Читать онлайн ГДЕ-ТО ДАЛЕКО…

Зелимхан МУСАЕВ:

ГДЕ-ТО ДАЛЕКО…

(Автобиографическая повесть)

Грозный – 2016

УДК 821.161.1

ББК 84(2Рос=Рус)6

М 91

Зелимхан МУСАЕВ.

ГДЕ-ТО ДАЛЕКО: автобиографическая повесть / Мусаев З.М.-С. – Каневское Кубанское типографическое объединение, 2016 – 108 с.

ISBN 978-5-9906401-2-2

© З.М.-С, Мусаев, 2016.

МОГЛО ЛИ ВСЁ СЛУЧИТЬСЯ ПО-ДРУГОМУ?

Предлагаемая история не является биографией в привычном понимании с сопутствующими подробностями и здесь нет последовательности фактов в их строгой чётко выверенной хронологии. Скорей, это обрывчатые эпизоды моих воспоминаний, наиболее ярко врезавшиеся в сознание. И потому в процессе исканий из копей прошлого наружу извлекаются только ценные породы. А шлак пусть так и остаётся покоиться в безвестности!

Наша история – обрывчатые и не всегда последовательные эпизоды прошедшей юности. Это история настоящей дружбы, достойной восхищения. В ней никогда не было излишнего пафоса и демонстративности. Просто, жизнь достойных людей, какими они навсегда запечатлены в памяти друзей.

В советский период идея интернационализма была господствующей государственной доктриной. В котле тесного этнического братства формировалась, «вываривалась» новая общность людей – советский народ. Однако в нашем случае официальная конъюнктура была ни при чём. Да и неукоснительного следования курсу КПСС здесь не наблюдалось. Чеченец Аслан Джамалдинов и армянин Артур Айрапетян просто были настоящими друзьями. Настоящими мужчинами. В каждом мгновении, в каждом вдохе и выдохе наблюдалась отнюдь не показная искренность единомышленников, любящих жизнь, окружающих их людей и, конечно же, своё призвание.

Как и все остальные представители молодёжи нашего потока, Аслан и Артур были комсомольцами, но не тяготели к официозу. И чтобы не угодить под санкции деканата и ректората, они совмещали полезное с приятным, и при этом, что очень важно, всегда оставались самими собой. Наверное, из-за своей неполитизированности они и согласились стать активистами студенческой самодеятельности. Они были ответственными за участие исторического факультета в общевузовских ежегодных «Конкурсе первокурсников» и «Студенческой весне».

Были ли они карьеристами? Конечно же, нет! Не исключено, что в будущем их призванием могло стать сценическое искусство, эстрада или КВН. Ведь они были невероятно талантливы и харизматичны.

Самое что удивительно, об Аслане и Артуре помнят даже спустя четверть века после их гибели. Помнят в Чечне, Ингушетии, Северной Осетии, Ставрополье, Подмосковье, в Москве и во многих других регионах России, где сегодня пустили корни их родственники, друзья и просто те, кто знали их. Спустя много лет на сайте «Одноклассники» у меня состоялся диалог с Таней Галкиной – одной из бывших студенток филфака, ещё со школы знавшей Аслана и Артура. Так вот, первыми нашими словами стали упоминания об этих ребятах. В Малгобекском районе Ингушетии ныне проживает Амирхан Мамилов, сокурсник и друг Аслана и Артура. Они-то и составляли на своём курсе триумвират из трёх «А», представлявших собой аббревиатуру имён – «Аслан», «Артур», «Амирхан». Кажется, в Москве живёт Саид Патаев, который пускай и не учился с нами на одном факультете, но с детства дружил с Асланом и Артуром. Именно от него летом 1995 года, когда речь зашла о жертвах войны в Чечне, я услышал такие слова: «Я знаю, кто достойны Рая. Это мои друзья Артур и Аслан. Это были святые, чистые, незапятнанные люди»…

Будучи уже в зрелом возрасте, я могу путаться в фактах, которые считаю незначительными. Тем более что на многое смотрю сквозь окуляры жизненного опыта… не так, как в тот студенческий период. Наверное, многое делал бы по-другому, будь у меня возможность прожить заново эту яркую пору юношества. Но всё было именно так, как было, и, похоже, по-другому и не могло случиться.

ЗНАКОМСТВО

В 1988 году неожиданно для самого себя я не провалил вступительные экзамены на исторический факультет Чечено-Ингушского государственного университета имени Л.Н. Толстого, чем здорово повысил собственную самооценку, так как конкурсы в те времена бывали бешеными: в мой год в среднем было около восьми претендентов на одно место. И когда однажды я об этом заикнулся одной из старшекурсниц, та едва не подняла меня на смех, сказав, что мой поток не знает, что такое настоящие конкурсы, так как в год её поступления коэффициент поступавших составлял порядком двенадцать человек на одно место. Разница казалась колоссальной и потому мне пришлось думать, в каком направлении отныне придётся повышать самооценку.

Разумеется, любой молодой человек, тем более такой романтичный и пылкий юноша, каким был я, старается обрести знаменитость. Это я сейчас понимаю, что не стоило так рвать, метать и фиглярствовать, чтобы быть замеченным окружающими. Смешно в этом сознаваться, но эта маска постепенно приросла к моему лицу, и я потом долгое время пытался избавиться от этого наносного легкомыслия. Спасало, наверное, то, что я на самом деле не был дураком: обладал чувством юмора на все случаи жизни, включая и чёрный; с детства был начитан, и потому без проблем кропал стихотворные вирши, которыми порой восхищал сверстников; со школьной парты в разное время активно занимался спортом (дзю-до, классическая борьба, бокс, рукопашный бой); и плюс моя неудержимая энергия, позволявшая оставаться мобильным. И только ночью, когда, превозмогая смертельную усталость, я заходил в мою комнату и валился на кровать, я осознавал всю ограниченность человеческого биоресурса. Но, едва продрав с рассветом, глаза, вновь ощущал бурный прилив сил и способность моего организма на свершение всех двенадцати подвигов Геракла…

Разумеется, мысленно я нацелился на участие в конкурсах КВН и в ежегодных студенческих вёснах. Правда, всему этому мешало два момента. Первой непреодолимой преградой являлся мой отец, отличавшийся суровым нравом и к тому же он был непререкаемым авторитетом у родни. А вторым препятствием была моя стеснительность. Да-да, я не оговорился: несмотря на все эти выкрутасы, которые я вытворял, потом, оставаясь наедине со своей совестью, я жестоко корил самого себя за легкомыслие и фиглярство, чтобы на другой день, опять оказавшись в омуте студенческого бытия, вновь и вновь вытворять очередные причуды, порой самого меня приводившие в шоковое состояние. Но я был именно таким взбалмошным типом. Наверное, из-за этого пользовался огромной популярностью и даже искренней любовью окружавших меня сверстников и сверстниц. Хотя, на первый взгляд, этот мой эпатаж шёл вразрез с нормами исконной чеченской морали и этики. Часто мне говорили о нахальном выражении на моём лице. Но я до сих пор уверен, что так только казалось внешне, и то людям, не посвящённым в тонкости моей ранимой натуры. На самом деле, в глубине души я свято чтил и любил всё, что относилось к национальным духовным традициям. Но с момента своего рождения я был, остаюсь и, наверное, навсегда останусь грозненцем. А грозненцы – особенная каста людей. Здесь даже выработался свой сленг, некая смесь русского и чеченского языков, перед которой изрядно поблек бы даже знаменитый одесситский жаргон. Например, наши люди, прощаясь, говорили друг другу: «АДИКШТЕЙН!» Эту фразу, кроме грозненцев, никому не дано было понять. Грозненцы были наиудивительным многонациональным сословием. Притом, что эта диффузия не мешала, скажем, русскому оставаться русским, а чеченцу – чеченцем. Думаю, с моим мнением согласятся все те, кто родились и выросли в этом замечательном городе, отличавшемся пестротой национального состава. Здесь жили и чеченцы, и ингуши, и русские, и украинцы, и белорусы, и евреи, Одних только армян в Грозном насчитывалось где-то 20 тысяч человек. Во второй половине 80-х годов всего в Грозном насчитали сто две национальности, включая даже двух алеутов. Об этом взахлёб с гордостью писала республиканская пресса…

Аслан и Артур были типичными грозненцами, лишёнными комплексов, коими бывают наделены провинциалы. А эти двое были нацелены чуть ли не в космические просторы. Они оба сразу же попали в поле моего зрения как неразлучных два друга. Оба обладали невысоким ростом. Впрочем, во внешности между ними наблюдался один контраст: Аслана отличала рыжеволосость, тогда как Артур был брюнетом с курчавой шевелюрой.

Позже я узнавал, что их дружба началась со школьной скамьи. К тому же они были соседями, проживая неподалёку от центра Грозного, в посёлке имени Войкова (был такой революционер). По окончании школы они вместе поступали и поступили на исторический факультет. Причём, оба прошли тяжеленный конкурс, о котором мною упомянуто выше. Оба параллельно служили в армии, и, отдав свой воинский долг Родине, они вернулись на один и тот же курс. Именно в этот год и состоялось наше знакомство. Но я, равно как и все студенты моего потока, считался ещё «зелёным», «духом абитура»…

Итак, впервые моя память выхватывает их образы из сентября 1988 года, из гущи трудовых событий нашей первой сельскохозяйственной практики в станице Ищёрская Наурского района тогда ещё единой Чечено-Ингушетии.

Не знаю, насколько будет уместным вспомнить ещё об одной характерной особенности периода горбачёвской перестройки, которую тогда ещё в союзной прессе именовали временем перемен и надежд. Тогда же по ТВ демонстрировали кучу программ, обличающих сталинские репрессии и брежневский застой. Параллельно эти же протестные веяния проникали и в студенческую среду. Представьте такую картину: я подхожу к девушке со второго курса, сажусь на скамейку рядом с ней, и она с эдаким томным мечтательным взором в глазах вдруг выдаёт обличительно скандальные факты: «А знаете, что Ленин на самом деле питал к Инессе Арман отнюдь не дружеские чувства! Ведь неправду писали большевистские историки».

Признаюсь, что до того ни разу не задавался дилеммой, кто с кем там дружил: Арман ли с Лениным или же он с ней, хотя чисто из мужской солидарности мог предположить, что ничто человеческое вождю не было чуждо. Вконец дезориентированный, я покидал расположение романтизированной особы и перебирался на скамью, стоявшую с противоположной стороны, впритык к одноэтажному бараку – к задумчивому второкурснику, восседавшему напротив своей очаровательной сокурсницы. (Такое их поведение поневоле навевало подозрения о возможном сговоре).

С видом бывалого заправского знатока, изрядно утомлённого собственной эрудированностью, парень вдруг вступал в беседу-монолог, выстреливая заранее подготовленную для подобных случаев речь: «Вы знаете точную численность потерь у русских и французов в Бородинском сражении? В школьных учебниках врут: якобы французов погибло больше, тогда как реальные потери русских едва ли не в разы выше!»

Поистине, студентов-историков ни с кем нельзя было перепутать…

Помнится, в 1989 году по всесоюзному телевидению впервые демонстрировался фильм «Рабыня Иза́ура», и многие из нас, первокурсников, уже познавших все тяготы студенческой повинности на виноградниках Наурского района, переделали название сериала на иной манер – «Рабыня из Нау́ра». И эта рабовладельческая тема обрела мгновенную популярность, став ключевой в ряде студенческих юмористических постановок. Наверное, количество вариаций «Рабынь из Наура» достойно попадания в Книгу рекордов Гиннеса. В самом деле наш труд казался нам по-рабски унизительным, но ничего нельзя было поделать: отказ от работ автоматически влёк отчисление из вуза. И потому запомнились не те эпизоды, когда в знак протеста против тирании преподавателей я валялся на голой земле под виноградными кустами, где я тогда умудрился подхватить какую-то бациллу, после чего ещё долго был терзаем приступами бронхита. Запомнились приятные моменты, когда после работы, приняв душ, мы собирались в какой-нибудь из веранд нашего лагеря, и с упоением слушали наших замечательных исполнителей, чья популярность перешкаливала любые рейтинги. Так вот, листая в памяти страницы абитуриентского периода, наиболее ярко вспоминается гитарный бой и песни, исполняемые дуэтом в две гитары рыжеволосым Асланом и чернявым Артуром. Даже запомнились некоторые слова:

«Да, да, да, да, да!

Ду, ду, ду, ду, ду!

Как прежде, популярен рок-н-ролл

В этом году!»

Также отчётлива в памяти звучит сольная партия Артура:

«А на суку; сидит ворона

И клевает свой нога.

А кому какое дело,

Ведь у неё судьба така».

Между прочим, последнюю строчку в приведённом куплете я поначалу запомнил в таком виде: «Ведь у неё такой судьба». Однако Артур настойчиво переправил меня, когда уточнял у него исходный текст.

Затем огромное лично на меня впечатление произвела песня «Отель Калифорния» в исполнении Аслана. Тогда ещё я не слышал оригинальной версии от американской группы 'EAGLES', но в те советские времена существовала неплохая традиция, когда песни исполнялись на русском языке в довольно хорошем текстовом подборе, который, как правило, редко когда являлся прямым смысловым переводом. Но у Аслана был запоминающийся проникновенный мелодичный баритон, до глубины покорявший сердца слушателей:

«Снова спешу к Отелю «Калифорния» —

Там, где год назад… там, где год назад

Повстречались мы.

И в том отеле увижу яркий свет Луны,

Только ты приди… только ты приди…

Только ты приди!»

Казалось, этой своей завораживающей манерой исполнения на необъяснимом магическом уровне он попадал, что называется, в «десятку». В особенности душу «разрывала» концовка песни:

«Как хотел увидеть; как хотел понять;

Как хотелось снова мне тебя обнять.

Только ты сегодня где-то далеко,

И найти тебя мне будет нелегко».

Будто сейчас слышу их дуэт, исполняющий забавные куплеты:

«У бегемота нету талии,

У бегемота нету талии,

У бегемота нету талии.

Он не умеет танцевать.

Его по морде били чайником,

Его по морде били чайником,

Его по морде били чайником —

И научили танцевать!

А у лисички два любовника,

А у лисички два любовника,

А у лисички два любовника.

Она умеет изменять.

Её по морде били чайником,

Её по морде били чайником,

Её по морде били чайником —

И отучили изменять!»

Записываю подробности воспоминаний и вдруг меня осеняет неожиданная по простоте мысль: а ведь именно через песенный репертуар и отражался душевный колорит этих парней! Пожалуй, лучше всего Аслана характеризовала песня «Кубик Рубика», наиболее любимая и очень часто им исполнявшаяся. Текст сопровождался мастерским гитарным боем. Наизусть помню только первые две строчки:

Есть в далёкой Африке страна —

До сих пор не знают, где она…

И далее в сюжете рассказывалось о любви к девушке, поставившей перед своим почитателем условие: разгадать секрет кубика Рубика, и это словосочетание просто и незатейливо легло в припев:

Кубик Рубика…

Кубик Рубика…

Наверное, с момента ознакомления с ними в ипостаси мастеров исполнительского жанра, я навсегда проникся к обоим по-родственному тёплыми чувствами, однако никогда не утрачивал субординации (даже когда «прикалывался» с ними), памятуя о том, что я младше их на года три-четыре. Однажды в кругу наиболее близких сокурсников я ляпнул что-то вальяжное об Артуре и тут же спохватился, ужаснувшись своим же словам, потому что, во-первых, мне стало очень стыдно за свою отвратительную шутку, а, во-вторых, очень не хотелось, чтобы из-за моей глупости об этом замечательном человеке расходились какие-либо шутки. Слава Богу, тот мой ляп канул в забвение!

Кстати, как и подобает историку, я нередко обращался к нему в несколько архаической манере, приспособив его имя под несколько иной античный формат —Арторикс.

В те годы мы во многом были экзольтированы, и потому не находили места для душевных излияний. Мы просто жили. И, конечно же, дружили и при этом ещё и были друзьями! Ведь юность – это пора, когда твои чувства искренни и не зашлакованы…

КОНКУРС ПЕРВОКУРСНИКОВ

Вокруг исторического факультета буквально с порога витали всякие легенды. Рассказывали и реальные истории. Вот одна из них: примерно в начале 80-х годов после разгромной статьи в «Известиях» (второй после «Правды» влиятельной газеты в СССР) ныне покойный декан факультета Хасбулатов Асланбек Имранович (да смилостивится над ним Всевышний) категорически запретил студентам приезжать на учёбу на автомобилях. Вот, вкратце, о чём вещала та самая скандальная публикация в центральной прессе: дескать, студентки Чечено-Ингушского госуниверситета ходят в золоте и бриллиантах; студенты приезжают на лекции на своих автомобилях, тогда как бедные преподаватели ездят на трамваях и троллейбусах. В ответ на запретные санкции своего декана, какая-то группа весельчаков с истфака посетила южную окраину Грозного, со стороны выезда на Аргун, где эти ребята выловили ишаков, выпущенных хозяевами на волю из-за старости, и приехали на занятия, восседая верхом на этих самых дряхлых ишаках. (Ну чем не транспорт эконом-класса?).

Молва гласила, что одним из участников той хохмы был ныне известный певец-исполнитель Бекхан Барахоев. Конечно же, резвости и задора на всякие шалости хватало, но гусарские манёвры могли быть чреваты серьёзными неприятностями, и потому вряд ли кто-нибудь другой решился бы повторно воспроизвести подобный «подвиг».

Как сказано выше, в те годы от лица исторического факультета ЧИГУ Аслан и Артур отвечали за проведение ежегодных конкурсов «Студенческая весна». Про «Конкурс первокурсников» я узнал, лишь приступив к учёбе в alma mater, и то не сразу. Не припомню точно: в ноябре ли это было или в декабре. Погода была скверная, сырая. Дни заметно стали короче, нагнетая неизменную тоску и зимнюю депрессию. Именно тогда, сообразно погодным аномалиям, Аслан впервые предстал передо мной в совершенно необычном образе – в ипостаси сурового требовательного властного диктатора.

Я точно знаю, что Артур всегда бывал рядом со своим другом, но в том эпизоде, о котором я сейчас рассказываю, очень смутно его вспоминаю. Наверное, из-за того, что доминирующее влияние Аслана на конкретную ситуацию было более чем ощутимо. С чего-то начался тот наш разговор, и Аслан, как принято говорить, в явочном порядке потребовал моего участия в конкурсе.

Разумеется, я столь же стремительно наотрез отказался, так как мечты школьного периода об участии в играх КВН уже изрядно выветрились из моей бунтарской головы. Ответил – и тут же пожалел о своём вольнодумстве. Неожиданно мой собеседник изобразил морщинистый изгиб в области переносицы, сопровождавшийся одновременно суровым взглядом и соответствующим в возникшей ситуации гонором:

– Никуда ты не денешься. Защищать честь факультета – святая обязанность каждого студента-историка. Тем более что здесь заведено, чтобы молодёжь беспрекословно выполняла приказы старших.

– Интересно! А с каких это пор молодёжь обретает полную самостоятельность? – с нескрываемым ехидством в голосе поинтересовался я, раздосадованный и шокированный властолюбием Аслана.

– С третьего курса! – с невозмутимостью сфинкса ответил он.

– А ты сам на каком курсе? – не унимался я, хотя до того мгновения ни разу не задумывался об иерархической лестнице нашего студенческого круга, так как в моём понимании подобный подход нарушал принципы социальной справедливости. Честно говорю: до этого разговора меня совсем не интересовало, на каком курсе учатся Аслан и Артур. Впрочем, в тот миг мне и самому следовало догадаться с первой же попытки, на каком курсе учится Аслан, никого ни о чём не расспрашивая, раз он сам озвучил магическую цифру «три». Тем более что всплеск моего бунтарства отнюдь не избавлял меня от очередной кабалы во славу исторического факультета.

– На третьем! – ответил «диктатор», не убавляя градуса напускной важности и, под стать ей, выражения лица, раскрасневшегося от еле скрываемого удовольствия. И только в тот миг в уголках его губ мелькнула улыбка, в которой узнавался всё тот же добрый и душевный исполнитель-гитарист, чьи песни буквально недавно завораживали меня на практике в станице Ищёрская.

Надо воздать должное, у Аслана с гораздо меньшими усилиями получилось набрать и других «рекрутов» из числа моих однокашников по курсу. В процессе репетиций принимали участие: учившийся с нами Владилен Боков (сын руководителя Чечено-Ингушетии Хаджибекара Бокова); Володя Ибрагимов, в чьём паспорте в графе «национальность» красовалась запись «персиан» (позже он взял фамилию своей жены, став то ли подполковником, то ли полковником Латышевым); Алан Успаев, чья генетика имела ту же консистенцию, что и у Аслана Джамалдинова, так как у обоих мамы были осетинками; кажется, в нашей команде был ещё Рубен Саркисянц, тоже парень с нашего курса. Из девушек припоминаю Оксану Ермакову, Карину Гулян, Наринэ Погосян.

Каюсь, в силу своей юношеской необязательности к творческому процессу я подключился не сразу, а буквально в канун самого конкурса, и то после суровой обструкции Аслана. И потому во время репетиций в актовом зале головного корпуса, я поначалу от души хохотал, наблюдая до того момента не известные мне сценки. Весёлые были времена!

И какова же была моя паника, когда Аслан сообщил об уготованной мне роли: предстояло сыграть первым номером в одной из сценок. И вновь пришлось тратить уйму внутренней энергии, настраиваясь и перебарывая мою природную застенчивость. Всяческие уговоры о пощаде были бессмысленны: «диктатор» ни о чём и слушать не желал, к тому же Аслан умел скрывать своё лицо под маской безучастности и безразличия.

В общем, мне предстояло сыграть в сценке «Затянувшаяся зарплата», которая была по сути вульгарной пародией индийских фильмов. Тем более что в СССР с начала 80-х годов была популярна кинокартина «Затянувшаяся расплата». До сих пор не могу понять, почему наша постановка была так названа, поскольку о заработной плате в ней не было ни слова. Похоже, расчёт делался на банальное созвучие, да ещё и в комической окраске. Это был сущий стёб над индийским кинематографом. В качестве драматурга и режиссёра выступал всё тот же Аслан. Если не ошибаюсь, главным его советчиком был Владилен. В целом, композиция состояла из трёх основных действий. В ходе первого несколько наших сокурсниц собрались в одной части сцены, как бы изображая сельский кинотеатр. Там же с ними в огромных роговых очках находился Алан, изображавший «гурона» с папахой на голове, лузгающего семечки и сплёвывающего шелуху себе под ноги. Справедливости ради скажу: играл свою роль он просто изумительно; под мышкой красовался огромный динамик от импортного магнитофона; при этом напевал куплет из индийского фильма «Танцор Диско»:

«Джимми! Джимми! Джимми! Хьажа, хьажа!»

Вторым действием была собственно сценка с моим участием, которая была как бы кинофильмом.

В третьей заключительной части наши девушки изображали растроганных плачущих провинциалок, и тот же Алан последним покидал сцену, лузгая семечки и напевая всё того же своего «Джимми».

Теперь постараюсь воспроизвести по памяти сюжет, в генеральную линию которого по ходу Владилен вносил свои коррективы, чем, собственно, здорово оживил хохматический аспект повествования. Скажу прямо: это был не просто чёрный юмор – это был до безобразия садистский юмор. И, как я сказал ранее, главная миссия досталась не кому иному, а именно мне. А ведь мне больше, чем кому-либо, мешала внутренняя стеснительность.

Тем не менее точка невозврата была преодолена, и я стремительно вылетел на сцену и взволнованно произнёс начало заранее заученного текста:

– Настанет день зарплаты!

Зал замер. И в тот миг очередной приступ природной стеснительности готов был захлестнуть меня с головой, но я совладал с этой неловкостью и с тем же стартовым пафосом продолжил:

– Настанет час возмездия! Мне было четыре года, когда банда «Вонючих носков» ворвалась в наш дом. Их главарь оглушил моего отца своим носком и затем прирезал его собственным галстуком.

Зал взорвался от хохота. Владилен мог торжествовать, потому что именно он внёс в мою роль эти садистские речи, поддержанные главным режиссёром и драматургом Асланом.

Смеяться вместе со всеми остальными студентами, находившимися в зале, среди которых были и мои друзья, было недосуг. Да и роль не позволяла: необходимо было сохранять трагизм и драматизм. Впрочем, не до смеха было, так как я думал только о том, чтобы «отстреляться» и уйти со сцены с чувством исполненного патриотического долга.

Природная стеснительность брала верх, но всё же, превозмогая стыдливость, я продолжил:

– Банда «Вонючих носков» навсегда покинула мой дом, оставив в сердце тяжкое бремя воспоминаний. Они ушли, и с их уходом исчез мой любезный младший брат.

В этот момент из-за кулис, находясь немного за моей спиной, вышел Вова Ибрагимов. Причём, обеими руками он демонстративно задрал обе штанины своих брюк – чтобы были видны носки.

Я временно прерываю свой монолог и начинаю сперва принюхиваться, а потом с жадностью беспардонно втягивать в ноздри воздух.

Как бы обращаясь в зал, восклицаю:

– «Вонючие носки»! Я ни с кем и никогда не спутаю этого запаха.

И, обернувшись… разворачиваясь лицом к Вове, говорю:

– Теперь я тебя узнал. Ты из банды убийц моего отца и брата!

В ответ Вова гнусаво произнёс:

– Предъявите свои доказательства!

Повезло же ему, потому что это была единственная фраза, предусмотренная в его роли. (Между прочим, в репетиционном процессе именно этой реплике было уделено огромнейшее внимание – с каким апломбом её следовало сказать).

– Вот мои доказательства! – гневно воскликнул я, и, согласно сценария, яростно мутусил и раскачивал из стороны в сторону высоченного Ибрагимова.

По замыслу наших драматургов во время этой «драки» из кармана Вовы под ноги должен был выпасть медальон, в качестве которого выступал какой-то брелок. Но ничего не падало, и, продолжая экзекуцию, я шепнул на ухо Вове:

– Куда ты его девал? Давай, сбрасывай брелок!

Сложность манёвра состояла в том, что я, не переставая, наносил ему удары, и уже сам изрядно истомился трясти моего сокурсника, и уже начал поддавать коленкой в живот, чтобы всё смотрелось натурально.

Вова незаметно полез во внутренний карман пиджака, чтобы достать предмет, который, по-видимому, зацепился за подкладку и без посторонней помощи упорно не хотел выпадать наружу.

Когда же наконец брелок упал нам под ноги, прекратив экзекуцию, я поднял с пола обронённую вещь, удивлённо вопрошая:

– Медальон? Медальон! Этот медальон был на моём брате… Брат! Ты жив! Пойдём же обрадуем нашу матушку!

И столь же остервенело, как минутой ранее лупил его, я едва не удушил в объятьях Вову. Забылись и банда «Вонючих носков», и невоплощённое возмездие. Мы с Ибрагимовым тупо покинули авансцену. Тем временем наши сокурсники, находившиеся в образе провинциалок и провинциалов, занимались кто чем: Алан, держа в вытянутой руке микрофон, якобы записывал на диктофон песни из кинофильма; девушки изображали рыдания, утираясь носовыми платками. Последним сцену покинул Алан, лузгая семечки, кривляясь в телодвижениях и напевая: «Джимми! Джимми! Джимми! Хьажа, хьажа!»

Не помню, демонстрировалась ли сценка с монологом в исполнении Владилена Бокова, изображавшего рабочего-токаря, судимого за пьяный дебош и избиение милицейским жезлом какого-то прохожего (на репетициях его играл Рубен Саркисянц):

– Понимаете ли, уважаемые судьи! Стою я, значит, у рабочего станка. А с утра с супругой-то моей, Марьей Сергеевной, рассорились, значит. Вот и решил поддать малость, для бодрости… А потом дай, думаю, волшебную палку выточу. Славная получилась, гладкая. Я её ещё и отшлифовал хорошенько. Ну а потом и покрасить её решил. Точь-в-точь вышла как ментовская. И померещилось мне то ли сдуру, то ли спьяну, будто палка эта вовсе не простая, а волшебная. Вышел, значит, на улицу. Иду и думаю: «А люди-то, вон, хмурые! Дай-ка, счастливыми их сделаю – расколдую энтой вот самой волшебной палкой, избавлю от дурных чар! И начал я энтой чудо-палочкой по сторонам махать, колдовать что есть сил»…

Помню, как над этой сценкой во время репетиций я хохотал, давясь со смеху. Точно не уверен, но, кажись, этот стэм из соображений собственной безопасности так и не вошёл в итоговую программу конкурса.

Завершающей стадией выступления исторического факультета стала песня «Али-Баба»:

Али-Баба! Али-Баба!

Ты посмотри, какая женщина!

Она чарует, колдует,

Смеётся и поёт…

Это сейчас я вспоминаю кое-какие слова из песни, а в тот момент, к моей неловкости, не знал ни строчки, и потому приходилось орать слова в повтор того, что уже спето моими сокурсниками. Понятное дело: я не попадал ни в ноты, ни в такт, ни ритм. Это потом с чувством глубокого стыда и раскаяния понимал, насколько позорил самого себя и весь свой факультет. И тогда впервые, анализируя постфактум произошедшее, я клялся. что впредь в подобных случаях буду лишь молча раскрывать рот, чтобы всё было «пучком» и чтобы все были довольны. Кстати, через полгода я успешно применил эту свою новоизобретённую «военную хитрость». Но это уже совсем другая история, о которой будет поведано ниже…

Не надо ходить к гадалке, чтобы предположить, что с таким бездарным хулиганским репертуаром наш факультет о победе в конкурсе не мог и помышлять. Первое место было присуждено ребятам-экономистам. Но нас ничто не огорчало, так как мы руководствовались знаменитым олимпийским принципом: «Главное участие, а не победа!»

Однако наше выступление обрело хоть какую-то толику народного признания. Через пару-тройку недель, по своему обыкновению прогуливаясь по любимому городу, я повстречал учившуюся в параллельном со мной классе девушку по имени Эльвира. Разговорились. Пошли расспросы. Оказывается, она училась в другом вузе. Не помню, с чего и как, но она начала мне рассказывать о каком-то студенческом конкурсе, на котором в качестве зрительницы побывала одна из её подруг и подробно передала ей сюжетную линию. И, надо же, в рассказе Эльвиры слышалась уже знакомая мне история, в которой сам же и принимал участие.