Читать онлайн Птаха

1

Гималаи, год неизвестен

Теплый погожий день. Ты стоишь лицом к полю. Время жатвы. Тяжелые колосья ячменя клонятся к земле.

Мать на кухне, и ее взгляд опаляет тебе спину. Ты поворачиваешься. Мать вымешивает тесто и будто бы не видит тебя. Она готовит сладкие клецки к свадьбе, которой ты вовсе не хочешь, горы клецок, которых ты вовсе не просила.

Что ты смотришь на меня? Смотри на него! – кричишь ты, указывая на отца. Он тоже избегает тебя. Сидит на пне за свинарником и лакает домашнее пиво. Он пьет его каждый день, с тех пор как объявил о твоей свадьбе на праздник жатвы. У него не хватило духу поговорить с тобой, и ты узнала, что твоя собственная свадьба состоится в следующее полнолуние, вместе с остальными сельчанами.

По пути домой, сидя на непроданных мешках ячменя, ты возроптала: Жениха-то нет! За кого же мне выходить замуж?

Отец сосредоточенно правил телегой, мать устремила взгляд куда-то далеко, и никакого ответа ты не получила.

В деревне, когда дочь достигала совершеннолетия, отец на рынке или на празднике обычно объявлял о намерении подыскать ей жениха. Через много месяцев, а может, и раньше, когда подходящий жених изъявлял желание взять дочь в жены, проходили переговоры и отец объявлял о свадьбе. Так было с Мидой. С того же помоста отец расхвалил ее красоту и добродетели и заявил, что ищет ей хорошего мужа. Довольно скоро появилось немало претендентов. Оттого ты и не поняла, почему лучшим сочли предложение Чоу и почему Мида решила его принять. Но она все-таки приняла, а вот ты не принимала ничего.

Перед последним поворотом ты спрыгнула и побежала к Миде. После свадьбы она с Чоу и его родителями жила в соседнем доме.

Мида на кухне готовила чай для Чоу, который уезжал по делам, и объяснила: После того как мы поженились, Чоу выплачивал долги нашего отца. Но дальше платить не собирается. В общем, то, что родители называют свадьбой, на самом деле – аукцион, и продавать будут тебя. Кредиторы угрожают отцу, времени терять нельзя. В ночь полнолуния тебя продадут за самую высокую предложенную цену.

Пора жатвы. Солнце заливает поле, а оно сияет в ответ. Обычно любимое твое время: колосья выше головы, можно ходить сколько угодно, и никто тебя не заметит. От вашей семейной фермы осталась лишь тонкая полоска ячменя. Сейчас отец, спотыкаясь, выйдет из-за свинарника и зарежет поросенка, но денег за него не увидит, так как всю выручку просадил за последней игрой в чаупар.

Ты предпочитала думать, что все твои беды из-за него; не могли же оба, отец и мать, так ужасно с тобой поступить. Но утром, когда Мида пришла помочь матери готовиться к свадьбе, ты услышала их разговор во дворе.

Захочет ли кто-нибудь взять ее в жены? – спросила мать. Они развешивали фонарики и таскали стулья.

Мама, прости мне мои слова, ответила Мида, но, пожалуй, это не лучшая ваша идея.

Ты прилагала максимум усилий, чтобы как можно хуже выполнять все, чему учила тебя мать – готовить, убирать, носить еду, складывать белье. Она и не скрывала, как хотела мальчика, и иногда тебе тоже этого хотелось – тогда ты была бы свободна. Поскольку, помимо утомительной работы по дому, она старалась научить тебя тому, что идеальная дочь должна мириться со своей участью и не задавать вопросов.

Ты не хочешь повторять жизнь матери. Как ей объяснить? Ты хочешь такой жизни, какую пока не видишь. Какую тебе словно нашептывают поле, горы, дорога; а дорога еще говорит, что ты можешь улизнуть из деревни и умчаться прочь.

Так нет же, ты должна мечтать о жизни, как у матери, и принять все, что она тебе ни скажет. И наваливается такая тяжесть, которую можно сбросить только бéгом. Всякий раз, чувствуя ее, ты выбегала на дорогу. С самого детства. Но недавно стали жаловаться соседи, в том числе Чоу. Ты, дескать, привлекаешь к себе внимание.

Говорят так: Бегают животные. А девочки – нет.

Ты стоишь на краю поля, взгляд матери направлен на тебя. Ты берешь с земли камень и оборачиваешься. Мать качает головой. Ей не нужно произносить никаких слов, ты и так понимаешь, о чем она думает…

Ну вот опять…

Когда ты целишься камнем в окно.

Я не хочу замуж! – кричишь ты. Мать успевает закрыть ставни, и камень попадает в них. Ты кричишь громко, чтобы слышала вся деревня, потом умолкаешь. Кругом тишина.

Ты раскидываешь руки и начинаешь вертеться. Поднимаешь голову к небу. Крутишься, крутишься, пока мир, состоящий из дома, свинарника, матери, сестры, отца, полей, не сливается в унылую пустоту.

И тут ты опять слышишь голос матери.

Захочет ли кто-нибудь взять ее в жены?

Ты садишься на корточки и рвешь руками траву. Предательство болью отдается в груди. Ты встаешь, поворачиваешься лицом к полю, у тебя кружится голова. Побежав, ты спотыкаешься. Но все равно бежишь. Ты бежишь к дороге, и плевать, кто тебя видит.

2

Дарвин, наши дни

Ты просыпаешься одна в белой комнате. Все тело налито свинцом. Ты даже пошевелиться не можешь – тебя привязали к кровати. Ногами натягиваешь веревки, но они нисколько не ослабляются.

Солнечный свет пробивается по периметру занавесок, и ты понимаешь: сейчас день. Одна рука лежит поверх одеяла, вторая в петле. По плечу как будто били дубиной, спутанные волосы при дыхании поднимаются и опускаются, словно на груди улегся полудохлый зверь.

Ты догадываешься, что находишься в больнице. В палате стул, высокая тумба с железными ящиками, стол на колесиках и аппарат с мигающими огоньками – красными и зелеными. К свободной руке прикреплена канюля.

Ногти твои выкрашены в зеленый металлик, а на внутренней стороне запястья той руки, что в петле, татуировка – маленькая т. Вряд ли это религиозное, думаешь ты. Ты ведь неверующая. Ты подтягиваешь запястье поближе к глазам, но, судя по тому, как съехал хвостик буквы, татуировку делал любитель (или ты сама?); ты ничего не помнишь.

Ты вообще мало помнишь. В голове туман, и хочется спросить кого-нибудь, как ты здесь очутилась.

Во рту мучной привкус, как будто клей. Ты осматриваешься в поисках воды.

В дверях женщина.

Доброе утро, Птаха, говорит она. Ты не слышала, как открылась дверь, поэтому непонятно, сколько времени она уже здесь стоит.

Вы кто? – спрашиваешь ты.

Твоя медсестра, Марджи. Зашла тебя проверить.

Почему меня привязали к кровати?

Тебя ввели в общий наркоз, а дети, выходя из него, иногда кричат и сучат ногами. Это называется синдром разгневанного ребенка.

Я ребенок?

Тебе четырнадцать лет и девять месяцев. Врач беспокоился, как ты выйдешь из наркоза, поскольку в организме уже были наркотические вещества. Ты знаешь, что принимала?

Она говорит громко и медленно, будто иначе ты не поймешь.

Ты качаешь головой. Нет, не помню.

Она идет к тебе с градусником. Можно я подсуну его тебе под язык?

Какой сегодня день?

Утро вторника.

А когда я сюда попала?

В понедельник после обеда. Откроешь рот?

С гадким привкусом во рту тебе не хочется его открывать.

Вы не могли бы дать мне воды?

Она наливает в пластиковый стаканчик воду. Ты медленно ее пьешь.

Вы знаете, как я здесь очутилась?

Прости, отвечает она, и лицо ее напрягается. Мне нельзя говорить.

Тебя обливает волной покалывающего жара.

Ладно, а кому можно?

Медсестра отходит к железной спинке кровати в изножье и постукивает ручкой по планшету с информацией о пациенте.

Вы вообще ничего не можете мне сказать?

Она оборачивается на дверь, потом опять к тебе.

Ты с водяным пистолетом пыталась ограбить заправку. Подоспели двое полицейских, и один выстрелил тебе в плечо.

Почему вы говорите шепотом?

За дверью охранник. А мне нельзя ничего тебе рассказывать.

Охранник?

Решили, что ты склонна к побегу.

Очень смешно.

Ты дашь мне измерить температуру?

Ты открываешь рот. Язык до сих пор синий, удивляется медсестра и пристально на тебя смотрит.

Почему у тебя синий язык? Ты хочешь, чтобы она отвернулась, и закрываешь глаза. Наконец пищит градусник.

Как ты себя чувствуешь? – спрашивает сестра, вынимая его.

Непонятно. Кажется, я не очень много помню.

Натерпелась, наверно?

Если честно, я знаю только то, что вы мне сказали.

Похоже, тебе захотелось голубого слаша[1].

Слаша?

Поэтому язык синий. И ты выпила его, до того как заплатить. Или вообще не заплатила. Я могу что-то сделать для тебя, прежде чем уйду?

Да. Снимите, пожалуйста, эти веревки. Я не могу пошевелить ногами.

Медсестра Марджи вглядывается тебе в лицо, смотрит в глаза. Вроде ты без осложнений вышла из наркоза.

Ну, если не считать того, что я ничего не помню.

Воспоминания вернутся. Просто отдыхай и жди.

Она отстегивает ремни под кроватью, а затем наклоняется над тобой и снимает их. Но, наверно, у Марджи подкосились ноги, поскольку она теряет равновесие и падает на тебя.

А-а! – кричишь ты.

Прости, пожалуйста. Медсестра поспешно поднимается. Лицо ее вдруг становится серым.

Вы собираетесь упасть в обморок? – спрашиваешь ты.

Меня вообще не должно здесь быть. Смена закончилась несколько часов назад.

Почему вы тогда здесь? – спрашиваешь ты, но Марджи уже вышла из палаты.

Поскольку ремни развязаны, ты пытаешься сесть. Все тело болит. Ты размышляешь о том, что сказала медсестра. Бессмыслица. Зачем тебе грабить заправку? Пожалуй, не стоит ей верить, но рана-то вот она, и судя по боли, вполне возможно, от пули. Хотя откуда тебе знать?

Ты вынимаешь руку из петли. Плечо покрыто прозрачной клейкой лентой, а под ней перевязано бинтом. Ты ощупываешь ленту, но не можешь найти ни начала, ни конца. И засыпаешь.

3

Гималаи, год неизвестен

Ты бежишь к кладбищу. У раскрашенных камней на входе налетает порыв ветра, и над головой бьются разодранные молитвенные флаги. Сюда родители тоже запрещали тебе ходить.

Ты медленно идешь по дорожке, прислушиваясь к звукам, издаваемым обезьянами и козами.

Монахи избивают пришельцев палками, говорил тебе твой друг Теши, единственный твой друг. Еще ты знаешь, что козы, испугавшись, бросаются на всех подряд. Несмотря на опасность, ты продвигаешься дальше, ведь тебе нужно найти Теши. И как можно скорее.

Вы познакомились в раннем детстве. Ты устроила себе на поле гнездышко, а он пришел. Прежде чем ты спросила, как его зовут, он вывернул карманы и показал тебе монеты и амулеты, каких ты никогда не видела. Сказал, что отец у него – рагьяп[2] и его работа – заботиться о мертвых. Такую работу никто не хочет, но его отец для нее родился, и сам Теши тоже. Помогая отцу, он вслед за стервятниками сдирал с мертвецов все, что оставалось. Он неприкасаемый, сказал также Теши. Но тогда для тебя это было всего лишь слово.

Теши часто приходил, когда ты возилась в поле, и ваши совместные игры становились все интереснее. Но однажды твой отец заметил, как вы бежите по дороге, погнался следом и потребовал, чтобы Теши назвал свое имя. Он прямо навис над ним, но тот не растерялся.

И кто твои родители? – прогремел отец.

Теши испугался, но сказал правду о своих неприкасаемых родителях, а дальше говорить было нечего. Отец поднял палку и погнал Теши по дороге как дикую собаку.

Правда, отец никогда не уделял тебе особенного внимания, и ваша с Теши дружба продолжилась. Вы встречались в высокой траве на соседских полях или в лесу, куда другие жители деревни ходить боялись.

Как-то раз, выйдя из леса, вы с Теши повстречали двух мальчиков-монахов чуть старше вас с кружкой для милостыни. Теши дал им амулет из кармана и поинтересовался, куда они направляются.

К Тропе пилигримов, ответили они.

А куда она ведет? – спросила ты.

На Священную гору.

Ты слышала, как взрослые, в том числе твоя мать, рассказывали о Священной горе, но лишь шепотом, не предназначенным для твоих ушей. По твоим предположениям, туда родители тебя тоже не пустили бы.

А что там, на Священной горе? – спросила ты у мальчиков.

Некоторое время они смотрели друг на друга, будто раздумывая, как ответить, а потом просияли, кивнули друг другу, и один сказал: Священная гора очистит твое сердце и покажет тебе, кто ты на самом деле.

Услышав их слова, убежденность, ты почувствовала, как приоткрывается твой маленький мир. И как сама ты становишься больше.

А неприкасаемым? – спросил Теши.

И неприкасаемым.

А девочкам? – спросила ты.

И девочкам.

Тогда вы с Теши услышали – и с тех пор напоминали друг другу каждый день, – что даже если сердце ваше нечисто, его можно очистить, что, несмотря на земные границы (Теши – неприкасаемый, ты – девочка), у Священной горы когда-нибудь можно будет узнать правду о том, кто вы на самом деле.

Ветер треплет можжевельник по обе стороны дорожки, приминая его к самой земле. Если появится монах или коза, эти оббитые кусты тебя не спрячут, поэтому ты пробираешься между валунами и сползаешь вниз.

Предвечерние тени быстро движутся и сбивают с толку. Куда поставить ногу? Холодный воздух щиплет лицо и пальцы. А правда в том, что, даже если ты найдешь Теши, он может тебя и не пустить.

После объявления отца на празднике ты попросила Теши об одолжении: одеться в костюм какого-нибудь мертвеца и прийти к твоим родителям в качестве жениха. Тебе хотелось убедить родителей, что ты все-таки чего-то стоишь и не надо продавать тебя чужому человеку. Но если бы ты думала не только о себе, то поняла бы: унижение Теши неизбежно.

Когда он подошел к дому, ты впервые увидела в нем не только своего друга, но и просто человека. Такого, каким должны были увидеть его твои родители: красивого юношу в элегантной одежде и с букетиком полевых цветов для матери. Ты пригласила его войти, он переступил порог, и вы очутились в нереальном мире, где каждый разыгрывал свою роль. Поверив, что Теши – состоятельный коммивояжер, родители тоже приветствовали его. Отец предложил пива, мать – еды. Его манеры, костюм произвели на них впечатление, и отец не узнал в нем мальчишку, которого много лет назад гнал палкой по дороге.

С вопросами вылез Чоу.

Вы торговец, сказал он Теши. И чем торгуете?

Одеждой. Иногда ювелирными украшениями, соврал Теши.

И по какой дороге ходите?

По северо-восточной.

Северо-восточной? Разве разбойники не перекрыли там перевал?

Перекрыли, кивнул Теши. Я их встретил. Но в итоге они меня не тронули.

Как же вам это удалось? – поинтересовался отец.

Я назвался рагьяпом. Неприкасаемым. Может, разбойники увидели во мне своего, а может, испугались.

Чоу ударил рукой по столу: Я так и знал.

Отец встал и распрямился во весь свой рост. Кто ваши родители? Как вас зовут? И время свернулось.

Теши опять сказал правду, как в детстве. Но на сей раз отец не погнал его по дороге.

Благодарю вас за гостеприимство. Теши взял плащ и направился к выходу. Ты пошла за ним, а Чоу закричал вслед: Мясник! Я так и знал.

Теши большими шагами шел к дороге. Ты догнала его и, желая извиниться, вдруг спросила: Ты все еще хочешь бежать со мной?

Не лучшее время, Птаха. Теши ускорил шаг. По наклону его тела ты поняла, что больше всего он хочет от тебя уйти.

А как же Тропа пилигримов? Наш план?

Он остановился и повернулся к тебе. Птаха, не проси меня больше стать кем-то другим. И он двинулся к дороге, а ты, пока он не исчез из виду, смотрела, как расстояние между вами растет.

Ты не замечаешь на кладбище признаков его присутствия. На земле никаких следов, а хижина прибрана и пуста.

Можно, конечно, подождать в хижине, но придет твой отец. Или сначала тебя найдет злой монах. И разве накануне того дня, когда тебя продали, как мешок ячменя, ты не ждала Теши достаточно долго? Может, он не простил тебя, а может, и никогда не простит.

Ты идешь обратно по крутой дорожке, на ходу отломив ветку можжевельника и сказав себе, что, если увидишь монаха, то ударишь первой, и даже козы тебя испугаются.

4

Дарвин, наши дни

Когда ты просыпаешься, на тумбе у кровати стоит тарелка с едой. Кусок чего-то серо-оранжевого в подливе. Ты не можешь заставить себя это съесть.

Возле бедра обнаруживаешь пульт управления, изменяющий угол наклона кровати, и жмешь на него до тех пор, пока не усаживаешься прямо. К здоровой руке еще присоединена канюля, через которую поступает обезболивающее. Другая по-прежнему в петле. Ты опять разглядываешь смазанные чернила буквы т и думаешь, делала ли ты татуировку сама, и если да, то тогда ты левша.

Ты долго смотришь на т, как будто хочешь взломать память.

И она взламывается, но только когда ты опять закрываешь глаза.

Появляется рука. Она держит твое запястье, а в другой руке швейная игла. Твой друг, Т. Он макает иглу в чернила, а потом вонзает ее тебе в запястье, выводя первую букву своего имени.

Руки у Т теплые. Ты сидишь у него в фургоне. Он выводит татуировку, но ты спокойна. Никакой музыки. Только звук его голоса. Ты большой художник, говорит он тебе. Вокруг множество твоих рисунков. Они покрывают все стены. Пока Т работает, ты не отрываешь взгляда от его лица и решаешь, что тебе нравится в нем все. Правда, Т перебарщивает с дезодорантом. Вспомнив это, ты чихаешь.

Тут Т перебарщивает с чернилами, и идеальный хвостик т раздваивается. Он пытается убрать ненужное детскими салфетками. Но чернила уже попали под кожу. Т недоволен собой.

Брось, успокаиваешь его ты. Здорово. Отличная буква.

Что бы ни случилось, вздыхает Т, даже когда мы по-настоящему состаримся, ты будешь помнить, как я ее делал.

Ты открываешь глаза и опять видишь вчерашнюю медсестру, она стоит слишком близко к кровати, прижимая к груди зеленую хозяйственную сумку.

Проснулась, говорит она, поворачивая к тебе столик. Открывает три контейнера и сдирает с них пленку.

Вы купили мне еды? – смущенно спрашиваешь ты.

Нет, отвечает она. Приготовила нечто настоящее. Ты ведь не ешь. Это не упрек. Здешняя еда тебя убьет.

Ожидая ответа, она нервничает. Ты пытаешься вспомнить, как ее зовут.

Марджи, да?

Верно. Она широко улыбается. Не такая уж плохая память после всего, что случилось.

Медсестра сделала роллы в рисовой бумаге. Сквозь нее просвечивают листики базилика. В другом контейнере на подушке красного риса, сваренного в кокосовом молоке, веером, как расцветший цветок, уложены ломтики жаренного на гриле банана. И еще маленький контейнер с соусом.

Сладкий чили и лайм, говорит она. Но не очень остро.

Это все мне?

Да. Ешь. Пока у меня не начались неприятности.

Ты смотришь, как Марджи идет к выходу. Слово формируется у тебя во рту, но слишком поздно, она не услышит.

Спасибо, говоришь ты.

Ролл прохладный, недавно из холодильника, прилипает к пальцам. Кто эта женщина, медсестра Марджи? Она чего-то от тебя хочет? В животе у тебя странные ощущения, но ты понимаешь, что обязана есть, хотя бы ради того, чем она рисковала.

Ролл лопается и скрипит во рту. Мягкий, упругий. Ты чувствуешь вкус базилика и манго. Сочетание сладкого и пряного прочищает рот. Во время еды приходит аппетит. Ты пробуешь жареный банан. Маслянистый, теплый. Ты кладешь в рот сваренный на кокосовом молоке рис и хочешь, чтобы тебя навсегда оставили сомнения в человеческой доброте.

Скоро Марджи возвращается. Ты всматриваешься в бейджик, приколотый к карману. Медсестра Марджи Шапиро.

Марджи Шапиро, говоришь ты, было правда вкусно.

Она со счастливым видом укладывает контейнеры в зеленую сумку.

Наверно, проголодалась. Все съела.

Теперь, подкрепившись едой и воспоминаниями о Т, ты совсем проснулась.

Вы могли бы открыть ресторан, размышляешь ты.

Тогда мне пришлось бы общаться с посетителями. А я не умею.

Сегодня Марджи выглядит лучше. К ней, как сказала бы твоя бабушка, вернулся цвет лица. Ты на секунду вспоминаешь бабушку и ради нее надеешься, что ограбление заправки – неправда.

Как вы думаете, я могла бы принять ванну?

Сколько ты готова заплатить? – строго спрашивает Марджи, и ты догадываешься о том, что это шутка, только когда она подмигивает. Ванна у меня в списке. Давай-ка поскорее, пока меня не припахали.

Марджи отсоединяет канюлю, и ты спускаешь ноги с кровати. Пытаешься встать, но тебя шатает. Марджи предлагает тебе руку. Ты хочешь сама. Она опять пытается тебя поддержать.

Я справлюсь, огрызаешься ты и видишь ее обиженное лицо. Лучше бы не видела.

Ты медленно идешь к двери и вдруг чувствуешь на себе памперсы.

Неудобно. Ты пытаешься поправить халат. Задница торчит?

Все нормально, смеется Марджи. Я прикрыла.

Прямо за дверью охранник, откинувшись на спинку стула и вытянув ноги, говорит по телефону. Марджи сердито смотрит на него, и он убирает ноги, чтобы вы прошли.

Я ее помою, объясняет ему Марджи. Можете с нами спуститься, но, разумеется, в ванную я вас не пущу.

Охранник кивает, с кряхтеньем поднимаясь со стула.

По-моему, его выудили с пенсии, шепчет Марджи.

Ты смеешься, но это причиняет боль. Идти трудно, ты шаркаешь, плечо пульсирует – ходьба требует полной сосредоточенности. Прямо за тобой скрипят ботинки охранника. Ты прижимаешь руку к ребрам, так меньше болит. Слева замечаешь кухонный уголок. Дальше четыре палаты, потом лифт, несколько закрытых дверей и выход. В коридоре пахнет какой-то подливой.

Тебя поместили в геронтологическое крыло, сообщает Марджи.

Ну спасибо.

Отсюда лучший вид во всей больнице.

В ванной два унитаза, две душевые кабинки и одна с ванной. Боль раздирает живот, но в туалете ничего не происходит. Ты бросаешь памперс в большое ведро, постаравшись в него не заглянуть.

Все обезболивающие вызывают запор. Марджи будто предугадала твой вопрос. Она в кабинке, наливает воду в ванну. Я потом дам тебе слабительное.

Пока Марджи наполняет ванну, ты чистишь зубы. Выплевываешь синюю пену в раковину и смываешь ее. Смотришь на себя в зеркало. Интересно, кто-нибудь в четырнадцать лет и девять месяцев чувствовал себя таким старым?

Марджи выходит из кабинки розовая от пара.

Вы верите в реинкарнацию? – спрашиваешь ты.

О, да ты у нас по большим вопросам, причем с ходу. Если честно, я никогда толком об этом не думала.

А как вы считаете, если бы вы перевоплощались, лицо оставалось бы тем же самым?

Господи, надеюсь, что нет. Теперь Марджи смотрит на себя в зеркало и обеими руками приподнимает подбородок. Стало быть, ты веришь?

Точно не знаю.

А можно знать точно?

Ты пожимаешь плечами.

Если ты возвращаешься собакой или тараканом, разве это не связано с тем, каким ты был в последней жизни, с твоей кармой? Марджи проверяет воду.

Сколько, вы сказали, я уже здесь?

Тебя привезли в понедельник, сегодня среда.

Ты ничего не помнишь про вторник, кроме короткого разговора с Марджи.

Вы говорили, меня ввели в общий наркоз. А назначали еще что-нибудь? Чтобы я забыла?

Когда ты поступила, я дежурила. Тебе дали общий наркоз, чтобы обследовать рану. Скорее всего, легкая амнезия, обычная история. Не исключено, провал в памяти возник вследствие шока.

Так бывает?

Так может быть, для защиты от воспоминаний, с которыми не справляешься.

Марджи освобождает твою руку, потом помогает снять больничный халат и покрывает повязку на плече пищевой пленкой.

Скоро все вернется, я уверена. Но не все сразу.

А если я не хочу вспоминать?

Иногда, наверно, лучше забыть. Марджи толчком открывает дверь в кабинку. Полагаю, моя помощь тебе здесь не понадобится?

Не-а.

Ладно. Не плескайся. Плечо мочить нельзя.

Да, сестра Марджи. И ты закрываешь за собой дверь.

Пока тебя окутывает пар, ты крепко держишься за поручни. От тебя воняет. Бедной Марджи Шапиро пришлось стоять рядом. Ты заходишь в воду и расслабляешься. Закрыв глаза, прилаживаешься спиной к изгибу ванны.

Солнце скатывается с неба.

Чувство страха.

5

Гималаи, год неизвестен

Утром Мида вытаскивает тебя из кровати. Нетерпение на ее лице напоминает тебе, какой сегодня день. Потому что во сне ты пыталась забыть.

Она тянет одеяло.

Не трогай меня! – кричишь ты, прижавшись спиной к стенке и зажав одеяло коленями. Если я не встану на пол, день не сможет начаться.

Не будь ребенком. Мида хватает тебя за щиколотки и тащит с кровати. Ты пытаешься ударить ее. Прямо смешно. Она идет к двери и вталкивает тяжелое корыто.

Что ты там делаешь?

Собираюсь тебя помыть. Перед свадьбой надо сделать из тебя приличную девочку.

Я не ребенок.

А мне кажется, все-таки ребенок. Мида встает над тобой, уперев руки в боки.

Ты срываешь с себя ночную рубашку и бросаешь ее в угол.

Что с тобой? – спрашивает Мида.

А ты как думаешь?

Это должно было случиться, Птаха. Скоро явятся гости, я не могу вывести тебя голой.

Ты залезаешь в корыто, прикрывая грудь руками. Стараясь в нем поместиться, прижимаешь колени к груди.

Может, я приму обет, говоришь ты. Стану монахиней. И не надо будет выходить замуж.

Зачерпывая воду и поливая тебе голову, Мида фыркает. Да монахини дохнут там от голода.

Неправда.

Птаха, всем известно, монахи кормят только тех, с кем хотят спать.

Ты пытаешься не слушать Миду. Она якобы знает о мире все. Но, согласившись выйти за Чоу, она вряд ли видела хоть что-то за пределами его участка.

Поле в окне теперь, после того как отец спьяну собирал урожай, похоже на беспорядочное лоскутное одеяло.

Мне совсем не хочется.

Понимаю, смягчается Мида. Все не так страшно, как кажется.

Откуда ты знаешь?

Я уже замужем за самым ужасным из них.

Мида обходит тебя, ее волосы стекают блестящей волной. Ресницы такие длинные, что можно ловить насекомых. Все в деревне считают ее красивой. Но разве ей это помогло?

Когда ты мылась последний раз? – спрашивает Мида, зачерпывая воду, принявшую цвет чая.

Не помню.

Как же противно. Она выливает тебе на голову еще воды и запускает в волосы гребень.

А-а! – кричишь ты. Ты можешь хоть сегодня быть со мной поласковее?

Мида наливает в ладонь жасминовое масло и втирает тебе в волосы. Накручивая пряди на пальцы и массируя голову, что-то мурлычет. От ее рук, голоса ураган в тебе на мгновение стихает. Она собирает волосы на затылке, скручивает, тянет их, и у тебя начинает покалывать в голове. Затем Мида начинает расчесывать волосы, приминая их к спине.

Вставай, говорит она, отступив, чтобы посмотреть. Знаешь, а ты можешь быть хорошенькой, если постараешься.

Но я не собираюсь быть хорошенькой.

Мида смеется. Небольшой совет, сестричка. Когда выйдешь замуж, придется потрудиться быть хорошенькой. И научиться время от времени проливать слезы. Но не слишком часто, если хочешь, чтобы муж тебя жалел.

Я не хочу, чтобы кто-нибудь меня жалел, тем более муж.

Захочешь, гарантирую.

Ты слышишь голоса прибывающих родственников и медленно одеваешься. Мида поторапливает. Когда ты готова, она дарит тебе свой свадебный кафтан. Конечно, полагается изъявить благодарность, но тебе не нужны никакие кафтаны.

Мида берет тебя за руку и ведет во двор, будто ты опять маленькая. И, усевшись на высокий стул, который мать поставила так, чтобы все родственницы, поедая пирог, могли на тебя пялиться, ты действительно чувствуешь себя маленькой. Мать подает чай, а Мида заплетает тебе косы, добавляя в них подаренные ленты и амулеты.

Идя по двору, отец и его друзья останавливаются поглазеть на тебя, так как теперь уже можно.

Тут он и говорит: Десять тысяч косичек хлопот, а мужчины смеются и, подначивая друг друга, уходят.

В углу двора отец выкладывает на стол кожаную подстилку и ракушки для очередной игры в чоупар. А ты-то думала, все кончилось, так и так играть больше не на что. Мужчины рассаживаются, женщины несут клецки и пиво, но принять участие в игре им никто не предлагает. Ты уже в детстве стояла у стола, смотрела, как отец поднимает над головой стаканчик с фишками, и всякий раз молилась, чтобы он выиграл.

Но он почти всегда проигрывал.

Солнце скатывается с неба, и гости подходят ближе. Отец и дядья поют песню о твоих волосах, начинаются речи. Тетя, которую ты в жизни не видела, преподносит тебе брикет чая, и мать нашептывает ответ: Я очень рада вашему подарку. Ты повторяешь ее слова и добавляешь: Хотя лучше бы вы подарили мне пиво. Гости смеются, полагая, что ты шутишь.

Ты терпеливо пережидаешь кривлянья других пьяных родственников. Они громко поют. Когда ты закрываешь уши руками, они решают, что ты все шутишь, и снова смеются. Глядя, как они обжираются, тебе хочется закрыть и глаза.

Улыбайся, говорит мать. По крайней мере притворись, будто тебе все нравится.

Во дворе горят факелы, на вертеле медленно ворочается коза. Лица гостей от ячменного вина раскраснелись, в углу слышны крики. Там собралась целая толпа. Ты не видишь отца, зато слышишь его голос, в отчаянии перекрикивающий остальные.

Мать ведет тебя к низкому мягкому сиденью и бьет в гонг. Все деревенские парни и холостяки тут же выстраиваются в ряд; каждый желающий получить тебя в жены делает предложение. Но все это пшик, ты ведь не имеешь права голоса. Некоторые их родители уже предлагают что-то твоей матери.

Юноши и вдовцы по очереди кладут тебе на колени подарки. Когда подходит парень с цыпленком, Мида дает ему подзатыльник.

Ты правда считаешь, мою сестру можно завоевать цыпленком?

Парень уходит, а ты всматриваешься в длинную нестройную вереницу людей. Теши нет, ни в собственном обличии, ни в каком другом.

Предложения очень плохие, сестра, говорит Мида. Мне надо выпить.

Мне тоже захвати! – кричишь ты ей вслед.

Когда Мида уходит, ты, не обращая внимания на молодых людей, опять ищешь Теши. Ты позволяешь себе представить, что он тебя простил, пробрался на праздник, в подходящий момент хлопнет по плечу и вы убежите, как и собирались.

Ты принимаешь подарки и кладешь их на столик позади себя. Некоторые обернуты и обвязаны веревкой, но ты и не думаешь их распаковывать.

Мида наконец возвращается – с пустыми руками и пепельно-серым лицом.

Где пиво? – спрашиваешь ты.

Она в каком-то оцепенении.

Что с тобой? – спрашиваешь ты. Это ведь меня продают.

Отец тебя проиграл.

Проиграл? Как он может меня проиграть?

Вон там, за столом. Но все еще хуже.

А что может быть хуже?

Он проиграл тебя Чоу.

Твоему Чоу?

Мида кивает. Все проиграл. Дом, тебя.

Что бы сейчас ни случилось, ты понимаешь: жизнь больше не будет прежней. Твое тело все решило за тебя. Оно уже сползает с сиденья.

Идем со мной, говоришь ты Миде.

Не выйдет, отвечает она. Я беременна. Но я прикрою тебя, как смогу.

Пробираясь сквозь толпу людей с покрасневшими лицами, изо всех сил стараясь не привлечь внимание матери или отца, а также не вернуться, чтобы спасти Миду, ты едва дышишь.

Выбравшись на дорогу, бежишь. Только теперь нет поля, которое могло бы дать защиту. Одна длинная серая дорога, освещенная полной луной.

6

Дарвин, наши дни

Ты слишком быстро садишься, и вода выплескивается за борт ванны.

Ты там в порядке? – кричит Марджи.

Нормально. Просто экзистенциальный кризис.

Это может оказаться заразным. У меня тоже был.

Ты давишь рукой на грудь, пытаясь успокоиться.

Позови, когда я тебе понадоблюсь, говорит Марджи.

Ага.

Ты разрываешь зубами маленький квадратик мыла в мятом целлофане, заворачиваешь его в мочалку и трешь бедра, ноги. Вода сразу затуманивается как чай, куда налили молоко. Когда ты мылась последний раз? Голос у тебя в голове.

А если все-таки поверить, что ты уже жила в другой жизни, или других жизнях, и, складывая эту по кусочкам, вспоминаешь те?

Ты прижимаешься головой к стене. За ней гудят трубы. Ты водишь коленями из стороны в сторону. Тонкие волоски на ногах собирают крошечные пузырьки.

Ты делаешь три глубоких вдоха, потом еще три, но успокоиться не можешь. А если выяснится, что жизнь, которой ты живешь сейчас, все время повторяется?

Ты выходишь из ванны и заворачиваешься в полотенце. За дверью ждет Марджи. Она предлагает тебе помыть голову над раковиной. В зеркале ты видишь на волосах запекшуюся кровь и соглашаешься.

Потом кончиком полотенца протираешь запотевшее зеркало. Взгляд стал яснее. Марджи осторожно тянет спутанные волосы щеткой.

Этой краской я выбелила из них всю жизнь, правда? – говоришь ты.

Но ведь так модно?

В твоей памяти всплывает лицо Мии. Даже с обесцвеченными волосами ты совсем на нее не похожа.

Мне никто не звонил? Не приходил? – спрашиваешь ты.

Нет. Мы пытались связаться с твоей матерью, но она не подходит к телефону.

Ты вспоминаешь записку Мии на кухонном столе.

Она поехала на ретрит. Йога.

Правда? Куда именно?

Она не сказала.

А отец? У тебя есть его телефон?

Я не видела его ни разу в жизни.

Марджи какое-то время молчит, а потом спрашивает: Ты похожа на маму?

Нет. Она блондинка. Натуральная. Англосаксонский типаж. Бледная. Она утверждает, что у меня отцовская кожа.

Тебе известно его происхождение?

Если верить маме, он типа индиец. Из Индии.

Типа индиец?

Ну, Мия – так зовут мою маму, хотя я никогда не называю ее мамой, – рассказывала, это была мимолетная интрижка. Может, индиец, с которым она познакомилась в Пуне, а может, южноамериканец, с которым она познакомилась в Непале. Она много путешествовала в свое время.

Ты можешь сделать тест ДНК и послать одному из этих ребят. Если, конечно, не против, чтобы фирма имела твои персональные данные. Поэтому, если намерена и дальше вести преступный образ жизни, не стоит.

Я не собираюсь вести преступный образ жизни.

Рада слышать.

А ты бы сделала?

Тест? Уже сделала. Плюнула в трубочку и отправила. Через пару недель выяснила, что моя ДНК собрана со всех континентов, кроме Антарктиды. Марджи смеется, и из-под глаз исчезают тени.

Глядя на ее лицо в зеркале, ты представляешь, как нарисовала бы его. Высокий лоб, скулы, широкая улыбка.

Потом переводишь взгляд на свое отражение.

Как ты считаешь, я симпатичная? Вопрос буквально срывается у тебя с языка, и ты тут же жалеешь об этом. Прости. Не отвечай, пожалуйста.

Марджи кладет руку на твое здоровое плечо и смотрит на тебя в зеркало.

Я считаю, что ты девочка, которой следовало бы побольше заботиться о себе.

Ты опять смотришь на отражение Марджи, вспоминаешь ее вчерашнюю и говоришь:

Нам обеим, Марджи Шапиро.

Марджи молча ведет тебя обратно в палату, а охранник в скрипучих ботинках плетется сзади.

Потом она помогает тебе улечься на кровать и идет к занавескам.

Раздернуть или оставить?

Раздернуть.

Солнечный свет заполняет комнату. Ты потягиваешься с ощущением чистоты, а Марджи укрывает твои ноги простыней.

Вы можете принести мне часы? – просишь ты. – Хотелось бы понимать, который час.

Марджи внимательно смотрит на стены. Вообще-то, здесь должны быть часы. До конца смены разберусь.

Марджи идет к двери, но не выходит, а берет оставленную зеленую сумку и возвращается к кровати.

Еще еда? – спрашиваешь ты.

Из-под пустых контейнеров она достает что-то завернутое в целлофановый пакет.

Я нашла его в твоем рюкзаке. Думала, он поможет тебе вспомнить.

Марджи вынимает из пакета и вручает тебе альбом. Твой альбом. Ты узнаешь его.

Ты сгибаешь колени и, приладив альбом к бедрам, начинаешь листать. Везде рисунки пятерых девочек, карандашом и чернилами. Как правило, они стоят плечом к плечу в свете полной луны.

Я и правда умею рисовать, говоришь ты.

Да, умеешь. Я полистала, надеюсь, ты не против. Марджи наклоняется. Судя по всему, тебе нравится рисовать этих девочек. Хотя мне попался и один рисунок мальчика.

Марджи находит рисунок.

О, мой друг Т.

Вы вместе учитесь?

Нет, в школы ходим разные.

Ты переворачиваешь страницу и видишь очередной рисунок пятерых девочек.

Они тоже твои друзья? – спрашивает Марджи.

Ты смотришь в альбом. Что-то они должны для тебя значить, если ты столько раз их рисовала. Но голову заволок туман.

Я не знаю, кто это, говоришь ты и, захлопнув альбом, откидываешься на подушки. Простите, Марджи, кажется, мне нужно поспать.

Не буду мешать.

Оставшись одна, ты закрываешь глаза и ждешь, пока девочки наполнятся жизнью, выйдут из тумана или из той бесконечной дали, где живут воспоминания, и откроют тебе, кто они и откуда. Но перед глазами твои рисунки, просто рисунки. Карандаш и чернила на бумаге. Беззвучные, безмолвные.

Ты вспоминаешь слова Марджи. Просто отдыхай и жди.

Страх, охвативший тебя в ванной, прошел.

Ты мысленно сосредотачиваешься на одном рисунке. Серебристый и синий. Пять девочек стоят плечом к плечу в свете полной луны. Ты видишь, как они медленно поворачивают головы.

Поговорите со мной, просишь ты.

Но они молчат.

Пока молчат.

7

Дарвин, наши дни, минувшая пятница

Миссис Уайтхед, учительница по рисованию, толкает твой альбом по столу. Птаха, я прошу тебя, постарайся выйти за пределы известного тебе и продвинься чуть дальше, в неизвестное.

Она говорит это не в первый раз. Однако ты до сих пор точно не понимаешь, что она имеет в виду.

Миссис Уайтхед не только учительница по рисованию, а еще и школьный психолог. Ты предполагаешь, она вызвала тебя, поскольку вследствие побегов по ночам из дома и рисования на стенах домов ты опять заснула на уроке. Но она об этом и не заикнулась.

Рисунки замечательные, признает миссис Уайтхед. Но я давала другое задание. Во время контрольной надо было нарисовать или написать несколько автопортретов.

Ты никогда себя не рисовала. Пока не встретила Т, ты всегда рисовала только девочек.

Ты бы с удовольствием выдала миссис Уайтхед что-нибудь умное. Поспорила с ней о сути автопортрета. Ты помнишь, как ходила с бабушкой в Художественную галерею Сиднея? Вы обе замерли перед полотном художницы Дель Катрин Бартон. Она написала автопортрет с сыном и дочерью, как бы обняв их ногами, чтобы все были вместе. Бабушка объяснила: Ребенок полностью меняет представление женщины о себе.

Но сейчас пятница, и тебе не терпится выйти из маленького, мрачного кабинета миссис Уайтхед. Она, похоже, выбилась с тобой из сил, водит рукой по волосам, массирует загорелый лоб.

Птаха, ты ничего не хочешь мне сказать?

Ты качаешь головой, и миссис Уайтхед вздыхает:

Я бы предпочла, чтобы ты играла по правилам.

По правилам?

Мы ведь говорили об этом в прошлый раз.

Ты не помнишь, о чем вы говорили в прошлый раз. Обычно во время таких визитов миссис Уайтхед приводит вдохновляющие цитаты, а ты пытаешься избавиться от ощущения обреченности.

Ты год в нашей школе. Уже давно не новенькая. Мне кажется, пора наладить отношения с одноклассниками.

При упоминании одноклассников ты закатываешь глаза.

По-моему, продолжает миссис Уайтхед, ты рисуешь этих девочек, так как у тебя нет настоящих друзей.

Вызывая тебя, миссис Уайтхед будто соблюдает условия сделки, согласно которым на переменах и в обеденный перерыв допускает тебя в класс рисования. Такой вызов не всегда означает неприятности. Иногда она пытается учить тебя быть внимательной или мягко расспрашивает о жизни с Мией. Похоже, ты для нее «особый случай». Обычно, услышав: Ладно, Птаха, не всегда удается перескочить пропасть в один прыжок, ты понимаешь, что сеанс окончен.

Вот бы она сказала так сейчас.

Но вместо этого ты слышишь: Если я увижу твои старания, обсудим твое возвращение сюда через пару недель.

У тебя покалывает руки. Голову и шею щиплет от жары. Кабинет рисования с его светлыми скамейками, высокими окнами и бесконечными запасами красок для тебя – святилище. Ты всегда тщательно убираешь за собой. Почему миссис Уайтхед решила забрать то, что давала так легко?

Ведь вы говорили, искусство может рассказать нам о нас самих.

Да, уверена, так и есть. И еще уверена, что тебе надо найти настоящих друзей. Об этом свидетельствуют твои работы.

Ты всегда рисовала девочек. Первое воспоминание: ты с воплями бежишь за машиной Мии, а потом бабушка берет тебя на руки и сажает за кухонный стол. Наливает сладкий, разбавленный водой апельсиновый сок, дает цветные карандаши, большой чистый альбом и просит: Нарисуй мне красивую картину, солнышко. И ты рисуешь девочек, стоящих плечом к плечу, а бабушка сидит рядом и кормит тебя бисквитами. Когда рисунок готов, она просит назвать каждую по имени.

Это Клео, Дев, Кей, Рея и Бемби. Бемби нравится мне больше всех, откровенничаешь ты.

Впоследствии, рисуя каждый день, ты узнаешь, что искусство способно заполнить пустоту. Но оно также не может помешать пустоте открыться. В прошлом году, когда умерла бабушка и тебя перевезли в Дарвин к Мие, ты ощутила пустоту огромной, как никогда в жизни. Очутившись в неприятном, заброшенном месте, ты поняла: между тем, какой бы ты хотела видеть свою жизнь, и тем, какова она в реальности, разверзлась пропасть.

Незадолго до твоего приезда Мия рассталась со своим очередным. Наследство от бабушки позволило ей купить бунгало с двумя спальнями, чему ты очень обрадовалась. Домик недавно выкрасили в белый и черный, к нему прилегал тропический сад, привлекавший множество птиц. Светлая кухня напомнила тебе бабушкину, она отлично годилась для рисования. Месяца полтора вы обустраивались в новом гнезде, и, хотя тебе не хватало бабушки, ты ощущала ее присутствие в том, что дом вообще мог появиться. Мия вроде бы радовалась вашему совместному проживанию и уделяла тебе много внимания – скорее как старшая сестра, чем как мать.

Перед смертью, понимая, что ты поедешь к Мие, бабушка записала тебя в частную школу Дарвина, поскольку там имелся новый кабинет для рисования, а сама школа пользовалась хорошей репутацией. Она основала трастовый фонд, напрямую оплачивающий школу, а твоей матери выделяющий пособие. Скоро Мия предложила тебе прогуливать уроки и целый день ходить с ней по магазинам. Она решила обставить бунгало в стиле «богемный шик». Такое решение означало бесконечные походы по дорогим магазинам в поисках всего плетеного, белого и серебряного. Потом Мия вела тебя на маникюр. Но ты не собиралась так проводить свои дни. С большим удовольствием ты сидела бы в кабинете для рисования.

А когда Мия познакомилась с Джеромом, дом наполнился странным, мрачным присутствием чужого человека. Ты превратилась в соседку по квартире, на которую стараются не обращать внимания. Правда, настоящая соседка наверняка стучала бы в стену и жаловалась. Потому что Мия и Джером почти все время посвящали шумным секс-марафонам и бесконечной готовке, никогда за собой не убирая.

Ты начала сбегать по ночам через окно. Бродила по улицам в поисках пустынных мест и рисовала девочек – крупнее, чем раньше. Тебе нужны были чистые стены и безопасность, по крайней мере возможность удрать, если кто-то пристанет. Сначала ты делала набросок в альбоме, а затем при помощи купленных в канцелярском магазине баллончиков с краской переносила его на стены. Баллончики можно было носить с собой, что позволяло писать крупнее и быстрее.

В первый раз изобразив девочек на стене дома в промышленном районе, ты почувствовала, что они стали сильнее. Клео, Дев, Кей, Рея и Бемби оберегали тебя от любой опасности.

Миссис Уайтхед заканчивает сеанс не как обычно. Поразмысли о моих словах и зайди в понедельник.

Ты выскальзываешь за дверь, прежде чем она успевает стиснуть тебе руку или снисходительно хлопнуть по плечу. Миссис Уайтхед думает, будто в курсе истории девочки по имени Птаха, в этом твоя проблема. Истории, где тебе предназначена роль жертвы – бабушкиной смерти и непутевой матери.

Но ты хочешь историю намного больше.

Из школы ты возвращаешься новой дорогой. Из-за духоты нечем дышать. Местные называют такую пору «сауной» – над городом собираются облака, но дождей нет. Ты три раза звонишь Мие. Она не берет трубку. Посылаешь СМС. Она не отвечает. Тебе надо знать, будут ли они сегодня дома с Джеромом, потому что мысль о нем невыносима. Ты бродишь, пока не находишь автомобильный мост, который вроде годится для граффити, потом голод берет верх, и ты идешь домой.

Перед домом машина Мии, а на кухне свет. Джером работает охранником, и ты надеешься, отсутствие его машины означает, что он дежурит в выходные. Тогда вы с Мией сможете заказать еду, потом она сядет смотреть какую-нибудь мыльную оперу, а ты будешь свободно передвигаться по дому, не уворачиваясь от Джерома.

Как-то раз, когда ты выходила из душа, он открыл дверь в ванную. Стоял и улыбался, а ты кричала. И каждый раз в отсутствие Мии он не отрывал взгляд от твоей груди. Ты начала носить свитера и толстовки, пока из-за «сауны» это прикрытие не стало нестерпимым.

В прошлые выходные ты развешивала белье и опять поймала его взгляд. Он жарил барбекю на задней веранде и, переворачивая сосиски, нагло таращился на твою грудь.

Перестань! – завопила ты.

Тут вышла Мия с пивом для Джерома. В чем дело?

Он опять пялится на мою грудь!

Мия рассмеялась. Грудь? Пташечка, там не на что пялиться.

Поселившись с Мией, ты часто думала об автопортрете из Художественной галереи. Ты ясно помнишь, что тогда сказала бабушка, но также то, о чем она умолчала: ребенок может изменить женщину, однако Мию он не изменил.

Ты нашариваешь в сумке ключи и входишь в дом. Тихо. На кухне бардак. Ты окликаешь Мию. Ответа нет. Стучишь в дверь ее спальни. Опять стучишь, так как меньше всего хочешь застать их в постели. Чуть приоткрываешь дверь. Кровать не убрана, одежда разбросана по полу. Учуяв запах Джерома, ты закрываешь рот и зажимаешь нос.

На кухне собираешь грязные тарелки и кастрюли. Они наготовили как на банкет и исчезли. Поскольку дом куплен на деньги бабушки, ты считаешь, что он и принадлежит ей, а не Мие, поэтому тебя оскорбляет, какой та устроила в нем бедлам. Протирая кухонный стол, ты видишь на вазе для фруктов записку Мии. Нацарапанные детским почерком поперек конвертов записки она всегда прикрепляет к этой вазе.

Пташечка! Мы с Джеромом поехали в кемпинг. Вернемся в воскресенье. Вот немного денег на еду. Хорошего тебе времени с Т. Чмоки.

Оставлено триста долларов.

Ты не понимаешь, почему она не могла сказать раньше. Или позвонить, или написать СМС, как любая другая мать.

Ты моешь тарелки, жирные кастрюли и убираешь со стойки непокрытую еду. Затем включаешь плиту, вынимаешь из морозилки две рыбные палочки и кладешь их на поднос. Чистишь картошку и, порезав на маленькие кусочки, отвариваешь. Так, заметив, что ты не в духе, готовила для тебя бабушка. Потом «летающая», как она ее называла, рыба приправлялась лимоном, солью и петрушкой – петрушкой, поскольку бабушка велела тебе непременно добавлять к еде какую-нибудь зелень.

Ты разминаешь картошку с маслом и выкладываешь ее на тарелку облаком, из которого торчат рыбные палочки. Приправляешь лимоном и солью. Петрушку найти не можешь, поэтому режешь огурец из холодильника и сервируешь, как понравилось бы бабушке. Ты садишься за стол, и тебе так хочется, чтобы она была рядом и ты могла прильнуть к ее мягкому телу, рассказать, как прошел день.

Ты набираешь картошку на вилку. Подносишь ее ко рту, и нижняя губа начинает дрожать. Но слез нет. Их у тебя вообще не бывает. Даже когда ты их чувствуешь, они быстро леденеют, соскальзывают обратно в горло и, оттаивая, причиняют боль.

Ты держишься за горло и ешь, сколько можешь. Потом красной ручкой рисуешь на записке Мии свой кулак с выставленным средним пальцем.

С наступлением темноты берешь рюкзак, баллончик с краской и идешь обратно в школу. Перед тем как пересечь улицу и зайти на школьный двор, натягиваешь капюшон и надеваешь медицинскую маску. У класса рисования достаешь из рюкзака баллон с черной краской и воспроизводишь то, что нарисовала на конверте, только крупнее. Черный рисунок на красной двери. Ты выставила палец Мие, миссис Уайтхед – всем, кто поступил с тобой плохо, чего делать не следовало.

Пятница, ночь. Ты бредешь по улице. Воздух скользкий как жир. Ты звонишь Т. Он говорит, что тусит с парнями у пешеходного моста возле устья. Ты готова прийти туда.

На мосту ты слышишь грохот музыки из переносного магнитофона, а потом видишь освещенных огнем подростков. Они поливают тряпки керосином, поджигают их и бросают на середину реки.

Ты медленно идешь по мокрому песку. Ты хочешь к Т, а не к его тусовке. Он тебя уже заметил и двинулся в твою сторону. Шатается. Обнимает. Ты прижимаешься к нему. Его тело ощущается как вода – обычное дело, когда он под кайфом.

Т берет тебя за руку и ведет к небольшому костру, который ребята разожгли из нанесенных рекой веток не ради тепла, а отгоняя комаров и москитов. Т подкладывает в огонь листья эвкалипта, и тебя укутывает дым. Теперь все парни сидят вокруг костра. Тупо тебе ухмыляются. Ты вытягиваешь ноги на прохладном песке, Т тоже. Шутки следуют одна за другой, и ты хохочешь, не потому что смешно, а от облегчения, что можно посмеяться вместе. Один парень дает тебе косяк, ты куришь.

Двое ребят встают, стаскивают футболки, поливают их керосином, поджигают и бросают в воду. Ты смотришь, как по реке плывет огонь. После этого все кроме тебя встают, снимают футболки и поджигают их. Кто-то сделал музыку погромче, и ребята начинают танцевать и обниматься. Развлекая друг друга, бьют себя по голой груди, борются на песке. Они собрались на берегу реки, чтобы защитить друг друга от одиночества и подготовить к предстоящим битвам.

Интересно, а у тебя когда-нибудь будут такие друзья?

В парке на той стороне моста раздается полицейская сирена. Кто-то из парней засыпает огонь песком, и компания рассыпается, прежде чем ее разгонят. Ты уходишь с Т. Он обнимает тебя за пояс, ты его за плечи.

Я могу у тебя сегодня переночевать? – спрашиваешь ты.

Я надеялся, сможешь, отвечает он.

Вы целуетесь, и, рассказывая по пути к его дому, как прошел день, ты понимаешь: он единственный в твоей жизни слушает тебя и, выслушав, всегда говорит то, что тебе необходимо слышать.

8

Дарвин, минувшая суббота

Рано утром ты просыпаешься от громкого стука матери Т в стену фургона.

Лин не знает, что сегодня суббота? – стонешь ты.

Но Т уже спрыгнул с кровати и открыл дверь.

Она здесь? – слышишь ты вопрос Лин, и от слова «она» в животе у тебя сжимается.

Мама, семь часов. Т выходит из фургона и закрывает за собой дверь. Но ты все равно слышишь их голоса.

Я тебе уже говорила, не надо с ней спать. Ей всего четырнадцать. Она…

Четырнадцать и девять месяцев, перебивает Т.

Ты отключаешься от разговора, быстро одеваешься и набрасываешь на плечо рюкзак. Ботинки твои на улице под ступеньками. Ты не собираешься униженно ползать под ногами Лин, поэтому выскакиваешь с радостным «Доброе утро!» и босая идешь по траве и бамбуковому саду.

Тебе не хочется домой, торчать там в одиночестве. И ты садишься на автобус и едешь до торгового центра. Находишь открытое кафе и, пока готовится рулет с ветчиной и яйцом, болтаешь с официантом.

Бродишь по торговому центру в поисках скамейки, куда можно сесть. Где бы никто больше не сидел. Чтобы не видно было ни жвачки, ни странных пятен, ни товаров для дома в стиле богемного шика. Находишь такую скамейку, садишься и завтракаешь, наблюдая, как открываются магазины. В поле твоего зрения студия маникюра, куда тебя иногда водит Мия в «день девочек», как она это называет. В студии три женщины. Но табличка за стеклянной дверью еще повернута стороной «Закрыто». Женщины раскатывают небольшие маты, зажигают благовония и склоняются перед статуей Будды, усевшегося в углу между двумя орхидеями.

Потом одна из них, называющая себя Черри, переворачивает табличку. Ты доедаешь рулет и толкаешь дверь. Раздается звон колокольчиков.

Первый клиент на удачу, улыбается Черри. Садись.

Ты влезаешь на высокий кожаный стул.

Массаж? – спрашивает Черри.

Да, пожалуйста.

Черри раскладывает массажный стул и наливает воду в раковину для ног.

Шеллак или обычный?

Обычный, говоришь ты, раскачиваясь на стуле.

Шеллак лучше. Более стойкий.

Ладно.

Черри дает тебе палитру цветов и начинает скрести ступни. Она не комментирует, какие они грязные, как и то, что ты пришла к ней босая.

Ты выбираешь зеленый металлик.

Не слишком горячо? – спрашивает она, поливая тебе ноги водой.

Замечательно.

Черри смотрит на тебя поверх очков.

Ты Птаха?

Да.

Я тебя помню. И твою маму. Мама очень хорошенькая. Прямо модель. А где она?

Уехала на выходные с бойфрендом.

А-а, кивает Черри. А у тебя есть бойфренд?

Что-то вроде. Я не нравлюсь его матери.

Ха! Наверно, ты для него слишком хорошая.

Нет. Она считает, я недостаточно хорошая.

Забудь о ней, говорит Черри, массируя тебе ступни. Матери сумасшедшие, когда дело касается их сыновей.

Оказывается, в студии еще больше статуэток Будды, все они пузатые, с бусами на шее; перед ними лежат свежие цветы.

Ты буддистка? – спрашиваешь ты.

Умненькая девочка, язвительно отвечает Черри.

Веришь в реинкарнацию?

Да.

А кем ты, по-твоему, была в прошлой жизни?

Кошкой. Черри подрезает тебе ногти. Очень привередливой. Не особенно любила людей. Она смеется.

А можно рождаться тем же человеком или существом опять и опять, чтобы все время одно и то же, повторялось снова и снова?

Нет. Черри полирует тебе ногти. Ты же не камень. Скорее река. Подвижная. Течешь, течешь.

Она оборачивается к другим работницам и говорит по-вьетнамски. Те отвечают, и Черри вроде соглашается.

В моей деревне жил мальчик, говорит тебе потом Черри. Он все время приходил в один дом, чужой, но все там знал. Старуха-хозяйка не сомневалась, что это ее сын, умерший шестьдесят лет назад. Таких историй множество. А некоторые просто знают. Как я – что была кошкой.

Закончив красить ногти, Черри дает тебе вьетнамки и чай со льдом. Ты платишь наличными, надеваешь шлепанцы и какое-то время чувствуешь себя лучше, потому что за тобой поухаживали.

Но когда ты опять идешь по продуваемому кондиционерами торговому центру, заполнившемуся компаниями подростков, и видишь на баннерах сияющих девушек с замороженными улыбками, снова наваливается недовольство жизнью, ты ничего не можешь поделать.

Тебе хочется отвлечься, и, наткнувшись на магазин косметики, ты заходишь и смотришь, как невесте делают макияж. Она втянула щеки, а визажистка, кисточкой обведя ее скулы, покрывает их ярко-розовыми румянами.

У тебя остались еще почти все деньги Мии, и ты решаешь тоже раскрасить себе лицо. Ищешь палетку теней для глаз, подходящих к ногтям. Пробуешь несколько цветов, накладывая их на внутреннюю сторону запястья, наконец находишь нужный блестящий оттенок зеленого. Покупаешь тени, ярко-розовые румяна и медленно плетешься домой, поскольку на горячем цементе тоненькие вьетнамки Черри плавятся.

В доме пахнет рыбными палочками, так как вчера, уходя из дома, ты не помыла ни сковородку, ни тарелку. Чтобы не чувствовать себя совсем одной, ты включаешь радио, раздвигаешь все занавески и открываешь все окна, представляя себя девушкой с баннера, девушкой, которой нравится ее жизнь. Снимаешь футболку и бросаешь ее на пол. Мии нет. И, что еще лучше, Джерома тоже.

Ты принимаешь душ и шаришь в ящике Мии с косметикой. Наносишь на лоб тональный крем, но он для тебя слишком светлый. Умываешься, мажешься увлажняющим кремом и втягиваешь щеки. Находишь круглую кисточку, похожую на ту, что использовала визажистка, и кладешь на скулы новые ярко-розовые румяна. Красишь веки блестящим зеленым, в честь Черри пустив из уголков глаз небольшие «кошачьи» стрелки. Ты не очень знаешь, как пользоваться Мииными щипчиками для завивки ресниц, поэтому просто мажешь ресницы тушью, пока они в конце концов не слипаются. Наклоняешься к зеркалу.

Ты могла бы быть хорошенькой, если бы постаралась.

Ты берешь из ванной круглое зеркало Мии для выщипывания бровей, оно закреплено на подставке и вращается. Ставишь его на кухонный стол. Кучей отодвигаешь рисовальные принадлежности на другой конец и опять изучаешь свое лицо в зеркале. Открываешь альбом и впервые в жизни начинаешь рисовать себя.

Глаза, ресницы, щеки, губы, нос. Может, так тебе удастся изменить свою жизнь – глядя на себя и воображая, что ты достойна автопортрета.

Ты рисуешь целый день, добавляя в работу чернил, акварели, прерываясь только перекусить. Когда становится темно, запираешь все двери и окна, кроме как в своей комнате, поскольку при закрытом окне не можешь спать. Звонишь Т, но он не отвечает, и ты ложишься в постель.

Из глубокого сна тебя выводит громкий стук во входную дверь. Ты прислушиваешься. Шаги вдоль дома, по саду, мнут папоротник. Ты пытаешься найти в комнате, чем можно обороняться. Ножницы. Тяжелый художественный альбом. Хватаешь из-под кровати баллон с краской – он под рукой – и встаешь у окна. Краску можно распылить нежеланным гостям в лицо, а если попытаются проникнуть в дом, то и ударить. Адреналин бежит по телу, ты уже прицеливаешься, как вдруг слышишь:

Пташечка! Пташечка! Голос Мии. Она хихикает. Я забыла ключи.

Ты открываешь входную дверь и впускаешь Мию. Она с Джеромом. Ты не говоришь ни слова и сразу уходишь к себе, хлопнув дверью. Стараешься опять уснуть, но скоро до тебя доносятся громкие звуки очередной оргии. Может, им как раз хочется, чтобы было слышно? – думаешь ты. Ты вся на нервах. Два часа ночи. Спать невозможно. Ты надеваешь черные леггинсы, черный свитер, берешь рюкзак, кладешь туда баллоны с краской и, вылезая в окно, понимаешь, что с таким же успехом могла выйти через дверь. Мия все равно не услышит, и ей плевать.

Ты идешь к вчерашнему мосту. Тяжелый рюкзак с красками впивается в плечо, и ты перевешиваешь его на спину. Оказывается, лампы под мостом разбиты. Но стену более-менее освещает полная луна.

Ты не взяла с собой альбом. Он остался на кухонном столе. Но твой автопортрет ясно стоит перед глазами, и ты с легкостью воспроизводишь его, все линии, формы, которые обнаружила на своем лице.

Рисуешь до рассвета, потом отходишь оценить работу.

Ты нарисовала себя розовым, зеленым и голубым. Глаза закрыты. Ты обхватываешь себя руками.

Плывешь или падаешь? Непонятно.

В любом случае работа, похоже, еще не окончена.

9

Дарвин, наши дни, минувшая суббота

Домой ты заходишь через дверь. На обратном пути из выставленных на улицу вещей ты взяла маленькую лампу для своей коллекции. Одно из твоих открытий, сделанных во время прогулок в любое время дня и ночи, состоит в том, что люди выставляют ненужные предметы интерьера перед домом. Ты точно не знаешь, вышли ли такие лампы из моды или их трудно транспортировать, когда переезжаешь в другой штат. Но у тебя на столе выстроилось уже шесть.

Ты снимаешь свитер и леггинсы. Они влажные от пота и пахнут краской. Еще очень рано. Джером и Мия будут спать долго. Ты берешь с кухни альбом, ручки, краски. Надеешься, твой автопортрет никто не видел. Хоть и нарисовав копию на стене моста и выставив, таким образом, на обозрение всем прохожим, ты не хочешь думать, что на тебя будут смотреть глаза Мии и Джерома.

В ванной ты баррикадируешь дверь корзиной для белья и принимаешь душ. Оттираешь с рук пятна краски, моешь голову и закутываешься в полотенце. На кухне смешиваешь в миске мюсли с бананом и удаляешься в свою комнату.

Обводишь взглядом книжные полки. Переехав из Сиднея в Дарвин, ты привезла с собой одежду, все для рисования и небольшую, подаренную бабушкой библиотеку. В основном это книги о художницах и их работах. Ты вынимаешь книгу об итальянке Аличе Пасквини.

Сидишь на кровати и рассматриваешь муралы, которые Аличе рисовала на улицах всего мира. Портреты, в основном девушек, такие огромные, для всех, но приоткрывающие что-то интимное, настоящее. У Пасквини нет сияющих девушек и замороженных улыбок. Все задумчивые. Все в собственном мире.

Ты выдираешь свой автопортрет и кладешь его рядом с одной из работ Аличе Пасквини. Почему у нее намного лучше, чем у тебя?

Ты листаешь страницы альбома и жадно рассматриваешь ее работы до тех пор, пока не понимаешь разницу. Каждая девушка рассказывает личную историю. Как же ты можешь закончить автопортрет, когда так мало знаешь свою?

Мия будит тебя стуком в дверь. Принесла горячий сэндвич с сыром. Сидит на краю кровати и смотрит, как ты ешь.

Ты в порядке, моя маленькая Пташка? – спрашивает она.

Ну да.

Спасибо, что прибралась.

Все нормально. Как кемпинг?

Джером возил меня к водопаду. Потрясающе. Но там столько комаров! Мы уехали раньше.

Он еще здесь?

Готовит нам обед.

Тебе стоило предупредить меня о вашем отъезде.

О, Пташка. Все вышло абсолютно спонтанно. Но ведь я оставила записку.

Могла бы сообщить накануне или позвонить.

Хорошо провела без меня время?

Ходила в торговый центр, видела Черри. Сделала себе маникюр. Ты растопыриваешь перед Мией пальцы.

Круто.

Черри сказала, ты похожа на модель.

Было бы неплохо. Мия чешется. Ты голову готова дать на отсечение, она размечталась о том, как была бы моделью.

О чем задумалась? – спрашиваешь ты.

Пора брить ноги, говорит она и уходит.

Ты опять звонишь Т, но он не отвечает. Отправляешь СМС: Ты норм? Затем вылезаешь из постели и открываешь ставни. На подоконнике мертвая стрекоза. Ты надеешься, это не ты убила ее, когда готовилась встретить взломщиков.

Ты кладешь стрекозу на ладонь, поглаживаешь черно-оранжевое брюшко, считаешь ноги. Одной не хватает. Может, она от этого и умерла. Нарушился баланс. Ты рисуешь стрекозу со всеми ногами, а потом в полете. Заходишь в интернет и читаешь, как стрекоза превращается из яйца в личинку, потом во взрослую особь, как «противостоит всем непогодам». По-простому она зовется бродяжкой рыжей и способна перелететь через огромный океан.

Ты спишь, рисуешь, опять спишь.

Мия стучит в дверь:

Обед готов. Джером пожарил стейк.

Ты берешь телефон. Почти шесть часов. СМС от Т: Ма уехала с но4евкой. Метнешься?

В гостиной Мия дает тебе поднос с прикрепленной снизу небольшой подушкой. Она купила такие подносы, потому что Джером любит обедать перед телевизором. Бабушка никогда бы не позволила тебе есть перед телевизором. Но по крайней мере это избавляет от мучений сидеть с Джеромом за одним столом.

Джером хочет посмотреть шестичасовые новости. Они с Мией садятся на диван, а ты подальше от них в кресло. Стейк пережарен, и ты устраиваешь театральное представление: мучительно режешь мясо, скребешь ножом по тарелке, но никто не обращает на тебя внимания. Оба пялятся в экран, сметая еду не жуя.

Сделай погромче, говорит Джером, и тебе становится неловко от того, как легко Мия подчиняется его приказам, как шарит по подушкам в поисках пульта.

Местные новости начинаются с репортажа о тюрьме для несовершеннолетних. Девичий бунт, зачитывает ведущий. Вчера вечером заключенные открыли в камерах краны и затопили верхний этаж тюрьмы, вызвав короткое замыкание, что привело к пожару…

Показывают девочек, бегущих охранников, разматывающих рукава пожарных. А затем камера задерживается на пяти девочках, стоящих плечом к плечу, их силуэты вырисовываются на фоне огня и полной луны.

Ты ставишь поднос на пол.

Диктор сообщает, что на время уборки девочек переведут в соседний корпус для мальчиков. Репортаж заканчивается кадрами, на которых из красного огнетушителя в руках пожарного вырываются облака пены, скрывая девочек.

Диктор переходит к следующим новостям, но ты не слушаешь. У тебя кружится голова. Ты откидываешься на спинку кресла и хватаешься за подлокотники.

Когда головокружение проходит, встаешь.

Я к Т, говоришь ты.

Не доешь? – удивляется Джером.

Не могу. Пережарено.

Ты идешь к Т. Он в фургоне, сочиняет музыку на компьютере, пьет пиво.

Хочешь? – спрашивает он.

Нет, спасибо. Бросила. Смотрел новости?

Какие новости?

Про тюрьму. Там бунт.

И что в этом нового? Он поглощен чем-то в компьютере.

Я видела девочек.

Каких девочек?

Которых все время рисую. Всех пятерых. Я видела их в новостях.

Что?

Ты ищешь в телефоне новости – показать Т. Подсовываешь экран ему под нос. Вот они. Мои девочки. Клео, Дев, Кей, Рея, Бемби.

Т смотрит репортаж, но вяло, без интереса.

Посмотри еще раз.

Он неохотно смотрит еще раз.

Кажется, немного похожи, пожимает он плечами.

Что значит «похожи»? Это они и есть.

Да ради бога.

Т сегодня какой-то не такой. Прохладный. Может, Лин все-таки его достала и положила начало концу, потому он и позвал тебя?

Пойду прогуляюсь, говоришь ты. Ты со мной?

Я собирался повозиться здесь, слепить пару треков.

Тогда зачем звал?

Не знаю.

Ты чувствуешь, ваши отношения дают трещину, чувствуешь его равнодушие, отстраненность и приходишь в ярость.

Ты перебарщиваешь с дезодорантом, морщишься ты.

Что?

Но тебе больше не хочется ничего говорить.

Ты идешь к стене с девочками, законченными всего неделю назад. Тогда Т стоял на страже в конце дорожки за центральным супермаркетом, а ты, шатаясь на ведре, рисовала. Повернув головы, девочки встали плечом к плечу.

Теперь на шухере стоять некому. Ты сидишь, прижавшись к стене, и в очередной раз смотришь в телефоне новости. Ставишь на паузу, когда появляются девочки. Поднимаешь телефон и сравниваешь с рисунком на стене. Это они, ты знаешь. Не просто похожие, а именно они.

У тебя столько вопросов о своей жизни. Вопросов, на которые, похоже, могут ответить только они. Как они могли прийти к тебе в детстве точно такими, включая даже дикие повадки? Какие тайны твоей жизни они хранят? И как тебе найти их, чтобы они все рассказали?

10

Дарвин, наши дни, минувший понедельник

Ты просыпаешься с твердым намерением не идти в школу. Открываешь ноутбук и ищешь сайт тюрьмы для несовершеннолетних, а на нем – часы и правила посещения. Читаешь: «Дети до 18 лет допускаются только в сопровождении взрослых». Когда Мия встанет, ты попросишь ее съездить туда с тобой. Она в принципе не против твоих прогулов и, наверно, будет рада, если у тебя появятся новые друзья, хоть они сейчас и за решеткой.

Ты надеваешь шорты и футболку. Хочешь приготовить Мие завтрак: нарезать фрукты, накрыть стол, заварить чашку чая. Ставишь чайник. Берешь из вазы с фруктами банан и замечаешь еще одну записку, написанную, как всегда, на обороте конверта.

Пташка,

Я уехала на ретрит, йога. Вернусь в следующую среду.

Вот тебе немного денег перекантоваться.

Джером за тобой присмотрит.

М. Чмоки.

Ты вынимаешь деньги из конверта и засовываешь их в карман, даже не удосужившись пересчитать.

Почему Мия никогда не предупреждает о своих отъездах? Могла бы хоть намекнуть, когда вчера сидела на твоей кровати и чесалась. Или перед обедом за телевизором. А может, она считает, что ты с воплями побежишь за ее машиной, как в детстве, когда она тебя бросила?

Оказывается, Мия помыла пол на кухне. Ты приносишь из кладовки воздушный рис, высыпаешь его в миску. Открываешь дверцу холодильника, отчего все вокруг трясется. Холодильник забит. Она вообще не собирается возвращаться? Ты наливаешь в миску молока. Немного проливается на пол, но ты и не думаешь вытирать.

Ты ешь рис и представляешь, что живешь совсем другой жизнью. Где мать не уезжает без предупреждения, а тот, кому она тебя доверила, не пытается подсматривать за тобой в душе и не пялится на твою грудь.

Открывается дверь спальни, и ты быстро встаешь из-за стола. Ты не хочешь встречаться с Джеромом. Ты споласкиваешь миску и, ставя ее на сушилку, чувствуешь, как он наклонился над тобой, потянувшись к полке над головой за кофейной чашкой.

Доброе утро, Пташка-Чик-Чирик.

Почему нельзя взять чашку со стойки?

Потому что мне нравится эта.

В чашке, которую он держит в руках, нет ничего особенного. От одного вида Джерома у тебя тут же начинает болеть живот. Он в винтажном шелковом халате, найденном тобой в секонд-хенде и подаренном Мие на прошлое Рождество. Халат почти не закрывает его фасад, и ты понимаешь, он надел его специально с целью тебя позлить. Да его кожа навсегда погубит шелк, так же как он губит Мию и твою жизнь.

Когда она уехала?

В половине шестого. Джером ставит на плиту кофеварку.

Почему опять не сказала, что уезжает?

Знает, как ты распереживаешься.

Вообще-то, тебе совершенно не обязательно здесь торчать. Если честно, лучше бы ты ушел.

А я рад. Рад, что сложилось, как сложилось.

И он водит по тебе взглядом, а ты чувствуешь себя птахой, залетевшей в окно на потеху этому ужасному человеку. Сердце в груди становится слишком большим. Ты думаешь, как убежать.

Почему ты не в форме? – спрашивает он.

Сегодня день без формы.

В понедельник?

Почему нет?

Ты берешь рюкзак и идешь к двери. Он тоже выходит на улицу и, пока ты надеваешь кеды, стоит сзади. Шнурки ты не завязываешь.

Увидимся после школы, говорит он.

Ты сегодня не работаешь?

Взял отгулы, побуду дома.

Здесь?

Почему нет?

Чертовски удобно, фыркаешь ты.

Ты понятия не имеешь, куда идти, какую дорогу выбрать, и едва переставляешь ноги. Где-то за глазами собираются слезы. Хорошо бы поплакать. Однажды ты позаимствовала у Мии глазные капли и капала до тех пор, пока по лицу не покатились крупные капли – просто чтобы испытать ощущение.

Ты достаешь засунутые в карман деньги и насчитываешь триста семьдесят долларов. Прикидываешь, сколько ночей сможешь оплатить в Дарвине. Даже если молодежный хостел не забронирован туристами и ты возьмешь двухместный номер, продержишься до конца недели. А чем питаться?

Как бы тебе хотелось позвонить бабушке и вернуться к ней. Чтобы она была жива. Чтобы у тебя был отец, который знал бы о твоем существовании и мог бы позаботиться о тебе сейчас из Индии, Южной Америки или откуда он там.

Ты звонишь Т.

Он отвечает. Идет в школу. Предлагает встретиться на автобусной остановке. Хотя отношения у вас напряженные, тебе все-таки придется попросить его об этом одолжении.

На автобусной остановке он один.

Опоздал на автобус? – спрашиваешь ты.

Ну да.

А другого нет?

Не прямо до школы.

Ты подсаживаешься к нему.

Мия опять слиняла.

Куда на сей раз?

Ретрит.

Денег оставила?

Кое-что. Немного. Могу я пару дней пожить у тебя?

Ты чувствуешь, как Т напрягается, слышишь, как его ботинок елозит по асфальту, и продолжаешь:

Джером у нас поселился, я не могу остаться с ним одна.

Т тяжко вздыхает, трет лицо, ерошит волосы.

Что?

Когда ты вчера ушла, я заснул, а потом пришла Лин и обнаружила все пивные бутылки.

Наверно, ей не понравилось.

Я сказал, что это твои.

Ого, спасибо.

Прости, Птаха. Я просто не вынесу, если опять вляпаюсь в то же самое дерьмо.

Тогда, может, не стоит пить на заднем дворе у матери?

Солнце бьет по крыше остановки, а автобусов так и нет. Ты чувствуешь, как разверзается пустота, где все тихо и разрозненно; ты слишком многого не понимаешь о себе и своей жизни. Люди, растения, животные, дома вертятся внутри. Где же твоя настоящая жизнь? Жизнь, какой ты намерена жить?

Т почти на пределе, догадываешься ты, как, похоже, все, прежде чем бросить тебя, доходят до предела. Как Мия, которая бросила тебя в детстве. Как бабушка, которая взяла и умерла. Даже у миссис Уайтхед есть предел. Что же в тебе такого? Почему все с ходу тебя бросают?

Ты опускаешь голову на колени и обхватываешь их руками. Пусть из тебя, из головы выйдет пустота.

Ты поднимаешь палочку и начинаешь рисовать на бетоне линии и странные формы. И тут тебе приходит в голову.

Это не голос – видение; ты смотришь на него сверху, целая мозаика: что было раньше и что должно произойти сейчас, если ты хочешь все изменить.

Но тебе придется просить Т еще об одном одолжении, в это все упирается.

Ты встаешь и подходишь к расписанию автобусов.

У тебя осталось поддельное удостоверение?

Да, в сумке.

Можешь съездить со мной в тюрьму?

Зачем?

Девочки там. Я понятия не имею, откуда я их знаю, но знаю. И, по-моему, они могут рассказать мне кое-что о моей жизни и как ее изменить.

Т качает головой.

Ты мой должник, не забыл?

Т вздыхает. Ладно, что надо делать?

Вы садитесь на первый же автобус до тюрьмы. В конце салона Т замечает знакомого и подсаживается к нему. Ты смотришь в окно и думаешь о девочках. Отрывистый смех Клео. Дев, такая высокая, некрепко стоит на ногах. Нервная, робкая Кей. Рея, вечно трогает лицо.

Но самая живая – Бемби. Она наклоняется, ее длинные волосы падают тебе на лицо, она берет твою руку погадать. Проводит пальцем по линиям ладони. Смеется тому, что увидела. Но что она там увидела?

Вы едете на автобусе целый час. Водитель высаживает вас в конце длинной дорожки, и вы идете к тюремным воротам мимо парковки.

Перед стеклянной будкой очередь. Вы становитесь в конец. Посетители получают пропуска, потом идут к воротам и предъявляют их охране.

Когда подходит ваша очередь, ты встаешь на цыпочки и обращаешься к человеку в будке:

Я пришла к подруге.

Кто твоя подруга?

Ее зовут Бемби. Б-Е-М-Б-И.

Ты должна быть в сопровождении взрослого.

Вот он. Ты пихаешь Т к окошку. Ему восемнадцать. Тут ты понимаешь, что Т в школьной форме. Будочник тоже это понимает. Он в двенадцатом классе, уточняешь ты.

Документ.

Т прижимает к стеклу удостоверение.

Просунь сюда, в щель.

Человек в будке смотрит удостоверение на свет и возвращает Т.

Хорошая попытка. Приходи со взрослым. Запись на посещение онлайн. Просто так прийти нельзя. Следующий.

Вы отходите от будки.

Прости, говорит Т.

Ты не виноват.

Ты идешь по парковке, Т тащится сзади. Приходи со взрослым. Но нет такого взрослого, кого можно было бы попросить.

Т догоняет тебя:

Ты сказала, что Мия оставила какие-то деньги?

Ну да.

И нужно больше?

Ну да.

Можно купить пару колес у Гарри, которого я встретил в автобусе. Мы могли бы их продать, и тогда тебе хватило бы денег на какую-нибудь комнату, пока Мия в отъезде.

Можно, говоришь ты.

Ты достаешь из кармана деньги и даешь их Т, а он бежит обратно на парковку, где слоняется Гарри.

По расписанию ближайший автобус через два часа. И ты идешь пешком. Т опять догоняет тебя.

Хочешь попробовать?

Полагаю, не повредит, если мы собираемся их продавать.

Т протягивает тебе таблетку. Ты глотаешь, не спрашивая, что это.

Вы идете молча, мимо с грохотом проезжают машины и фуры. Перед вами миражом возникает минимаркет, и, зайдя в него, вы бродите между рядами полок, просто поближе к кондиционерам. Ты покупаешь два брикета льда и уцененный до пяти долларов водяной пистолет.

Зачем? – спрашивает Т.

Разбрызгиватель. Перед магазином ты наливаешь в пистолет воды из-под крана и брызгаешь на него.

Ой! Горячо!

Тут все горячо.

Жалко, у нас нет машины, говоришь ты.

Сидя на корточках под навесом магазина и обсасывая лед, ты вспоминаешь видео из ютуба, которое вы смотрели однажды на выходных. Там рассказывалось, как завести машину без ключа. Т, похоже, приходит та же мысль.

Можно попробовать тот трюк, без ключа, пожимает он плечами.

Это единственное, о чем ты мечтаешь сегодня и что, наверное, осуществимо. Вы идете от магазина к перекрестку окраинных улиц. Наконец замечаете под деревом старенькую «Хонду».

Не заперта, удивляется Т. А в багажнике инструмент.

Значит, наша. Эти слова произносишь именно ты.

У Т есть ученическое водительское удостоверение, но он уже чувствует действие таблетки. Ты – нет и поэтому садишься за руль. У тебя, пожалуй, даже больше опыта, ведь когда Мия под кайфом, а Джером на работе, она часто просит тебя повозить ее по магазинам. И уверяет, что ты отлично водишь.

Кондиционер в машине не работает. Из него дует горячий пыльный воздух. Перед лобовым стеклом болтается ароматизатор в виде дерева, но все равно воняет плесенью. Т открывает все окна и включает радио. Ты несколько раз проезжаешь по улице, и, когда сворачиваешь на шоссе, в голове у тебя только одно – уехать так далеко, как только может увезти эта машина. Но вскоре вы начинаете умирать от жажды и плавиться от жары. Жалко, не купили воду. Впереди на заправке знак с большим голубым стаканом, и вы решаете остановиться и купить по слашу. Т напоминает, что машина угнанная и заезжать на заправку не стоит. Там везде будут камеры, говорит он.

Ты паркуешься на ближайшей площадке и идешь по бетону. Все вокруг дрожит – то ли от жары, то ли от таблетки. Стеклянные двери магазина на заправке открываются, и прохладный воздух обхватывает голову. Ты подходишь к автомату и, наполняя два высоких стакана синим льдом, воображаешь, что это все те слезы, которые никогда не текли по твоим щекам. Ты пьешь. Пьешь, пьешь, и все внутри начинает трястись.

Подходишь к продавцу и ставишь стаканы на прилавок. Улыбаешься, он улыбается в ответ.

Что-нибудь еще? – спрашивает он.

Это все. Ты лезешь в карман и вспоминаешь: все деньги у Т.

Простите, говоришь ты, поскольку, запуская руку в сумку, уже знаешь, что сейчас сделаешь.

Он такой легкий, почти вылетает из руки. Ты смеешься, держа его перед собой. Но продавец не смеется. Его руки уже подняты над головой.

Ты сжимаешь пистолет обеими руками, как в кино.

За ограбление заправки тебя наверняка посадят в тюрьму, где ты встретишься с девочками.

Ты держишь пистолет и вертишь головой, чтобы камеры запечатлели тебя во всех ракурсах.

Сейчас ты выйдешь с заправки с двумя синими слашами и отвезешь Т домой. Потом сядешь на улице и, если полиция тебя не найдет, сдашься сама.

Но ты не учла в своем плане двух полицейских, которые едут по шоссе и, заметив знак с большим синим стаканом, решают, что им тоже хочется пить.

Ты слышишь, как за спиной открывается стеклянная дверь, видишь, как продавец медленно опускает руки. Оборачиваешься. Двое полицейских держат пистолеты, похожие на твой, только настоящие.

Пуля летит к тебе вовсе не как в замедленной съемке. Вспоминать нечего, ты уже вне тела, паришь где-то сверху.

Вот ты лежишь лицом вниз на желтом кафельном полу, из плеча вытекает кровь, и ты думаешь, что опять умираешь.

Когда поворачиваешь голову, чтобы полюбоваться перевернутой каруселью, солнечные очки выстраиваются в радугу. Ты чувствуешь запах бензина и сладостей.

К тебе приближаются две пары ног в синих брюках и черных ботинках. Одна из них отпихивает водяной пистолет. Он с грохотом ударяется о стену. Ты пытаешься встать, но боль в плече прижимает к полу. Во рту появляется едкий привкус.

Ты смотришь, как твоя кровь течет по стыкам между плитками; хочется протянуть руку и собрать ее обратно – как будто это может что-то изменить или повернуть время вспять.

Но у тебя все равно нет сил.

Полицейские уже нависли над тобой, поднимают. У тебя на лице их прерывистое дыхание и капельки слюны, ты видишь мелькающие губы.

Один обхватывает тебя за пояс, другой поднимает за ноги, и ты оказываешься в воздухе. Пытаешься кусаться, но тебе натягивают на голову капюшон. Плотная ткань пахнет по́том.

Вокруг голоса. Открываются двери машины. Тебя кладут на твердый холодный пол. Двери захлопываются.

Ты знаешь, что уже была здесь.

Прислушиваешься, не закричат ли девочки. Ничего.

Ты вопишь: Бемби! Клео! Рея! Кей! Дев! Никто не отвечает. Только шум мотора. И тогда ты кричишь одна: ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ!

Где твои девочки? Они бросили тебя?

Но потом вспоминаешь. Это случилось в другой жизни. И бросила их ты.

11

Дарвин, наши дни

Хорошие новости! Марджи быстро заходит в палату с белыми пластиковыми часами в руках.

Ты садишься и пытаешься приладиться к нынешней реальности. К Марджи. К палате. Как будто тебя слишком долго держали под водой, а сейчас ты вынырнула и захватываешь ртом воздух.

Я думала, увижу вас только после обеда, говоришь ты.

Подменяю коллегу, отвечает Марджи.

Так какие хорошие новости?

Тебя выпустят под залог.

Что это значит?

Завтра в три придут полицейские и все тебе объяснят. То есть поставят условия, например, каждый день ходить в школу, делать тесты на наркотики, может быть, назначат тебе комендантский час. И тогда в субботу утром ты сразу отправишься домой с опекуном.