаясь задержать преступника. Как он выразился? “Дел за гланды”. Правильно я решила не писать рапорт на него…»

Прежде чем пройти в кабинет, заглянула к операм.

Незаметно было, что их поставили на уши, и они с ног сбились, разыскивая беглого каторжника. Опера дурели от безделья. Когда она открыла дверь, двое из них пускали самолетики. Один чуть не попал ей в глаз. Другие двое с надрывом обсуждали какую-то книгу, а последний ожесточенно дергал мышкой, сидя за компом. Наверняка в стрелялку играл.

– Здравствуйте, драгоценная Регина Юрьевна! – заголосил Женя Ерохин.

Его звали Хорь, потому что всегда заросший и юркий. А по природе ему полагалось какое-нибудь птичье прозвище – он карс5. Измененным Регина ни разу его не видела и вряд ли увидит – сотрудники каторги добровольно накладывали на себя ограничивающие заклятья. Как и следовало ожидать, самолетики с ним пускал Илья Зорин, тоже из породы «птичьих», хотя и полная противоположность Жене по внешности: интеллигентный и кажущийся трогательно наивным Зорька – тэнгу6. Книгу обсуждали слабенький маг Захар (не хватало силы, чтобы стать магом-надзирателем) и эльф Матвей. Оба коренные жители каторги. Предки Захара всегда жили здесь и работали в системе. Матвей родился на каторге – отец у него прокурор, а мать – следователь по особо важным делам. Поскольку эльфы старели медленно, сейчас они мало отличались по внешности от сына, поэтому каждые десять лет переезжали в другой город. Сейчас служили в Москве.

Захар громко разорялся:

– Ну не могу я это читать! Бред же какой-то. Что ж это такое? В каждой книге только и читаешь: полуэльфы, полугномы, полудраконы, на четверть маги, на восьмую часть инкубы… Да не могут же разные расы давать потомство. Это как обезьяну с крокодилом спарить! Если изощриться – секс возможен. Но детей-то не будет! Разные гены… Да всё разное, етишкин пистолет!

– Чего ты так кипятишься? – снисходительно урезонивал его красавчик-брюнет Матвей. – Напиши автору: «Ты дурак!»

– Да я написал, – как-то сразу сник Захар.

– Что прям так и написал? – эльф выгнул изящную бровь.

– Ну, не так грубо, но смысл такой.

– И что? – заинтересовался Матвей.

Отчаянно барабанивший по клавишам гном Тарас, которого непосвященные принимали за крепкого мужчину, которого Бог обидел ростом, тоже вскинул заинтригованно голову.

– Да ничего, – совсем уныло ответил маг. – Это же люди! Им разве что-нибудь докажешь? Они же самые осведомленные!

– Кхе-кхе, – поджав губы, снова обратила на себя внимание Регина.

– Извините, Регина Юрьевна, – тут же смутился Зак.

– Если я не очень сильно отвлекаю вас от работы, – сухо продолжила она. – Могу я спросить, что вы нарыли по делу того красавчика, что висит в коридоре.

– Мы работаем, Регина Юрьевна, – Тарас быстро дернул мышкой и встал из-за стола, изображая полное внимание. – Дали задание нашим агентам. Пока ждем сведений от них. Завтра вплотную засядем.

«Или послезавтра», – завершила Регина про себя.

На вид гному было около пятидесяти, де-факто подкатывало к ста, и еще лет двадцать он точно прослужит опером, тем более, в отличие от Ильи и Хоря, которые лет через пять покинут каторгу, чтобы обзавестись семьями, ему спешить некуда. Он не так давно женился на милой женщине, вполне себе человеческой сущности, даже не подозревающей об истинной работе мужа. Они усыновили мальчика из детдома.

– Хорошо. Пока вы ждете, я тоже на него взгляну, – так же сухо откликнулась она.

– Пожалуйста, Регина Юрьевна, – Илья протянул ей тонюсенькую папку. – Может, и нам задание дадите.

– Благодарю за разрешение, – она быстро просмотрела документы – материала набралось пока немного. Вернула папку Илье и отправилась в кабинет. Надо теперь к Угрюмову – начальнику отделения. Пусть отдаст ей это дело в разработку. Он же знает, что Регина без работы помирает.

Направляясь к начальнику, уныло себя ругала. Вот за это ее и называли Стервой. Пришла, испортила ребятам настроение. Подурачились бы денька два, потом бы наверстали. Часто ли они отдыхают? А вот жизнью рискуют если не каждый день, то раз в месяц определенно. Но беда в том, что она единственная женщина в следственном отделе и почти единственный человек. Секретарши-магички не в счет. У них магии хватает лишь на то, чтобы любого мужчину в постель утянуть (он при этом не замечает ста килограммов избранницы и диву дается, с чего это так влюбился), но всё равно нос задирают и людьми, как и Захар, себя не считают. Так что «чистый» человек, без малейшей магической искры, только она. А еще у нее папа – маг-надзиратель по европейской части России. Вот и приходится чуть ли не ежечасно доказывать, что ты здесь не потому, что у тебя мохнатая лапа. Что ты не будешь получать звания за счет этих парней. Что ты чего-то стоишь. Можно было доказывать как-то менее агрессивно, но Регина пока этому не научилась.

Перец с солью

По «Культуре» шла «Большая опера». Не самая любимая передача, но каналы на кухне никогда не переключали, тут даже и пульта не было для этого. Леся убавила звук, нажав кнопку на панели, и достала с полки терку. Морковь она уже вымыла.

Телевизор на кухне стоял для мамы. Она любила только канал «Культура». И еще мама испытывала чувство вины, если садилась перед экраном и ничего не делала. А включить его, пока готовится обед, – самое то. Полезное с приятным. Мама уже два года сидит дома – братец настоял. Пришел и наехал: «Сколько ты получаешь уборщицей? Пять тысяч? Я буду платить тебе десять, только, пожалуйста, сиди дома, с отцом».

Мама не обиделась. Родители на Павла вообще никогда не обижаются. Лесе тоже не нравилась мамина работа. С тех пор как на Чулочке7 сократили половину работников, она так и не смогла устроиться на более достойную должность. Так что Павел правильно сделал. Только он мог бы и помягче это провернуть. Не так грубо. Вот из-за этого они частенько и спорили. Но не только из-за этого.

Леся почесала нос тыльной стороной ладони и опять взялась за морковку. Мама попросила «отдежурить» за нее на кухне. Не такой она человек, чтобы брать с сына деньги. Отдыхала после увольнения она, может, недели две, а потом нашла работу на дому: шила брюки, юбки, постельное белье – всё, что приносили. Вчера принесли срочный заказ, она уже несколько часов строчила в гостиной, а Леся варила борщ. Раз уж сессия почти сдана, а курсовая на заказ выполнена, значит, ее очередь изображать из себя хозяйку. Хотя не любила она этого, очень не любила.

Да и сколько там зарабатывала мама, скрючившись за швейной машинкой? На жизнь им с отцом хватало вместе с пенсией, но Павлик в любом случае больше давал. Только деньги брата она откладывала. «Вдруг свадьба, а мы голые совсем!» – сокрушалась она.

Голые! Леся хмыкнула, обведя взглядом шикарную кухню. Если сейчас они голые, то раньше их и нищими назвать нельзя было. Она ссыпала морковь в кипящее на сковородке масло и осторожно кинула терку в раковину. Позже помоет. Или дружки Павлика помоют. Или подружки дружков. Даром они, что ли, отираются тут каждый день? Только из-за них и готовит такую огромную кастрюлю. Но в первую очередь из-за брата. Если бы не он, не иметь им такого большого дома. Да, стоит на отшибе. Другие коттеджи поселка к ним пока не подобрались, так что с двух сторон до горизонта только степь, а с двух других сторон, метрах в двухстах маячит цивилизация. Не настолько близко, чтобы испортить впечатление. Весной она непременно посадит вокруг дома абрикос и черешню, и пока к ним подберутся соседние домики, они будут жить за стеной деревьев, так что приятный вид из окошка никуда не денется.

Дверь «предбанника», как они называли прихожку перед крылечком, открылась, и в кухню гуськом ввалилась целая толпа.

Леся чуть повернулась к вошедшим, всё так же помешивая скворчащую морковку. Первым, как всегда, Павел. Красавец, ничего не скажешь. Волосы черные, глаза темные, но при этом за версту видно – русский, без капли примеси кавказской крови. Хотя, возможно, татаро-монголы постарались, когда резвились в волжской степи. Но это ведь только по цвету волос и глаз понятно, так что не в счет. За ним – Филипп. Забавный такой с этой узкой темной полоской на подбородке. Но интересный. Киря очень тонко чувствует стиль. Знает грань между необычным и смешным. И грива густых волнистых волос, так напоминающая известного певца, из-за которого он и кличку получил, не делала его вторичным. Он с головы до ног был самобытен и уникален. Вон тряпочка лоб прикрывает серо-сиреневая в тон толстовке. Где только надыбал такую.

Филипп подмигнул ей, проходя мимо:

– Привет, Леска!

Олеся его проигнорировала. Во-первых, Леской ее имел право называть только брат. Во-вторых, приперлись опять без предупреждения, а теперь прикидываются долгожданными гостями.

Следом, подняв плечи, засунув руки глубоко в карманы и приволакивая ноги, протискивается Эдик Шмат. Противный тип. Внешность дегенерата-убийцы, даром что худенький и невысокий. Если бы Леся не знала его уже лет восемь, когда все четверо в одном классе с Павлом учились, на порог бы такого не пустила.

Четвертый – Димка. Непризнанный поэт, тайно влюбленный в нее, Олесю. Симпатичный парнишка. Но с некоторых пор она с осторожностью относилась к поэтам: обидчивые, самолюбивые. К тому же наверняка стихи у него пишутся именно потому, что любовь неразделенная. Так к чему же лишать этот мир его шедевров? Нет, пусть вздыхает и пишет. К тому же он безобидный. Когда Павел понял, зачем к нему с таким постоянством таскается Тукан, сразу с ней объяснился: как, мол, относишься? А Леся ему образно растолковала: будто к дешевой репродукции, мол, отношусь – миленько, но не настолько, чтобы купить в дом. После этого братишка категорически запретил корешу: в сторону сестры даже мыслями не поворачивайся, она себе и получше найдет. Пощадил его, однако. Может, сказал бы правду, что нет у него шансов, и дело вовсе не в Павле, он бы и перестал ходить, а тут таскается, лицо опустив, словно красна девица, лепечет смущенно:

– Здрасссте.

Леся, так и не откликнувшись на приветствие, отвернулась и вновь занялась морковкой.

Тоненькая темная фигурка: черная футболка, черные брюки, черные волосы туго забраны в хвост, и глаза, изучавшие входящих, тоже черные. Впрочем, этого следовало ожидать – она похожа на брата. Но если Токарь – барс, то она – олененок. Маленький олененок, не подпускающий никого близко. Не нравятся ей друзья брата. И то, чем он занимается, тоже не нравится, хотя Павел уверял, что ни родители, ни сестра ни о чем не догадываются. Нет, она умна, а потому подозревает. И заранее готовится защищаться.

– Здравствуйте.

Опаньки! Кого еще принесло? Олеся недоуменно оглянулась. Кажется, у Павла появился новый дружок. Интересно, а подружка у этого парнишки есть? Вроде взросленький уже, старше Павла.

Чудной был этот новичок. Высокий, выше Павла, мордашка симпатичная. Но футболка, раза в два больше нужного размера и необъятные штаны портили всю фактуру. Спасибо хоть не замызганный.

– Привеееет! – с неожиданной усмешкой пропела Леся.

– Леся, кто там?

Чуткое мамино ухо уловило изменения в голосе дочери, и женщина догадалась: в доме кто-то чужой.

– Это ко мне, мам! – откликнулся Павел. – Мы ненадолго, – и стал подниматься по лестнице наверх.

Машинка тут же затрещала снова. Остальные в соответствии с занимаемым положением в команде Павла, потянулись следом. Так же, как вошли. Только новенький помедлил. Убедившись, что никто представлять его не собирается, он чуть кивнул.

– Лекс, – и, спохватившись, поправился: – Алексей.

– Очень приятно, Алексей, – она тоже церемонно склонила голову. – Олеся Харитоновна, – взятый сразу насмешливо-ироничный тон, никак не хотел ее покидать. – Надолго к нашим пенатам?

– Я…

– Поживет у нас недельку, – отозвался вместо него невидимый брат.

Ехидство слетело в один миг – Леся оторопело хлопала ресницами. Впервые брат пустил кого-то из друзей надолго. Гудели они с девчонками иногда ночь напролет, но жить – никто не жил.

– Павлик, ты шутишь? – не заботясь о чувствах гостя, крикнула она вверх по лестнице.

– Не чуди, Леска! – услышала в ответ.

С недовольством она вновь оглядела гостя. Вид у него был такой, будто он собирался еще раз представиться, на случай если она не запомнила его имени, и девушка сердито перебила открывшего уже рот Лекса:

– Да-да. Алексей. На неделю. Тебе наверх.

– Я хотел сказать, что у вас морковь подгорает, – тут же спрятав глаза, сообщил парень и направился к лестнице.

– Черт! – Леся быстро сняла сковородку с огня, снова перемешала.

Не пригорела, конечно, а только поджарилась до коричневого цвета. Но еще бы чуть-чуть… Только как он это заметил? Неужели запах почуял? Тоже мне нюхач…

Она вновь занялась борщом, но не умиротворенно, а сердито. Не любила чужих в доме. Ей что теперь, с этим Лексом весь день нос к носу сталкиваться? Домину-то братец отгрохал, да по-глупому как-то. Вон все, кто приходит, считай, через кухню прутся. Для родителей нормальной комнаты нет – живут в гостиной на первом этаже. Зато наверху – крошечная спальня для нее, побольше для брата, и просторный зал для его тусовок. Ах, да, есть и мансарда. Для потрахушек. Когда девицы к ним присоединялись, парочки по очереди там отдыхали. К себе-то в комнату Павел никого не пускал, даже Ксению.

А ванна в этой домине одна! Спасибо туалет на каждом этаже сделал, а то и там бы в очереди стояли.

Уже бросая в кастрюлю капусту, Леся поняла, что самое странное в этом Лексе. Кроме балахона вместо одежды. На лицо-то молодой, а коротко стриженый ежик волос – седой. Не весь, но очень густо седой, то, что называется перец с солью, будто волчья шкурка. И взгляд – смесь звериной настороженности и тоски… Сплошной контраст.

Павел, как всегда, провел друзей в «клуб» – так он называл большую комнату, в которой с друзьями устраивал шумные вечеринки. Солидный кожаный диван, чуть ли не двухметровый телевизор, куча колонок мал мала меньше и пяток пушистых темно-зеленых пуфиков – словно их настоящей травой засеяли. Вот и всё украшение. С одной стороны – большущее окно во всю стену, выходящее на балкон. Напротив – деревянная лестница на мансарду и большой бар за ней. Раньше был шикарный ковер на полу, но после первой же вечеринки Павел отдал его в чистку, а потом продал. Не сеструхе же его оттирать каждый раз после посиделок. Ей учиться надо. Кто‑то же должен в их семье заниматься любимым делом.

Павел плюхнулся на диван, поправил на шее шелковый шнурок с небольшой черной жемчужиной. Летом в волгоградскую жару он натирал кожу, но придавал шик, жаль было расставаться. Ничего, кондиционер мощный, скоро похорошеет.

Шмат с Кирей устроились рядом на диване, Тукан подтянул пуфик и устроился напротив. Только Лекс сел поодаль, прислонился к стене седым бритым затылком и пустым взглядом уставился в потолок. Павел знал его лишь несколько часов, и бесил этот парень несказанно. Во‑первых, его навязали в команду. Ни за что не взял бы незнакомого, но Шахович был неумолим: «Или идете с ним, или я нахожу других ребят». А деньги предложил за дело такие, что грех отказываться. Да и задание кажется суперпростым, прямо-таки пустяковым: зайти в домик в отсутствии хозяев, забрать статуэтку, свалить. Зачем им этот дебил, который всё время вот так сидит, точно в астрале находится? Но без него никак. Весь фокус в том, что только он знает, что надо забрать. Павлу Шахович не доверился. Только и Лексу этому, видимо, не вполне доверял, иначе бы не связал их вместе.

– Не хочешь к нам присоединиться, Лекс? – он не повышал голоса, но обращался к людям так, что они подхватывались и мчались исполнять просьбу, как будто за неповиновение грозили им все муки ада при жизни. За редким исключением на всех он так влиял. Только вот Лекс как раз оказался исключением.

– Мне хорошо слышно отсюда, – не выходя из астрала, оповестил он.

Силен ты, парень. Для человека чудовищно силен. Вон как всех подмял. Даже Шмата, а он тоже непростая личность. Плохо, что вся твоя команда на одном тебе держится. Случись что – ранят например – и рассыплются они в разные стороны. Без оглядки побегут, оставляя тебя на растерзание. Не вспомнят, что ты их друг и несколько лет заботишься о том, чтобы они жили, почти не считая денег. Ты‑то вот веришь, что хотя бы Эдик тебя прикроет. А зря…

«Скотина!» – Павел не произнес это вслух, но ругательство настолько явно отразилось на его лице, что Эдик дернулся: «Вмазать ему?» Еле заметное движение бровями: «Пока нет. Сначала дело». Они понимали друг друга без слов. Эдик тут же расслабился, но из-под прикрытых век поблескивали зрачки, следящие за новичком, как у кота на охоте.

– Поселишься в мансарде, – фраза безобидная, но тон такой, словно собаке сказал: «Место!»

Лекс пожал плечами.

– Но как же… – встрепенулся Киря.

– Перетопчетесь недельку, – отсек возражения Ток. – Ну, а в крайнем случае, если приспичит, Лекс вам уступит комнату ненадолго. А вообще нам не до того будет. Лекс, ты ничего не хочешь рассказать?

– Например?

Он сидел с открытыми глазами, но казалось, что дремал.

– Куда идем. Когда идем. За чем идем, – терпеливо, точно придурку, втолковывал Павел.

– В ближайшие дни Сева должен передать что-то, – нехотя обронил Лекс. – Как только передаст, будет известно место и время. Тогда и поговорим о том, что мы должны выкрасть.

– А я не согласен на такие условия, – вновь встрял Эдик.

– За тебя согласился Павел, – так же глядя в пространство, оповестил Лекс.

– А знаешь, – Ток не выдержал, подошел к Лексу, нависая над ним. – В команде может быть только один лидер.

– И это ты, – Лекс встретился с ним взглядом, и от этого Павла пробрал озноб. – Только я не в твоей команде. Сделаем дело и разойдемся.

– Можно ли тебе доверять, вот в чем вопрос… – Ток изо всех сил старался не показать смущения, хотя эти янтарные, совершенно волчьи глаза, чуть не наизнанку душу выворачивали.

– Я никого не убиваю, – ровно осведомил Лекс. – Ни тех, кого граблю, ни тех, кто грабит со мной. Если что-то случится, то не по моей вине.

Павла немного отпустило. Почему‑то сразу поверил этому стукнутому на всю голову парню. Первым делом он ведь заподозрил, что Лекса к ним за этим приставили: чтобы убрал после дела всех. Значит, нет. Уже дышать легче. Остался еще один вопрос.

– Но и защищать никого не будешь, да? – потребовал он прямо.

– Думаешь, они будут? – легкой тенью скользнула насмешка. – Кому вообще можно доверять в этом мире?

– Ладно, – Павел сдался, снова устроился на диване. – Сколько хоть ждать, не скажешь? – буркнул он напоследок.

– Не скажу, потому что не знаю. Завтра у Севы появятся какие-нибудь новости.

От того что Лекс, который если и был старше Тока, то на каких-нибудь четыре года, называет Севастьяна Шаховича Севой, Павла тоже продирал озноб. Пихлер – был его бессменным заказчиком и его крышей, человеком, благодаря которому он смог купить этот дом, поставить сюда шикарную мебель, хотя сам числился студентом юридического факультета в негосударственном вузе, где всё стоит недешево. Выглядел Шахович по-простецки, словно торгаш с рынка, но Павел давно убедился, насколько обманчива эта внешность. Одни деньги, которыми ворочал Пихлер, свидетельствовали о многом – Павлу и его дружкам доставалась едва ли десятитысячная часть. И вот, неизвестно откуда появляется этот Лекс и запросто так – Сева. Что это за пацан, черт его подери?

– Ладно, – вновь угрюмо разрешил он. – Но за неделю надо управиться. Только будь добр – чтобы ни мои родители, ни сеструха с тобой не сталкивались. Как будто тебя здесь нет. А если видели, то только мельком и издалека. Понятно?

– Да.

– Отлично. Тогда свободны.

Несмотря на такое заявление, никто из дружков Павла с места не тронулся. Значит, сказано было только ему. Лекс поплелся в мансарду. Именно поплелся, ноги чуть друг за друга не цеплялись, точно он был пьян. Но что-то ненатуральное, нарочитое было в этой походке, будто даже сквозь нее проглядывала поступь хищника.

Павел скривился и отвернулся, пока никто не заметил в нем страх.

– Лешенька, миленький, ну, пожалуйста, еще немного! – они кувыркались на сеновале часа два, а этой волчице из соседнего колхоза «Серый брат» всё было мало. Да и он бы с удовольствием задержался, очень уж истосковался он по девчатам с этой уборкой. Вот только его грузовик давно должен возить зерно, а он от Берты никак не оторвется. Хороша, зараза. Но он справился.

– Солнышко, как стемнеет, будь здесь. А сейчас не могу, извини. Работа, чтоб ее, – он торопливо натягивал штаны. Куда подевалась его майка?

Берта лукаво засмеялась, потягиваясь на сене.

– Майку потерял? А я знаю, где она. Поцелуешь – скажу!

Солнечные зайчики скользили по ее смуглой обнаженной коже. Само совершенство! Он притворно сдался, нагнулся к ней, но целомудренно поцеловал в лоб.

– Честное слово, не могу. Председатель башку оторвет, – умоляюще прошептал он.

Волчица схватила его за плечи, швырнула на сено, села верхом.

– Пятнадцать минут! – настойчиво заявила она.

Но тут Лешка краем глаза заметил белую майку, ловко вывернулся и, на ходу натягивая ее, буквально удрал от девицы. Не оглядываясь, выскочил из сарая, запрыгнул в грузовик и дал по газам. Благо машина его слушалась, от одного прикосновения заводилась.

– Давай, родимая! – уговаривал он, выворачивая руль на ухабах.

Навстречу попался другой грузовик, с зерном. Никита – мужик на десять лет старше его, растивший троих ребятишек, – посигналил, а потом высунулся в окно, проорав, не сбавляя скорости:

– Лешка, сдурел? Один выговор не сняли, ты опять за свое! Устиныч там кипятком ссыт. Вечером к себе вызывает.

Последние слова раздались уже издалека.

– Вот и провели вечер вместе, лапушка. Предупреждал же!.. – бормотал Лекс, вжимая педаль в пол.

Весь день он работал как одержимый. Возил зерно, помогал грузить машину, чтобы быстрее дело шло, снова садился за руль. Без обеда. К закату он если и отставал от Никиты, то лишь на одну ходку. Но от публичного унижения его это не спасло. Публичного, потому что вечером Устиныч пригласил в контору не только его, но и маму с батяней, и братьев-близнецов, и даже сестренку Танюшку. Рассадил их на скамеечке вдоль стены под портретами «слуг народа» – центрального комитета народной партии. Генерального секретаря повесили отдельно: огромный поясной портрет грозно нависал над Устинычем, и сам председатель колхоза казался его миниатюрной копией, возвышаясь над дешевеньким, но массивным полированным столом, заваленным бумагами.

Лекс замер на пороге, а Устиныч замахал рукой, смешно топорща густые усы:

– Заходи, заходи! Одного тебя ждем.

Леша шагнул внутрь, покраснел, уставился в вытертую красную дорожку. Он заметил, что мама укоризненно поджимает губы, отец злится, братья злорадно ухмыляются. Сестра тоже полна упрека – вылитая мама.

– Вот скажи мне, Леха, когда это прекратится? – завелся Устиныч, что Лешкин грузовик, с пол-оборота. – Не только мне, всему семейству своему скажи, которое горбатится на благо трудового народа, пока ты на сеновале кувыркаешься. Когда это прекратится?

– Устиныч, давай я Таню домой отведу, – услышав слово «кувыркаешься», тут же ожила мама. – Разберитесь тут, по-мужски.

– Нечего! – отрезал председатель. – Ей, слава богу, уже шестнадцать. Прекрасно всё знает. А не знает, так скоро узнает. Я вот хочу, чтобы он всем в глаза посмотрел, – Леша упорно рассматривал ковер. – Молчишь, партизан? Сказать нечего?

– Я ему щас язык развяжу! – отец вскочил, словно гора со скамейки встала, рукава закатал.

Лешка был бы рад получить сейчас от бати затрещину. Рука у него тяжелая – мигом бы дух вышиб. Убить бы не убил, но с сотрясением мозга повалялся бы. И он на это готов! Всё, что угодно, только не слышать, как его стыдят при семье.

Однако Устиныча такой поворот не устраивал. И действительно: а зерно-то кто будет возить эти два дня?

– Сядь, Коля, – осадил он и снова надвинулся на Лешку. Председатель напоминал усатого таракана из детской сказки. Но сейчас было не до смеха. – Ты мне вот скажи, ты с кем в сарае кувыркался? С Бертой-шалавой из «Серого брата»?

– Так уж и шалава… – не выдержал Лешка.

– Устиныч, я отведу детей? – снова вступила мама.

– Сидеть! – рявкнул председатель. – Я не пойму, тебе что, наших девок мало?

– Ну, это ты зря, Устиныч… – сокрушенно покачал головой отец. – Что ж он, наших девок портить будет?

– А ты скажи, что он их не портит! – ядовито процедил председатель. – Вымахал вон, орясина с симпатичной мордашкой! В кого только такой?

«Про Аньку узнал? Поэтому буянит? Так я вроде не первый…» – мелькнуло у Лешки. Анька была дочерью Устиныча.

– Так! – мама решительно встала. – Танюшка и вы, охламоны, марш домой.

Таня сразу к двери направилась, братцев пришлось подгонять подзатыльниками. Председатель на этот раз ее не останавливал. Он точно знал, когда можно прикрикнуть, а когда разъяренной женщине под руку лучше не попадаться. Он выждал паузу, чтобы перемещения по кабинету не мешали его патетической речи, а как только дверь закрылась, продолжил с прежней яростью:

– Ты хоть понимаешь, что мы с «Серым братом» соревнуемся? Ты что, полагаешь, эта шалава просто так с тобой связалась? Вы с ней потрахушками занимались, а теперь мы отстаем в уборке! Ты это можешь вбить в свою тупую башку?

– Так она специально?! – взревел батяня.

– Ну чего ты, Устиныч, – замямлил Леша. – Ну чего мы там отстаем? Я ж почти нагнал. А ежели что…

«Будет волчица со мной связываться, если я ей не понравился, как же! – думал он про себя. – Ну, может, и хотела задержать, не без того, но чего уж во всех прямо диверсантов подозревать…»

– Ежели что, сладкий мой, – вновь взревел председатель, – будет тебе еще один выговор, и отправишься ты у меня на передовую с автоматом наперевес! Вот сейчас, при твоем отце клянусь. Наблюдателей в свидетели позову! Если мы проиграем соревнование, ты отправишься на войну! «Ежели что…»! – передразнил он Лешку. – Ты же не сможешь машину водить измененный! Бабы и так за троих работают, а толку что, если машины всего две. Они ж с мешками не помчатся до элеватора. В общем, ты меня понял, – Устиныч наконец остыл. – Дуй отсюда, балбес!

Лешка тут же выскочил за дверь. В кабинете топтался отец.

– Ну, ты извини, Устиныч… – угроза насчет передовой всерьез его напугала. Да и кого бы не напугала? Лешку самого трясет. – Я с ним дома тоже побеседую. Молодой он, глупый.

– Побеседуй, побеседуй, – хмуро разрешил председатель, шелестя бумагами. – Только без рукоприкладства. Он мне нужен живой и здоровый.

Не сказал, что армией пугал просто. Значит, не пугал. Хотя справедливо. Кто проиграл соревнование, тот и отправляет «добровольца». И кому, как не Лехе, стать этим самым «добровольцем», если он уже схлопотал выговор за неположенные разговоры. Один-единственный раз хлебнул водяры и брякнул: кому, мол, нужна эта война? Чем им досадили эти эльфы? Вот лично ему, Лехе, они ни капельки не мешают. А утром в дверь милиция постучала. Утюжили его тогда трое суток. Ногами и инструментами всякими. Только чего ему сделается? Зажило точно на собачке, даже шрамов не осталось. А в стране закон: за три дня не сознался – отделался выговором. Ну, а с двумя выговорами сразу на передовую. Лешка после этого с водкой завязал. Пиво или там вино по праздникам позволял себе, но и то немного. А более крепкое и вовсе не брал. Теперь вот и с девчонками из соседних колхозов придется завязывать. По крайней мере до окончания страды.

Вообще, Устиныч кругом прав. Их колхоз, «Волчья пасть», ни разу не проигрывал. Только не потому, что они тут трудолюбивые сплошь. Но в их регионе пять колхозов: «Серый брат», где живут волки-оборотни, «Тихий омут» с болотниками 8 , «Пещера сокровищ» с гоблинами и «Птица рассвета» с такими же ругару 9 , как в «Волчьей пасти», но при изменении получающих голову белого петуха. И с кем, скажите, соревноваться? Равны им по силе только ругару и волки-оборотни. Но, когда время поджимает, только в «Волчьей пасти» могут воспользоваться преимуществами своей природы. Лешка, и без того не маленького роста, вырастал сразу под два с половиной метра, а уж силищи в этой горе мышц вообще немерено. В таком состоянии десять машин загрузишь и глазом не моргнешь. Но восстанавливаться потом долго. После такого рывка, у них неделю все болели, а некоторые в реабилитационный центр попадали. Оборотни после изменения не болели, но и помочь им это ничем не могло. Вы представляете волка с лопатой или за рулем? Вот то-то и оно. Хотя измененного ругару за рулем тоже не найдешь. Он элементарно там не помещается – кабинка слишком маленькая.

В общем, «добровольцы» на фронт уходили по очереди из четырех соседних колхозов, а «Волчья пасть» ждала всеобщего призыва, который на каждый колхоз выпадал раз в десять лет. Тогда забирали и парней, и девушек от 20 до 25 лет. Всех без разбора. У них два года назад так всех забрали и через восемь лет опять придут. Так что их семью эта доля минует. Война, она, конечно, дело такое… Отстоять рубежи и прочая байда… Только вот если попадешь на фронт, то минимум на десять лет – лишь через этот срок можно уволиться в запас. Но за десять лет так крышу сносит, что никто почти и не возвращается. Одни погибают, другие в домах инвалидов оседают, а третьи не могут жить без войны. Так и сражаются до конца жизни.

Он уныло брел по деревенской улице. В густых сумерках крепкие просторные дома щеголяли побелкой. Низенький заборчик – только для того, чтобы символически отделить территорию, – нисколько не скрывал дворы. Повсюду чистота и порядок. Окна светятся желтым, хвастаясь яркими занавесками. Красота. На фронте такого не бывает. Лешку нагнал отец. Тяжелая рука легла на плечо, притянула к себе.

– Допрыгался, орясина? – недовольно буркнул батя. – Устиныч и слышать ничего не хочет. Я даже денег предлагал… Зачем ты с Анькой-то?

«Про волчицу ни слова… – хмыкнул Леша про себя. – Сам небось…»

– Ничего не допрыгался, – вяло огрызнулся он. – А Аньке как я откажу? Жалко же девчонку.

Аньке во время всеобщей мобилизации как раз исполнилось двадцать лет – она старше Лешки на два года, поэтому на фронт и попала. Вернулась через полгода – попала под отражающую защиту эльфов, половину тела будто оплавило: и лицо, и правую кисть, оставив только культю без пальцев, а ступню спалило полностью. В дом инвалидов не взяли – недостаточно изуродована. Левая рука работает, да и ноги ходят. Что тут такого – малюсенький протез. Выбор был невелик: пройти реабилитацию и снова встать в строй или позволить себя комиссовать. Возвращаться в таком виде в родной колхоз ей не хотелось, но опять столкнуться с эльфами оказалось страшнее.

Отец вздохнул.

– Добрый ты у меня. Весь в мать.

– Не… – запротестовал Лешка. – Мама добрее.

И с удовольствием вспомнил, как она скалкой выводила батю из очередного запоя.

Папино наследство

Покинув отделение, Зинаида снова оглянулась. Медленно пошла к остановке и, уже садясь в маршрутку, возликовала: сработало! Будет полиция расследовать ее заявление или не будет – неважно. Она напугала преследователей одной решимостью.

Вдохновленная одержанной победой, она шла домой, чуть ли не подпрыгивая, словно девочка. И неожиданно всплыло в памяти письмо отца. Что‑то там было, какое-то предупреждение…

По правде говоря, отца она ни разу в жизни не видела. Сколько себя помнила, они жили с мамой вдвоем. Лет до пятнадцати выпытывала у матери хоть какие-то сведения о том, кто в свидетельстве о рождении значился как Ягишев Влас Федорович. Но та не желала о бывшем муже говорить, ничем было ее не пронять. А в семнадцать лет пришел к Зине нотариус и сообщил, что согласно завещанию девушка наследует имущество некоего Радима Чеславовича Харина, ибо по признанию последнего приходится ему родной дочерью.

Наследство оказалось крошечным: бумажечка с цифрами, которые, по мнению нотариуса, были номером и шифром камеры хранения на железнодорожной станции. Вот только неизвестно на какой. Девушка отправилась на поиски.

Объехала несколько вокзалов, прежде чем нашла нужный. В те годы камеры хранения были повсюду. Начала со станции Волгоград I в центре, безумно волновалась. То представляла себе коробку, набитую деньгами, то, умеряя пыл, всего лишь старинное кольцо с бриллиантом. Но дверца открылась только в Ельшанке, и за ней ожидал всего лишь бронзовый медальон на сером шелковом шнурке размером с трехкопеечную монету10. Зина определила, что это бронза, потому что цветом он был как медь, но более прочный. На той и другой стороне кругляшки вились латинские буквы – одни по кругу, другие в центре. Но школьный учитель иностранного языка перевести надпись не смог.

Кроме медальона в камере хранения лежало письмо отца. Радим писал, что всегда скучал по ней, но не мог, не имел права быть рядом. Даже не имел права показать, что знаком с ней, потому что это было бы опасно и для нее, и для матери. Но теперь, когда он погиб, всё это не имеет значения, поэтому он открылся. Он писал, как сильно ее любит, как сильно тосковал по ней. И раз уж он не мог быть рядом при жизни, пусть после смерти с ней останется его медальон.

Зинаида тут же вообразила себе всё, что в письме осталось недосказанным. Папа, конечно, был шпионом, выполнял секретные задания для КГБ. Преступники охотились не только за ним, но поклялись уничтожить всех, кого он любит. Вот и пришлось ему покинуть семью. Разве это так уж невероятно? Папа просил не рассказывать матери об этом внезапном открытии. Мол, она его уже забыла и не стоит ее тревожить (мама к тому времени пять лет как вышла замуж). Зина надела медальон на шею, и когда дома спрашивали, откуда она взяла эту старинную штучку, – письмена на новом талисмане смущали всех – она только принимала загадочный вид.

Но было в письме отца еще что-то. Нечто непонятное, во что она даже не вчитывалась. Теперь оно зудело, требуя выхода. Надо перечитать, чтобы освежить в памяти.

Едва Зинаида открыла дверь в квартиру, на нее дохнуло таким смрадом курева, что чуть не сшибло с ног. Быстро пристроив шлепки на самодельную подставку для обуви, она вошла в комнату. На деревянных полах слезла краска, когда-то ярко-желтые обои выцвели, стали невразумительно бежевыми. Хорошо, что их хоть немного прикрывал трехстворчатый шкаф и ковер, полученные в наследство от бабушки. Тогда вещи на совесть делали: крепкий шкаф не один переезд выдержит, а ковер для моли был слишком натуральным. Моль нынче больше синтетику уважает. Кровать в нише и диван напротив старенького телевизора доживали последние годы. Диван уже не раскладывался, и, устраиваясь на узкой половинке, Зина каждый раз боялась, что одна из пружин воткнется в бок. У окна, закрывая батарею, стояла тумба от старой швейной машинки. Когда-то Зина шила на ней ползунки и чепчики сыну. Теперь же машинку убрали внутрь – удобная конструкция, – а сверху поставили компьютер. За ним и сидел Богдан. И, конечно, курил.

– Да что же это такое! – возмутилась она в согбенную спину. – Лето на улице! Неужели нельзя хотя бы на балкон выйти покурить? Как же спать в этом можно? Я же задыхаюсь, сто раз говорила!

– Не ори, – отозвался Богдан, не поворачивая головы. – Жрать принесла?

– На работу устроился? – привычно начала она перепалку. – Вот как устроишься, так и купишь себе пожрать. А моей зарплаты хватает только квартиру снять и до работы доехать. И на хлеб.

– Ты чего на меня орешь? – он угрожающе сдвинул брови. – Весь день голодный сижу.

– Мог бы картошку сварить. Или хотя бы посуду помыть. Сколько же можно, в конце концов?

– Мать, не зли меня!

– Сам не зли…

Они могли так ругаться часами: сначала на повышенных тонах, потом сын начинал кричать матом, а она подхватывала. Затем он бил посуду или портил ее вещи… Особенно если требовал денег. В результате она давала всё, что ему нужно, кормила и снова увещевала, глядя, как он за один присест уминает кастрюлю плова: «Богдан, ну сколько же можно? Сходи хоть в “Ман” грузчиком устройся, хоть какая-то копейка. Я ж ничего забирать не буду, но хоть с меня тянуть перестанешь на сигареты, презервативы и подарки девушке…» Он обещал, что завтра же пойдет. И даже плел небылицы, что устроился, просил деньги на обед в счет зарплаты. Позже оказывалось, что сидел дома, никуда не ходил. И всё начиналось по новой. А куда деваться? Единственное родное существо. Не выставишь же на улицу.

Сегодня у нее не было сил спорить. Отдернув старенькие ситцевые шторы, она поставила возле балконной двери вентилятор и отправилась за отцовским письмом. Где-то на антресолях оно хранилось.

Бодро поставила табуретку, забралась на нее, потянула на себя картонную коробку, перемотанную скотчем, и тут же поняла, что не удержит ее.

– Богдан, помоги!

– Чего там у тебя? – быстрый взгляд через плечо и ленивый ответ: – Сама справляйся, не переломишься. Меня тут убьют сейчас.

– Богдан, ну суставы же болят! Три килограмма удержать на весу не могу. Подержи, тут секунда буквально.

– Вот как жрать сготовишь, тогда помогу.

– Да сейчас сготовлю! Вот коробку сниму и сразу пойду готовить. Помоги!

Ей пришлось канючить еще минут пять, изнывая от боли в кистях – не хватало сил ни снять, ни поставить обратно.

– Да зае…а ты меня уже! – психанул сын, взлетел на табуретку рядом, снял ящик и с грохотом бухнул его на пол. Жалобно звякнула посуда. – Жрать уже готовь иди! Хватит х…й страдать!

– Ты посуду разбил, наверно! – со слезами завопила она, склоняясь над коробкой. – Ты в дом нитки не купил, а всё колотишь!

– Как ты меня достала! – процедил Богдан зло и снова уселся за комп.

Зина быстро открыла ящик. У них не было серванта. Всю приличную посуду она убрала на антресоли («Жениться надумает – хоть что-то ему выделить смогу»). К счастью, тарелки не пострадали. Настроение сразу поднялось. Она на всякий случай переложила их газеткой («Обратно будет ставить, опять грохнет, ума хватит»), вытащила то, что ей нужно, и ногой отодвинула ящик к стене, чтобы не спотыкаться об него. Всё равно пока Богдан не поест, не уговоришь его на место убрать.

На кухне у них тоже вещей почти не было. Один шкафчик с сушкой, раскладной стол, плита и раковина. Из‑под встроенного шкафчика она взяла десяток картофелин, быстро счистила отростки – молодую картошку они позволить себе не могли – и бросила их в мусорку. Картошку – в раковину. Включила воду – пусть грязь отмокает. А сама, вытерев руки, открыла шкатулку.

Шкатулка – это громко сказано. Металлическая коробочка – в детстве в таких продавали круглые разноцветные леденцы. Зина не знала, сколько они стоили. Наверно, дорого, раз мама ни разу их не купила. За всё детство она не попробовала ни одной штучки, а потом и вовсе исчезли они из магазинов (хотя недавно девчонки на работе утверждали, что сейчас всё можно купить, были бы деньги). Много лет назад коробочку она приметила в мусорном ведре у соседки. Тогда возле домов не стояли мусорные ящики, как сейчас. В восемь часов вечера приезжал мусоровоз, и жители окрестных домов по очереди вываливали в его кузов мусор. Важно было не опоздать – следующий мусоровоз приедет только через сутки. Поэтому люди приходили заранее, сидели на лавочках, на хлипких оградках, прямо на траве в тени деревьев. Переговаривались. Дети играли. Во время игры она и приглядела коробочку. Первой мыслью было – забрать потихоньку, пока никто не обращает внимания. Но тут же сообразила: много народа, кто-нибудь да заметит. Пока она набиралась мужества, чтобы попросить у соседки ненужную вещь, подъехал мусоровоз, и девочка, испуганная тем, что такая замечательная шкатулочка от нее ускользнет, заспешила, затараторила:

– Теть Дина, не выбрасывайте коробочку! Пожалуйста, отдайте ее мне.

Столько мольбы в ней было, что соседка, скривившись, протянула ведро.

– Только вымой с мылом хорошенько! А лучше кипятком обдай.

Домой Зина возвращалась на редкость счастливой. Мылом помыла, а кипятком не обдала. Иначе пришлось бы правду маме выложить, что из мусора взяла, а она бы отругала: «Ведешь себя точно нищенка!» Поэтому Зина сказала, что шкатулку у подруги на фантики выменяла.

Эти воспоминания пронеслись в голове в одно мгновение. И сердце наполнило тихое счастье, такое, как в тот вечер, когда она впервые в жизни взяла в руку эту синюю расписную шкатулку из-под монпансье – так мама называла разноцветные леденцы. Она и убрала ее подальше только потому, что боялась: привыкнет, и уже ничто не будет радовать. Будто был определенный запас радости в этой шкатулке, который мог закончиться.

Зинаида подцепила ногтем крышку, она противно скрипнула и нехотя поддалась – очень уж плотно прилегали края. Достала письмо. Бумага за долгие годы пожелтела, чернила выцвели, но пока читались – она ведь нечасто извлекала его на свет. Быстро пробежала глазами знакомые строки. Почерк у отца был взрослый, стремительный, но разборчивый. Вновь наворачивались слезы, когда взгляд скользил по словам «люблю», «не мог», «на память». Она останавливалась ненадолго, а потом продолжала чтение.

Наконец добралась до самого важного.

«Медальон, который я тебе подарил, ничего не стоит. К сожалению, за свою жизнь я не скопил ни золота, ни бриллиантов. Но и эта вещица может кому-нибудь понадобиться. Если вдруг заметишь слежку, обратись к Чистякову Олегу Михайловичу, он поможет».

Вот так, коротко и ясно. Как эти слова запомнишь, если они похожи на бред? Кто бы за ней, Зиной, следил. Или следят все-таки за медальоном? И вообще, хорошо сказано: обратись к Чистякову. Это раньше просто было: платишь в справку двадцать копеек, и тебе выдают адрес и схему начертят, как дойти. Если повезет, в телефонной книге номер отыщешь. А теперь – защита личных данных. Телефон не раздобудешь, не то что адрес. И сколько было тому Чистякову двадцать пять лет назад? Либо помер уже.

Размышляя, она быстро почистила картошку, порезала в сковородку, открыла тушенку – подарок от мамы к первому мая. Десять банок подарила, восемь съели. Зина заглянула в стол. Сейчас откроет и останется одна. Но скоро ехать в деревню картошку окучивать, мама еще тушенки даст.

Так искать Чистякова или не надо? Сегодня она преследователя отпугнула. А что если завтра он снова появится? Так и будет в полицию каждый день стучаться? Надо, по крайней мере, попытаться связаться с этим Олегом Михайловичем. Если уж не найдет – значит, не судьба.

Едва дождавшись, когда от сковородки потянуло запахом жареной картошки с легким ароматом мяса, она позвала сына:

– Богдан, иди ешь!

На этот раз он появился почти сразу. Зина поставила перед ним глубокую тарелку, хлеб, заваренный чай, а сама выскользнула из кухни. Пока сыну дали модем, надо попробовать поискать в Интернете нужные сведения.

К ее облегчению имя Олега Михайловича Чистякова она отыскала быстро. Но, перейдя по ссылке, засомневалась: это оказалась страничка Вконтакте, принадлежащая некоему Елисею Чистякову. Вроде бы ему 16 лет, но по фото только шесть. Он опубликовал свою работу – генеалогическое древо. Олег Михайлович Чистяков значился там его прадедом. Тот или не тот? Посомневавшись, Зинаида отправила Елисею сообщение (благо сын тоже был зарегистрирован в этой социальной сети): «Здравствуй, Елисей! Пишет тебе тетя Зина (со странички сына Богдана). Мне очень понравилась твоя работа. Мой папа был знаком с Олегом Михайловичем Чистяковым. Скажи, жив ли он еще и как с ним можно связаться. Спасибо!»

Судя по дате последнего посещения, Елисей заходил сюда нечасто, раз или два в месяц. Но, может, ей повезет, Елисей прочтет ее послание, и это окажется тот самый Чистяков, и он еще не впал в старческий маразм и поможет ей… Сколько нужно везения!

– Я поел, выходи! – заявил Богдан, появившись в зале.

– Коробку поставь обратно сначала, – попросила она.

– Мать, ты офигела! – возмутился он.

– Поставь, а я тебе завтра пятьдесят рублей дам.

Богдан пофыркал, но всё же легко – дал же Бог силу – закинул ящик обратно. А слезая с табуретки, потребовал:

– Сегодня дай, а то завтра забудешь.

Что любишь смотреть?

Почти всю ночь Олеся просидела за лекциями и конспектами – готовилась к экзамену. А утром с ней произошло то, что обычно бывает с невыспавшимися людьми: в полудреме машинально выключила будильник на телефоне, позволив себе полежать пять минуточек, а когда снова открыла глаза, до начала экзамена осталось всего полчаса. Она натянула длинную домашнюю футболку, почти прикрывающую колени, подхватила полотенце и галопом помчалась в ванную. Но дверь оказалась закрыта. Она отчаянно забарабанила:

– Пашка, выходи скорее, опаздываю! – дверь открылась, и она восхищенно выдохнула: – Фигасе!

Лекс в одних брюках смотрелся так, словно сошел с постера «Войны богов». На голом рельефном торсе поблескивали капли воды. На левом плече красовалась татуировка размером чуть не с блюдце: голова волка в пунктирном круге.

– Извините, – сказал «Тесей». – Я думал, ванная никому не нужна, – и, поскольку Леся всё так же с довольной ухмылкой его рассматривала, закинул на шею полотенце и попросил: – Разрешите, я пройду.

Девушка прислонилась к косяку и, когда он торопливо вышел, весело хмыкнула в безупречно красивую спину:

– Хам!

Она ругалась не всерьез. Но любой нормальный парень, если девушка им восхищается, хотя бы вежливо поулыбался. А с такой холодной вежливостью ведут себя либо какие-нибудь принцы из первой десятки в очереди на престол, либо мужчины, изнемогшие от внимания женщин (как в том анекдоте про станки, только наоборот11). И тех и других Леся недолюбливала. А тут вот довелось нос к носу столкнуться. Да, она худа и первой красавицей ее не назовешь, но это же не повод делать вид, точно ее вообще нет!

Ванную за собой Лекс оставил в идеальном порядке, и Олеся простила ему половину прегрешений. Она ненавидела мыть посуду и убирать грязь за чужими.

Когда она, уже одетая, спустилась в кухню, там сидел Лекс. Он дохлебал вчерашний борщ в два глотка, вымыл за собой посуду – вот же умничка! – и быстренько слинял.

– Определенно хам! – снова хихикнула Леся, но на этот раз тише.

…Экзамен она сдала быстро. Запыхавшись, влетела в аудиторию, где сидели последние из ее группы, подмигнула Наталье, схватила билет и почти сразу пошла отвечать. Оттарабанила всё о сестричках-душечках Бронте. Что, вот Шарлотта – да, неплохо, реализм с элементами романтизма, а Эмили – чистый романтизм, и никуда не годится, положа руку на сердце. После того как грозный Виталий Борисович, завкафедрой, вбил им эти определения так крепко, что они во сне ей снились, анализ произведения большого труда не составлял. Дело было за малым – прочитать. Она прочла. Второй вопрос она знала хуже, но остатки лекций застряли в голове, так что, поплавав немного, она все-таки выложила достаточно. И молоденький преподаватель с трогательной фамилией Млечко, очарованный первым вопросом, поставил ей таки пять. За оценками Леся особо не гналась, но повышенную стипендию получать было приятно. Особенно когда для этого не требовалась часами загибаться над учебниками. Она подождала Наталью – та заработала четверку. Кратко поведав ей о новом постояльце и забавном столкновении, она отдала конспекты по русской литературе, и они расстались – подруге надо было переписывать целые тома к экзамену.

С Натальей они подружились на первом курсе и теперь расставались только на время сессии. Вот если бы она со Светкой поделилась этим происшествием, непременно началось бы что-то вроде: «А можно адресок?» или «Ты, Леська, не теряйся, таких парней надо сразу арканить. Замуж не выйдешь, так хоть развлечешься, не каждый же день такие красавчики у тебя жить будут». А Наташка только посмеялась: «Эту сцену можно использовать в твоем романе. Помнишь, где у тебя мужик непонятно откуда в родной город возвращается и ищет комнату снять, а то даже переночевать негде».

Да-да, Леся именно в этом романе и хотела описать эту встречу. Глядишь, когда-нибудь и роман допишет. Вот придет домой обязательно набросает еще один эпизодик в копилку. Так, потихонечку и наберет материал… Пока у нее из завершенного лишь несколько коротких рассказов.

На кухне она снова застала постояльца. Родители сегодня собирались в гости к тете Гале, а Павел куда-то смылся. «Все ушли и одного дома заперли его… Бедный, бедный Лешик». При виде Леси он дернулся, явно хотел остатки пищи выкинуть и мчаться в мансарду, но она остановила парня:

– Алексей, вы что от меня прячетесь? Я вас так пугаю? Ешьте спокойно, я не буду вам мешать. Обещаю не смотреть на вас.

Он задумался на миг и продолжил обед. Леся пристроила сумку на подоконник, включила телевизор и демонстративно уставилась на экран, сев боком к гостю. Показывали новости, и поэтому девушка лукавила: нет-нет да и бросала взгляд на Алексея. Он ел быстро, почти не жуя. Когда парень подошел к раковине, Олеся не выдержала.

– А вы что, отцовскую одежду носите? Или старшего брата?

Он даже не глянул в ее сторону, ответил, словно точно знал, что она имеет в виду. Может, к нему не в первый раз по поводу одежки приставали.

– Это моя одежда. Я не люблю, когда она стесняет движения.

– А вы что, йогой занимаетесь? Или акробатикой?

Пауза, затем так же ровно:

– Нет. Я вообще не люблю, когда одежда стесняет движения. Всегда. Я постирал ее в вашей машинке. Это ничего?

– Это замечательно! – заверила Леся. – Вы замечательный гость. Дарю вам дополнительный день в нашем доме от себя лично.

– Спасибо, – он вдумчиво вытирал руки, и лицо оставалось непроницаемым. Не понял иронии или сделал вид, что не понял?

Олеся поймала себя на том, что будь гость не таким дегенератом, прояви он хоть каплю эмоций или внимания к ней, и она бы ни за что так свободно себя с ним не вела. Последнее общение с таким красавчиком обошлось ей месяцем депрессии, из которой она не смогла выйти без транквилизаторов. Хорошо, что переживания пришлись на лето, а то вылетела бы она из университета, охнуть не успела бы.

Алексей, так же не глядя ей в глаза, направился из кухни к лестнице. Но по пути он скользнул взглядом по экрану телевизора, и на него будто столбняк напал. Олеся с изумлением взирала, как исчезло его равнодушие, а вместо него появилось странное выражение: восторг, густо сдобренный тоской. Так дети из бедных семей смотрят передачи о диснейленде: рай, в котором им никогда не суждено побывать, но можно прикоснуться краешком сознания.

Поначалу она решила, что это реакция на сам телевизор, но потом догадалась, что зацепило его кино. После «Новостей» показывали «Кубанских казаков». Ей и самой нравились некоторые фильмы такого рода или небольшие эпизоды из них. Иногда там показывали никогда не существовавшую колхозную жизнь так, что зритель невольно заражался оптимизмом, верой в большую и светлую любовь, желанием сделать что-то для беспутной родины. Леся Россию любила, в отличие от Павла, но в этих фильмах ее любили как-то по-особенному, как любит романтический подросток, не замечая никаких недостатков у своей избранницы… В любом случае реакция Алексея на фильм явно была неадекватной.

– Любишь старые фильмы? – осторожно поинтересовалась она.

Парень отмер и смутился так, будто его застали за порнухой. Видно было, как его плющит: хочет идти и ноги оторвать от пола не может.

– Да, – выдавил он в ответ на ее вопрос.

Леся уступила ему стул.

– Садись, смотри. Ты же никуда не торопишься?

– Нет, – он упал на сиденье. – Спасибо, – впервые это прозвучало очень искренно.

После этого выпал из реальности.

Олеся посмеялась, разогрела приготовленное мамой пюре, медленно съела его, наблюдая исключительно за Алексеем. А он, словно ребенок, не шевелясь и еле заметно дыша, весь устремился в экран. Улыбки так и не появилось. Только в одном месте, он закрыл рот ладонью, шумно втянул воздух носом и снова замер.

Тут уже Олесе смеяться расхотелось.

«Надо бы спросить у Павла, кого он в дом притащил, – мрачно размышляла она. – Есть ли у этого гостя справка из психушки – вот что интересно».

По субботам пекли пироги и блины, а по воскресеньям их ели. Как-то так получилось, что после пропесочивания у председателя в кабинете, он прочно обосновался у Устиныча на сеновале, проводя ночи с его дочкой. Домой изредка заглядывал, чтобы отчитаться: его еще не уморили на работе.

Он женился бы на Анне без вопросов. Вовсе не потому, что жалел. А потому что, вопреки мнению Устиныча, был не совсем дурак, а только так, слегка. И прекрасно понимал, что гормоны в нем долго плясать не будут. Лет десять. Может, пятнадцать. И если сейчас ему порой казалось, что девушки одинаковые: две руки, две ноги, одна хм… голова, то тогда и подавно он будет думать не о пухленьких губках и длинных ресницах, а о том, что внутри ее черепушки. Всю жизнь бок о бок с человеком прожить, детей воспитывать, это же надо, чтобы умная была, чтобы поговорить было о чем. Анна умная и добрая. Он нутром чуял, что они прекрасно поладят. И детки у них хорошие бы родились – Анька-то раньше красавицей была. А ожоги – что ожоги? После пятидесяти все девки сморщатся и блеск потеряют, от старости не уйдешь. А вот ум, если его нет, в лабазе не купишь.

Лешка так девушке и попытался объяснить, только с ней случилась истерика. Она выпихнула его с сеновала в одних трусах, швырнув штаны с рубашкой вслед. Дня через три отошла. Они снова встретились на том же месте в тот же час, неплохо отдохнули. А когда он завел прежний разговор, сказала сурово:

– Леха, заткнись и не трави душу!

– Нюр, ты не подумай… – он собрался растолковать свои соображения. Что не из жалости ей предлагает, что дело совсем в другом, но она не позволила.

– Еще раз пасть откроешь, можешь забыть дорогу на сеновал.

Вот дуреха. Другая побоялась бы такие условия ставить. Опасно же это: Лешка замену быстро отыщет. Для нее, наверно, не это было самое страшное. А он на самом деле боялся ее оттолкнуть. Поэтому отложил беседу. Матери вон расскажет, она с тетей Жанной, Анькиной мамкой покалякает. Глядишь, всё и сладится.

Он выбрался из-под теплого девичьего бочка ранним утром, поздоровался с Устинычем, который по-прежнему сердито топорщил усы, но не ругался: его устраивало, что спать Лешке не давали в родном колхозе и волчицам, караулящим его на дороге, ничего не обломится.

Время поджимало, позавтракать он не успевал, и тетя Жанна вынесла ему теплый пирог с картошкой и крынку молока.

– Крынку верни, охламон! – с притворной строгостью предупредила она.

– Обижаешь, тетьжан! – приложил он руку к груди и помчался к грузовику.

Вертя баранку по холодку, он снова и снова обдумывал женитьбу. У них ведь как – свадьбы после сбора урожая. В один месяц всем колхозом гудят, а потом жди одиннадцать месяцев. Можно бы еще годик, потерпеть, но чем раньше, тем лучше. У ругару семьи большие, четверо ребятишек, как у него в семье, – это даже мало считается. У Устиныча вон десять. Было. Семеро попали под всеобщий призыв – пацаны-тройняшки, три девочки и старший сын. Вернулась одна Анна. Вот он и подсчитал: если не хочет, чтобы детей война сожрала, в ближайшие восемь лет надо всех родить, а затем пять лет переждать. А через эти тринадцать лет Анне будет уже тридцать пять. То ли родит еще, то ли нет. Да и что если сразу не получится? Кто его знает? Не всегда же дети в первый же год после свадьбы рождаются. Он недавно узнал, что мама тоже всё высчитала, только поэтому из Антиповых никто на фронт не попал. Вот он из-за выговоров может первый такую глупость сделать, если не образумится.

…Лешка ударил по тормозам, вывернул руль и зажмурился, ожидая, что полетит в кювет. Обошлось. Грузовик опасно накренился, но, пошатнувшись, снова встал на четыре колеса. Чертыхаясь, он полез из кабины. Откуда взялась на дороге эта девчушка? Словно из-под земли появилась. Ребенок сидел у обочины, съежившись, обхватив себя грязными тоненькими ручонками, втянув голову в плечи. Волосы, правда, были на диво красивыми – белые, точно снег, они блестели на солнце. Так и тянуло дотронуться до них, чтобы проверить – на ощупь они такие же гладкие? Но Леша одернул себя, грозно сдвинул брови:

– Ты какого хрена тут делаешь?! – заорал он, ловя себя на том, что по-настоящему не сердится и страшно рад тому, что не задавил девчонку. Но песочил ребенка, не хуже, чем Устиныч его. – Ты откуда взялась? Почему по полям без присмотра шляешься? Где твои родители? – девочка выпрямилась, и Лешка поперхнулся: не такой это и ребенок, лет четырнадцать определенно есть, вон грудь наметилась. Сбавляя тон, он задал последний вопрос. – Сколько тебе лет? – порыв ветра взметнул прекрасные волосы, и ответы потеряли смысл. Он мог только смачно выругаться, чего не делал лет пять. – Б…!

Ушки у девчонки чуть заострялись сверху. Самую малость, не уродуя ее, но достаточно, чтобы понять – перед ним враг. Шпион.

Эльфийка!

– Б…! – вдохновенно повторил он, совершенно не зная, как себя вести в таких случаях.

Нет, конечно, их учили на уроках НВП 12 обезвреживать шпионов. Предупреждали, что враг это очень опасный и коварный. Не смотреть. Не разговаривать. Изменяться сразу. Сражаться насмерть. Оглушить во что бы то ни стало, иначе смерть.

Но почему никто не сказал, что это может быть тоненькая, беззащитная девочка, которую, кажется, переломишь одним пальцем? Почему его не научили бить слабых, безжалостно разрушать красоту? Не в той семье он родился!

Это вихрем проносились в нем, а девочка вновь обхватила себя, будто замерзла. И он заметил кровь на предплечье.

– Я тебя ранил? – испугался он.

Она повела головой из стороны в сторону. Потом нашла нужным произнести:

– Не ты.

Всё. Он попал. Пока эльфийка молчала, у него еще был шанс. Если не сдать ее в милицию, то хотя бы сбежать, не наделать глупостей. Но нежный голос, похожий на колокольчик, скрипку и шорох прибрежных волн одновременно, пронзил его как гарпун. Он не умрет от этой раны. Он навеки привязан теперь к ней, сделает всё, что она попросит. Пойдет за ней на край света. Пока она не смилостивится и не отцепит этот крючок. И ему хотелось сейчас, чтобы она никогда его не отцепляла.

– Давай перевяжу, – предложил он, заранее наполняясь тоской от того, что она откажется, и он не дотронется до этой неестественно белой, словно фарфоровой кожи.

– Не надо, – и в самом деле отказалась она. – Это ничего, заживет. Подвезешь меня до Панкратова?

Глубоко-глубоко в душе шевельнулось, что не имеет права он ее никуда везти. Если возьмется, можно сказать, сам себе повестку на фронт выпишет. А на поверхности была другая мысль. Если бы она сейчас попросила доставить ее на Луну, а не в районный центр, он бы бросился изыскивать возможности сделать это.

– Садись, – Леша полез в кабину, открыл дверцу пассажирского сиденья. – Заберешься? – он протянул руку.

– Да, спасибо.

Она будто взлетела, так и не дотронувшись до его ладони.

Прежде чем завести машину, он сообщил, глядя прямо перед собой:

– Меня Леша зовут. Извини, что я матом ругался. Обычно я никогда не ругаюсь.

– Лаэртель, – прошептала девчушка и добавила: – Можешь звать меня Ларисой.

– Вот еще! – фыркнул он. – Что я, имя запомнить не могу?

И повернул ключ зажигания.

Олеся следила за гостем уже с каким-то ожесточенным любопытством психиатра, обнаружившего интересный случай. Пошли титры, а парень не отрывался от экрана. Только когда началась следующая передача, задумчиво выдал:

– Не заметил, кто режиссер. Ты не знаешь?

Усилием воли она удержала челюсть от падения. Ну и экземпляр!

– Пырьев, наверно. Он в те годы много колхозных фильмов снимал. А тебе зачем?

– Просто… – Алексей потер мочку уха. – Очень правдиво снято. Как будто он сам это видел.

– Это правдиво?! – воскликнула Леся. – Ты с какой луны свалился? Если уж Платонов для тебя сложноват, почитай Шолохова. Он в «Поднятой целине» почти всю правду передал. А «Кубанские казаки» – это социальный заказ. Рекламная акция, грубо говоря. «Эх, хорошо в стране Советской жить!»

– Ты не понимаешь, – краешек рта дернулся: то ли это судорога, то ли он улыбнулся. – Платонов и… Шо… Шорохов…

– Шолохов, – с готовностью поправила Олеся. «Вот же, блин, темный лес!»

– Да, Шолохов, – с готовностью согласился парень. – Они по-своему правы. А он, – Алексей почему-то кивнул на экран, – по-своему. Это тоже было. Почти так всё и было.

– Тогда зачем тебе имя режиссера? Тут уж скорее автор сценария нужен.

– Автор сценария совершенно точно это видел, я не сомневаюсь. Но и режиссер, мне кажется. Знаешь, мало ведь хороший сценарий получить, надо уметь его воплотить. А для этого надо… чувствовать. Чтобы ты не работу делал, а… как бы переживал это вместе с каждым героем. Тут же не только радость. Не заметила? Тут тоска по тому, что потерял, – Леся оторопела. Ничего такого в фильме она не увидела. Он наконец поднялся со стула. – Ладно, пойду в инете поищу, кто режиссер. Может, у него еще подобные фильмы есть.

– Где поищешь? – не поверила ушам девушка.

– В Интернете, – нет, это дрожание губ без сомнения было ехидной ухмылкой. – Я действительно произвожу впечатление полного дебила? Я не с луны, а из Димитровграда. И да, я умею пользоваться гуглом и сотовым телефоном. Я даже мотоцикл умею водить. И у меня есть ноутбук. Спасибо за компанию.

– Потрясающе, – только и смогла выдохнуть Леся ему вслед. – А байк у тебя тоже есть?

Пауза. Девушка ярко представила, как мозг постояльца посылает запрос на предмет слова «байк». Переводит – «мотоцикл». После этого он осведомляет равнодушно:

– Есть.

Разработка

Дело было мутное. Чтобы не наломать дров, Регина, внимательно с ним ознакомившись, не потребовала разъяснений, а обдумала всё ночью. Фин вчера отлично отремонтировал машину и, как всегда, оставил ее возле отделения, а сам не зашел. Пришлось посетить его еще раз утром, расплатиться. Симпатия – вещь хорошая, но деньги любят счет. Нехорошо, если каторжанин посчитает, что следователь ему чем-то обязан.

Регина мышкой прошмыгнула в кабинет, вытащила из сейфа уголовное дело и снова его изучила. За ночь начало казаться, что она упустила какие-то детали и только поэтому оно непонятно.

Но нет, как она ни вчитывалась, ничего нового не отыскала. Дело было ничуть не толще, чем оперативно-розыскное, за которое ей дали подержаться вчера.

Алексей Антипов, он же Лекс. 25 лет. Ругару. Сослан из мира 2-бета «о». Два – означает второй класс опасности, люди там не живут, только человекоподобные существа, но в принципе, если бы захотели, вполне могли бы. Некоторые любители экстрима с настоящей Земли, любят там достопримечательности осматривать. Да, вот так бывает. Она‑то всю жизнь полагала, что родилась на Земле, а оказалось, что это каторга. А настоящая Земля ей, как и прочим местным жителям, пока недоступна. И неизвестно, будет ли когда-нибудь доступна. Не очень они там, в благополучных мирах, любят выходцев с каторги.

О чем это она? О мире 2-бета «о». Итак, обычные люди там не живут, изредка бывают туристы. Но там постоянно присутствуют наблюдатели. В мирах, которые представляют третий уровень опасности, люди присутствуют исключительно за счет военной силы, и их задача – сдержать поток беженцев и диверсантов в миры класса 1, 2 и дальше. В миры четвертого класса без скафандра соваться нельзя, а вернулся оттуда – благодари Бога, что ноги унес. Но в мирах класса 2 люди-наблюдатели – это великая сила. Причем часто они вовсе не наблюдают, а бесцеремонно вмешиваются в историю существ.

Так вот Лекс в своем мире жил в каком-то колхозе, очень далеком от столицы. И тем не менее его судили по подозрению в серии убийств людей. За другие убийства на каторгу не попадешь, своих режь, хоть в крови утони, пусть твои же с тобой и разбираются. Но человека тронуть не моги. И смертная казнь к таким преступникам применялась довольно редко, в основном каторжные работы от пяти лет до пожизненно, а потом вечная ссылка. Потому что если уж ты отнял жизнь у человека – должен отработать на каторге на благо другим людям. Любая работа, которую тебе определяет суд, спасает чьи-то жизни. Даже если ты орк, которого отправили в колхоз трактористом. Ведь если рассуждать глобально…

Что-то она отвлеклась. Но такие рассуждалки, с припоминанием мельчайших деталей из ускоренного обучения, часто помогали уловить важное.

Суд приговорил Антипова к ссылке. И это было самое непонятное. Поначалу он хорошо себя зарекомендовал. Работал охранником банка, порицаний не имел. Один раз заработал премию. А через год он не вышел на работу. Маг-надзиратель забеспокоился не сразу: все-таки это не каторжанин, а ссыльный. Он имеет право менять место жительства и работу по собственному желанию, главное на новом месте встать на учет. Но через месяц стало ясно: ссыльнопоселенец Антипов воспользовался услугами магов из криминала, ослабил несколько сдерживающих заклятий и ушел из-под контроля системы (в криминале маги были слабые, иначе бы не пошли в криминал, работать на структуру выгоднее; из-за слабости они и не могли снять все заклятия, наложенные магом-надзирателем, только некоторые). А потом появился некий Лекс, совершавший дерзкие ограбления, чаще всего связанные с артефактами. Доказательств, что Лекс и есть Антипов, – море. Только вот поймать его не могли. Еще бы – ругару, даже если он не полностью силу использует, – опасный противник. Но парень к тому же удивительно умен и бесстрашен. Что интересно, ни разу при его ограблениях не погибли люди. Что это? Научился сдерживать порывы или дело совсем в ином? Но в каждом регионе знали: если к ним едет Лекс – жди громкого преступления и висяк. Превентивные меры не помогали: помешать Лексу попасть в нужный ему город ни разу не удалось.

Регина крутила дело и так и эдак, но больше ничего вытянуть из него не смогла.

Повздыхав немного, она решила, что без помощи Кирилла ей не обойтись. Позвонить? Нет, она придет сюрпризом.

Женщина положила дело в сумку и отправилась в прокуратуру. С утра Кир не так занят.

Кирилл был магом. Не настолько сильным, чтобы стать магом-надзирателем, но всё же.

Маги на каторге старались всячески отделить себя от людей, но они были людьми. Это подтверждалось тем фактом, что союзы мага и человека никогда не бывали бесплодными. Только получалась одна неувязочка, феномен, над которым, по слухам, ломали голову ученые настоящей Земли: ни за что не определишь, с каким даром будет у мага потомство. Известно немало случаев, когда у двух сильных магов рождался ребенок без малейшей искры. А бывало, у двух обычных людей появлялся ребенок с огромным даром. Ей вот не повезло, а Кирилла природа одарила. Хотя ему повезло уже тем, что он мужчина! Неизвестно, как там, на настоящей Земле, а здесь явно мужской мир. Другим следователям и вполовину не надо столько усилий прикладывать, сколько ей, чтобы доказать, что она получила звание не потому, что папочка большая шишка, а потому что достойна. Им вообще ничего доказывать не надо. И самое обидное, при всех ее стараниях всё равно никто в это не верит. За спиной так же шепчутся…

Она поздоровалась с миленькой секретаршей-молдаванкой с чудовищной фамилией Могила. Скорчила рожицу, чтобы та не вздумала докладывать о приходе Регины по внутренней связи и толкнула красивую деревянную дверь.

– Кирилл Авдеевич, разрешите?

Чем больше Кир сглаживал различия между ними, тем больше Регина их подчеркивала. Прямо баррикады воздвигала.

Он не отвечал, только взгляд был долгим, бесконечно добрым и терпеливым, так что ей стало стыдно, и она чуть убавила официальности.

– Я по делу.

– Кто бы сомневался, – хмыкнул Кир. – В рабочее время что может привести следователя в кабинет прокурора? Только дело. Уточни, которое, – Регина положила папку перед ним, и Кир принялся ее листать.

А она от нечего делать принялась рассматривать его кабинет. Обычный такой кабинет, без изысков, без индивидуальности хозяина. Всё строго, сдержанно, функционально. Нет, неправда – внутри себя она засияла от озарившей ее догадки – в этом кабинете полно Кира. Это вообще Кир, только в облике интерьера. Сдержанный, целеустремленный, не любящий лишних слов, предпочитающий делать, а не рассуждать.

– Гастролер? – хмыкнул наконец прокурор. – И что тебя интересует? Это вообще, вроде пока оперов хлеб. Не справляются?

– Опера у меня – ух, какие опера! – заверила Регина. – Даже несмотря на то, что мы постоянно собачимся. Но вот заглянула одним глазком, не удержалась. И кое‑чего не поняла, если честно.

– И чего именно? Мне тут всё ясно. Ссыльнопоселенец. Подался в криминал.

– Объясни, за что его сослали.

– Тут же написано…

– Представь себе, нет, – перебила Регина. – Если он маньяк-убийца, то вроде бы не сослать должны, а сразу к стенке. Если было убийство по неосторожности, то каторжные работы, а никак не ссылка. Если причинение вреда любой тяжести, тоже каторжные работы. За что могут сослать, я что-то никак не соображу. У нас же ссыльные – это те, кто срок оттрубил.

– Да какое в данном случае это имеет значение? – недоумевал Кирилл. – Сейчас он преступник. По нескольким эпизодам его вина доказана, по нескольким еще предстоит доказывать. Важнее, что он просто так нигде не появляется.

– Кир, – Регина начала злиться и за то, что хотела произнести, заранее чувствовала себя жуткой стервой, полностью оправдывающей прозвище. Но тем не менее произнесла. – Либо я училась в университете меньшее количество лет назад, либо память у меня лучше. Либо преподаватели мне хорошие попались, спасибо папе. Но вот меня учили, что, если ты хочешь поймать преступника, ты о нем всё должен знать. Хорошо бы прямо с колыбели. Что только так построишь правильный психологический портрет обвиняемого и вычислишь возможные цели, мотивы, убежища, смоделируешь поведение…

– Регин, спасибо не подчеркнула, что ты работаешь, а я так, штаны просиживаю, – если прокурор и злился, то внешне это никак не отражалось. – Ты не обижайся, пожалуйста, но иногда тебя не любят за то, что ты стараешься показать, будто ты одна умная и ответственная.

– Кир, я прекрасно знаю, за что меня не любят, давай не будем об этом.

– Ладушки. Только знай, что наши опера, которые на самом деле «ух, какие», они на основании этой папочки, он постучал пальцем по делу, всё тобой перечисленное построят, щелкнув пальцами. А если тебе этого мало, то никто в этом не виноват. Ты слишком всё усложняешь. Расслабься пока и доверься своим сотрудникам.

– Спасибо, что не назвал дурой, – слегка раздраженно поблагодарила Регина. – А теперь можешь мне подсказать, кто знает об этом деле больше других. Есть в пределах доступности такой человек?

Кирилл обреченно полез в блокнот.

– Записывай, – предложил он после недолгих поисков. – Жангожин Борис, 42‑17‑35.

– А сотовый? – потребовала Регина.

– Сотовый он сам тебе даст, если захочет. Звони, не бойся. У него переадресация идет на сотовый. Если Борик ничего об этом Антипове не знает, значит, в Волгограде вообще никто и ничего не знает, потому что судили его, как ты заметила из материалов дела, в Ульяновской области.

– А Борик – это кто?

– А Борик, Регина, – это исполнитель наказания в южных районах города Волгограда. В особых случаях его и в северные приглашают. Он легко справляется.

– Ясно… Большой чин. А по отчеству его как? Чего ты так к нему… «Борик»!

– Увидишь его – поймешь. Его по-другому не назовешь.

– Ладно, тогда пойду я, – она тут же подхватилась, забрала со стола папку. – Люблю тебя, Кир.

– Не искренно говоришь. А жаль, – хмыкнул он. – Смотри с Бориком роман не закрути. Я ревнивый.

– Я постараюсь держать себя в руках! – она выскочила за дверь и в коридоре сразу набрала заветные цифры. Сначала вместо гудков вызова шел какой-то дурацкий текст: «Абонент находится в состоянии полной кайфухи и расслабухи, просьба не нарушать его блаженного состояния плохими новостями…» Затем трубку взяли. – Алло! – быстро протараторила она. – Борис Жангожин? Извините, не знаю вашего отчества. Вас беспокоит старший следователь Следственного управления Советского района капитан юстиции Нарутова. Вы не могли бы уделить мне полчасика?

– А вы пиво любите, капитан юстиции Нарутова? – ответил ей не вполне трезвый низкий и чуть грубоватый голос.

– Нет, – опешила она. У нее было ощущение, что она пришла на явку и забыла пароль.

– А что любите?

– Молочный коктейль.

– Вы что, шутить изволите? – кажется, исполнитель наказания обиделся. – Я вас спрашиваю, что любите из спиртного. Если вы трезвенница – встреча не состоится, – пару мгновений Регина разевала рот, не зная, как продолжить разговор. Потом быстро глянула на телефон. Нет, цифры набраны правильно. – Вы уснули, Нарутова? Вы, между прочим, с подполковником полиции разговариваете, старшим по званию.

– «Шато-д’Икем», – брякнула она и тут же пожалела. Подполковник ведь может опять посчитать издевкой то, что она называет безумно дорогое вино. Но это был единственный алкогольный напиток, который нравился безоговорочно.

На этот раз паузу выдержал Борис Жангожин. Затем обронил:

– Да, не сойдемся мы с вами характером. Подъезжайте к ресторану «Волгоград». Не знаю, есть ли там «Шато-д’Икем», но хорошая водка точно есть.

О пиве он уже забыл.

– А… – Регина хотела узнать, как же она узнает подполковника, но в трубке уже стало тихо. – Ладно, – пробормотала она, – на месте созвонимся.

…В центре города она не успела даже взять телефон, как к ней подошел бугаина на голову выше ее и раза в три толще. Он напоминал гигантского, заросшего длинной шерстью медведя. Темные курчавые волосы лежали на плечах, и создавалось впечатление, что расческу они никогда не знали. Щеки тоже заросшие, причем не похоже, что мужик отпускал бороду. Казалось, он ушел в запой и потому давно не брился. Черная кожаная куртка – это в волгоградскую-то жару! Черная рубашка расстегнута пуговицы на три, так что красовалась сильно заросшая грудь. В руках черные очки.

– Так вот вы какая, капитан юстиции Нарутова, – он сделал петлю, словно хотел увидеть ее со всех сторон. – Наслышан, наслышан. А я Борик, – вместо ладони, как можно было предположить, он подал ей удостоверение.

Регина внимательно его изучила. Ошибки нет – это лохматое чудище и есть Борис Жангожин, подполковник полиции. Отчества не стояло и в удостоверении.

– Прошу, – предложил он и повел, совершенно выбитую из колеи Регину в ресторан.

Она была здесь впервые и откровенно глазела вокруг, как нищенка, неожиданно попавшая во дворец. Пожалуй, «Волгоград» для такого ресторана – блеклое название, совершенно не отражающее его сути. Это были настоящие королевские хоромы. Ее повседневные брюки и блузка казались чем-то инородным. Регина рассматривала стены, люстры, столы… Затем пожалела себя. «Нигде‑то ты не была, ничего толком не видела… Дело, только дело!»

Посетителей было немного, и они наверняка немногочисленные гости города, остановившиеся в гостинице, при которой находился этот ресторан. Борик усадил ее за дальний столик в простенке между окнами. Там их уже ожидала бутылка «Шато-д’Икем», а также графинчик с водкой.

Опустившись на стул, Регина тут же достала папку, но Борик запротестовал:

– Уберите!

– Но… – попыталась возразить Регина.

– Уберите, уберите, – непререкаемым тоном приказал подполковник. – Мы же с вами не в кабинете. Зачем светиться? То, что надо, я уловил. Об Антипове хотели расспросить? Я вам без бумажек расскажу всё, что знаю. Вы сегодня обедали?

– Нет, но…

– Выбирайте, – он протянул меню. – За едой всегда приятнее заниматься делом, – Регина упрямо сжала губы, тогда он наклонился ближе и заговорщицким тоном подмигнул: – Мне сто пятьдесят два года недавно стукнуло, как вы думаете, кто кого переупрямит? Не закажете вы – закажу я. Не факт, что мой заказ вы съедите с удовольствием. Но съесть придется.

К ним подошел официант, и Регина, скрипя зубами, заказала жульен. Борик выбрал отбивную, салат из помидор и нарезку сыра. Как только холодные закуски принесли, он подвинул обе тарелки ей.

– Это вам. Я такие штучки не люблю. А вы чем-нибудь себя займете, пока принесут заказ, – он налил ей вина, себе водки. – Вопросы задавать будете или мне самому рассказать по вдохновению?

– Рассказывайте, – позволила Регина. – Если что-то будет неясно, я не промолчу.

– Ешьте, – в тон ей позволил Борик. – Уговор такой – вы едите, я говорю, – и как только Регина наколола вилкой кусочек сыра, продолжил: – Начну, пожалуй, с того, откуда я про Лешку знаю. Его ведь четыре года назад сослали. Жил он на Везиофее, который в вашем деле обозвали мир 2-бета «о». Любопытный мирок, ну да не суть. А на каторге я служу, слава богу, скоро стольник стукнет, так, что понятно, что на 2‑бета «о», я не был. Зато у меня была знакомая, которая, кстати, выступала свидетельницей по делу Антипова. Вот она – обычная женщина, как вы, кстати, – она служила наблюдателем на Везиофее. Всё, что знаю, – знаю от нее. Но уверен: сведения вполне достоверные. Зачем бы ей врать?

Им принесли заказ, и официант снова испарился.

– Вижу, у вас уже вертится на языке вопрос, – улыбнулся Борик и хряпнул еще одну рюмочку. – Вы кушайте, не отвлекайтесь. Если уж я совсем ваши вопросы не отгадаю, потом зададите. С рождения я вам жизнь Антипова не перескажу. Только запутанную историю его ссылки. В деле ведь сказано, что подозревался он во множественных убийствах, но не сказано кого и при каких обстоятельствах. А всё потому, что ни один эпизод не доказан. Улик нет вообще! Кроме факта нахождения Антипова рядом с погибшими незадолго до смерти. Вас, конечно, интересует, как Леша Антипов вообще наткнулся на человека, чтобы его убить. Миры класса два людьми не изобилуют. Так, какой-нибудь сумасшедший турист и наблюдатели. И те и другие дальше городов, а то и столицы носа не суют. Какова вероятность, спросите вы, что деревенский парнишка, никогда не ездивший дальше районного центра и принадлежащий к очень мирной, по сравнению с оборотнями и даже людьми, расе, столкнулся с человеком и убил его? Один шанс на миллиард! А может, и больше, не силен я в статистике. Так вот. Люди Антипова завербовали. Дело было так. Нашумевшая шпионская история, которая вроде до сих пор обсуждается. Этот самый Антипов случайно столкнулся с эльфийкой, когда ехал грузить зерно. Уборка урожая у них там была, понимаешь. Я так думаю, неслучайно она его запеленговала. Скорее всего, поджидала у дороги кого-нибудь подходящего. Попался Леша. А магия эльфов – ты же знаешь – это как под БелАЗ попасть. Не каждый третьего класса устоит, а для второго класса – безнадега. Даже если эльфийка ослабла и всё такое. В общем, когда его доблестная милиция повязала, один исход ему был – пуля в затылок после долгих пыток. А наблюдатели заинтересовались. Хороший парнишка ведь, не повезло просто. Умный, добрый, чуткий. В общем, выцарапали его с воплями. Проверили – от заклятий чист. Пристроили в нашей столичной организации курьером, а впоследствии хотели агента из него сделать. Чтобы вербовал для каторги кадров.

– И обучали его как агента, да? – хмыкнула Регина. – А мы теперь удивляемся, почему его поймать трудно.

– Да-да, – охотно подтвердил Борик. – Обучали парня от души. А как не обучать, если такой подходящий материал? Человеку десятилетия нужны, чтобы достичь мастерства, которого он достиг за два месяца. Нет, ну, конечно, человек слабее, мышцы качать нужно и всё такое. У ругару-то всё готово, только чуть подтолкнуть в нужном направлении… Ладно, иджеме дале, как выражалась моя польская подруга. В столице дали Антипову комнату в общаге, в той же, где и наблюдатели тусовались. Они, понимаешь, не брезгливые. И вот тут самое интересное началось. Парнишка, ты и по фоткам видишь, – симпатяга. Для баб – находка. Иммунитет сильный, любые венерические болезни побеждает за день, если вдруг не с той переспит. Так что не заразишься от него. И не забеременеешь, ясное дело, тоже. Куча проблем разом решается. Обхаживать стали Лешу. Только, хотя заклятий на нем и не было, но от магии эльфийской он, наверно, не совсем отошел. Весь такой задумчивый ходил. Будто не в себе. Но примерно через полгода пригласила одна его в гости.

– Ваша знакомая наблюдательница? – не выдержала Регина, которая доела жульен и глотнула восхитительного вина. Борик знай попивал водочку, хотя она заподозрила, что в кувшине вода и он дурит ей голову: никакого эффекта не вызывал в Борике напиток, хотя он даже не закусывал.

– Наблюдательница, да не моя знакомая, – усмехнулся подполковник. – Ты слушай, не перебивай. Так вот, пригласила с определенной целью: накормить, напоить, на себя положить, что ей с успехом удалось. Видеть это не видели, но слышали многие. Бурное было свидание. После этого Леша, что называется, отряхнулся и ушел. Чему тоже были свидетельницы. А утром раздался выстрел в комнате этой девушки, и нашли ее с простреленной башкой и пистолетом в руках. Оружие она чистила. Неаккуратно очень. Не соблюла правила техники безопасности, понимаешь. Поохали и закрыли дело. Еще через несколько месяцев замаячила рядом с Лешей другая дама. В звании майора юстиции. Старше Антипова лет на пятнадцать, хотя и хорошо сохранилась. Долго танцевала вокруг парня. Уговаривала на каторгу опером ехать – незаменимый работник был бы! А ей как раз по выслуге лет скоро полагалось отбывать. Она его, значит, с собой прихватить собиралась, чтобы рядышком был. Долго ли, коротко, согласился Леша ехать или нет – неизвестно. А вот в гости к майору он заглянул на ночь глядя. Да и задержался чуток. Дела были, понимаешь, приятные для обоих. Ближе к утру вызвали даму по какой-то срочной надобности, и обратно она уже не вернулась. Попала… под клыки, если так можно сказать, бешеному оборотню. Жутко. Оборотня пристрелили на месте, стали жить дальше.

– Антипов был вне подозрений? – на всякий случай уточнила Регина.

– Абсолютно! – широким жестом отмел Борик подобное предположение. – Случай и всё. Но потом наступил Новый год. Всеобщая попойка и праздник жизни. Леша нахлебался в зюзю. Девчонки-секретарши, обрадованные таким поворотом, рвали его на части. Не знаю, скольких он осчастливил, но, судя по всему, человек пять.

– Потому что утром было пять трупов? – предположила Регина.

– Точно! – неизвестно чему обрадовался Борик и отправил в рот очередную рюмку. – В обнимку с одним из трупов он спал.

– Причина смерти?

– Причина на любой вкус. Одна отравилась, одна подавилась оливкой, одна в нетрезвом виде свалилась с лестницы и свернула шею, одна столь же нетрезвая вышла дохнуть свежего воздуха, да так и заснула в сугробе – замерзла. Ну, и та, которую он обнимал, умерла от сердечного приступа.

– Здорово… – без улыбки произнесла Регина.

– Еще бы! Расследовали-расследовали. Вспомнили предыдущих женщин Антипова. Определили: налицо связь. Судили.

– А улики?

– А улик никаких! – опять обрадовался Борик. – Ни прямых, ни косвенных, ни даже магических. Все видели, как Лешка этих девиц… радовал. Ничего другого не видели. Но связь‑то налицо!

– И за недоказанностью его сослали?

– Ну да. И строго-настрого – к женщинам не подкатывать. Если сама вешается, тогда ладно, так и быть. Но она должна ясно и четко сформулировать свое желание. Иначе Антипов нарушает закон.

– Такое ограничение на него наложили?

– Да.

– Понятно.

– Что вам понятно, капитан Нарутова? – заинтересовался Борик.

– Что мои, так сказать, соратники, не захотели хорошо делать свое дело, в результате посадили парня «на всякий случай». И теперь мы имеем высококвалифицированного неуловимого вора, которого сами же и обучили. К тому же он взломал несколько ограничений и получил стойкую ненависть к органам правосудия, так что стал в два раза опаснее.

– Вы считаете, что он невиновен? – заинтересовался Борик.

– Я считаю, что если он виновен – докажите это и приговорите к высшей мере, потому что столько трупов прощать нельзя. Если он болен – вылечите или опять же пристрелите, как бешеного оборотня. Но если вы, дорогие мои, не уверены, что виноват он, то по какому праву отправляете его в ссылку? По какой такой статье?

– В чем-то ты права, – покаянно склонил голову подполковник, в очередной раз невпопад переходя на «ты». – Но на каторге за подозреваемыми присмотреть легче.

– Да? – деланно изумилась Регина. – И кто же, интересно, следил за ним в последние три года? Кто скажет, спал ли он с кем-нибудь и что произошло с этими женщинами? Вы же сами заметили – погибали исключительно женщины, так что отсутствие трупов на местах его преступлений абсолютно ничего не доказывает.

– Не доказывает, – согласился Борик.

– Ладно, мне пора… – она схватила сумочку.

– Ну так я помог чем-нибудь?

– Конечно! – спохватилась Регина. – Я обдумаю то, что услышала, но кое-какие мысли уже сейчас появились. Отдельное спасибо за обед и вино, – поблагодарила она.

– А вы бутылочку с собой возьмите. Всё равно я эту сладость не люблю, а вы только один бокал выпили. Официантам, что ли, дарить?

– Неудобно как-то… – засомневалась Регина.

– Чего там неудобно! – возмутился подполковник. – Берите и всё. Вот я заткну сейчас, – он собрался соорудить пробку из салфетки, но не успел. К ним подошла миловидная пухленькая официантка.

– Позвольте, я закрою бутылку пробкой, – предложила она и словно фокусник не только закрыла горлышко, но и упаковала в подарочный пакет, прощебетав в пространство между Региной и Бориком. – Будем рады видеть вас снова.

– Благодарю, – Регина поднялась, Борик остался сидеть. Потом будто спохватился.

– Вы идите, а я отдохну еще. Отбивную свою доем.

Проследив за его взглядом, Нарутова заметила, что он перемигивается с официанткой, и с трудом сохранила невозмутимость.

В машине положила бутылку на соседнее сиденье – с пробкой можно не бояться, что прольется, но надо домой заехать. Не кататься же весь день с таким «пассажиром». «Борик… Надо же!» – она покачала головой и повернула ключ зажигания.

Первый прокол

Пихлер, слегка успокоившись, попробовал еще раз добыть ключ. Не хотелось беспокоить Лекса по таким пустякам, выходило, что он совсем уж беспомощен. С утра он уже дежурил возле дома Зинаиды. Машину сменил, внешность тоже. Не должна заметить. А полиция – что полиция? Вот если бы она в следственное управление на Казахской сунулась, тогда стоило бы беспокоиться, а здесь тоже человечек от них есть, да только если он каждое заявление сумасшедшей будет рассматривать – сам свихнется. Да и сотрут ее, как будто ничего и не было – изобрели такие штучки. Пишут особой ручкой, потом стирают. Кто пойдет проверять, что стало с его заявлением? Немногие. Тем более что-то серьезное они всегда рассматривают, только на глупые заявления внимания не обращают, чтобы не загружать себя бессмысленной работой.

Зинаида вышла из дома взвинченная, как всегда. Опять, наверно, с сыном поругалась. Интересно, как бы сложилась ее жизнь, если бы она сняла медальон? Неужели бы точно так же терпела этого хама и оболтуса? У Севы детей не было и, когда он сталкивался с подобными семьями, клялся себе, что никогда, никогда! не позволит сыну так с собой обращаться. В бараний рог бы скрутил Богдана-засранца. Если бы у Зины были деньги, и она обратилась к нему за помощью, он бы не взял с нее много, для собственного удовольствия приструнил наглеца.

Но сейчас следовало переживать о другом. Приняв облик усталой женщины, чем-то напоминавшей Зинаиду, только старше, он последовал за ней. Шахович преследовал ее буквально по пятам, ища удобного случая. Не так-то легко отобрать медальон, не привлекая внимания. Даже убить ее сложно. Он ждал удобного момента…

В маршрутку следом за Зинаидой он сел уже мужчиной средних лет, в очках и пижонской рубашечке. Жалко предметы нельзя брать с собой – они бы здорово дополнили образ. Но если внешность и одежда у него менялись быстро и незаметно, достаточно было восстановить в памяти нужный образ, то предметы меняться не желали. Интеллигенту, в которого он превратился, подошел бы тубус якобы с чертежами, или портфель, или в крайнем случае барсетка. Но затем он собирался превратиться в девушку, и куда бы он дел этот аксессуар? В кусты выбросил? Заметут как террориста. А с одной вещью весь день ходить – слишком уж приметно. Она и без того каждый раз его вычисляла.

Зина выскочила из маршрутки на перекрестке и помчалась через дорогу. Пихлер благоразумно не спешил за ней. Сменив облик, нажал на кнопку светофора и перешел улицу, когда загорелся зеленый свет. Лишь на той стороне догадался: она его заметила! Опять заметила.

Внезапно Севу осенило. От постоянных ударов тело теряет чувствительность. Но бывает и наоборот: человек, которого часто били, ненавидит малейшие прикосновения. А Зинаиду так часто била жизнь, что у нее обострилось предчувствие неприятностей. От него исходит угроза, и она улепетывает, будто заяц, в надежде спастись. Только вряд ли ей это удастся. Ну, если только очень повезет, и она избавится от ключа… Но это вряд ли. Рука не поднимется

Рано Зина радовалась. Отпущенное ей количество удачи и положительных эмоций закончилось на удивление быстро. С утра сын снова начал канючить деньги, уверять, что вчера она ничего не дала, затем опять ругался матом, швырял вещи. Телефон разбил домашний, хотя как раз телефон ему нужен больше, чем ей, – Богдан со своей девушкой чуть не каждую ночь разговаривает. Она же впервые в жизни не ответила сыну криком, а сбежала. Знала: если задержится, обязательно отдаст последние деньги.

Зина мчалась на остановку, а сама переживала, что Богдан еще какую-нибудь пакость подложит. Разобьет любимую кружку, порвет занавески. Что если она вернется в разгромленную квартиру? Может, лучше было отдать еще полтинник? Заняла бы опять денег на проезд, как-нибудь до зарплаты прожили…

Уже садясь в маршрутку, она поняла, что за ней опять следят. Опять! До дороги ее вела женщина, некрасивая и вроде бы неприметная, по крайней мере описать внешность она бы не смогла. После – мужчина в очках. А потом его сменила девушка. Зинаида рванула через дорогу, рискуя попасть под машину, но почему-то казалось: стоит войти в институт – и она будет в безопасности.

На работу Зина пришла первой. Когда она в первый раз попала в это издательство, ее объял ужас: неужели здесь придется проработать несколько лет? Потолки с обвалившейся штукатуркой, огромные окна, немытые, наверно, со дня постройки здания, пыльные шторы, столы, хаотично расставленные по всей комнате, – целых семь штук… Всё наводило уныние. Семь человек в одной комнате вообще испытание не для слабонервных. Потом оказалось, что всё не так плохо. Столов семь, да компьютера-то три. А без компьютера какой редактор? Вот и получалось, что работали они вчетвером: она – технический редактор, Лена – обычный редактор, Ирина – делопроизводитель (в издательстве на удивление много всяких бумажек) и начальник из бывшей союзной республики. Немало людей работало здесь от случая к случаю, удаленно, но они особо не беспокоили. В самом издательстве народ подобрался на диво – три разведенных женщины и чрезвычайно интеллигентный и грамотный мужчина предпенсионного возраста. В общем, очень хорошо сработались. Только из-за этого Зина и не рвалась в другое место, несмотря на задержки в зарплате. Покой на работе – он дорогого стоил.

Она привычно включила компьютер и, пока он загружался, включила кондиционер, поставила в холодильник скудный завтрак – пшеничная каша, зато целая банка. Если добавить глютоматик, сойдет за курицу. Едва комп включился, Зина кинулась к нему, словно там было спасение. Набрала логин и пароль для выхода в Интернет, путая буквы, так что вошла только с третьей попытки, когда заставила себя сосредоточиться и успокоиться. Набрала в поисковике «Вконтакте»… И остановилась. Она‑то заходила со странички Богдана, а теперь она с сыном поссорилась, он ей вообще не скажет, ответил Елисей на сообщение или нет. Взломать страничку? Это только в книгах и детективах умные люди сразу угадывали нужное слово или комбинацию цифр. Или программку для взлома под рукой имели. Ничего подобного ей было не под силу. К тому же либо она тупая, либо сын у нее сложный, но она не могла даже предположить, каким может быть пароль. Завести собственную страничку и написать еще раз? Долго.

Боже мой, она так нервничает, а ведь, возможно, ей вообще не написали!

От нечего делать нажала на кнопочку «Забыли пароль или не можете войти?». «Пожалуйста, укажите Логин или E-mail, который Вы использовали для входа на сайт. Если Вы не помните этих данных, укажите телефон, к которому привязана страница», – выдал ей комп, и она возликовала. Она точно знала, что сын регистрировался на ее номер. Бодро вбив цифры, она стала ждать СМС.

Пришла Лена – худенькая натуральная блондинка. Выглядит хрупкой девочкой, но на самом деле закаленная в боях с бывшим мужем стальная леди. Поздоровавшись, Зина ввела в нужное поле присланный код и – вуаля – зашла на страничку сына. Хорошо, что Богдан сам Вконтакте не сидел.

Елисей откликнулся. «Здравствуйте, тетя Зина! Я как будто почувствовал что вы мне прислали сообщение. Мой прадедушка Олег Михайлович Чистяков умер восемь лет назад. Я тогда даже не родился. Но я могу познакомить вас с моим дедушкой Леонидом Олеговичем Чистяковым. Приходите к нам в гости. Мы живем на улице Казахской дом 15а квартира 16. Лучше приходите вечером. Мама меня забирает от бабушки в пять часов вечера».

«Наивный ребенок! – посетовала Зинаида. – Нежели никто его не научил, что нельзя давать свой адрес?» Она отметила, что мальчик на редкость смышленый. Запятые не расставил, но слова без ошибок. Пожалуй, Богдан написал бы хуже.

Немного успокоившись от утренних треволнений, она напечатала ответ.

«Дорогой Елисей! Спасибо за приглашение, но, пожалуйста, никому не пиши свой адрес. Сейчас много плохих людей. Я постараюсь зайти к вам сегодня вечером. Если захочешь написать мне письмо, то сюда не пиши. Это страничка сына. Вот мой электронный адрес: zina_yagisheva@mail.ru. Передавай привет маме и папе!»

Она отправила сообщение, тут же стерла всю переписку и вышла со странички. Если Богдан попробует войти и не сможет, подумает, что его взломали. Она скажет ему код, который придет на телефон, а сама пользоваться таким способом больше не будет. К чему шпионить за собственным сыном? Нехорошо это.

…Благополучное разрешение этой проблемы придало Зинаиде сил. День, который раньше казался нескончаемым, прошел на редкость быстро, и сделала она довольно много. Зина немного пришла в себя. Зря она так волновалась. Или действительно ей примерещилась погоня? Как‑то неправдоподобно это всё. Если за ней следило так много агентов (или как их там называть?), то они должны были находиться где-то рядом. И в любом случае, зачем она им понадобилась, следить за ней? Или дело в талисмане?

Наконец Зина решила, что если, когда она выйдет с работы, ей опять привидится слежка, то она отправится прямиком к Елисею Чистякову. Если же нет – поедет домой.

И опять ее хорошее настроение улетучилось, едва она вышла на улицу. И дело было не в удушающей жаре, которая не спадала и к вечеру, а в том, что машина, стоявшая напротив входа, показалась очень уж знакомой. Поклясться она не могла – номера не запомнила, – но возникло стойкое ощущение, что именно эта модель красовалась утром возле ее подъезда. А уж когда следом опять потопал какой-то человек, она, нимало не сомневаясь, перешла дорогу и поехала в противоположную сторону от дома. Зина хорошо знала Казахскую улицу. Нужный дом найдет быстро.

Дальше всё происходило не хуже, чем в детективном сериале. Выйдя из маршрутки, она метнулась в нужный двор, а преследователь – немолодой кавказец – уже не таясь, припустил за ней. Подскочив к подъезду, Зина поняла, что не успеет набрать нужную квартиру на домофоне. А надо ведь не только набрать, надо дождаться пока снимут трубку и внятно объяснить, кто она такая, чтобы ее пустили…

Она беспомощно оглянулась. Мальчик, игравший в песочнице, встал во весь рост, изучающе ее рассматривая.

– Вы тетя Зина? – спросил он.

– Да, – она с тревогой взглянула на кавказца, тот стоял метрах в тридцати и словно прислушивался к разговору, но подходить ближе явно не собирался. – А ты Елисей? Я узнала тебя по фотографии. А почему ты один гуляешь?

– На меня можно положиться. Мама за мной иногда посматривает в окошко. Мы на четвертом этаже живем.

– Ясно. А папа? – зачем-то поинтересовалась она.

– Папа в Москву уехал деньги зарабатывать. Это не наша квартира. Ее маме дали, потому что она секретарем работает. А если уволится, нас выгонят. Мы много накопили. Папа годик поработает, и мы купим квартиру.

– Ясно, – повторила Зинаида. Глупая ситуация – не предложишь же мальчику: «Пойдем к твоей маме». Как она отнесется к такому вторжению? Повернуться и уйти она тоже не могла, потому что преследователь по-прежнему наблюдал и ей было страшно. Будто стоит ей отойти от Елисея, и ее сразу убьют. Глупости, конечно, но заставить себя поехать домой она не могла.

– Если вы хотите познакомиться с дедушкой… – заговорил малыш.

И тут Зинаиду будто что-то подтолкнуло. Она быстро сняла талисман и направилась к мальчику.

– Знаешь, давай так. Я тебе оставлю медальон, который получила в наследство от отца, а ты его покажешь дедушке. Если ему эта вещь знакома, значит, нам имеет смысл встречаться, а если нет – то ты мне напишешь письмо электронное, я приду и заберу медальон обратно. Хорошо?

– Хорошо, – Елисей смотрел на круглую медяшку, покачивающуюся на шелковом шнурке, с опаской. Но потом все-таки протянул руку и зажал ее в ладони. Тут же нахмурил лоб. – Он кусается!

– Да? – улыбнулась Зина. – Никогда не замечала, но всё может быть.

– Я пойду домой, – мальчик словно разом устал. Елисей сунул медальон в карман. Подойдя к металлической двери и прижав к металлическому кругляшку магнитный ключ, он дернул дверь на себя, одновременно обернулся и очень серьезно сказал: – До свидания!

Но прощался мальчик словно вовсе и не с ней, а с кавказцем за ее спиной.

«Ну и ушлая бабенка!» – воскликнул в очередной раз Пихлер и поцокал языком. От дома Чистяковых он ушел еще до того, как захлопнулась подъездная дверь. Когда Зинаида неожиданно не поехала домой, он обрадовался. Нарушение привычного маршрута всегда делало человека беззащитным. В такие моменты легче его подстеречь. Судьба давала замечательный шанс! Грех упустить его…

Но когда Севу озарило, куда она идет…

Выживание нелегалов на каторге зависело от того, насколько хорошо ты знал врагов и их диспозицию. Он занимался разработкой магов-надзирателей долго и кропотливо, поэтому точно знал, где ему появляться не следовало. Откуда Зинаида узнала, что ее спасение в этом доме, он даже предположить не мог. Но она знала. И предприняла единственный верный шаг – отдала ключ Елисею Чистякову. Теперь она могла спать спокойно. Ее жизнь и смерть не имели для Шаховича никакого значения.

Теперь надо думать, как добывать медальон. Что же за невезуха такая?

Но отчаиваться он не привык. Покрутившись среди каторжан и ссыльных, живущих неподалеку, Сева узнал две вещи. Первое: Гриши Чистякова в городе нет, он уехал в Москву. Второе: его жена – обычная женщина. Она понятия не имеет, кем работает муж, ничего не знает о каторжанах и особенностях каторги. Она даже не знала, что живет на каторге.

Эти известия Пихлера вдохновили. Кажется, дом мага-надзирателя не охраняли. Раз в неделю вроде бы заходил Борис Жангожин – друг семьи. Фигура опасная и влиятельная. Но за неделю можно столько успеть…

Не откладывая, Сева первым делом нанял вия13. Тот и обошелся ему недорого, потому что зуб у него был сразу на три поколения Чистяковых. Начиная от Олега и заканчивая Гришей. Затем по какому-то наитию он зашел на станцию скорой и пообщался с есхотом, отбывавшим там наказание. К его счастью, он тоже был зол на Григория Леонидовича, так что ему и платить не пришлось. Шахович только сказал:

– Ты это, братан… Если вдруг вызовут к Чистяковым… Не особо старайся, лады? Если там кто-нибудь умрет – будет в самый раз. Отомстишь и за себя, и за всех нас. Лады?

Есхот помолчал, искоса поглядывая на Пихлера – только так проглядывала истинная сущность Севы через человеческую оболочку.

– Лады, – наконец произнес он.

Сева ему не угрожал. В глазах парнишки читалось понимание: если он не выполнит этой невинной просьбы – смерть придет к нему самому.

«Тесей»

Комната в мансарде была крохотная. В полный рост Лекс мог стать лишь в ее центре да у самой стены. Дальше потолок резко шел на скос, как обычно в мансардах. Всё, что здесь умещалось – кровать рядом с деревянными перилами лестницы и небольшая тумбочка. Еще сюда для чего-то принесли старую табуретку, совершенно не вписывающуюся в интерьер дома, – будто ее забыли на чердаке до ремонта. Напротив кровати небольшое окно. В таких условиях он ни разу не жил, но всё равно не привередничал. Надолго он тут не задержится, а чтобы переночевать да в Интернет выйти много места не надо.

Сейчас он нашел новый фильм, поэтому старательно пялился в экран ноута, который держал на коленях, но сюжет проходил мимо сознания. Мысли занимало то, ради чего его вызвали в Волгоград.

Шахович только что позвонил и отменил встречу. Сказал, что с ключом вышла заминка, поэтому надо подождать денька два-три. Лекс не возмущался. Отдых он любил меньше, чем «работу», но и он был необходим. Такое чередование и нравилось. Он изучил схему дома, добытую Севой. На ней тоже зияли белые пятна: когда Пихлер посещал Юсифова в последний раз, ему экскурсию по дому не проводили. Но самое главное на ней отметили, и, как они добудут артефакт, Лекс примерно представлял. Он мог бы справиться с этим и без напарников. В крайнем случае нанял бы кого-нибудь из ссыльных или нелегалов. Но Сева потребовал, чтобы ему помогала команда Павла. Это непременное условие найма. Наверно, у него были на то резоны, поэтому Лекс не отказался. Деньги его мало интересовали, а вот необычное, сложное дело – очень привлекало. С людьми он ни разу не работал, почему бы и не попробовать?

– Пашка совсем тебя бросил! – сначала на лестнице появилась голова Леси, потом ладони с зажатым в пальцах диском, а затем и вся она, опять в черном. – Это никуда не годится, – посокрушалась девушка и села рядом с ним на кровать. – Я тебе диск принесла. «Дело было в Пенькове» видел?

– Нет, – лаконично ответил он.

– Ну вот, глянь. Тебе должно понравиться. А что ты делаешь? – девушка заглянула в ноутбук. Переносной модем Лекс купил дорогой, тариф тоже, так что мог свободно смотреть фильмы онлайн. Сейчас он загрузил «Пять невест»14. – Можно с тобой посидеть? – спрашивала так, будто в положительном ответе не сомневалась. Как тут откажешь?

– Поставить сначала?

– Нет, не надо, – запротестовала она. – Я в общих чертах знаю, в чем там суть.

– Ладно, – он ногой подвинул табуретку и поставил на нее ноут. Чуть откинул крышку. – Так видно?

– Да, спасибо, – Леся уставилась в экран и на гостя больше внимания не обращала.

Лекс всё так же смотрел будто сквозь экран, не мог сосредоточиться. Забавно придумали, но очень уж неправдоподобно. И абсолютно не похоже на его родину. Самолеты в тыл с фронта не летали. Рядом с эльфами вообще техника глючила, только поэтому набирали новых и новых солдат. А то бы устроили ковровую бомбежку – и нет эльфов. Потому как они с техникой не дружат совсем. У них магия. Это на каторге остроухие водят машину, служат в спецназе с автоматом в руках. Но, скорее всего, это был какой-то другой подвид, не с Везиофеи.

Никакие женихи с фронта не приезжали. Они женились прямо там, на таких же фронтовичках с автоматом. Это удобнее. И не придется девушку, которой повезло, и она не попала в призыв, тащить в опасное место. Безусловно, не было деревень, в которых бы жило много женщин и почти не осталось мужчин. Всеобщий же призыв. Да и для воспроизводства нужны оба пола, а фронту постоянно новобранцы требуются. Там, в центральном комитете, не дураки сидят, всё прекрасно понимают, поэтому солдат набирают грамотно.

Старые фильмы – «Богатая невеста», «Трактористы», «Стряпуха» – нравились тем, что позволяли заглянуть домой. Не по‑настоящему, конечно. Не мог он узнать, что с его родителями, где братья, вышла ли замуж Танюха. Но ощутить всей кожей, всеми внутренностями обычную, спокойную жизнь он мог. Поэтому пересматривал фильмы снова и снова. Иногда натыкался на что-то новое, как с «Кубанскими казаками». Но удачных находок было мало.

Вот и к этому фильму можно особенно не приглядываться, а поразмышлять о своем. Например, об Олесе. Что с ней делать?

Павел категорически запретил гостю общаться с сестрой. Лекс выполнил бы эту просьбу не из-за страха перед Токарем, а чтобы избежать ненужных ссор. Но девушка сама к нему прицепилась. И это не первый раз. Так было в родном колхозе. Так было у наблюдателей. И если дома он еще мог предположить, чем привлекает женщин, – все-таки молодой, веселый, ухаживать умеет, заботится о том, чтобы женщине было хорошо, – то сейчас это было совершенно необъяснимо. После потери Лаэртель, он словно впал в кому. Жизнь потеряла вкус, он делал всё механически. И так же механически отмахивался от девушек, потому что свидания с ними превратились в нудную, абсолютно ненужную ему обязанность. Он предпочитал занятия, которые загружали мозги, а не только тело. Нет, если его напоить, то всякое с ним можно делать. Можно взять измором, приставая снова и снова. Он уставал тратить силы на бессмысленную борьбу. Вам это так нужно? Получите и отстаньте. Когда они умирали, он не испытывал ничего, кроме недоумения. С таким же недоумением он отдал себя правосудию, не делая ни малейших попыток оправдаться. И лишь гораздо позже пришла обида. Словно люди завели себе забавное домашнее животное, а потом наигрались и отправили его в приют, не утруждая себя какими-либо объяснениями. Найди они хоть одну улику, подтверждающую его виновность, Леша бы признал, что ссылка справедлива.

Другие девушки были ему не нужны, но с Олесей всё было иначе. Она с первого взгляда чем-то привлекла, и сейчас, исподтишка посматривая на нее, сидевшую рядом с диском в руках, он сообразил чем. При всей внешней несхожести: Лаэртель – блондинка и почти ребенок, Олеся – жгучая брюнетка и худенькая, но вполне сформировавшая женщина, – была в обеих детская доверчивость и любопытство. Беззащитность. Она ведь пришла сюда не потому, что хочет его соблазнить. Ей интересно, что это за необычный экземпляр. Хочет его исследовать. От этого в душе разливалось давно забытое умиление.

Леся хихикнула, когда главный герой устроил сцену ревности девушке-шоферу. Искоса взглянула на Лекса. Он тоже вежливо улыбнулся.

Когда фильм закончился, Олеся повернулась к нему. Черные глаза точно буравили черепную коробку, стараясь узнать, что он за фрукт.

– Ну как? – потребовала она. Но собиралась прочесть правду по выражению его лица, а не доверять словам. А почему? Боится, что соврет? Хотя, с другой стороны, так трудно беседовать с теми, кто не знает о каторге. Так и приходится себя сдерживать, что-то умалчивать, что-то смягчать, то есть всё же врать. В прошлый раз она заставила его крутиться, как пехотинца под эльфийской магией. Сейчас такое же начнется.

– Забавный фильм, – вежливо произнес он. – Добрый.

– Но? – она правильно уловила его интонацию.

– Но правды мало. Его сняли, чтобы развлечь.

– А может, у каждого своя правда? – поддела она. – Как у Шолохова и Пырьева?

Лекс не поддержал шутливый тон, категорически возразил.

– Нет. Здесь вообще ни в чем нет правды. Сама история… – он хотел сказать «лживая», но смягчил: – Неправдоподобная. Полет с фронта… Погоня за летчиком по деревням. Ты правда думаешь, что там было так мало милиции, что они не могли поймать одного человека? И с житейской точки зрения. Нельзя проехать на грузовике по деревням и набрать девушек, которые непременно станут хорошими женами. Вот у главного героя сложится. У остальных – нет.

– Как ты суров! – притворно осудила его Олеся, в голосе опять слышалась ирония. – А как же любовь с первого взгляда? Ладно, шучу, – тут же пошла она на попятный. – Но неужели совсем ничего хорошего в этом фильме нет?

– Почему же, – возразил Лекс. – Не все люди кино для правды смотрят. Тут есть настроение, надежда… Это тоже многого стоит. Главный герой очень хорош. Неплохо сыграл. И выглядит очень… правдиво, как ни странно.

– На тебя чем-то похож!

Опять подкалывает. Но это даже забавно.

– Вовсе не похож, – отказался Лекс, радуясь, что они перешли на другую тему.

– Похож-похож! Правда, еще больше ты похож на Генри Кавилла.

– Кто это? – с опаской поинтересовался он. Историю своего мира он знал неплохо. Историю каторги изучать не было ни малейшего желания, поэтому он часто попадал впросак из-за того, что путал имена, которые известны чуть ли не каждому школьнику. Однажды его подковырнули: «А в 1917 какая-то заварушка была. Не слыхал? Вроде сильно громыхнуло». Девушки – сотрудницы банка – смеялись, а он понятия не имел, что на каторге было в семнадцатом. Тут бы в президентах не запутаться. А то как-то отмочил. Упомянули об убийстве Кеннеди, а он изумился: «Неужели его убили?» Все смеялись до колик в животе. Но он‑то был уверен, что Джон Кеннеди – действующий президент США!

На этот раз Леся нисколько не удивилась, что он не знает Кавилла.

– Этот актер не на слуху, – утешила она, – но мне он очень нравится. Ты, наверно, его вспомнишь. Он играл главную роль в фильме «Война богов». Тесей.

– Тесей, это… – он помедлил, предчувствуя, что сейчас опять окажется в глупом положении. – Древний Рим? – осторожно предположил он.

Предчувствия его не обманули.

– Мифы Древней Греции! – с упреком произнесла Олеся. – Кино не видел, что ли? Давай покажу.

– Не надо, – попытался Лекс остановить ее, но не получилось.

Она быстро притянула к себе ноут и что-то вбила в гугле, приговаривая:

– Я же тебе не фильм показываю. Только фотки, чтобы ты убедился. Вот…

На этот раз Лекс подбирал слова долго. Потом все-таки вымолвил:

– Я, конечно, был когда-то таким же чумазым и изможденным… Но в целом, по-моему, не очень похож. Волосы у него темные, у меня… сама видишь какие. Глаза у него карие у меня… вроде янтарные, так кто-то выразился.

– Ой, Леш, ну причем здесь цвет? – возмутилась Олеся. – У тебя фотошоп есть? я тебе сейчас эту картинку отфотошоплю, сделаю волосы седые и короткие, а глаза, – она вгляделась в него, – действительно янтарные, – пробормотала вполголоса. – Вот такие и сделаю. И ты увидишь: копия! А уж тут… – она ткнула в фотографию, где Тесей был обнажен по пояс, – тут ты не только лицом похож, а целиком. Вылитый просто! – Лекс отчего-то смутился. – Ну, есть фотошоп?

– Нет.

– Ладно, я на своем компе сделаю.

– Не надо… – в который раз попытался возразить он. – Раз ты так считаешь…

– Что значит, «я так считаю»? Мне не нужно, чтобы ты согласился из вежливости. Я хочу доказать.

– А если не докажешь? – он не выдержал и ухмыльнулся.

– А если не докажу, то ты упрямый… – она явно собиралась сказать «осел», но заткнула себе рот. – Упрямый, – произнесла она более спокойно. – И комплексов у тебя куча. Тебя надо со знакомыми психологами свести, пусть они порадуются. Ладно, побежала я, спасибо за кино!

Босые ноги весело прошлепали по деревянным ступеням. Он заметил, что она не любила носить тапки. Лаэртель тоже обувь не признавала. Как и брюки, впрочем. В отличие от Олеси.

Грузовик отчаянно рычал, будто не желал выезжать на дорогу, но Лешка, как всегда, шепнул ему:

– Давай, родимый, – и он сдался.

Они бодро пылили по грунтовке, Лешка пропустил нужный поворот, где в поле уже ждали его машину, и снова отрешенно подумал: «Через полчаса пошлют гонца Устинычу. Еще минут сорок будут искать по ближайшим сараям. Когда поймут, что меня вообще нет? Через два часа? Или сначала в “Сером брате” пошукают? Сколько у нас есть времени, прежде чем объявят в розыск?» И снова шевельнулось беспокойство о втором выговоре и армии, но теперь он со злобной радостью задавил его. «Выговор? А вот хрен вам. Поймайте сперва». И так же стремительно, как уходила под колеса дорога, пришло другое убеждение: «Какой на хрен выговор? Расстрел на месте за пособничество шпионке». И снова ожесточение: «А вот поймайте!»

Они проехали километров двадцать, когда девчушка, так съежившаяся на соседнем сиденье, что словно превратилась в белого пушистого кролика, резко выпрямилась, вгляделась вдаль.

– Я выйду здесь, – вроде бы она не приказывала, но он резко ударил по тормозам и чудом успел вывернуть руль, чтобы не улететь в кювет. Второй раз он бы так быстро не выбрался.

– Что случилось? – он еще не отдышался.

– Дальше я пешком.

– С ума сошла? – изумился он. Тут же покаялся: – Прости. До Панкратова пятьдесят километров. Ты же не дойдешь.

– Мне не в Панкратов надо. К своим, – она уже открыла дверцу, чтобы спрыгнуть на землю.

– Через линию фронта? Логично. Только не доберешься ты одна, – он постарался произнести это скучающим тоном, чтобы не решила, что навязывается. – Почему не хочешь, чтобы подвез?

– Потому что там, на дороге, милицейский кордон. Они тебя не пропустят, – она не торопилась, будто не решалась вновь остаться в одиночестве.

– Да? – изумился Леша. – Ну, кордон заметила – ладно. У эльфов зрение острей. И чутье тоже. А то, что мы не сможем прорваться, это ты нагадала?

– Ты сможешь прорваться? – поинтересовалась тихо-тихо, неверяще.

– Смогу. Потому что знаю, как это делается. Едем?

– Леша, – Лаэртель дотронулась до его предплечья, и у него чуть башку не снесло от этого прикосновения. Он даже не знал, чего хотел больше: зацеловать до беспамятства, чтобы забыла, кто он, а кто она, и стала его женщиной; или рухнуть на колени и ползти за ней на край света, разрывая каждого, кто хотя бы взглянет на девчушку неодобрительно. Чудовищным усилием воли он подавил оба желания, только расширил глаза, подрагивая всем телом от сдерживаемых чувств. А она держала узкую, необычно холодную для жаркого дня ладонь на предплечье и увещевала: – Ты понимаешь, что обратного пути не будет? Ты не сможешь вернуться в свой колхоз. Ты станешь изгоем.

– Ясен пень, – губы тронула злая усмешка и, не спрашивая ее мнения, он завел грузовик и поехал дальше, молясь, чтобы она не убирала руку. Но она убрала. Тогда он сообщил на всякий случай. А то испугается малышка, что он ее ментам хочет сдать. – Я буду ехать как обычно, будто по делам в город поехал или в соседний колхоз. Километров шестьдесят в час, – зачем-то уточнил он. – Когда рядом будет кордон, они ничего не заподозрят, но проверять всё равно будут. Будут «волшебными» палочками трясти. Я еще сбавлю скорость, примерно до сорока километров. Они совсем успокоятся. И вот тогда дам по газам. Грузовичок – зверь. Заградительные препятствия сметет не фиг делать. Ментов тоже жалеть не буду. Отскочат – их счастье. Потом они сообразят, будут стрелять. Но если колесо прострелят – это ничего. Километров десять протянем, пока они нормальную погоню организуют…

– Я могу вывести из строя их технику, – робко предложила эльфийка. – Мне только оружие огнестрельное неподвластно.

– Если выведешь – еще лучше! Значит, вовсе погони не будет. Сумеем оторваться…

Теперь и он видел, что дорога перегорожена. Правда, не так уж непроходимо. Шлагбаум, милицейский воронок. Если его ударить по носу, он отлетит в сторону, никакого ущерба не причинит. Леша машинально перевел машину на соседнюю полосу. Мент в темно-зеленой форме выставил перед собой черную в редкую красную полоску палочку (у военных форма тоже зеленая, но пятнистая, а палочка точь-в-точь такая же). Леша, как и обещал, поехал медленнее. Сообразил, что не сказал девочке, чтобы пригнулась или села на пол. Ни к чему ей светиться. К тому же они и раньше стрелять могут начать. Металл двери – какое-никакое, а прикрытие. Искоса глянул на Лаэртель. Она и сама сообразила. Умничка. Только веки как-то не хорошо прикрыты, будто она в обмороке. «Колдует!» – догадался Лешка и с радостью нажал на педаль. Машина взревела, менты бросились врассыпную, на бегу выхватывая пистолеты. Из машины выскочил шофер. Леша задел его краешком бампера и, не задерживаясь, рванул дальше по грунтовке. Вслед неслись выстрелы и матюги: поняли, наверно, что ни одна машина не заводится.

Лаэртель снова села на сиденье, но уже выпрямив спину. Свободно, торжествующе. Она улыбнулась благодарно, и сердце снова пустилось вскачь, а в голове затуманилось.

– Спасибо, Леша, – она произнесла это так проникновенно, что пришлось отвернуться и сделать глубокий вдох, чтобы прийти в себя.

Он ответил после паузы, но всё равно хрипло.

– Один я бы не справился. И ты бы не справилась. Только вместе. Дойдем, не бойся.

На этот раз в ее улыбке сквозило недоверие.

Беда

– Скорая? Скорая?! – кричала Оля в трубку, словно во время революции дозванивалась в Кремль. – Пожалуйста, скорее! – она не выдержала и заплакала. – Мой сын, шесть лет. Судороги, температура. Он и кричать не может. Мне кажется, дыхание останавливается! Казахская 15а, квартира 16, – на том конце провода терпеливо расспрашивали: фамилию, имя, но она, ничего не соображая, закричала: – Боже мой, да приезжайте же скорее! Я здесь всё расскажу, только спасите его.

Опустив трубку, она вцепилась в руку ногтями, разрывая кожу до крови. Это чтобы успокоиться. К Елисею надо вернуться спокойной, ему и так тяжело. Сморгнула слезы, несколько раз глубоко вдохнула и поспешила в спальню.

– Елисеюшка, как ты? – склонилась над постелью. Сын был страшно бледен, просто салатного цвета, который она так ненавидела. И не отзывался. Только маленькая ручка сжала ее указательный палец, да дыхание, замершее на мгновение, вырвалось с всхлипом, а потом опять утихло. Ей хотелось вскочить, достать зеркальце, приложить к его носу, чтобы убедиться, что он дышит, только еле слышно, но было страшно убрать ладонь и никогда не ощутить его тепла. И она сдержала себя. Сидела рядом, мерно раскачиваясь.

В детской всё было обставлено с любовью, несло покой и радость, передавало ребенку заботу родителей, даже если их не было рядом. Кроватка с полупрозрачным пологом, на котором нарисованы золотые звезды. Удобный стол для компьютера: на полочках аккуратными стопками лежат диски, все подписаны, чтобы не приходилось перерывать целую кучу в поисках нужного. Рядом стол для учебы. По бокам полки для книжек, в тумбочке место для тетрадей. Есть и игрушки. Часть из них – самые красивые и любимые – разместились на подоконнике среди роз и гиацинтов, на книжных полках и у Елисея в кровати. Под кроватью большой ящик с теми игрушками, которые использовались реже. Свет в комнате регулировался, можно включить ярко и приглушенно, надо только покрутить ручку, точно громкость убавить. А в новой квартире, Оля обязательно сделает теплые полы, чтобы можно было ходить босиком и не бояться простудиться.

В новой квартире… Она чуть опять не зарыдала. Если с Елисеем что-то случится, никакая квартира ей будет не нужна. Как она с Гришей встретится? Он, конечно, никогда и ни в чем ее не обвинит, он не такой. Но куда ей от себя деться? Где она его упустила, где? В школе какая-то эпидемия? На улице что-то подхватил?

Приедет скорая или нет? Что если они обиделись, что она не назвала полные данные и не приедут? Может, еще раз…?

В дверь требовательно позвонили, и она рванулась в коридор.

На пороге стоял белобрысый парнишка лет восемнадцати. Почему‑то в камуфляже и с шипастым браслетом на запястье. Но он держал обычный медицинский чемоданчик, и единственное, о чем могла думать Оля: «Неужели не могли прислать кого-нибудь постарше?»

– Скорую вызывали? – голос у него был приятный, а на душе сразу стало спокойней. Будто кто-то разом вынул из нее переживания.

– Да, проходите, пожалуйста, – она отступила.

– Вам плохо? – он пригляделся к женщине.

Оля знала, что нравится мужчинам. Внешность у нее была пусть и неброская, но необычная. Не зря же Гриша прозвал ее Белоснежкой. А уж если она захочет, то произведет фурор, превратившись в женщину-вамп. Только ей это не нужно – навязчивое внимание всех мужчин, кроме ее мужа, раздражало. Но не в этот раз.

Оля понимающе кивнула мальчику-фельдшеру и извиняющимся тоном пробормотала:

– Нет, не я. Мой сын. Он в спальне, пойдемте.

– Сын?! – он был так удивлен, словно у нее в принципе не могло быть сына. – Я думал… – смешался парнишка. – В вызове не указано… Не важно! – он прошел в комнату, чуть ли не наступая ей на пятки.

Сел на табуретку, взял двумя пальцами запястье Елисея. И сынок вдруг открыл глаза и взглянул на врача чистым, ясным взглядом. Ольга еле сдержала рыдания.

– Здравствуй, малыш, – произнес парнишка. – Как тебя зовут?

– Елисей, – он еле шептал, но всё же заговорил!

– Очень приятно. А меня тоже на букву «е» – Ефим. Расскажи, что у тебя болит, Елисей.

– Всё! – скривился сын.

– Это плохо, – обеспокоился Ефим. – Тогда скажи, где больше болит.

– Ноги, – начал мальчик, и парнишка тут же положил ладонь на ноги и провел по каждой вверх-вниз.

В любое другое время Оля тут же бы заподозрила в пришедшем педофила. Но сейчас было ясное понимание: это не интимный жест, он убирает боль. Необъяснимо, как он убирает ее руками, но он это делает!

– Теперь где?

– Грудь… – опять легкое движение ладонью.

– Так легче?

– Да! – Елисей заговорил громче. – Еще голова!

Рука легла на лоб.

– Совсем хорошо, – скользнула робкая улыбка.

Действо продолжалось минут пятнадцать и с каждой секундой, отсчитанной настенными часами, уходила тревога, а из ее сына уходила боль. Они уже о чем-то мило беседовали. Елисей рассказывал о том, как прошел день: что они изучали в подготовительном классе, какой мультфильм показала ему бабушка. Он был слабенький, но не как больной, а как у ребенок, уставший за день. Наконец он сладко зевнул.

– Спать хочешь? – тут же ласково поинтересовался Ефим.

– Да, – охотно закивал мальчик. – Я так устал…

Раньше ее смешила эта фраза, а теперь она готова была расплакаться от облегчения.

– Тогда отдыхай, – ладонь скользнула на глаза мальчика, и буквально через минуту Оля услышала тихое, сонное дыхание.

Она не могла поверить тому, что видела. Чудеса какие-то да и только! Оля никогда не любила передачу «Битва экстрасенсов», потому что считала, что это полная чушь и обман. Но, кажется, она ошибалась.

Ефим поднялся, подхватил медицинский чемоданчик, который даже не открыл, и направился к Оле, наблюдавшей за ним у двери.

– Пойдемте куда-нибудь заполним документы, чтобы его не разбудить, – предложил он.

– Да, – еле дыша, согласилась она. – Давайте на кухню, там стол свободен.

– Полис у него есть?

– Я всё приготовила, и полис, и свидетельство о рождении, и мой паспорт на всякий случай.

– Хорошо.

Для кухни она выбрала теплые тона. Зимой, когда на улице стоят морозы не менее суровые, чем волгоградская жара, так приятно, если тебя окружает цвет огня. От одного взгляда согреваешься. Бордовый гарнитур поблескивал в свете лампы, занавески – прозрачно белые с алыми маками колыхались из-за кондиционера. Вместо табуреток – удобные стулья с мягкими темно-красными сиденьями из прочного дерматина. А в новой квартире она обязательно положит кафель – темно-коричневый, под цвет дерева.

Ольга тут же рассердилась на себя – далась ей новая квартира. Она быстро убрала сахарницу и солонку с перечницей на другой стол. Села спиной к окну, Ефиму предложила место напротив, подала документы. И опять себя отругала: по правилам хорошего тона гость не должен сидеть спиной к двери. Хотя это же не гость…

То ли медбрат, то ли фельдшер устроился на табуретке, заполнил бумажки, чуть шевеля губами, точно проговаривая слова. Ее паспорт отложил, записал только данные Елисея, потом подвинул Оле бумажки.

– Вот, распишитесь.

И едва она скользнула ручкой, засобирался.

– Подождите, – опешила Ольга. – Вы не отправите нас в больницу? Я не хочу в больницу, и вы только что совершили чудо, но что это было? А если его болезнь вернется, как только вы выйдете за порог? Я ведь боялась, что мы даже скорой не дождемся, настолько ему было плохо, – ее тираду Ефим выслушал, застыв, как изваяние и уставившись взглядом в одну точку. – Сколько вам лет? – неожиданно завершила она пламенное выступление.

– Мне двадцать пять, Ольга Евдокимовна, хотя все считают, что около семнадцати, – обстоятельно и серьезно доложил парнишка. – Я почти окончил Медицинскую академию. Пока вот стажируюсь на скорой, – Оля уже открыла рот, чтобы заново задать вопросы о сыне, но он не дал ей такой возможности. – О болезни Елисея я не могу сказать вам ничего конкретного. Я не знаю, что это. Могу только предположить. Но и в больницу вас забрать я не могу. И объяснить, почему я вас не забираю, тоже не могу. Скажите, а где Григорий Леонидович? – закончил он так же невпопад, как и она.

– Гриша? – вылупила глаза Ольга. – Причем здесь Гриша? Он в Москву уехал на заработки. Обещал через месяц вырваться денька на два к нам, – она сама не знала, почему информировала не менее обстоятельно, чем Ефим. Наверно, потому, что она впервые в жизни слышала, чтобы ее мужа называли по имени-отчеству. Или потому, что этот парень откуда-то вообще знал и ее отчество, и отчество Гриши, хотя она имя свое не называла. Вот дурочка! В свидетельстве о рождении полностью имена родителей написаны. Совсем голова не соображает.

– Ольга Евдокимовна, – вежливо прервал медик-недоучка, – единственное, что я могу вам посоветовать в данной ситуации – сообщите мужу о том, что произошло, он разберется с этой проблемой. В случае чего вызывайте скорую, – он помрачнел, прежде чем добавил: – Если буду в состоянии – приеду. Больше ничем помочь не могу.

– А если я прямо сейчас вызову другую скорую? – упрямо поинтересовалась она. – Потребую, чтобы нас забрали в больницу?

– Тогда я выйду за дверь, а потом опять позвоню вам.

– То есть ко мне всегда будете приезжать только вы?

– Да. Но, если вы позвоните мужу, ситуация может измениться.

– Бред какой-то! Какое отношение Гриша имеет к здравоохранению? Он вообще в Москве строителем работает!

– Я ничего не могу вам сказать, извините, – он поторопился выйти в коридор. Но Оля не отставала, шла за ним попятам.

– А если я позвоню в полицию? – с вызовом поинтересовалась она в спину.

– Пожалуй, это бы тоже кардинально изменило ситуацию, – буркнул он. – Если вы не хотите беспокоить мужа, можно и в полицию.

Оле внезапно стало стыдно. Только что этот человек спас ее сына, а она чуть ли не угрожает.

– Вы, пожалуйста, простите меня, – виновато произнесла она. – Я буду рада, если вы всё время будете к нам приезжать. Мне как будто самой легче стало, когда вы вошли, – она осеклась: еще испугается мальчик, что она его клеит. Поэтому, хотя и собиралась напоить его чаем, тут же передумала.

– Обращайтесь, – откликнулся он более миролюбиво. – До свидания.

Он вышел. Ольга опять метнулась в детскую. Сын спал, свернувшись клубочком, и положив под щечку кулачок. Словно ничего и не было. Пожалуй, сегодня она тоже ляжет здесь, чтобы быть рядом, если что-то произойдет.

Она быстро постелила матрас – им обычно пользовался Борик, если оставался ночевать. Такое бывало довольно редко, если Гриша с ним засидится на кухне с мужскими разговорами.

С более несхожими друзьями Оля не сталкивалась. Гриша – худой, высокий, нескладный, в больших очках, похожий на кролика из русского мультфильма о Винни-Пухе. В Волгограде он работал водителем в небольшом продуктовом магазине. И Боря – сто килограмм живого веса, эдакая гора, сошедшая с места. У него было какое-то собственное дело. Единственное, что их объединяло: они оба постоянно разбивали посуду. Борик, потому что его тушке всегда не хватало места, неловко повернется – что-то летит на пол. Не только у них дома, везде. Борик много извинялся, краснел, и обязательно приносил целый столовый сервиз взамен одной разбитой чашки. На такого не обидишься. Он мало того, что постоянно баловал их обновками на кухне, так еще оплачивал и свои промахи, и Гришины. Ее муж бил посуду по рассеянности. Он вообще до крайности невнимателен. Пару раз едва не попал под машину, постоянно где-то забывал барсетку, а то и кошелек с зарплатой. Размахивая длинными руками, то опрокидывал на себя горячий чай, а то и тарелку с супом. Затем тоже виновато ковырял ботинком пол. Но Оля и на него не могла сердиться. Она давно привыкла, что стала для мужа чем-то вроде мамы и жены в одном лице. Постирать вещи не проблема, благо есть стиральная машинка. Гладит он сам. Так чего зря воздух сотрясать? Такой у него характер. А забытые вещи, кстати, ни разу не пропали. Ему возвращали всё. Даже деньги вплоть до копеек.

Размышляя об этом, Оля постелила простынь, легла сверху прямо в халате. А покрывало не нужно. Лето же – не замерзнет, несмотря на кондиционер. Привстала, взглянула на сына. Елисей спал так же, как всегда. И не подумаешь, что полчаса назад он умирал у нее на руках…

Мысли вернулись к фельдшеру. Все-таки странный этот Ефим. С чего он взял, что Гриша чем-то поможет? Мужу она звонить не будет. Только расстроит его. Ему и так нелегко там, на стройке. Она боялась, что из-за его рассеянности он откуда-нибудь свалится и превратится в инвалида. Первое время она делилась с ним своим беспокойством по телефону.

Но Гриша быстро ее утешил:

– Когда я стал водителем, ты тоже боялась, что я столбы буду считать. А ничего, ни одной аварии не сделал и штрафа не заработал. Самый аккуратный шофер в городе. Зато через год мы купим квартиру, и ты наконец найдешь работу по душе.

Да, это тоже ее мучило. Гриша поехал из-за нее. Но кто мог предположить, что Ивинская Олечка, окончившая школу с серебряной медалью, а потом окончившая университет и получившая сразу два красных диплома – по психологии и иностранному языку, станет секретаршей? Она ведь второе высшее сама себе оплачивала, потому что маминой зарплаты на это не хватило бы, а папа – всю жизнь прослуживший прапорщиком, но не взявший домой и лампочки, – умер в сорок лет, когда ей исполнилось восемнадцать. Так что она работала в гимназии психологом и училась разом на двух факультетах. И как училась!

Сколько планов было по окончанию… Но не удалось. Не настолько пробивная оказалась. Предложили хорошую зарплату и квартиру за счет предприятия. Она и обрадовалась – выгодно же. Оно и сейчас, без сомнения, выгодно. Только Оля задыхалась. Столько задатков у нее, а работа как в сказке Чуковского: «И такая дребедень целый день: то тюлень позвонит, то олень».

Спасибо с мужем повезло. Они столкнулись в магазине «Магнит». Гриша умудрился упасть на нее так, что она не удержала корзинку. Пакет молока разорвался при падении, обрызгав обоих, банка кофе разбилась. Он поспешил помочь и, кажется, хотел вытереть ее собственным платочком от макушки до пяток. Но взгляд у Оли коня на скаку останавливал без всякой узды. Может, поэтому к двадцати одному году у нее не завязалось ни одного серьезного романа. Проще говоря, она была девственницей, несмотря на милое личико, синие глаза в черных ресницах и шикарные каштановые волосы. Белоснежка, млин. А на душе в тот день было паршиво, потому что умерла мама, и осталась она одна-одинешенька, не имея ничего, кроме выгодной работы. И этот случай стал еще одной каплей в озере несчастий. На долговязого интеллигента она нисколько не сердилась, но лапать себя она не позволит. Даже из самых лучших побуждений.

В общем, интеллигент возместил убытки, помог донести продукты до дома (забыв, кстати, собственную сумку прямо на прилавке). А потом, точно в старых добрых комедиях, дежурил у ее подъезда с розой в руке. Если он не появлялся утром, то уж к вечеру, как стойкий оловянный солдатик, непременно замирал на посту. Это было так трогательно, что Оля не могла не поддаться очарованию. И они поженились, а через год родился Елисей. Оля получила семью.

И настоящих врагов. Свекор со свекровью ее так и не приняли. Ни через год, ни через пять. Они приходили в гости, презрительно морщили носы, всячески подчеркивая, что их сын заслуживает гораздо большего, чем жена-секретарша. Ольга не любила их, но ни словом, ни жестом даже наедине с Гришей не выдала настоящих чувств. Ни разу не отказалась отдать им Елисея погостить и всегда готовила подарки на праздники и дни рождения. Всё должно быть правильно. И если эти взрослые люди не желают поступать так, то Оля не поддастся их дурному влиянию. Никто никогда не упрекнет ее в том, что она плохая невестка.

У нее так и не появилось подруг. В школе и университете она слишком увлеклась учебой. Когда вышла замуж, круг ее общения свелся до коллег по работе и супруги друзей Гриши. Но на работе положено работать, а не болтать. Жены друзей тоже так и не приняли ее в свой круг и вели себя чуть благосклоннее, чем родители мужа. Иногда Ольга ковырялась в себе: она что-то делает не так? Но вот с Бориком же она подружилась. Почему‑то казалось, если бы он женился, то с его женой она поладила бы непременно. Но это прямо-таки несбыточная мечта.

Оля вздохнула, снова посмотрела на сына. Потом так же, как он, положила кулачок под щеку и закрыла глаза. Она не будет грустить. Она будет думать о Грише. Он у нее замечательный…

…Сквозь сон она услышала сигнал домофона. Он звонил долго и настойчиво, снова и снова. Наконец Оля помотала головой, взяла сотовый – три часа ночи. Это что за новости? Она побрела в коридор, словно сквозь туман. Домофон звонил. Женщина взяла трубку.

– Кто? – спросила она сонно. В ответ прозвучала тишина. – Придурки, – вяло выругалась Оля и снова отправилась в постель.

Уснула почти мгновенно. И сразу увидела его. Он поднимался по лестнице медленно, но не потому, что устал. Он был чудовищно толст, ноги, словно тумбы, и уже одно это равномерное движение по ступеням вызвало в ней ужас. Казалось, еще немного, и резонанс, который идет от его туши, разрушит лестницу. Ему-то ничего, но следом начнут падать и этажи. А он шел, огромная серая масса, будто покрытая волосатой древесной корой. И почему-то казалось, что это не одежда, это он сам. И эти руки, непохожие на руки, и голова, точно бугор на плечах без глаз, рта и носа, пугали так, что Оля хватала ртом воздух и не могла вдохнуть. А самое страшное – он шел к ней. Вот сейчас… Еще один пролет, и он подойдет к двери, взломает ее. Она сжалась на постели: сейчас не выдержит сердце, надо бы выпить какое-то лекарство. Но зачем продлевать жизнь? Лучше уж умереть до того, как он войдет в квартиру. А как же сынок? Она пыталась пересилить страх и подойти к шкафчику с лекарствами, но не могла. «Гость» подошел к двери и толкнул ее.

Дверь они в съемной квартире не меняли. Зачем тратить на это деньги? Поэтому от удара она подпрыгнула на петлях. Снова удар. Хлипкая деревяшка пока держится, но щель расширяется и в нее светит подъездная лампочка. Снова грохот. И тогда где-то внутри рождается вой. Он не может вырваться наружу, потому что всю ее будто скрутили тугими веревками, но внутри плачет и рвется: «За что? Почему? Я ведь всегда жила порядочно! Почему ко мне? А Елисей чем заслужил?» Спазмы подступали всё ближе к горлу. Она не могла дышать…

Оля резко села на кровати, жадно хватая ртом воздух. Никак не могла прийти в себя: тело онемело. Она читала, что есть такое заболевание – микроостановка сердца во сне. Тогда человек задыхается и снятся кошмары. Неужели у нее началось подобное? Но почему у нее ощущение, что воздух вибрирует от грохота? Как будто на самом деле только что дверь ломали. Может, и действительно ломали? Или нет? Не соображая, что делает, она бросилась в коридор, на ходу поправляя халат. Там на цыпочках подошла к двери, помедлив, заглянула в глазок. Площадка пустовала.