Читать онлайн Массинисса. Из заложников – в цари. Книга 1. По дороге в Карфаген

© Дмитрий Иванов, 2025

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2025

Вступление

Эта книга рассказывает о событиях, которые произошли в конце III и начале II веков, когда две сверхдержавы Древнего мира – государство Карфаген и Римская республика – вступили в долгую кровопролитную войну, названную Второй Пунической. Военный конфликт охватил земли Европы и Африки и способствовал возвышению Рима, не принеся тому, впрочем, окончательной победы. И все же могущество Карфагена было тогда окончательно подорвано.

Большую роль в этом сыграл главный герой данной книги – Массинисса, царевич Массилии, а затем царь объединенной Нумидии – государства, располагавшегося на северных территориях современных Туниса и Алжира. Ныне это забытый герой, а в те времена он был яркой личностью на исторической арене, и от него многое зависело, особенно в финальных событиях Второй Пунической войны. Массинисса прожил долгую, и хоть и непростую, но интересную жизнь. Он создал из разоренных многолетней войной земель сильное успешное государство.

Пролог

Летом 149 года до н. э. на главной площади Цирты, столицы Нумидии, строились войска, собирались горожане и представители племен из всех провинций страны. В тот жаркий июльский день глашатаи, объехавшие улицы, объявили всем, что состоится важное событие.

На площади стоял гул от тревожных разговоров, в которых обсуждались возможные причины общего собрания. Поглядывая на стройные ряды войск, многие сходились во мнении, что предстоит новая большая война с Карфагеном – других серьезных врагов у нумидийцев уже просто не было. К тому же пунийцев – так еще называли жителей Карфагена – нумидийцы больше боялись. После побед царя Массиниссы и римлян над этой бывшей «столицей мира» от ее былого величия осталась лишь бледная тень.

Кроме гула множества человеческих голосов на площади слышалось звонкое позвякивание металлического снаряжения воинов, ржание коней, которым передавалось волнение их всадников. Этот шум периодически заглушал тревожный рев Аркара – любимого слона царя. Обычно этот элефант был молчаливым и флегматичным, будто осознавал свое привилегированное положение, но сегодня что-то его тревожило. Он периодически тревожно трубил своим хоботом, упрямо качал головой, невзирая на все попытки погонщика успокоить животное. Это было странно, непривычно и пугающе.

Вдруг все разом стихло: на балкон трехэтажного царского дворца вышел сам Массинисса. Высокий седовласый старик в богато украшенной короне и золоченых одеждах, медленно шаркая сандалиями, подошел к перилам и приветственно поднял свои смуглые руки.

Поглядев на многочисленные морщины на руках, царь вдруг грустно подумал: «О боги! Какие же они старые и страшные!»

И вдруг все быстро-быстро замелькало перед его глазами: эта городская площадь, ряды воинов и толпы горожан, бескрайние нумидийские степи и высокие испанские горы, лазурное Средиземное море и шумные улицы Карфагена.

А затем все потемнело…

Глава 1

Тревожное пробуждение

«О боги! Неужели у меня такие страшные руки?!» – подумал юный царевич Массинисса и проснулся весь в поту. Поднял ладони, посмотрел на них и, убедившись, что это руки не старика, а пятнадцатилетнего подростка, облегченно вздохнул:

– Значит, это был всего лишь сон! И площадь Цирты, и слоны, и люди…

За открытым окном поднималось яркое африканское солнце и утренние птицы торопливо допевали свои звонкие песни, прежде чем спрятаться от жары и умолкнуть.

В царском дворце было так привычно тихо и безмятежно. И Массиниссе очень не хотелось менять родное жилище, свою уютную комнату на жизнь в чужом городе. Но он был не властен изменить волю царя Гайи, его отца, а тот, в свою очередь, не мог отказать Карфагену.

– Эх, ладно! Не нужно грустить в последнее утро перед моим отъездом из Цирты, – сказал юноша сам себе. – А то еще, чего доброго, подумают, что я боюсь!

Он откинул покрывало и уже собирался встать с ложа, как вдруг услышал какие-то странные звуки – словно скрежет костей о каменный пол его комнаты. Никогда ничего подобного, пугающего и зловещего, ему слышать еще не доводилось. Тем более здесь, в месте, где он всегда чувствовал себя в абсолютной безопасности.

Массинисса повернул голову и увидел, что к его ложу ползет небольшая серая змея. Двигалась она очень странно – резко выбрасывала голову, а затем пружинисто подтягивала за нею свое туловище. Змея его видела и, уставившись на царевича своими большими глазами с узкими зрачками, целенаправленно направлялась к нему, и явно с недобрыми намерениями.

Юноша инстинктивно вскочил, закрывшись от нее своим легким покрывалом, как щитом. Но тут же он сообразил, что, добравшись до ложа, змея так же пружинисто прыгнет на него и запросто прокусит его тонкую защиту. Честно говоря, в рептилиях царевич не разбирался, и о них ему никто никогда особо не рассказывал. Однако даже если бы непрошеная гостья была и неядовитой, сам вид ее внушал страх и отвращение.

Змея приблизилась к ложу и изготовилась к прыжку. В тот момент, когда она уже полетела к нему, Массинисса так же инстинктивно набросил на нее покрывало, в котором рептилия запуталась. Спрыгнув с ложа, он рванулся к дверям. Однако те почему-то не открывались. Двери не могли быть заперты, потому что с наружной стороны вход охраняла стража, но что-то мешало ему открыть их изнутри.

Тогда Массинисса забарабанил ладонями по деревянным створкам, украшенным нумидийским орнаментом, отчаянно крича:

– Стража! Откройте двери!

Ему показалось, что он услышал с другой стороны сдержанный женский смешок, и голос был вроде очень знакомый… Однако времени вспоминать, кто это, не было – двери не открывались, а змея, яростно ворочаясь в покрывале, уже освободила из-под него свою голову и выбиралась наружу. Сомнений не оставалось: она оказалась здесь не просто так и пришла, точнее сказать приползла, за его жизнью.

Массинисса отбежал в противоположный угол комнаты и огляделся, ища взглядом, чем бы ему воспользоваться как оружием. Вообще-то оно у него было – над кроватью висел в ножнах короткий меч, подаренный отцом. У этого оружия была очень удобная рукоять, которая идеально подходила для его руки. Если бы сейчас меч был с ним, что ему эта змея?..

А еще под подушкой остался небольшой кинжал, подаренный наставником, телохранителем и лучшим старшим другом по имени Бодешмун. Он велел не расставаться с этим подарком нигде и никогда, говоря о том, что это хорошее средство или спастись, или избежать позорной участи. И вот ученик при первой же реальной опасности не выполнил его завет. «Стыдно-то как!.. Впрочем, если змея меня убьет, не все ли равно?..»

Отчаяние горячей волной пробежало по телу и словно парализовало его. Однако спустя миг уже другая мысль поразила его: «Но ведь если это случится, отец не сможет выполнить условия договора с Карфагеном! И тогда война! Погибнут тысячи наших подданных – только потому, что я не смог справиться с этой змеей! Я, человек, которого учил сражаться лучший воин Массилии!»

Когда змея прыгнула на пол с громким костяным стуком, Массинисса, внутренне пристыдив себя, уже пришел в себя.

– Нет, страшилище! Я не сдамся тебе без боя!

Он еще раз огляделся по сторонам, но рядом был только пустой ночной горшок. Его Массинисса и схватил в руки, думая, как ловчее огреть этим сосудом приближающегося противника. Немного смущали костяные звуки, которые издавала ползущая змея. «Хватит ли глиняного горшка, чтобы пробить ее кожу? Такое чувство, что она в костяном панцире! Ладно! Ударю, а там будет видно, что произойдет… Она все ближе! Вот сейчас… Сейчас!»

Змея была небольшой, не длиннее метра, но ее глаза казались Массиниссе огромными, и черточки их зрачков полыхали какой-то необъяснимой ненавистью и яростью. «Кто ж тебя так разозлил?» – подумал царевич, не в силах отвести взгляда от рептилии. Он слишком поздно сообразил, что нельзя долго всматриваться в парализующие зрачки змеи, и подпустил ее слишком близко к себе…

Вдруг двери резко, с шумом распахнулись, и в комнату буквально влетел огромный мужчина в кольчуге и шлеме. Это был Бодешмун. Массивный и с виду неповоротливый, он обычно был не очень многословен, но к его редким словам во дворце прислушивались все. Наставник казался добродушным, тем не менее серьезно злить его не решался ни его ученик, ни даже сам царь Гайя. Повелитель Массилии отчасти немного завидовал могучей внешности своего воина – густая грива волос, мощное телосложение, громкий голос. За глаза Бодешмуна называли «царский лев», и это было почетно, поскольку именно изображение царя зверей украшало знамя царя массилов.

На тренировочных занятиях по обращению с мечом и метанию дротиков Бодешмун обучал Массиниссу, двигаясь довольно медленно, чтобы царевич успевал разглядеть и запомнить все его движения. Из-за этого ученик привык к тому, что его массивный наставник нетороплив, если не сказать медлителен. Но то, что царевич увидел в следующий миг, буквально потрясло его.

Бодешмун быстро оглядел комнату царевича и заметил рептилию. В этот миг добродушный здоровячок превратился в грозную боевую машину: он одним прыжком настиг змею, наступил ей на хвост, крепко вдавив его в каменный пол. Одновременно воин выхватил короткий меч и, когда, зашипев от боли, разъяренная змея обернулась, чтобы поразить обидчика, быстро отсек ей голову. В следующий момент Бодешмун оказался рядом с Массиниссой и прикрыл его собой. Какое-то время они оба глядели, как на полу дергается обезглавленное тело змеи, забрызгивая все вокруг кровью. Затем рептилия затихла.

Наставник оглянулся на Массиниссу, все еще сжимавшего в руках горшок. Кивнув на него и чуть улыбнувшись, наставник поинтересовался:

– Надеюсь, он хотя бы пустой? Иначе, боюсь, эту бедную змею ждали бы очень неприятные последствия.

Царевич, отбросив свое «оружие», прижался к большой груди спасителя. Как же хорошо и спокойно стало ему сейчас, когда он укрылся в объятиях наставника. От него пахло нагретым металлом кольчуги и благовониями одной из его жен.

Бодешмун ласково потрепал черные кудри ученика и не удержался от упрека:

– Говорил же тебе: не расставайся с кинжалом! Ты уже вырос, царевич, и теперь подобные неприятности могут часто появляться в твоей жизни.

Массинисса вздохнул. Вот из-за этого ему так не хотелось «вырастать». В детстве все проблемы и трудности всегда кто-то решает за тебя, стоит только обратиться. А затем, когда ты становишься постарше, все ждут, что ты будешь все делать сам, да еще и чем-то помогать другим. И ничего с этим не поделаешь. Через несколько месяцев ему предстоит пройти обряд посвящения – он станет взрослым, и тогда с него будет совсем другой спрос. Вот только кто проведет для него этот важный ритуал, если он будет в это время в Карфагене?..

– Бодешмун! Не говори никому, что я… Ну, про горшок…

Он потянулся на цыпочках и прикоснулся лбом к шлему Бодешмуна. Это был их тайный знак: они касались лбами друг друга, давая обещание сохранить что-то в секрете. Так повелось еще с малых лет Массиниссы, когда наставник скрывал от царя многие из проделок его сына, непременно наказывая ученика за них сам. Впрочем, эти наказания были в основном такими: царевич подолгу поднимал и опускал тяжелый щит либо массивные доспехи Бодешмуна или бегал на очень большие расстояния. В результате шалун Массинисса со временем стал очень крепким, сильным и одновременно более спокойным.

– Не скажу, сынок, не переживай! – Когда они были вдвоем, бездетный наставник звал его так, и это было еще одной их тайной. Царь, несмотря на то, что тоже любил Массиниссу, обычно звал его по имени или, при всех, царевичем. – Хотя жаль! Вся Массилия гордилась бы тем, что царевич вышел на бой против самой грозной змеи пустыни – песчаной эфы – с одним пустым горшком в руках. Тебя славили бы певцы, и твоей славе завидовали бы лучшие воины.

Бодешмун иногда любил пошутить над воспитанником, но делал это беззлобно, а главное, с глазу на глаз, чтобы об этом никто никогда не узнал. Так что царевич не обижался. Он обожал своего наставника даже за такие не всегда приятные шутки.

– А как она здесь оказалась? – кивнув на змею, поинтересовался Массинисса. – И знаешь, Бодешмун, у меня было такое чувство, что она приползла ко мне уже очень разъяренной. Что я ей мог такого сделать?

– Пустынные змеи не водятся в столице страны, расположенной в Большой степи, и уж тем более не ползают просто так в царских дворцах. – Наставник на его глазах вновь стал очень серьезным. – Ее кто-то сюда нарочно принес и подбросил тебе. И это еще не все… Пойдем!

Они вышли из комнаты царевича, и тот увидел двух стражников, лежавших без движения чуть в стороне от двери.

– Их убили?! – вскричал Массинисса.

– Нет, они крепко спят. Их тела специально привалили к дверям, чтобы ты не смог выбраться и убежать от змеи. Теперь ты понимаешь, что все это было не просто так?

Царевич на мгновение вспомнил короткий женский смешок. Теперь он узнал этот голос! Аришат – гибкая, изящная дочь вождя одного из племени народа гетулов, что жили к юго-западу от Массилии. Гайя в ответ на один из их набегов напал на это племя, победил его и захватил в плен много богатых и влиятельных врагов и членов их семей. Кого-то из них за выкуп вернули, но красавица Аришат оказалась на ложе царя, и ее, как опозоренную, гетульский вождь принимать отказался. Она стала любимой наложницей Гайи, при этом стараясь со временем стать его второй женой. Только вот царица Аглаур, мать Массиниссы, первая жена царя, не давала на это согласия. Из-за того, что ее не любила мама, и сам царевич старался не общаться с гетулкой.

Однако когда они случайно встречались во дворце, он невольно засматривался на эту девушку. И она, словно чувствуя его взгляды, старалась идти, зазывно поигрывая бедрами, и поворачиваться к нему так, чтобы он успевал увидеть, как колышется под одеждой ее большая грудь или рассыпаются по плечам длинные черные волосы. Массиниссе еще было рано думать о женщинах, но природа брала свое…

«Однако зачем Аришат подбрасывать мне змею? Я же этой гетулке ничего плохого не сделал. Мне, наверное, показалось, что я слышал ее голос…»

Проницательный Бодешмун быстро понял, что царевич о чем-то думает, но не хочет ему говорить.

– Массинисса, сынок, сейчас не время что-то утаивать, – наклонился к нему наставник, и теперь уже сам коснулся лбом лба царевича.

Тот вздохнул и рассказал про голос Аришат.

К его ужасу, Бодешмун нисколько не удивился, а разъярился:

– Ах она неблагодарная тварь! Царь оставил ее во дворце, она живет здесь как царица! И тут же гадит?!

– Может, это не она? – сделал робкую попытку защитить наложницу Массинисса, уже жалея о сказанном. «А вдруг я ошибся, и бедную гетулку накажут ни за что?!»

– А вот это мы сейчас узнаем!

Бодешмун схватил за шиворот обоих спящих стражников и стал их энергично трясти. На шум начали собираться придворные, дворцовые стражники, охранники царя.

В это время на другом конце Цирты царь Гайя беседовал в полутемном коридоре с Ниптасаном – верховным жрецом храма главного божества Баал-Хаммона, отвечавшего за солнце и плодородие. Повелитель Западной Нумидии был довольно жестким человеком. Даже грубые и резкие, словно вырезанные из камня, черты его обветренного лица говорили о том, что это скорее воин и охотник, а не дворцовый правитель. Но сейчас, в стенах величественного храма, он, укротив свой нрав, являл собой сдержанность и покорность.

– Вы принесли все нужные жертвы? Вы спросили все, что я хотел узнать? – вопрошал правитель Массилии. – Ниптасан, надеюсь, пророчества будут честными и ты не привнесешь в них ничего личного? Не забывай, что Массинисса не только мой сын, но и твой племянник.

Верховный жрец, блеснув бритой лысиной при свете факела, вскинул голову и произнес:

– Я простил тебе то, что ты насоветовал Наргавасу передать власть тебе, а не, как это положено у нас, нумидийцев, своему старшему брату, то есть мне! Я смирился с тем, что прекрасная Аглаур когда-то предпочла тебя, хотя, как показало время, ты оказался явно недостоин ее любви! Но мне не дает покоя то, что ты и дальше нарушаешь наши законы и волю предков в том, кто должен наследовать царскую власть! Зачем ты при всех объявил, что следующим царем Массилии будет твой младший сын Массинисса? Ты же знал, что ему предстоит отъезд?

Гайя стоял перед братом слегка смущенный. Только один этот человек во всей Массилии мог безбоязненно говорить ему в глаза такие неприятные вещи. И, что самое плохое, во многом он был прав.

– Ты же знал, брат, что Массинисса поедет в Карфаген, где ему предстоит быть почетным заложником? Зачем отправлять наследника в заложники? Какой в этом смысл? Ты не боишься, что его постигнет та же участь, что и твоего первенца Мисагена? Карфаген – город больших возможностей, но и город великих грехов!

Гайя поморщился. Мисаген, старший сын, был его непроходящей головной болью. Мало того что родился он не очень здоровым, и это вызвало во дворце нехорошие пересуды, так еще все время был под воспитанием и влиянием матери. С каким трудом отнял он когда-то его у царицы Аглаур, чтобы отправить почетным заложником в Карфаген! А ведь такое условие было в договоре, заключенном после завершения последней войны с этим государством: одной дани пунийцам было мало, они потребовали серьезных гарантий перемирия.

Мисаген уехал туда почетным заложником, пожил немного в этом городе мира, и назад его привезли совершенно другим – больным, развратным, слабоумным. Расстроенный царь велел ему жить в дальнем крыле дворца, где теперь проживала и Аглаур, с которой у него произошла размолвка. Царица как могла опекала их первенца, потому что Массиниссу Гайя с малых лет забрал к себе, отдав на воспитание Бодешмуну. Из младшего должен был получиться толк. Вот только из-за болезни этого хилого неудачника Мисагена, Карфаген, вернув его обратно, теперь требовал прислать более серьезного заложника.

– Я заранее назначил его наследником, чтобы, во-первых, пунийцы поняли, что к ним едет в качестве гарантии мира очень важный для меня и для Массилии человек. А во-вторых, титул наследника гарантирует его жизнь в этом городе, полном опасностей, – пояснил Гайя верховному жрецу свой поступок. – Думаю, пунийцы захотят наладить с ним отношения на будущее, и, когда Массинисса сменит меня на троне, у него будут хорошие связи в Карфагене. Это ему пригодится…

– Для чего?! Чтобы посылать им больше нашего золота и массильских воинов для пунийских войн, которые нам не нужны?

– Для того, чтобы однажды наша Массилия все-таки стала свободной! – вскричал царь. Голос его звонко разнесся не только по коридору, но и под сводами храма, повторившись несколько раз. – Я уверен в нем и думаю, что ему предстоит великое будущее! Поэтому я и попросил тебя и твоих жрецов провести все положенные обряды и выполнить все возможные гадания!

Ниптасан помолчал, затем уже другим, более спокойным голосом произнес:

– Мы сделали все, как ты просил, царь! Баал-Хаммон дал знак, что все у Массиниссы в Карфагене будет хорошо. Ну или почти все… Вот только царем Массилии он все же не станет…

– Ты это мне назло говоришь?! – вскричал Гайя, уже не сдерживая свой гнев и сжимая кулаки.

– Он будет царем объединенной Нумидии… – не обращая внимания на раздражение царя, невозмутимо продолжил верховный жрец.

Царь, открывший рот для очередного крика, удивленно замолчал и задумался, осмысливая услышанное. Ниптасан, довольный произведенным эффектом, снисходительно разглядывал растерявшегося брата. Таким его наверняка никто и никогда еще не видел, а вот ему, верховному жрецу, посчастливилось.

Придя в себя, Гайя снял с пояса небольшой, но увесистый кошель и бросил его к ногам верховного жреца.

– Здесь обещанное золото. Благодарю, брат, – поворачиваясь, чтобы уйти, произнес он. – Хотя это сообщение и неожиданное, но приятное…

– Не спеши радоваться, – тут же предостерег его верховный жрец. – Славное будущее ему предстоит, если только…

– Что – «только»? – напрягся царь.

– Если только он переживет сегодняшнее утро, – закончил Ниптасан предсказание. – Таков был ответ великого Баал-Хаммона на наши вопросы.

– Что?! – вскричал царь, на которого стало страшно смотреть. Гнев и ужас были в его глазах.

– Поспеши во дворец, Гайя! Может быть, ты еще успеешь его спасти…

Воины царской охраны поразились: они едва ли не впервые видели бегущего царя, направлявшегося к ним.

– Скорей во дворец! – крикнул Гайя, вскакивая на коня.

Тем временем Ниптасан дождался, пока стихнет стук копыт, затем быстро нагнулся, поднял кошель и, не глядя, опустил его на поднос бесшумно появившегося рядом личного прислужника.

– Это в мою комнату. И чтобы никто не видел.

Постояв немного у величественной статуи Баал-Хаммона, верховный жрец задумчиво произнес, словно спрашивая представителя высших сил:

– Интересно, чего царь испугался больше: потерять любимого сына или лишить Карфагена заложника и получить неминуемую войну?

Каменное божество безмолвствовало.

В те дни в столице пунийской державы городе Карфагене заседал Совет тридцати – высший коллегиальный орган сената республики. Здесь обсуждались текущие вопросы внутренней и внешней политики, а также торговли. Одной из рассматриваемых тем был приезд наследника массилов, который должен был вскоре прибыть и жить в городе в качестве почетного заложника.

– Второго щенка этого дикаря Гайи зовут Массинисса, и с ним он что-то не спешит расставаться, – возвестил первый суффет Совета тридцати Бисальт Баркид, высокий худощавый купец, один из богатейших людей Карфагена. – Может, имеет смысл собрать войска и подвинуть их к границе Массилии, напомнив тем самым Гайе о его обязательствах?

Суффеты осуществляли верховную власть и в Совете, и в сенате, но, чтобы она не стала диктаторской и единоличной, их всегда было двое, каждый из которых обладал равными с другим правами.

Тут же подал голос и второй суффет – невысокий крепыш, богатый землевладелец Абдешмун Ганон:

– Вам, Баркидам, лишь бы только воевать, причем неважно где! Вы уже там, в Испании, всех переполошили: с кем-то деретесь, с кем-то роднитесь. Но здесь Африка, и она нам нужна спокойной и верной. Только в этом случае мы сможем вновь начать войну с Римом. Гайя ведет себя правильно, дань присылает исправно, его воины хорошо усиливают нашу армию… Ну а задержка с сыном, я думаю, просто досадная случайность.

В Совете зашумели. Сенаторы разделились на две половины, одна из которых была за то, чтобы предпринять какие-то меры, поторопить царя массилов, а другая – за то, чтобы еще подождать.

В этот момент в зал заседаний тихо проскользнул один из слуг Ганона, который что-то прошептал ему на ухо. Абдешмун поднял руку, требуя молчания.

– Успокойтесь, уважаемые люди Карфагена! Царь Гайя уже назначил дату отъезда: не пройдет и двух месяцев, как Массинисса будет здесь. Я получил эти сведения от надежного источника в Цирте.

Теперь все угомонились, облегченно заговорили между собой. Но одобрительный гул прервал голос Канми Магонида. Пухловатый и с виду изнеженный представитель третьего богатейшего и влиятельнейшего рода в Карфагене, он не производил впечатления опасного человека. А между тем именно Канми отвечал как за разведывательную деятельность за пределами пунийских владений, так и за безопасность внутри страны от всяческих угроз зарубежных противников. Желая подчеркнуть значимость своей деятельности, он частенько излишне пугал сенаторов всякими опасностями, как реально существовавшими, так и предполагаемыми, которые не всегда сбывались. Последних было больше, и это привело к тому, что ко многим выступлениям Магонида в Совете тридцати стали относиться с некоторым предубеждением.

Вот и сейчас Канми произнес то, что мало кто из присутствующих ожидал от него услышать:

– А известно ли кому-либо из вас, что это за щенок, про которого говорил уважаемый Бисальт? Думаете, он такой же слабый и жадный до удовольствий молодой человек, как и его брат Мисаген? Никто не считает, что нам следует опасаться Массиниссу?

Почти все тридцать сенаторов громко засмеялись, наперебой отпуская глупые шутки:

– О-о! Великому Карфагену грозит маленький нумидийский мальчик!

– Войну с Римом пережили, а Массиниссу не одолеем!

– Уважаемый Канми, подскажи: что же нам теперь делать?! Может быть, мы сразу сдадимся Массилии?

Когда все нашутились, Канми невозмутимо продолжил:

– Хоть уважаемый Бисальт и назвал этого мальчишку щенком, боюсь, когда-нибудь нам придется пожалеть, что мы настаивали на его приезде. Этот щенок – достойный наследник льва, царя Гайи. Уважаемый Абдешмун видит правителя Восточной Нумидии лишь как покорного поставщика дани и воинов для нашей армии, и этого ему достаточно. Но многие ли из вас знают, что в массильском городе Ламбаэсси, родине Гайи, он создал учебный центр, где тренируют молодых воинов, готовя их к будущим сражениям? И теперь его люди, которые воюют за нас, чаще выживают в войнах, чем их западные сородичи – массесилы. В отличие от них, большинство массилов теперь возвращаются со службы домой живыми, зачастую невредимыми, с боевым опытом и немалым богатством. Массилия постепенно залечивает раны от предыдущих войн и набирает силу. А что будет, если это укрепляющееся царство со временем возглавит сильный наследник, который к тому же будет хорошо знать наши слабые стороны? Что тогда он предпримет? Не пойдет ли на нас войной?

Только теперь Совет тридцати озадаченно затих.

– И что же ты предлагаешь, уважаемый Канми? – поинтересовался Бисальт.

– Мы должны завоевать его доверие и любовь! – горячо ответил тот. – Наш Карфаген должен стать ему дороже родной Цирты! Если будущий царь Массилии станет поклонником столицы мира и нашим верным союзником, нам не страшны будут никакие враги в Африке!

– Вот уж не думаю, что наше благополучие будет зависеть от нумидийского щенка! – под одобрительный гул упрямо заявил Баркид. – К тому же предстоящая война с Римом в большей степени зависит от того, как пойдут наши дела в Испании. Вот для этого я обращаюсь к Совету тридцати с просьбой поддержать наши действия против враждебных иберийских племен. Я не прошу воинов, мы стравим между собой испанцев. Но на это нужны деньги! Вот на что сейчас нужно тратить средства и обращать пристальное внимание, а не думать о том, чтобы ублажать африканских царьков и их потомство.

Все одобрительно захлопали и согласно закивали головами. Попытки Магонида что-то сказать потонули в оскорбительных выкриках сенаторов.

Обреченно махнув рукой, Канми сел на место.

В коридор царского дворца, где Бодешмун тщетно пытался привести в чувство сонных стражников, вбежала взволнованная царица Аглаур.

– Массинисса, мальчик мой! Ты жив! Мне только что мои слуги сообщили о покушении…

Она подбежала к сыну и обняла его. Царевич с удовольствием вдохнул давно позабытый материнский запах. Последний раз, когда он обнимал ее, ей приходилось склоняться к нему, чтобы поцеловать. Теперь голова матери лежала на его плече.

– Кто это сделал, Бодешмун?! – с металлом в голосе спросила царица, не выпуская сына из объятий, словно боясь, что на него еще кто-нибудь нападет.

– Это я и пытаюсь выяснить, царица! – ответил тот.

Он бросил одного из стражников и зажал рот и нос другому. Задыхаясь, воин пришел в себя и с усилием открыл мутные глаза.

– Что с вами сделали? Кто это был? Кто пытался пройти к царевичу? Кто хотел его убить? – медленно и грозно спрашивал Бодешмун, с каждым вопросом сильно встряхивая стражника.

– Мы никого к царевичу не впускали. Нам дали попить воды. Душно тут в коридоре. А потом – темнота! – бормотал тот, слабо соображая, что происходит вокруг.

– Кто вам дал попить? И почему вы приняли воду на посту? Вы же знаете, что этого нельзя делать!

– Нам приказали…

– Кто, кроме начальника стражи, мог вам, стражникам, охранявшим царевича, что-то приказать?!

Воин явно смущался. Бодешмун достал меч и приставил к его горлу.

– Не скажешь ты – скажет твой приятель, когда очнется и увидит твой труп! Ну?! Кто вам дал эту воду с сонным зельем и заставил пить?

Стражник вздохнул и произнес:

– Аришат. Как ей откажешь? Она же почти царица во дворце, сами знаете.

– Что?! – отстраняясь от сына, вскричала оскорбленная Аглаур. Ее взгляд, казалось, был готов испепелить незадачливого стражника.

Тот выскользнул из руки Бодешмуна, упал ниц и испуганно заговорил:

– Прости, царица, это не мои слова! Так болтают глупые языки при дворе! Я просто повторил чужие разговоры…

– Что?! – раздался рядом еще один громкий удивленный и возмущенный голос.

Все обернулись и увидели, что это был царь Гайя, подоспевший к разбирательству.

Аглаур, демонстративно сжимая в объятьях Массиниссу, гордо взглянула на него и снисходительно произнесла:

– Посмотри, царь, твоя наложница чуть не убила моего сына! Эта обнаглевшая девка, что делит с тобой наше семейное ложе, уже называет себя царицей, распространяет сплетни и командует дворцовой стражей! Представь себе, что бы произошло, если б Карфаген не получил Массиниссу из-за ее покушения? Война!!! Вот чего она добивалась для тебя и твоего народа! А ведь это ты так распустил свою любимую наложницу, что она теперь думает, будто ей все позволено! Даже покушаться на моего Массиниссу!

– Царица, она покушалась и на моего сына, – примирительно произнес Гайя и грозно добавил: – Так что пощады ей не будет!

Он обернулся к слугам и скомандовал:

– Искать Аришат! Найти ее живой или мертвой! Того, кто доставит ее ко мне, щедро награжу! Провинившихся стражников – в тюрьму!

По дворцу забегали в поисках царской любимицы, но никак не могли ее найти, пока со стороны Капских ворот не приехал гонец и не сообщил, что женщина в любимом плаще Аришат, зеленом, расшитым золотыми нитями, выехала на лошади ранним утром и направилась на юг. За ней послали погоню.

Тем временем царица, не выпуская из рук Массиниссу, отправилась в тронный зал ждать известий. Бодешмун тенью проследовал за ними. Смущенный царь немного постоял и двинулся следом вместе со своим телохранителем.

Аглаур, демонстративно не обращая внимания на Гайю, стала задавать разные вопросы. Пользуясь ситуацией, она постаралась пообщаться с сыном перед отъездом, который теперь явно затягивался. Царь раздраженно вышагивал возле окон тронного зала, периодически бросая взгляд на площадь возле дворца.

Спустя какое-то время со стороны Капских ворот появились несколько всадников, которые сопровождали женщину на коне, закутанную в зеленый плащ с капюшоном, расшитым золотыми нитями.

Царица, увидев, как напрягся Гайя, поднялась, оставила сына, взглянула в окно и с усмешкой произнесла:

– Недалеко же она сбежала… И что ты намерен сделать с этой изменницей? Все-таки как-то накажешь или подождешь, пока она заслужит твое прощение известно каким способом?

Царь укоризненно поглядел на жену, затем вынул меч и, держа его в руке, стал ждать, пока воины приведут беглянку.

Видя, что Массинисса немного испуганно смотрит на отца, которого он никогда не видел таким решительным и грозным, Аглаур снисходительно проговорила:

– Не волнуйся, сын. Стоит твоему отцу увидеть эту гетульскую девку, как вся его злость сразу же пройдет. Он простит ей даже покушение на тебя. Вот увидишь!

Мать говорила ему это вроде шепотом, но таким громким, что его не могли не услышать ни воины, находившиеся в тронном зале, ни сам Гайя. Царевичу вдруг стало так жаль красавицу Аришат, что он уже собрался просить отца помиловать ее, но не успел.

Воины ввели женщину в центр зала, и один из конвоиров резко сдернул с нее дорожный плащ с капюшоном. Царь растерянно опустил руку с мечом.

– Демейя! – вскричала удивленная Аглаур, явно не ожидая увидеть под плащом Аришат свою любимую служанку.

Юная девица была родом из кочевого семейства, что жило в окрестностях города Капсы, на границе Большой степи и Великой пустыни. Ее родители, у которых напавшие разбойники увели весь скот, вынуждены были продать привлекательную дочь купцам пунийского каравана, проходившего мимо их становища, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Карфагеняне, оценив ее природную красоту, думали выгодно перепродать кочевницу в какой-либо дом утех столицы мира: девушки из Большой степи там встречались крайне редко.

Но когда караван шел через Цирту и предлагал здесь свои товары, Аглаур заметила несчастную девицу, смирившуюся со своей незавидной участью. Царица попросила купцов продать несчастную ей, и пунийцы не решились отказать, правда, и цену запросили буквально царскую. Аглаур не торговалась и не прогадала: новая служанка быстро полюбилась ей за исполнительность и верность, которые она демонстрировала в течение года, что жила во дворце. Несколько раз Массинисса замечал, что по вечерам Демейя направлялась в покои его брата Мисагена, причем шла туда явно неохотно и, скорей всего, по приказу царицы.

Царь многозначительно поглядел на супругу: дескать, твоя служанка – ты и допрашивай. При этом он велел воинам опросить охрану других ворот города: не выезжала ли через них его наложница? Видя, как теперь оборачивается дело, Гайя понемногу приосанился и уже не чувствовал себя таким виноватым.

Зато теряющая свои позиции Аглаур буквально вышла из себя. Она быстро подошла к маленькой худенькой Демейе, крепко сжала ее плечи и закричала:

– Как ты, девчонка, которую я спасла от нищеты и позора, могла что-то замышлять против меня?! Почему на тебе плащ этой мерзкой Аришат?! Куда ты в нем направлялась?!

Девушка перепугалась, видя хмурые лица воинов, решительного царя с мечом в руке и разъяренную царицу.

– Прости, госпожа! Но я просто выполнила небольшую просьбу Аришат.

– Какую просьбу?!

– Аришат попросила поменяться с нею плащами, выехать через Капские ворота, покататься вокруг города и отвлечь на себя внимание охранников царя, которые иногда ее сопровождают. Всего-навсего.

– Она объяснила, зачем ей это было нужно?

Демейя чуть смутилась, явно не желая говорить дальше.

– Говори, глупая! Или умрешь!

– Она хотела незаметно выехать из Цирты через Иольские ворота.

Иольские ворота города вели на север и назывались так потому, что через них караваны направлялись в карфагенский город-порт Иол, расположенный на побережье Средиземного моря.

Царь уже с явным превосходством поглядывал на жену. Это пугало и бесило царицу, которую так подставила ее любимица.

– Для чего ей это было нужно? Ты знаешь, что…

Видя, что Аглаур собирается рассказать ей о произошедшем, царь подошел к ним и, выхватив служанку из рук царицы, продолжил допытываться:

– Почему она попросила тебя это сделать и зачем ей нужно было выехать незаметно?

Демейя в руках царя стояла ни жива ни мертва. Ее крупно трясло от страха.

– Если ты расскажешь все как есть, я обещаю сохранить тебе жизнь! – произнес Гайя.

Царица облегченно вздохнула.

Служанка тоже чуть успокоилась и начала рассказывать:

– Несколько месяцев назад она попросила меня об услуге… Ей понадобилась пустынная змея – эфа. Аришат собралась делать какой-то крем, омолаживающий кожу, чтобы больше нравиться царю. Она знает, что я из тех краев, где пустыня неподалеку, вот и обратилась ко мне. Денег дала. Много денег…

Едва успокоившаяся Аглаур испуганно прижала руку к губам, словно стараясь сдержать вскрик. Массинисса, услышав про змею, тоже напрягся.

– Я встретила знакомых торговцев скотом, которые приехали на рынок Цирты, заплатила им, и в следующий свой приезд они привезли мне эфу. Я отдала змею наложнице. Что она с ней делала, не знаю, но сегодня рано утром Аришат пришла ко мне и сказала, будто змею увидел кто-то из дворцовых слуг и у нас обеих могут быть неприятности. Нужно было срочно ее увезти, но так как за Аришат больше следили, чем за мной, она и предложила мне отвлечь охрану, выехав через Капские ворота. Сама наложница выехала бы через Иольские и выпустила бы змею где-нибудь в степи.

– А почему она тебя не попросила увезти змею из дворца, чтобы выпустить ее в степь? За тобой же никто не следил? – сощурив глаза, поинтересовался Гайя. – Ты не подумала?

– Да я как-то не решилась ей возражать. Все во дворце знают, что она любимица царя, и слушаются ее.

Теперь Аглаур метнула гневный взгляд на мужа.

Но тот, уже не обращая на нее внимания, продолжал:

– А все потому, что змею она выпустила не в степи, а подбросила ее царевичу, в его комнату, усыпив охрану! И пока ты отвлекала моих людей, выдавая себя за Аришат, и ехала на юг, виновница покушения спокойно отправилась на север!

В тронный зал вошел один из стражников и что-то прошептал на ухо царю.

– Так и есть! Ее видели выезжавшей через Иольские ворота. Погоня бессмысленна: скоро она будет у пунийцев, – расстроенно проговорил Гайя. Он поглядел на Демейю, и глаза его потемнели от гнева.

Служанка в отчаянии рухнула на колени:

– Царь! Ты обещал мне жизнь, если я расскажу все как было!

Гайя, вложив меч в ножны, задумчиво молчал. Массинисса, пораженный страстями, которые впервые разворачивались у него на глазах, хотел попросить помиловать служанку, но царь уже принял решение.

– Кажется, царица купила тебя на полдороге к одному из пунийских домов утех? Наверное, было бы лучше, если бы ты там и оказалась. Тогда никто не тащил бы в мой дворец ядовитых змей, чтобы подбрасывать их моему сыну!

Последние слова он четко выделил, глядя на царицу. Аглаур виновато отвела глаза.

– Я отправлю тебя с ближайшим нашим караваном в Карфаген и велю караванщику продать тебя в самый захолустный и грязный дом утех, с самыми злыми и жестокими посетителями! Я не отниму у тебя жизнь, как и обещал, но ты очень дорого заплатишь за свою глупость!

Демейя обхватила ноги царя и, целуя их, старалась вымолить милость, но Гайя молчал.

Видя его непреклонность, стражники подошли к плачущей девушке, подняли ее и утащили прочь из тронного зала, где наступила гнетущая тишина…

Глава 2

Отъезд

В это утро впервые за много лет царская семья завтракала вместе. Аглаур сидела рядом с Массиниссой и полными слез глазами неотрывно смотрела на него, из-за чего сыну кусок в горло не лез. Царь укоризненно поглядывал на жену, но та не обращала на него никакого внимания, и делать ей вслух замечание он не стал. Гайя немного отведал жареного мяса и чуть пригубил вина. Зато за всех, шумно чавкая, отъедался их старший сын Мисаген – пухловатый, низкорослый, с неприятным ехидным взглядом, который он иногда бросал на Массиниссу.

Первенец Гайи и Аглаур был явно рад отъезду брата, которого всем сердцем ненавидел. Не любил за то, что с ним приходилось делить любовь матери, и за то, что именно на него сделал ставку отец, провозгласив младшего своим наследником. После этого даже слуги во дворце тихонько посмеивались над положением старшего сына царя, не говоря уже про остальных жителей Цирты. А после того как Мисаген с помутившимся разумом вернулся из Карфагена, его сторонились все, кроме матери. Только она заставляла слуг проявлять к нему должное почтение, и лишь царица находила для него покорных и терпеливых служанок, таких как Демейя, поскольку женить известного своим нездоровьем сына, пусть даже и царского, не представлялось возможным.

Впрочем, в какой-то мере Мисагену и так было хорошо: теперь не нужно было ничему учиться и к чему-то стремиться – живи в свое удовольствие, ешь-пей от души, ласкай по ночам податливых служанок да не попадайся на глаза отцу. Это было все, что от него требовалось. Конечно, даже у него периодически возникали мысли о том, что хорошо бы самому стать царем, только пока ни союзников, ни средств, для того чтобы что-то предпринять в этом направлении, у старшего царевича не было. Была только ненависть к Массиниссе, ради которой он был готов на все.

– Демейя! – по привычке обратилась царица к служанке, стоявшей у нее за спиной, но, вспомнив, что случилось с ее любимицей и еще не запомнив имя девушки, которая ее заменила, неловко произнесла: – Прости, милая! Принеси из моих покоев серебряный поднос с тем, что лежит на нем.

Служанка с поклоном вышла из зала.

– Мама, а где Демейя? – поинтересовался Мисаген.

Долгая тишина была ему ответом.

Наконец покрасневшая Аглаур, собравшись с силами, произнесла:

– Она наказана… За предательство!

Мисаген понял, что подробней ему сейчас ничего не объяснят, и больше не расспрашивал.

Чувствуя напряженность момента, царь раньше всех закончил трапезу, встал из-за стола и ушел в свои покои – слегка отдохнуть перед выездом. Перед этим, проходя мимо Мисагена, он повелительно положил ему руку на плечо, и тот, поняв, что от него требуется, вытер руки о скатерть и нехотя последовал за ним, ревниво поглядывая на царицу.

Массинисса понял, что отец дал ему возможность попрощаться с матерью. Аглаур встала из-за стола, подошла к нему. Царевич поднялся, и они вновь обнялись.

– Прости, сын, что не могу отменить эту поездку, – гладя его кудри, проговорила царица. – Раньше я имела большую власть над твоим отцом, но теперь мое слово ничего для него не значит.

– Мама, а почему вы поссорились? – спросил Массинисса о том, что давно его мучило, но так и не удавалось узнать.

– Когда-нибудь тебе все станет известно, но пока не спеши взрослеть, дождись совершеннолетия. И еще… – Царица заглянула ему в глаза. – Будь осторожен в Карфагене. Там очень много соблазнов, кажущихся выгодными предложений, ярких развлечений. Но ты не забывай: пунийцы – наши враги! Даже если они что-нибудь будут делать для тебя (пусть это и покажется приятным или полезным), то лишь с той целью, чтобы получить с твоей стороны что-то нужное им. Помни об этом! И еще – помни обо мне, сын! Возьми это на память… – Мать сняла с пальца небольшое серебряное кольцо. – На него вряд ли кто-то позарится, а тебе оно напомнит обо мне.

Она протянула кольцо сыну. Тот сразу надел его на один из пальцев и поцеловал украшение.

– И это возьми и спрячь, – протянула Аглаур сыну небольшой кожаный кошель. – Не смотри, что он маленький, в нем только золотые монеты. Это тебе на крайний случай.

– Мама, не надо было, – смутился царевич. – Мне отец и так уже дал денег, еще вчера.

– У тебя, кроме отца, есть еще и мать!

В голосе царицы зазвенел металл, и Массиниссе стало неудобно. Он бережно положил мамин кошель за пояс, рядом с отцовским.

– Прощай, сын! Очень надеюсь, что в мире что-то изменится, ты пораньше вернешься домой и со временем станешь царем Массилии. Думаю, ты будешь править не хуже своего отца. Уважаемый Бодешмун хорошо подготовил тебя как воина. Главное, сохрани в Карфагене светлый разум и любовь к своей стране! Помни, кто ты!

Царевич кивнул и поклонился матери. Она поцеловала его лоб.

– Иди! Пиши мне! Не забывай!

Солнце уже довольно высоко поднялось над нумидийскими степями, когда из Капских ворот столицы Массилии вышел конный отряд. Развевающийся над ним флаг с вышитым изображением льва говорил о том, что это была так называемая царская сотня – отборное подразделение, которое охраняло главу Западной Нумидии.

В отличие от обычных легковооруженных конных воинов-нумидийцев, эти кавалеристы были облачены в кольчуги, самые разномастные, шлемы, тоже разнотипные, а также имели более прочные, чем у соотечественников, щиты. Из-за обилия металлического снаряжения, а кроме того, за стойкость в бою, царскую сотню еще называли железной. Вооружение у них было стандартным для нумидийцев: набор из двух-трех дротиков, меч и кинжал – все более качественное, чем у обычных армейских воинов, хотя и крайне разнообразное. Царь Гайя не жалел денег для оснащения своей охраны, но приобрести единые для всех комплекты доспехов и оружия даже ему было не под силу.

Выезд царской сотни для жителей Цирты означал лишь одно: правитель Массилии покидал столицу с неизвестной им целью. Немногочисленные горожане, в основном жены и взрослые дети воинов царской охраны, сопровождали отряд до самых ворот, а кое-кто из самых шустрых уже взобрался на городские стены. Стражники, дежурившие здесь, им не препятствовали. Только на стрелковую площадку над Капскими воротами детишек не пустили: там стояла царица Аглаур с личной охраной.

Гайя, словно почувствовав ее взгляд, обернулся, нахмурился и пробормотал:

– Зачем она пришла? Ведь она с тобой во дворце попрощалась… Теперь все всё, наверное, поймут…

Царь в общении с супругой не всегда был такой сдержанный, как в последнее время. Со стороны казалось, будто он мстил ей за то, что потерял голову от красоты Аглаур, когда впервые увидел эту мулатку – дочь карфагенского вельможи и ливийской принцессы. Гайя знал, что тогда над его безумствами, совершаемыми во имя ее, втихомолку посмеивались не только во дворце, но и далеко за пределами Цирты. Он преподносил любимой самые роскошные подарки, привезенные из далеких стран, миловал по ее просьбе отъявленных преступников, великодушно отпускал пленных, щедро одаривал городских нищих.

Кроткая и добросердечная Аглаур родила ему двоих сыновей. Первенец рос излишне избалованным матерью красавчиком, любимчиком придворных девочек и со временем стал серьезно раздражать отца. Младший же поначалу был не настолько красив, зато больше походил на отца, был крепким и смышленым. К тому же именно с рождением второго сына у Гайи появились настоящие отцовские чувства. Едва малыша Массиниссу отлучили от материнской груди, он занял свое место на отцовских коленях, на царской лошади, за столом, на охоте.

Аглаур смирилась с таким положением дел, поскольку с годами ее чары меньше действовали на царя, чем прелести его юных наложниц. А кроме того, ее внимание теперь особенно требовалось нездоровому Мисагену, которого Гайя, казалось, совсем не замечал. Нелюбимый старшенький окончательно разочаровал отца, когда после отправки его в Карфаген в качестве почетного заложника он неожиданно перестал писать письма матери. Возвращавшиеся из пунийской столицы гонцы и купцы как-то подозрительно прятали глаза, не решаясь сказать царю всю правду о сыне. Причину происходящего ему открыли пунийцы, которые настойчиво попросили забрать домой заболевшего царевича и прислать другого значимого почетного заложника.

Гайя почти весь прошедший месяц вспоминал тот страшный день, когда ко дворцу подъехала повозка в сопровождении охраны и воины достали из нее безвольное тело старшего сына с пустыми глазами.

«Царевич лишился рассудка, – пояснил сопровождавший Мисагена лекарь-грек по имени Пеон. – Переучился, не рассчитал силы, такое в Карфагене случается. Ну и безмерные возлияния тоже сыграли свою роль. К лекарям обратились поздно, и, прости, царь, не я его лечил. Впрочем, ему бы уже никто не помог…»

Правитель мрачно посмотрел на затрепетавшего эллина, но понял, что карфагеняне специально послали к нему того, кого им было не жалко. «Останься с сыном! Не сможешь вылечить – хоть облегчи его страдания», – велел Гайя Пеону и жестом велел увести старшего царевича с глаз долой.

Когда Мисаген, ведомый под руки воинами, скрылся во дворце, оттуда послышался горестный плач царицы. Царь поморщился, но помимо жалости в его душе бушевали тогда бессильная ярость и отчаяние: приходилось отдавать Карфагену любимого Массиниссу…

Ехавший сейчас рядом с царем младший сын тоже обернулся на ворота Цирты и, увидев мать, прощально помахал ей рукой. Аглаур махнула ему ладонью в ответ и сразу прижала руки к лицу, стараясь остановить слезы.

– Не сердись на маму, – попросил царевич отца. – Ты же знаешь, я и так мало с ней общался. А теперь еще и нескоро ее увижу…

Почувствовав в словах сына справедливый упрек, царь недовольно поморщился и велел железной сотне отправляться в путь.

Когда всадники уже почти скрылись из виду, на стрелковой площадке Капских ворот, рядом с матерью, неотрывно глядевшей в Большую степь, появился Мисаген.

– Мама, ты и вправду так сильно переживаешь за него? – поинтересовался старший царевич. – Ты же его почти не знаешь! Он все детство провел с отцом и Бодешмуном.

Аглаур недовольно покосилась на охрану, жестом руки отправила их с площадки и, подойдя ближе к Мисагену, зло прошипела:

– Прекрати свои козни против Массиниссы! Его уже нет в Цирте, а ты все успокоиться не можешь! Я не могу понять: в кого ты у меня такой злой и вредный?!

Старшему сыну редко говорили неприятные вещи, и материна отповедь вызвала у него полную растерянность и жгучую обиду.

– Наверное, в тебя, мама! От отца ведь мне ничего не досталось! Не то что Массиниссе, правда? – со слезами выкрикнул он.

Аглаур быстро накрыла рукой его пухлые губы и, встряхнув истерившего сына, быстро заговорила:

– Мисаген! Вы оба мои сыновья, моя кровь, и обоих вас я люблю одинаково! Тебе достается даже больше моей заботы и внимания, чем младшему. А потому не надо меня чем-то попрекать! Я делаю для тебя все, что могу, жертвуя даже хорошим отношением ко мне царя. Цени эту жертву!

Мисаген обиженно, по-детски надул губы и громко всхлипывал. Видя это, Аглаур вдруг вспомнила его маленьким и забавным. Каким же хорошеньким ребенком он был! Что же сын так сильно изменился, повзрослев, и далеко не в лучшую сторону?

Царица ласково погладила его по голове:

– Мисаген! Слушай меня внимательно! Пока в Цирте нет Массиниссы, ты должен постараться измениться в лучшую сторону. Хотя бы попытайся… Интересуйся делами государства! Постарайся хоть чем-то помогать отцу. Тогда, глядишь, он может и изменить свое решение насчет того, кто унаследует трон. В конце концов, Массинисса теперь настоящий красавчик. Он может найти себе в Карфагене какую-нибудь богатую пунийку из знатного рода. Глядишь, женится и останется там жить, поступит на службу в армию столицы мира. Некоторые знатные нумидийцы делали там хорошую карьеру…

Слезы мгновенно высохли на глазах Мисагена.

– И тогда я стану наследником?!

– Непременно, – погладив его по щеке, соврала Аглаур.

Уж кому-кому, а ей было известно, что ни при каких раскладах Гайя не назначит полоумного отпрыска будущим царем. Но ей по-матерински было жаль своего непутевого первенца.

– Мама, а где Демейя? Может, ты простишь ее и пришлешь вечером ко мне? Она такая ласковая и покорная, мне хорошо с нею, – заканючил сын, зная, что, когда он так просит мать, она редко отказывает. Этой детской привычкой он в последнее время пользовался часто, что начинало раздражать царицу.

– Демейи больше не будет во дворце! – вскричала Аглаур. – Из-за нее чуть не погиб Массинисса!

Глаза Мисагена блеснули одновременно обрадованно и разочарованно, и он произнес с легкой усмешкой:

– Как жаль, что он чуть не погиб.

Аглаур огляделась по сторонам и, даже убедившись, что охранники стоят достаточно далеко, вновь перешла на шепот:

– Думай, о чем говоришь! Речь идет о твоем брате!

– Вот именно. Мне всегда нравилась Демейя, а после этого случая я ее просто полюбил!

Мисаген вдруг заговорил с каким-то зловещим сарказмом, которого мать у него раньше не наблюдала. Она вглядывалась в лицо сына, и ей начинало казаться, что за привычной маской недалекого, глуповатого парня проглядывает какой-то другой человек.

Но мгновение спустя Мисаген вновь привычно с нею засюсюкал:

– Мамочка, мамочка! Ну, может, можно ей как-то помочь? Ты же царица! Ну попроси отца! Верни Демейю!

Подозрительно поглядывая на эти превращения, Аглаур произнесла:

– Ты полюбил не ту девушку. Убить Массиниссу пыталась Аришат, а Демейя просто достала для нее ядовитую змею.

– О боги! Три змеи не справились с одним мальчишкой! Мой маленький братик поразительно живуч! – вновь как-то непривычно пошутил Мисаген, и царице стало страшновато от этих изменений в сыне.

– Демейю отправят в Карфаген и продадут в дом утех – это воля царя! Все! Идем во дворец. И еще раз прошу тебя: поменьше болтай!

Аглаур взяла сына за руку и повела за собой.

– Вечером я пришлю к тебе свою новую служанку. Надеюсь, она окажется не хуже Демейи…

– А уж как я на это надеюсь, – с невинным видом пошутил Мисаген.

Царица остановилась и внимательно вгляделась в его глаза – взгляд сына из внимательно-насмешливого в одно мгновение вновь стал пустым и безразличным ко всему.

Конный отряд, охранявший Гайю и царевича, двигался в соответствии с раз и навсегда заведенной традицией. Далеко впереди шла передовая десятка, разведывая ближайшие окрестности. Еще две десятки двигались справа и слева, прикрывая общее построение с флангов. Четыре десятки двигались, окружая непосредственно охраняемых персон, которые, в свою очередь, передвигались, сопровождаемые так называемой ближней десяткой. И еще две десятки прикрывали тыл.

Все эти мелкие подразделения имели свои особенности. Те, что двигались впереди и прикрывали фланги, состояли из самых опытных воинов, которые должны были издалека высматривать опасность и при необходимости вступать в бой даже с превосходящими силами врага, давая возможность спастись царю. Десятки, что окружали правителя, состояли из наиболее крупных и сильных воинов. Они были лучше вооружены и защищены и могли оказать серьезное сопротивление врагу, прорвавшемуся к их построению.

Ближняя десятка включала начальника царской сотни – огромного роста молчуна Стембана, распоряжавшегося чаще движением рук и головы, нежели словами; коренастого Харемона – телохранителя Гайи; уже знакомого читателю Бодешмуна и еще семерых наиболее преданных и отчаянных бойцов. Они были последним рубежом защиты царя, гордились своим приближенным положением и его доверием.

Две тыловые десятки были неравнозначными. Одна из них также состояла из опытных воинов, а одна – из молодых. Молодые были вооружены попроще, чем их старшие товарищи, и на этих парней больше возлагались обязанности прислуги в походе и охраны запасных лошадей сотни. В бой они вступали только в самом крайнем случае.

Нумидийцы не признавали рабства, и для компактности царь не брал в поход слуг. С готовкой пищи и уборкой (мытьем) посуды, чисткой лошадей и присмотром за ними справлялись воины молодой десятки. Такое положение никого из них не унижало и не оскорбляло. Наоборот, попадание в царскую сотню, пусть и в ее молодую десятку, давало своеобразный трамплин любому из парней: со временем он мог занять свое место в старших десятках и прекратить прислуживать более опытным воинам.

Место в боевых десятках освобождалось по разным причинам и необязательно из-за гибели и (или) ранения доверенных людей: кто-то из них уходил по старости и болезни, а кто-то назначался царем командиром в армейских частях и покидал элитное подразделение. Таким образом, царская сотня была не просто охраной царя Массилии, но еще и кузницей командирских кадров. Она давала возможность наиболее способным и верным царю нумидийцам занять более высокое социальное положение в обществе. Будучи в душе больше воином, чем правителем, Гайя искренне любил своих охранников, доверял и всегда благоволил им. Под его командованием они довольно быстро богатели и становились влиятельными людьми. Охранники очень ценили это и, в свою очередь, очень преданно относились к Гайе.

Кроме того, если во дворце и на церемониальных мероприятиях между ним и охранниками выдерживалась положенная субординация, то в походе они могли общаться с царем едва ли не по-дружески. Этому способствовало то, что, по негласному закону, командование в походе (и, соответственно, полная ответственность за все происходящее) передавалось командиру железной сотни Стембану. Тот распоряжался действиями подразделений по своему усмотрению, определяя время и место дневок и ночевок. А царь становился как бы одним из простых, хотя и привилегированных воинов и не должен был своими действиями мешать командиру. Благодаря хорошо продуманной системе охраны, на Гайю еще ни разу не пытались напасть в походе.

Солнце уже было в зените, когда Стембан велел сделать первую дневку. Немного съехав с дороги, сотня в том же порядке, как шла, остановилась и спешилась. Молодые тут же забрали у старших воинов коней и увели их пастись к запасным. Двое из парней накрыли походную скатерть и поставили несколько столовых приборов перед царем и царевичем. Обед их был скромным – он состоял из особой каши, называемой «зумита», нескольких кусков сушеного мяса, фруктов и воды с медом. Вино в походе было под запретом, пока сотня не оказывалась за стенами города или крепости, в надежном, защищенном от внезапного нападения месте.

Зумита – это особым образом приготовленное ячменное зерно, каша из которого получалась очень вкусной. Для приготовления достаточно было залить крупу водой, пусть даже и теплой. Чтобы она нагрелась, приходилось держать ее в тонком кожаном бурдюке, нагревавшемся с одной стороны от солнца, а с другой – от тела лошади, к которой он приторачивался. Седел нумидийцы не признавали, но для перевозки грузов на лошадях использовали особые сумки. Для питья же использовались другие сосуды, с двойными стенками, которые сохраняли воду прохладной.

– Зумита – походная пища воинов, – шустро работая ложкой, говорил царь.

На свежем воздухе аппетит его разыгрался, и он с удовольствием поглощал пищу, которую редко доводилось вкушать во дворце. К тому же позавтракал он неважно и теперь наверстывал упущенное. Не отставал от него и Массинисса, уплетая теплые рассыпчатые комочки крупы.

– А почему мы не остановимся на подольше, не разведем костры и не зажарим мяса? – поинтересовался царевич.

В таких дальних военных походах ему бывать еще не доводилось, а на охоте всегда жарили добытую птицу или дичь. Зумита зумитой, но хорошо запеченному на костре куску мяса она не конкурент, а тонкие пластинки вяленой баранины приходилось подолгу разжевывать, к тому же их обильно солили, чтобы они не портились, и после них очень хотелось пить.

Евший неподалеку Стембан насторожился и посмотрел на юношу недовольным взглядом. Ему явно не нравился этот вопрос и то, что может за ним последовать. Вдруг Гайя захочет напоследок побаловать наследника и вместо дальнейшего движения затеет охоту, отдых посреди открытой степи, и поставит едва начавшийся поход под угрозу? Стембан очень ревниво относился ко всем, кто претендовал на его нынешнюю почти безграничную власть. Его не так давно назначили на эту должность, почему-то переведя из города Чамугади в Цирту. Воины еще недостаточно хорошо знали своего нового начальника, и ему было с ними непросто.

Царь не стал ждать, пока командир сотни что-то объяснит, а сам спокойно ответил сыну:

– Причин много, царевич. Во-первых, за дневное время мы должны покрыть как можно большее расстояние, найти удобное для обороны место, чтобы потом спокойно отдыхать там ночью. Во-вторых, дым от костров, разведенных днем, может выдать неприятелю наше передвижение. Мы сейчас в своих владениях и не боимся здесь никого, но, согласись, неразумно не предпринимать меры предосторожности. Это к тому же еще и тренировка действий в настоящем военном походе или набеге. И в-третьих, легкий обед одновременно поддерживает силы и позволяет нам сохранить подвижность для отражения внезапного нападения по дороге. Ты сейчас и подкрепился, и не перенасытился, не так ли?

Царевич согласно кивнул.

– Поэтому скоро поедем дальше. У нас с тобой будет увлекательная поездка. Я покажу тебе все самые большие города нашего царства, и ты узнаешь об их особенностях.

Глаза Массиниссы обрадованно заблестели. Быстро облизав ложку и запихав в рот несколько кусочков вяленого мяса, он проговорил:

– Я готов ехать дальше…

Гайя посмотрел на Стембана, которому уже подвели коня.

Командир взобрался на него и зычно крикнул сотне:

– Выступаем!

Воины сели на подведенных к ним коней, дождались, пока молодая десятка быстро уберет остатки пиршества. Затем маленькое войско, соблюдая прежний порядок, двинулось дальше.

А еще Массиниссе понравилось в этом походе то, что в ближнюю десятку входил Балганон, молодой, но начитанный парень, который считался неофициальным историком и архивариусом, причем не только железной сотни, но и всей дворцовой канцелярии. Гайя велел, чтобы, пока они двигались по Массилии, историк рассказывал царевичу все, что знал об истории Нумидии.

Во дворце царь старался этого не делать из опасения, что какие-то сведения о подобном обучении попадут в Карфаген и вызовут там неудовольствие. Любые исторические сведения, которые рассказывали о непростых отношениях пунийцев и нумидийцев, карфагеняне не приветствовали. Они опасались, что тем самым Гайя будет готовить будущего наследника к противостоянию столице мира. Потому грек-лекарь Пеон учил царевича безобидным наукам – математике, письменности, литературе, языкам. Но здесь, в кругу своих верных воинов, царь мог не опасаться, что кто-то донесет на него пунийцам.

Балганон поведал царевичу о том, что Нумидия была некогда большим единым государством, которого боялись соседние страны Ливия и Мавретания, опасались племена гетулов и пустынные дикари – гараманты. И когда на побережье Африки появился Карфаген, нумидийцы, не чувствуя опасности, наладили отношения с этим городом-государством и даже защищали его от нападок недружественных соседей. Но после того как пунийцы набрались сил, они стали создавать наемные армии и завоевывать новые территории. В Африке под их власть попала Ливия.

Не решаясь в открытую напасть на воинственную Нумидию, карфагеняне спровоцировали конфликт между братскими племенами массилов и массесилов. Это вызвало раскол страны на два царства. Вражду и недовольство друг другом среди нумидийцев пунийцы разжигают до сих пор. Массилы в течение нескольких веков не раз пытались выступить против карфагенян, но те привлекали на свою сторону массесилов, и западные нумидийцы били в спину соплеменникам.

– А с тех пор как у пунийцев появились боевые слоны из Индии, а также тяжеловооруженная наемная пехота и сильная кавалерия, победить их ни разу не удавалось, – грустно проговорил Балганон. – Тяжелая пехота, защищаясь от дротиков нумидийцев крепкими доспехами и прочными щитами, всегда остается несокрушимой на поле боя. А из-за длинных копий пехотинцев их почти невозможно достать нашими короткими мечами. Пунийские слоны пугают наших коней одним запахом и видом, не говоря уже о том, что на них есть вражеские воины-стрелки. И если с тяжелой конницей карфагенян мы еще можем как-то справиться, то вот с их доспешной пехотой и слонами пока никак…

Массинисса подумал и вдруг спросил царя:

– Отец, а почему бы и нам не завести у себя тяжелую пехоту? А слоны и в наших степях водятся – наловим их и научим драться с чужеземными!

Воины ближней десятки заулыбались и ободряюще закивали.

Царь тоже усмехнулся:

– Как ты хорошо и быстро все это придумал, царевич! Трудность только в том, что у нас не хватит денег, чтобы вооружить и обеспечить доспехами тяжелую пехоту. А еще некому учить ее воевать, как это умеют карфагенские наемники, ливийцы или римляне. Да и со слонами у нас никто не может управляться. Так что пока мы не можем на равных противодействовать пунийскому войску.

Тягостное молчание последовало за этими словами царя.

– Я что-нибудь придумаю! – громко пообещал царевич своим звонким голосом, и его услышали все.

– Массинисса! – ободряюще закричала ближняя десятка, не столько веря словам юноши, сколько стараясь сделать приятное отцу.

– Массинисса! – крикнул еще раз со всеми и царь, выражая восхищение сыном.

Сотня продолжала путь по, казалось бы, нескончаемой степи. Окрестности были наполнены пением птиц и жужжанием насекомых. Только животные, своим звериным чутьем ощущая опасность, исходившую от этого небольшого, но грозного отряда, предпочитали не попадаться его воинам на глаза.

За интересным рассказом незаметно прошла вторая половина дня, и ближе к вечеру по команде Стембана сотня, выбрав место в стороне от дороги, на небольшом холме, принялась готовиться к ужину и ночевке. Ближняя десятка расположилась посреди построения, остальные – несколькими кругами вокруг них.

Молодые воины разнесли всем дрова и продукты. Вскоре на разожженных кострах зашкварчали жареные барашки, а на расстеленных походных скатертях появились вареные яйца и сыр, овощи и фрукты. На ночь нумидийцы наедались от души. Не отставал от воинов и налегавший на мясо царевич.

Глядя на его аппетит, Стембан склонился к царю и проговорил:

– Уж не знаю, насколько хорошо его наставник учит царевича воинскому ремеслу, но ест он по-бодешмунски – много и беспощадно! Эту науку своего учителя Массинисса прекрасно усвоил.

Гайя усмехнулся:

– Ну что же, хороший аппетит – уже неплохо!

Бодешмун, краем уха услышав, что говорят о нем, недобро покосился на Стембана, но ничего не сказал.

Когда с едой было покончено, чуть отдышавшись, воины стали подниматься и делать различные упражнения. Молодые шустро унесли скатерти. Вместе с царем поднялся и Массинисса.

Стембан вдруг скомандовал:

– Бой!

Наевшиеся воины поднялись, выстроились попарно, достали мечи и принялись рубиться друг с другом. Схватились за оружие и царь с сыном. Правда, Массинисса, держа в одной руке меч, из второй не выпускал кость с недоеденным мясом.

– Защищайся! – крикнул отец, и его меч замелькал так быстро, что царевич вскоре увидел острие у своего лица.

– Отец, я не доел! – возмущенно вскричал царевич. – И сейчас не настроен сражаться.

Гайя ударил его лезвием меча плашмя по плечу.

– Во-первых, в походе – не отец, а царь! А во-вторых, нумидиец всегда должен быть настроен на бой! Враг не будет спрашивать, когда тебе удобней с ним сражаться! Он может напасть в тот миг, когда ты этого не ждешь! Защищайся!

Массинисса, вяло отмахиваясь мечом, поинтересовался:

– Но почему после такого обильного ужина нельзя просто отдохнуть?

– Тут много причин. С одной стороны, мы не заплываем жиром, с другой – немного утомляемся, чтобы крепче спать. Дополнительная тренировка совсем не лишняя, а кроме того, человеческое тело «запоминает» движения перед сном. И если нас внезапно разбудят из-за нападения, мы даже сонные будем готовы дать отпор. Да сражайся ты, наконец!

Царь вновь пошел в атаку, но Массинисса вдруг крикнул:

– Лови! – и подкинул отцу баранью кость.

Гайя всего на миг отвлекся на нее, и в следующий миг острие меча Массиниссы было у его горла.

Царь в восхищении развел руками:

– Ты победил!

Сражавшийся рядом с ними Стембан произнес:

– Надо же, какой хитрец! Не сможет победить силой – возьмет верх изворотливостью!

– Это называется «наука по-бодешмунски», – проговорил противостоявший ему наставник царевича.

Бодешмун изрядно утомил командира отряда, и тот, утерев со лба пот, подал долгожданную для многих команду:

– Отдых!

Так как поединщик не «одолел» его в их импровизированной схватке, Стембан не удержался от колкости в адрес телохранителя Массиниссы:

– А ты, Бодешмун, оказывается, не так хорош, как о тебе рассказывают.

– Старею, видимо, – равнодушно пожал плечами тот.

Однако, услышав это обидное замечание, к ним стали подтягиваться другие воины железной сотни и недовольно переговариваться. Стембан растерянно завертел головой, не понимая, что происходит. Зато Гайя, сообразив, что его ветераны обиделись за товарища, который просто не захотел ронять авторитет начинающего командира, быстро придумал способ, как решить проблему, никого не обидев.

– Бо-деш-мун! Бо-деш-мун! – громко хлопая в ладоши, стал он призывать его продемонстрировать свое искусство.

Стембан уже устраивался на своем лежбище, и поэтому это не выглядело для него как вызов на новый поединок. Царь просто просил старого воина показать, что он умеет.

Все вокруг поняли задумку Гайи и тут же подхватили:

– Бо-деш-мун! Бо-деш-мун!

Тот нехотя вышел в круг, ловко поймал брошенный ему кем-то щит и вновь вынул свой меч из ножен…

Конечно, после случая со змеей Массинисса понимал, что неспроста его наставника считают лучшим воином Восточной Нумидии, но то, что он увидел в этот раз, было поразительным. Бодешмун начал размеренно, с нескольких выпадов и ударов, при этом быстро и ловко защищая свое крупное тело довольно маленьким щитом. После он стал двигаться все быстрее и быстрее, и при этом не делая лишних, ненужных движений. Поступь его была то мягкой, словно он подкрадывался, то решительной и грозной, словно он добивал врага. Короткий нумидийский меч так часто поблескивал при свете костра, что казалось, будто наставник жонглирует какими-то огоньками.

Воины сотни восхищенно смотрели на все его движения, а Массинисса невольно попытался их повторять, чтобы хоть что-то запомнить. Гайя ободряюще похлопал его по плечу: дескать, правильно делаешь, сын, учись.

Наконец Бодешмун завершил свое выступление, более походившее на некий танец, под громкие одобрительные выкрики.

– Повезло же нашему Стембану, что он уже лежит, – послышались приглушенные насмешливые высказывания.

– Ну да, против такого Бодешмуна он бы все равно долго не выстоял.

– Если бы он дрался в бою, с полсотни врагов положил бы, не меньше!

Стембан, неотрывно следивший за воинским искусством наставника царевича, уже пожалел, что подшучивал над ним. Ничего не говоря, он укрылся с головой покрывалом, делая вид, что не слышит неприятных слов в свой адрес.

После тренировки молодые воины положили прямо на траве небольшие, но плотные покрывала для царя и царевича и набросили на них звериные шкуры.

– Устраивайся! – велел царь. – И укрывайся, ночью может быть холодно. Это тебе не в шатре ночевать! Это самый настоящий отдых воинов.

Остальные сами устроили себе небольшие лежбища и расположились вокруг своих костров головой к огню. У костров остались по два караульных от каждой десятки.

– А почему мы ложимся головой к огню? – спросил, зевая, Массинисса.

– Если на нас нападут враги или дикие звери, то мы, поднимаясь, не ослепнем от света огня и сможем сориентироваться, чтобы сражаться. Все, спи, царевич! За один вечер всю воинскую науку тебе не преподашь.

Из телохранителей первым лег спать Харемон, а Бодешмун, заботливо прикрыв почти сразу уснувшего Массиниссу, чуть погладил его кудри.

Глава 3

Бодешмун

Проснувшись утром, царевич с деланой бодростью в голосе поинтересовался:

– Царь, а достаточно ли мы взяли людей для охраны? Особенно с учетом того, что на меня и так уже покушались в Цирте? Нас ведь здесь всего сотня, а я слышал во дворце разговоры, что местные разбойники для нападений на караваны собираются в банды по триста-четыреста человек.

Гайя многозначительно оглядел воинов: дескать, вот какой у меня предусмотрительный сын. Но, видя, что бойцы царской сотни еле сдерживают улыбки, серьезно пояснил:

– Знаешь, Массинисса, это хорошо, что ты заботишься о безопасности. Из тебя получится хороший царь. Но пусть разбойники тебя не беспокоят. Дело в том, что впереди нас идет двухтысячный авангард полководца Муттина с приказом очищать от них окрестности. А с тыла нас прикрывают три тысячи воинов арьергарда под командованием полководца Залельсана. Они стараются быть незаметными для нас, но их конные разъезды приглядывают за нами и, если что, придут на помощь.

Массинисса удовлетворенно кивнул, но отец продолжил:

– А кроме того, ты же знаешь, что в царской сотне – лучшие воины Массилии, каждый из которых превосходит по силе и воинскому мастерству трех-четырех разбойников, вместе взятых. Ну а твой наставник, славный Бодешмун, стоит десятерых, судя по его хорошему аппетиту.

Послышался одобрительный смех, и Массинисса вместе со всеми посмотрел на своего телохранителя. Наставник не обижался на услышанное, сочтя слова Гайи похвалой. Он понимал, что этим дружеским подтруниванием царь пытается слегка сгладить вчерашнюю напряженную ситуацию со Стембаном. Командир сотни проснулся хмурым и командовал как-то неуверенно, чувствуя, что воины стали относиться к нему немного по-другому.

Когда царь с Массиниссой отъехали немного вперед, царевич не удержался и спросил:

– Отец, а почему ты назначил командиром твоей сотни Стембана? Я вижу, что его не очень уважают наши воины. К тому же он гораздо слабее Бодешмуна.

Гайя чуть призадумался. С одной стороны, рановато было царевичу вникать в дворцовые интриги, но с другой – он уже почти взрослый и многое начинает подмечать.

– А ты молодец, что заметил это, – улыбнулся сыну царь. – Да, Стембан, возможно, не лучший командир для моей личной охраны. Но он очень верный и надежный человек, пусть и не из нашего рода – не из ламбаэсси. Он чамугади, которого соплеменники отвергли из-за того, что Стембан, по их мнению, был чересчур предан мне. Ему грозила смерть, останься он в родных краях, и просто бежать он не мог – это навлекло бы на всю его семью несмываемый позор. Вот я и повысил его до начальника охраны моей сотни. Тем самым я под благовидным предлогом забрал этого человека оттуда, где его могли убить, и дал ему высокий статус, который защищает его от нападения. А одновременно приобрел человека, который мне всем обязан и предан. Это очень хороший способ заводить верных людей, Массинисса.

– А то, что он не очень хороший командир, тебя не смущает?

– Ну, в моей железной сотне все опытные воины и сами знают, что делать, так что им и командир-то не особо нужен. Но все-таки я думаю, что со временем они научатся уважать Стембана. Может, он не очень умелый руководитель, но старается. А еще он смелый воин, и, самое главное, я ему верю.

– И все же Бодешмун был бы гораздо лучшим командиром сотни, чем Стембан, – недовольно пробурчал царевич.

Гайя слегка потрепал кудрявую шевелюру сына:

– Ах ты упрямец! – И, чуть понизив тон, шутливо проговорил: – Знаешь, сын, открою тебе небольшую тайну: Бодешмун был бы гораздо лучшим командиром сотни, чем все мы, включая даже меня. Но если бы я назначил его командиром, кто тогда учил бы всем воинским премудростям моего сына?

Выбор Бодешмуна в качестве учителя царевича оказался очень удачным, поскольку мудрый телохранитель не старался заменить Массиниссе вечно занятого отца, а скорее дополнял его, преподавая ему то, чему не успел научить Гайя.

Так, если царь неоднократно давал наследнику уроки метания дротиков, то наставник изготовил для мальчика небольшую пращу и обучил ее использованию. Гайя показал сыну приемы фехтования мечом и нет-нет да и устраивал с ним неожиданные скоротечные «поединки». До поры до времени он неизменно в них «побеждал», но при этом демонстрировал сыну секреты мастерства, каждый раз новые. А Бодешмун научил подопечного метать нож и обращаться с этим оружием в рукопашном бою. Показал он и некоторые хитрости…

Однажды, когда во время очередной «схватки» отец выбил из рук Массиниссы меч и приблизился к нему, демонстрируя намерение «добить» обезоруженного, сын выхватил припрятанный в поясе небольшой кинжал и так быстро приставил к горлу отца, что тот растерялся.

Гайя посмотрел на присутствовавшего здесь Бодешмуна, смущенно потупившего взор, и проговорил:

– Да, сынок, ты с твоим наставником время даром не терял.

Закончив «бой», Гайя подошел к телохранителю сына и одобрительно похлопал его по плечу рукой, которую Бодешмун, нисколько не стесняясь, тут же поцеловал. Массинисса тогда удивился этому, но что-то спрашивать у наставника не решился.

Царь рассказывал сыну о сражениях, в которых участвовал, и тактике действий нумидийцев, а Бодешмун обучил его верховой езде. Любимого коня – белоснежного жеребца Эльта – царевичу выбрал именно наставник. Кони белой масти были редкостью в массильском войске, воины традиционно предпочитали черных и гнедых лошадей: их легче было спрятать, они не так выделялись на фоне вечно зеленой растительности Большой степи. Это было важно для воинов, которые частенько отправлялись в разведку, где малозаметный конь был для них серьезным преимуществом. Из-за этого Эльт долгое время был без хозяина и, стоя в конюшне, с тоской поглядывал на своих сотоварищей, резво носившихся с седоками на спине.

– Не обращай внимания на его расцветку, важнее характер животного и ваше с ним взаимопонимание, – говорил Массиниссе Бодешмун, подводя ученика к белоснежному жеребцу. – Какая тебе разница, какого цвета будет конь, который спасет тебя от смерти?

Некоторое время Эльт присматривался к новому хозяину и неохотно выполнял его приказы. Но когда почувствовал крепкую руку и заботу царевича, который каждое утро не забывал приносить ему что-либо вкусненькое, проникся уважением и любовью к своему первому хозяину.

Для нумидийца лошадь – очень значимая часть его жизни, и найти верного, доброго коня для него очень важно. Эти животные были не такими высокими и статными, как жеребцы и кобылы, на которых разъезжали родовитые карфагеняне. Пунийцы могли позволить себе лучших коней мира, которых везли к ним из Европы и Азии. Однако нумидийские лошадки были очень быстрыми и выносливыми. А еще из-за своих коротковатых ног они очень хорошо маневрировали на поле боя, и если враги на своих длинноногих лошадях догоняли их, то настигнуть петляющих, как собаки, массильских коней им было не под силу.

Бодешмун продемонстрировал Массиниссе несколько приемов, как уходить от вражеской погони, и царевич довольно успешно освоил этот опыт. А еще наставник показал ему, как забираться на коня, если ты ранен и упал с него в пылу битвы. Нумидийская лошадь никогда не оставит своего седока, пока он живой. Коня приучали ложиться на землю рядом с раненым воином, чтобы человек смог закинуть ногу на спину лошади. После этого четвероногий друг поднимался и выносил хозяина из схватки.

Бодешмун велел Массиниссе изучить этот трюк. Царевичу так жалко было, что на тренировках его белоснежный Эльт становится или серым от пыли, или зеленоватым от травы, но делать было нечего – важный элемент надо было осваивать. Благо самому коню это тоже нравилось. Он аккуратно укладывался рядом с лежащим Массиниссой и, повернув голову, нетерпеливо поглядывал на него: мол, давай забирайся скорей.

Зато потом они направлялись к Циртке – небольшой речушке, протекавшей рядом с городом Циртой и отчасти давшей столице Массилии ее название, – и окунались в прохладные воды. Здесь Массинисса тщательно, со старанием, отмывал своего верного друга, пока тот не приобретал свой прежний цвет. Царевича забавляло, что Эльт при этом очень смешно фыркал, когда вода попадала ему в нос, и качал головой, пытаясь тряхнуть мокрой гривой.

А потом они летели стрелой по степи, чтобы просохнуть, не дожидаясь, пока их высушит жаркое африканское солнце. Массиниссе было по душе ощущение скорости и свободы, которое давали эти скачки. Нравились они и Эльту, который, казалось, был неутомим и мог унести своего седока туда, куда тот пожелает, – хоть на край земли.

Но вскоре такие поездки пришлось значительно сократить. Царевича, по приказу царя, стал учить чтению, письменности, математике, географии и языкам уже упоминавшийся лекарь-грек Пеон, который оказался еще и неплохим учителем. Массинисса и Бодешмун в тот период еще сильней сблизились во взглядах, считая, что все эти науки – бесполезное занятие.

Массиниссе хорошо давались языки: он довольно сносно освоил греческий, мог немного изъясниться по-пунийски и даже чуть-чуть изучил латынь. Все остальное его не прельщало, но открыто выступать против царского повеления он не решался и покорно ходил на уроки, сидя на них со страдальческим видом. Энергичному мальчишке очень не хотелось учиться, он частенько жаловался Бодешмуну, и тот его понимал. Старый воин прекрасно прожил свои годы без всех этих знаний и поддерживал мнение Массиниссы, считавшего, что ему не понадобится многое из того, что преподавал нудный Пеон.

И кроме того, ученик и наставник, как уже говорилось, знали друг о друге тайны, которые нерушимо хранили ото всех…

Как-то давно, когда царевич был довольно мал, он, едва научившись ходить, частенько настойчиво следовал по дворцу за Мисагеном, прося взять его с собой поиграть. Тот быстро убегал и дразнил братишку, который никак не мог его догнать. А однажды и вовсе, спрятавшись за углом, подождал, пока младший подбежит, и подставил ему подножку. Массинисса, споткнувшись, пролетел приличное расстояние и основательно приложился лбом о каменный пол. Мальчик громко заревел, а старший брат принялся над ним еще и посмеиваться.

Заметив это, Бодешмун разулся и, быстро подбежав к месту действия, основательно наступил на ногу Мисагена, которую тот не успел убрать. Теперь братья-царевичи разревелись в два голоса, и на этот дружный громкий хор стали собираться слуги дворца. Прибежала и царица, подхватившая на руки старшего. Младший тут же привычно вскарабкался на руки Бодешмуна и почти сразу успокоился, обхватив учителя за шею.

Аглаур же, прижимая к себе первенца, тщетно пыталась прекратить его непрекращающийся рев. Тогда она не удержалась от язвительного замечания:

– Может, тебе и первого нашего сына взять на воспитание, Бодешмун? Вон как ты с Массиниссой ловко управляешься. Интересно, а у царя на него время бывает или он все время с тобой?

– У царя всегда находится время для общения с сыном, – не моргнув глазом, соврал Бодешмун. – А Мисагена, я думаю, ты, царица, и сама сможешь хорошо воспитать, если только будешь с ним построже…

Аглаур вспыхнула от гнева, но взяла себя в руки. Глядя, как доверчиво и по-хозяйски Массинисса обнимает своего учителя, она почувствовала ревность и сожаление оттого, что муж не позволяет ей общаться с младшим сыном.

Помолчав, она спросила:

– Массинисса напоминает тебе твоего Агхата?

Приветливо улыбавшийся ей Бодешмун вмиг посуровел:

– Я бы не хотел говорить об этом, царица…

– А кто такой Агхат? – тут же заинтересовался Массинисса.

– Я тебе потом расскажу, – хмуро пообещал учитель.

– И почему ты снова не женишься? – поняв, что попала по больному месту, продолжала доставать его Аглаур.

Ей нравился этот добродушный здоровяк – и как мужчина, и как человек, который достойно воспитывал ее сына. Но он всегда при виде ее сохранял невозмутимость, в отличие от почти всех других мужчин дворца, которые тайно буквально пожирали глазами красавицу-царицу. Такое преувеличенное внимание она могла простить, но равнодушие по отношению к ее прелестям – никогда!

Аглаур продолжила:

– Любая женщина Восточной Массилии была бы счастлива, если бы лучший воин царской армии привел ее хозяйкой в свой дом. Почему же ты этого не сделаешь?

Бодешмуну явно не нравились эти расспросы. Он из последних сил сдерживался, чтобы не ответить царице какой-нибудь грубостью. Все мышцы на его лице напряглись, и руки, державшие Массиниссу, стали твердыми, как железо.

Царевичу стало неуютно и даже страшновато в его объятиях. В наступившей звенящей тишине он вдруг тихонько попросил:

– Бодешмун, отнеси меня в туалет…

– Прости, царица, в другой раз договорим. – И наставник быстро унес прочь Массиниссу, прошептав ему по дороге: – Спасибо, сынок! Ты меня здорово выручил!

– И просьба – не наступай больше Мисагену на ногу! Помни, что он тоже царевич! – едва успела крикнуть ему вслед раздосадованная Аглаур.

– Да, мамочка! Мы так хорошо играли с Массиниссой, а этот Бодешмун пришел и испортил нам всю игру, – вновь захныкал слегка упокоившийся Мисаген, почувствовав материнскую поддержку. – Скажи отцу, пусть его накажут!

– За что накажут?! За то, что ты Массиниссе сделал подножку, а его телохранитель за него заступился? – неожиданно жестко спросила мать, которая все видела собственными глазами. – Прекрати реветь и помалкивай об этом! Если царь узнает, то накажет тебя и меня, а не Бодешмуна!

– Но почему?! – искренне возмутился Мисаген, явно не чувствуя никакой своей вины.

Царица внимательно посмотрела на него и вздохнула:

– И в кого же ты у меня такой?

Вражда братьев не прекращалась. Точнее, поводы для ссор искал неугомонный в этом плане Мисаген.

Несколько лет назад, когда Массиниссе было уже десять лет, Мисаген, тогда еще живший в Цирте, подговорил старших мальчишек, болтавшихся по улицам города, не брать младшего играть с ними, а когда тот стал настаивать, ему, ничего не объясняя, задали хорошую трепку.

Измазанный в крови, в изодранной одежде, Массинисса прибежал к Бодешмуну, который возился с доспехами, надраивая металлические пластины и подтягивая кожаные ремешки.

Царевич закричал:

– Убей их! Они подняли руку на сына царя!

Бодешмун, не задавая лишних вопросов, взял меч и с грозным видом зашагал к мальчишкам.

Испугавшись его суровой решимости, Массинисса вцепился в руку наставника:

– Ты что, и вправду их убьешь?

– Конечно, – остановившись, сказал тот. – Только, знаешь, заодно придется убить и их родителей за плохое воспитание детей. Кажется, среди них конюх, ухаживающий за твоим любимым конем, и твоя няня, растившая тебя с младенчества. А что мне делать с царевичем, который, видимо, и подговорил их всех проучить тебя? Помнится, он твой старший брат. После того как я убью и его, твой отец велит казнить меня и будет прав. И вот так из-за твоей прихоти погибнет куча народа. Ты этого хочешь, сынок?

Массинисса насупился. Потом, решительно смахнув слезы, пробурчал:

– Ладно, не убивай никого. Я сам виноват, что лез к старшим. Но ведь я хочу с ними играть, а Мисаген все время подговаривает их против меня. А еще мне не нравится, когда меня бьют.

– Для того чтобы с тобой играли, ты должен или заинтересовать их как-то, или заставить себя уважать.

– Но они сильнее…

– Это неважно. Давай с тобой договоримся: сегодняшнее происшествие мы оба сохраним в тайне…

Массинисса с готовностью кивнул. Тогда впервые Бодешмун приложился своим лбом к его лбу, что с тех пор стало их тайным знаком.

– А за это я приглашу тебя к себе в гости и научу драться, – пообещал учитель.

Царевич даже обрадованно подпрыгнул на месте, забыв про все свои неприятности. Хотя дом Бодешмуна располагался неподалеку от дворца, наставник никогда еще не приглашал его к себе. Впрочем, он вообще никого не приглашал. Во всяком случае, из разговоров воинов царской сотни охраны Массинисса ни разу не слышал, чтобы кто-то бывал дома у Бодешмуна.

Когда они пришли, на пороге хозяина встречали три женщины: степенная худенькая ливийка, пухленькая мавретанка средних лет и юная гибкая чернокожая нубийка.

– Займитесь царевичем, – велел Бодешмун, протягивая доспехи и пояс с оружием.

Все это приняла у него нубийка и унесла в спальную комнату, игриво двигая бедрами. Наставник задумчиво засмотрелся на нее, но тут же обратил взор на Массиниссу, который вошел следом в большую прихожую. Царевича тут же взяли в оборот две пары женских рук. Ливийка занялась стиркой и починкой одежды, а мавретанка принесла большую купальню, налила в нее теплой воды, усадила туда мальчугана и принялась смывать с него кровь и грязь. Массинисса переносил боль стойко, и Бодешмун, устроившись неподалеку на ложе, даже похвалил его за это.

Тем временем вернулась нубийка и принялась неторопливо накрывать на стол. При этом дочь пустыни, привыкшая ходить почти обнаженной, умудрилась так надеть на себя непривычное ей нумидийское одеяние, что оно больше показывало ее прелести, нежели их скрывало. И, раскладывая пищу на маленьком столике, негритянка демонстрировала все это не только хозяину, но и мальчугану, впервые увидевшему такое зрелище.

Правда, заметив его живой интерес, объемная мавретанка загородила собой эту картину и принялась мыть голову царевича с мылом, отчего тот сразу зажмурился. Мыло все равно попало в глаза, и он раздосадованно заойкал. Женщина тут же вылила на него кувшин теплой воды, тщательно промыв ему лицо.

Бодешмун, снисходительно наблюдая за этим, все же пожурил девушку:

– Зита, не устраивай представление. У нас в гостях царевич. Он еще ребенок…

– Но ему все равно когда-то предстоит становиться мужчиной. Пусть уже сейчас учится ценить женскую красоту, – кокетливо сверкнула белозубой улыбкой нубийка.

– Ему это предстоит в будущем, – сказал наставник и добавил твердости в голосе: – И не в моем доме. Ты поняла?

Обиженно поджав губы, красотка Зита поклонилась и молча вышла.

– Правильно, хозяин, – смывая мыло с царевича, сказала мавретанка. – Нубийка не знает меры ни в шутках, ни в бесстыдной одежде.

– Ни в постели, – поддержала ее ливийка, которая принесла широкое полотенце и помогла мавретанке заворачивать в него Массиниссу. – Она так громко кричит, когда бывает с вами по ночам, что не уснуть…

– За то и держу, – сердито проговорил Бодешмун. – Ну-ка, прикусите языки! Усаживайте царевича за стол и оставьте нас.

Теперь насупились и другие две женщины. Они отнесли мальчишку к столу, усадили на ложе и удалились.

Бодешмун угощал Массиниссу фруктами и водой с медом. Будучи сладкоежкой, тот уплетал все с жадностью, по ходу дела интересуясь:

– А почему Зита кричит по ночам?

Бодешмун поперхнулся вином, и царевич впервые увидел, как старый воин чуть покраснел.

– Ей, наверное, снятся страшные сны? – предположил мальчуган. – Мисаген иногда тоже кричит. Просыпается весь потный и рассказывает страшные истории, которые видит во сне.

Братья некоторое время жили в одной комнате по просьбе Аглаур. Она надеялась хоть так примирить их и наладить отношения между ними. Ни к чему хорошему это не привело, и вскоре их вновь вернули по своим отдельным спальням.

– Да, сны, наверное… страшные, – торопливо поддержал его Бодешмун и тут же сказал: – Царевич, ты обещал никому и ничего не рассказывать о том, что увидел и услышал здесь. Я никого и никогда не зову к себе в дом, ты мой первый гость.

– А эти женщины – твои жены?

– Нет, они служанки. Ты знаешь, рабов нумидийцы не заводят. Эти женщины свободны, и, если захотят уйти к другому мужчине, я не буду их держать. Но они не уходят.

– Почему?

– Я стараюсь одинаково хорошо к ним относиться: защищаю, говорю им хорошие слова, дарю подарки, забочусь об их будущем.

– А почему не женишься и не заведешь детей?

Массинисса повторил слова, которые он помнил из разговора матери с учителем. К тому же совсем недавно он случайно услышал, как об этом же болтали воины царской сотни.

Наставник помрачнел, выпил большой бокал вина и, помолчав, проговорил:

– Моя жена и сын погибли, попав с караваном в засаду. На них напали разбойники под городом Чевеста. Напавшие узнали, чьи они родные, и, убив их, отомстили мне за то, что я уничтожил немало их товарищей. Я не знал тогда, что родные едут ко мне, иначе сам бы их встретил и защитил. Или погиб бы вместе с ними… С тех пор я поклялся богам, что больше не женюсь и не буду заводить детей. Я не хочу, чтобы мое сердце еще раз разрывалось на части от горя.

– Как звали твоего сына? – поинтересовался Массинисса, у которого от жалости к наставнику навернулись слезы.

– Агхат. Он был похож на тебя, и поэтому ты мне очень дорог, царевич. И еще я благодарен твоему отцу за честь, которую он оказал мне, сделав твоим телохранителем.

Массинисса прильнул к крепкому плечу наставника:

– Ты мне тоже дорог, Бодешмун. Ты мне как второй отец.

– Спасибо, царевич, – улыбнулся тот и добавил: – Только не говори никому об этом, иначе царь узнает и может обидеться.

– А почему ты поцеловал ему руку? – наконец решился задать мучивший его вопрос Массинисса.

– Потому что я уважаю и люблю твоего отца, – серьезно сказал Бодешмун. – И, если будет нужно, умру за него, не задумываясь.

– Почему?

– Потому что он хороший царь. Он думает о стране, старается сделать ее лучше, сильнее. Он заботится о воинах. Ну и другим людям при нем неплохо живется. Как его не любить?

Массинисса, довольный тем, что хвалят отца, кивнул. Потом он спросил:

– А как эти женщины попали к тебе в дом?

Бодешмун отхлебнул вина и ответил:

– Ливийка находилась в том же караване, где были мои жена и сын. Она единственная спаслась, потеряв в той резне всех своих родных. Ее привезли ко мне, она все рассказала. Нас с нею связало общее горе… На женитьбе она не настаивала, так и живет у меня с тех пор.

Мавретанка – жена моего друга, погибшего на войне. Умирая, он попросил забрать ее к себе, потому что она чужестранка и ее не любили в его семье. А у них с другом была большая любовь. Вернувшись с войны, я отдал ей его деньги и предложил отвезти ее на родину, но, по их мавретанским законам, возвращение замужней женщины в свою семью – позор. Ее обязаны были бы убить свои же родные. Тогда я предложил ей остаться у меня, и со временем она очень сдружилась с моей ливийкой.

– А как к тебе попала Зита?

– О-о, это долгая история! Погоди, я налью себе еще вина.

Заинтересованный Массинисса еле дождался, пока Бодешмун неторопливо наполнил свой бокал и продолжил:

– Как-то мы сопровождали наших купцов в портовый город Иол. Те продали там свои товары, остались ночевать. Ну и мы, сопровождавшие их караван воины, решили потратить свои деньги в одной из таверн.

– А на что потратить? – поинтересовался Массинисса.

– Ну… там много чего интересного бывает… Вырастешь, сам там побываешь и все поймешь! Не перебивай, а то не расскажу, что было дальше! – немного рассердился наставник.

Массинисса умоляюще сложил руки – мол, больше не буду, – и Бодешмун смягчился.

– Там танцевали девушки. Одна из них и была Зита. Она плясала лучше всех, и к ней многие лезли…

«Зачем?» – едва не спросил царевич, но, вспомнив об обещании, на всякий случай даже зажал себе ладошкой рот.

– Обидеть пытались, – по-своему объяснил наставник. – Пунийские моряки затеяли драку за нее и в этой толчее саму Зиту едва не раздавили. В общем, я решил за нее заступиться, моряков тех успокоил. Она потом только для меня весь вечер танцевала в благодарность. Видя это, хозяин таверны стал уговаривать забрать ее, то есть купить. А то из-за этой красотки у него чуть ли не каждый вечер драки, сломанные столы-стулья, побитая посуда, неприятности с властями.

Я предложил девушке уехать со мной, и она тут же согласилась. Хозяин таверны, хитрый торгаш, увидел, что Зита мне нравится и я готов на все условия, и тут же затребовал за нее очень большую цену. У меня с собой столько не было, но все мои верные товарищи вывернули свои кошельки и добавили перстни и браслеты. В общем, хватило. Я парням потом все долги отдал, разумеется. А Зита теперь в моем доме! И танцует только для меня. Любуюсь ею и думаю: не зря я ее у целой команды моряков тогда отбил!

Массинисса потеребил задумавшегося учителя за рукав:

– А когда ты меня научишь так драться?

– Да прямо сейчас! Мы с тобой уже изрядно выпили: я – вина, ты – воды с медом. Сейчас самое время выяснить, кто из нас сильнее. Так ведь делают все воины в тавернах и на пиршествах в военных лагерях, – пошутил Бодешмун.

После этого в большом зале он продемонстрировал мальчугану несколько приемов борьбы: захваты, подножки, удушение, броски. Проверил, как ученик усвоил эти уроки и только после этого отвел его во дворец.

Впоследствии наставник еще не раз втайне обучал Массиниссу рукопашному бою, а на вопрос, почему они не делают это открыто, внушал ему, что его соперникам незачем знать о новых навыках царевича.

– Тогда на твоей стороне будет неожиданность, – пояснял он при этом. – Это называется «военная хитрость». Противник не будет ожидать опасности с твоей стороны и за это поплатится.

Впрочем, неожиданно для наставника царевич нашел другой способ утвердиться в глазах мальчишек. Он совершенно случайно узнал, что родители двух самых дерзких подростков попали в сложное положение – задолжали выплаты по налогам. Это были его конюх, к которому он хорошо относился, и любимая бывшая няня. Старые слуги теперь меньше работали во дворце и, соответственно, получали более скромную оплату.

Массинисса взял свои деньги, которые подарил ему отец к недавнему дню рождения, пришел к должникам и предложил помощь.

Няня плакала и опасалась брать его монеты, но еще сильнее она боялась, что за долги у нее отберут дом и ей с сыном негде будет жить.

Царевич едва успел спрятать за спину свои руки, которые пожилая женщина хотела поцеловать, и вскрикнул:

– Няня! Ты же меня растила! Я просто благодарю тебя за твою доброту и внимание! Это всего лишь деньги! Не унижайся. Тем более отдавать их не надо, это моя тебе благодарность, о которой никто не узнает!

При этих словах женщина рухнула перед ним на колени, захлебываясь в рыданиях и причитаниях. Тогда Массинисса помог ей подняться, вложил в ее руки кошель с деньгами и побежал к конюху.

Пожилой мужчина держался с достоинством и долго отказывался от дара царевича, но его жена, услышав их разговор, выбежала и стала ругать мужа, требуя, чтобы он согласился. Конюх упрямо качал головой, и тогда второй кошель с монетами мальчишка отдал женщине.

Спустя несколько дней Массинисса, поднатаскавшись в борцовских приемах, пошел самоутверждаться в излюбленное мальчишками Цирты место – неподалеку от дворцовой ограды. Подходя туда, он увидел, как Мисаген, показывая на него пальцем, что-то со смехом говорит окружавшим его ребятам. Изготовившись к драке, Массинисса подошел к ватаге и, как учил Бодешмун, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, чтобы унять волнение и перебороть страх.

– А я не буду больше обижать младшего царевича, – сказал вдруг сын конюха и, отделившись от всех, встал с ним рядом. Он был самым крепким в компании.

– Я тоже, – встал около Массиниссы и сын няни. Этот мальчишка был почти такой же здоровый, как и сын конюха.

С таким серьезным подкреплением царевич мог теперь не бояться других ребят, которые потрясенно молчали, не решаясь что-то предпринять.

– Жалкие трусы! – вскричал Мисаген и сам пошел на брата, надеясь собственным примером спровоцировать общую драку и вовлечь в нее остальных.

Однако, хотя он был старше и крупнее Массиниссы, тот, благодаря науке Бодешмуна, да еще и вдохновленный поддержкой двух старших мальчишек, легко справился и повалил брата на землю.

– Массинисса! – ободряюще закричали сыновья конюха и няни, и остальные подхватили его имя.

Мисаген, поднявшись с земли и отряхнув тунику, вдруг вынул скрытый за поясом маленький нож и пошел на царевича. Все оцепенели от страха, и помешать разъяренному старшему брату никто не решился. Массинисса был без оружия и в отчаянии оглядывался по сторонам, ища палку или камень. Но ничего подобного поблизости, как назло, не было, а как противостоять вооруженному противнику без оружия, Бодешмун его еще не научил.

«Что же делать?» – понемногу отступая, лихорадочно соображал царевич. Выход представлялся только один – бежать. Погрузневший Мисаген вряд ли бы догнал его. Но так не хотелось заканчивать позорным бегством этот день, когда он только что одержал такую внушительную победу.

– Я бы не советовал покушаться на будущего наследника трона, царевич, – вдруг раздался голос Бодешмуна. Телохранитель появился неожиданно и закрыл своим мощным телом ученика. – И если мне придется остановить тебя даже ценой твоей жизни, думаю, царь меня простит.

Мисаген, вертя в руках нож, оценивающе поглядывал на Бодешмуна. Тот был без доспехов и без оружия. Но это был лучший воин Массилии. Он и с пустыми руками выглядел уверенно и грозно.

Мисаген не решился нападать. Его губы обиженно затряслись, он побагровел от бессильной злобы и бросился бежать ко дворцу.

– Нажалуется матери, – расстроенно пробормотал Массинисса.

– Ничего, царица Аглаур – мудрая женщина, она все правильно поймет. А ты успешно усвоил один из наших уроков, царевич, решив побеждать врагов не только силой, – ободряюще похлопал его по плечу наставник.

– Что ты имеешь в виду? – недоуменно спросил тот.

Бодешмун кивнул на сыновей конюха и няни, которые поддержали Массиниссу.

– Я просто помог людям, которые много сделали для меня! – горячо стал уверять наставника царевич.

– И правильно сделал! Даже если бы эти ребята не перешли на твою сторону, твое доброе дело – это то, что угодно богам. Оно и тебе самому дает приятное ощущение, не так ли?

– Ну да. Только мне не понравилось, когда хотели руки целовать.