Читать онлайн Страницы культурной жизни 300 лет Екатеринбурга

Глава 1. ХУДОЖНИКИ И ЧЕРТЕЖНИКИ

На улицах и во дворах Екатеринбурга одного из мартовских второй четверти века осьмнадцатого прохладно и сыро, но уже вовсю веет весной и жители повеселели, словно оттаивая от прошедших морозов и зимних сумерек. Вот стайка детей весело лепит из мокрого, но удобного для поделок, снега большую снежную бабу. Катают шары «тулова» обнажая будто полинявшую зеленовато -желтую прошлогоднюю траву. В стайке и три девочки, в том числе дочка старшего плотинного мастера Демьяна Спиркина желтоволосая одиннадцатилетняя Олёнка. А заправляет всем сын подканцеляриста Митяйка Левзин – мальчишка тоже на вид таких же годов – худенький, высокий и какой -то очень захваченный этим нехитрым ребячьим делом. «Погодите, олухи, сразу -то со всех сторон напирать, бабу уроните ж!», – незлобно ругается Митяйка на приятелей. Но мальчишки не шибко его слушают, а девчонки залились смехом. Так и видятся все вместе, дружат, больше всего любят проводить время на Плотинке реки Исеть, возле Монетного Двора.

Митяйка очень увлекся лепкой, сначала из снега, обнаружив, что помимо снежных баб, из снега можно создавать и гораздо более серьезные вещи. Как -то раз в книжке, каковые в повседневной жизни горожан были немалой редкостью, увидел он изображение древнегреческого героя Ахиллеса, сражающегося с троянским царевичем Гектором и сильно захотел вылепить сей поединок из снега. Решил, что в зависимости от материала надо выбирать и способы его обработки. Так снежные статуи надо сначала лепить, а после топориком, ножом срезать лишнее. Потом можно и даже нужно облить ледяной водой и тогда можно поработать ножом или стамеской над тонкими деталями. Людей лепить интереснее всего, но можно сделать и медведя, черепаху, петуха, орла, кувшин и даже царский трон.

Как -то во сне Митяйке причудилось будто созданные им ледяные скульптуры ожили и стали махать ему руками и крыльями, что -то напевать и пританцовывать. И что бы это значило? Поди -ка, что фигурки будут занимать не последнее место в его, Митяйкиной, дальнейшей жизни. Потом Митяйка продолжил тем, с чего, пожалуй, должен был начать – рисовать друзей, приятелей, соседей. Получались похоже, иногда даже немного смешно. Друзья смеялись, ободряли: «Молодец, Митюша! Здорово у тебя получается! И дома, Плотинка точь-в-точь как взаправду». А еще лепил мальчишка из глины фигурки животных, людей, птиц обычных и диковинных. Обрабатывал яшму, малахит, родонит, да так, что иногда и глаз не оторвешь. Видно стало, что из Митяйки может получиться настоящий художник. Старший брат Филя к художествам Митяйку маленького еще приохотил. Углем рисовали. В марте 1734 в Екатеринбурге по пути в северные края побывал штурман Семен Челюскин. Остановился он в доме Филиных и потом Митяйкиных родителей. Высокий, подтянутый, дружелюбный, в новеньких коричневой кожи ботфортах. «Паренек, ты, родители говорят, рисовать любишь. А меня нарисовать смог бы?» – «Попробую». Филюша взял кусок грубой бумаги и углем стал рисовать сидящего на скамье Челюскина. «Похож!» – воскликнул, увидев как получилось, Семен Иваныч. Попросил рисунок ему подарить, Филя с радостью согласился. Такому человеку! От двухгривенного «гонорара» отказался. Наверно хороший художник из Фили мог бы получиться. У иконописца в помощниках потом ходил. Потом в математической школе учился, в горном правлении служил. Да только помер брат в семьсот сорок седьмом, мучался от болей в желудке.

С. И. Челюскин

Рисовальная школа при Екатеринбургском металлургическом казенном заводе на Исети открылась еще в 1735 -м. Называлась она в ту пору и потом Школой Знаменования. Инициатором сего дела был В. Н. Татищев (Сафронова А. М. Первые учителя Екатеринбурга: 1724 – 1750. Екатеринбург, 2023). Несмотря на то, что Василь Никитич относил знаменование и живопись не к полезным, а к «щегольским» дисциплинам, вроде поэзии, музыки, танцев, вольтежирования (гимнастических упражнений на коне), он всё же всегда замечал, что «знаменование во всех предметах есть нуждно»1. В сорок девятом годе Митя очень готовился к этому удивительному событию, неделю плохо спал. Потом услыхал, что желающих и хоть немного уже умеющих рисовать и лепить ребят из семей свободных работников – служащих и мастеровых – есть установка после небольшой проверки у доски и короткой беседы принимать и немного успокоился. Вроде как устроят небольшое испытание, а все равно возьмут. Его встретил один из здешних учителей, как потом выяснилось – Мирон Васильевич Аврамов, симпатичный, годов около пятидесяти, с виду вроде суровый, но не злой. В чуть пожелтевшем седом парике, немного полинявших зеленых камзоле и штанах, желтых чулках и стоптанных башмаках с пряжками. Сидел за столом на стуле с высокой спинкой. «Кто ты таков будешь?» – спросил, вставая учитель. «Димитрий Петров сын Левзин», – приободрившись ответил Митяйка. Учитель снова сел и движением руки предложил мальчику сесть напротив.

Азбука петровского времени

– «Отец – Петр Матвеич, что в канцелярии служит?» – «Да, он». – «Значит, любишь рисовать и лепить?» – «Люблю». – « А какие-нибудь картины или гравюры с изображениями Урала или Екатеринбурга не доводилось тебе встречать?» – « Доводилось. Нравится мне вид Екатеринбурга, изображенный художником Иваном Ушаковым незадолго до рожденья моего в семьсот тридцать четвертом, кажется, году». – «Мне сие изображение тоже нравится. Не принес ли ты чего -нибудь из своих рисунков или других каких -то рукоделий?» – « Я не знал что это нужно, но принес на всякий случай кой – чего!» Митя достал из серой холщевой котомки несколько своих работ. Лиса, вытянув морду и подогнув хвост, словно за кем -то или чем -то наблюдает. Выкованная из куска медной проволоки гадюка. Деревянная голова Николая Угодника. На куске пергамента – трава, деревья, облака. Мирон Василич рассматривал всё неспешно, внимательно, затем удовлетворенно кивнул и улыбнулся. Глянул на Митяйку, сказав: «Изрядно, юноша. Из тебя очень хороший художник получиться может!»

Так Митяйка оказался зачислен в ученики Школы знаменования, чему был несказанно рад. В то время под знаменованием понималось рисование карандашом, красками, тушью, пером. В школе должны были учить только черчению и рисованию, обработке камня, но надо было посещать смежные с этим цифирную и грамматическую и латинскую школы, обучаясь арифметике, грамматике и чистописанию, латинскому языку и нотному пению. Ну это ж еще лучше. Поклон за это Василью Никитичу господину Татищеву, беспокоящемуся, дабы на Урале из отроков воспитать грамотных людей. Если б не Татищев, то поди-ка и не появился б в 1723-м Екатеринбург (Господи, благослови тот год!), а сии места остались бы демидовскими, да строгановскими с центрами в Невьянске и Соликамске (и это немало, но теперь здешние места выходят на другой, более высокий и цивилизованный уровень).

В школе

Занятия пошли своим чередом. Многое здесь было интересно и полезно. Была и бестолковщина. Ритма, в который можно было вжиться, не было. Но Митяйка сбои и пропуски чего -то для него важного как бы достраивал собственными силами. Узнавая, читая, повторяя пройденное где и как мог. Ведь даже по арифметике проходили только сложение и вычитание. Приходилось самому осваивать умножение и деление, возведение в степень и извлечение корня. Мирон Василич рисовал быстро, выразительно. Митяйке и его новым приятелям – Егорке, Ване и еще восьмерым ребятам казалось, что это почти вершина изобразительного искусства, что -то по уровню приближающееся к Дюреру и Питеру Брейгелю. Василич и покойную государыню Екатерину Первую нарисовал. И здешнего кота Черныша. Аврамов брал карандаш как-то так, что он в его руке был держался и прочно, и в то же время совершенно свободно. И неширокими движениями изображал стоявшую на стуле вазу и офицерский шарф, небрежно брошенный перед ней. «Наше с вами художество, юноши, – говорил Аврамов, – это большая сила выражения любви к жизни, людям, родной природе. А иногда и нелюбви тоже, хотя не любить легче, чем запечатлеть нелюбимое в нужном виде. К тому же художество – это и средство сохранения на года увиденного и пережитого нами». Все слушали учителя внимательно, при этом представляли разное. На протяжении трех лет получали они знания и приобретали навыки, умения и по рисованию, гравированию, лепке, обработке дерева и камня, и по общим предметам. Вместе в Аврамовым опирались в учебе на двухтомник «Кирхенарова живопись», «Нюрнбергскую иллюстрированную Библию» и другой двухтомник «Врата в искусство». Одиннадцать книг из своей библиотеки отдал школе в полное владение перед своим отъездом в Оренбургскую экспедицию Татищев. В 1738 Аврамов с учениками расписывали церковь в Сысертском заводе. Митяйка тогда еще совсем младенцем был. Но теперь побывал в Сысерти и порадовался достижению старших.

Екатеринбург 18 в.

Много учитель с учениками уделяли времени и картографии. Изучали как рисовать, гравировать не только виды городов, но и из планы-схемы. «Вы ведь должны быть не только художниками, но и чертежниками», – повторял Мирон Васильевич. Он сам вычерчивал разные планы очень хорошо. Ближе к окончанию учебы ученики обучались по переведенному на русский язык Академией наук пособием нюрнбергского художника и педагога Иоганна Прейслера.

Наконец в мае 1752 наступила пора итоговых испытаний и окончания учебы. На экзамене присутствовали директор школы, два горнозаводских начальника и, конечно, Аврамов. Митяйка получил отличный балл, его приятели Егорка и Ваня – тоже. Остальные выпускники в основном окончили хорошо, трое -удовлетворительно. Одного ученика перед самым окончанием чуть не выгнали из школы за приход пьяным на занятие, но все ж инспектор смягчился и позволил парню закончить. Отмечали окончание в трактире на прибрежной Харчевниковой улице Ванюшка с Егоркой. Вначале Ванюшка произнес небольшую речь: «Друзья, позади школа. Но и дальше нам видимо придется учиться. Уже у самой жизни! Мы – почти ровесники Екатеринбурга. Наши отцы приехали сюда издалека и, пожалуй, слава Богу! В сих местах для Отечества немалую пользу принести можно!» Друзья поддержали. Потом подъехали более старшие выпускники из певческой школы Сергуня Пахотинский и Ванюха Вторых. Впятером пели песни «Ветер волны подымает», «Как ведут казнить добра молодца», «Был я – не забыл я!» и еще, еще другие. Пришлось, конечно, выпить. Третий раз в жизни, что ж поделать. Пообещали друг другу помогать, видеться часто. «Парни, – сказал Иван, – пообещаем же помнить и поддерживать друг друга!» Все грянули: «Обещаем, Ура!» И сдвинули кружки. Ванюшка держался на ногах твердо, только далеко за полночь ненадолго задремав в углу стола. Наутро обнялись и, обнявшись, постояли молча и разъехались.

Здание горного правления

На службе в горном управлении Митяйка узнавал немало нового и старался узнанное запомнить навсегда. Задавал начальству вопросы, хоть это и не шибко разрешалось. Но без этого ведь не научишься. Работал чертежником в чине коллежского регистратора, потихоньку двигаясь в умении глубже и чином выше. И само Горное управлением набирало силу, авторитет. Только что было возведено кирпичное здание, в левом крыле теперь был маленький Мияйкин кабинет. Хотя юноша в кабинете бывал нечасто, в основном пропадал в местах, где под открытым небом кипели работы. Люди вокруг ценили Митеньку за его знания и умения, доброе к ним отношение. Дмитрий Петрович Левзин взял в жены девушку, с которой в не столь далеком еще детстве катали снеговика – Олёнку Спиркину, Олёну Демьяновну. Вскоре в их семье родился сын Гриша. Позже и дочки Дашенька, Настюша.

На престол уже десять лет как взошла при поддержке гвардии «дщерь Петрова» ея величество Елизавета Петровна. В честь коронации новой правительницы, как отец рассказывал, в апреле семьсот сорок второго в центре Екатеринбурга зажгли десятков пять больших факелов. В воздухе крутились «шутихи». Народу на Плотинке наливали водку по чарке ковшом из бочки. Гуляли и гуляли, казалось без конца. Селение Уктус с железоделательным заводом (кстати, основанным даже немного раньше Екатеринбурга), еще в двадцатые годы получившим с подачи генерала де Геннина «имя цесаревны Елисаветы», назвали Елизаветом.

Димитрий Левзин год служил в помощниках отца, ставшего уже старшим канцеляристом. А в шестнадцать стал канцеляристом и сам. Точнее даже – выше подымай – картографом. На службе в основном рисовал и чертил схемы Екатеринбурга и окрестных мест с заводами, домами и церквами, лесами и озерами. В ту пору секрета из таких планов-схем еще не делали. Но словно на всякий случай и не обнародовали. В 1753 Митяйка был уже ундер-шихтмейстером, участвовал в большом и важном деле – новом картографировании Екатеринбурга. В апреле в уктусском лесу нос к носом столкнулся с медведем, выстрелил, но промахнулся, на той они с Мишкой и разошлись, точнее -разбежались. Хорошо, что не убил зверя, пусть живет. Приехал домой и из куска каштановой с белыми прожилками яшмы стал делать косолапого прохожего. Похож, ничего не скажешь!

Подружился Митяйка с молодыми братьями Якимом и Нефедом Жуковыми, не так давно приехавшими из Владимирщины, точнее – из селения Кибирево Крутецкой волости Владимирского уезду Московской губернии. Парни умные, веселые. И батя их Фёдор Леонтьевич хороший. Братья Яким с двадцать второго году рождения, Нефёд – с двадцать четвертого. Значительно старше Митяйки. Оба уже тридцатилетние, рвутся в купцы. Приехали так далеко от родных мест по причине гонений на веру Никоновых последователей. Родители Митяйки тоже сочувствовали «древлему благочестию» и поминали протопопа Аввакума, но не были столь уж упрямыми в этом вопросе. Когда было время сидели друг у друга в гостях, смело обсуждали вопросы внешней и внутренней политики, ругали Синод. Позже Яким и Нефёд вышли в купцы, обзавелись семьями. Дружили семьями, помогали друг другу. Хорошие теплые отношения были у Митяйки и его семьи со старшим товарищем Иваном Денисовым и его семьей. Оба художника и братья Жуковы частенько выбирались на рыбалку, особенно летом. Пели, пили, шутили.

Побывавший на Урале в 1746 президент Берг-Коллегии А. Ф. Томилов повстречался с Аврамовым и учениками, выпускниками школы и очень хвалил их, называл «нашей гордостию». И теперь в письмах делами школы интересовался. В 1751 заработала городская Гранильная фабрика.

Неожиданно пришла горькая весть. В мае 1753 внезапно умер от простуды столько доброго сделавший Митяйке и другим ученикам школы знаменования Мирон Васильевич Аврамов. Может, он не блистал как художник и чертежник, но он воспитал хороших художников и чертежников. Почти полгода сразу после окончания школы Дмитрий помогал своему наставнику в преподавательском деле. Но теперь перейти из горного ведомства на службу в школу он не хотел. Да и не взяли б, шибко молод для штатного учителя. Только семнадцать стукнуло. Его уже в горном ведомстве считали одним из лучших художников, чертежников. Обещали в обозримом будущем чин шихтмейстера, офицера значит. Вскоре замена Аврамову нашлась. Ванюшкины приятели Ваня Морозов и Егор Южаков2. И работу свою они стали делать очень успешно. В 1757 Кабинет Ея императорского величества Елизаветы Петровны потребовал в Санкт-Петербург 20 выпускников школ возрастом от 15 до 20 годов. В числе отправленных были и ученики, кои «рисовать и тушевать исправно умеют» – Д. Левзин, С. Вонявин и «совершенно рисовать умеют» – Л. Морозов, Н. Кайгородов, Ф. Иванов3. В столице выпускники работали усердно, плодотворно, и репутация Екатеринбурга с этих пор утверждаться стала.

Глава 2. ПЕНИЕ, ПОЭЗИЯ, ИМЕНИТЫЕ ГОСТИ И ПУГАЧЕВЦЫ

В рамках школы словесной осенью 1735 года в Екатеринбурге началась работа и музыкальной школы. Нужны ж Уралу певчие на клиросе, музыканты, более образованные и чувственно воспитанные люди. Способный слышать, воспринимать музыку, петь и читать по нотам более чуток к жизни, человеческим отношениям. А первые учителя помогут взрастить новый, более широкий круг учителей. Татищев и к этому отнесся с огоньком. Он почти всегда фонтанировал новыми идеями и старался доводить свои начинания до утверждения в жизни. Было затребовано в словесную школу «к пению книг нотных: Ермологов числом десять, Октаев нотных на восемь голосов числом десять, Триодей нотных числом пять, Обиходов или Трезвонов числом четыре, Ермологов нотных числом пять»4. Как без пособий обойтись, никак.

В штате поначалу было означено даже две вакансии учителя пения, но из-за перерасхода средств принять на работу второго учителя не удавалось. Жалование было маленькое, но не самое меньшее – восемнадцать рублей в год – это всё же не двенадцать. И в крайнем случае учителем может быть и ссыльным. По политическим, долговым, уголовным делам тогда ссылали немало, в том числе – образованных людей. Приходилось если что простить и повышенный интерес человека к хмельному зелью. Только б подрастающее поколение он учил хорошо. Ребята, по инструкции Татищева и по велению души, посещали церковные службы и пели церковном хоре. Приходили в ответ в школу певчие Диомид, Никодим.

Оркестр

Не только церковнослужительских детей, но и детей мастеровых, солдат, надлежало «учить пению по нотам, дабы в церкви искусными певцами быть могли»5. Только третий принятый в учителя пения – Феофилакт Митенев – запомнился ребятам и администрации. Он из ссыльных, некогда был монахом, сам пел душевно. Иногда мог растрогать до слёз. Он работал в школе с июня 1737 до сентября 1744. Брал для учащихся под расписку книги из церкви великомученицы Екатерины. Много нот постоянно переписывал. Очень интересно рассказывал о скоморохах, бродивших по Руси с 11 века и запрещенных патриархом Никоном перед тем, как он начал гонения на приверженцев старого обряда. Заразительно пел скоморошины, в которых было и непотребство всякое, но были и поучительные сценки городской и деревенской жизни, сказы о боярах и князьях, о ратниках, батыевом нашествии, о простодушных ротозеях и лихих разбойниках. Уличное пение и игры на дудочке встречались и после запретов, хотя уже не так размашисто и балагурно. Митенев хорошо разбирался в западноевропейской системе музыкального обучения. Обучение нотной грамоте было непреложной обязанностью учителя. Ученики к аттестации не только овладевали исполнительским навыками, но и должны были знать наизусть годовой круг пения, то есть актай, праздники, ирмосы, обедню, обиход как в знаменном, так и в киевском распевах. Киевское пение нужно было во время служб по праздникам.

Потом Феофилакта забрали его на службу в Военную коллегию. В последний год работы Митенев сделал свой третий выпуск, в том числе вручил аттестаты двоим блестящим отличникам из подъяческих детей Ивану Вторых и Сергею Пахотинскому. Тем самым, что приходили к Митяйке и его друзьям в трактире отметить окончание.

А затем последовало несколько коротких назначений, смерти подобранных учителей. Приезжавший в Екатеринбург в сорок шестом годе президент Берг-коллегии А. Ф. Томилов вник в вопрос обучения музыке, хотя решился он обстоятельно только через несколько лет. Школы пения («певчая школа») как самостоятельной учебной организации не существовало – на пение приходили по субботам учащиеся словесной и других школ. Причем обучение пению было то обязательным, то ориентированным именно на желающих приобщиться к музыке, а то и отобранных из числа желающих по голосу и слуху. Какое -то чередование добровольности и принудительности. Около шестидесяти ребят пели, играли на домре и флейте, отбивали ритмы на барабане, постигали азы нотной грамоты.

Помимо рисования, лепки и прочих художеств, а также пения и игры на музыкальных инструментах, в екатеринбургском обществе утверждалась и развивалась словесность. Конечно и этому изрядно содействовал Татищев, в первую очередь сам являвшийся автором обширных по объему и содержанию исторических фолиантах о жизни и деяниях наших предков от древних славян до птенцов гнезда Петрова и героев, мастеров, подвижников государства Российского последующих лет. Здесь научное и литературное творчество переплетались воедино. И путь дальнейшему развитию вербальной культуры, изящной словесности открылся многим тысячам наших соотечественников, земляков-екатеринбуржцев. Пишущим человеком был и В. де Геннин, написавший книгу «Описание Уральских и Сибирских заводов». В середине 18 века екатеринбуржцы приобщились к поэзии и фольклору через читавшийся поначалу в рукописном виде сборник «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым». Это фольклорное собрание, сделанное одним из служащих демидовского завода, названного «первым скоморохом России», стало замечательным явлением уральской и российской культуры. Впервые в истории русского фольклора появились подлинные записи русских былин и старых, старинных песен.

Сборник Кирши Данилова

Екатеринбург с первых дней своего существования привлек внимание иностранных ученых и путешественников, временно или на всю оставшуюся жизнь состоявшим на русской службе. Первыми из них были немецкий биолог, доктор медицины Даниэль Готлиб Мессершмидт и его спутник географ, бывший пленный шведский капитан Филипп Иоганн Страленберг. Причем Страленберг, проживший на Урале и в Сибири целых тринадцать лет, отразил в своих записках впечатление именно от тогдашнего Екатеринбурга: «Катериненбург. Совсем новый город в Сибирской губернии, а именно в Угорской провинции, на реке Исети между Уральскими горами. Крепость имеет четырехугольную форму, шесть полных и четыре половинных бастионов; река Исеть протекает через город, на ней большая плотина и у последней заложены заводы и фабрики… Все это приводится в движение рекой и водой через сорок два колеса»6.

В августе 1742 в Екатеринбург приехал немецкий и российский естествоиспытатель, академик Иоганн Георг Гмелин. Это был уже третий визит сюда знаменитого ученого и путешественника, прежде он приезжал в 1733 и 1734 годах. И это третье посещение «Катариниенбурга», называемым не крепостью-заводом, а именно «городом», было самым продолжительным. «Со времени моего предыдущего посещения, – отмечал Гмелин, – город несколько вырос с западной стороны. А после того, как разрушили вал, там на этом месте устроили палисадники, которые соединяют по прямой линии угловые бастионы, и эти палисадники образуют три стороны на юго-запад, запад и северо-запад, причем длина этих сторон 126 саженей, а посредине имеются ворота. В городе 460 жилых домов, а за пределами крепостных валов вверху по обеим сторонам пруда, а внизу по обеим сторонам реки Исети есть еще и предместья, где живет либо обедневший, либо свободный люд, который поселился здесь, ища пропитания, со времени закладки города и работал на заводах за поденную плату. В конце верхнего предместья, на восточной стороне пруда, на возвышенности стоит дом главного горного начальника, а рядом увеселительный сад, и отсюда, с этой высоты можно видеть весь город. В конце нижнего предместья, на восточной стороне реки Исеть, расположены госпиталь и аптекарский сад»7. Довольно подробно академик написал о находящихся здесь и административных органах. «Главный военный начальник в настоящее время полковник, – пишет Гмелин, – и в его подчинении в главной горной канцелярии находятся два бергмейстера. Земская и судная конторы, а также полиция обособлены. Земская контора подчинена полковнику, а судная гауптману, который возглавляет гарнизон. В каждой из этих контор имеется по секретарю, а кроме того есть еще один секретарь, который занимается архивными делами. Имеются и таможенные служащие, которые проверяют доходы шинкарен всей екатеринбургской округи, но подчинены они наместнику в Тобольске»8. Гмелин также отмечал, что в городе продукты дешевы, а также что на улицах нет пьяных. Гмелин был не только выдающимся ученым, но и отличным художником, рисовальщиком, тонко и четко запечатлевая растения, цветы и другую фауну посещаемых им мест. Екатеринбурга – в том числе. В общем город путешественнику в целом понравился.

21 мая 1745 раскольник Ерофей Марков нашел под Екатеринбургом первое в России рудное золото. Принес находку в Горное правление.  Отсюда и начиналась золотопромышленность не только Урала, но и всей России.

Все ворота крепости украсились в 1759 железными двуглавыми орлами. Екатеринбург обстраивался новыми административными постройками и жилыми домами. Повышение производительности понемногу улучшало качество жизни. Веселее и населённее стало. И люди говорили: «Глядите-ка, как хорошо теперь у нас!» Кто недавно приехал – не поймет, а кто с первых лет основания крепости-завода – тот уж точно поймет и порадуется вместе с другими такими же жителями. Основанная в 1738 Камнерезная мастерская в 1765 была реорганизована в Гранильную фабрику, ставшую потом известной не только на Урале, но и в стране. Через Екатеринбург в 1761 пролег Сибирский почтовый тракт.

В июне 1761 в Екатеринбург приехал французский астроном, аббат Жан Шап д* Отрош, командированный Парижской Академией наук в Сибирь наблюдать уникальное событие – прохождение Венеры по диску Солнца. Кстати из Петербурга это наблюдал в свой телескоп и русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов, высказав в этой связи несколько важных гипотез. Отрош построил в Тобольске небольшую обсерваторию и внимательно просмотрел движение Венеры, сделал необходимые записи и через Екатеринбург отправился на родину. Он распорядился обить свою повозку железом и установить даже небольшую медную пушку, стреляющую картечью. В Екатеринбурге путешественник стал посещать дома богатых и авторитетных жителей, сетуя, что скоро начнет голодать и что из всей провизии у него и его окружения остались лишь две жаренные курицы. По возвращении я обнаружил в своей маленькой комнатке в десять квадратных футов двух баранов, которые не переставали блеять, гусей, уток и кур. Все эти животные производили страшный шум. Мне пришлось выйти на улицу. Один солдат взял одного барана и отнес старушке, жившей по соседству»9. Отрош организовал обед на сорок персон и в свой телескоп предлагал гостям увидеть Луну и Юпитер, те были под впечатлением. Бронированную коляску пришлось оставить, но доехал астроном домой без особых проблем.

Продолжить чтение