Читать онлайн Прошлое и пережитое

1.1. Мой отец

Мой отец [1, с. 262] – Николай Андреевич Иванов – родился в 1873 году в г. Ростове Ярославском в семье богатого купца. У них был двухэтажный вместительный каменный дом [2, с. 190] со службами, построенными по периметру двора.

Довольно большое одноэтажное помещение предназначалось для кондитерской мастерской. В летний период варили ягодное варенье, а когда сезон кончался – карамель. Была конюшня для двух лошадей, сарай для экипажей, сенной и дровяной сараи, баня и навес, под которым летом женщины выбирали ягоды. К дому примыкал сад с яблонями, ягодными кустами, цветочными клумбами и кустами сирени и акации. В глухой заросли сада стояла обязательная беседка. Цветы, которые я полюбил и с удовольствием сажаю на своем садовом участке: мыло, желтые лилии, башмачки, все многолетники.

Первый этаж дома предназначался для кухни, в которой готовился обед не только для гостей, но и для обслуживающего персонала. При кухне была большая комната со столом, по сторонам которого стояли скамьи. Мы мальчишками очень любили обедать с рабочими, особенно с удовольствием ели гречневую рассыпчатую кашу из общих мисок деревянными ложками. Каша была обильно помаслена льняным маслом, а еще полагалась кружка молока.

Ил. 1.1. Дом А. Д. Иванова. Старинная открытка изд. Д. А. Иванова. Начало XX века. Из архива семьи Ивановых

Ил. 1.2. Дмитрий Семенович Иванов. ГМЗРК. Живописный портрет подарен Н. С. Ивановой

Ил. 1.3. Андрей Саввич Кайдалов. ГМЗРК, портрет подарен музею Д. А. Ивановым

Ил. 1.4. Заседание Комитета Музея церковных Древностей. Фотография И. Ф. Барщевского. Слева направо И. А. Шляков, О. А. Израилев, Д. С. Иванов, второй слева В. Д. Левшин, Ярославский губернатор, первый председатель музея. Подлинник фотографии хранится в архиве семьи Ивановых

Другую половину первого этажа дома занимала для жилья обслуга: кухарка, дворник, конюх и «молодцы» – молодые рабочие и приказчики.

Отец был вторым сыном, образование получил в начальной школе, и, по обычаю тех лет, юношей был отправлен в Москву на кондитерскую фабрику фирмы «Сиу» для изучения кондитерского ремесла. Уже после Октябрьской Революции это ремесло ему пригодилось, и одно лето, по-видимому, 1918 года, он по договору для местного кооператива варил варенье, стоя сам у громадных тазов у жарко горящих очагов – жаровен. Варенье варилось на патоке и, хотя считалось суррогатом, было для нас, мальчишек, необычайно вкусным.

Ил. 1.5. Екатерина Сергеевна (1877–1936) и Николай Андреевич (1873–1922) Ивановы, мать и отец автора

Вернувшись после обучения в Москве, отец помогал в торговле и в производстве своему отцу, моему деду. Жил он в семье. Женился по сватовству в 1898 году на дочери ярославского торговца лесом Екатерине Сергеевне Будиловой. Женившись, они из семьи выделены не были, а жили вместе с родителями. Мама мне потом рассказывала, что братья отца ее очень любили и хорошо к ней относились. По-видимому, около 1908 года наконец отца выделили из семьи и из дела. Дед основал новый торговый дом под вывеской «Андрей Иванов, Николай Хомяков с сыновьями и компания» [3, с. 24–25]. Это было большое торговое предприятие с отделами: посуда, мебель, игрушки. Размещалось оно в только что выстроенных каменных торговых лавках по границе территории Успенского собора и на его земле. Дед был старостой собора, и говорили, что выстроили по его настоянию для увеличения доходов собора.

Однако это «дело» по каким-то причинам не дало большого эффекта и коммерчески оказалось убыточным. Через год после смерти деда кредиторы предъявили просроченные векселя, был наложен арест на товар, который распродали со значительной скидкой для покрытия долгов. Крах оказал большое влияние на всю дальнейшую судьбу нашей семьи.

Отец уехал на заработки в Москву, т. к. в Ростове он потерял в деловых кругах доверие. Чтобы как-то прокормить семью, на чужое имя открыли маленькую лавочку по торговле посудой. В ней стала торговать мать, уже оформленная как служащая, а ей по очереди помогали все старшие ребята.

Торговля шла довольно скудно. В 1914 году началась Империалистическая война. Требовалась в неограниченном количестве небьющаяся посуда: чайники, кружки, ложки, ножи. Весь этот товар покупали небольшими партиями в Ярославле у оптового торговца Коновалова. Ездили за ним поездом рано утром до Ярославля, поздно вечером – обратно в Ростов.

После того, как отец разорился, встала проблема квартиры. Наша семья жила в довольно дорогих, снятых в наем квартирах на главных улицах. Запомнился каменный одноэтажный дом на Московской (она же Покровская, а ныне Ленинская) улице, которая вела от Кремля к Яковлевскому монастырю.

Дом этот принадлежал вдове соборного протоиерея – Екатерине Автомоновне, не молодой, а пожалуй, уже старой женщине. Каково же было у всех ростовцев изумление, когда она вышла замуж за мужчину много моложе себя. Все сплетничали, что он женился на деньгах и на доме. По какой причине мы съехали с этой квартиры, я не знаю.

Ил. 1.6. Дом, в котором жила семья, современный адрес: улица Ленинская 17. Фотография Иванова Владимира Андреевича, апрель 2017 г.

Из ярких событий осталось в памяти несколько. Отец одновременно с торговлей был страховым агентом какой-то страховой компании. Он страховал имущество хуторян, которые жили довольно богато на хуторах вдоль Московской дороги на 6–12 километрах. Отец часто брал нас с собой. Каждое оформление страховых документов кончалось обедом и обильной выпивкой, к чему отец был привержен. Но к нему относились все его клиенты крайне доброжелательно. Уже после революции, когда все страховки были ликвидированы, отец по праздникам ходил к хуторянам в гости. В голодные годы это было для нас даже большим удовольствием, т. к. в эти дни хозяева нас сытно кормили, и уже пешочком, а не как раньше, в тарантасе на лошади с колокольчиком, отец, нагрузившись самогоночкой, и мы возвращались гурьбой на заходе солнца домой.

Запомнился, как яркое событие, приезд императора Николая II с семьей в мае месяце 1913 года в Ростов, где в 1609 г. митрополитом был его пра-пра-пра и прочее Филарет. Кортеж двигался мимо нашего дома в Яковлевский и обратно. Улицы были запружены народом, вдоль дороги стояли войска и полицейские. На террасе нашей квартиры был накрыт стол с выпивкой, закусками и чаем. Офицерские чины в течение дня свободно заходили выпить и закусить. Отец рассчитывал получить какую-то награду, но не получил. Над ним подшучивали, а он добродушно огрызался, уверяя, что выпивошная компания его вполне компенсировала и что медаль с дураком ему и вовсе не была нужна.

Ил. 1.7. Семья Н. А. Иванова на Московской улице: в центре сидит Екатерина Сергеевна, на коленях Лев, по часовой стрелке: Леонтий, Николай, Сергей, Анастасия, Владимир, Людмила. Екатерина и Андрей еще не родились

В праздники у нас собиралось много гостей. Родители были радушны и гостеприимны, нашу семью любили посещать и родные, и знакомые. В этом случае мужчины, конечно, играли в карты, в любимую и распространенную игру преферанс. Священник, садясь играть в карты, снимал наперстный крест. Однажды, заигравшись и поддав с закусочкой, так и ушел, забыв его на мамином комоде. На другой день рано утром прислуга переполошила весь дом, прибежав за крестом: без него священник не мог выйти на службу. Пока крест разыскали на комоде среди всяких безделушек, все проснулись, а потом этот пустяк служил предметом незлых шуток над священником.

Мы очень любили, когда летом начиналась большая стирка. Из магазина на помощь призывались «молодцы» – молодые продавцы. Они должны были приносить воду, помогать прислуге свозить белье для полоскания на озеро и оказывать другую помощь. Хотя строгий глаз старшей прислуги присматривал, молодежь находила время повеселиться с молодыми прачками и горничными. Визгу и суматохи было достаточно. Но самое главное происходило в тот день, когда белье было высушено и его вместо глажения утюгом катали на специальном деревянном громадном катке. Все гладкое белье – простыни, пододеяльники, полотенца, наволочки, салфетки, не помню, как было с рубашками, натягивали на круглые деревянные цилиндры, клали их на гладкий стол, сверх белья ящик нагружали валунами, в него же сажали и нас, визжащих ребят, и все это с грохотом каталось по цилиндрам по столу. Белье получалось совершенно гадким, изумительнее всего было льняное полотно, и аромат от него был совершенно незабываемый. Даже в деревнях, где (неразборчиво).

На Рождество в 1912 году, как всегда, была в самой большой комнате елка. Но, увы, детского праздника не состоялось. Родился брат Андрей. Елку молниеносно разобрали, и зала превратилась в родильную комнату. Родители никогда не скупились на праздники, они были многолюдные, с подарками, с играми и проказами. Клеили из бумаги разных цветов маскарадные костюмы, маски и все другие атрибуты, украшавшие стены зала и детской.

В один из теплых летних дней отец после обеда решил покататься на лодке. Отъехали к Яковлевскому монастырю, к Поречью. Рыбаки забрасывали сети.

Отец со свойственной ему широтой натуры предложил рыбакам какую-то сумму денег с тем, чтобы все, что будет вытянуто сетью, отдали ему. Не помню, о чем они говорили, поспорили рыбаки, а затем ударили по рукам. Сеть пошла и вытянула массу всякой рыбы. Мелочь сразу бросали обратно в воду, и крупной набралось несколько ведер. Что с ней потом сделали, не помню, наверное, раздаривали.

Эту квартиру на Московской семья оставила и перебралась в новую в только что отстроенном деревянном доме на Ярославской к Муравьевским. Сняли мы первый этаж, но прожили только лето и осень. Мама решила купить небольшой домик. Его подобрали на тихой улочке – Ильинке в просторечье, и Всехсвятской официально, по церкви Всех Святых, стоящей на площади перед улицей. Эту красивую церковь постройки начала XIX в. в 1930-х годах в порядке борьбы с религией уничтожили. В панораме города с озера получилась «дырка». Дом был старенький, требовал капитального ремонта. Нижние венцы подгнили, и он наклонился на бок. Покатыми были и полы, особенно в самой большой комнате, столовой. В доме было зимой холодно, хотя печи топили хорошо. Из-за начала Империалистической войны дом отремонтировать родители так и не смогли. В нем мы прожили до осени 1922 года, когда вскоре после смерти отца мать продала его, а мы переехали на казенную квартиру, выделенную старшему брату Сергею от Музея в Кремле, в бывшем доме семьи настоятеля собора.

Насколько могу вспомнить, отец в 1914 году уехал в Москву, где работал по найму. В августе 1917 года я со старшим братом Сергеем приехал к нему в гости. Он жил тогда в комнате на первом этаже большого дома во дворе в начале Шаболовки. В небольшой комнатке нам стелили на полу, в ней было довольно сумрачно от фасадов других домов. Как потом я, посетив этот дом, увидел, это был типичный доходный дом с двором-колодцем капиталистической Москвы.

Брат Сергей очень интересовался музеями, архитектурой Москвы, монастырями. В мои неполных 12 лет это скоро надоело, и я стал оставаться с отцом, проводя день в его магазине. Он тогда заведовал лавкой кабельного завода на Алексеевской улице. В магазине в основном торговали хлебобулочными изделиями, ассортимент был очень небольшой, из остальных продовольственных товаров я ничего не запомнил. Разменной монетой вместо металлической стали бумажные марки в 5,10,15 и 20 коп. небольшого размера, я иногда находил их на полу магазина, и это давало возможность купить яблок, винограда или груш, которыми бойко торговали с лотков.

Сильным впечатлением было посещение завода, особенно цеха протяжки проволоки для будущих кабелей. Огненные змеи металла в ловких и опытных руках рабочих бегали с удивительной быстротой, зачаровывали и удивляли.

Однажды, проспав, остался дома один, заскучал и решил сходить в Донской монастырь, который, по рассказам брата, был совсем недалеко. Шагал по Шаболовке, но, видимо, для моих шагов эта дорога была еще очень длинна. Боясь заблудиться, вернулся домой, поскучав, отправился опять пешком, т. к. денег у меня не было, на Таганку. Это было неблизкое и увлекательное путешествие. Я видел Москву, дребезжащие трамваи, грохочущих «ломовиков». Пересек мост через Яузу и мост через Москву-реку и растерялся, но свет не без добрых людей, какая-то сердобольная тетушка вывела меня к Алексеевской улице.

1.2. Из воспоминаний

Дети просят меня написать о нашей семье, ее быте, событиях и условиях жизни. Мой отец родился в довольно зажиточной семье – купца первой гильдии Андрея Дмитриевича Иванова. У него был лучший в городе магазин кондитерских, гастрономических и других мучных и, как тогда именовали, «колониальных» товаров.

Ил. 1.8. Андрей Дмитриевич Иванов. Фотография начала XX века. Из архива семьи Ивановых

Ил. 1.9. Магазин "Колониальные товары". Редкая открытка изд. Н. И. Финогеева из коллекции коллекционера из Ярославля Костюченко К. В.

Ассортимент товаров до столичного уровня был поднят после того, как в городе была расквартирована артиллерийская воинская часть и появились даже среди офицеров генералы, а также после открытия восьмиклассной гимназии и появления довольно большой и высококвалифицированной группы учителей. Однако расчёты деда на торговлю товарами, «колониальными» фруктами, закусочной гастрономией, дорогими винами не оправдались.

Надо сказать также, что дед вёл широкий образ жизни. Он щегольски одевался, курил сигары, держал выезд, участвовал во всяких благотворительных лотереях, принимая расходы на личный счёт, поддерживая материально общественные и т. п. расходы.

Ил. 1.10. Евфалия Яковлевна Иванова (в девичестве Пелёвина). Бабушка автора. Из архива Е. В. Вичутинской

Ил. 1.11. ГМЗРК. Отец Е. Я. Ивановой Я. А. Пелёвин, портрет подарен музею Д. А. Ивановым

Любил угостить, но сам алкоголь не употреблял. Когда дед в 1913 году глубокой осенью скончался, оказалось, что он был на грани банкротства. Бабушка передала торговлю сыну, Сергею Андреевичу, дом продала [4], расплатилась с долгами и уехала доживать в Петровск (24 км от Ростова) к старшей замужней дочери Анне Андреевне Беззубовой. Скончалась она в 1920 году зимой и похоронена рядом с дедом на кладбище Яковлевского монастыря. Могилы были утрачены, когда кладбище превратилось в огороды. Но ещё в предпоследний, в 1948 году, раз я был на могиле, на которой сохранился гранитный памятник. После памятник был украден, и, естественно, могил сейчас не найдёшь. А рядом с могилами дедушки и бабушки в 1922 году был похоронен мой отец Николай Андреевич и старший брат Сергей Николаевич, безвременно умерший от дизентерии в августе 1925 года. До 1906 года семья моего отца жила в родительском доме. Но затем отец был отделён. Недолго они снимали квартиру в доме Бутыриных на Ярославской улице (ныне Пролетарская). Я почти не помню этого периода. Вскоре, видимо, в 1907 году, отец снял квартиру на Московской (ныне Ленинской) улице. Это одноэтажный дом с мезонином примерно постройки 1880-х годов.

Было пять комнат, большая кухня, коридор, который делил дом на две половины. В его конце был тёмный чулан. У правой стороны дома – большая деревянная терраса, на ней летом пили чай, а дети в дождливые дни играли. Она же служила парадным входом в квартиру. Чёрный вход – каждодневный – был со двора через коридорчик, из которого был вход на кухню, на лестницу в мезонин, кладовку, а самая крайняя дверь в выгребную уборную. Большая детская, угловая, она выходила во двор; противоположная ей угловая комната, тоже большая, была столовой, другие комнаты занимали родители и старшие дети.

При доме был большой фруктовый сад, отделенный от общего двора высоким забором; вход в него нам был запрещен. Нам был предоставлен небольшой палисадник сбоку дома. В нём росли тополя, которые были клейкими и после дождя восхитительно пахли. Между фруктовым садом и домом находился хозяйственный двор, обстроенный деревянными дровяным сараем, амбаром и сараем для хозвещей, из которых запомнился каток для глаженья белья – это замечательное изобретение сейчас, конечно, вышло из нашего быта. Кроме того, был ледник, который каждую весну забивали льдом, вырубленным на озере. Последним сооружением близ выгребной ямы уборной был помойный довольно большой сруб, закрытый дощатой крышей.

В начале 1914 года родители сменили квартиру. Новая была на Ярославской [5] улице в только что построенном новом двухэтажном доме. Весь низ занимали мы. Топографическая ситуация была очень схожа с предыдущим домом: так же был сад, в который нам вход был запрещён, так же был отгороженный зелёный дворик с цветами и какой-то другой растительностью. Прожили мы так же лето. Поздней осенью родители купили собственный домик на Ильинке-Всехсвятской. Почему-то запомнил, что для того, чтобы расплатиться за него, мама продала свои «бижу», которые были даны ей в приданое. Из заветной шкатулки были вынуты все наиболее дорогие вещи: золотые с алмазами серьги, браслеты, кольца, броши, часы, цепи с крестами. Она оставила себе только любимый ею кулон, брошь из золота с мелкими алмазами на платине, смонтированными на переплетающихся ветках всех цветочков.

Домик деревянный, в три окна, но длинный внутри двора. По фасаду было две комнаты: столовая и спальня родителей. В этом же срубе была небольшая прихожая, в которую входили через небольшую террасу с чуланом, а из прихожей входили в столовую и маленькую комнату, где были две кровати для старших братьев, письменный стол и шкафчик. Второй сруб, примыкающий к этому срубу, вмещал большую комнату, в которой разместились все девочки, и коридор в кухню. Коридор большой; в нем размещался большой гардероб, сундук, на котором я любил спать в летнее время, и умывальник с мраморной доской, зеркалом, краном и фарфоровой раковиной, через которую вода стекала в ведро, скрытое в тумбочке. Из коридора была топка голландской печи с лежанкой – любимым местом всех ребят в зимнее время. На ней же размещали горшочки с луковицами, когда наступало время выгонки гиацинтов и тюльпанов.

Ил. 1.12. Семья А. Д. Иванова. Фотография 1898 г., копия из архива семьи Ивановых. Первый ряд (слева направо): Михаил, Мария Александровна (жена Дмитрия), Андрей Дмитриевич (отец, глава семейства), Евфалия, Евфалия Яковлевна (мать), Анна, Константин, Ольга; второй ряд: Яков, Андрей, Сергей, Дмитрий, Николай, Никита, Мария

Ничто, казалось, не предвещало серьёзных изменений в материальном положении нашей семьи. Однако смерть деда, собственная несостоятельность и фактическое отсутствие наследства заставили отца принять решение уехать на заработки в Москву. Выяснилось, что наша семья оказалась в крайне тяжёлом материальном положении. Ей выделили небольшую лавочку, оформили на имя хороших знакомых. Отец присылал какие-то деньги, но мы еле-еле сводили концы с концами. Мне часто приходилось сидеть продавцом в этой лавочке. Но торговля шла очень нешибко, и бывали дни, что не продавалось ни одного предмета.

Из событий первого периода жизни в доме дедушки и на квартире осталось очень немного сведений и воспоминаний.

Семья дедушки состояла из 12 детей. В Ростове жили только старшие. Дмитрий торговал писчебумажными товарами и книгами. Сергей был в деле и торговал в дедушкином магазине. Мой отец Николай торговал в большом посудном, мебельном и игрушечном магазине под вывеской «Торговый дом Андрей Иванов и Николай Хомяков». С этими семьями мы были близки и часто встречались. Другие дети – дочери: Анна была замужем за торговцем в Петровске; Мария – за торговцем и огородником Лисицыным в Москве; третья, Ольга, замужем за мировым судьёй в Ярославле; четвёртая, Евфалия, – за деятелем по народному образованию в Москве. С этими семьями мы встречались реже, но всё же родственные отношения поддерживались. В Ярославле я часто гостил у тёти Оли, её старший сын был мне ровесником. После революции у этой семьи сложилась трудная жизнь. Глава семьи был лишён службы. Семья переехала к сестре Анне в Петровск. Валерий Александрович заболел какой-то болезнью нервов и превратился в полного инвалида. Сын уехал на юг и пропал без вести. Дочери выучились на учительниц и работали в сельской школе. У остальных сестёр жизнь сложилась более благополучно. Я с ними встречался в Москве, когда был студентом. Братья отца работали: Никита, Яков, Андрей – бухгалтерами, кто в Курске, кто в Тамбове, и мы с ними связь потеряли. Только с Никитой встретился перед войной у сестры Насти в Москве, которую он знал и помнил с девочек. Жил он тогда в Загорске, работая бухгалтером в какой-то конторе. Михаил [6, с.50] был социал-демократом, приезжал в Ростов нелегально, он очень уважал мою мать. После революции работал в Киеве, а затем в Москве – кооператором и скончался бездетным в 1934 году. Самый младший, Константин, кончил Московский Университет, преподавал в институте Ростова-на-Дону, приезжал в Москву и обязательно заходил нас навестить. Единственный его сын погиб во время войны, а сам он во время оккупации Ростова эвакуировался на Кавказ и там скончался в 1955 году.

Воспоминания о нашей семье сохранились очень отрывочные. Но поскольку они характеризуют быт 1900-х годов и отчасти 1910 годов семьи с достатком, это, наверное, имеет и общественный интерес.

В семье существовал твёрдый порядок. Вставали обычно к 8 утра. Туалет был примитивный: мытьё рук, лица и шеи, чистка зубов. В воскресенье к утреннему чаю собирались все одновременно за большим столом в столовой. Огромный самовар выпускал пар, мама разливала. Полагалось какао, хлеб с маслом, каша досыта. К обеду собиралась также вся семья в 2 часа. Летом – салат, огурцы; зимой вместо них – винегрет, шинкованная капуста, селёдка. Суп или щи мясные, борщ. Очень любили суп со снетками (обычно постом) и суп грибной, конечно, из белых грибов. На второе – котлеты, мясо тушёное, курица; дичь бывала редко, по праздникам; гарнир – картофель, макароны, зелёный горошек и другое. Надо сказать, что готовка была очень разной, и пищу приготавливали вкусно. На третье – компот, кисель, по сезону ягоды и фрукты. Вечерний чай в 6 часов. Обычно с домашним печеньем и обязательно с вареньем, конфеты только по праздникам. Ужин в 8.30–9 часов. Детям молоко, каша, творожники. Закуски: колбасы, ветчины, горячекопчёные рыбы – бывали очень редко: когда были гости или по большим праздникам. Кусочков между общими трапезами не полагалось и даже преследовалось. Этот порядок, между прочим, сохранился у нас до настоящего времени; введённый с детства, он действовал безотказно и протестов ни у детей, ни у взрослых не вызывал.

Всё это нарушалось в праздничные дни. Это были папины именины – Николин день, в мае (9 ст. ст.), мамины именины – 24 ноября (ст. ст.), Рождество, Масленица, Пасха, Троицын день (июнь). Каждому из этих праздников были свойственны свои блюда. В Рождество обязательно запекали окорок (заднюю свиную ногу). Приготовленная дома в русской печи, это была вкуснейшая еда. Отваривался поросёнок, которого добела отмывали холодной водой из колодца. Покупались так называемые «крымские яблоки» продолговатой формы с румянцем, крохонькие, они прекрасно украшали ёлку. В Пасху пекли куличи, делали разнообразные творожные пасхи, красили яйца. Масленица – блины, конечно, с икрой, с грибами, с рыбой. В Троицу – пирог с зелёным луком и яйцами, покупались самые разнообразные закуски и даже выписывались из Москвы, например, ромовые бабы высотой почти в метр или заморские фрукты. В мои именины 15 (28) июля обязательно пекли пироги с черникой, и все ребята с весёлыми ужимками демонстрировали свои фиолетовые руки и рты. Весной пекли из теста булочки в виде птичек с изюминами вместо глаз – жаворонков, предвестников весны. На переломе Великого поста пекли кресты из теста и в перекрестье запекали символический сувенир: копейка – к богатству, крестик – к тяжёлому переживаниями году; и особенно не хотели взять крест с тряпочкой, что предвещало саван; в этом случае надо было произнести особое заклятье, слова которого, к сожалению, я забыл. В сочельник обязательно гадали (у нас обычно крещенский – в январе), что так поэтично воспел Пушкин.

В праздники собирались гости, много, родители были гостеприимными. Выпивали за ужином изрядно, было шумно. Составлялся обычно преферанс, для чего были специальные «ломберные» столики с зелёным сукном. Рассчитывались костяшками круглой, прямоугольной, треугольной формы, которые символически имели ценность 1 коп., 10 коп., 1 рубль, четырёх цветов (белый, красный, сиреневый, зелёный). Костяшки, выигранные каждым игроком, давали возможность рассчитываться после каждой сдачи и избавляли от мелков и возможности испортить костюмы.

Из праздников, имевших свою обрядность, хорошо запомнилась ёлка. У нас в доме ёлка всегда была великолепна. Высокая, до самого потолка, пушистая и душистая, она ставилась обычно накануне 25 декабря. Все ребята готовили из бумаги разных цветов, золотой и серебряной фольги самодельные игрушки и маскарадные костюмы. Электричества не было, поэтому к ветвям прикреплялись особые приспособления из разноцветных свечей. Когда мы, дети, уже спали, под ёлку родители клали подарки, которые, проснувшись, мы получали от имени Деда Мороза, который ночью посетил наш дом. К спинкам кроватей привязывали обязательно чулки, в которые тот же Дед Мороз опускал гостинцы. Вечером ёлка сверкала от зажжённых свечей. А в один вечер обязательно приезжали гости: двоюродные братья и сёстры, близкие друзья. Веселье стояло невероятное. Музыкальное оформление осуществлял граммофон с большой трубой, на котором всё время сменялись пластинки. В конце вечера родители устраивали «бенгальские огни»: небольшие порции порошка, от сжигания дававшего самую разнообразную цветовую окраску, а из специальных хлопушек летели искры и мелкие звёздочки; как только ни разу не случилось пожара, просто удивительно.

Очень приятным праздником была Масленица. Катались в покрытых коврами или мехом санях; лошади, украшенные лентами, вплетёнными в гривы и хвосты; массы одетых в лучшие одежды горожан прогуливались по главной улице. Были маски, пели песни.

Троица отличалась зеленью и цветами. И церкви, и дома наполнялись ароматом, основным был аромат берёзы. Берёзки стояли в углах комнат, ветки были заткнуты за иконы, за кровати, за шкафы. Цветы варьировались в зависимости от того, как протекала весна. Иногда только черёмуха заполняла вазы, в другие годы – сирень. Если была Троица тёплая, гулянье на улице, в городском саду – оркестр, танцы.

Были общегородские праздники. 15 (28 н. ст.) июля в день князя Владимира в городе был праздник пожарной дружины, которая существовала тогда частично на добровольных началах. Утром было богослужение; устраивался парад дружинников в медных, начищенных до золотого блеска касках. Ухоженные упряжки с бочками с водой и с ручными насосами торжественно проходили по площади, а затем демонстрировалось искусство управлять упряжками, развёртывать и свёртывать рукава и другие профессиональные навыки. После обеда празднование переносилось в городской сад, где мы глазели на шутки, игры, вроде того, кто быстрее пробежит с ногами, завязанными в мешке, или с завязанными глазами пройдёт между бочек, наполненных водой, или преодолеет препятствие ползком, на четвереньках и т. п. Победителям полагались комические призы. А в сумерки начинались танцы под оркестр. Было ещё общегородское развлечение – «Белая ромашка». Это благотворительный сбор пожертвований для больных туберкулёзом. Молодые дамы и девицы с лентами через плечо и металлической кружкой просили добровольно опустить в кружку любую монету. Жертвующий взамен получал искусственный цветочек ромашки на пиджак, рубашку или курточку. Не знаю, сколько собирали, но подавляющее большинство горожан в этот день ходили с ромашкой. Вечером в городском саду было гулянье.

Ежегодно также устраивалась благотворительная лотерея. Каждый горожанин мог пожертвовать для лотереи любую вещь из домашнего обихода, конечно, хорошей сохранности. Были чашки, тарелки, лампы, чайники, самовары, книги, безделушки, дамские украшения, мебель. И почему-то главным призом всегда была живая дойная корова. Не знаю, жертвовали ли её или покупали за счёт доходов от лотереи. Выигрыши выдавались после того, как были раскуплены все билеты. Народу всегда было много, шуток и прибауток можно было наслушаться на всю жизнь.

И, конечно, одним из главных общегородских событий был Крестный ход вокруг города духовенства всех церквей [7, с. 344–345]. А их было 24 и четыре монастыря. Я уж не знаю, по какому поводу устраивался этот Крестный ход. Во имя избавления от нашествий, от катастрофических болезней-эпидемий, но это, как теперь привыкли выражаться, мероприятие, собирало много народа. И, если день был летний, тёплый, безветренный, выглядело шествие внушительно. По сторонам дороги шли хоругвеносцы – по две хоругви каждой церкви. Они ярко блестели, металлические детали издавали мелодичный звон, матерчатые (неразборчиво) колыхались в такт идущим. По дороге шла процессия из четырёх человек – мужчин или женщин, – которая на носилках, поднятых на уровень плеч, несла храмовую икону. Каждая церковь встречала и провожала шествующую мимо неё процессию колокольным звоном. Духовенство замыкало шествие икон, являя собой весьма примечательную и яркую группу. Я всегда жалел священников: им, наверное, было очень нелегко это шествие в тяжёлых парчовых одеждах. Верующие, кто желал, конечно, опускались на колени перед иконой, она проплывала над коленопреклонённой и смиренной фигурой. В этом была вера в прощение прегрешений.

Детские воспоминания отрывочны. Но, как сейчас, помню выезды всей семьёй в Белогостицкий лес, на восток от города, сухой, хвойных пород. Ныне его уже нет, был сведён во время первых лет после Октября на топливо горожанами. В день выезда нас привозили к дедушке. Там запрягался конь Король, на телегу грузили самовар, корзину с едой и нас – кучу ребят, няньку. Ехали через весь город. Видимо, была уже знакомая очаровательная полянка, расстилались ковры, и пока готовили завтрак и чай, мы, предоставленные сами себе, искали ягоды, подбирали разноцветные мхи, играли в прятки и догонялки. К вечеру довольные и утомлённые, полные впечатлений возвращались домой и несколько дней делились впечатлениями и подвирали, рассказывая приятелям, что видели зайца, вдали пробежал волк и что-нибудь про птичьи гнёзда.

Любили ездить к дедушке в баню. Она стояла рубленная из дерева на дворе близ большого дома. Было так забавно плескать водой в раскалённые камни. Вода шипела, превращалась в пар, заполнявший всю комнату. Почему-то дети старались догадаться, вымылся ли уже дедушка. Если да, то нас ждала с ним встреча в зале за большим столом и гостинцы. Чай после бани полагался всегда, но гостинцы только от дедушки.

Запомнилась очень ярко Крещенская Иордань. Из большого зала, в котором дедушка принимал гостей и который был заполнен громадным столом, уставленным закускам и вином, мы, вся ребятня, прилеплялись к окнам и ждали процессии. Крещенское водосвятие – Иордань – происходило в специальной проруби на озере. Крестный ход с хоругвями двигался по дороге мимо дедушкиного дома. Очень много духовенства в богатых облачениях, за ними почётные горожане в богатых дохах или меховых пальто, за ними духовой военный оркестр и, наконец, колонна солдат, а в хвосте процессии – простые граждане. Этот праздник 6 (19) января чаще всего совпадал с волной сильных морозов. Нас интересовало, как это музыкальные инструменты не примерзают к губам музыкантов, а у солдат не замерзают уши. Духовенство нас как-то не беспокоило – у него были длинные волосы и мощные бороды с усами. Не менее волнующим было ожидание возвращения искупавшихся в проруби смельчаков. Их развозили закутанными в шубы и одеяла на розвальнях, а купцов, которые имели собственные выезды, на санных повозках. Если узнавали, кого везут, громко хором кричали прозвище, имя или фамилию. Нас, накормив, завязав в башлыки и шарфы, засветло отправляли домой на розвальнях кучей, а родители оставались на вечерний ужин с гостями дедушки.

Комичный случай произошёл со мной в день именин 15 (28) июля. Мама в садике около веранды занималась приготовлением угощения для приглашённых моих сверстников. Я вертелся около, стараясь незаметно лизнуть что-нибудь из вкусных приправ. Видимо, чтоб отделаться от меня, мама вдруг сказала: «Сходи, купи себе мороженое». Она сказала, где взять два пятачка, посуду (стаканы) в буфете. Я с энтузиазмом бросился исполнять поручение. Достал в буфете два стакана, опустил в них по пятачку, бегом помчался по улице к мороженщику. Всё было очень здорово: я быстро бежал, видел, что мороженщик стоит на своём обычном месте, пятачки звонко гремели в стаканах. Вдруг – трах! – один тонкий стакан лопнул и развалился в руках. Найдя пятачок, бросился обратно. Тихонечко, чтоб не увидела мама, вновь полез в буфет. Но меня, видимо, услышали, вошли в комнату и поинтересовались тем, что я делаю. Я покаялся. Назвали меня подходящим словом, которое всегда произносится в сердцах, я, выслушав нравоучение, был ради именин амнистирован, и всё состоялось как всегда: было и мороженое, и традиционный торт с черникой.

Ёлка на Рождество у нас всегда была роскошная, украшений много. Но моя сестричка, немного постарше меня, решила ещё улучшить убор ёлки и пригласила пойти с ней до магазина игрушек. Был морозный день. Очень скоро я почувствовал, что у меня мёрзнет нос, щёки. Попытка согреть руками привела к тому, что выдернутые из рукавиц, они тоже замёрзли. С плачем мы добрались до магазина, в котором оказали нам скорую помощь – оттирали с какими-то мазями. К счастью, магазин Червинского с медикаментами был рядом. Обмороженные щёки некоторое время поболели, но, к счастью, следов не осталось.

1.3. Семья Сергея Андреевича Иванова

Наша семья близка была к этой семье [8]. В семье было семеро детей, с которыми мы дружили, а с Натальей Сергеевной близки до сих пор. Старший сын, Пётр Сергеевич, женат не был. Работал после окончания Ростовской гимназии в Ростовском Музее как учёный секретарь. Ни с того ни с сего в 1931 году был арестован, но скоро освобождён. В Ростов не вернулся, поселился в г. Истре под Москвой и работал в Истринском Музее. В 1941 году был мобилизован в армию. Погиб в Киевском котле. Всё его неплохое книжное собрание погибло в огне во время оккупации немцами города Истры.

Ил. 1.13. Сергей Андреевич и Клавдия Федоровна Ивановы, Фотография конца XIX века. Из архива Е. В. Вичутинской

Второй сын, Иван Сергеевич, инженер, специалист по с-х. машинам. Всю жизнь проработал в одном институте по с-х. машиностроению в Москве, пользовался большим уважением, с группой инженеров получил Сталинскую премию, как будто бы за комбайн. Был женат, имел одного сына Владимира, довольно бесцветную личность.

Ил. 1.14. Иван Сергеевич Иванов, лауреат Сталинской премии за самоходный зерноуборочный комбайн

Дочь, Наталья Сергеевна, по образованию художник-педагог, работала в музеях и художественных школах. Замужем за Ильёй Орестовичем Сосфеновым, умершим в 1941 году от туберкулёза в г. Ростове. Два сына: Илья – умер молодым от воспаления лёгких в Вологодской области, похоронен в Ростове вместе с отцом, Никита – научный сотрудник института кристаллографии, кандидат наук, знаменит тем, что от трёх жён имеет трёх сыновей. Наташа была человеком исключительной души и пользовалась всеобщим уважением.

Ил. 1.15. Наталья Сергеевна Иванова. Фотография её мужа – Ильи Орестовича Сосфенова

Дочь, Вера Сергеевна, бухгалтер, перед самой войной уехала работать в Лиепаю. Эвакуироваться не могла, была ранена и чудом выжила в одной русской семье на хуторе, ухаживая за свиньями. После войны вернулась в Москву. Получив пенсию, уехала в Ростов ухаживать за больной матерью, замужем не была.

Дочь, Александра Сергеевна, художник по игрушке, работала в институте в Загорске, замужем была за Василием Караваевым (?). Выстроили дачный дом на 66 км и, уйдя на пенсию, уже нигде не работали. Две дочери – Анна и Александра. Одна вышла замуж за сына художника Степана Чуракова.

1.4. Семья Будиловых

Моя мама родилась в Ярославле. Её отец, Сергей Будилов, был лесоторговцем. Рассказывали, что артель, работавшая на набережной по погрузке и разгрузке леса, отличалась необычайно буйным характером, было много пьянчужек; эта деклассированная категория рабочих так и называлась «будиловцы».

Деда я уже не застал в живых, он скончался в год моего рождения – в 1905 году. Похоронен на кладбище Туговой горы, почти на склоне. Я запомнил, когда ходил с бабушкой уже в возрасте 10–11 лет на эту могилу, и меня всегда чаровал вид на Ярославль. Бабушку, Аграфену Сергеевну, я запомнил хорошо. Мы часто гостили у неё в Ярославле, и она приезжала погостить к нам в Ростов. Особенно она меня выручила в 1923–24 гг., когда я учился в Ярославле, жил в общежитии Она мне пекла хлеб из ржаной муки, которую я получал безвозмездно от Д.А. Ушакова из его академического пайка. Хлеб был необычайно вкусен. Я притаскивал 2-3 ковриги в мешке, и все ребята, друзья по комнате, наслаждались им, как самым лучшим гостинцем.

Бабушка до революции жила от доходов, получаемых от сдачи внаём квартир, главным образом, относительно обеспеченным железнодорожным служащим ст. «Ярославль», близ которой находилось её владение, полученное в наследство после смерти мужа. Это были флигель с небольшим магазином, выходящим лицом на главную улицу, идущую от вокзала под путепроводом. По этой же улице была трамвайная линия, так что очень удобно было сообщаться с центром Ярославля. Во владении был небольшой садик, пустой двор, границу с одной стороны которого составляли дровяные сараи. В садике стояла небольшая избушка для козы. Когда её не было (она паслась в стаде), мы, ребята, с большим удовольствием играли в ней, нисколько не смущаясь запахом навоза. В садике росли цветы, а на дорожке из песка мы любили выкладывать из камешков разнообразные дорожки, надписи и всё то, что подсказывала детская фантазия.

У бабушки была довольно большая семья: два сына и шесть дочерей. Тетя Груша была замужем за И. Бабиковым, провизором, содержавшим аптеку. Их одноэтажный домик с мезонином был рядом с двухэтажным каменным домом аптеки. Муж тёти Груши умер в Крыму от туберкулёза перед Империалистической войной, после чего она передала «дело», оставаясь жить в собственном доме и воспитывая своего единственного сына Виктора. Он получил медицинское образование, женился, жил в Ярославле и умер бездетным. Я гащивал у тёти Груши, но Виктор был много меня старше, и особой близости с этой семьёй не было.

Тётя Аня была замужем за торговцем скобяным товаром Константином Гнуздевым. Жили они в собственном двухэтажном деревянном доме в Тверищах. Дядя Костя после революции стал работать проводником на железной дороге. В 1926 или 27 г., не помню, попал в аварию, его в тяжёлом состоянии привезли в больницу в Ростов, и он через несколько дней скончался. Похоронили его на кладбище в Николо во Ржищах в Ростове. Кладбище в 1930–40 гг. было уничтожено, и могила забыта. Тётя Аня была доброй женщиной и, когда я учился в 192–24 гг. в Ярославле, подкармливала меня. Я приходил с вечера и ночевал у них на уютной тёплой русской печи. У неё было двое детей: Михаил и Галина. С Михаилом мы в Москве встречались до самой его смерти от рака в 1977 г. Он работал механиком большого гаража. Его жена Маша – бухгалтером. Детей у них не было. Галя была рекордсменкой езды на велосипеде. В замужестве родила двух сыновей. Вся её семья живёт в Ярославле.

Тётя Саша, в замужестве Баранова, была женщиной мрачной. Произошло это из-за того, что от неё ушёл муж, и всю свою жизнь она прожила со своей матерью, с моей бабушкой Аграфеной. Умерла в Ярославле перед войной.

Тётя Нина была самой младшей. Она во время империалистической войны вышла замуж за польского инженера, эвакуированного во время войны в Ярославль. Эдуард Бечкович затем был директором шпалопропиточного завода. Уже в 1918–21 гг. они жили относительно хорошо, и я у них часто бывал, приезжая за небольшой порцией соли, которой на заводе было в избытке, а в быту крайне недостаточно. Кроме того, на соль можно было выменять у крестьян и хлеб, и картошку. Помогал им обрабатывать огород, а также понянчить своего двоюродного брата Женьку. Тёте Нине приходилось тяжеловато, так как у неё был и второй ребёнок – погодок. Бечкович в 1921 г. вернулся с семьёй в Польшу, и связь с ними потерялась. Уже после Великой Отечественной Войны стало известно от Гнуздева, что тётю Нину выслали в 1939 г. в Казахстан, она пасла коз, жила очень плохо и потеряла связь со своей семьёй. Видимо, она или погибла во время войны, или ушла в армию Андерса.

Тётя Маня была замужем за Лощихиным. Жили они в Тейкове, их мы знали очень мало. Уже после Великой Отечественной войны вдруг объявился Слава Лощихин. Он жил в Днепродзержинске, работая на ж.д. транспорте. У него была дочь, которую мы встретили у сестры Кати в Москве. Она получила образование стоматолога, и её за её округлость, крепость тела прозвали «репка». После смерти Кати связь с ней оборвалась.

Дядя Костя Будилов был смотрящим на ж.д. транспорте, начальником маленькой станции в 18 км от Ярославля по направлению в Ростов, станция называлась Козьмодемьянская. Когда я ездил из Ростова в Ярославль или обратно, я приветствовал его всегда, поскольку он встречал и провожал поезда. У него был единственный сын, которого он безумно любил. Его мобилизовали в 1939 г. на Финскую войну, и он там погиб. После этого семья очень скоро вымерла.

Дядя Ваня после революции, как специалист по ж.д. транспорту, вошёл в силу. У него был даже собственный поезд, на котором он инспектировал большой участок железных дорог, входивших в сферу Ярославля. Но, как часто бывает, начал выпивать, был отстранён и вскоре скончался. Его жена тётя Рая держала себя высокомерно, и с ней дружбы не было. В марте с двумя дочерьми она уехала на Северный Кавказ, и её дальнейшая судьба затерялась.

1.5. Семья Смысловых

Происходят из крестьян села Николо-Перевоз Ростовского уезда Ярославской губернии. Василий Смыслов, крепостной князей Голицыных, был в 1860 году отпущен на оброк и поселился в г. Ростове Великом [9, с. 58].

Ил. 1.16. Паспорт Василия Алексеевича Смыслова

Ил. 1.17. Александра Яковлевна Смыслова, в девичестве Ледянкина

В его семье было пятеро детей: сын Александр Васильевич, сын Константин Васильевич, сын Иван Васильевич, дочери Мария, Вера. Александр Васильевич был женат на Александре Ледянкиной [10] – дочери довольно богатых ярославских купцов. Сам Александр Васильевич имел в Ростове кустарное кондитерское производство: варенье, пряники, карамель – и вел торговлю кондитерскими товарами. На главной улице, в самом начале, ему принадлежали два дома. Один – двухэтажный, каменный, и один двухэтажный, деревянный. А. В. принимал активное участие в общественной жизни города: членом городской думы, церковным старостой, членом благотворительных комитетов. После Октябрьской революции подвергался репрессиям, у него в 1930-х годах отобрали дома и предложили освободить квартиру. Однако судим и выслан не был. Скончался в Ростове в 1935 году от воспаления лёгких.

В семье были дочери. Елизавета, в замужестве Грушко, умерла в 193(?) г. от туберкулеза, была замужем за Александром Степановичем Грушко.

Ил. 1.18. Елизавета Александровна Смыслова, в замужестве Грушко

Ил. 1.19. Игорь Александрович Грушко. В курсе теории групп есть теорема Грушко, носящая его имя

Их сын, Игорь, получил образование в Ленинграде, был направлен в Университет г. Перми. В 1941 г. был мобилизован в армию и, видимо, погиб во время первых месяцев войны.

Сам А. С. Грушко окончил Ярославский Демидовский Лицей. Перед Империалистической войной был назначен на службу в Варшаву. Во время войны с семьей эвакуировался в Ростов. Так в этом городе и остался работать, сначала следователем, а затем защитником.

Ил. 1.20. Александр Степанович Грушко, Варшава 1913 г.

Ил. 1.21. Наталья Александровна Смыслова, в замужестве Грушко

После смерти жены вновь женился на дочери Александра Васильевича – Наташе, тоже работавшей юристом. Умерли они оба, сначала Александр Степанович, потом Наташа, уже в пожилом возрасте и похоронены на Ростовском кладбище.

Ил. 1.22. Клавдия Александровна Смыслова, в замужестве Серова

Клавдия Александровна, в замужестве за Серовым Ильёй Борисовичем, из кулацкой крестьянской семьи. Получил образование и работал ветеринарным врачом. Очень сильно пил и иронически воспринимал сталинскую внутреннюю политику, особенно в крестьянском вопросе. В 1938 г. был арестован и выслан на 5 лет. После отбытия наказания приехал в Ростов и до своей смерти работал ветеринарным врачом. К. А. работала до пенсии в средней школе учительницей по математике. Её сын Михаил участвовал в военных действиях: Украина, Болгария, Румыния, Венгрия, Австрия. Окончил Московский Университет, защитился на кандидата математических наук, работал в ВУЗах Вологды и др. городов, а затем Петрозаводска. От отца имел наследственное психическое заболевание. От первой жены дочь оказалась больной шизофренией. От второй жены имел сына, который защитился на кандидата медицинских наук, работает в Петрозаводске, женат на медичке, имеет приёмного сына. Сестра Михаила Ильича, Валя, была инвалидом с детства. Во время войны работала на заводе, потом – вязальщицей-надомницей. Умерла 78 лет, похоронена в Москве на Долгопрудненском кладбище рядом с матерью.

Екатерина Александровна кончила в Ростове техникум. После смерти отца переехала в Москву и всё время, до пенсии, проработала техником-чертёжником в проектном институте авиационной промышленности, замужем не была. Во время войны была эвакуирована вместе с институтом в г. Куйбышев, откуда потом с трудом вернулась в Москву. Жила вместе с сестрой Клавдией. Умерла на 90-м году жизни. Похоронена на Долгопрудненском кладбище в Москве рядом с сестрой Клавдией и своей тётей Верой Васильевной Смысловой. В семье, кроме того, были сын Дмитрий и дочь София, которые умерли подростками.

Ил. 1.23. Младшие дочери Александра Васильевича Смыслова: Соня, Катя и Вера

Самая младшая дочь Александра Васильевича – Вера – стала женой Владимира Николаевича и матерью дочери Татьяны, сыновей Александра, Владимира. Окончила Московский университет по специальности искусствовед, работала в разных организациях экскурсоводом, научным сотрудником.

1.6. Дети Николая Андреевича и Екатерины Сергеевны

Этот раздел написан Владимиром Владимировичем Ивановым, сыном автора воспоминаний, в 2009 году. Еще были живы мои тетя Клава и тетя Женя, жены моих родных дядей Льва и Андрея, также нет в живых некоторых моих двоюродных братьев и сестер, которых я упомянул в своих записях.

Своих дедушку и бабушку – Николая Андреевича и Екатерину Сергеевну Ивановых – в живых мне застать не пришлось. Дед умер в 1922 году, а бабушка – в 1936, задолго до моего рождения. В их семье было девять детей: Николай (1899), Анастасия (1901), Сергей (1902), Людмила (1904), Владимир (1905), Леонтий (1907), Лев (1909), Екатерина (1911), Андрей (1912).

Старший – Николай – пропал без вести в 1918 или 1919 году. Про него мои родители практически ничего не рассказывали. У меня создалось ощущение, что они что-то скрывали. Лишь однажды моя тетя Людмила сказала, что он уехал из Ярославля с восставшими белочехами (по собственной воле или нет, не говорилось). Последнее письмо от него пришло из Сибири. По молодости лет я с расспросами к родным не приставал.

Ил. 1.24. Николай Николаевич Иванов

Анастасия, или Наха (для нас тетя Наха), как называли ее близкие, судя по фотографиям, была необыкновенно красива. Я ее не застал, но по рассказам родных знаю, что она была замечательным человеком. После смерти отца семейства она много сил вложила в воспитание и образование своих младших братьев и сестры. Жила Анастасия с мужем в Москве в Кисловском переулке. К ним из Ростова переехала мать – Екатерина Сергеевна – и жила в их доме до своей смерти в 1936 г. В 30-е годы все семейство Ивановых перебралось на жительство в Москву. Дом Анастасии стал центром семьи, у нее собирались родственники по разным праздникам, как новым советским, так и традиционным – рождество, пасха, масленица, именины и т. п.

Ил. 1.25. Анастасия Николаевна Супер (Иванова)

Работала тетя Наха секретарем в каких-то Советских учреждениях. Скоропостижно умерла во время войны в 1943 году от сердечной недостаточности. Ее муж – Супер Самуил Павлович – прожил жизнь, полную приключений: в годы НЭПа владел ватной фабрикой, потом прошел путь от дворника до начальника крупного строительного треста, в 1949 году осужден за растрату и по личному указанию Сталина приговорен к 25 годам заключения. Он отбывал наказание в Томске, в 1959 году был помилован и вернулся в Москву, где дожил до преклонных лет и умер в середине восьмидесятых, в каком году – не помню. С ним мне пришлось общаться достаточно много. От дяди Сени, как я его называл, слышал рассказ о первом знакомстве с его будущей тещей, которое произошло в начале 20 годов, годов «военного коммунизма». Семья тогда жила в Ростовском Кремле в корпусе у Часобитной башни, занимая почти весь второй этаж. Отца схоронили, жили бедно, чтобы прокормиться, разводили кроликов, утки плавали в пруду перед Самуиловым корпусом. Когда Самуил Павлович услышал про кроликов, сразу заявил, что он их есть не будет. Екатерина Сергеевна, не вступая в конфликт, спокойно сказала, что для любимого зятя приготовят индейку. Индейку, конечно же, взять было не на что, да и негде. Готовила она прекрасно и искусно замаскировала кролика. Любимый зять ел и нахваливал. Обман, в конце концов, был раскрыт, но не привел к неприязни обеих сторон. Дядя Сеня пересказывал эту историю неоднократно и всякий раз со смехом хвалил тещу за находчивость и кулинарный талант. Детей у тети Нахи и дяди Сени не было. Похоронена тетя Наха на Ваганьковском кладбище рядом с матерью.

Ил. 1.26. Сергей Николаевич Иванов. ГМЗРК, карандашный портрет, выполненный неизвестным художником в 1923 году, когда Сергей учился в институте Гражданских инженеров в Москве

Третьим ребенком был Сергей. Он рано умер, в 1925 году, от дизентерии. Несмотря на короткую жизнь, успел много сделать, обещал стать выдающимся ученым-музейщиком. Был одним из главных помощников Д. А. Ушакова [11] – директора Ростовского музея. Благодаря Сергею удалось спасти от уничтожения большое количество уникальных вещей во время конфискации церковных ценностей. Большое влияние оказал на выбор профессии своего брата Владимира (моего отца). У меня хранится карандашный портрет Сергея, выполненный в 1923 году кем-то из художников, с которым они вместе учились. Портрет я намерен передать для хранения в Ростовский музей. Похоронен Сергей в Ростове возле храма Спаса на песках в семейной усыпальнице Ивановых. В советские времена кладбище уничтожено.

Четвертым ребенком была Людмила. Она закончила педагогический техникум в Ростове. Работала учителем в Ростовском районе, сначала в Хлебницах, затем в Поречье. В 1955 году ушла на пенсию в связи с травмой ноги. Я часто отдыхал у нее летом и иногда в зимние каникулы. Местные жители относились к ней с большим уважением. Она была замужем за уроженцем Хлебниц под Ростовом Николаем Ершовым. У них было двое детей: София и Дмитрий. Дочь Дмитрия – Нина – живет сейчас в Поречье. У Софии сын и две дочери: Валерий, Людмила и Татьяна. Умерла Людмила Николаевна в 1986 г., похоронена в Поречье.

Ил. 1.27. Людмила Николаевна (в центре), на коленях у нее внучка Нина, сын Дмитрий и его жена Маша (в девичестве Куликова)

Пятым ребенком был Владимир, мой отец. С моей матерью – Смысловой Верой Александровной (1908–1996) – они познакомились и сблизились в Ростове, об этом очень тепло написано в воспоминаниях отца. Дальше оба учились в Московском университете. Вместе прожили почти 62 года. В семье было три ребенка: дочь Татьяна (1930 г.), сын Александр (1937 г.), сын Владимир (1945 г.). Татьяна Владимировна в замужестве Устьянцева, закончила Юридический факультет Московского университета, работала криминалистом в системе Министерства юстиции в институте, который теперь называется Институтом судебных экспертиз. Она – кандидат юридических наук, заслуженный юрист России, в настоящее время – пенсионер. У Татьяны есть дочь Екатерина (1965) и внук Владимир (1991). Екатерина, как и ее мама, – юрист, работает начальником юридического отдела крупной московской строительной компании. У Екатерины сын Владимир (1991). Александр Владимирович учился в Московском энергетическом институте, там же стал работать после окончания. Известный специалист в области автоматики и вычислительной техники, продолжает преподавательскую деятельность в том же институте, кандидат технических наук, доцент. У Александра – дочь Мария (1972) и внучка Анна (1996). Мария закончила РГГУ по специальности «искусствоведение», однако, несмотря на надежды дедушки и бабушки, не продолжила профессиональную деятельность по этой специальности. Закончила финансовую академию, в настоящее время успешно работает ведущим специалистом в компании "Тройка диалог". Я – Владимир Владимирович, закончил Физический факультет Московского университета, работал на предприятиях Электронной промышленности, затем в Московском институте электронной техники, кандидат физико-математических наук, старший научный сотрудник. Сейчас работаю в области, связанной с товарами для спорта и отдыха.

Ил. 1.28. Вера Александровна Смыслова

Шестым ребенком был Леонтий. Начинал свой трудовой путь в Ростовском музее [12]. Потом работал на кофе-цикорной фабрике. В детстве, играя, проглотил копейку, которая застряла у него в горле. Пришлось везти в Ярославль и там делать хирургическую операцию. Интересно, что в конце жизни ему потребовалась повторная операция на горле, и его консультировал хирург, оказавшийся учеником того самого профессора из Ярославля, лечившего в детстве. Фамилии обоих докторов помнил мой отец, но нигде не записал. Леонтий – единственный из братьев – профессиональный военный. Закончил Академию в Подмосковье в Чкаловской (теперь академия имени Ю. Гагарина). Участник войны. После войны занимал командные должности в Московском военном округе ВВС. Однако успешная военная карьера была прервана из-за скандала при распаде первого брака. В результате был отправлен на Дальний Восток. Сначала он служил на Чукотке, затем на Камчатке и Сахалине. Занимал там генеральские должности, но в звании не продвигался. Вторым браком был женат на Федотовой Зое Петровне (1923–1990), которая уехала за ним на Чукотку. У них уже был сын – Павел (1946), а на Чукотке родилась в 1952 году дочь Лариса. Лариса имеет высшее экономическое образование, живет и работает в Москве. Вышел в отставку Леонтий в 1959 году в звании подполковника и вернулся в Москву. Работал в Исполкоме Пролетарского района инженером. От первого брака были дети, Галина и Валерий, с ними я практически не знаком. Валерия видел единственный раз на похоронах Леонтия в 1975 году. Похоронен Леонтий Николаевич на Кузьминском кладбище в Москве.

Ил. 1.29. Леонтий Николаевич Иванов

Ил. 1.30. Лев Николаевич (справа) со своим младшим братом Андреем

Седьмым ребенком был Лев. По примеру старших братьев начал трудовой путь в Ростовском музее [13], затем работал на кофе-цикорной фабрике вместе с Леонтием. Дружил со звонарями звонницы Успенского собора, они научили его своему мастерству. Сергея провожали в последний путь под звон колоколов. Это Лев уговорил звонарей и сам звонил в этот скорбный день. Воспоминания об этом есть в записках отца. Лев проработал большую часть жизни на железной дороге, в том числе в Институте Пути. После возвращения в Москву Леонтия по его рекомендации перешел на работу по обслуживанию жилых домов, благодаря этому получил жилье. К этому времени Лев женился вторично. Первым браком Лев был женат на Евдокии Алексеевне Чехониной (1908–1959), жительнице Ростова. Она рано умерла. От первого брака дети: Нина (1931) и Олег (1942). У Нины двое детей: дочь – Елена, сын – Сергей. Олег умер в 2008 году бездетным. Вторично Лев женился в 1960 г. на Клавдии Михайловне Логуновой (род. в 1923 г.), приятельнице Зои Петровны, жены Леонтия. Клавдия – прекрасная женщина из простой семьи. Благодаря ей Лев заметно изменился, стал лучше выглядеть, меньше выпивать. У них родился сын – Николай (1967). Лев с гордостью говорил братьям, что это единственный внук, названный в честь деда – Николая Андреевича. Счастье Клавдии и Льва оказалось недолгим. Когда Коле не было 1 года, Лев заболел и вскоре умер (1968). У Николая двое детей: Лева (1988) и Юля (1993). Лев Николаевич-младший заканчивает Московский Инженерно-физический институт. Клавдия Михайловна живет в Москве. Лев Николаевич похоронен на Ваганьковском кладбище рядом с матерью.

Ил. 1.31. Екатерина Николаевна Иванова

Восьмым ребенком была Екатерина. Красавица, любимица всех братьев. После смерти Анастасии ее дом стал главным местом, где собиралось дружное семейство. Ее муж, Либерман Исаак Павлович, был остроумным и веселым человеком. Называл Льва Тигрой, чтобы отличить одного брата Леву от другого Левы – Леонтия. Жили они сначала на улице Грановского (сейчас вернули прежнее название – Романов переулок), потом на Арбате, позади Вахтанговского театра. Растили троих детей: Наталью (1938), Елену (1943), Виталия (1946–2005). Встречались у них регулярно всем семейством несколько раз в году, обязательно приезжали с детьми. Работали Екатерина и Исаак на Центральной киностудии документальных фильмов в Лиховом переулке. Прямо на работе Екатерина скоропостижно скончалась в 1959 году на 48 году жизни. Несмотря на то, что Лихов пер. находится в пятнадцати минутах ходьбы от Склифа (Института скорой помощи им. Склифосовского), скорую помощь ждали долго, и когда ее привезли в больницу, помочь уже не смогли. После ее смерти словно исчезло некое объединяющее начало, дух дружной семьи. Совместные встречи стали более редкими. Главным средством общения стал телефон. Екатерина Николаевна похоронена на Ваганьковском кладбище рядом с матерью.

Последним, девятым ребенком был Андрей. Он родился в Рождество. Старшие братья вспоминали, что из-за этого события пришлось быстро разбирать елку, и праздник получился короче, чем обычно. Андрей – единственный из братьев не получил законченного образования. Однако природные способности и семейное воспитание позволили ему стать видным специалистом в области сельскохозяйственной техники. Он автор многих изобретений, неоднократно получал награды на Сельскохозяйственной выставке, которую в разные годы именовали ВСХВ, ВДНХ, теперь ВВЦ. Помню, как на очередную премию он купил автомобиль «Запорожец» в середине 60 гг. Отсутствие аттестата не помешало ему занимать должность начальника лаборатории в одном из сельскохозяйственных институтов. Андрей – участник войны, когда немцы подошли к Москве, ушел в ополчение, командовал орудием. О войне рассказывать не любил. Был ранен зимой 1942 г. в боях под Вязьмой. Сильно обморозил ноги. После этого на фронт не вернулся. Неожиданно после госпиталя встретился со своими братьями на улице Горького в Москве. Леонтий устроил его на аэродром, где он прослужил до конца войны. Был женат трижды. Первых двух жен я не знал. От первого брака – дочь Алла (1937). От третьего брака с Евгенией Леонидовной двое детей: Ольга (1949) и Владимир (1952). У Владимира – сын Евгений. Ольга закончила МИЭМ, работала на разных предприятиях-ящиках, сейчас на пенсии, живет с матерью и ухаживает за ней. Владимир по образованию связист, специалист в области телефонной связи, в 2009 г. налаживал в Ростове новое оборудование. Умер Андрей в 2000 году, прожив дольше всех своих братьев и сестер.

Ил. 1.32. Андрей Николаевич и Евгения Леонидовна Ивановы. Фотография их сына Владимира 1994 года

2.1. Начальная школа и гимназия

Отдали в начальную школу в 1913 г., почти 8 лет. Школа была у Кремля, сзади артиллерийских казарм. Ходить было интересно: на поле между Покровской (Ленинской) и Каменным мостом – валами – располагалась артиллерийская часть – пушки, у казармы стоял часовой. Красивая церковь Иоанна Богослова и кремлевская стена делали переулочек очень уютным. Здесь, в доме школы, в первом этаже была детская библиотека. Во главе школы стояла всему городу известная и всеми уважаемая учительница Маклакова, невысокая, полная, очень приветливая. Проучился в этой школе я недолго, т. к. родители купили дом на Ильинке, а там почти напротив была другая начальная школа, рядом с женской. Меня перевели в эту школу в класс учительницы Анны Павловны Кожиной, женщины не очень приветливой и строгой, но учительницы хорошей, умевшей выколачивать из сорванцов знания.

Из первой школы запомнился только один анекдотический инцидент. Мы читали хором слова, написанные крупным шрифтом. Было слово «оттепель», которое я прочитал как «отец пел». Учитель оставил после уроков, а я переживал, т. к. считал это несправедливым, ведь я дома читал уже не букварь, а книжку.

От новой школы остались в памяти тоже какие-то глупые детали. Анна Павловна жила при школе же, а у нее в квартире была теплая уборная со сливным бачком, чего в наших домах не было. В уборной она хранила мел, тряпки для доски, чернила. Мне было доверено ходить за этим оборудованием для класса, а мне нравилось рассматривать бачок, неудержимо хотелось слить воду (но я боялся и не делал этого), волновал особый запах, совсем не свойственный нашим выгребным уборным.

Закон Божий преподавал отец Петр, пожилой священник, который не стеснялся, видимо, по бурсацкой привычке, ребят выдрать за уши, легонько стукнуть по шее линейкой. Он любил теребить свою полуседую бороду и если вырывал волосок, то обязательно вынимал из кармана бумажку и укладывал вырванный волосок к другим волоскам, видимо, добытым таким же образом.

Не осталось в памяти воспоминаний о сверстниках, ближайших соседей по дому в сверстниках, видимо, не было. Как тогда говорили, я «водился» с более старшими мальчиками.

Остался еще в памяти выпускной экзамен после третьего класса. Наверно, это был не экзамен, а какая-то проверка в присутствии инспектора. Им тогда был Николай Степанович Цыпленков. Я с ним потом встретился уже в более сознательном возрасте. Он был директором педагогического техникума. Для письменной работы было предложено описать картинку. Не помню в подробностях, что на ней было изображено, но хорошо помню, с каким увлечением я писал о нищем, которого прогнала собака и который остался без хлеба. Сочинение очень мне понравилось, до слезы, а потом надо мной смеялись до слезы, что вместо того, чтобы описать то, что я вижу, написал выдуманную мною историю, при этом на основе многих литературных произведений, которые я когда-то читал. Ничего не поделаешь, перестарался, но чувство огорчения, что старания мои не были поняты, сохранилось до зрелых лет. Рядом с нашей школой стояло двухэтажное хорошей стройки здание женской школы, в которую свозили всех девиц из зажиточных семей. Это было зрелищем, т. к. подкатывали обычно зимой розвальни, в которых барахталась, визжала и смеялась куча девчонок. Однако это продолжалось недолго, вскоре после начала империалистической войны школу перевели в женскую гимназию, а это здание переоборудовали в лазарет. Это была уже другая, большей частью печальная картина. В теплое время на обширную лужайку при школе выходили выздоравливающие, почему-то в основном пожилые бородатые мужчины, и веселья, конечно, никакого не было.

Началась империалистическая война. Мне было почти девять лет. Но запомнил я очень мало. К нашему владению примыкало большое владение Казначейства с фруктовым садом и лугом. На нем расположилась какая-то воинская часть с повозками. Через забор мы, ребята, с интересом наблюдали эту непонятную жизнь лагеря. Но у всех было общее стремление чем-то порадовать солдат. Ребята из дома тащили, кто что мог. Почему-то запомнились огурцы, которые мы совали под забор и которые солдаты с удовольствием хрупали.

Мне, наверно, было лет 12. Большим спросом у уходящих на войну пользовались чайники, кружки, ложки. Мать меня отправила в Ярославль. С помощью ее родственников у оптового торговца Коновалова было закуплено какое-то количество этого товара и упаковано в два мешка. С вечерним поездом меня отправили в Ростов, но непредусмотрительно на 3-ей полке вагона 4-го класса. Утомленный, я, конечно, заснул. В Ростове встречали, к сожалению, спящего не нашли. Проснулся в Сильницах – около 30 км от Ростова. Вылез, в кармане денег только до ближайшей станции Петровск. Несмотря на ночь, пошел по шпалам, а это 24 км. По пути был охраняемый ж.д. мост. Как меня не пальнул часовой – одному Богу известно. Как не провалился в полынью, обходя мост, тоже одному Богу известно.

Пришел в Деболовскую мокрый, измученный. Дежурный расспросил, узнал, чей я и что со мной, подсадил на проходящий пассажирский поезд (16 км) бесплатно. Утром я был дома. Чтоб не будить, пролез в подворотню, но все равно услыхали, были рады и растроганы все до слез.

Война идет, по-видимому, второй год. Осень, начались сумерки. Иду из школы. Вижу на телеграфных столбах новый приказ о призыве. Они печатались на розовой бумаге. Вглядываюсь и вижу год рождения моего отца. С бьющимся сердцем бегу домой. Говорю маме, вместе бежим к приказу. Уже ничего не видно. Обратно домой за спичками. При неверном свете читаем и ничего понять не можем. Призываются какие-то ратники. Мать в отчаянии считает, что отец будет призван. Дрожат руки, дрожит слабый огонек спички в сгущающихся печальных сумерках. На этот раз призыв отца не коснулся.

Печальная музыка. Гурьбой несемся к месту, откуда она звучит. Лошадь тащит телегу, на ней некрашеный гроб. В процессии несколько солдат с винтовками и шесть музыкантов. Мы идем в этой грустной церемонии проводов солдата, умершего в лазарете от ран. На кладбище винтовочный сухой залп, и все расходятся до следующего раза. Это во время войны повседневность.

Женская гимназия отдана под лазарет. Один этаж мужской гимназии отдан под офицерский лазарет. В двух этажах посменно учится и мужская, и женская половина человеческого рода. Четырехклассная женская школа, стоявшая на Ильинке рядом с нашей мальчиковой начальной, тоже под лазаретом. Лучшие ученики отобраны для посещения лазаретов. Кто разучивает стишок, кто играет на балалайке, кто поет. Собраны цветы и подарки, главным образом, носки, кисеты, табак, сладкое. Я читаю стихи, от которых в памяти осталась одна строфа: «И за нее ты меч свой вынул. Сыны России велики. И робость жалкую откинул. И побеждал врагов полки!». Интересно, что думали бойцы, слушая этот набор слов?

У соседей Волковых три брата призваны в действующую армию. Все они прошли школу младшего комсостава и получили чин прапорщика. Один из братьев, Николай, приехал в кратковременный отпуск. Младший, наш одногодок, горд необычайно. Он, захлебываясь, рассказывает, что Николай награжден темляком у сабли. Мы осмотрели его, потрогали. А наградили его за то, что он, увидев приближающийся цеппелин, своим солдатам скомандовал: «Ложись!». Мы не поверили, как же ложиться, когда надо стрелять.

Игры в войну стали самыми популярными. Но разбитых голов не было. Почему-то чаще всего брали Варшаву.

Ил. 2.1. Групповой портрет гимназистов с классным наставником – Е. А. Мороховцом, Володя Иванов – в верхнем ряду, первый слева, во втором ряду третий слева Н. Щапов, в будущем архитектор-реставратор

Продукты питания начали дорожать, стал ощущаться их недостаток. Появились очереди за сахаром, мылом. Магазины постепенно оголялись. Очень скоро уменьшилась гастрономия, кондитерские товары. Но базары с молочными продуктами и овощами были еще богаты до самой революции. Особенно бедственно обстояло дело с обувью. Запомнились все время сырые ноги.

Взрослые все чаще критикуют правительство. Появились сатирические стихи. Одно из стихотворений имело лейтмотив: «И горе мыкать Горемыкин. Ненастоящий и Премьер»?! В другом лейтмотивом было: «Царь едет из Царского в Ставку»! Говорили, что известный артист цирка Владимир Дуров валял в руках рубль, на котором, как известно, был профиль царя Николая, на вопрос, что Дуров делает, последний отвечал: «Дурака валяю!».

В иллюстрированных журналах («Нива»?) на одном развороте печатали множество маленьких портретов офицеров с подписями: «Убит», «Умер от ран», «Ранен». В нашей семье не было офицеров, но фотографии мужчин молодых, средних лет и с большими бородами почему-то все рассматривали долго и внимательно с чувством жалости и словами сочувствия и сожаления.

В гимназии появились новые ученики. Дети беженцев из губерний, где происходили военные действия. Это были, главным образом, дети еврейской национальности. А может быть, на поляков и другие национальности не фиксировали внимание.

Гимназии, мужскую и женскую, объединили. Нам было по 13 лет. Ничего сверхъестественного не произошло. Разве только, что нам дали более слабых учителей из женской гимназии, а более способных и интересных из мужской забрали для старших классов.

2.2. Привитие трудовых навыков

Помимо домашнего труда, которым занимался каждый юноша и девушка в провинции, а именно – в очередь наносить питьевой воды в бочку, зимой наколоть дров, принести их в дом и истопить печи, летом вскопать огород, участвовать в его обработке, ухаживать за мелким скотом (мы держали кроликов, коз, овец и уток), заготовить на зиму скоту корм и подстилку, т. е. походить за 4–6 километров, наломать и притащить березовых веников, нарезать и притащить травы, а затем ее высушить, – в школах нас начали обучать переплетать книги, столярничать, шить обувь. Все это очень пригодилось, особенно последнее. Все сухое время года ходили в башмаках и туфлях, верх которых был сшит из вышедших из употребления пальто, а подметки делались из льняных веревок, сделанных самими же. Такая обувь годилась только в сухую погоду, но и она очень выручала. С не меньшим интересом многие ребята участвовали в обработке школьных огородов, но самое заманчивое было попасть в кружок по разведению тутового шелкопряда. Необычайно было интересно следить за всем циклом развития от жены до гусеницы, завивание кокона, бабочки, снова жёны. Надоедало только собирать листья молодого одуванчика и расстригать их узенькими полосками. На пищу годились тоже молодые листья тополя и березы.

В техникуме педагогическом был свой совхоз в 20 км от Ростова в деревне Воронино, бывшем имении дворян Леонтьевых. В 1921–1922 гг. еще хорошо сохранился двухэтажный дом, великолепный старый парк с прудами, оранжерея, церковь, семейная усыпальница. В оранжерее росли померанцы. Старый садовник из немцев выращивал помидоры, которые называл «пондамурами» и которые были тогда новостью.

Учащиеся техникума жили коммуной. Там я научился многим сельскохозяйственным работам. Научился обращаться с лошадью, но не научился косить. Как будто ничего трудного нет, а не научился. Труднее укладывать снопы на телегу высоким-высоким возом, а выходило, хотя один раз воз у меня повалился, и я чуть не оказался под колесами. Самое неприятное было подавать снопы в молотилку. Все покрывается моментально толстым слоем пыли: нос, уши, глаза, горло. Но весной пышное цветение сиреневых кустов, пенье птиц, луга с цветами и зори остались на всю жизнь, как самое чудное.

2.3. Игры и развлечения

Забыта игра в бабки – кости, которые отбирались из ножных суставов коров, когда в доме варили студень. Их ставили парами (предварительно окрашивали в тех же красках, которыми красили яйца на Пасху) на расстоянии 4–5 см пара от пары и били специальной биткой, крупней костей-суставов, которую просверливали и заливали свинцом. Она называлась также свинчаткой. Кто сбивал пары бабок, выигрывал и забирал их себе.

Забыта игра в лапту с мячом. Две партии разбивались поровну. Одна била мяч с подачи в воздухе лаптой, а другая этот мяч должна была поймать, это свеча, тогда менялись местами. Если свечи не было и мяч подбирали с земли, можно было осалить мячом игрока противников, но только тогда, когда он бежал из кона в чужой лагерь до черты или обратно в свой кон.

Увлекались игрой в фантики, обертки от конфет. Выигрывал тот, кто мог перевернуть фантик картинкой вверх.

Увлекались чижиком-чувилем, заостренной с обеих сторон чурочкой 8–10 см. Ударяли по концу и поддавали битой из кона, а противнику надо поймать чувик и забросить в кон. Если в кон попадал с того места, куда упал чувик, вновь били, и так иногда загоняли далеко.

Почти на каждом дворе были качели, и через несколько дворов – гигантские шаги.

Распространены были игры в прятки. Один водил, другие прятались. Последний прятавшийся мог выручить всех, кто был найден и не успел спрятаться.

В летнее время играли в третий лишний, или горелки: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло. Глянь на небо, птички летят, колокольчики звенят». Это припев, после которого любая пара бежала, а водящий должен был одного поймать. Водящий, стоя впереди всех, если не проявлял ловкости, вновь становился «водить». Юноша старался поймать девушку. Ему разрешалось в этом случае ее поцеловать. Девушка старалась поймать парня.

В Пасху одной из любимейших игр было катанье яиц. С невысокой горки, наклонно градусов под 12–15, ставилась горка из доски, и с нее пускали яйцо. Затем второй игрок должен был пустить по наклонной свое яйцо, если оно ударялось о ранее выпущенное, игрок выигрывал и забирал. Иногда яйца становили в ряд и с определенного расстояния старались попасть в них мячиком, пущенным по земле (неразборчиво). Много радости было у выигравших и горя у проигравших.

Играли во все игры на честность, избегали всегда ребят, за которыми была слава корыстных, жуликоватых. Конечно, в играх, когда они строились на противоположных партиях, старались попасть в партию ребят, за которыми была слава сильных и ловких.

Очень была распространена игра в городки. Как жаль, что она ушла с дворов на стадионы, став, по существу, игрой профессионалов.

2.4. Ярославль

1923–24 и 1924–25 учебные годы я провёл в Ярославле. Неожиданно были извещены, что техникум распускается. Четвёртый курс будет в четвёртом курсе Ярославского техникума, все остальные оставлены в Ростове в педагогическом училище, организуемом на базе техникума. Начались безуспешные хлопоты, чтоб были объединены техникумы полностью. Удалось отстоять только третий курс. Но и то некоторые не могли воспользоваться этим, потому что родителям пришлось бы содержать детей вне дома. А время было очень трудное, была довольно порядочная безработица, НЭП расцвёл, деньги стоили очень дорого. Как ни трудно было моей семье содержать меня в Ярославле, но доучиваться было необходимо, ведь оставался последний год. И вот собираю немудрёный скарб в деревянный сундук, который мне выдал Д. А. Ушаков из музейного хозяйства. Он тяжёл, но удобен и вместителен. Поздно, за полночь, иду по тёмному Ростову на знакомый вокзал. Поезд приходит рано утром, кроме меня на вокзале коротают время и другие пассажиры, близких знакомых нет. Тогда ещё сохранилось разделение на первый класс с рестораном и столиками и третий класс, где был буфет и стояли скамейки. Но если были свободны столики, а поздно ночью они всегда были, из первого класса не выгоняли, существовали ещё начатки демократии.

Приехал в Ярославль рано утром и в Губпрофцентр, за получением места в общежитии. Я не хотел жить у родственников. Бабушка сдавала комнату и на это жила, тётя Аня хотя и жила в собственном доме и места там хватило бы, но это было в Тверищах за Волгой. С тётей Грушей, хотя она жила только со взрослым сыном, не было таких отношений, и она не пригласила.

Но место в общежитии дали. Это был купеческий двухэтажный особняк с пустым двором, заросшим жалкой травой и хорошими деревьями по границе владения. Дом находился на улице Свободы. Как и подобает особняку, комнаты были все очень большие, санитарный узел общий, кухня общая с громадной плитой и кубом для кипячения воды. В комнатах стояли только койки в ряд, разделённые тумбочками. Один длинный стол со скамейками с обеих сторон. На этом столе питались, занимались, готовясь к занятиям, главным образом только в том случае, если надо было писать или составлять конспект. Когда дело ограничивалось чтением, то это происходило прямо на койке.

Что было совершенно замечательным, не было никакого воровства, правда, и воровать было нечего, разве только с голоду продовольствие, которое водилось у студентов, связанных с родителями, живущими в деревне. Но нам, горожанам, приходилось очень туго. Существенно, что я имел всегда в достатке и часто делился с товарищами, – это был чёрный хлеб. Директор Ростовского музея Д. А. Ушаков получал в Ярославле академический паёк. Чтоб ему не ездить, делал это я. Всё из пайка я должен был привезти ему в Ростов, а в мою пользу бесплатно оставался пуд ржаной муки. По договорённости этот пуд ржаной муки я доставлял бабушке, и она пекла мне хлеб. Свежий и тёплый, он был очень вкусен, и мои друзья, ребята, весьма были довольны, когда я раз в неделю притаскивал в мешке три ковриги не менее чем по два килограмма в каждой. А ещё было самым доступным пшено. Кашу варили очень крутую, смазывали её льняным маслом, а когда его не было, ели просто так, как хлеб, но надоедала она быстро, не как горячая, только что с пару картошка. Мяса и масла было в обрез, а о сливочном масле и не мечтали. Вместо чая заваривали “напиток”. Это обжаренные овощи с экстрактом вкуса малины, груши или какие другие, перемолотые и спрессованные в бруски. Сахар также был на экономии.

Учиться ходили примерно минут за 20 в центр на Ильинскую площадь по бульвару. Это было старое трехэтажное здание с гулкой чугунной лестницей, широкими коридорами и довольно большими классами с необычайно мрачной грязно-серой окраской, то ли от времени, то ли от казёнщины.

Не знаю уж почему, но мы, ростовцы, влившись в Ярославский техникум, совершенно подавили аборигенов. Добились, что в органы самоуправления прошли наши товарищи, и во всем задавали тон. Сейчас уж мало осталось в памяти от этого года нахождения в техникуме. Последующие впечатления погасили этот случайный год жизни. Запомнился методист по русскому языку Кронист Амниподистович Смирнов, видимо, из духовного звания. Высокий, рыжеватый, с красным лицом, он не вызывал симпатии с первого знакомства, но вскоре же завоевал всеобщее признание своей эрудицией, знанием предмета, желанием отдать все, что знал. Весной, незадолго до окончания техникума, он попросил принести листы бумаги для диктанта. Этот позорный для нас диктант состоялся. У многих на двух страницах оказалось более ста ошибок. Когда он принес в класс наши диктанты, его огорчению не было границ. Он говорил: «Вы – будущие учители начальной школы, главная ваша задача – научить детей правильно читать, писать и считать, как же вы можете сделать это, если сами неграмотны?». И он последовательно, разбирая ошибку за ошибкой, восстанавливал в нашей памяти правила правописания. Особенно страдала у нас пунктуация. В диктанте, например, была фраза: «Гром ударил с страшной силой, и вскричал: «Отец, помилуй», – вздрогнувший барон». Не помню, правильно ли я расставил знаки препинания, но на этой фразе абсолютно все провалились. Несколько уроков он последовательно вдалбливал в наши головы грамматику, и, наверное, ему до сих пор все благодарны.

Почему-то нас повели в анатомический театр на вскрытие трупа старого мужчины, показали всю анатомию человека. Наши головы в то время задуряли множеством всяких новшеств. Одним из наиболее популярных был метод «Дальтон план». Для изучения с учениками брали какой-нибудь предмет, и на нем обучали чтению, письму, счету, пению, географии и естествознанию. Для своего зачетного урока я взял березу и четыре урока мусолил ее, пытаясь на основе ассоциаций сделать формальные правила наиболее запоминающимися и связанными с жизнью. Меня хвалили, но думаю, что это был театр, сделанный для одного раза в течение года, и к систематическим знаниям это не имело никакого отношения.

Чтобы как-то укрепить свой бюджет, у нас была артель. Мы ходили разгружать вагоны, баржи, скалывали лед с трамвайных путей, изображали толпу на сцене Волковского театра. Ходили еще миллиарды и миллионы, но была уже твердая валюта. Вот однажды, получив за работу, пошел на рынок купить обувь, так как моя полностью развалилась. Черт попутал пройти мимо аферистов, которые зазывали сыграть в «конфетку». Они показывали три конфетки с изображениями человеческой фигуры, клали их на стол и предлагали отгадывать, где голова, где ноги. Ты должен был назвать ставку, скажем рубль, если угадывал, где голова, получал тройное вознаграждение. Соблазн увеличить свои богатства привел меня в азарте к полному проигрышу. Пришлось еще месяц ходить в рваной обуви, пока удалось заработать вновь, чтобы осуществить покупку.

Зимой 1924 года в Ярославле появилась новинка, громкоговоритель, который был установлен в одном из залов дома политпросвещения. Туда ходили первое время по пригласительным билетам. Боже мой, как все это было наивно и вместе с тем необходимо.

Наши коллеги девушки жили отдельно в общежитии – бывшей гостинице, напротив Волковского театра. Потом она снова стала гостиницей, и архитекторы уже подбираются ее сломать в целях расширения площади Волковского театра. Верхний этаж был невысок, темноват и тесноват, но девицы умели лучше нас, парней, навести уют. Но мы больше ютились на площадках лестниц, стремясь раньше других занять наиболее выгодную позицию в нише окна. Там можно было поцеловаться, говорить нежные слова. Надо сказать, что парни относились к девушкам бережнее, чем сейчас, и не только потому, что юбки были длиннее и трусики не обтягивали соблазнительные места, но и потому, что сохранялось еще воспитанное высокое отношение к девушкам и ответственность за девушку, если она стала тебе близка.

Любили мы гурьбой гулять по бульвару от Волковского театра до Волги, а потом по набережной до Стрелки. Там стояли еще развалины обгорелого во время Ярославского мятежа 1918 года Демидовского лицея, пятиглавого Собора, типичной архитектуры XVIII века, высокая, несколько сухая по формам, колокольня XIX века. Сейчас на этом месте сквер. Наверное, будет время, когда здесь возникнет архитектурный ансамбль, значительный по содержанию и (неразборчиво) по форме, который будет знаменем (неразборчиво) Ярославля.

Весной манила к себе Волга, сначала бурно-стихийный ледоход, который теперь уже никогда не увидишь. Плотины сделали свое дело, превратив реку в цепочку озер, или, как теперь называют, пресноводных морей. После ледохода – сплав. Барки, плоты, с романтичными кострами на них, пляшущими тенями невыразимых людей, иногда песней, и тихий плеск, ритмичный и нежный, успокаивающий и призывный. Шлепали еще пароходы своими плицами, а в густых липах столько беспокойного цвирканья, мелодичного посвистывания, а вечером соловьи. Все было – юношеская чистая любовь, восхищение красотой природы и работа усидчивая с полным сознанием того, что мы будущие учителя, воспитатели молодого поколения. Не было среди нас пьянства, азартных игр в карты, пресекались все неэтичные поступки, сплетни, пересуды.

Наступили выпускные проверки, в те годы не было экзаменов в том понимании, как это было до революции, и в том, какое оно приобрело в наши дни. Не было зубрежки по учебникам, потому что не было учебников. Не все, может быть, формально, хорошо знали, но умели читать научные книжки, выбирать, что нужно, привыкли размышлять и рассуждать.

Общественная жизнь этого последнего года учения в педагогическом техникуме запомнилась мало, хотя я был председатель студенческого комитета. Было очень большое уважение к преподавателям, поэтому не было конфликтов. Не помню, чтобы возникали они при распределении мест в общежитии, распределении стипендий, все было очень открыто, без замалчивания и секретов.

Выпускной вечер, сбросились, сколько могли, чтоб устроить чай, пригласить оркестр и потанцевать. Сфотографировались, обещали друг друга помнить, переписываться и разлетелись в разные стороны. Потом я встречался с Комочковым Алексеем больше, чем с другими, потому что поступили той же осенью в Ярославский университет. Случайно в Ленинграде в 1988 году встретился с Иваном Ларичевым, который стал не педагогом, а эстрадным певцом. С Иваном Ханаевым, который пописывал стихи, будучи студентом, а потом стал профессиональным литератором. Во время подготовки выпускного вечера произошел трагикомический случай. Девицы накануне съездили за город и набрали ворох полевых цветов. Я славился, как умелец компоновать букеты. Ведро с водой и цветами водрузили на окно второго этажа, которое выходило в тихий глухой переулок. Девицы приносили банки, я делал букеты, когда все цветы были распределены, оставшуюся воду я с маху выплеснул в переулок, и надо же именно в этот момент проходить какой-то даме. Она чуть не испортила весь вечер, а уж настроение почти испортила, обозвав нас всякими обидными словами и требуя наказания хулиганов, но их, честное слово, не было.

Ил. 2.2. Володя Иванов в толстовке, как он её назвал. Фотография 1924 года

После домашнего совета решено, что я должен продолжать образование. Сестра Людмила учительствовала, брат Сергей работал в музее, сестра Настя тоже будет помогать. Летом я работал в Ростовском музее, выезжал с археологической экспедицией Д. И. Эдинга на раскопки Сарского городища. Кое-как на мой заработок меня экипировали, гордостью была новая толстовка, сшитая из какой-то густо-зеленой ткани атласного типа. В ней торжественно сфотографировался и уехал в Ярославль подавать заявление на педагогический факультет Ярославского университета. Собеседование со мной вел ректор Павел Никодимович Груздев. Он знал меня по техникуму, так как преподавал исторический материализм. Собеседование было чисто формальным, и он, поздравив меня со студенческим званием, сказал, чтоб я 1 сентября приезжал.

Поселился я в студенческом общежитии на втором этаже, в комнате на троих. Хотя обстановка была крайне убогая, но это было много лучше, чем прошлый год в комнате на 12 душ. Мне было уже 19 лет, и обстановка студенческого бытия захватила. На лекциях было необычайно интересно. Наиболее интересные предметы, вернее, лекции, подробно конспектировались. Запомнилась колоритная фигура слепого Бочкарева, всегда сопровождаемого довольно бесцветной, но, как говорили, преданной ему, женщиной. Он говорил громким голосом, формулировал четко, и его записывать было легко. Он характерно говорил слово «тысяча», в его произношении это была «тыща» с ударением всем голосом, а так как хронологических дат с этим словом было много, то «тыща» служила своеобразным рефреном. С интересом слушали Радцига, он читал скучнее, но все было настолько ново, захватывающе, что ловилось, воспринималось и живо обсуждалось.

Общественная студенческая жизнь била ключом, искались новые формы преподавания, проверки знаний. Особенной популярностью пользовался семинарский метод, метод кружков по отдельным темам.

Студенты написали шутливую оперетку в стихах на тему нашей учебы и жизни, переложили на популярную музыку опер, романсов, оперетт. Она пользовалась большим успехом. В частности, над кружками иронизировали так: выходил солидный старец старопрофессорского вида – Ученый ГУС, что значило Государственный ученый совет, и представлялся студенту:

Студент отвечал:

Ученый ГУС:

(Действительно, приказом ректора для кружковой работы была отведена среда, и в этот день лекций не было)

Ректору были адресованы строки:

Часты были дискуссии по вопросу об отношении полов. Горячо обсуждались мысли А. М. Коллонтай, была противоположная, крайне пуристская, позиция, и, как всегда, – золотая середина, которой практически все придерживались. Сейчас в общежитии жили уже и мужчины, и женщины, но надо объективно отметить, никакого разврата не было.

В упомянутой оперетке были на этот счет тоже веселенькие стишки, но я их забыл. Начинались они так:

Конечно, был повеса студент, который пел:

Различные виды сценических жанров были среди студентов очень развиты. Был, конечно, свой коллектив «синей блузы», с которым мы часто выезжали в села, в рабочие клубы. Участвовал я в драматическом коллективе. Хороших пьес не было, ставили в основном классиков, конечно, «Недоросля», «Ревизора», инсценировки чеховских рассказов, «Горе от ума», но публика требовала драмы, вернее, мелодрамы. В частности, однажды мы выезжали в большое село под Ярославлем по направлению к Ростову, где играли пошлейшую мелодраму о любви летчика, вечной обманутой любви, а злодеем был барон. Кончалось все убийством. Выезжали обычно в субботу, ночевали в усадьбе Вахромеева – Варино, сейчас от нее ничего не осталось, все съел химзавод. А тогда в Варино был совхоз, где мы вели полит и культработу. Нас хорошо кормили, но главным образом молочными продуктами и черным хлебом, почему-то это сочетание вызывало страшное брожение воздуха в кишечнике. Смеху, шуткам не было конца. Спали, кто на чем мог, я очень любил устраиваться в большом гардеробе, оставшемся от старой барской обстановки.

Руководителем наших драматических опусов был студент Чернышов, он был много нас старше и был женат на маленькой очень приятной женщине, тоже студентке. Помню, как нас поразило, что у этой очень дружной четы вдруг произошел разрыв, но спокойный тихий Чернышов уехал в мужскую комнату, она – в женскую. Они тихо шли вместе по коридору, помогая перетащить немудреное имущество, он тащил небольшое корыто, она – керосинку. Никаких внешне выраженных переживаний, и это равнодушие при таком серьезном акте вызывало удивление.

Студенческая стипендия была 15 рублей в месяц, из них при получении тут же 1 рубль 50 копеек отдавались за общежитие, 5 рублей 40 копеек – за абонемент (месячный) в столовую. За эту плату можно было получить миску супа с мясом, кашу с маслом, чай с сахаром и неограниченное количество черного хлеба, который стоял в больших корзинах, пополняемых по мере их опустошения. Покупали какое-то количество сахара и чая, чтобы обеспечить месячное прожитие. Затем совершенно необходимый расход на стирку белья. В общем, на расходы на книги, бумагу, ремонт одежды, кинематограф, и другое оставалось примерно по 15 копеек в день, на которые прожить было можно, но сложно. Поэтому студенческие трудовые артели были всегда популярны.

Очень выгодной, но тяжелой работой была разгрузка барж с солью. Зарабатывали иногда больше двух рублей в день. Но умаешься настолько, что, придя в общежитие, способен только вымыться от всепроникающей соли, выпить стакан чая и спать. Молодцы спят крепко. Однажды ребята вытащили вместе с кроватью в общий коридор и, раздев догола и прикрыв только простыней, устроили отпевание. Девицы были столь возмущены, что отхлестали зачинщиков мокрыми полотенцами, а меня, разбудив, водворили на место. Милые сердобольные души, что бы мы без них делали?

Молодость ничего не боится. Скончался наш товарищ, не помню, от какой болезни. Нам, четверым общественникам, поручили купить гроб, взять тело из больницы и привезти для церемонии прощания на факультет. Была зима, холодновато, и одеты не очень хорошо, на ветерке стало просвистывать невмоготу, чтобы согреться, завалился в пустой гроб и доехал до морга. Сейчас бы я этого ни за что не сделал из-за какого-то суеверного страха.

Когда была возможность, на воскресенье ездил к родным в Ростов. Ходил на поезд, который назывался «ученик». Он из Ростова уходил рано утром, а из Ярославля – поздно вечером. В целях экономии своих небольших денежных ресурсов часто, когда собиралась большая компания, ехали зайцем, рассчитывая на сердобольность контролеров, а иногда на ловкость разведки, откуда они идут, с головы или с хвоста поезда, и пересаживались из непроверенного в проверенный вагон. Однажды все-таки налетели, и что всего обиднее – перед последней станцией Семибратово, примерно в 12 км от Ростова. Нас высадили, передали дежурному по станции для составления протокола. К счастью, он оказался нашим соседом, протокол не составил, но сказал, что до утра никаких поездов не будет. Пошли пешком, ночь осенняя, черная, но компанией не скучно, благополучно добрались до дома даже до рассвета. Возвращались в понедельник в Ярославль всегда с билетом. Хоть у родителей было очень нежирно, но всегда что-нибудь давали из домашней снеди: соленых огурцов, капусты, картошки, ржаных пирогов с картошкой (ох, как были вкусны, особенно сразу из русской печи). С такой поклажей изображать зайцев было невозможно.

Уже перед каникулами любили ездить за город с вечера по Костромской дороге в березняк, там еще с прошлого года было присмотрено соловьиное место. Ночи прохладные, но у костра тепло и уютно. До соловьев читали стихи, кто кого больше любил. Я только что открыл для себя Есенина и упивался его лирикой. Мои друзья не без удивления слушали, весь антураж соответствовал восприятию есенинской музыки и чувств.

А еще произошло прозрение древнерусской живописи. В Ростовском музее не было особенно значительных произведений иконописи. (Неразборчиво) владели восприятием фресковые росписи церквей кремлевских и особенно Воскресенской церкви. Так же и в Ярославле. Здесь все заполняла архитектура и также фрески, особенно Илья Пророк и Иоанн Предтеча в Толчкове. Архитектура тем более была интересна, что еще велись реставрационные работы на памятниках, пострадавших во время Ярославского белогвардейского мятежа 1918 г. Особенно поражало, как из безликих зданий формировали совершенно иные формы в Митрополичьем доме на Волге.

Но вот однажды на кафедре истории русской литературы была объявлена лекция проф. А. И. Анисимова о новых открытиях в древнерусской живописи на памятниках, найденных в Ярославле. Александр Иванович очень умело на фоне общей истории Руси XI–XII веков раскрывал культуру этого важнейшего периода, когда зарождалось большое русское искусство, определившее его направление на целых шесть столетий. А когда на экране появилось изображение ангела из Оранты или, как теперь его называют, «Великая панагия», а затем голова Оранты, проснулось понимание великого, запечатленного художником, и того великого, которое мог создать представитель народа, идущего по ступеням к верхам духовной и эмоциональной культуры. После этого я совсем по-другому стал смотреть на иконы, увидев в них то, что они совсем не одинаковы, что они выражают всю гамму человеческих переживаний, а не замерли в статических позах, равнодушно взирая на обезличенное пространство.

Вторым прозрением была лекция Н. П. Сычева об архитектуре Ярославля XVII века. Какую надо было иметь исключительную эрудицию, чтобы почти осязаемо вызвать в воображении реальную жизнь Ярославского посада во всем его разнообразии и вместе с тем в единстве, когда это касалось общих для всех политических и идеологических интересов.

3.1. В Ростовском музее

Я поступил на работу в Ростовский музей 1 мая 1923 года на должность научно-технического работника с окладом 12р. 50 к. И все же это было большое подспорье семье, в которой был один работник на 7 ртов. В мои обязанности входило водить экскурсии, помогать в развеске и расстановке экспонатов, делать несложные описания экспонатов. Не помню, в 1921 или в 1922 г. музею было передано здание бывшего духовного училища – Самуилова корпуса, и его усиленно готовили для новой экспозиции, с тем чтобы открыть к ноябрю месяцу – 40-летию музея [14, с. 8].

Коллектив музея был небольшой, но очень дружный, все уважительно относились друг к другу. Душой всего дела был Дмитрий Алексеевич Ушаков, бывший артиллерийский офицер с незаконченным образованием Московского Археологического института. Он был сыном племянницы известного ростовского богача Кекина, в замужестве за Ушаковым. Дмитрий Алексеевич носил бороду и усы, что при его молодом с живыми глазами лице всегда с розовыми щеками было пикантно, он обращал на себя внимание и запоминался.

Ближайшими помощниками были мой старший брат Сергей Николаевич, двоюродный брат Петр Сергеевич, старослужащая Елена Федоровна Стрижникова, Софья Александровна Волкова, девушка Екатерина Константиновна Сахарова, Геннадий Яковлевич Епифанов, впоследствии известный ленинградский график, Настя Зубеева, впоследствии секретарь Ростовского РК КПСС, Сережа Бурмистров, рано погибший при переплывании Волги. Весьма колоритными были сторожа – дядя Петр Соловьев, его раньше знали как школьного сторожа, Геннадий Королев, его жена служила дворничихой в старом доме нашего деда, и Павел Зубеев, с большой семьей, подрабатывавший тем, что в нерабочее время занимался портняжным ремеслом. Был еще библиотекарь Геннадий Константинович (отчества исправлены, в оригинале ошибочно написаны другие, вероятно в силу того, что воспоминания писались в преклонном возрасте, в отношении имён некоторых работников музея допущены неточности) Шляков он был одноглазый и довольно мрачного характера, наконец, Владимир Сергеевич Моравский, сын директора гимназии – шизофреник. Этот состав потом пополнился, но в 1923 году к 40-летию музея он обеспечил всю новую экспозицию, хотя с большими трудностями. Уже съезжались гости, а мы с братом Сергеем на подмостях под потолком еще монтировали хрустальную из подвесок люстру на лестничной клетке.

Ил. 3.1. Фотография 1924 г. Верхний ряд: Г. Епифанов, П. Иванов, В. Моравский, Г. Шляков, П. Соловьев, средний ряд: Г. Королев, Б. Спасский, М. Стрижникова, Д. Ушаков, С. Волкова, Д. Иванов, С. Иванов, П. Зубеев, нижний ряд: С. Бурмистров, Н. Зубеева, Е. Сахарова, В. Иванов

Музей был прекрасен. В белой палате развернули Ионинскую ризницу, для чего из Ярославля привезли прекрасные шитые саккосы (Строгановых), взяли плащаницу из действовавшего еще собора, выставили серебро, во все паникадила вставили свечи. Белая палата наполнилась особым светом, живыми тенями, а красавец Ионафан в своем епископском одеянии был просто неотразим. Во втором этаже Самуилова корпуса впервые в Ростове развернули картинную галерею [15] русской живописи XVIII–XX вв. Подбор был не особенно разнообразен, но произведения прекрасные. Здесь же была экспозиция фарфора. Мой брат Сергей подобрал в Москве в музейном фонде очень неплохую коллекцию, кое-что удалось собрать на месте.

Но особенно великолепны были бытовые комнаты на 3-ем этаже. Каждая из них была окрашена в свой цвет. Запомнилось, что Екатерининская была фисташковая, Павловская – оранжевая, Александровская – желтая, Николаевская – синяя, Александра III – слоновой кости. Стильная мебель, акварели, гравюры, портреты своей эпохи, светильники, ковры и вышивки, посуда, хрусталь, веера, кружева и т. д. составляли цельные ансамбли, которые при отсутствии дворцов в Ростове кроме как в музее, посмотреть было негде. К сожалению, все это невежественные музейные работники и типовые схемы краеведческих музеев безвозвратно разрушили, и собрать снова едва ли уже удастся.

Предполагалось, что я буду совмещать учебу с работой в музее, но нашелся дядя из Главпрофобра (была такая организация – Главное управление по профессиональному образованию), решил, что для Ярославской области двух педагогических техникумов много, и постановил Ростовский ликвидировать, учащиеся, кто пожелает, доучатся в Ярославле. Семейный совет решил, что я должен доучиться. Дмитрий Алексеевич Ушаков согласился, что я буду зачисляться на работу в музей в каникулярное время. В сентябре я убыл в Ярославль. Но действительно, на зимние двухнедельные, весенние недельные каникулы и летом я возвращался в музей и нес те же обязанности.

Летом 1924 года наиболее запоминающимися были раскопки Сарского городища. По приглашению Дмитрия Алексеевича из Москвы приехал Дмитрий Николаевич Эдинг [16, с. 42]. Это был племянник известных в Ростове богатых людей – Мальгиных. Одна из Мальгиных была замужем за Эдингом. Брат Дмитрия Николаевича, Борис, был известный искусствовед, им перед империалистической войной была издана замечательная книга – «Ростов Великий – Углич». Он умер от брюшного тифа, по-видимому, в 1919 году и похоронен в Яковлевском монастыре. Я пытался в 1945 году найти его могилу, но не мог. Забыл место.

Дмитрий Николаевич был суховатый, высокий, светлой окраски с голубыми глазами. Носил коротко подстриженные усики. Словом, был типичен для немецкой крови. Он был женат на очаровательной женщине, мягкой, деликатной. Семья производила очень хорошее впечатление.

На раскопках работали в основном добровольцы, учащиеся и любители краеведы. Городище расположено на высоком холме на берегу реки Сары в 2–2,5 км от села Деболовское. Место кругом безлесное, зубчатые вершины были далеко на горизонте.

Жили мы в Деболовской. Дмитрий Николаевич с женой снимали квартиру у священника, а мы располагались в классе сельской школы. Спали прямо на полу. Работали мы, если не изменяет память, около месяца. Для меня это была первая, но серьезная школа для будущей моей профессии. Дмитрий Николаевич рассказывал своим тихим и мягким голосом, по каким признакам надо отобрать место для рекогносцировочного раскопа, как фиксировать, как копать, как зачищать вещи, как классифицировать керамику. Видимо, я хорошо справился с этими делами, потому что в книге-отчете о раскопках (Сарское городище), изданной в 1928 году, среди других и мне вынесена персональная благодарность. Компания была очень веселая, молодая, дружная. В 1926 году летом работы продолжались на городище, прибавилось очень много хороших ребят – Илья Сосфенов, Миша Талицкий, Костя Трунов и другие. Запомнился такой случай, я спал рядом с девушкой, мы дружили, как-то я обнял ее, она не сопротивлялась и дала поласкать грудь, бедра, и мы как-то по-детски радовались этим робким ласкам. Приехав на следующий год в Ростов на каникулы, я узнал, что она вышла замуж за Селиванова, любителя краеведа, много старше по возрасту, глуховатого. Удивился, но не расстроился, потому что не было в нашей игре ничего серьезного. Осенью Дмитрий Алексеевич попросил меня съездить в Деболы и ликвидировать все раскопочное хозяйство, т. к. в 1927 г. раскопок на городище не предполагалось. Я был один, сходил на городище, по пути набрал букет цветов, в нем что-то было под настроение грустно-осеннее. День был теплый и солнечный, перетащил на речку всю посуду, перечистил ее с песком, потом вновь перетащил и упаковал в корзины. Договорился со священником, что придет лошадь из музея, чтобы все забрать. Батюшка угостил меня чаем и, что поразило мое молодое воображение, свежими зелеными огурчиками с медом, пищей богов показалось мне это угощение.