Читать онлайн Смотрящие на небо

Опенинг.

Ладони в ладонях, глазами в глаза,

И ритмы сердечные схожи.

Когда мы расстанемся – капнет слеза,

Когда повстречаемся – тоже.

Война нас крестила огнём и мечом,

До боли, до рвоты, до дрожи.

Когда ты со мною, мне всё нипочём,

Когда я с тобой – тебе тоже.

Присягою скована бренная плоть.

И путь нам тернистый проложен.

Судьбу нам придумал всесильный Господь,

И души бессмертные тоже.

Мне страшно представить, что за пеленой,

Как будто морозом по коже.

Но ты в моих снах будешь вечно со мной,

И пусть я приснюсь тебе тоже.

Глава 1.

Убежище.

Коридор подвала. Коридор довольно просторный и высокий, освещается парящими под потолком светодиодными шарами, расположенными в арочных нишах так редко, что области яркого света чередуются с кромешной тьмой. На свету порхают крупные мотыльки, собираясь в спирали вокруг ламп.

Издалека по коридору бегут трое мальчишек. На вид им лет десять. Когда они подбегают ближе, видно, что они сильно испуганы. Один красивый, белобрысый, с голубыми глазами.

Другой рыжий, сильно чумазый.

Оба худые, как черти.

Третий мальчишка плотного телосложения, но нельзя сказать, что жирный, смуглый, очевидно мулат. Вблизи становится ясно, что он заметнее старше первых двух.

Троица запыхалась, явно убегая от кого-то, но от кого, пока непонятно. Коридор переходит в лабиринт коридорчиков и комнат с полной разрухой, трубами и кабелями вдоль стен, заставленных всяческим барахлом.

В одном помещении они замешкались, не находя пути для дальнейшего бегства, и показались их преследователи: двое женщин и мужчина, пожилой и толстый. Они держали в руках электрошокеры и фонари. Одеты в серую военную форму. На поясах пистолеты и наручники.

Первая женщина:

– Попались, консервы!

Они врываются в комнату к мальчишкам, но тут белобрысый откатил стеклянную этажерку и за ней оказался проход. Мальчишки, столкнувшись, кинулись в открывшийся проём. Этажерка сбила с ног кричавшую женщину, но бежавшая за ней напарница успела вскинуть руку, и из электрошокера вылетели длинные провода, впившись чуть пониже лопатки не успевшего скрыться в проёме плотного мальчишки. Он дёрнулся и начал заваливаться назад ухватившись за что-то перед собой.

Двое других мальчишек в проёме оглянулись. Рыжий через секунду бросился бежать дальше, а белобрысый сделал шаг к плотному:

– Руку давай, Бобас!

Плотный дёрнулся и прохрипел, оседая и заваливая проход стоящими вдоль стен канистрами:

– Беги, Койт…

Белобрысый ещё секунду помедлил и бросился догонять рыжего, что убежал уже довольно далеко. Сзади слышался радостный женский голос:

– Ого, какой мясистый, банок пятьдесят консервов будет…

Белобрысый продолжал бежать, несколько раз поднимаясь по лестницам. Он выбежал ещё в один длинный коридор, под потолком которого, покрытого плиткой и длинными люминесцентными светильниками, на высоте метров двух, был ряд окон. Стало понятно, что это уже полуподвал и поверхность близка. Рыжий бежал метров в двадцати впереди него.

Рыжий буквально вломился в двухстворчатую дверь в конце коридора. Видно было, что за этой дверью лестница, ведущая вверх, и там был естественный свет, свобода и спасение. Но, вместо того, чтобы подождать своего товарища, рыжий заблокировал сворки стулом. Белобрысый закричал:

– Нет Марсик, нет! Не бросай меня!

Белобрысый подбежал к двери вплотную, а рыжий, сплющив физиономию об армированное проволокой стекло зловеще прошипел:

– На консервы пойдёшь, гад…

Рыжий кинулся вверх по спасительной лестнице, а белобрысый заметался, увидел на полу засохший в горшке фикус, схватил его и что есть силы ударил по стеклу… Да где там! Горшок разлетелся вдребезги, засыпав руки мальчишки землёй, а из этой земли вдруг посыпались неестественно крупные красные муравьи. Мальчишка вскрикнул и затряс руками, обернулся и увидел в десятке шагов от себя чудовищно запыхавшуюся, но довольную женщину, которая медленно поднимала электрошокер:

– Сейчас будет немножко больно…

Белобрысый зажмурил глаза и вроде как хотел закричать, но вдруг что-то рухнуло перед ним сверху. Это был высокий широкоплечий мужчина в дорогом синем костюме, ухоженный и явно уверенный в себе. Он перехватил руку женщины с электрошокером и провода контактов выстрела взвились под потолок. Другой рукой он сперва огрел её валявшимся на полу, но почему-то горевшим светильником, потом содрал с пояса преследователя пистолет, обернулся к белобрысому мальчишке, слегка по-идиотски подмигнул и с разбегу вынес ногой преграждавшую им путь к свободе дверь, будто она была вышиблена не человеком, а снарядом. Мимоходом схватив ошалевшего мальчишку под мышку, мужчина поскакал вверх по лестнице, а сверху появились ещё трое в серой форме. Спаситель начал стрелять, но как-то нелепо, не по серым фигурам, а под ноги им и по сторонам. Тем не менее, серые фигуры подняли руки и откатились к стенкам, дрожа и зажмурившись.

И вот так с мальчишкой под мышкой мужчина выскочил на улицу. Светило яркое солнце. Кругом была празднично одетая толпа. Все кричали радостно и неистово хлопали в ладоши. Толпа состояла в основном из женщин и девочек, хотя была пара инвалидов в военной форме, которые пыжась и выпучивая глаза, отдавали честь. Мужчина отпустил спасённого мальчишку на землю и будто бы уже и забыл про него, принимая знаки внимания и купаясь в обожании. Недоумённый мальчик стоял и оглядывался, не веря своему спасению и всему происходящему вокруг.

Из толпы по направлению к мужчине побежала девочка лет семи с огромным букетом белых роз. Мужчина наклонился к ней, их глаза встретились, и вдруг девочка, вместо того, чтобы протянуть цветы, замерла, на её лице мгновенно отразился ужас, букет рассыпался, упал на мостовую, и девчонка зашлась криком.

Белобрысый мальчишка оглянулся и увидел, как из-за крыш зданий, из небесной глубины, на толпу ринулся рой шестивинтовых мощных дронов, вооруженных пулемётами и всевозможными сбросами. Всё погрязло во взрывах, дыму, кровавых ошмётках. Девчонку, которая несла цветы, отбросило далеко в сторону. Мальчишка упал на пятую точку. Его спаситель вроде хотел что-то сказать, протянул к мальчику руки, как вдруг мощный дрон впился ему в голову и оторвал её во мгновение ока. И уже ничто и никто не могли помещать воплю, вырвавшемуся из уст белобрысого мальчишки….

***

Мгновенная темнота и шлепок удара по лицу.

– Достал вопить, сволочь!

Над белобрысым мальчишкой наклонился рыжий, что бросил его в подвале:

–Ты задолбал кричать во сне, придурь… Ещё даже не утро…

Рыжий занёс ладонь, чтобы снова хлестануть по лицу белобрысого, но тот лягнул его запутавшейся в покрывале ногой прямо в грудь. Рыжий отлетел в угол.

Стало понятно, что дело происходит в подвале, похожем на том, где была погоня. Правда трубы были поржавее, с них в пару местах капало, да и свет был потише. Рыжий, приходя в себя, медленно поднимался, прихватив пластиковую табуретку, которую он уронил, приземлившись. Белобрысый тоже не стал задерживаться на лежанке, ловко перепрыгнул через грязный стол и вооружился такой же табуреткой, правда с трещиной на сиденье. Теперь стало ясно, что в помещении они были не одни. У другой стены на куче тряпья раскинулся плотный мальчишка, которого во сне белобрысый называл Бобасом. А далее в совсем сумрачной нише, на лежанке виднелись торчащие из-под шерстяной офицерской шинели головы трёх малышей. На краю их нар сидела хоть и опрятно одетая, но на удивление косматая бабка с абсолютно безумным взглядом.

Рыжий стал медленно подходить к столу, поудобнее перехватывая табуретку двумя руками.

– Я в натуре сдам тебя на консервы… Ты понимаешь, что я ссусь из-за твоих воплей.

Белобрысый мальчишка опустил взгляд на панталончики рыжего. Они были мокрыми вдрызг…

Белобрысый расхохотался. Громко и истерично. Из руки его выпала табуретка с треснутым сиденьем.

Через секунду завыла бабка. Так неожиданно, что вздрогнули оба мальчишки. Теперь уже захохотал и рыжий.

Казалось бы, что такая кутерьма разбудила бы кого угодно, но малыши продолжали спать, очевидно, привыкшие к подобному грохоту и воплям, а Бобас только теперь приподнял голову с кучи тряпья и неожиданно низким голосом прохрипел:

– Ну что за гадство…

И неожиданно заорал, садясь на своей лежанке. Просто издал нечленораздельный вопль. Тут открылась незаметная до этого дверь, и в помещение зашёл молодой человек лет двадцати. Лицо его было обезображено шрамом, идущим через левую бровь, невидящий глаз, впалую щёку и заканчивающимся на верхней губе, слегка оттягивая её вверх, так что был виден отколотый клык и два окружавших его зуба. В силу своей травмы, говорил он сильно шепелявя:

– Вы когда-нибудь поубиваете друг друга…

Он оглядел мизансцену и констатировал очевидное:

– Понятно… Койт опять орал во сне. Марсик из-за этого опять обоссался…

Бобас его передразнил:

– Обоссался… Я скоро из-за них обсераться начну… Коста, давай сдадим их обоих на консервы.

Молодой человек, которого, как теперь понятно, звали Коста, присел перед Койтом на табуретку с треснутым сиденьем и потрепал мальчишку по всклоченной белобрысой шевелюре:

– Ну, сейчас-то чего приснилось.

Койт уклонился от ладони Косты и потупив глаза ответил:

– Мы от хлыстов убегали. Бобаса они поймали, а Марсик оставил меня хлыстам.Закрыл передо мной дверь…

– И ты заорал?

– Нет, тогда я не заорал, Меня спасли.

– И кто же тебя спас?

– Вождь нации.

– Кто?

– Вождь нации. Ну этот, наш, который с билбордов. Он проломил потолок и раскидал всех хлыстов, и вынес меня на улицу, а там был праздник.

– Ну, хрен ли ты кричал?

– Так ему дрон голову оторвал…

– Кому?

– Вождю нации…

Тут подал голос Бобас, впрочем он произнёс только одну фразу, ёмкую и лаконичную:

– Полный пипец…

Марсик перехватил табуретку ножками от себя и запрыгал в углу, изображая пулемёт:

– Та-та-та-та! Я вождь нации! Получайте хлысты! Та-та-та-та, вот вам за консервы…

Коста, как смог, усмехнулся:

– Иди, штаны поменяй и вымой там чего надо, а то воняешь… Зайдите все потом ко мне.Дело есть.

***

И вот троица стоит перед стальной дверью с вентилем посередине. Стучать явно никто не хочет. Эту миссию взял на себя Бобас :

– Ну чего жмётесь-то – и постучал по двери сперва пухлым кулачком, а потом со всей силы ногой.

Коста тотчас открыл, запустил их вовнутрь и зачем-то огляделся вправо влево по коридору.

В бункере у Косты всё было заставлено компьютерами, везде на столиках и тумбочках, а то и просто на полу в коробках и коробочках лежали болтики-гаечки-винтики, платы, микросхемы и прочая начинка. Из пяти мониторов светилось только два.

Коста уселся на шаткий стул с колёсиками и, глядя на монитор, сказал стоящим за спиной мальчишкам:

– На столе завтрак, сырники вам сделал, молоко сухое развёл. Лопайте до отвалу, морозильник накрылся, хранить их нельзя.

Бункер наполнился чавканьем и суетой, какая бывает разве что в обезьяннике зоопарка в клетке с мелкими мартышками. Всё было съедено за пару минут, и Коста продолжил:

– Сегодня в десять утра будет прилёт по второму мехзаводу. Там рядом распредпункт и два универсама. Есть вероятность поживиться. Кто пойдёт?

Коста повернулся на стуле. Койт и Марсик молчали. Бобас тут же ответил:

– А меня-то ты чего звал? Понятно дело, что я в форму не влезу…

Марсик зло посмотрел на него:

–Худеть тебе надо, сволочь…

Коста тут же погасил новый конфликт:

– Тебя я Бобас к себе звал по другому поводу… Ну решайте, доходяги, кто пойдёт.

Опять подал голос Марсик:

–Койт орал, пусть он и идёт. А я хоть своё досплю.

В бункере остались Коста и Койт. Коста достал из покосившегося шкафа видавшую виды ученическую форму. Встряхнул её и, поглядев на Койта, тихо прошепелявил:

– Растёшь ты быстро, боюсь, по осени уже будет видно, что одёжка не по тебе. Другую трудно достать. Всё переключили на распределители, там только по документам…Ну да ладно, что-нибудь придумаем.

***

Эту школьную форму Коста принёс года два назад, когда они скрывались ещё в другом убежище. И тогда он сетовал, что на Койте она висит мешком, типа тоже одёжка не по росту. Койт так и не решился спросить Косту, как он раздобыл эту форму, предпочитая не думать о возможных вариантах.

Это обмундирование Койт напялит на себя позже, когда уже выберется на поверхность из завалов, иначе костюмчик точно попачкается или обо что-нибудь порвётся. А пока Коста прикрепил ему скотчем на голую грудь передатчик. На коже мальчишки были видны красные полоски от предыдущих процессов прикреплений амуниции.

– Я больше не могу, – жаловался Койт, – у меня вся грудь чешется и болит.

Коста, тем временем, пристраивал ему на форму значок с камерой:

– На грудь целее будешь. У тебя сердечко стучит и процессор маскирует, с трех метров детектор уже частоту не поймает…

Затем Коста аккуратно сложил форму в пакет, засунул в рюкзачок и помог Койту просунуть руки в лямки ранца. Покрутив мальчишку перед собой, он вроде остался доволен:

– Ну, вроде, не должно быть заметно…Да, бог даст, такого пижона на консервы не пустят. Но слушай, что я тебе говорю, и зазря на хлыстов не нарывайся.

***

Итак, нашему герою Койту предстояло выбраться через завалы из убежища на улицы города Чектауна. Дом, в котором они хоронились, стоял в центре города, был одним из самых высоких. Бомба попала в первый, торцевой этаж два года назад. Остальные четыре подъезда, по крайней мере четвёртый и пятый, были вполне обитаемы. Как ни странно, центр города в плане безопасности был гораздо надёжнее, чем окраины. На окраинах были заводы, там кипела жизнь, и было многолюдно, не смотря на постоянные прилёты и атаки дронов. В центре же практически всё было закрыто, заколочено и заброшено, а жили в основном приезжие военные, распределённые по пустующим квартирам, да местное старичьё, которое было не согнать с насиженных мест, даже если бы в центр прорвались вражеские танки. Из-за этого хлысты и дроны, как правительственные, так и имперские, чужие, сюда наведывались нечасто.

Выдвигаться на поверхность было ещё рановато. Койт присел в свете последней лампочки.

Дальше источником света должен был быть только его фонарик. Койт начал припоминать, как они проводили свет в убежище. Это был их первый квест на новом месте.

Мальчик присел на пенопластовый щит, валявшийся на полу впритык к стенке, прикрыл глаза и неожиданно для себя провалился в сон.

***

Койт со стороны увидел знакомый туннель. Из-за поворота сначала запрыгали лучики фонариков, затем показались Коста, несущий на спине бобину с кабелем, разматывающимся назад, За Костой шёл Марсик с листом фанеры. За Марсиком – он сам, замыкал вереницу Бобас с металлическим чемоданом в правой руке. Незаметно для себя Койт снова оказался в своём теле, и уже воспринимал происходящее не со стороны, а от первого лица.

Коста резко остановился;

–Вот он пацаны, нашли!

Коста показал на толстенный силовой кабель.

– Будем врезаться … Все шагов на пять назад…

На всякий случай ребята отошли шагов на десять.

Коста присоединил свой кабель к напоминавшим гвозди контактам, одел плотные резиновые перчатки, бросил себе под ноги лист толстой фанеры и. стоя на нём, забормотал:

– Так, это одна фаза… вторая… Так, земля … тут ноль, наверное… – Аккуратно, но с силой вонзил контакты в кабель. Пару раз искорнуло, завоняло пластмассой, и всё затихло.

Коста обернулся с довольно рожей, от чего шрам на его физиономии стал выглядеть особо зловеще:

– Ну что, карапузы, поздравляю, мы теперь со светом.

Команда двинулась назад. Около поворота Коста взял у Бобаса железный чемоданчик и открыл его. Там лежали две шашки пластида.

Глаза Бобаса округлились:

– Так я чего это… Взрывчатку нёс?

Коста отмахнулся:

– Да чего ты бздишь, запалы то у меня, сейчас под картонку лепестки поставим, и если кто по нашему кабелю пойдёт, наступит… Ба-бах! Его на куски, кабель обрубит и смотает на пружинную бобину к убежищу, а у нас света как не бывало, значит когти рвать пора. Так, давайте все за угол…

– А если на фанеру крыса или, там, собака наступит, – Испуганно спросил Койт.

– А не фига не будет. Надо килограммов двадцать нагрузки. Иначе не взорвётся.

Коста с ребятами начали уходить во тьму, будто даже не замечая, что Койт почему-то не пошёл с ними, а остался стоять около поворота, глядя то на лист фанеры, то куда-то во тьму, в том направлении, где Коста врезался в силовой кабель. Друзья уходили всё дальше и дальше, а Койт всё стоял и стоял… И вдруг он увидел, что к нему навстречу идёт высокая фигура. Сердце Койта затарабанило в груди, и на загривке пробежал холодок по приподнявшемуся пушку. Но через секунду Койт узнал – это был вождь нации. Он приветливо махал Койту, шёл к нему навстречу, а за ним коридор непонятным образом начинал освещаться. Вождь нации подходил всё ближе и ближе, и Койт с ужасом понял, что ещё пару шагов и мужчина наступит на фанеру, и тогда… Койт вскинул руки, собрался крикнуть, но чья-то узкая и холодная ладошка зажала ему рот.

***

Койт открыл глаза и увидел сидящего перед ним на корточках Марсика, который зажимал ему рот ладонью. Марсик едва-едва сдерживал смех:

– Ну вот, ты опять собирался вопить.

Ладонь Марсика пахла сырниками и мочой. Койт отбил её от своего лица и принялся отплёвываться. Марсик присел на лист пенопласта рядом с товарищем и тоже облокотился на стенку:

– Вот, Коста, послал проводить тебя наверх, помочь если что. Ты же у нас в последнее время трусишка, что ни сон, так крики …

– Причём тут это…– Койт пожал плечами, – Я, когда не сплю, вовсе не трушу.

Марсик отковырял кусок пенопласта, швырнул его в противоположную стену:

– А ты во что веришь?

– Ну… В Бога верю…

– Какого бога?

– Ну.. Нашего бога, который на Земле живёт.

– Так там, на Земле, наверное, много кто живёт.

– Ну.. У них должен же быть главный бог. А остальные тоже боги, но не главные, поменьше…

Воцарилась пауза в несколько секунд . Марсик отковырял ещё один кусочек пенопласта подкинул его, шлёпнул ладонью, явно целясь в лампу:

– А что нам до этих богов. Привезли сюда, на Терру-три, людей. Коста говорил, двести лет назад по-нашему, или сто восемьдесят лет по-ихнему, по земному. С тех пор вся планета на них корячится, а они сидят себе на орбите и торгуют. Со всеми торгуют, как Коста говорит, а мы тут рождаемся, живём, работаем и дохнем, и ещё воюем… Сейчас вот мы сколько лет воюем?

– Ну… Пятый год пошёл…

Койт отодвинулся от стены, сел на колени и посмотрел Марсику в лицо:

– А я вот верю, что меня родители ищут. Ну, может, отец и погиб, но мамка жива. Просто в дни первых бомбёжек мы потерялись, и потом мы найдёмся… У тебя ведь тоже есть родители.

Марсик в ответ засмеялся и обнажил левое плечо. На нём красовалась двухцветная татуировка:

– Вот мои родители. Чисто технически были те, кто сдал клетки, из которых потом дети растут. Но меня не мамка рожала, а инкубаторий. И я – собственность горнорудной компании, и она меня должна была выкормить, вырастить, выучить и работал бы я на неё всю жизнь и сдох бы когда-нибудь в доме для стариков, если бы не война. Разбомбили наши садики, и я с беженцами очутился в Чектауне, где Коста меня подобрал.

Опять повисла пауза. Первым дальше заговорил Марсик:

– Что, Койт, наша жизнь. Мы мелкие, мы планы не строим. Живём день целый, как живём. От рассвета до заката.

– Иногда от рассвета до заката долго получается…

–Это когда страшно, то долго. А когда весело и сыто – то быстро. Мы с тобой Койт пожалуй и не дети вовсе. Сколько нас бомбили да ловили… Вот ты чего боишься?

– Ну.. Бомбёжек боюсь. Дронов боюсь. И хлыстов с консервной фабрикой…

Марсик ткнул Койта в рёбра пальцем:

– Ты чо, реально веришь, что тебя на консервы пустят?

– А чего не пустить? Война, жрать нечего. А солдаты в окопах голодные. И рабочих кормить надо. А тут вороны, голуби, крысы, собаки, кошки и дети беспризорные. Какой с них толк, разве что мясо…

– А я не верю. Это Коста нас пугал, чтобы мы маленькими на улицу не совались. Но мы-то выросли. И потом, я меченый, меня в крайнем случае хозяевам отдадут, а не на консервы.

– А вот Бобаса точно на консервы. Какой с него толк, кроме как не по банкам разложить.

Мальчишки рассмеялись. Койт глянул на часы. Марсик продолжал щипать пенопласт. Первым подал голос Марсик:

– А вот ты на что, как это, надеешься, – и, не дав ответить Койту, продолжил свою мысль, – я вот на войну надеюсь. Коста говорил, что была уже двадцатилетняя война. Давно но была. Пока мы воюем, им не до нас. А вот закончат и всех переловят. И меня на Чёрные Холмы пошлют, и тебя на свободе уж точно не оставят…

Койт опять откинулся на стенку:

– А я в вождя нации верю. Ему ведь никто правду не говорит. Если он узнает правду, то всё исправит. И хлысты за нами бегать не будут, и мамка отыщется…

Марсик долго и тяжело вздохнул и вдруг запел на удивление красивым и чистым голосом:

– Ветер в поле искорки гоняет.

Из лесочка долбит миномёт.

Мой домишка утлый догорает.

Сизый дым с околицы ползёт.

Песню эту, видно, Марсик пел уже не раз, поэтому Койт подхватил её и дальше они уже жалобно голосили дуэтом:

– От углей черны мои ручонки.

Я пороюсь, косточки найду.

С равнодушным ликом, да с иконки

Смотрит ангел на мою беду.

Мальчишки поднялись и запели гораздо громче:

– Пусть годков всего-то мне пятнадцать,

Но я знаю, командир поймёт.

Ухожу я в ополченье, братцы,

Чтоб найти тот чёртов миномёт.

Я с собой возьму лишь три гранаты.

За отца, за мамку, за сестру.

И в блиндаж имперский их, ребята,

Под одеждой ночью пронесу.

А когда душа моя остынет,

Попаду я в райские края.

Я хочу взглянуть в глаза пустые

Ангелочку, что хранил меня.

Марсик замолчал и Койт в одиночку закончил песню:

– Ветер в поле искорки гоняет.

Из лесочка долбит миномёт.

Мой домишка утлый догорает.

Сизый дым с околицы ползёт.

Тут сверху раздался шипящий звук, и послышался шепелявый голос Косты, будто со дна бочки:

– Хватит горлопанить, певуны, уже восемь часов, марш наверх, прилёт прозеваете, мы без бабла останемся.

Койт засуетился:

– Правда, Марсик, пора уже.

– Да чего ты этого шепелявого слушаешь, – шепнул рыжий на ухо товарищу, – нахрен ему эти прилёты. Коммуникаторы у всех года три как отобрали. Никто в сеть не выходит. Компы – что калькуляторы да пишущие машинки, мобилы на кнопках, кому он видео впаривает, понять не могу…

– Пошли-пошли…

Мальчишки включили фонарики и нырнули в темноту.

***

Убежище располагалось на самом нижнем, третьем этаже подвала первого подъезда. Бомба до него не достала. Она сдетонировала где-то этаже на пятом. Поэтому лестница до первого этажа, все шесть пролётов, была целая. Правда, перила сильно качались. Ребята быстро пошли вверх. Из-под ног разбегались наглые крысы, жались по стенкам. Глазёнки грызунов отражали зелёными огоньками свет фонариков. Раньше Койту казалось, что это зверьё может наброситься на него и сожрать, но этот страх год уже как прошёл, да и крысы казались жирными и сытыми.

Для скрытости убежища очень ценным было то обстоятельство, что в этом доме подвалы в каждом подъезде были изолированными, кроме того коммуникации были подведены раздельно. Сообщение между подвалами было возможно через низлежащий паркинг, уходивший ещё на два этажа под землю. Когда в дом прилетело, паркинги заполнились водой, закрыв общий доступ к подвалам. В этих своеобразных подземных озёрах, полных металлических конструкций и безнадёжно затонувших машин вскоре размножилась террианская бурая слизь, которой, очевидно, солнце не было нужно, превратив воду где-то в кисель, где-то в студень. Коммунальщики пытались откачать это безобразие. Последний раз прошлым летом, заставив понервничать Косту: а вдруг у них получится и обособленности подвалов придёт конец; но ничего у рабочих не получилось. Коста высказал предположение, что после взрыва бомбы была нарушена гидроизоляция паркингов, а так как они находились ниже зеркала воды протекавшей неподалёку речки, туда хлынули грунтовые воды, бороться с которыми было просто бессмысленно.

Вдруг что-то грохнуло. Грохнуло основательно. Металл перил загудел. С пола всколыхнулась пыль. Огоньки крысиных глаз заметались, пару писков и грызуны исчезли непонятно куда. Ребята слегка присели. Койт спросил товарища:

– Ты слышал?

Марсик не стал отвечать на этот глупый и просто ненужный вопрос. Конечно он слышал:

–Пятисотка, не меньше…

Койт слегка нажал на мочку уха:

– Коста, где это?

– Откуда мне знать… По двум наружным камерам всё в порядке. Был бы дрон, запустили бы, сориентировались, А так – ничего не вижу… Как там завал?

Мальчишки как раз добежали до первого этажа. Здесь начинался завал из кусков пенобетона, кирпичей и сползших плит. В этом завали был проделан лаз, ведущий наверх, до третьего этажа. Только оттуда можно было выбраться наружу, на засыпанный строительным мусором торец дома.

Лаз вроде был цел. Но мальчишки опасливо глядели в его проём, пытаясь понять, не поедет ли какой блок или плита в сторону, если они начнут выбираться наружу. Они понимали, если вдруг придавит – пиши-пропало, надежды на спасение мизерные.

Убедившись, что все блоки лежат как и прежде они начали карабкаться. Марсик на всякий случай прихватил с собой метровый кусок газовой трубы. Если что, какой-никакой, а рычаг.

Ну вот они и на крыше завала. Но сразу на улицу Койт не полез. Надо было оглядеться. Нет ли внизу патруля хлыстов или, того хуже, синей машины ГУБРа. Потом надо было изловчиться и хоть как-нибудь понаблюдать за небом, нет ли дронов. Койт опять прикоснулся к мочке уха:

– Чего-то совсем тихо, Коста. Даже тёток у третьего подъезда нет. Обычно бабы две, да толкутся…

– Ну чего ты ожидал, грохнуло-то как. Зашкерились по подвалам. Не дрейфь, двигай дальше.

Ребята продолжали наблюдать. На поверхности воздух был прохладен, влажен и свеж. А по загривкам мальчишек, по их затылкам, то сильней, то почти неосязаемо поднимался гораздо более тёплый, тяжёлый, спёртый воздух из недр дома. Из их укрытия хорошо было видно подземный переход станции сабвея . Несмотря на войну единственная ветка метро Чектауна функционировала. Поезда ходили раз в пятнадцать минут. Койт взглянул на часы. Было восемь семнадцать. И тут же, как по команде, из подземного перехода показалось человек десять. Они быстро разошлись в разные стороны, куда кому нужно. Поехали три машины, две в сторону невидимого отсюда проспекта, одна в обратном направлении. Из четвёртого подъезда вышла закутанная в халат худющая тётка и спустила с рук погулять трясущуюся тонконогою шавку размером с крупную крысу. Шавка принялась бегать кругами вокруг хозяйки, периодически присаживаясь и загаживая и без того пожухлую траву. Всё происходящее успокоило Койта. Наружная жизнь, похоже, текла своим чередом.

Марсик слегка шлёпнул Койта по заду:

– Ну давай, ни наручников тебе, ни шокера, а я, пожалуй, назад полезу. Только погоди. Я как внизу из завала вывалюсь тебе свистну, тогда и ступай, Не хочу придавленным сдохнуть.

Марсик как червяк юркнул вниз, буквально через пару минут Койт услышал приглушённый свист, вздохнул и шмыгнул наружу, пробежав метров пять по верхушке завала к плите, что наподобие домика прислонилась к торцу дома. Под прикрытием плиты он быстро переоделся, спрятал будничное тряпьё под камень, в три прыжка оказался на тротуаре, и вот уже по городу идёт законный гимназист шестой гимназии среднего образования славной горняцкой республики.

Глава 2

Чектаун

Нужно сказать, что дети подземелья понимали, что такое учёба, и чем занимаются их ровесники в школе. И Марсик, и Койт умели читать и писать. Читали они оба бегло, хорошо и без запинок, а вот с письмом было иначе. Марсик, хоть корявенько, но вполне разборчиво писал прописными буквами, а вот Койт прописи так и не освоил, предпочитая выводить мелкие, но печатные буквы, и на это была причина.

Само собой понятно, сперва сорванцы и думать не думали о каком-то там образовании, но надо отдать должное Косте, который, несмотря на собственный довольно юный возраст, сумел найти ключики к обоим мальчишкам, проявив недюжий педагогический талант.

С Марсиком было проще. Коста буквально на пальцах, загибая их и разгибая в такт доводам, убедил мальчишку, что рано или поздно, но скорее всего рано, его поймают, и если не на консервы, то передадут хозяевам, горнорудной компании. Если он, Марсик то есть, будет необразованным, не умеющем читать, писать и непригодным к обучению, то гнить ему в штольнях или на отвалах. А если он окажется грамотным и начитанным, то судьба у него как пить дать будет другая. Его, конечно, подучат, но даже если и пошлют в шахту, то не иначе как каким-нибудь надсмотрщиком, а скорее всего определят в контору или даже может быть в офис, где он заживёт спокойной и сытой жизнью, где его присмотрит себе красивая девчонка, они поженятся, нарожают детей, а потом и внуки пойдут, и закончит он жизнь не в казённом вонючем доме престарелых, а в маленьком домике на краю Чёрных Холмов, на опушке Великого Леса.

Марсику, понятно, в силу возраста было плевать на красивую девчонку и возможных отпрысков, а вот перспектива сытой и спокойной жизни, и особенно домик на опушке, прельщали вполне. Он принялся учиться с рвением и старанием.

С Койтом было куда сложнее. С самого младенчества он пристрастился к играм на коммуникаторе, бывало часами, забывая про всё и обо всём. Но, как говориться, не было бы счастья, да несчастье помогло. Два с лишним года назад в республике полетела вся коммуникационная сеть, так как имперские дроны разнесли вдребезги все ретрансляторы, а потом запретили и заблокировали все коммуникаторы, оставив населёнию для связи тупые кнопочные мобилы. Дни у Койта стали серыми и бессмысленными. Дабы как-то развлечься, он начал перелистовать хранившиеся у Косты в здоровенном фанерном ящике всевозможные руководства и инструкции по электронике. Коста это заприметил, и тихой сапой начал учить Койта чтению, а мальчишке нравились длинные непонятные слова, но больше всего то, что Коста мог терпеливо, по полчаса и более, пытаться объяснить ему их значение. А вот палочки и крючочки у Койта не задались. Зато он ловко и быстро научился писать мелкими печатными буквами как в инструкциях. Тот ещё принтер, хотя, признаться, читать его записки было куда удобнее каракулей Марсика.

А вот Бобаса Коста ничему не учил. Похоже, он был доволен и тем, что мулат был исполнителен, не капризен, не многословен, не совал нос куда не следует и обладал достаточной для многих дел физической силой.

***

То, что рядом с убежищем находилась шестая гимназия, было настоящим подарком судьбы. Специфика данного учреждения была такова, что процентов девяносто её учеников составляли дети офицеров, прибывавших в Чектаун по своим делам, кто с фронта, кто, наоборот, перед оправкой на фронт, а кто просто челночил между столицей и Чектауном, радуясь тому, что до фронта так и не доехал. В связи с этим дети менялись в классах чуть ли не ежемесячно., поэтому никто толком ни с кем не мог сдружиться, учителя тоже не запоминали потоки учеников, отбывая свою службу казённо и без энтузиазма. Да и сами дети офицеров были сызмальства приучены не раскрывать свои маленькие душонки абы кому придётся, в товарищи никому не навязываться и не спрашивать лишнее. Кроме того, дабы избежать больших потерь, офицеров расквартировывали хаотично по всему городу, рассосредотачивая равномерно по всем районам. Поэтому от шестой гимназии ходило восемь школьных шатлов ко всем окраинам. Шатлы были беспилотные и на монорельсе. Занятия в школе у первой смены начинались в девять, и именно к этому моменту шатлы подъезжали к гимназии, открывали створки дверей и стояли открытыми минут пятнадцать, дабы гарантировано всех выпустить. В этот момент мальчишки из подземелья, наряженные в униформу шестой гимназии, могли беспрепятственно зайти внутрь и поехать куда им нужно, практически как на метро. Это не вызывало ни у кого подозрения, поскольку часто десяток-другой учеников второй смены ночевали в гимназии, делая допоздна уроки, а по утрам наведывались по своим домам, чтобы вернуться ко второй смене, к трём часам по полудню. Но даже в таких случаях Койт отсаживался подальше от своих случайных попутчиков, и пока что никто им не интересовался. Наличие формы шестого лицея спасало и от хлыстов. Они прекрасно знали, кто здесь учится, да и Койт был такого нежного возраста, какой не вызывает у большинства правоохранителей каких либо подозрений. Но если что, то в правом рукаве формы Койта был спрятан длинный заточенный гвоздь. Многолетняя жизнь по подвалам и ночлежкам сделала своё дело. Убивать Койт никого бы не стал, но полоснуть по рёбрам или распороть руку он может за милую душу. Кровякой его не испугать.

Что касается самого Чектауна, то это был один из старейших городов на Терра-три, а может быть и даже самый старый. Если нормальные города начинали расти из центра, расползаясь как спрут, то Чектаун, наоборот, вырос, когда разбросанные на полях заводы и фермы сливались друг с дружкой, хаотично разрастаясь без какого-либо плана. Только совсем недавно, лет двадцать назад, правительство города решило хоть как-то упорядочить застройку, проложило крест-накрест шесть проспектов, посносив напечатанные принтерами бараки и лачуги и застроив центр города красивыми домами.

Сразу за разваленным подъездом, через узкий расчищенный проезд, стояло именно одно такое из зданий, напечатанное принтером. Оно было двухэтажным, омерзительно серым, окна и двери мало того что выбиты, но даже их обломки почему-то исчезли в непонятном направлении. Скорее всего, это здание было казённым, так как у парадного входа на стене была светлая площадка от висевшей когда-то вывески. Койт пару раз из любопытства заходил внутрь, задирал голову и смотрел на сквозную дырищу с первого этажа вплоть до крыши. Самое интересное, что следов взрыва вокруг не было, как будто великан поднял с земли булыжничек размером с джип, да и пробил от скуки домишко.

За этим серым домом, опять же через переулок, стоял старый яблоневый сад. Отсюда уже были хорошо слышны проезжавшие по проспекту машины. Сад занимал гектар или чуть поболее. Почки на яблонях набухли, из них показались зелёные шильца листочков, но до цветения было ещё далековато. Времена года на Терре-три, по крайней мере на широте Чектвуна, были смазанными, нечёткими. Местная природа вообще на них не реагировала, а земная, инопланетная, воспринимал новое место произрастания порой совершенно непредсказуемо, то цветя без перерыва, то вовсе отказываясь плодоносить. Но яблоневый сад упрямо зацветал каждую террианскую весну. Койт помнил, что прошлой весной сад цвёл умопомрачительно, и в глубине его он увидел маленькие домики из которых с жужжанием вылетали их миниатюрные обитатели и кружили вокруг цветов. Он сказал об этом Косте, и тот вроде даже как обрадовался и объяснил Койту, что домики называются ульями, что живут в них насекомые пчёлы, что они жалятся больно и их лучше не беспокоить, и что осенью, похоже, они все поедят яблок. Так оно и случилось. К осени ветки деревьев клонились к земле от разноцветных плодов. Некоторые были зелёные и кислые, а некоторые красные и сладкие. Подъездные тётки и бабки с утра до заката паслись в саду, подбирая упавшие и низковисевшие яблоки, но наступала ночь, и ребята пакетами таскали в убежище те плоды, что висели на самых макушках крон. А потом Бобас приволок откуда-то пудовый мешок сахара, они наварили варенье и ели его месяца три. Но однажды ПВО Чектауна сбило шальной имперский зажигательный дрон, он рухнул в глубине сада и во мгновение ока спалил домики пасеки. Коста сказал тогда, что теперь, наверное, не видать им больше яблок, так как местные твари с цветами незнакомы и в опылители не годятся, разве что какой-нибудь шальной рой сбежал с пасеки и умудрился пережить зиму где-нибудь в развалинах. Койт прошёл сад насквозь, но пчёл не заметил.

После сада стояла высотка, которая начиналась на улице убежища, а торцом выходила уже на проспект. Этот дом был одним из тех немногих, что пытались жить на пятый год войны так, будто войны-то и не было вовсе. Честно говоря, весь Чектаун первые три года конфликта на Чёрных Холмах пыжился жить всему назло весело, богато и деловито. Да, были первые три страшных дня бомбёжек, но всё быстро расчистили и залатали, подтянули зенитки и ПВО, оборонялись и сбивали дроны с остервенением. Но накал борьбы постепенно угасал. Люди по мере приближения фронта исчезали из города. Кого-то прикопала имперская артиллерия и они расширили и без того бескрайнее кладбище, кто-то сбежал от войны в Великий Лес. Люди побогаче улизнули в Столицу, а то и вовсе на далёкие южные Дикие Острова Тёплого Океана. Коммунальные службы редели. Завалы росли. В город стекались ручейки бродяг и беспризорников. Хлысты и Государственное Управление Безопасности Республики, то бишь губры, становились злее и наглее. Но пока что ещё были очаги прежней жизни. И высотка, мимо которой проходил Койт, была одним из таких очагов.

Первыми учреждениями высотки были кафе-наливайка и парикмахерская. Вход у них был общий. Прямо из холла пойдёшь – попадёшь в кафе через дверь вертушку, а левая дверь, в цирюльню, была всегда открыта в холл – ей не давало закрыться вечно полное несвежей водой ведро. В кафешке сменяли друг дружку две молодые девчонки. Они с тоской глядели на улицу и улыбались даже Койту. Койт, несмотря на то, что был маленький, вызывал у них определённые надежды на обогащение, поскольку они считали, что он офицерский сынок, а, значит, наверняка при жетонах и вполне может зайти и заказать недёшёвый нынче сок или даже чашечку лате. Но даже если бы Койт и захотел сока, и мог бы его оплатить, он не в жизнь бы не сделал этого. И вот почему. В парикмахерской народ неистово избавляла от волос здоровенная немолодая тётка в замусоленном переднике. У тётки этой была объёмная причёска в завитушках. И вот эта тётка, тряся своей гривой, буквально набрасывалась на оцепеневшую в кресле жертву, и по всему объёму парикмахерской начинали лететь ошмётки волос. Иногда Койт, на минутку задержавшись у витрины, даже удивлялся, откуда берётся столько разбросанных волосяных прядей, ведь у подстригаемого тёткой человека зачастую ну никак не может быть столько волос. Будто она их специально незаметно доставала из кармана и расшвыривала по сторонам, показывая, каких усилий стоит ей работа. И ещё Койт представлял, что вот однажды, предположим, захочет он сока, зайдёт к девушке в кафе, нальёт она ему стакан, он отхлебнёт, а из глубины напитка вдруг всплывёт на поверхность волосяная прядь навроде тех, что тётка рядом разбрасывала по полу. И эту картинку Койт представлял так реалистично, что у него возникал приступ тошноты, и он спешил дальше пройти мимо дома.

После кафе-парикмахерской была дверь в подъезд с двумя глазками камер. Койт проскакивал её на всей скорости. Дальше было два больших окна. Они были всегда освещены и всегда занавешены плотными серыми горизонтальными жалюзями. Как не пытался Койт разглядеть, что там внутри, ничего не получалось. Ещё совсем недавно Койт накручивал себя, придумывая, что за этими жалюзями филиал консервного завода, и сюда местные хлысты притаскивают на утилизацию зазевавшихся беспризорников, но однажды он вдруг осознал глупость данного предположения, тем более что из этих занавешенных окон никогда не доносились чудовищные крики терзаемых жертв, ни прочие звуки, которые, по его разумению, должны были сопровождать деятельность живодёрни.

А дальше начиналась сказка. Это был магазин электроники. Совершенно очевидно, что в нынешние времена он был безнадёжно закрыт. Но за ним кто-то ухаживал. Койт так и ни разу не увидел хозяина этого волшебного мира, но судя по тому, что витрины магазина были всегда чисто вымыты, этот волшебник существовал. Самое главное, что за стеклом витрины функционировали два больших телевизора, подключённых, без вариантов, к кабельным каналам. На первом по ходу экране транслировался бесконечный новостной марафон. Сменяли друг друга дикторы, сюжеты, в основном про войну. Но звука не было, о чём там речь было непонятно, и поэтому Койту совершенно не интересно. А вот на втором экране… Койт взглянул на часы, было половина девятого. Сейчас начнётся…

И вот оно – Том и Джерри. Придурковатый кот, напоминавший всех хлыстов вместе взятых, и ловкий мелкий Джерри – это же он, Койт, ну ни дать, ни взять. Этот телевизор показывал древнючие земные мультфильмы. И наплевать, сколько веков назад их нарисовали. И звук тут был не нужен. Койт каждый раз впадал в оцепенение, глядя на экран. Оцепенение полное, гипнотическое. В эти минуты он ничего не замечал вокруг. Даже если бы к нему подошёл хлыст, он всё равно не оторвал бы взгляд от экрана, запросто променяв свою жизнь на беготню мышонка. Хорошо, что этот мультик показывали всего десять минут, а потом на экран выползали неприятной внешности дядьки, которые начинали глупо кривляться. Это кривляние было для Койта омерзительно ещё тем, что, как бы они не раскрашивали морды яркими красками, но было понятно, что это далеко не молодые люди, которые ну никак не могли так глупо себя вести. Койт рассказывал о них Косте, и Коста объяснил ему, что это клоуны, и что кривляться – это их профессия, и что люди веселятся, глядя на них, но Койту почему-то весело не было.

И вот Койт оказался на проспекте. Ему предстояло завернуть направо, дойти до подземного перехода, перейти на другую сторону проспекта, пройти под арку во двор-колодец, через другую арку выйти из него и очутиться прямо напротив площадки остановки гимназических шатлов. Было без пятнадцати девять. Время достаточно.

Воль проспекта стенами стояли высотки. Ветер разгонялся в их ряду как в ущелье, продувая неплотную одёжку Койта. Из носа мальчишки потекло. Он слизнул докатившуюся до верхней губы капельку, и дёрнулся рукой, чтобы по привычке вытереть нос рукавом, но осёкся, опустил руку. Вспомнилось, что Коста грозился в случае намеренного загрязнения формы едой, глиной или соплями, заставит виновника самому стирать её хозяйственным мылом, причём именно в холодной воде, чтобы краски не линяли. Койт быстро скинул с плечей рюкзачок. В его боковом отделении лежали салфетки, с десяток не более, старинный ключик, непойми от чего, и маленькое круглое зеркальце в потёртом пластиковом обрамлении. Всё это, кроме одной салфетки, перекачивало в правый карман куртки. Приведя себя в порядок, Койт, дойдя до входа в подземный переход, метко бросил катушек салфетки в урну. Почти как культурный человек.

Из перехода неожиданно донеслась музыка. Койт начал спускаться вдоль дальней стенки, где была проложена колея для тележек. Он знал, что находится там, под землёй, но музыки оттуда ещё никогда не слышал. Он знал, что по левой стенке идёт ряд заброшенных палаток, кроме одной, центральной, где сидел толстый дед, около которого крутился больной на голову мальчишка лет пятнадцати. Эти двое чинили всё что угодно, от ботинок до кнопочных мобил. Напротив этой палатки всегда стояла табуретка, и лежал большой лист пенопласта, такой же, как у ребят в убежище. Хозяина табуретки и этого листа Койт ещё ни разу не видел. Больше в переходе ничего интересного не было, разве что в самом последнем павильоне за стёклами были прикреплены картинки с видами Диких Островов. Вероятно, там когда-то продавали билеты на эти острова. Проходя мимо этих картинок, Койт не останавливался, а просто слегка притормаживал, мечтая однажды увидеть эти пейзажи вживую.

Переходов Койт не то чтобы опасался, но недолюбливал, так как там можно было нарваться на хлыстов, тусовавшихся во время дождя, или потому что в переходах было сподручнее прижать какого-нибудь бедолагу к стенке. Для этого у Койта было зеркальце. Он вытащил его и протянул руку, так, чтобы видеть переход, будучи самому невидимым. Навстречу шла пожилая тётка, таща за руку еле успевавшую перебирать ногами маленькую девчонку. А посередине, на табуретке, сидел бродяга в камуфляже. Перед ним стояла пустая высокая консервная банка, в руках он держал инструмент, раскрытый футляр от которого лежал на пенопласте. Таких инструментов Койт ещё ни разу не видел. Две пластиковые коробки с кнопками, соединённые собранной в складки тряпкой. Изгибы тряпки были металлизированы. Штаны у музыканта были засучены, чтобы все видели два карбоновых протеза, что заканчивались разной обувкой. Правый протез упирался в рыжий кроссовок с синими шнурками, завязанными бабочкой, а левый – в чёрный, без шнурков вовсе. Засмотревшись на бродягу, мальчик не сразу услышал шаги за спиной. Он обернулся и, глаза в глаза, столкнулся взглядом с офицером, который порхающей походкой спрыгивал вниз через пары ступенек. Офицер остановился. Взор его перенёсся на ладонь Койта, сжимавшую зеркальце, потом снова пронзительно в глаза мальчика. Койт быстро сунул руку обратно в карман. Зеркальце упало на его дно, а в ладошку и дальше, посерёдке между пальцами, сполз заточенный гвоздь из рукава. Койт испугался. Дико захотелось отлить, так, что низ живота заболел, и предательская капелька намочила трусы.

– Здавствуйте… – произнёс Койт с максимально возможной любезностью и даже умудрился натянуто улыбнуться.

Было видно, что офицер набрал в грудь воздух, чтобы произнести нечто важное, но тут из глубины перехода громыхнули аккорды, да так, что взрослый даже слегка вздрогнул. Офицер глянул в сумрак. В эту секунду Койт понял, что про него уже забыли. Офицер полетел навстречу бродяге, а гвоздик в кармане снова поднялся в рукав. Дойдя до инвалида, офицер что-то быстро сказал. Бродяга хотел было встать, но военный опустил ему на плечо руку, оставив его сидеть на табуретке. Громко звякнула консервная банка от тяжёлого дорогого жетона.

Офицер поскакал на выход, на ту сторону проспекта. Койт, дождавшись его ухода, тоже пошёл вперёд. Музыкант раздвинул складки ткани и снова начал их сжимать, наполняя тоннель музыкой. Койт догадался, что звуки издаёт вырывающийся наружу воздух, и ему подумалось, что надо не забыть спросить у Косты, как этот инструмент называется. А старый солдат закрыл глаза, слегка наклонился над инструментом и запел низким, почти утробнам голосом.

– А на фига переживать о том, что будет.

Запалят свечи , поцелуют молча в лоб.

В ладони вложат образки, и нам на груди

Медали кинут и положат в тесный гроб.

Он открыл глаза и заиграл гораздо громче, практически горланя. Койт остановился напротив.

– А на фига нам воевать за эту волю.

Мы этой воли не видали ни фига.

Идёт-гремит вперёд броня по чисту полю.

Мы на броне сидим, стреляем во врага.

А на фига мы проливаем реки крови.

Живым нам жизнью насладиться не дадут.

И охреневшие от страха и от боли

Мы прём толпой на вражий долбанный редут.

А на фига, скажи браток, они припёрлись.

Мы своего им ни черта не отдадим.

А смерть – фигня, о нас потом напишут повесть.

А будим живы, фигли нам, детей родим.

В левом кармане курточки у Койта лежал самый дешёвый, маленький жетон. Этот жетон попал к нему вместе с формой, очевидно принадлежа её бывшему владельцу . Когда пару раз Коста всё-таки заставлял стирать одёжку, Койт вынимал его и снова клал на место. И вот теперь, похоже, пришёл черёд с ним расстаться. Мелкий жетончик тихо звякнул по дну консервной банки. Бродяга поднял на мальчика глаза, и Койт понял, что он вовсе не такой старый, просто грязный и седой. И пахло от него перегаром. И, наверное, раньше он приходил в переход позже, ближе к вечеру, отлежавшись в своём убежище и протрезвев, поэтому Койт его ни разу и не видел. А теперь вот, наверняка, солдату некуда стало уходить, и он ночевал здесь же , на куске пенопласта.

– Ты кто? – спросил солдат, но Койт уже бежал прочь, на секунду задержав взгляд на плакатах с Дикими Островами. Картинки были на месте.

***

Койту нужно было срочно кое-куда забежать. Встреча с офицером давала о себе знать. Мальчишка нырнул под арку в квадратный колодец двора. Каждая стенка колодца представляла собой два подъезда жилого дома. Впрочем, жилым можно было назвать его с натяжкой. За весь год Койт так и не встретил здесь ни одной живой души, кроме вездесущих крыс и игнорирующих их тощих кошек. Дверь подъезда номер два как всегда была открыта настежь. Камера над входом была залеплена зелёной жвачкой. Сделал это не Койт. Койт опасался камер, не приближался к ним и на такой вандализм был неспособен. В подъезде широкая правая лестница вела наверх, к площадке с тремя квартирами, оборудованными серьёзной внешностью дверями, а левая лесенка уводила в полуподвал. Там справа была щитовая, о чём предупреждали молния и череп, а слева ещё одна дверка, обитая оцинковкой, снабжённая деревянной ручкой и совершенно нелепым архаичным замком, стягивавшим скобой ущки на двери и на косяке. Койт нашёл эту дверь полгода назад, холодной зимой. Он стоял, шмыгал носом, понимая, что открыть квартирку ну никак не получится. Случайно левая подошва его утлой обувки нащупала бугорок. Койт откинул коврик у двери и поднял ключ. С тех пор он стал частым посетителем этих апартаментов.

Квартирка состояла из коридора, кухонки, малюсенькой комнаты и санузла. В кухонке было много посуды. Кое-что Койт перетащил в убежище. В комнате не было совершенно ничего, кроме полки с несколькими книгами. Точнее, книг было десять. Все они были пронумерованы, и на всех указан автор: Жюль Верн. И были эти книги старые-престарые, до желтизны листов и запаха плесени от страниц. Книги эти Койт читал всю зиму, периодически наведываясь к Косте спросить значение того или иного слова. Коста поначалу искренне удивлялся, откуда он брал эти термины, но Койт не говорил. В конце концов Коста обнаружил перенесённую в убежище его библиотеку, полистал пару томов, произнёс, мол теперь понятно, и потерял к койтовой находке интерес.

В квартирке когда-то обитал ребёнок. Койт собрал целый пакет игрушек разной степени поломатости и неимоверно обрадовал ими троицу подвальных малышей.

Можете, конечно, смеяться, но самым ценным местом в этой квартирке для Койта был санузел. Раздельно душ и туалет. Душ так себе, но с горячей водой, а отхожее место было просто шикарным. Яркая лампа, белая плитка на стене и чёрная на полу, высокий чистый унитаз, в бачке которого прекрасно функционировал слив. Как приятно было Койту уединятся в этом интимном месте, сидеть на мягком пластиковом стульчаке, болтать ногами и мечтать о хорошем. Как ни странно, в голову мальчишки ни разу не приходила такая очевидная мысль, а вдруг сейчас в квартирку зайдут её истинные хозяева и застукают Койта на месте преступления. Вернее, даже не зайдут, а начнут стучать и ломиться, ведь Койт, когда хозяйничал в квартире, всегда закрывал за собой дверь на внутренний засов. Мальчик почему-то испытывал совершено искреннее чувство, что это жилплощадь стала его, и никак иначе. И надо отдать ему должное, он старался содержать это своё нежданное наследство в чистоте и порядке. Вот и сейчас у Койта была пара минут, чтобы посетить свой кафельный тронный зал, подарить унитазу пару-другую салфеток, и, выскочив через другую арку дома, оказаться на остановке шатлов, которые уже выгрузили первую смену гимназистов.

Но, будучи ещё под аркой, Койт услышал раздражённый голос Косты:

– Ты где?

– У школы…

– Смотри мне, если опоздаешь. Дома получишь. Я слежу за тобой.

Койт усмехнулся. Они с Марсиком знали, что Коста, при всём своём желании, ну никак не мог проследить их на маршруте, хоть и постоянно пугал их этим. Аппаратура на груди Койта работала только как рация и видеорегистратор. При работе в режиме рации для ребят было одно железной правило – правило двадцати секунд. Это означало, что при выходе в эфир фраза должна быть не более двадцати секунд, тогда пеленгаторы ГУБРа технически не могут засечь точное местоположение передатчика. Кроме того, каждый выход в эфир, каждое нажатие мочки уха проходило на разных частотах, заранее запрограммированных Костой. Как рация, коммуникатор работал на расстоянии километров пятнадцать. Коста сумел установить закамуфлированную и мощную антенну на крыше дома, над четвёртым этажом.

***

Коста всегда заранее говорил ребятам, где и когда будет прилёт, иногда даже подсказывая, откуда лучше снимать. Съёмку начинали минут за пять до времени икс, и сворачивали сразу же после последнего взрыва, пока ещё вокруг не началась суета пожарных и силовиков. При такой съёмке действовало второе железное правило – рядом никого не должно было быть, тем более толпы.

– Чтоб ни одного подонка рядом! – Коста тряс указательным пальцем.

Хотя коммуникаторы в республике были строжайше запрещены, под страхом серьёзного уголовного наказания, но они были если не у каждого третьего или даже десятого, то у каждого двадцатого – это уж точно. И пока что губровцам никак не удавалось победить зудящее людское желание хайпануть, впитанное многими с молоком матери. Официально в республике сеть не функционировала, но на орбите Терры, на высотах, выделенных земными хозяевами, роились многочисленные частные ретрансляторы, и связаться с ними не составляло никакого труда. Но губровцы знали эти частоты и выявляли хайпожоров во мгновение ока. Бывало, человечек ещё не успел закончить съёмку, а на его голову уже накидывали плотный чёрный мешок, и сильные руки подхватывали его сзади под локоточки и волочили туда, откуда возвращался далеко не каждый. Поэтому Коста и приказывал сторониться людей, дабы не попасть случайно под раздачу. На крайний случай у ребят был приказ вынуть карту памяти и уничтожить гарнитуру, ну, хотя бы от неё избавиться. А карту памяти непременно доставить Косте. Каким путём Коста безопасно выкладывал, как он говорил, видео в сеть, и каким Макаром он умудрялся монетизировать это в жетоны, он никогда не объяснял. А если Койт или Марсик заводили разговор на эту тему, Коста опять начинал придурковато грозить пальцем и орать, что это не их сопливое дело. Само собой разумеется, что и кнопочных мобил у ребят не было. Уж по базовым станциям их тогда триангулировали бы на раз-два…

– Прячьте где хотите, – имея в виду карту памяти, Коста опять тряс указательным пальцем, – хоть за щеку, хоть в анусе.

Насчёт того, как прятать за щеку мальчишкам было понятно, а вот насчёт ануса мнения разошлись. Но Бобас с ехидной и противной усмешкой разъяснил, что именно Коста имел в виду.

***

До микрорайона второго мехзавода курсировал розового цвета шатл под номером четыре. Койт запрыгнул в переднюю дверь. Салон казался совершенно пустым. Но, когда Койт оказался в проходе между сиденьями, он увидел торчащие синие ботиночки на втором от входа диване. Койт тихонько прокрался мимо. На сиденье лежала девчонка, подложив под голову цветастый ранец. Глаза её были закрыты, но Койт сомневался, что она спала. Скорее всего, таким образом она тоже показывала, что не хочет никакого общения. Койт сел на самое дальнее сиденье. Судя по часам, шатл тронется с места через пять минут. Койт опустил взгляд на пол и с радостью увидел оброненный кем-то самый мелкий жетон. Он поднял его и подумал,

– Будто никому его и не отдавал…

И в эту секунду рвануло. Огненный шар вырвался из крайних окон третьего этажа. Шатл качнуло, но стекла были калёные, лобовое рассыпалось на мелкие кубики, а боковые только треснули. Девчонка, притворявшаяся спящей, взвизгнула и подпрыгнула на сидении, заворожено глядя в окно. Такой же визг стоял и на улице. Одни ученики упали и ползли, другие стояли на месте, закрыли уши и орали. Многие бросились прочь от гимназии. Из самой гимназии тоже выбегали школьники, кое-кто был в крови, но, скорее всего, не от осколков, а от того, что упал и разбился. Койт присел, потом побежал к выходу из шатла. Девчонка, тем временем, истерично высыпала на сиденье содержимое ранца и трясущимися руками что-то с чем-то собирала.

На приборной панели шатла не горел ни один огонёк. Койт понимал, что теперь он уже точно никуда не доедет, и нащупывал кнопку на груди, включавшую камеру:

– Коста, в гимназии рвануло, снимаю.

– Что там, прилёт?

– Нет, Коста, не похоже что прилёт, и не похоже, что дрон, – соблюдая правило, Койт отключился и через секунду опять нажал на мочку уха, – это изнутри долбануло. Бомбу там им подложили.

– Поубивало?

– Ну. Ребят вокруг навряд ли., – опять щёлк-щёлк, – А вот тех, кто там на третьем этаже был, на куски, без вариантов.

– Выйди из эфира. Сейчас же. Бросай всё. – пауза, – Беги, беги как только можешь. Всё.

Койт отключил камеру и глянул на девчонку. В её руках был коммуникатор, она снимала всё происходящее, горел значок, показывающий, что идёт трансляция онлайн.

– Ах ты ж, сука! – заорал Койт, – брось снимать.

– Пощёл на хрен! – неожиданно злобно и дерзко парировала девчонка, но коммуникатор спрятала в ранце.

***

А в синем минивэне ГУБРа, что ехал себе по проспекту, подскочил на стульчике сержант, и заорал в кабину, что он засёк прямое видео с места взрыва, что передача идёт, скорее всего, от какого-то ученика… И закрутилось-завертелось. Объявили перехват, всех хлыстов на ноги подняли.

***

Испуг накрыл Койта только сейчас. Испуг не от взрыва, а от того, что он понял, что Коста испугался сам. И это его наставление, мол, беги нахрен… Что значит – нахрен? Выражение, конечно ёмкое и понятное, но бестолковое. Куда именно бежать? Направо, налево, назад к убежищу … Койт обернулся, и внутри у него всё ещё больше похолодело. Под арку, ведущую из двора-колодца к гимназии, въезжал синий губровский минивэн.

Теперь он осознал, что никаких путей отхода на такой случай они никогда с Костой не обговаривали. Он осознал, что Марсик был прав. Что Коста по большому счёту, хоть и возился с ними, но мало о них переживал. В голове у Койта начала крутиться совершенно придурошная мысль, мол хлысты – понятно, на консервы, а вот интересно, что с таким, как он, делают губровцы.

***

Койт не знал, что губровцы давно использовали школы и больницы под свои офисы. У войны тоже были правила. Гласные и негласные. Международные или, если хотите божьи. Обе стороны конфликта не станут долбить по местам, где дети. Всё-таки века уже не те. Да и земляне в таком случае могут вмешаться, А всем хотелось самим друг с дружкой разобраться, без богов, по-своему. Силовики забирали только верхние этажи. Потому что они всегда должны были быть над кем-то, а не по подвалам сидеть. Может и глупо, но никак не иначе. А что касается взрыва в гимназии, то это, несомненно, дело рук ах, каких профи. Во-первых, и время, когда дети ещё в раздевалке и не разошлись по этажам, по классам, а губровцы уже все были на месте, и, во-вторых. сила – только в клочья третий этаж, но так, чтобы перекрытия не рухнули…

***

Койт выпрыгнул из шатла и замешкался, вдруг вспомнив, что он забыл на заднем сидении свой рюкзачок, и, во-вторых, просто не зная, куда бежать. А бежать ему надо было давным-давно, сразу после взрыва. Так же, как он бежал бы после съёмки прилёта на втором мехзаводе.

– Бедный, бедный Койт… Бедный, бедный Койт… – шептал он сам себе.

Койт и сам уже не помнил, откуда у него взялась эта привычка, но в моменты сильного душевного потрясения и физического напряжения, на грани истерики и обморока, он начинал шёпотом причитать, будто успокаивая сам себя:

– Бедный, бедный Койт… -Бедный, бедный Койт.

Койт наконец решил, что побежит направо, вдоль забора, сплошь заклеенного плакатами вождя нации. Но едва он туда ринулся, как был схвачен за плечо первым встречным учителем. А над площадкой шатлов неслось через громкоговоритель:

– Всем построится по классам!

Учителям просто уже сказали, что они должны делать с теми детьми, которые не успели убежать от школы – просто построить их по классам, упорядочить и ждать губровцов и хлыстов, и, понятное дело, дальнейших распоряжений. А дети были офицерские, услышав приказ, они взяли себя в руки и быстро начали его исполнять.

Вот тут-то Койту и пригодился гвоздь. Гвоздь этот так и остался торчать в руке изумлённого, даже не успевшего осознать боль учителя. Конечно же учитель Койта отпустил. И у мальчишки было секунд десять добежать до первого плаката, прежде чем сзади раздался визгливый вопль.

Но что там сзади – наплевать. Там губровцы только-только из минивэна выскочили. А вот впереди, прямо на него, катились три дроида хлыстов – метровые шары килограммов под двести веса, в которых были и шокеры, и сети, и газы, и неизвестные Койту прибамбасы для усмирения одиночек и толпы. И это был не сон. Вот если бы это был сон, то вождь нации сейчас же шагнул бы с плаката, отфутболил бы дроидов, осадил бы губровцев и спас бы его, бедного, бедного Койту. Но это был не сон, совсем не сон, впрочем… Впрочем, Койту показалось, что, через плакат от него, вождь нации вроде как кивнул головой и подмигнул. Неужели… Койт понял, что там заклеенная дырка в бетонном заборе, дай бог подходящая ему по размеру. Два прыжка – и вот он рядом. А из дроида – в грудь мальчишки электроды. А там-то коммуникатор. Иглы впились в него, Койту грудь обожгло, треск, от электродов отпали оплавленные провода, мальчишка завалился левым боком дыру, порвав плакат вождя напополам. Курточка предательски зацепилась за торчавший кусок арматуры. Койт рванулся что есть силы – и прощай курточка формы шестой гимназии, доставайся хлыстам и губровцам, вместе с камерой-значком, мелким жетоном, зеркальцем и ключом от элитной недвижимости.

Койт вломился в заросли террианского бурьяна, бородатого, мочалистого, липкого. Сразу за забором на великую удачу оказалась канавка. Койт упал в неё и на четвереньках, по-собачьи, побежал прочь. Прорываться сквозь террианский бурьян было тяжело, а вот ползти под ним, ниже листьев было гораздо быстрее. Сзади забабахало, бурьян зачавкал, Койт понял, что в его сторону стреляют. Затем кто-то заорал, мол, подсадите меня, и Койт понял, что губровцы с хлыстами перелезают забор. Канавка углубилась до состояния настоящего рва, глинистого и мокрого, и Койт увидел жерло широченной бетонной трубы, врезавшейся в склон. Койт глянул – на том конце трубы было светло. Сзади кто-то вопил, где, мол, небо, почему так долго… Мальчик понял, это вызывают дроны-летуны.

– Бедный, бедный Койт, – хрипло бормотал он, ползя по трубе, – Бедный, бед…

Койт в темноте едва не провалился в колодец. Вернее, рука его рухнула в пустоту, и он больно ударился грудью об край, хорошо, что коммуникатор защитил… Кстати…

Койт лихорадочно принялся срывать с себя аппаратуру, и коммуникатор вместе с наушниками рухнули в жерло колодца. А карта памяти была спрятана. Не за щеку, конечно, но и не в анус, как советовал Коста, а в лейбл на ремешке форменных брюк.

***

Коста рассказывал мальчишкам, что подземный Чектаун также огромен, как и надземный, что тоннели и коллекторы соединяют все здания центра города друг с другом и со станциями сабвея. Койт видел, что по стене колодца идут скобы, что можно спрятаться, сгинуть от погони там, внизу, но это явно не по нему. Уж где-где, а подземельях Чектауна он точно превратиться в консервы, а может и до этого не дойдёт, так, сырым или полупрожаренным сожрут. Койт обогнул колодец и рванулся к свету.

Он выскочил на стройплощадку. Давно заброшенную. Видно, до войны начинали строить второй корпус гимназии, да так и заморозили стройку до лучших времён. Террианский бурьян был здесь покошен. Судя по всему ещё осенью – валявшиеся на земле стебли успели сгнить. Койт покрутился на месте, глядя на небо – вроде чисто и жужжания не слышно. Хотя какое жужжание можно было услышать, когда рядом ревели сирены экстренных служб, съезжавшихся к взорванному зданию. В трубе что-то громыхнуло. Койт пересёк заложенную плитками площадку и выскочил на улицу, что была за территорией школы. Здесь он тоже никогда ещё не был. Налево улица изгибалась, и было совершенно непонятно, что там за поворотом. Направо проезжая часть явно выплёскивалась на широкую площадь. Было безлюдно. Наученные войной чектаунцы, заслышав взрыв, всегда прятались поглубже, опасаясь повторных предательских прилётов.

До площади было бежать всего два дома. Койт и сам не знал, на что надеялся. Если настигнет небо, то шансов абсолютно никаких. Думая об этом, он выскочил из-за угла дома и врезался во что-то коричневое и необъятное. Тотчас сильная и пухлая рука схватила его за футболку и подняла над землёй, как поднимают за шкирку возле лужицы нагадившего котёнка.

– Вот это херувимчик, – произнёс громадных размеров человек в коричневом балахоне и висевшей на плече большой хозяйственной сумкой. Койт сообразил, что он врезался то ли в попа, то ли в монаха.

– Отпусти, – завизжал Койт, добавив более спокойно, – меня поймают и на консервы…

– Это конечно, это вот непременно… – большой человек поставил Койта на тротуар, но, как мальчишка ни извивался, не отпускал, – херувимчик в собственном соку…С кого брюки-то снял, бродяга…

Койт бессильно заплакал, как он не плакал уже давно.

– Нет, – продолжал болтать чушь большой человек, – если пропадёт такой херувимчик, Аркадий мне не простит. А ну, быстро подымай руки вверх!

Он отпустил Койта и раскрыл молнию на сумке. Койту бы кинуться прочь, но он как заговорённый остался стоять на месте с поднятыми вверх руками. Из сумки выпорхнуло платье, синее в белый горох, с круженными воротничком и манжетами, с кружевной оборкой, кружевами же по подолу, приятно пахнущее. И было оно длинным, до мостовой И это платье как по волшебству скользнуло сверху на Койта, моментально превратив его в чумазую белокурую девочку. Тут же подоспела широкополая шляпа в белый горошек, скрывшая под широкими полями чумазую физиономию.

И, чёрт возьми, вовремя. Из-за угла, откуда раньше выбежал Койт, вылетела пара хлыстовских четырёхвинтовых дрона. Они начали стремительно набирать высоту, удаляясь прочь. А на священика и его теперь уже спутницу сверху спланировал дрон помассивнее, губровский, не иначе. Койт опустил голову, а его спаситель посмотрел прямо в глазок камеры, и так осуждающе и грозно, что дрон, слегка дёрнувшись, тоже взмыл в небо. Священник взял Койта за руку и повёл вокруг площади, постепенно оживающей людьми и машинами, к собору на другой её стороне, потонувшему в стройматериалах и лесах. Они прошли мимо вереницы строительных дроидов, мимо бытовок, откуда пахло жаренной картошкой с луком, и нырнули в щель приоткрытых ворот к двухэтажному напечатанному дому с крестом над крыльцом.

Глава 3.

Сбоку от святого Эгидия

Каждая настоящая страна в дни войны, в годины социальных потрясений или свалившихся на её долю природных катаклизмов всегда ищет точку опоры, стержень, идеологический цемент, связывающий воедино всё общество, маленьких людей-кирпичиков в непробиваемую стену. И как бы не долбили боги из артиллерии небес, как бы не обстреливали враги из земных орудий, если есть связующие скобы, идеологический быстротвердеющий раствор, тут же появляются ловкие каменщики, заделывают бреши новыми кирпичами, и так может продолжаться годами и десятилетиями, такое государство, особенно если есть ресурсы и природные и людские, свалить себе под ноги тяжело. День и ночь из всех рупоров горнорудной республики разного рода патриоты, историки и просто пропагандисты лили нескончаемый поток проклятий на коварных врагов, напоминая, что именно они, люди горнорудной республики, были первыми завоевателями Терры-три, именно они терпели невзгоды и бедствия первых лет освоения. А уж потом появились тут всякие, кто теперь претендует на «наше кровное», те, кто хотят лишить республиканцев свободы, истории, гордости, языка, достатка и прочего, прочего, прочего… Доля правды в этих речах несомненно была. Но с противоположной стороны тоже была своя правда. И никто, несмотря на кровопролитную и затяжную войну, общей правды искать не хотел. Пока что хватало и кирпичиков, и каменщиков, и раствора.

И все призывали Бога в свидетели своей правоты. А где Бог, там и церковь. А где церковь, там и священники. А где священники, там и храмы. И нет ничего более убедительного в плане надежды на лучшее, на победу, чем затевать что-либо пусть бестолковое, но помпезное, скажем, какую-нибудь стройку, в то время, как дела идут не лучшим образом, пуская пыль в глаза врагам и собственному народу.

***

Руководствуясь ли этими принципами по собственному разумению, или получив директиву из столицы, но на третий год войны мэрия Чектауна взяла и затеяла расширение и реставрацию главного городского собора – Базилики святого Эгидия., покровителя всех раненных и преследуемых. Стройка шла ни шатко ни валко по причине текучки личного состава строителей, коих то и дело рекруты в массовом порядке благословляли на фронт, дабы в лучшем случае пополнить ряды нуждавшихся в защите святого, а в худшем – просто сгинуть в окопах Чёрных Холмов. Но прошедшей зимой стройку возглавил новый настоятель – преподобный Флориан. Он уговорил руководство епархии, не бедной, надо сказать епархии, купить два строительных принтера, которые за три недели возвели шесть просторных бараков. В пяти из них, что стояли через поляну от базилики, на склоне, ведущим к реке, были поселены двадцать семей многодетных беженцев, выбранных по принципу того, что в них было много детей мужского пола, достаточно взрослых для работы подмастерьями. Кроме того, отцы таких многодетных семей призыву не подлежали. Новые поселенцы были рады тому, что, пускай за мизерную оплату труда деньгами, они за счёт церкви и подаяний прихожан всегда были накормлены, одеты и обуты. Таким образом, преподобный Флориан оживил стройку и заслужил репутацию деловитого попа в руководстве церкви.

В республике духовной жизнью заправляла Новая Евангилистическая Христианская Церковь, протестантское учение, исповедовавшее, понятное дело, нехцианство. С Евангилием и Христом тут всё было понятно, а вот провозглашаемая новизна учения заключалась в том, что нехциане исповедовали божественное всепрощение. Нет, они, разумеется, категорически осуждали и все смертные грехи, и кучу грехов попроще, но истово верили, что даже самые лютые грешники, определённые в ад, будут пребывать там не вечно, а временно, пусть даже и столетия, дожидаясь апелляционного божьего суда, коий рано или поздно простит нерадивые души и позволит им пребывать в раю, или хотя бы в чистилище. Параметры, по которым определяли кому куда, были основными темами прений нехцианских богословов, что носили одежды коричневого цвета разных оттенков, в соответствии занимаемого места в иерархии..

Дабы быть ближе к народу и пастве, преподобный Флориан шестой дом, улучшенной планировки, с медной крышей и затейливыми окошками с тонкой работы кованными решётками, возвёл для своей семьи. А надо сказать, что нехцианские священники целибат не одобряли, семьи имели большие, дружные, с довольно доброжелательными отношениями между домочадцами, где часто всем верховодили матушки. Так вот, дом преподобного окнами фасада выходил на площадь и, по задумке, впоследствии должен был стать скромным флигельком собора.

Именно в этот особнячок и был препровождён Койт, как вы уже догадались, самим отцом Флорианом.

***

Когда парочка поднялась на крыльцо, преподобный трижды перекрестился и трижды же поклонился. Он глянул на Койта, очевидно думая побудить его повторить вслед за собой положенные жесты богопочитания, но Койт в женской одежде мог оскорбить сиё действо, поэтому ограничился просто лёгким пинком со словами:

– Пожалуйте в нашу обитель, отпрыск безбожный…

Вот так Койт, сам того не желая, начав день в сыром убежище, по вине ли святого провидения, а может по прихоти вырвавшегося на волю бесёнка, ближе к полудню оказался в лоне святой церкви, да не просто в какой-нибудь богадельне, а в жилище иерарха.

Дом начинался с передней и лестницы, ведущей на второй этаж. Лестница была винтовая, чугунная, довольно узкая. Узкая настолько, что Койту даже было интересно поглядеть, как его спаситель сумел бы по ней подняться. Впрочем, Койт тут же понял, что подниматься по лестнице было совсем необязательно, так как рядом с ней виднелись явно створки лифта. Слева в переднюю вела двухстворчатая дверь, а справа, вдоль двух окон, шёл короткий коридор с одной боковой дверью и дверью в конце коридора. Священник набрал в грудь воздух, будто бык, что вот-вот замычит на всю округу, но неожиданно ласково и тонко заголосил:

– Матушка Эмма! Вы нам тут нужны… Матушка Эмма.

Громко цокая каблучками, по винтовой лестнице быстро спустилась заранее встревоженная немолодая женщина в коричневом же длинном платье.

– Смотрите матушка, какого пролетавшего мимо херувимчика я тут поймал для Аркадия…

Матушка, увидев Койта в платье и шляпке, похоже, была готова одновременно рухнуть в обмороке и разорвать прибывшую парочку на клочки:

– Ваше преподобие! Ну ладно там с херувимчиком… Но на кой ляд на этом крысёнке лучшее платье Инги.

– Иначе мне не удалось бы его быстро сюда доставить. Похоже, на этого херувимчика имели виды представители доблестной полиции.

– Я думаю, преподобный, вы во мгновение ока договорились бы с хлыстами, чтобы они оставили этого ребёнка вам. Вместо этого вы затеяли глупый маскарад, испоганили лучшее платье дочери… – Матушка приближалась, и Койт невольно сделал шаг назад, будто прячась за спасителем, а Эмма продолжала. – Я буквально вижу, как шевелиться это дорогущее, натурального хлопка платье от живности, которую носит этот крысёныш. Мне придётся стирать его в режиме кипячения, и краски поползут…

– А вы стирайте мылом в холодной воде, никакой живности на мне нету, и я не крысёныш, а мышонок, – дерзко отозвался Койт из-за спины священника.

– Подумать только, – почти закричала Эмма, – он ещё смеет подавать голос. А вы, преподобный отец Флориан, хоть и прожили со мной добрых три десятка лет, продолжаете поражать меня способностью совершать невразумительные поступки…

– Матушка, давайте не будем выяснять отношение в присутствии вот этого, – преподобный вытолкнул Койта к центру передней. – Вы посмотрите на выражение его лица, на его фигуру и пронзительный взгляд. Это именно тот типаж, что Аркадий ищет для херувима битых две недели.

– Ваш Аркадий много о себе думает, – фыркнула Эмма, – и какую же я могу тут разглядеть фигуру, когда мальчик в платье.. Святые апостолы… В лучшем платье Инги.

– Посмотрите сами, матушка, – отец Флориан сбросил с Койта шляпку и потянул было платье вверх, желая разоблачить мальчишку прямо здесь же, в передней, но Эмма закричала:

– Нет! Нет, не трясите здесь! В нашем доме этот мальчик окажется только через ванную! – и она показала длинным указательным пальцем правой руки на дверь в конце коридора.

– Но послушай, Эмма, – преподобный неожиданно перешёл на «ты», – ребёнку сперва надо хотя бы дать хоть что-нибудь перекусить.

– Знаете что, преподобный, – Эмма на «ты» переходить не желала, – этот ребёнок за свою жизнь голодал достаточно, и может ещё полчаса потерпеть, и принять пищу в чистом виде…

Койт послушно пошёл в указанном направлении. Но в коридоре он обернулся:

– Спасибо вам, Флориан…

– Для тебя он преподобный Флориан, и никак иначе, – строго сказала матушка, провожая Койта в ванную, с таким видом, будто вела его на эшафот.

***

Ванная была светлым помещением. В ней находилось большое окно, на две трети по высоте занавешенное белыми, плотными шторками, спасавших купающихся от случайных взглядов с улицы. Кроме того, и сама ёмкость ванной была отгорожена ещё одной капроновой шторкой.

В дальней стене ванной имелись ещё две двери. Дом всё больше напоминал Койту лабиринт встроенных друг в дружку комнат.

Платье было снято и помещено Эммой в герметичный пакет. Такая же участь ждала и шляпку. Оба предмета были унесены в одну из комнаток напротив, где Койт заметил грандиозных размеров постирочную машину-автомат. Остальную одежду Койт по приказу матушки просто сбросил на пол. Прежде чем пойти к самой ванной, Койт, уловив кивок хозяйки дома, посетил вторую примыкавшую комнату, где оказался санузел.

Эмма откинула капроновую занавеску, и Койт увидел внушительных размеров акриловую ёмкость. Он слегка усмехнулся, представив в ней преподобного в образе китозавра, что водились в Тёплом Океане у берегов Диких Островов. Но самому Койту поплавать не пришлось. Матушка, отрегулировав температуру поступающей воды по своему разумению, позволила налиться ей только до пупка мальчишки, сказав:

– Ну что ж, вставай, крысён… Прости, мышонок, попробуем тебя отмыть…

– Я прекрасно способен помыть себя сам.

– Ну ладно, продемонстрируй, – Эмма протянула Койту намыленную мочалку, – на левой руке, продемонстрируй…

Койт пожал плечами, намылил левую руку и смыл мыло водой. По его мнению, этого было вполне достаточно. Матушка усмехнулась и вдруг схватила Койта за руку, приблизила к себе и свободной ладонью потёрла его левое предплечье. Койту было не больно но неприятно, а из-под ладони Эммы вылезали неприятного вида тёмно серые катушки, будто он сбрасывал кожу. Стало понятно, что пока все эти многолетние наслоения не будут удалены, матушка вряд ли успокоится. Койт поднялся, отдал мочалку хозяйке дома и приготовился терпеть экзекуцию.

– Наверное, так отмывают беспризорников на консервном заводе, когда готовятся разложить их по банкам – сообщил он Эмме.

– Что за глупость ты несёшь! – Эмма закончила с его грудью и животом, и повернула Койта спиной к себе.

Койт, пока отмывался его хребет и лопатки, подробно изложил теорию изготовления консервов из отловленных хлыстами беспризорников, вызвав у Эммы возмущение вперемешку со смехом:

– Какой бред поселился у тебя в голове! Республика ведёт войну. Ты мальчик, а значит будущий солдат. А девочка – она вырастит и родит новых мальчиков, новых солдат, и какая, святые апостолы, разница беспризорники вы или семейные дети. Республика любит и дорожит вами. Моли Господа, чтобы война закончилась до того, как ты станешь взрослым, но если нет – ты будешь защищать нас. А если наступит мир – ты будешь восстанавливать то, что разрушено. И ловят вас вовсе не на консервы, а чтобы поместить вас в училища, где сделают из вас настоящих людей.

– Что-то я не видал этих училищ, – попытался возразить ей Койт, но в ответ получил приличный шлепок мокрой мочалкой по ягодицам:

– А консервы с написью «Тушёное филе беспризорника» ты в магазинах или в гуманитарке видел? Ладно там, когда несут бред про отлов на органы… Но идиотизм с консервами я впервые слышу от тебя…

– Но Коста говорил… – начал было Койт, но осёкся, поняв, что болтает лишнее.

– Какой ещё Коста? – Подловила его на слове матушка.

– Да так, знакомый мальчик…

Наступила тишина, так как на Койта навалилась усталость. Немудрено, ведь полтора часа назад в него стрелял губровец, а теперь его отмывает в ванной какая-то помешанная на чистоте незнакомая ему тётка. При таком темпе событий и правда можно поехать крышей.

Эмма, тем временем, закончила сражаться с застарелыми черными пятнами под коленками Койта, и с удовлетворением в голосе указала ему на плескавшуюся у него в ногах серовато-коричневую жижу:

– Вот это всё сошло с тебя. Я так понимаю, тебя никогда не мыли по-настоящему.

Кстати, а как тебя зовут?

– Койт.

– Серьёзно?

– Ну, да…

Эмма, похоже, тоже немного притомилась, отмывая мальчишку, присела на придвинутую табуретку. Грязная вода уходила в отверстие ванной, но матушка сказала обрадовавшемуся было Койту, что голову-то они ещё не мыли:

– Так что давай, присядь ещё раз, я напущу свежей водицы, и мы отмоем твои завитушки, чтобы ты стал красивым эстонским мальчиком.

Голос Эммы стал гораздо приветливей.

– А почему эстонским? – спросил Койт, зажмурив глаза, так как матушка намылила ему волосы ароматным шампунем.

– Потому что Койт, по-эстонски, означает рассвет, – ответила она, – мой отец был по происхождению эстонцем, мои предки жили острове Сааремаа…

– А это где? – Койт от волнения открыл глаза, пена попала в них и защипала, Эмма быстро окатила ему лицо чистой водой, – А вдруг я тоже с этого острова? И меня там ждёт мамка. Где этот остров? Где Дикие Острова? В Тёплом Океане?

– Нет, мышонок, он далеко-далеко.. . На Земле.

Опять наступила тишина. Матушка второй раз намылила и ополоснула кудри Койта. В дневном свете из окна они вдруг вспыхнули прозрачным золотом. Койт размышлял о том, могли ли его родители быть и вправду оттуда, с родины богов, и будто угадав его мысли, Эмма спросила:

– А ты родителей совсем не помнишь?

– Нет. Но мамка жива, я верю в это… Папка – не знаю, но мамка жива…

– Что ты вообще помнишь? Я имею ввиду, самое раннее твоё воспоминание.

Койт задумался:

– Я помню семью фермера, где я вроде жил, но они были мне не родными. Лица не помню. Только светлые пятна. Много детей. А потом пришёл взрослый мальчик, почти взрослый, меня забрал и мы долго бродили, пока не пришли в Чектаун.

– Это тот, которого ты зовёшь Костой?

Койт вздохнул и сдался:

– Да, его зовут Коста. А у вас … – Койт хотел сказать просто Эмма, но вспомнил, что ему велено обращаться как положено в армии, по званию, – А у вас, матушка Эмма, есть дети?

– О да, мышонок, и ты их непременно увидишь, уж они-то своего не упустят… А вот Койтом тебя Коста назвал?

– Я тоже спрашивал, но он ответил, что когда меня забирал, я был в комбинезоне, там на плече был… Как его…

– Шеврон? Ну, нашивка?

–Да. Там было три звезды а посередине надпись «Койт», Вот так я Койтом и стал.

Эмма задумалась, нахмурилась, будто что-то припоминая.

– А среди ваших детей мальчик есть? – спросил Койт.

Эмма посмотрела на Койта как-то странно, пронзительно что ли. Так могут смотреть только мамы:

– Хочешь я покажу тебе одну игру, – и, не дожидаясь ответа, она плеснула в воду колпачок шампуня, включила напор побольше, ванная начала быстро наполняться, так, что Койт подвсплыл, оторвался попой от днища. Попёрла пена, и когда она наполнила ванную до краёв, матушка выключила воду и принялась подбрасывать пузыри пены, дуя на них и заставляя лететь под потолок. Койт, смеясь, повторил это.

Эмма потрепала Койта за волосы:

– Был у меня мальчик. Летал он ангелом на железных крыльях… Да так и улетел в рай…

Койт вдруг понял, что вот так в пузыри играла когда-то Эмма со своим сыном, который стал боевым лётчиком, и которого подбили где-то там, на западе, над Чёрными Холмами. Койт не знал, как надо утешать другого, и не нашёл ничего лучшего, чем просто поцеловать Эмму в костяшки правой кисти. Матушка тихо засмеялась, запустила пальцы левой руки Койту в шевелюру, ему даже стало немного больно, потом отпустила его волосы и, положив лицо на сложенные на краю ванной руки, близко-близко от физиономии Койта, затянула низким голосом тихую песню, может быть совсем так, как когда-то- когда-то она пела своему мальчику:

–А на косогоре

Шёлковые травы.

Приключилось горе,

Не найти управы.

С берега высокого

Вниз, к воде зелёной…

Подстрелили сокола

Пулею калёной.

А на босы ноженьки

Липнет смолка тонкая.

Есть на небе Боженька,

Да что, люди, толку-то…

Налетели аспиды,

А он не причём…

Не молилась разве ты

Ему горячо?

А по косогору

Кубарем мой маленький.

Убегал до бору,

Утекал от маменьки.

Пой же чёрный скворушка.

Стреляны мы пушками…

Эх, багряна горушка –

Слёзки всё кукушкины.

Одинокая слезинка скатилась на кончик острого носа матушки и капнула в пену. Эмма тотчас резко поднялась со стула и сказала прежним строгим голосом:

– Ладно, ты тут ещё поплещись, но не смей заливать водою пол. Пойду принесу полотенец… Да и одеть на тебя что-то надо, не голышом же тебе по дому разгуливать.

***

Матушка вышла, прикрыв плотно дверь, а Койт пустил ещё один пузырь пены к потолку, смотря, как он переливается радугой. Вдруг дверь в ванную комнату начала медленно открываться, потом резко расхлопнулась и на пороге с воплем: – Та-да-дам! – застыла в позе руки в боки здоровенная девчонка лет пятнадцати с лицом отца Флориана.

– Вот ты и попался, херувимчик – Усмехнулась взрослая девчонка, – вот, Аркадий –то с тобой позабавится…

Слева из-за взрослой девчонки показалось лицо девочки помладше, по-виду ровесницы Койта. Мальчишка понял, что это та самая Инга, в платье которой его нарядил отец Флориан. Эта девочка не произнесла ни звука, просто медленно достала откуда-то из-за спины плотный, литой кулачок и показала его Койту, сжав при этом свои губки до узкой полосочки.

А с правого боку старшей сестры выскочила пигалица лет шести от роду, и, тыча пальцем в сторону сидевшего в ванной Койта завопила:

– Ага! Смотри, Агата! Ему, значит, мамка налила полную ванную и с пеной, а мне она так купаться не разрешает!

Взрослая девочка, Агата, то есть, ответила мелкой:

– Потому что он, хоть и крысёныш, сидит себе в ванной спокойно, а не заливает всё вокруг, так что вода течёт из передней на площадь.

Мелкая не унималась, скидывая с ног сандалии и ринувшись вперёд:

– Я сейчас к нему залезу…

Но Агата ловко перехватила девчонку:

– А ты не боишься, Лизонька, подхватить от него что-нибудь в виде лишая?

Койт пришёл в себя и уже хотел сказать этим наглым девчонкам что-то грубое и обидное, но из коридора послышался крик матушки:

– И что это значит? Что вы тут за парад невест устроили?

Удар полотенцем пришёлся в широкую спину Агаты. Девчонки захохотали, побежали прочь, а Эмма закрыла за собой дверь.

– Вот ты и познакомился с моими бандитками, – сказала она торопливо вылезавшему из ванной Койту.

Мальчик тщательно вытирался, а Эмма смотрела на него так пристально, что Койт даже прикрылся, засмущался.

– Вот одного я не пойму, – рассуждала вслух матушка, – вот как может быть у ребёнка, живущего по подвалам да подворотням такое нежное тело. Где же твои шрамы, синяки, прыши, опрелости хоть какие-нибудь. Ты и вправду херувимчик какой-то…

Койту стало дажо неудобно, будто его обвиняли в чём-то, в чём он не виноват:

– Да всё у меня было, просто проходит быстро и без следов, – он посмотрел на свою грудь и правда, после ванной полосы от скотча бесследно исчезли, – Коста говорит, что на мне быстрей чем на собаке…

– Ладно, – матушка распахнула больших размеров халат, – ныряй, и пойдём, поешь. Ты уж не взыщи, – она подняла с пола тряпицы, – но исподнее твоё пойдёт на помойку, а вот брючки постираем…

Койт, в свою очередь, вцепился в ремень со спрятанной картой памяти и перепоясал им халат. Матушка неодобрительно покачала головой, махнула рукой, и повела Койта по коридору к первой двери. За ней было что-то вроде кельи, каморки, вероятно для отдыха таких же бродяг и пилигримов, вроде Койта. Кровать, шкафчик, пару табуреток да стол. Эмма вышла, вскоре в комнату зашла Агата, старшая девчонка, и поставила перед мальчишкой эмалированную миску полную полбы. Каша была густая, ароматная, в центр была воткнута алюминиевая ложка.

– Уж не взыщите, сэр, – улыбнулась Агата, – но денёк сегодня постный..

Она уселась на табуретку на другом конце стола. В убежище Койта постными назывались дни, когда пожрать было нечего совсем, а тут на тебе в постный день, и целая миска каши. Агата дождалась, пока Койт доест до конца, взяла миску:

– Пойдёмте, я проведу вас, сэр в мастерскую…

***

Мастерская оказалась тут же, за левой двухстворчатой дверью в холле. Она, похоже, занимала весь первый этаж слева от входа в дом. В мастерской пахло кислым алебастром. Вокруг были сложены и просто разбросаны эскизы и гравюры, расставлены гипсовые головы с непременно мученическим выражениями на лицах. Было очень тепло, даже жарковато. Агата в мастерскую не входила. Тут же опять появилась матушка, сняла с Койта халат. Он опять ухватился за ремень, но матушка со словами:

– Да что ты кнему прицепился-то? – Успела ухватиться за пряжку, – вот высохнут брюки и отдам его… Аркадий, вот твой херувимчик!

Откуда-то из-за шкафа раздался грохот, и появился маленький худосочный человек в неряшливой рабочей одежде. Он подошёл к Койту, взял его за плечи и повёл в центр комнаты, к постаменту, высокому, метр, не иначе, помог ему забраться на него и махнул рукой Эмме:

– Ну идите, матушка, идите, – а потом обратился к Койту, – итак, молодой человек, ну ка дайте ка я вас рассмотрю.

Койту уже начинало надоедать, что его всё время раздевают и рассматривают. Он так и сказал Аркадию, что ничего особенного в нём нет.

– Вот тут вы ошибаетесь, молодой человек, – Аркадий отбежал в угол и достал извитую медную дудку, и протянул её Койту, – сделайте вид, будто трубите в небеса из сего горна… Замечательно… У вас, молодой человек, строение тела, будто бы вы сошли с земных амфор древних греков. Поистине, у нашего преподобного глаз-алмаз. Вот так выделить вас из толпы…

Койт хотел сказать, что из толпы его вовсе не выделяли, Он тупо врезался в святого отца при бегстве, но промолчал, подумав, какая ему, в самом деле, разница… Аркадий продолжал тараторить, имея в виду, понятное дело, древних греков:

– Они писали обнажённых юношей, вроде вас с детскими пропорциями тела, но нарочито рельефной мускулатурой, как у бодибилдеров. В природе так не бывает, по крайней мере, пока я не встретил вас, молодой человек. Вы случаем не бодибилдер?

Койт поджал плечами, не зная, что обозначает это слово, но спросил Аркадия, неужели он, мол, не может заказать макет херувимчика у ИИ. Наверняка там будут тысячи моделей.

– Что вы говорите, юноша! – Аркадий искренне возмутился, но выглядело это смешно, будто взрослый человек нарочито кривляется, – я скульптор, а не ремесленник. Я создаю скульптуры, а не бездушные болванки. Вот вы, несомненно, обладаете искрой божьей, я отсканирую ваше тело, обнажённую натуру, потом, всё как в жизни, одену на вас одежду, хитон, подарю вам замечательные крылья, и будете вы стоять благословлённым, возле аналоя в скульптурном образе.

Койт начал проникаться важностью своей миссии. Аркадий, тем временем, поправил позу мальчика, продолжая восторженную речь:

– Молодой человек, вы просто не до конца осознаёте, что происходит в данный момент. Вы удостаиваетесь такой чести, о которой могут только мечтать миллионы людей на планете. Вам выпадает доля пнуть под зад коленкой саму вечность. Вот отсканирую я вас, три де плоттер вырежет ваш облик из чистейшего белого мрамора, и пройдут годы, десятилетия, века, а вы в образе херувима так и останетесь вечным ребёнком в пределах храма, а, может быть, и не станет самого храма, и наши потомки через тысячи лет откопают статую из слоя породы и поставят в музей перед восхищённой толпой, но это же по сути будете вы, ваш облик… Будьте добры, глазки закройте, всё-таки лазеры работают…

Конец этой длинной речи скульптора потонул в хихиканьях из-за створок двери. Девчонки явно опять подглядывали за происходящим. Аркадий громко цыкнул на них:

– А ну, кыш, не смущайте мне натурщика, – но на этот «кыш», совершенно очевидно, никто реагировать не собирался. Хихиканье продолжалось.

Койт реально чувствовал, как по каждому миллиметру его тела скользили тёплые, даже приятные лучи лазеров. В некоторых местах было реально щекотно, но он терпел. Так же, как он решил не обращать внимание на прятавшихся за дверью девчонок. Кто они такие, бестолковые мокрощёлки по сравнению с ним, человеком, которому выпала судьба пнуть под зад саму вечность.

***

Лазеры перестали жжужать. Аркадий помог Койту спрыгнуть с помоста. Тело мальчишки слегка затекло. Тут как тут подоспела матушка с одеждой, зачем-то начала объяснять Койту, что бельишко дали одни соседи, а вот свитерок другие… Койт быстро оделся, пощупал ремень – карта памяти была на месте. В холле их с Эммой встретили два здоровенных бородатым мужика.

– Ты умеешь читать? – спросила Эмма.

Койт кивнул.

– Тогда давай я отведу тебя в библиотеку, пока посиди там, а мы решим, что с тобой делать дальше.

Койту не понравилось то, что его будто конвоируют на второй этаж. Впереди цокала ботиночками Эмма, а позади его сопровождали два мордоворота, которым, похоже, было дано указание схватить мальчишку, если он попытается сбежать. Дверь библиотеки закрылась, Койт услышал , как тихо щёлкнул замок. На окнах были решётки. Ситуация требовала обдумывания. Койт огляделся: столько красивых книг он никогда в жизни не видел. Но читать не хотелось. Койт почувствовал, что он заболевает. У холодного камина стояло большое кресло с тёплым пледом. Мальчик забрался в него с ногами, укутался в покрывало, и тотчас его сознание провалилось в темноту.

***

Койт и знать не мог, что как только за ним закрылась дверь мастерской, матушка внимательно принялась оглядывать ремешок, отобранный у мальчишки, ведь не зря же он за него так цеплялся. Карта памяти была обнаружена. Ситуация принимала нехороший оборот. Матушке надо было действовать быстро и решительно. Эмма буквально вбежала в свою комнату, на ходу перекрестилась на красный угол, отодвинула лик Богородицы, открыла потайную дверку и достала коммуникатор. Карта памяти с тихим щелчком ушла в торец коммуникатора, да что толку – файл был запаролен. Дело приобретало ещё более серьёзный оборот. Теперь Эмма не сомневалась в криминальной подоплёке всего происходящего. Матушка открыла окно и позвала двух мрачных лесорубов, работавших на электроманипуляторах. Она приказала им идти в переднею, и ни в коем случае не дать Койту удрать, хотя, по правде говоря, тому трудно было сделать это голышом. Затем она выбежала в сад, быстро собрала по соседям одёжку для мальчика, при этом Эмма вспомнила ещё кое-что, и в нешуточном волнении поспешила в сторону кабинета преподобного, в самом конце коридора на втором этаже.

Отец Флориан, сдав Койта на попечение матушки, проследовал в свой кабинет. Кабинет этот был довольно маленьким, тесноватым для его обширного тела. Он с шумом отодвинул стул и уселся за стол. Настроение у него всё более и более портилось. Как не крути, но он обязан был сделать один очень неприятный звонок, вариантов избежать его не было. Стол был завален бумагами и макетами афиш. У преподобного и его скульптора возникла идея объявить конкурс в СМИ среди детей республики на образ херувима. Однако епархия категорически засомневалась в богоугодности данной затеи, а теперь, после случайного знакомства преподобного к Койтом, необходимость в этой суете исчезла окончательно. Флориан широким злым движением скинул на пол всё, что было на столе, достал из кармана сутаны разрешённый кнопочный мобильник и набрал номер полиции.

Закончив короткий разговор, преподобный посмотрел в окно – узкое, но до пола. По небу в сероватых облаках полз чёрный след дыма от горящего второго мехзавода. Вдалеке, над заречным кустарником, летели два геликоптера. В самом кустарнике чёрными точками шевелилась громадная стая террианских летунов, этого бича Чектауна, размножившихся в последнее время неверояно, пожравших практически всех земных голубей и воробьёв. Неожиданно зазвонил телефон, который отец Флориан оставил на пустом столе. Он взял трубку, и его полное лицо начало багроветь, а сам он только три раза коротко ответил:

– Да… Да… Да…

И ещё долго он сидел, подперев рукою голову над пустым столом, очевидно погрузившись в размышления и воспоминания.

Дверь кабинета решительно распахнулась, зашла Эмма, закрыла кабинет и села на шаткий стул тут же возле входа. Она показала преподобному зажатую между пальцами карту памяти:

– Вот это крысёныш прятал в ремне. Я звоню в полицию…

– Уже. И одной полицией, Эмма, дело не ограничится. Сюда с минуты на минуту нагрянет ГУБР. Только бы Аркадий успел его отсканировать…

– Нас тут всех того и гляди повяжут, а он всё херувимчиков лепит.

– Если и повяжут, так это только тебя, вон как размахиваешь коммуникатором.

– Можно подумать, что и у тебя его нет… И даже более того, – матушка достала из кармана симкарту и вставила её в коммуникатор. В ответ на изумлённый взгляд Флориана, ведь это было уже преступление, матушка махнула рукой:

– Это симкарта оформлена на епархию, нам ничего не грозит. У тебя же тоже есть такая… Давай без лицемерия… Так вот, ты даже не удосужился узнать, как зовут мальчишку, а зовут его Койт. И это эстонское имя, означающее рассвет.

– Он, получается, твой соплеменник?

– Да, как сказать… Я тут вспомнила одну вещь.

Эмма вышла в сеть, поймав один из коммерческих спутников, набрав в строке поиска «Койт». На первой странице браузер выдал множество переводов и транскрипций самого слова, а вот вторая страница была завалена репортажами пятилетней давности о жёсткой посадке в Скалистых Горах на северной границе Империи и Республики земного тяжёлого транспортника, под названием «Койт». В многочисленных болталках были версии, что корабль грохнулся не без участия ПВО республики, что он вёз контрабандные земные образцы вооружений и технологий для имперцев, и что имперцы готовятся к войне. Конфликт вспыхнул менее чем через год. Матушка пересказала преподобному свой диалог с Койтом по поводу происхождения его имени, которое, получается и вовсе не его имя, а просто название корабля, в форму которого он был одет.

– Значит, он землянин? – То ли спросил, то ли констатировал преподобный.

– И землянин не простой. Ты не видел, как он сложён. Помнишь ту историю с Мартышкой на Диких Островах?

Отец Флориан поморщился. Ещё бы не помнить. Тварь схватила его барсетник с документами, а он схватил мартышку, на вид такую тщедушную и хрупкую, а в итоге, вырываясь, она его глубоко укусила и сломала ему лучевую кость у запястья. А ведь и правда, когда преподобный там, на площади, поднял Койта за шкирку, тот дёрнулся так, что, пожалуй, ещё бы немного и опять сломал бы преподобному руку.

– Вот что Эмма, отведи ка его в библиотеку, я тут кое с кем посоветуюсь, и хотел бы успеть, пока мальчишку не забрали губровцы, кое-что ему сказать…

– Флор, не делай глупостей…

Преподобный в раздражении махнул на матушку рукой, а та аж затряслась сидя на своём стульчике. И, уже выходя из кабинета, Флориан вдруг остановился на секунду, обернулся, неожиданно добро улыбнулся, глядя на матушку и тихо сказал:

– А мы с тобой не такие уж и старые. Может, попробуем ещё разок? А вдруг получится мальчик, – и, не дожидаясь никакой реакции со стороны матушки, вышел вон.

***

Все эти события происходили в то время, пока Койт пинал под зад вечность в мастерской Аркадия. А потом мальчишка провалился в дремоту, сидя на кресле у не горящего камина в библиотеке дома. И пришёл к Койту знакомый сон. Он видел его без каких-либо вариантов в сюжете два-три раза в месяц. Мальчику давно уже казалось, что это вовсе не сон, а какое-то непонятное воспоминание, интерпретировать которое он был не в состоянии. Сначала в темноте он начинал ощущать запах железа, тот запах, когда остывает окалина, который один раз учуешь и запоминаешь на всю жизнь. Потом раздавался стучащий, но негромкий звук, и вот в сон врывался свет, и свет этот шел из широкого проёма в окружении кромешной тьмы, а за проёмом шумел высокий лес с подлеском из террианского бурьяна, и Койт позодил к самому краю проёма и понимал, что надо прыгать вниз, а на нём был чёрный комбинензончик, такой родной и тёплый…

А внизу, в подлеске, двигались чёрные фигурки детей, и такие же фигурки стояли на краю проёма около него, и Койт прыгал вниз, под ложекой у него схватывало и он неизбежно просыпался.

Койт открыл тяжёлые веки. Напротив, спиною к книжному стеллажу, стоял преподобный Флориан. Заметив, что Койт проснулся, Флориан подошёл к библиотечным дверям, приоткрыл их, глянул в сторону лестницы и, повернулся с Койту:

– Я зашёл с тобой попрощаться. Не суди нас строго, иначе было нельзя. Этот мир, мальчик, устроен гораздо сложнее, чем ты можешь представить, но зачастую всё происходит просто и быстро. Идёт война, мы все заложники обстоятельств. Запомни одно, нынче никому и ничему нельзя доверять до конца, все обещания пусты, – тут преподобный поднял вверх указательный палец и вроде как грозя кому-то, добавил, – впрочем, одно я могу тебе обещать точно, статуя херувима будет стоять в соборе, тут вряд ли кто с Аркадием нам помешает…

На этих словах в комнату беззвучно вошёл высокий молодой человек, кареглазый и черноволосый, в чёрного цвета мундире с погонами лейтенанта ГУБРа, вслед за ним, шмыгая носом, зашёл армейский сержант с пластиковым пакетом, низенький, грязный и немолодой. Преподобный показал пальцем на Койта:

– Вот этот мальчик. Хочу вам напомнить, что он находится под защитой конституции, закона и святой церкви. Помните об этом.

Чёрный лейтенант едва что не вытолкнул отца Флориана за дверь. Сержант достал из пакета коммуникатор, который Койт выкинул в колодец, рюкзачок Койта, забытый им в шатле и его потерянную куртку, поднял глаза на чёрного губровца, кивнул и тоже скрылся за дверью. Лейтенант протянул руку к мальчишке:

– Карту памяти из ремня, живо. Не вздумай её сломать, прибью на месте.

Койт встал с кресла вынул карту и положил её на стол. Лейтенант неожиданно схватил его за правое плечико, начал сжимать его, довольно сильно, и орать:

– Мы вашу шайку полтора года пасли. Я-то думал, что тут работают профи, а тут, глядите-ка, сопляки…

Чёрный лейтенант наверное надеялся, что мальчик закричит от пронзительной боли, упадёт, зарыдает, но Койт просто напряг мышцы плеча. Да было больно, плечо жгло, но, как бы не пытался лейтенант, терпеть его нажим Койт мог. Губровец перестал терзать мальчишку и швырнул его назад в кресло:

– Сиди, и не дёргайся.

Лейтенат вставил карту памяти в свой коммуникатор:

–Говори пароль!

Койт пожал плечами. Он и вправду понятия не имел, что файл на карте запаролен.

Лейтенант усмехнулся:

– Ну да, это гениально, так подставлять засранцев. Было бы тебе лет шесть, ну хотя бы восемь, я бы тебя погладил по головке, купил бы мороженное, и ты всё бы выболтал, ясно, что ты же малыш, ты совершенно ничего не понимаешь. Но тебе-то десять, или даже одиннадцать, ты уже в состоянии сопоставлять факты, – лейтенант соединил в воздухе перед самым носом Койта растопыренные пальцы рук в единый замок, – складывать факты в понятия. Твои сверстники на фронтах патроны солдатам подносят, собирают гуманитарку и металл в поддержку фронта, а ты предал свою республику, работал на имперского шпиона, подносил патроны не нашим героям, а врагу…

***

Койт мог много чего возразить. Мог сказать, что и вправду не понимал, чем занимается. Конечно, в последнее время и он, и Марсик иногда стали задумываться о смысле того, что они делают, но их попытки поговорить друг с другом об этом как-то обрывались, не доходили до ясности. И только здесь, в эти минуты, в библиотеке преподобного, пазл сложился. Сложился так же, как изображение того земного замка на горе, которое они неделю собирали с Марсиком из мелких чешуек в картонной коробочке, которую Койт нашёл в полуподвальной квартирке. Собирали, отгоняя любопытных малышей, что норовили сломать с таким трудом собираемую мозаику. И всё равно десяток чешуек не хватило. А вот теперь все частички пазла легли куда надо. И вместо прекрасного замка получилась старческая рожа императора с родинкой под глазом и тонкой наглой ухмылкой. Всё сложилось как надо и куда надо. Те люди, которые сперва его спасли, пригрели и накормили, взяли, и в итоге предали его, хотя могли бы ведь просто использовать и отпустить. Но нет, они его погубили, от страха ли, от выгоды ли или от ещё какого-нибудь другого взрослого, непонятного Койту интереса. Но он, странное дело, перестал испытывать страх. Тело его, явно больное, расслабилось. Случилось то, что когда-нибудь должно было случиться. И какая разница, пусти ли бы его на консервы, что теперь уже он и сам воспринимал как несусветный бред, или вот этот чёрный лейтенант отвезёт его, бедного, бедного Койта в подвалы ГУБРа, вдоволь там его напытает, наиздевается да и пристрелит в сердце, а для верности ещё пару раз в голову. И отвезут его трупик туда, за речку в густой кустарник, и бросят в мелкую ямку, присыпят гниющим бурьяном и всё… А мамка будет его искать. И точно в своих поисках дойдёт до вождя нации, и он её поймёт и во всём разберётся, и губровцы будут ползать перед мамкой на коленях, а потом отвезут её туда, за речку, отыщут его могилку, и мамка будет тихо плакать, гладить пожухлый бурьян. Но они, эти твари, не знают, что это ещё не конец, что он не просто мальчишка, а человечек, пнувший вечность. И однажды мамка зайдёт в собор святого Эгидия поставить свечку в память о нём, и вдруг увидит стоящего в полумраке ангелочка, и сердце её дрогнет, она различит знакомые черты лица, и будет приходить к нему каждый день, рассказывать обо всём, а он будет слушать её рассказы и трубить в медный горн, призывая небеса.

И эта картинка настолько живо нарисовалась в белобрысой голове мальчишки, что он зашептал:

– Бедный, бедный Койт, – и на его раскрасневшихся от явной температуры щёках пробежали две слезинки.

Чёрный лейтенант увидел, что губы Койта шевельнулись, что он что-то шепчет, увидел дорожки от слезинок, и тихо, и уже не так зло сказал:

– У нас и взрослые плачут как дети, – он подошёл к окну, посмотрел во двор и добавил:

– Ты даже представить не можешь, малец, как тебе не повезло. По твою душу сейчас прибудет цельный полковник отдела спецпроектов. Птица ты, однозначно, непростая. Плечики-то я, бывало, и взрослым мужикам ломал. ..

***

Чёрный лейтенант продолжал глядеть в окно. Было видно, что ему в голову приходят мысли о предстоящей награде или даже, чем чёрт не шутит, повышении. Завершить полтора года работы успехом…

Тут до двора базилики добралась стая террианских летунов, что ещё полчаса назад висела над кустарником на том берегу реки. Несколько бесовского вида тварей зацепились за решётки окон библиотеки всеми своими четырьмя когтистыми лапками. Но тут раздались хлопки дробовиков. Твари с воплями взвились, и стая полетела дальше, обгаживать прилегавшую к собору площадь. Койт сперва услышал стрёкот, а потом увидел, как в окне промелькнул лёгкий геликоптер.

– Ну вот и полковник, – сказал лейтенант и выскочил из библиотеки встречать начальство, едва-едва не приложив дверью по морде затаившегося с другой стороны сержанта.

Койту что-то совсем поплохело. По чугунной лестнице быстро поднимался, судя по звуку, некрупных размеров человек. Чёрный лейтенант опять заскочил в библиотеку, распахнул створки двери и отдал честь:

– Полковник Сай!

В библиотеку влетела легонькая, нельзя сказать, что старушка, но женщина явно преклонного возраста. Она кивнула лейтенанту и легким движением кисти моментально удалила его из комнаты. Женщина опустилась перед Койтом на колени, и со словами:

– Боже, ты же весь горишь, – положила ему на лоб холодную руку.

Койт был совершенно обескуражен и растерян. Он ожидал увидеть какое-нибудь чудовище форме полковника, которое с рёвом ворвётся в библиотеку, хватит его в свои лапы и как шандарахнет об камин… А тут перед ним присела милая на вид старушка, что сразу увидела, что ему плохо, что он болен, и эту старушку мальчику просто захотелось обнять.

– Он тебя не обижал, не колотил? – Искренне заволновалась полковник Сай.

Койт не стал рассказывать про попытку лейтенанта повредить ему плечо. Всё ведь обошлось. А старушка поставила его на пол, повела к выходу из библиотеки и дальше, на улицу, продолжая быстро говорить:

– Ты не обижайся на Бориса!– Так, как понял Койт, звали чёрного лейтенанта,– у него имперцы всю семью… Зверским образом.. Он теперь в каждом, кто перестал ползать и гадить в памперсы видит только солдата Республики. Я же понимаю, где тебе было догадаться… – На улице было оживлённо, стояли два броневика со спецназом и один, судя по эмблеме, с сапёрами. Полковник Сай повела Койта к стоящему в сторонке бронированному минивэну, – сейчас тебе укольчик, и полегчает. А ты давай, не тормози, быстро всё рассказывай. Бог даст, мы ещё сумеем застать там хоть кого-нибудь живым.

Глава 4.

Ставящие точку.

Ехать до убежища было всего минут десять. Койт показал дорогу, и рассказал, с кем он там обитает. В отличие от Лейтенанта в чёрном, полковник Сай казалась уравновешенной, и, как ни странно, доброй. Поэтому Койт всё-таки сказал, что по его мнению ничего уж такого предательского они не делали. Они же сами никого не взрывали, ни на какие объекты ракеты не наводили. А если и выпадет случай серьёзно, до смерти – так только себя защищая. Всё по-честному. Ну, фиксировали они онлайн прилёты, играли с поездами в гуделки, знак сигнала машинистам показывали, а потом снимали весь состав. Так полно мальчишек и взрослых хайпожоров так делают. Всех ловят, кого колотят, кого сажают, но предательство-то тут при чём?

Полковник постучала пальцем по лбу Койта:

– Ведь, пойми ты, балда этакая, что же получается, в тылу республики действует целая сеть шпионов, которые выкладывают всё и вся, а местные спецслужбы ни черта с ними поделать не могут! Слаба, значит, республика. Прогнила. А вот империя сильна, раз её люди везде. И падает моральный дух, и там, где не стоило бы, мы вдруг возьмём и дрогнем…

И ещё она добавила, гораздо серьёзней, что вина их перед республикой огромна, но у них будет шанс всё исправить, но об этом позже, позже…

Койт призадумался. Теперь слова полковника о том, что и Марсику, и Бобасу , и малышам угрожает смертельная опасность со стороны Косты казались Койту весьма правдоподобными. Укол подействовал быстро. Когда они подъезжали к завалу со стороны яблоневого сада, мальчишку пробил обильный пот. Койт понял, что полковник Сай была намерена не отпускать его от себя, и он послушно решил находиться от неё на расстоянии вытянутой руки, и, чёрт побери, ему действительно этого хотелось, из-за неожиданно возникшего чувства защищённости.

***

А вокруг дома с убежищем было оцепление. Едва полковник вышла из минивэна, ну и Койт рядом, понятное дело, к ней подбежал старший из хлыстов и доложил, что в подвале дома был взрыв, что всех жильцов эвакуировали. Нашли одного дезертира, двух уклонистов от призыва, у восьми жильцов изъяли коммуникаторы. Всех виновных отконвоировали в участок, а жильцов – в пустующий спорткомплекс, кварталом выше по улице. Ещё было доложено, что подвалы изолированы, паркинг затоплен. После взрыва затопило и самый нижний этаж всех подвалов, но воду перекрыли и выше она не пошла. Единственный вариант – сломать перемычку между подвалами первого и второго подъездов, но полковник отмахнулась, мол, чушь всё это, никто ничего проламывать и рушить не будет. Хлыст говорил это и косился на Койта, дескать, а этот щенок чего возле полковника трётся. Эвакуировали на самом деле не всех, часть жильцов ошивалась рядом, около заброшенного двухэтажного здания. Где-то в той стороне истерично лаяла собачонка. Койт видел, что завал у первого подъезда просел, а значит их лаз наверняка заблокирован.

– Ты сам всё видишь, – полковник показала Койту на завал, – скоро его не разберут. Все работают у гимназии и второго мехзавода. Раньше утра за этот дом примутся навряд ли. Я сожалею…

– Нет, нет… – горячо заговорил Койт, тряся полковника за руку, – я знаю их, они ребята прожженные, они должны быть живы…

– Ну что ты от меня хочешь? – полковник выдернула руку из цепких ладоней Койта, – Всё завалило к чертям собачьим, не пройти.

– Есть ещё проход, через коллектор силового кабеля, от подстанции. Он выходит на второй подземный этаж, он ведь вроде сухой должен быть. Мы так свет в подвал проводили…Я всё расскажу, только поклянитесь…

– В чём?

– Что не тронете ребят, они как я, они вам пригодятся…

– Не в моих правилах… И как ты себе это представляешь?

– Скажите, что, именем вождя нации, они будут живы.

– Вот что мальчик, я скажу тебе только именем вождя нации, что сделаю всё, что можно тут сделать…И, ещё, зови меня просто леди Сай.

Вернувшись в минивэн, полковник приказала дать карту. Светящаяся картинка заполнила практически всё нутро машины. Изображение поглотило и полковника, и Койта, и связистку за монитором, и пожилого сапёра, что карту и развернул. Сапёр замешкался, изображение никак не хотело уменьшаться до подходящего размера. Наконец его удалось сфокусировать над столиком.

– Нет тут прохода, – сказал сапёр.

– Я говорю вам, что есть, – настаивал Койт, – я сам там ходил. Давайте я с вами пойду и всё покажу, там пара мин под фанерой и две растяжки на уровне вашей груди, банки из-под газировки, лайм-лимон. Коста ставил. Да нам до конца-то идти не надо, если дойдём до фанерки, а она откинута и разминирована, значит ребята сами смогли сбежать.

Тут Койт прижал руки к груди, изображая, видимо искренность:

– Но, куда они побежали, я честно, честно, честно не знаю. Коста ничего не говорил по этому поводу, и мы между собой не договаривались… Искать их вам тогда по всему городу…

Полковник посмотрела на карту, потом выглянула на улицу и показала пальцем вдаль, за яблоневый сад:

– Вон подстанция, срочно связывайтесь с сетевиками, пусть присылают человечка, пусть обеспечат нам оттуда вход в коллектор. Раз мальчишка говорит, то проход должен быть. Не всё на наших картах есть, сама знаю. – Она повернулась к ребятам из спецназа, – готовьтесь, мальчики.

– Мне идти с ними? – спросил Койт из глубины салона, поднимаясь с места.

– Да ты будешь с ними, но сам останешься здесь. – При этих словах полковник Сай стукнула ногой по внешней боковой панели минивэна. – Энди, твой выход!

На кабине отъехала наружу высокая дверка водителя, и на асфальт спрыгнул белый андроид, высотой едва достававший до подбородка Койту. Полковник протянула андроиду руку, как малому дитя, и робот прямо-таки охотно за неё уцепился. Полковник, поставив андроида напротив Койта, сказала:

– Вот это, мальчик, будут твои глаза…

– Точнее, глаз, – андроид перебил полковника, показав Койту камеру на лбу, – а также я буду вашими ушами и речевым аппаратом.

Полковник отпустила руку андроида, и он слегка покачнулся:

– Вот, чёрт возьми, ноги затекли сидеть в этой жестянке. – Андроид показал на минивэн, откуда вышла связистка с видеогарнитурой.

– Он часто болтает лишнего, не обращай внимания, – сказала связистка Койту, протянув ему шлем, – он не разумен, это просто ИИ. Давай потренируемся, пока ещё есть время.

***

Связистка была совсем ещё молодой, может быть, ей и двадцати не было. Койт ни разу не играл с андроидом. На мальчишку надели гермошлем, от которого шёл армированный довольно толстый оптиковолоконный провод, который связистка полключила к разъёму на спине дроида. Если бы тот был человеком, то можно было бы сказать «между лопаток».

– Предупреждаю тебя, – сказала радистка Койту, – ощущения от того, что ты видишь глазами робота, многих укачивает. Поэтому пойдём ка в минивен, и ты сядешь на стул, попривыкнешь.

Койт сидел на стуле, на всякий случай пристёгнутым, и смотрел глазом Энди на двор дома. Койт начал вертеть головой, и подключённый дроид повторял его движения.

– Ты молодец, – приободрила Койта радистка, – у нас были ребята, которые научились мысленно управлять андроидами этого класса, но это так сложно, да и нейроинтерфейс я не подключала.

– А можно его подключить?

– Что ты! Это может быть небезопасно…

– Ну, хотя бы на пару минут. Если что-то пойдёт не так – отключите и всё.

Связистка слегка помедлила, но всё-таки сказала:

– Приготовься, включаю…

Несколько секунд в ощущениях Койта ничего не менялось, но, вдруг, будто чем-то тяжёлым стукнули по затылку, несколько секунд пронзительной боли, а потом наступила темнота, но, по ощущениям Койта, точно такая, какая бывает у него перед тем, как приходят сны. Наконец картинка перед его глазами снова сфокусировалась. Он опять увидел двор, стоявшую неподалёку леди Сай. Затем он посмотрел на свою руку, и увидел, что руки-то у него нет. Вместо руки он увидел манипулятор Энди. И вообще, он теперь был не Койт, а Энди, Как в своих снах мальчик странным образом вновь видел себя со стороны. Койт обернулся – вон он сидит на стуле в минивене. Он пошёл к отрытым задним дверкам. Над сидящим мальчиком наклонилась связистка, но мальчик не реагировал на её вопросы. Связистка испуганно метнулась к пульту управления, но Койт, который теперь был дроидом, тем не менее собственным голосом крикнул:

– Не отключай! Всё нормально, я в Энди!

Связистка буквально шлёпнулась на своё креслице возле аппаратуры, и Койт услышал, как она шепчет, мол, не может быть, это просто фантастика какая-то…

Ощущения Койта были совершенно нереальными. С одной стороны, например, он понимал, что дышит и даже чувствовал биение своего сердца, но разум противился, ведь робот дышать не может, и сердца у него нет. Мозг мальчишки переполняла совершенно нереальная мешанина ощущений живого тела и восприятия мира чувствами андроида. Но прошло минут пять, и установилось некое равновесие. Единственное, что вдруг взволновало Койта, а что, если оптоволоконная связь прервётся, не останется ли он в Энди, а то и вовсе сознание его зависнет где-нибудь между, и что такое будет это между?

Связистка, бочком-бочком, будто боясь разбудить злющую собаку, выскользнула из минивэна и подбежав к полковнику, тихо сказала:

– Леди Сай. Тут такое вот дело…Я вижу только два варианта. Либо мальчик скрывает от нас, что проходил обучение, либо он… Ну, не знаю… Гений. Его даже не тошнит, не укачивает от прямой картинки.

– Либо ты не знаешь третий вариант, – ответила ей полковник, но так, вскользь, мимоходом, её внимание привлёк жёлтый грузовичок, что петлял среди яблонь.

– А вот и электрики, – и тут же она громко скомандовала, даже театрально хлопнув в ладоши, – все на исходные, начинаем операцию.

Связистка тянула её за руку к машине. Полковник взглянула на девчонку, ошалевшим взглядом, дескать, что она себе позволяет. Но тут к ним подошёл дроид, и полковник услышала голос Койта:

– Смотрите, леди Сай, кем я стал. И я всё могу.

Дроид попрыгал на месте, покрутился, нагнулся и достал руками асфальт. Он продолжал выкрутасничать, пока они все вместе не дошли до минивэна. Внутри него, привязанный к креслу сидел настоящий Койт. С первого взгляда создавалось ощущение, будто он спит.