Читать онлайн Голодная луна

Ramsey Campbell

THE HUNGRY MOON

© Ramsey Campbell, 1986

© Елена Вергизаева, перевод, 2025

© Сергей Неживясов, иллюстрация, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Посвящение

Стиву и Джо, приверженцам фантазии

Благодарности

Как обычно, я обязан всем своей жене Дженни, которая помогла этой книге обрести форму и следила за последовательностью повествования. Джин Хилл сопровождала меня на проповедь Билли Грэма[1] в Ливерпуле, но я проявил стойкость и не поддался; более того, неожиданно сдержанное слово пастыря было встречено прихожанами с большой долей ливерпульского скептицизма. Стэн Эмброуз, ведущий программы «Фолк-сцена» на радио BBC Мерсисайд аутентифицировал песню «Лунный Гарри», объединяющую несколько народных традиций района Пик-Дистрикт[2].

И я не должен забывать Фила Бута, приславшего мне пазл, чтобы мне было чем заняться, пока я подбираю слова, а также изобретателя (или изобретателей) компакт-диска, ведь музыка помогает мне оставаться за письменным столом.

Человеческая раса смертельно больна недугом, имя которого грех.

Билли Грэм

• Спустись в пещеру, Гарри, хватит нас пугать
• Мы пришли с цветами, чтоб их тебе отдать.

Старинная дербиширская народная песня

…sustulere monstra, in quibus hominem occidere religiosissimum erat, mandi vero ethiam saluberrimum…[3]

Плиний Старший о друидах.

…страшиться луны, кормить ее, так как она нуждается в кормлении, и никогда не взирать на то, как она питается…

Триада друидов, цитата по Посидонию.

У небес отсутствует чувство юмора.

Марк Твен

Глава первая

Ник Рид вышел из здания редакции и оказался на пустынной манчестерской улице. Эта тишина что-то ему напоминала, но он не мог вспомнить, что именно. Он глубоко вдохнул прохладный утренний воздух и потянулся, поморщившись от боли. Ушибы, полученные во время демонстрации, на которой Ник присутствовал в качестве репортера, давали о себе знать. В офисе на улице Динсгейт без ответа трезвонил телефон; одинокий автомобиль проехал мимо магазинов на Пикадилли, спугнув стаю голубей с дороги и отправив их кружить над наличниками окон. Ник запустил пальцы в свои вьющиеся волосы и попытался не искать дополнительных смыслов в безмолвии. Это всего лишь тишина, за ней не кроется ничего важного. Надо прийти в себя и поехать домой спать. Он взглянул наверх. Солнце прорвалось сквозь грозовые облака, мчавшиеся в сторону гор, и осветило крутые крыши домов. В тот же момент воспоминание словно схватило его за шкирку и как следует встряхнуло. «Диана», – выдохнул он, а потом понял, что же не давало ему покоя.

Прихрамывая, он вошел в здание, пересек гулкий вестибюль и поднялся по лестнице в библиотеку. В маленькой комнате с белыми стенами пустые серые экраны устройств для чтения микрофильмов тускло поблескивали под лампами дневного освещения. Ему следовало позвонить Диане – он даже не мог вспомнить, сколько времени прошло с их последнего разговора, – но сейчас слишком рано, наверняка она еще спит. Он начал листать подшивку выпусков за последние несколько недель в поисках статьи о Пик-Дистрикте.

Ник нашел то, что искал в номере за прошлый понедельник, – очередной призыв Чарли Несбита к читателям не проводить отпуск за границей, когда в Британии есть что посмотреть. Читая заметку, Ник живо представлял себе, как Чарли выступает в пабе в обеденный перерыв, тыкая в слушателей мундштуком своей трубки или попыхивая ею всякий раз, когда высказывал безапелляционное, на его взгляд, мнение: «Пик-Дистрикт – наш старейший ландшафт, дарованный Господом любителям пеших прогулок, но все еще не испорченный массовым туризмом…» Ник пробежался глазами по строкам, в которых перечислялись места, обязательные к посещению, а затем медленно перечитал статью, надеясь, что он ошибался. Но он ничего не пропустил. Там не было никакого упоминания о Мунвелле.

Ник попытался вспомнить, как впервые увидел небольшой городок, его пустые улицы, услышал пение, доносившееся с вересковых пустошей на холмах. Его проблемы с памятью можно было объяснить усталостью, но неужели Чарли тоже устал? Ник сможет узнать ответ на этот вопрос лишь через несколько часов, если, конечно, Чарли не придет на работу раньше обычного. Но он хотел узнать это прямо сейчас. Ник прошел через лабиринт стеклянных кабинок в кабинет рядом с библиотекой, сел за свой стол и принялся ждать.

Посыльный швырнул утренний выпуск на стол и разбудил задремавшего Ника. Его репортаж опубликовали с редакторскими правками, хотя он сам решил не писать, что полиция была возмущена его присутствием не менее сильно, чем пикетчики. Некоторые штатные журналисты уже сидели за своими столами, но Чарли Несбита по-прежнему не было видно. «Он, наверное, завтракает», – подумал Ник и схватил телефонную трубку.

На звонок ответила жена Чарли. «Минутку», – коротко сказала она и прикрыла трубку рукой. Ник смог расслышать, как она жалуется: «Вот что я имела в виду», а затем трубка со стуком ударилась о деревянную поверхность. Последовал приглушенный спор, прежде чем Чарли недовольно спросил: «Ну, что такого важного, что это не может подождать, пока я не закончу свой завтрак?»

– Чарли, это Ник Рид. Прости, что отвлекаю.

– Сказать по правде, я даже рад. Чем могу помочь?

На какой-то момент Ник задумался, что ответить, но потом вспомнил, и это окончательно разбудило его.

– Возможно, этот вопрос покажется тебе странным, но скажи, из твоей статьи о Пик-Дистрикте редактор ничего не удалял?

– Да вроде нет, – в его голосе звучало любопытство. – А что? Твой репортаж опять перекроили?

– Не сильнее обычного. Просто в твоей статье не упоминается Мунвелл.

– Что?

– Мунвелл. Помнишь, местечко, в котором происходит вся эта религиозная истерия. Даже ты согласился, что местные зашли слишком далеко, когда я рассказал тебе о том, что там творится.

– Боже милостивый, сынок, ты все еще пытаешься оседлать эту кобылу? Не можешь оставить верующих в покое? Люди сейчас и так не слишком религиозны, не наше дело разоблачать их верования. – Он фыркнул и продолжал: – В любом случае, может, у нас помехи на линии, но мне послышалось, что ты сказал «Мунвелл»?

– Верно. Раньше там находилась шахта, в которой римляне добывали свинец. А теперь местные каждый год украшают пещеру, или украшали до этого года. Ну же, Чарли, ты должен об этом помнить.

– Вот что я тебе скажу, сынок. Я работаю в газете намного дольше тебя, и чертовски давно никто не обвинял меня в том, что я плохо выполняю свою работу. Не знаю, что за муха тебя на этот раз укусила, но ты застал меня в разгаре ссоры с женой, и я не собираюсь начинать новую. Просто поверь мне на слово, в Пик-Дистрикт никогда не существовало места под названием Мунвелл.

«Оно существует, я был там», – хотел закричать Ник, но Чарли уже отключился. Ник положил трубку, стараясь сохранять спокойствие, и достал записную книжку из кармана пиджака. Может, он позвонил Чарли, чтобы отсрочить звонок Диане? Что́ он боялся услышать? Возможно, эти монотонные гудки, поприветствовавшие его, когда он набрал ее номер, – «абонент недоступен».

Наверное, линия занята, сказал он себе, и связался с оператором.

– Мунвелл, – сказал он и, когда девушка уточнила его запрос, повторил: – Мунвелл в Дербишире.

Ему пришлось произнести название города по буквам.

– Простите, сэр, – наконец ответила оператор. – Населенного пункта с таким названием не существует.

Ник уставился на мунвеллский телефонный номер, написанный почерком Дианы. Записная книжка задрожала в его руке.

– Спасибо, – сказал он, почувствовав необъяснимое спокойствие, словно теперь, когда его страхи наконец материализовались, ему стало понятно, что нужно сделать. Он дошел до лестницы и побежал вниз.

Дождевые капли веснушками покрывали тротуары и нежно касались его лица, пока он бежал к автомобильной стоянке. Когда Ник забрался в «Ситроен», ему показалось, что сон ему больше не нужен, хотя отражение, которое он мельком увидел в зеркало заднего вида, свидетельствовало об обратном: большие темные глаза устало глядели с круглого лица с выступающими скулами, широкими носом и ртом и квадратным подбородком, который всегда казался выбритым недостаточно тщательно. Он завел машину и поехал к окраине Манчестера.

Стокпорт-Роуд была забита грузовиками, направлявшимися в Пик-Дистрикт. Группа бойскаутов задержала движение на пять минут, и Ник потерял счет количеству светофоров, загоравшихся красным как раз при его приближении. За Стокпортом Манчестер заканчивался и начинались пригороды с узкими извилистыми улочками и террасами, плотно застроенными домами. То тут, то там попадались промышленные здания, сдаваемые внаем, их длинные глухие известняковые стены желтели под дождем, как глина. Запыленные автомобили, за рулем которых сидели старики, ехали четко по середине дороги и притормаживали перед пешеходными переходами, даже когда рядом никого не было. Нику казалось, что он никогда не доедет до гор, возвышающихся над шиферными крышами. Наконец дорога стала прямой и широкой, и Ник изо всех сил нажал на педаль газа. Обогнав четыре медлительные машины, он помчался в сторону вересковых пустошей.

Пологие склоны блестели под хмурым небом полудюжиной оттенков зеленого цвета, напоминая лоскутное одеяло. Вереск сиял пурпуром, известняковые заплатки прорезали зелень; каменные стены с неровными краями разделяли округлые склоны, делая их похожими на старинный рисунок с изображением человеческого черепа. Дорога становилась уже и поднималась все выше, а мосты через реки были шириной с автомобиль. Стен по краям дороги больше не было. В пятидесяти футах внизу виднелся ржавый остов разбитой машины, пробившей барьер на крутом повороте. Вскоре заграждения исчезли, и только рвы отделяли дорожное полотно от крутых холмов, на которых овцы жевали колючую траву и пялились желтыми глазами на автомобиль Ника. На протяжении нескольких миль ему не попалось ни одного строения или дорожного знака, и он наконец понял, что больше не знает, куда едет.

Он остановил машину на ровном участке дороги и заглушил двигатель. Боковые окна были испещрены пунктиром дождевых капель, размывавшим горные вершины впереди. Дворники на ветровом стекле монотонно стучали и скрипели. Он взял в руки атлас автомобильных дорог и открыл страницу с картой Пик-Дистрикт.

Спустя какое-то время он заложил страницу пальцем и, нахмурившись, открыл алфавитный указатель. Мункойн, Мун, Мунзи… Ник несколько раз перечитал названия населенных пунктов на букву «М», на случай если нужный ему по ошибке напечатали не согласно алфавитному порядку. «Городок точно где-то там», – сказал он себе, и снова открыл карту. В общих чертах он понимал, где находится – там, где главных дорог было мало и они располагались далеко друг от друга; зеленое пятно рядом с Шеффилдским шоссе – скорее всего лесистые склоны впереди. Ник перевернул атлас и наклонил голову, как будто таким образом мог разглядеть его лучше. У него было ощущение, что нужное название есть там, на этой странице, но он по какой-то причине не может его увидеть. Ему захотелось закричать, наброситься на невидимого монстра, сделать что угодно, лишь бы разрушить околдовавшие его чары. Ник закрыл глаза и попытался расслабиться. Внезапно он осознал, что не понимает, что именно ищет.

Он вслепую ударил по клаксону, который тонко завыл на пустынной дороге. «Диана! – крикнул он, и его голос глухо прозвучал в замкнутом пространстве салона автомобиля. – Диана из Мунвелла». Ник вспомнил ее длинные черные волосы, развевающиеся на ветру над вересковыми пустошами, бледное заостренное лицо, большие зеленоватые глаза. На мгновение его воспоминания стали четче, и он вспомнил день, когда встретил ее, – вспомнил, как уезжал из Мунвелла через старый лес за соснами.

«Да», – выдохнул он, завел машину и продолжил свой путь под дождем, который барабанил по крыше и скрывал вершины гор. Он должен доверять своей интуиции: лес впереди был тем самым лесом из его воспоминаний. Ник верил в то, что инстинкты до сих пор вели его в верном направлении. Тысячи сосен цеплялись за отвесный склон. Они напоминали Нику зеленую армию, гигантские стрелы в известняковом колчане, зеленые ракеты. Он чуть не проехал мимо дороги, нырявшей в лес через каменистую расщелину, по крутым мшистым стенам которой струился поток воды.

Деревья сомкнулись над его головой и перекрыли шум дождя, как будто он въехал в туннель. Он выключил дворники и остался наедине с гулом двигателя. Время от времени капли дождя пробивались сквозь ветви над головой и стекали по ветровому стеклу, хотя неба видно не было. Спокойствие и зеленый полумрак убаюкали его, и он не заметил, как сосны сменились дубами и ясенями. Дорога, спускавшаяся под уклон в лес, теперь поднималась в гору, и деревья становились все ближе. То ли облака, то ли ветви деревьев сгущались над головой; стало так темно, что он включил фары. Освещенные электрическим светом ряды деревьев напоминали ему стены пещер, их стволы походили на каменные выступы, с которых капает вода. Он смотрел вперед, высматривая небо; он мог выехать из леса в любой момент, если это тот самый лес – несомненно, так оно и есть. Должно быть, из-за его усталости ему казалось, что время идет медленнее. Он сильнее надавил на педаль газа и вцепился в руль. Глаза болели от напряжения, он старался не отрывать взгляда от влажных темных стен-деревьев. Внезапно они исчезли, и он оказался под рваными мчащимися тучами.

Неогороженная дорога вела вверх, к горизонту, усеянному скалами, острыми, как хребет динозавра. Теперь он вспомнил, что за этими скалами дорога резко уходила вниз и влево, к каменным глыбам размером с автомобиль. Как только он доберется до хребта, то сможет увидеть Мунвелл, расположенный над долиной, и единственную дорогу в город, ведущую через вересковые пустоши. Машина мчалась вперед, и Ник убрал ногу с педали газа. У него возникло тревожное впечатление, что облака, несущиеся над его головой, замерли.

Он должен добраться до Мунвелла прежде, чем усталость сыграет с ним еще какую-нибудь шутку, по крайней мере он так объяснял себе происходящее. Больше всего на свете Ник хотел увидеть Диану, убедиться, что она в безопасности. Быстро, но не слишком, сказал он себе и осторожно нажал на педаль. Впереди не было слышно шума автомобилей. Он выключил фары и увереннее надавил на газ. В этот момент машина и окружавший ее пейзаж исчезли в слепой темноте.

Глава вторая

Ранее, в том же году

Как только класс Дианы добрался до вересковой пустоши, дети начали требовать отвести их к пещере. Находясь вдали от школы, они почувствовали себя свободнее и отбросили условности: рыжеволосый Томас смешил своих приятелей дурацкими шутками, Салли поправляла перемотанные изолентой очки на носу и моргала, как бабуля, требуя от своей подруги Джейн крепче держаться за ее руку. А Ронни вытащил рогатку из кармана мешковатых брюк, доставшихся ему в наследство от брата, но быстро спрятал ее, когда Диана бросила на него предупреждающий взгляд.

– Посмотрим, хватит ли нам времени на пещеру, – сказала она сорока трем ученикам. – И не забудьте подробно описать в ваших тетрадях все, что видите.

– Чтобы мистер и миссис Скрэгг видели, что мы усердно учимся, – сказала Джейн.

– И тогда они узнают, какие вы замечательные ученики.

Возможно, эти дети мало чем отличались от ребят, знакомых с законами улиц, которых она учила в Нью-Йорке. Во всяком случае, такими они и должны были стать, когда перейдут в класс миссис Скрэгг. Эта перспектива ожидала нескольких учеников после летних каникул. Дети в состоянии держать удар, говорила себе Диана, но ей хотелось плакать при мысли о том, что они попадут на три года в руки миссис Скрэгг.

Небо расчистилось. Казалось, что яркий свет майского солнца изменил ландшафт, осветил вересковые пустоши и оттенил каменные стены, а облака на горизонте окрасил в зеленый цвет, превратив их в горные вершины, пронизанные сверкающими потоками. Звуки города остались позади, и два шоссе, соединявшие Манчестер и Шеффилд, между которыми Мунвелл был единственным городом на многие мили, оказались вне зоны видимости и слышимости. Диана постояла мгновение, засунув руки в карманы своего кардигана на молнии. Солнце светило ей в лицо. Безмолвное просветление пейзажа напомнило ей о том, как она впервые оказалась в Мунвелле и наконец почувствовала, что вернулась домой.

Облака закрыли солнце, и ей захотелось разогнать их руками, но вместо этого она обратилась к детям.

– Кто помнит, что я рассказывала о солнечном свете?

Дюжины рук взметнулись вверх, сопровождаемые выкриками: «Мисс, спросите меня, мисс». Она надеялась услышать ответ от Эндрю Бивана, но он спрятался за матерями Салли и Джейн, вызвавшимися помочь присматривать за детьми во время прогулки.

– Салли, ты подняла руку или опустила? – спросила Диана.

– Подняла, мисс, – обиженно сказала Салли и сняла ненадежные очки. – Вы рассказывали, что здесь меньше солнечного света, чем где-либо в Англии.

– Верно. Из-за облаков и туманов. И по этой причине вам ни за что нельзя… ну же, вы сами все знаете.

– Приходить на пустоши без взрослых, – нестройным хором подхватили дети.

– Именно. Не забывайте, некоторым людям приходилось блуждать на этих пустошах несколько дней. Теперь давайте присядем где-нибудь и начнем работу. А потом посмотрим, как пойдет день.

Она повела их по заросшей травой тропинке на насыпь, где дети расселись группами среди вереска. Диана болтала с матерями и ненавязчиво наблюдала за работой детей. Пейзаж продолжал притягивать ее взгляд: земля, поросшая вереском и травой, простиралась на мили вперед. Это неземное однообразие лишь изредка нарушалось каменными стенами или пересохшим руслом ручья, цветом и текстурой напоминавшим потрескавшуюся жженую пробку. Тропинка вела вниз так плавно, что можно было и не заметить, когда вершины скроются из виду, оставив в поле зрения лишь вересковые пустоши, простиравшиеся до самого горизонта. Склоны снова осветились солнцем, и Диане показалось, что ей мысленно удалось этого добиться. Возможно, она чувствовала себя здесь как дома потому, что ее семья родом из Пик-Дистрикта, хотя теперь семьи у нее совсем не осталось.

Вскоре почти все дети нарисовали или написали что-то в своих тетрадях. Букет из вереска у Эндрю получился непропорциональным, но красочным. «Молодец, Эндрю», – сказала она, прежде чем он успел зачеркать свой рисунок. Диана старалась не скупиться на похвалы. Потом она улыбнулась и сказала:

– Хорошо, теперь встаньте парами за мной и возьмитесь за руки.

Она повела их к развилке. Впереди склоны вздымались, словно пробуждающиеся великаны. Одно ответвление тропинки вело вверх по вересковым пустошам, другое огибало Мунвелл и проходило мимо пещеры, которая, по-видимому, и дала название городу. Пещера словно находилась на дне чаши и была окружена несколькими сотнями ярдов земли, покрытой вместо вереска и травы голым песчаником. Она подошла к краю чаши и подняла руку, чтобы остановить детей.

– Дальше нам нельзя.

В двухстах ярдах от них, в центре каменной чаши, зияла пещера. Вероятно, кому-то когда-то показалось, что она выглядит достаточно широкой или глубокой, чтобы в ней могла поместиться луна. На самом деле это была выбоина шириной в пятьдесят футов, окруженная каменной стеной. Придя сюда в первый раз, она перелезла через стену и увидела, что дна не было видно даже в летний полдень; внутренняя поверхность стен, гладкая и скользкая, словно покрытая жиром, погружалась прямо во тьму, от которой веяло холодом. Умом девушка понимала, что у шахты есть дно, но у нее было чувство, что эта пещера была бесконечной. Несмотря на то, что дети находились далеко от края чаши и им ничего не угрожало, Диана пожалела, что привела их сюда.

– Никогда не заходите дальше этого места, ладно? – сказала она, и ребята пообещали этого не делать.

Потом дети начали кричать, надеясь услышать свое эхо. Некоторые голоса отражались от стен пещеры, но не все. Наверное, дело в высоте тона, подумала Диана. Она увидела, что Ронни достал рогатку, и хотела было погрозить ему пальцем, как услышала крик матери Салли: «Эндрю!»

Диана развернулась, опасаясь худшего. Но Эндрю всего лишь вернулся к тропинке и склонился над каким-то животным, выползшим из чаши. Дети столпились вокруг него.

– Фу, это ящерица, – пропищала Салли.

Джейн отшатнулась с отвращением:

– У нее нет глаз.

Диана поспешила за учениками, чтобы рассмотреть ящерицу. Но Эндрю сделал шаг вперед и наступил на ящерицу каблуком своего ботинка. Он огляделся, словно ожидая одобрения от других детей, но они попятились от него.

– Наверное, она вылезла из пещеры, – сказала Диана, взглянув на месиво из белой кожи и внутренностей. – Очень жаль, что ты раздавил ее, Эндрю. Очень редко подобные животные вылезают из своих укрытий. Не страшно, – добавила она быстро, заметив, что губы мальчика задрожали. – Пока мы здесь, можешь рассказать нам, как ты помогаешь украшать пещеру.

Его бледное и худое личико с едва заметными бровями выглядело обиженным.

– Я делаю картину из цветов, – пробормотал он в надежде, что никто его не услышит.

– Вы берете лепестки, так? А потом соединяете их, словно пазл.

По всему региону местные жители украшали колодцы панно, сделанными из лепестков и растений. Этот обычай объединял язычество и христианство и символизировал благодарность за воду, которая оставалась чистой во времена эпидемий чумы. В прошлом году в канун летнего солнцестояния Диана наблюдала, как жители города торжественно несли цветочные панно к пещере, где сложили их в единую композицию. Тогда ей казалось, будто она перенеслась в прошлое, подальше от тревог современного мира.

– Лепестки, – прошептал Томас своим приятелям и хмыкнул.

Диана поняла, что рядом с зияющей пещерой ей неспокойно.

– Думаю, нам пора возвращаться, – сказала она.

– Кругом палатки, – пробормотал Эндрю и притворился, что ничего не говорил.

Диана видела, что он прав: палатки на склонах окружали пещеру и город. Запасы свинцовой руды иссякли, и шахты в пустошах теперь были заброшены и закрыты бетонными плитами. Поэтому сейчас Мунвелл выживал за счет туристов.

Тропинка вела назад к краю вересковой пустоши, и внезапно в поле зрения возник город, расположенный между часовней и церковью. Ряды террасных домов из известняка напоминали античный амфитеатр. Послышался тихий гул автомобилей. Диана перевела класс через ближайший пешеходный переход, и они пошли вдоль Хай-Стрит, мимо горожан, которые отвлекались от сплетен, чтобы поприветствовать детей и их учительницу. Когда они дошли до школьного двора, выложенного каменными плитами, класс замолчал. До последнего звонка оставалось несколько минут.

Мистер Скрэгг в своем кабинете избивал тростью мальчика, который был выше, чем он сам. Кое-кто из детей нервно захихикал при виде директора, стоявшего на стуле. Матери Салли и Джейн остались за школьными воротами и отвернулись. Диана привела детей в класс перед самым звонком.

– Теперь не шумите, пока не выйдете из школы, – сказала она и отправилась в учительскую.

Воздух в маленькой темной комнатке был пропитан застоявшимся сигаретным дымом. Миссис Скрэгг сидела в своем кресле, которое казалось слишком маленьким для ее ширококостной фигуры. Она повернула к Диане свое широкое красное лицо, верхняя губа которого была еще краснее из-за выщипывания усов, и в своей агрессивной манере, которая часто доводила детей до слез, спросила:

– Нашли дорогу назад, не так ли, мисс Крамер? Вы же знакомы с нашей посетительницей?

– Надеюсь, ученики не совсем отбились от рук, – сказала женщина в другом кресле, запихивая бутылочку в рот младенцу. – Уж я им спуску не давала.

– Уверена, мисс Крамер уже поняла, что от нее требуется, миссис Халливелл.

– Конечно, – подтвердила Диана и подошла к своему шкафчику.

По-видимому, рождение ребенка не повлияло на отношение миссис Халливелл к детям. «Лучше уйти, пока не сболтнула лишнего», – подумала Диана, и закрыла свой шкафчик. В этот момент в учительскую вошел мистер Скрэгг.

Его лицо раскраснелось после порки. Он пинком захлопнул дверь и помахал перед женщинами журналом, свирепо глядя на него из-под своих щетинистых седых бровей.

– Только поглядите на это непотребство, которое я нашел в столе Кокса. Сегодня он уже ничего в руки взять не сможет, поверьте мне на слово.

– Из того книжного магазина, полагаю, – сказала миссис Скрэгг не глядя.

– Чего еще ожидать от людей, торгующих книгами в церкви? Жаль, горожане не прислушались ко мне. Теперь многие сожалеют, что позволили этим торгашам въехать туда. Но слишком поздно.

– По мне так к нам приехало слишком много чужаков, – пожаловалась миссис Халливелл, и Диана спиной почувствовала ее испепеляющий взгляд. – Не удивительно, что количество краж и актов вандализма увеличилось. А еще эти хиппи, захватившие летние коттеджи. Грязные твари. Прости господи, но лучше бы они подохли от своих наркотиков.

С таким ирландским акцентом вас трудно принять за местную, хотела сказать Диана про миссис Скрэгг, но сдержалась и попыталась пошутить:

– Современная цивилизация добирается до самых затерянных уголков.

– Только не до нашего города. К счастью, мы далеко и будем готовы к ее приходу. Вот, сейчас покажу, что мы думаем об этой «современной цивилизации».

Миссис Скрэгг взяла журнал у своего мужа с таким видом, словно это был грязный подгузник. Диана увидела надпись на обложке – «Чудо-женщина». Этот комикс она читала в детстве. Миссис Скрэгг приложила сигарету к лицу женщины на обложке и медленно провела раскаленным концом по глянцевой бумаге, начертив крест на откровенно одетой героине.

– Надеюсь, доходчиво? Скажите своим друзьям в книжном магазине, что мы думаем о тех, кто продает непотребства невинным детям.

– Не уверена, что у Бутов можно купить комиксы, – сказала Диана. Но с тем же успехом она могла и промолчать. – Теперь я пойду, с вашего позволения.

Она поспешно вышла из затхлой комнаты и пошла вдоль блестящего пропитанного желчью коридора, мимо своего пустого класса. От нее требовалось не только учить детей, но укрепить их выносливость, подготовить к нескольким годам наедине с супругами Скрэгг. Но как подготовить к этому таких ребят, как Эндрю? Она вышла из школы и подставила лицо солнцу. С тех пор как Диана приехала в Мунвелл, она смутно чувствовала, что у нее есть какое-то предназначение, только не понимала, какое именно.

Глава третья

Несмотря на то, что лето принесло в город множество незнакомых лиц, дела в «Бутс Букс» шли вяло, и Джеральдина решила заглянуть в магазин Биванов. Джун Биван пылесосила витрину с рюкзаками, примусами и альпинистским снаряжением, ее длинные каштановые волосы с проседью разметались по лицу. Она выпрямилась, все еще сутуля плечи.

– Джерри, вы зашли просто поболтать? Нельзя потакать капризам Эндрю.

– Я в любом случае собиралась прогуляться мимо школы, – солгала Джеральдина. – Так что мне не сложно зайти за ним.

– Что ж, очень мило с вашей стороны. Мы очень ценим то, что вы с мужем так к нему добры. Надеюсь, он говорит вам то же самое, если вообще говорит.

– Он становится общительным, когда привыкает к людям.

– Правда? Значит, ко мне он так и не привык, – маленькое пухлое личико Джун словно окаменело. – Хорошо, тогда не буду вас задерживать, или он так и останется стоять возле школы и люди подумают, что он никому не нужен.

Нет, нужен, подумала Джеральдина, и тебе он должен быть нужен – но не следует так поспешно судить о людях.

Биваны подружились с ней и Джереми, когда миссис Скрэгг из школы пыталась настроить людей против них, распространяя петицию против использования бывшей часовни в качестве книжного магазина. Некоторые из тех, кто не подписал тогда ту петицию, теперь чувствовали себя виноватыми, даже если не ходили в церковь. Особенно это касалось тех горожан, чьи дети учились в классе миссис Скрэгг. Джеральдине хотелось сказать этой женщине все, что она о ней думает, но не сейчас, не на глазах у Эндрю. Она пошла к школе по Хай-Стрит, мимо магазинов, торгующих одеждой и шерстью, картинами местных художников и окаменелостями, собранными на горных вершинах.

Эндрю прятался за каменным воротным столбом и грыз ногти. Он сунул руки в карманы своих длинных серых фланелевых шортов, отвел взгляд от Джеральдины и улыбнулся.

– Ты выглядишь хорошо, но немного неряшливо, – сказала она.

Он посмотрел на свои чумазые ноги и спущенные носки и, казалось, замкнулся в себе.

– Не переживай, умоешься, – сказала она и взяла его за руку.

Любой восьмилетка в конце дня должен быть чумазым, растрепанным и уставшим. Джонатан точно был бы таким. Но неправильно думать о нем при Эндрю.

– Ты со мной сегодня не разговариваешь? – спросила она.

– Нет, – сказал он со сдавленным смешком.

Они шли молча, пока не показался магазин его родителей. Время от времени он поглядывал на нее, когда думал, что она не видит, и заметил кучу лошадиного навоза на краю тротуара, только когда наступил на нее.

– Хрен по роже, – пробормотал он и машинально вздрогнул.

Джеральдина сделала вид, что ничего особенного не услышала. Она поддерживала его за локоть, пока он соскребал навоз с подошвы о бордюр. Потом отпустила, и он сбивчиво сказал:

– Мне нравится в классе мисс Крамер. Я хотел бы остаться в нем навсегда.

– Уверена, ей тоже этого хотелось бы, Эндрю, – ответила Джеральдина и не смогла придумать, что еще добавить.

Они вошли в магазин Биванов, и Джун приветствовала сына воплем:

– Только посмотри на себя! Где ты так вымазался?

Джеральдина красноречиво посмотрела на Джун и отправилась в книжный магазин.

Нонконформистская часовня семнадцатого века вышла из употребления двадцать лет назад, но лишь недавно была секуляризована. Она казалась идеальным местом для книжного магазина, который им с Джереми пришлось перевезти из Шеффилда, когда аренда стала для них неподъемной. Жилые помещения были пристроены к часовне, что оказалось очень удобно. Но, как будто им было мало праведников-горожан, с иронией подумала Джеральдина, для переоборудования часовни ей и Джереми пришлось нанять человека с благословенным именем Бенедикт Эддингс.

Джереми как раз безуспешно пытался связаться с Бенедиктом, когда Джеральдина вошла в комнату.

– Передайте ему, пожалуйста, что сигнализация опять сработала в три утра, – сказал он, почесывая черную бороду, покрывавшую нижнюю половину его лица. – Я буду благодарен, если он перезвонит нам, как только приедет.

Джереми положил трубку и широко улыбнулся Джеральдине. От его больших голубых глаз по всему квадратному лицу, увенчанному высоким лысеющим лбом, расползлись морщинки.

– Незачем ругаться с его женой.

Он обнял ее по-медвежьи и спросил нарочито мягко и небрежно:

– Как там Эндрю?

– Лучше, чем бывало. Надо было привести его с собой, чтобы он выбрал новую книгу.

Она постаралась отвлечься, чувствуя себя несколько подавленной из-за скрытого беспокойства Джереми о ней: если бы она собиралась сломаться, то сделала бы это много лет назад. Джонатан где-то там, и это все, что имеет значение, – возможно, только в ее воображении или в месте, похожем на бесконечный сон.

– Давай починим ту полку, – сказала она.

Они закрепили книжный шкаф, который начал отходить от стены сразу после того, как Эддингс его собрал. Потом она расставляла книги, пока Джереми готовил ужин.

Они ужинали в небольшой белой столовой с видом на поросшие вереском склоны, когда услышали, что Биваны вернулись домой. Джун продолжала пилить Эндрю.

– Поднимайся наверх и набери горячую ванну. Что только подумала Джеральдина, когда увидела тебя, похожего на маленького бродяжку? Обо мне подумай, если о себе не в состоянии.

– Я не позволю использовать мое имя в таком контексте, – произнесла Джеральдина с ноткой раздражения в голосе.

Но если она скажет об этом Джун, то сделает Эндрю только хуже. Чтобы заглушить непрекращающуюся ругань, она включила кассету Сибелиуса, чья музыка сурова, словно голые скалы. Не прошло и десяти минут, как Джун позвонила в дверь.

– Не могли бы вы немного убавить громкость? Мы не возражаем против хорошей музыки, просто мальчик только лег спать. Чем скорее он уснет, тем скорее мы сможем отдохнуть, если позволит Господь.

Видимо, Эндрю оставили без ужина.

– Приведите его к нам, если вам нужен отдых, – предложила Джеральдина, но Джун уже ушла к себе домой.

Джеральдина убавила звук и доела ужин, хотя у нее в животе все сжалось. Она помогала Джереми убрать посуду, когда в дверь опять позвонили. Это был Брайан, муж Джун.

– Он дома? Я же вам не помешал? – спросил он и переступил порог, не дожидаясь пока Джеральдина пригласит его войти.

У него было мягкое круглое лицо с выступающей челюстью, которую, как ей казалось, он намеренно выдвигал вперед, желтоватая кожа с синюшным оттенком под глазами, вьющиеся бакенбарды, спускавшиеся до самых скул. Он прошел на кухню и увидел, что Джереми моет посуду.

– Перекладывает на вас свои обязанности? Слушайте, надеюсь, моя вас не обидела.

– Ваша?.. А, вы о Джун.

Он обращался к Джеральдине.

– Вы же знаете, какой она становится, если ее довести. А Эндрю еще вздумал ей перечить. Не понимает, когда лучше держать язык за зубами. Ладно, я хотел спросить, собираетесь ли вы сегодня вечером куда-нибудь?

– Мы не планировали. А что? – спросила Джеральдина. – Вы хотите, чтобы мы присмотрели за Эндрю?

– Думаю, хватит с вас его на сегодня. Нет, если вы никуда не собираетесь, приходите к нам, пропустим по стаканчику.

– К нам должны прийти починить сигнализацию, – сказал Джереми.

– Если Эддингс появится, вы услышите его из нашего дома. Приходите, а то она решит, что обидела вас. Кроме того, мы хотим поговорить с вами об Эндрю, – сообщил Брайан, словно не оставляя им выбора.

Когда он ушел, Джереми еще раз позвонил Эддингсу и выяснил, что тот все еще на выезде, что-то ремонтирует.

– Давай воспользуемся их гостеприимством, – сказал Джереми, скорчив гримасу.

За дверью Биванов был слышен звук работающего пылесоса.

– Ему и в голову не пришло вытереть ноги после того, как он ходил к вам, – сказала Джун в качестве объяснения и проводила их в гостиную.

Повсюду был фарфор: пастушки на полке над камином из серого кирпича, в центре которого горел газовый очаг, китайские фигурки на полках вдоль стен, фарфоровый чайный сервиз в шкафу для посуды. Джеральдина поняла, что Эндрю здесь играть просто негде, среди этого всего, и телевизора с видеомагнитофоном, и соснового бара, у которого ждал Брайан, чтобы подать напитки.

– Что вы будете? Есть скотч, джин и мартини.

Джун раздала бумажные салфетки и подложила свою под бокал с мартини, после чего села с тяжелым вздохом.

– Может, сейчас я наконец смогу расслабиться и перестать волноваться об Эндрю.

– А что стряслось? – спросила Джеральдина.

Джун уставилась на Джеральдину, словно подумала, что та шутит.

– Разве вы не знаете, куда та американка их водила? Не просто на вересковые пустоши, а к самой пещере. Если собираешься на пустоши, надо взять с собой компас, карту и еду, на случай, если заблудишься.

– Мне кажется, это всего лишь долгая прогулка, – сказал Джереми.

– Мой отец меня этому научил. Но думаю, вы защищаете ее, потому что она ваша подруга.

– Мы познакомились с ней, когда отводили Эндрю в школу, – заметила Джеральдина.

– Она неплохая учительница, просто считает, что знает о детях все, – вступил в разговор Брайан. – Ей мужик нужен, чтобы показать, что к чему, если понимаете, о чем я.

Он подмигнул, и Джеральдина отвернулась.

– Вы хотели поговорить с нами об Эндрю.

– Мы хотели с вами посоветоваться, потому что вы проводите с ним много времени, – Брайан сделал глоток виски и по очереди посмотрел на них. – Может, вам об этом известно больше, чем нам. В общем, я хотел спросить, не кажется ли вам, что он не такой.

– Вы имеете в виду – странный? – уточнил Джереми.

– Не просто странный – не такой. Кажется, их называют голубыми, хотя я понятия не имею, что в них голубого. – Брайан покраснел. – Вам не кажется, что он… не мужик?

– Он действительно пока не мужчина, ведь так? – сказала Джеральдина. – Он всего лишь маленький мальчик. Большинство из нас осознают свою ориентацию не раньше подросткового возраста.

– У нас здесь все по-другому. И лучше ему быть мужиком.

– Уверена, что он такой же нормальный, как и все мы, – сказала Джеральдина, отчаянно надеясь, что так оно и есть.

– Я тоже так думаю. Не представляю, как он мог бы стать не таким. Только если кто-нибудь его совратил. – Он повернулся к Джереми и усмехнулся. – Признаюсь кое в чем. Раньше я думал, что вы – один из них. Слишком много времени проводите на кухне, и зовут вас еще как-то по-ихнему.

Джун прервала неловкое молчание.

– Если Эндрю нормальный в этом смысле, то что тогда с ним не так?

– В каком смысле?

– Да во всех, помоги нам Господь. Он один из худших учеников в классе, хотя ваша подруга учительница немного его подтянула в этом году. За это ей можно сказать спасибо. А вне школы он еще хуже, путается у меня под ногами с утра до вечера и не ходит гулять, потому что никто не хочет с ним играть. Это и понятно, потому что он ведет себя не по возрасту. Лепечет что-то, как младенец.

– Может, если бы вы с ним чаще разговаривали…

– Чаще разговаривала! Господи Боже! Когда я провожу с ним выходные, у меня постоянно болит голова. Я с ужасом жду летних каникул, уж поверьте. Если бы вы провели с ним целый день, сомневаюсь, что вам после этого хотелось бы разговаривать с ним чаще.

– Я не против провести с ним целый день.

– Не стоит позволять ему портить нам вечер, – сказал Брайан, и Джун сжала губы. – Кто хочет посмотреть видео? У вас же дома нет такой штуки? Это должно вам понравиться.

Он достал неподписанную коробку с видеокассетой. Его внезапный энтузиазм и игривое настроение встревожило Джеральдину еще до того, как он сказал:

– Ничего хардкорного. Больше похоже на комедию.

– Я не против порнографии, – сказала Джун с натянутой улыбкой. – Если в ней не участвуют дети.

Джеральдина тихо вздохнула и взяла Джереми за руку. На экране появились начальные титры. Брайан захохотал, когда целью для игры в шарики оказалась чья-то вагина.

Джеральдина старалась на него не смотреть, хотя была уверена, что он уставился на нее, чтобы увидеть ее реакцию. Она ощущала свои длинные ноги и большую грудь и то, как жар распространяется по ее лицу в форме сердца и доходит до ее коротко стриженных серебристых волос, до кончиков ее слегка заостренных ушей. Она всем сердцем надеялась, что не покраснела.

– Вот что я называю игрой в шарики, – выпалил Брайан, когда победитель занялся с женщиной сексом в качестве преамбулы к оргии.

При появлении спермы в кадре Джереми прочистил горло:

– Думаю, нам надо пойти домой. Вдруг Эддингс нас не застанет.

– Еще рано, – запротестовал Брайан и вскочил. – Пойдемте сперва со мной, я хочу вам кое-что показать.

Джереми беспомощно посмотрел на Джеральдину и проследовал за Брайаном наверх. Она хотела предложить выключить видео, но Джун уставилась на экран с натянутой улыбкой, и стало понятно, что лучше к ней не обращаться. Над головой Джеральдина услышала жужжащий звук. Неужели это именно то, о чем она подумала? К тому времени, когда мужчины спустились, клубок плоти на экране казался ей чем-то абстрактным.

– Если захотите отдохнуть от Эндрю, можете приводить его к нам в любое время, – сказал Джереми небрежным тоном, давая понять, что вечер окончен. Он так же сильно хотел уйти отсюда, как и она. Джеральдина взяла его за руку, и они вышли в бархатистые сумерки.

Как только они вышли из калитки Биванов, Джереми пробормотал:

– Никогда не угадаешь, что он хотел мне показать.

Джеральдина с трудом сдерживала смех:

– Неужели вибратор?

– Именно. И огромную кровать. И намекал на игру, в которую мы могли бы вместе сыграть. Кажется, я догадываюсь, кто оказался бы призом.

– Это лишний раз показывает, что происходит за закрытой дверью.

– Я бы предпочел этого не знать. Хочешь прогуляться? Эддингс так поздно уже не придет. А если и придет, то пусть помучается для разнообразия. Я хочу тебе кое-что прочитать.

Они часто читали друг другу по вечерам. Она не осознавала, какое напряжение у нее вызвал визит к Биванам, пока не ступила на вересковую пустошь над городом. Холодный ветер налетел на нее из темноты. Более высокие склоны начали обретать очертания на фоне черного неба – обретать очертания, потому что в поле зрения появилось что-то еще, ненадежный белый выступ над хребтом, за которым находилась пещера. Она пыталась сохранить самообладание, хотя белый ободок казался слишком большим, а его очертания дрожали. Конечно, это была всего лишь луна, которая казалась больше из-за тумана. Она держала Джереми за руку и стояла на месте, пока дымка не рассеялась, и на ясном небе появилась луна. Вот как сильно Биваны действовали ей на нервы: даже неполная луна над пещерой стала причиной необъяснимой тревоги.

Глава четвертая

– Еще один звонок, – пообещала Хейзел родителям, листая лежавшую у нее на коленях телефонную книгу в поисках имени, которое она еще не отметила. Она набрала номер и произнесла официальным тоном: – Мистер Флетчер? Меня зовут Хейзел Эддингс, и я звоню вам от имени «Пикс Секьюрити». Вы уверены, что в ваш дом никогда не заберется грабитель?

– А вот и Бенедикт, – резко сказала ее мать, Вера, но слишком поздно, чтобы прервать звонок.

Муж Хейзел просунул свое лицо с заостренным подбородком в дверь комнаты:

– Не буду тебе мешать, – крикнул он, пытаясь поправить манжеты и галстук-бабочку одновременно.

– У тебя точно не получится, – упрекнула его Вера. – Давай я помогу.

Она пошла за ним в прихожую, поэтому только Крейг увидел, как Хейзел с оскорбленным видом отвернулась от телефона.

– Совсем необязательно употреблять такие выражения, – пробормотала она и уронила трубку на рычаг, словно ей стало противно держать ее в руке.

– Что он сказал, золотце? – спросил Крейг. От уязвимости дочери у него сжималось сердце, как пятнадцать лет назад, когда она впервые надела вечернее платье. Но она моргнула и улыбнулась, словно ничего не произошло.

– Все в порядке, папочка, – сказала она и вышла в прихожую.

В таком платье она еще больше походила на свою мать. Черные волосы, убранные в высокую прическу над длинной белой шеей, подчеркивали ее карие глаза и тонкие кости, как у Веры. Крейг взял Веру под руку, и почувствовал, что она слышала окончание телефонного разговора, но решил, что лучше сейчас ничего не комментировать. Бенедикт открыл входную дверь и подождал, пока все не выйдут, чтобы включить сигнализацию.

– Возможно, мне придется уйти по делам после ужина, – сказал он. – Если хочешь, Крейг, можешь пойти со мной.

Эддингсы жили на вересковой пустоши, недалеко от Мунвелла, в коттедже с голубыми ставнями и побеленными стенами. Первые несколько сотен ярдов по направлению к городу не были освещены, и Крейг крепко держал Веру за руку. Он поскользнулся на листе, прилипшем к дороге под дождем, и почувствовал, что его заносит в темноту.

Первые фонари появились у церкви. Свет растягивал тени ив, роняя их на бугристое кладбище, полное надгробий, а на церковной стене отпечаталась тень дуба. Крейг увидел, что маленькое крыльцо, увенчанное остроконечным козырьком, освещено.

– Я возьму бюллетень, – сказал Бенедикт. – А вы можете зайти внутрь, если хотите.

Небольшие размытые горгульи высовывали головы из толстых стен под высокой покатой крышей. Свет струился на сверкающую траву через высокие узкие арочные окна, каждое из которых украшал витраж с тремя фигурами, расположенными так тесно, что они почти сливались в одну – действительно, в детстве Крейг думал, что это трехголовое чудовище. Это воспоминание заставило его неожиданно почувствовать себя ребенком, и он последовал за Верой в церковь.

Под остроконечными сводчатыми арками неф казался спокойным и приветливым. Неверующим тоже рады, думал он, пока Вера листала книгу посетителей.

– Жаль, что сюда ходит не так много людей. Это красивая церковь. Хотя в этом году прихожан стало больше, – сказала она и охнула. – О боже.

Хейзел взглянула через плечо матери и вскрикнула от отвращения. Кто-то нацарапал «Валите отсюда» поперек страницы, полной подписей, датированных тем же месяцем. Прежде чем Крейг успел что-либо сказать, Хейзел воскликнула:

– Вот что происходит, когда люди перестают верить. Они ничего не уважают, даже Бога.

– Полагаю, Бог простит их, миссис Эддингс, – сказал священник, появившийся из-за высокой дубовой кафедры. Это был приземистый мужчина с пивным брюшком, жизнерадостным красным лицом и растрепанными волосами. – Меня больше волнует, что вас это оскорбляет. Думаю, это и есть грех.

Хейзел открыла рот от удивления и уставилась на него.

– То есть, по-вашему, оскорбление Господа грехом не является?

– Не уверен, что автор этой идиотской надписи думал о Боге. Скорее, он хотел шокировать тех, кто ее прочитает. В конце концов, эта церковь стоит здесь уже без малого восемьсот лет, а ее фундамент и того дольше. Вы же чувствуете это, правда? А для Бога эти несколько столетий длились меньше секунды. Только подумайте, насколько незначительна подобная детская выходка.

– Вы уверены, что у вас есть право говорить за Бога?

– Видите ли, это входит в мои обязанности. И я действительно верю в то, что Бог прощает прегрешения. Да и вы сами можете здесь это почувствовать. – Он повернулся к Крейгу и Вере. – Вы родители миссис Эддингс, не так ли? Правда ли, что вы хотите присоединиться к моему приходу?

– Простите, – вмешалась Хейзел. – Отец О’Коннелл, познакомьтесь, Крейг и Вера Уайлд.

Крейг пожал руку священника. Она была теплой и сильной.

– Мы можем переехать в Мунвелл, когда выйдем на пенсию… Или откроем здесь юридическую практику. Но должен признаться… – сказал он, шокированный собственным смущением, – мы не часто ходим в церковь.

– Если часто ходите в паб, меня там тоже можно встретить. Вы же родились в Мунвелле, правда? Вы когда-нибудь украшали пещеру? Здесь по-прежнему делают панно из цветов. Я считаю, что подобная традиция укрепляет церковь.

– Я была бы счастлива, если бы ты познакомился с отцом О’Коннелом поближе, – Хейзел понизила голос, словно не хотела бы, чтобы Крейг ее услышал. – Ведь ты не молодеешь.

На улице Крейг сказал:

– Мне нравится ваш священник. Во всяком случае, он не занимается насаждением религии.

– Может, зря, – посетовал Бенедикт. – Нет ничего плохого в том, чтобы проявлять агрессию во имя Господа. Он потерял много своих прихожан, когда высказался против ракетных баз. Словно не понимает, что страх перед оружием возвращает людей к Богу. Теперь, когда одна военная база совсем рядом с Мунвеллом, местным нужен сильный лидер, а не священник, вставляющий в церковные проповеди подобную ерунду. Я считаю, что он мог бы вернуть весь наш город в лоно церкви, если бы не был таким мягкотелым. Поэтому у нас выросла преступность. Люди не отстаивают правильные вещи. Впрочем, не удивительно, когда даже священник боится это делать.

– И все же, ты помогаешь предотвратить преступления, – сказал Крейг, намекая, что Бенедикту есть за что благодарить высокий уровень преступности. – И как идет бизнес после переименования компании?

– Без Хейзел фирма не была бы такой, какой она стала сейчас, – ответил Бенедикт и погладил ее по голове. – Конечно, переименование компаний – стандартная практика.

Так скажи нам причину, подумал Крейг. Ничего, он еще успеет разобраться в этом. Только сейчас Крейг начал вспоминать планировку города. Ни одна терраса не находилась на одной линии с соседней, на некоторых участках Хай-Стрит не было тротуаров, только поросшие травой обочины, из которых торчали бочкообразные желоба водостоков. Улицы вели от городской площади вниз, к долине, и вид скрюченных фонарей, спускающихся в сгущающийся туман, вызвал у него чувство ностальгии и умиротворения. Нельзя расслабляться, напомнил он себе, когда они пересекали площадь к отелю.

Отель представлял собой четырехэтажное здание. Самые маленькие номера находились под самой крышей. В ресторане было достаточно места, чтобы разместить всех постояльцев отеля, даже если бы все номера были заняты, но так как такого ни разу не случалось, Крейг решил не бронировать столик заранее. Возможно, зря, потому что в зале, отделанном деревянными панелями, с отполированным танцполом посредине, не оказалось ни одного свободного столика.

– Обалдеть, – воскликнул Бенедикт в слишком экспрессивной для себя манере.

По-видимому посетители, в основном люди среднего возраста, являлись членами одной туристической группы, так как были знакомы друг с другом. Уайлды и Эддингсы нашли места за длинными столами вдоль стены, но не успели они сесть, как их соседи встали. Минуту спустя ресторан опустел, осталось лишь эхо, скомканные салфетки и грязная посуда.

– Вам повезло, что мы закажем вино, – сказал Крейг официанту, который подошел, чтобы убрать со стола, – иначе вы бы не продали ни одного бокала этим вечером.

К тому времени, как важного вида официантка принесла им еду, они с Верой выпили большую часть вина и заказали еще бутылку, не обращая внимания на удивленный взгляд Бенедикта, в котором едва не сквозил упрек. Отрезав кусок котлеты по-киевски, Крейг снова подумал о Хейзел в ее первом вечернем платье.

– Помнишь, как мы впервые ужинали в ратуше Шеффилда? Ты тогда заказала котлеты по-киевски и никак не могла понять, как повар засунул чесночное масло внутрь. Ты сказала, что это похоже на кораблик в бутылке.

– Правда? – сказала Хейзел с улыбкой.

– Хейзел много чего помнит о своем детстве, – пробормотал Бенедикт.

– Я рада, – отозвалась Вера и внимательно посмотрела на него, хотя он произнес эту фразу бесстрастно. – Или здесь нечему радоваться?

– Дело в том… – начал Бенедикт, но Хейзел его перебила.

– Просто я рассказала Бенедикту о том, как вы с папой одевались дома.

– Вернее, как мы раздевались, – уточнил Крейг.

– Я знаю, вы пытались казаться современными, но можно я скажу откровенно? Мне это никогда не нравилось. И я рада, что подобное поведение выходит из моды. Кстати, пару дней назад Бенедикту пришлось постучаться в дверь к одной семье и попросить надеть что-нибудь на маленького сына, который играл в саду перед домом.

– И они не очень по-христиански на это отреагировали, – добавил Бенедикт.

Вера поставила бокал на стол, так и не сделав глоток.

– А что еще тебе не нравилось в твоем детстве, Хейзел? Говори уж все.

– Мамочка, я не хотела тебя обидеть. Я бы промолчала, если бы знала, что ты так воспримешь мои слова.

– Нет, прошу тебя, – сказала Вера и поспешно одернула руку, к которой тянулась Хейзел. – Я бы хотела услышать все.

– Кое-какие мелочи. Я знаю, что вы не ограничивали мои религиозные занятия в школе, но у меня было ощущение, будто папа был против. И мне очень хотелось ходить в воскресную школу, но я думала, что, если попрошу вас об этом, вы решите, что вас мне недостаточно. Но это не так. Надеюсь, вы понимаете.

– То есть ты додумала нашу реакцию, даже не спросив?

– Ох, мамочка, – воскликнула Хейзел, и звук ее голоса эхом отозвался в пустом ресторане и привлек внимание официанта, выглянувшего из дверей кухни. – Скажи, что ты не обиделась. Я всегда боялась, что до этого дойдет.

– Просто ты меня удивила, вот и все, – сказала Вера, сдерживая слезы.

Бенедикт прочистил горло:

– Мне пора на работу, – сказал он Крейгу, дожевывая свой ужин.

– Я пойду с тобой. Подхватишь меня после того, как заберешь фургон от дома?

– Как хотите, – произнес Бенедикт тоном, намекающим, что лучше бы предоставить женщинам возможность самим разобраться в ситуации.

Звук его шагов затих. Даже его походка казалась чопорной. Крейг попробовал вмешаться:

– Знаю, ты не хотела обидеть маму, Хейзел. Мы оба понимаем, что у тебя своя жизнь и у нас нет права вмешиваться и настаивать на том, чтобы ты делала то, что мы хотим. Но ты могла бы оставить нам наши иллюзии.

Хейзел взяла его и Веру за руки.

– Вы двое – самые дорогие для меня люди. Я говорю все это только потому, что беспокоюсь о вас.

– Не нужно, – сказал Крейг. – Если Бог существует, то он не может винить нас в том, что создал нас неспособными верить в него.

Обе женщины укоризненно посмотрели на него, и он втайне обрадовался, что Бенедикт уже вернулся.

Как только они оказались в фургоне, нагруженном инструментами и досками, Крейг спросил:

– Так о чем ты хотел со мной поговорить?

Бенедикт повернул ключ зажигания, и мотор заурчал.

– Думал, тебе будет интересно посмотреть, как я работаю с клиентами. Надеюсь, ты согласишься, что моя фирма заслуживает успеха.

– Хочешь сказать, дела идут не так хорошо, как тебе хотелось бы? – уточнил Крейг, когда машина тронулась с места.

– Могли бы идти лучше. Так и было бы, если бы я не остался с этими сигнализациями вместо оплаты, когда фирма обанкротилась. Нужно только немного оживить бизнес, купить новый фургон, вложиться в рекламу, может, нанять кого-нибудь, чтобы выполнял работу, которая у меня не очень хорошо получается. Я произвел приблизительные расчеты. Сумма вполне подъемная.

– Надеюсь, твой банковский менеджер с тобой согласен.

– Если честно, он меня не поддержал. Мы задолжали банку кое-какие деньги, к сожалению.

Он притормозил в конце улицы.

– Что ты тогда предлагаешь? – спросил Крейг.

– Я подумал, может вы с Верой сможете помочь.

– Возможно, сможем. Сколько тебе нужно?

– Трех тысяч хватит на то, чтобы поставить бизнес на ноги. И сумма в два раза больше позволит расплатиться с банком. Я говорю о краткосрочном займе, вы же понимаете. Уверен, что мы вернем большую часть, если не все деньги, к концу года.

– Ничего не могу обещать, пока не поговорю с Верой. Но на твоем месте я бы не питал особых надежд, – сказал Крейг, выбираясь из фургона.

Владельцы книжного магазина, похоже, уже собирались идти спать.

– Это мой тесть, – сказал Бенедикт, что их не особо обрадовало.

Они провели мужчин в книжный магазин, и Бенедикт открыл пульт управления сигнализацией.

– Я так и думал, вы нажали не на ту кнопку, – сказал он и нарочито терпеливо продемонстрировал порядок действий.

Перед выходом из магазина он остановился у шкафа с книгами.

– О, вы его починили? Я бы сам это сделал, – раздраженно сказал он.

– Бизнес есть бизнес, – произнес Бенедикт, когда включил двигатель, – но мне бы хотелось, чтобы я мог себе позволить выбирать клиентов. Видел, что они поставили на место алтаря? Стол с книгами о сверхъестественном. Хотя для тебя, наверное, нет никакой разницы.

Крейг пробормотал что-то в ответ, и они подъехали к отелю. Женщины уже ушли.

– И помни, что я прошу деньги не только для себя, – сказал Бенедикт по дороге к коттеджу. В свете фар клубилась дымка.

Вера уже спала. Крейгу хотелось поговорить, и он чувствовал себя одиноко. Он лег рядом с ней, ощутил, как заныли кости, и попытался заснуть, пока они ему не помешали. Резкая боль в левой икре разбудила его. Погружение в сон было похоже на падение в заброшенный ствол шахты, воспоминание из детства, которое всегда подстерегало его во сне, когда он нервничал. Он пристально смотрел на лунный свет, пробивавшийся сквозь занавески. Потом закрыл глаза и поплыл по течению, пока одна мысль не поразила его. В ресторане отеля у него на мгновение возникло ощущение, что посетители не просто знают друг друга. Всем им известно то, чего не знает он, и они чего-то ждут.

Глава пятая

– Во что мы только что въехали задним ходом, мистер Угрюм?

– В какого-то идиота на тротуаре, месье де Прессье.

– Мы, наверное, промазали. Он все еще стоит на ногах. Что б меня, а сейчас-то он что делает?

– Колотит по багажнику, будто мы его не заметили. Ого, он его открыл.

– Эй, что на тебя нашло? Убери руки от моей машины, или я полицию вызову.

Юстас слишком поздно понял, что ему не стоило начинать импровизировать, потому что теперь он не мог придумать завершающую шутку.

– Такая история со мной на самом деле произошла сегодня здесь, в Шеффилде. Только никому не рассказывайте, хорошо? – сказал он своим нормальным голосом.

Хотя в наушниках, которые ему выдали, его голос звучал как-то чужеродно, слишком высоко и нервно, и региональный акцент проявлялся нарочито сильно. Он мог видеть свое отражение в окне студии рядом с терпеливым лицом продюсера, его волосы торчали дыбом над вспотевшим лбом, рот был лишь немного шире крупного носа. Он округлил губы, придав рту форму буквы «О», его лицо стало похожим на восклицательный знак, и продюсер впервые рассмеялся. Но это не телевидение; Юстас проходил прослушивание на радио. Самое главное – продолжать говорить.

Не следовало так рано примерять образ Угрюма и де Прессье. Надо было правдиво рассказать об инциденте, как он ударил по багажнику и водитель обвинил его в попытке кражи вещей из машины. Тогда можно было бы перейти к тому, что произошло в банке. Кассирша не поверила, что подпись на чеке, который он выписал для обналичивания, была его, и, когда он снова подписал чек при ней, то, что получилось, оказалось еще меньше похожим на подпись на его чековой карточке. Кроме того, она рассматривала его фотографию в профсоюзном билете с таким видом, словно тот был куплен в магазине приколов. Вполне типичный день, и он упустил свой шанс использовать его в своем выступлении. Оставалось перейти к другой заготовке, которую он собирался оставить на конец.

– Как я люблю тебя? Дай сосчитать,[4] – произнес он торжественно и больше уже не мог выносить звук своего урезанного голоса, поэтому снял наушники. – Один… Два… Еще два раза в воскресенье… Четыре, если считать бывшую зазнобу… Пять, когда ты…

Он все еще слышал свой голос, писклявый, мышиный. Ему не удалось выжать смешок, даже улыбку, у продюсера. «Только никому не рассказывайте, хорошо?» – сказал Юстас, надеясь, что на этот раз тот поймет, что это его коронная фраза. Сначала он не сообразил, почему продюсер начал очерчивать круги пальцем в воздухе. Но когда тот провел им поперек горла, то пробормотал «спасибо» и вскочил на ноги, уронив наушники на пол, потом споткнулся о провод и несколько раз дернул на себя дверь, пока не осознал, что она открывается от себя. Выходя из студии, он услышал:

– Ты же согласишься, что только зря пленку потратили, не говоря о моем времени.

– Ему нужна настоящая публика, Энтони, – ответил его коллега, который пригласил Юстаса.

– Что ты мне предлагаешь, Стив, позвать людей с улицы?

– Нет, просто посмотри его на его территории. Ты сам сказал, что нужно давать больше шансов местным талантам. – Он повернулся к Юстасу, который закончил вытирать пот со лба. – Когда твое следующее выступление в том пабе?

– В «Одноруком солдате»? В следующий четверг.

– Мы в любом случае едем в Манчестер на той неделе, Энтони. Ну же, доверься мне. На обратном пути заедем на выступление Юстаса, и если ты и тогда не увидишь в нем то, что увидел я, то обещаю угостить тебя ужином.

– Сообщу о своем решении. К концу этих прослушиваний мне, возможно, захочется врезать первому встречному клоуну по носу.

– Слышал, Юстас? Он пошутил, так что еще есть надежда, – Стив взял Юстаса под локоть и вывел на улицу. – Я знаю, ты меня не подведешь.

Не подведу, поклялся Юстас, когда автобус выезжал из Шеффилда. Желтоватые выемки шахт покрывали травянистые склоны; водохранилище, словно упавший кусок облачного неба, простиралось до горизонта, опускаясь по мере того, как автобус с трудом продвигался вверх. В следующий четверг его жизнь может измениться. Он больше не будет простым почтальоном из Мунвелла, развлекающим в свободное время посетителей паба. У него внутри прятался другой человек и ждал, когда его заметят. И тогда Фиби Уэйнрайт наконец обратит на него внимание.

Юстас вышел из автобуса на краю соснового леса и пошел через зеленое спокойствие. По дороге он повторял свои заготовки. «Чай в чайнике, мистер Угрюм». «Ему там самое место, месье де Прессье». Они являлись квинтэссенцией северной суровости в худшем ее проявлении. Причем этих героев сложно было назвать пародийными, судя по реакции посетителей паба, узнававших в них себя.

Когда он вышел из леса, в лицо ему подул резкий ветер. Горный хребет над городом на фоне облачного неба казался обугленным. «Не пропустите выступление Юстаса Гифта в „Одноруком солдате“, – объявил он под звук воображаемых фанфар, – только не рассказывайте никому, хорошо?» Он проглотил последние слова, так как заметил, что его слушают. Какой-то человек отдыхал на поросшей папоротником насыпи у дороги.

Мужчина положил свои большие ладони на колени и поднялся. Он был одет в джинсовый костюм и ботинки на толстой подошве, а в руке держал рюкзак. Лицо у него было угловатое, скулы выдавались вперед; волосы коротко подстрижены. Его глаза были пугающе голубыми. Юстас спросил из вежливости:

– Направляетесь в Мунвелл?

– Так точно.

Калифорниец, подумал Юстас, часто слышавший этот акцент по телевизору. Он поспешил прочь, но мужчина последовал за ним.

– Надеюсь, вы не подумали, что я сумасшедший, – наконец смущенно сказал Юстас. – Я ведь разговаривал сам с собой.

– Вовсе нет. Я знаю, с кем вы там разговаривали.

Юстас решил не уточнять с кем.

– Что привело вас в Мунвелл?

– Хорошие вести.

– О, хорошо. Что хорошие, – пролепетал Юстас, не рискуя развивать тему.

– И величайший вызов в моей жизни.

– Правда? Наверное… – Юстас не нашелся что ответить и замолчал. К счастью, они дошли до Мунвелла. Юстас обратил внимание на то, что ботинки и джинсы мужчины были покрыты толстым слоем пыли. Интересно, как долго тот шел сюда? Он готов был пойти дальше, но мужчина взял его за руку.

– Как мне попасть на пустоши над городом?

– Вам сюда, – неохотно сказал Юстас и увел его с Хай-Стрит. Тропинка в конце грунтовой дороги вела к вересковым пустошам.

– Я буду очень благодарен, если вы поможете мне добраться до вершины, – сказал мужчина.

Он выглядел сильно уставшим, и Юстасу стало его жалко. Но как только они добрались до пустошей, где ветер свистел на травянистых склонах и колыхал вереск, мужчина словно ожил.

– Теперь я знаю, куда мне идти, – сказал он и, когда Юстас собрался уходить, добавил: – Пойдемте со мной. Совсем недалеко. Это зрелище нельзя пропустить.

Он подождал, и Юстас пошел за ним, спотыкаясь и размышляя над тем, во что он ввязался. Незнакомец подставил лицо ветру, его кожа побледнела от натяжения, и Юстасу расхотелось видеть то, что ждало их впереди. Однако он не успел придумать предлог, чтобы повернуть назад. На окружавших их склонах появилась толпа людей и начала петь.

Глава шестая

Ник возвращался на машине с ракетной базы и размышлял над тем, как лучше всего противоречить самому себе. Протестующих на базе сегодня было меньше, чем на прошлой неделе. Большинство приехало из Шеффилда или из более отдаленных районов. Из самого Пик-Дистрикта были единицы, а из Мунвелла вообще ни одного человека. Похоже, министр обороны оказался прав.

База была перенесена из Шеффилда в долину на краю Пик-Дистрикта. Протесты возникли из-за того, что она оказалась рядом с водохранилищами, а кому-то не понравилась близость к Мунвеллу. Когда супружеская пара, владевшая книжным магазином в Мунвелле, написала министру обороны, они получили ответ, в котором говорилось, что Мунвелл слишком маленький городишко, чтобы принимать его в расчет. Это вывело жителей Пик-Дистрикта на протесты, но ненадолго. Сегодняшняя демонстрация была полностью мирной – даже слишком, подумал Ник. Какой бы репортаж он ни написал, его опубликуют под заголовком вроде «ПИК-ДИСТРИКТ ПРИНИМАЕТ РАКЕТНУЮ БАЗУ». «Похоже, анонимному радиоведущему будет чем заняться», – подумал он, но его усмешка исчезла, когда он представил очередной тяжелый разговор с Джулией.

Он почти год анонимно вещал на ее пиратской волне в Манчестере. Они познакомились на мероприятии по сбору средств для «Международной амнистии» вскоре после того, как ее пиратская станция начала вещание. Когда она узнала, что он репортер, то начала осторожно выяснять его мнение. Он поделился с ней разочарованием тем, что его репортажи подвергались цензуре. И рассказал, что смирился с этим, ему было достаточно и того, что газета выпускает в печать его левацкую колонку. Что еще можно ожидать, когда газеты становятся все менее и менее независимыми, а кто платит, тот и заказывает музыку. Но существует альтернатива, сказала она ему, и ее глаза заблестели. Он был бы не единственным репортером, который говорит на ее радиостанции о том, что не позволяет его газета.

Ник свернул с Манчестерского шоссе и поехал через вересковые пустоши. Если он не ошибался, где-то здесь должен быть городок или, по крайней мере, паб, где можно пообедать. Он привязался к Джулии. Они несколько раз занимались любовью в ее покосившемся викторианском доме с радиоаппаратурой в подвале. Но недавно ее отношение к нему изменилось: люди должны знать, кто он такой, твердила она. Ему следует рассекретить свое имя и посмотреть, как на это отреагирует его редактор. Если станет известно, что Ник ведет программу на ее радиостанции, власти подумают дважды, прежде чем ее закроют. Ник сомневался, что его имя имеет большой вес, и, хотя он был тронут, когда она пообещала, что у нее всегда найдется для него работа, он не думал, что имеет смысл подвергать риску свою карьеру. В последнее время, чтобы успокоить Джулию, в эфире он начал называть себя по имени.

Ник включил радио в машине и попробовал поймать волну Джулии, но ее диапазон был перекрыт американской евангелической радиостанцией, в эфире которой рок-группа пела: «Хорошего дня, Иисус, хорошего дня». Он выключил радио и стал планировать уничтожение репутации Ника Рида. Он представил себе мягкие губы Джулии, ее длинные холодные руки, стройные ноги, переплетенные с его ногами. Машина мчалась по вересковым пустошам, шоссе осталось далеко позади, и он испугался, что ошибся насчет паба. Ник остановил машину, чтобы свериться с картой, и в этот момент услышал пение.

Он опустил стекло. Вересковые пустоши, разделенные редкими каменными стенами, угрюмо сияли под затянутым тучами небом. Птица, подхваченная ветром, резко спикировала вниз. В канаве вдоль дороги журчала вода. Порыв ветра донес до него еще один обрывок песни. Было похоже на хоровое пение.

Он отложил дорожный атлас, так и не заглянув в него. Значит, впереди город, и сейчас там проходит служба благодарения на открытом воздухе, как это часто происходит в горах. Он въехал на следующий склон и увидел город, дорога к которому вела мимо пары фермерских домов и бело-голубого коттеджа. Все выглядело типично: дома террасного типа, построенные из известняка и песчаника, небольшие сады, утопающие в цветах, узкая главная улица, которая перекрыла ему вид на остальной город, как только он на нее въехал. Магазины закрыты, улицы пустынны.

Он припарковал машину на городской площади и вылез из нее, потягиваясь. Где-то зазвонил телефон, залаяла собака. Он увидел, что паб тоже закрыт. Не было смысла отправляться на поиски другой забегаловки. Где-то над городом все еще пел невидимый хор. Ник запер машину и пошел наверх.

Тропинка в конце улочки с рядом коттеджей вывела его на вересковую пустошь. Когда он перешагнул через изгородь, пение нахлынуло на него. Казалось, что оно исходит отовсюду – с пустынных склонов, с бурлящего неба. Он пошел по утоптанной травянистой тропинке, ведущей через заросли вереска к голой скале, из-за которой, как ему показалось, и доносилось пение. Он не был готов к тому, что увидел, добравшись до вершины.

Голая земля спускалась к большой выбоине, окруженной каменной стеной. Каменная чаша вокруг этой стены была заполнена сотнями людей и звуками гимна. Напротив Ника, у стены, в месте, где край выбоины был самым высоким, на коленях в одиночестве стоял мужчина.

Несколько десятков людей обернулись на Ника. Он смешался с толпой, чтобы быть менее заметным. Пели не все; некоторые люди наблюдали за происходящим с любопытством и даже некоторым подозрением. Ник почти добрался до первых рядов, когда с криком, эхом отразившимся от склонов и вспугнувшим птиц в вереске, пение оборвалось.

Ник встал между полной женщиной с добродушным лицом и парой с беспокойным ребенком. Коленопреклоненный мужчина закрыл глаза и поднял лицо к небу, беззвучно шевеля губами. Затем он пристально оглядел толпу, его проницательные голубые глаза всматривались в каждое лицо.

– Меня зовут Годвин Манн, – сказал он тихим, но проникновенным голосом, – и именно поэтому я здесь.

Полная женщина фыркнула, но Ник не понял, от смеха или нет. «Он имеет в виду, что он здесь для того, чтобы завоевать людей для Бога, Эндрю», – прошептала своему сыну другая женщина.

– Прошу, не вставайте на колени, если вам этого не хочется. Но мне хотелось бы, чтобы вы сели, пока я не попрошу вас подняться для Господа.

Когда люди уставились на него или на голый камень, на который им предлагалось сесть, он добавил:

– Если кому-то из вас нужен стул или подушка, просто поднимите руку.

Многие из присутствовавших неуверенно подняли руки. В ответ на это часть людей из толпы позади Манна направились к ближайшему ряду палаток и вернулись с охапками подушек и складными стульями. Кое-кто уселся на свою верхнюю одежду, но вид у них все еще был неуверенный. Ник подозревал, что некоторые из присутствующих сели, потому что им было неловко стоять, а возможно, им было не по себе, что они вообще здесь оказались. Нику стало интересно, что именно здесь происходит, особенно после того, как калифорниец сказал:

– Думаю, некоторые из вас сочтут меня невежливым, потому что я не предупредил, что приду. Дело в том, что я не знал, сколько времени мне потребуется, чтобы дойти.

– Из Америки? – пробормотал мужчина в фартуке мясника.

Манн взглянул на него:

– Нет, из аэропорта «Хитроу». Я хотел убедиться, что достоин говорить от имени Господа.

Ник почувствовал, как некоторым людям стало стыдно из-за того, что они не хотели садиться на голую землю. Один ноль в пользу евангелиста, подумал он. А Манн тем временем продолжил:

– Не подумайте, что я считаю себя лучше вас. Послушайте, и я расскажу вам, кем был, пока не призвал Господа в свою жизнь.

Он глубоко вздохнул и посмотрел на бессолнечное небо.

– Я вырос в Голливуде. Мой отец – британский киноактер Гэвин Манн.

В толпе зашептались, это имя оказалось знакомым. Манн слегка повысил голос и продолжил свой рассказ:

– Я не хочу плохо говорить о своем отце, но мое воспитание включало в себя все самое худшее из мира Голливуда. В пять лет я попробовал алкоголь, в десять уже курил марихуану, в двенадцать подсел на кокаин. В пятнадцать лет я впервые посетил проститутку. Год спустя в мою спальню вошел мужчина, который до этого плавал голым в бассейне с моим отцом. Боюсь, мой отец повторно женился после развода с моей матерью только потому, что его фанаты ждали этого от него. И той ночью я узнал о том, чем он занимался со своими друзьями-мужчинами, и на следующее утро я перерезал себе вены, в чем вы можете сами убедиться.

Он поднял руки и продемонстрировал розоватые шрамы, словно стигматы, под неодобрительные возгласы толпы.

– Мой отец отвез меня в больницу, но я никому не сказал, почему сотворил с собой такое. Мне хотелось, лишь чтобы все оставили меня в покое, и тогда я смогу довести задуманное до конца.

Женщина рядом с Ником вытирала глаза и резко дернула сына за руку, когда тот спросил, что случилось. Ник почувствовал себя неуютно и с подозрением отнесся к умению Манна манипулировать чувствами людей, особенно когда тот сказал:

– Утром того дня, когда я собирался выписаться из больницы и отправиться в уединенное место, чтобы убить себя, Господь спас меня.

Он широко улыбнулся и самоиронично продолжил:

– Возможно, это звучит слишком самонадеянно – с чего бы Господу тратить свое время на такого, как я. Но поверьте, Он готов помочь любому человеку, стоит только попросить. Дело в том, что в больницу каждый день приходила представительница христианской организации «Миссия Америка», но я игнорировал ее, не понимая, что таким образом я отворачиваюсь от Бога. Но в последний день я услышал, как Бог сказал мне открыться ей, и я все рассказал той женщине и пустил Господа в свою жизнь.

Толпа за его спиной издала радостный возглас и замахала руками. Ник понял, что они и есть основной хор.

– Некоторые из вас, возможно, благодарят Господа за то, что вам не пришлось пройти через мои испытания, – сказал Манн, обращаясь к жителям города, собравшимся перед ним. – Но кто из вас безгрешен? Господь наш взирает сейчас на этот безупречный пейзаж. Но как вы думаете, гордится ли он всем, что сейчас видит? Или он оплакивает свое величайшее творение, нас с вами? Может кто-то из вас поклясться, что грех обошел Мунвелл стороной?

Молчание было ему ответом.

– Вам все известно, но вы не хотите об этом говорить. В наши дни стало немодным говорить о грехе и даже о Боге. Рок-музыканты вместо гимнов поют песни о сексе, духовная музыка используется в рекламных роликах, а церкви превращаются в рынки, словно Господь человеку больше не нужен. Но людям по-прежнему необходимо во что-то верить. Вот почему они обращаются к магии, начинают принимать наркотики или делают еще более ужасные вещи – чтобы заполнить пустоту в своей жизни, но пустота становится только глубже и притягивает грех. Если сейчас на нас упадет атомная бомба, то какими они предстанут перед Господом? Какая вечная жизнь их ожидает? Я не собираюсь сейчас обсуждать этическую сторону атомной войны, но если бы враг сейчас захотел уничтожить ракетную базу по другую сторону вересковых пустошей, то я уверен, что попал бы в рай, потому что так начертано в Евангелии от Павла.

Кое-кто из слушателей одобрительно закивал.

– Может, кто-то из вас скажет, что я так говорю, потому что верю. Но вы тоже. Когда вы проснулись сегодня утром, вы же верили, что грабители не забрались ночью к вам в дом. Когда вышли на улицу, то верили, что вас не собьет наркоман на угнанной машине. И сейчас вы верите, что мы никогда не увидим ядерный гриб над этими пустошами и что никакое землетрясение не разверзнет эту адскую бездну.

Он уставился в темноту пещеры с излишним, по мнению Ника, пылом.

– Позвольте мне сформулировать свою мысль по-другому, – Манн снова поднял свои голубые глаза на присутствующих. – Кто из вас может сказать, что совсем не верует? Вы в самом деле готовы умереть в одиночестве, отказавшись от Господа? Христос умер на кресте ради вас, Он совершил этот акт веры, чтобы показать вам, как сильно Господь любит вас и хочет, чтобы вы пустили Его в свое сердце. А если вы откажетесь сделать это, то вы осуждаете Его на смерть в одиночестве вместе с вами, осуждаете Христа на смерть во мраке, и он вопиет: «Почему ты покинул Меня?» Вы можете считать себя христианином, вести хорошую безгрешную жизнь, но услышьте меня: нельзя взять от Христа то, что вам нужно, а остальное оставить нетронутым. Нельзя сказать: «Спасибо, Иисус, я получил от тебя все, что хотел, отдай остальное тому, кто больше в этом нуждается». Невозможно постичь умом свой путь к Богу. Если вы не пускаете Господа в свою жизнь, если не принимаете его полностью, как дитя, вы отворачиваетесь от Него, подобно Иуде.

Он вошел в раж, подумал Ник. Интересно, испытывает ли кто-нибудь из толпы отвращение к себе или чувство вины?

– Но Господь хочет, чтобы вы кое-что знали, – продолжал Манн. – Он хочет, чтобы вы понимали, что Он видит ваши сомнения, Он видит, когда вы боитесь покаяться в своих грехах, Он видит, когда вы не уверены в своей вере, и Он хочет, чтобы вы знали: хватит сомневаться. Один акт веры вернет Господа в вашу жизнь. Вспомните, разбойник на кресте лишь повернулся к Христу, и все его прегрешения были прощены, в этот же день он оказался с Иисусом в раю.

Его голос становился все громче и эхом отражался от стен пещеры.

– Разве вы не чувствуете, что Господь смотрит сейчас на вас? Он смотрит на вас и любит вас, словно вы единственный человек в этом мире. Ему известны все ваши проблемы, и сомнения, и искушения, и грехи, и Он хочет помочь вам, надо только позволить Ему сделать это, обратиться к Нему за помощью. Ему известно, когда вам кажется, что вы недостойны Его милости, что вы не можете жить по Его Заповедям. Поэтому Заповеди так многого требуют от вас, чтобы вы обратились к Господу, ведь если вы не впустите Его в свою жизнь, вы не сможете жить по Его законам. Разве вы не чувствуете Его любовь? Он молится, чтобы вы приняли Его. Все верно, Господь молится о вас. Ему нужен только знак, что вы впустите Его в свою жизнь, и я хочу попросить вас подать Ему этот знак. Давайте поднимемся для Господа.

Он уперся руками в бедра и, превозмогая боль, встал с колен. Его ноги подкосились, и он прислонился к каменной стене, сместив фрагмент кладки. Камень скатился по склону и упал в пещеру.

Он дважды ударился о ее стены, пока летел. Ник почувствовал, как толпа затаила дыхание, как и Манн. Они услышали тихий стук далеко внизу, а потом другой, слабый звук, с которым камень скользил дальше, во тьму. Манн ухватился за стену и уставился вниз.

Кто-то кашлянул, и Манн оторвал свой взгляд от пещеры.

– Я прошу вас подняться. Дайте знак, что готовы исповедаться. Не бойтесь того, что ваши грехи слишком ужасны. Не существует греха, который Господь бы не отпустил, а грех, в котором вы не исповедались, подобен очередному гвоздю в теле Христовом. Встаньте, покажите, что готовы исповедаться, если Господь призовет вас. Или я единственный здесь грешник?

Хор за его спиной встал сразу же. Несколько секунд местные жители продолжали сидеть, потом начали с трудом подниматься, и вскоре уже сотни стояли на ногах. Ник задумался, сколько человек вокруг него должны подняться, чтобы его не заметили. Сам он продолжал сидеть и почувствовал иррациональную благодарность за то, что по крайней мере полная женщина все еще сидела рядом с ним.

– Я выросла в христианской семье, – громко сказала женщина из хора, – но мы всегда подвергали сомнению слово Господа. Когда мои родители умерли, мне тоже хотелось умереть, потому что они не оставили мне достаточно веры. Я подсела на героин, пока слово Господне не спасло меня…

Как только она замолчала, заговорил бывший алкоголик, потом мужчина, избивавший жену и пятерых детей. Парад исповедей продолжился, и глаза Манна стали ярче, словно он питался энергией от публичных проявлений веры. Его маленькая фигурка почти сияла на фоне мрачного неба.

Вдруг молодая женщина, стоявшая рядом с Ником, обернулась, чуть не потеряв равновесие.

– Миссис Биван, я украла деньги из кассы, когда работала у вас в магазине.

– О, Кэти, ничего страшного, – сказала мать рядом с Ником, нервно махнув рукой.

Но Манн все видел.

– Ничего не стыдитесь, – крикнул он. – Чем скорее исповедуетесь, тем скорее будете прощены.

Кэти повернулась лицом к нему и толпе.

– Я предала женщину, которая мне доверяла. Она дала мне работу, чтобы я могла сводить концы с концами, а я ее обокрала, – крикнула она и разрыдалась.

– Это сущие пустяки, Кэти, по сравнению с моими прегрешениями, – возразила хозяйка магазина и отшатнулась от мужа, который пытался ее успокоить. – Я впала в грех похоти, – сказала она Манну, ее голос становился все громче. – Я занимаюсь такими вещами, которые не следует делать даже в браке. Мы с мужем смотрим порнографию в поисках новых идей, словно того, что создал Господь, недостаточно.

– Ты никогда не рассказывала о своих чувствах, – пробормотал ее муж, краснея. – Я и не догадывался, что заставляю тебя делать то, что ты не хочешь. Это мне следует исповедаться.

– Ваш брак будет гармоничным, если вы впустите в него Господа, – провозгласил Манн. Облака начали рассеиваться, и жажда исповедоваться разлилась по толпе вместе с солнечным светом. Жители города вдруг захотели признаться в гордыне, мстительности, утрате веры, зависти, пьянстве, эгоизме…

– Вы чувствуете любовь Господа? – воскликнул Манн. – Чувствуете, как он улыбается?

Ник видел, как умело проповедник воспользовался сменой погоды, но люди вокруг радостно закивали и заулыбались.

– Давайте же возблагодарим Господа, – наконец сказал Манн. – Мы благодарим Тебя, Господи, за то, что Ты подарил нам слово Свое и научил нас, как жить, объяснил нам все…

Вступил хор, которому нестройно вторили горожане. Когда молитва закончилась, Манн взглянул на солнце:

– Скоро будет самый долгий день в году, – сказал он, – и я верю, что к тому моменту ваш город станет истинной христианской общиной. Но Господь попросит вас кое о чем. Истинная христианская община не может придерживаться языческих традиций.

Полная женщина рядом с Ником пристально посмотрела на Манна.

– Знаю, вам это кажется безобидным старинным праздником, – сказал евангелист, – но христианство допустило ошибку, когда решило поглотить язычество вместо того, чтобы искоренить его раз и навсегда. Я хочу попросить вас об одной услуге от имени Господа. Не могли бы вы в этом году не украшать пещеру? Не надо отвечать сейчас, но разве панно, которое вы мастерите из цветов, оправдывает оскорбление Господа?

– Я отвечу, если больше никто не хочет. – Полная женщина положила руку на плечо Ника для опоры и встала. – Меня зовут Фиби Уэйнрайт и я организую украшение пещеры. Думаю, вы представляете мир черно-белым. Эта традиция – часть нас, и я уверена, что не одна так думаю. Например, некоторые дети, которым я помогла появиться на свет, теперь украшают пещеру вместе со мной.

Где-то в толпе Ник услышал шепот: «Она даже в церковь не ходит по воскресеньям». Остальные жители города казались смущенными и молча осуждали женщину за прямоту.

– Я не прошу, чтобы вы приняли решение прямо сейчас, – сказал им Манн. – В следующий раз, когда мы встретимся здесь, вы сообщите Господу свой ответ. Просто помните, язычество всегда было врагом Христа. Но город, где Господь вхож в каждый дом, выстоит против сил зла. И я прошу вас еще об одном: в следующий раз, когда мы встретимся здесь, я хочу, чтобы каждый из тех, кто поднялся сегодня для Господа, привел с собой того, кто еще не пустил Бога в свою жизнь.

Кто-то из членов хора ускользнул в палатку и вернулся со связками серебряных шаров с надписью «ГОСПОДЬ ЛЮБИТ ВАС». Они отпустили шары в небо, и те на несколько секунд закрыли солнце. Ник направился к первым рядам и достал диктофон из кармана. Он хотел задать несколько вопросов Манну. Не успел он выбраться из толпы, которая сжималась вокруг евангелиста, как кто-то схватил его за руку.

Глава седьмая

У остановившей Ника девушки было заостренное лицо, большие зеленоватые глаза и длинные черные волосы, которые развевались на ветру. Он даже обрадовался, что она его задержала, но тут она заговорила:

– Скажите, что вы здесь делаете?

У нее был нью-йоркский акцент. Без сомнения, одна из последовательниц Манна.

– Просто хотел с ним поговорить, – ответил Ник, махнув в сторону Манна.

– О чем? Что вы конкретно здесь делаете? Мы имеем право знать.

– Пока просто наблюдаю – если последователи Манна такие параноики, может, им есть что скрывать?

Она не сводила глаз с его диктофона.

– Я его не включал, если вас это тревожит, – успокоил ее Ник.

– Тогда зачем вы его вообще с собой взяли?

– Он всегда при мне. Профессиональная привычка. Теперь, если позволите, я бы хотел переговорить с вашим предводителем. Возможно, он не против дать интервью, даже если вы уверены в обратном.

Она снова схватила его за руку.

– Разве вы не из его паствы?

– Нет, я оказался здесь случайно. Просто проезжал мимо. Полегче с рукой, она мне еще пригодится.

– Простите, вот, спрячьте ее куда-нибудь подальше. – Она не сводила глаз с его диктофона и едва сдержала смешок. – Это точно не рация? Я думала, что вы таким образом координируете реакцию.

– Я думал, этим как раз вы занимаетесь от имени божьего эскадрона.

– Похоже, мы с вами на одной стороне. Давайте отмотаем назад. Меня зовут Диана Крамер, а вы, как я понимаю, репортер.

– Ник Рид из Манчестера. Но вы тоже не здешняя.

– Я переехала сюда в прошлом году. Преподаю в местной школе. Только не говорите, что из-за моего акцента вы решили, будто я тусуюсь с этими ребятами.

– У вас тоже есть сомнения на их счет? Можно на вас сослаться? – Она кивнула, и он включил диктофон. – Давайте.

– Просто это мероприятие кажется хорошо организованным. И этот Манн получает как раз ту реакцию, на которую рассчитывает. Насколько мне известно, никто в Мунвелле не знал о его появлении, а если и знал, то никому не сказал. Но отель забит его людьми, и еще эти палатки вокруг города… Это не религия, а какое-то бескровное вторжение.

– Я передам это ему. Что-то еще? Хотите пойти со мной и послушать, что он ответит?

– Конечно, если вы не против. Я могу подметить то, что вы упустите.

Толпа вокруг них рассеялась. Последователи Манна ждали у тропинки и следили, чтобы ни один горожанин не прошмыгнул мимо, не пообщавшись с ними.

Они подошли по голому склону к Манну.

– Не стыдитесь рассказать об увиденном своим соседям, – говорил он. – Зло торжествует в наше время, потому что люди стесняются говорить о Господе или признаться публично, что верят в Него.

Хотя его лицо сияло, он выглядел сильно уставшим, особенно когда увидел диктофон в руке Ника.

– Вы хотите поговорить со мной?

– Да, если у вас есть время. Ник Рид из «Новостей Манчестера».

Манн нахмурился:

– Новости распространяются быстро.

– О том, что вы здесь? Я просто случайно проезжал мимо. А вы хотели бы избежать огласки?

– Если верующие захотят приехать сюда и присоединиться к пастве, то пусть знают, что мы им рады. Не могу представить себе другую причину, по которой кто-то захочет влиться в наши ряды. А вы? Только если помешать работе Господа, но я надеюсь, что вам самому этого не хотелось бы.

– Простите, – вмешалась Диана, – но мне кажется, вы слишком уверены в том, чего хотят люди. Я хочу сказать, что ваши последователи практически оккупировали город, чтобы устроить вам радушный прием.

– Не думаю, что кто-то будет возражать, если Господь захочет оккупировать их сердца, разве нет? И я думаю, что Он уже сделал это со многими горожанами. Хотя вы в их число не входите.

– Вы правы, я родилась не здесь. Но мне непонятно, почему вы выбрали этот город.

– Потому что верю, что здесь мне будут рады. Или потому, что Господь сказал мне, что я здесь нужен, если вы в состоянии постичь этот ответ.

– Нужны для чего? Чтобы запретить проводить церемонию, которой многие сотни лет?

– Боюсь, что да, – Манн подставил лицо порыву ветра, его глаза заблестели. – Вы знали, что это старейшая друидская церемония во всей Англии?

– Не знала, но, на мой взгляд, это еще одна причина, чтобы оставить все как есть. Если у нас самих нет таких древних традиций, то не надо завидовать тем, у кого они есть.

– Господь ревнив, или вы не слышали?

Ник вмешался в их диалог:

– Но как вы считаете, насколько важна эта церемония? Влияет ли она на что-то?

Манн перевел взгляд своих ярко-голубых, почти неоновых, глаз на него:

– Пока практикуются эти друидские обряды, злу в нашем мире есть за что держаться. Утверждать, что они не имеют никакой силы, все равно что говорить, что во тьме никогда не было ничего страшного. Это ход мысли примитивного человека. Скажу вам кое-что. Через год после того, как я посвятил свою жизнь Господу, он привел меня в секту голливудских сатанистов. Некоторые из спасенных мной бывших ее членов сейчас здесь со мной. Бог дал мне силу видеть зло. Поэтому он прислал меня сюда.

Казалось, он понял, что сболтнул лишнего, и спросил:

– Так что мне сказать, чтобы вы это напечатали?

Ник задал ему обычные вопросы и получил на них ожидаемые ответы: Манн выступал против абортов, разводов, порнографии, «вседозволенности во всех ее формах», за традиционный институт брака, покорность и возвращение порядка… Ник попытался вывести его на разговор об истинных причинах пребывания в Мунвелле, но Манн внезапно сник.

– Мне пора вниз, – сказал он двум своим последователям, которые повели его в сторону города.

Два других последователя Манна задержали Ника и Диану на тропинке и спросили, вняли ли они проповеди.

– Я журналист, – ответил Ник. – А эта женщина со мной.

Оказавшись за пределами слышимости, он тихо сказал:

– Надеюсь, я не сильно покривил душой, сказав, что вы со мной, учитывая, что вы задали ему почти все вопросы, которые я собирался.

– Неужели? – ее лицо выражало напускное раскаяние. – Сначала сломала руку, а теперь перетянула одеяло на себя в вашем же интервью. Надо было попросить меня замолчать.

– Да я не обиделся. У вас получилось разговорить его лучше, чему у меня, и он сказал то, чего не собирался. Позвольте угостить вас чем-нибудь, в знак того, что я не держу на вас зла.

Но паб «Однорукий солдат» был все еще закрыт. Ник хотел позвонить в редакцию и продиктовать свой репортаж о ракетной базе.

– Вы можете воспользоваться моим телефоном, – предложила Диана.

Она жила в небольшом съемном коттедже за городской площадью. В комнатах с белыми стенами пахло цветами, горшками с которыми были заставлены все подоконники. Телефон располагался в низкой обшитой деревом прихожей. Ник позвонил в редакцию и после присоединился к Диане в гостиной, которую украшали рисунки ее учеников. Она приготовила кофе. Вскоре их разговор вернулся к Манну.

– Я не понимаю одного, – сказала Диана. – Почему он решил, что если положит конец старейшей церемонии, то эта традиция прекратится по всей стране.

– Может, он не это имел в виду.

– Почему же тогда это так важно для него?

Ник понятия не имел.

– Мне пора ехать, – сказал он и написал свой номер телефона на листке бумаги, вырванном из блокнота. – Если случится что-то важное, позвоните мне, хорошо? И когда в следующий раз соберетесь в Манчестер, дайте мне знать. Угощу вас обедом.

Когда он шел назад к машине, большинство магазинов было открыто. Он задавался вопросом, кто из людей на улицах был местным, а кто последователем Манна и сколько местных уже успели стать его сторонниками. Он выехал из Мунвелла и оказался в лесу у подножия вересковых пустошей, и вопрос Дианы начал беспокоить его. Ему следовало спросить Манна, что такого особенного было в пещере, что привело его сюда из самой Калифорнии. Он чувствовал, словно что-то отвлекло его от дальнейших расспросов.

Глава восьмая

Диана проснулась в понедельник, размышляя о друидах. Она наткнулась на эту тему почти случайно в манчестерской библиотеке, когда искала информацию о своих предках из Пик-Дистрикта. Многое в прошлом ее семьи казалось таким знакомым, чего нельзя сказать о жизни ее прадеда со стороны матери, шахтера, построившего для своей семьи дом из отходов известняка под Бакстоном. Возможно, чувство сопричастности появилось лишь благодаря покою, который она ощутила на вересковых пустошах, впервые с тех пор, как приехала в Англию, чтобы попытаться свыкнуться со смертью своих родителей.

Она живо помнила их прощание в аэропорту Кеннеди, словно это произошло вчера. Отец крепко обнял ее. От него пахло трубочным табаком, который он всегда покупал возле Нью-Йоркской публичной библиотеки. Мать дотронулась до ее лица прохладными руками и прошептала: «Не волнуйся». Но Диану не отпускало необъяснимое чувство тревоги. Потом, несколько часов спустя, ей приснился авиалайнер, исчезающий в темнеющем небе. Она проснулась в ужасе и принялась молиться так, как не молилась с детства, молиться о том, чтобы они были в безопасности. Когда она поддалась панике и позвонила в аэропорт, служащий сначала отнесся к ней с подозрением, потому что она, казалось, знала, что самолет разбился. Только после того, как полиция подробно допросила Диану, ей сообщили, что ее родители мертвы.

Она задавалась вопросом, как бы Манн объяснил это – не столько из-за того, что Бог не ответил на ее молитвы, сколько из-за того, что если в его план входило забрать ее родителей, то заодно он прихватил несколько десятков жизней. Или для Бога не имели значения отдельные люди, только их количество, статистика? Только жизнь после смерти могла бы оправдать подобное поведение Бога.

Она пришла к такому выводу спустя какое-то время после переезда на вересковые пустоши. Шум окружающего мира растворился в шуме ветра в ее ушах; над бесконечными пустынными склонами рассеялся туман; и по мере того, как Диана упивалась тишиной и одиночеством, она становилась все спокойней и наконец смирилась со своей потерей. Она чувствовала, что дошла до края одиночества и была готова взглянуть на то, что находится за его пределами.

Сначала это было преподавание в Мунвелле, а теперь Манн и его ненависть к друидам. По дороге в школу по улицам, затянутым туманом и окаймленным цветами с сияющими на них радужными каплями росы, она размышляла о том, как много друиды оставили после себя: традиция целоваться под омелой; поверие, что если рассыпалась соль, то ее надо бросить через плечо; горгульи как цивилизованная альтернатива отрубленным головам врагов над вашей крышей… Друиды никогда ничего не записывали, возможно, тренировали таким образом память. Они часто говорили триадами, поскольку «три» было их священным числом. Кельты больше всего боялись того, что небо обрушится на землю и море выйдет из берегов. К восемнадцатому веку друиды превратились в романтический миф, но на самом деле они были жестокими дикарями, приносившими людей в жертву накануне важной битвы. Но и этого нельзя было знать наверняка, потому что сведений об их религии не сохранилось. Вероятно, пещера была одним из их священных мест, и Диане все больше и больше хотелось, чтобы Манн оставил ее в покое.

Миссис Скрэгг дожидалась ее на школьном дворе, где было неожиданно многолюдно.

– Мой муж ожидает вас в своем кабинете.

Он сидел за письменным столом, который казался для него абсурдно большим, и читал брошюру, озаглавленную: «Встань ради Господа». Когда она вошла, он широко улыбнулся. Казалось, его лицу было тесно между подбородком и щетинистыми бровями.

– У вас несколько новых учеников, – сказал он. – Годвин Манн попросил нас их принять. Моя жена возьмет девяти- и десятилетних, а я – старшеклассников. Полагаю, вы справитесь.

– Без проблем, – ответила Диана, искренне уверенная, что так оно и будет, даже когда ее класс выстроился в линейку под оглушительный свист миссис Скрэгг и она увидела, что количество ее учеников увеличилось вдвое.

У всех новеньких были ясные глаза, свежие лица и желание учиться, хотя некоторые из них шмыгали носом от холода, который пробирался в их палатки.

Когда они вошли в класс, Диана сказала:

– Думаю, вам придется сесть парами.

Ее класс расселся, шаркая и ворча. Но новенькие остались стоять.

– Можно мы сначала помолимся? – спросил мальчик со светлыми волосами и южным акцентом.

– Конечно, если хотите.

Новенькие встали на колени и уставились на остальных. Наверное, они ждали, что те последуют их примеру, но Диане не хотела, чтобы в порядки ее класса так грубо вмешивались.

– Склоните головы, – сказала она и сама немного наклонилась.

Наконец новички закончили благодарить Господа и расселись по местам.

– Давайте сначала познакомимся, – предложила Диана. – Представьтесь и расскажите немного о себе.

– Я Эммануэль, – сказал блондин. – Я родом из Джорджии. Мой папа и дяди работали там на ферме, пока мои дяди не погибли, сражаясь в Божьей войне против коммунизма.

Два английских ребенка и двое детей из Калифорнии тоже заявили, что они сражаются в Божьей войне. Салли насупилась и неожиданно громко сказала:

– Мой папа состоит в профсоюзе и ходит в церковь.

– Можно ходить в церковь и при этом не пускать Господа в свое сердце, – возразил Эммануэль. – Мы будем молиться о тебе и о нем, чтобы ему открылся истинный путь.

Салли показала ему язык и наморщила нос, чтобы очки с него не соскользнули.

– Моя мама говорит, что если начнется еще одна война, то она будет последней, – сказала Джейн, – потому что бомбы убьют всех.

– Если Бог – твой лучший друг, то тебя это не должно волновать, – заявила девочка из Уэльса. – Но если это не так, то после смерти ты попадешь прямиком в ад.

– Не попаду. Ты ничего об этом не знаешь. И вообще, Салли – моя лучшая подруга.

Она протянула Салли руку между парт, и Салли уверенно произнесла:

– Я тоже люблю Джейн.

– Девочки не должны любить девочек, а мальчики не должны любить мальчиков, – сказала соседка по парте Джейн. – Так говорит Годвин Манн. Ты должна отдать всю свою любовь Господу.

– Если вы так и будете спорить, то просто представьтесь своему соседу, – сказала Диана, напомнив себе, что они не виноваты в том, что повзрослели раньше времени и стали такими невыносимыми. Все дело в их воспитании. – Теперь я хочу, чтобы каждый новенький прочитал отрывок вслух, а остальные могут читать про себя.

Она выслушала двоих детей, когда сосед Томаса громко сказал:

– Нельзя такое говорить. Повтори мисс Крамер мерзость, которую ты только что сказал.

– Не сейчас, хорошо? Не надо оскорблять еще кого-то без причины.

– Я прощаю тебя. И буду о тебе молиться, – сказал сосед Томаса.

И Диане стало не по себе от впечатления, что он обращается не только к Томасу, но и к ней. Так и прошло утро – новенькие не рассказывали истории о себе, а убеждали своих соседей по парте покаяться после каждого незначительного проступка. Во время перерыва на обед она вышла во двор, надеясь, что во время игр они не будут вести себя так по-пуритански.

Из колонок радиоприемника гремела музыка диско, что вселило в Диану надежду, пока она не разобрала слова песни: «На этой скале я воздвигну свою церковь». Несколько местных ребятишек начали радостно танцевать, пока владелец радиоприемника не выключил его со словами: «Вам не следует так танцевать».

Несколько учеников Дианы решили научить новеньких играть в «Гарри-в-яме». Девочка из Уэльса, Мэри, была выбрана на роль Гарри. Ей завязали глаза, и она должна была поймать жертву среди стоявших в хороводе вокруг нее детей. Если она догадывалась, кого поймала, то жертва оставалась с ней в центре круга, тоже с завязанными глазами. Но еще до начала игры Мэри сняла повязку с глаз и спросила:

– А кто я вообще?

– Великан, который живет в колодце, – ответил Томас.

– Он имеет в виду в пещере, – нетерпеливо поправил его Ронни. – Мы выкололи тебе глаза и швырнули тебя в нее.

– Нет, мы отрубили тебе руки и ноги и скатили тебя вниз.

У Мэри был такой вид, словно она хочет сбежать. Диана успокоила Салли и Джейн, которые держали девочку за руки и делились с ней разными секретами. Но она не успела ничего предпринять, так как к группе подошел мальчик с радиоприемником и спросил:

– Мэри, что стряслось?

– Они хотят, чтобы я была тем, кто живет в пещере, Дэниел.

– Вам нельзя играть в эту игру. Никому из вас. Разве вы не знаете, кто он? Он дьявол, который терпеливо ждет и придет за вами, если вы не будете молиться Господу и не проследите, чтобы ваши родители тоже молились.

Над городом появилось облако и заслонило солнце. Его тень упала на коттеджи и школьный двор, принеся с собой внезапную прохладу.

– Он не дьявол, а великан, – сказал Томас. – И если он выберется оттуда, то в первую очередь доберется до вас и остальных, живущих в палатках на склонах. Он схватит вас, вывернет наизнанку и превратит вас в чудовищ, и вы будете ползать в таком виде до конца дней.

Эндрю сбивчиво вступил в разговор:

– Пещера – священное место, поэтому тот, кто там живет, – точно не дьявол. Мой дедушка говорит, что великана сбросили в нее, потому что это священное место, и он не сможет оттуда выбраться.

– Твой дедушка врет, – резко возразила Мэри. – Слушай Годвина Манна. Он говорит голосом Господа.

– И кто он тогда, – спросил Эндрю, – телефон, что ли?

Молодец, подумала Диана и заметила мистера Скрэгга в дверях школы.

– Хорошо, дети, не стоит воспринимать все это серьезно. Ведь это всего лишь игра, – сказала она и почувствовала на себе осуждающий взгляд Дэниела. На какое-то мгновение ей захотелось отчитать его, и ее это шокировало. Но их прервал свисток. Когда воцарилась тишина, мистер Скрэгг строго спросил:

– Кто-нибудь из вас был на пустошах сегодня, кроме тех, кто живет там в лагере?

Он переводил взгляд с одного мунвеллского ребенка на другого в поисках признаков вины.

– Если там был кто-то из вас, я это выясню, можете не сомневаться. Мне только что сообщили, что кто-то сломал заграждение вокруг пещеры и сбросил его вниз. Конечно, этого недостаточно, чтобы прогнать наших друзей, но больше таких происшествий я не потерплю. И, Бог мне свидетель, я не успокоюсь, пока не найду тех, кто это сделал, и не прослежу, чтобы они получили заслуженное наказание.

Он закончил свою речь и вошел в здание.

– Я хотел сказать вам, почему было ошибкой сбрасывать дьявола в пещеру, но лучше мы помолимся обо всех вас, – сказал Дэниел и увел Мэри прочь.

Он и его друзья начали молиться. Томас с другими местными ребятишками стали играть без них и громко шумели, но недостаточно громко, чтобы заглушить молитву.

Новенькие всем своим видом показывали, что Диане следовало успокоить играющих детей. Весь остаток дня она чувствовала их осуждение. А когда мел сломался у нее в руках и она пробормотала: «Черт», это осуждение накрыло ее как цунами. Добьется ли Манн отмены цветочной церемонии у пещеры в канун праздника летнего солнцестояния, и, если это произойдет, каковы будут последствия? Конечно, этот праздник имел огромное значение: раньше предки праздновали летнее солнцестояние, потом его заменили рождеством Иоанна Крестителя, но традиции остались те же – люди жгли костры, танцевали на улицах. Манну и эти средневековые обычаи наверняка не понравятся, с иронией подумала она, и ей стало не по себе от одной мысли о молитве в ее классе.

Диана никогда еще не испытывала такой необходимости в занятиях по релаксации, которые Хелен из почтового отделения организовывала каждый понедельник вечером. Она шла по Хай-Стрит, упиравшейся в туман, мимо прогуливающихся пар, которых она не узнавала, скорее всего последователей Манна. Ей показалось, что что-то зловещее было в том, каким стал город. Дойдя до зала собраний, Диана увидела, как Хелен прикрепляет объявление к входной двери.

– Хелен, что случилось? – спросила она.

– Ничего. Как раз наоборот, все просто прекрасно. – Круглое лицо Хелен, которое всегда украшал легкий макияж, теперь было абсолютно чистым. – Я бросила заниматься йогой. И надеюсь убедить тебя сделать то же самое. Если пустила Господа в свою жизнь, подобная ерунда тебе не нужна.

Глава девятая

Джеральдина вплетала последний цветок в забор, окружавший ракетную базу, когда полиция начала отодвигать протестующих.

– Уходите, мадам, – сказал ей добродушный констебль. – Вы же знаете, что это собственность правительства. Надеюсь, если к нам придет враг, вы встретите его не с цветами.

– Какой-то конкретный враг?

Он осуждающе взглянул на нее:

– Думаю, всем известно, кто хочет, чтобы всем миром правили коммунисты. Вы бы хотели, чтобы ваши дети росли при коммунистическом режиме?

– У нас нет детей, – сказал Джереми дрожащим голосом. – Мы потеряли еще неродившегося ребенка. Возможно, за это надо поблагодарить атомное лобби. С тех пор как начали проводить испытания чертовых бомб, количество выкидышей сильно выросло.

– Здесь присутствуют дамы, сэр. А теперь отойдите.

Его глаза были менее терпеливыми, чем слова, и казалось, что он внезапно стал шире в плечах.

– Все в порядке, Джереми, – пробормотала Джеральдина и подумала, что во избежание подобных конфронтаций некоторые базы пикетируются исключительно женщинами. – Нам в любом случае пора уходить. Нужно проверить новые поступления.

Они направились к своему фургону по вытоптанной траве. Когда Джереми попытался завести восьмилетний двигатель, тот лишь закашлялся и застонал в ответ. Но у жены получилось запустить его с первого раза.

– Лишний раз доказывает, какой я бесполезный! – воскликнул Джереми.

– Вовсе нет, и меня это полностью устраивает.

Перепалка с полицейским не сильно ее расстроила, несмотря на то что через пару недель у Джонатана был бы день рождения. Ее больше беспокоил Эндрю. Она нажала на газ, и их фургон помчался через горы и пустоши. Припарковавшись у дома, Джеральдина сразу пошла к Биванам.

– Что ж, заходите, – рассеянно сказал Брайан, выпятив челюсть, и повел ее на кухню, где готовил ужин. Подсохшие печеные бобы и сосиски шипели на сковороде, размякшая картошка чернела под грилем, над которым красовалась новая табличка с надписью «ЗДЕСЬ ЖИВЕТ БОГ».

– Не подумайте, что я часто это делаю, – сказал он. – Только когда жена помогает в магазине Годвина Манна, а я закрываю нашу лавку на полдня.

Магазин, о котором шла речь, торговал табличками с религиозными надписями, Библиями и брошюрами с вечно улыбающимися людьми на обложках.

– Сейчас я спасу ваш ужин, – рассмеялась Джеральдина. – Мужчинам следует доверять лишь открывать консервы и размораживать полуфабрикаты.

– Джун всегда такой ужин готовит.

– Думаю, такую еду любит Эндрю, – поспешно сказала она, отскребая картошку от сковородки. – Как у него дела? Что он думает о божественном шоу?

– Ему нечего об этом думать.

– У нас появилось несколько новых детских книг. Может, он захочет что-нибудь выбрать.

– Если вам так хочется подарить ему книги, которые вы могли бы продать, то не буду вам мешать, – казалось, он чувствовал себя неловко наедине с ней в тесной кухне, наполненной дымом и горячим воздухом, поэтому отвернулся и пробормотал: – Мы вам благодарны. Знаю, нам следует уделять ему больше времени и быть терпеливее. Может сейчас, когда наша жизнь меняется…

Эндрю играл в солдатиков на лестнице. Он отломал ствол пластикового зенитного ружья и выпятил подбородок, как его отец, чтобы не заплакать. Мальчик просиял, когда увидел Джеральдину.

– Хочешь, покажу моих этих?

– Что с тобой такое? – строго сказал Брайан. – Хочешь, чтобы Джеральдина решила, что мы не научили тебя разговаривать как следует? «Покажу моих этих», – повторил он, передразнивая сына. – Джеральдина хочет подарить тебе книгу. Я бы не удивился, если бы она выбрала для тебя книжку для малышей.

– Мы подберем тебе что-нибудь, чтобы показать твоим родителям, как хорошо ты умеешь читать, – сказала Джеральдина, когда они входили в книжный магазин. Джереми вскрывал коробки канцелярским ножом.

– Уверена, ты ждешь не дождешься, когда они придут в школу, чтобы посмотреть на твои достижения.

– Они сказали, что не придут.

Джеральдина решила, что неправильно его поняла.

– Но они же придут на родительское собрание на следующей неделе?

– Мама будет молиться в Божьем магазине, а у папы дела дома.

Джеральдина не нашлась что ответить и начала показывать ему книги. Когда он наконец выбрал «Книгу джунглей», она импульсивно пошла за ним к соседской двери. Джун ждала его в саду.

– Спасибо, что проводили его, Джеральдина. Одному Богу известно, что бы он мог натворить без присмотра.

– Не стоит преувеличивать, Джун. Диана Крамер спрашивала, придете ли вы на родительское собрание?

– Я бы с удовольствием, но я должна присутствовать на молитве. И мы не можем оставить мальчика одного в доме.

– Я или Джереми посидим с ним, если хотите. Или, – начала она, чтобы пристыдить Джун, – мы можем пойти в школу вместо вас.

Брайан высунулся из окна.

– Это вас не затруднит? Вы лучше нас знакомы с его учительницей.

Он выглядел пристыженным, но Джеральдину мало интересовали его доводы.

– Думаю, – сказала она дрожащим голосом, – нам следует спросить у Эндрю, кого бы он хотел попросить сходить в школу.

Эндрю уставился на потертые ботинки.

– Ты, что ли, язык проглотил, – огрызнулась Джун, и он посмотрел на Джеральдину.

– Тебя и Джереми, – тихо сказал мальчик.

– Тогда решено, – произнесла Джун со смесью горечи и триумфа в голосе. Джеральдина хотела возразить, но тут в книжном магазине сработала сигнализация.

Она не могла ясно думать при таком шуме и забежала в магазин как раз в тот момент, когда Джереми отключил сигнализацию.

– Я позвоню Эддингсу, – сказала она, надеясь выместить свою злость хоть на ком-то.

Но того не оказалось дома.

– Я передам ему, что вы звонили, как только он вернется домой, – сказала его жена, Хейзел.

– Кто-то нуждается в его услугах больше, чем мы?

– Можно так сказать. Он отправился к нашим соседям от имени Годвина Манна.

– Боюсь, молитвы нашу сигнализацию не починят.

– Уверены? Может, вам стоит попробовать, пока вы его ждете.

Джеральдина скорчила в трубку самую страшную гримасу, на какую была способна, и бросила ее на рычаг.

– Он приступит к своей работе сразу после того, как закончит выполнять работу Господа, – сказала она Джереми.

– Жаль, что нельзя попросить у Бога гарантию на работу Бенедикта. И что тебе сказали Биваны? Не стоит терять самообладание.

– Я и не собираюсь. С чего бы? Нет никакой причины терять самообладание из-за каких-то неприятных людей.

Она закрыла глаза, сжала зубы и зарычала, а потом рассказала мужу о том, что произошло. Он тоже не знал, как им лучше поступить. Что бы они ни сделали, пострадает Эндрю. Они спорили об этом весь ужин. Хотя на самом деле она спорила не с мужем, а сама с собой. В конце концов она сдалась:

– Я не в состоянии думать.

– Может, сходим куда-нибудь выпить или просто погулять?

– Нельзя. Вдруг Эддингс все-таки приедет.

– Иди одна, если хочешь. У тебя сегодня был тяжелый день во всех смыслах. Я закончу с новыми поступлениями и, может, догоню тебя попозже.

Стемнело, зажглись уличные фонари. На фоне стеклянного фиолетового неба над городом чернел зазубренный край холма. Джеральдина быстро шла вверх по тропинке, чтобы согреться. Как заставить Биванов лучше относиться к Эндрю? Они должны нести за него ответственность, не она. Он не ее ребенок. Не Джонатан.

Джонатан в безопасности, где бы он ни был. Она убедила себя в этом в промозглой, отделанной белой плиткой палате шеффилдской больницы: Джонатан живет в каком-то другом месте и растет там. Ей не нужно было видеть его, хотя иногда он приходил к ней во снах. Ей хотелось убедить в этом и Джереми, но единственный раз, когда она попыталась сделать это, он начал над ней смеяться. Джонатан почувствовал угрозу, вероятность того, что он перестанет существовать, и она больше не упоминала о нем при муже. Она могла защитить своего сына. А Эндрю приходилось жить в реальном мире и справляться с его вызовами.

Джеральдина вышла на вересковую пустошь и продолжила идти вдоль тропинки, которая светилась в сумерках темно-зеленым светом. Холод известняка дымкой просачивался сквозь траву. Она обхватила себя руками и ускорила шаг. Почему-то ей стало не по себе от этого холода. Оказавшись на голом камне над пещерой, она кое-что вспомнила и резко остановилась, задрожав всем телом.

Сразу после возвращения из больницы она заставила себя раздать всю одежду Джонатана. В комнате, которая была бы его детской, она выдвинула ящики комода, взяла в руки несколько распашонок и с трудом вдохнула воздух, от которого заболели ее зубы. Одежда оказалась ледяной на ощупь. Она почувствовала, как от холода немеют кончики ее пальцев, и задрожала. Она так и стояла там, не в силах пошевелиться, пока Джереми не вошел в комнату. Потом, когда он избавился от вещей сына, она узнала, что, прикасаясь к ним, он не почувствовал ничего необычного, никакого странного холода.

Полную луну над облаками на горизонте окружало радужное гало. Тропинка через пустоши снова показалась, теперь едва различимая под почти черным небом. Палатки на склонах напоминали глыбы льда. Она не знала, что за холод она почувствовала тогда, как и не знала, что за холод она чувствует сейчас, хотя была уверена, что в том месте, где сейчас находится Джонатан, ничего подобного не бывает. Но ей совершенно не хотелось оставаться наедине со своими мыслями, особенно после того, как лунный свет прогнал все краски из окружающего пейзажа. Она быстро пошла мимо пещеры, по направлению к тропинке, ведущей вниз, к окраине Мунвелла, но остановилась в нерешительности. Каменной стены вокруг пещеры больше не было.

В лунном свете та казалась еще глубже. Хотя Джеральдина стояла на краю каменной чаши, она почувствовала, что оказалась совсем рядом с зияющей тьмой. Джеральдина попятилась назад и случайно пнула камешек, который покатился вниз по стенке каменной чаши. По необъяснимой причине она пришла в ужас от того, что камешек может упасть в пещеру, и, спотыкаясь, побежала к тропинке.

Лунный свет наползал на город внизу, поблескивая на крышах коттеджей над лужами уличных фонарей. Казалось, он шел за ней по пятам. Она перешагнула через низкую ограду и очутилась рядом со зданием церкви. Луна осветила три лица на узком витраже, и ей показалось, что они повернулись и посмотрели на нее. Под дубом располагались недавно установленные надгробия, одно из которых особенно выделялось, словно сияя в лунном свете.

Когда она выбралась на тротуар, лунный свет уже заливал церковное кладбище. Длинные тени упали на бледную траву, их размытые концы нависали над стеной церкви. Джеральдина перешла через дорогу и оказалась у церковной ограды. Она никак не могла разглядеть имя на сияющем надгробии и не могла понять, из какого камня то было сделано, который так сильно отражал лунный свет, будто свечение исходило от него самого. Она прошла вдоль ограды и подняла задвижку на чугунной калитке.

Должно быть, петли недавно смазали, потому что они не издали ни звука. А может, она слишком напрягла зрение, чтобы разглядеть надпись на надгробии, и ее остальные чувства притупились. Она ступила на дорожку из гравия, залитую лунным светом, и не услышала звука своих шагов. Застывший, словно окаменевший, свет заставил ее поежиться. Она сошла с дорожки и пошла между заросших мхом плит. Ее ноги скользили по могильным холмам, похожим на чьи-то кровати. Наконец она смогла разобрать надпись, и ее ноги задрожали. Чтобы не упасть, ей пришлось ухватиться за надгробия, которые крошились между ее пальцев. Она попыталась унять дрожь, упав на колени перед могильным камнем, сиявшим намного ярче остальных, но ее тело продолжило сотрясаться. Единственная дата на надгробии указывала на восемь лет назад, а единственным именем на нем было имя Джонатан.

Глава десятая

– Надеюсь увидеть вас сегодня вечером в пабе, миссис Уэйнрайт… Фиби.

Если он назовет ее миссис Уэйнрайт, думал Юстас, она попросит называть себя Фиби. Так будет лучше. Он точно знал, что скажет ей, пока не повернул на Черч-Роу, после чего так сильно дернул свой воротник, что оторвавшаяся пуговица выкатилась на проезжую часть и рассыпалась в прах под колесами микроавтобуса. Миссис Уэйнрайт, решил он, и теперь ему осталось пройти вдоль Роман-Роу, открыть ярко-зеленую деревянную калитку, войти под арку, увитую цветущими растениями, оказаться на тропинке из гравия, которая выдаст его присутствие не хуже сторожевого пса, поднести руку к свинцовому дверному звонку, сделать глубокий вдох и задержать дыхание, пока не окажется с ней лицом к лицу, чтобы на выдохе задать ей свой вопрос. Юстас сделал глубокий вдох и понял, что забыл достать журнал, который собирался ей доставить. Он так резко вытащил его из почтовой сумки, что рассыпал ее содержимое у входа в коттедж, как раз когда его хозяйка открыла входную дверь.

Юстас опустился на колени, чтобы собрать письма, и представил, как выглядит со стороны – словно тайный воздыхатель, павший ниц перед дамой своего сердца, которая даже не догадывается о его чувствах. Она присела на корточки, чтобы помочь ему, и ее платье обтянуло полные бедра. От этого зрелища он чуть не упал навзничь. Юстас почувствовал вересковый запах ее духов, обратил внимание на светлые веснушки на обнаженных руках, на ложбинку между ее большими грудями, на темно-карие глаза, небольшой нос, ярко-розовые полные губы, светлые волосы, убранные в длинный хвост. Когда она отдавала ему собранные письма, ее теплая мягкая рука коснулась его.

– Большое спасибо, – пробормотал он, резко вскочил на ноги и понял, что смотрит сверху вниз прямо ей в декольте.

Она встала с изяществом, которое потрясло и тронуло его.

– Если хотите, можете разобрать письма на моем столе.

Ее гостиная оказалась такой же опрятной, как у него, – комната одинокого человека. Камин, который она сделала сама, украшали каменные плиты со следами ископаемых окаменелостей. Юстас уронил письма на вышитую скатерть и перевел взгляд с фотографии ее покойного мужа – длинное лицо, разделенное надвое усами, – на фотографию Фиби, сделанную в прошлом году во время украшения пещеры. Женщина казалась крохотной на фоне цветочного панно, изображавшего воина с мечом в руках, облаченного в золото.

– Вы же будете наряжаться и в этом году? – спросил он, внезапно представив ее обнаженной и не зная, куда перевести взгляд.

– Не волнуйтесь, я понимаю, что вы имеете в виду, – рассмеялась она, потом помрачнела и продолжила: – Некоторые горожане, которые обычно принимали участие в церемонии, начали отказываться. Но я надеюсь, рук нам хватит. Мне не хотелось бы, чтобы наш город жил по указке того, кто даже ни разу не видел церемонию.

– Согласен. – Спроси ее сейчас, увещевал голосок в его голове, и так громко, словно он слышал его в наушники. Но у Юстаса было ощущение, будто проглотил суперклей, и он молча продолжил разбирать письма. Наконец закончил, глубоко вдохнул и смог лишь выдавить из себя «спасибо».

Юстас неуклюже направился к двери, надеясь поскорее оказаться на улице и в одиночестве, но тут она спросила:

– Вы приходили только для того, чтобы выгрузить письма на моем пороге?

– Простите, что-то у меня в голове затуманилось. – Он вручил ей журнал и вспомнил, что ее муж работал медбратом и погиб два года назад, съехав с дороги во время тумана. – Хотя вам вряд ли до смерти хотелось его прочитать, – сказал, и ему тут же захотелось засунуть голову в свою сумку почтальона.

Она нахмурилась и улыбнулась одновременно. Их прервал звонок в дверь. На пороге стояли две женщины с просветленными лицами. Их сумки были набиты брошюрами и книгами.

– Вы хотите впустить Господа в свой дом? – спросила одна из них.

Юстас проскользнул мимо:

– Я как раз ухожу, чтобы ему было достаточно места.

– Боюсь, мне тоже нужно идти, – сказала Фиби женщинам, а потом крикнула Юстасу: – До встречи! Жду не дождусь вашего шоу в пабе.

Он так обрадовался, что чуть не пошел сразу домой, не окончив доставку писем. Когда с корреспонденцией было покончено, Юстас вернулся в свой коттедж между Хай-Стрит и крутым склоном, ведущим на пустоши. Он лег на кушетку и посмотрел скетч, в котором Стэн Лорел спалил дом Харди[5], помогая тому убраться после вечеринки. Наконец ему не нужно было убеждать себя в том, что бывают люди более неуклюжие, чем он.

Потом он сходил в забегаловку на Хай-Стрит и купил фиш-энд-чипс навынос. Поужинав, он пошел по темнеющему городу в «Однорукого солдата». В пабе было многолюдно. Среди людей, собравшихся в помещении под низкими дубовыми балками, оказалось не так много знакомых лиц. Паб пользовался популярностью во время живых выступлений, как сегодня, или когда Эрик, владелец заведения, устраивал показ какого-нибудь фильма на экране проектора. В углу Юстас заметил продюсеров с шеффилдской радиостанции. Энтони, тот самый, который пожалел потраченную на него пленку, откинул с лица седые волосы. У Юстаса не было времени пообщаться с ними, даже если бы он хотел это сделать. Он всегда приходил почти к самому началу своего выступления, чтобы не растратить чувство уверенности. Эрик купил ему пинту эля и объявил:

– Занимайте места, дамы и господа, сейчас выступит наш местный комик, Юстас Гифт.

Фиби в зале не оказалось.

Юстас отпил немного пива, чтобы не пролить, и протиснулся между столиков к сцене. Он докажет Энтони с шеффилдской радиостанции, что умеет смешить людей. Он сам это понял однажды вечером, когда делился с Эриком своими злоключениями и не заметил, как остальные посетители начали прислушиваться к их разговору. В конце концов все принялись подбадривать его и угощать выпивкой. Придется начинать без Фиби. Шоу должно продолжаться.

– Вот он я, собственной персоной, – сказал он, усаживаясь на высокий табурет в центре сцены. – Юстас по имени и по натуре своей.

Миниатюрная женщина за столиком у окна громко рассмеялась.

– Имя Юстас, дорогуша, означает «хороший урожай», – пояснил он.

В зале послышалось еще несколько сдержанных и скорее вежливых смешков.

Он озирался по сторонам в поисках собеседника, так как был убежден в том, что стоит рассмешить одного зрителя, как он заразит смехом остальных. Тут дверь открылась и в зал вошла Фиби.

Она запыхалась. Возможно, она бежала, чтобы успеть к началу его выступления. Женщина виновато улыбнулась ему, и Юстас почувствовал себя на несколько сантиметров выше.

– Я помогаю письмам найти адресатов в Мунвелле, а Фиби Уэйнрайт помогает младенцам появиться на свет. Хорошо, что не наоборот. Страшно подумать, что было бы, если бы малыш ошибся адресом.

Еще несколько вежливых смешков. А продюсеры отреагировали на шутку, лишь слегка пошевелив губами. Пора предложить им кое-что поострее.

– У нас в Мунвелле много чего поменялось с тех пор, как его облюбовали миссионеры. Кто знает, может, нам придется переименовать почтовые ящики в ящики для посланий. Только не говорите мне, что вы думали, что послание – это когда владелец выгоняет вас из паба после закрытия.

Отец О’Коннелл, сидевший рядом с Дианой Крамер, рассмеялся, как и продюсеры.

– Я слышал, что Годвин Манн отдыхает в своем номере с тех самых пор, как явил себя местному народу, – продолжил Юстас с самым невинным видом. – Только никому не говорите, хорошо? Наверное, у него часто болит голова из-за того, что он постоянно слышит голос Бога. Хорошо, что такого со мной не происходит. Уверен, что я бы вклинился в чужой разговор и услышал что-то вроде: «Пристегни ремни безопасности» или «Какого цвета у тебя белье?»

Он протянул руку к бокалу, но так и не взял его. Вместо смеха публика отреагировала холодным молчанием. Он услышал лишь несколько запоздалых смешков. Юстас отпил немного эля и заметил, что мясник у бара смотрит на него с таким видом, будто хочет, чтобы он сменил тему. Не может быть. Мясник с самого начала скептически относился к святошам.

– Кажется, в номере мистера Манна стало слишком тесно, – сказал Юстас. – Поэтому его люди ходят по городу и интересуются, согласится ли кто-нибудь впустить Бога в свой дом.

Когда Стив, второй сотрудник шеффилдской радиостанции, рассмеялся, зрители уставились на него. Воцарилось молчание, хотя не такое зловещее, каким оно казалось Юстасу. Он боялся потерять контроль над собой и над аудиторией. Пора призвать на помощь Угрюма и де Прессье, в отчаянии подумал Юстас.

– Эй, мистер Угрюм, они хотят, чтобы мы впустили Бога к себе.

– Скажите, не берем жильцов, месье де Прессье.

– Они говорят, мы не можем его прогнать, он слишком большой.

– Да чтоб его, ты же знаешь, что нас теперь ждет? Хлеба́ и рыбы на ужин каждый день.

Никто не смеялся. Юстас уставился на незнакомую женщину, надеясь, что она хотя бы улыбнется, но та всем своим видом показывала, что ждет не дождется, когда начнется следующее выступление. И он решил не заставлять ее ждать.

– На этом все. Я и фирма «Угрюм и де Прессье» прощаемся с вами, – сказал он, почти заикаясь. – Время для музыки от нашего Билли Белла.

Зрители уставились на него, словно услышали очередную плохую шутку, и он подумал, что случайно оговорился. Нет, в невидимых наушниках он слышал, что сказал то, что и хотел. Юстас спустился со сцены и направился в темный угол, чтобы успокоиться. Бородатый Билли, сын начальницы почтового отделения, поднял гитару над головой и пошел к сцене. Молодая женщина встала из-за столика и преградила ему дорогу.

– Можно я расскажу хороший анекдот? – спросила она.

Билли не знал что ответить.

– Давай! – закричали зрители.

Она была высокой, и ее румяное лицо озаряла широкая улыбка, которая словно говорила, как ей хочется поделиться своим анекдотом. Зрители засмеялись, когда она присела на краешек сцены.

– Жил-был ирландец по имени Саймон О’Сайрен, – начала она и захихикала. – И однажды он узнал, что его уволили. И он сказал себе: мне повезло, лучше я потрачу все сбережения на путешествие за границу, чем буду сидеть дома и бездельничать. И вот он отправился в Израиль на несколько недель и оказался в Иерусалиме, потому что кто-то ему сказал, что там будет праздничное шествие. И вот он стоит в толпе и ждет, когда шествие пройдет мимо, и в этот момент карманник крадет все его деньги. Тогда Саймон говорит себе: ну вот, что за напасть, а я готов был поклясться, что сегодня мне повезет.

Юстас был в замешательстве. Мало того, что в ее анекдоте не было ничего смешного, особенно в фальшивом ирландском акценте женщины, так она еще окончательно похоронила шутку, захихикав раньше времени. Но зрители вокруг него улыбались, а кто-то даже засмеялся, а она продолжала:

– Он оглядывается в поисках полицейского и слышит, что шествие приближается. Тогда ирландец говорит себе, что приехал сюда ради шествия и, может, оно стоит потерянных денег. Процессия приближается, и Саймон видит монетку посреди дороги. Он наклоняется, чтобы ее поднять, и тут мимо проходит шествие и люди что-то кладут ему на спину. Саймон говорит: «Ну что за напасть, я всего-то наклонился, чтобы поднять монетку, потому что решил, что сегодня мой счастливый день, а кто-то водрузил мне на спину крест». На что Иисус ему отвечает: «Хочешь услышать хорошие новости? Сегодня тебе действительно повезет».

Юстас в недоумении уставился на нее, а потом перевел взгляд на публику, которая отреагировала на последнюю фразу смехом и аплодисментами. Только сейчас он заметил, что многие посетители пили безалкогольные напитки, и вспомнил, что видел их среди последователей Манна. Нужно сообщить об этом продюсерам шеффилдской радиостанции. Но те уже выскользнули из паба.

Юстас вернулся в угол и обессиленно опустился на стул. Продюсеры не дали ему даже шанса оправдаться. Молодая женщина под непрекращающиеся аплодисменты рассказала еще парочку анекдотов о Фоме неверующем и Троице и потом спросила:

– Можно теперь я расскажу историю?

– Думаю, мы лучше послушаем музыку, – ответил владелец паба. Ему явно не нравилось происходящее.

Билли Белл взял в руки гитару, а голос из-за барной стойки сказал:

– Есть одна песня, о которой мне хотелось бы напомнить вам в канун праздника летнего солнцестояния.

Голос принадлежал местному старику Натаниэлю Нидхэму, жившему в коттедже на вересковых пустошах. Хотя некоторые считали, что ему больше ста лет, он все еще сохранял ясность ума. Старик поднял свое длинное морщинистое лицо к дубовым балкам, его белые волосы свесились за воротник, и начал петь громким чистым голосом:

Вот припев, подпевайте если хотите:

Он пел, но лишь владелец паба подпевал ему. Старик продолжил песню, странно улыбаясь сам себе.

Юстас пришел в себя. Он не мог объяснить, как именно на него подействовала песня, но на время он забыл, где находится. Послышались жидкие аплодисменты. Мало кто обратил внимание на старика, но кого-то его песня возмутила. Когда Билли Белл наконец вышел на сцену, Диана подошла к Юстасу.

– Нам с отцом О’Коннеллом понравилось ваше выступление. Вам пришлось нелегко.

– Спасибо, – пробормотал Юстас и внезапно почувствовал сильное смущение. Он больше не мог притворяться, что не стесняется выступать перед аудиторией. Он больше никогда не сможет завоевать своих зрителей, да и что они о нем подумают, когда он снова выйдет на сцену? Сегодня в пабе было много горожан, которых он знал по работе. Осознание того, что ему придется доставлять им почту после этого позора, делало его страдания еще более невыносимыми. Он заставил себя подняться и поспешил к выходу, стараясь не смотреть на Фиби.

Только оказавшись на улице, Юстас понял, насколько он пьян. Луна над пустошами смотрела на него и ухмылялась. Он доковылял до дома, рухнул на кровать и проснулся следующим утром с чувством, что над ним жестоко подшутили. Предыдущий вечер был похож на анекдот, только Юстас не мог заставить себя посмеяться над ним. На рассвете он отправился разносить утреннюю почту, размышляя над тем, какие еще неприятности ожидают его. Когда он узнал о происшествии с овцами, то подумал, что это чья-то больная шутка.

Глава одиннадцатая

Когда они наконец ушли из «Однорукого солдата», Крейг старался держать себя в руках. Он хотел уйти после того, как Юстаса выгнали со сцены, но Хейзел и Бенедикт решили остаться до конца. Бородатый парень с гитарой получил жидкие аплодисменты, но большая часть аудитории с нетерпением ждали заключительное выступление – христианский дует мультиинструменталистов с жизнеутверждающими песнями. Крейга разозлила их уверенность в том, что они обладают исключительным правом выступать на этой сцене. Он бы сказал все, что о них думает, если бы Хейзел и Бенедикт не пришли в паб с друзьями.

Хейзел познакомилась с ними в христианской лавке, где она подрабатывала. Мел активно жестикулировал своими большими влажными от пота руками, а Урсула, его жена, кивала на каждое его утверждение. Оба просто сияли от восторга, и Крейг был сыт ими по горло задолго до того, как они добрались до коттеджа Эддингсов, где Хейзел пригласила их на кофе. Когда прошли половину пути, Крейг заметил:

– Похоже, вам понравился сегодняшний вечер.

– А вам нет? – воскликнула Урсула. – Все было просто супер.

– Первый выступавший, комик, был неплох. Но мне показалось, вы обрадовались, когда он ушел со сцены.

– Я уж точно обрадовался, – заявил Бенедикт. – Мунвеллу подобные шутки не нужны.

– Но почтальон-то ему нужен, правда? Но я не стану его винить, если парень решит иначе.

– Не станете его винить? – переспросил Мел, наклонившись к Крейгу. – Но наш долг обвинить его, показать ему, где он неправ.

Крейг тяжело вздохнул и предпочел не спорить, учитывая количество выпитого за вечер. Но Вера решила продолжить разговор:

– Вы же обычно не ходите в пабы? Так вы сегодня специально пришли, чтобы испортить его выступление?

– Нельзя испортить то, что и яйца выеденного не стоит, – сказал Бенедикт.

– Но все же вы пришли специально, чтобы уничтожить его?

– Я так не думаю, – радостно сказала Урсула. – Если одна неудача уничтожит его, значит, он плохой комик. Надеюсь, сегодняшний вечер научит его шутить так, чтобы всем нам было смешно. И не забывайте, он вышел на сцену, чтобы уничтожить нашу веру в Бога.

– Уверена, Бог и ваша вера сами могут о себе позаботиться. Вы же захватили паб, чтобы люди, которые не на вашей стороне, чувствовали себя затравленными и не смеялись.

– Нет, нет, – возразил Мел с мягкостью посетителя у постели больного. – Вы сами видели, что местные уже на нашей стороне. Они поняли, что нуждаются в Господе, а не в его врагах.

– Вы сейчас нас имеете в виду, – проворчал Крейг.

– Мамочка в глубине души точно не враг Господа, – сказала Хейзел с нотой мольбы в голосе. – И ты тоже не был бы его врагом, если бы задумался хоть на мгновение.

Крейгу захотелось взять дочь за руку и сжать ее, чтобы она перестала за него переживать, особенно сейчас, когда он изо всех сил старался не переживать о ней. Мел и Урсула начали петь гимн, и Эддингсы присоединились к ним. Они все еще пели, когда дошли до коттеджа на краю пустошей.

Крейг откинулся на спинку стула в гостиной, под репродукцией картины, изображающей Христа, протягивающего руки, со смачными пятнами крови на обеих ладонях. Больше всего Крейга оскорбляло в этом изображении отсутствие какого-либо художественного таланта, словно автор был уверен, что любое изображение на эту тему вызовет автоматическую реакцию. Он надеялся, что картину купил Бенедикт, а не Хейзел.

Мел и Урсула сели на угловой диван, и Мел прочитал выражение лица Крейга, когда тот отвел взгляд от картины.

– Неужели в вас нет ничего духовного? – спросил он.

– Можете включить меня в категорию тех, кто не знает, существует ли Бог или нет, если вам так удобней.

– Христос не терпит нейтралитета. Любой, кто не с Ним, – против Него. – Он вытянул вперед руки, словно показывал Крейгу что-то огромное, но невесомое. – Разве вы не чувствуете в своем сердце пустоты, которую следует заполнить верой?

– Пустота меня устраивает.

Мел повернулся к Вере.

– Хейзел сказала, что вы были верующей. Мы, верующие, обязаны наставлять других на путь истинный.

– Я верю в пари Паскаля.

– Простите?

– Паскаль – философ, утверждавший, что так как существование Бога невозможно доказать, то целесообразно держать пари о том, что он все-таки существует. Если его нет, то вы ничего не потеряете, но если он есть, то получите, что получите.

– Это софистика, которая прикидывается верой. Только позволив Господу управлять вашей жизнью, можно верить в него по-настоящему.

– Думаю, мы уже стары для этого, – сказал Крейг. – Нам не хочется, чтобы кто-то постоянно указывал нам, что делать.

Бенедикт принес поднос с кофейными кружками.

– Кто-то может подумать, что именно это вы и делаете по отношению к нам.

– Что ты имеешь в виду, Бенедикт? – внезапно Крейгу захотелось покончить с этой неизбежной конфронтацией. – Если хочешь что-то сказать, не стесняйся. Чем мы тебе насолили?

Бенедикт осторожно поставил поднос на стол, рядом с пачкой религиозных брошюр.

– Простите. Спасибо, – сказал он, передавая кружки с кофе, а потом посмотрел на Крейга. – Думаю, вам следует смириться с тем, что Хейзел уже взрослая. И еще мне кажется, вы пытаетесь учить меня, как вести бизнес.

– Если бы мы с Верой собирались одолжить вам деньги, то нам действительно пришлось бы учить тебя, как вести бизнес.

– Я готов выслушать ваши предложения.

– Я сказал «если бы», Бенедикт. Если бы мы собирались одолжить вам деньги.

Хейзел крепко обхватила горячую кружку обеими руками, поморщилась и поставила ее на каминную полку.

– Вы этого не сделаете? – спросила она дрожащим голосом.

– Мы не уверены, будут ли у нас свободные средства, – ответила Вера. – И не знаем, где в итоге поселимся. Но точно не в Мунвелле, если события продолжат развиваться в том же направлении.

– В каком направлении? – спросил Бенедикт. – Годвин хочет создать на земле место, свободное от преступности, греха и порока. И он выбрал наш город, потому что мы отрезаны от внешнего мира. Даже вы должны понимать, что это благое дело.

– Даже кто? – Крейг чувствовал, как у него в груди поднимается гнев. – Даже такие грешники, как мы? Может, теперь ты согласишься, что нам здесь не рады.

– Ох, папочка, ты же знаешь, что мы всегда рады вам обоим, – взмолилась Хейзел, но Бенедикт перебил ее:

– Вы так и не сказали, что́ вам не нравится в моем подходе к бизнесу.

– Ты вряд ли захочешь это услышать. Но я скажу, что нам совершенно не нравится то, как ты используешь Хейзел для привлечения клиентов. Мы слышали, какие оскорбления ей приходится выслушивать, и это неудивительно, учитывая, что ты заставляешь ее играть на людских страхах для продажи твоих проклятых сигнализаций.

– Я не против, папочка, правда не против. Мой долг помогать мужу.

– О, ради бога, Хейзел, когда ты превратилась в такую святошу? – воскликнул Крейг и крепко сжал зубы, словно пытался ими перекусить только что сказанные слова. – Прости, я не хотел. Наверное, слишком много выпил.

– Я прощаю тебя.

Крейг сжал зубы еще сильнее.

– Что не так? – тихо спросил Бенедикт. – Она сказала, что прощает вас.

– Да, потому что твой приятель Манн учит, что она обязана, я прав? Ты прощаешь меня, потому что это твой долг, Хейзел, ведь так? И дело не в том, что я люблю тебя, а ты любишь меня. – Он повернулся к Бенедикту. – Я скажу, что не так с твоим прощением – оно подавляет истинные чувства. Я думал, что религия приносит умиротворение, только так я мог бы принять ее в своем возрасте. Но если я задержусь в атмосфере всепрощения еще хоть минуту, то заработаю язву желудка. Теперь вынужден откланяться, я устал и сказал слишком много. – Но он задержался в дверях. – Что касается проблем с твоим бизнесом, тебе остается уповать на Господа.

Он с трудом поднялся наверх, в ванную, ополоснул лицо водой и, глядя на себя в зеркало, почистил зубы. Когда он вошел в спальню с двумя раскладными кроватями, Вера уже ждала его.

– Я сказала, что утром мы уедем, – тихо сказала она.

– Нам не место в Мунвелле, правда?

– Я тоже больше не могу здесь находиться.

Но когда она вернулась из ванной, выключила свет и забралась в свою шаткую постель, ее голос звучал уже не так уверенно:

– Надеюсь, что он не запретит ей приезжать к нам в гости, – пробормотала она. – Она же все еще наша Хейзел, несмотря на все перемены. И я хочу видеться с ней хотя бы иногда. Жаль, что мы слишком стары для долгих автомобильных поездок.

Когда она заснула, Крейг все еще слышал ее слова. Почему он не держал язык за зубами, а решил попытаться выиграть бессмысленный спор? Мысль о Годвине Манне и его последователях привела его в ярость, но больше всего его взбесило воспоминание о женщине, которая вышла на сцену после Юстаса. Юмор был одним из приемов для привлечения неофитов, как и имитация популярных песен. Но как Хейзел могла купиться на все это? Где они с Верой допустили ошибку?

Он чувствовал себя неуклюжим и уязвимым, и, возможно, именно поэтому ему снилось, что он таким и был. Крейг вернулся в детство, где его заставляли делать на спор то, чего он не хотел. Он спускался по веревке в заброшенную шахту на пустошах над Мунвеллом, но на этот раз он знал, что произойдет, и поэтому изо всех сил старался заставить свои руки вытащить его из темноты, пока еще был шанс. Наконец ему удалось остановить свой спуск, ухватившись за веревку руками и ногами, но тут узел, крепивший веревку к скале, ослаб.

Падал он недолго. От удара о грубый камень у него перехватило дыхание. Он увидел лицо друга, который заглянул в шахту, и ему казалось, что смотрит через перевернутый телескоп. Друг крикнул, что пойдет за помощью, а Крейг остался лежать, тяжело дыша, весь в синяках, в глубокой темноте, которая оседала в его легких, словно грязь. Он не мог дышать, потому что знал, что будет дальше, и теперь он чувствовал его приближение: чудовища, которое утащит его в темноту. И вот он оказался в узком тоннеле, плечи упирались в каменные стены, и он не мог пошевелиться, а тварь, притащившая его сюда, уже тянулась к его голове. Он проснулся, задыхаясь от того, что уткнулся лицом в подушку.

К счастью, подушка заглушила его крик. Крейг сел, чтобы стряхнуть с себя остатки сна. Конечно, ничего страшного не произошло, его успели спасти. Да и произойти ничего не могло, он был всего лишь испуганным ребенком. Наверное, все дело в песне, которую он услышал в пабе, хотя он и не мог вспомнить, слышал ли ее раньше. Он решил отвлечься на пейзаж, с трудом поднялся на ноги и на цыпочках подошел к окну.

Крейг отодвинул одну занавеску, чтобы лунный свет проник в комнату, но не попал на кровать Веры. Он повернулся к окну, чтобы выяснить, почему лунный свет на ковре мерцает. Он поднял голову, а затем наклонился вперед, стукнувшись лбом о стекло. Пустошь была в огне.

Как огонь может быть таким белым? На мгновение ему показалось, что это туман или газ, но нет, ни туман, ни газ не двигаются таким образом. Край пустоши выглядел еще чернее, чем обычно, и белые языки пламени плясали на камнях, на вереске и на траве. Затем пламя покраснело и взметнулось выше. Крейг заставил себя оторваться от окна, чтобы поднять тревогу, но услышал, как к пустоши подъезжает пожарная машина. Он продолжал смотреть на край пустоши, пока огонь не был потушен, а под тускнеющей луной не осталось даже намека на дым. Только после этого Крейг вернулся в постель.

Утром он узнал, что неизвестный устроил там пожар. Испугавшись огня, стадо овец растоптало палатки, и два последователя Манна получили травмы. Несколько животных упали в пещеру, над которой Манн проводил свою проповедь. Бенедикт рассказал о произошедшем таким тоном, словно в чем-то подозревал Крейга и Веру. Больше по дороге в Шеффилд он не проронил ни слова, и Крейг никак не мог отделаться от ощущения, что он зря уехал из Мунвелла, хотя теперь уже было слишком поздно. Перед его глазами все еще плясало пламя, которое вначале казалось белым, пепельно-белым, как луна.

Глава двенадцатая

Родительское собрание больше походило на урок для взрослых, с которыми обращались как с детьми. Когда Диана вошла в актовый зал вслед за отцом Салли, миссис Скрэгг объявила:

– Пожалуй, можно начинать.

Она произнесла это таким тоном, словно Диане следовало меньше времени тратить на разговоры с родителями об их детях. Девушка заняла свое место за длинным столом на сцене, и миссис Скрэгг ударила кулаком по деревянной столешнице. По переполненному залу пронеслось гулкое эхо.

– Надеюсь, все вы слышали о произошедшем у пещеры, – громогласно произнесла она.

Возможно, она не планировала, чтобы ее первая реплика звучала как обвинение, но несколько человек отвернулись от ее взгляда.

– Не знаю, что за террористы или вандалы совершили этот акт агрессии по отношению к бессловесным тварям, но лучше им не попадаться нам с мужем на глаза. И они должны понять, что для того, чтобы прогнать Манна из нашего города, потребуется что-то посерьезнее, чем пожар на пустошах.

Она ухватилась за край стола и наклонилась в сторону родителей, костяшки на обеих ее руках покраснели.

– И я расскажу, что мы с мужем сделали, чтобы помочь нашим новым друзьям. Мы пригласили двух человек пожить у нас дома, пока они остаются в Мунвелле. Пусть теперь те трусы попробуют им навредить. Надеюсь, каждый из вас последует нашему примеру. По крайней мере, домовладельцы.

Если последнее замечание адресовалось Диане, она не будет возражать.

Миссис Скрэгг угрожающе фыркнула и села, а ее супруг прочистил горло и спросил:

– Прежде чем мы продолжим, у кого-нибудь есть замечания по этому вопросу?

Кто-то в конце зала поднял руку.

– Говорите, мистер Милман, – потребовал мистер Скрэгг.

– Я понимаю, что вы хотите сказать, миссис Скрэгг, но…

Миссис Скрэгг нахмурилась и посмотрела на него, словно никогда раньше не видела.

– Встаньте, а то вас не слышно.

Мужчина неловко встал, держась за складной стул перед ним.

– Я хочу сказать, что, конечно, не одобряю, когда кто-то пытается прогнать гостей таким образом, но, думаю, их негативные чувства вполне понятны. Никому из нас не хотелось таких резких перемен в нашем городе. Моя семья ходит в церковь каждое воскресенье, и нам не нравятся намеки, что этого недостаточно.

Несколько человек закивали в знак согласия, и Диана понадеялась, что наконец горожане выскажутся о происходящем.

– У Иосифа и Марии тоже никто не спрашивал, хотелось ли им, чтобы у них родился Христос, – сказала миссис Скрэгг. – Нет смысла лить слезы по ушедшим временам. Давайте перейдем к повестке собрания.

– Это еще не все, – перебил ее мистер Милман и выпрямился. – Я уже рассказал мисс Крамер о том, что моей Кристи снятся кошмары из-за новых учеников.

Мистер Скрэгг опустился на две подушки, которые он положил на свой стул, чтобы казаться выше.

– И что вам ответила мисс Крамер?

– Что мне следует поднять этот вопрос на собрании.

– Неужели? Не удивлена, – сквозь зубы процедила миссис Скрэгг. – Ну и почему вам кажется, что вашей дочери снятся кошмары из-за наших новых друзей?

– Они говорят, что дьявол придет за ней, если она не исповедуется в каждом, даже самом незначительном своем проступке. Они даже потребовали, чтобы девочка призналась мисс Крамер, что однажды заснула не помолившись. Я уважаю мисс Крамер и уверен, что такая чепуха ее не волнует. И теперь Кристи снятся кошмары о том, как она гуляет в лунном свете и превращается в великана. Не за этим она ходит в школу.

– Позвольте мне объяснить, – вмешался один из последователей Манна. – Мы верим в то, что должны помогать друг другу. Когда кто-то исповедуется в прегрешении, то разделяет его груз вместе с остальными. Наши дети просто хотят помочь вашим. Возможно, Господь посылает кошмары вашей дочери, чтобы показать, что она не права?

– Вот что я вам скажу. Я знаю своего ребенка гораздо лучше, чем ваши дети, и уверен, что не один я испытываю подобные чувства. – Он обвел взглядом безучастные лица присутствующих. – Разве нет?

Несколько человек ответили утвердительно, но сложно было сказать, кто именно.

Миссис Скрэгг ухмыльнулась:

– Вам стоит принять как данность, что не все дети такие идеальные, как ваша дочь. Думаю, со мной согласятся мои коллеги – мы делаем все, чтобы дети стали лучше.

– Почти невыполнимая задача, учитывая размер ваших классов, – сказал Джереми Бут. – Вряд ли дети будут стараться, сидя по двое за партой.

– В наших с мужем классах никаких проблем нет. – Миссис Скрэгг вытянула шею, чтобы найти говорившего. – Вы даже не родитель. Что вы вообще тут делаете?

– Он пришел от имени родителей Эндрю, – пояснила Диана.

Миссис Скрэгг на нее даже не взглянула.

– Давайте послушаем того, кто имеет право высказаться. Кто хочет сказать что-нибудь в защиту школы? А то наши новые друзья подумают, что ошибались на наш счет.

– Правила нужны, – сказал мистер Клегг, зеленщик, – даже если кажется, что в них нет никакого смысла. Когда дети вырастут, им придется соблюдать законы, в которых тоже смысла мало.

Диана вспомнила о некоторых правилах Скрэгга: девочкам запрещено надевать брюки, даже зимой, а за обедом разрешается пить только горячую воду и никаких соков.

– То есть вы за воспитание людей, неспособных в будущем что-то изменить? Если мы переусердствуем с правилами, то дети не научатся думать.

– Они сюда пришли не думать, а учиться, – парировала миссис Скрэгг. – Мы выслушали все аргументы, теперь давайте проголосуем. Вам известно, что некоторые горожане, которые боятся действовать в открытую, творят невиданные здесь прежде вещи, только из-за того, что им указали на их греховность. Принимая это во внимание, кто за то, чтобы в нашей школе было меньше дисциплины?

– Мы совсем не об этом говорили, – запротестовал отец Кристи.

– Может, вы и не об этом хотели поговорить, но кроме вашего ребенка существуют и другие. Если ей продолжат сниться кошмары, то лучше показать ее врачу. Кто из вас хочет, чтобы наши новые друзья подумали, что им здесь не рады только потому, что они ведут себя как христиане? – миссис Скрэгг фыркнула, не дождавшись ответа. – Кому не нравится дисциплина в школе?

Отец Кристи и Джереми не колеблясь подняли руки. Еще несколько родителей нерешительно последовали их примеру. Остальные озирались по сторонам, чтобы понять, будет ли заметно то, как они проголосуют, и в итоге решили воздержаться.

– Вы в меньшинстве, – заключил мистер Скрэгг и хлопнул в маленькие ладоши. – Если кто-то хочет переговорить со мной после собрания, я буду ждать.

После собрания, которое завершилось без дальнейших происшествий, несколько родителей зашли в класс Дианы и сказали, что им нравятся ее методы преподавания. По-видимому, они боялись высказаться на собрании из-за страха за своих детей.

– Мы в любом случае подумываем о переезде в Манчестер, – сказал отец Кристи, и Диана почувствовала, словно тот город находится на другой планете.

Она медленно шла домой, чувствуя себя опустошенной. Луна скрылась за зубчатыми трубами на крышах домов. В небе над лесом блеснул самолет, казавшийся не больше мухи, звук его двигателей был диспропорционален его размерам. Она вошла в свой коттедж, подальше от грохочущей тьмы, и легла спать.

Ночью Диана не видела никаких снов и проснулась отдохнувшей и в хорошем настроении. В конце концов Манн и ее последователи уедут, добившись показной победы над язычеством. А после того, как маленькие пропагандисты учения Манна уедут вместе с ними, она продолжит относиться к своим ученикам как должно. Диана уже многого добилась со своим обычным классом, несмотря на все препоны Скрэггов. Солнце, показавшееся над крышами коттеджей, придало ей уверенности, и, когда мистер Скрэгг позвал ее из окна своего кабинета, Диана решительно вошла внутрь.

Он вручил ей листок с машинописным текстом.

– Прошу обратить внимание.

Это было обязательство не поднимать на уроках моральные и религиозные темы без одобрения директора школы. В вопросах истории и современной жизни следовало придерживаться христианских взглядов и следить за тем, чтобы дети вели себя друг с другом как христиане. Она продолжила читать, обращая внимание на ошибки и пропущенные буквы.

– Что вы от меня хотите? – спросила она.

Мистер Скрэгг бесстрастно взглянул на нее:

– Подпишите, пожалуйста.

– Я не думаю, что вы вправе требовать от меня этого. В моем трудовом контракте нет таких обязанностей.

Его маленькое лицо под колючими седыми бровями приняло суровое выражение, но когда он заговорил, его голос звучал почти убаюкивающе.

– В этом случае вынужден сообщить, что эта школа более не нуждается в ваших услугах, – сказал он.

Глава тринадцатая

К полудню субботы Джун уже почти потеряла терпение от выходок Эндрю. Она дала ему несколько наклеек с цитатами из Библии, чтобы он наклеил их на стенах в магазине. Но когда мальчик попытался залезть на витрину, она не выдержала:

– Что ты задумал? Хочешь все уронить? Хоть раз воспользуйся мозгами, которыми наделил тебя Господь.

Брайану пришлось вмешаться:

– Пойдем, сынок. Поможешь мне в подсобке.

На самом деле в длинном узком помещении, пропахнувшем ботинками, веревками и холодными керосинками, делать было нечего.

– Чем хочешь заняться, сынок? – пробормотал Брайан.

Мальчик нерешительно взглянул на него из-под почти незаметных бровей:

– Я могу тебе почитать.

– Ты уже читал своей матери. Хватит на сегодня, – сказал Брайан, но когда Эндрю втянул щеки и разочарованно вздохнул, сдался. – Ладно, если хочешь.

Мальчик побежал стремглав в торговый зал с воплями:

– Папа разрешил мне ему почитать!

Брайану стало стыдно. Он жалел, что не пошел на родительское собрание и не поговорил с учительницей Эндрю. Он бы пошел, но после проповеди Манна старался не показываться на публике.

Брайан замечал, как женщины заглядывают через витринные окна в магазин, притворяясь, что сплетничают не о нем. Однажды он подслушал, как они обсуждали то, через что пришлось пройти его бедной жене, то, что он заставлял ее делать. Ему хотелось сказать им, что после собрания на пустошах он к Джун ни разу не прикоснулся. И не собирался, пока она сама этого не захочет. Брайан ни с кем не мог поделиться своими страданиями. Без сомнений, его репутация пострадала еще больше из-за того, что ему было стыдно пригласить кого-нибудь из последователей Манна пожить в своем доме.

По крайней мере, благодаря учению Манна, Джун перестала принимать валиум. Возможно, со временем она станет терпеливее по отношению к Эндрю. Ему и самому хотелось бы быть терпеливее. Иногда, оставаясь с Эндрю наедине, он чувствовал себя лучше.

Но когда Эндрю начал читать ему религиозную брошюру, Брайан внутренне кривился каждый раз, когда мальчик делал ошибки.

– Не «Ишак», – сказал он мягко. – Ты же не хочешь вырасти, не умея как следует читать и писать? Не хочешь работать в шахте, в темноте, весь день, потому что на большее ты не способен?

Но когда Эндрю произнес «Исак», Брайану захотелось выбить из него всю дурь.

– Исаак, черт возьми, Исаак. Постарайся прочитать хотя бы одну строчку без идиотских ошибок.

Последнее предложение, о том, как Бог хочет, чтобы каждый ребенок слушался родителей, учителей и людей в форме, Эндрю прочитал почти без ошибок. Он умоляюще взглянул на отца, от чего Брайан почувствовал себя неловко.

– Так-то лучше, – пробормотал он. – Пойдем, отведу тебя на футбол в качестве награды.

Ветер гнал облака, тени от них сгрудились на склонах. Брайан и Эндрю шли по отвесным улицам к окраине города, и ветер донес с пустошей над Мунвеллом запах горелой растительности.

– Папа Исаака убил бы его? – спросил Эндрю.

– Это всего лишь притча, сынок, чтобы ты знал, как надо себя вести. А если это и на самом деле произошло, то давным-давно.

– Ты бы убил меня, если бы Бог тебе приказал?

– Никто не прикажет мне убить тебя. И хватит нести чушь. Лучше футбол смотри.

На школьном футбольном поле шел матч пять-на-пять. Отцы, сыновья и старики, дымившие трубками, стояли вдоль разметки и кричали.

– Пас, отдай пас! – проорал Брайан. – Придурок!

Когда Эндрю вздрогнул, отец сжал его плечо:

– Я не на тебя кричу. Ты тоже можешь кричать.

Но Эндрю стоял молча, даже когда мяч подкатился к его ногам.

– Давай, сынок, ударь по мячу, – крикнул Брайан.

Игроки тоже стали что-то кричать мальчику.

– Ударь по нему со всей силы, сынок. Ты же не девчонка, – сказал ему отец, и мальчик сделал шаг вперед. Он неловко ударил по мячу, поскользнулся и упал в грязь.

Брайан отвел Эндрю домой. Мальчик вытянул вперед перепачканные руки. В ванной он ждал, пока отец разденет его.

– Неужели ты сам не можешь этого сделать? – проворчал Брайан. Ему было неловко прикасаться к бледной коже сына, к его пенису, который стыдливо спрятался в мошонку. Ему не в чем чувствовать себя виноватым, пытался убедить себя он. Теперь Джун тоже испытывала стыд, когда видела мальчика обнаженным. Эндрю пожаловался, что вода слишком горячая, но Брайан не обратил на это внимания. Когда мальчик сказал, что кончики его пальцев стали похожи на изюм, отец помог ему выбраться из ванны и вытер досуха, потом одел в чистую одежду и отвел в магазин.

Джун воздела глаза к небесам:

– Где та одежда, в которой ты уходил? Что ты опять натворил?

– В него попали мячом, и он упал, дорогая. Его одежда в раковине. Мальчишки пачкаются иногда, на то они и мальчишки.

– Ты не лучше. Только посмотри на свои ботинки. Или тебе тоже приходится валяться в грязи, чтобы доказать, что ты – мужчина? – Джун криво улыбнулась. – Ничего, Эндрю. Теперь ты сможешь играть с хорошими детьми, а не с теми, которые над тобой насмехаются.

– Я бы хотел играть с тобой и папой.

– Правда? – Джун обняла его. – Хорошо. Пора нам стать настоящей семьей. Я рада, что ты нас любишь больше, чем своих так называемых друзей из книжной лавки.

– Думаю, они сделали для нас много хорошего, – вмешался Брайан.

– Неужели? Я скажу тебе все, что о них думаю… – Она взяла себя в руки. – Но не при Эндрю. И не при покупательнице.

Девушка изучала товар на витрине, потом вошла в магазин. Уводя Эндрю в подсобку, Брайан успел взглянуть на нее: большая грудь, длинные загорелые руки и ноги.

– Сломала флягу этим утром, – сказала она Джун. – Я возьму зеленую с витрины.

– Пересчитай их для меня, сынок, – попросил Брайан Эндрю, открывая коробку со шнурками, и услышал, как Джун спросила:

– Вы много сегодня прошли?

– Десять миль этим утром. Эй, не сочтите за грубость, но не надо лепить эти наклейки на мою флягу. Если Бог хочет, чтобы я его рекламировала, то пусть заплатит. Не думала, что у нас в Англии есть такие городки. У вас Бог в каждой витрине.

– Жаль, что таких городков не так много. Неужели вы не можете уделить Господу хоть немного времени?

– Я ушла из дома из-за таких разговоров. Сказала родителям, что собираюсь в поход на две недели, и пусть не спрашивают меня куда. Кстати, как этот город называется?

– Мунвелл.

– Никогда не слышала. Наверное, не заметила его на карте. Спасибо за флягу. Слушайте, надеюсь, мой длинный язык вас не оскорбил?

– Ничего страшного. Вам следует переживать о Господе и о себе. И подумайте о родителях. По крайней мере, сообщите им, где вы.

– Это не так просто, – сказала девушка, и Брайан услышал, как она отошла от прилавка, позвякивая флягой.

Он представил ее ягодицы, туго обтянутые джинсовой тканью, ее нахальное лицо, ее пухлые влажные губы. Когда она упомянула свой длинный язык, его пенис затвердел.

– Папочка, что случилось? – спросил Эндрю.

Брайан открыл глаза, успокоил дыхание и вдруг понял, что это его шанс. Им надо воспользоваться, надо сбежать из подсобки, в которой вдруг стало жарко и душно.

– Я потерял кошелек у футбольного поля, – сказал он.

Как только за девушкой закрылась дверь, он подошел к Джун и сказал, что ему нужно уйти.

Когда он вышел из магазина, девушка поворачивала на Мурлэнд-Лейн. Значит, она идет прямо на пустоши, а не на главную улицу. Осознание этого взволновало Брайана, хотя он не мог понять почему. Он зашагал в сторону Мурлэнд-Лейн. Когда девушка скрылась из виду, повернув на боковую улочку, Брайан продолжил идти прямо и подождал, пока она не выйдет на пустошь.

Девушка взбиралась по склону, и камень выкатился из-под ее ноги. Прежде чем последовать за ней, Брайан взглянул в сторону коттеджей. Никого не было видно. Когда он добрался до вершины, улица по-прежнему была пустынной. Брайан выглянул из-за края холма. Девушка шла по тропинке, ведущей мимо пещеры.

На пустоши кроме нее не было ни души, по крайней мере она так думала. Никто ничего не увидел бы и не услышал бы. Брайан не собирался причинять ей вреда, только представлял, что мог бы совершить. Твои мысли принадлежат лишь тебе, что бы Годвин Манн ни говорил. И Брайан чувствовал, что только в своих мыслях он может спрятаться и быть самим собой. Никто бы не увидел, как он крадется за ней, завывания ветра заглушали его шаги. Он представил, как она будет сопротивляться, как сложно будет прижать ее мускулистые руки и ноги к земле. Он понял, что страсть покинула их с Джун брак, потому что жена всегда покорно отдавалась ему.

Как только девушка скрылась из виду, Брайан побежал через пустошь. Между грядой, куда вела тропинка, и каменной чашей не осталось растительности. То тут, то там из скрипевшего под ногами черного пепла торчали обугленные кусты вереска. У него не получится на нее напасть, потому что Годвин Манн каждый день приходил к пещере молиться. Тем не менее Брайан бесшумно подошел к краю каменной чаши.

Девушка присела на корточки у входа в пещеру, прикрыла глаза рукой от солнца и заглянула внутрь. Она была совершенно одна на краю тьмы, и это зрелище заставило сердце Брайана биться чаще. Ветер стих, и Брайан почувствовал, что находится в самом центре тишины, такой же недвижимой, холодной и глубокой, как пещера. Он чувствовал, как опустошающая тишина просачивается в него, освобождая его от него самого. Мужчина осторожно двинулся вперед, не понимая, с какой целью, но тут пепел попал к нему в горло.

В тот самый момент, когда Брайан кашлянул, он понял, что произойдет. Он бросился в сторону каменной чаши, отчаянно желая предотвратить неминуемое. Девушка обернулась на звук его кашля, увидела, что он приближается, и попробовала встать. Она моргнула, нахмурилась, откинула голову, поджав губы. Затем поднялась на ноги и двинулась от края пещеры, но поскользнулась и упала.

Он даже не успел протянуть ей руку. Всего мгновение назад она стояла на краю, а теперь на ее месте зияла пустота. Ее крик рухнул в темноту и оборвался звуком удара. Потом наступила тишина, не считая глухих ударов тяжелого объекта о стенки пещеры и пронзительного грохота камней.

Брайан заставил себя подойти к краю. Боясь упасть вслед за ней, осторожно подполз на четвереньках к пещере, но его не оставляло ощущение, что назад выбраться он не сможет. Шахту наполняли тишина и темнота, словно девушки в ней никогда не было. Ему вдруг показалось, что он услышал, как далеко внизу кто-то тащит какой-то объект. Но этого просто не могло быть. Он попятился назад на четвереньках, и только на полпути до края чаши осмелился встать на ноги. От вида пустой каменной горловины ему стало не по себе, он отвернулся и побежал в сторону Мунвелла.

Он совсем не хотел причинить ей вреда. Ей следовало соблюдать осторожность. Он только хотел… но он не знал, что именно. Наверное, она погибла мгновенно, как и овцы, свалившиеся в пещеру, но он побежал в полицейский участок. Вдруг она еще жива.

– Кажется, кто-то упал в пещеру, – выпалил он, запыхавшись.

Дежурный сержант за стойкой в небольшом здании из известняка рядом с площадью потянулся за ручкой за перепачканным чернилами ухом.

– Как давно это произошло? Вы уверены?

– Я гулял на вересковой пустоши над городом и увидел, как кто-то спустился к пещере, а потом услышал крик. Когда я добрался до места, там уже никого не было. Я сразу побежал сюда.

Сержант набрал номер спасателей.

– Мужчина или женщина?

– Не могу точно сказать. Я видел этого человека долю секунды, когда смотрел против солнца.

Когда опрос был окончен, Брайан побежал назад на пустоши. Он ненавидел себя за то, что в глубине души желал, чтобы ее не спасли. Если ее вытащат оттуда живой, то она может узнать его и уличит во лжи. Спасатель спустился в пещеру, но насколько хватало света его фонарика, ничего не увидел. Брайан поспешил уйти как можно скорее, боясь, что его стошнит.

Джун ахнула, когда увидела его, и снова ахнула, когда он рассказал ей то, что рассказал полиции.

– Я не смог найти деньги, – объяснил Брайан, слишком поздно поняв, что футболисты могли сообщить, что он так и не вернулся на футбольное поле, – поэтому решил немного прогуляться, чтобы успокоиться.

Она отнеслась к нему с большим сочувствием, чем, по его мнению, он заслуживал, и запретила Эндрю докучать отцу, решив, что тому следует отдохнуть и оправиться от пережитого шока. Когда полицейский позвонил в дверь, Брайан почувствовал себя пригвожденным к стулу. Но сержант лишь хотел сообщить, что в пещере было абсолютно тихо и в городе никто не пропадал. Тем не менее Годвин Манн собирался провести ночное бдение у пещеры, так что, если там, внизу, есть кто-то живой, его или ее наверняка услышат.

Ночью Брайан никак не мог уснуть. Он с ужасом ждал, что в дверь позвонят, а может, его пугало что-то еще. Он раз за разом прокручивал в голове падение девушки и то, как он бежит к ней с протянутыми руками; он не смог бы дотянуться до нее. «Бог мне судья, я не хотел, чтобы это с тобой произошло», – прошептал Брайан. Наконец он заснул, но вскоре проснулся. Ему показалось, что у него на лице лежит маска. Это был лунный свет. Брайан отвернулся от окна, но не мог отделаться от смутной мысли: своими молитвами у пещеры Годвин Манн приближал катастрофу.

Глава четырнадцатая

В воскресенье Манн устроил проповедь у пещеры. Собирая цветы за книжным магазином, Джеральдина слышала гимны. На таком расстоянии песнопения казались ей величественными; из-за них город походил на огромную церковь. Потом они с Джереми пошли на дальний конец города, к церковному кладбищу, где должна была быть могила Джонатана.

Вот что означало ее видение, надгробие, которое она видела в лунном свете, каменная плита с именем Джонатана. Она смотрела на него до тех пор, пока холод не прогнал ее прочь, и все это время камень был там. Надгробие было настоящим, но если это иллюзия, то Джеральдина сделает все, чтобы она стала реальностью.

Тем лунным вечером, когда она бегом вернулась домой, ей хотелось рассказать Джереми о своем видении. Но к ним пришел Бенедикт, чтобы наладить сигнализацию. На следующее утро она проснулась с непреодолимым желанием увидеть могилу Джонатана в Шеффилде – она не знала, что ее там ждет. Но когда тем же вечером они приехали в Шеффилд, настоящее надгробие было на месте.

Джонатан сообщал ей, что не хочет лежать так далеко от родителей. Он хочет, чтобы его похоронили в Мунвелле. Она обратилась к управляющему кладбищами и с трудом сдерживала нетерпение из-за количества бумаг, которые ей пришлось заполнить. Она переживала, что не успеет перезахоронить Джонатана в Мунвелле к его дню рождения. Джереми решил, что она хочет перенести могилу сына, чтобы почаще приходить на нее, и она решила ничего ему не объяснять: он мог начать задавать вопросы, которые она не осмеливалась задавать самой себе, и тогда Джонатан почувствует угрозу. Кроме того, Джереми и без этого было о чем переживать. Он думал, что Диану Крамер уволили из-за его слов на родительском собрании.

По дороге к кладбищу они как раз шли мимо школы.

– Не переживай, на следующей неделе Диана встречается с представителями профсоюза, – сказала Джеральдина и взяла мужа за руку, когда они подошли к церкви.

Калитка на недавно смазанных петлях бесшумно открылась. Джеральдина вспомнила тишину и лунный свет, ощущение, что этот свет превратился в белый лед. Она положила цветы на краю участка со свежими могилами, на место будущей могилы Джонатана.

– До встречи, Джонатан, – тихо сказала она, и Джереми сжал ее руку.

Джеральдина почувствовала, что поступает нечестно, скрывая от мужа свои мысли. Она размышляла об этом всю дорогу домой через пустынный город, а он не пытался ее разговорить. Во время ужина она продолжила спорить сама с собой, когда Эндрю постучался в дверь.

– Мама сказала вернуть это, – сказал он и убежал.

Это была книга сказок с иллюстрациями Мориса Сендака[6].

– Что с ней не так? – задумчиво спросил Джереми, листая страницы. – Не вижу ничего, что могло бы возмутить даже Годвина Манна.

– Завтра найдем новую книгу для Эндрю, – сказала Джеральдина, чтобы приободрить мужа.

Но на следующий день в их магазин пришел Годвин Манн.

В понедельник около полудня в магазине не было покупателей. Утром Джеральдина и Джереми разложили на столе у входа книги о Пик-Дистрикте, а детскую литературу перенесли вглубь торгового зала. Не успели они закончить, как в магазин вошла Джун в компании какой-то женщины.

– Скажи им то, что ты мне говорила, – потребовала Джун и запнулась. – Они спрятали их. Спрятали детские книги.

– Вижу. – Ее спутница, долговязая молодая женщина с седыми волосами, выбивающимися из-под косынки, ходила между столами с книгами. – Об этом я и говорила. Там, откуда я родом, детям запрещено читать подобные книги.

Она взяла в руку экземпляр «В ночной кухне» Мориса Сендака. Джун вскрикнула от отвращения, взглянув на открытую страницу.

– Я думала, что такие вещи запрещены законом.

– Какие вещи, Джун? – спокойно спросила Джеральдина.

– Голые дети. А вы дали книгу этого автора нашему Эндрю. Если бы я знала, что вы задумали, то ни за что бы не подпустила вас к ребенку.

– Послушайте, Джун, это на вас совсем не похоже, – сказал Джереми. – У мальчика в книге есть пенис, только и всего. Как и у всех мальчиков.

– Возможно, но они не выставляют свои пенисы на всеобщее обозрение, во всяком случае не в нашем городе. – Глаза Джун сузились. – Откуда вы так много знаете о маленьких мальчиках? Я часто задавалась вопросом, почему у вас такой интерес к Эндрю.

– Я знаю о мальчиках, потому что сам когда-то им был.

Джеральдина не смогла сдержаться:

– Мы интересуемся Эндрю, потому что хоть кто-то должен, Джун, пора бы вам понять это.

– Единственные взрослые, которые нужны ребенку, это его родители, – яростно выпалила Джун и замолчала, как только Годвин Манн вошел в магазин.

Он выглядел еще бледнее, его обтянутые кожей скулы резко выделялись на исхудалом лице, придавая ему целеустремленный вид.

– Взгляни, что они продают детям, Годвин, – воскликнула спутница Джун. – И эти книги лежат на месте алтаря.

– Слава Богу, я оказался здесь вовремя. – Манн рухнул на колени перед столом с детской литературой. – Прости их, Господи, ибо они не ведают, что творят. Джереми и Джеральдина не порочные люди. Они не хотели прогнать Тебя из Твоего дома.

Джереми склонился над ним.

– Не сочтите за грубость, но это больше не церковь, а книжный магазин.

Манн возвел глаза к небесам.

– Ни у кого нет права изгонять Тебя из дома, в который Тебя призвали, особенно если этот дом был построен для Тебя.

– Это не просто книжный магазин, это еще наш дом. Мы можем показать документы, если хотите.

– Нам прекрасно видны последствия ваших деяний, Джереми, – Манн перекрестился и с печальным видом встал на ноги. – У нас нет времени на споры. Времени почти не осталось. Разве вы не впустите Господа в Его дом и в свои жизни?

– На что именно почти не осталось времени? – спросила Джеральдина.

Проповедник внезапно насторожился:

– Мне хотелось бы вам сказать, но сначала вы должны пригласить Господа в Его дом.

– Тогда мы обойдемся без этой информации, – сказал Джереми.

Манн посмотрел на него и направился к двери.

– Если Бог не может достучаться до вас, посмотрим, сможете ли вы игнорировать своих соседей. – Он вышел на улицу и провозгласил громче, чем на проповеди: – Придите и взгляните на церковь дьявола. Придите и взгляните на зло, процветающее среди вас.

– Идиот, – пробормотал Джереми. – Что касается вас, Джун, если вы стыдитесь вашей прежней жизни – дело ваше, но не следует нас в это втягивать. Я очень прошу вас уйти.

– Мне нечего стыдиться, так как я получила прощение. Кроме того, от меня и от этих людей не так просто избавиться.

Несколько человек вышли из соседних домов и магазинов и собрались возле книжной лавки.

– Из-за чего весь шум? – спросил пекарь, лысеющий мужчина, с бровями, покрытыми слоем муки.

– Они утверждают, что в нашем магазине продаются непотребства, мистер Меллор, – ответила Джеральдина, выдавив смешок. – Спорю, вы не подозревали об этом, когда покупали здесь книги для жены.

– И с чего бы им это утверждать?

– Потому что любой плацдарм зла в вашем городе делает его сильнее, – ответил Манн у него за спиной. – Оно чувствует, что мы побеждаем, но не собирается сдаваться без боя. Как вы думаете, из-за чего произошел пожар на пустошах?

Джун продемонстрировала мистеру Меллору книгу с иллюстрациями Сендака.

– Вот что они продают детям. Вот что мы впустили в наш город, потому что не слушали миссис Скрэгг.

Другие соседи окружили ее, издавая возгласы отвращения. Джеральдина поняла, что почти все из них приютили у себя последователей Манна, но все же…

– Я этого не знал, – сказал мистер Меллор. – Книга – это гость в вашем доме, и ты не ожидаешь, что гости начнут вести себя неподобающе.

– Ради бога, это же книга уважаемого американского художника.

Несколько человек повернулись к Джереми.

– Знаем мы этих художников, – фыркнул один из них.

Джереми встал на пути у Манна, который направился к прилавку с детскими книгами.

– Что вы задумали?

– Спросите себя, что сделал бы Христос, если бы увидел, что в его храме продается нечто подобное.

– Только попробуйте прикоснуться к этим книгам, если не собираетесь их покупать, и сразу окажетесь на улице.

Все соседи, кроме мистера Меллора, ринулись на помощь Манну.

– Не смейте трогать его, – завизжала женщина, торгующая пряжей. – Он божий человек.

Манн предостерегающе поднял руку.

– Спасибо, друзья, но мы обойдемся без насилия. Думаю, я смогу пристыдить Джереми и Джеральдину, чтобы они осознали, что творят.

Он пошел в сторону христианского магазина. Мистер Меллор с тревогой посмотрел на остальных и направился к своей пекарне. Джун начала внимательно изучать содержимое книжных полок, и остальные к ней присоединились.

– Только если вы хотите что-то купить, – предупредил Джереми и повторил эту фразу несколько раз, но они не обращали на него внимания. Когда Манн вернулся, посетители все еще лапали книги на полках.

Он решительно подошел к столу с детскими книгами и схватил несколько экземпляров «В ночной кухне».

– И я вижу там «Лолиту» и несколько книг о наркотиках. Если вы найдете еще книги, которые не хотите видеть в своем городе, принесите их мне.

– Положите книги на место и убирайтесь, – тихо сказал Джереми, – или я вызову полицию.

– Полицейские удивятся, что вы их вызвали из-за того, что кто-то решил купить у вас книги. Вот пятьдесят фунтов для начала, и, если мы выйдем за пределы этой суммы, скажите.

Он швырнул купюры на стол с детской литературой и ринулся на поиски. Вскоре в руках у его помощников было по несколько книг: Генри Миллер, Уильям Берроуз, фон Дэникен, «Радость секса», «Пособие по колдовству», «Жизнь на Земле», «Детская книга английского фольклора»…

– Вы набрали почти на двести фунтов, – сказал Джереми, и последователи Манна с отвращением смотрели на владельца магазина, пока Манн с ним расплачивался.

Проповедник взял в руки стопку книг и вывел своих помощников на улицу. Как только они швырнули книги в канаву рядом с магазином, он вылил на них жидкость для зажигалок и поджег. Книги шумно вспыхнули. Еще несколько человек вышли из домов.

– Мне вызвать пожарных? – спросила пожилая женщина.

– Мы сжигаем отбросы из книжного магазина, – объяснила ей Джун. – Представляете, они заставили Манна заплатить за каждую книгу. А эти деньги можно было бы потратить на Господа.

– Вам стоит понять, что книги, которые продаются, такие, как вы только что купили, стоят того, чтобы их снова заказать, – крикнул Джереми и отвернулся, коря себя за то, что поддался на провокацию.

Джеральдина наблюдала за происходящим, пока огонь не догорел и Манн со своими помощниками не ушел, оставив после себя кучу пепла.

– Вот оно, – пробормотал Джереми, – истинное лицо нашего городка.

– На самом деле наши соседи не такие. Не удивлюсь, если они извинятся перед нами, как только Манн уедет, если не раньше.

– У тебя больше веры в них, чем у меня. Сознание жителей маленьких городков стремится ограничить окружающий мир до пределов своего понимания. Те, кто не вписываются, поступают в университеты или просто уезжают подальше.

– Я знаю, что ты чувствуешь, Джерри, но…

– Сомневаюсь. В последнее время тебя не очень заботит наш магазин. – Его злость заставила поменять тему разговора. – Боже, этот американец говорит о зле, но самое большое зло – это когда люди пытаются подавить неприятные мысли, словно они исчезнут, если их скрыть.

– Ты же знаешь, мне все еще дорог наш магазин. – Она понимала, что муж намекал на ее задумчивость, но была не готова рассказать о Джонатане. До конца дня она нервничала при звуке шагов на улице, опасаясь, что святоши снова решили посетить их лавку, чтобы разгромить ее или извиниться. Но до закрытия магазина никто так и не пришел.

Вечером, когда совсем стемнело, они с Джереми вышли на прогулку. Ей не хотелось встречаться ни с кем из соседей. Лоснящийся пепел шелестел в канаве. У нее было ощущение, что никто из горожан больше не пустит их на порог. На Хай-Стрит не было никого, кроме отца О’Коннелла, который помахал им и спросил:

– Можно мне пройтись с вами?

– Боже, только не очередная проповедь, – тихо пробормотал Джереми.

– Я как раз шел к вам. Я только что узнал, что стряслось в вашем магазине. Жаль, что меня там не было.

– Вы бы помогли, правда?

– Надеюсь, я заставил бы их задуматься. В воскресенье я подниму этот вопрос, если кто-то придет на мою проповедь. Может, остались еще те, кому церковь ближе, чем это шоу на пустошах.

– Я ошибался на ваш счет, – признался Джереми. – Решил, что вы бы с удовольствием помогли Манну.

– Избави Бог, особенно после того, как он пришел ко мне и заявил, что мне следует проповедовать так же, как он. Мне нет дела до его гомогенизированной религии, о чем я ему и сообщил. Идея о том, что в вере нет места для свободы совести, недалека от нетерпимости, в результате которой начинают жечь книги.

– Можно вас процитировать, если придется? – спросила Джеральдина.

– Конечно. Именно это я собираюсь сказать во время воскресной проповеди. Думаю, Манн не успокоится, пока не обратит всех в свою веру.

– Он сказал, что осталось мало времени. Вы знаете до чего?

– Наверное, он имел в виду Страшный суд. Но, возможно, за его словами кроется что-то еще. Я постараюсь выяснить подробности, хотя его сложно разговорить, если он хочет что-то скрыть.

Они почти дошли до церкви.

– Его слова подобны транквилизаторам, которые прописывают некоторые врачи, – продолжал священник.

Но тут Джеральдина воскликнула:

– Что это?

Отец О’Коннелл прикрыл глаза рукой:

– Птицы. Посмотрите, вот они. Не могу сказать, какие именно.

– Верно, всего лишь птицы. – Джереми взял жену за руку, почувствовав ее беспокойство. – Просто на них так упал свет.

Наверное, сказала она себе. Разве может от птиц исходить такое свечение, хотя лунный свет еще не дошел до церкви. Возможно, свет отразился от окна на другой стороне кладбища и упал на птиц, клевавших что-то между могил. Она не хотела даже думать над тем, что было у них в клювах, когда три птицы одновременно взмыли в небо и полетели в сторону вересковых пустошей. И тогда лунный свет упал прямо на них, потому что в небе они стали еще ярче. Всему есть свое объяснение, нет никаких причин, чтобы нервничать. Но все же, когда они с Джереми продолжили свою вечернюю прогулку, она очень надеялась, что до пустошей они не дойдут.

Глава пятнадцатая

Мужчина на ресепшен подумал, что Мунвелл – это название компании.

– Нет, это город, где я живу, – сказала Диана. – Передайте ему, что я согласна на его предложение.

Ник выглядел озадаченным, но когда он увидел ее, то широко улыбнулся, его круглое лицо и большие карие глаза приняли расслабленное выражение.

– Я должен тебе ланч. Куда мы пойдем?

– Можно в паб. Мне надо о многом тебе рассказать.

– О миссии в Мунвелле?

– Скорее об операции в Мунвелле.

Он нахмурился и потер свой квадратный подбородок, словно хотел стереть сероватую щетину.

– Подожди десять минут. Мне нужно дописать статью.

Они пошли в паб рядом со зданием мэрии в готическом стиле, расположенном на боковой улочке. Дома, омываемые солнечным светом, возвышались над толпой пешеходов. Они нашли свободный столик в конце длинного узкого зала, отделанного темными деревянными панелями, и заказали напитки.

– Так что происходит? – спросил Ник. – Как обычно?

– Не уверена, что ты понимаешь, как хорошо Манн все спланировал. Сейчас он переключился на детей, при попустительстве руководства школы. Директор попытался заставить меня подписать обязательство учить детей только тому, что одобряет Манн, и, когда я отказалась, уволил меня.

– Разве так можно?

– Здесь в Манчестере – нет, но в маленьких городках работодателям многое сходит с рук. Этим утром я была в своем профсоюзе, и там не питают особых надежд по поводу моей ситуации.

– Ты шутишь. Это потому, что Мунвелл слишком далеко отсюда?

– Нет, потому что я кое-что не сделала. Где-то через полгода после того, как я устроилась в школу, профсоюз объявил забастовку, а я к ней не присоединилась. Я подумала, зачем мне это? Я была тогда на испытательном сроке, и, кроме того, если бы я стала бастовать, руководство школы наняло кого-нибудь еще, кто хуже относился бы к детям. Когда я увидела объявление об этой вакансии, то сразу поняла, что хочу работать в той школе. Но я чуть не опоздала с получением разрешения на работу. И сейчас мне еще больше хочется сохранить эту должность. Но представители профсоюза говорят, что мало чем могут мне помочь, потому что я иностранка и не так давно сюда переехала, но я думаю, они не простили мне мой отказ участвовать в той забастовке.

– У меня есть друзья в отделе образования. Я дам тебе знать, когда в Манчестере появятся вакансии для учителей.

– Очень мило с твоей стороны, Ник, но я надеялась, что ты предашь огласке то, как руководство школы со мной поступает. – Она допила свое пиво. – Теперь моя очередь платить.

Когда она вернулась к столику с напитками, Ник выглядел растерянным.

– Конечно, я сделаю все что смогу, – сказал он. – Я правда хочу помочь.

– Думаю, когда я закончу свою историю, у тебя будет готовый репортаж. – Она рассказала ему о выступлении Юстаса Гифта, сожжении книг, сомнениях отца О’Коннелла. – И теперь Манн ходит от двери к двери, так что ни у кого не получится отсидеться. Я же говорила, как он хорошо все спланировал.