Читать онлайн «Спят усталые игрушки…». Сборник рассказов

Иллюстратор Полина Пименова

© Наталья Левених, 2025

© Полина Пименова, иллюстрации, 2025

ISBN 978-5-0065-1985-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Анонимные матери

– Я мама Аси, – начала Первая.

Вишнёвое платье, длинные серьги, спокойный голос. Ей явно к пятидесяти, но выглядит моложе.

– Нам было по шестнадцать. Рано заводить ребёнка, да. Но мы так любили друг друга. Жить стали у моих родителей, свёкр и свекровь помогали деньгами. Когда Ася родилась, я любовалась ею каждую минуту. Вылитый отец. Кудряшки тёмные, с самого рождения. Ресницы длиннющие. Асе так шли яркие цвета, и я до сих пор присматриваю в магазинах красные платья. Иногда даже покупаю. Держу их на дальней полке, потом отдаю подругам или отношу в благотворительный магазин.

Первая замолчала. Серьги покачались и тоже замерли.

– Спасибо, что поделились с нами, – Ведущая обвела глазами группу. – Кто хочет продолжить?

– Давайте я, – откликнулась женщина, похожая на серую синичку-гаичку. – Но я с бумажками, можно?

Ведущая кивнула. Вторая порылась в сумочке и достала потрёпанную тетрадь с динозавриками на обложке.

– У нас Димочка. Мне было двадцать два, мы с Лёшей только закончили институт и сразу начали жить вместе. Свадьбу назначили через год, но Димочка не дождался – появился раньше. Он с младенчества любит книжки и даже сам пытается что-то сочинять.

Вторая подняла глаза от тетрадки и робко улыбнулась.

– Мы решили, что это генетическое, ведь его папа – журналист. Способности же передаются, правда?

Никто не ответил. Вторая снова уткнулась в тетрадку.

– Воспитатели говорят, что у Димочки хороший словесный интеллект. Он легко запоминает стихи и пересказывает. Может быть, он будет… Будет писателем…

Раздался лёгкий стук: это слёзы закапали на тетрадку.

– Спасибо за ваш рассказ, – Ведущая положила руку на плечо Второй. Та судорожно всхлипывала.

– Мы можем выслушать следующую участницу. Начинайте, когда будете готовы.

Какое-то время в группе стояла тишина, нарушаемая лишь шуршанием салфеток и вздохами. Ведущая молча выжидала. Сейчас начнётся. Непременно начнётся.

– У нас близнецы. Мальчик и девочка.

Третья была одета в цветастое платье с мягкими воланами. И вся она была какая-то круглая и плавная, как будто сейчас раздаст всем сладкие румяные оладушки.

– Пугали меня, что ссориться будут. Ан нет – с детства дружили, сын сестру защищал. Сейчас сидят за одной партой, помогают друг другу. У них интересы-то разные. Она биологию учит, ветеринаром хочет стать. А он как всякий парень – всё больше физикой да робототехникой. Но на олимпиады вместе ходят, для поддержки. Вот как дальше, не знаю.

Лицо Третьей скривилось, она сжала пухлые губы, затрясла головой.

– Вы дальше давайте, пусть другой кто…

– Третий ребёнок, нежданный, последний, к сорока годам, – чётко обозначила Четвёртая. Она сидела с прямой спиной на краешке стула и зачем-то обнимала закрытый ноутбук.

– Думали, что будет трудновато. Возраст всё-таки, да и старшие уже школу заканчивали. Но именно с ним я смогла как-то расслабиться наконец. Деньги есть, опыт есть, можно не спешить никуда. Первого бабушка вырастила, я крутилась как могла между учёбой и работой. К рождению второго руководителем стала. Ходить его няня учила, читать – репетиторы. А с третьим я как-то выдохнула. Всё сама: и сказки читала, и листья для поделок собирала. Как в своё детство вернулась, только лучше. Поняла, какое оно должно быть – материнство.

Четвёртая неожиданно ссутулилась, упёрлась подбородком в ноутбук и начала нервно смахивать с брючного костюма катышки от салфеток.

– У меня единственная дочка, любимая, больше бог не дал.

Пятая печально улыбнулась и стала похожа на приму чёрно-белого кино, царственную и ранимую одновременно.

– Имя я ещё в детстве придумала – Вероника. И снилась она мне – светловолосая, упрямая, красивая.

Пятая замолчала и прижала к губам ладонь. На тонких ухоженных пальцах поблёскивали серебряные кольца.

– Я не могу поверить, что так вышло. Просто не могу. Мне нечего больше сказать. Простите.

– Благодарю вас всех за вашу открытость, – Ведущая поднялась со стула. – Сейчас у нас будет перерыв. Напитки и небольшое угощение в конце зала. Во второй части мы поговорим о реальном положении вещей. Нам понадобится много сил и смелости. Пожалуйста, будьте бережны к себе и другим участницам.

***

– Нам было по шестнадцать, ну какой ребёнок, о чём вы… Но я хотела. Всё мечтала, каким бы он получился. Вот Асю и придумала. Я противозачаточные по утрам пила и каждый раз плакала – как будто я что-то внутри убиваю, Асе вред наношу. Но мама говорила, что мы только жить начинаем и всё ещё изменится. Так и оказалось: после школы у каждого своя компания, потом он в другой город поступил – и всё. Он уехал, да я и забыла его почти. А вот Ася рядом со мной всегда. До смешного доходило. Когда уже замужем была и впервые забеременела, начала читать статьи «Как подготовить ребёнка к рождению второго», представляете? Ну и про платья, да, я уже рассказывала. У меня же двое мальчишек. А я до сих пор как отдел для девочек вижу – так слёзы на глазах. Мне же хотелось и куклы, и косички, и платья, и на маникюр вместе…

– Лёша умер в двадцать три года. Мы свадьбу планировать начали, а тут пневмония, осложнения, аутоиммунное. Несколько месяцев мучений. Лёша всё говорил, жаль, что сына не успели родить, он всегда мечтал. Вот мы в утешение и выдумали Димочку. И какие у него глазки, и чем интересовался, и какие способности… Решили, что будем растить писателя. Обсуждали и в какой садик отдать, и какие кружки нужны, и где жить будем. Я всё в тетрадку записывала, вот в эту. Потом Лёша умер, а Димочка остался. Мы ведь его сочинили и любили, он как живой…

– Врачи сказали, это называется «дистресс-синдром». У двойняшек чаще бывает. Особенно если прежде времени. Дочку спасли, а сына не смогли. Я сначала решила, притворюсь, что его и не было вовсе. Живот маленький, никто и не знал, кроме мужа. Не вышло. Как призрак, везде с нами. Гляжу на дочку, какая она одинокая, – и жалко её так. Муж уговаривал второго завести, да не решилась я. Вдруг опять что не так пойдёт. Сколько же призраков у меня будет, и так крыша едет…

– Муж сказал: куда нам третьего, в наши-то годы. Только вздохнули свободно, путешествовать стали. К лыжам вернулись. У меня работа новая. Квартиру как раз купили – на четверых. Ну я и сдалась. Пошла на аборт. Всё вроде правильно, не жалею. Но иногда кажется, что матерью я побыть не успела. Как-то на бегу всё прошло. А сейчас вроде и хочется пообщаться – да какое с подростками общение, у них уже свои компании да интересы…

– Как же это несправедливо! Видит бог, я хотела ребёнка, сколько себя помню. Когда была маленькая, всю капусту вытоптала на даче: сестрёнку себе искала. Двоюродная сестра родилась – я от неё не отходила. Тётя рассказала, что ребёнок у неё в животе вырос. Сестра зимой родилась, я её сразу в пелёнках увидела – и решила, что дети так и рождаются, в пелёнках. А те вырастают из ниточек, которые женщина в течение жизни проглотила. Так я себе все носочки ободрала: нитки выдирала, скатывала в клубочки и глотала, чтобы моему ребёночку холодно не было. Как я хотела родить! Когда сказали диагноз, думала умру на месте. Муж утешал, предлагал усыновить. Но я не смогла, чужая кровь. Я же с детства представляла, что он внутри меня растёт… Как же несправедливо…

***

– Мы приступаем к третьей, заключительной части.

Ведущая обвела взглядом группу. Участницы ещё всхлипывали, но казались решительными. Хорошо, что она сделала перерыв подлиннее.

– Напоминаю, вы вольны сами выбирать подопечную. Начинайте говорить, когда будете готовы. Если не хотите слушать, скажите об этом или выставьте ладонь вперёд.

– Я хочу рассказать про мальчика-близнеца, можно? – Вторая неуверенно взглянула на ведущую.

– Давайте спросим у участницы. Скажите, вы согласны выслушать рассказ?

Третья кивнула, сложила мягкие руки на цветастых коленях.

Вторая вспорхнула с места, сцепила пальцы и затараторила, как отличница на уроке:

– Ваш мальчик выиграл олимпиаду по робототехнике и поехал на международные соревнования. Там его заметили люди из университета и предложили стипендию в школе для одарённых подростков. Вы за него волновались, но решились отпустить. А ваша дочка скоро найдёт себе сильного и смелого парня, который будет её любить и никому не даст в обиду. Всё!

Вторая села, неловко расставив ступни. Третья охнула, потом пересела, обняла Вторую за плечи, что-то прошептала на ухо. Так они и сидели вместе, как мать и дочь. Казалось, сейчас запахнет оладьями. Но тут Третья вздохнула, отняла руки и повернулась в круг.

– Ох, ну довольно сырость разводить. Я вам вот хочу сказать про последыша.

Четвёртая вздрогнула и вся как-то подобралась. Пиджак её натянулся, пуговички выстроились в тугой рядок.

– Я слушаю.

– Про мальчонку не придумалось, уж не взыщите. Я про вас скажу. Вы молодая ещё. И дети почти взрослые. Самое время для себя пожить, пока внуками не одарили. Молодая бабушка – красота! Вас за мать их будут принимать, вот честное слово. Внуков вы и ходить научите, и читать, и дом весь в поделках будет – только успевай разгребать. В цирк сводите, в театр. Все завидовать будут – что вам, что внукам вашим.

– Спасибо вам… Я как-то не задумывалась. А ведь и правда, я буду бабушкой!

Лицо Четвёртой медленно осветила улыбка – как солнце пробилось в еловый лес.

– Конечно будете!

– Ещё какой!

– И в футбол ещё сможете играть.

– И на лыжи их поставите!

Участницы наперебой предлагали варианты. Ведущая пыталась сохранить очерёдность, но потом решила не противиться стихии.

Жизнь набирала обороты.

Четвёртая начала заниматься спортом, чтобы кататься с внуками на лыжах.

Димочка пошёл по стопам отца и стал журналистом. Ездил по командировкам, иногда писал рассказы. Мать его почти не видела, но очень гордилась сыном.

Асе было уже за тридцать, она жила на другом конце страны с мужем. С матерью созванивалась редко, но разговаривали обстоятельно, подолгу.

Всё складывалось удачно. Но что-то не давало Ведущей покоя.

Пятая! Дети в капусте, пелёнки из ниточек… Она выглядела оживлённой, предлагала идеи для Димочки и что-то объясняла про олимпиадную систему. Но про её ребёнка – Веронику – не сказали ни слова.

Пятая перехватила взгляд Ведущей.

– Обо мне волнуетесь? Ничего, мне не обидно.

Голоса смолкли. Участницы в замешательстве посмотрели на Пятую. Она печально покачала головой и выставила вперёд узкую ладонь. Звякнули браслеты.

– Столько лет прошло, боль утихла. И Веронику вспоминаю всё реже. Сложно другое. Вы понимаете, я совсем одна с этим. Боюсь рассказать – что подруге, что маме. А пришла сюда – и не одна. Спасибо вам. Всем вам. Простите, я так давно не плакала, а тут, кажется, можно…

– Можно.

Ведущая потянулась за салфетками, но вокруг Пятой уже образовался заботливый кружок. Ей протягивали платочки, воду, гладили по плечам, щебетали слова утешения. А потом плакали сами, обнимались, переходили на «ты», предлагали встретиться…

Ведущая выдохнула и откинулась на спинку стула. Получилось. Отпустили. Дальше они сами.

***

Ведущая вошла в квартиру, стряхивая снег с потемневших от влаги кудряшек. Быстро скинула пальто, обувь и прямиком прошла к столу с эскизами. Включила лампу, достала карандаши. Быстрыми шрихами набросала черноволосую женщину в красном платье и с длинными ресницами, юного взъерошенного журналиста с фотоаппаратом и ноутбуком. Остальных можно и потом, а эти двое стояли перед ней как живые, надо успеть. Вымечтанные, любимые, нерождённые дети. Пусть живут – хоть так.

«Как прошло?» – звякнул телефон сообщением от супервизора.

Ведущая отложила карандаш.

«Хорошо, всех отпустили. Много поддержки».

«Рада слышать. Завтра обсудим подробнее. Как сама?»

«Устала, иду спать. До завтра».

Она отложила телефон, но тот звякнул снова. На сей раз сообщением от клиентки: «Я готова забрать заказ, удобно ли встретиться сегодня? Или, может, доставка?»

Ведущая с усилием поднялась из-за стола и подошла к стеллажу, где были расставлены причудливые куклы. Дети, подростки, несколько взрослых. В школьной форме, в купальниках, в летних платьях. Все красивые, неповторимые. Все любимые.

Ведущая сняла с полки фигурку мальчика в джинсах и полосатой футболке. Коленька, из её первой группы. Льняные волосы, кобальтовые глаза. Ботиночки из фоамирана – ох и намучилась она тогда, по неопытности. Коленька любил машинки – пришлось покупать коллекционную модельку. Но работа того стоила. Мальчик готов.

«Готова встретиться с вами через полчаса на площади. Доставку не хотелось бы, свои работы я передаю из рук в руки. Оплата по факту, если заказ вам подойдёт».

«Уверена, что подойдёт! Они у вас все такие живые, как будто с реальных людей срисованы!»

Ведущая улыбнулась и начала упаковывать работу. Коробка, мягкая бумага, наполнитель, пакетик со сменной одеждой. Памятка: имя, из чего сделан, как ухаживать, почему не давать детям. Люди не привыкли к куклам-компаньонам, а она устала объяснять.

Оставалось ещё полчаса. Есть время поработать.

Ведущая вернулась к стеллажу, достала из глубины ещё одну куклу.

Девочка, лет десяти. Орехово-зелёные скульптурные глазки, кудри из светлого шёлка. И её особая гордость – платье из креп-шифона цвета персика, с карамельной отделкой.

Ведущая положила девочку на рабочий стол и тоненькой кисточкой начала прорисовывать брови. Кинула взгляд в зеркало – да, получается похоже.

Изнасилование в двадцать лет. Беременность. Хотела оставить, по УЗИ обещали девочку. Мамины слёзы, папины крики. Врач клялся, что всё пройдёт хорошо и дети ещё будут. Клятвопреступник.

Девочка почти готова. Ресницы бы подлиннее. На днях привезли такое изящное кружево – может, сделать ей зонтик от солнца? Или пелеринку? С кудряшками будет прелестно смотреться.

Когда-нибудь она отпустит эту девочку. Но не сейчас. Ещё рано. Она не готова.

Уже-не-Ведущая нежно поцеловала дочь, оделась, взяла коробку и вышла в снежный вечер.

Всё на свете – сказка

Будильник, разлепить глаза, ещё бы пять минуточек… Но воспитательница просила не опаздывать, утром репетиция. Лена потягивается, зовёт дочку: «Котёнок, просыпайся потихоньку».

Прошлёпать голыми ногами по холодному полу, включить чайник, умыться, достать в полутьме из шкафа что-нибудь немятое.

Лена открывает балконную дверь – проверить погоду. В лицо бьёт дождь со снегом. Хорошо бы надеть зимние куртки, но искать некогда, сойдут и пальто, главное – шарфы потеплее. Лена идёт в прихожую, перебирает на полке шапки, шарфы, перчатки – всё такое лёгкое, почти летнее… Кричит в сторону ванной: «Катюш, умывайся быстрее, завтрак не успеваем, в садике поешь!»

Катюшка выходит из ванной. Лицо сонное, волосы растрёпаны, но одета. В руках осенняя поделка – грибочки в корзинке. Ставят в пакет, накрывают лёгким шарфом – дай бог, не промокнет. Лена обматывает Катюшкину шею маленьким шарфом, помогает надеть пальто, большим укутывает снаружи. «Мама, а где шапка?» Лена вздыхает: «Нет времени искать, наденешь мою, у меня капюшон». Катюшка хнычет: шапка колется. Лена утешает: зато яркая, машина не собьёт. Чудом находят парные варежки – и вперёд, под снег.

Лена идёт быстрым шагом, одной рукой тянет Катюшку, в другой мотыляется по ветру пакет с поделкой. Идти трудно, холодный дождь сечёт лицо. Катюшка опять хнычет: «Мама, не хочу в садик!» Лена привычно талдычит, что такой порядок, взрослые – на работу, дети – в садик, образование и социализация, без этого никуда, и сколько можно повторять? Катюшка не унимается: «Мама, мне страшно!»

Звенящая нотка в голосе побуждает Лену обернуться и посмотреть на дочь. Катюшка часто моргает и сжимает губы – прямо как её отец. Но тот сразу начинал кричать, а Катя молчит, просто хмурится. Лена вздыхает: ну что опять случилось? Катюшка жалуется, что Вова обижает, забирает полдник, пока Аниванна не видит, а вчера порвал её рисунок, прямо на занятии, а с мальчишками даже дерётся. «Ты просто к нему не подходи, – говорит Лена, – а я поговорю с Анной Ивановной. Бежим, совсем опоздали».

Когда они добегают до садика, дождь становится снегом, мягкими хлопьями падает на плечи. Катюшкины щёчки румянятся в цвет шапочки. Лена снимает варежку, тычет пальцами в ледяные кнопки домофона, но дверь распахивается сама. Их оглушает голос заведующей Инны Львовны: «Шапошниковы! Что ж так поздно? Репетиция идёт! Лена, ты беги, мы тут сами».

Лена сбивчиво, по-детски оправдывается, мол, будильник, дождь, поделка… Рядом с Инной Львовной Лене всегда шесть лет, ведь заведующую даже мама побаивалась. Лена чмокает Катюшку и убегает на работу.

В офисе Лена стряхивает с пальто мокрый снег, вешает сушиться шарф, переобувается. Наконец включили отопление, женщины сняли тёплые кофты, запестрели блузками. Лена тоже снимает свитер и идёт на кухню за кофе. Лена не любит утренней болтовни. Но сегодня в офисе спокойно: видимо, многие стоят в пробках или вообще решили не приезжать. Из чайника вырывается пар, звенят чашки, кто-то заваривает земляничный чай… Лена позволяет себе задержаться и даже присесть на краешек табуретки.

Кухонный разговор вертится вокруг сказок. Громче всех возмущается Вита: «Ну вы представляете, велят читать народные сказки. А у меня к каждому сюжету вопросики. Взять отца Золушки – он о чём думал? Не видел, как с дочкой обращаются?»

Остальные наперебой подхватывают: «А мама Рапунцель? А Гензель и Гретель как вам? Родители решили их не кормить и отвели в лес – нормально?» – «Критикуешь – предлагай! Что им было делать? Самим убить, чтоб не мучились?» – «Фу, девчонки, что за темы у вас с утра?» – «Какие сказки, такие и темы! И как такое детям читать? Моя в средней группе, там Красная Шапочка. Вот вы мне скажите: какая мать отправит дочь одну через лес? Ведь знала же про волка! Лен, у тебя ж дочка тоже в средней? Ты как объясняла?»

Лена растерянно смотрит на коллег. Таких вопросов Катюшка не задавала. Хотя они и сказку читали, и мультик смотрели. Даже ходили на спектакль в Большой театр кукол – правда, Катюшка тогда была совсем маленькая и запомнила только яркую афишу и фотографа с кроликом в фойе.

Коллеги ждут, и Лена говорит первое, что приходит в голову: может быть, у мамы были другие дела? Или она не подумала, что опасность реальна?

Лене кажется, что её ответ банален. Коллеги пожимают плечами, а Эвелина даже слегка кривится. Эвелина читала Юнга, Проппа и даже Клариссу Эстес. В её присутствии Лена сжимается и кажется себе глупышкой из средней группы, которую экзаменует всезнающая второклассница.

Эвелина ударяется в архетипические толкования: инициация в лесу, обряд временной смерти, образ жестокой матери, волк как архетип Тени…

«Опять накрутили со своим Проппом!» – это фыркает новая юристка, которую взяли на комплаенс. Проще говоря – следить за порядком и стучать на тех, кто порядок нарушает. Юристка утверждает, что Красная Шапочка – про важность дисциплины. Говорила же мама не сходить с тропинки. Красная Шапочка отвлеклась на цветы – и вот результат. Юристка демонстративно отвечает на деловой звонок и выходит из кухни.

Всем неловко. Настроение спасает Ася: «Ой, девочки, вы всё усложняете! Красная Шапочка – чистый секс. Вы же знаете, что в оригинале там не шапочка, а капюшон? Ничего не напоминает?

Девчонки краснеют, давятся смехом, радуются женскому сообщничеству. Дверь распахивается, смех застревает у Лены в горле.

На пороге главбух Лидия Аркадьевна: «Я-то голову ломаю, где вся бухгалтерия, а они тут сказки обсуждают! Одни юристы работают!»

«Лидочка, такая хмарь на дворе, дай девчонкам хоть согреться с автобуса», – главная финансистка, как всегда, на защите молодёжи. Лидия Аркадьевна смягчается: «Понимаю, и давление низкое, я еле встала. Девки, я булок купила, чтоб повеселее, угощаю. Ленок, подсуетись».

Лена принимает из рук Лидии Аркадьевны бумажный пакет, сладко пахнущий творожной выпечкой, выкладывает на тарелку упитанные булочки.

Девочки наливают чай, разбирают булочки, стряхивают с юбок ароматные крошки, болтают. Лидия Аркадьевна запихивает в рот сразу полбулки и становится похожа на зайчиху из сказки Сутеева. Прожевав, включается в разговор: «А может, она о больной матери заботилась, а? Дети в те времена – расходный материал, лет до семи так точно. А мать у человека одна! – Лидия Аркадьевна строго обводит глазами пёстрый кружок. – Эх, молодо-зелено, вот постареют ваши матери – поймёте. Всё, работать».

Лена моет чашки, возвращается на рабочее место и углубляется в таблицы, но где-то на краешке сознания скребётся вопрос о Красной Шапочке.

На обед Лена идёт одна. Заказывает бизнес-ланч: «Суп и выпечку, пожалуйста, с собой, мне для ребёнка» – и утыкается в телефон. Мамские чаты, специалисты по фольклору, славянские сектанты – у всех свои трактовки сказок, и Лена запутывается вконец.

Наконец Лена не выдерживает и звонит подруге. Маша – психолог. Не сказкотерапевт и не специалист по родовым программам, а обычный школьный психолог. Зато у неё своя голова на плечах. Через восемь гудков Маша наконец берёт трубку, и Лену оглушает звон детских голосов – видимо, перемена.

Лена лепечет: «Маш, прости, я быстро. Может, вас учили на курсах каких. Вот в „Красной Шапочке“ – мама зачем её отправила в лес? Ведь далеко же. И она же знала, что там волк?»

Маша перекрикивает гомон: «Не помню особо. Вроде бы сказки – это запакованный народный опыт. Всё на свете – сказки. А чтобы конкретно… Разве что по Фрейду, типа красный цвет – это менструация, а у Красной Шапочки борьба либидо и мортидо. Ерунда, короче. Стой, кому сказала!»

Лена уже готова поблагодарить и отключиться, но тут Маша упоминает, что этот вопрос – годный проективный тест. Правильного ответа нет. Важно, как человек на этот вопрос отвечает. И ответ даёт о нём информацию. «Вот ты, Лен, что ответила?»

Лена повторяет свой банальный ответ: мол, мама была занята, недооценила опасность, и… «Ой, Маш, прости, из садика звонят».

Лена ставит звонок на удержание и слушает Инну Львовну. Внутри всё холодеет. Лена хочет сжаться в ледяной комок и больше не существовать. С усилием она выползает из-за столика, не забывает оставить деньги за ланч, забывает пакет с супом и тёплый шарф, набрасывает на плечи пальто и несётся на остановку, по пути записывая голосовое главбуху Лидии Аркадьевне.

Катюшка сидит на диванчике в кабинете заведующей и листает книжку Шарля Перро, в носу у неё окровавленная вата. Инна Львовна протягивает Лене стакан воды: «Что ж ты такая нервная, Шапошникова, да всё в порядке уже, ну подрались немного, и крови-то совсем чуть-чуть».

Лена послушно глотает воду, садится на диван к дочери. Инна Львовна увещевает: «Ты не волнуйся, Вовку мама забрала, извинялась, телефон твой просила, я дала, ты уж прости». Говорит, что мама Вовы обещала принять меры. Хвалит Катюшку – мол, девка-то не промах, вся в бабку, и даже не себя защищала-то, а подружку. Для порядка журит обеих: девочкам драться неприлично, должно быть воспитание…

Лена обнимает дочку, задевает плечом её носик. Тот опять начинает кровить. Они идут к медсестре, меняют вату. Лена дрожащими руками вызывает такси до дома – уж по такому случаю можно потратиться.

С непривычки Лена забывает выбрать в приложении детский тариф. Таксист злобствует, отказывается везти, но видит лицо Катюшки и смягчается: «Кто ж тебя так?» Катюшка бойко рассказывает про Вову, полдник, Соню, драку и что нечего девочек обижать! Таксист усмехается – боевая девчонка! Машет рукой, открывает заднюю дверь, сооружает Катюшке сиденье из одеял. Такси принимает их в своё тёплое нутро и тащится по пробкам в сторону дома.

Катюшка томится, просит сказку. Лена силится вспомнить что-нибудь про женское воспитание, но в голове по-прежнему елозит Красная Шапочка. Катюшка сразу перебивает: «А почему мама посылает Красную Шапочку в лес одну? А вдруг волк?» Лена мешкает, вспоминает психолога Машу и просит дочку ответить самостоятельно.

Катюшка часто моргает, смотрит в окно, на водителя, трогает ватку в носу. «Может, чтобы Красная Шапочка училась жизни? Ну как ты меня водишь в садик, да? В древности же садиков не было. А лес был».

У Лены перехватывает дыхание. Она смотрит на свою тёплую красную шапку, которая так ладно сидит на Катюшкиной голове, вспоминает корзинку с грибочками, социализацию, мальчика Вову. Прижимает Катюшку к себе так крепко, что расползаются одеяла. Сдерживается изо всех сил, но глазам становится так горячо, что терпеть уже никак.

Катюшка обнимает мать тёплыми ручками, гладит по волосам: «Мам, да ладно, ну не болит уже ничего, Вова обещал, что больше так не будет, он сам знаешь как испугался, а девочки теперь со мной дружат, Соня шоколадку подарила, ну не плачь, ну ма-а-ам…»

Если ты станешь маленькой

– Это буква А, для Аркаши.

Мила протянула сыну объёмный вкладыш из коврика-алфавита. Они сидели на полу в гостиной, вокруг лежали стопки пособий, но Мила решила начать именно с коврика: нейропсихолог говорил, что Аркаше важны тактильные впечатления.

– Потрогай её. Чувствуешь, шершавая? Как корка а-а-а-нанаса, да? А теперь произнеси.

– Аааааа, – послушно протянул Аркаша и покосился на сестру Юлю. Та делала уроки за большим столом, полностью погрузившись в тетрадки.

– А, бе, ве, ге, де, е, ё, же, зе, и… – затараторил четырёхлетний Миша.

Он отложил энциклопедию с динозаврами, слез с дивана и подошёл к маме с братом, задев ногой букву Г. Та вечно топорщилась, не желая укладываться в мягкую рамку пособия.

– Ты молодец. – Мила погладила Мишу по голове. – Но Аркаша должен сам. Аркаша, возвращаем букву А на место.

Аркаша засопел, втискивая жёлтую букву А в синее гнёздышко. Та недовольно заскрипела, но в конце концов подчинилась.

Юля отложила русский язык и взялась за учебник алгебры.

– Мам, тут совсем мало задано. Может, потом кино посмотрим?

Мила кивнула и достала из коврика следующую букву – на сей раз красную и гладкую.

– А это какая? Вспоминай, вчера учили.

Аркаша молчал. Мила достала из конверта картинку с красным барабаном и сунула Аркаше под нос. Не помогло.

– Это Б, балда! – воскликнул Миша.

Аркаша уткнулся головой в коврик и начал раскачиваться взад-вперёд.

– Отстань от него! – возмутилась Юля. – Ему труднее, чем тебе. Но всё равно надо учиться.

– Да! – Аркаша неожиданно вскинул голову. – И пойти в школу! Как Юля!

Аркаша схватился за край стола, с усилием поднялся и заглянул Юле в тетрадку.

– Мам, я пойду в школу? В следующем году. Когда будет семь лет. Да?

– Посмотрим, – вздохнула Мила, убирая карточки в конверт. – Может, лучше в восемь.

– В садике говорят, что в восемь идут в школу только дураки, – заявил Миша.

– Я больше не могу, – Юля закатила глаза и резко захлопнула учебник. – Всё, алгебра, потом увидимся. Давайте уже кино смотреть.

***

После лечебной гимнастики в ванне Аркаша пах мылом и радостью, совсем как маленький. Мила завернула сына в халат, прижала к себе и повела в детскую, где Юля уже раскладывала пижамы по кроватям, а Миша выбирал книжки для вечернего чтения.

– Мам, ну чего ты?! – Юля бросилась к Аркаше, помогла ему сесть на кровать и выпутаться из халата. – Необязательно его каждый день купать. Он же не маленький.

– Нейропсихолог сказал, обязательно. – Мила устало опустилась на Мишину кровать. – И гимнастика. Там какие-то связи нарабатываются… Не помню уже.

Аркаша сидел на кровати и изучал пижаму. Потом выжидающе посмотрел на мать.

– Давай сам! – раздражённо бросила Юля и направилась к книжным полкам, помогать Мише.

Аркаша послушно взял штаны и начал крутить их в руках.

– Кстати, о маленьких, – Миле хотелось сменить тему. – Как вам кино? Вы бы хотели тоже уменьшиться, как те дети?

– Нет! – выпалил Миша, отрываясь от книжного шкафа. – Страшно! Собака съест. Или дверь раздавит. Или чашка упадёт. Или…

– Ну ты паникёр! – рассмеялась Юля и протянула Мише очередную энциклопедию. – Держи, вот про твоих насекомых. А я бы хотела уменьшиться. Забралась бы внутрь часов. Или погуляла в ноутбуке. Интересно, как всё выглядит изнутри. А ты, Аркаша?

Аркаша молчал.

Юля вздохнула, подошла к брату, присела на корточки и заглянула ему в глаза.

– Аркаша! Я спросила, ты бы хотел уменьшиться? Как в фильме?

Аркаша притянул к себе мягкую игрушку – старого одноглазого пёсика. Потом заговорил, глядя в пол:

– Я бы сел тебе на плечо. И пошёл учиться в школу. Можно? – Аркаша вскинул голову и посмотрел на Юлю с такой надеждой, что у Милы всё сжалось внутри.

– Конечно! – откликнулась Юля. – Но на плече опасно. Я бы носила тебя в пенале, а во время уроков ставила на парту, подойдёт?

Аркаша кивнул и начал запихивать ногу в пижамные штаны.

– Мам, а ты? – спросил Миша, забираясь в кровать. – Ты бы хотела стать маленькой?

Мила задумалась.

– Я бы хотела увидеть мир насекомых, как в твоей книжке. Или пожить в часах, как Юля. Но только недолго. А в фильме, там же они остались маленькими навсегда. Вот представьте, я уменьшусь, и на всей земле не найдётся для меня лекарства. Что же вы будете делать?

– Купим себе другую маму! – выпалил Миша.

– Что?! – воскликнули хором Мила и Юля.

Аркаша только странно икнул и молча уставился на брата.

Тот смущённо заёрзал в кровати и принялся объяснять.

– Возьмём сто тысяч миллионов денег и купим. Если ты станешь маленькой, кто будет за нами смотреть? Папа не сможет, ему надо на работу. Значит, нам нужна новая мама.

Мила не знала, смеяться или плакать. Но пока дети не уснули, шанса на слёзы не было.

– А ты? – Мила посмотрела на Юлю. – Вот представь, я раз – и уменьшаюсь. Что будешь делать?

Юля задёрнула шторы, включила ночник и встала у двери, прислонившись плечом к косяку.

– Придумаем что-нибудь с папой. Купим тебе маленький ноутбук. Кукольный домик сделаем – в стиле прованс, как ты любишь. Всё светленькое, обои в цветочек. Одежду у портнихи закажем. И усилитель звука.

– А усилитель зачем? – не поняла Мила.

– А как ты нами руководить будешь? Я против новой мамы, если что! Хотя бы готовить меня научи!

Юля засмеялась, и Миле немного полегчало.

– Ладно, я пошла. У меня ещё алгебра.

Юля потрепала братьев по макушкам, приобняла Милу и выскользнула из комнаты. Миша тут же сунул Миле книжку. Аркаша умудрился надеть штаны задом наперёд и теперь изучал ворот пижамной футболки.

***

Саша ел разогретый ужин и смотрел вроде как на Милу, а вроде как и сквозь неё. В квартире было темно и тихо.

– Так что насчёт выходных? – поинтересовалась Мила.

– Что? Прости, завис. Устал очень. Что ты хотела на выходных?

– Да неважно. Ешь и ложись, полночь скоро.

В свете лампы лицо Саши казалось совсем осунувшимся, под глазами залегли тени. Мила погладила мужа по плечу и подложила ему ещё картошки. Первая порция исчезла за считаные минуты.

– Угу. Спасибо, – Саша улыбнулся жене – Пообедать на работе не успел. Вот видишь, отъедаюсь. Очень вкусно! А ты что не спишь?

Мила села напротив мужа, потёрла глаза руками.

– Аркаша возился долго. Потом Мишу разбудил, ну и по кругу.

Саша отложил вилку. Мила понимала, что он сейчас скажет. Ждала и боялась этого.

– Послушай, я, конечно, опять не вовремя с этим разговором. Да и когда он вовремя… Но ты всё-таки подумай насчёт интерната. Всё понимаю, но на тебя уже смотреть больно. И Юльке несладко. Она, конечно, помалкивает, но…

Мила сидела не шевелясь. Кусочек картошки на Сашиной вилке жирно поблёскивал под тёплым светом лампы, и Мила почему-то не могла оторвать от него взгляда. Всё понятно, все устали. Она не справляется. Но она не могла об этом говорить. И думать. Не сейчас.

– Я не тороплю, – Сашин голос звучал мягко, затягивая Милу в неведомую глубину. – Но давай как-нибудь поговорим предметно. Может, на выходных? Я с шефом обсудил, у него жена в этой системе. Говорит, есть хорошие варианты с доплатой.

Молчание Милы Саша принял за одобрение, заговорил оживлённее.

– Там же специальные учебные программы есть. Адаптированные для таких детей. Дадут ему тьютора, будет под присмотром. Читать научится наконец. А на выходные домой можно забирать.

Мила не двигалась.

– Извини, ты и так расстроена, понимаю. Просто обещай подумать, ладно?

Мила с трудом разомкнула губы. Слова упали изо рта, как крупные капли слёз.

– Я обещаю. Обещаю подумать.

***

– Маааам!

Мила вздрогнула, села в кровати, огляделась. Слева похрапывал Саша. Устал, бедняга, даже не шелохнулся. Справа, опираясь о стену, маячила тёмная фигурка с игрушкой в руках.

– Аркаша? Ты чего? Давай шёпотом.

– Мам, я придумал, – прогудел Аркаша, и Мила вспомнила, что шёпотом он не умеет.

– Тсс, идём в гостиную. Сейчас помогу.

Не включая свет, они пробрались в гостиную и упали на диван. Мила распутала одеяло и накрыла их обоих с головой, чтобы не будить остальных разговорами.

– Что ты придумал? Рассказывай!

– Нигде на земле нет лекарства, да?

– Ты про уменьшение? Да, нигде на земле, – подтвердила Мила.

– Ни-где-на-зем-ле! – выдохнул Аркаша в горячей пододеяльной темноте. – Но ещё есть космос!

– И что в космосе?

Мила спросила по инерции, но внутри неё вдруг начал бить маленький барабанчик. Как будто её действительно уменьшили, она уже состарилась в кукольном домике и ждала поездки на кукольное кладбище, но вдруг появилась слабая надежда на спасение.

– Я возьму сто тысяч миллионов денег и куплю ракету. И мы полетим на другую планету. И найдём там лекарство. И ты снова станешь большой.

– Хорошая идея. А если у них нет лекарства?

Мила задала вопрос и тут же молча выругала сама себя. На мгновение ей показалось, что она обсуждает реальную проблему и близкий человек сейчас предложит спасительное решение.

Мила чуть откинула одеяло, чтобы увидеть реакцию Аркаши на свою ошибку. Но тот, кажется, не огорчился. Просто нахмурился и начал ковырять второй глаз игрушечного пёсика. Потом положил голову Миле на плечо.

– Придумал. Полетим дальше. Найдём маленькую планету, где всё маленькое. И вещи, и люди. Тебе будет удобно там жить.

– А как же ты?

– Буду с тобой. Там я буду самый большой. И сильный. Да? – Да, – подтвердила Мила. – Ты точно будешь самый сильный!

– Как Гулливер из книжки. Буду носить камни и строить дома. И пожары тушить. Будем вместе жить, да?

Голос Аркаши становился всё глуше и вскоре совсем затих.

– Обязательно, – прошептала Мила.

Она упустила момент, когда Аркашу можно было вернуть в постель. Теперь его голова отяжелела и давила ей на плечо, а маленькое тело совсем расслабилось.

Свободной рукой Мила дотянулась до окна и прикрыла форточку, чтобы не сквозило. Подвинула поближе подушки и плед, устроила себя и сына поудобнее и закрыла глаза.

Так она лежала и чувствовала себя очень большой. Такой большой, что еле помещалась в квартире – как Алиса в стране чудес.

И сильной, как Гулливер, которому по плечу самые тяжёлые камни.

– Будем вместе, – прошептала она на ухо сыну и тоже провалилась в сон.

Я не дам тебя в обиду

Катя выдавливает тональный крем в руку. Он должен согреться – так написано в инструкции. Похлопывая, наносит крем на щёку матери. Та морщится от боли и тут же пытается улыбнуться дочке. Катя заканчивает работу над разбитой щекой и приступает к здоровой. Загадывает: если получится сделать их одинаковыми, то утро пройдёт спокойно.

– Мам, ну когда это кончится? – вздыхает сестра Марина, не отрываясь от телефона. Марина сидит за кухонным столом, у локтя – чашка с чаем и пиалка с мюсли. Катя тоже хочет мюсли, но маме надо успеть на работу.

– Молчи! – отрезает мать. – Это наше дело, семейное!

– А мы с Катькой что, не семья?

– А вас он кормит и одевает!

Мать поворачивается к Марине так резко, что крем смазывается и попадает ей на ухо.

– И я вас в обиду не даю. В народе говорят: семья без мужа – что рыба без головы.

– Ага, а ещё говорят, что злого любить – себя губить! – откликается Марина.

– Поговори мне тут! – сердится мать. – Продолжай, детка, – это уже Кате.

Входит отчим. В кухне сразу становится тесно и будто нечем дышать, хотя сегодня утром от отчима не пахнет перегаром. Он даже принял душ и побрился. Но Катина рука всё равно замирает, а плечи сжимаются.

– Для кого марафет наводишь? – Смуглое лицо отчима кривится, кустистые брови сдвигаются.

– Так синяк же… Клиенты же… – лепечет мама. – Катька вот помогает. А ты садись завтракать. Марин, поухаживай за кормильцем.

Марина дёргает плечом, но встаёт и идёт к чайнику. Отчим смотрит на неё тяжёлым взглядом.

Катя накладывает тональный крем на вторую мамину щёку – для симметрии. Ну вот, почти получилось.

***

Катя разглядывает кленовые листья на тротуаре. Ночью были заморозки, листья покрылись инеем, поблёскивают на солнце. Катя наступает носком ботинка на лист, и тот с хрустом ломается.

– Кать, идём уже!

Маринка дописала сообщение в телефоне и выжидающе смотрит на сестру. Хотя торопиться незачем. Они, как всегда, вышли из дома пораньше, чтобы не отсвечивать: отчим сегодня опять с похмелья. Может, даже школа ещё не открыта. Катя выбирает следующий лист, для второго ботинка, и наступает на него. Всё, ощущения в ногах сравнялись, можно идти дальше.

Марина смотрит на Катю – но не в глаза, а куда-то ниже. Протягивает руку и тянет сестру за воротник блузки.

– Это что, моя? С шестого класса? Да она ещё тогда по швам расползалась! Во мать даёт, ну сколько можно экономить!

– Ничего, мне нравится твоя одежда, – отвечает Катя.

Марина фыркает, отворачивается и идёт в сторону школы. Катя плетётся следом.

Катя и правда любит носить Маринины вещи. Конечно, блузки ей всегда достаются в пятнах: Марина не слишком аккуратная. Но Катя приучилась их отбеливать. Всё равно Маринины вещи лучше, чем мамины. Во-первых, по размеру подходят. А во-вторых, в них Катя чувствует себя увереннее. Как в броне или кольчуге. Даже иногда играет «в Марину», особенно когда нужно дать отпор школьным обидчикам или выяснить у математички, за что же ей поставили пять с минусом, а не просто пять.

– Как меня это достало… – говорит Марина то ли Кате, то ли сероватому небу, то ли ободранным пятиэтажкам на пути.

Катя молчит, поглядывает на сестру. Марина красивая. Даже с утра, без макияжа. И когда болеет. И даже когда скучает и немного закатывает глаза, вот как сейчас, всё равно похожа на девушек с картин русских художников из кабинета изо.

– Школу закончу, и духу моего здесь не будет! – твёрдо говорит Марина.

Внутри у Кати всё холодеет. Но она ничего не говорит, только замедляет шаг и начинает пересчитывать листья на пути.

– Давай быстрее, а? – Марина оборачивается и замечает, что с сестрой что-то не так. – Кать, ты чего?

– Ты уедешь… А я?.. – Катя опускает голову. На заиндевевший асфальт падают крупные капли, оставляя чёрные проталинки.

Марина возвращается к сестре. Наклоняется, хватает её за плечи.

– И тебя заберу. Обустроюсь и заберу. Через два года я буду совершеннолетняя, и мы сможем жить вдвоём, без них. Оформим опеку, или как там это называется. Дима обещал помочь, он на юриста учится. Разберёмся, короче.

Катя поднимает глаза на сестру. Марина достаёт салфетку, вытирает Кате слёзы. Чмокает сестру в щёку. Потом смеётся и чмокает в другую – для симметрии.

– Пошли уже. У меня ноги замёрзли, я ж в капронках. Да и школу наверняка уже открыли.

***

Катя идёт домой из школы, стараясь не наступать в лужи. Загадывает: если удастся пройти весь путь по сухому, отчима дома не будет и они смогут нормально поболтать с сестрой.

У Кати в рюкзаке дневник с записью: «Прекрасное оформление работ, лучшее в классе, но обратить внимание на сочинения. Ждём на олимпиаде по географии». В кармане – записка от подружки, что парень из спортивной секции интересуется Катей. С сочинениями Катя справится, а вот парня нужно обсудить с Маринкой, она подскажет.

Тротуар перед домом почти сухой. Получилось! Но у самого подъезда Катю встречает огромная лужа.

Катя находит на газоне пару досок, выкладывает из них мостик, осторожно наступает на него. Первая доска выдерживает, а вторая подводит – наклоняется. Нога соскальзывает в лужу.

Внутри у Кати всё обрывается. Она медлит у двери подъезда, но потом всё же заходит и поднимается на свой этаж.

Дверь квартиры приоткрыта. Катя прислушивается – тишина. Заходит в прихожую и слышит поскуливание. Может, соседская собака забрела?

Катя считает до пяти, чтобы успокоиться, – так советуют психологи в интернете. Проходит в комнату и видит на взрослой кровати Марину. Та лежит, сжавшись в комок, и трясётся. Простыни смяты и испачканы чем-то красным.

– Почему ты на их кровати? – спрашивает Катя.

Марина затихает, сжимается ещё сильнее и кажется совсем маленькой.

– У тебя что, месячные начались? – спрашивает Катя.

Марина приподнимается на локте, пытается сесть, потом вскрикивает и валится на бок.

– Что у тебя с лицом? Ты ударилась? – спрашивает Катя.

И тут Марина начинает выть.

***

Катя застирывает простыню. Щёткой с порошком, в холодной воде, как учила мама. Руки стынут, пальцы ломит от холода. Крови было много, но вся уже ушла в сток. Вода почти прозрачная, на дне ржавой ванны даже не видно, остался ли цвет. Но если посмотреть на белый потолок, зажмуриться, а потом сразу взглянуть на простыню, то бледные розовые пятна ещё видны.

Из-за двери доносятся голоса матери и сестры. Они стараются говорить тихо, но стена между кухней и ванной тонкая, и Катя всё слышит.

– Ты обещала! Обещала, что не дашь нас в обиду!

– Сама виновата! Говорила, не крути задом! А она юбку укоротила и выдрючивается!

– Я не коротила, – всхлипывает Марина. – Она же прошлогодняяаа… Ты сказала новую не покупааать…

– И правильно, нечего деньги тратить, и так от вас одни расходы, – шипит мать. – Никому ни слова, слышишь? Ещё не хватало нам позора на весь посёлок!

– Мам… – голос у Марины совсем тихий, Катя замирает и прислушивается. – А Катька как же?

– А что Катька? Мелкая она ещё, не понимает. А, ты про это? Да не тронет он её, господи. Сдались вы ему, зассыхи мелкие.

Катя включает воду, чтобы не слушать разговор. Насыпает на щётку порошок и продолжает оттирать бледные пятна.

***

Катя сидит в комнате за столом и смотрит видео на телефоне. В анонимном режиме – на всякий случай. Иногда ставит на паузу и записывает информацию в тетрадь. За окном сгущаются сумерки. Скоро придут с работы взрослые, надо успеть.

Когда в комнату входит Марина, Катя прикрывает телефон учебником. Марина без макияжа, в растянутой футболке и старых трениках.

– Уроки делаешь? – голос у сестры тусклый и тихий.

– Ага, – врёт Катя и выжидающе смотрит на сестру – вдруг та захочет поговорить.

Но Марина только вяло кивает, валится на диван и глядит в потолок. Даже в телефон не смотрит.

Лязгает замок, из прихожей раздаётся голос отчима:

– Дома есть кто? Ужин мне соберите!

Марина сползает с дивана и бредёт на кухню. Катя стискивает зубы так сильно, что голова начинает трястись. Потом выдыхает через дрожащие губы, сжимает ручку и продолжает писать в тетрадке.

***

Катя не идёт в школу. Врёт маме про больной живот, обещает помыть посуду и сделать уроки. Прячется под одеялом и ждёт, пока мама с Мариной уйдут, а отчим отправится в ванную. Надевает старую мамину футболку – её всё равно хотели пустить на тряпки. Футболка чуть не доходит до колен, почти как Маринина юбка.

Катя идёт на кухню и берёт большой нож, которым отчим по выходным разделывает мясо.

Встаёт перед дверью ванной, слушает жужжание электробритвы. Считает до пяти, распахивает дверь, вонзает нож в бок отчима и с усилием вытаскивает обратно. Отчим охает, сгибается. Катя упирается спиной в шкафчик, ногой толкает отчима в ванну. Тот падает, стукнувшись головой о смеситель. Катя подходит к ванне и несколько раз всаживает нож в тело отчима, целясь в нужные точки, как показывали в видео. Тот рычит, пытается подняться, бьётся локтями и головой о чугунные стенки ванны, и в какой-то момент Катя боится, что ошиблась, план не сработал и ничего не получится… Но она представляет себя роботом, у которого есть только одна команда – бить. И всё получается.

***

Катя выжимает тряпку в унитаз. С тряпки течёт прозрачная вода.

Катя оглядывает ванную – всё ли чисто? Она вымыла плитку, и пол, и даже края ванны. Прошлась душем по телу отчима, смыла всю кровь в сток. Осталось зеркало, это быстро. Несколько капель крови попало высоко, на побелку над плиткой. Но Катя не будет их смывать. Мама не разрешает ей брать стремянку.

В прихожей какой-то шум. Звук сумки, падающей на пол, – значит, Марина.

– Кать, не пугайся, это я. С физры отпустили. Ты как себя чувствуешь? Спишь, что ли? Ты где, Кать?

Дверь в ванную открывается. Марина вопросительно глядит на Катю. Потом на зеркало – и её брови лезут вверх. Потом на ванну – и её рот распахивается в беззвучном крике.

Катя бросается к сестре, зажимает ей рот рукой и хочет всё объяснить. Но в голове совсем пусто, и она только талдычит как заведённая: «Я не дам тебя в обиду. Я не дам тебя в обиду».

***

Катя выдавливает тональный крем в руку, чтобы тот согрелся. Консилер почти скрыл синяк, осталось немного. Новым спонжем Катя наносит крем на лицо племянницы.

– Ну вот, почти не видно. Теперь вторая щека.

– Зачем вторая? – удивляется Соня. – И так хорошо.

Катя качает головой, подводит Соню к большому зеркалу в прихожей.

– Для симметрии.

Катя выдавливает крем и кончиками пальцев делает на щеке племянницы маленькие пятнышки, чтобы потом растушевать. Соня хмурит тёмные брови и закатывает глаза. Устала? Или что другое? Уголки рта девочки опускаются вниз, Катя вздрагивает и решается наконец спросить:

– Сонь, откуда синяк? Тебя точно никто не обижает?

– Это Ваня из школы локтем заехал. Да я сама виновата…

Катина рука замирает. Пятнышки светлого крема сияют на смуглом лице Сони.

– Кать, ты чего? Да всё нормально, это же на баскетболе было. Я сама ему под руку влезла. Мне даже фол при броске засчитали. И штрафной назначили. Но Ваня всё равно извинился. Сказал, если травма, значит, он тоже виноват.

Катя молча кивает и начинает растушёвывать крем на Сониной щеке. Потом проходится спонжем по носу, подбородку и шее, стараясь не запачкать воротник блузки. Соня притихла и смотрит с любопытством.

– А у тебя что, не было баскетбола в школе?

– У меня была специальная школа. Очень строгая. Там не было спортивных игр. И мальчиков тоже не было.

– Ты поэтому так редко улыбаешься? У тебя было тяжёлое детство? Мама сказала тебя не спрашивать и что ты сама расскажешь.

– Расскажу, – обещает Катя, – но не сейчас.

Она отстраняется, проверяет результат. Симметрично.

Потом резко вздыхает, хватает Соню за плечи и смотрит ей прямо в глаза:

– Если тебе кто-то навредит, ты мне сразу говори. Не маме, мне. Обещай. И запомни раз и навсегда: я не дам тебя в обиду.

Соня кивает и обнимает Катю. Чмокает в щёку, подхватывает рюкзак и сменку, бежит к двери. Уже за порогом останавливается, возвращается и чмокает Катю во вторую щеку: «Для симметрии».

– Вернулась – посмотри в зеркало, примета такая! – волнуется Катя.

– Посмотри за меня, я опаздываю! – звонко откликается Соня и выбегает за дверь.

Катя слышит перестук туфелек по лестнице, качает головой. Запирает дверь, подходит к зеркалу. Замечает на щеках следы Сониного блеска для губ, прикасается к ним пальцами, потом аккуратно размазывает – для симметрии.

И наконец улыбается.

Когда мы будем готовы?

Окно кабинета выходило в парк. Оля сидела на жестком стуле и наблюдала, как гнутся от ветра голые деревья. Интересно, мамино окно на этой же стороне? Было бы хорошо, она так любит природу. Может быть, даже прикормит местную птичку… Хотя окна в хосписах наверняка не открываются, как в любых больницах.

– Ну вот, сейчас последние бумажки с вами подпишем, и всё, – врач вошёл в кабинет, разложил на столе веер бланков.

Оля пробежала глазами документы и расписалась там, где синели острые галочки.

– Вы всё сделали правильно. Вашей маме будет у нас хорошо.

Как может быть хорошо в месте, куда приезжают умирать? Но врач явно старался её приободрить, и Оля благодарно кивнула.

– Посещения у нас по графику, расписание в памятке. Мы сотрудничаем с психологом, который работает с утратами. Вот его визитка. С детьми он не работает, но вы можете попросить рекомендации.

– С детьми?..

– У вашей мамы есть внук, верно? Детей нужно готовить к смерти близкого родственника. Как я уже сказал, если нужна помощь…

– Спасибо, – отозвалась Оля. – Мы, наверное, как-нибудь сами.

***

Выйдя из здания, Оля наконец проверила телефон. Десять пропущенных, пять из них от сестры. Она вздохнула и набрала номер.

– Привет. Да, устроились, всё нормально. Палата хорошая, персонал вежливый. Посещения по графику. Погоди, наушники достану: рука мёрзнет.

Ветер не стихал. Оля шагала быстро, но её всё равно обгоняли сухие листья. Как же всё мрачно, и не только хоспис виноват. Сестра тоже не добавила радости: бесконечно извиняется, что не может приехать, жалуется на семейные проблемы. Что ж, у всех горе. Но у Оли стало кончаться терпение.

– Давай прощаться, я к остановке подхожу. Что? Как справляюсь? Да нормально вроде. Ты же знаешь, я в таких ситуациях как робот: делаю, что нужно, эмоции – потом. Вот сейчас сказали, что Тёму надо как-то подготовить. Буду разбираться.

***

Оля сидела в кафе, уставившись на экран ноутбука. Жизнерадостное жёлто-красное окошко поисковой системы оскверняли чёрные буквы её запроса: «Как говорить с ребёнком о смерти». Почему-то предлагали начать с котёнка.

– Фильтр, Колумбия, – отчеканила официантка. Слева возникла синяя чашка, из которой шёл горячий кислый пар.

Оля сделала первый глоток, обожглась, поморщилась от горечи. Встряхнулась и смогла наконец щёлкнуть на первую из ссылок, где упоминался близкий родственник. Роскоши начинать с котёнка у неё не было.

Так, что тут у нас? Избегать разговоров нельзя. Лгать нельзя. Информацию давать по возрасту.

Интересно, какая информация о смерти будет «по возрасту», если ребёнку четыре года? Лучше бы никакая.

Оля добавила в кофе сахар, сделала ещё глоток, открыла блокнот и приготовилась конспектировать.

Через час у неё было несколько списков. Книжки о смерти, фильмы о смерти, что нужно говорить, чего нельзя говорить, как выбрать момент…

Напоследок она выписала варианты неадекватного поведения детей: «Ребёнок может убежать, засмеяться, вернуться к игре. Это нормально».

Три раза подчеркнула слово «нормально».

В этой новой нормальности она среди дня сидит в кафе, каждый день разговаривает с врачами, вздрагивает от любого звонка… А теперь ещё и думает, как правильно рассказать о смерти ребёнку, который позавчера плакал над мультиком про Колобка.

Оля бросила взгляд на часы. Как раз кончился тихий час, пора забирать Тёму из садика. Оля закрыла ноутбук, допила остывший кофе. Посидела ещё несколько секунд, собираясь с силами. Потом надела плащ и вышла в ноябрьский дождь.

***

– Когда ты с ним поговоришь?

Голос мужа звучал спокойно, но вилка и нож в его руках взвизгивали, разрезая на тарелке омлет.

Оля резко выдохнула и отодвинула тарелку.

– Когда мы будем готовы. Андрей, ну пожалуйста, ну могу я хотя бы в субботу позавтракать спокойно? Хоть чуть-чуть про это всё не думать?

– И когда же мы будем готовы? Делай что хочешь, твоя воля, но Артёма жалко. Он же чувствует. Тебя нет целыми днями, возвращаешься грустная, ему неспокойно.

– Делать что хочу? – Оля вцепилась в ручку чашки. – Думаешь, я этого хочу? Всю жизнь мечтала ездить к матери в хоспис? И вздрагивать от каждого звонка: а вдруг уже? И рассказывать малышу о смерти, да?

Олю колотила дрожь, зубы стучали.

– Мама! – раздался из коридора голос сына.

Андрей подскочил.

– Артём, не входи сюда!

Андрей закрыл дверь, подошёл к Оле, обнял. Потихоньку Оля перестала дрожать, отпустила чашку и обмякла в руках мужа.

– Прости меня, – Андрей отодвинул чашку от края стола. – Я понимаю, тебе тяжело. Хочешь, я сам поговорю?

Оля выдохнула, уткнулась мужу в грудь.

– Плачешь?

Оля помотала головой, глубже зарываясь в складки его одежды.

– Надо бы, а не могу.

Она отстранилась, вздохнула, придвинула чашку обратно и сделала пару глотков.

– Спасибо, я сама поговорю. Я почитала статьи про то, как всё правильно сделать. Мультики с ним посмотрели, обсудили как могли. Книжки купила, в прихожей в пакете стоят. Почитай с ним сегодня, хорошо? А я завтра поговорю.

***

Оля закрыла за собой дверь детской спальни и облегчённо выдохнула.

– Всё хорошо?

На маленьком столике уже стояла открытая бутылка вина, бокалы и блюдце с нарезанным сыром – их традиционный воскресный набор. Андрей протянул жене бокал.

– Кажется, да, – Оля опустилась на диван рядом с мужем. В тёмно-красном вине отражались золотые лампочки, сладковатый запах обещал покой и радость.

– Конечно, странно несколько раз повторять одно и то же… И ты знаешь, он совсем не плачет.

– Ну в твоих статьях же писали, что информация усваивается постепенно. Ты молодец, всё сделала правильно. Ему нужно время на осознание. Дай бог, это время у нас будет.

Оля прижалась щекой к плечу мужа, снова поднесла к губам бокал.

– Мама… – Тёма выглядывал из-за двери детской комнаты, щурясь от света.

– Артём, иди спать. У нас с мамой взрослое время.

– Что случилось, Тём?

– У меня есть вопрос.

Родители переглянулись. Оля встала.

– Пойдём я тебя уложу и ты задашь все вопросы, хорошо? – Оля поймала ободряющий взгляд мужа, обняла сына за плечи и вошла в детскую.

***

Маленький ночник разбрасывал по потолку светлые звёздочки. Оля подвела сына к кроватке.

– Мама, ты полежишь со мной?

– Милый, я не помещусь, – улыбнулась Оля.

– Я подвинусь, – серьёзно ответил Тёма. – Хочу обняться.

Оля скинула тапочки, поджала ноги и втиснулась между стенкой и сыном.

– Какой у тебя вопрос?

– Он про смерть.

– Говори как есть, – Оля обняла сына сзади, уткнулась лбом в его затылок.

Она чувствовала себя сапёром, идущим по минному полю. Но сапёром подготовленным. Что он спросит? Сработает ли на бабушке живая вода? Встретятся ли они после смерти? Умрёт ли он сам?

Заготовленные ответы всплывали в её голове, как окошки в браузере. Слава богу, что есть интернет. И как люди справлялись раньше?

– Когда я умру… Я же умру, да?

– Да, сынок, но очень-очень нескоро, – облегчённо выдохнула Оля сыну в затылок. – Пройдёт много лет, врачи изобретут новые лекарства…

– Да, я знаю. Но когда я умру… Вы с папой заведёте себе нового ребёнка, чтобы вам было не скучно жить?

Оля оторопела. Тёма явно что-то недопонял. Неужели опять всё сначала?

– Тём, ты же знаешь, что все люди умирают, да?

– Да. Бабушка болеет и скоро умрёт. И собака в мультике умерла. И дедушка в книжке.

– А мы с папой…

– Но вы с папой никогда не умрёте, правда? Так вы заведёте другого ребёнка, когда я умру? Я не против, заводите. А то вам, наверное, будет грустно без меня. Только пусть он не играет в мои игрушки.

– Ты думаешь, что ты умрёшь, а мы с папой нет?

– Ну да. А не так будет?

Оля перестала дышать. Говорить с детьми честно и открыто, не врать в важных вещах, создавать реалистичную картину мира…

Всё правильно, но что ей делать сейчас? Сказать четырёхлетнему ребёнку, что его мать умрёт раньше него? Нужно говорить информацию, к которой ребёнок готов… И когда же он будет готов понять, что его родители тоже умрут?

Господи ты боже мой, ей тридцать лет, а она сама не готова. Перед глазами всплыло окно хосписа и деревья за ним – хрупкие, как мамино тело сейчас. И тут внутри неё будто лопнул пузырь боли, и всё хлынуло наружу.

– Мама, тебе холодно? Ты трясёшься. Мам, у меня пижама сзади мокрая.

Тёма попытался повернуться к матери, но Оля только сильнее прижалась лицом к его горячей спине. Боль впитывалась в пижаму, растворялась в звёздочках на стене и потихоньку стала переносимой. Наконец Оля судорожно вздохнула и отпустила сына.

– Мама? Не умрёте?

И тогда Оля позволила сыну повернуться, прижала его голову к груди и твёрдо сказала:

– Конечно, милый. Мы с папой никогда не умрём. Будем с тобой всегда. И не дадим никому играть с твоими игрушками.

На море

До отеля они добрались уже за полночь. Дорога измотала и её, и детей. Мечталось только об удобных кроватях и долгом сне. Можно даже проспать завтрак.

Участливый портье быстро оформил документы, выдал карточки, помог довезти багаж до бунгало, поставил детскую кроватку, угостил детей конфетами, показал из окна бассейн и детскую площадку, положил на столик буклет с правилами отеля и уже повернулся к двери, но тут она решилась наконец задать вопрос: «Скажите, а где море?..»

Портье неопределённо махнул рукой в сторону панорамного окна и вышел.

Она растерянно проводила портье взглядом, не решившись расспрашивать. При свете ночника достала необходимые вещи, уложила детей, отправила сообщение мужу и стала готовиться ко сну.

И только теперь, когда перестали болеть уши после самолёта, умолк шум машин, стихли разговоры и даже дети закончили ворочаться и дышали почти бесшумно, стало слышно его.

Море.

Она подошла к панорамному стеклу, нащупала ручку двери – как удачно, второй выход – и вышла наружу. У порога слабо сиял бассейн, а за ним начиналась рокочущая тёплая темнота. Лицо сразу стало влажным и липким. Непроизвольно облизнула губы – и ощутила вкус соли.

Обошла бассейн по краю и нащупала ногой тёплые доски помоста, которые вели к морю.

Прислушавшись, различила ритм волн. К мерному шуму примешивалось постукивание. Ну конечно, муж обещал выбрать отель с галечным пляжем. Ведь хотелось, чтобы всё было как в детстве.

Тёплые камешки зашуршали, обнимая ступни.

Налетел порыв ветра. Плечи привычно напряглись, ожидая холода. Но ветер только погладил лицо, растрепал волосы и принёс аромат сосновых иголок. Где-то рядом лес.

Она скинула халат и двинулась в сторону воды. Камешки под ногами стали скользкими и зашуршали громче.

Первая волна оказалась такой тёплой и мягкой, что она не ощутила ни толчка, ни даже прохлады. Только когда мелкие ранки защипало от соли, ей стало ясно, что ноги уже в воде.

Опасаясь купаться в незнакомом месте, она легла на границе прибоя, вытянув ноги в сторону моря.

Волна приподняла её тело, расслабляя и оглаживая. Потом схлынула, возвращая тяжесть сверху вниз – лопаткам, пояснице, ногам… Море тянуло вглубь, будто пыталось засосать её в себя. Но вот пришла ещё волна – и с нею новая лёгкость. Ступни, ноги, спина и руки заколыхались в воде, у головы зашуршали камешки.

И снова отлив, снова тело налилось тяжестью, а камешки впились в спину.

Её дыхание подчинилось ритму волн, стало размеренным и почти неслышным.

Она слушала перекат гальки по дну, вдыхала тёплый воздух, слизывала с губ соль, тяжелела и обретала лёгкость в такт набегающим волнам. И тут в теле будто раскололось ледяное зеркало, осколками больно ранило горло и грудь, а из глаз потекла вода солонее морской. Закашлялась, захотела встать – но нахлынувшая волна смыла с груди осколки, растопила лёд и подняла её тело, помогая вздохнуть.

Так, питая море своими слезами и согреваясь его теплом, она лежала долго-долго. И будто заново училась дышать. Вдох – выдох, прилив – отлив, лёгкость – тяжесть…

Когда вся горькая соль вытекла из тела и растворилась в море, она глубоко вздохнула и с усилием села. Оглянулась, увидела белеющий на досках халат и голубой отсвет бассейна у номера.

Завернулась в халат, дошла до отеля, упала на постель, не раздеваясь, и спала так крепко и сладко, как будто ей опять десять лет, и она на море с мамой, и никто не умер, и всё хорошо, и ещё долго-долго будет хорошо.

48 часов тишины

Дом выступил из тумана неожиданно, как будто белую фотобумагу опустили в проявитель. Раньше так печатали фотографии. Несколько секунд – и бледно-серое пятно приобретало форму, цвет, структуру.

Она подошла к дачному крыльцу, поднялась по высоким ступенькам. Те заскрипели, дверь же открылась бесшумно.

На веранде было светло и как будто сыро. В углу темнела куча резиновых сапог, рядом примостилось ведро с садовыми инструментами.

Она прошла через кухню и оказалась в просторной комнате. Всё как в старом фильме: большой круглый стол с кружевной скатертью, в буфете дребезжат стёкла. Банки с компотом отбрасывают цветные тени на обшарпанный подоконник. Таз с вареньем, миски с ягодами…

Она вздохнула, будто собираясь с силами, и подошла к правой двери.

Светлая комната. Самодельная кровать с лоскутным покрывалом, пёстрые половички. Лошадка-качалка, несколько мягких игрушек, полка с книжками-картинками.

Зазвенели колокольчики.

Сигнал, пора возвращаться.

Она послушно направилась к выходу, но по пути несколько раз обернулась, будто пыталась сфотографировать глазами увиденное.

***

Психолог осторожно снял с пациентки шлем виртуальной реальности и водрузил его на подставку под монитором. На экране застыла картинка: дачный дом, окружённый кустами, справа песочница и качели.

– Если хотите, я сделаю вам цветную копию.

– А… Можно?

– Конечно. Это же отпечаток вашего сознания. Как вы себя чувствуете?

– Всё было так реально. Будто бы я и правда вернулась на нашу дачу. Обстановка, свет, даже звуки. Вот бы ещё запахов. Как это работает?

– Запахи? Интересная идея, спасибо. – Психолог что-то пометил в блокноте. – Аппарат улавливает мозговые тета-волны и создаёт виртуальную реальность из ваших воспоминаний. Основные структуры предустановлены – городские квартиры, деревенские дома, дачи, офисы. Скоро будут и природные ландшафты. Однако наполнение создаёт пользователь, так что оно всегда индивидуально и неповторимо. Но вернёмся к нашим задачам. Так как вы себя чувствуете?

– Хорошо. Голова немного кружится. А это правда мои воспоминания? Ничего не придумано?

– Только ваши. Поэтому мы и не ручаемся за достоверность обстановки. Вы же были ребёнком, и память может подводить. Но аппарат позволяет получить доступ к глубинным воспоминаниям, которые не были осознаны.

– Да, обстановка очень реальна. Представляете, там была даже кухонная плита, хотя в детстве я на неё и не смотрела.

Психолог сделал останавливающий жест.

– Я знаю, что вы видели, это проецировалось на экран. Расскажите, что вы чувствовали?

– Чувствовала… – Пациентка прикрыла глаза. – Покой. Тепло. Уют.

Её веки задрожали, губы напряглись.

– Любовь, – выдохнула она.

– Любовь? – Психолог вскинул брови.

Пациентка открыла глаза, сцепила пальцы, отвернулась к окну.

– Не знаю, как точно сказать. Любовь моих родителей ко мне. Знаете, я всегда думала… Если папа ушёл из семьи, то значит, он не любил нас. Мама так говорила.

– А как относилась к вам мама?

Психолог попытался поймать взгляд пациентки. Опять безуспешно.

– Вряд ли она меня сильно любила. Кажется, в моей семье не умели любить. И меня не научили. А как без любви растить детей? Поэтому я и решила… Ну, вы понимаете.

Психолог кивнул.

– А что сейчас изменилось? Что заставило вас задуматься о любви?

– Лошадка, – улыбнулась пациентка.

– Давайте отмотаем запись, – предложил психолог.

На экране снова появилась детская. Глаза пациентки заблестели.

– Я вспомнила, как папа её делал. Мы были во дворе, светило солнце, пахло деревом и краской. Мама принесла нам бутерброды. Под конец мне разрешили покрасить гриву и даже нарисовать один глаз. Правда, он получился кривой, и лошадка как будто плакала. Но папа сказал, что это ничего.

Психолог откинулся в кресле.

– Ценное воспоминание. Было ли что-то ещё?

– Ещё миски с крыжовником, на подоконнике. И рядом мой стаканчик. Понимаете, я не могла есть крыжовник с куста: у него были колючие хвостики, а впереди горькие метёлочки. Бабушка ругалась, что я привереда.

– А родители?

– А мама брала маникюрные ножницы, срезала с ягод хвостики и метёлочки и приносила мне в стаканчике. Так было вкусно…

Пациентка судорожно сглотнула, губы её задрожали.

– Про что это для вас? – Психолог протянул пациентке салфетки, не отрывая взгляда от её лица.

– Про заботу. Про…