Читать онлайн Веснадцать
- Автор: Стефания Данилова
- Жанр: Русская поэзия, Стихи и поэзия
Размер шрифта: 15
© ООО «Издательство АСТ»
* * *
«Никогда не умела писать прозу…»
- Никогда не умела писать прозу.
- И поэтому так влечёт.
- Сеют розы, а прорастает просо,
- кто-то тычется мне в плечо:
- – Напиши о каком-нибудь человеке,
- только не о себе. Прошу.
- Как моря впадают в чужие реки…
- – Да-да-да. Окей. Хорошо.
- А потом садишься и – точка к точке,
- буква к букве, строка к строке –
- как сережки – плотно – в ушные мочки,
- хиромантией на руке –
- снова пишутся пледы, ваниль и кеды,
- что прочувствовано. Вжито.
- И в бумагу, словно в щель турникета,
- строчка падает, как жетон.
- Строчка падает, распускаясь, словно
- из-под снега первый цветок –
- Я читаю её обозленно
- в телефонный белый виток.
- Это просто гербарий, правда,
- даты, циферки, имена,
- пересушенная приправа…
- Слушай,
- но не запоминай.
«Вдавлю до боли…»
- Вдавлю до боли
- кнопку «автореверс»
- на плеере от модной фирмы «Жизнь».
- Я памятью, как батареей, греюсь
- и чьими-то далекими
- «Держись».
- Перемотаю годы,
- намотаю
- на собственную руку бечевой:
- Там детство,
- где мороженка не тает…
- А больше и не скажешь
- ничего.
- Я выберу топ-10 незабудок
- увядших, но запомнившихся мне
- моментов, где Америку как будто
- себе я открывала. И сине́й
- казалось небо над моею рыжей,
- любви еще не знавшей головой.
- Вот номер раз.
- А номер два – не дышит.
- Ведь крысе не пристало быть живой,
- моей любимой и декоративной,
- спустя года. Но правила игры-с
- я приняла. И мне теперь противны
- все те, кто змеям скармливает
- крыс.
- Мой третий номер – зарубежный отдых:
- с расчески кашу кушала в Керчи.
- Об этом я не сочиняла оды,
- но было экстремально,
- хоть кричи.
- Четвертый потерялся между станций
- того санкт-петербургского метро,
- чьим запахом хотелось бы остаться,
- отдав за это горсть чужих миров.
- А номер пять вначале был тройбаном
- по алгебре, труба ее шатал.
- Мне было, господа, по барабану,
- что есть еще учительский
- журнал.
- Шестое чувство – первым поцелуем,
- дурманящий и жгучий
- красный мак.
- Он догорел. И собрала золу я,
- и выбросила в урну
- для бумаг.
- Седьмое было – люди, люди, люди.
- Восьмое – уплыло волной Невы.
- Девятым подала мне жизнь на блюде
- тех, кто
- учил меня
- идти на Вы.
- Десятое… десятое – увы, но
- приватный доступ
- к этому. В сердцах
- я из кармана внутреннего выну
- в осенне-зимне-летних месяцах
- рождённую отстуканным триолем
- клавиатуры, сердца и дождя
- вот это… то ли книжицу,
- а то ли
- мой автореверс,
- сыгранный шутя.
- Калачиком в углу свернутся тертым
- стихи былым,
- гори они огнём.
- Мой автореверс
- Курит кент четвертый.
- И думает, что это –
- не о нём.
«Будьте добры, девять кошачьих жизней…»
- Будьте добры, девять кошачьих жизней.
- Спеть я смогу на бис,
- а вот жить на бис…
- Если танцуешь на самом краю –
- карнизы
- шепчут тебе:
- пожалуйста, оступись≫.
- Мертвые петли. Правило шестеренок.
- Снежной лавины. Неосторожный шаг –
- Не эпилог жизней моих дарёных.
- Я выбираю –
- нужно ли мне мешать?
- Мне доверяли души, детей и деньги,
- Чьи-то стихи, пахнущие столом.
- Только в один безоблачный понедельник
- Снова ушел.
- С нежностью наголо.
- Если выходишь, сразу налево – к морю,
- На побережье кем-то заброшен дом.
- Очень высокий. Он мне поёт. Я вторю.
- Знаешь, его карнизы покрыты льдом.
- Девять кошачьих жизней – простым напевом,
- Десять пробьет – окажешься на земле.
- Только я вновь сворачиваю налево,
- Я близорук,
- но кажется,
- там светлей.
«герда заходит в чертог зимы. ей наплевать на кая…»
- герда заходит в чертог зимы. ей наплевать на кая.
- «взять у кого-то тепла взаймы, в пропасть себя толкая.
- я растоплю тебя. растоплю.»
- – вон твой придурок, слева.
- – он мне не нужен. я вас люблю,
- снежная королева.
Последний поезд
- Я любил ее. Не наверное, и не вроде.
- Сомневался в себе, и что дважды два – четыре,
- а теперь от моих сомнений меня воротит.
- Поменялся бы местом с мишенью в забытом тире
- или дал по газам на обрывистом повороте.
- Да она-то любила. Я ей говорил об этом,
- а она отмахнулась, как от настырной мухи.
- Ей так хотелось быть альфой, но только бета
- осталась в репертуаре. Ни сном, ни духом
- не признавалась мне, что была поэтом.
- Когда все закончилось, мне дали ее тетрадку.
- (Так на руки маленьким детям дают котенка).
- Я рвался к странице новой, как будто в драку.
- Смотрелся, как в зеркало. Себя за рукав дергал.
- Там были стихи в чернильных кровоподтеках.
- Когда все закончилось, я долго курил и плакал,
- хотя хохотал над драмой и мелодрамой.
- Я вспомнил, как она покрасила губы лаком,
- а после я целовал эти почти что раны.
- Я вспомнил, какая была. И она была, как…
- Ожившая статуэтка с каминной полки,
- гуляющая по крышам. Танцующая в ночи.
- Под полной луной ей подпевали волки,
- ее единственной песне с названием «Не молчи».
- Она носила мои заспанные футболки,
- клетчатые рубашки, фенечки, рюкзаки.
- Я носил ее номер. В книжечке телефонной,
- ключом от двери, к которой сменили уже замки.
- Случайно обжег пальцы – где-то играла фоном
- ее любимая песня – и стены стали узки.
- Ее любимая песня. Про едущий эскалатор,
- про то, что ни грамма правды в баннерах за спиной.
- Пахло ее белым пористым шоколадом,
- который она любила обмакивать в кофе латте,
- и пахло еще ночью, что в поцелуй длиной.
- Я хотел ей сказать. Когда-нибудь. Может, летом,
- Я обещал ей Лето, и Осень, и красный шарф.
- Я был ей на все ответом. Носил ее амулетом.
- И если молчал о чем-то – боялся порой дышать.
- Она, отвернувшись, тихо о чем-то шепталась с пледом.
- Я не успел, как на последний поезд.
- Может быть, спал, или писал повесть…
- Кто-то сказал на ухо про сотню дурных таблеток,
- кто-то про рак, а кто-то плел про автомобиль,
- про крестики-нолики меж ее нервных клеток…
- А я им молчал в лицо, что ее любил.
- Мне хочется верить, что просто ушла – кошкой,
- сменила стиль жизни, прическу и все номера,
- а от меня – устала, множко или немножко.
- …Но если уходит кошка,
- она идет
- умирать.
«Я люблю не совсем красивых, и это правда…»
- Я люблю не совсем красивых, и это правда.
- Для меня это будет «не без особых примет».
- Я влюбиться могла бы даже в отца и брата,
- потому что люблю экспромт и эксперимент.
- Я немножечко против взрослых, как Гумберт Гумберт,
- с бородой до пояса, с родинкой над губой,
- но стремление к идеальности нас погубит,
- если сносим систему за первый случайный сбой.
- Не любила ни мускулистых, ни гладкокожих,
- лучше этот, лохматый, с родинкой на щеке,
- Опыт мне нашептал – у того, кто всегда ухожен,
- обязательно обнаружится кот в мешке.
- Мне, наверно, важнее внутреннее, чем внешность,
- но уродов прошу откланяться на счёт три.
- Пусть ты тысячу раз красив, но скорей повешусь,
- чем влюблюсь в океаны зла у тебя внутри.
- Да, еще о сексе и прочих постельных играх…
- Темнота – друг влюбленных, но поимей в виду:
- не пугайся потом растительности на икрах,
- если вдруг рискнешь попробовать на свету.
- Своего заставляла бриться, когда с усами,
- (целоваться мешает такой атрибут бобра),
- но и с ними он мне казался красивым самым.
- Ты осудишь меня. И по-своему будешь прав.
«этот будет, конечно же, твой, – мне сказала однажды…»
- «этот будет, конечно же, твой, – мне сказала однажды
- волшебница, – без царапинки выйдя из войн, на тебе
- обязательно женится, будет чайный и пряничный дом,
- будут две замечательных дочери – только он из таких, кто
- ведом, на тебя здесь несметная очередь, а ведомых ты
- гонишь взашей, и они называются прошлое, ты танцуй,
- расцветай, хорошей для того, кем окажешься брошена,
- для того, кто с тобою суров, разметайся огнями-косицами.
- он умнее всех профессоров, он святая твоя инквизиция, он
- твой крест, и неси же его, по тобою нехоженым улицам,
- ты из пламени выйдешь живой, он в поклоне невольном
- сутулится, настоящее имя вскричит, поцелует горелый
- подол тебе, пепел будет в гортани горчить, но сама себе
- сделаешь оттепель, только помни про имя имен, и про
- ведьмино слово единственно, он тогда будет словом
- клеймен и полюбит тебя, словно истину, равнодушие
- снимет рукой, не отвергнешь его – значит, женится,
- слово то…» – и ушла на покой, растворившись во мраке,
- волшебница.
- я все жду, я ночами не сплю,
- испускаю безмолвные жалобы,
- я все жду, что прошепчет «люблю»,
- а иначе я здесь не лежала бы,
- а волшебницы нет до сих пор,
- я то в коме, то в крике, то в панике,
- жизнь уходит, как поезд в депо,
- и кончается в стареньком спальнике.
«У меня есть мама, две кошки, своя комната, и окно…»
- У меня есть мама, две кошки, своя комната, и окно, что выходит во двор промокший и выплескивается в блокнот. Я учусь, of course, на бюджете, мне важнее phonetic smile, чем неглаженые манжеты и штанинная бахрома. Я уже не малюю стрелки – экономлю минуты сна, дико хочется бить тарелки и орать, что кругом весна – но в агонии бьются лужи, превращаясь в сырую хлябь. Я кричала бы, но простужен голос мой и чертовски слаб.
- Я кричала бы о насущном, что сигарою прожжено – как боюсь оказаться скучной, как не выгорит стать женой – бросит, бедный, на полдороге, сам запрыгнувший в руки приз, я – экранная недотрога, неудавшийся декабрист; посиди, дорогой, с ребенком, я бегу на квартирник в семь, а жена – под одну гребенку скромно выстрижена, как все. Ей выстирывать и готовить, и блюсти очевидный долг – я же, знаешь, совсем не то ведь, из меня не выходит толк.
- Из меня не выходит даже, а выкрикивается навзрыд – вот бы замок с блестящей стражей, вроде был, да давно уж срыт.
- Ни стабильности, ни покоя. Покоряю дождливый сквер, настроение никакое, разум прёт по ночной Москве. В поезд, в шапку-перчатки-куртку, в серединочку декабря, тамбур красить углём окурка – ощущая, что всё – не зря. И облизывать, как целуясь, фильтры импортных сигарет, зная:
- в окнах московских улиц – те, кто может тебя согреть.
- Я кричала бы о постылом, об отсутствии перспектив.
- Кто-то бросит: чего застыла? Дай другим, наконец, пройти.
- Меж проклятий и зуботычин, я останусь здесь до тех пор, пока Бог не поставит лично мне сработанный светофор.
- Боже, боже, молю, послушай, дай на водку, дай знак, дай шанс.
- Лень ему вынимать наушник –
- больно сладок осенний джаз.
«и даже если однажды я…»
- и даже если однажды я…
- споткнусь, и ветреные друзья
- не только мне не засыплют ям, но выроют их еще,
- мне будет август – моя броня, и камни, брошенные в меня,
- все станут звездами, отзвенят, попавшие мне в плечо;
- и дело, в общем-то, не совсем
- в тебе, висящем в моей косе
- кольцом, подаренным на десерт, тобой запеченным в кекс;
- теперь меня называют босс,
- пусть я задирист, оборван, бос,
- но самолётно взлетает спрос на радужный ирокез;
- кольцо проглочено, ты во мне, и я на белом лихом коне
- срубаю головы на войне, идущей сто тысяч лет,
- которую я же и учинил, потратив целый бидон чернил,
- я сам все выдумал-сочинил в тетрадь на твоём столе.
- ты хочешь правды? тебе видней.
- прочти же нас по ролям.
- я капитан,
- но еще главней –
- потёртая медь руля,
- или штурвала – пускай штурвал; я закурю, застыв.
- я оседлаю девятый вал,
- если
- со мною
- ты
Смерть песни
- Как умирает песня? Прочти в глазах.
- Дело не в криком сорванных голосах,
- не в микрофоне, прямо в руке сгоревшем,
- не в оконцовке списка больших хитов.
- (Радиоточки будут крутить, но реже).
- Не в перепевках. Дело вообще не в том,
- даже не в смерти певца посреди концерта.
- Это когда находишься в эпицентре
- музыки, чья сила не в голосах,
- будь то недорифмованная попса,
- рок, хэви-метал или простецкий бит,
- всем здесь, кроме тебя, от нее свербит.
- А ты стоишь, нипричёмный и ниочёмный,
- и народ танцует разгоряченный.
- Эта песня кладет ладонь на твое плечо, на
- твою неживую душу целительный льет бальзам.
- Стой, качайся, не верь распахивающимся глазам.
- Ты и есть тот, кому эта песня посвящена.
- Но не хочешь подпеть, хоть убей тебя или тресни.
- И внезапно из прозвучавшей песни
- оглушительно кашляет
- Тишина.
«мне говорят, что на любовь нет шансов…»
- мне говорят, что на любовь нет шансов,
- что он не скажет с дулом у виска,
- отчаянно пытаясь отдышаться,
- что я – любима, истинна, близка;
- что водка вперемешку с аспирином
- похлеще неуслышанных «люблю»,
- что это – так, горошина в перине,
- лавровый лист деликатесных блюд,
- что этот – не последний и не первый,
- что у него любовниц десять штук,
- а все мои расхристанные нервы,
- бессонницы и посторонний стук
- в сердечных штольнях, по клавиатуре –
- пустое, как порожнее ведро,
- как пыли сантиметр на мониторе,
- как ночью опустелое метро…
- но мы – вдвоём. я буду петь ему,
- пока надежды маленький оркестрик
- подыгрывает мне любовь саму.
- и да получит кесарево кесарь,
- а капитан в пятнадцать лет – штурвал.
- и каждый этой песне улыбался,
- по мере сил и тембра подпевал –
- сопрано, альтом, тенором и басом.
- мне говорят про ухо и медведя,
- и спрашивают, на кой я пою…
- но он мне подпевает тоже, ведь я
- прекрасно вижу Истину свою.
«И дорога, что, выстрелив пробкой, идет в бесконечность…»
- И дорога, что, выстрелив пробкой, идет в бесконечность,
- допетляет к тебе, где ты ждешь – битый час на морозе,
- выдыхая на стекла и пальцем рисуя про вечность,
- о которой хотелось стихами, но пишется в прозе.
- Всё осталось, как было: вот этот поваленный ясень,
- сумасшедший спортсмен, достигающий первого круга,
- танец вывесок ярких. Один только вывод здесь ясен –
- где-то годы вперед мы уже потеряли друг друга.
- Если руки сплелись – значит, их разведут километры,
- если губы раскрылись – их склеит ладонями Время.
- Если я из маршрутки бегу, уносимая ветром,
- значит, в эту секунду, минуту и час ты поверь мне.
- Но цветное кино обернется немым, черно-белым…
- Я забуду, что мне выходить на твоей остановке,
- как забудешь ты песни, что я безголосо напела,
- наши руки появятся в чьей-то ладонной обновке.
- Как тебе, так и мне кто-то снова прошепчет про вечность,
- может быть, я заброшу стихами и выучусь в прозе –
- Знаешь, милый, любовь – это правда сама бесконечность,
- но пока обнимай же меня, как умеешь, на этом морозе.
Да
- Конечно, спросят – куда и с кем, зачем, почему так поздно.
- Венцом терновым сожмет виски, коснешься моих волос, но
- мой будет выдох неколебим, и веками взгляд зашторен.
- Да, я останусь здесь до утра. Я буду сидеть – рядом,
- пока меня продолжают драть некормленые зверята.
- Еще не пробил тот час, звеня, и сквозь темноту не вижу –
- но если что-то проймет меня, не сдайся. Останови же.
- Давай словами, давай строкой, а я подхвачу, продолжу,
- не трогай. Ведь под моей рукой твоя пламенеет кожа.
- И мы случимся, произойдем, сольемся в одну монету –
- но, знаешь, если за край зайдем – обратной дороги нету.
- Ты этой жизнью дотла прожжен, до сизо-седого пепла –
- но в ночь другую я попрошу свести меня в это пекло.
- А в эту ночь говорить с тобой под кофе и сигареты –
- И если это зовется бой, ничья – это тоже кредо.
- Смотри в меня. Сквозь меня. За кадр. Новая будет веха.
- Как хорошо быть свечой, пока
- огонь не коснулся верха.
- Сюжетных линий всегда – две.
- А может быть, даже больше.
- Быть может, кто-то закроет дверь, а дальше… а дальше,
- Боже,
- сведутся речи на слово «да», и ты все поймешь, немея.
- Ты видишь?
- Я не хочу ждать.
- И, видимо, не умею.
«Мне говорили, имя мне – Легион…»
- Мне говорили, имя мне – Легион,
- в церкви ты бы очистилась, причастилась.
- Мне говорили, я нерелигио…
- Просто я поворачиваю свой стилос.
- Кем бы на самом деле я ни была –
- я горизонт учила вчера Ассолью,
- солнечно – значит, буду казаться Сольвейг,
- алые тряпки выстирав добела.
- Мне приходилось бегать безродной Гердой.
- Кая искать или Каина – сути нет.
- Перебиваться клянченным бомж-пакетом,
- тихо сползать по грязной сырой стене.
- Было какое-то время эпохи Элли.
- Но временам, как рукописям, в печах
- жаль, не гореть. И туфельки поплохели
- в крошеве остром желтого кирпича.
- Я представлялась людям как Холден Колфилд.
- Верили в пропасть глаз из-под ржи волос.
- Я покупал горячую чашку кофе
- за полчаса рассказов, как им жилось.
- Я говорила: слушай, я правда Мэри,
- хочешь, таинственный вместе увидим сад?
- Палец к виску в ответ. Но в какой-то мере
- каждый имеет ключ от такого сам.
- Ты рассмеешься, воздух запахнет смехом:
- хвоя, шалфей, пачули, иланг-иланг…
- Вот, я стою, согретая черным мехом
- шапки-ушанки. Где-то поет Билан.
- Может быть, ты увидишь сквозь все помехи
- Имя мое.
- Кем бы я ни была.
изо_льда
- Из камня или изо льда, Изольда, сделана ты кем-то?
- Закуривать таблетки Кентом и ждать, пока прошепчет «да»
- тот человек, кого ты хочешь то приручить, то приучить –
- к себе, что днем темнее ночи, светлее светлого в ночи.
- К себе, что так рыжеволоса, что затмевает солнце враз,
- что обожает безголосо петь песни с тайным смыслом фраз.
- Ты вроде отыскала счастье: ему стираешь ты носки,
- но ночью рвет тебя на части от неизведанной тоски.
- Ты хочешь меньше всех на свете – и в то же время больше всех:
- орать стихи в холодный ветер во всей щемящей их красе.
- Ты хочешь, чтоб тебя любили – и говорили, боже мой,
- как отличают чахохбили от хачапури с шаурмой,
- о чем угодно, кроме страсти, тебе всего семнадцать лет,
- и ты – невинный головастик средь рыбных будущих котлет.
- Изольда, будь смелей, и будет твоим врагам и шах и мат,
- у ног собакой ляжет Гудвин, по всем – зачет и автомат,
- и что тебе бы ни светило – остановиться значит смерть,
- ты поворачиваешь стило еще на четверть и на треть…
- …Но на сто восемьдесят сразу ты побоишься, как всегда,
- поэтому заветной фразы ты не услышишь ни-ког-да.
«Я приезжаю к тебе под вечер…»
- Я приезжаю к тебе под вечер.
- Наш диалог ниочемно вечен –
- ты мною в книгах увековечен
- тем, что сжигаешь меня, как свечи.
- Где-то включают свет.
- Я приезжаю к тебе на кофе,
- ты его варишь совсем как профи,
- я наблюдаю, как строг твой профиль –
- вечер близится к катастрофе,
- не опознают ведь.
- Мы – спайка личных местоимений,
- чтобы шарахались в онеменье
- с Тмутаракани и до Тюмени
- люди, сидящие на измене
- и на дурман-траве.
- Я собираю в подол звезды.
- Ты говоришь, что уже поздно,
- ты мной прочувствован мозгом костным –
- весь такой прозовый или прозный,
- радует, что не прост.
- Нас, выбегающих из подъезда,
- сфотографирует некий бездарь.
- Нас впереди ожидает бездна,
- через которую интересно
- будет построить мост.
«Дождь отблистал, отпричитал, откапал, больше язык…»
- Дождь отблистал, отпричитал, откапал, больше язык
- Дороги неразличим. Незачем плакать и опускаться на пол,
- и соскребать предутренние лучи.
- После, конечно, кто-то допишет повесть – там и любовь
- меж строк, и такая горесть, та, от которой камень горючий
- плачь. Тот, кто влюбился, только что познакомясь, сам же
- себе с терновым венцом палач.
- Их будет жалить, как там тебе ни жаль их, снова
- схлестнётся зло на мечах с добром.
- Только Предназначение на скрижалях ни зачеркнуть, ни
- вырубить топором.
- Кто-то перерезает чужие судьбы, и, забывая вглядываться
- в суть их, кормит влюбленных стылым кошачьим супом,
- найденным за плитою молочным зубом,
- перележалым
- желудём из-под дуба, сводит с ума, с дороги, на нет, к нулю…
- Этому, знаешь ли, я не то чтоб рад, но…
- Только любую нитку соткать обратно может одно
- искрящееся «люблю».
«Мы говорим о том, что пиво – хрень…»
- Мы говорим о том, что пиво – хрень, но по стакану пропустить стабильно по вечерам мы, челку набекрень, не против, обличая нелюбимых. Мы говорим такие словеса: в трехмерке моделируют моделей, а сами же рыдаем на весах, за дело нас модели-то задели. Мы говорим о нас, всегда о нас, о нашем внутреннем мироустройстве, о том, что Вова носит Адидас, и ест дешевый сторублевый ростбиф, о том, что он вонюч, что он небрит, что у него растут четыре грыжи, а что он знает хинди и иврит, нас почему-то вовсе не колышет. Мы говорим о Свете из шестой, чем промышляет Света – ясно, ясно, гуляет в мини-юбочке потрясной – танцует по ночам с большим шестом, конечно, стриптизерша, многолюбка, мы любим Свету грязью поливать – а то, что Света просто любит юбки, так нам на это просто наплевать. Мы говорим о том, что чай остывший по вкусу, как ослиная моча, не замечая – нас уже не слышат, что означает – нужно помолчать.
Алиса в Заэкранье
- живем экранно мы, живем компьютерно, забыв шафрановый предвоздух утренний, живем контактово, живем журнально мы, а ведь когда-то нам весны проталины мечтой мерещились при зимних залежах, на стенах трещинки в глаза бросались же, и переспелые плоды лимонные, и кто – отеллово, кто дездемоново, на них нет дела нам, ну ни малейшего, мы – черно-белые с оттенком лешего, мы все – по бложекам, да по ливджорналам, мы все заложены скалой тяжёлою.
- комменты любим мы, да чтоб побольше, и – быть злостно-лютыми нам не положено, читаем паблики, постим статеечки, и что нам зяблики да канареечки, плевать, что задано, зачем кого-то нам, раз есть варкрафтовый да перфектворлдовый. поставь сердечко мне, комменты в студию, инет-словечками… да где же судьи-то?
- едва проснувшись мы, бежим к компьютерам. и слышим с ужасом:
- ну, с добрым утром.
«У нее – блондинистая грива…»
- У нее – блондинистая грива, накладные черные ресницы, губы улыбаются игриво, в мыслях – рестораны, море, Ницца, маникюр на выхоленных пальцах, розовое плюшевое сердце, в нем всегда менялись постояльцы, смотришь на нее – не насмотреться.
- У меня – прокуренные космы, левый глаз косит немного влево, я собой не воплощаю космос, пуп Земли, принцессу, королеву. Я могу отдаться вся стихами, творческий неколебимый принцип – я могу в любом трамвайном хаме высмотреть хоть сказочного принца. Я – как Гудвин, хочешь – будешь храбрым, научу спасать меня от смерти и любой другой абракадабры в адовой вопящей круговерти, хочешь – гордость для тебя достану, сделаюсь по всем фронтам тусклее – только если сбросят с пьедестала, я тебя обратно не заклею. Только сердце выковать не в силах из любвепригодных полимеров – потому что кто бы ни просил их, получалось им не по размеру… Всем они разительно огромны – не легла удачливая карта, все поплыли на плоту Харона, слегшие с инфарктом миокарда. Всем я бескорыстно помогаю, каждый мой клиент чертовски вежлив – только я негодница такая, и услуги все мои медвежьи. Я – без пары старенький ботинок, даже испитым бомжам не нужен. Все, кого люблю, возьмут блондинок, и они им романтичный ужин со свечами красными устроят, постирают шмотки, осексуют, после их нежданно станет трое, я останусь за порогом всуе. Быть отфотошопленной картинкой и любить мужчин за крепкий бицепс… Хочется до боли быть блондинкой, чтобы хоть один сумел влюбиться.
«Нет, здесь не живут звездокрылые чудные феи…»
- Нет, здесь не живут звездокрылые чудные феи,
- И по мановению палочки не появиться
- Проспектам в очках из витрин и пальто из кофеен,
- В кармане пальто – словно плеер, живые певицы,
- Соборам – у них купола словно вычертил циркуль,
- По глади лазоревой золото звезд разбежалось.
- А там, на окраинах, что-то таится – не цирк ли?
- Пустырь – живописен, и вовсе не давит на жалость.
- Нет, эти колонны – не голени белых атлантов,
- а что-то похожее на идеальные зубы.
- Мой город похож на мужчину – немного патлатый,
- невыспавшийся по утрам и бровями насуплен.
- По рекам холодным течет эта кровь голубая,
- Немного больная от вредных микробов-бутылок.
- Не будем сегодня о грустном, что не улыбает.
- Мой город тебе по ночам тихо дышит в затылок.
- Ему захотелось побольше зеленых оттенков.
- Глаза габаритных огней покраснели от ночи,
- От улицы, от фонарей, и, конечно, аптеки.
- Я в черном, от этого городу не одиночей.
- А гости летят мотыльками в светящийся Питер,
- На голос проспектов, таинственный запах кофеен,
- Летят без оглядки, без цели, без спросу…
- Терпите!
- Вас встретит мужчина.
- В зеленом плаще, я уверен.
«– Хочешь, я научу тебя говорить…»
- – Хочешь, я научу тебя говорить,
- что не под силу ни одному врачу?
- Хочешь, будем чувствовать жизни ритм
- вместе? Хочешь, я тебя приручу?
- Вечер любуется нами во все глаза –
- пьем эти взгляды, как васильковый чай.
- А у моего Лиса в глазах гроза, предупреждает:
- – Не надо. Не приручай.
- А у меня слезы в глазах дрожат,
- в пальцах сломался новенький карандаш…
- Лис продолжает – не мне ему возражать –
- – Что ты ответишь,
- когда ты меня предашь?
«снова сяду графоманить в это воскресение…»
- снова сяду графоманить в это воскресение. выцветают в волосах рыжие, осенние, прядки по воротнику, увядая в русые. ветер носит ароматы выходцев из грузии, и щекочущие нос воды туалетные, мне бы с зимнего моста прыгнуть в воды летние, во влюбленные глаза, переклички чаячьи, мне б часы перемотать, да не получается, не глаголы бы зубрить по аудиториям, а на улицах орать джанджахарью морию…
- я спешу на факультет, на лексикологию, мысли, уходите прочь, сирые, убогие. мой тюремный срок – пять лет, выйду с аттестатами.
- графоман я, графоман, поэтессой стать мне бы.
- на магистра отучусь, публикуя хроники,
- а потом забью на все,
- и подамся в дворники.
«Меняю тебя на звонкое «Я жива!»…»
- Меняю тебя на звонкое «Я жива!»,
- на утренний, прилипающий к векам, сон,
- и я тебя распарываю по швам –
- сегодня мне подходит другой фасон.
- Меняю тебя на синие поезда,
- льющийся из вагонных окошек джаз,
- и на меня найдется один из ста
- тот, для кого в сердечном кармашке – шанс.
- Меняю тебя на громкие «Я люблю!»
- от мамы, подруг, мурлычащего кота,
- на предвкушение теплых домашних блюд,
- домой приходишь в десять часов когда.
- Меняю тебя на право не приезжать,
- забыть остановку, номер маршрутки, дом,
- чтобы, желая к ногтю меня прижать,
- ты не имел бы права при всем при том.
- Меняю тебя, как выгоревший носок
- с дыркой на пятке, будто я – Ахиллес.
- А чтобы ты ко мне не стучал в висок.
- А чтобы ты мне в новый носок не влез.
- Меняю тебя на билль о моих правах,
- в частности, на свободу и на любовь,
- в памяти нарисую себе провал,
- чтобы себе казаться совсем любой.
- Меняю себя, сдавая кольцом в ломбард,
- с парочкой потускневших уже камней,
- и может быть, какой-нибудь пьяный бард
- споет балладу, идущую только мне,
- и может быть, какие-нибудь дожди
- ему подыграют флейтой в сырой трубе…
- А ты – ты ничего от меня не жди,
- я ничего не буду менять в тебе.
«Пока я трясусь в поезде…»
- Пока я трясусь в поезде,
- пью подостывший чай,
- пишу о тебе повести,
- прошу тебя,
- не скучай.
- Форточка приоткрыта. Мысли ищи-свищи.
- Разбитое в хлам корыто выставив, будто щит,
- спасаю тебя внутри меня, горящего маяком.
- Не называй по имени, думай бог весть о ком,
- вкладывай в руку камни вместо своих хлебов.
- Я – буря в твоем стакане, не выпитая любовь.
- Отказывай в поцелуе. Задергивай капюшон –
- с тобой моя аллилуйя, пока о тебе пишу.
- Смотри на меня косо, как мартовские коты.
- Твой поезд слетит с откоса,
- а выживешь только ты.
- Зови меня рифмоплетом – я выпью валокордин.
- В подстреленном самолете выживешь ты один.
- Пиши отговорки наспех, ощерившись, будто еж.
- Корабль поцелует айсберг – до берега доплывешь
- из впадин глубоководных с гостеприимным дном,
- свободнее всех свободных.
- Прошу тебя об одном:
- пока я трясусь в поезде,
- навёрстывая твоё,
- позволь мне, хотя бы в повести,
- остаться с тобой вдвоем –
- искрой золотого Света, бликующей на мече,
- накладывающей вето на то, чтоб уйти ни с чем,
- спасительным каподастром для музыки – аз воздам!
- Per aspera ad Astra –
- не так ли, моя Звезда?
- И чтоб ты меня по совести
- хоть раз да прижал к плечу!
- Ты спросишь: какие новости?
- А я?
- А я – промолчу…
«Если бы все случилось по Рэю Брэдбери…»
- Если бы все случилось по Рэю Брэдбери –
- мы бы на Марсе жили в порядке бреда ли,
- Землю родную продали или предали,
- это неважно,
- это совсем не суть…
- Бог весть, по щучьему или чьему велению –
- каждому по далекому поселению,
- если паду перед тобой на колени я –
- ты воплотишь собой самый страшный суд.
- Если мы останемся там последними,
- нам не встречать друг с другом рассветы летние,
- нам не делиться хлебом, вином и сплетнями,
- не сочинять диковинные мирки.
- Даже для возрождения человечества,
- нам не идти дорогой, ведущей к Вечности,
- этот диагноз ровно ничем не лечится –
- ты
- никогда
- не коснешься
- моей
- руки
«Что могу я тебе открыть? Фэнтезийный мир?..»
- Что могу я тебе открыть? Фэнтезийный мир? Но тебе без меня достанут мечи из ножен… Хочешь, банку открою с консервами? Отними это право, достав перочинный ножик.
- Что откроешь ты мне? Шторы своих ночей, перечтённые книги, двери во все подвалы… Только сам по себе гуляющий и ничей – не желаешь, чтоб место рядом не пустовало.
- Ты откроешь мне холодильники без еды, все индийские чакры, шенгено-визы, и запахнутые глаза, что не только ты – покоритель моих обваливающихся карнизов. Ты открыл бы меня, как храм самому себе, кошелек в интернете, счет в иностранном банке, как турецкий сосуд – а в нем неплохой шербет, как чужую квартиру без сторожевой собаки.
- Я тебе вот прям щас не открою же ничего – все ключи продала, до грошика издержалась, и поток мой нескончаемый речевой напирает и давит – только бы не на жалость.
- Я из тех деревьев, что надо рубить с плеча – ведь они поползут лозой за тобой, ведомы. Ты – Дорога из ярко-желтого кирпича, по которой я каждый раз возвращаюсь
- к дому.
- Это эврика, слышишь? Хватит играться в грусть –
- что же раньше не сообразила-то, в самом деле?
- Я открою свои Изумрудные Цитадели!!!
- (Ну, потом…
- Когда сама до них доберусь).
«Это оборвется, завершится, выйду замуж, деток нарожаю…»
- Это оборвется, завершится, выйду замуж, деток нарожаю – мне с собою так же не ужиться, но зато я вырасту большая. Буду помнить фотоаппаратом, картой памяти и чем угодно тоже, как ты – мне, а я – тебе отрада, как чудно с тобою мы похожи. Параноик, пессимист и скептик, ты – улыбкой облака разгонишь, мучаю в карманчике проспектик, ты меня целуешь на балконе. Громкие слова для нас – убийство, и молчи поэтому, молчи же – это все равно, чтобы лингвиста звать червём, блуждающим средь книжек. Это правда, только так жестоко. Это грустно, только это правда. Солнце, что заходит на Востоке. Чудеса немого овердрафта. Может, паникую зря, и выбор мною упадет в твою ячейку. Ты за что-то все-таки мне выпал. Зацепил, как ветка куртку, чем-то.
- Я тебя не то чтобы посмертно. Ты меня не то чтобы навеки. Просто это всем подряд заметно – тень твоя, лежащая на веках.
«В тебе копаюсь, как в шкафу, или ильфопетровском стуле…»
- В тебе копаюсь, как в шкафу, или ильфопетровском стуле: не знать ни Морзе, ни кунг-фу, ни даже истину простую,
- про то, что с легкостью куплюсь я на слова, а не на баксы. Но самый твой огромный плюс – в твоих руках пакеты акций на всю меня – вот ночь, вот день, на все истории истерик, послеконцертную мигрень и вечную нехватку денег. Я не живу тобой, прости. Я ненавижу эти сопли. Ты впитываешь до кости мои отчаянные вопли, прихвостнически служишь мне жилеткой драной молчаливой, когда нуждается в ремне душевных излияний ливень. И чем ладони холодней, тем сердце на любовь способней, так говорили, кто древней.
- Я поведу полка на сотни – ведь не дрожит рука, храня твоей ладони отпечаток. Зимой ты теплый для меня. Я не люблю носить перчаток. Ведь я курю, давно курю – не по тебе, не обольщайся. Я, может, брошу. К январю. От передозировки счастья.
«На кровати – желтых книг…»
- На кровати – желтых книг
- стопки.
- Мы с Тобой на брудершафт
- выпьем
- эликсир тишины
- жестокий,
- как касторка или жир
- рыбий.
- Не секрет, что это время нас
- лечит,
- все, что клавишей в сердцах
- залипает.
- Но пока Ты рядом весь –
- клетчат,
- Ты считай, что я – как
- слепая.
- Мне не хочется ни блюза,
- ни джаза.
- Я готова к тишине
- в трубку.
- Капитан в прошлый раз
- облажался,
- покидая капитанскую
- рубку.
- По-собачьи могу
- научиться
- сторожить и есть объедки
- всего лишь.
- Только Ты во мне увидел
- волчицу
- и во мраке сгинуть ей
- не позволишь.
- Мне не хватит простого
- «спасибо».
- Сколько я должна Тебе,
- сколько?
- «Ничего», скажешь голосом
- сиплым
- и оставишь мне на память
- футболку.
- Я отдам ключи от всех своих
- вотчин
- менестрелю подкидному
- на память.
- Я приду к Тебе когда-нибудь
- ночью.
- И тогда поговорим
- не словами.
- А пока ты обо мне
- беспокойся,
- как о жертве, обрамленной
- прицелом.
- Между нами – строчки
- и осень.
- Существующими одним
- целым.
«покажи мне то время, где я сильней, чем сейчас…»
- покажи мне то время, где я сильней, чем сейчас.
- это сто сигаретных пачек тому назад,
- это два институтских курса и школы часть,
- это те, еще не подкрашенные, глаза.
- покажи мне то время, где я еще не люблю
- никого, кроме мамы и палевого кота,
- где часов по двенадцать дома стабильно сплю,
- это детское время без «если» и без «когда».
- покажи мне то время, когда мне тринадцать лет,
- и четверки мои – наивысшая из проблем,
- я не думаю о парнях, о добре и зле,
- и не еду грехи замаливать в вифлеем.
- покажи мне то время, где я не авторитет,
- где не нужно рубить младенцев и жечь костры,
- где еще не даю в долг, не беру в кредит,
- где слова мои еще не совсем остры.
- покажи мне то время, где я выхожу гулять
- и на старых качелях лечу до любых планет.
- где еще после каждого слова не ставлю «б* * *ять».
- где вопросов жизни и смерти ни капли нет.
- покажи мне то время, когда я живу игрой,
- не дежурной улыбкой, ненависть затаив,
- и друзья еще умеют стоять горой,
- и когда это все, что у них на меня стоит.
- покажи мне то время, где под ноги не смотрю,
- где только родители вправе прижать к груди,
- где крысы тащат сырные крошки в трюм,
- и я не знаю, что ждет меня впереди.
«Говорю: бери меня, переламывай…»
- Говорю: бери меня, переламывай,
- перемалывай в пыль из колонны храмовой,
- и своим знамением осеняй.
- Это просто-напросто мне мерещится,
- что у ног мир катается, море плещется –
- просто тени падают, как синяк.
- Это Шоу Трумена под софитами,
- головами, лаврами не увитыми,
- где страдает трагикомедиант.
- Это ночью выйти за сигаретами
- и пропасть с такими же несогретыми,
- зная, что они от тебя хотят.
- Говоришь: ты истинно замечательна,
- но не теми красками напечатана,
- королева моих френдзон.
- Я – стакан, и буря не устаканится
- у меня внутри. Сигарета тянется,
- продырявливая озон.
«Помнишь, как мы стояли там – вчетвером?..»
- Помнишь, как мы стояли там – вчетвером? Почему вчетвером? Налей-ка еще портвейна. У тебя не кровь по жилам течет, а ром, у меня живое море внутри мертвеет. Я вернулась в обитель чертовых неудач: затяжная болезнь, растраты, разрыв с любимым, в институте полно недопусков-пересдач – в общем, жизнь сквозь пальцы – терпкая, как рябина. Ты звонил, писал, а потом перестал писать – остается жить догадками и контактом. Все отплясывают брейкданс на моих весах, сделав мир одним половым церебральным актом. Я заслушаюсь незвонками, до дыр прочту эсэмэски, которые не строчишь мне. Я качаю свою недоношенную мечту быть тебе кем угодно, только не третьей лишней. Ей – тебе согревать ладони, обед, кровать, слушать песни твои, улыбаться тебе до трещин. Недостатки в любом мужчине до боли резче: без тебя решительно некого целовать. Ветер дует в меня со всех четырех сторон – у меня растрепались волосы и не более. Помнишь, как мы стояли там, вчетвером? Вы вдвоем, и я – беременная любовью.
- Я уже обошла десятки своих аптек, я молила всех –
- родителей, бога, черта – чтобы сдохли эти бабочки
- в животе….
- Все единогласно против таких абортов.
«расскажи мне о том, как…»
- расскажи мне о том, как
- электрическим током
- рукавом задевая рукав,
- столкновение наше –
- правда, было не страшно?
- соглашайся, раз жизнь дорога.
- мне дарована сила,
- что тебя подкосила,
- а тебе шестиструнный прибой
- всех живых океанов,
- до бессонницы пьяных,
- только пой мне, пожалуйста, пой!
- а потом по вагонам,
- вне границ и закона,
- расцарапав глаза поездам –
- чтобы выехать в лето
- и не плакать в жилеты
- одолжившим нам эти места.
- это лето? весна ли?
- нас еще не узнали,
- но за каждым идут по пятам,
- только ты… ты не бойся –
- не случается осень
- с тем, кто в стельку положит пятак.
- мы случимся, как должно,
- внутривенно, подкожно,
- все формальности перетерпя,
- это новое сердце,
- где удобно усесться,
- открывается лишь для тебя
«Расскажи мне, ты там…»
- Расскажи мне, ты там
- жива еще?
- Как старинная ваза,
- в трещинах…
- После рук его
- снегом тающим
- исчезают куда-то женщины.
- Расскажи, ты не
- умерла еще?
- Прикурю от свечного
- холода.
- Не кусающая, но
- лающая.
- На грудь роза ветров приколота.
- Расскажи мне, чем он
- обрадовал,
- что за ним повелась ты
- ощупью?
- Он – вояж без билета
- обратного,
- в тридевятые страны, в общем-то.
- Расскажи мне, чем он
- обрадовал,
- что за ним повелась ты
- ощупью?
- Он – вояж без билета
- обратного,
- в тридевятые страны, в общем-то.
- Расскажи мне, когда ты
- выбежишь
- из него – и святой, и
- непонятой.
- Я тебе контрамарку
- выпишу.
- А пока – не покидай эту комнату.
«Говоришь мне за чаем…»
- Говоришь мне за чаем – «вот же, сестра, дела: у твоего бывшего жена первенца родила, у подъезда второго красуется кадиллак, а у третьего от миллионов распух кулак». Молча слушаю это при свете ламп, ощущаю следы от кошачьих лап, и соседи друг друга любят во весь опор, и чужие окна глядят на меня в упор, все разительно вместе,
- а я одна до сих пор. Мне тридцатник и пачку синего аполло,
- у меня ни единый зуб не стоит без пломб, на растопку костра пустила красный диплом, чтобы было тепло, только чтобы было тепло. Есть один человек, к которому я не ноль, он набит на каждый второй пароль, у него японская полироль и в его театре пустует роль, как розан в вазоне стоит, гния, потому что вписана в роль не я, эти факты режут меня живьем даже больше факта, что не вдвоем, из себя льняные веревки вьем, он в своем отчаяньи, я – в своем. Я всегда была на язык остра, только страсть моя – угольки костра, остается пепельный теплый страх перед миром, в котором война и трах, только ты осталась со мной, сестра… Я беру из пачки еще одну, может быть, стишок о таком катну, и горючим камнем пойду ко дну, смысла нет любить сотни лет и зим, как бы милый ни был неотразим, если ты ему не то чтобы не жена, но и как знакомая не нужна, как земля, что войнами сожжена, я тряпична, выколота, смешна, я уйду седьмые искать пути, где марихуана и первитин, это пять-четыре-три-два-один, только ты, сестра, за мной не ходи…
«Мне сейчас не звонЯт, а звОнят…»
- Мне сейчас не звонЯт, а звОнят,
- Сахар в чай не кладут, а лОжат.
- Винни стал наркоманом Вонни,
- говорящим без гласных. Боже…
- Щеголяют в осенних пОльтах,
- спорят, чье из них красивЕе.
- Я пульнула бы из брандспойта,
- да достать его не сумею.
- На метрЕ ко мне приезжают
- и в кинЕ целоваться хочут.
- Пацаны не совсем въезжают,
- что заклеить бы рты им скотчем.
- Интересно, им плОтят много
- в котелок, что почти не варит?
- Я пожертвовала бы хотдогом
- и купила бы им словарик.
- Пьют они дорогое кофе,
- я по жизни люблю дешёвый
- и мужчину, которому пофиг
- на сердечко мое большое.
- Он сводил бы меня в кино, и
- ходит в черном пальто, и ездит
- на метро, только я все ною,
- потому что мы с ним не вместе.
- Не звонИт он на мой мобильный,
- на который десятки звОнят.
- Я с улыбкой ношусь дебильной,
- если он обо мне вдруг вспомнит,
- А забудет – пойду по следам же
- дорогого Кобейна Курта.
- Застрелюсь, или лучше даже:
- отравлюсь питьевым йогУртом.
Картошка фри
- Ты говоришь мне: «всё очень плохо»,
- а я тебе говорю: «не сы».
- Ты за свое: «Развели как лоха!
- Вороной белой роняю сыр
- во вражьи пасти – конечно, лисьи!
- Пилю объезженный мною сук,
- потом валюсь на гнилые листья,
- в клыки больных кобелей и сук.
- На каждой купленной мною марке
- не видно цену из-за чернил.
- С меня, наверно, Гарсиа Маркес
- того полковника сочинил.
- Я одиночее одиночек,
- хоть бы единственный кто обнял.
- Да я обмылок, обломок, прочерк,
- и звезды светят не для меня!»
- А я считаю, что жизнь – как книга.
- Роман, новелла – не важен жанр…
- И вне зависимости от ника ты можешь произвести пожар.
- Пиши в блокнот на своем макбуке,
- курсором, словно пером, скрипя.
- Полей бензином, дождем, самбукой,
- верстая сказку вокруг себя.
- Ты можешь в полночь уйти из дома за сигаретами.
- В горле – ком.
- И убежать на вокзал, ведомый далеким северным городком.
- Нет, за тебя я не беспокоюсь: так поступают однажды все.
- И твой зеленый последний поезд уже стоит на платформе семь.
- Конечно, я покиваю, будто
- вступил ногою в твою же гнусь,
- а после, как всемогущий Будда, тебе загадочно улыбнусь.
- Ах, ты не в теме, ах, ты не в паре… Да боже правый, себе не ври!
- Ты говоришь мне все это, парень…
- И жрешь биг-тейсти с картошкой фри
Баллада о борще
- Та девушка в черном пальто
- и готической юбке
- смотрит на Вас, как печальная
- женщина-вамп.
- Она целоваться хотела бы
- с Вами на юге,
- но Вы и не в курсе, что сохнет она
- лишь по Вам.
- Я – программист
- и ломаю пароли, как ногти,
- только вот к сердцу ее
- не сумел, вашу мать.
- Она Вам – стихами
- в закрытом на ключик блокноте,
- и этот замок я могу,
- но не смею сломать…
- К чему инфантильные чувства
- под корень чекрыжить?
- Делите с ней хлеб и родное тепло одеял…
- Быть может, пожив
- под одной протекающей крышей,
- она осознает, что Вы –
- не её идеал…
- Тогда-то ко мне
- сто процентов она возвратится
- и врубит прожектор любви
- в богоданную мощь.
- Я буду прокачивать орка
- до уровня тридцать,
- пока она будет на кухне
- готовить мне борщ.
- И будет, как должно:
- ведь женщине место – на кухне,
- а Ваше – писать диссертации
- и защищать…
- Пускай чьи угодно миры
- в апокалипсис рухнут,
- но нет ничего аппетитней и лучше
- борща!
«Кто я? Да так, пустой ниочемный гон…»
- Кто я? Да так, пустой ниочемный гон.
- Как статуэтка, упавшая на паркет.
- Не довелось застать ни кафе «Сайгон»,
- ни ливерпульский бьющий в сердца квартет,
- ни физрука с семиклашкой наедине,
- чтобы предотвратить развращенный акт.
- Пальцам моим предназначено леденеть,
- а сердцу – гореть, и это публичный факт.
- С птичьих полётов мой семимильный шаг –
- крестовый поход букашки, но без креста.
- А в крестике запрятана анаша,
- и, может, я оттолкнул от себя Христа.
- Кого люблю, тот занят, как туалет.
- Кто враг мне, тот боится плевать в лицо.
- И так уже практически двадцать лет
- живу я – не святым и не подлецом,
- не нищей шавкой, и не голубых кровей,
- синонимом одиночества, как монах.
- А всех, чьи лица сальней и багровей,
- я посылаю стандартным маршрутом нах.
- И всех, кто оскорбляет мою семью,
- ушедшую раньше времени в облака.
- И всех, кто пишет сопливые Мери-Сью
- из сладкого ванильного молока.
- И всех, кто любит штампы на лоб лепить,
- на собственном лбу прыщики теребя.
- И всех, кто предлагает себя любить,
- подумав, что заменят собой тебя.
- Я не ношу ни звездочек, ни погон,
- мечтая носить на руках Тебя – и кольцо на пальце.
- Но кто я?
- Так, пустой ниочёмный гон.
- Первые прописи протонеандертальца.
«И когда я рожу детей…»
- И когда я рожу детей,
- я их буду пороть ремнем
- за влюбленности в чьи-то величества
- и мудачества.
- Я любила такого –
- вроде бы все при нем,
- только если чуть поскоблить,
- проявляется низость
- качества.
- А за двойки в дневник,
- сигареты и рок-н-ролл
- улыбнусь и скажу:
- будьте поосторожней.
- А меня никогда, никто,
- ни за что не порол,
- вот поэтому переливаю
- из пустого
- в порожнее.
- Пусть кого угодно
- тащат они в кровать,
- это лучше, чем трахаться
- по подъездам.
- Но за что я их буду
- медленно убивать –
- это за стихи тем,
- кто в сердцах
- проездом.
- Несмотря ни на что,
- я буду любить любых,
- и, конечно, шучу –
- ни ремнем не побью,
- ни руками.
- Хоть акселератов,
- хоть розовых-голубых,
- только бы не связывались
- с мудаками.
Дела сердечные
- Мне говорят –
- «твоё сердце разбили,
- бедная девочка, ах, как жаль».
- Не надо искать в бедолаге Билле
- мою Моисеевскую скрижаль.
- Знаете,
- чтобы разбить
- сердце,
- надо его в морозилку класть.
- После – как следует побеситься
- и ледорубом стучаться
- всласть.
- Да, у меня неполадки с сердцем.
- Тахикардия, валокордин.
- Я, как подарок, в красивом ситце,
- но не влюбляется
- ни один.
- Можешь стучаться в него до дрожи,
- всяко его ты не разобьёшь.
- Я рисовала парням на коже
- сердце, стирающееся
- в дождь.
- Сердце, разбитое монтировкой –
- гастрономическая деталь.
- Я наколю тебе
- татуировкой
- сердце на руку, насыплю тальк.
- Нет, не рисованное –
- живое
- (орган, качающий кровь
- в груди).
- Да, я хочу, чтоб на было Двое.
- И выбросить к чёрту
- валокордин.
«Осень роняет листы с пюпитра, осень не хочет играть концерты…»
- Осень роняет листы с пюпитра, осень не хочет играть концерты. Осень устала светиться в титрах, титры – от фильма – ну, пять процентов. Осени шарфик бы потеплее, горло больное, да кто ей свяжет. Снова подарят букеты лилий, серых, расхристанных и увядших. Как же там модно… а,
- в знак респекта. Плохо, забота когда забыта. Осень думает: жизни вектор падает в петроэлектросбыты, в пыльный ковер – не судьба прибраться, в чашки, немытые две недели. Осень шепчет сквозь зубы: братцы, остоебенели. Надоели. Все ваши лилии из-под палки, даже улыбка – и то душевней, ей – в отвратительной коммуналке запах удавку кладет на шею. Ей тут для вас распевать синицей, листья разбрасывать истеричкой – может быть, счастье ей и приснится где-то на проводе электрички. Каждый оптиковолоконный кабель важнее осенних песен. Осень плачется на балконы каждый-прекаждый рабочий месяц.
- Всем бы смотреть про влюбленных всяких, или двойное смертоубийство, подозреваемых там – десятки, и в главной роли – опять Клинт Иствуд. Все дружно пялятся в мониторы, а с бутербродом вкусней, вообще-то. Осень танцующей Айседорой что-то показывает: все тщетно. Осень бросается афоризмом – это как мертвым уже припарки. Осень садится Киану Ривзом с булкой на лавочку в старом парке, где даже птицы не ночевали, солнце запуталось в паутине.
- Если вернусь с разочарованьем, знаю теперь я, куда идти мне.
«Ковбойская шляпа. В зубах – сигарета…»
- Ковбойская шляпа. В зубах – сигарета,
- я дамским парфюмом пропах.
- Ты хочешь рубашкой моей быть согретой
- и тающей
- на губах.
- Тебе лет тринадцать… И я тебя старше
- на жизнь, или может, на две.
- Ты вечно краснеешь от свадебных маршей,
- и роза ветров –
- в голове.
- Мне льстит, если палец к губам подношу я,
- и ты обращаешься в слух.
- Ты просишь Любовь, как собаку большую,
- но я к этим просьбочкам глух.
- Конечно же, мы поцелуемся в полночь,
- споем о любви в унисон –
- а после ты с первым будильником вспомнишь,
- что это был сказочный сон.
- Ты – черное ухо у белого Бима,
- твой мир по краям опалён…
- …Мне нравится быть невзаимно любимым –
- Я сам невзаимно влюблён!..
Тамбурный бог
- Я делаю черный пиар ООО «Макдак»,
- рифмуя гамбургер с тамбуром, где курю.
- Не надо мне строить глазки, таксист-мудак,
- мне, в женственном теле пещерному дикарю;
- Поэту не нужен секс, как он нужен вам,
- мужчина под сороковник или полтос.
- Не практикую. Не до того. Жива.
- Не знаешь, о чем разговаривать? Досвидос.
- Ты знаешь, я хочу сочинить язык
- такой, чтобы без жестов, без глаз, без слов…
- Я даже чуть-чуть подгрызла его азы:
- Бог говорил со мной, и меня трясло.
- И только представь, я даже вела конспект
- жиллетовским лезвием, где началась ладонь.
- В общем, я хоть в Парламент смогу успеть,
- если не стану рифмующей мир балдой.
- Я бы лежала в красном полусухом,
- томно снимаясь для экстра-страниц в Maxim.
- Но я убиваю себя и тебя стихом,
- а значит, опять нет денежек на такси.
- Мне бы мог спеть хит года «Така, як тi»
- какой-нибудь романтический Вакарчук,
- но я не люблю влюбленных в меня, етить,
- и никаких цветов от них не хочу.
- Если я – безо всякого wanderlust,
- в мире акульего бизнеса ни бум-бум,
- женщине, у которой я родилась,
- Господи, слышишь…. рядом… кого-нибудь.
- Чтоб, если я допью свой кагор до дна,
- с нею осталась такая, как я – точь-в-точь.
- Чтоб никогда не скучала она одна –
- у нее самая непутевая в мире дочь.
- Хочется небо высветлить хоть на треть,
- небо ее глаз. Вымыть колокола.
- Закрой мне глаза. Я не могу смотреть
- на слезы господни
- по той стороне
- стекла.
«Я говорил: моя дорогая леди…»
- Я говорил: моя дорогая леди,
- тебя на этом свете мне нет родней.
- Ты говорила: Встретимся Летом… В Лете
- лежат слова, поблескивая на дне.
- Зима сменила платья, сманила счастье
- и подмешала льдинок в горячий чай.
- «Привет, любимый» стало обычным
- «Здрасти»,
- пожалованным с нищенского плеча.
- В итоге мне пришлось не собой казаться,
- у дочери бизнес-босса прося руки.
- Потом смотреть у стены окружного ЗАГСа
- чудесный фильм про твой поцелуй с другим.
- Я был один и пил без тебя рассветы,
- они отдавали горькой приставкой «не».
- Мои любовные письма достались ветру,
- а ветер в квартире сердца достался мне.
- Жена ушла к другому, кто побогаче,
- но что мне этот пятый размер груди,
- когда я сижу и пью свой закат на даче
- и знаю, знаю, что не ждет меня впереди.
- И я молился Яхве, Аллаху, Будде:
- мол, дай надежду…
- – Нет её, идиот!
- Мне страшно, что после нас никого не будет.
- Мне страшно, что за чертой нас никто
- не ждет.
Маме
- И какие бы годы в стекла дождем ни стукнули,
- ты всегда – одного и того же
- со мною
- возраста.
- Я тебе обещаю, мы съездим еще в Памуккале
- и на Кошке-горе измажемся
- сладким хворостом.
- Мы в мегаполисе крепко спим
- и проснемся бодрыми
- в одном из аэропортов
- палящей
- Турции.
- Нас в загорелый выкрасит жаркое солнце
- Бодрума.
- Я расцвету тебе мальвою
- и настурцией.
- Тебе всегда
- рентгеном-взглядом
- меня просвечивать,
- а мне дарить тебе внуков
- и небо с просинью.
- Люблю тебя.
- Тебе во мне продолжаться вечно ведь!
- На акварелях богов –
- совершенно Осенью.
- Мне посвящать тебе
- радости-слезы-сборники,
- искореняя домашнее
- нерадение.
- И в этом, по счету неважно котором вторнике
- я тебя поздравляю
- с Эпохою
- Возрождения…
«И когда-нибудь выбор падёт на одну из планид…»
- И когда-нибудь выбор падёт на одну из планид:
- нараспашку сердца либо приступы изолофобий.
- А меня беспокоит тот факт, что толстовка полнит,
- а не выбор какой-то. Но знаешь, я б выбрала обе.
- Иногда лучше быть с кем попало, как паллиатив,
- вопреки рубаям в инкрустированном альманахе.
- Поперечному встречному вскрикнуть: давай полетим
- в стратосферу, не то я пополню плеяды монахинь!
- Пусть не синяя птица, но галочка, паспортный штамп,
- зеленеющим следом на брачном бракованном пальце…
- …Что страшней: от тактильного голода сваи шатать
- или с чуждым тебе на твоей простыне просыпаться?
- Может, лучше, когда одиночество – главный звонарь
- колокольни внутри, механизм музыкальных шкатулок?
- А лилово светящийся под правым глазом фонарь
- поцелуев роднее, которых норд-остами сдуло…
- Что же выгодней мне: докрасна раскалиться горшком
- от любви, распирающей пламенем клетку грудную,
- обойти параллели и меридианы пешком
- за любимым своим, позабыв даже маму родную?
- Или, может, белее каррарского мрамора быть
- в тихой келье, где книги желтеют от света лампады?
- И носить вечный траур по участи Божьей рабы,
- а не гнаться за Солнцем? Икарам приходится падать…
- На охоту за свежей любовью бежать со всех ног
- или сбегать в продмаг за дешевым
- любовным консервом?
- Я останусь на месте, плетя свой терновый венок
- из рифмованных строчек, смотря неотрывно на север…
«Тысяча девятьсот сумасшедший год…»
- Тысяча девятьсот сумасшедший год
- выплюнул в мир меня на потеху людям,
- они, вылезая из серебристых Шкод,
- шапочным дружбанам говорят «люблю тя»
- и носят моднявые сумки «Lui Viton»,
- за пятихатку купленные на рынке.
- Я извиняюсь, но глянцевый моветон
- глохнет в наружу рвущемся львином рыке.
- Все эти шуры-муры и хи-хи-хи
- числятся обязаловкой высшей лиги.
- Хочется обратить этот мир в стихи –
- самую человечную из религий.
- Смотрят на кошельки и на паспорта,
- в душу плюя с двухтысячелетним стажем.
- Я бы молчала в тряпочку, господа,
- если бы этот мир был немного старше.
- Чтобы купить себе дорогой IPhone,
- здесь продадут и брата, и даже почку,
- а я тут ору юродивой в микрофон,
- пытаясь отбеливать черное в одиночку.
- Ищу тебя, потерянный мой камрад,
- кем бы ты ни был – Одином ли, Аствацем,
- Яхве, Ганешей или Амоном-Ра,
- где мне и как с тобою состыковаться?
- Мне показалось, ты прячешься за углом
- в каждом свежевозлюбленном мной мужчине,
- найденной в плеере каверной группе «ГЛОМ!»,
- новой подруге, приобретенном чине,
- мятой купюре в заднем кармане брюк,
- солнцем в клишейном небе Аустерлица,
- в тамбуре каждого поезда, где курю,
- но ты почему-то вечно меняешь лица.
- Мне тут одной не справиться, mon ami,
- и лучше бы мне за это вообще не браться.
- Пожалуйста, посподручней кого найми
- и вот еще… прости мое панибратство,
- но мне не под силу этот концертный зал
- заставить поверить в то, что любовь – бесценна.
- В общем, Господь, что бы ты ни сказал,
- я объявляю твой выход
- на эту сцену.
«Наступает день…»
- Наступает день,
- которого ты так боялся и не хотел.
- Ты перепробовал сотни горячих тел,
- и забыл, как целоваться на заднем ряду
- кинотеатра, видя затылочную гряду,
- а сам фильм – закадровым отблеском в темноте.
- Наступает день, когда под ногами – своя земля,
- и тебе решать, кем ее населять,
- только ты победителем вышел из всех охот,
- до миллиметра просчитан любой исход.
- с губ уже не срывается даже «блять».
- Наступает день, и ты пресытился дулами амбразур,
- и своими руками, приручающими гюрзу,
- всеми кухнями мира и дорогим бухлом,
- ты по горло сыт этим обесценившимся барахлом.
- Ты так устал,
- что не вытираешь слезу.
- Наступает день, и ты уходишь пешком в Тибет,
- где никто не сумеет отдать ничего тебе,
- никаких сердец, долгов и отцовских фирм.
- О тебе снимают документальный фильм
- без твоего участия,
- судачат о замечаниях в первом классе,
- а ты сидишь на Кайласе,
- трогаешь небо
- и думаешь: «Здравствуй,
- Счастье»
«Я очень страшное поняла тут…»
- Я очень страшное поняла тут: вся жизнь равняется слову «жди». Ты ждешь, пока остывает латте, ты ждешь, пока не пройдут дожди, пока не выставят за экзамен, пока родители не придут, пока не выищешь ты глазами любимый абрис в седьмом ряду, пока мобильник не загорится таким, таким долгожданным «да». Неважно, сколько тебе – хоть тридцать, ты ждешь чего-то, кого – всегда. Я буду ждать твоего приезда так, как подарков не ждут уже, ты сам – подарок, ты сам – фиеста в несуществующем этаже. Я буду ждать тебя – может, годы, а может, правильнее – года? так, как у моря не ждут погоды, так, как с победой не ждут солдат. Секунда – день, а неделя – месяц, полковник ждет от тебя письма, прими, как данность, меня, не смейся – заожидаюсь тебя весьма. Неважно, с кем ты, неважно, где ты, кого целуешь по вечерам, ты будь, прошу, потеплей одетым и будь сегодня, как был вчера. Я жду тебя, как не ждет зарплату до денег ушлая молодежь!
- Я очень страшное поняла тут:
- ты точно так же меня
- не ждешь.
«Пожалуйста, продолжай меня…»
- Пожалуйста, продолжай меня,
- как конспект –
- своим медицинским почерком
- неразборчивым,
- кардиограммной лентой длиной в проспект.
- Помнишь, ты поднял меня
- у обочины?
- В какой-то из жизней
- я точно была – тетрадь,
- начатая с красной строки за здравие.
- Меня решили на листики разодрать,
- по-школьному наслаждаясь своим
- бесправием.
- Ты можешь меня оставить
- в своем столе –
- практически нетронутой, непродолженной,
- какой-нибудь дурацкой, неподытоженной.
- Ты знаешь, а тетради
- живут сто лет…
- Пиши во мне
- быстро, как в наладоннике –
- хореи, амфибрахии, ямбы, дольники,
- гостайны, телефонные номера
- и возвращайся снова, как бумеранг.
- Я никуда не денусь, лежащей в ящике.
- Пожалуйста. Продолжай меня
- в настоящее,
- теряясь в моих суждениях
- и мирах…
«Камеру сердца даёшь на съём…»
- Камеру сердца даёшь на съём –
- крест превратился в плюс.
- И я по горло стою в своём
- море по имени
- Блюз.
- Скажи, вдвоем бесконечны мы,
- как мебиусовский лист.
- Недолюбовь во время чумы.
- Аспириновый Принц
- и Лис.
- Там Роза ждет тебя под стеклом,
- планета срезает круг…
- Но знаю я, что тебе не влом
- стоять на моем
- ветру.
- И твой выстреливающий зонт –
- пушечный залп холостой,
- собой дырявящий горизонт,
- сегодня еще пустой.
- Перрон – практически эшафот. Советуешь не смотреть,
- как поездовый большой живот съедает тебя на треть.
- Я взглядом стрелки переведу – острые, как кинжал
- на турецком базаре в седьмом ряду;
- как будто не уезжал.
- Твой поезд курит, как паровоз. Тонет вокзал в слезах.
- Да будет Питер –
- страной Оз
- в карих твоих глазах.
«В каждом трамвайном хаме…»
- В каждом трамвайном хаме
- есть сердце.
- Оно гниёт.
- Я буду тебе стихами,
- в отличие от Неё.
- Как аспирин для стебля
- диковинного цветка.
- Викторианской мебелью,
- прославленной на века,
- обставлю наш дом, который
- из желтого кирпича.
- Поставь на закачку в торрент
- меня.
- Пей имбирный чай.
- Расхристывай цветоложа.
- Разбрызгивай ДНК –
- все показания – ложны,
- а красная нить – тонка,
- но вяжет нас пуповиной.
- Пей Каберне Совиньон.
- Я буду твоей половиной,
- в отличие от Неё.
- Кашляю. Пью прополис,
- рисую карандашом.
- Скоро ты вскочишь в поезд.
- И будет
- всё
- хорошо.
- Пусть меня переедет Хаммер,
- если любовь – враньё.
- Спаси же меня стихами –
- так, как спасал
- её.
«Господи, мне бы только обратно – отроком…»
- Господи, мне бы только обратно – отроком,
- вернуть 17 кадров моей весны,
- а те, что мне еще попадутся под руку,
- вырастут зубками мудрости из десны.
- Чтобы он звонил мне как можно чаще и –
- улыбаться, улыбаться, как Гуинплен,
- чтобы сердце тахикардическое, стучащее
- поднимало меня с колен.
- Господи, сделай так, чтобы в нашей повести
- ничего не закончилось к мартобрю.
- Я не знаю, с кем он там едет в поезде,
- просто он не курит, а я курю.
- Когда он приедет, я ему так и выпалю:
- «меня зовут * * *Лиза* * * я не хочу ничего решать,
- я хочу с тобой целоваться и пить Блэк Триполи
- на брудершафт».
- Господи, ну пожалуйста, тресни меня тяжёлым чем,
- чтобы страх смерти перевесил страх быть одной,
- дай мне место в сердце для каждой Сволочи,
- как животным в ковчеге когда-то Ной.
- До него меня грязно-плотно мацали,
- подпевали хором: «тадам, тадам».
- Пусть он будет мне – выход, реанимация,
- если не он – никого тогда.
- Господи, не хочу совершеннолетия,
- я хочу называться – совершенноВесна.
- Хватит уже стегать восьмихвостой плетью.
- Я больше люблю пряники,
- тебе ли не знать?
«Сигналы SOS не услышать с берега…»
- Сигналы SOS не услышать с берега
- твоих морей.
- И не открыла я тебе Америку,
- ты мне – дверей.
- Я для тебя её реминисценция,
- как ярлычок.
- И в сердце лопнет градусник по Цельсию –
- так горячо…
- Оно как Солнце, и чернеющими пятнами
- затемнено.
- Быть третьими, четвертыми и пятыми
- равно быть мной.
- И я прекрасно видела зелеными
- глазами вас.
- Вы показались в пух и прах влюбленными.
- Разбитых ваз
- полно на всех моих к тебе дороженьках.
- Я – ноги в кровь,
- все наверстать желая, что непрожито!
- Не в глаз, а в бровь
- ты метишь электронными курсорами
- заместо стрел.
- Вас лишь воспламеняли ссорами
- на том костре,
- в котором не гореть мне, не раскручивать
- земную ось.
- Когда я демонстрирую, что круче я,
- ты смотришь сквозь
- на эти губы, да глаза зеленые –
- они нужней.
- Я вместо губ твоих пью молоко топленое –
- оно важней.
- Всех Дон-Кихотов перемалывает мельница
- в своей груди.
- «…и это вряд ли уже изменится».
- Три.
- Два.
- Один.
«Ну, привет…»
- Ну, привет.
- Если помнишь меня еще ты:
- с изрисованною шпаргалочками рукой,
- без макияжа. По скромным моим подсчетам,
- ты единственный, кто помнит меня такой.
- Ты был первым,
- меня окрестившим сказкой.
- И смотрел в мое не раскрашенное лицо.
- Я носила тогда
- старую водолазку,
- конский хвост и невидимое кольцо.
- Сколько лет прошло
- за спинами тихой сапой?
- Пробежало, как переменный ток?
- Ты всегда появляешься более чем внезапно –
- тот, кто выдумал нас,
- в писательстве знает толк.
- Я ношу кольцо –
- Садовое –
- на мизинце.
- И верчу любой его станцией как хочу.
- Только разве могут преобразиться
- эмбрионы когда-то забытых чувств?
- Мы крутые теперь.
- Обсуждаем ядерный выброс,
- предпочитая темному пиву морс.
- Ну, а ты ни при чем.
- Ты, наверное, просто вырос,
- перейдя из раздела сказок к журналам Forbes.
Злое
- Ты будешь висеть на плакате,
- я буду висеть в петле.
- Не выгорит afterparty.
- Оставь сигарету
- тлеть
- вывернутым
- конфоркам.
- Пусть будет
- огонь и дым.
- Федерико Гарсиа Лорка
- был убит
- молодым.
- Езжайте в Сантьяго-де-Куба,
- там хорошо
- вдвоем.
- Там самые тонкие губы
- увеличивают
- объем.
- Плевать на металлоискатель,
- возьми с собой
- пистолет.
- Ты будешь лежать в плацкарте,
- я буду лежать
- в земле.
Команданте
- Твой Команданте все раздарил и уехал к морю,
- сидит и курит свою изгрызенную сигару.
- Волк-одиночка?
- Японский хикикомори?
- Да ты и сам найти синонимов смог бы пару.
- И здесь не то чтобы всем браслеты, а мне вериги,
- не то чтоб всем золотые горы,
- а мне два гроша.
- Молчать с тобою дороже всяких гортанных криков,
- не-мой хороший.
- С тобой бы ехать туда, где паспорт, билет и виза –
- не важный нынче аксессуар, а бумажный мусор.
- Голосовать перелетным стаям.
- Читать лав-изы,
- качать на плеер полифонических новых музык
- от исполнителей Шума Волн
- и Морского Ветра.
- Я там была, и сама с собою вела беседы,
- с собою чокаясь субтропических фруктов цедрой,
- и было круто. И было сладко. Тебе всё это
- я бы спела не хуже, чем Данте для Беатриче,
- но по канону мне
- присуждены роли Данте.
- Ты не дари мне букетов роз
- и духов от Ricci.
- Я буду вечно
- твоим несбывшимся Команданте.
С чего бы?
- Если ты – кольцо, то оно – в огне, значит – буду тигр:
- видно, быстро я вырастаю из неопасных игр.
- Если я – кольцо, не рожден еще безымянный перст,
- чтоб его носить, не умеючи обходиться без.
- Если мы – кольцо, то такое, что не составит круг:
- навидалась я этих новых мод на витринах рук.
- Так с чего бы вдруг?
«Мы плохо учили прошедшего времени правила…»
- Мы плохо учили прошедшего времени правила,
- хотя выпускались оба с дипломами красными.
- Дорога назад меня и тебя за край вела
- на три неизведанных буквы
- в далёко «прекрасное».
- Попробуй списать, с зарубки на сердце – шпаргалочки
- контрольную по прошедшему и настоящему.
- Довольствуйся тройкой, поставленной только для галочки.
- Ошибки мои
- вчера показали по ящику.
- Такой черно-белой «Радуге» старой.
- Помехами.
- А где-то за окнами выли сирены полиции,
- гоняясь за голубями и неумехами.
- Остались, как были –
- бездействующими лицами.
- В пьесе, которая не разойдется билетами,
- первополосной статьей театральных журнальчиков…
- Содрав до крови
- свои ноги твоими штиблетами,
- я добралась до звезды
- через тернии мальчиков.
- Мой больше уже не хороший, давай по-хорошему
- тетради о прошлом зароем вот тут, под березками.
- Дороги заполнятся легшими замертво кошками,
- упившимися до отвала
- мышиными
- слезками…
«Мой корабль машет белым флагом в твоем порту…»
- Мой корабль машет белым флагом в твоем порту,
- хочет сдаться на милость, милостыню не просит.
- Я кручу штурвал, как чупа-чупс во рту,
- как заправский моряк, себе продымивший проседь.
- Ты просил сочинить письмо про житьё-бытьё?
- Я макаю перо в перерезанное запястье
- и пишу тебе: заканчивается питьё,
- потому что вчера побывали у черта в пасти,
- где вода к полудню становится кипятком.
- Капитанская бескозырка висит на юкке.
- По песку там передвигаются лишь бегом.
- Мы с тобой, видать, отдыхаем на разном юге.
- Море мне доверяет секреты, один помог –
- например, проехать меж Харибдой и Сциллой.
- Так, тряхнуло раз, и китель слегка промок.
- И не шли голубей для писем: на них бациллы.
- Бог раскручивает юлою земную ось:
- у меня девять баллов, у тебя – на столе ризотто.
- Я приехала в крайний раз, повидаться вскользь,
- прочитай, когда я скроюсь за горизонтом.
- У меня по жилам градусницкая ртуть
- от того, что вокруг одни дураки и дуры.
- В первом классе я, помню, склеила паспарту,
- а сегодня он треснул по швам от литературы,
- той, что тебе все недосуг прочесть…
- Потому что сложил ты руки, да нос повесил.
- Капитан, никому пока не отдавший честь,
- отправляется к новым портам, городам и весям.
«Я все еще помню…»
- Я все еще помню
- твои лохматые,
- твой черный в чашке с отбитым краем,
- твои разбросанные измятые
- по всей берлоге.
- My candles are crying
- for you. Гашу по тебе вторую,
- по фотографиям мышкой клацая,
- тебя немного себе ворую
- по чуть надтреснутой декламации.
- В твой твердокаменный пирс портовый
- мой океан
- разобьется
- брызгами.
- Мои с накрашенными в бордовый
- скучают так по твоим
- обгрызанным,
- и по лохматым, и по измятым,
- что упорядочить западло.
- Да будет чай для тебя – с мятой
- и бездорожье твое светло.
- Мои разбиты напропалую
- войска, и конные стали
- пешими.
- Нет, не люблю тебя.
- Не целую.
- Тебя довылюбить
- не успевшая.
«За улыбки…»
- За улыбки,
- Человек,
- спасибо,
- что не тают снегом прошлогодним.
- Как поют… «Плацебо» ли? «Пласибо»?
- Every me and every you* * *, негодник.
- С кем бы мы ни перецеловались,
- с кем бы под будильник ни проснулись –
- это все такая, к черту, малость,
- в точке перекрестка
- наших улиц.
- Прожигая небеса из ситца
- сигаретой с ароматом мая,
- я ношу тебя железным сердцем
- под одеждой,
- на ночь не снимая.
- Это не про нас писал Замятин.
- Нету «Нас»,
- Есть Я.
- И Ты.
- И Ветер
- между нами,
- и следы от вмятин
- на машине, дремлющей в кювете.
- Мы стоим над пропастью
- и смотрим,
- как руины красятся рассветом.
- Что за этим тридевятым морем –
- нам еще лишь предстоит
- разведать…
- Мы – как черный чай с лимонной долькой,
- крепкий, потому что стали старше.
- Человек,
- нас связывает столько,
- что забыть подробности –
- не страшно.
Аствацатуризация
На край ночи
- Вперед, за Луи-Фердинандом Селином,
- в окрестный спешить магазин.
- Мой путь будет труден, мой путь будет длинен,
- но сплетни баб Люд и теть Зин,
- а также косметика от Орифлэйма,
- что пудрит мозги вместо щек,
- остоебенели. Хочется слэма, и амаретто еще
- с каким-нибудь умным очкастым преподом,
- затраханным студентотой,
- себе возомнившей на парах свободу.
- Хочется, знаешь, простой
- беседы, растекшейся по Иггдрасилю
- мыслью, чье имя – экспромт,
- вместо рассказов, что мы не просили,
- как по Думской шатается сброд,
- что за VIP-места отсосать у охраны
- без инсинуаций готов.
- А я на могилу разрушенных храмов
- бросаю букеты цветов.
- Грущу, улыбаясь на тридцать два зуба,
- гранитом науки слегка
- покоцанных… Выбежать ночью в грозу бы,
- Мне жизнь на размер велика.
- Читать бы взахлеб вам верлибры под кленом,
- от критики млеть втихаря…
- Назло всем ветрам и взаимно влюбленным
- быть мной, честно Вам говоря…
- цветаевски-львино,
- ахматовски-пряно
- была я, и есть, и гряду.
- Скажите мне прямо…
- Скажите мне прямо, где встретимся мы:
- я приду.
- Прошу вас, возьмите меня на край ночи!
- Замылен зашторенный взгляд,
- мой институт – как подвыпивший отчим
- с Хугартеном, будь он треклят.
- Мужчина быть должен почти небожитель,
- не с пивом в руке, а с мечом.
- В глазах я прочту, Вы словами скажите,
- а я буду ждать, за плечом
- у Бога нависнув проржавевшей тучей,
- читая его дневники…
- Меня ничему эта жизнь не научит,
- и руки, как ветки, тонки,
- не смогут без временных заключений
- в объятия, будто в тюрьму.
- Но Вы не прописывайте лечений
- безумию
- моему!
- Назначьте мне встречу за чашечкой кофе
- от инфраструктуры вдали:
- ведь только в антракте и только в плей-оффе
- решаются судьбы Земли.
- Вы старше на жизнь, этажерки трактатов,
- на сотни целованных губ…
- Я, верно, кажусь Вам немного поддатой,
- в квадрат возводящей и в куб
- хронику первых своих впечатлений,
- слепых, как рождённый щенок,
- Из всех совершенных в миру преступлений
- нам будет оно
- прощено.
«От дождя Вы спасались на горизонте…»
- От дождя Вы спасались на горизонте,
- ведь людей, как карты, тасует город.
- Я бы Вам одолжила свой старый зонтик,
- только я головные ношу уборы,
- потому что не сахарная. Не таю.
- Вами сотни болеют, как диабетом,
- эсэмэсок пускают вдогонку стаю…
- И зачем я Вам говорю об этом.
- Я поеду в последнем ночном плацкарте
- в город, где Вы только что побывали.
- У меня с собой самобранка-скатерть –
- поездовый чай и головка «Свали».
- Вас безмерно много, а мне все мало.
- Я ношу за пазухой Вашу книгу…
- В ресторане к какому-нибудь бокалу,
- из которого пили, губами приникну;
- Площадями, сотнями старых улиц,
- по которым ходили, пройду и вспомню,
- как обычно Вы ходите – чуть сутулясь,
- и, конечно, никем до конца не понят.
- Я хочу Вас понять, как систему знаков,
- как особо сложный прыжок в паркуре.
- Каждый день одиночества одинаков,
- если мы не болтаем на перекуре.
- Вы уходите в ливень, мне оставляя
- от ботинок следы, что лежат, как мины.
- Из таких-то жанров эпистолярных
- хорошо растапливают камины.
«Представляю себя на Вашем нагретом месте…»
- Представляю себя на Вашем нагретом месте.
- Это несложно. Я тоже слегка публична.
- Когда ко мне у поклонников что-то есть, я
- уже научилась отлавливать их с поличным.
- Загораются щеки, как шапка горит на воре,
- губы ни целовать, ни сказать ничего не могут,
- поэтому их закусывают при разговоре
- с Вами, пьянящим, будто коньячный мокко.
- Банным листом прилепившись на общей фото
- с Вами, ее отделают под икону.
- Поцелуи с другими у них вызывают рвоту,
- Вы остаетесь непройденным Рубиконом,
- книгой, в которой выдрана по-большому
- глава в середине, попробуй-ка догадайся,
- «что-где-когда»… И поздно хлестать боржоми,
- если уж почки давным-давно в унитазе.
- Дарят нам рукописи, зовут в дорогие кофе –
- хаусы, шопы, пати, свои концерты.
- На большинство мне откровенно пофиг.
- Да и я, вероятно, не стою для Вас ни цента.
- Но главный их фэйл – Вас чествовать как кумира…
- Если б Вы, скажем, стали персоной века
- и обросли фанатами на полмира –
- я продолжала бы видеть в Вас
- Человека.
«Черно-белым кино промелькала и кончилась жизнь…»
- Черно-белым кино промелькала и кончилась жизнь,
- затаила дыхание, чтобы обратно начаться;
- в артобстреле событий,
- под криком гортанным «Ложись!»
- я лежу – пыльнокнижный,
- такой грибоедовский Чацкий,
- заключивший в себе отголосок еврейских кровей
- с рыжиной, что мне Богом дана и меня не покинет,
- Окуджавой воспетый в балладе слепой муравей,
- создающий себе каждый месяц по новой богине.
- Посчастливилось мне,
- что с нуля создавать не пришлось
- в этот раз, что расставил над «i» все значки диакритик.
- Нет, Пизанскою башней земная не рухнула ось,
- тут скорей Минотавр заблудился в своем лабиринте
- и не может пойти покурить бабье лето взатяг,
- в ариадниной нити нестриженым путаясь ногтем.
- Имя мне – Легион, опустивший алеющий стяг,
- лаконично-спартански бросающий мне: «Мы уходим».
- Я лежу. Надо мной – Ваше небо в заплатках из звёзд,
- коих больше, чем собственно
- мной принесённых в подоле.
- Побросав пепелища ветрами расхристанных гнёзд,
- птеродактиль и птерохорей, птероямб
- и еще птеродольник
- к неразбавленной боли слетелись на эту меня,
- поселились в моем животе невегетарианском
- вместо бабочек, дохнущих максимум через два дня.
- Поздравляйте меня… Я… опять потерпела фиаско?
- Это двадцать пять лет по карманам распиханы нам,
- разорвутся карманы по швам, и никто не зашьёт их.
- На деревья из щедрых небес просыпается хна,
- на меня – седина, вот и весь мой заслуженный отдых.
- Все, чего я боюсь – это гостьи по имени «смерть»,
- заступившей порог тем, кого я считаю родными…
- И в мои восемнадцать уже не боюсь я посметь
- например, затаить между строк Ваше громкое имя.
Продолжить чтение