Читать онлайн Полночные тени
- Автор: Сергей Тягунов
- Жанр: Книги про волшебников, Боевое фэнтези, Ужасы
Полночные тени
Посвящается Полине.
Без тебя бы ничего не было, совенок.
Цепи
1.
Взгляд в очередной раз упал на черный круг пещеры.
Горло сжало, виски сдавило. Ладонь инстинктивно легла на рукоять сабли.
Все надежные источники говорили, будто именно тут обитает загадочный Круг. Будто они достигли тех невероятных высот магического мастерства, когда реальность поддавалась их единоличной воле. Будто имели связи даже с самим Морским предателем и Костяной матерью.
Для Нашанхая – или просто для Наша – они оставались обыкновенными фанатиками.
Слуга-За-Сто-Оболов махнул рукой в сторону тропы.
На его иссеченном морщинами, загорелом лице красовалась неизменная ухмылка. Только глаза его совсем не «смеялись». Выглядели двумя слюдяными осколками. Как подсказывал опыт, такие глаза бывают у тех, кому не повезло столкнуться с нечто невозможным.
Например, с Ваарамой.
Или с Ромбическим Яри.
Однако Нашу не осталось ничего, кроме как подавить страх силой воли.
В конце концов, это была лишь работа.
За неё платили – и платили щедро. Получилось бы у него иметь мраморный особняк со слугами в столице Геткормеи? Или позволить себе носить лучшие шелка? Или наравне общаться с самим Царем?
Конечно, нет.
Судьба с детства подталкивала его к нищенскому существованию наемника…
От жары его кожа на лице натягивалась; капли пота скатывались градинами со лба, жгли уголки глаз; губы трескались. Солнце, этот клятый светящийся диск, висел над головой, жаждал иссушить, вытянуть всю влагу – без остатка.
День обещал выдаться утомительным – таким, к наступлению сумерек которого раскалывалась голова.
– Так мы заходим, господин? – спросил слуга сухим надтреснутым голосом.
– Конечно, – ответил Наш. – Хочу лишь осмотреться. Понять, не подставил ли ты меня.
– Обижаете! Я никогда вам не врал, господин.
– Пойдем.
Ноги понесли его в пещеру.
2.
Царь восседал на троне.
Его пальцы аккуратно гладили рельефных львов на подлокотниках, скользили по их золотым мордам, острым зубам и изгибам лбов…
Взор не сразу отмечал странность. Она зарождалось в солнечном сплетении, грызло сознание необъяснимой тревогой, жгучей и назойливой.
И лишь потом приходило понимание: у пальцев царя было пять фаланг.
– С чем ты пришел ко мне сегодня? – Голос повелителя звучал подобно грому. Эхом раскатывался по залу.
– С дарами.
– Оно сделает меня сильнее?
– Божественнее.
Царь ответил лукавой ухмылкой. Замер в ожидании. Даже его пальцы перестали водить по подлокотникам трона.
Наш достал из-за спины кожаный футляр и принялся снимать застежки.
Он буквально спиной ощутил взгляды слуг и господ.
Повисла тишина, нарушаемая лишь его собственным дыханием. Пальцы, как назло, цеплялись за ремешки, тугие узлы распутывались медленно и нехотя.
Наконец, футляр упал на гранитные плиты.
– Слюдяная палка? – спросил царь.
Один из рабов подошел к нему, протянул бокал на подносе. Однако правитель лишь махнул рукой.
– Скипетр, мой господин, – сказал Наш.
– Смотрится непритязательно.
– Так только кажется.
– Надеюсь, ты порадуешь меня сильнее, чем в прошлый раз.
Горло сжало.
– В этот раз всё иначе.
– В прошлый раз ты говорил также.
– Мне пришлось пройти полмира, чтобы добраться до него. Переговорил с сотней человек. Кое-кто из них попытался убить… Но результат превзошел мои ожидания.
Бровь правителя поднялась вверх.
– Что я должен сделать?
– Давайте пройдем к фонтану, – сказал Наш.
– К фонтану?
Царь не понимающе переглянулся со знатными господами.
– Именно, владыка. К фонтану.
3.
Его привел в замешательство запах.
Обычно в таких местах тянуло болью – жгучей смесью засохшей крови, пота и дерьма.
Но здесь ноздри трепетали от дурманящего аромата свежевыпеченного хлеба, рот наполнялся слюной, а желудок недовольно урчал.
Аромат навевал воспоминания: когда он, совсем еще несмышленыш, бегал во дворе у кухонного окна их дома, мечтал о маминых пирогах с куриным мясом.
Тогда всё было проще: мир четко делился на белое и черное, добро охраняло людей в городах, а зло обитало в заброшенных пещерах.
И теперь его путь привел как раз в такую темную пещеру.
Некоторое время Наш и слуга передвигались во тьме.
Выставленные вперед руки натыкались на острые каменные грани, пальцы и ладони царапали невидимые углы. Через равные короткие промежутки времени за левую кисть хватался слуга и решительно тянул в нужную сторону.
– Мы скоро придем, господин, – доносился его голос. – Осталось чуть-чуть.
Они продолжали двигаться в потемках.
Вскоре его глаза привыкли к мраку – и мир обрел силуэты. Навязчивый аромат хлеба вел вперед.
– Вы их не бойтесь, – говорил слуга. – Они безобидные.
– Безобидные не прячутся.
– Оно и правда, господин. Вот только люди с ними жестоко поступили. Многих вырезали. Многих лишили языков и глаз. А за что? В чем они провинились? Убивали кого-то? Нет. Издевались над кем-то? Тоже нет.
– Не знаю…
– Вы как их увидите, всё поймете. Станет яснее.
– Мне от них не понимание нужно.
– Договоренности они ценят, поверьте. Моя деревня с ними торгует – мы им хлеб, мясо, муку, соль, а они нам – чудеса всякие.
– Почему никто нас не встретил? – спросил Наш, стараясь перевести тему. – Почему не зажигаем факелы?
Его ладонь легла на рукоять сабли. Страх нет-нет – да и вонзал когти в спину.
Воображение рисовало фигуры, прячущиеся во тьме.
Прячущиеся, чтобы напасть.
Иногда мерещился блеск голодных глаз.
– Они пугливые, господин, – сказал слуга. – Сперва мы должны пройти путь.
– Что за «путь»?
– Путь пилигрима.
4.
Он ударил посохом в землю.
Вода вспенилась, пошла в разные стороны волнами.
До ушей долетели смешки господ – они что-то обсуждали между собой.
Наш скептически хмыкнул.
Его пальцы разжались.
Посох застыл в вертикальном положении, будто его приклеили к граниту.
Воздух стал свежим и колючим, каким бывает перед грозой.
– Я заинтригован, – сказал царь.
Каждое движение царя вызывало внутренний протест. Страх бушевал в сознании, как лесной пожар, пожирающий всё на пути.
И Наш не без удовлетворения отметил, что он сам приложил усилия для подобных чувств: на шее владыки висела золотая кисть с десятью пальцами.
– Вас поразит результат, господин.
– Как посох держится в воде и не падает?
– Колдовство. В любом случае, подозреваю, ваши придворные мудрецы дадут ответ. Я лишь слуга, что пытается принести радость своему царю.
– Сколько лести, Наш. Выходи из фонтана, ты весь промок.
– Благодарю, владыка.
Хлюпая, он дошел до края фонтана и перелез через резную балюстраду.
Шаровары в районе икр неприятно прилипли к коже. При каждом шаге зачавкали сандалии.
Мысли путались и переплетались, словно нити в клубке. Хотелось одновременно провалиться сквозь землю и доказать всем этим напыщенным дуракам, на что он способен.
– И? – спросил царь. Его правая бровь взлетела высоко вверх.
– Несколько мгновений. Поверхность воды должна напоминать блюдце.
– У этой штуки есть название?
– Да, Скипетр Лунной Тайны.
– Конечно, у него есть история?
– Разумеется.
Царь повел плечами – и от взгляда не ускользнуло, как кости странно задвигались под кожей.
Не как у человека.
Наш посмотрел на руки владыки.
Длинные пальцы того напоминали паучьи лапки; тыльная сторона ладони изгибалась под противоестественным углом. Зловещий эффект создавали длинные, заточенные ногти.
– Скипетр, – начал Наш, – сделан из четырех материалов: золота, янтаря, человеческой кости и зеленого сапфира. Некогда он принадлежал магу из Школы Певцов Смыслов, мечтавшем создать уникальный артефакт.
– Как звали его?
Повисла недолгая пауза.
– Аратет, господин. Мага звали Аратетом.
– Я что-то слышал про него.
– Не исключено. Аратет мечтал создать скипетр бессмертия. Этот предмет – результат его многолетних трудов. Правда, незавершенный.
– То есть он – лишь драгоценная безделушка? – спросил царь.
– Вовсе нет, господин. Бессмертия Аратет не достиг – он погиб на поле битвы. Однако кое-что очень важное скипетр умеет.
Он замолчал, наблюдая за тем, как рябь на воде успокаивается.
5.
Из книги “Мистерии ортогональной тьмы” Иоклина Длиннобородого, ученого мужа при Школе Золотых Посохов
“… Истинный смысл событий осознается через долгие годы, а порой даже – через десятилетия. Малозначимый поступок – смерть слуги, внезапная гибель ребенка-водоноса, украденный у купца товар – обретает глубину для вдумчивого аналитика, внимательно следящего за логикой. И в этом ключе роль царского магистра Нашанхая Бедного особенно интересна нам в свете последовавших происшествий. Давайте же подробнее рассмотрим его фигуру, как бы через увеличительное стекло под ярким полуденным солнцем.
Родители Нашанхая были обыкновенными бедняками, занимавшиеся ловлей крабов. Отец и мать не выделялись ничем примечательным, кроме разве того, что им удалось зачать дитя, в будущем едва не погубившее Геткормею. Пропойцы и лентяи, жившие в косой хлипкой лачуге на берегу Залива Торговцев – вот и все упоминания, кои они достойны в данной книге. Их сыну тоже грозила подобная судьба: стать ловцом крабов и прожить бессмысленную жизнь любителя вина. Однако мальчик стал известен по всему югу царства после того, как нашел в морской раковине Жемчужину Паос – редкий артефакт, дающий своему владельцу способность находиться под водой намного дольше, чем положено обыкновенному смертному. (И таким образом мальчишке удалось насобирать куда больше крабов и жемчуга, чем другим “мастерам”.) Сия весть разошлась – и привлекла внимание магистра первой степени Золотых Посохов. Тот долгие годы собирал со всей страны людей, обладающих уникальным даром – даром притягивать волшебные артефакты. Магистр решил проверить свою догадку и собственнолично отправился к Нашанхаю…”
6.
Мрак рассеялся, словно они прошли некий невидимый барьер.
Всего в нескольких шагах впереди возникли горящие факелы.
7.
Вода в фонтане стала черной, как смола, и гладкой, как блюдце.
8.
Перед ними возникли люди.
9.
В зеркальной поверхности глади соткалась величественная цитадель.
10.
Наш внутренне сжался, когда к нему подошли.
На их губах играли улыбки, в глазах мерцала забота, подобно звёздам на ночном небе.
Сейчас они усыпляют его бдительность, выходят без оружия, лезут обниматься, а в это же самое время убийца крадется со спины и…
Наш обернулся – и во тьме, откуда он пришел, не смог никого рассмотреть.
Перед ним встала девушка с угольно-черными волосами. Простая льняная тога, украшенная тонким кожаным поясом, подчеркивала изящную фигуру. Завязки на сандалиях витиевато змеились на лодыжках до самых коленей.
Двое ее сопровождающих были одеты точно так же.
– Мы рады вам. – Ее голос был низок и одновременно приятен.
– А вы знаете, кто я?
– Конечно. Вся Геткормея знает царского охотника за сокровищами Нашанхая Бедного.
– И вас не смущает мое присутствие?
– А почему оно должно смущать? – спросила незнакомка. Её карие глаза блестели в свете расставленных по стенам пещеры факелов.
– Я так или иначе заберу то, что вам принадлежит. Вы не можете отказать мне согласно эдикту.
Она пожала плечами и ответила:
– Сначала взгляните на наше сокровище, а затем принимайте решение.
– Хорошо. Как вас зовут?
– Чернявка.
Его брови взлетели вверх.
Пришлось чуть сжать губы – сейчас была бы не к месту глупая ухмылка.
– Это ваше настоящее имя? – спросил.
– Мы здесь отказываемся от прежних имен.
– Ну разумеется.
Его проводнику поднесли мех с водой, тот откупорил костяную пробку и принялся жадно пить. Кадык на тонкой цыплячьей шее запрыгал вверх-вниз.
Пока слуга утолял жажду, Наш как бы невзначай пробежал взглядом коридор пещеры.
Блестящие щербатые стены закруглялись к вершине; свисающие на потолке сталактиты походили на тонкие острые зубы, отчего не получалось отделаться от ощущения, будто сидишь в крокодильей пасти; неровная дорожка из каменных плит скрывалась тут же на повороте.
Место опасностей и тайн.
Тем больше обескураживал запах выпечки.
– Вы желаете утолить жажду? – спросила Чернявка.
– Нет, у меня с собой фляга.
– Считаете, мы отравим вас?
– Предпочитаю пить свою воду.
– Вы мнительны.
– А вы навязчивы.
Ее смех был искренним и легким; он прокатился по пещере, усиливаясь эхом.
Два её напарника тоже незлобно хохотнули.
– Пойдемте, Нашанхай. Думаю, мы не станем вас задерживать.
И они двинулись в путь.
11.
Отражение в черной воде захватывало дух.
Башенки устремлялись высоко вверх, соединялись подвесными мостами. Величественная крепость красовалась бесчисленными барбаканами.
Сотни её окон светились холодным светом, точно ледяные кристаллы под луной.
По мраморным стенам плыли тени от туч.
Сказочный мираж, здание из сладостных снов, не иначе.
И всё это на расстоянии нескольких шагов.
Наш как бы невзначай бросил взор на царя.
Тот стоял, замерев. На губах играла мечтательная улыбка.
– Это иллюзия?
– Не совсем, владыка. Скипетр устроен чуточку сложнее. Он показывает картины давно минувших эпох, иногда показывает сражения и людей тех времен. Это как зеркало, только с живыми картинками.
– Прекрасное зрелище…
– Если воткнуть скипетр в озеро, когда в ночном небе сверкает полный диск луны, из воды всплывет артефакт: кружка, меч, монетка или еще что-нибудь интересное.
– То есть в этой штуке есть практически смысл? – спросил царь, по-прежнему не отрываясь от поверхности фонтана.
– Да, владыка.
– Им может пользоваться кто угодно? Есть ли какие-либо ограничения?
С одной из миниатюрных башенок взлетела стая ворон. Темное облако устремилось подальше от цитадели.
– Надеюсь, придворные маги смогут больше рассказывать вам, чем я, – ответил Наш. – Но, насколько мне известно, Скипетр работает в руках любого. Правда, хотелось бы верить, что он всецело станет принадлежать вам…
Царь кивнул, левая кисть провернулась вокруг своей оси раз, второй – кожа при этом сморщилась, захрустели кости – таким способом тот всегда показывал свою задумчивость.
Наш внутренне собрался, готовясь к лавине вопросов.
Отыскать недостатки можно в любом артефакте, а их с избытком хватало в Скипетре Лунной ночи.
Однако владыка лишь бросил:
– Хорошо, это ценный дар.
– Благодарю, господин.
Придворная знать захлопала в ладоши.
На лицах возникли приторные ухмылки – змеиный сахар. Кто-то даже осмелился приблизиться к фонтану и склониться над водой.
В ноздри ударил едкий запах духов, жгучей смеси абрикосов и роз.
По тронному залу поплыли восхваляющие речи.
Лысые толстые прихлебатели в дорогих шелках никогда не скупились на похвалы, когда того требовал случай.
– Я не стану более тратить ваше время впустую, – сказал Наш, поклонившись.
Однако не успел даже сделать шага, когда его остановили:
– Постой, я еще не закончил. – Царь повернулся в его сторону. Зрачки засияли ровным фиолетовым светом. – Я хочу поговорить еще об одном деле.
12.
Из книги “Мистерии ортогональной тьмы” Иоклина Длиннобородого, ученого мужа при Школе Золотых Посохов
«…При царском дворе особого рвения к наукам Нашанхай не выказывал. Лень практически всегда брала над ним верх. Однако учитель его, магистр Золотых посохов, закрывал на подобное поведение глаза. И дело, конечно, было в невероятном таланте мальчишки. Умение находить скрытое, недоступное и волшебное не покидало его никогда. А потому ему многое прощалось. Так, например, из некоторых придворных свитков того времени мы можем узнать один прелюбопытный случай.
В месяц червей Нашанхай покинул пределы дворца и на уличной площади отыскал нищего. Дав ему несколько оболов, уговорил несчастного переодеться в одеяние старой матроны. Затем мальчишка каким-то образом, минуя стражу, вернулся вместе со своим новым спутников во дворец. Дальнейшие события эрудированный читатель угадает: нищий на глазах у всей знати, крича и размахивая руками, пробежал в женском платье. Наказание за сей проступок был жестоким, но не фатальным для шкодника: ему влепили плетей. Нищего же казнили, обезглавив. Среди простого народа ходили байки, будто царю понравилась шутка и он смеялся, хлопая в ладоши, когда узнал о случившемся. Все это, разумеется, вранье.
Однако ни наказания, ни суровые ограничения никак не изменили характер Нашанхая. Он продолжал расти волелюбивым и своенравным – и с годами это становилось только заметнее. В любой другой ситуации от него бы молниеносно избавились со двора, но его таланты оказывали, мягко говоря, неизгладимое впечатление на царя. В отличие от остальных «чувствующих», как их называл первый магистр, Нашанхай никогда не совершал промахов. И артефакты, которые он находил, затмевали все проступки. Именно врожденный талант давал ему полную безопасность…»
13.
– Этот скипетр хорошо послужит нам. Я прикажу отдать его Золотым посохам, чтобы они полностью раскрыли его потенциал.
– Я очень рад, владыка.
– Не скрою: вещь крайне ценная.
– Ваша похвала греет душу.
– Но у меня есть еще просьба.
– Как пожелаете, владыка.
– Она последняя. Мне известно, что ты желаешь навсегда уйти. Ты присмотрел прекрасную виллу.
– И вы позволите?
– Разумеется. Почему нет, Наш? Ты хорошо служил мне с раннего детства, когда магистр впервые заметил твои таланты. И по факту ты не раб, а свободный человек.
– Но я так часто разочаровывал вас, владыка.
– Верно. Но я давно всё простил. Давай перейдем к сути моей просьбы. Сейчас я отправляю тебя не за поиском артефакта. Магистры Золотых посохов поведали, будто один из их ведущих колдунов бросил Школу.
– Вы хотите, чтобы я отыскал его? Зачем? Просто отправьте за ним солдат.
– Ходят опасные слухи, Наш… Тревожные… Этот колдун собрал вокруг себя простаков и теперь утверждает, что он способен общаться с богами. Что способен колдовать без учеников.
– Это невозможно.
– Верно. Мы оба об этом знаем. Но простые люди… они не понимают таких вещей.
– А потому мне надо его отыскать и убить?
– Лишь проверить. Мало ли, он успел прикарманить что-нибудь из царской или магистерской сокровищницы. Найди его, убедись в безопасности для нас и возвращайся.
– И тогда вы меня освободите, владыка? Освободите навсегда?
– Именно так, Наш.
14.
Из книги “Мистерии ортогональной тьмы” Иоклина Длиннобородого, ученого мужа при Школе Золотых Посохов
«…Осмелюсь предположить: окончательный разлад между царем и Нашанхаем случился тогда, когда последний сбежал со двора и вступил в ряды наемников. Выяснилось это довольно быстро. Есть задокументированные сведения, что первый магистр Золотых посохов был в неописуемой ярости и жаждал собственнолично казнить ученика. Многие знатные господа планировали пустить по следу отъявленных головорезов, желая вернуть предателя. Однако вновь царь выступил против жестокости. Он сказал: «Нищий душой больше всего жаждет золота и заслуг. А жизнь обычного наемника короткая, бедная и бесславная. Он сам вернется…»
Так и случилось: минул месяц обезьяны и жука, и Нашанхай вновь предстал перед двором. Сокрушался, просил пощады, клял себя за глупость и восхвалял мудрость владыки. Якобы наемники обманули его, обделили в золоте и всячески относились к нему как к собаке. Он обещал больше никогда не совершать подобных ошибок. И царь простил его. Вновь. По крайней мере, так подумали знатные господа. Нашанхай вернулся во дворец, с большим рвением принялся искать новые артефакты и всячески выпячивал послушание. Хотя и лишился расположения первого магистра – тот демонстративно плевал под ноги перед ним и называл «сыном сучьей шлюхи…»
15.
Они наблюдали за каждым его движением.
Наш то и дело ненароком оглядывался и каждый раз отмечал: люди смотрят на него.
Лица повернуты в его сторону, все дела брошены. Приторные улыбки, обнажающие желтоватые зубы. Горящие взгляды, полные лживой заботы. Пылающие факелы лишь усугубляли положение, придавали коже толпы бронзовый оттенок – как у больных.
К тому же не покидало ощущение ирреальности происходящего. После абсолютной тьмы, после долгого путешествия по извилистым кишкообразным проходам стены пещеры резко ушли в стороны – и открыли взору целый огромный подземный мир.
Сталактиты висели так высоко, что практически исчезали во тьме; всюду горели факелы, обнажая бесчисленные многоярусные переходы.
И люди – много людей…
Насколько сильно он недооценил размеры секты!
– Вы все время молчите, – сказала Чернявка.
Она шла в двух шагах впереди.
Ее прежние спутники растворились в пещере, и теперь ей компанию составлял его Слуга-за-сто-оболов.
– Я не словоохотлив.
– Пожалуй, так… К слову, вы так и не объяснили?
– Что именно я не объяснил?
– Когда вы узрите чудо, как поступите? Вернетесь к своим? А затем приведете сюда целое войско? Или присоединитесь к нам? Станете частью общины?
– Я отвечал уже на ваши вопросы: я уйду после того, как всё проверю. У меня нет цели забирать что-либо или убивать кого-либо. Царь дал четкие указания.
– Допустим, я вам верю, – сказала она и обернулась. Её губы растянулись в лукавой, но красивой улыбке. Один из черных локонов упал на лоб.
Они продолжали идти.
Мимо мелькали люди, костры, горы тюков – иногда рядом с ними пробегала стайка-другая ребятишек.
Порой им на пути попадались странные валуны из черного обсидиана; на их щербатых поверхностях горели алым незнакомые иероглифы. Возле них воздух был горячее, чем раскаленное железо в кузнице.
Похоже, Чернявка понимала, какое действие оказывали валуны: проходя мимо них, она всегда смотрела в его сторону с усмешкой.
– Далеко нам? – спросил Наш.
– Нет, осталось совсем немного, – ответила Чернявка.
– Хорошо. Ваши люди одаривают каждого чужака таким пристальным вниманием?
– Вы думаете, они желают вам зла?
– Взгляды у них недобрые.
– Вы путаете страх и враждебность.
– То есть они боятся меня?
– Вашей страшной смерти.
– Я… – Наш замешкался. – Угрожаете?
Чернявка остановилась и пристально посмотрела ему в глаза.
– Вы понимаете, насколько опасна ваша затея? – ответила вопросом на вопрос она. – Вы вне общины, вы не подготовлены. Люди не понимают, зачем умирать вот так.
С губ Наша сорвался смешок.
Сердце предательски забилось пугливым зверьком, желудок скрутило.
Наш поймал себя на мысли, что все это время исходил из простого факта – никакого «чуда» не существовало.
Есть только предатель-колдун, создавший общину.
А если тот и правда нашел способ менять реальность без учеников?
– Я не собираюсь умирать. В конце концов, я царский искатель артефактов.
– Я тоже считаю, что вы не столь безрассудны, – сказала Чернявка. – Иначе бы не явились сюда. Хотя, может, таким образом вы собираетесь покончить с собой – не знаю. Может, это такой способ самоубийства.
Он хмыкнул.
– Как вообще образовалась община? – спросил. – Кто старейшина или глава?
– Я присоединилась года полтора назад – на тот момент нас уже было больше двух сотен. Поэтому могу лишь поделиться историями, которыми со мной делились другие. Наш Пророк, видя всю грязь, весь обман Школы, решил уйти. Он прекрасно понимал, что ему не дадут так легко это сделать, на него начнут охоту, поэтому он готовился несколько месяцев, дабы скрыться. И в одну ночей ему удалось. Без богатств и практически без еды он прятался от людских глаз – избегал деревень и города. Пока не нашел вход в эту пещеру…
– Примерно подобное я и ожидал услышать.
– Мне закончить?
– Ваш слуга рассказал такую же историю. Здесь ваш «пророк», – он не смог удержаться от саркастического тона, – начал медитировать, как делал прежде в Школе. И узнал Истину – с большой буквы. Он обрел способность колдовать без учеников. И не придумал ничего лучше, чем насылать вещие сны окрестным деревенским простофилям, чтобы те явились на услужение к нему. Так возникла община. А сам «пророк» до сих пор прячется во тьме и…
Чернявка сложила руки на груди.
– А что вы хотели услышать? – спросила она. – Я сама нашла это священное место благодаря сну.
– Вас дурят. Этот прощелыга украл артефакт из Школы – и таким образом «колдует».
– Следите за языком. Иначе встречи не будет.
– В противном случае в следующий раз сюда явится царская гвардия вместе с колдунами, – парировал Наш. – И перережет всех. В ваших интересах мне помочь разобраться.
Ему почудилось, будто огонь в факелах из желтого стал алым.
И пещера наполнилась кроваво-красным, у ног возникла дымка.
На стенах выступили горельефы.
Сотни выгравированных людей молились черному солнцу.
Некоторых из них клыкастые чудовища с крыльями протыкали длинными копьями, терзали когтями их спины, грызли, били, резали…
Наш не сразу понял, как морок пропал.
Он вновь стоял рядом с Чернявкой и Слугой-за-сто-оболов. А люди пялились на него.
Но пялились уже с жестокими ухмылками.
Понимали, что его ждет.
– Пойдемте, – сказала Чернявка. – Встреча состоится, как мы и договаривались.
16.
Из книги “Мистерии ортогональной тьмы” Иоклина Длиннобородого, ученого мужа при Школе Золотых Посохов
«…Скипетр Лунной Тайны… Даже сейчас у меня дрожат пальцы, когда я вывожу эти иероглифы. Артефакт, изменивший мир. Артефакт, после которого Геткормея стала повелительницей всех других стран. Артефакт, сделавший человеческую жизнь не дороже песка под ногами. Его первоначальную значимость никто не смог оценить по-настоящему – это мы легко понимаем по первым записям придворных колдунов, кои ставили эксперименты на нем. Результаты опытов носили скорее символический характер: из рек в нужное время доставали древние монеты, клинки, щиты, шлемы, конскую сбрую, щетки, дрянную кольчугу, дырявый бронзовый таз, мокрый сапог, потрескавшийся череп… Всё – и ничего по сути.
Нашанхай принес царю бесполезную, но забавную игрушку. Так казалось по началу.
А потом кто-то пожелал вытащить с той стороны воды живое существо…»
17.
– Он там.
– Ты пойдешь со мной, – сказал Наш.
– Хорошо.
В этой части пещеры дорогу проложили гранитными плитами, но вездесущий песок все равно хрустел под сандалиями.
Пахло сыростью – больше никаких ароматов выпечки.
Тишина стояла абсолютная, не считая шуршания пламени в факелах и его дыхания.
Узкий коридор вел в широкий круглый зал.
Наш взглядом искал очертания фигуры Пророка, однако не находил.
Кажется, помещение было пустым – оно хорошо просматривалось отсюда.
Уловка?
Западня?
Издевка?
– Надеюсь, вы знаете, что делаете, – сказала Чернявка.
– Не сомневайся.
– Лучше бы последовали примеру слуги. Здесь небезопасно чужакам.
– Пойдем.
Он вошел в зал.
По коже скользнул холодок, в районе солнечного сплетения возникла тяжесть, затылок сдавило, словно на него легла тяжелая невидимая ладонь.
Возникло нестерпимое желание выхватить саблю, – и Наш позволил пальцам сдавить ее эфес. Шершавая рукоять, обтянутая лоскутами бычьей кожи, вернула уверенность.
– Где он? – спросил. – Я никого не вижу.
– А вы присмотритесь получше, – сказала Чернявка, обхватив себя за локти, точно ее кусал мороз.
– Не играй со мной, женщина.
– И не собиралась.
– Отвечай на мой вопрос!
– Прислушайтесь.
Наш завертел головой.
По кругу зала горели факелы; пламя оставило черные закопченные следы на стенах.
Места здесь было немного, как казалось из коридора, – едва поместятся пять человек.
Скорее широкий колодец, чем помещение.
И потому взгляд Наша непроизвольно устремился наверх.
– Он откроется вам, если позволить, – сказала Чернявка. Голос ее перешел на шепот. – Впустите его. Не сопротивляйтесь. Выбор уже сделан – и остается только принять его. Нет нужды казаться другим. Вся ваша жизнь вела к этому моменту, поверьте…
Стены, обложенные ровными рядами серых, точно пепел, кирпичей, скрывались в непроницаемой тьме на высоте четырех человеческих ростов.
Свет от факелов будто пасовал перед мраком; тот казался осязаемым, густым, движущимся – протяни руку, и пальцы обожжет ледяным пламенем.
И с каждым ударом сердца пятно черноты увеличивалось, поглощало собой зал, стены, мир.
Грудную клетку сжало, горло перехватило, внутри головы зародилась паника.
Наш весь превратился в слух.
В ушах успело зазвенеть, когда раздался странный непонятный звук – то ли стук ногтя о металл, то ли скрежет зубов, то ли удары бронзовой набойки о кожу.
Но у этого странного звука, исходящего над головой, был ритм, пусть и сложный.
Бум-бум-бум..
Пауза…
Бум-бум-бум-бум…
Пауза…
Снова – и снова.
Снова – и снова.
Тьма пульсировала в такт ему, сгущалась еще сильнее.
Она, точно живая, пыталась обхватить его и сожрать.
В виски вонзились ледяные иголки, голова закружилась.
Руки принялась бить мелкая дрожь.
Из тела по крупице уходила сила; Наш буквально ощущал, как чернота высасывает её через глаза.
Но не отводил взор и не зажимал уши.
Растворялся в ритме, погружался во мрак.
– Не сопротивляйся. – Голос Чернявки звучал, будто за тысячи стадий. – Нет смысла. Останься тут. Ты сам этого хочешь. Больше никуда не надо будет идти, больше не придется ничего доказывать, больше никаких оков. О такой свободе мечтают многие. Я знаю, как тебе тяжело. А потому вглядись во мрак. Ищущий обретет истину… – Бархат голоса Чернявки убаюкивал. – Останься… Останься… Останься…
Краем глаза Наш увидел, как пламя в факелах побагровело.
Свет, куда не добралась тьма, из желтого стал алым.
Пляска красного с тенями уничтожила в голове последний барьер, – и животный ужас вцепился в сознание.
Во мраке соткалась фигура, сначала неясная, нечеткая.
Человек висел в воздухе… Нет, не висел – медленно кружился вокруг одной точки, словно акробат на канате.
Детали фигуры скрывались в темноте, однако постепенно начали проступать.
Первым делом взгляд выхватил глаза человека – два черные бездонные дыры.
Вместо носа – провал.
Кожа обтягивала кости так сильно, что казалось, будто она вот-вот порвется.
Ввалившиеся щеки блестели.
Редкие оставшиеся волосы висели жирными сосульками.
Плечи фигуры перекашивало; тонкие длинные руки, похожие на прутья, болтались в воздухе.
Такие же тонкие ноги прижимались к груди.
Некогда яркая роба колдуна покрывалась темными пятнами.
Она не в силах была спрятать страшную худобу человека: выступающие ребра, ключицы, ввалившийся живот…
– Правда, он прекрасен? – спросила Чернявка. – Величие. Отданная жизнь за нас. Теперь наш Отец висит в воздухе постоянно – и меняется. Впитывает свет вокруг себя. Еще месяц назад он порой возвращался, ступал по уложенным плитам пещеры, просил воды и еды… Но теперь все поменялось. Отец отринул мирское. И община благодарна ему. Теперь нам открыты новые дороги…
Слова лились из нее ядовитым потоком, однако Наш перестал ее слушать.
До него дошло, что за звук издавал колдун: так странно хрустела его шея, когда тело переворачивалось в пустоте.
Именно позвонки выдавали этот противоестественный ритм.
Буб-бум-бум…
Фигура проходит полный оборот вокруг своей оси…
Голова склоняется…
Бум-бум-бум-бум…
Поворот – затылок откидывает сила притяжения…
Бум-бум…
Снова и снова.
Когда-то давно Наш был на ярмарке; среди бесчисленных представлений ему запомнился лишь один: старик с длинными седыми усами “колдовал” над мешочками – взрывал их на расстоянии.
На самом деле он их поджигал с помощью алхимического песка, но толпа искренне ему верила.
И тот звук, когда мешочек исчезал в пыли, очень походил на тот, который сейчас долетал до ушей.
Наш вздрогнул, пытаясь отогнать туман из головы.
Его кожу жгло, суставы ломило, а мир расплывался в кляксах. Пот проступал на лбу жгучими каплями, дыхание вырывалось темным фиолетовым паром – как в мороз, но со своим оттенком.
– Больше не надо сопротивляться, – сказала Чернявка.
Она по-прежнему стояла рядом с ним, однако, кажется, иссушенный колдун в воздухе никак не влиял на нее.
Её губы растягивались в широкой злой улыбке; глаза блестели.
В то же время Наш ощущал себя иначе с каждым ударом сердца.
Пальцы удлинялись, кожа с кончиков слезала лоскутами.
В ребрах раздавался мерзкий хруст – в какой-то момент кость с резким звуком освободилась из плена плоти и порвала тогу, оголяя свою кроваво-белую поверхность.
Сдавленный крик боли сорвался с губ.
– Уйти отсюда не получится, – продолжала Чернявка. – Только члены общины способны лицезреть чудо. Ни одному человеку не под силу совладать…
Крик сменился хохотом.
Она замерла, нахмурилась – впервые с того момента, как они вошли в пещеру.
– …не под силу совладать, – попыталась закончить она.
И снова хохот, уже громче и пронзительнее.
Наш внезапно выпрямился.
Плоть слезала с его лица, однако оголяла отнюдь не кости…
…а глиняное нутро.
– Что в этом смешного? – спросила Чернявка.
Злость на ее лице сменилась маской ужаса.
– Да в том, что я не человек, – ответил Наш, выдыхая фиолетовый дым. – И мне не страшен ни колдун, ни ты, ни община. Здесь бояться нужно меня.
Да, он преображался.
И его личина царского искателя сокровищ растворялась быстро, как ненужное одолжение.
Все эмоции исчезли, сменившись абсолютной пустотой.
Воспоминания, кои он считал своими, смыло, как песок на пляже волной.
Человеческие органы и остатки костей буквально вылезали из него вместе с кожей; мерзкой жижей скапливались у ног.
И истинный он проснулся.
Настал черед девушки кричать.
А над их головами продолжал кружить в воздухе колдун с пустыми глазницами.
18.
Из книги “Мистерии ортогональной тьмы” Иоклина Длиннобородого, ученого мужа при Школе Золотых Посохов
«…Царь пожелал вытащить с той стороны воды живое существо, так я думаю. Этому нет прямых доказательств, но по косвенным признакам мы можем сделать соответствующие выводы. Из озера в ночи высвободили Нашанхая – его точную копию. Глиняного голема. Выглядел он как человек, вел себя как человек, умел чувствовать как человек и изображать из себя человека. Ровно до той поры, пока ему не наносили такую рану, что раскрывала его истинную суть. Тогда плоть слезала с него, как со змеи, и взгляду представало чудовище.
Почему именно Нашанхая решили сделать големом? Думаю, ответ очевиден. Слишком свободолюбивый, строптивый, злой, непостоянный и… талантливый. Царству не нужны такие. Все это можно было воссоздать с помощью Скипетра Лунной Тайны, а от человека – избавиться. Поэтому истинного Нашанхая убили, а на службу к Владыке приставили голема. Не знавшего усталости. Неспособного умереть.
Который точно так же выполнял свои обязательства, но не говорил слов против…»
Когда хохочет пустыня
Хеш едва успел убрать лицо, когда Ман попытался снова укусить.
Желтые зубы того клацнули у самого носа, пахнуло отвратительным запахом гнили.
Тяжело вздохнув, Хеш подкинул друга, но не сбросил с плеч.
– Перестань, – только и сказал он.
Солнце-око застыло в самом центре синевы неба. Ни одного долбанного облачка.
Куда ни брось взгляд, везде бугрятся песчаные дюны.
Вон те похожи на большую жопу, а те – на маленькую.
Хотя нет, с задом мало общего.
Скорее грудь.
Большая сочная женская грудь.
Которую можно тискать, лизать и…
– Вспомнил я тут одну историю, – сказал Хеш. Капли пота скатываются со лба, жгут глаза, но смахнуть не получается – руки крепко сжимают друга. – Тебе понравится, в твоем стиле. Как-то раз два мужика поспорили, что трахнут пятьдесят шлюх за неделю…
– Токлаг мингер шотготот! – бросил Ман.
– Да не важно, как они выглядят. Просто два мужика. А дело было в Тошатханском Союзе: ты только плати, а любая баба даст. Нравы там такие, ну, ты сам знаешь. И вот приперлись они в бордель, отсчитали монеты, хозяин отвел их в большую комнату – оба должны были следить друг за другом, а то мало ли, всякое бывает…
Ноги сами несут Хеша, даже бронзовый протез не кажется чужеродным предметом.
Дыхание тяжелое, пот льёт градом, но оно и неудивительно на такой жаре.
С левого плеча свисают худые ноги Мана, на сапогах того красуются дыры размером с золотую геткормейскую монету – можно пальцы разглядеть.
На правом плече болтаются большая часть туловища друга, его связанные руки и голова друга. Лысина блестит, точно бронзовая чаша, тонкие губы искривлены в презрительной гримасе.
Сложно понять, куда смотрит Ман – глаза затянула абсолютная чернота.
– И понеслась, как говорится! – воскликнул Хеш, растягивая губы в улыбке. – Начали трахаться во всех мыслимых и немыслимых позах. День прошел, второй, третий…
– Мезвия! Нехват сарн одонт!
– Прекрати меня перебивать! Какая разница, каких их зовут? Просто два мужика. Ну, специально для тебя одного назовем Большим, а другого – Маленьким.
– Ладжи шавитас шован!
– Ты дослушай сначала, а потом критикуй.
На самом деле Хеш ни слова не понимает, что выплевывает Ман.
Но оно и неважно.
Его он знает как облупленного.
Через столько прошли, в каких только передрягах не бывали…
Справятся и в этот раз.
По-другому и быть не может.
– Большой решил схитрить и выпил специальную настойку, от которой трахаться хочется только сильнее. Поэтому усталости он не чувствовал. Хозяин борделя едва поспевал отправлять к нему новых девок. А Маленький выдыхался, играл-то честно. На четвертый день его штуковина уже не поднималась. И что только шлюшки для него не делали – никакие ласки не помогали…
На миг закралась мысль: пустыня пожрала весь мир. И сколько не иди, сколько не борись – ничего не получится.
Кругом всё также будут торчать дюны, похожие на зады и женские груди.
Унылую обстановку разбавляют лишь редкие колючие кустарники.
«Мы умрем в жопной пустыне. Всю жизнь о таком мечтал».
Хеш продолжил:
– И вот наступил седьмой день. Маленький уже никак не мог догнать Большого. Член не стоял, все дела, понимаешь, да? Отчаялся коротышка, это ж сколько денег он потеряет! А Большой не останавливается, дерет очередную девку. И тут – бах! Хватается за сердце и падает замертво. Не выдержал организм бабушкиной настойки…
С каждым пройденным шагом нести друга всё сложнее, плечи уже онемели, в пояснице то и дело стреляет.
Ман хоть и тощий, но отнюдь не пушинка.
К тому же костистый.
Хеш воскликнул:
– Мораль сей басни такова: не обманывай друга!
– Тоганз ви гедвад!
– Не переживай. Донесу я тебя. И вылечу. Хозяин поможет, хозяин уже спасал одержимых. Да и не стоит забывать, что ты всего несколько дней как заболел. – Хеш смачно харкнул. – А ведь говорил тебе: не покупай это ожерелье у бабки. Не поверил, а мне теперь расхлебывать! Но ничего, ничего. Это я свою ногу отработаю.
Словно в наказание за слова протез повело в сторону, Хеш повалился на горячий песок и скинул с плеч друга.
23 года назад
Шум толпы оглушает.
Торговцы хватают за рукава прохожих и зовут к себе.
Лучшие фрукты, лучшие шкуры, лучшее оружие, лучшая одежда, заверяют они.
Лавки ломятся от обилия еды, ноздри жадно трепещут, а в желудке протяжно квакает от запахов свежей выпечки, жареного мяса и тушеной рыбы.
Взор то и дело цепляется за блестящие украшения: золотые кольца, янтарные бусы, серебряные обручи из самой Геткормеи…
Рынок – самое прекрасное место на земле.
По крайней мере, Хешитас не видел лучше.
Он бродит от лавки к лавке, но близко не приближается – его отгоняют торговцы.
– Пошел вон, маленький голодранец!
– Иди мой сортиры, рыбацкий выблядок!
– Чумазый, покажи плащ-родословную!
Он не обижается, старается не попадать под горячую руку, а то ведь могут и помои вылить.
Поэтому ничего не остается, как глазеть и держаться на расстоянии. К тому же покупатели совсем не обращают на него внимания.
А он иногда, тайком, разглядывает их белоснежные одежды, читает на плащах родословные: «Макас, сын Куайя, внук Тхака, правнук Гераса, потомокТашвата Птицы», «Нешелин, сын Тзовата, внук Нагайя, правнук Ратаса, потомок Кимина Большерукого»…
Хешитас – сын Накина Грязного.
Сын рыбака.
И всё, что нужно знать о нём.
– Уважаемый, купите спелые сливы! Оттолкните этого чумазого и идите ко мне!
– Господин, выберете себе раба! Не обращайте внимание на мальца-попрошайку: я его сейчас прогоню!
– Сын богов! Лучшие шелка из Геткормеи и Тошатханского Союза! Смотрите, как рыбацкий безродыш пялится на них!
Хешитас лишь улыбается и почтительно склоняет голову – что взять с голодранца.
Пока ему всего семь лет, можно не бояться стражников, охраняющих рынок, можно беспечно шляться по торговым рядам в надежде, что какой-нибудь добрый господин кинет ему недоеденный кусок жареного мяса или откусанное яблоко.
Всё лучше, чем весь день торчать с папашей в море.
Впереди раздались возгласы, толпа, словно единый организм, загалдела и забеспокоилась.
Старик в ярко красном плаще вскинул руку и указал скрюченным пальцем куда-то поверх голов торговцев.
Хешитас едва не раскрыл рот от удивления.
По деревянным перекладинам лавок, убегая от стражников, прыгает чумазый мальчуган.
Под мышкой он держит хлебный каравай.
Кажется, он вот-вот потеряет равновесие.
Но нет, каким-то чудесным образом ему удается не упасть.
Впереди стоящий Хешитаса господин в белой мантии бросил своему рабу:
– Сейчас схватишь этого ублюдка за лодыжку и повалишь, понял?
Худой жилистый невольник кивнул, подошел к деревянной перекладине, выжидая. Его лицо исказила хищная улыбка, пальцы схватились в шершавую ткань палатки.
Хешитас застыл, не смея пошевелиться.
Помочь незнакомому мальчику или рабу?
Если вора поймают, то стражники, скорее всего, тут же отрубят ему лодыжку или кисть.
Если словить вместе с невольником чумазого, то господин в белой мантии…
Собственно, что он получит?
Оплеуху? Половину бронзовой монетки, на которую даже не купишь и червивого яблока?
Или же его просто похлопают по плечу, мол, какой ты молодец?
Решать нужно скорее: проворный чумазый уже практически у лавки.
– Лови ублюдка! – закричал знатный господин. – Лови его! Не зевай!
Удовлетворенно крякнув, раб схватил за лодыжку вора и скинул на мраморную плитку.
Мальчишка здорово приложился головой о землю, выронил хлебный каравай и тяжело застонал.
Повинуясь незнакомому импульсу, Хешитас толкнул господина в белом плаще, подбежал к невольнику, схватил с лавки тяжелый бронзовый шлем и врезал им по пояснице худому говнюку.
– Вставай! Ну же! Быстрее!
К удивлению чумазый вор оклемался достаточно быстро, схватил хлеб.
– Я знаю, куда бежать! – воскликнул Хешитас. – Не отставай!
Сейчас вся толпа смотрит на них. Но никто не спешит останавливать.
Хотя нет: стражники, расталкивая зевак, уже почти добрались до лавки. Доспехи угрожающе блестят на солнце, лица искажены ненавистью.
– Давай-давай!
«Я помог вору. Меня накажут, отец не обрадуется», – мелькнуло у Хешитаса.
Ноги сами понесли в сторону четырехэтажных домов. В узких улочках без труда удастся скрыться, надо лишь поднажать…
Треклятого воздуха не хватает, сердце колотится с бешеной скоростью, грудь разрывает от боли.
Люди что-то кричат вслед, но слов не разобрать.
Наконец, огромные тени домов накрыли Хешитаса, в ноздри ударили знакомые запахи мусора и пота.
– Сюда, вправо! – крикнул он.
Чумазый не отстает, бежит наравне.
– Мы точно… не заблудимся? – спросил он, задыхаясь.
– Я эти места знаю. Сейчас пробежим возле шлюшечной и скроемся в бедняцком квартале.
– Подожди… Подожди… Я… устал.
Хешитас чуть притормозил, полагая, что рыночные стражники вряд ли побегут в трущобы – не их территория, к тому же опасная.
Всё страшное позади.
– Зачем… ты… мне помог? – спросил чумазый, жадно хватая ртом воздух.
– Не знаю. Захотелось.
– Половина хлеба… твоя.
– Заметано!
– Если бы не помог, остался бы без руки.
– Это в лучшем случае, – заметил Хешитас.
– Ссаные выпердыши ожившего говна богов! Я уже не первый раз краду, но сегодня с самого утра всё шло не так. То мельник не в то время подвез каравай, то сандалия порвалась…
Ругательства вылетают из его рта с удивительной легкостью, Хешитас едва не присвистнул. Сколько нового сегодня узнал.
– Тебя… как звать-то?
Лицо у вора смуглое, худое, настороженное, как у кота, попавшего в лапы уличных сорванцов, голова чисто выбрита. Острые скулы некрасиво выпирают.
– Хешитас.
– Я Мантас, – он улыбнулся, обнажая ровный ряд желтоватых зубов. – Буду кличать тебя Хешем.
– А я – Маном.
– Хеш и Ман – здорово звучит!
– Ладно, хватит трепаться. Мы еще не в безопасности.
Песок, точно раскаленная сковорода, обжигает правую часть лица, но Хеш и не пытается подняться.
Еще несколько мгновений он полежит.
Еще немножко…
Мысли скачут с одного на другое, сосредоточиться тяжело. Язык напоминает наждачку, больно царапает нёбо, щеки и дёсны.
Это всё из-за проклятого солнца.
Жарит так, будто хочет спалить мир.
Но скоро наступит ночь, выглянут две луны и… станет еще хуже.
Тяжело вздохнув, Хеш сел и бросил взгляд на друга.
Тот корчится, как червяк, пытается порвать веревки на руках и ногах. Проклятия на незнакомом языке вырываются из его рта, нарушают тишину пустыни.
Хеш лишь хмыкнул, прикинул, что знает об одержимости – собственно, немного.
Болезнь распространена только на территории Аккарата и острова Эраля. Считается, её наслали киты-ревуны: они каждый год в месяц обезьян приплывают к берегам Карадеша и воют в диком желании разрушить городские порты.
А вместе с ними приходят и неупокоенные души.
У больного чернеют глаза, он начинает разговаривать на непонятном языке.
«Да уж. С такими знаниями далеко не уйдешь».
– Друг, прекрати, – попросил Хеш.
Он проверил меха с водой – при жесткой экономии хватит на четыре дня, порылся в мешке, пересчитывая вяленое мясо и зачерствевшие хлебцы.
Пальцы привычно пробежали по бронзовому протезу, затянули ремни.
На такой жаре до металла нельзя коснуться, хоть яичницу готовь.
Если бы не кожаная подкладка, культя бы зажарилась.
– Может, ты своими ножками пойдешь? – спросил Хеш.
Скалясь, Ман выплюнул очередное проклятие.
– Долго я тебя не смогу нести. Но ты не волнуйся, это мои проблемы. Что-нибудь придумаю. В конце концов, бывали ситуации и похуже, да?
«Я ненавижу, когда ты спрашиваешь меня!» – раздался в голове голос друга.
Вымышленный голос.
Настоящий Ман корчится на песке.
– Я тут вспомнил еще один анекдот…
Вдруг веревки на ногах одержимого лопнули, тот ловко вскочил и рванул в сторону большой дюны.
Матерясь, Хеш быстро поковылял за ним.
Протез так и норовит соскользнуть, уходит в сторону. А на одной ноге далеко не ускачешь.
– Стой! Пожалуйста! Нет! Ты же умрешь без воды!
– Тхангор кемзеш!
Хеш резко остановился.
Нет, сначала надо вернуться за едой и мехами с водой, а уже потом гоняться за другом.
На такой жаре Ман далеко не убежит. Да и спрятаться негде.
Наверное, негде.
«Я его не брошу. Не брошу».
21 год назад
Острие копья впиваются в спину.
– Пошевеливайся, чумазый! – приказал стражник.
Хешитас переглянулся с идущим по левую сторону Мантасом, мол, как будем поступать?
Тот лишь пожал плечами.
Похоже, конец.
Теперь никуда не денутся. От охранников еще можно убежать, но из защищенной крепости… В лабиринтах коридоров легко остаться навсегда, к тому же переплыть глубокий ров – самоубийство.
Понадеемся, смерть будет легкой.
Отрубят голову секирой – и дело с концом.
От этой чудовищной несправедливости выступили предательские слёзы, исказили мир разноцветными кляксами.
Всхлипнув, Хешитас вытер глаза тыльной стороной ладони.
Нет, плакать нельзя.
Нужно подмечать детали, может, еще есть шансы спастись.
Они остановились перед массивными вратами, украшенными драгоценными алмазами.
Из мрака коридора возник толстый высокий слуга и без труда распахнул двери.
В глаза ударил яркий свет.
Ахнув, Хешитас на миг застыл с открытым ртом.
Зал оказался невероятно огромным. Сотни светильников, вставленные в металлические треножники на стенах и на колоннах, не могут разогнать тьму потолка. Взгляд цепляется за роскошную мраморную плитку под ногами, на стенах красуются фрески, изображающие героев древности.
Под лопатку кольнуло острие копья, Хешитас заставил себя пойти вперед.
Величественные статуи проводят их белесыми взглядами, миниатюрные крокодильчики возле небольших фонтанов разевают пасти, в спину доносятся смешки рабынь.
Пахнет абрикосами и лепестками роз.
Хешитаса и Мантаса остановили у массивного каменного трона, на котором восседает худой мужчина в роскошных одеждах.
Знатный господин выглядит старше своих лет из-за глубоких морщин на лбу и из-за черных мешков под глазами.
Взгляд приковывает его большой горбатый нос.
«Вот это шнобель! Выйдешь с таким на улицу и можно птиц ловить», – подумал Хешитас.
– На колени, чумазые! – приказал стражник.
Без проблем.
Знатный господин улыбнулся, сказал:
– Вы знаете, кто я? – Его голос хрипловатый, но сильный.
– Уважемый тгон, мы извиняемся за свой проступок, – затараторил Мантас, чуть ли не касаясь лбом мраморных плит, – мы больше так не будем. Мы не знали, что этот меч принадлежит вам, честное слово. Я…
– Вы знаете, кто я? – повторил вопрос господин. Он откинулся и положил руки на трон.
– Нет, – признался Хешитас.
И тут же подумал: «не надо было красть этот ублюдский меч, теперь нам конец».
– Я Рекват’тгон, – сказал господин, как будто это что-то объясняло. Отпил из пузатого медного бокала. – А вас как зовут?
– Хешитас.
– Мантас.
Их голоса кажутся совсем жалкими, словно мышки пропищали.
– Хешитас и Мантас … – повторил господин, словно пробовал слова на вкус.
– Пожалуйста, не отрубайте нам ноги!
– Молчи, чумазый! – прикрикнул стражник.
– Есть ли у тебя родители, Хешитас? – спросил знатный. Из-за вина его зубы окрасились в красный.
«Не пялься на его нос. Не пялься ради всех богов!»
– Отец, уважаемый тгон. Он рыбак. Матери нет.
– А почему ты не захотел стать рыбаком?
Этот вопрос поставил в тупик. Хешитас пожал плечами.
– Я хотел стать воином!
– И поэтому ты крал хлебные лепешки на рынке?
Хешитас не ответил.
Знатный взглянул на Мантаса.
– Ну, а ты? – спросил он. – Есть у тебя родители, мальчик?
– У меня никого нет, уважаемый тгон, кроме старой бабки, которая варит похлебку в трущобах.
– Сколько тебе лет, Мантас?
– Десять, уважаемый тгон.
– А твоему другу?
– Девять.
На миг воцарилась тишина, нарушаемая лишь плеском воды в фонтане и смешками рабынь.
– Совсем малыши, – удовлетворенно заметил знатный господин.
Мантас заплакал, Хешитас почувствовал, что тоже на грани – вот-вот и слезы окропят мраморный пол.
Они всего лишь хотели заполучить меч стражника, дабы отбиваться от старших ребят.
Наблюдая за хныканьем Мантаса, господин хлопнул в ладоши.
– У вас сегодня счастливый день. Я не буду отрубать ни ног, ни рук. Мне как раз нужны мальчишки. Через десять лет вы станете отличными воинами. Так зачем лишать вас будущего? Отныне будете жить в моей крепости на полном попечении. Больше никакого воровства, понятно? Клянусь Сеетрой, если украдете еще что-нибудь – пусть даже булку, – то лишитесь головы! А теперь скройтесь с глаз моих долой. Пусть вас накормят и отмоют.
Он махнул рукой.
Хешитас не поверил своим ушам.
Рекват’тгону потребовались редкие красные гелиотропы с зелеными прожилками – с помощью них предсказатель обещал узнать будущее господина.
А эти проклятые камни можно достать только в городе-сателлите Юкнимее.
И кого еще отправить в самую глубь пустыни, как не двух своих лучших и преданных воинов?
Сказано – сделано. Хеш и Ман двинулись в путь.
С самого начала всё пошло не так.
Глава нанятого каравана слег с кровавым поносом на третий день дороги.
На четвертый – умер.
Его заместитель, тощий одноглазый старик с козлиной бородкой, отказался продолжать путешествие и решил вернуться в Аккарат.
Хеш орал, обещал невероятные мучения от Рекват’тгона, однако ничего не помогло.
Поэтому пришлось забрать четверых верблюдов и уже вдвоем направиться к Юкнимее.
Проводники, если честно, были не нужны Хешу и Ману – те хорошо знали Великую пустыню.
Но большие боевые караваны из Аккарата отпугивали кочевников и отряды нокронговцев.
На шестой день на пути встретилась старуха.
Это звучало как плохая шутка, но всё было именно так.
Мерзкая карга брела по пустыне, поднимая голыми ногами облачка песка.
Глубокие, как горные ущелья, морщины изрезали её лицо. Выцветшие глаза смотрели в пустоту. Редкие седые волосы развевались на горячем ветру. Внимание привлекала огромная торба, башней возвышающаяся за спиной старухи.
«Надеюсь, сейчас эта сука издохла, а её труп разлагается на солнце», – подумал Хеш.
Он-то советовал не приближаться к незнакомке и продолжить нелегкий путь. Но Ман сказал, что, возможно, старая нуждается в воде. И вообще её нельзя вот так оставлять.
Добрый идиот!
Они не угодили бы в эту глубокую шлюшечную жопу, если бы послушали голос разума.
Ман поздоровался со старухой, спросил, как та оказалась одна посреди пустыни? К удивлению Хеша, карга разговорилась: мол, её караван в одном дне пути, она – предсказательница, а потому оторвалась от торговцев, дабы встретить двух героев.
Встретить.
Двух.
Героев.
Каким идиотом надо быть, чтобы в это поверить?
Ман посчитал встречу за знак свыше и купил на память костяное ожерелье. В оплату старуха взяла два небольших меха с водой.
И сказала, что теперь сможет вернуться к каравану.
А на следующее утро, проснувшись, Хеш не нашел верблюдов.
А его друг корчился в конвульсиях и пускал кровавую пену.
К середине дня глаза Мана почернели, а к вечеру – рот выплевывал проклятия на неизвестном языке.
«Мне надо его найти. Он не мог убежать далеко».
Закат выплеснулся болезненным багрянцем по всей линии горизонта. Венозное небо сменило цвет на фиолетовый.
Скоро наступит ночь, вылезут звезды-зубы верховного бога Баамона.
Обливаясь потом и то и дело откидывая со лба непослушные длинные волосы, Хеш побрел от одной дюны к другой.
– Ман! Друг! Ты тут?
Разумеется, одержимый молчит и не показывается.
Хотя…
Впереди что-то блеснуло.
Поправив ножны с саблей на поясе, Хеш рванул, что есть силы.
Да! Да!
На горячем песке лежит Мантас.
Черные, как угли, глаза пялятся в небо. Грудь слегка приподнимается и опадает.
12 лет назад
Фаланги сошлись со скрежетом металла.
Хеша сдавило со всех сторон, едва удалось вздохнуть.
Пришлось стиснуть меч как можно крепче и рубить, рубить, рубить.
Не обращая внимания на то, чью плоть рассекает клинок.
Преодолевая неимоверное сопротивление, словно воздух вмиг загустел.
Круши, ломай, бей.
Тяжелые бронзовые доспехи не придают уверенности, наоборот – мешают.
Пот скатывается со лба и жжет глаза.
– Держать строй! Не отходить! – надрывается командир. Удивительно, но его голос прекрасно слышно в хаосе битвы.
Крича, Хеш подставил под саблю противника прямоугольный щит, последовал тяжелый удар, отчего тут же онемела кисть.
Затем родной клинок, ставший продолжением руки, рассек горло нокронговскому дикарю.
Кровь потоком низверглась на кожаные пластины.
Враг не понял, что сейчас упадет и сдохнет. Зажал трясущимися пальцами рану.
Из-за огромного роста Хеш возвышается на две головы над своими и чужими, точно бог, спустившийся с небес.
Это одновременно и преимущество, и слабая сторона.
Преимущество: он прорывается вперед, разрушая вражескую фалангу, крушит и кромсает, не чувствуя усталости.
Минус: у всех на виду.
И хвала богам, что у дикарей нет лучников.
Иначе бы не поздоровилось.
За спиной раздался голос:
– Брат, сзади!
Хеш вовремя среагировал: острие копья едва не рассекло щеку, просвистело на расстоянии ногтя от лица.
Враг ухмыльнулся…
Его голова отделилась от шеи и упала под ноги. За ней последовало и тело.
С сабель Мана стекает густая кровь – друг успел вовремя.
Он кивнул и прыгнул в толпу, крутясь юлой.
Клинки двигаются с такой скоростью, что превратились в стальной вихрь.
Вихрь смерти.
Дикари орут, кидаются под оружие. Теряют пальцы, кисти, руки, ноги и головы…
Хеш не желает отставать.
Тяжелый щит обрушился на ближайшего уродца, размозжил лоб.
Затем сабля вонзилась в левое плечо. Вошла, точно раскаленный нож в масло.
Ударил фонтан крови, раздался крик.
Минус еще один.
– Наступать! Наступать!
Свои радостно закричали.
Благодаря Хешу и Ману, этим молодым выскочкам знатного господина Рекват’тгона, чей синий флаг сейчас развевается на холме, удалось пробить центр фаланги.
Теперь враги обречены.
Никто не остановит названных братьев.
Тени пожрали мир за двадцать ударов сердца.
В эти месяцы в пустыне смеркается быстро. Мириады звезд-зубов высыпали на черном ситце небес.
Вскоре, даря слабый призрачный свет, появились и две луны – красная и зеленая.
До того молчавшие дюны застонали, зашуршали и заохали.
Ночь – время редких хищников. Нужно быть особенно внимательным.
Хеш достал из сумки свет-камень, положил перед собой и хлопнул.
Вспыхнуло синим.
Свет не такой сильный, как от костра, но его достаточно, чтобы обнаружить скорпиона или змею.
К тому же не стоит забывать и про самого главного и опасного врага – Мантаса.
Тот, правда, уже с вечера лежит камнем, тупо таращась в небеса.
Но мало ли.
Пальцы привычно нащупали ножны и шершавую рукоять сабли.
– Тебе нужно поесть и попить, – сказал Хеш, отхлебывая из своей фляги. Вода неприятно теплая и солоноватая, как моча.
Друг не проронил ни слова.
– Мантас, если ты меня слышишь, я тебя прошу: дай о себе знать. Пожалуйста, не доводи до крайности. Борись! Я не дотащу твою жирную тушу до города. Друг! Ну? Хоть как-то намекни, что понял. Выгони эту мерзкую тварь из себя! Я прошу!
«Надо его связать».
Но Хеш отогнал эту мысль.
Веревки слишком глубоко врезались в кожу, отчего кровь не приливала к пальцам. Так и до гангрены недалеко.
А если несильно связывать, то легко освободиться от пут.
Поэтому пусть мерзкая сука порадуется.
«Завтра накину петлю на шею, изобью, чтобы тварь слушалась, и продолжу путь».
– Ладно, молчи, друг. Но тогда тебе придется слушать меня! Поверь: я не заткнусь, пока не наступит рассвет. А это о-о-о-очень много времени. У меня в загашнике миллион и одна история. Ты когда-нибудь слышал про телку, у которой было три сиськи? Нет? Ладно. А про парня, у которого член рос до колена? А про то, как торговец трахнул обезьянку лаш?
Одержимый пошевелился.
В свете волшебного камня он выглядит чужаком из иных пространств.
Пространств, где души умерших навечно остаются на плаще богине смерти.
Где нет надежды выбраться из черноты небытия.
Хеш поежился, но тут же взял себя в руки и бодро сказал:
– О! Да ты готов к потрясающим историям! Тогда слушай, я повторять не буду. Поэтому если хочешь отлить или посрать, то сделай это сейчас. Иди за ту дюну, похожую на половину жопы.
По-прежнему касаясь рукояти меча, он облизал пересохшие губы и сосредоточился на свет-камне, чтобы отогнать дурные мысли.
Такие штучки делают живущие в горах чародеи Кси’Хе. Изредка они наведываются в город-сателлит Яртат и продают свое барахло взамен на еду, одежду и писчие инструменты.
Поэтому…
– Меш вагн атет, – прошептал одержимый.
– Что? Что ты сказал?
Ман – точнее, тварь, завладевшая им! – засмеялся.
От мерзкого хохота, идущего из груди, по коже поползли мурашки размером с табун лошадей.
Сердце забилось испуганной птицей, внизу живота похолодело.
– Прекрати…
– Гершджи ун меш!
– Прекрати, я сказал!
– Кафас унбул шеват немерль…
Неожиданно к смеху добавилось чужое хихиканье.
И еще.
И еще.
Показалось, вся пустыня ожила.
В синем свете мелькнула чья-то оскаленная морда. Раздался шелест кожных крыльев.
Не выдержав, Хеш высвободил клинок из ножен и бросил:
– Я отрежу тебе сраный язык, сука!
Одержимый ждал именно этого момента.
Он врезал ногой по бронзовому протезу, Хеш потерял равновесие и, выронив саблю, грохнулся на спину.
Хохоча, тварь принялась бить кулаками. Удары наносятся столь стремительно, что увернуться или закрыться локтями не получается.
Бах – в висках стрельнуло.
Бах – перед глазами вспыхнули звезды.
Хрустнул нос.
Что-то теплое полилось по подбородку.
Наконец, Хеш схватился за голову одержимого и нанес мощный удар лбом.
Но Ман – тварь! тварь, захватившая его тело! – словно и не заметил этого, поднял саблю и встал в боевую стойку.
Клинок угрожающе сверкнул в синем свете волшебного камня.
Тяжело дыша и сплевывая кровь, Хеш вскочил.
Если у одержимого остались навыки Мантаса, то шансов выжить нет.
Друг владел саблей лучше всех воинов Аккарата.
– Хватит! Прекрати!
Растянув губы в хищной улыбке, тварь бросилась в атаку.
Хеш едва увернулся от лезвия, пронесшегося возле лица.
Уворот, еще один.
И еще.
Сабля свистит, разрезая жаркий душный воздух.
Выбить клинок или сделать подсечку не получается: Ман мастерски наносит удары, к нему не подойти даже на расстояние пяти шагов. К тому же постоянно наступает…
– Да успокойся же ты наконец! Это я! Я! Хешитас! Твой брат!
Одержимый вдруг остановился, по-птичьи склонил голову.
– Намджи ланхе, – сказал он.
– Я не понимаю! Говори нормальным, человеческим языком, боги тебя дери!
В глазах Мана горят огоньки веселья, лицо в свете двух лун и волшебного камня выглядит старше.
Под глазами чернеют большие круги, глубокие морщины разрезают лоб, скулы сильно выпирают, вот-вот порвут кожу.
– Ин аскам нуас гердх.
Одержимый повернул саблю острием клинка к животу и, смеясь, проткнул себя.
5 лет назад
Лагерь раскинулся в оазисе Текгир.
Насколько хватает глаз, везде растянулись палатки. От сотен костров в тьму неба взвиваются столбы жирного дыма – звезд не видать.
Отовсюду доносится пьяный смех, стук деревянных кружек, крики, хрипы коней.
После сегодняшней легкой победы над кочевниками Немата фодег-генерал Шекрчин, сын Ларая, внук Арраса и потомок Ракатета Однорукого, позволил солдатам расслабиться.
Вино, заранее привезенное из столицы, льется рекой, сочные свиные тушки жарятся на вертелах. Запах стоит такой одуряющий, что скоро сам бог пиров Ифоотра воплотится в лагере.
Не хватает лишь доступных женщин, но военные законы суровы.
– Вы сегодня достойно сражались.
Господин Рекват’тгон, громыхая тяжелыми доспехами, идет легко и уверенно.
В шаге от него следуют Мантас и Хешитас.
– Мы не заслужили вашей похвалы, величайший.
– Это еще почему, Мантас?
– Пробить фалангу не получилось, наш отряд едва не смяли.
Рекват’тгон пренебрежительно махнул рукой.
– Ерунда, – сказал он. – Благодаря маневру шогриев-пехотинцев мы уничтожили врага. Те долго не высунутся из своей пустыни. Это важно.
Его родовой плащ золотится в свете костров от сотен вышитых имен предков. Ножны огромного двуручного меча, висящего за спиной, переливаются всеми цветами радуги, драгоценных камней налеплено столько – хватит на покупку маленькой армии.
– Хватит думать о сегодняшней битве, – заметил Рекват’тгон. – Снимите, наконец, опостылевшие доспехи и отдыхайте, пейте. Вы заслужили. Когда вернемся домой, щедро награжу за храбрость. Всё, свободны.
Он обернулся, одарил озорной улыбкой и направился в сторону родового шатра.
Хеш хмуро проводил господина взглядом.
– Думаешь, Ман, мы правда справились? Рекват’тгон доволен?
– Вроде да, – с сомнением сказал названный брат. Его ладонь скрылась под нагрудным доспехом. – Весь день жутко чешется эта хрень.
– Блохи.
– Очень смешно!
– Слышал я одну историю… – пробормотал Хеш. – Про одного воина. У него вот также грудь чесалась. А потом оказалось, что у него третья рука растет.
– Дурак!
– Зато веселый.
Они побрели к своим палаткам.
Разговоры плавно перешли на повседневные проблемы: Ман скучает по женам и детям, не знает, какой привести подарок, некоторые ремешки на доспехах поизносились, пора бы их заменить, конь в последнее время странно хрипит после скачки, наверное, скоро издохнет…
Встречающиеся на пути воины почтительно склоняют головы, бьют себя по груди, отдавая честь.
– Ты ничего-о-о не забыл, дуби-и-ина? – Хриплый и надменный голос раздался позади.
Братья остановились, Хеш обернулся.
В пяти шагах от него возвышается здоровенный мужик.
Мелкие посаженные глазки зло блестят, губы кривит мстительная улыбка. Плечи широкие, руки, как стволы дубов, одного удара хватит, чтобы раскрошить скалу. Канаты стальных мускулов вызывают почтение.
Ман нахмурился, сказал:
– Куай, ты что себе позволяешь? Ты пьян! Возвращайся в палатку!
Покачиваясь из стороны в сторону, здоровяк бросил:
– Даже в та-а-аком состоя-я-янии я… сильнее этой дуби-ины! Он мне должен. Или забы-ыл уже?
Хеш серьезно кивнул, не сводя взор с гиганта.
– Пора с этим закончить, – сказал он. – Сломаю ему пару ребер и пойдем вино пить. На один бой сегодня меня хватит.
– Я не думаю, что это хорошая идея, – заметил Ман. – Вряд ли гушарх-капитан одобрит дуэль.
Друг отмахнулся:
– Ай, брось. Всего лишь помашем мечами.
Сплюнув под ноги, Куай крикнул:
– Вы чё-ё-ё там шепчетесь? Гов-в-ворю при свидетелях! Ты, Хешитас Рыбак, взя-ял мою должность! Нечестны-ы-ым путем! Поэтому мы сразимся и…
– Сам Рекват’тгон назначил Хеша командиром его фаланги! – перебил Ман. – Что ты мелешь, дурак?
– Ладно, – сказал Хеш, – дуэль пройдет быстро. Расслабься. Мне даже нравится прыть этого идиота. Сам лезет в неприятности.
За одной из палаток простые пехотинцы расчистили клочок земли.
Слух о битве между Рыбаком и Куайем пронесся со скоростью грозового ветра, не успел пробить предпоследний вечерний гонг, когда толпа собралась поглазеть на двух лучших воинов. Кое-кто даже делал ставки и тратил честно награбленное золото.
Сняв доспех, Хеш размял плечи и проверил заточку сабли.
Двигаться в одной холщовой рубахе и штанах в удовольствие, тяжелые стальные пластины больше не давят на плечи и спину, не сковывают.
– Ты уверен, что хочешь дуэли? – спросил Ман, поглядывая на стоящего на противоположной стороне расчищенной земли Куая.
– Конечно! Он прилюдно назвал меня дубиной. Надо бы прочистить ему мозги.
– Может, тогда устроить простой кулачный бой? Ну, врежете друг другу в челюсть, ну, зубы выбьете – и разойдемся. Зачем клинки?
– Для красоты, – парировал Хеш.
– Ты видел, как этот дурак сегодня махал саблями? Лучше меня. Настоящий ураган.
– Он все равно не отстанет. К тому же бьемся до первой крови. Одна царапина – и всё, расходимся. Даже разогреться не успеем.
Скептически хмыкнув, Ман объявил о начале боя.
Толпа оживилась, окружила воинов. От пьяных воплей загудела голова. Люди жаждут крови, взгляды голодные, как у волков, ноздри хищно трепещут.
Кто не хочет посмотреть на танец клинков лучших из лучших? Уже давно ходят споры кто сильнее – быстрый Рыбак или могучий Куай?
Хеш стоит на месте, клинок опущен.
Серьезность намерений выдают лишь глаза: давай, подойди, ублюдок, и тебе не поздоровится.
Куай же держит саблю над головой, медленно кружит возле противника. Потная кожа на голом волосатом торсе мерзко поблескивает, кончик языка то и дело высовывается и облизывает нижнюю губу. Дыхание тяжелое, словно бедняга взобрался на гору.
«Не надо было пить», – подумал Хеш. Даже отсюда чувствуется смрад вина.
– Давай, увалень. Нападай.
Куай размахнулся и…
Клинок Хеша молниеносно расчертил на груди кровавую полосу. Совсем царапина, но её достаточно, чтобы прекратить бой.
Толпа взорвалась хохотом.
Многие стали показывать пальцем на пьяного гиганта, закричали скабрезные шутки. Видно, как румянец залил щеки Куая, тот стиснул челюсти так сильно, что побелели скулы.
– Всё честно! – заявил Ман, похлопывая друга по спине. – Дуэль до первой капли крови, как и договаривались. Советую сходить к лекарю.
Смех не прекращается, звенят монеты: лишь несколько неудачников поставили на пьяного…
– Нет! – взревел Куай.
Он подскочил к названным братьям, оттолкнул Мана.
Хеш ожидал подобного, поэтому вовремя повернулся, кулак смачно врезался в скулу противника.
Однако Куай словно не заметил удара, рукоятью сабли шмякнул по носу обидчика.
Перед глазами Хеша вспыхнули звезды.
Он упал на спину.
– Я должен был стать капитаном, ублюдок! – надрывается пьяный гигант. – Я! Я!
Клинок вонзился в колено Рыбака.
Боль пришла мгновенно, затопила разум.
Хеш взвыл, тело его в агонии затряслось.
Чудовищные страдания превратили реальность в череду сменяющихся картинок.
Вот разъяренный Куай поднял над головой отрубленную ногу.
«Боги! Это же моя нога! Моя!»
Вот Ман вскинул саблю и снес голову пьяному ублюдку.
«За это будет выговор от генерала», мелькнула глупая мысль.
Вот Ман склонился над ним, что-то шепнул, но слов не разобрать, не разобрать, не разобрать…
Вот остальные люди окружили его, начали перешептываться.
Хеш почувствовал, как его кто-то поднимает на руки, словно девушку.
Ман.
Это сделал он.
До ушей донеслись, словно из глубины реки, обрывки фраз:
– Держись!.. Я дотащу тебя… Не сдавайся… Брат!..
Брат… Брат…
Наконец, пришло спасительное забытье.
Тяжелое и неповоротливое солнце нехотя поднимается над пустыней.
Еще холодный утренний ветер пронизывает до костей.
Дюны усыпаны человеческими следами, словно еще недавно здесь был караван.
Не стоит обольщаться: на самом деле это метки демонов, хохотавшие всю ночь над глупым дураком.
Поблизости нет людей.
Нет никого.
Мир пожрала пустыня.
И в какую сторону ни посмотри, везде увидишь лишь холмики.
Курганы, в которых похоронены несчастные глупцы.
Даже вдали небо сливается с желтым песком.
Следы, оставленные демонами, похожи на застывшие в крике лица.
Матери, оплакивающие смерть детей.
Жены, лишившиеся мужей.
Мужья, сломленные горем.
Ребятишки, потерявшие родителей.
Все они тут – на песке.
Беззвучно плачут.
Хеш старается ни о чем не думать.
Надо.
Идти.
В город.
Друг с каждым пройденным шагом становится всё тяжелее, мышцы на руках едва-едва держат тело.
– Ты не переживай – мы дойдем, – сказал названный брат. Правая культя уже покалывает от бронзового протеза. – Осталось всего ничего. Ты будешь держаться? Можешь ничего не говорить, я знаю: будешь. В крайнем случае, если тебе станет плохо, я расскажу тебе какую-нибудь свою историю. Про торговца с членом по колено. Или про девушку с тремя сиськами…
Лицо Мана бледное, как у мертвеца. Закрытые веки подрагивают, на губах пузырится белая пена. Правая рука безвольно висит. Сделанные из рубахи бинты на животе пропитались кровью, пахнут монетками.
– Я отдаю тебе долг, – сказал Хеш, задыхаясь. – За ногу. Ты же меня спас тогда… Вот и я спасу тебя. Ты ведь пойми: у меня нет никого, кроме тебя, брат. Никогошеньки. Я еще не готов остаться один на белом свете. А вдруг мне плохо станет, кто за мной поухаживает? Это у тебя жены есть, а у меня… Понимаю: эгоистично звучит, но я говорю правильные вещи, брат.
«Не могу. Устал. Надо передохнуть».
Нет.
Иди.
Каждое мгновение важно.
– Да и детишкам ты ничего не привез, – заметил Хеш. – Надо жить. Надо.
Он резко остановился, прижал к груди друга.
Показалось?
Нет, вроде всё так.
Вдали снова блеснул купол башни.
«Не может быть. Мне мерещится. Или…»
Ноги сами понесли Хеша вперед.
Морской предатель
Глава 1
Мир качался под ногами. Волны бились о корпус триремы. В лицо дул тёплый ветер; он приносил с собой соленые брызги, оставляющие после себя на коже круглые пятнышки. Палуба жалобно скрипела.
Куда ни кинь взгляд, всюду простиралась бескрайняя водная гладь.
Море.
При одной мысли о нем возникала легкая тревога.
Ни криков, ни шума города – только плеск воды, скрип палубы да переругивания моряков. Куда-то пропали даже чайки, эти вездесущие падальщики.
– Ты в порядке?
Лиогвен вышел из оцепенения.
Миа стояла рядом с ним; ее ладонь легла на его, приятное тепло растеклось по коже.
– А что не так? – спросил он.
– Не люблю, когда ты отвечаешь вопросом на вопрос!
– Я… я просто задумался.
– Всегда интересно представить, что творится в твоей голове, – сказала она.
– Поверь, ничего интересного.
Мелькнула мысль: «улыбнись».
И его губы растянулись. Напряглись мышцы в уголках глаз – так, как учил мастер. Глаза тоже должны улыбаться.
– Ты такой красивый!
– И я тебя люблю, – произнес он шепотом.
В ответ она чуть сильнее сжала его ладонь.
Весла размеренно погружались в воду, с всплеском поднимались – и опускались, баюкая. На ветру шуршали растянутые на мачтах паруса. Под сапогами едва слышно поскрипывали доски.
Трирема дышала.
И моряки поддерживали ее жизнь: возились с канатами, счищали намеки на ржавчину на бронзовых брусах, следили за состоянием форштевня. Каждый был занят – никто не отлынивал от работы.
– Еще не пожалел, что отправился со мной? – спросила Миа.
– И пропустить приключения? Вот уж нет! – ответил он. – Куда ты, туда и я.
– Я понимаю твою привязанность, но разве ты не боишься? Мы можем не вернуться.
– Для меня подобное не проблема, сама знаешь. Если мы навечно застрянем на каком-нибудь одиноком острове, я буду без ума от счастья. Чем меньше людей, тем лучше.
– В любом случае, я рада, что ты рядом. Мое сердце полностью принадлежит тебе.
– Только, пожалуйста, не сомневайся во мне. Я не подведу. Никогда не подводил.
– Любимый…
Договорить она не успела – подошел капитан корабля.
– Царский алхимик и магистр первой цепи! – воскликнул тот.
Его многочисленные кольца, вдетые в косички, звякнули.
Лиогвен в который раз мысленно подивился, как так случилось, что администрат выбрал аккаратскую трирему для такой важной и, по всей видимости, опасной миссии. Геткормейские корабли ничем не хуже.
Всё опять упиралось в политику…
– Мы рады вашей компании, Мантас, – сказала Миа.
– Благодарю, всегда приятно слышать лесть.
– Как считаете, мы увидим новые земли? И как скоро? Или водная гладь будет бесконечной?
– Оставьте вопросы при себе! – Капитан хохотнул, дернул рукой. – Я надеюсь, еще пару дней провести в пути, увидеть границу мира – и повернуть обратно домой.
– Вы столь скептичны?
– Я столь скупердяй. Большую часть золота мне заплатят только по возвращении…
Мия и Мантас продолжили диалог, однако Лиогвен отвлекся.
Его взгляд блуждал по палубе.
До сего дня большую часть времени Лиогвен проводил в алхимической – в небольшой пристройке к одному из зданий Золотых посохов. Склянки, мензурки, перегонные кубы, мешочки с солью – вот его лучшие друзья.
Порой бывали моменты, когда он неделями не открывал окна, прячась в сумраке комнат. Конечно, к нему изредка захаживали магистры – очень часто Миа – и давали заказы.
Все изменилось после объявления о начале экспедиции.
Теперь его голову не защищала от солнечного света уютная деревянная крыша, а бескрайнее голубое небо вызывало внутри беспокойство. Бульканье в мензурках и шипение солей сменилось многоголосицей моряков. Аккаратский витиевато перемешивался с геткормейским.
И люди – столько людей!
Капитан постоянно общался со здоровяком, его имя Лиогвен постоянно забывал. Вместо левой ноги у того блестел гигантский бронзовый протез, которым, наверное, можно было пользоваться как оружием! Всюду мельтешили татуированные колдуны, слоняясь без дела.
– Вас не беспокоят крысы?
Лиогвен не сразу понял, что вопрос задали ему.
– Нет, все в порядке.
– Вот это меня и беспокоит, – сказал Мантас. – Видите ли, обычно от них спасу нет. Так и норовят добраться до бочек с припасами. Но за последние несколько дней мелких ублюдков вообще никто не видел.
– Они что, выбросились с триремы? – спросил Лиогвен.
Мантас улыбнулся.
– Для меня это тайна, как и для вас.
– Дурной знак, – заметила Миа.
Ожил голос отца, скрипучий и едкий, как желчь.
«Ты умрешь. Всё к тому идёт. Жалкий бастард, родившийся в проклятый год змеи! Будь ты чуточку поумнее и слушал меня, уже был бы на вершине царского администрата! Лучший отравитель! Золотые таланты бы не вмещались в твои сундуки… А теперь взгляни, куда нелегкая принесла тебя. Плывешь неизвестно куда и зачем. Плывешь на смерть ради амбиций этой шлюхи!..»
– Всё будет хорошо, – сказал Лиогвен.
Миа растянула губы в доброй улыбке, а капитан кивнул.
Оба не поняли – Лиогвен ответил отцу.
Глава 2
Он судорожно вздохнул.
Очередная волна обрушилась на балюстраду. В лицо плеснуло водой, весь мир исчез в чёрном размытом пятне, дыхание перехватило.
Ослепший, оглушенный, Лиогвен крепче вцепился в деревянный корпус.
От криков моряков звенело в ушах. Их пересиливал лишь вой шторма. На каждом вале корабль подскакивал вверх и тут же нырял в глубину.
Вдобавок ко всему чёрные зловещие тучи исторгали потоки воды; ноги скользили по палубе.
Тьма.
Завывания шторма.
Хаос.
– Миа! – крикнул Лиогвен.
Его затуманенный взгляд скользил по триреме, искал любимую – и не находил.
Новая волна ударила со стороны кормы.
Раздался хруст дерева, и мачта накренилась. Порванный парус унесло в море вместе с канатами.
Кто-то из моряков попытался юркнуть в трюм, поскользнулся, и сила притяжения утащила его в пучину.
Всё произошло за несколько мгновений, тот даже не вскрикнул.
Небо прорезала вспышка молнии; глаза ослепли.
Затем до ушей докатился тяжелый грохот, от которого внутренности сжались.
В спину ударила морская волна, Лиогвен потерял равновесие и кубарем покатился по палубе.
В рот набралась вода, скользнула в горло, – и легкие обожгло огнем. Ко всему прочему в плечо будто врезалась гора, выбила остатки духа.
Однако пальцы нащупали веревку, вцепились в неё.
Контуженный, кашляющий, Лиогвен попытался встать, но тело не слушалось, а потому он остался лежать.
«Мия, – крутилось в голове снова и снова, – я должен найти Мию. Должен…»
– Держись крепче! – Голос рядом с ним пересиливал шторм. Басистый, хриплый и крепкий.
Словно из ниоткуда рядом материализовалась могучая фигура.
Даже в нынешнем своем состоянии было легко понять, кто это – помощник капитана.
Здоровяк с бронзовым протезом вместо ноги.
Тот обвязал пояс бечевой вокруг балюстрады.
– Живой? – спросил гигант.
– Наверное… Да… Да… – Губы с трудом шевелились. Горло саднило.
– Спрашиваю: живой?
– Да…
– Проклятье! Я, кажется, оглох! Поэтому буду говорить громче! Слушай меня внимательно: ты должен…
Договорить он не успел: ударила волна.
Соленая едкая вода окатила лицо Лиогвена, обожгла глаза, попала в нос.
Лиогвен принялся плеваться и мотать головой.
Здоровяка рядом не оказалось; оборванный конец бечевы дохлой змеей лежал на палубе. Видимо, гиганта смыло в море, несмотря на все его усилия.
Уши оглушило, сердце испуганно сжалось. Налитые свинцом тучи изрыгнули каскад молний. Несколько из них ударили прямо в море.
То вспенилось и исторгло из себя фонтан брызг.
Трирему затрясло ещё сильнее, моряков на носу у балюстрады выкинуло прямо в пучину, словно гигантская невидимая рука стряхнула их разом.
Усилился дождь. Каскады воды низверглись на голову, порвали остатки паруса.
Буквально за пару ударов сердца все заволокло сероватой пеленой, – и без того плохая видимость ухудшилась.
Трирему резко качнуло, раз, второй, третий.
Вал ударил в корму.
Лиогвена швырнуло; пальцы инстинктивно попытались за что-нибудь ухватиться, но ничего не нащупали.
Мир закружился в бешеном водовороте, где чернильные небеса перемешивались с серым ничто.
Солнечное сплетение сжало; внутри головы стало пусто, словно ее накачали воздухом.
А затем последовал удар.
Сначала Лиогвену показалось, будто его размазало по палубе, настолько сильно хрустнули его кости, однако затем он погрузился во что-то ледяное – в воду.
Тьма полностью затмила глаза; рот распахнулся в крике, и тут же холод обжег зубы, язык, скользнул в глотку. Ноги искали опору – и не находили ее. Внутри билась паника.
Смерть. Боль. Пламя в легких.
И мрак повсюду.
Без конца.
Вечность.
Наконец, Лиогвену удалось всплыть, хотя волны тянули его обратно.
Руки заледенели и потеряли чувствительность.
От испуга до него не сразу дошло насколько вода оказалась холодной, онемение расползалось от кончиков пальцев ног до плеч. Лицо покалывали тысячи невидимых иголочек.
– Соберись! – приказал он себе, стуча зубами.
Трирема кренилась на волнах будто на другом конце мира. Маячила пятном.
И с каждым мгновением расстояние между ней и Лиогвеном только увеличивалось.
Понимая тщетность своего поступка, Лиогвен все равно поплыл к кораблю.
Брызги воды били в лицо, хотя он до рези в глазах смотрел вперед, боясь потерять цель из виду.
Двигаться. Надо.
Из последних сил.
Мия.
Двигаться…
Ради нее…
Нельзя подвести…
Ради…
«Я не сдамся, – крутилось в голове. – Нет… Я сильнее… Всегда… уда… удавалось…»
Пучина с жадностью поглотила его.
Тьма – это черное и красное. Красное и черное.
Соль разъедает душу.
Жжение. Холод. Тьма.
Три основных элемента: ртуть, сера и соль.
Песчинка за песчинкой срывается из верхнего стеклянного сосуда часов.
Огонь лижет толстый бок склянки; желтоватая жидкость с комочками пены булькает внутри; густой пар валит, жжет глаза.
Оловянная ложка зачерпывает красную соль из мешка – эта соль блестит под солнечным лучами, будто в ней спрятаны сотни звезд…
Воля.
Серебро.
Воля.
Стихия сопротивляется.
Тьма – это черное.
Это черное.
Холод. Сера.
Запах серы. Красное.
– Ты понимаешь, что сейчас делаешь? – Голос отца звучал жестко и без тени одобрения.
– Да…
– Ты не лжешь мне?
– Нет…
– Помни, что за вранье следует жестокая кара.
– Я помню…
– Поэтому я повторю свой вопрос: ты не лжешь мне?
– Отец… Я… Я забыл…
– То есть количество красной соли ты отсыпал на глаз? А в желтянку не добавлял серы?
– Да…
Лиогвен сжался, ожидая получить оплеуху.
Но его сердце успело стукнуть раз, второй, третий – и ничего не происходило.
Тогда он решился и поднял голову.
Отец возвышался над ним. Его губы растягивала улыбка, однако она источала абсолютную холодность. Дело было в его глазах, пустых, слюдяных и поблескивающих, как у змеи.
– Никогда не смотри на меня с таким вызовом, Лиогвен, – спокойно сказал отец. – Иначе я изобью тебя.
– Хорошо.
В воздухе пахло серой; жжение в носу мешало думать.
В склянке булькала желтянка – она отчетливо напоминала мочу и, когда никого не было рядом, это всегда заставляло его хихикать.
Лучик света пробивался сквозь плотно задернутые шторы, вокруг него плясали пылинки.
Взгляд прыгал по лаборатории, от книги к книге, от мешочка к мешочку…
– Смотри на меня, – сказал отец. – Ты слишком много отвлекаешься.
– Отец, я…
– Мне твои оправдания не нужны. Оставь их при себе. В следующий раз последует наказание.
– Я понял…
Не зная, как поступить, Лиогвен сделал было шаг к алхимическому шагу, когда на его плечо опустилась ладонь отца, тяжелая и горячая.
– Мы еще не закончили, – сказал отец нарочито спокойным тоном.
– Но ведь желтянка сейчас выгорит…
– Да, и мы потеряем ценный раствор по твоей вине. Пятьдесят оболов уйдут в никуда.
– Извини, я не хотел. Я…
– Мне не нужны твои оправдания.
Его ладонь сжала плечо крепче. Запульсировала тупая боль.
– Иногда я не понимаю, чем мы похожи, – начал отец. – В нас так мало общего. Ты пошел в мать. Робкий, слабый, нерешительный, постоянно витающий в облаках. А ты должен быть хищником. Ведь этот мир полон голодных диких зверей. Никто не пощадит тебя.
Его губы растянулись в улыбке. Глаза по-прежнему оставались абсолютно пустыми…
Холод. Тьма.
Накатывающая, как прилив, боль.
Снова и снова.
Снова и снова.
Прилив.
Вода.
Вода…
Удушье.
Лиогвен сел, резко очнувшись от забытья.
Жадно вдохнул полной грудью, выдохнул.
Сердце стучало как бешеное. Перед глазами прыгали красные круги.
Виски сдавливало так, будто кто-то вогнал ему металлические спицы.
В районе солнечного сплетения кололо, страх после сна отпускал неохотно.
Ломило кости.
Немного придя в себя, Лиогвен осмотрелся.
Вокруг, насколько хватало глаз, возвышалась стена воды; она тянулась до самых небес, щекоча свинцовые черные тучи. Какая-то противоестественная магия не позволяла морским хлябям обрушиться на его голову.
Хотя взгляд тут же отметил, как дрожали стены воды, как по ним бегали волны.
– Наконец-то очнулся! – раздался голос за спиной.
Лиогвен обернулся.
– Пришел в чувство?
Перед ним стояли двое.
Капитана корабля Мантаса он узнал сразу; после бури вид у него был взъерошенный, на щеке красовалась царапина, на бороде потерялось несколько ритуальных колокольчиков.
Вторым спутником оказался царский искатель артефактов; его имя вертелось на языке.
Неш или Наш – как-то так.
– Цел? – спросил Мантас.
– Вроде бы, – ответил Лиогвен.
– Думали, ты не очнешься. Ты пролежал без сознания несколько колоколов.
Искатель артефактов задрал голову, рассматривая стену воды, уходящую до самых небес.
– Что это такое? – кивком Лиогвен указал в сторону противоестественного чуда.
– Будто мы в центре шторма, – ответил Мантас. – Вот только это совсем не шторм.
– Где трирема?
– Парень, тебе совсем голову отшибло? – спросил искатель артефактов. Его голос звучал хрипло и надтреснуто. – Оглянись.
Только сейчас Лиогвен приметил вокруг двухэтажные каменные домики.
Покатые крыши с рельефными коньками, круглые пустые дыры окон, похожие на бойницы, массивные тяжелые фундаменты – от зданий веяло древностью. Город раскидывался на десятки стадий.
В его центре возвышался дворец; многочисленные острые башенки причудливо переплетались друг с другом, соединялись мостами без балюстрад; серые камни, из которых он был выложен, лишь придавали мрачности к окружающей обстановке.
Темный город, сотканный из всех оттенков теней. Без зелени – редкие деревья ссохшимися ветвями тянулись к небесам. Без пламени в окнах – пустые черные глазницы домой будто насмехались над ними.
– Как мы сюда попали? – спросил Лиогвен. – Это загробный мир Сеетры?
– Наконец-то начал смекать, – сказал искатель артефактов с мерзкой ухмылкой.
– Наш, дай парню прийти в себя, – сказал Мантас
«Наш – вот его правильное имя».
Тревога притихла. Сердце забилось в привычном спокойном ритме.
– Где трирема? – повторил вопрос Лиогвен.
– Странно, что именно это тебя беспокоит, – ответил Наш.
– Часть кормы валяется здесь неподалеку, – заметил Мантас. – После шторма мало что осталось.
– А люди? Еще выжившие есть?
«Миа…»
– Только несколько трупов. Большая часть команды пропала. Может, они сгинули в пучине. Может, бродят в этом странном месте.
– Ясно… – Лиогвен замолчал, боясь задать новый вопрос. – А… среди мертвых… среди них есть…
– Магистра Золотых посохов среди трупов я не видел, парень. Надеюсь, она жива.
Вздох облегчения вырвался из груди.
Лиогвен поднялся, пальцы легли на пояс.
Часть алхимических склянок оказалось разбита; в небольшом мешочке звякали осколки. Но удивительное дело: все жидкости успели высохнуть, впитаться в ткань или приобрести порошковую форму.
– Плохо дело, – пробормотал он.
– О чем ты? – спросил Наш.
– Желтянка, если ее откупорить, высыхает в течение нескольких дней. Очень медленно. А от нее в сумке ничего не осталось.
– И?
– С момента шторма прошло много времени. Это было даже не вчера. Учитывая объем склянки, предположу, что…
– Я знаю, где мы, – перебил его Мантас, капитан уже несуществующего корабля. – Мы в царстве Морского предателя.
Глава 3
У Мии ныли колени.
Лабиринты улиц сменялись друг за другом; одноэтажные мраморные дома, похожие на саркофаги, провожали их черными глазницами пустых окон. Шаги эхом разносились по городу.
Пахло плесенью. От сырости рубаха неприятно липла к телу. Вдобавок ко всему зудела кожа, словно по ней бегали сотни муравьев.
– Дайте немного передохнуть.
Здоровяк остановился.
Его рука легла на кожаный ремешок, скрепляющий протез с обрубком ноги, ослабила его.
С начала Хэшитас не проронил ни слова, стараясь держать темп наравне с ней и татуированным. С каждым пройденным стадием его лицо становилось всё бледнее, покрывалось бисеринками пота.
И вот настал момент, когда он сдал.
– Конечно, – сказала Миа, – привал.
Взгляд непроизвольно зацепился за колоссальную стену воды, тянущуюся к самим небесам.
Не покидало ощущение, будто колдовство сейчас рассеется и море обрушится на их головы всей своей тяжестью.
Во рту стало солоно от таких мыслей.
– Сильно болит? – спросила Миа Хешитаса.
Тот махнул рукой, опустился на ступени дома.
Вздох облегчения сорвался с его губ, морщины на лбу разгладились.
– Все в порядке, – сказал он. – Во время шторма неудачно упал и, кажется, повредил бедро. Ничего серьезного, только ноет.
– Отдыхай столько, сколько потребуется.
Она села на каменный постамент, переводя дух. Перед ней засуетился Второе звено, снял с пояса флягу, откупорил ту и поднес к её рту.
– Утолите-жажду-магистр, – затараторил он. – Вам-нельзя-терять-жидкость-иначе-быстро-потеряете-силы-советую-всегда-держать-флягу-при-себе-я-знавал…
– Или ты сейчас заткнешься, или я тебя убью своим же протезом, – заявил гигант. Каменное выражение лица не предвещало ничего хорошего.
Татуированный замер.
Повисла долгая тишина.
Миа успела сделать восемь глотков, когда губы Хешитаса вдруг растянулись в длинной лучистой улыбке.
Холодность в его взгляде сменилась добротой, – и все это лишь больше привело в замешательство её помощника.
– Сядь, пожалуйста, – сказала она. – Помощник капитана намекает тебе на то, что ты слишком много суетишься.
Тот молчаливо выполнил приказ.
– Какой у нас план, госпожа? – спросил гигант.
Она пожала плечами.
– Ходить по городу, пока не отыщем других, – сказала. – Иных решений я не вижу.
– У нас мало питьевой воды. И вовсе нет еды. Нам надо, прежде всего, позаботиться о самих себе.
– И что ты предлагаешь? Видишь поблизости где-то бьющий фонтан? Или мимо пролетала стайка птиц?
– Не стоит на меня злиться, – удивительно нежно ответил он.
Укол вины попал прямо в грудь.
Миа скривилась, вздохнула.
– Ты прав. Это недостойно магистра. Прошу прощения.
– Я приму ваши извинения. Но дело не в них. Подумайте здраво. Давайте вместе разберемся с тем, куда привела нас судьба. Пока у нас есть время и силы.
Миа кивнула.
Все ее мысли крутились вокруг Лиогвена.
Жив ли он? Или мертв?
Она против воли представляла, как найдет труп любимого, раздутый и страшный; жуки будут ползать по синей коже; некогда красивые волосы превратятся в паклю; синие глаза поблекнут, потускнеют…
Нервная дрожь прокатилась по телу.
– Магистр, у вас есть представление, где мы? – спросил здоровяк.
– Я… – Она замешкалась, с трудом справляясь с нахлынувшими чувствами. – Нет…
Бросила быстрый взгляд на него, ожидая увидеть гнев или злость.
Однако в глазах Хешитаса возникла тяжелая грусть и понимание.
– Я, кажется, догадываюсь, куда судьба привела нас, – сказал здоровяк, вздохнув.
– Что такой… такой матрос, – в голосе татуированного засквозила издевательская насмешка, – вообще понимает?
– Только матрос боится встречи с Морским предателем, – совершенно спокойно ответил Хешитас.
– Враки!..
– Помолчи, – бросила Миа подчиненному.
Хешитас благодарно кивнул, продолжил:
– Про Морского предателя я впервые услышал, когда с мы Мантасом купили трирему и занялись этим клятым неблагодарным делом. – Он на миг замолчал, погрузившись в себя. Затем вздрогнул и так же, как ни в чем не бывало, принялся рассказывать дальше: – Байку рассказал один старик, что большую часть жизни провел на корабле. Дряхлый был мужичок, признаться, весь в морщинах, иссохший, худой, точно палка. Но дело свое знал… Так вот однажды он предостерег меня и Мантаса от путешествий за пределы материка.
Миа сосредоточилась на рассказе.
– У многих народов есть поверье, что богов на деле больше, чем мы себе представляем, – продолжил Хешитас. – Этого бога знали древние, но позже его имя вымарали из всех книг и скрижалей. – Смешок сорвался с губ здоровяка. – Речь идет о том, кто владеет морями. Ведь наша трирема не первая, что осмелилась отправиться далеко от берегов материка. Многие мечтали отыскать чужеземные земли… Однако из множества таких кораблей вернулся только один – и то, признаться, не полностью.
– Вы пугаете магистра, – сказал татуированный.
– Скорее пугаешься ты, – отмахнулась Миа.
Духота усиливалась. Пот крупными градинами начал скатываться по её лицу. В горле пересохло.
– Тот старик, о котором я рассказываю, – и есть тот единственный выживший. Он мне поведал: их корабль уплыл достаточно далеко от берега, когда начался сильный шторм. В море открылась гигантская воронка, что тут же утянула корабль. Старик уверял, будто после катастрофы он и другие матросы попали в таинственный город, окруженный со всех сторон стенами воды. Будто часть из них превратилась в чудовищ, а другие, гонимые страхом, убежали по темным улицам. В конце концов, тот старик, тогда еще совсем юноша, добрался до странного тронного зала, на котором восседал Морской предатель, бог, владеющий силами моря.
– И как же тот сбежал? – спросила Миа.
– Никак, – ответил Хешитас. – Просто в какой-то момент он проснулся на песчаном берегу Аккарата. С ним было еще пятеро. Но через несколько дней они все умерли – умерли от чудовищной болезни, что превратила их в уродов. Смерти чудом избежал лишь мой рассказчик… Такая вот байка.
Повисла тишина.
Каждый из них погрузился в думы. Гигант опустил голову, вздохнул. Даже татуированный прислонился ладонями о колени, взгляд стал рассеянным, губы зашевелились, будто он заговорил с невидимым собеседником.
Миа прокручивала в голове слова Хэшитаса.
Ее сердце требовало отыскать любимого любой ценой, заставить себя блуждать по улицам до тех пор, пока не столкнется с ним, однако разум диктовал иное – сосредоточиться на себе.
– Ладно, – наконец сказала она. – Давайте для начала попробуем отыскать пресную воду.
Его долговязая фигура выделялась на аллее как красный флаг на фоне черных.
Он сидел на скамье и крутил в руках склянку, не обращая внимания на прохожих.
Сегодня выдался прекрасный день: по голубому небу бежало лишь несколько облачных барашков, солнце дарило тепло, пахло пряной листвой.
Неудивительно, почему народ вывалился на улицы и занял аллею.
Знатные дамы, боясь загара, прятались под зонтиками слуг; сметливые торговцы раскладывали свои товары по обе стороны от дороги, громко зазывали купить абрикосы, гранаты, персики; тут и там стояли водоносы, за несколько оболов предлагали воду из кувшинов…
Кипела жизнь.
Миа, ничуть не стесняясь, села рядом с Лиогвеном, бросила без лишних прелюдий:
– Мастер отпустил тебя сегодня пораньше?
Он посмотрел на нее, ни один мускул не дрогнул на лице.
Лишь показалось как в глазах мелькнули радостные искорки.
– Опять ты, – сказал. – Преследуешь, что ли?
– А если преследую?
– Я уже говорил: ты зря стараешься. Мне неинтересно с тобой.
– Тогда вставай и уходи. Я вообще села погреться на солнышке.
Она отвернулась от него, подставила лицо солнцу, с блаженством зажмурилась.
Лиогвен остался сидеть с ней.
– Я вообще-то уже здесь был, когда ты пришла, – наконец сказал он. – Поэтому никуда не уйду.
– Я остаюсь.
– Хорошо, если тебе так хочется. Только не мешай.
– А что ты делаешь? – спросила она.
– Это не твое дело.
– Почему?
Лиогвен вздохнул.
Миа кинула быстрый взгляд на его пальцы, тонкие, изящные и, конечно, испачканные разноцветными пятнами солей и кислот.
Среди учеников Посохов ходили слухи, будто Лиогвен – сын Отравителя, того самого безумного алхимика, что убил сотню человек. Миа этим слухам верила не до конца: да, парень странноватый и нелюдимый, но внутри добрый.
А разве у монстра сын не будет сам монстром?
– Выглядишь задумчиво.
– Еще и издеваешься надо мной, девчонка?
– Просто спрашиваю, – без всякой злости сказала она.
Видимо, ее теплота растопила его внутренний лед.
Он вдруг бросил:
– Я ищу новый метод дистилляции. Отец надо мной, конечно, смеется, но я справлюсь.
– Я в этом тоже уверена. Ты умный.
– И ты не дура.
– Зачту за комплимент.
Он мельком посмотрел на нее, пунцовая краска заалела на щеках, взгляд вновь упал на склянку.
Миа растянула губы в легкой улыбке.
В груди разливалось уютное тепло, солнечное сплетение приятно кололо.
Ее ладонь легла на кисть Лиогвена, такую сильную и горячую, – и тот позволил ей касаться себя.
Раньше бы он дернулся, вскочил, как ошпаренный, и начал бросаться злыми словами…
– Как у тебя дела в Школе? – спросил.
– Вчера впервые попробовала сотворить заклинание ромбического яри.
– Я вообще-то спросил из простой вежливости.
Она вспыхнула, попыталась было бросить что-нибудь обидное, когда увидела его улыбку. И все поняла.
– Провокатор! – воскликнула Миа.
– Не только тебе хочется повеселиться.
– Я едва не повелась.
– На то и был расчет.
– Вечером ты свободен?
Лиогвен отрицательно помотал головой.
– Сегодня отец просил подготовить синие соли для дальнейших опытов над алхимическим камнем.
– Жаль…
– …Но через несколько дней он уезжает в одну деревеньку, чтобы договориться о поставках. И у меня будет свободное время.
– Я хотела предложить сходить в новый сад возле царской улицы…
Они разговаривали и разговаривали.
О делах, о странствующих акробатах, о ежедневных буднях, о влиянии алхимии на умы, о погоде, о Костяной матери, о морских путешествиях…
Лиогвен сбросил маску злого одиночки – и теперь смеялся, жестикулировал, изображал разные сценки.
Растаял.
Его губы, растянутые в широкой улыбке, манили, выглядели самыми прекрасными в мире.
Миа, поддавшись импульсу, положила свою ладонь на его.
И он принял ее, лишь крепче сжал пальцы.
Радость переполнила Миа, блаженное колючее тепло растеклось в животе, будто внутри запорхали бабочки.
Повседневная рутинная реальность мгновенно забылась, – и проблемы исчезли. Школа, зубрежка, тренировки, колдовство, ранние подъемы…
Все стало неважным, мелким.
В тот день она поняла, насколько сильно любит Лиогвена.
Глава 4
Душераздирающий вопль прокатился по улице.
По спине пробежала холодная волна, кожу на руках закололи тысячи невидимых иголочек. Ладонь привычно легла на алхимический пояс, пальцы нащупали маленькую пузатую склянку.
– Откуда? – коротко бросил Наш.
Мантас указал в сторону покосившегося трехэтажного домика, затем спросил:
– Какой план?
– Спрятаться, оценить ситуацию, прикинуть шансы на выживание и уже действовать.
– И где ты предлагаешь затаиться? – спросил Мантас.
– В одном из домов.
– Ты в своем уме, искатель?
Наш лишь хмыкнул, сказал:
– Мы открыты. Нас хорошо видно и на нас легко напасть. Подумай головой, капитан. Других вариантов у нас нет.
– Говорю тебе: нет…
Они начали спор.
Лиогвен осмотрелся.
Серые каменные дома нависали над ними, как гигантские надгробия. Смотрели черными провалами окон. Над каменной мостовой стелился плотный голубоватый туман, холодил ноги. Из-за него ухудшилась видимость – и теперь морская воронка над городом практически исчезла в дымчатой пелене.
Лишь плеск волн, ритмичный, успокаивающий, доносился до ушей.
Пока Мантас и царский искатель артефактов переругивались друг с другом, Лиогвен зашел в ближайший дом.
Сделал несколько шагов.
Замер.
В нос ударил резкий смрад, словно перед ним лежали дохлые устрицы.
Глаза долгих двадцать ударов сердца привыкали к полумраку.
Наконец, мир в каменном колодце наполнился деталями и силуэтами.
И тогда Лиогвен понял, почему стоило прислушаться к словам капитана триремы – стены облепило нечто склизкое, бесформенное, живое. Оно трепетало, то расширяясь, то сжимаясь. Пульсировало изнутри слабым желтоватым светом.
Пальцы в сумраке нащупали ремень, пробежались вдоль сохранившихся склянок, остановились на фарфоровой мензурке, вытянули ее.
Лиогвен достал другой рукой из кожаного футляра пинцет.
Он сам не заметил, как работа овладела им. Чуть-чуть сковырнуть склизкое нечто в мензурку, насыпать синей соли, малость воды из фляги. Закупорить, потрясти…
– Что это за мерзость? – спросил невесть как появившийся здесь Наш.
– Только не прикасайтесь к ней, – сказал Лиогвен, ожидая реакции в склянке.
– Оно что, светится?
– Пожалуйста, держитесь на расстоянии от меня. Во избежание.
– Во избежание «чего»?
– Последствий.
Рядом возникла фигура Мантаса.
– Я правильно понимаю, что прятаться в домах не получится? – спросил он Лиогвена.
Тот кивнул, ответил:
– Да. Видите, как шипит в мензурке раствор? Я добавил немного щелочи, а потому она сразу вступила в реакцию с кислотой. Если коснетесь этой штуки на стенах, обожжетесь.
– А если ее избегать? – не сдавался Наш.
– Посмотри наверх.
Царский искатель поднял голову. Его губы сложились трубочкой, с них сорвался легкий свист.
– Эта гадость повсюду, – сказал Мантас. – И она… она… будто живая, что ли. Никогда с такой не встречался. Похожа на кораллы, но мягче.
– По крайней мере, теперь мы точно знаем, куда не стоит идти.
Они вышли обратно на улицу.
Не успели сделать и нескольких шагов, когда перед глазами возникло что-то огромное и тяжелое.
Лиогвен увидел лишь, как во все стороны взлетели летучие мыши – потребовалось еще несколько мгновений, чтобы осознать – это оказались существа, лишь отдаленно напоминающие летучих мышей.
Затем в грудь впечатался таран – и его швырнуло в стену.
Краткий миг полета, мир закружился в бешеном водовороте.
Последовал удар, хрустнула спина.
И его тело рухнуло на землю.
До ушей, словно сквозь толщу воды, докатился низкий рык и лязг мечей.
Лиогвен распахнул глаза, последовал укол боли в висках, резкий, глубокий.
Пришлось зажмуриться.
Желудок скрутило, к горлу подкатил ком.
Позвоночник пульсировал в такт биению сердца. Правое плечо онемело. Но в целом ему удалось встать.
По крайней мере, ничего не сломано.
Лиогвен посмотрел вперед.
Наш с мечом крутился вокруг существа, лишь отдаленно напоминающего человека.
Чудовище оказалось на три головы выше искателя; его длинные, непропорциональные руки, покрытые канатами мускулов, размахивали перед собой, острые когти разрезали воздух.
Толстый слой слизи покрывал зеленоватую кожу, стекал тонкими ниточками на каменные плиты. На горбатой спине, покрытой плотными пластинами, сидели крылатые твари.
Но больше всего взгляд притягивали глаза – пара глубоко посаженных шарика, горящих желтым пламенем.
Утробно рыча, существо бросалось на Наша, пыталось вспороть ему грудь. Однако искатель умудрялся каждый раз в последний миг отскочить, увернуться.
Позади них стоял Мантас и отбивался от летающих тварей найденной корягой; те шипели, бросались на него, кусали – и тут же уносились прочь, набирая высоту.
Лиогвен поднялся – боль прострелила спину раскаленным прутом, – ноги едва не подкосились. Однако ему удалось не потерять равновесие.
«Уходи, – раздался в голове голос отца, рассудительный и спокойный. – Бросай всех. Их не спасти. А чудовище не обращает внимания на тебя. Вот он шанс, воспользуйся им. Потеряйся среди улиц, залезь в самую темную нору и сиди там, пока не будешь готов. Я знаю тебя, сын. Знаю хорошо. Они для тебя никто, чужие…»
Лиогвен не раздумывал: он рванул в сторону чудовища, взял с пояса уцелевший бутылек и кинул его прямо в широкую склизкую спину.
Бутылек разбился, пахучая жидкость впиталась в плоть и зашипела.
Повалил густой коричневый дым.
Улицу сотряс нечеловеческий вопль, барабанные перепонки едва не разорвало.
Жмурясь, Лиогвен взял новую закупоренную склянку, бросил её под перепончатые мускулистые ноги.
Вспыхнуло.
Существо отпрянуло, замотало тяжелой головой; его пасть раззявилась, густые склизкие слюни потекли на грудь.
Наш не стал дожидаться удобного момента: полоснул мечом по нижней стороне кривой морды. Кончик клинка оставил широкую тонкую рану; полилась черная кровь.
Затем последовал второй удар, второй, третий…
Лицо искателя артефактов исказила ярость; он скорее кромсал, чем протыкал.
Массивная лапа откинула Наша, и чудовище вдруг сменило жертву – понеслось на Лиогвена.
Шарики желтых горящих глаз пронзали насквозь. С плеч урода слезала толстая кожа, кислота продолжала добираться до самых костей, но, похоже, это никак не останавливало его.
Гигантская фигура затмила собой целый мир, стало притяжением всего…
– Ты станешь алхимиком, – сказал отец. – Тобой должна овладевать гордость. Потому что я алхимик, дед твой был алхимиков, прадед – алхимиком, его прапрапрадед – тоже… Преемственность поколений.
Он раскладывал порошки в тканевых мешочках по полкам над письменным столом.
– А если я захочу быть колдуном? Пойти в школу Золотых посохов? – спросил Лиогвен.
Перед мысленным взором возникла Миа в солнечном свете.
От её воображаемой улыбки разлилось тепло в груди, сердце учащенно забилось.
Он представил, как её пальцы ложатся на его кисть – и едва удержался от улыбки. Отец не любит любое проявление эмоций.
– Злишься на меня? – спросил он.
Брови Лиогвена поползли вверх.
– Что? Я не злюсь… Я…
– Послушай меня внимательно, – начал отец. – Ты – моя собственность. Продолжение меня. А потому тебе не позволено думать и хотеть чего-то помимо того, что думаю и хочу я. Выбор, кем ты станешь, был сделан еще тогда, когда твой первый крик вырвался из маленькой глотки. Алхимия – и точка. Усердно учись, запоминай всё, что я тебе говорю. И преуспеешь.
– Да, отец…
Образ Миа несколько поблек.
– Когда-нибудь ты поймешь, Лиогвен, что я стараюсь ради твоего будущего. Многие лишены твоих привилегий, и с детства им приходится тяжко трудиться ради куска хлеба. Тебе же надо только слушать мои советы, чтобы не облажаться. К тому же… – Губы отца растянулись в холодной, пугающей улыбке. – К тому же алхимия дает власть над жизнью. Ты можешь лечить, ты можешь убивать – выбор за тобой.
Он погрузился в собственные воспоминания, глаза загорелись непонятной жаждой.
Повисла долгая тишина.
– Но ведь у меня тоже есть мечты, – вдруг выпалил Лиогвен, сам того не подумав.
– Что? – переспросил отец.
– У меня тоже есть мечты. Я хочу…
Не успел он сказать и нескольких слов, как его резко перебили:
– Ты будешь хотеть, сын, только то, что я захочу. И когда захочу. Забываешься! – Его указательный палец замер перед губами. Жест, означающий лишь одно: заткнуться и не перечить.
Ярость, закипавшая в груди, заставила Лиогвена нахмурить брови и броситься в необдуманную словесную атаку:
– Я встретил девушку. Ученицу из школы Золотых посохов. И буду проводить с ней время! Я уже достаточно взрослый, чтобы уйти от тебя. Миа – вот моя мечта! – последние слова он буквально выкрикнул. И через несколько мгновений попытался чуть сбавить пыл: – Я стану алхимиком. И буду прилежно учиться. Обещаю. Но без нее я ничего не смогу.
Отец сделал несколько шагов к нему, навис.
В нос ударил едкий запах серы, перемешанный с иольной кислотой. Глаза защипало, в их уголках предательски выступили слезы.
Лиогвен сжался, опустил голову.
Сердце учащенно забилось, воздух вокруг него загустел, словно желе. Его тело стало в миг тяжелым, сила притяжения давила к полу.
– Повтори, – сказал отец.
– Отец… я… я…
– Повтори.
– Ты… не так понял… я…
– Повтори.
– Я… Я… – Щеки жгло, язык стал вялым и не желал шевелиться. – Я не могу…
– Вот именно, – сказал отец. – Ты не можешь. Потому что ты пошел весь в мать, такой же слабый. Нет у тебя никаких желаний, кроме моих. Уяснил?
– Мы… я…
– Уяснил?
– Да…
– Только мои мечты имеют значение.
Лиогвен заплакал.
Глава 5
Они успели в одном из фонтанов набрать стоячей воды в фляги, когда земля под ногами задрожала.
Несколько ближайших гранитных колонн рухнули друг на друга, подняли облако пыли; ближайшие дома сложились, словно расставленные игральные фишки.
Поднялся низкий гул, от которого по коже побежали мурашки и сжалась грудная клетка.
Миа сразу поняла, в чем дело: циклопическая морская стена пришла в движение, хляби воды, поддерживаемые нечестивым колдовством, двинулись в их сторону.
Магия их еще держала, не давала обрушиться гигантской волной на головы, но как долго это еще могло продолжаться?
– Нас поторапливают, – сказал здоровяк, затягивая ремешки на протезе. – Станем медлить – и просто пропадем в пучине.
Даже с их улицы было видно, как сужались морские стены, тянувшиеся до самых небес.
– И куда нас ведут? – спросила Миа здоровяка.
– В цитадель Морского предателя, – ответил Хешитас.
Его палец уставился в воздух – указывал в сторону возвышающейся крепости.
Та нависала над темными руинами, точно обломанный клык.
Ярус сменялся ярусом, взгляд цеплялся за многочисленные колонны и горельефы. Цитадель была сделана из острых углов – ничего округлого или гладкого. Мало того, с ее окон в отличие от всего города струился желтоватый, точно затухающее пламя, свет.
– Это последнее место, куда я бы хотела идти, – сказала Миа.
Хешитас кивнул:
– Понимаю… Но есть ли у нас выбор?
– А этот Морской предатель, он вообще кто?
– Не совсем понимаю, госпожа.
– Ты вроде рассказывал, будто он – забытый бог.
– Так говорят в сказках.
– Можно ли с ним договориться?
– Госпожа, боюсь, я не знаю. Я никогда ранее не сталкивался с богами.
Миа переглянулась с татуированным – они оба подумали об одном и том же.
Здоровяк заметил их молчаливый разговор, спросил:
– Вы что-то знаете?
– Не совсем… – ответила Миа. – Я, как и ты, не сталкивалась с подобным. Возможно, конечно, высшие магистры… но… – Она замолчала на несколько мгновений, посмотрела себе под ноги, хмыкнула и только после продолжила: – Однако в Школе есть свитки, что рассказывают истории встреч с богами. С Бронзовой царицей, с Ястребом, с Человеком-обезьяной…
– И? Не понимаю, к чему вы клоните.
– Они немногим отличаются от людей, – впервые за долгое молчание подал голос татуированный колдун. – Способны на чувства и понимание. Да, они… боги своеобразные, назовем это так. Но умеют договариваться.
– У нас есть шанс, – сказала Миа.
Вновь раздался тяжелый гул, затряслась земля под ногами.
Морская стена сдвинулась еще чуть-чуть – едва заметно для глаза, но все же.
До ушей донесся плеск воды, словно рядом зажурчала река. Этот плеск усиливался, становился громче.
Миа нахмурилась.
С дальней улицы устремились пенистые потоки воды.
Она, здоровяк и татуированный успели сделать шагов двадцать, когда им по щиколоткам ударила вода. Обувь тут же промокла, стала тяжелой, кожа онемела от колючего холода, пальцы ног потеряли всякую чувствительность.
– Да она же ледяная! – крикнул Хешитас.
Он то и дело оглядывался назад, ожидая, видимо, за их спинами цунами, не меньше.
– Но вроде не прибавляется, – сказала Миа.
– Видимо…
– Надо идти к цитадели. Посмотри: там дорога в гору. Обсохнем.
– Нас как кроликов загоняют в силки.
Она кивнула, соглашаясь.
Первый труп выплыл из-за угла улицы.
Течение несло его прямо к ним; даже мимолетного взгляда хватало, чтобы понять простую, но в то же время пугающую мысль: это один из моряков их триремы.Одежда – простая рубаха с широкими рукавами, штаны-шаровары – не оставляла сомнений.
За первым телом последовало второе, третье, четвертое…
Сердце Миа болезненно сжалось.
Она, конечно, принялась высматривать Лиогвена. Застыла, точно вкопанная, и окружающий мир перестал существовать.
Казалось, вот оно, любимые лицо, раздутое от воды и посиневшее, покажется, и смысл жизни исчезнет, реальность разобьется, точно куриная скорлупа.
Из тяжелых дум её вывел Хешитас, положил ладонь на плечо.
– Нам нужно уходить, – сказал он.
– Но… Разве вам самому не надо узнать, есть ли среди мертвецов ваш капитан?
– Мантас сам умеет за себя постоять, поверьте мне. Он умудрился не сойти с ума в демонской одержимости, а уж с богом как-нибудь справится. А если он погиб… Что ж, я все равно ничем ему не помогу.
Татуированный кинулся на колени – вода под ним плюхнулась, – его губы зашептали священные слова заклинания – Миа узнала их с первого слога. Однако она не сразу поняла, почему её Второе звено так поступил.
Лишь когда за спиной глухо зарычало, она среагировала.
Тварь висела вниз головой на кромке крыши.
Её абсолютно черная, обсидиановая кожа блестела, точно посыпанная карамельной крошкой. Фигурой напоминала человека, худого и высокого; живот ввалился, кожа сильно обтягивала грудь, проступали ребра.
Страх вызывало его лицо, вытянутое, лошадиное, морщинистое; глаза впадали в глазницы, виднелись скулы и массивные надбровные дуги. Длинный ястребиный нос. Легкая ухмылка на безгубом рте. Иероглиф на лбу.
Тварь взмахивала руками – колдовала.
– Никого не подпускай к моему звену, – сказала Миа здоровяку. – Если повредят его татуировки, я не смогу нас защитить.
– Хорошо, магистр.
Она закрыла глаза и принялась выравнивать дыхание.
Перед мысленным взором замелькали геометрические фигуры: круги, квадраты, параллелограммы, эллипсы. С губ сорвались первые слова связывающих заклинаний.
Первым делом ей необходимо почувствовать, осознать татуированного – «сковать» себя невидимыми звеньями.
Мгновение – и даже с опущенными веками мир предстал перед ней во всей красе.
Древний каменный город открылся, будто книга. И покосившиеся дома, и пыльные колонны, и кренящиеся парапеты, и дырявые крыши обрели доселе скрытый смысл.
Миа расщепила реальность до чувств.
Озарение вспыхнуло яркой вспышкой в глубине сознания. С кончиков пальцев посыпались первые синие искры; они падали на воду, шипели.
Пришло время атаковать.
Вокруг её левой кисти вспыхнул синий световой диск, с ладони сорвался энергетический хлыст, полетел в сторону твари.
И практически в самый момент удара той удалось отскочить.
Вспыхнуло.
Языки пламени затанцевали на каменной стене дома, оставив после себя черные подпалины.
Миа не стала себя сдерживать.
Она обрушила всю свою мощь.
Её ленты били по худой фигуре, превращали в пыль колонны, сносили хлипкие постройки, – и ни одна не попадала по цели.
Тварь всегда оказывалась на миг впереди. Мало того, та в какой-то момент раскинула руки в стороны, и нечестивое колдовство вырвалось из её рта, пробирающее до дрожи, холодящее нутро.
Мертвецы в воде начали подниматься.
Раздутые, посиневшие, с одутловатыми резиновыми лицами, они, покачиваясь, направились в их сторону.
Их рты перекашивало от боли, оголяя пеньки зубов; глаза стали пустыми, блестящими, точно морские камушки на берегу; плечи то и дело поднимались и опускались, будто кто-то дергал их за невидимые ниточки.
Незнакомцы – все они были незнакомцами.
А потому не было и сожалений.
Миа выкрикнула заклинание.
Затем в воздухе возникли тысячи волшебных ос, атаковали мертвецов. Плоть оживленных начала слезать с костей, улица наполнилась чавкающими звуками.
Воды окрасились в коричнево-красный оттенок, на поверхности всплыли ошметки кожи.
Миа скорее почувствовала, чем услышала, как за спиной что-то мелькнуло.
Она успела обернуться, – и в тот миг перед ней возник Хешитас.
Он вцепился голыми руками в обсидиановую тварь; его пальцы левой руки сдавливали тонкую черную шею, правый кулак снова и снова впечатывался в корчащееся лицо.
Показалось, будто сейчас здоровяк оставит от твари только мокрое место, однако та что-то прошипела – слова буквально ожили, пробежали по спине паучьими лапками.
Гигант вскрикнул, отшатнулся.
Его ноги подкосились, и он рухнул в воду.
Уродина вырвалась из хватки, успела сделать несколько шагов назад, не отрывая взор от Миа.
«Что произошло? Что ты с ним сделал? Проклял? Заколдовал?»
Она подняла руку, в воздухе соткался энергетический хлыст, когда ее внутренности скрутило от боли.
Страшный крик вырвался из ее глотки. В голове вспыхнула звезда, перед глазами замелькали белые мухи. Под разрывающим потроха жжением мысли испарились, смыслы города исчезли – и магия покинула ее.
Миа упала в воду, не понимая, что с ней происходит.
Рядом с ней корчился здоровяк, лицо, искаженное мукой, побагровело, глаза наполнились кровью. Он силился подняться, однако его будто придавливала невидимая могильная плита. Мышцы на руках ходили ходуном, боролись с напряжением.
Татуированный сидел на коленях с закрытыми глазами, погруженный в транс.
Тварь медленно подошла к нему.
Её длинные пальцы, оканчивающиеся когтями, с нежностью провели по его волосам, погладили щеку.
Между тем, взгляд уродины не отрывался от Миа, в глазах плясали веселые задорные искорки.
А затем тварь встали позади татуированного, сжала ладонями его виски.
Голова Второго звена лопнула, точно перезревший персик. Брызнула кровь вперемежку с осколками костей. Казался ирреальным простой факт: только что перед тобой сидел человек – и вот он уже мертв. Уничтожен. С легкостью, с какой убивают комара или муху.
Безголовое тело татуированного повалилось в воду. Миа, не обращая внимания на боль во внутренностях, поднялась. Да, ее лишили колдовства, однако ярость, клокотавшая в душе, плевала на слабость и страх.
“Не сдамся, – крутилось в голове. – Не сдамся, не сдамся, не сдам…”
По-птичьи склонив голову на плечо, тварь шагнула к ней, осмотрела с ног до головы. Длинный язык, свесившийся из распахнутого рта, принялся слизывать кровь с пальцев.
В нос ударил металлический запах с тяжелым смрадом козлятины. К горлу подкатил ком, желудок запротестовал.
Миа заметила, как на черной коже уродины рельефами скользят знаки – символы чародейства.
Кто-то – Морской предатель – наделил её способностью подминать мир под свою волю, искажать, корежить, ломать.
Та была самим воплощением колдовства.
И потому в ней не оставалось ничего человеческого.
И потому тварь могла поднимать мертвецов, уходить от энергетических хлыстов, вторгаться в её разум и разум здоровяка.
Боль.
Тяжесть.
Выдумка.
Миа уперлась в обсидиановые глаза напротив.
Практически сразу утонула в них, погрузилась в пучину чуждого незнакомого сознания. Сейчас она рисковала гораздо больше, чем когда лишилась своего помощника. Тварь состояла из татуировок – значит, она “вскрывается”, поддается контролю. Страшно было признать: тварь – в некотором смысле была Вторым звеном.
“Отбрось сомнения, – мелькнула мысль. – Иного пути нет. Мечом, кинжалом или саблей её не одолеть. Она узнает о траектории клинка раньше, чем ты взмахнешь рукой. Остается только раствориться в ней. Принять сущность. Словно перед тобой татуированный из другой Школы”.
Мысли устремились вскачь, отдались внутреннему потоку – никакого контроля, никакого направления.
Тревога разливалась в солнечном сплетении, а сердце тяжело ухало. По лбу стекали крупные капли пота.
Да, сейчас когти могли перерезать ей горло; да, острые зубы могли впиться в плечи и перегрызть артерию; да, шансы на спасение стремились к нулю…
Но Миа внутренне сказала себе: “я должна”.
Мир вновь наполнился смыслами. В них было много противоестественного, чуждого, холодного, незнакомого, – и это ничего не значило.
Её веки опустились, губы принялись шевелиться, слова заклинания, такие неуклюжие и тяжелые, вырвались из глотки, наделенные значениями.
И словно из неведомых далей раздался душераздирающий крик.
Крик, полный боли.
Крик, который не принадлежал данной реальности.
Лицо обдало чем-то горячим…
А потом Миа пришла в себя.
Она открыла глаза, и ей потребовалось несколько долгих мгновений для осознания. Тварь погибла: магия разорвала её на части. Осталось лишь черное пятно на поверхности воды, которое постепенно растворялось.
Затем она подошла к здоровяку и помогла ему подняться.
Выглядел тот постаревшим лет на двадцать, морщины изрезали кожу, глаза глубоко запали, с уголка губ стекала струйка крови.
– Нам нужно идти, Хешитас, – сказала Миа.
И с этими словами она обернулась.
Гигантская морская стена медленно двигалась в их сторону.
– Ты правда меня любишь?
– Правда-правда.
– А чем докажешь?
– Ну, я не бью тебя, глажу, целую…
– Дурак!
– Зато честный!
Они валялись в кровати.
Ее колено лежало на его бедре, ладонь – на груди; пальцы жгло от его горячей кожи, в кончиках отдавалось его сердцебиение.
День оказался солнечным и жарким, однако они занавесили окна – и в комнате царил удушливый полумрак. В воздухе танцевали пылинки.
– Можно честный вопрос?
– Другие от тебя я не приму, – ответил Лиогвен.
– Твой отец правда мертв? Это не какая-то интрига или тайный план царя?
– Не понимаю…
– Твой отец был не последним человеком во дворе. Ты и без меня знаешь, как он прослыл Отравителем. И вот так… он умер… и…
– Я видел его тело прежде, чем его сожгли, – сказал Лиогвен, поцеловав ее в лоб. – В нем оставалось жизни не больше, чем в камне.
– Теперь у тебя будет новый наставник? – спросила Миа.
– Еще два весенних оборота, да. После я перейду из подмастерья в алхимика шестого звена. Хотя, если повезет, удастся доказать коллегии, что моих знаний хватит и на пятое звено.
Миа тыльной стороной ладони нежно провела по линии его плеча, запоминая каждую косточку, каждый бугорок, каждую родинку.
Мир будто не существовал. Остались только они вдвоем – здесь, в пыльной комнатенке, заваленной всевозможными склянками, перегонными кубами, мешочками и прочей алхимической ерундой. Чудо, как здесь вообще поместилась кровать!
– Мне все равно не верится, что твой отец мертв.
– Он казался вечным, да.
– А тебя не попытаются убить? Ну, если ему что-то подсыпали…
– Не беспокойся, – сказал Лиогвен. Кончики губ растянулись в легкой улыбке. – Отец не посвящал меня в свои тайны. Я ничего не знаю. Я бесполезен для его конкурентов. С таким же успехом можно отравить нашего дворового пса – он столько же смыслит в заговорах, сколько и я!
– Я люблю тебя.
– А я люблю тебя.
– Мы теперь будем вместе.
– Мы и раньше были вместе!
– Но теперь никто нас не разлучит, – сказала Миа.
Она схватила согнутыми указательным и средним пальцами его за кончик носа, поводила влево и вправо, как мордашку нашкодившего кота.
Смех разлился по комнате.
Лиогвен попытался ее укусить, но она вовремя одернула руку, подула в его глаза, легко-легко.
Солнечный зайчик каким-то образом вырвался из занавесок и упал ему на лоб.
– Ну, нам все равно придется иногда жить в разлуке, – сказал Лиогвен. – У тебя Школа. У меня – алхимия. Иногда тебе придется уезжать…
– Я не о том, – перебила она его. – Мы теперь вместе, понимаешь? Между нами больше не стоит твой отец. Нет никаких преград.
Его лицо вдруг помрачнело.
– Мы не сможем пожениться… Твои эдикты…
– Ничего не значат. Пусть перед богами мы не муж и жена, но между собой мы все решили. Мы спим вместе, общаемся, заботимся друг о друге, не даем грустить – и еще миллион всего!
– Милый мой птенчик, – сказал Лиогвен.
Всегда, когда он ее так называл, в животе приятно порхали бабочки.
Ее губы коснулись его, мягких и горячих. Но поцелуй оказался недолгим – Миа заметила, что любимый по-прежнему хмур, пусть в его глазах и отражалось тепло.
– Тревожишься? – спросила. – Из-за чего? Я обидела тебя?
– Нет, конечно, глупая, – ответил он. – Мысли всякие в голове.
– Расскажи о них!
Обычно слова из него приходилось буквально вытягивать силой – он всегда предпочитал молчать.
Однако сегодня он позволил себе быть искренним.
– Знаешь, – начал он, – несколько лет назад, когда мы с тобой только познакомились, у меня с отцом был неприятный разговор. Он не желал признавать, что у меня могут быть свои мечты и устремления. Называл своей вещью – и прочие гадости в его духе.
– Я не догадывалась… Ты мне не говорил…
– Говорю сейчас.
Они оба прислонились к спинке кровати.
Миа, борясь с легким головокружением, взяла со столика графин, налила воды себе в глиняную кружку. Предложила Лиогвену, однако тот отказался. После чего она залпом осушила кружку.
Приятное тепло скользнуло вдоль пищевода, разлилось в животе.
– Я хочу тебе кое-что показать, воробушек.
С этими словами он достал с прикроватного столика – от Миа не ускользнуло, в каком хаосе валялись алхимические приспособления – порошки, колбы, ложки, песочные камушки – массивный кристалл, напоминающий по размерам страусиное яйцо.
Даже в полумраке прозрачная штуковина отбрасывала солнечные зайчики.
– Лиогвен, давай не будем отходить от темы, – сказала Миа. – Ты говорил об отце… Зачем убегать, я…
– Просто послушай, – перебил её он. – Это важно.
Она кивнула, хотя ее кольнула легкая злость.
– Видишь, какой невероятной красоты этот кристалл? – спросил Лиогвен. – В нем так много граней. И он достаточно тяжелый. – Он взял его в одну руку. – Добыть его очень сложно. И да, он очень дорогой. Пожалуй, за него я бы смог обеспечить себя, будущих детей, внуков, правнуков и… В общем, ты поняла. – Губы его тронула улыбка. – Кстати, подобные кристаллы называют Фиолетовым пламенем.
– Я краем уха слышала о них, – сказала Миа. В голове крутилось какое-то важное воспоминание, однако ухватить его не получалось.
– Конечно. Общее количество Фиолетового пламени можно пересчитать по пальцам двух рук – и все они хранятся у царских алхимиков под строгим учетом. Даже самый богатый купец или знатный господин не имеют права держать его дома. В противном случае их ждет суровая кара. – Лиогвен положил кристалл себе на живот. – Не знаю, каким образом, но моему отцу удалось добыть себе такой. И хранил он его надежно, поверь.
– А в чем его ценность для алхимиков?
– В свойствах. Каждый из нас одержим идеей управления материей. Создать универсальный катализатор, позволяющий менять структуру объекта и его свойства.
– Прости, ничего не понимаю, – сказала Миа.
– Твердое под определенной температурой становится жидким, а жидкое – газообразным. Форма меняется – суть остается. Все субстанции в мире живые, обладают своей волей – и им необходимо помочь дорасти. Да, у нас есть три основных элемента – ртуть, сера и соль, – однако они недостаточно хороши в экспериментах. Кто-то из алхимиков привязывается на планеты, кто-то – на богов. Кто-то выделяет стихии: воду, пламя, землю и эфир. Но все эти идеи – подпорки в разваливающейся теории.
Миа уловила суть, кивнула.
– И этот кристалл – универсальный катализатор? – спросила.
– Да, верно. Смотри.
Лиогвен взял с прикроватного столика небольшой – в два пальца в высоту – холщовый мешочек.
Его пальцы ловко распустили тесьму. Затем в ладони оказалась фиолетовая земля – по крайней мере более подходящего слова Миа не смогла подобрать. Это точно не соль, не взвесь, не толченый цветной мел…
– Земля, пропитанная миотической кислотой, – озвучил ответ на ее немой вопрос Лиогвен. – Довольно тяжело получить, потому что нужно соблюсти много условий: пасмурная погода, место возле кладбища, колдовской эфир и прочее. Не стану вдаваться в подробности, воробушек. На такую работу способен не каждый алхимик. Я могу.
– Я всё еще не понимаю, зачем ты мне это говоришь.
– Подожди. Скоро поймешь.
Он принялся втирать землю в кристалл.
Прошло не меньше двадцати ударов сердца, долгих, тяжелых и утомительных, прежде чем одна из прозрачных граней начала испускать ровное фиолетовое свечение. Тепло, исходящее от него, коснулось пальцев, приятно согрело их.
Миа непонимающе посмотрела на Лиогвена.
– Похоже на колдовство, – сказала.
– Однако им не является.
– Я никогда не видела подобного.
– Ваши магистры многое скрывают.
Внутри кристалла, в самой его сердцевине, зажглись несколько искр, закружились в только им понятном медленном круговороте. Фиолетовое свечение отогнало тени по углам комнатенки, заставило их сжаться там.
Миа против воли вспомнила несколько мантр, проверила, не колдовство ли творится перед ней. Однако ничего не почувствовала – её любимый не врал.
Лиогвен ударил указательным пальцем по верхушке кристалла.
И тонкие трещины удивительно легко побежали по граням. Несколько мельчайших осколков на глазах отвалились.
Но не упали.
Словно плюя на законы мироздания, медленно качаясь, они повисли в воздухе.
– Благодаря лишь одному реагенту катализатор приобрел уникальные свойства, – сказал Лиогвен. – Мой отец рассказывал, будто о таком действии никто из алхимиков не знает, но, думаю, врет. Наверняка он сам продал царю секрет за немалые деньги. Поэтому ему много прощалось.
– Как красиво… И страшно…
– Тебе, как Золотому посоху, наверное, особенно неприятно. Потому что только колдовство способно заставлять вещи не падать на землю.
– Твоего отца все-таки убили?
Легкий смех прокатился по комнате, – в тот момент Миа ощутила злость на любимого.
– Нет, – сказал Лиогвен.
Он взял летающий осколок и бросил его в деревянную кружку, словно ничего необычного не происходило. Плеснул воды из графина в нее. Затем поднес кружку к Миа.
Растворяясь, осколок плавал в жидкости, оставляя за собой фиолетовый шлейф. Свечение постепенно гасло – до тех пор, пока не потухло окончательно.
Осталась только вода. Прозрачная. Обычная.
– Твердая форма перешла в жидкую, – сказал Лиогвен. – После реакции нет никаких изменений, кроме легкого запаха. Который тоже выветрится через некоторое время.
– И?
– Если ты выпьешь из кружки, умрешь к вечеру. Получился смертоносный яд. От него нет антидота.
– Но… Но…
Миа пыталась сложить воедино все то, о чем говорил её любимый.
– Я… Я не до конца понимаю, – начала она. – Ты сначала говорил про отца. Про то, что у вас состоялся неприятный разговор. Затем он умер… И… И… Ты заговорил об идеальном катализаторе… Сделал яд. Без запаха и внешних признаков. И…
Её взгляд упал на лицо Лиогвена.
Глаза того были мокрыми, слезы крупными каплями стекали по щекам.
– Он считал, будто я его вещь, – сказал любимый. – Вещь…
И Миа тоже заплакала.
Глава 6
– Он что, голем?
– Похоже.
– Разве они – не байка?
– Как видишь, нет.
Наш, разорванный надвое после удара чудовища, лежал на каменной плите.
Уточнение: лежала его верхняя часть.
Торс и ноги валялись на другой стороне улицы. Из зияющей раны торчали отнюдь не кишки или органы – темная твердая глина.
Получалось, все время, что они находились с царским искателем артефактов, они общались не с живым существом, а с воплощением алхимической работы.
– Он больше не оживет? – спросил Мантас.
– Нет, ему конец. Теперь он просто кусок глины с натянутой плотью.
Лиогвен обернулся.
Перед смертью Наш сделал им подарок – отрубил саблей башку чудовища.
Однако существо, прежде чем рухнуть замертво, даже с отрубленной головой умудрилось разорвать беднягу пополам.
– А искатель мне даже понравился, – сказал Мантас.
– Можешь отрезать ему палец и оставить себе на память.
– Не верю своим ушам: ты умеешь шутить.
– У меня много талантов.
Лиогвен вытащил из поясной сумки склянки.
Посчитал, сколько из них оказались разбиты и пусты. По всему выходило, он мог наполнить четыре пузатых колбы – две для него, две – для капитана корабля.
Затем его пальцы выудили из внутреннего кармашка плаща кристалл – фиолетовое пламя.
От некогда массивного минерала осталась небольшая пластинка размером с ладонь.
Но для дела её хватит.
– Пора уходить, – сказал Мантас.
– Подожди, дай мне немного времени. Я сделаю для нас четыре жидких бомбы.
– И они нам помогут против уродцев?
– Да. Кинешь бомбу – и враг затвердеет. А вырабатываемый газ сожжет ему слизистую.
С этими словами Лиогвен принялся за привычное дело: обсыпал цветной землей кристалл, обтер его, дождался, когда тот засияет фиолетовым.
Почему-то в памяти всплыл тот момент, когда он впервые показал такой трюк Мие. Тогда в кружке получился смертоносный яд.
“Ты убил меня, – раздался в голове голос отца. – Собственную кровь. Того, кто кормил тебя, одевал и обучал. Так ты меня отблагодарил? Построил на моих костях собственную безбедную жизнь. И все ради того, чтобы жить с этой тупой магичкой! Легче тебе? Не такую судьбу я тебе пророчил!”
– Куда мы направимся? – задал вопрос Мантас.
Его слова вывели Лиогвена из оцепенения, заставили вернуться в реальность.
– В центральную крепость, – ответил.
– На возвышении? Ты с ума спятил!
– А есть варианты? Нас окружают морские стены.
– Можем попробовать переждать пару ночей в одном из домов…
– Мы пытались заходить в ближайший. Там все отравлено. Только подцепим какую-нибудь гадость.
– И то верно, – сказал Мантас. – На улице тоже небезопасно. Если еще остались выжившие, больше шансов с ними встретиться на пути к крепости.
– Значит, решили?
– Да, алхимик. Делай свои бомбы.
Когда фиолетовые ленты света медленно закружились внутри кристалла, Лиогвен легко ударил тыльной стороной ладони по нему.
Десятки осколков поднялись в воздух. Пальцы начали подцеплять их и кидать в склянки.
Затем настал черед для поясной фляги.
Как только крепкая дубовая пробка вылетела из нее, воздух наполнился едким, покалывающим ноздри запахом – запахом кислоты.
Густая зеленоватая жидкость, похожая на болотную тину, полилась в стеклянные сосуды.
Теперь – закрыть склянки, легко потрясти…
– Бери, – сказал Лиогвен и протянул Мантасу две. – Остальное моё. Увидишь чудовище, сразу бросай.
– Спасибо.
– Эта смесь гораздо опаснее тех, что я кидал в уродца. Поэтому будь аккуратен. Лишишься руки, даже если капля попадет тебе на кожу. Понимаешь?
– Понимаю…
Кадык капитана дернулся.
– Наша бросим тут? – спросил Мантас.
– Сжечь я его могу, не скрою, однако мы потеряем ценную склянку. У нас их не много, а до крепости идти еще далеко.
– И мы оставим его гнить?
– У нас есть выбор? – вопросом на вопрос ответил Лиогвен. – Вероятно, вся команда корабля уже мертва. Их тела валяются по всему городу. Мы их будем искать и сжигать?
– Боги за такое карают, парень.
– Оглянись вокруг, Мантас. Мы уже прокляты.
Капитан обдумывал его слова несколько мгновений. Затем кивнул, соглашаясь.
– Тогда пойдем, – бросил он.
И они двинулись в путь.
Лиогвен только тогда обратил внимание на небеса.
Черные, налившиеся тяжелым свинцом, тучи плотным слоем парили над гигантской морской стеной. Однако золотое свечение все равно исходило от них, отчего в городе было не так сумрачно – его, Лиогвена, тень и тень Мантаса бегали по разрушенным колоннам, по дороге и стенам домов.
Очередного уродца они встретили через несколько улиц. Он, закованный с ног до головы в тяжелые пластинчатые доспехи, пусть и ржавые, сидел на гранитном обломке.
Раскачивался из стороны в сторону, его пальцы отбивали на коленях только им понятный ритм.
Открытое лицо напоминало человеческое, но лишь отдаленно: надбровные дуги выдавались слишком вперед, глаза утопали во тьме, вместо рта – круглый провал. Кожу, бледную и морщинистую, покрывали ожоги.
Полуторный меч лежал на его коленях, угрожающе поблескивал, хотя кончик клинка оказался обрублен.
Уродец смотрел в землю перед собой и не видел их.
Мантас было поднял руку со склянкой, но Лигвен мотнул головой. Похоже, воин давным-давно потерял связь с реальностью и больше не представлял угрозы.
Они его просто обошли.
На их пути все чаще стали попадаться каменные постаменты с прибитыми на них скрижалями.
Логограммы древности перемежались с горельефами; многие силуэты за давностью лет стерлись, покрылись царапинами и трещинами, однако некоторые сценки еще можно было разобрать.
Сражающиеся воины.
Коленопреклоненные жрецы.
Монстры, восстающие из морских глубин.
Пять солнц на горизонте.
– Ты понимаешь, что на них написано? – спросил Мантас.
– Немного, – ответил Лиогвен. – Отец обучал меня древнему ашаматскому языку, на котором общались наши предки.
– И о чем они? Жреческие предсказания?
– Практически. Хм… Любопытно… В одной из скрижалей говорится о том, будто Морской предатель – один из перворожденных богов Баамона. По сути своей стихия. – Он остановился, принялся водить кончиком пальца по вертикальным строчкам. – Якобы другие перворожденные отвернулись от него и отправили в изгнание. Из-за “всепоглощающего коварства”. Он обманывал первых людей, использовал их.
– Будто остальные боги другие, – фыркнул Мантас.
Оторвавшись от записей, Лиогвен оглянулся – порой он слишком углублялся в свитки и скрижали, не замечая ничего вокруг.
Полезный навык в повседневной городской жизни – и смертельный здесь. Однако ответом ему была пустая улица.
Он продолжил читать, переходя от одной колонны к другой.
– Морской предатель делал щедрые подарки, – продолжил вслух, – а потому многие люди поклонялись ему. Для самых верных он построил в океане прекрасный город, где они ни в чем не нуждались. Еда, вода – всего вдоволь. В обмен городские должны были жертвовать ему людей. Каждый раз кровавые приношения длились не меньше пяти дней. Гибли сотни, – он замолк, пытаясь понять смысл логограмм. – У городских был выбор: они могли не жертвовать близкими и друзьями. Но тогда Морской предатель сам забирал тех, кого желал. Мор прокатывался по городу.
– Звучит всё, как глупые жреческий байки, – сказал Мантас.
Лиогвен проигнорировал его.
– Другим старшим богам это не понравилось, – продолжил он. – Они решили стереть в труху его творение вместе со всеми жителями. И обратились за помощью к Баамону. Ибо Морской предатель осквернял смысл мироздания. Тогда Верховный обрушил океан на нечестивый город – и погрузил его в пучину. А прочим людям на материке был дан указ: предать забвению старшего бога-отступника. На том скрижаль и заканчивается.
– Я только больше запутался, – сказал Мантас. – Если мы в городе Морского предателя, кто выбил эти скрижали? Когда они подобное успели провернуть? И зачем? Для кого оставили записи? И город, получается, не разрушили до конца? Мы же вон ходим по улицам… Я ничего не понимаю…
– Пойдем отсюда. Похоже, ты прав: тут только жреческие байки.
Гигант пробудился в тот момент, когда они прошли стадий от горельефов.
Земля задрожала, несколько колонн обрушились, в воздухе поднялась пыль, тяжелая, обжигающая глаза.
Капитан не удержал равновесие, упал на колени.
Лиогвен же выстоял.
Огромная человекоподобная фигура поднялась над ними. Казалось, она коснулась самих небес. Её широкие плечи распрямились. Рядом с ней домики выглядели незначительными, мелкими, игрушечными.
С крыш взлетали стайки крылатых чудовищ, лишь отдаленно напоминавших летучих мышей. Они кружили вокруг длинного туловища чудовища. Пронзительные крики эхом прокатывались по городу.
Лиогвен застыл не в силах шевельнуться с места.
Ему только и оставалось глазеть на гиганта. Сначала ему подумалось, что сейчас их с капитаном раздавят, как букашек, что все их усилия для созданий алхимических бомб оказались напрасными, что…
Однако титан, расправив длинные многосуставчатые руки, застыл.
С его изломанных пальцев потекла вода; провалы глаз уставились в небеса, а зубастая пасть, полная кривых тонких зубов, распахнулась в молчаливом крике.
– Он далеко от крепости, – заметил Мантас.
– Тогда нам нужно скорее идти, – сказал Лиогвен.
– Кто это вообще такой? Ты когда-нибудь видел подобное? Это и есть Морской предатель?
– Я знаю не больше твоего. Если это бог, то он огромен.
– Главное, что он вроде бы замер. И смотрит не в нашу сторону.
– Пойдем.
На их пути к крепости все чаще стали попадаться живые существа.
Многие из них напоминали людей, хотя жреческие красные плащи, покрытые вязью иероглифов, скрывали большую часть подробностей. Накинутые на голову капюшоны, длинные рукава, рясы до земли…
Один раз Лиогвену удалось увидеть тыльную сторону ладони существа. Та оказалась неестественно бледной; тощие пальцы с длинными заостренными ногтями чертили в воздухе знаки.
Молящиеся смотрели в сторону гиганта, вскидывали руки – и не обращали никакого внимания на них.
Поначалу Мантас вздрагивал от каждого шороха, от каждого хруста камушка под сандалиями, однако потом опустил склянку и шел, осматриваясь по сторонам.
В нос бил тяжелый запах смрада, кожу лица пощипывало от морской соли, во рту разливалась горечь.
Виски покалывало – головная боль, точно ленивый ребенок, медленно просыпалась, грозила перерасти в мигрень. С обратной стороны глаз кто-то невидимый стучал по ним.
Пот ручьем стекал со лба, пропитал рубаху, та теперь липла к спине.
Абсолютная тишина – с губ молящихся не срывалось ни звука – давила на нервы.
– Если нас атакуют… – не договорил Мантас.
Лиогвен кивнул.
– Тогда шансов у нас нет, да, – сказал он.
Они оба начали говорить шепотом.
– Я все время ощущаю на спине чей-то взгляд. Оборачиваюсь – и ничего.
– Понимаю.
– А твои склянки работают только на одного?
– У них есть радиус действия в шага два, но нам вряд ли это поможет.
– В голову лезут всякие нехорошие мысли, – начал Мантас, – Например, как нас удастся отсюда выбраться? Допустим, мы дойдет до крепости… Дальше что? Корабля у нас больше нет.
– Не знаю, – ответил Лиогвен.
Перед мысленным взором появилась Миа.
Но он силой отогнал ее образ из головы.
Не сейчас.
Потом.
Они шагали и шагали.
Лабиринты улиц петляли, кружили; в некоторых местах дорогу закрывали свалившиеся колонны или обрушенные дома, а потому приходилось искать обходные пути. Хрустели камни под сандалиями, гудели от усталости ноги.
Мир расплывался перед глазами, становясь мутным.
– Смотри! – крикнул Мантас.
Впереди узкая пыльная колея расширялась до широкой аллеи – здесь бы в ряд проехали три колесницы. Аллея вела прямиком к щербатой лестнице крепости.
Однако радость, вспыхнувшую в их сердцах, омрачили существа – те стояли вдоль каменной дороги.
Их было так много, что в глазах рябило от красных плащей. Человекоподобные, сутулые и сгорбленные, они прятали лица под тяжелыми глубокими плащами
Их выдавала на руках абсолютно белая кожа, склизкие наросты на кистях и длинные пальцы, касающиеся земли.
– Опять жрецы, – сказал Мантас.
– Попробуем обойти.
Однако отыскать иной путь не удалось – на улицах вокруг аллеи их ожидали закованные в броню мертвецы.
Те спокойно сидели, даже не шевелились, но стоило Лиогвену или Мантасу сделать хотя бы один шаг в их сторону, как неживые поднимались, обнажая клинки из ножен.
Пришлось вернуться обратно на аллею. Выбора не было – дорога вела прямиком к крепости.
Он резко сел, сбрасывая остатки беспокойного сна.
Сердце стучало как бешеное, отдаваясь дробью ударов в ушах. Маленькая крыса, поселившаяся в солнечном сплетении, кололась и бегала по кругу; от накатившей тревоги пришлось встать с кровати, откинув простыню.
Мысли разбегались.
Лиогвен глубоко вздохнул, выдохнул – и едва не вскрикнул, когда увидел темный силуэт на фоне окна.
Стояла глубокая беззвездная ночь, однако высокая фигура отчетливо проступала даже во мраке; она была гуще, чем самые темные чернила.
Пришло отчетливое понимание, кто явился к нему.
Отец.
– Ты убил меня, – сказал он. Голос оказался хриплым, приглушенным, словно глотку забили могильной землей.
Лиогвен ответил:
– Да, отравил. Быстро и безболезненно.
– Не тебе решать.
– Уходи! – крикнул Лиогвен.
– Нет.
– Хватит меня мучить!
– Боль очищает, “сынок”. – Интонация, с которой он произнес последнее слово, уколола прямо в сердце. – Разве ты ещё не понял, что ты принадлежишь мне. И даже смерть не способна это изменить.
– Ты…
В горле застрял ком, губы не желали слушаться. Миа сегодня не смогла выбраться из Школы – ей предстоял тяжелый экзамен. А потому она осталась ночевать в своих покоях.
И отец не преминул этим воспользоваться.
Вернулся черной тенью.
– Скажи мне, сын, тебе стыдно? Жалеешь ли ты о содеянном?
– Нет! – воскликнул Лиогвен. – Я поступил бы так снова – и снова, и снова, и снова! Ты чума, что пришла в этот мир! Столько хороших людей ты погубил… и желал погубить меня.
– Столько вложено в тебя, столько знаний, сил, серебряных талантов… Ты помнишь, как в восемь лет заразился краснухой, едва не умер у меня на руках, и мне пришлось пойти в глубокую ночь, чтобы отыскать врача? Неужели у тебя такая короткая память? Ты помнишь, как по ночам тебе казалось, будто за окном обитает голодный демон, твоя мать не обратила на это внимание, а я «провел обряд изгнания».
– Уходи!
– Скажи, я был настолько плохим отцом?
– Ты травил людей. Подсыпал им яд в еду! Сколько раз я готовил для тебя смеси!
– Мы живем в лицемерном мире. У меня не было выбора: царь знал, что у меня есть фиолетовый кристалл. А потому шантажировал. Мне приходилось выполнять его приказы.
– Я не хотел быть алхимиком!
– Подумай еще хорошенько, – сказал отец. – Оглянись – миром правят деньги и власть! Кто бы позволил тебе стать купцом? Или жрецом? Или воином? Иного пути не существовало! Сын алхимика может стать только алхимиком! Если ты не желал влачить нищенское существование, конечно. Или сгинуть на очередной безымянной войне…
– Ты мертв!
Лиогвен кинулся к свече на столе.
Пальцы дрожали, но им все равно удалось отыскать во тьме кремень и кресало. Схватить, тут же высечь искру…
Первая миниатюрная звезда сразу попала на толстый фитиль; пламя, сначала неуверенное, слабое, робко разогнало мрак, заставило тени спрятаться по углам. Комната обрела детали.
Вздох облегчения сорвался с губ, взгляд устремился туда, где находилась тень…
И тень по-прежнему возвышалась у окна. Огонь пасовал перед ней.
– Я останусь здесь до тех пор, пока сам того не пожелаю, – сказал отец с нарочитой издевкой в голосе.
– Что ты хочешь от меня?
– Признания.
– Я убил тебя, я это уже сказал. И если бы у меня была возможность повернуть все вспять, я бы поступил также!
– Хорошо. Тогда покончи с собой. Вернись ко мне. Стань вновь моим.
– Ни за что. У меня есть Миа. Она не заслуживает боли. Я ее не предам.
– Ах, эта безродная шлюха-магичка…
Лиогвен заметил, как от абриса тени исходят острые шевелящиеся отростки.
Словно отец желал стать чем-то большим, чем-то опаснее.
– Брось ее, сын, – сказал мрак. – Она тебе не пара. И в конце концов погубит, вот увидишь.
– Никто не знает будущего, даже ты. Я люблю ее. И не брошу, как ты мою маму. Ты отравил ее! И не тебе поучать меня!
– Сколько эмоций, сын. Сколько жалости к себе. Сколько презрения. А ведь тебе достаточно просто напрячь память. Все было не так однозначно.
– Вранье! – крикнул Лиогвен.
– Напряги мозги. Твоя мать часто болела: любой сквозняк заставлял её сгибаться от кашля. В какой-то момент начались приступы горячки. Она падала в обморок и тряслась, точно её дергали тысячи демонов. Перестала хорошо питаться, сильно похудела. Смерть всегда висела над ней. Именно по этой причине я всегда был строг с тобой: боялся, что ты вырастешь таким же слабым. Я закалял тебя!
– Поглядите, кто стоит предо мной! Благодетель! В итоге именно ты её отравил! Подсыпал ей, ничего не понимающей и уставшей, желтую соль в кружку с водой. Желтую соль! Обманывай кого-нибудь другого, отец, но я знаю, как она действует. Боль, которую мать испытала перед смертью, мало с чем может сравниться. Мышцы горло сжимаются, в солнечном сплетении разливается болезненный жар, кишки перекручивает, сосуды в голове лопаются, один за другим, чтобы кровью залить мозг. – Лиогвен тяжело вздохнул. – Если бы всё было так, как говоришь, ты бы выбрал другой яд.
Тень чуть расширилась, отростки от нее удлинились, стали похожими на щупальца.
– Правда твоя, – сказал отец. – Но я думал, ты понял.
– Что я должен был понять?
– Я ошибся. В конце концов, я любил твою мать. Из-за волнения перепутал желтянку с желтой солью. Внешне они очень похожи. Когда я увидел, как она забилась в конвульсиях, было поздно. Прости меня.
– Что?
– Прости меня.
“Он ненастоящий, – в сотый раз мелькнула мысль. – Я выдумал его. И пытаюсь создать иной образ. Пытаюсь обелить его. Разве хоть раз в жизни он извинялся? Нет! Загляни в себя – не занимайся самообманом. Он никогда ничего не путал. Он с самого начала хотел подсыпать именно желтую соль. Чтобы мама страдала”.
– Прости меня.
– Нет.
Тень замерла.
– Ты отказываешь отцу? – спросила она. В голосе зазвенел металл, знакомый и угрожающий.
– Мне нет нужды тебе отказывать. Ты мертв. Поэтому возвращайся в ту бездну, из которой вылез.
Лиогвен едва не выплюнул последнюю фразу.
Тело била дрожь, крупные капли пота скатывались по лицу, оставляя прохладные дорожки. В груди ныло от легкой, но тупой боли.
Взгляд то и дело падал на дверь – вот она, всего в нескольких шагах, а за ней улица, персиковые деревья, свежий воздух, ночь… Но ноги будто глиняные колонны.
– Ты ставишь себя выше остальных, – сказал отец.
– Неправда.
– Я умер, а ты все равно не прощаешь меня. Это ли не высокомерие? Дай мне покой.
– Нет.
– Тогда знай: в ответ я не дам покоя тебе. Где бы ни находился, какой бы месяц ни стоял, мой голос будет шептать тебе в ухо. Никогда ты не сможешь почувствовать себя свободным. Рано или поздно настанет день, когда тебе придется сделать выбор – я или твоя шлюха-колдунья. Таково мое проклятье.
Лиогвен не стал ничего отвечать – схватил свечу и поднес её к тени.
Удивительно, но пламя отогнало мрак. Силуэт отца развеялся легко и быстро.
Прошло еще десять ударов сердца, взгляд лихорадочно блуждал по стене, пытаясь поймать малейший намек на духа. Трещины на штукатурке. Ползущий жук. Россыпь жирных пятен, оставшихся после очередного неудачного алхимического опыта.
И больше ничего.
Кожу вдруг обожгло, Лиогвен посмотрел на свою руку – и не сразу осознал, как маслянистые темные капли стекали по тыльной стороне ладони и пальцам.
– Я буду с тобой всегда, – произнес отец возле самого уха.
Лиогвен вздрогнул. Однако свечу удержал.
– Ты лишь игра моего воображения, – сказал.
“Не оборачивайся”.
– А как эта мысль поможет тебе? – с ехидством спросил тот. – Пламя безумия тушит только смерть.
– Мне наплевать! – Голос предательски дрогнул.
– Ты постоянно себя обманываешь, – сказал отец. – Думаю, ты со мной согласишься: будь тебе действительно все равно, промолчал бы. Человека, которого нельзя обидеть, не задевают чужие фразы.
– Пусть. Но я способен на чувства!
– Как удобно делать из меня монстра. Хорошо, я могу вытащить из прошлого историю-другую. Например, вспомни, как однажды мы с тобой пошли на озеро купаться. Тебе было пять или шесть. Стоял солнечный денек, все изнывали от жары, а потому на пляже спасались в море десятки горожан. Не дожидаясь меня, ты бросился в воду и случайно поранил ногу – острый камушек распорол тебе стопу. Я, когда увидел кровавые следы на песке, тут же схватил тебя в охапку и побежал к лекарю. Помню, как ты стонал от боли, кривился, а у меня самого слезы жгли глаза, потому что я боялся за тебя.
– Глупые байки.
– Ладно, вот тебе другая история из нашего общего прошлого: я редко позволял тебе выходить на улицу, ведь тогда мы жили в опасном районе – мало ли в какие неприятности попадешь. Но когда тебе исполнилось одиннадцать, ты порывался улизнуть от меня. Хорошо, я разрешил выйти на прогулку. И ты – хе-хе-хе – тут же наткнулся на какую-то шпану, что приперла тебя к стенке. Я все это увидел и выбежал во двор с кочергой в руках. Я отогнал их… А тебя больше так не манила улица.
– Зачем ты мне всё это говоришь? – спросил Лиогвен.
От усталости его мутило. Ночь длилась бесконечно – за окном царила тьма. После вчерашнего дождя тяжелые свинцовые тучи пожрали звездное небо.
– Ты делаешь из меня монстра, – сказал отец за его спиной. Его горячее тяжелое дыхание обжигало плечо. – Но я таким не был. Я пытался сохранить семью.
– В последний раз прошу: уйди! Тошно мне.
– Конечно, сын. Так и должно быть. Я первым нарушил заветы богов – и начал убивать за деньги. Но я желал лишь одного: сохранить нас. Я никогда не хотел, чтобы и ты стал убийцей. Отравителем. Однако ты таким стал. И подсыпал мне яд…
Отец не замолкал: история сменялась историей, один осколок детства следовал за другим.
Память оказалась одним темным провалом, бездонным и ненадежным. Пальцы Лиогвена впились в кожу кистей, из ран выступила кровь, однако она не давала переключиться, уйти, забыться, отринуть прошлое…
– …Мы шли с тобой с рынка жарким летним днем, – продолжал отец, – я купил тебе холодного шербета и вишневого сока, ты все мне рассказывал о том, что вычитал в книге какую-то старую алхимическую формулу и хвалился этим. Признаться, я слушал в пол уха, так как предстояло еще заняться рабочими делами, но мое сердце переполняло от любви к тебе, сын…
– Уйди!
– …Я нашел тебя заплаканным в своей комнате. Сколько тогда тебе было? Лет семь, наверное. Ты случайно порвал один из своих любимых свитков – уже не помню, что именно в нем описывалось, – и нависал над двумя его частями. Я пришел успокоить тебя, мои пальцы стерли горячие слезы с твоих глаз, а затем растянули кончики твоих губ в притворной, но широкой улыбке. Я что-то произнес веселое – и стало весело и тебе…
– Пожалуйста…
– …Мы с тобой и твоей матерью отправились в парк – ты тогда еще пешком под стол ходил. И надо же было такому случиться: на первом же цветке твой взгляд наткнулся на пчелу. Недолго думая, ты схватил её и…
Слова.
Забытые воспоминания.
Боль.
Острые грани.
Глубокие раны, оставленные на душе.
Лиогвен рухнул на пол, свеча потухла, погрузила мир во мрак.
Но голос отца не замолк – наоборот, начал шептать с большим жаром.
Глава 7
Впереди возвышался резной трон.
Существо, восседавшее на нем, напоминало скорее слона, чем человека. Огромная бугристая голова с вмятинами на лбу, длинный хобот, увитый синими прожилками, загнутые длинные бивни, торчащие из уголков длинного рта.
Внимание привлекали глаза – глубоко запавшие, обсидиановые, поблескивающие. Они пропускали через себя, анализировали, оценивали и выносили вердикт.
Всё остальное тело существа перекосило, будто когда-то давно оно рухнуло с гигантской высоты, зажило, но не смогло побороть увечья: толстые ноги полулежали на троне, руки дрожали и вздрагивали на коленях, плечи перекашивались.
Одним словом – урод.
– Это тогер? – спросил шепотом Мантас.
– Похоже, – неуверенно ответил Лиогвен. О полулюдях-полуслонах он слышал только в сказках.
– Он и есть Морской предатель?
– Другого трона я здесь не видел.
После аллеи они тогда поднялись по широкой лестнице, ведущей в крепость. Весь путь их провожали взглядами существа, населявшие древнюю твердыню. Обычно они горбились у стен, не преграждая им дорогу; глаза их горели злостью и страшным голодом.
Воины в ржавых зеленых доспехах, ходячие мертвецы с ввалившимися носами, бледные адепты в красных рясах – все они ждали, когда он, Лиогвен, и Мантас пройдут мимо, чтобы затем встать за их спинами, отрезать путь назад.
Блуждать пришлось долго. Узкие коридоры сменялись широкими коридорами; одни залы перетекали в другие. Своды то нависали над самыми их головами, то исчезали во тьме.
Лиогвен подмечал, насколько странной оказалась крепость: некоторые колонны торчали из земли и ничего не подпирали, порой в переходах исчезал потолок, и черное небо наблюдало за ними; зеленая плесень на стенах превращалась в тонкое нагромождение металлических спиц, изящные мраморные скульптуры неизвестных героев при определенном угле обзора становились уродливыми карликами. На арках красовались то гигантские людские черепа, то кривые негодные к битве двуручные мечи – огромные, массивные и столь же отвратительные.
Порой Лиогвен и Мантас выходили на балюстрады, что вели по улице. И тогда спертая влажная вонь сменялась чистым запахом океана, на языке возникал солоноватый привкус.
Взгляд, конечно, падал на гигантскую водяную стену, все ближе подбиравшуюся к цитадели, однако все внимание на себя брало ночное небо. Тяжелые свинцовые тучи растаяли, – и на их место пришли мерцающие красным, зеленым, желтым звезды.
Практически у самого зала бога Лиогвена и капитана остановил ходячий скелет в пластинчатых доспехах; его ухмыляющийся череп изъела зеленая плесень. В глубине глазниц сверкал противоестественный алый свет, будто внутри лежали умирающие угли.
Скелет молчаливо отобрал у них склянки – Лиогвен и Мантас не стали сопротивляться – и впустил в зал.
Там-то они и столкнулись с восседающим на троне тогером.
– Зададим ему вопрос или будем молчать? – спросил Мантас.
– Пусть сам первый начинает, – ответил Лиогвен.
– У тебя больше никаких трюков не припасено?
– Есть осколки фиолетового камня, но времени на жидкие бомбы нет.
– А ножа за пазухой?
– Полагаю, у тебя есть.
– Саблю я отдал, но уродец не стал проверять плащ. Два кинжала – вот и всё наше оружие. Против гигантского тогера.
– Лучше, чем ничего.
– Святые слова. Если дела зайдут далеко, успею перерезать себе горло.
Лиогвен хмыкнул, посмотрел в глаза капитана.
– Хотел сказать тебе спасибо, – сказал.
– Это за что еще?
– Что остался со мной до конца. Не бросил умирать на улицах. Не кинул в руки чудовищ. Мне приятно думать, что, возможно, последние мгновения я проведу с достойным человеком.
– И тебе спасибо за теплые слова, парень. Ты тоже не промах. Жаль, конечно, Мию. Надеюсь, она еще жива. И найдет выход.
– Лучше бы она была мертва. Иначе ей придется пережить весь этот кошмар.
Мантас вскинул голову и махнул рукой наверх.
Лиогвен проследил за его взглядом.
Потолок прямо на глазах исчезал, растворялся, разлетаясь на тысячи пепельных лепестков. Темное звездное небо разверзлось над их головами; в ноздри ударили запахи моря – соли, водорослей и рыбы; голова закружилась, стала легкой.
Ощущение свалившейся безграничной свободы опьянило, защекотало затылок сотней невидимых иголочек.
Вздох детской радости сорвался с губ: на небе проступал прекрасный величественный город с длинными башнями, запутанными улицами и толстыми стенами – точная копия того места, где он, Лиогвен, оказался.
Звезды собирались друг с другом в витиеватый сложный узор, в котором без труда угадывались приземистые домики и арки переходов.
Сотканные из частиц света колодцы. Храмы с пузатыми куполами. Колокольные башни. Протяженные стены с горельефами на них.
Волшебный город отделяло от реальности бесчисленные стадии, однако взгляд все равно выхватывал самые мелкие детали.
Нестерпимо захотелось оказаться там.
Возникла железная уверенность, будто среди призрачных улиц можно найти покой. Ни болезней, ни голода, ни жажды. Нет места переживаниям и тревогам. Каждый день полон радостями и приключениями.
Смерть больше никого не заберет – ведь душа оставалась бессмертной, нетленной…
Пальцы сжались в кулаки, мышцы шеи напряглись, а плечи едва не перекосило от напряжения.
Чудовищным усилием воли Лиогвен опустил глаза – на миг заметил, с каким благоговением Мантас смотрел наверх, как его губы растягивались в широкой счастливой улыбке, как разгладилось лицо.
Тогер на троне внимательно наблюдал за ними.
Длинный палец, оканчивающийся острым когтем, царапал металл подлокотника. Грудная клетка медленно поднималась и опускалась. Белая поверхность бивней поблескивала, словно присыпанная алмазной крошкой.
Лиогвен было сделал шаг к нему, когда заметил по левую сторону от трона темную фигуру.
Отец.
Это был он, никаких сомнений.
Согбенный, уставший, с тенями под глазами.
Открытое лицо отца и руки уродовали глубокие рваные раны, кровь стекала с них и ручейками устремлялась по пыльному дорожному плащу к мраморным плитам. Обвиняющий взгляд сверлил насквозь, проникал вглубь, будил боль души.
Губы кривились в ехидной усмешке.
– Ты ненастоящий! – выкрикнул Лиогвен.
– Преклони колени пред Морским предателем, сын, – сказал отец. Голос его звучал уверенно. – Ибо он настолько велик, что пробудил меня от вечного сна.
– Неправда! Уходи! Ты морок!
Отец сделал несколько шагов к нему.
В нос ударил запах алхимических смесей – серых солей, белой кислоты и душной серы.
– Сын, разве ты не рад меня видеть?
– Считаешь, будто я настолько глуп и поверю демону?
– А даже если я не человек, разве это что-то меняет?
– Отвечай на мои вопросы! – потребовал Лиогвен.
– Годы совсем тебя не изменили, сын.
Лиогвен медленно выдохнул сквозь сжатые зубы.
Внутри забурлила злость.
– Мы связаны друг с другом, – сказал отец.
– Чего тебе надо?
– Задай этот вопрос, прежде всего, себе. Сейчас решается твоя судьба.
– Морской Предатель умеет говорить только через марионеток?
– Мальчик мой, думай! Перед тобой существо, способное менять реальности. Открывать входы в иные пространства. Поворачивать время вспять. Я в действительности твой отец – его подарок для тебя. Ибо ты больше всего на свете жаждал простить меня. И вот я здесь.
– А взамен?
– Взамен ничего. Тебя отпустят обратно в твой привычный мир, целого и здорового. Если ты того пожелаешь, конечно. А можешь остаться здесь навсегда.
– Мне кажется, выбор очевиден.
Отец рассмеялся.
Его тело мелко затряслось, несколько кровавых капель со щек упало на мраморные плиты.
– Опять ты защищаешься, сынок. Но на тебя никто не нападает.
– Тогда просто сгинь!
– Да послушай же, дурень! Есть шанс всё остановить. Прекратить движение колеса страданий. Для тебя. – Он опустил голову. – Прости меня. И отпусти. Хватит страдать. Хватит искать поводы сделать себе больно. Хватит тратить жизнь на пустую борьбу. Вон он, я, стою перед тобой. Открытый и честный.
– И все это Морской предатель делает по доброте душевной? – спросил Лиогвен.
Он посмотрел на Мантаса, надеясь на его помощь.
Но призрачный город в небесах захватил всё его внимание. Тот отражался ярким блеском в его глазах.
– Морской предатель – добрый бог, – ответил отец. – Он ненавидит несправедливость. И всех своих детей он оберегает даже после смерти. Понимаешь?
– Да, да, да, – перебил Лиогвен. – У него в реках течет ягодное вино, стены домов сделаны из пряников, а вместо дерьма из человека вылетают бабочки. Я уже достаточно в жизни повидал, чтобы не верить в подобную чушь. А сейчас ты начнешь мне угрожать, «папа»! – Он не сдержал иронии на последнем слове. – Мне не нужна помощь ничьих богов. Даже добрых.
Отец замолчал. Уголки его губ опустились, глаза заблестели. Одна из слез скатилась по щеке, перемешалась с каплей крови. Лицо сделалось безмерно печальным, полным черной тоски. Его левая рука оперлась о малую часть трона, тело качнуло.
Лиогвен перевел взор на Морского предателя.
Тот не выказывал недовольства – гордо сидел, выпрямившись; слоновья морда была опущена вниз; указательный палец продолжал выстукивать непонятный ритм на подлокотнике.
Длинный хобот подрагивал в воздухе. Стальные пластины доспехов отражали серебристый блеск призрачного города.
– Выбор сделать придется, – сказал отец.
– Я…
Но договорить ему не дали.
– Ты или Миа? – громогласной спросил старик. – Кого ты спасешь?
– Что… Я… Мне… – Губы не желали слушаться. – Она мертва… После шторма выжили я и Мантас…
– Посмотри за спину.
Лиогвен обернулся.
Сердце Миа замерло в тот миг, когда взгляд упал на любимого.
Тепло прокатилось по телу, радость растянула губы в улыбке. Колени едва не подогнулись от счастья.
Лиогвен!
Смысл её жизни. Её солнце.
Миа, не обращая внимание на предостережения Хешитаса, побежала к нему.
Над её головой что-то сверкало и сияло, однако она усилием воли сосредоточила всё внимание на любимом.
Он рядом. Он тут.
Всё её путешествие с гигантом до Цитадели заняло большую часть дня. Стена океанской воды сжималась и следовала за ними по пятам. Им пришлось наплевать на безопасность – в таком интенсивном темпе им едва хватало сил просто шагать.
На их дороге больше не попадались монстры, никакая склизкая тварь не пыталась выпрыгнуть из тьмы домов. Словно кто-то позволил им находиться в городе.
Ситуацию осложняла только хромота Хешитаса. Бронзовый протез то и дело застревал между камнями, старыми ступенями или плитами на мостовой – и им приходилось тратить драгоценное время.
Сам здоровяк просил бросить его, но Миа лишь мотала головой.
Если они и сгинут тут, то только вдвоем!
На подступах к Цитадели им на пути начали попадаться существа. Бледнокожие, скрывающие фигуры в алых плащах, с накинутыми на голову капюшонами. Обойти их не получилось, а потому пришлось идти под их пристальными взглядами.
В тот момент Миа внутренне простилась с жизнью – сил больше не оставалось. А когда над домами поднялся гигант, достающий практически купола неба, бороться больше не имело смысла. Их сломили. Оставалось только идти вперед.
Сама Цитадель Мии запомнилась плохо: голова отяжелела, мысли двигались с ловкостью улиток, а окружающая действительность стала серой, поблекшей…
Ровно до настоящего момента.
Усталость спала с нее, как старый пыльный плащ, и ноги понесли к любимому.
Она рухнула в его объятия.
Губы нашли его губы, горячие и нежные. Руки крепко обняли плечи; пальцы сдавили одежду. Вся вселенная перестала существовать.
Только он один. Только он рядом. Жизнь или смерть – неважно, лишь бы с ним.
– Ты в порядке? – прошептал Лиогвен.
– Да. А ты?
– И я.
– Тебе не причинили вреда?
– Все хорошо.
– Я люблю тебя.
– А я люблю тебя.
Их фразы получались рублеными и кривыми, однако они все равно понимали друг друга.
Наконец, Миа немного пришла в себя и осмотрелась. Взгляд упал на фигуру в пыльном плаще.
Сначала она ей показалась смутно знакомой, затем осознание прострелило насквозь – вперед стоял отец Лиогвена. Живой, пусть и изуродованный. Кровь, точно слезы, стекала с его лица.
Кожа колдуньи покрылась мурашками, а вдоль позвоночника пробежала ледяная волна.
Миа обратила внимание на то, что вместо потолка в зале растекалось бескрайнее ночное небо. Призрачный звездный город ткался над их головами, манящий, прекрасный, чудесный, волшебный…
Часть её души будто перетекала туда, вес под ногами исчезал, и тело воспаряло; приходило понимание: прежняя реальность была неидеальной, тяжелой, скучной, а там, на этих сияющих улочках, царили справедливость, покой и любовь; только протяни руки – и унесешься туда.
Миа встряхнула головой, прогоняя наваждение. Мельком приметила тогера на троне.
Затем она посмотрела на любимого, силясь сосредоточиться на происходящем. Зал пропитывало колдовство.
– Ты или она? – спросило существо, похожее на отца Лиогвена.
– Я не стану играть по твоим правилам!
– Выбора нет, сынок. Ты уже играешь.
– Мы уходим отсюда!
– Куда? Город окружен океанской стеной. Пожелай Морской предатель – и здешние улицы исчезнут в пучине. Вместе с вами.
Брови Миа сошлись на переносице.
Она пыталась понять диалог.
– О чем он? – спросила.
– Я предлагаю сыну сделать выбор: или он отправится в звездные чертоги, или – ты, – ответило существо с лицом отца Лиогвена. – Тот, кто останется здесь, умрет.
– Я выбираю Миа!
– Решение не принимается.
– Это еще почему? – спросил Лиогвен. – Думай, почему.
– Ты даешь мне выбор без выбора! А потом еще и насмехаешься надо мной.
Он сжал кулаки, сделал было шаг к существу, но Миа положила ладонь ему на плечо и помотала головой.
Ее мысли неслись вскачь, ища решение головоломки.
– Ты всю жизнь любил только себя, – начал «отец». – И на всех смотрел свысока. Я действовал ради благополучия семьи – но все равно мой собственный сын презирал меня. Ты перенял мою особенность: люди для тебя – лишь ступеньки к достижению целей. Так было с раннего детства. Ты использовал меня, чтобы познать секреты алхимии. Ты использовал эту девушку, чтобы иметь весомый довод отравить меня. И сейчас, думаешь, я поверю твоим словам? – Вранье! – закричал Лиогвен. – Ни слова правды.
– Тогда убеди меня. И всё закончится.
Миа обернулась.
Хешитас застыл на середине зала и с выражением идиота пялился в звездное небо над залом. Рот был распахнут, мышцы лица разгладились, глаза, не моргая, уставились вверх, руки вдоль тела.
Недалеко от здоровяка стоял капитан корабля – Мантас, если она правильно помнила, – и также отрешенно смотрел на призрачный город.
Помощи ждать было неоткуда.
– Убеди меня, – повторило существо. – Подбери правильные слова— и мы разойдемся. Можешь даже не прощать своего уставшего грустного отца.
– Я… Я… – Лиогвен едва ворочал языком.
– Я начну, – сказала Миа.
– Говори, – разрешило существо, кивнув.
Она внутренне собралась.
Возникло нестерпимое желание поднять голову и взглянуть на звездное небо. Под кожей шеи будто забегали тысячи муравьев; горло сжал невидимый обруч.
Она принялась говорить:
– Лиогвен эгоист. По крайней мере, так кажется со стороны. Он постоянно погружен в себя, во время работы никого не замечает. Да и на отдыхе зачастую витает в облаках. – Миа сильнее сдавила кулаки. – Но это всё – показное. На деле он настолько ранимый, что любая мелочь способна увести его в бездну. Внешне он немногословен, порой груб и при любой попытке узнать, как у него дела, ощетинивается. Однако Лиогвен подмечает любые внутренние изменения окружающих. В одиночестве ему комфортно потому, что чужая боль делает больно и ему. Он погружается в людей с головой. Уязвимый, чуткий, добрый, искренний, честный и сильный – такой он.
Даже от такой небольшой речи на лбу выступили градины пота, во рту пересохло.
Миа пошатнулась.
– Могу возразить, – сказал «отец». – С детства Лиогвен обладал слабым характером. Если бы я ему не помогал, он бы ничего не добился. Любое занятие ему быстро наскучивало – приходилось силой заставлять его выполнять поручения. Смешно, но он до десяти лет не умел даже завязывать сандалии. Тупость, лень, апатия – вот его основные черты. Правда, я совершенно не учел еще одну его «способность». – Существо сделало особый акцент на последнем слове. – Жестокость. Ради своих целей мой сын не гнушается ничем. Смерть других его даже забавляет. И глубоко внутри он об этом знает. Пустой, с мертвой душой, ни на что неспособный, глупый – такой он.
Лиогвен весь трясся.
Глаза его блестели, однако ни одна слеза не скатывалась по щеке. Под скулой вздувалась жила, готовая порваться. Лицо было белым, точно мел.
– Ты… Ты… – Он с трудом выплюнул первые слова. – Жалкое отродье! Мне стыдно понимать, что ты мой отец, кровь от крови, плоть от плоти! Ты лжешь в каждой детали! И говоришь так, будто знаешь меня насквозь, будто читаешь мои мысли. Но это неправда! Неправда! Я другой человек! А тебе не дано постичь других! Всю свою жизнь я терпел твои выходки. Когда ты орал на меня или на маму, я молчал. Не сопротивлялся. Когда ты бил меня или маму, я ждал только твоей усталости. Я был слишком маленьким – и не мог дать отпор. А заступиться за меня было некому. Ты убил маму! Отравил её! Уничтожил того человека, что любил меня всем сердцем. И я не забыл. Долгие годы я копил злость и ярость, чтобы отомстить. – Он опустил голову. – Веришь или нет, но твоя смерть принесла покой. Удовлетворение. Я не стыжусь своего поступка. Можешь говорить, что угодно. Можешь играться с нами. Но я останусь уверен в одном: я тебя никогда не прощу. Твоя смерть стоила того. И я способен на чувства. И я люблю Мию. И я хочу, чтобы она жила…
Она отвлеклась на звездное небо лишь на миг, – и взгляд замер на призрачных волшебных шпилях.
Снова реальность, настоящая жестокая реальность, отошла на второй план.
Миа собрала волю в кулак и…
Голоса Лиогвена и существа доносились словно за тысячи стадий от неё.
– …Не… лю…
– Я… уй… ир…
– …Как… ей…
– …Та… жи…
А звездное небо всё приближалось к ней.
До ушей доносились радостный звон колоколов, возгласы ребятишек, шум листвы деревьев, пение птиц. Воля сдавалась под напором такой красоты: низкие домики в окружении садов, лабиринты аллей с фонтанами, огромный порт с тяжелыми кораблями.
Миа попыталась отогнать видения, закрыть глаза, однако её веки словно перестали существовать.
И все равно она напрягла мышцы шеи, пожелала повернуть голову – и ничего.
Но память ей еще принадлежала.
…Лиогвен сидит на скамейке, совсем еще юный. Тень от дуба укрывает его от палящего сегодня солнца. На коленях лежит книга в желтом кожаном переплете…
Звезды перемигиваются зеленым, желтым, красным. Дух захватывает от черной бесконечности, раскрывающейся перед ней. Словно смотришь в огромный глубокий колодец.
…Миа смотрит, как Лиогвен колдует со склянками на алхимическом столе. Из бронзовых носиков в воздух поднимаются завитки дыма. Кипит розоватая жидкость в склянке; под ней танцуют языки пламени…
Призрачный город оживает прямо на глазах: на улицах возникают силуэты людей, вода бьет из фонтанов, флаги на верхушках башен начинают реять от воображаемого ветра.
…Его горячие губы целуют её груди, скользят к солнечному сплетению – и к животу. От сладкой истомы глаза закрываются, а из горла вырывается стон. Её пальцы погружаются в гриву его волос…
Звездный город – вот он, только протяни руку. Ни болезней, ни старости, ни разочарований. Реальность, которой управляет бог – бог понимающий, сочувствующий, добрый и заботливый.
…Лиогвен гладит её волосы в ночи. Думает, будто она спит. А она отгоняет сонливость изо всех сил, так ей хочется еще немного побыть с ним. Ведь завтра опять учеба…
Миа растворяется в небытие.
Мантас, Хешитас и Миа стояли в зале в абсолютной тишине. И значило это только одно – колдовство цитадели забрало их.
Остался только он.
Глаза жгло, будто в них насыпали песка, веки оставались раскрытыми, пусть и приходилось прикладывать неимоверные усилия. Мир расплывался. Звезды над его головой блестели и манили.
– Я задам свой вопрос в последний раз, сын: кого ты выберешь для спасения? Себя или девушку?
– И ответ мой не изменился, “отец”. Я отдам свою жизнь за Миа.
– Пусть так и будет, – с удивительной легкостью согласился он.
Кровь перестала стекать с его щек, кожа приобрела синеватый оттенок – такой, как у трупа. Из глаз исчез живой блеск, сменился стеклянной пустотой. Мышцы лица в один миг расслабились, и его выражение наполнило сердце животным страхом.
Отец хлопнул в ладоши.
Трон заскрипел, в зале раздался протяжный долгий вздох
Лиогвен поддался импульсу – и повернул голову в сторону Морского предателя.
Тот смотрел прямо на него, черные шарики глаз буравили его насквозь, раздирали душу слой за слоем, точно луковицу.
И он ощутил, как тело стало легким, воздушным.
Черная бездна звала его, обещала вечный покой и тишину.
Пустота. Абсолютная тьма. Несуществование. Без мыслей. Без эмоций. Без сомнений. Без всего.
Лиогвен понял, что всю жизнь именно к этой бездне и стремился.
Он устал, так сильно устал.
И потому позволил себе исчезнуть, раствориться во взгляде божества. Но прежде, чем уйти навсегда, до ушей докатился голос отца:
– Ты сделал свой выбор. Но последует ли ему Миа?
Укол страха, мимолетный, мгновенный, ледяной, – но ничего уже было сделать нельзя.
Он исчезал.
Мрак. Точно погрузился в черную воду с головой.
Ни идей, ни страхов. Пустота.
Само время застыло.
Непринятие. Нежелание. Небытие…
Глава 8
Он пришел в сознание тогда, когда волна ударила прямо в лицо.
В нос попала вода, угодила в горло, где скользнула в легкие, – и вызвала кашель.
Еще ничего не понимая, Лиогвен начал плеваться, затем поднял голову.
Виски сжимало от боли, голова раскалывалась. Ему пришлось проморгаться, чтобы мир перед ним приобрел более-менее ясные очертания.
Пляж. Голубое небо над головой. Яркое солнце. Чайки над ним. Зеленый берег, полный заросших кустарников. Деревянные обломки. И – никаких океанских стен до небес. Никакого мертвого города.
До конца не понимая почему, но Лиогвен осознал – он больше не был во власти Морского предателя. И теперь находится среди людей.
Он тут же вспомнил про Миа, паника затопила мозг.
Онапропалапропалапропала…
Но она лежала рядом с ним в нескольких шагах. Тоже сплевывала воду, вся насквозь мокрая.
Губы Лиогвена растянулись в улыбке.
Живые! Живые! Они справились! Получилось!
Он, пошатываясь, поднялся и направился к ней на помощь, счастливый и окрыленный свободой…
Через семь дней Миа умерла.
Сотканный путь
Глава 1
– Папа, не надо! Я не хочу! Пожалуйста!
– На улице тебе будет лучше! А ну не вырывайся, маленький гаденыш!
– Нет! Мне больно! Отпусти.
– Башка варит лучше на свежем воздухе. Может, тогда поймешь, что этот дом – мой! И всё здесь – моё!
Он вжался в стену, стараясь не дышать.
Градины пота скатываются со лба, жгут кислотой глаза. Сердце учащенно бьется, отдаваясь тяжелыми ударами в кончиках пальцев.
Спокойно.
Надо ждать.
Еще немного…
Еще чуть-чуть…
Зигват прислонил затылок к холодной каменной стене дома и попытался сосредоточиться на небесах.
Остывающий шар солнца касается черепичных крыш и тает в них, растекаясь жидким металлом. Редкие облака лениво ползут в ту часть света, где великий Ифоотра создал первых каменных истуканов.
Хватит. Пора.
Тяжело дыша, Зигват отошел от стены, ноги сами понесли его вверх по узкой улице.
Шаги отдаются гулким эхом по мертвому городу. Не покидает чувство, будто все послушники в округе слышат их. Вот сейчас из черной глазницы окна блеснет острием меч, отсечет шальную голову… Или в спину ударит, точно нож, колдовское заклятье, превращая хребет в месиво из костей и плоти…
Зигват сжал зубы, пальцы нащупали деревянную рукоять сабли.
Так просто он не сдастся.
Только не сейчас.
Если ему отрубят ноги, он поползёт к врагу, цепляясь руками за камни мостовой.
Если отрубят и ноги, и руки, попытается вырвать зубами чужую плоть.
Если отрубят ноги, руки и сломают челюсти, он выбьет лбом мозги какому-нибудь нерасторопному послушнику.
Не-е-е-ет – так легко его не получат.
От напряжения живот протестующе заурчал.
Где-то впереди раздался подозрительный шорох.
Все-таки выдали себя монастырские крысы!
Зигват свернул налево, забежал в первый попавшийся дом и, не обращая внимания на пыль и мусор под ногами, пересек некогда роскошный зал.
Остановился у широкого окна в форме замочной скважины.
Выглянул.
Стараясь держаться в тени особняков, двое послушников крадутся по улице. Черные капюшоны скрывают лица. Движения выверенные, аккуратные. Голые руки бугрятся рельефными мускулами. За спинами торчат короткие металлические посохи. Хватит одного скользящего удара, чтобы сломать кость, как веточку.
«Интересно, кто из этих идиотов выдал себя?» – подумал Зигват, улыбаясь все шире. Сегодняшняя их ошибка подарила ему жизнь.
Он успел добежать до главной улицы, когда что-то ударило его в бок.
Боль раскалёнными угольями обожгла левую часть груди. Перед глазами потемнело.
Порезавшись лбом об острый угол камня, Зигват упал, перекатился и тут же вскочил.
Пальцы легли на рукоять. Звякнуло вынимаемое из ножен лезвие сабли.
Напротив него встал послушник. Крутя над головой маленьким вихрем пращу, он сделал два шага вперед.
– Не надо, – одними губами сказал Зигват.
Медный запах крови из раны в боку защекотал ноздри…
Глава 2
– Отец, не бей меня!
– Молчи, собачий сын. И только попробуй украсть из моего дома еще что-нибудь!
– Но я ничего не трогал!
В сгущающихся сумерках найти нужный дом не просто.
Хромая на правую ногу, Зигват до боли стиснул челюсти.
Дурак!
Из-за своей недальновидности приходится сейчас торчать на улице, медленно истекая кровью.
В конце концов, он уже не в первый раз теряется в лабиринтах мертвого города. Хоть бы мелом пометил стену. Или какой-нибудь знак оставил…
«Нет, послушникам будет проще меня найти».
В итоге он выбрал тот дом, где меньше всего пахло затхлостью.
И оказался прав.
Прежде чем войти в подвал, Зигват постучал костяшками пальцев по деревянной двери, за многие годы ставшей твердой, как камень.
Подождал несколько мгновений.
И спустился.
Света от десятка почти догоревших свечей достаточно, чтобы разглядеть подвал в деталях. Налай сидит на драном коврике спиной к нему и с чем-то играется. В левом углу сиротливо валяется мешок с одеждой – жалкое тряпье, накопленное за долгие годы.
У самой стены лежит меч, чей клинок испорчен давней ржой – сколько ни пытайся, а не сведешь. В местных горах любое оружие требует особо тщательного ухода.
Зигват почти всегда останавливается у порога, пытаясь запомнить всё: как трепещут огни свечей, как свет ложится на спину Налая, как сложены вещи в углу, как…
Возможно, завтра уже не удастся попасть домой.
Возможно, завтра его тело будет гнить на жарком солнце.
Но он запомнит.
До мельчайших деталей.
Почувствовав головокружение, Зигват сел на одну из каменных ступенек, прижал ладонь к раненому боку, губы скривились в гримасе боли.
Пальцы в крови.
Надо бы глянуть под робу, но руки словно чужие. Едва хватает сил.
– Удачно? – Голос сына как у старика, слабый и скрипучий.
– Нет.
Налай обернулся, но лица за плотно надвинутым капюшоном не разглядеть – чернильная клякса. Лишь неестественно ярко блестят глаза. Левый глаз, живой, поглядывает с волнением, а правый, мертвый, окатывает холодом.
– Боги! Ты же ланен!
Зигват ухмыльнулся, выдвинул нижнюю челюсть вперед и с вызовом сказал:
– Всего лишь поцарапали.
– Надо пеевезать лану.
Налай всегда плохо говорит из-за выбитых зубов и изуродованной нижней губы.
– Спорить не буду.
Позволив сыну снять с себя робу, Зигват закрыл глаза.
Сегодня он выжил. Конечно, впереди еще ночь, беспокойный сон, но это всё потом.
Сейчас можно позабыть о проблемах.
– Их было много? – спросил Налай, одной рукой стирая мокрой тряпкой грязь с раненного бока.
– Охотилось много. Но я убежал. Хотя и столкнулся лицом к лицу с одним.
– Щиплет?
– Нет.
Он попытался откинуть капюшон с головы сына, но тот ловко увернулся.
– Не надо, пап. Не хочу.
– Здесь мы только вдвоем. Зачем прятать лицо?
Налай не ответил, лишь пожал плечами.
– Завтра я найду знаки, – сказал Зигват. – Обещаю. Мы практически у цели.
– Ладно.
– Но если не получится, если… ничего не обнаружу, то надо бы сменить дом.
– Опять? – недовольно спросил Налай.
– Извини, но так надо.
«Я. Завтра. Всё. Найду. И точка!»
Зигват вымученно растянул губы в улыбке.
Судьба будет к нему благосклонна!
Глава 3
– Эти стены, этот пол, даже треклятое ведро, куда ты срешь, выродок, принадлежит мне!
– Хватит! Я всё понял!
– Ты должен лизать мои сапоги в благодарность! Вне этого дома ты никому не нужен.
От утреннего горячего воздуха дурманит голову.
Темное синее небо, проглатывая одну звезду за другой, сменяет цвет на бледно-голубой.
Еще колко поблескивает на полудне Клык Баамона, но и он скоро исчезнет – до первых вечерних сумерек.
Заброшенный священный город, эта давно истлевшая мумия, греется в первых лучах солнца.
Будто желает вспомнить, каково это быть живым, ощущать тепло в себе.
Зигват обливается потом, едкие соленые градины стекают со лба, оставляя на щеках влажные дорожки. Одежда противно прилипает к телу.
Что же будет днём, если уже сейчас так жарит? А у него всего две фляги с собой.
Впрочем, хотя бы послушники не сунутся. Пусть сидят в своих каменных скособоченных домах и читают бесконечные глупые мантры.
Нельзя не замечать красоты города. Пусть тот мертв, но былое величие никуда не делось. Оно ощущается в тяжелых царственных зданиях, в блеске мраморных колонн и золотых куполов, в давящих узких улицах, где так легко заблудиться, проживи тут хоть пятьдесят лет.
Прежние здешние обитатели давно мертвы, даже их кости тысячу веков назад как превратились в пыль, а город стоит, напрасно ждет, когда люди вернутся.
Достав из заплечного мешка свернутый кусок кожи, Зигват расправил его, всмотрелся в наспех нарисованную им карту.
Хм…
Этот район он еще не исследовал. Возможно, здесь отыщутся недостающие символы. Подленький внутренний голосок заметил: он зря старается, надо идти в замок, отыскать покои Бронзовой царицы и…
«Нет. Там ничего нет. И туда я не пойду. Никогда».
Словно в ответ болью отозвалась рана в левом боку.
У стены первого же дома Зигват остановился, разглядывая сложный витиеватый знак, похожий на рыбу с собачьей мордой.
Поскреб ногтем по мраморным изгибам символа.
Нет, не то. Обманка.
Зигват в который раз подивился странной хитрости древних мастеров: оставить библиотеку заклятий на стенах всего города. Огромный учебник, растянувшийся на тысячу стадий.
Нужно лишь найти знаки, сложить общую картину – и колдуй сколько влезет.
Глава 4
– Забейся, выродок, в самый темный угол. Чтобы мои глаза не видели такого жалкого ублюдка, вечно витающего в облаках. Если бы не мать, давно бы выгнал тебя из своего дома.
Огонек свечи слабо трепещет, едва разгоняет тьму нового подвала.
Зигват уже был здесь днем и проверил каждый угол, но все равно не покидает ощущение, будто кто-то следит за ним во мраке.
– Здесь и будем жить, – сказал он как можно беспечнее.
Налай скинул свою сумку, его ловкие пальчики левой руки быстро развязали простой узел.
Показалась голова обезьянки лаш. Широко зевнув, круглая тварь прыгнула на каменные плиты и, не обращая ни на кого внимания, принялась тараторить:
– Аузян есть. Аузян бегать в темноте. Аузян печалиться!
Сын сказал:
– Её надо поколмить.
Зигват пожал плечами:
– Сначала поедим сами. А потом уже подойдет черед этой волосатой уродины.
Обезьянка размером с кулак, но неприятностей от неё как от здорового мужика. То попытается убежать из подвала, то схватит свечи и подожжет деревянную лестницу…
Если бы Налай так сильно не привязался к милой гадине, то Зигват давно бы скрутил её головку.
Тем более повод всегда находился…
– Пап.
– Что, милый?
– А плавда Блонзовая цалица плавила этим голодом? – спросил сын.
– Правда.
– А кто она?
Зигват достал из сумки несколько кусков вяленого мяса, давно зачерствевший хлеб и мешочек с изюмом.
Брови сошлись на переносице.
Проклятье!
Запасов еды хватит от силы на пять дней. И то надо жестко экономить. В местных горах животные не водятся, даже птицы облетают стороной мертвый город.
«Завтра я найду недостающий знак. И всё закончится».
– А кто она? – повторил вопрос Налай.
– Богиня, – ответил Зигват.
Он протянул руку, чтобы снять капюшон с головы сына, но тот опять увернулся, сел перед разговаривающей обезьянкой.
Мерзкая макака изрыгает малосвязанные между собой слова с такой быстротой, словно намеренно его злит.
– Папа, ласкажи о Блонзовой цалице!
– В следующий раз.
– Ну, пожалуйста!
– Хорошо, – легко согласился Зигват. – Но при одном условии: ты снимешь капюшон.
– Не-е-ет…
– Тогда буду молчать как рыба.
Сын покорно выполнил просьбу.
Его лицо напоминает сырое тесто – рыхлое, исковерканное белыми шрамами. Красная лысина будто открытая плоть. Нижней губы нет. Взгляд глубоко запавших под тяжелыми надбровными дугами глаз пронизывает до глубины души.
Это взгляд старика – не шестилетнего мальчика.
– Скоро всё изменится, – пообещал Зигват. – Ты мне веришь?
Налай кивнул.
– Ты обещал, – заметил он.
– Конечно. Слушай внимательно. Некогда люди жили лишь в этом городе в горах. Боги, выполняя заветы создателя всего сущего, великого Баамона, боролись с чудовищами, что заполонили весь мир. О, это были темные времена, Налай.
– А как выглядели эти монстлы?
– Некоторые терлись мерзкими рожами о сами небеса, – сказал Зигват. – И напоминали сразу и ящериц, и львов, и летучих мышей. Другие же едва достигали коленей человека, однако их яд мог убить сотни! У кого-то были лапы, у кого-то – руки и ноги, оканчивающиеся острыми когтями.
Обезьянка попыталась было раскрыть рот, но Налай вовремя сунул ей кусочек изюма.
– Правила единственный городом людей богиня Жаатра, – продолжил историю Зигват, садясь поудобнее у стены. – Или как мы её сейчас называем – Бронзовая царица. Никто из свиты или смердов не видел её настоящего лица, ибо она всегда носила маску. А тело скрывали бронзовые доспехи. Великий Баамон создал Жаатру для управления людьми, лишил части божественности, дабы она могла понимать проблемы своей свиты.
Завороженно слушая, Налай извлек из глубокого кармана рубахи четки, протянул отцу. Тот благодарно взял их, теплые деревянные шарики заскользили между большим и указательным пальцами.
– Верховный бог строго наказал Бронзовой Царице: её истинное лицо не должны увидеть больше двух человек, иначе она погибнет. Долгих десять лет Жаатра правила городом. За это время никто не умер от клыков и когтей чудовищ, никто не голодал и не знал нужды. Но из-за частицы человеческого в себе Бронзовая Царица влюбилась в своего слугу и разделила с ним постель.
Зигват умолк на мгновение, отпил из фляги солоноватой воды.
– Прошло два года. Поддавшись гордыне, слуга захотел стать царем, но не мог уговорить богиню. Знать, само собой, пронюхала о тайной связи, задурманила мозги бедняге сладкими речами. Мол, пусть он отопрет двери царской спальни, знать как бы случайно застукает его и Жаатру в одной постели. После чего слуга взойдет на престол. Так и было сделано…
Давая сыну обдумать услышанное, Зигват принялся зажигать свечи.
– А чем закончилась эта истолия? – спросил Налай.
– Когда знать ворвалась в покои царицы, богиня превратилась в камень. А слугу позже казнили. Теперь статуя Жаатры стоит в центральном зале замка. И горе тому, кто приблизится к ней ближе, чем на пять шагов.
Сын тяжело опустил голову.
– Папа, мы пойдем в замок?
– Конечно, нет. Недостающие знаки находятся в городе, я уверен. Не волнуйся.
– А если потлебуется? – не унимается Налай. – Там же огломнейшая стена! Как мы через неё пелелезем?
Словно в подтверждение своих слов он вытянул вперед обрубок правой руки.
Зигват замялся, тяжелый ком застрял в горле.
– Древние мастера оставили все необходимые символы в городе. Иначе бы послушники не понастроили своих храмов и казарм рядом с ним. Понимаешь? К тому же замок проклят, и ни один человек в здравом уме туда не сунется.
– Даже самые великие маги?
– Даже они, – подтвердил Зигват.
– Па-а-ап…
– Налай, давай ложиться. Завтра рано вставать.
– А почему тогда люди блосили голод?
– Потому что после уничтожения всех чудовищ Великий Баамон прогневался за гибель своей дочери. И страшно покарал жителей. Уже спустя долгое время сюда пришли послушники и создали свою Школу. Всё, хватит на сегодня разговоров. Утомился что-то я.
Пока никто не видел, обезьянка нагадила на спальное место Зигвата.
Глава 5
– Посмотри на себя: руки, как цыплячьи ножки, горб растет, даже мордой похож на свинью! Ничего тебе в жизни не добиться, понял? Будешь по чужим углам маяться, а своего дома не заимеешь. Попомни мои слова: вернешься обратно. Вот только не пущу я тебя. Здесь всё – моё!
– Не подходи! Мне наплевать!
– В мать пошел: такая же была непутевой. Ты шлюхин сын!
Раскаленный шар солнца застыл всевидящим оком над городом.
От удушливой жары кружится голова, трескаются губы, и сохнет глотка, будто дышишь огнем.
В тенях молчаливых домов не спрятаться, не почувствовать облегчение. А потому продолжаешь бездумно идти вперед – без мыслей, без желаний.
Гонят инстинкты.
Изредка приходя в сознание, Зигват вспоминает: надо добраться до неизведанных районов, надо отыскать недостающий магический знак, надо перерисовать на карту улицы.
Надо, надо…
Жара сводит с ума, пронзает иглами виски. И сколько ни пей – легче не становится.
Город высосал краски, оставив лишь красный и черный цвета. Алые стены домов с тьмой пустых окон. Черепичные крыши словно переливаются густо намазанной кровью. Красные небеса с далекими чернильными, как грех, тучами вот-вот готовы низвергнуться стонами и криками давно умерших.
Мертвец-город просыпается, мечтая выпить души живых.
Пытаясь сосредоточиться, Зигват заставил себя подумать о своей цели: найти недостающие знаки.
Символы, что помогут создать новую реальность.
Скажем, вот у художника есть рисунок человека. Любой, кто посмотрит на этот рисунок, заявит: это изображен человек.
Но если взглянуть через увеличительное стекло, то рисунок распадётся на черные карандашные точки и беспорядочные линии.
Потеряет прежний смысл.
Творение художника воспринимается только как единое целое.
Так работает магия.
Теория верна в целом.
И никак иначе.
Но если из нашего рисунка человека взять нужное изображение руки? Да, часть смысла потеряется.
Но рука останется.
Так и от общей теории магии можно отщипнуть нужный кусочек, которого хватит для своей цели – создать собственный идеальный дом. Никто так не делал раньше, однако можно попытаться!
Надо лишь найти символы-ключи, разбросанные по всему городу.
Чтобы уйти из жестокой обыденной реальности туда, где будет хорошо.
Где не будет жестокости, боли, голода и… и смерти.
Зигват остановился, пытаясь совладать с мыслями.
Ему мешают послушники. Им наплевать на его страдающего сына. Для них главное – уничтожить тех, кто посмел вторгнуться в священный город.
Они считают, случится катастрофа, боги сойдут с небес, а великий Баамон проглотит мир, если иссушенный горем отец и его изуродованный мальчик разберутся в библиотеке заклятий и уйдут в другую реальность.
Эти глупцы напоминают безумных портных: они шьют одежду разных форм, придерживаются придуманными им же правил.
Но зачем они шьют?
Для чего?
Это их не интересует.
Они колдуют, создают неизвестные структуры.
А он, Зигват, кажется, всё понял!
Сумел разобраться в отличие от послушников и их предводителей. И потому воспользуется знаниями для благой цели, а не ради эфемерных истин.
В новом созданном с нуля доме его сын вылечится!
Зигват не заметил, как попал в ловушку.
Что-то зашипело за его спиной, он инстинктивно повернулся, искрящаяся лента света вылезла из щелей мраморных плит и ударила по голове. Боль резанула по губам и щекам, словно в лицо брызнули раскаленным железом. Колени дрогнули.
Зигват, хватая руками воздух, упал.
Последнее воспоминание перед беспамятством: пучок овеществленной энергии огромной каплей полетел с ближайшей крыши и врезался стальным тараном ему в грудь.
Глава 6
– Ты жалок. Может ли у меня быть такой сын? – Голос отца не изменился за годы разлуки – надменный, грубый и хриплый. – Твое лицо похоже на козлиную жопу. Даже борода не растет – так, мелкая поросль.
Зигват сильнее зажмурил глаза.
Ногти сами собой впились в ладони.
Причиняя боль.
Заставляя на миг забыть о происходящем.
– Ленивая тварь! Просыпайся! Хватит отлеживать бока. Поговори наконец со мной.
– Не хочу. Уйди.
– Повторяю: открой глаза. Или я выдавлю их.
Зигват распахнул веки.
Привычное место. Давно покинутый дом…
Нет, не дом – временное жилище, в котором пришлось провести детство и часть юности. Комнатка совсем крохотная – едва поместятся три человека. Глиняные стены испачканы грязью, кровью и еще чем-то едким. На потолке темнеют мокрые пятна. С них то и дело капает на земляной пол.
Козлы в хлеву живут лучше.
В дальнем правом углу стоит криво сколоченная деревянная кровать. Возле окна, держа руки крест-накрест, возвышается отец. Глубокие, как ущелья, морщины изрезают лицо; пустые, точно стеклянные, глаза не отрываются от Зигвата. Губы растянуты в широкой злой улыбке.
– Ты вернулся! Я всегда знал.
– Я скоро уйду.
– Да ну?
Зигват приподнялся на локтях, в желудке разлился неприятный холодок страха.
Его руки и ноги слишком малы для взрослого. Кисти рук тонкие, кажется, чуть надави на них – и, хрустнув, сломаются.
– Что ты сделал?
– Ничего, сынок. Просто ты еще не дорос до больших дел.
– Неправда!
Старик скрипуче засмеялся, отошел от стены и направился к Зигвату.
В ноздри ударил смрад давно немытого тела.
– До конца дней своих будешь жить со мной! Но всё, что есть в этой комнатенке, принадлежит мне! Мне! Здесь нет ничего твоего.
– Я найду себе свой дом.
– Скорее свиньи закукарекают, а обезьяны превратятся в людей, сын.
Зигват воскликнул с жаром:
– Ты мне никто!
Старик влепил пощечину.
Голова Зигвата качнулась назад. Щеку обожгло. От унижения на глазах выступили предательские слезы, комнатушка потеряла привычные очертания, поплыла.
– Не забывай с кем разговариваешь, щенок!
– Я убегу, убегу!
– Валяй, глупец. Умом не отличаешься от своей шлюхи-матери. Считаешь, кто-нибудь приютит тебя, накормит и напоит… Никому ты не нужен! Даже мне. Ты живешь у меня как котенок. И если нагадишь – получишь пинок под зад и отправишься на улицу! Здесь всё моё! Я здесь царь и бог!
Больше не в силах сдерживать себя Зигват резко вскочил.
С закрытыми глазами бросился вперед.
Врезал, насколько позволили детские силы, кулачками в липкий от пота живот отца. Изматывающие удары отдались слабой болью в суставах и костях.
«Получай, получай, получай!»
– Ты всего лишь нищий сумасшедший старик! Человек, наплевавший и на меня, и на мать! Не нужен мне твой дом! Ничего не нужно. Я сделаю всё сам.
В ответ – пугающая тишина.
Зигват огляделся.
Солнце вдруг ударило в глаза, пришлось зажмуриться. Ноздри затрепетали от сладких запахов персиков и кипарисов. Заголосили цикады.
Влажный, покрытый плесенью потолок сменился бескрайним, почти прозрачным, небом.
И далеко-далеко у одинокого облачного барашка завис аист.
Лицо слабо обдало горячим ветром. Взгляд упал на раскрытые ладони. Хвала Баамону! Снова стал взрослым!
Вокруг Зигвата красуются листвой и спелыми плодами невысокие фруктовые деревья.
Их так много, и оттого кажется, будто ни городов с их узкими улицами и вонючими жителями, ни морей, ни каменных дорог больше не существует.
Весь мир – бескрайние зеленые сады.
– Ты действительно любишь меня?
Зигват остолбенел, мурашки пробежали по спине, а сердце на мгновение остановилось.
Этот голос, раздавшийся за спиной, принадлежит…
– Яла?
Он обернулся.
Широко улыбаясь и держась одной рукой за ветку персикового дерева, она стоит в двух шагах от него. Длинные черные, как крыло ворона, волосы заплетены в сложную тяжелую косу. Загорелая оливковая кожа лоснится на жарком солнце. На щеках – милые сердцу ямочки. Взгляд зеленых глаз пронзает до глубины души.
– Ты действительно любишь меня? – повторила она.
Непослушным языком Зигват с трудом выдавил из себя:
– Люблю…
– И ты построишь для нас дом?
– Да.
– И у нас будет ребенок – красивый мальчик?
– Да.
– А ты поцелуешь меня?
Передвигая непослушными ногами, он дошел до неё, положил руки ей на плечи.
Пальцы заскользили по складкам холщового платья.
Потом, не выдержав, Зигват прижал Ялу к себе – перед ним стоит не морок, а настоящий живой человек.
А в её реальности он не сомневается.
Вот бьется жилка на её шее.
Вот ветерок играет с выбившейся прядью волос.
Вот золотится в ухе сережка – подарок, доставшийся с таким трудом.
– Осторожнее, любимый, – укоризненно сказала Яла. – Ты задавишь нашего сына.
Вздрогнув, Зигват отпустил её, отошел на шаг.
Тишину нарушил крик младенца.
– Как мы его назовем?
– Я… Я…
– Мне нравится имя Жакерас… Хотя, с другой стороны, как-то слишком вычурно…
Пожав плечами, Яла принялась качать на руках маленький пищащий комочек.
– А Налай? Тебе нравится, любимый?
– Да, хорошее имя.
– Тогда твоего сына будут звать Налаем! Посмотри какой хорошенький! Такой же красивый как ты. Совсем нет ничего от меня.
– Яла, ты…
Он запнулся.
– Любимый, пошли домой.
– Куда? Мы же в саду.
Солнце померкло.
В один миг за рядами фруктовых деревьев выросла кособокая лачуга.
На плохо обтесанных бревнах чернеет грязь, крыша, сделанная из ветвей, дрожит даже от слабого ветра и готова вот-вот провалиться. За маленькими пустыми окошками прячется тьма.
– Будет у нас дом и получше, – сказала Яла. – Но пока хватит и такого. К тому же мы далеко от города и никто нас не побеспокоит, любимый. Выкрутимся.
Она направилась к лачуге.
– Постой! – закричал Зигват. – Не надо! Не иди туда.
– Почему? Ведь этот дом построил ты.
Он попытался сделать шаг к ней, но ноги не послушались.
– Нет! Прошу! Яла! Остановись.
Упав на колени, Зигват рвет горло, умоляет, зовет, плачет.
Тяжелая горькая боль разрастается в груди, рвет когтями душу до крови, до самой пульсирующей мякоти. Пальцы цепляются за траву, оставляют следы на земле. Сломанные ногти кровоточат.
И кто-то стоит за спиной и держит, не отпускает.
– Смотри, – раздался шепот отца. – Ты ведь знаешь конец. Но ничего не сделаешь. Ты жалкая пародия на человека. Гниль.
Яла вошла в лачугу.
Раскаленный шар солнца ускорил бег, насадил себя на верхушки деревьев – ни дать ни взять голова на пике. И вот вечерний сумрак сменился густой тьмой. Звезды одна за другой выступили на ночном небе. Умолк стрекот цикад. Лишь где-то далеко печально завыл волк.
– Нет! Дай встать! Пожалуйста!
Из окон лачуги появились языки пламени, принялись охотно лизать сухие бревна. Мгновение – и огонь перекинулся на крышу. Яла с ребенком не издают ни звука, – их усыпила густая гарь… Помощи ждать неоткуда. До ближайшей деревни не меньше трех стадий.
Наконец, невидимые оковы упали, Зигват ощутил себя свободным и рванул к дому.
В лицо пахнуло опаляющим жаром. Глаза заслезились, резкий кашель из-за дыма болью отозвался в груди. Горящая дверь, скрипнув, свалилась под ноги. Внутри дома не видно не зги, от хищного пламени пузырится волдырями кожа, разрывает легкие.
Закрывая глаза тыльной стороной ладони, Зигват направился вперед.
Нет времени обращать внимание на пылающую одежду. Наплевать на то, что руки покрываются чудовищными рисунками ожогов.
Шаг.
И еще один.
Сквозь черную мглу.
Сквозь время и податливое, как глина, пространство.
Где-то слева раздался захлебывающийся крик младенца.
Зигват схватил пылающий сверток и побежал обратно.
Перед тем, как вырваться в спасительную ночную прохладу, он обернулся. Надеясь взглянуть в последний раз на Ялу.
Но никого не увидел.
Положив младенца на траву, он едва не вскрикнул от ужаса. Кожа на лице Налая висит лохмотьями. Тщедушное тельце уродуют сотни волдырей – большие и маленькие, белесые и кровавые. Правая ручка страшно почернела.
– Посмотри, что ты сделал с сыном, – заметил отец.
Он стоит в двух шагах от Зигвата, растягивая синие губы в ехидной улыбке.
Вместо глаз – черные провалы.
Щеки ввалились.
Морщины стали еще глубже.
– Ты ни на что не способен. Добей Налая! Пусть он не мучается!
– Уйди!
– Лучше бы не покидал родной город. Жил бы на улице бродягой, питался бы гнильем… Этого ты достоин!
– Тебя нет, – прошептал Зигват. – Тебя нет…
– Отдай мне Налая. Я воспитаю из него нормального человека.
– Не подходи!
– Или что? Мой непутевый сын ударит родного отца?
– Ты давно сдох! И надеюсь, твое тело не сожгли, а отдали на корм псам!
Старик засмеялся – тяжело, хрипло. Зловеще заблестели его зубы в свете звезд.
Прямо на глазах отвалилась его нижняя челюсть, оголяя бездонную глотку. С хрустом отделились худые руки, повисли на нескольких нитках кожи. Порвав хлипкую одежду, раскрылись ребра.
В ноздри ударили отвратительные волны смрада.
Всего за несколько мгновений старик превратился в горку плоти.
Зигват схватил сына, прижал к груди и побежал вперед.
А вслед ему раздался каркающий смех.
Фруктовые деревья сбросили зеленые листья и теперь искореженными пальцами-ветками попытались ухватить за полы плаща, остановить. Трава под ногами сменилась чавкающей грязью. А где-то впереди загорелись огоньки города.
Миг абсолютного безумия, опустошающего горя – и вот два мага переговариваются друг с другом, достают из пустоты склянки.
Тело одного из них покрыто сияющими синими татуировками.
Второй делает сложные пассы руками, что-то неразборчиво бормочет.
На длинном металлическом столе лежит младенец. И неизвестно – жив ли он? Ручки и ножки не двигаются, из глотки не вырывается ни звука.
– Спасите сына! – в который раз попросил Зигват. – Я всё отдам.
В его протянутой ладони заблестели две жалкие золотые монеты. Маги даже не обернулись.
Невесть откуда появившаяся из мрака седая старуха сгребла деньги и сказала:
– Мы сделаем всё возможное.
Зигват стоит в оцепенении, страшась вздохнуть и пошевелиться.
Тьма вокруг него рассеивается. Уже, если приглядеться, можно заметить хлипкие глиняные стены, тут и там развешанные украшения – четки, деревянные куклы, бусы…
Возле ног ползают склизкие толстые змеи, будто только полакомившиеся свежей плотью. Из глубин подсознания всплыла мысль: священных рептилий трогать нельзя. Стоит наступить на одну из них и…
Маги колдуют, изо рта одного из них вылетают синие искорки.
Младенец, лежащий на каменном столе, вздрогнул. Невыносимый крик вырвался из его груди. Да такой сильный – заложило уши. Ожоги прямо на глазах исчезли, сменились белыми шрамами.
Однако мертвая чернота на правой руке не прошла, наоборот – стала более устрашающей.
– Отвернись, – сказала старуха.
– Я должен видеть сына! – возразил Зигват.
– Ты мешаешь им. Мы смогли вернуть зрение на один глаз. Но предстоит еще много работы.
Бронзовые четки на её руках противно звенят, не дают сосредоточиться.
– Я не могу…
– Но ведь это ты попросил помощи, жалкий глупец! Не перечь, иначе поплатишься.
Зигват сжал челюсти и отвернулся.
В лицо вдруг дохнул горячий ветер, обжег губы, иссушил предательские слезы. Каморка чародеев сменилась узкой улицей – хотя бы мерзких змей тут нет!
Зигват заставляет себя стоять на месте, не дает волю эмоциям. Пытаясь успокоиться, нервно чешет левый локоть.
«Я должен вернуться. А что, если маги что-нибудь сделают с Налаем?»
Старуха возникла рядом с ним.
Длинные седые волосы развеваются на ветру. В руках – маленький сверток.
– Я принесла хорошие и плохие новости, – сказала она.
Не говоря ни слова, Зигват резко выхватил сына, прижал к себе, страшась поднять ткань и взглянуть на маленькое личико.
– Он будет жить, – заявила карга. – Но навсегда останется уродом. Магам пришлось ампутировать руку…
– Так нельзя!
– А тебя никто и не спрашивает, человек. Мы сделали всё, что смогли. Благодари великого Баамона. Приди ты на день позже, то…
Она умолкла.
Зигват развернул сверток.
На него уставились серьезные глазюхи – карий, видящий, и белый, слепой. Лицо смахивает на застывшее тесто.
От одного взгляда на него сердце пронзило болью.
Несправедливо! Только всё стало налаживаться! Дом не должен был сгореть!
А Яла…
Бедная милая Яла!
Любовь всей жизни, единственная драгоценность…
И тут новой звездой вспыхнула мысль: спасение в магии. Если ей удалось вытащить из лап смерти Налая, практически залечила большую часть его ран, то она, возможно, поможет создать Дом.
Место, где не будет ни боли, ни страданий.
Где всегда тепло, где на столе всегда есть еда.
Дом окончательно вернет сыну здоровый облик и руку. И можно будет не бояться огня, холода и дождей.
Конечно, эта мысль кажется немного безумной, но терять все равно нечего!
Не попрощавшись со старухой и прижимая сына к себе, Зигват шагнул во тьму.
…И был долог его путь. Знания собирались по крупицам. Будь у него звонкие золотые монеты, всё бы упростилось.
Не пришлось бы ночевать под стенами храмов и питаться помоями.
Не пришлось бы красть глиняные скрижали из священных соборов.
Не пришлось бы гнуть спину.
Но он был беден. И заработанное тратил в основном на сына.
…Дорога вела по большим и малым городам. Уводила даже в чужие страны – туда, где мертвецов хоронили в высоких башнях. Встречались на пути добрые и злые люди. И нигде не было покоя, внутренний долг перед сыном и мертвой женой гнал вперед.
…Многое постигая и додумывая за древних мудрецов, Зигват понял: их путь закончится в горах Юшмандр – в заброшенном городе Миттурате. Там он достигнет цели.
…Незаметно рос Налай. Казалось, еще вчера он не мог ходить, его приходилось таскать в наспех сшитой холщовой сумке, а сегодня носится быстрее тигра. Конечно, ранняя трагедия отразилась на нем не только внешне, но и внутренне.
Налай научился разговаривать лишь в пять лет, не улавливал многих очевидных вещей. Когда удавалось остановиться на некоторое время в каком-нибудь городе или деревеньке, мальчишка сторонился сверстников, ощущая их ненавистные взгляды.
Калека.
Урод.
…Громада гор заслонила собой весь мир. Каменные пики протыкают небо.
Единственная вытоптанная дорога ведет по выжженной траве, поднимается к двум гигантским валунам, на гладких поверхностях которых намалеваны белой краской глаза и раззявленные рты, и теряется в горных перевалах.
Пахнет гарью.
Трещат цикады.
– Папа, я не хочу туда, – сказал Налай, поправляя сумку с обезьянкой.
– У нас нет выбора.
– Почему? Почему мы не можем жить как все? Постлоим дом и…
– Нет, – перебил Зигват. Перед внутренним взором возникла горящая хижина. – Мы практически у цели.
Сын пожал плечами и первым пошел по тропе.
Зигват было последовал за ним, когда что-то изменилось в окружающем пространстве.
Воздух задрожал, подёрнулся дымкой.
«Нет! Постойте! Не сейчас!»
Он не понял, как оказался с Налаем у входа в заброшенный город.
Отсюда, с каменного возвышения, всё прекрасно видно. На левой стороне раскинулись хлипкие постройки магов – глиняные лачуги, хлева, скособоченные склады. На небольшой песчаной арене под руководством учителей в белых тогах тренируются мальчишки.
На правой стороне зловеще стоит мертвый город. Кирпичные дома смотрят на путников черными провалами окон. Страшно блестят золотые купола.
Отсутствие людей на улицах давит на нервы. За магической школой и за городом возвышаются циклопическая базальтовая стена и не менее циклопический замок – дворец Бронзовой царицы.
И всё это в окружении молчаливых каменных гор.
– Плата за вход.
Перед Зигватом и Налаем возник древний старик в поношенном сером хитоне, протянул раскрытую ладонь.
Его загорелая оливковая кожа лоснится на солнце.
– Плата за вход, – требовательно повторил доходяга.
Кивнув, Зигват коснулся костяной рукояти ножа.
И всё застыло: старик, от ужаса расширивший глаза, замер, как изваяние.
Налай обмер – глаза остекленели, крик так и не вырвался из широко распахнутого рта.
– Не надо, – раздалось за спиной. – Не сейчас.
Обернувшись, Зигват вздрогнул.
Перед ним стоит Яла – живая и невредимая.
– Уходи, не мучай меня.
– Слушай внимательно: недостающие символы, что ты ищешь, находятся в черном замке. Отправляйся как можно скорее. Времени мало.
– Я не понимаю, о чем ты…
Яла печально улыбнулась, в глазах застыли слезы.
– Я люблю тебя, – сказала она. – Мне не хватает тебя и Налая.
– Я… я…
Как назло, все слова выветрились из головы.
– Очнись, Зигват.
Глава 7
– Ты ведь никогда меня не бросишь?
– Никогда, любимая.
– Правда?
– Я всегда буду с тобой.
Проснулся резко, как от толчка. Живот тут же скрутило, челюсти нестерпимо обожгло.
Хрипя, Зигват попробовал сесть, но в рёбрах что-то хрустнуло, пришлось лечь обратно.
Где он?
Что происходит?
В голове путается, мысли разбегаются. Стреляет в висках.
Взяв всю волю в кулак, Зигват все-таки поднялся.
Одежда в подпалинах, на правой руке от указательного пальца до локтя тянется нить кровавых волдырей, кожа на груди обуглилась, даже малейшее движение отзывается резью в нижней челюсти.
Зигват сплюнул.
В трех шагах от него чернеют щели на каменных плитах – там, откуда появились энергетические ленты.
Похоже, маги устроили ловушку. А он, дурак, совсем забыл об осторожности и так глупо попался. Хорошо хоть не убило. Могло ведь и на части разрезать…
Постойте-ка.
А где колдуны?
Вроде никого вокруг.
Или прячутся?
Но зачем?
«Рассчитывают, что я выведу на сына? Нелогично. Проще меня было скрутить, пока валялся кулём, а уже потом, когда очнусь, вытрясти все сведения».
Наверное, наткнулся на старую ловушку.
Зигват заковылял домой.
Когда спускался в подвал, в колене стрельнуло, тело повело в сторону и он зубами посчитал ступеньки, а под конец ударился затылком о старую бочку – из глаз брызнули искры.
– Папа! Папа! – испуганно закричал Налай.
Сын кинулся к нему.
– Со мной… всё… в порядке.
– Твои губы!
– Неудачный денек – вот и всё.
Зигват попытался улыбнуться, но не получилось.
– Аузян хочет есть! Аузян болит пузо!
Мимо прошмыгнула обезьянка.
– Эта тварь еще жива? – пробурчал Зигват.
Достав остатки мазей, Налай склонился над ним и быстрыми уверенными движениями принялся втирать вонючую белую кашицу в обожжённые места.
– Болит?
– Потерплю.
Кряхтя, Зигват прислонился спиной о стену.
Холод камня приятно остудил затылок.
– Надо закрыть подвал, Налай.
– Сейчас сделаю, папа.
– С лицом совсем плохо?
– Нижняя губа подпалена. Не понимаю, как ты вообще лазговаливаешь.
Зигват хмыкнул, поежился от боли.
– А ты не видел магов, когда возвлащался? – спросил Налай.
В животе разлился холод.
– Что? О чем ты?
Мальчик стушевался, попытался было встать, но Зигват вцепился ему в локоть.
– Говори. Ну!
– Маги, похоже, плоходили нашу улицу. Они очень шумели. Я сплятался в углу, заткнул лот тляпицей Аузяну и не шевелился, как ты говолил.
«Ловушка! Они меня специально загнали в подвал!»
Слишком сложная западня. И бессмысленная. Просто совпадения. Ловушка и сегодняшних обход никак не связаны.
– Аузян хочет есть! Аузян живот болит!
Спустя некоторое время, когда нестерпимое жжение в нижней челюсти и в ребрах утихло, Зигват заглянул в мешок с припасами.
Всего лишь два куска вяленого мяса. Едва хватит на завтра, даже если совсем растягивать. А без пищи делать в городе нечего. И неоткуда её достать. Опять же: с водой проблемы. Во фляге уже булькает на дне.
Ничего не остается, как сегодня же отправиться к черному замку. Яла говорила, что именно там можно найти недостающий символ.
«Нет. Это лишь сон, дурак! Безумный бред».
Но выхода нет.
Только во дворец Бронзовой царицы.
«Сдайся магам. И отдай сына. Ни к чему его морить голодом. Ты хоть представляешь, на какое безумие себя обрекаешь? Перемахнуть через гигантскую стену, что практически подпирает небо.
Серьезно?
Да и замок не маленький. Не дури! Зажарь мерзкую обезьяну, накорми сына. А завтра отведи к магам.
Ты проиграл».
Зигват тяжело вздохнул.
Из него словно разом высосали все силы. Руки и ноги отяжелели.
«Я не могу сдаться».
От этой мысли ему не стало лучше.
Глава 8
– Когда-нибудь у нас будет дом получше, любимая.
– А мне и этот вполне нравится.
– Ну, не знаю… Вряд ли мы проживем в нем больше двух лет. В округе мало подходящей глины. Пришлось много чего выдумать, чтобы сделать так, как хотел. И результатом я недоволен.
– Ты все равно молодец. Лучший. И когда-нибудь построишь настоящий дворец! А пока сойдет и хижина.
Рядом с огромнейшей базальтовой стеной они кажутся жалкими муравьями. Та словно сливается с небом и не разглядеть, где граница между ними.
Живи в горах птицы, и у них бы не получилось одолеть эту преграду.
Рассматривая многочисленные выступы на стене, Зигват вытер вспотевшие пальцы о рубаху.
Сколько займет подъем?
Надо уложиться в день.
– Папа, посмотли какие стлашные чудовища! – воскликнул Налай.
– Я уже тысячу раз их видел, малыш.
– А они не опасны?
– Нет. Они давным-давно умерли. Еще при первых людях.
В прозрачной стене, как осы, попавшие в янтарь, навечно застыли монстры.
Человекоподобные твари с массивными руками, оканчивающимися длинными ороговевшими когтями.
Ящеры с кожистыми крыльями размером с маленький дом.
Бесформенные существа, на телах которых тут и там виднеются присоски-рты и белесые глаза.
Тысячи уродцев, при одном взгляде на которых кровь стынет в жилах. Тот, кто навсегда заточил их в стену, сделал одолжение человечеству.
– А они точно не смогут вылваться? – спросил Налай.
– Не переживай. Если что, я спасу тебя. У нас же есть меч, забыл?
Зигват вытащил из заплечной сумки веревку, принялся обматывать туловище сына – так, как давно учил один мастер-каменщик.
Узлы выдержат даже сильную нагрузку.
– Послушай меня внимательно, Налай. Когда полезем наверх, не смотри вниз. И ничего не бойся. У нас все получится, поверь. Можешь ни за что не цепляться, мне хватит сил вытянуть тебя, но я бы хотел, чтобы ты иногда помогал, и старался ухватиться за какую-нибудь выемку. Хорошо?
Кивок.
Из большого нагрудного кармана плаща мальчика показалась головка обезьянки.
– Вот и отлично, сын. Ты самый храбрый и сильный – помни об этом. К тому же со мной тебе ничего не грозит. Мы с тобой были в передрягах и похуже. Помнишь диких кочевников? Вот и отлично. А здесь всего лишь огромный кусок базальта.
– Пап, а почему мы не можем плойти через волота? Они же есть?
Разумный вопрос.
– Их охраняют маги, – ответил Зигват.
– А ночью?
– И ночью, малыш. Всё, давай примемся за дело.
Обмотав веревкой еще и себя, Зигват встал в шаге от стены.
Поправил пояс с саблей.
В груди растеклось тревожное волнение.
Получится или нет? Цена ошибки – жизнь сына.
Если бы не малыш, то было бы намного проще. А так сколько сжимай и ни разжимай кулаки, сколько ни хватай ртом горячий воздух – легче не станет.
Зигват положил ладонь на стену.
Неожиданный холод обжег кожу.
Прогнав дурные мысли, Зигват схватился за выступающий камень, ловко подтянулся, ногой нащупал опору.
Взгляд тут же выхватил следующую выемку. Остается только просунуть пальцы…
Веревка врезалась в плечи. Значит, Налай поднялся с земли.
– Всё хорошо, малыш? – как можно громче спросил Зигват.
– Да, папа.
Зигват прижался к стене, мышцы напряглись так, что стало жарко.
«Всё получится. Давай».
Злясь на собственную слабость, он полез дальше.
Треклятая сумка натирает плечи, позвоночник ноет от боли. Ножны так и норовят зацепиться за всевозможные выемки на стене. Надо было прикрепить саблю иначе…
Когда схватился за небольшой выступ, слишком резко дернулся, грудь страшно обожгло.
Вскрикнув, Зигват буквально вдавился в стену, стараясь понять, что произошло.
Чуть склонил голову.
Кровь стекает по рубахе, отчего кажется, будто по животу ползают теплые липкие черви. Похоже, содрал корочку с раны. Наверное, ничего страшного.
Пальцы от напряжения онемели.
Подул сильный ветер, словно плеснули горячей водой, тело повело вправо.
Боясь хоть на миг оторваться от камня, пришлось вжаться как можно сильнее в стену. Капли пота сорвались с подбородка.
Ободранная грудь принялась гореть еще нещаднее.
«Успокойся».
Когда волнение чуть спало, он, дыша глубоко, не обращая внимания на боль, продолжил карабкаться вверх.
Чуть-чуть еще.
И еще.
Хватайся за этот выпирающий кусок базальта, затем – за следующий.
Всё просто и понятно.
Главное – не смотреть вниз.
– Папа, мне страшно! – закричал Налай.
– Всё хорошо, малыш. Вспомни, как мы прятались от кочевников в оазисе! Мы были на волосок от гибели. Но справились. И сейчас справимся, сын. У нас просто нет иного выбора. Мы обязательно победим.
Правая рука соскользнула, Зигват лишь в последний момент схватился левой за трещину в стене.
Из ладони обильно потекла кровь.
Он вскрикнул от чудовищной боли, пронзившей с головы до пят, и, ничего не соображая, тут же полез наверх, лишь бы побыстрее избавиться от страданий.
Через несколько бесконечных мгновений нащупал под ногами выступ и смог немного передохнуть.
Стена уходит высоко вверх. Солнечные зайчики, отраженные от базальтовой поверхности, гипнотизируют.
Зигват буквально почувствовал враждебность этого места.
Кажется, за каждым его движением следят тысячи жадных глаз. Сколько ни старайся себя убедить, что все лишь кажется, что шалит разыгравшееся воображение, но ничего не помогает.
Карабкаясь, Зигват часто заморгал, но не смог избавиться от наваждения.
Вскоре вернулась усталость. Руки загудели от усилий, ноги онемели. Перед глазами заплясали круги, в ушах противно зазвенело. Ноздри и рот жадно всосали сухой горячий воздух.
Чем выше поднимаешься, тем сильнее разгорается страх. Страх нереальности происходящего.
«Наплевать».
Взор то и дело цепляется за странные силуэты по ту сторону базальта. Эти силуэты поднимаются вместе с ним – невообразимо странные, отталкивающие, наполненные яростью и нечеловеческой злостью.
Зигват мысленно приказал себе не сходить с ума.
От усталости мерещится всякое. И надо лишь карабкаться дальше. Но гнетущее чувство зыбкости реальности не прошло. Из каждой трещины в стене веет опасностью. Словно сквозь них могут прорваться твари.
Зигват дышит ужасом, ощущает ужас.
Он растворяется в нем, как соль растворяется в горячей воде.
Из груди вырвался сдавленный стон. Пропало ощущение собственного тела. Словно кто-то другой сейчас взбирается по отвесной стене.
Инстинкты притупились, из дальних уголков разума пробудились потаенные страхи.
Зигват больше не контролирует себя, растворившись в черном ужасе камней.
Чудовища, обитающие в другой реальности, непрерывно стонут и тянут когтистые лапы к нему.
– Папа…
Голос сына привел в чувство.
– Всё… Всё хорошо, Налай.
Он не сразу осознал, что висит на камне, держась одной рукой.
Рассудок вернулся. Больше не мерещится движение в базальте.
Зигват непроизвольно вздохнул с облегчением, нащупал опору под ногами.
Дурак! Чуть не сорвался!
Он огляделся.
Удивительно, но каким-то образом удалось преодолеть большую высоту стены.
Тяжело дыша, Зигват ухватился за выступ, подтянулся.
Ну же! Быстрее! Еще чуть-чуть! Еще совсем немного. Наплевать на пересохшее горло. Наплевать на боль. До цели осталось…
Оказавшись на вершине стены, Зигват вытянул за капюшон сына, скинул заплечный мешок, ножны с саблей и, тяжело дыша, растянулся на спине.
Добрался!
На глаза навернулись слезы, кадык нервно задергался.
– Дай мне немножко полежать, Налай… Сейчас отправимся дальше…
Глава 9
– Опять приснился дурной сон?
– Да. Отец… он… он вновь избивал меня. Пытался выгнать из дома.
– Иди сюда, родной. Теперь ты живешь со мной, и никто больше не выгонит тебя.
При одном взгляде на дворец в жилах стынет кровь.
Мрачные башни громоздятся друг на друга, тянутся к горам. Горельефы на них можно рассмотреть даже с вершины стены: переплетающиеся змеи, звероподобные младшие боги и выжигающее чудовищ солнце-око великого Баамона.
Циклопические скульптуры героев древности окружают замок, обещая погибель тем, кто дерзнет подойти поближе. Их лица искажены гневом, злостью и ненавистью ко всему живому.
– Папа, мы велнемся? – спросил Налай.
Зигват промолчал, не сводя взор с огромных двустворчатых ворот, сделанных из серебра.
У входа горят не меньше пятидесяти факелов.
Конечно же, послушники догадались о его плане проникнуть в дворец Бронзовой царицы.
Наверняка смертоносные заклинания уже припрятаны в темных коридорах – ловушки с разрубающими энергетическими лентами, капканы из теней, клинки из чистого света.
– Нет, мы должны дойти до конца, Налай.
– Как мы попадем в замок?
Улыбнувшись, Зигват потрепал сына по плечу.
– Главное держись поближе ко мне, – сказал он.
Полная луна серебрит дворец, скульптуры и массивные ворота, отчего они кажутся ненастоящими, призрачными. Коснись – и растворятся белой дымкой. Исчезнут как сон.
– Нас убьют, – заявил Налай.
– Никто нас не убьёт.
– Но их же так много! Мы всё это влемя убегали от них, а теперь что будем делать?
Обезьянка в его мешке завозилась, попыталась вылезти, но ловкие руки сына запихали бедняжку обратно.
«Он прав, – подумал Зигват. – С магами мы не справимся. Войти во дворец можно лишь через главные ворота. Хотя… А канализация? Прежние обитатели же куда-то гадили? Послушники наверняка учли и это.
Так просто не подберемся.
Попробовать взобраться на верхние ярусы? Нет, стены слишком гладкие, не за что ухватиться. К тому же ночью не видно не зги.
Думай-думай, Зигват!
Почему ты не учел все проблемы? Рассчитывал взобраться на стену и тут же проникнуть в замок? – Он стиснул челюсти. – Может рвануть со всех ног к воротам, наплевав на магов и ловушки?
Ага, любой мальчишка-послушник швырнет мне в лицо металлической палкой – и конец истории.
А ждать на стене с Налаем мы долго не можем.
Эх, были бы у нас хоть какие-то припасы!»
– Пап, не молчи.
Сын взял его за руку.
Зигват тяжело вздохнул.
Звезды как никогда показались близкими.
«Маги привыкли, что я постоянно прячусь. И рассчитывают на мою осторожность. Мол, этот дурачок решит обойти охрану и пролезет через канализацию. А там-то мы его и схватим…
А если поменять тактику?
Попытаться молниеносно прорваться к воротам и скрыться в лабиринтах коридоров.
В конце концов, замок – священное место. Возможно, маги не расставили там ловушек».
– Налай, послушай меня внимательно.
Зигват объяснил свой план.
Сын даже не возразил.
Затем они под защитой теней спустились по выщербленным ступенькам к покинутым мертвым зданиям, где некогда жили самые приближенные дворцовые слуги. Пахло сыростью и безнадегой.
По Налаю было видно, как он не верил в успех предстоящей затеи – плечи поникли, глаза потускнели, на лице обреченность.
Зигват осторожно выглянул из-за угла.
Камни мостовой за давностью лет раскрошились, тут и там зияют неглубокие ямы. Ступени лестницы, ведущей на большую открытую площадку, где некогда воины стройными рядами встречали Бронзовую царицу, местами обвалились.
Легко переломаешь ноги, если ступишь не туда. К тому же большая часть послушников ошивается у распахнутых ворот замка.
Попробуй тут прорваться…
– Готов? – спросил Зигват. – Помнишь, о чем я говорил?
Сын кивнул.
– Да. Бежать за тобой и не отставать.
– Будет сложно.
– Знаю.
– Если отстанешь, держись подальше от этих тупиц. У нас нет права на ошибку.
Он похлопал Налая ладонью по плечу.
Вздохнул полной грудью, стараясь запомнить запах давным-давно покинутого города – гнилостный, тяжелый, но дарующий надежду на спасение.
И рванул вперед.
Смирившись.
Не обращая внимания на боль, волнами расходящуюся по всему телу.
Липкий страх перед возможной смертью исчез, сменился сначала злостью, а затем – яростью. Впереди враги. И они хотят, чтобы его сын всю жизнь страдал.
Нет!
Этого не будет!
Они сдохнут, истекут кровью, захлебнутся сталью!
И будь перед замком хоть целая армия магов – никакая сила его не остановит.
Зигват схватился за рукоять сабли.
Клинок, вынимаемый из ножен, яростно звякнул, холодно сверкнул в серебряном свете луны.
Стоящий у парапета послушник даже не успел вскрикнуть, когда его голова отделилась от тела и, окропляя темной кровью, покатилась по щербатым каменным плитам.
Дальше-дальше-дальше! Не надо больше сдерживаться, не надо стараться ступать бесшумно…
Зигват вклинился в толпу магов, закрутился юлой, сабля превратилась в смертоносный вихрь.
Вскрики.
Захлебывающиеся хрипы.
Чавканье мяса.
Льющаяся кровь.
Искаженные ненавистью глаза и рты.
Блестящие тяжелые металлические дубинки.
Не останавливаться.
Бить.
Вернуться нельзя.
Они все сдохнут!
Стиснув зубы до скрежета, Зигват смотрит вперед – на еще одну бесконечную лестницу, ведущую к воротам в замок.
Не оборачиваться, нет, не оборачиваться.
Сын помнит об указаниях. И справится. Он бежит за ним, его шаги нельзя спутать с остальными.
Время будто застыло. Когда все закончится?! Враги падают у ног, словно подкошенные. Сколько же их, великие боги?!
Не все умирают быстро, – кому-то удается дубинкой ударить в грудь или в плечо.
Наплевать. Вперед. Вперед. Вперед. Если остановиться – то всё. Конец.
Рыча от злости, Зигват дорвался до широкой лестницы, ноги сами понесли по массивным ступеням.
Десятки скрюченных пальцев пытаются ухватиться за плащ. Мрачная тьма наваливается со всех сторон, пытается задушить. Плиты под ногами крошатся, вздымая облачка каменной пыли.
Одна из брошенных металлических дубинок врезалась в висок, перед глазами брызнули звезды, тело повело в сторону.
Но Зигват удержался на ногах и продолжил восхождение.
Вот ворота выросли над головой, впереди показался широкий коридор, ведущий в лабиринт залов дворца, затем – еще один и один.
Стены проносятся мимо, дыхание сбивается, подошвы едва не разваливаются от бега…
Свободная рука упирается во что-то теплое и липкое.
Клинок рассекает плоть врагов…
Потом миг, вечность – и послышался жалобный шепот.
– Папа! Папа! Стой!
Колени подогнулись, и Зигват растянулся на полу.
Сабля выпала и жалобно брякнула.
– Нет! Нет! – закричал он.
Кто-то схватил за плечи.
– Я не сдамся! Не умру! Налай!
– Папа, успокойся!
Зигвата словно ледяной водой окатили.
Брови удивленно поползли вверх. Лицо сына перепачкано в крови, под правым глазом вспухает здоровенный синяк, на лбу тянется длинная царапина. На плаще расползаются алые пятна.
Дрожащими руками Зигват принялся осматривать Налая.
– Ты в порядке? – спросил он. – Ранен? Дай я взгляну.
– Со мной все холошо. Я испугался, что не успею за тобой. Папа, ты так побежал. И я… Я… Один из послушников плеградил мне путь. Он схватил меня за плащ и… А ты был уже далеко, не видел. Я звал тебя…
Сердце болезненно сжалось, и Зигват обнял сына.
– Всё хорошо, мой мальчик. Мы прорвались.
«Прорвались ли? Послушники так просто не сдадутся».
Он осмотрелся.
Потолки в коридоре высокие, утопают во мраке. Слабый голубой свет вырывается из каменных щелей на стенах – недостаточно светло, конечно, но лучше идти в сумраке, чем в полной темноте.
По крайней мере, одной проблемой меньше.
На ровном каменном полу валяются, укрытые толстым слоем пыли, части статуй: головы героев древности, мускулистые руки и ноги.
– Нам нужно идти дальше, – сказал Зигват.
– Папа…
Налай не договорил, нижняя челюсть задрожала, на глазах выступили слезы.
Всхлипнув, он распахнул большой нагрудный карман.
Всегда гладкая шерсть обезьянки сейчас торчит мокрыми колтунами, тщедушное тельце скрючено, когтистые лапки безвольно лежат, большие желтые глаза остекленели и смотрят в пустоту.
Бедное животное отмучилось.
– У мага был нож, – выдавил из себя Налай, борясь со слезами. – Я лванул вперед и думал, что плоскочил, но лезвие скользнуло по карману… Папа… папа, сделай что-нибудь!
Зигват бросил:
– Когда найдем недостающий символ, сможем оживить Аузяна. Налай, у нас мало времени.
– Я больше не могу, пап. Я хочу, чтобы это всё закончилось!
– Мы практически у цели. Осталось всего ничего.
– Ты всегда так говолишь! – обиженно воскликнул Налай.
– Только не в этот раз. Всё, вставай и пошли.
Он попытался было подняться, но ребра отозвались чудовищной болью – словно великан ударил в солнечное сплетение.
Хрипя, Зигват подцепил кончиками пальцев робу.
Ситуация хуже некуда: одному из послушников удалось сильно достать его.
Рана в боку глубокая.
Крови натекло столько, что штаны противно прилипают к ногам.
«Я дойду».
– Налай, помоги, пожалуйста, встать. И дай саблю.
Глава 10
– Ты самый сильный, любимый. И у тебя всё получится.
– Действительно так считаешь?
– Конечно! Иначе я бы выбрала другого. Ты всего добьешься.
– А вот отец в детстве говорил, что я закончу бродягой в канаве.
– Он просто пытался лишить тебя опоры. Чувствовал свою слабость.
Узкие коридоры-лабиринты сменяются просторными залами, где от холода кожа покрывается мурашками.
Бронзовые, мраморные, гранитные скульптуры-чудовища провожают взглядами. Их изумрудные глаза горят страшным голубым светом, пасти широко раззявлены, острые загнутые зубы блестят.
Задыхаясь, Зигват не щадит себя и бежит.
Он не знает куда идти, повинуется чутью.
Эхо криков и тяжелых шагов докатывается до него и сына – послушники не отстают, не дают времени передохнуть.
– Постой, Налай… Сейчас…
Боль в боку совсем невыносимая, тысячи невидимых иголок колют нижнюю часть спины, переходя к груди. Сердце испуганной птицей рвется в клетке ребер, отдаваясь ударами в ушах.
В глотке сухо, язык скребется по нёбу, точно по наждачке. Перед глазами всё расплывается, коридор то сужается, то наоборот расширяется.
Налай испуганно смотрит ему за спину, ожидая приближение врагов.
– Всё, – сказал Зигват, – я в порядке.
– Нет, не в порядке!
– Пошли.
– Может, нам надо сдаться? Папа, может, нас не тлонут?
Сердитый смешок вырвался из груди Зигвата.
– Только не после того, что мы сделали, сын.
– Но ты умилаешь! – воскликнул Налай.
Слезы покатились по его щекам, оставляя грязные дорожки на щеках.
«Я не отрекусь от своего сына. Не выброшу на улицу. У нас будет свой дом».
Собрав волю в кулак, Зигват, покачиваясь, пошел вперед.
Сабля стала такой тяжелой, что он волочит лезвие по полу. Колени не сгибаются.
«Яла, я не предам. Обещал дойти до конца! Ты верила в меня, никогда не винила, хотя жили в бедности. И я докажу! Выглянет свет.
Не может не выглянуть.
Уже через столько всего прошли, столько лет потрачено, столько перетерпели. Осталось совсем чуть-чуть. Сама судьба выведет меня к цели. Не зря топчу землю!
Я сильный, сильный, сильный…»
– Сильный… сильный… – начал бормотать он.
Из коридора выбежали три послушника. Затем остановились и встали в боевые стойки.
У двоих – длинные металлические палки, а у третьего – полуторный меч.
Низко надвинутые капюшоны скрывают лица. На грудях красуются круглые металлические бляхи с изображениями морд чудовищ.
– Налай, постой немного, – сказал Зигват.
Не без труда подняв саблю, он направился к врагам. Затем грозно засопел и кинулся в бой.
Со злостью обрушил клинок на послушника.
Тот подставил под удар палку, но раздался страшный скрежет, из-под капюшона донесся вскрик – клинок с легкостью разрубил металл и до половины погрузился в грудь, порвав податливую плоть, срезав ключицу и ребра.
Зигват зло рассмеялся, отпрянул.
Усталые мышцы вдруг налились силой, открылось второе дыхание. Даже боль в боку утихла, перестала колоть невидимыми иголками.
«Только бы продержаться. Нельзя умирать. Налай не справится в одиночку. Как только заклинание подействует, вот тогда и сдохну. Но не сейчас…»
Послушник с мечом бросился на него, тяжелый клинок просвистел над макушкой, попал бы ниже – и мозги бы окропили пол.
Зигват толкнул плечом противника, свободной рукой вонзил ногти тому в глаза.
От душераздирающего крика заложило уши.
Зажимая страшную рану ладонями, бедняга шагнул назад, зацепился ногой за мраморную голову и, продолжая истошно орать, распластался на полу.
– Уйди с дороги, – сказал Зигват здоровому колдуну. – Я не хочу больше никого убивать.
Но тот лишь пожал плечами и встал в центре коридора, преграждая путь.
От послушника так и веет силой, в плечах широк, руки как стволы дубов, ноги – колонны. Стоит массивному кулаку впечататься в лицо – любой череп треснет. В отличие от горе-собратьев не кидается в атаку.
Ему спешить некуда: рано или поздно свои придут на выручку, а вот этому грязному дикарю любой ценой надо пробраться вперед…
– В последний раз прошу: уйди. Не заставляй губить и тебя. Хватит! Я все равно доберусь до Бронзовой царицы.
– Ну, попробуй, – лениво бросил колдун, поудобнее обхватил посох и широко расставил ноги.
Закричав, Зигват понесся навстречу врагу, смерти, отчаянию…
Сшиблись, мраморные плиты дрогнули.
Он бьет, уворачивается, снова бьет, подставляется под удары тяжелых металлических набалдашников.
Кровь слезами начала стекать по щекам, одежда стала липкой. Весь мир сжался до маленькой площадки коридора и колдуна. В какой-то момент враг ослаб, стал с трудом отбивать удары. На его лице застыла маска ужаса.
И…
Всё кончено: из живота послушника торчит деревянная рукоять сабли.
Зигват слабо улыбнулся.
Может, в другой жизни и при других обстоятельствах он бы никогда не убил человека. Но сейчас у него нет иного выхода. Либо он, либо его.
Семья важнее всего. Дом важнее всего.
Послушник рухнул, как подкошенный.
– Папа. – Голос чужой и такой далекий.
Зигват схватился за рукоять сабли, потянул на себя.
Клинок с противным чавканьем вылез из тела.
– Идём, Налай.
«Давай, скажи, как ты ненавидишь меня. Как противен тебе».
– Я люблю тебя, пап.
Усталое сердце Зигвата забилось чаще.
Они прошли несколько сумрачных коридоров прежде, чем впереди что-то ярко засияло. Этот теплый, приятный свет проник сквозь усталые тела, разогнал ледяную тьму отчаяния.
Перед мысленным взором закрутились воспоминания: вот струи дождя хлещут, секут, словно лезвия, по лицу, не давая вздохнуть, пальцы ломит от холода, но он прижимает деревянную люльку к себе, стараясь согреть своим дыханием сына…
…От голода режет желудок, противно урчит, требует еды. Но последний черствый кусок каравая он размочил в мутной воде городского канала и отдал Налаю.
Пообещал себе: настанет день, когда они не будут знать нужды. Не придется ночевать в нищих кварталах, не придется красть у булочника пироги, не придется мерзнуть…
…В ночном лесу каждый шорох, уханье, шелест, лай, цокот заставляет боязливо вздрагивать и оглядываться. Во тьме мерещатся клыкастые худые твари, чей мех на горбатых спинах лоснится то ли от крови их жертв, то ли от воды из местной речушки – не рассмотреть.
Из красноватых туч глядит, как капля, одинокая звезда. Сердце бешено колотится, хриплое дыхание вырывается из груди.
Стараясь не пугать сына, он крепче сжимает его ладошку и говорит что-то ободряющее…
…Траурная заря освещает хлипкие каменные стены города. Нахмурившись, плачет дождем равнинная даль.
Но здесь, у огромного валуна, раскрашенного голубой краской непонятными письменами, сухо, лишь изредка остужающий ветер треплет волосы.
Налай уже достаточно взрослый, чтобы помогать тащить отцовские свитки с заклинаниями – их единственные ценности, на которые не позарятся даже бедняки.
Сын бережно прижимает к груди подобранную обезьянку. Её противный голосок раздражает.
Зигват до сих пор часто озирается, боясь увидеть разбойников, напавших на бродячий цирк.
Боги! Это было ужасно!
Вчера они с сыном в лесу наткнулись на настоящее побоище. В память, похоже, навсегда впечатались перевернутые повозки, разрубленные мужчины и женщины, повешенные на ветвях дети.
Сердце, мое бедное сердце, ты давно превратилось в окровавленный лоскут…
Статуя Бронзовой царицы на величественном гранитном постаменте высотой в рост Зигвата ослепительно сияет в центре небольшой комнаты.
Скульптура кажется слишком величественной, слишком огромной для такого крохотного места.
Она сидит на коленях и как бы пытается защититься руками-тростинками от удара.
Её застывшее лицо по-царски красиво. Из сапфировых глаз бьют лучи света. А у накрытых каменной простыней ног лежит бронзовая маска.
Зигват доковылял до статуи и замер.
Ноги едва не подкосились. Последний недостающий символ причудливыми металлическими завитками украшает маску.
– Налай, мы нашли! Получилось!
– Это точно он, папа?
– Да.
– Уверен?
– Да, малыш!
Трясясь от нервной дрожи, Зигват снял сумку с мертвой обезьянкой с плеч Налая, бережно положил у ног.
– Скидывай быстрее плащ и одежду, сын, – сказал он. – У нас мало времени.
На груди, плечах, руках и ногах сына красуются охряные татуировки. Вчера пришлось потратить кучу сил и времени, нанося по памяти магические символы.
– Папа, ты весь в крови.
– Ничего страшного, Налай. Я не испачкаю тебя.
– Я не о том! Тебе же больно!
Зигват не ответил, потянулся к своей заплечной сумке и…
Выплюнул проклятие.
Совсем забыл, как потерял её в бою перед входом в замок! Красок нет! Страх ледяными когтями прошелся по спине, вонзился иголками, сжал кишки.
Выход должен быть…
Взгляд упал на сумку Налая, под которой уже скопилась небольшая алая лужица – кровь мертвого Аузяна.
– Только ничего не бойся, малыш. Мы практически у цели. Ведь у тебя все хорошо, да?
– Папа, когда все закончится?
– Скоро, очень скоро.
Зигват обмакнул палец в лужицу и, глядя на символ бронзовой маски, принялся срисовывать его на лбу сына.
– Налай, прошу: мысленно повтори слова, которые мы с тобой так долго учили. Ты же их помнишь?
– Да. Наверное…
– Ничего не перепутай. Это очень важно.
– Хорошо.
Глаза мальчика заблестели от слез.
– Аузян умер, – прошептал он. – Я… я…
– Тише, тише, малыш. Твоя обезьянка оживет.
Закончив дело, Зигват еще раз сравнил символы на бронзовой маске.
«Остается надеяться, послушники не успеют ворваться раньше, чем мы закончим».
– Всё, Налай, начинаем! – воскликнул он. – Не подведи, мой мальчик.
Напряжение не оставило его, даже когда сын зашептал первые слова мантры. Время застыло, тревоги ушли на второй план. Послушники-маги, глубокая рана в боку, многодневная усталость, груз ответственности – обо всём забыть.
И нет ничего сейчас важнее, чем хриплый, совсем не детский голос Налая, оглушающий подобно грому и от которого вибрирует каждая кость.
Охряные татуировки на теле сына вспыхнули желтым колючим светом.
«Пора».
И Зигват мысленно собрал воедино все добытые годами знания.
Осознал их в качестве целого.
Никаких противоречий в терминах, одно вытекает из другого. Картина нового мира сложилась в голове.
Его душа подчинилась звукам.
На грани слышимости раздались тяжелые шаги, крики, затем что-то грохнуло. Ударная волна сбила с ног. От незнакомых запахов к горлу подкатила тошнота. Надеясь на чудо, Зигват поднялся.
Маги толпятся у входа, однако странное дело – не переступают порог. Их лица перекошены от удивления.
«Что? Почему?»
Он бросил взгляд в другой конец комнаты и остолбенел.
В обрамлении мрака у стены красуется широкий проход. И нет сомнения: он вырезан из другой реальности.
Где солнце не скрывается за горизонтом, где нет голода и боли…
Где нет смерти, и любого человека можно вернуть.
В груди защемило.
Зигват глазами отыскал сына.
Тот под действием волшебного света начал меняться: исчезли чудовищные бугры на лице, кожа приобрела естественный вид, пропала молочная белизна из слепого глаза. Культя под ирреальными лучами другой превратилась в здоровую руку.
Не верится, что этот невероятно красивый мальчик еще несколько мгновений назад был уродом.
Брошенный на полу мешок Налая зашевелился. Из открытого кармашка показалась сначала лапка, а затем – недовольное морда обезьянки.
Аузян возродился.
Зигват и сам ощутил себя иначе.
Рана на ладони затянулась, бок перестал болеть. Вернулись силы.
«Получилось! Получилось!» – радостно закричал внутренний голос.
И, наверное, впервые за двенадцать лет выступили предательские слезы.
Но Зигват не стал их сдерживать. Разрешил себе наконец дать волю слабости, дать волю эмоциям.
«Я сдержал обещание. Мы дошли».
Больше ничего не боясь, Зигват схватил сумку с обезьяной, подошел к сыну, свободной рукой поднял его и шагнул в круг света.
Вошел в свой новый дом.
– Просыпайся…
– Зигват? Мне снился страшный сон. Пламя… Налай, мой мальчик… Он…
– Тише-тише. Всё хорошо. Вставай.
– Где мы?
– Где тебе всегда будут рады.
– Ты выглядишь таким счастливым.
– Яла, любимая, пойдем к Налаю. Я бы хотел тебе кое-что рассказать. Одну историю…
Черное пламя
Памяти Кэнтаро Миуры
Глава 1
(1)
За великим счастьем всегда идет великое горе.
И хотя разум протестует, требует привести логические доводы, однако сердце знает наверняка – за счастье приходится платить.
Именно поэтому руки мои скованы цепями, а левую ногу надежно держит металлическая цепь, оканчивающаяся тяжеленным шаром.
Полумрак полнится всеми оттенками теней – серыми, антрацитовыми, черными.
Но рассматривать здесь нечего: подземный колодец в три шага длиной и в четыре шага шириной, сырая циновка на полу, ведро для естественных нужд и… признаться, всё.
Свет над моей головой закрыли толстой деревянной перегородкой – солнечный шар, Глаз Баамона, я увижу только завтра утром.
Если позволят. И если повезет.
От здешней сырости моя одежда влажная, неприятно липнет к коже – и потому согреться не выходит, челюсти выстукивают ритм лихорадки, а пальцы не желают слушаться.
Озноб со мной до тех пор, пока я не вылезу из колодца и не окажусь на поверхности.
Я закрыл глаза.
Мысли, точно пустынный вихрь, крутятся в смертоносном танце.
Еще три дня назад меня принимал нокронговский царь.
Еще три дня назад я жил в прекрасном дворце, где слуги поили меня самыми дорогими винами.
Еще три дня назад я считал себя торговцем.
А теперь я – илот.
От злости внутри всё клокочет и беснуется. Животный крик рвется из груди, но мне приходится его душить.
А потому глаза обжигают слезы, заставляют ощущать себя слабым.
Вокруг тьма, и лишь она свидетель моих унижений.
(2)
Когда я вывалился из колодца, точно куль с мукой, земля встретила меня холодом.
Но хотя бы спертый воздух сменился легким свежим ветром.
Тело плохо слушается, одеревенелое; кожа чуть выше стопы на левой ноге саднит и чешется – еще несколько мгновений назад металлический обруч плотно касался её.
– Сам умоешься или тебя умыть? – раздался голос надо мной, хриплый, но уверенный.
Мой взгляд поднялся от земли.
Предо мной стоит среднего роста незнакомец.
Худое лицо с впалыми щеками испещряют морщины, однако назвать его стариком язык не поворачивается. Дело в глазах, молодых, ярких, с искорками веселья.
Одежда на нокронговский манер: высокие кожаные сапоги, теплые штаны, несколько рубах, плащ с подкладкой из собачьей шерсти.
И, конечно же, бесчисленное количество ремешков – то ли мода у них такая, то ли они имеют практический смысл.
Ремни змеятся от пояса до самых плеч, перекручиваются друг с другом, соединяются в узлы, а затем расходятся в стороны.
– Неужели мне достался глухой илот? – спросил старик.
Он наклонился ко мне; длинная рукоять полуторного меча, торчащего из-за его плеча, чуть сдвинулась.
– Я… Я… – Язык не слушается. – У меня есть связи! Я торговец! И смогу заплатить…
Договорить не успел: меня окатили водой из ведра.
От холода перехватило дух, солнечное сплетение и грудь сжало, рот широко распахнулся, пытаясь заглотить воздуха.
Дурные мысли тут же выбило из головы.
– Значит, умыть, – сказал старик. – Слушай, давай сразу оговоримся: мне наплевать, кем ты был.
– Н-н-но т-т-так нельзя! – бросил я, стуча зубами.
– С чего вдруг? Раз тебя привезли, значит, ты теперь илот. Поэтому будь добр: заткнись.
Дрожащими руками я попытался коснуться его ноги, однако тот шагнул назад.
– Вижу, ты еще не готов. Полезай обратно.
От мысли вновь сидеть во тьме страх скрутил живот, сердце забилось как бешеное.
– Н-н-нет! Пожалуйста! Не надо!
– Лезь. Или будет хуже. Поверь, я могу сделать такое, отчего ледяная вода покажется тебе сущим пустяком.
Собрав волю в кулак, я поднялся и двинулся к черному зеву, дышащему холодом.
– Там на дне есть выемка в стене, – бросил в спину старик. – В ней стоит свеча, трут и кремень. Не будь дураком – разожги ее, чтобы не сидеть в потемках. Только ногу не забудь приковать к цепи. Будь послушным илотом.
(3)
Где я ошибся?
Помню, как долго направлялся в Нокронг. Пришлось потратить больше трех месяцев на путешествие из Великого Карлага, преодолеть стадии бесконечных джунглей, затем – долгий переход через пустыню на верблюдах.
Я проклинал весь белый свет, так как от жары моя загорелая кожа начала трескаться. Стоило тогда послушаться главу гильдии и нанять корабль – вдоль берега было бы быстрее.
Быстрее угодить в рабство.
Но я ведь об это не знал, так ведь?
Помню, как попал в Нокронг. У них сама земля источает холод, а туманная пелена прячет в себе целую страну.
Удивительное ощущение оказаться на столь отчетливой границе, где привычный мир сменяется чужим и незнакомым.
Огромная стена белой мглы, тянущаяся до небес, подавляла меня размерами. Рядом с ней мой караван выглядел жалким.
И тем чуднее было войти в туман.
Здесь я познал новые грани тревоги.
Тут всё воспринимается иначе, чем в остальном мире: постоянное чувство страха, непрекращающаяся резь в солнечном сплетении, ощущение, будто за тобой кто-то следит, из-за чего паранойя становится злейшим врагом…
Помню, как караван добрался до столицы Нокронга.
Как туман резко ушел в стороны, словно пасовал перед древними стенами.
Тогда впервые за много дней небо над нашими головами очистилось и солнечный шар, Глаз Баамона, посмотрел на нас.
Любоваться здешней архитектурой мне было некогда – я желал как можно скорее вернуться домой. И потому отправился прямиком в царский дворец, где намеревался договориться с владыкой или с кем-нибудь из высочайших господ. Торговля с моей гильдией, известной по всему континенту, – взаимовыгодная затея.
В тот же день в городе мне удалось оказаться перед правителем этих земель.
Тогда я ошибся?
Стоило дать себе больше времени?
Надо было поспрашивать местных об их культуре
Или мне стоило развернуться и бежать из города, бежать по тракту до самой границы, бежать, бежать, бежать – и не оглядываться?
Где я допустил промах?
Царский дворец поражал своим великолепием.
Но был одновременно… странным.
Все стены и колонны облепляли зеркала. Свет, врывающийся из маленьких узких окон у самого потолка, горел сотнями ярких бликов, слепил глаза. А тронный зал буквально состоял из отражающих поверхностей. Тысячи моих копий, низких и высоких, идеальных и искореженных, четких и мутных, повторяли за мной каждое движение.
Царь восседал на высоком массивном троне, повернутом ко мне спиной.
Я видел бронзовую маску повелителя во все тех же зеркалах. И наблюдал за его глазами, пронзительными и изучающими.
Жаль, разговор выветрился из памяти. Возможно, он бы пролил свет, почему меня сделали илотом.
Наверняка я ляпнул что-то не то.
Или не так посмотрел.
Или нарушил местную тхатху.
Или не так поклонился.
Или сделал недостойный дар.
Миллион «или».
И теперь я здесь, в глубине колодца.
Лепесток пламени танцует, завораживает взор. Его бесчисленные тени танцуют по щербатым каменным стенам. Свеча длинная, тает медленно – хватит еще на некоторое время. Пахнет ладаном и топленым жиром.
Я то и дело поднимаю левую и правую ладони над огоньком; кожу приятно щиплет.
До ушей долетает слабый треск свечи. Покой умиротворяет. Сердце стучит размеренно, дыхание глубокое, мышцы расслаблены – такой технике научился у мастера.
Ему это помогало заснуть, а мне – не сойти с ума.
Я поднял голову.
Лепестка пламени хватает, чтобы осветить еще ладоней пятнадцать надо мной. Дальше властвует тьма. Как только меня опускают в колодец, его закрывают тяжелой каменной плитой. Лучи солнца сюда не проходят.
Я пошевелился, звякнула цепь на лодыжке, крепящаяся к шару.
Огонек свечи дрогнул, едва не потух – в какой-то миг грудь болезненно сжало, я огородил пламя ладонями.
Вот и всё мое хваленое спокойствие. Едва не умер от волнения.
Завтра!
Я попробую спасти себя сам.
(4)
– Сам умоешься или умыть?
Не отвечая, я подполз к ведру.
Опустил ладони в воду – и кожу обожгло ледяным холодом.
Брызнул в лицо, ахнул.
– Уже лучше, – сказал старик. – Для второго раза даже неплохо. Если продолжишь в том же духе, дам мочалку.
– С-с-спасибо.
– Есть хочешь?
– Д-д-да.
Он протянул мне дымящуюся миску.
В нос ударил густой запах куриного мяса, рот наполнился слюной, а в желудке протестующе заурчало. Я едва не выхватил у него миску, положил к себе на колени.
Бульон!
Наваристый, горячий, одурманивающий. Даже скорее густая каша с кусочками картофеля, моркови, лука, репы, орехов и овсянки. Присыпанный сверху мелко нарезанным зеленым луком.
– Ешь аккуратнее, – предупредил старик. – Ты уже больше трех дней просидел в колодце – может скрутить кишки, если не будешь знать меры.
Я лишь кивнул.
Пальцы с нежностью обхватили ложку, торчащую посередине миски.
Сдерживать я себя не собирался.
– Станем кормить тебя три раза в день: утром, днем и вечером. Утром – бульон. Днем – шашлык из баранины. Вечером – что-то с рыбой, лепешка из трески или каша.
– И с… че…го… такая щедрость? – спросил я с полным ртом.
Старик проигнорировал меня, задал свой вопрос:
– Как тебя зовут?
Мелькнула мысль наврать.
Однако ее отбросил – мало ли меня проверяют.
– Жакерас, – ответил.
– Ты был купцом, правильно?
– Да. Пятым звеном гильдии Золотое око.
– Моя имя – Ахлоас.
– Я… буду знать.
– Получается, оружие ты никогда в руках не держал?
– Со своим караваном я побывал по всему миру. Приходилось сражаться с бандитами и прочим сбродом. Мечом махать я умею, пусть это и не самый главный мой талант. – Я съел еще ложку. – Меня будет искать гильдия, ты понимаешь?
– Не сомневаюсь, – сказал старик.
– И, скорее всего, сюда явится небольшая армия. Золотое око такое не прощает…
– А охотиться умеешь? – перебил он меня.
– Нет.
– Чтению обучен?
– К чему этот допрос?
– К тому, что ты илот. А я твой хозяин. В этот раз я прощу тебе дерзость. В следующий – накажу. Поэтому повторю вопрос: ты обучен чтению?
– Ну конеч… Да.
– Геткормейский, аккаратский, карлагский, нокронговский диалекты?
– Да. Знаю коатский, если это необходимо.
Он покивал, его губы растянулись в довольной улыбке.
– Хорошо, илот Жакерас. Очень хорошо. В этот раз нам дали не бесполезное мясо.
Я как бы невзначай оглянулся.
Вокруг поднимаются руины.
Двухэтажные каменные дома таращатся на меня черными провалами окон; крыши кое-где обвалились, оголяя темное нутро; фасады заросли серым мхом – те, точно прибрежные водоросли, свисают с надстроек или расползаются по трещинам стен.
Предо мной растянулся могильник, призрак прошлого – некогда прекрасный городок стал мертвым скоплением камней, плит и растрескавшегося мрамора.
И от того контрастнее смотрятся свежие низкие срубы с покатыми крышами. По всей видимости, их построили относительно недавно. Из-за вечной сырости в здешних местах дерево потемнело – и домики выглядят грязными. Жирный черный дым, валящий из труб, лишь усиливает образ.
Однако желтоватый свет, вырывающийся из круглых окон – отчего-то напомнивших мне бойницы, – заставил вспомнить о родных краях.
Деревня на руинах.
Живое и мертвое.
Мимолетность и само время.
Густой сизый туман скрывает от меня большую часть деталей. Дальше двадцати шагов дома словно становятся прозрачными, иллюзорными. Сизые космы расползаются по улицам, опрокидывают серое небо на наши головы.
Краски мира будто высохли и оставили после себя лишь воспоминания о ярких цветах: земляные дорожки цвета грязной бронзы, грязные пятна луж, раскиданные тут и там грязные камни, грязные сырые лавочки…
Царство тоски.
– Здесь тебе предстоит жить, – сказал старик, словно прочитав мои мысли.
– А где мы? – спросил я.
– В Нокронге, – уклончиво ответил он.
– Что это за место? Мы недалеко от столицы?
– Парень, знаешь, как у нас поступают с непослушными илотами? Тебя кладут в колодец, сковывают по рукам и ногам – не получится даже пошевелиться, – а потом пускают воду. Но не для того, чтобы утопить. Так, смочить лодыжки. А ночи тут о-о-очень холодные. Пытка холодом самая страшная.
Мой рот раскрылся.
Возникло нестерпимое желание объяснить, как бы все действительно сложилось – дальнейшая лихорадка, долгое время на лечение или муки от усиливающейся болезни, а затем… бесславная смерть.
Раз – и нет илота, взрослого мужчины, пока еще сильного и работоспособного.
Однако ни слова против не сорвалось с моих губ.
Не стоит дергать тигра за усы.
– Я всё усвоил, – сказал.
– Хорошо, а то мне на миг показалось, будто ты хочешь со мной поспорить.
– Постараюсь быть послушным.
– Не сомневаюсь.
Я посмотрел на лес.
Стена деревьев высится в шагах ста от нас. Туман опасается приближаться к ней, и его сизые языки едва лижут стволы гигантских дубов.
Я прикинул, с какой скоростью придется бежать…
Выходит так, будто у меня есть шансы на спасение. Тени ветвей манят, зовут – в них я смогу скрыться.
Да, лес мне незнаком, да, придется пробираться не по ровной равнине, а по поваленным деревьям, однако даже так лучше, чем сидеть в сыром колодце, где однозначно сдохну.
Мой взгляд вновь и вновь падает на лес. Запоминает каждую деталь: лысые длинные ветви, черная влажная кора, свисающие лоскуты серого мха, переплетающиеся, точно змеи, корни, кусты папоротника…
Царство спасительного мрака.
Вот налетел ветер – и закачались деревья. Вот один из языков тумана подступил к рядам, попытался лизнуть ствол, но дальше побоялся пойти. Вот каркнула ворона, и её эхо, множась, разлетелось по лесу.
Мое сердце бьется учащенно, как у испуганного кролика; от волнения его удары отдаются в горле; пальцы бьет дрожь; кишки сжимаются, напоминают ледяной ком.
– Ты совсем продрог, – заметил старик.
Я заставил себя посмотреть на него.
– В колодце холодно, – сказал.
– Очень на это надеюсь. Видел, ты полностью сжег свечу. Следующую получишь только через несколько дней. Придется еще померзнуть – тебе стоит привыкнуть к нашей погоде.
– Почему меня нельзя закрыть в доме? Ваши остальные рабы тоже сидят по колодцам?
– Ты не раб, а илот, – поправил старик. – И лучше бы тебе заткнуться.
– Я… – С трудом заставил себя не спорить дальше. – Я понял. Я просто хочу сказать, что меня можно приковать в доме – мне все равно некуда деваться.
– Ты останешься в колодце.
– Дайте хотя бы одеяло.
– Ты уже достаточно размялся и поел. Думаю, пора возвращаться к себе.
Он поднялся, требовательно протянул руку, мне пришлось отдать ему миску с ложкой.
Затем я сам поднялся.
От волнения бросило в жар, на лбу выступила испарина, задергалась мышца на лопатке. В голове забилась мысль: «надо усыпить его бдительность. Момент уже близок».
– Спасибо, – сказал я. – За суп или кашу, как вы ее там называете. За много дней мне впервые не хочется сдохнуть. Знаете ли, приятно, когда в животе разливается блаженное тепло.
– Три раза в день, – напомнил старик. – Столько мы будем кормить тебя. За хорошее поведение получишь ведро чистой воды – от жажды не умрешь.
– Можно я задам вопрос? Всего один.
Он хмыкнул, оглядел меня с ног до головы, кивнул.
– Валяй.
– Вы же здесь за главного?
– Ла…
Договорить ему не дал – мой кулак впечатался ему в скулу.
А потом я побежал.
Ветер засвистел в ушах, ноги понесли вперед, а тело стало легким, словно пушинка. За спиной раздались крики.
Но я лишь ускорился.
Время замедлило свой ход, и мне показалось, будто стена леса отодвинулась от меня на несколько лиг – никак не добраться.
Реальность истончилась до предела, наполнилась деталями: серая трава и черные ветки под ногами, бугристый валун в десяти шагах, свинцовое небо над головой, ворона, вспорхнувшая с куста.
Сорок шагов до леса…
Тридцать… Двадцать…
Над ухом просвистело. Затем впереди от меня в ствол ударило что-то тяжелое, в стороны полетели щепки.
Стрела? Копье?
Я инстинктивно рванул влево.
Миг – и в плечо будто ударил таран. Тело повело в сторону, нога предательски скользнула по грязи, и я упал на колени. Боль взорвалась в руке, распустилась ярким бутоном.
Взгляд упал на землю, рядом со мной валяется стрела; наконечник не острый, а закругленный, с массивным шаром. Пальцы было потянулись к плечу, проверить ушибленное место, но я заставил себя подняться.
До леса остается всего-ничего!
Смогу!
Справлюсь!
Сделал шага три, когда спину припечатало. Мир вдруг закружился в водовороте. Небо и земля несколько раз успели поменяться местами, прежде чем плюхнулся в грязь.
В голове зашумело, призрачная дымка застила глаза, к горлу подкатил тошнотворный ком.
В момент удара позвоночник хрустнул, и теперь любое движение сопровождается острыми уколами где-то между лопатками.
Мало того, одежда стала мокрой из-за росы, отяжелела.
– Вон он! Стреляй! – донеслось до меня.
Сжав волю в кулак, я поднялся – по крайней мере попытался.
Лес в двадцати шагах от меня, такой манящий зовущий…
Очередная стрела угодила мне в висок.
Всё вспыхнуло яркими красками – и спасительная тьма погрузила меня в свои воды.
Глава 2
(1)
Как говорил старик, я пролежал в бессознательной лихорадке пять дней.
Сны не тревожили меня, помню лишь всплывающие из пустоты мелочи: запах чего-то едкого, видимо, мази, вкус настойки, обжигающей, терпкой, и голоса рядом со мной – спорящие, эмоциональные, тяжелые.
Пришел я в себя из-за головной боли, мой левый висок пульсировал, словно намеревался взорваться. Перед мысленным взором вставала картина, как черепушка взрывается на тысячи осколков, а кровавые ошметки облепляют стены…
Тогда до меня дошло: всё это время я пролежал не в затхлом колодце, а в настоящем доме.
На теплой кровати.
Правда, радость моя оказалась недолгой.
Рядом со мной сидел старик. Стоило мне раскрыть глаза, как он приказал отправляться в свою “нору”.
Меня грубо подняли, какая-то худая тетка с короткими волосами осмотрела с ног до головы – я оказался совсем голый, – покривилась над кровоподтеками, надавила на некоторые из них.
Затем удовлетворенно кивнула и взмахнула рукой, мол, проваливай.
После чего Ахлоас вручил куль с рубахой, шароварами и потрепанными сапогами и потребовал собираться.
В тот момент меня переполняло торжество от его синяка, черневшем на правой скуле.
Однако радость моя оказалась недолгой: меня вернули в колодец. После жизнь и вовсе стала невыносимой, как в той старой аккаратской поговорке – самонадеянность губит последствиями.
Старик придумал нечто похуже, чем просто держать меня в сырости.
Он будил меня каждое утро на рассвете, выдергивал на божий свет, а затем нагружал самой тяжелой работой.
Мне приходилось таскать тюки, разбирать руины, носить здоровенные булыжники в тачку – и так бесконечно. Руки в первые же дни покрылись синяками и мозолями; спина, непривычная к такой нагрузке, раскалывалась от боли; плечи саднили из-за бесконечных царапин.
А больше всего тяготило молчание. После попытки побега никто в деревне со мной не общался, в том числе и сам Ахлоас, все относились ко мне как к прокаженному и тягловой скотине одновременно.
Однако я всё запоминал, глаза улавливали каждую деталь.
И мне многое удалось узнать о быте и самих нокронговцах. Из-за работы я смог обойти всю деревню вдоль и поперек.
Здесь живут одни старики. Никто моложе пятидесяти мне на глаза не попался. Преимущественно мужчины, женщин насчитал не меньше четырех.
Однако радоваться оказалось нечему: пусть морщины моих хозяев испещряют лица, точно ущелья – высокогорные вершины, все оказались не по годам сильны и выносливы.
Одного взгляда хватало для осознания простой истины: в деревне собрались воины. Никогда еще не встречал столь крепких, мощных и одновременно древних людей.
Их словно вытесали из каменных булыжников, вдохнули в них жизнь – и отпустили на волю.
Нечего было и думать снова бежать. Среди них много охотников и следопытов.
Один раз я даже застал, как Ахлоас, полуголый по пояс, тренировался с мечом. Некоторые молодые неспособны так управляться с клинком, как он: оружие в его руках жило само по себе.
А сам старик – боги, да какой он «старик»! – изгибался точно гремучая змея перед атакой. Его суставы принадлежали молодому: он прыгал, вертелся и кружил.
Танец смерти, выверенный, страшный и… обыденный.
В те мгновения я убедил себя в том, что он вообще не человек.
Впрочем, удивляться мне долго не дали – и вновь завалили работой. Увидев меня, Ахлоас прервал тренировку, кивнул в сторону горы острого щебня возле своей хаты и велел эту гору перетащить на тележке из одного конца деревни в другой.
После тяжелого дня я буквально сам лез в колодец, где растягивался на циновке и тут же проваливался в черное забытье без сновидений.
Время летело, утро сменялось ночью, привычный распорядок сохранялся с раздражающей точностью: разминка, завтрак, поручения, обед, поручения, короткий отдых, поручения, ужин, прогулка по двору, колодец, сон.
Из раза в раз, из раза в раз.
И я сумел сделать еще два вывода.
Первый: кроме меня, в деревне не было илотов. Я единственный, кто выполнял грязную и монотонную работу, хотя местные и не гнушались запачкать одежду.
Второй вывод: в слово «илот» Ахлоас и другие вкладывали иной смысл, чем просто бесправный «раб».
Однажды прямо в центре деревни я перевернул тачку с кирпичами, некоторые из них растрескались, некоторые – разбились, больше непригодные для стройки.
Это заметил Вайрат, бугай, грозный на вид, всегда носящий здоровенный двуручный меч за спиной. По его лицу никогда не получается прочитать, о чем он думает, всегда кажется, будто он сейчас раскроет твою голову о стену. Его брови нахмурены, уголки губ опущены вниз, во взгляде – серая холодность.
Я был уверен тогда, что меня накажут.
Высекут.
Или изобьют до полусмерти.
Или запрут на месяцы в колодце.
Или перестанут кормить.
Или…
Вайрат просто подошел ко мне и помог затащить уцелевшие кирпичи в тачку. Даже слова дурного не сказал.
Когда я, весь бледный и испуганный, спросил, какая кара меня ждет, он сказал: «никакая, бить тебя или измываться над тобой нельзя. Ты илот. Неприятности с каждым случаются».
Тогда у меня в сердце затеплилась надежда вновь обрести свободу…
(2)
Мы вошли в лес.
Стоило перейти невидимую границу, отделяющую нас от деревни, как сердце болезненно сжало. В животе разлился холод, по спине побежали мурашки. Ноги одеревенели, стали тяжелыми, чужими.
Я поправил лямку сумки на плече, сжал губы, стараясь изо всех сил не задать очевидный вопрос – зачем мы сюда пошли?
Ахлоас идёт впереди, даже не оборачиваясь; его двуручный меч в ножнах покачивается на спине из стороны в сторону, размеренно, будто маятник.
Под нашими сапогами хрустят ветки, шуршит листва. В нос бьют запахи сырой прелой земли, смолы и какой-то гнили. Раскидистые ветви изуродованных дубов скрывают от нас небо, отчего всюду царство сумрака.
Взгляд падает на стволы, кусты, норы в земле – и всюду воображение подкидывает пугающие образы чудовищ.
– Запоминай происходящее, – вдруг сказал Ахлоас. – Именно сюда ты намеревался сбежать.
– Я могу задать вопрос?
– Валяй.
– Ты собираешься меня убить?
– С чего вдруг? Уже коленки трясутся? Смотри, не наложи в штаны – придется вести тебя к ручью, чтобы дать возможность отмыться. – Он хохотнул, но даже не обернулся ко мне. – Мозгами пораскинь: у нас с собой мешок с едой, запасы воды, теплые вещи, одеяла… Если бы я хотел насадить тебя на меч, сделал бы в деревне.
– Тогда зачем мы сюда пошли?
– Расслабиться, уединиться с природой, послушать пение птичек да погладить мох.
– Я… Хорошо…
– А скажи, сколько времени ты уже проторчал в колодце?
– Я не считал.
– Ой да хватит уже выдирать из жопы шерсть! Ответь на вопрос.
– А иначе что? – съехидничал я. – Изобьешь до полусмерти?
– Жакерас, я исполню твою мечту: оставлю тебя в этом лесу. Но, поверь, тебе совсем не понравится. В одиночестве ты будешь хныкать и звать мамочку. А мамочка не придет.
– Месяц, – сказал я.
– Что?
– Я провел в деревне уже месяц.
– Тогда где твоя гильдия? Почему никто не пришел тебя спасать? А я отвечу, чтобы тебе не пришлось попусту сотрясать воздух: в Нокронг ни один здравомыслящий человек не сунется. Сюда приезжают умирать. Пропадаешь здесь – и весь мир сделает вид, будто тебя не существовало.
– Предлагаешь смириться?
– Предлагаю добиться свободы, – сказал Ахлоас. – Довольно просто, как видишь.
Я задумался над его словами, прикидывая, есть ли тут скрытая западня.
Бывали в моей жизни ситуации, когда приходилось сталкиваться с настоящими убийцами – с таким типом, которые игрались с жертвой, давали ей расслабиться, успокаивали, подбадривали.
А затем убивали.
Медленно, с наслаждением, наблюдая за агонией. Ножом в живот, например. Пока содержимое кишок отравляло кровь, проходили десятки колоколов…
Стоит быть настороже.
– Нам далеко идти? – спросил я.
– Углубимся в лес. Я скажу, когда сделаем привал.
– Понял.
– Усвой еще кое-что: от меня ни на шаг. Захочешь погадить или мочевой пузырь натянется как бурдюк, обращаешься ко мне. Увидишь что-то странное – ко мне.
– Боишься, я убегу?
Он тяжело выдохнул.
– Ты меня неправильно понимаешь, – сказал. – Здешние места опасны. По-настоящему опасны. Стоит быть настороже, если жизнь тебе дорога.
Ахлоас обернулся, губы его растянула хищная улыбка, брови сошлись на переносице, в глазах сверкнула непонятная мне жажда.
У меня по спине пробежали мурашки, холодок разлился в животе.
– Не пачкай порты, паренек, – сказал старик, – и не пускай зайцев. Все пройдет хорошо – только не чуди, ясно?
– Ясно.
– Вот и славненько.
Лес становится гуще; торчащие из земли корни дубов напоминают свитых змей; стволы почернели и поблескивают от слизи, голые густые кроны над головой закрывают небо.
Путь сумрачен, дальше десяти шагов мрак растворяет в себе мир. Мало того, поднимается туман, густой, молочный, плотный, отчего ощущение нереальности происходящего только усиливается.
Тропа под ногами исхудала, ссохлась – и теперь нам приходится пробираться сквозь чахлую траву.
Тревога внутри меня растет, я все чаще оглядываюсь, взгляд непроизвольно отмечает ориентиры – особое дерево, необычный куст или камень, – однако сизая мгла не дает мне шанса, лес слишком ирреален.
– Мы куда-то конкретно идем? – спросил я.
– Да, углубляемся в чащу. Хочу показать тебе кое-что интересное.
– Это священное место?
– С чего ты взял?
– Туман. Он… он странный, сложно объяснить.
– Верно излагаешь, парень, – сказал Ахлоас, продолжая топать сквозь кустарник. – У нас тут много всякого “такого”. – Он сделал особый акцент на последнем слове. – И ничего естественного в нем нет, тоже верно. Однако и святостью в здешних местах не пахнет. – Смешок сорвался с его губ. – Скоро поймешь, почему.
Я не стал продолжать диалог.
Вскоре словно из ниоткуда возник черный монолит.
В два человеческих роста глыба торчит из земли и мха; её ничем не запятнанная поверхность испещрена вязью рельефов – вдавленные вглубь иероглифы собираются в незнакомые строчки
Мой взгляд скользит по ним, однако ничего разобрать не получается – язык незнаком мне.
Лес сторонится монолита: ветки лежат от него в десяти шагах, дубы растут и того дальше – возвышаются идеальным кругом, даже их бугристые корни и ветви тянутся в обратную сторону от глыбы, отчего не покидает ощущение, будто здесь давным-давно произошел страшный взрыв.
Лишь туман ничего не боится, стелется густой дымкой.
Моя рука легла на вязь иероглифов, тепло разлилось по коже, легкая вибрация отозвалась в костях.
Пальцы заскользили по выемкам, коснулись картинок – солнце встает над равниной с воткнутыми в землю мечами, уродец-упырь скалится в жуткой гримасе, от покрытого вязью меча исходят лучи, – вернулись обратно на верхние строчки.
Я не сразу понял: меня заворожил монолит, стою рядом с ним с открытым ртом, всматриваюсь в каждую щербинку, в каждую трещинку…
– Откуда он тут? – наконец спросил я.
Ахлоас посмотрел на меня, его брови нахмурились, в глазах блеснула настороженность.
– А ты что-то ощущаешь, малец?
– Тепло. Вибрацию. И… внутреннее биение, кажется. Оно словно живое.
– Будь добр – убери руку. Иначе я ее тебе отсеку.
Сказал он с такой серьезной интонацией, что я тут же выполнил его приказ.
– Это священный камень, – заметил Ахлоас. – Из тех времен, когда Нокронг сиял в своей славе. Из тех времен, когда мы были нормальными.
– Я, кажется, видел много таких в столице.
– Да, их воздвигли наши предки по всей стране очень давно. Однако прикасаться к ним может только тот, кто родился здесь. Ты понял?
– Я… не знал. Больше не буду трогать, хорошо.
– И все же уясни: пальцев и кистей у тебя не будет, если ослушаешься.
– Я запомню.
Мы двинулись дальше.
Хотя я то и дело оборачиваюсь, мой взгляд вновь и вновь возвращается к монолиту. В ладони еще остывает то тепло, пусть и сильно меньшее, чем когда касался черного обсидиана.
– Про Нокронг много баек ходит, – сказал я.
– Не сомневаюсь, – заметил Ахлоас. – В вашей привычной манере – лживые и глупые.
– Я сам от них долгое время отмахивался. Но стоило мне приехать в вашу страну, как мое мнение изменилось. Тот туман, что густой стеной закрывал границу, навсегда останется в моей памяти.
– Ты ничего не знаешь и не понимаешь.
– Так объясни мне.
– Не забывайся, илот.
– Послушай, я не полный идиот. У вас в “деревне”, как ты ее называешь, вообще нет других рабов, кроме меня. Да и в само понятие “илота” вы вкладываете иное значение. Я вам нужен для чего-то… Но для чего?
Губ Ахлоаса коснулась ухмылка.
– Возможно, ты не так безнадежен, как мне показалось, – сказал он. – Смекать ты умеешь. Хотя в первый раз я был уверен: такой городской житель не способен справиться даже с собственным членом.
– Приму за комплимент. Но замечу, что я видел практически весь мир. Мои караваны отправлялись в Геткормею, Аккарат, Тошатханский союз и даже в Коат. Я проплыл все побережье. Я знаю, как выглядит жизнь.
– Внешне ты крепок, парень, это правда. Но душа твоя в действительности не сталкивалась с кошмаром.
Я резко остановился.
– Поэтому ты привел меня сюда? – спросил.
– Отчасти.
– Покажешь колодец с забитыми рабами? Или сейчас отрежешь мне руку?
– Оглядись. Посмотри на лес моими глазами.
Тяжелый вздох вырвался из моей груди.
Я медленно повернул голову в одну сторону, затем – в другую.
Обычный туман, обычный лес, обычные дубы – поблескивающая черная кора, смоляные следы, кривые ветки, свисающий мох…
Мне потребовалось десять ударов сердца осознать простую в целом вещь – с веток свисает отнюдь не мох.
Ноги понесли вперед – к ближайшему дереву. За спиной раздалось недовольное хмыканье, но меня слишком захватила увиденная картина, я проигнорировал Ахлоаса, сощурил глаза.
Разум отказывается принимать, соглашаться, признавать. Ведь эта темно-синяя поверхность, эти два больших круглых провала, эта дыра чуть выше – все это не может быть тем, чем кажется.
Однако предо мной с ветки свисает человеческая кожа.
Перевернутое лицо.
Мой рот распахнулся от ужаса. Горло сжал невидимый обруч. Меня будто окунули в чан с ледяной водой; онемели руки и ноги; в животе сжался узел, возник позыв облегчиться.
– Оно настоящее, – сказал Ахлоас. – Не выдумка.
Я завертел головой.
Оказалось, разорванные лица в несколько рядов висят на каждом треклятом дубе.
Как чья-то ужасающая коллекция.
Как символ невообразимой жестокости.
Как предупреждение.
Морщинистые и гладкие. Щетинистые и нет. С вычурными растянутыми улыбками-дырами. Без капли крови, аккуратные, выделанные с заботой.
– Это ваших рук дело? – спросил я. – Так вы расправляетесь с илотами?
– Малец, ты смотришь, но не видишь. Слушаешь, но не слышишь.
– Так просвети меня!
– Лица не висели на ветвях, тебе не показалось. А потом – бац! – и тут как тут.
– Хочешь, сказать, будто это колдовство?
– Думай. У тебя голова на плечах, а не жопа.
Я пожевал нижнюю губу в задумчивости.
– И туман, получается, тоже непростой, – сказал. – Нигде в мире я такого не видел. Значит, лица и мгла как-то связаны…
– Просто позволь чувствам взять верх, – заметил Ахлоас.
– И увижу что, парящих слонов?
– Истину.
– Магия не существует в отрыве от колдунов.
Проглотив тяжелый горький ком, я медленно осмотрелся.
В голове возник образ: бледный старик лежит в могиле. Закрытые глаза его впали, тонкие губы синие, растянутые, оголяют контур челюсти. Мертвец.
Его руки покоятся на груди – мой взгляд выхватывает тонкие ладони с иссохшими, худыми пальцами, как у младенца. Длинные острые ногти впиваются в тонкую пергаментную кожу.
Выделяются лишь седые волосы, густые, пышные, точно грива.
Именно таким стариком является предо мной лес. Жизни в нем больше нет, однако что-то зловещее не дает его душе отправиться в царство богини смерти.
Да, он лежит на камне, да, он иссох и в другой ситуации вызывал бы жалость.
Только веки его дрожат, вот-вот распахнутся – и взору предстанет нечто с той стороны реальности…