Читать онлайн СборNik: Любовь
Эскиз 1. Баллада
Звук замер. Неуслышанный и непонятый он затрепетал у изголовья кровати – и умер, только в воздухе осталось смутное дрожание и тревога.
Мислава открыла глаза. Вслушиваясь в звонкую тишину, она попыталась уловить ускользающую тень беспокойства.
Но звук умер… И тишина, освободившись от внезапного испуга, вновь наполнилась неуловимым жужжанием, стрекотом, сладким ароматом – всем тем, что составляет неощутимую прелесть раннего летнего утра.
Мислава потянулась, волна удовольствия прошла по её телу. Постель её была накрыта леопардовой шкурой, мех ласкал кожу… повернувшись на живот, женщина сладострастно прижалась обнаженной грудью к пятнистому ворсу. Тревога от внезапного пробуждения прошла, мысль о том, что впереди целый день, пронизанный солнцем, наполнила счастьем.
– Сегодня буду делать, что хочу, – прошептала женщина и решительно поднялась с кровати.
Яркий свет и шелестящая зелень манили её, не отрывая взгляда от распахнутых ставень, надела на себя первое, что попало под руку. Мягкий шелк обнял её ликующее восторгом тело, заструился меж грудями, прижался к ногам, увеличивая сладостное возбуждение. Ахнув, Мислава шагнула к большому серебряному зеркалу, которое охотно отразило фигуру… в белой ночной сорочке. Не удержавшись, чтобы немножечко не покривляться, Мислава приподняла медно-золотистую гриву волос, вздернула вверх, открывая точеную шейку и, довольно хихикнув, потянулась к подолу, чтобы переодеться. До половины подняв сорочку, качнулась – неожиданно потеряла равновесие, засеменила часто-часто босыми ногами, стараясь удержаться и, все же упала, смахнув при этом на каменный пол китайскую вазочку со стола, размахнувшимся широко подолом. Зажмурилась, ожидая услышать звон разбитого фарфора… и причмокнула от удовольствия, обнаружив, что ваза цела и невредима – поистине, удачный день! Она залюбовалась солнечными бликами, скользившими по причудливому узору сосуда.
Сорочка сбилась под мышки, и Мислава полежала на полу – совсем немного, чтобы не успеть замерзнуть, подставляя бившему сквозь решетки лучу, обнаженное тело. Новая волна восторга заставила взметнуться птичкой и запеть во весь голос:
– Я буду делать, что хочу!
Её сильный, мелодичный голос, отразившись от каменной кладки стен, вырвался в приоткрытый ставень, навстречу парящему утру. Оставив попытку переодеться незавершенной, Мислава довершала свой туалет, нетерпеливо постукивая ножкой и бросая алчные взоры в окно – сейчас, сейчас!
Скрутила волосы и, приподняв, заткнула большим гребнем из слоновой кости. Не глядя, пальцы привычно выдернули из шкатулки браслет красного золота и, надевая на бегу украшение, не в силах больше сдерживаться, Мислава вспрыгнула на подоконник, толкнула створки и высунулась из окна до пояса. Ресницы затрепетали от полыхнувшего в глаза солнечного света, закрылись, и вздох восторга вырвался из груди. Она млела в благосклонных лучах, как рыжая кошка, кончик языка облизывал приоткрытые в блаженной улыбке губы.
Вдруг! Тот самый звук – не узнанный во сне и забытый, заставил резко раскрыть глаза. Мислава увидела Его. Он стоял внизу. Его грудь была открыта солнцу: рукава сорочки были подняты, и это его смуглые от загара руки порождали заунывные звуки – ж-и-и-и-к, ж-и-и-и-к. Мислава прищурилась, стараясь разобраться в характере происходящего. Не успела! – мужчина поднял глаза, его брови сошлись и поползли вверх, а уголки губ дернулись вниз, перекосившись. Это была насмешка! Мислава зашипела от злости:
– Пся крёв! – выругалась и откачнулась вглубь залы.
К радостному возбуждению крови примешалась досада, и эта смесь забурлила, переполняя женщину. Она заметалась по зале, хватая драгоценные безделушки, подаренные мужем, швыряла их на свою просторную кровать и в сердцах бормотала:
– Дерьмо, фигляр несчастный! Приживальщик – ни роду, ни племени. Чем уж кичиться?! Гол, как сокол! Гордость бы – в подметки. Так нет – на лоб её! Так выдрать бы глаза срамные…Шут базарный!
И остановилась, наткнувшись, как на стену – звук проникал в окно: ж-и-и-и-к, ж-и-и-и-к!
Досада сменилась холодной дрожью. Разозлено, топнув ногой, закричала:
– Никому не испортить мне день!
После такого решения взяла себя в руки: прикрыла глаза и принялась дышать ровно и глубоко, смиряя разгоревшуюся в душе злость.
Ласкающее щеки солнце и призывная трель малиновки из умытого росой сада сделали свое дело – буря в душе улеглась. И вскоре голос восторженно звенел по всем галереям замка: «Я свободна, свободна!»
Мислава шла по заросшей тропинке вдоль крепостной стены. Замок, где ей было суждено прожить до глубокой осени, был слеплен из серого камня. А эта невысокая стена, закрывающая сад, была красной… Мислава то и дело останавливаясь, прижималась щекой к теплой от солнца кладке. Сад не прельщал её своими ароматами, чопорные кусты роз и разлапистого жасмина раздражали её. Она шла дальше туда, где красная стена заканчивалась глубоким, гладким, как зеркало, озером. Но не гладь воды завораживала женщину. Луг, с травой, доходящей ей до плеч, манил Миславу. Каждый раз, оставаясь в замке в одиночестве, она безотчётно стремилась туда, снедаемая радостным возбуждением.
Лес трав: капли росы на каждой тонкой травинке, на листике – паутина переплетений зелени и маленьких сверкающих солнц – неудержимо влекли Миславу. Женщина опустилась на колени, вот они! – её алмазные россыпи… Сбросив сорочку, подставив бриллиантовому дождю своё нагое тело, она терялась в этих травяных зарослях, забывая обо всем на свете, ощущая необъяснимый экстаз… Вот и сейчас они слились в одно целое, и невозможно было понять – что это? – шорох трав или шуршание босых ног. Душа Миславы парила над лугом.
– Вжи-и-и-к!
Мислава остановилась, как вкопанная – что? Откуда?
– Вжи-и-и-к! – звуки стали ритмичнее и глуше. – Ж-ж-ж-и-к, ж-ж-и-к.
Сомнений не было – это враждебные звуки! Женщина приподнялась на носки, стараясь разглядеть опасность… Земля под ногами дрогнула: её друзья, её единомышленники! – их становилось меньше. Сопровождаемые этими ужасными звуками, они падали. Забыв обо всем, Мислава ринулась вперед и, уже подбегая к источнику волнений, всё поняла. Это Его волосы мелькали среди травы, это Его руки несли опустошение… Сцепив зубы, чтобы не выронить сердце, бившееся у горла, она зашипела:
– Моё… это моё, – и перешла на крик, завопила, брызгая слюной. – Кто тебе позволил?!
Ответ прозвучал обыденно:
– Твой муж.
– Неправда! Ложь! Мерзкий негодяй! – Мислава бесновалась.
Его руки играли косой, готовые снова начать свое гибельное действо. Он, молча смотрел на женщину ярко-синими очами, незнающими стыда.
Под этим взглядом Мислава осознала, что её сорочка – все там же: на берегу озера, что она, как эта поверженная трава, нагая и беззащитная. Сверкнув глазами, она повернулась, чтобы уйти. Тягучий, насмешливый голос остановил её.
– Это я подсказал герцогу, что Борегара лучше кормить сеном с этого луга. – Он презрительно пнул её поверженных друзей.
Мислава замерла на месте, медленно повернула голову, взгляд её был взглядом восставшего из Ада демона. Все условности покинули ей разум, он превратилась в дикое и опасное существо.
Он, казалось, был восхищен этой переменой: отбросив косу, сделал шаг навстречу. В следующую минуту Мислава почувствовала омытым росой телом его разгоряченную работой плоть; крепкие руки стискивали, не давали дышать, а горячий шепот у самого лица был полон язвительной насмешки.
– Скоро тебе негде будет сеять плоды своей нежности. Ты поймешь, наконец, что есть тело… мужское тело, достойное сладострастия и поклонения.
Непримиримая в своей беспомощности, женщина коротко дышала, пытаясь насытить легкими воздух, но несмотря на это голос был наполнен яростью:
– Не думай, что это будет твое тело… жалкий, безродный прилипала!
Он засмеялся, приблизив свой рот к её дрожащим губам. Хватка ослабла, пальцы одной из рук заскользили по тонкой шее женщины, спустились ниже…
–Где ты видела слугу, умеющего слагать сонеты не хуже Петрарки?
Мислава лишь захрипела в ответ, пытаясь оторваться. Дыхание его палило щеки.
– Где тот слуга, что знает всю геральдику королевства?
Его руки заскользили, неистово вжимаясь и лаская. Небо закачалось перед глазами Миславы – она почувствовала пылающие губы на своей коже. Перестала понимать слова, которые продолжали срываться с его уст – они глохли от соприкосновения с нежной плотью. Остались только неясные будоражащие звуки, хриплые, неистовые… Тело неожиданно наполнилось истомой, Мислава перестала сопротивляться. Тут же Он отпустил её. Мислава упала на скошенную траву.
Он подобострастно склонился в поклоне и, протягивая руку, произнес почтительно:
– О, сеньора, прошу простить мою неловкость. – И, помогая подняться, продолжил все так же учтиво. – Мой благодетель – герцог, ваш супруг уже в пути. Я должен его желание исполнить в срок. – Отпустил её руку и поднял косу.
Мислава оцепенела, так и стояла с повисшей в воздухе рукой и приоткрытым в изумлении ртом. Казалось, что все приснилось…
– Чего ты хочешь? – хриплым от потрясения голосом прошептала женщина.
Змеиная улыбка тронула его губы:
– Хочу, чтобы ты меня искала – везде, повсюду… – Он поднял пучок срезанной травы. – Чтоб шла ко мне, как к ним… с одной лишь мыслью в голове – обо мне!
Женщина попятилась и начала отступать… Он не препятствовал, лишь сказал:
– Смотри, они в моей руки. И ты – внутри!
Опустошенная, Мислава доплелась до кровати. Без чувств, без мыслей лежала, не шевелясь, нескончаемо долго, лишь краешком сознания отмечая, происходящие вокруг перемены. Гвалт и сумятица, воцарившиеся под сводами замка, дали понять, что герцог прибыл, а радостная перекличка собачьей своры оповещала, что охота прошла удачно.
Мислава не шевелилась.
Вскоре запахло копчёным на углях мясом и давленным с тмином чесноком. Эти аппетитные запахи означали, что к трапезе все готово.
Супруг не поднялся к ней и даже не прислал никого поинтересоваться, чем занята его молодая жена. Это значило: их глупая ссора всё еще продолжается. Впрочем, Мислава не беспокоилась об этом. Она знала – несколько дней отчужденного молчания пойдет на пользу их дальнейшим отношениям. Герцог с трудом привыкал к новому состоянию женатого человека, а небольшое противостояние позволит укротить его крутой нрав.
Все мысли Миславы были заняты ИМ… его словами, которые капали на её обнаженную душу отравляющим ядом – черный лотос вырос из сердца герцогини…
– Не будет этого… не будет никогда! – прошептала Мислава и тихо засмеялась.
Мышью скользнула к закованному медными пластинами сундуку, смех – негромкий и бархатистый продолжал литься из её горла. «Сегодня я – странствующий монах…» Чёрная ряса, капюшон полностью скрыли женщину в сумраке большого зала. Опояску из скрученной пеньковой веревки отбросила – слишком бела! Как тень Смерти заскользила по гулким полутемным галереям. Лишь постукивание качающихся на руке четок могло привлечь внимание, но вот и оно прекратилось. Цель была достигнута.
Затушив факел на стене – просто ткнув его в сырой угол стен, от чего часть галереи погрузилась во мрак, Мислава замерла в нише. Она долго ждала, занемели ноги… Вот, наконец-то!
Горбун тащил кубки. Мокрый дубовый поднос прогнулся под их тяжестью.
Сейчас! Бесшумно прогнувшись, извлекла, как странствующий комедиант из рукава монетку и с ловкостью так, чтобы был отчетливо слышен серебристый звон, пустила её вперед – по каменной кладке пола. Едва не рассмеялась – горбун, поставив поднос на пол, побежал шарить в темных углах. Бесплотной тенью склонилась Мислава над чашами, отыскала взглядом то, что нужно. Этот кубок с золотым орлом посередине! – герцог вручил ЕМУ за верность на поле брани…
Тонкие пальцы лихорадочно перебирали четки: раз, два, три, четыре… Вот оно! Сухой щелчок – и серый порошок растаял в кубке, уже невидимый…
Мислава шла в своем погибшем королевстве, слезы текли по щекам. Она оплакивала своих друзей – порой касалась пальцами, а губы шептали молитву…
Всё… Усевшись на прибрежный валун, отвернулась от луга. Там было пусто. Луг умер. Смотрела на отражавшиеся в озере звезды…
И вдруг волна восторга захлестнула её: вот сейчас, сию минуту! – зелёная пена выступит на ЕГО губах. Вот сейчас, сию минуту! – он упадет, скорчившись. Сейчас! – его ноги сыграют последнюю чечетку на полу…
Мислава заперхала булькающим смехом… А потом? Она вскочила и черной птицей нагнулась над глухим озерным омутом. Протащит ЕГО через весь луг и бросит – сюда!!! И каждый день будет ходить и смотреть, как ОН будет плавать там – внизу. Да! Здесь всё прекрасно будет видно…
Мислава ещё ниже нагнулась над темной тяжелой бездной. Ей казалось, что уже видит размытое водою лицо… С восторгом выдохнув, распрямилась, повернулась.
ОН стоял рядом, почти вплотную. Луна, светившая в спину, придавала его чертам ожесточенность.
– Я не пью боше… – сказал, захватывая её смятенный взгляд своим упорным взором.
Мислава, казалось, превратилась в каменное изваяние… Усмешка зловеще искривила его губы.
– Зато твой муж его обожает.
Ужас заплескался в глазах герцогини, согнувшись пополам, закрывшись руками, Мислава закричала:
– Дьявол! Сатана! – и рванулась в сторону, не помня себя…
Омут беззвучно сомкнулся над головой жертвы. Белой лебедью несколько раз взлетела вверх тонкая рука. Потом всё успокоилось.
ОН нагнулся над водой – всё было отлично видно! Черная сутана зацепилась за корягу, и божественно сложенное тело сквозь толщу воды мерцало под лунным светом…
Ещё некоторое время ночь отзвуками повторяла его удаляющиеся шаги, потом всё смолкло.
И, вдруг, сладкий шепот пронесся над садом и опустевшим лугом. Это начали своё триумфальное шествие заросли вереска и дикого шиповника…
Эскиз 2. Элегия. I
– Елизавета, – голос няньки дрожал от старости, но и в этом тихом меканье можно было расслышать нежность, – душенька, пора подниматься…
Девушка крепче сомкнула веки, отрицательно мотая головой: каштановые непокорные кудри заметались по белому полотну наволочки.
– Елизавета, – вновь прошамкала тихонько старуха и, оставив попытку быть услышанной, прикрыла дверь светлицы, где спала девушка. – Ах, негодница, – бормотала старая, – ужо, напущу на тебя Дарью…
Но Лиза не спала, уже давно. Лишь только первый луч солнца проник в комнату через приоткрытый ставень, девушка проснулась. Да и вряд ли можно назвать сном то тяжкое забытьё, в которое она провалилась ночью. Уже два дня девушка ходила сама не своя, замирая неожиданно и слепо натыкаясь на углы…
Два дня назад управляющий – Гавриил Дымов, завершая очередной отчет по состоянию дел в имении сказал, откланиваясь:
– На днях получил весточку от его сиятельства Дмитрия Алексеевича, прибудут непременно ко Спасу.
– Что же ты, Гаврила! – вспыльчиво закричала Лиза. – Сразу не сказал! Надо всё подготовить, наверное, братец не один едет.
– Нет, одни-одинёшеньки, – возразил Дымов, поглаживая окладистую бороду. – Просили в письме вас напрасно не беспокоить потому, как одни и ненадолго.
А Лиза, не слушая уже, выскочила в длинный коридор, громко крича:
– Нянька! Дарья! Палаша! Митя едет!
Когда первая радость от полученного известия прошла, Лиза притихла и задумалась. Пяльцы выскользнули из ослабевших пальцев, с легким стуком упав под ноги, но девушка и не заметила. Она смотрела в открытое окно, навалившись грудью на подоконник, и смутное беспокойство начало зарождаться внутри: где-тот в районе желудка нервно затрепетало, распространяя дрожь по всему телу.
Палаша, шившая новое платье для своей барышни здесь же на скамеечке, недалеко от Лизы, тихонько встала и ушла, оставив девушку наедине с уличными звуками. Девка решила, что барышня заснула, так неожиданно тиха и недвижна стала Лиза. Но Лиза не спала, нет… она вспоминала, а, может быть, грезила… Бог знает какими словами можно описать охватившее её оцепенение.
Митя… Его серые с зелёным отливом глаза, как будто почерпнутые из лесного озера, то весело мерцающие, то загадочно-глубокие, то неподвижно-стальные мелькали у девушки перед взором, завораживая и… пугая? Да-да! Наконец, она нашла то слово, которым можно охарактеризовать хоть малую часть чувств, внезапно нахлынувших к сердцу. Да! Она боится…
Тут же эта мысль показалась до невозможности глупой и Лиза, фыркнув, как норовистая лошадка, заставила себя произнести внушительно, чтобы прогнать прочь внезапно утвердившуюся уверенность в своем страхе:
–Митя. Брат.
Она плохо помнила пору своего раннего детства, но знала, что иногда, хотя не часто, маленький Дмитрий проводил лето в имении. Смутно припоминала неподвижного, флегматичного мальчика с мелкими кудряшками на крупной голове. Впрочем, уже тогда ей было интересно наблюдать за братом…
Появление Дмитрия в имении в пору его взросления стало для Лизы необыкновенным потрясением. Он появлялся в Усадах всегда внезапно, всегда в окружении веселых, горластых друзей и мало обращал внимания на тонкую худую девочку с туго заплетенными косами. Да, по правде говоря, не замечал вовсе. Ну а Лиза наблюдала во все глаза: Митя был не таким, каким запечатлело её детское сознание. Он был быстр и подвижен, как была жива и разнообразна его речь. Он сочинял и декламировал стихи, неплохо играл на пианино и, казалось, старался всё испробовать и всё успеть. Лиза была очарована бурлящим блеском юности и незаметной мышкой наслаждалась наступившими в брате переменами.
Внезапно все изменилось. Брат исчез на целых три года, и Лиза вновь осталась предоставлена сама себе. Конечно, при ней всегда была чопорная, затянутая в извечно серое платье, мисс Мортон. Гувернантка успешно учила девочку английскому и французскому языкам, читала длинные проповеди о морали и этикете. По существу, она была единственным светским обществом молоденькой барышни. Поэтому, скорее от безысходности, чем от прилежания, Лиза была примерной ученицей.
Иногда, вместе с мисс, она встречалась с дочерями соседа-помещика Мещерского, такими же тихими и незаметными девочками, как и она сама. При встречах улыбались друг другу насквозь заученными улыбками и говорили степенно, как старые, обремененные детьми, матроны.
Лиза изнывала от скуки и не упускала случая, чтобы улизнуть от своей верной мисс. Находила, чем украсить свой досуг – скакала на лошади, оставив сопровождающего, старого дядьку Акима далеко позади, или, на худой конец, отправлялась на рыбную ловлю. Правда, удавалось ей это нечасто.
Она много читала – библиотека в имении была забита всевозможными тяжелыми фолиантами. А долгими зимними вечерами, когда глаза уставали от неизменного рукоделия при неверном трепетании свечей, старая нянька баловала девочку причудливыми сказками и жалобными тоскливыми песнями, сродни завывающему за стенами дома ветру.
Однажды зимним утром Митя приехал, не один: целая куча народа, разодетая в собольи шубы, расшитые тулупы; нарядные сани с медвежьими пологами; красивые кони, выдыхающие паром из трепетных ноздрей; потрясающие женщины и элегантные мужчины… все было ярко, необычно и празднично.
Брат небрежно чмокнул Лизу – замотанную по случаю мороза в невероятно огромную шаль – в щёчку и подтолкнул, как глупого щенка, в сторону самой ослепительной из прибывших женщин. Сказал:
– Моя сестра – Лиза.
– Можешь называть меня – Полина Александровна, – потрепав девочку по замерзшей щечке, снисходительно предложила дама.
Лиза не сумела ничего ответить. Она была вновь потрясена – Митя поразительно отличался от себя прежнего: исчезла его юношеская пылкость, а желание объять необъятное сменилось спокойной уверенностью.
Эта красивая дама… Полина Александровна, так и льнула к Дмитрию, никого не стесняясь. Благодаря этому Лиза смогла взглянуть на брата с неожиданного ракурса. Рассматривала самовольно изогнутые брови, суровые губы; слегка раздутые крылья носа придавали его лицу некоторую свирепость, особенно, когда он злился… а возникающая неожиданно улыбка стирала всю нарочитую твердость увиденного образа.
Почти желтые, волнистые волосы, которые брат не прятал под шапкой, не смотря на мороз, без конца привлекала внимание Полины, длинные тонкие её пальцы старались погладить, завладеть прядями… Из чего Лиза заключила, что они шелковисты и мягки, как лён. Глазами другой женщины Лиза поняла, что Митя очень красив.
А дама, заметив пристальный интерес сестры к персоне брата, не приятно пораженная этим, прошептала громко, явно рассчитывая на многочисленные уши:
– Странная у тебя сестра, Дмитрий, совсем, как лесной зверёк.
Обида захлестнула девочку с головой, но она вида не показала – лишь побледнела щеками и ещё выше вздернула замерзший носик. Кто бы ни была эта красивая дама, она не смеет обсуждать особу, в жилах которой, пожалуй, есть и малая толика царской крови. И брат непременно ей об этом скажет!
Но Мите небрежно ответил, даже и не взглянув на сестру, не увидев её обиды и разочарования:
– Оставь девчонку в покое.
Лиза заплакала лишь вечером. Проведя весь день среди блестящего общества и ощущая себя невидимкой, она убедилась в справедливости слов, сказанных высокомерной красавицей: она – зверушка! – никчемная, неуклюжая… А взгляд в зеркало довершил приговор: она – дурнушка!
В этом определении присутствовала толика правды, Лиза лишь только вступила в пору просыпающейся женственности. Всё её тело, готовое к преображению, сейчас представляло собой скопление угловатостей и неровностей, движения были неловки: то неожиданно резкие и суматошные, то на удивление медленные и неуклюжие. А лицо представляло собой настоящую головоломку – непропорционально вытянутое оно могло заставить лишь предполагать, что со временем организуется на этом живом полотне, то ли воплощенное совершенство, то ли невыразимое уродство.
Теперь Митя приезжал регулярно, привнося в сложившейся распорядок жизни Усад смятение и хаос. Легкие веселые вечера неожиданно перемежались шумными, тяжелыми попойками с неизбежными скоморохами и цыганами. Иногда это разнообразилось охотой на дрожащих зайцев и огненных лисиц. И всегда рядом с братом была какая-нибудь ошеломительная женщина, каждый раз новая. Блондинку сменяла брюнетка, а то и рыжая…
А однажды брат привез женщину, полную необыкновенной первозданной красоты. Дама сверкала масляными черными очами, тонкие, алые как кровь её губы непрестанно кривились, будто от неудовольствия… или от восторга?
– Не иначе, черкешенка, – прошептала тогда Дарья на ухо своей барышне.
Лиза просто заледенела от ужаса, ей дама показалась ведьмою.
Черкешенка, первая из привозимых женщин, заинтересовалась Лизой достаточно долго для того, чтобы хорошенько рассмотреть. Прошептала ей в лицо, слегка коверкая слова излишне твердым произношением, дополняя душу девушки еще одной порцией страха:
– Не распустившийся бутон в оковах зеленых шипов, все равно – роза…
После этого нянька долго кропила Лизино нагое тело святой водой и пришептывала-причитывала – боялась сглаза.
Черкешенка задержалась у Мити дольше всех. Он привозил её в Усады почти каждую неделю, заставляя православную челядь набожно креститься, а порой и плевать по углам. Лиза даже сумела привыкнуть к её неестественно белому лицу на фоне иссиня-черных волос и избавилась от суеверного страха перед женщиной. Хотя ярлык «ведьма» напрочь закрепился за дамой в её сознании еще и потому, что, наблюдая, часто замечала, как внезапно загорались глаза брата при взгляде на точено-меловое лицо и дрожали его руки при встрече с гибкими руками черкешенки. Иногда Лизе удавалось, в силу своей «невидимости», заметить гораздо больше, чем было позволено видеть воспитанной молодой барышне… Она видела, как Митя целовал обнаженные плечи… да и не только плечи, а все то, что было не спрятано под муаровой тканью платья. А спрятано там было, на взгляд Лизы, не так уж и много. Пожалуй, если бы экзотическая красавица попыталась нагнуться достаточно резко, то все её дарованные природой прелести выскочили бы на свет Божий. Больше всего поражало Лизу то, что черкешенка сама с готовностью подставляла, изгибаясь, свое тело под ищущие руки и губы брата.
Вначале, увидев эту сцену, Лиза растерялась, а потом покраснела и побежала, бормоча совершенно, как старая нянька:
– Срамница!
Моральные устои, постоянно вдалбливаемые настойчивой мисс Мортон, не позволяли девушке благородного происхождения наблюдать подобные сцены, а тем более, избави Боже, пробывать вести себя подобным образом. Лиза сделала единственно возможный для себя вывод: черкешенка – просто блудница, а Митя оскверняет себя, общаясь с подобной дрянью.
Девушка перестала вовсе выходить к гостям, сказавшись нездоровой, а сама молилась, чтобы Бог не оставил брата своей Благодатью, и изгнал проклятую ведьму.
И вот все кончилось так же, как и началось – внезапно. Митя перестал посещать Усады.
II
Год протянулся чредой похожих дней, и единственным развлечением Лизы был – уход за внезапно заболевшей мисс Мортон. Чопорная англичанка свалилась неожиданно и сразу: лицо, разметавшееся в жаре нешуточным лихорадочным румянцем, утратило свое холодное выражение, превращая заболевшую в пожилую, уставшую женщину.
Нянька отварила пахучих трав и поила гувернантку настойчиво, хотя мисс пыталась по началу сопротивляться, бормоча, что не признает шарлатанские снадобья. С лихорадкой справиться удалось, а вот надсадный кашель, раздирающий легкие, заставлял похудевшее тело мисс Мортон истончаться все больше и больше.
Доктор Штерн, посетив больную, сообщил встревоженной Лизе:
– Чахотка, барышня. Ничего не могу сделать. Даме нужно срочно уехать в более теплое место, подальше от наших лютых морозов.
– Ей некуда ехать. Мисс Мортон так долго служит нашей семье, что растеряла все свои родственные и дружеские связи. Я напишу брату, думаю, он сумеет нам помочь.
Лиза отправила Дмитрию длинное письмо с описанием всех более-менее важных дел, происшедших в имении, и лишь в самом конце упомянула несчастную мисс, присовокупив просьбу посодействовать исцелению наставницы. Сделала так не потому, что была безразлична к судьбе гувернантки – боялась, что брат сочтет её излишне впечатлительной и сентиментальной.
Время шло, а Дмитрий молчал, приводя Лизу в отчаянье. Мисс Мортон таяла на глазах и однажды утром тихо скончалась, не потревожив при этом даже кошку. Обида на брата крепла в душе девушки, напоминая снежный ком своими нарастающими размерами. Лиза искренне оплакивала свою мисс, понимая, что порой искала в её обществе недостающего материнского участия. Теперь еще большее одиночество окружало Лизу в Усадах…
Порой она ненавидела брата! Откуда ей было знать, что её послание – письмо, нераспечатанное находится в городском особняке Буланиных. Лежит на серебряном подносе в кабинете брата, изрядно покрывшись пылью, а сам Дмитрий Алексеевич уже несколько месяцев гостит в благословенной солнцем и морем Италии.
Таким образом, копя в сердце печаль и гнев, Елизавета Алексеевна, княжна Буланина провела еще год в подмосковном имении Усады. Это время вынужденного полного одиночества не прошло даром. Внезапно Лиза осознала, что может совершенно свободно располагать своим временем и (самое главное!) своими поступками. Лишившись наставницы, она в глазах челяди превратилась из маленькой девочки в полноправную хозяйку имения – со всеми спорами и вопросами стали обращаться к ней, минуя управляющего Дымова. Вначале Лиза смущалась, глядя, как убеленные сединами люди ожидают её решения. Впрочем, если бы Лиза взяла себе за правило чаще смотреться в зеркало, её смущение было бы не таким сильным: за два года она превратилась в весьма хорошенькую барышню, пусть высокую и худощавую, но стройную, с заметными выпуклостями там, где им и полагается быть.
Наступила весна, приближая Лизу ко дню восемнадцатилетия и, подобно пробуждающейся природе, девушка расцвела, хорошея день ото дня. Она сама чувствовала, как жизненные соки наполняют её естество всё безудержнее. Потребность в любви и ласке переполняли, но эти желания не пугали: выросшая на природе, она много видела и понимала. Вот и сейчас прекрасно осознавала, что за гремучая смесь бродит в наполненных солнцем, сладким дыханием весны жилах. Не сдерживаемая более железной волей своей покойной мисс, Лиза большей частью подрастеряла сковывавшие её условности и наслаждалась жизнью в Усадах, наверное, впервые.
Дарья, поспешно дошивающая новое платье к дню рожденья своей госпоже, восхищалась радостно:
– Барышня – красна, как солнышко! как цветок лазоревый! как в небе заряница!
Лиза в ответ смеялась, в душе желая, чтобы такие слова шептали другие губы – мужские губы. Именно мужского поклонения жаждала красота и гордость.
Вскоре ей предоставилась возможность пообщаться с представителем сильного пола. Нагрянувшие в Усады барышни Мещерские, были событием пусть и нежданным, но привычным. Напившись чаю, посплетничав, распрощались и укатили домой. Далее и случилось событие, которое можно было отнести к разряду неожиданности – приехал старший брат барышень Мещерских. Повод имел совсем пустяшный: Оля Мещерская забыла на веранде свой кружевной зонтик.
О всех соседях Лиза имела хорошее представление благодаря расторопности Дарьи. Девка нрава общительного имела приятельниц в составе дворни всех близлежащих соседей. Все пересуды, сплетни, версии событий проходили через чуткое Дарьино восприятие и, порой, пополнялись личным суждением служанки. Владимир Мещерский по сведениям Дарьи был приятным молодым человеком – не игрок, ни пьяница, немного ветренный… но кто не без греха?
Лиза встретила непрошеного гостя радушно: беззаботно и весело болтая, напоила чаем и пошла охотно прогуляться с ним до озера. Ей двигало чистое любопытство.
Любопытством был наполнен и Владимир: он уже много раз слышал от приятелей о загадочной княжне, затворницей сидящей в своем имении. Поговаривали, что барышня очаровательна… не врали! Княжна произвела впечатление не только внешностью, но и манерой общения – открытой и, пожалуй, вольной. Владимир улыбнулся, вот меру её расположения он и готов сейчас проверить.
Мещерский был собою не дурен и, когда хотел быть обаятельным, был им. Лизе было легко и весело. Она, наконец, услышала все те комплименты, которых жаждало её тщеславие и ожидала услышать ещё дюжину новых. Рядом не было недремлющего ока строгой наставницы, чтобы напомнить о неприемлемости такого поведения – уединиться с молодым человеком в поросших кустами холмах!
Атака Мещерского была внезапной. Он завладел руками девушки и рванул зубами завязки легкой косынки, прикрывающей грудь. В первое мгновение Лиза испугалась, собиралась закричать (как будто кто-то мог её услышать!), но замешкалась… Внезапно, некогда увиденная сцена с черкешенкой и Митей, ожила в её памяти, наполнив тело сладкой истомой. Она перестала сопротивляться, отдаваясь жадным рукам кавалера. Более того, подражая черкешенке, выгнулась, прижимаясь к мужскому телу. Зачем? Пожалуй, это можно было назвать жаждой познания.
Опьяненный нахлынувшей страстью, Владимир сделался груб и несдержан. Его ласкающие руки начали причинять боль, и Лиза решительно отстранилась. Она вовсе не собиралась подвергаться насилию. Решительно поправила на груди сбившуюся косынку и, как ни в чем ни бывало, повернула к дому, голос её звучал ровно:
– Кажется, мы немного далеко зашли, – изрекла она двусмысленную фразу. – Дарья уже ищет меня.
Мещерский был взбешен: так откровенно предложить себя! – и прерваться на самом волнующем месте! Ему хотелось бросить гордячку на траву и придавить своим телом и, пожалуй… ударить посильнее, чтобы не смела сопротивляться. Только одно соображение остановило его затуманенную страстью голову: перед ним была не дворовая девка, а княжна, имеющая братца – известного дуэлянта и вспыльчивого, как порох. По мере приближения к дому он остыл, и хитрый ум кавалера отметил, что ещё не все потеряно. Настойчивыми ухаживаниями, сладкими речами в скором времени он снова воспламенит гордячку (как показал предыдущий момент, это возможно!) – и возьмет своё, полностью, до конца… и не один раз. Владимир снова сделался сладкоречив. Когда литая ограда двора выросла перед ним, распрощался самым галантным образом.
Лиза ответила ему ослепительной улыбкой, а когда коляска с ухажером тронулась с места, отъезжая, сказала подошедшему Дымову:
– Гаврила, если господин Мещерский соизволит вновь посетить нас без приглашения, спусти на него собак. – Ничего не осталось в ней от ликующей дурочки, взгляд был непримирим и суров.
Гаврила прошептал ей во след тихо и, пожалуй, благоговейно:
– Вылитая Анастасия Павловна, упокой Господи её душу.
К Лизиному дню рожденья приехал Дмитрий, как всегда, не один – с большой компанией. И вновь рядом с ним красовалась незабвенная Полина Александровна, изрядно раздобревшая, но по-прежнему ослепительно красивая. Лиза наблюдала за гостями из-за приоткрытого ставня, не торопилась показывать свое присутствие, позволяя Дымову встречать приезжих. Это осторожное подглядывание позволило сделать несколько удивительных открытий. Оказалось, Полина стала увереннее обращаться с братом, порой в её манере проскакивали даже хозяйские нотки. Лиза подивилась такой глупости, даже она со своим скудным женским опытом поняла, как неразумно дразнить опасного зверя, скрытого внутри атлетической фигуры брата. Теперь ей не нужны были поводыри, чтобы понять эту очевидную правду, как не нужны были и чужие глаза, чтобы осознать дьявольскую красоту Дмитрия. Даже издали она ощущала неповторимый аромат красоты, силы и уверенности, витавший вокруг брата. Эта аура дурманила головы всем приехавшим дамам – они сновали вокруг князя, щебетали, одаривали улыбками, стараясь коснуться хоть краешка этой пьянящей смеси. Митя неторопливо прошел сквозь этот радостный гомон и поднялся на крыльцо.
Лиза поняла, что настал момент её появления на сцене, вздохнула и решительно засеменила навстречу высокой фигуре брата. В полутемном коридоре, после яркого утреннего солнца Дмитрий, должно быть, почувствовал себя ослепшим. Он замер, привыкая, и невозможно было понять – то ли он не видит приближающуюся сестру, то ли снова, как в прежние времена, она для него – бесплотное маленькое привидение… Лиза готова была плакать от разочарования и устремилась к выходу еще проворнее, теперь уже имея целью не приветствие, а бегство. Проскочить мимо, спрятаться в укромном уголке и не вылезать из своего укрытия, пока весь этот сказочный балаган не испариться из Усад!
Внезапно она почувствовала, что ноги её перебирают по воздуху. «Я научилась летать?» – проскочила безумная мысль и, чтобы удостовериться или опровергнуть она попробовала раскинуть руки, как птица крылья и… почувствовала тесноту объятий. Митя прижимал её к своему сильному телу, а губы его шептали жарко у самого уха:
– Куда спешишь, девица? Новенькая? Не знаешь, как нужно встречать хозяина…
Что это? Новая насмешка? Митя удерживал её на весу одной рукой, а вторая сильно и одновременно нежно поглаживала ей спину.
Лиза, наконец, поняла: он принял её за дворовую девку! Невероятная злость охватила душу, сцепив зубы, произнесла, как можно холоднее:
– Это – я, Митя. Здравствуй.
– Лиза?! – голос брата дрожал недоверием.
– Буду тебе признательна, ежели ты опустишь меня на пол, – отчеканила Лиза.
Он приблизил свои дьявольские очи вплотную, вглядываясь, и произнес тягуче, медленно разжимая руки:
– Жаль…
Это короткое слово так полно раскрыло характер их отношений в течение всей жизни… «Жаль, у меня такая никчемная сестра. Жаль, вечно мешается под ногами – вечная печаль-забота. Вот – могла бы хоть для чего-то сгодиться, и тут, выходит, все попусту – жаль!» – набатом застучало в голове Лизы. И тут это произошло! – бессловесная барышня-скромница умерла навсегда. Княжна вскинула свои карие с желтыми крапинами очи навстречу пригнувшемуся брату и четко произнесла:
– Одному Богу известно, сколько раз тебе еще придется произносить это слово.
Она выскочила на высокое крыльцо с белым от злости лицом, но улыбка её была ослепительна, а голос, как никогда, звонок и уверен:
– Я рада, – сказала Лиза с видом императрицы, приветствующей своих подданных, – видеть вас, господа, в Усадах. Дмитрий Алексеевич не взял себе за труд предупредить о вашем прибытии заранее, поэтому некоторые неудобства неизбежны.
И всё! Ни слова извинений, подобающих в таких случаях. Лиза с вызовом взирала на ошалевшие лица приезжих, прикидывая: сразу брат прибьёт её, или дождется подходящего случая? Митя был за её спиной. Она ощущала это кожей сквозь тонкую ткань простенького бумазейного платья.
Брат лениво бросил гостям, ожидавшим знака, как отнестись к подобной выходке (По крайней мере, он не убил её сразу!):
– Я действительно забыл сообщить Лизе о предстоящем визите.
– Жаль, – с вызовом закончила Лиза фразу за брата, и тут же ощутила на своём запястье его стальные пальцы.
– Эти неудобства не продляться слишком долго, – пообещал Дмитрий. – Пока приготовят комнаты, я предложил бы пикник на берегу озера. – Он притянул сестру ближе к себе и тихо поинтересовался, – Надеюсь, у тебя есть чем накормить эту голодную свору?
– О, не беспокойся! В придачу к этим, я смогу накормить целый эскадрон горлопанов, ежели тебе станет охота притащит их в Усады. – Тихо ответила Лиза и добавила громко, для всех, – наше Долгое столь прекрасно в сей ранний час… – поймала взгляд Полины и закончила, – к тому же, у вас нет выбора, дамы и господа…
– … жаль! – небрежно адресовала в сторону брата, начиная грациозный спуск по ступеням – ближе к гостям!
Если бы княжна сию минуту посмотрела Мите в глаза, немедленно прекратила бы свою опасную игру… а, может быть, и нет. В эти мгновения барышня поняла, что дразнить зверя не только опасно, но и захватывающе интересно.
На пикнике Лиза превзошла самое себя: подогреваемая злостью и жаждой мщения, была невероятно смела и обаятельна. Все кавалеры внимали только её беззаботному, как казалось, щебетанию, и не спускали с неё глаз. Дамы, напротив, хранили гробовое молчание, выражая тем самым полное неодобрение поведению хозяйки.
Улучив момент, Митя прошептал сестре:
– Ты захватила в плен всех присутствующих кавалеров, не всем это по душе…
Одарив небрежным взглядом тех, кому было «не по душе», Лиза картинно захлопала глазками, изображая наивную дурочку:
– Но… (хлоп-хлоп) у них остался ты! Неужто, этого мало (хлоп-хлоп)?!
– Нельзя вести себя, как ребенок, – с досадой сказал Дмитрий, впервые выступая перед сестрой в несвойственной ему роли наставника.
– Я давно не ребёнок. Смотри! – Лиза бесстыдно выгнулась, намеренно воспроизводя тот самый жест черкешенки, так поразившей в свое время.
Глаза Мити потемнели, превращаясь в бездонные омуты, и он сказал немного скучно, непонятное:
– Хорошо. Посмотрим, Лиза, куда это нас заведет…
Дух бунтарства немного поостыл, княжна смягчилась и с легкостью завоевала признание и женского контингента гостящих. Лениво-благостная атмосфера воцарилась над отдыхающими, как и должно быть по определению на пикнике, под сводами шелестящих листьев – на ветерке, не докучающим своими порывами, а ласкающим жарким дыханием зарождающегося дня. Вот только Полина, одна из всех гостей, продолжала смотреть на молодую барышню настороженно, с изрядной долей недоумения – будто не могла поверить в её существование в принципе.
Это выражение недоверия происходящему злило Лизу больше всего, не сдержавшись, она тихонько подошла к пышной красавице и произнесла тихо:
– Когда-то вы посчитали меня подобной лесной зверушке… – и неожиданно после такого покойного тона, громко рыкнула-гавкнула так, что красотка едва не свалилась с плетеного кресла. А Лиза громко засмеялась, – Не бойтесь, я не кусаюсь!
Глаза брата, наблюдавшие эту выходку издали, превратились в ледяные, и княжна заспешила к нему, приготовив на устах самую невинную улыбку.
– Я не знала, что она страдает от нервной болезни, – сокрушенно прошептала и добавила с заразительным озорством, – … жаль!
Митя ответил долгим пугающим взглядом, но Лизе было все равно. Сегодня она рассчиталась за свои прошлые страдания и была счастлива.
III
Один из гостей брата, барон с трудноусваиваемой фамилией, сказал достаточно громко (и Лиза услышала!):
– Дмитрий Алексеевич, как вам удавалось скрывать всё это время такой изумительный образец женского великолепия? Несомненно, сестра ваша произведет фурор при дворе.
«Образец женского великолепия»! – куда, как неуклюже… если не сказать больше, – Лиза готова была возмутиться. Брату это тоже не понравилось, ответил он сухо и небрежно:
– Ты ошибаешься.
Тут уж сразу позабыла об грубоватом комплименте – запаниковала: что значат слова Дмитрия? Может быть, собирается прямо сейчас постричь её в монашки? Лиза отважно послала собеседнику брата воздушный поцелуй. Митя тут же оказался рядом, молниеносно, будто их и не разделяло только что дюжина шагов.
– Прекрати свои дурацкие выходки, они дурного толка, – голос брата был не суров, а вкрадчив.
Княжна вспомнила свою безвинно усопшую наставницу, и черная злоба ударила ей в голову.
– Бедная мисс Мортон померла. Теперь некому следить за моей моралью. Жаль!!!
Больше Митя её не беспокоил. Он вернулся к Полине Александровне и проводил время у её ног, в прямом смысле: уселся на траву подле юбки с видом небрежным и неприступным. Если кто и шокировался подобной демонстрацией, вида не подал.
Это показное безразличие к Лизиному бунту должно было образумить девушку – не тут-то было! В этот день Дьявол руководил молодым гибким телом княжны.
Самое ужасное случилось после вечернего чая, когда первые сумерки затуманили синевой воздух. Мужчины переместились в дом и принялись за карты, а дамы остались на веранде. Лиза совсем освоилась среди гостей и смешила дам страшными сказками старой няньки. Она сознательно извлекала из своей памяти самые забавные; в её, внезапно созревший, план не входило намерение пугать женщин. Скорее, наоборот! Она намеренно возбуждала их любопытство к неизведанному. Когда внимание дам было полностью в её власти, Лиза сказала:
– У нас тоже есть водяной. Живёт у старой мельницы – там страшный омут! Девки ходят к нему гадать на жениха.
– Как так?! – воскликнуло сразу несколько любопытных голосов.
Лиза охотно пояснила:
– Пускают венок, – голос девушки приобрёл таинственность, – венки тонут у тех, кому не суждено скоро выйти замуж. Если суженый близко венок ходит по кругу… – барышня сделала страшные глаза и зашептала, – … а попади он в середину Лешачьей пасти, можно услышать имя жениха… если постараться, конечно!
– Сходим! – возбужденно воскликнула Полина Александровна.
Дамы зашушукались, обсуждая предложение, заманчивое, как не крути… и всё же не решились. Одна Полина была наполнена решимостью. Лиза предполагала, что гостья хочет услышать из омута имя Дмитрия.
– Елизавета Алексеевна, – она даже снизошла до просьбы, – сходим! Я горничную кликну.
Лиза небрежно пожала плечами и, тщательно скрывая свою радость, повела истомившуюся даму к старой мельнице. По дороге они сплели роскошный венок из луговой ромашки и Полина, одержимая идеей, бесстрашно пошла по шатающимся мосткам до самой середины заводи. Лиза не отставала, даже угрюмая горничная потащилась за ними следом. Вода внизу завивалась мелкими бурунами, создавая впечатление дышащего организма. Полина Александровна испуганно ахнула и готова была броситься обратно, но Лиза зашептала быстро:
– Бросайте, бросайте!
Венок опустился на воду и плавно заходил по кругу, приближаясь к центру водоворота, убыстряя и убыстряя свое движение… Горничная взвизгнула панически и помчалась на берег, топоча башмаками так, что мосток затрясся уже совсем угрожающе. Вскоре её голова замелькала между прибрежными кустами: испуганная девка мчалась прямиком в усадьбу.
Митя появился на берегу, когда белые ромашки поглотила зыбкая муть, а Полина нагнулась над водою, стараясь расслышать заветное пророчество… Лизе оставалось только слегка подтолкнуть даму, что она и сделала, резко переступив с ноги на ногу. Хилое сооружение качнулось, и Полина Александровна со страшным воплем полетела во влажную бездну…
Елизавета вовсе не хотела никаких трагедий и выбрала место, где омут хоть и был устрашающе быстр, но едва ли доходил до пояса даже десятилетнему ребенку. Однако, перепуганная Полина действительно была близка к смерти. Упав плашмя на воду, не попыталась встать на ноги, а упорно пыталась плыть, при этом истошно вопила и давилась волнами, поднятыми своими бурными действиями.
Князю пришлось изрядно потрудиться, вытаскивая перепуганную красавицу на сушу. Его великолепные сапоги наполнились водою, костюм покрылся бурыми пятнами грязи. Митя отдал страдалицу на попечение горничной (которую, встретив по пути, вернул обратно!) и строго приказал вести барыню прямиком к дому. Проводив угрюмым взглядом две ковыляющие фигуры, Митя поворотился в сторону неподвижной Лизы, так и оставшейся на мостках.
Лиза поняла: расплата близка и будет беспощадной. Брат приближался с мрачной решимостью на лице, хлипкие брёвна так и стонали под его тяжелыми шагами. Сумрак, сгустившийся еще больше – в одно мгновение, разом! (будто бы тьма шагала впереди фигуры брата, делая её расплывчатой!), представлял Лизиным глазам картину еще страшнее… Казалось, нечто неведомое (уж не сам водяной ли?!) приближается с горящими гневно очами…
Княжна не раздумывала более: сделав несколько торопливых шагов к центру плотины, зажмурилась и безмолвно бросилась в воду. Нет, не туда, где недавно барахталась Полина…, прыгнула в самую середину Лешачьего омута! Вода алчно сомкнулась над её головой и закружила сладко, будто старая нянька прижала к своей груди, припевая и баюкая. Лиза и не знала, что расставаться с жизнью так просто и совсем не страшно… Только откуда-то снизу поднималась ледяная волна, окутывая ноги, подбираясь всё выше и выше. Но какое это имело значение? Лиза, наконец, обрела то, чего ей всегда не хватало – умиротворённость. Она покорно закрыла глаза, в последнюю минуту гаснущим сознанием – с вспыхнувшим неожиданно страхом! – понимая, что ледяная струя коснулась сердца…
Наверное, она умерла и попала в Ад. Расстаться с жизнью добровольно – тяжкий грех. Конечно! – за неё уже принялись черти, сдирают кожу с рук, с ног… а во рту страшная горечь и ужасно щиплет нос.
Так и надо! Лиза стоически принимала ниспосланную на неё кару. Теперь уже жгло грудь, спину… Лиза закричала громко, чтобы прогнать мохнатых прочь, но лишь закхекала, с ужасом ощущая, что лицо, грудь увлажнились. Наверное, ОНИ принялись выкачивать из жил кровь! Девушка тихо заскулила, понимая, что не в праве роптать, раз сама выбрала свою участь. Она впала в оцепенение и не сразу обнаружила, что характер пыток изменился. Теперь тело её было возбуждаемо лаской. Как будто все сегодняшние господа, которым она безрассудно кружила головы, облепили её истерзанную плоть. Их неистовые руки лихорадочно скользили везде, заставляя тело вздыматься в невыразимом экстазе… И это было хуже любой боли! Лиза вновь попыталась закричать, протестуя, и с удивлением услышала свой тихий стон, похожий на мяуканье котёнка. Потом её уши уловили что-то ещё – знакомое и привычное, явно не могущее находиться в Аду: мягкий шелест и цвирканье и… ещё что-то… что-то…
– Лизонька…
Этот шепот заставил девушки приоткрыть ресницы.
Митины глаза, тёмными провалами выделявшиеся на бледном лице, смотрели на неё с живым участием. Лицо брата было необыкновенным – потрясённым и иступлённым одновременно…
Вот тогда Лиза впервые испытало то чувство, которое пыталась определить сейчас, привалившись на залитый солнцем подоконник. Беспокойство, переродившееся в страх? В самом деле, это было оно?!
А тогда она посчитала, что внезапно замёрзла, и попыталась обнять свои плечи руками. Её ладони наткнулись на куски разодранного платья, и Лиза скорее разбросала руки в сторону, боясь обнаружить новые неожиданности.
– Нельзя быть такой безрассудной, – тихо сказал Митя.
Она почувствовала на своём, видимо полунагом теле, мокрую ткань наброшенного мужского сюртука. Лиза зажмурилась: брат бросился за ней следом в Лешачью пасть – бездонный омут… и вытащил полумёртвую (или полуживую?). Лиза зажмурилась еще сильнее, впервые в жизни она не хотела знать больше.
Дмитрий принёс сестру в дом на руках и передал в руки перепуганной Дарье. Фигура его, мокрая, облепленная тиной, была устрашающа, и никто не посмел обратиться к нему с вопросами. Он сам сёл нужным пояснить, бросил сухо:
– Княжна поскользнулась, упала в омут.
Лиза увидела брата на следующий день, ближе к полудню. Он прислал за ней Дарью. Княжна послушно пришла в библиотеку.
Митя стоял у окна спиной к входу. Лишь только девушка прикрыла за собой дверь, сказал ровно и даже скучно, не оборачиваясь:
– Ты сегодня же отправишься к нашей троюродной бабке в Рязань. Я пришел к выводу, что тебе рано жить без старших в доме. Твоё безрассудство едва не стоило тебе жизни.
Этот странный тон ударил по напряженным нервам княжны, как хлыст. Она спросила дрожащим (нет, не от страха, скорее, от недоумения) голосом:
– Что я буду делать в обществе старухи, страдающей икотой и несварением желудка?
– То же, что и здесь, душенька. Читать, музицировать, вышивать, скучать.
– Я никуда не поеду! – теперь это был протест ярости: брат снова собирается превратить её в невидимку.
– Хочу тебе напомнить, Лиза, – он так и не повернулся. – Я, князь Буланин, в силу своего возраста и положения, являюсь твоим опекуном. И, как опекун, я считаю: лучшим для тебя местом будет Рязань.
Лиза в пылу праведного гнева хотела возразить, что разница в шесть лет не является таким уж огромным промежутком, чтобы возомнить себя всемогущим старцем, ответственным за неразумное дитя. Митя не дал ей и рта открыть, продолжил всё тем же бестрепетным тоном:
– Я намерен провести лето в Усадах, ещё и поэтому тебе необходимо уехать.
Мысли Лизы скакнули в другую сторону и, прежде чем разум сумел удержать от опрометчивых предположений, она выпалила:
– Это Полина требует моего отъезда?
Митя, запнувшись на мгновение, ответил:
– Да.
Лиза каким-то шестым чувством поняла его ложь: кто посмеет указывать князю Буланину?
– Согласись, у неё есть на это некоторое право.
Брат, наконец отворотился от окна. Лицо его было напряженным и каким-то до боли беззащитным… совсем не соответствовало выбранному тону. И Лиза внезапно почувствовала, не разумом, а естеством, справедливую необходимость его требования. Девушка выпалила, потрясённо:
– Я уеду, Митя, сегодня же.
IV
Она провела в Рязани больше двух лет, сопровождая бабушку Пульхерию Львовну на чаепития и посиделки, читай вслух свои любимые книги, Бог весть, для чего! – старуха была крепко туга на ухо. «С таким же успехом могла бы жить в монастыре», – в который раз говорила себе Лиза и вновь возвращалась мыслями к прошлому.
Лицо Мити, одержимое непонятным, но таким тревожащим состоянием (да и как назвать смесь страха, радости, восторга и ненависти, которую увидела на его лице после злополучного «утопления»?), преследовало княжну даже во сне. Иногда она снова переживала те чувства, которые испытала на грани жизни и смерти, задавая себе вопрос с леденящим душу спокойствием: действительно ли всё случилось в её воспалённом воображении? Развеять сомнения мог только брат. Лиза страшилась встречи с ним, понимая, что непременно захочет узнать, тревожащую правду.