Читать онлайн Усатый и полосатый

Усатый & полосатый

Глава первая

Сегодня, в годовщину похорон старого знакомого, мне снова вспомнился давнишний разговор. Причина проста: я опять, как и в день нашей последней с ним встречи, закинул удочку в тот самый омут с того же берега. Теперь, издалека, подозрения дотошного химика не казались такими нелепыми, как поначалу, возникла даже мысль попытаться проверить, правду он рассказал тогда или малость нафантазировал.

Дядя Витя – мой бывший дачный сосед. По возрасту он мне в отцы годится… то есть годился, конечно: ведь вскоре после того дня его не стало. Умер так же, как жил – тихо, спокойно, никому не доставив хлопот. В семь утра как обычно вышел из квартиры, стал спускаться по лестнице, ибо лифта не признавал принципиально, и на полпути вниз отдал богу душу. Обнаружила его на площадке между вторым и третьим этажами бабка-собачница.

Мария Саввична, как многие пожилые люди, вставала вместе с солнцем и выводила на прогулку своего питомца. В то утро Боня повёл себя необычно: погулял всего с четверть часа и побежал назад, к дому, а там, во дворе, и вовсе устроил безобразную сцену. Спаниели славятся своим добродушием, и хозяйка была просто шокирована, когда её лохматый любимец ни с того ни с сего злобно облаял шедших неподалёку людей. Парочка то ли вышла из подъезда, то ли проходила мимо, и никакого повода для собачьей агрессии не давала.

Они, мужчина и женщина, шагали вправо, по направлению к автомобильной стоянке, а престарелая дама с собачкой вышли из-за угла слева, от скверика. Женщина оглянулась, взяла мужчину под руку и ускорила шаг. Вот тогда и началось… Боня прямо зашёлся истеричным лаем, рвался с поводка, будто какая-то цепная дворняга, и утихомирился только в подъезде. Поднявшись в лифте на третий этаж, он, словно желая возобновить прогулку, неожиданно потянул хозяйку на лестницу. Та было поупиралась, но пёсик дёргал изо всех сил, пришлось покориться.

Спустились на пролёт, и видит бабушка: торчат сбоку чьи-то ноги в поношенных кроссовках. Она сперва решила – бомж какой-то забрёл на ночлег, надо в милицию звонить или соседского парня будить, чтоб выгнали, а то лужу напустит или чего похуже натворит. И тут Боня завыл, чего в его счастливой жизни отродясь не бывало – жалобно, тоскливо… Пригляделась Саввична, а это никакой не бомж. Михалыч это, всеми уважаемый мужчина с седьмого этажа… сидит возле трубы мусоропровода, к стенке привалился. Глаза, рассказывала потом бабуля врачам «Скорой помощи», ещё глядели, а сам уже не дышал. Пока они доехали, он и глаза закрыл.

Ни сама бабушка, ни остальные жильцы подъезда первую помощь оказывать не умели, а если б и умели, ничего бы это не дало – так им потом доктора сказали. Сердце у него остановилось, и всё.

Я о его смерти узнал не сразу и на похоронах не был, ведь соседствовали мы не домами, а дачами. В нашей семье сельским хозяйством особо не увлекаются, там бываем не каждые выходные – так, скорее по привычке, чем в охотку. Я всё больше на речке с удочкой, жена занимается клумбами своими или в ближнем лесу грибками-ягодками интересуется. Хобби наши чисто для отдыха, не более: и с моей рыбалки кошку не накормишь, и её лесные походы – баловство одно.

В тот приезд я, как обычно, на бережок, а там Виктор Михайлович сидит на стульчике своём брезентовом, на поплавок поглядывает. Посидели, покурили, побалакали и разошлись. У меня последняя рабочая неделя перед отпуском пошла, потом сборы, море… вернулся – дел накопилось, не до дачи стало, а там раз-два, и зима…

Вот и узнал лишь на будущее лето, когда его жена Ангелина Петровна, ставшая вдовой, приехала их домик продавать. Зашла к нам, посидели, помянули… тут-то и вспомнилась история, показавшаяся мне, честно говоря, немножко сказочной. Там, в речном рассказе, тоже у одного человека сердце остановилось.

«…Понимаешь, Костя, я ведь мужик не суеверный, – по-стариковски неспешно начал тогда пенсионер, – Но, согласись, что-то такое непонятное всё-таки существует, разве нет?.. Бог там, не бог, а какой-то неведомый кукловод где-то наверняка сидит и всех нас за ниточки дёргает.

Ты, допускаю, посмеёшься: типа старый дуралей плетёт тут околесицу… а я, может статься, оказался тогда, если можно так выразиться, в самом эпицентре… ну, или в непосредственной близости от места преступления!.. И ничего смешного, именно так, преступления… и теперь уверен – видел преступника, убийцу, своими глазами, и говорил с ним, вот как с тобой сейчас. Не на берегу, понятно, и без удочек…

Ты покурить не хочешь?.. Давай и я с тобой за компанию. Скажу по секрету: это моя последняя сигарета. Бросаю, ей-богу… Не веришь?.. А зря, я твёрдо решил, мне послезавтра на контрольный осмотр в больницу, лечащему кардиологу показаться, я ему обещал бросить, вот и отчитаюсь!.. И ему, доктору, обязательно расскажу это всё, а уж он пускай решает – поднимать на ноги милицию с прокуратурой или как. Кому решать, как не ему – ведь в его палате и было дело.

Да-а, вот такая там вышла история… Начну-ка я, пожалуй, с самого начала… или тебя время поджимает?.. нет?.. ну, правильно, у тебя ж выходной, а я так и вообще на пенсии… Клёва всё равно не предвидится, можешь мне поверить – видишь, ветерок-то стих совсем, к дождю идёт… так что будем развлекаться в меру сил. Рассказывать?..»

– Здравствуйте! – входя в темноту палаты, вполголоса сказал Лекарь, – Хотя, наверное, правильнее будет: «доброй ночи…»

По правде говоря, он вовсе не собирался кого-либо приветствовать и дежурную фразу произнес машинально, скорее для себя. Так уж заведено: пришел в чужой дом – поздоровайся.

С учетом времени суток, трудно было ожидать множества ответных приветственных возгласов. Если бы его привели сюда, в кардиологическое отделение номер два, или, по-простому, «второе инфарктное», сразу по приезде в больницу, здешние обитатели еще не успели бы уснуть, а сейчас – храпели вовсю, что и немудрено. Третий час всё-таки.

К семидесяти годам любой наблюдательный человек, а Виктор Михайлович относил себя именно к этой категории сапиенсов, твёрдо усваивает множество непреложных истин. Одна из них такова: совершенно бесшумно люди спят только в детстве и ранней молодости. Если, конечно, у них нет никаких ангин, аденоидов и прочей гадости, юный носик полностью проходим и горлышко не болит. А становясь постарше, все мы начинаем храпеть, кряхтеть, пыхтеть и тому подобное.

Итак, в кардиологию первой городской клиники он попал среди ночи. «Скорую» жена вызвала в двадцать два десять, около часа его расспрашивали, выслушивали, щупали пульс, меряли давление, кололи в ягодицы и вены, несколько раз записывали кардиограмму… В конце концов, убедившись в безрезультатности своих попыток восстановить сорвавшийся ритм, бодрый лысый толстяк в бордовой рубахе с огромными цифрами «ноль три» на груди и спине печально вздохнул и велел собираться. Этот врачебный вздох, как оказалось, был первым в длинной череде – похоже вздыхали при виде его кардиограммы практически все, что-либо понимавшие в делах сердечных.

В приёмном отделении все скоропомощные процедуры, начиная с расспросов, добросовестно повторили, с немногими, но существенными, по мнению больного, отличиями. Так, например, дома доктор Лекарь лежал на своём удобном диване, в уюте и комфорте, укрытый пушистым пледом, а здесь – на жёсткой клеёнчатой кушетке под желтоватой застиранной простынёй. Дома было прохладно, а здесь жарко. Дома медиков было двое – врач и фельдшерица, а здесь к нему по очереди подходили то один, то двое, то трое, а один раз и все четверо разновозрастных мужчин и женщин с врачебными бейджиками на кармашках халатов. Подойдут, пощупают пульс… «Зачем?!.. – закономерно изумлялся пациент, – Вон же на мониторе мигает лампочка и что-то пикает явно неритмично…» Пощупают, пошуршат бумажными ленточками из кардиографа, вздохнут, перекинутся малопонятными словечками типа «пролонгированный реципрокный пароксизм, полифокальная форма… элементы пируэта… консервативное купирование проблематично…», с умным видом покачают головами и снова исчезают.

Медсестёр вокруг хлопотало как минимум три, точный подсчёт затрудняла их экипировка – все девушки плотно укутаны в халаты, волосы убраны под шапочки, лица спрятаны за масками, а глаза за прозрачными щитками, как у сварщиков. По случаю пандемии поверх белых халатов персонал обрядили ещё и в полиэтиленовые балахоны. «Бедняжки, посочувствовал химик, – Это в такую-то жару!..».

В отличие от врачей, сестрички суетились по делу: одна каждые пять минут снимала кардиограмму, другая мерила давление, температуру и колола то в плечо, то в задницу, третья поставила капельницу. Приходили ещё две аналогично упакованные барышни. Лаборантка взяла на анализ кровь из пальца и вены, а санитарка сунула под простыню стеклянную утку. Больной вежливо поблагодарил, но с этим делом решил подождать – мочиться лёжа, считал он, трудно, унизительно и потому недопустимо.

К тому же в «смотровой», где его держали добрых два часа, из кондиционера ему на голову текла холодная струя, и в совокупности с духотой получался нехороший контраст.

«Ох, простужусь я здесь, как пить дать простужусь… Обидно будет заполучить какую-нибудь пневмонию именно сейчас, посреди лета, и именно здесь, прямо в больнице… – прислушиваясь к дурацкому тарахтению в груди, думал ночной пациент, – Интересно, у них такого массового внимания удостаивается каждый или только такие, как я?.. А какой я, собственно?.. С медицинской точки зрения – наверняка ничего особенного: подумаешь, ритм сорвался у очередного старичка и давление упало… инфаркта же как будто нет?.. при инфаркте должно вроде болеть?.. не болит, ни капельки, засел ком какой-то под горлом и голова кружится… хотя бывают, говорят, и безболевые формы… А с точки зрения, так сказать, личностной – тоже не супер… Ну, учёный, ну, доктор наук… так не медицинских же!»

Узнав, где всю жизнь плодотворно трудился Лекарь, все его знакомые, за редкими исключениями, начинали хихикать и подкалывать: «Неужели тот самый НИИ ХУиЯ? – обычно спрашивали его, – В натуре, кроме шуток?»

Он не смеялся и терпеливо разъяснял: неприличная аббревиатура на самом деле никогда не существовала, это чья-то выдумка, не более. На самом деле всесоюзное учреждение, представленное в республике скромным филиалом, действительно занимается химической разработкой удобрений и отчасти ядов, то есть агрономических средств против вредителей, и средств действительно ядовитых. Но ведь не отравы как таковой, чтоб нехороших людишек изводить, а для борьбы с насекомыми, грибками и прочими хворями сельскохозяйственных культур.

Если упрощённо, для дураков, эти ядохимикаты призваны защищать от вредителей всё, произрастающее на полях и дающее нам зерно, картошку и другие вкусные и полезные овощи-фрукты. Парочку эффективных составов придумал и внедрил в практику сам Лекарь, на них защитился, с них и кормился. И никакими шуточками там не пахло – пахло аммиаком, формалином да иногда навозом… Умные понимали, дураки не верили и оставались при своём мнении… да и бог с ними – что с них, дураков, возьмёшь!

Очередной флакон на штативе опустел, очередная кардиограмма пошуршала в руках очередного молодого эскулапа и ничего нового не показала. Эскулап вздохнул, пощупал пульс, теперь уже сам измерил давление и ушёл. Вернулся уже не один, а в компании двух коллег постарше.

– Виктор Михайлович, – спросил самый пожилой из них, – Ритм у вас срывается, по вашим словам, в третий раз, но раньше помогали таблетки… в стационаре не бывали, так?

– Ну да, участковая назначила давным-давно… приму пару и живу себе дальше. А разве не такое мне тут капают?

– Сейчас картина посерьёзнее. Вы говорите, приступы сердцебиения замечали довольно давно. А точнее?

– Честно говоря, я тогда и не воспринимал такие штуки всерьёз – разве это не закономерно, когда волнуешься перед экзаменом или свиданием?.. Ну, и после парилки бывало, и если пробежишься или стаканчик лишний хватанёшь…

– Скажите, а ангинами часто болели, в детстве, молодости?

– Да нет, не особенно… Бывало, конечно…

– Самого раннего детства никто, конечно, не помнит, но, возможно, мать или отец говорили… роды у матери нормально проходили, когда вы появились на свет? Я имею в виду – в каком сроке она вас родила? Беременность у неё нормально протекала?

Пациент задумался и вспомнил кое-что, чего вспоминать и о чём кому-либо рассказывать никакого желания не было. Этим «кое-чем», во что и верить не хотелось, был разговор с нею, мамой.

«…Прости меня, сыночек, – плача, рассказала она ему, уже взрослому женатому мужчине, – Я так сильно перед тобой виновата!.. Ведь ты у нас пятый уже был, а жилось в то время ох как нелегко!.. А аборты были строго-настрого запрещены, чистку делали исключительно если гинеколог назначит, по болезни, а иначе никак… Я и решила сама от тебя избавиться… Но я же не знала, что это ты будешь, а думала – ещё одна девка… ой, ну прости, я сама не знаю, что говорю… В общем, вызнала про бабку одну, говорили, будто может помочь, пошла к ней… она мне травы какой-то заварила, сказала неделю пить по две ложки три раза в день и после снова зайти, а я сразу почти всю выпила, и так меня стало корчить, думала, или сама помру, или выскочит у меня всё… Но ты молодец, удержался, не выскочил… тогда не выскочил… и я передумала, и остаток той дряни вылила, и больше к ней не пошла… думала, всё ещё наладится, а проносила тебя только до семи месяцев неполных, и родился ты как котёнок, крошечный и весь мохнатенький… не кричал даже и сосать сам не мог… И всё равно же вырос вон каким красивым да умным, учился хорошо, институт окончил, кандидат наук уже…»

Он не дослушал, заорал, выбежал, дверью родного дома шарахнул так, что окна забренчали… никогда ни до того, ни после не сказал при маме ни одного бранного слова, а в тот вечер сорвался. Извиниться потом хотел несколько раз, да так и не успел. При жизни её не успел, а теперь… поздновато теперь извиняться. И врачам лишнего знать ни к чему.

– Я родился немного раньше положенного срока. Мама говорила, по ходу чем-то болела, она не знала точно… и родила меня в семь месяцев, что ли… А какое это имеет значение?

Люди в белых халатах переглянулись, и старший со вздохом пояснил:

– Кое-какое значение имеет. Это бывает далеко не у всех людей, рождённых недоношенными, но бывает. Мама ваша, вполне вероятно, перенесла краснуху, корь или гепатит в лёгкой форме. И от этого у плода, то есть у вас, по-видимому, возник дефект проводящей системы сердца: основной нервный узел, где зарождаются импульсы, сформировался не совсем правильно. И проводящие пути тоже слабоваты. Пока были молоды, сердечный автоматизм держался, с возрастом пришли проблемы, а сейчас мы имеем то, что имеем. Ритм мы вам, разумеется, так или иначе восстановим, а в дальнейшем…

– Простите, доктор, что значит «так или иначе»? Как это – иначе?

Пожилой кардиолог опять терпеливо вздохнул.

– Вы о кардиоверсии или дефибрилляции когда-нибудь слышали?

– Кое-что слышал, конечно, но…

Тут Лекарь наконец понял глупость своего поведения и остановился. С ним говорят специалисты, профессионалы, а он…

– Прошу прощения. Конечно, делайте всё, что считаете нужным.

– Сделаем, не сомневайтесь. Начнём с капельниц, укольчиков, таблеточек, а если не поможет, тогда и поговорим более предметно. Ну а в дальнейшем, вероятнее всего, вашему сердцу понадобится помощник. Я имею в виду вживление электронного кардиостимулятора. Вот сюда, – доктор ткнул пациента пальцем под левую ключицу, – Подошьём миниатюрный аппаратик, в левое предсердие и желудочек введём электроды… Всё понятно? Возражений, надеюсь, нет?

Понятно было не всё, но возражений у Лекаря не было. Было чувство обиды и несправедливости. Ох, мама, мама…

Голова кружилась, ноги держали слабовато, но от перевозки в другой корпус на пандемической коляске он отказался. Лезть в красный кокон с прозрачным пластиковым куполом и ехать, как в гробу?.. Нет уж, увольте. Лучше пусть слабыми, но своими ногами под присмотром той самой санитарки, со стеклянной уткой.

Во втором инфарктном ждала новая порция медицинского внимания. Дежурный врач, женщина средних лет с красными от недосыпания глазами, измерила давление, посчитала пульс, покачала головой, задала ставшие уже привычными вопросы, выслушала его ответы, вздохнула, послушала сердце, снова вздохнула и велела молоденькой симпатичной медсестре положить «новенького» в «аритмическую».

– Куда? – не поняла сестра.

– В двенадцатую, куда же ещё, – ещё раз устало вздохнула врачиха, – Там же сегодня освободилось место, – и напутствовала: – Постарайтесь уснуть. Спокойной ночи.

– Спасибо, и вам того же, – химик поклонился и побрёл в указанном сестрой направлении, вглядываясь в слабо различимые номера на дверях «спальных помещений». Идти пришлось метров пятьдесят. Вот и она, двенадцатая, последняя слева.

Глава вторая

– Здравствуйте!.. – не ожидая взаимности, вежливо сказал новенький, – Хотя вернее, пожалуй, будет «Спокойной ночи»?

Как ни странно, его обращение не осталось без ответа, даже нескольких.

– И вам не хворать, – прозвучало справа, где что-то смутно светилось – как оказалось, телефонный экранчик, – А насчёт спокойствия – это уж как повезёт. Вы не стесняйтесь, проходите. Свободная койка прямо по курсу, под окном. Если не видно, можно включить свет.

– Какой там… кха-а-а… покой… – прохрипело из дальнего угла слева, – Здоро́во, кха-а, кх-ха… Не, света не надо… кха… Иди прямо, не промахнёшься… только там стол и стулья, смотри не запнись… Скоро все успокоимся… Твой предшественник, тот быстро… ага… Кхр-кха-а…

Ещё двое обитателей «мужского спального помещения номер двенадцать», как следовало из таблички на двери, от слов воздержались, ограничившись храпом – из ближнего левого угла погромче, с середины комнаты потише.

– А можно туда, в угол за вами? – поинтересовался Лекарь у подсвеченного, – Или там занято?

– Сейчас узнаете, – обладатель средства связи хохотнул и поднял прибор, осветив возвышающуюся на левой угловой кровати тёмную гору.

Очевидно, там лежала укрытая с головой серым казённым одеялом человеческая туша. И, словно по его команде, гора продемонстрировала признаки жизни: оттуда донесся специфический звук, не позволявший усомниться: под одеялом кто-то мощно, протяжно пёрднул.

Темнота в помещении казалась кромешной лишь на первый взгляд. Два обширных окна впускали с улицы неяркое мерцание далёких фонарей, и пройти к месту, где кто-то «быстро успокоился», удалось легко. Свободная кровать размещалась прямо под левым окном, а обе оконные створки были широко открыты, за что новенький мысленно поблагодарил кого-то предусмотрительного. Правое окно, над серой горой, закрыто наглухо, но открыть его, не потревожив спящего толстяка, не представлялось возможным.

Судя по расположению подушки и прикроватной тумбочки, ложиться прибывшему следовало головой к серому соседу, но спать в таком положении было бы попросту опасно для жизни: гора заколыхалась и снова протрубила. Густо потянуло сероводородом.

С другой стороны тяжело дышал, хрипел и булькал кашляющий пессимист. Лекарь прикинул, выбрал меньшее из зол и переложил подушку – пусть лучше рядом кашляют, чем воняют.

Пружины под толстяком натужно проскрипели, он перевернулся на другой бок, охнул и выдал новую порцию кишечных газов.

– Ах, так же твою мать!.. с чувством высказался подсвеченный, – Когда ж ты, блин, лопнешь наконец, обжора вонючая?.. Нет, ну вы подумайте: весь день жрать и жрать, а потом всю ночь бздеть! И окно открыть не даёт, скотина – сквозит ему, видишь ли!

Будь на месте возмущённого пациента кто-либо из сотрудников института удобрений, учёный не преминул бы поправить: «Слово «обжора» – общего рода, и применительно к мужчине правильнее будет «вонючий». Однако затевать филологическую дискуссию не стал: ситуация не та. Лучше попытаться выполнить врачебную рекомендацию – поспать.

Увы, заснуть новоприбывшему в эту ночь так и не удалось, и не только из-за разнообразных шумов с запахами. Даже к неприятному трепыханию собственного сердца он почти привык. Но через открытое окно в отравленную атмосферу «двенадцатой», помимо свежего ночного воздуха, проникало кое-что ещё, вернее, ещё кое-кто. Москитные сетки на больничных окнах не предусмотрены, и окрестные комарики с довольным писком устремились на дармовое угощение. Спящим проще – их кусают и зудят над ухом, а они не слышат и не чувствуют, но если человек не спит, то и одно, и другое здорово раздражает.

Начало светать, сытая мошкара убралась восвояси, взрывы на одной соседней койке стихли, немного умерился хриплый кашель на другой. Нервный погасил свой экранчик и захрапел, относительно негромко. Весь ночной ансамбль словно перешёл в щадящий регистр, и Лекарь задремал. Но не тут-то было! Под окном раздалось шарканье дворницкой метлы, откуда-то донёсся грохот опорожняемых мусорных баков, а из коридора зазвучали бодрые женские голоса, лязг и звяканье. Пришлось смириться с мыслью: поспать не дадут – уборщицы и буфетчицы заняты своим делом, важным и жизненно необходимым, а спать полагается ночью.

Болеть – занятие скучное и малоинтересное, особенно в стационаре. Дома тоже не сахар, но есть хотя бы чем развлечься: телевизор с его новостями и рекламой, жена, дети с внуками, друзья, компьютер, телефон и много чего ещё. Не заскучаешь… Впрочем, химическому доктору в первые двое суток и здесь скучать не давали. Всевозможных анализов набрали больше десятка, к тому добавились ультразвук и рентген, зонды и магнитный резонанс. Да и на банальную кардиограмму ходил трижды в первый и второй день да ещё два раза в третий, когда сердечный ритм уже восстановился.

Произошло это в одиннадцать вечера. Он готовился к очередной мучительной ночи, насыщенной храпом, кашлем, малоприятными запахами и постоянным комариным звоном. Приобретённый женой в ближайших «Хозтоварах» репеллент под названием «Тайга» был, видимо, предназначен исключительно для отпугивания диких таёжных кровососов. Городские, рождённые в бетонных джунглях и привычные к бензиновой гари, «Тайги» не боялись. Впрочем, его почти не кусали – видимо, предпочитали пациентов пожирнее.

Да, Лекарь уже был готов к очередной муке, когда что-то изменилось – он сперва и не понял, что именно. Стало легко в груди, и лишь через минуту пришло осознание: трепыхание сердца прекратилось. Оно заработало ровно, спокойно… больной повернулся на бок, укрыл от комаров голову полотенцем и проспал до утреннего визита медсестры, ни разу не шевельнувшись. Хозяин навороченного айфона и яркой полосатой пижамы Лёша Кот позавидовал:

– Ну и ну! Вот что значит – спит как убитый… я уж подумал, наш профессор и в самом деле умер!.. Вот бы мне так…

– Ничего-ничего, кха-а… – пророчески успокоил успевший сбегать на перекур Николай, – У тебя всё впереди… Помрёшь, кха… помрёшь, никуда не денешься!..

Радоваться, однако, было рановато. Сердце, четверо суток выдававшее полторы-две сотни суетливых толчков в минуту, теперь как будто разленилось. Сколько ни считал Лекарь свой пульс, больше сорока пяти не выходило. Палатный врач Семён Аркадьевич так и сказал:

– Брадикардия, конечно, лучше мерцания, но сильно радоваться я бы вам пока не советовал. Будем думать, что с вашим мотором делать дальше.

– Мне в приёмнике говорил один такой, пожилой… то есть примерно как я… Стимулятор какой-то, да?

– Ну да, и я с ним целиком и полностью согласен. Кардиостимулятор для вас, пожалуй, оптимальный вариант. Только с этим придётся немного подождать.

– Долго?

– Сейчас записываем на будущее полугодие. А пока ещё денька два-три подержим вас здесь, подкрепим, подберём препараты, чтобы гарантировать от повторного срыва. На работу, надеюсь, не торопитесь?

– Я уже на пенсии, доктор. Отработал своё.

– Дача есть?

– А как же!

– Грядки, огородики?.. Огурчики-картошечка?.. Банька со всеми вытекающими?

– Естественно, как же без них, родимых…

– Забудьте. То есть ездить туда, конечно, можно и нужно, но единственно ради свежего воздуха, не более. Пахать на себе я вам запрещаю – как говорится, властью, данной мне Минздравом… Ку́рите?

– Есть немного.

– Хотите жить – бросайте. Следовать примеру во-от этого вашего соседа, – кардиолог кивнул в сторону пустующей по случаю очередного перекура койки Николая, – Не советую. Между прочим, он как раз на дачной стройке и надорвался. На отёк лёгких вышел, еле вытащили. Слышали его кашель?

– Его и глухой услышит…

– Вот-вот. И это чепуха по сравнению с тем, что звучало при поступлении. Но ведь дымит, хулиган, как паровоз… Ну что тут скажешь… каждый – хозяин своего здоровья, а хозяин, как говорится, барин. Знаете, сколько ему лет?

– Да уж побольше моего…

– Ошибаетесь, дорогой Виктор Михайлович, ошибаетесь. На десяток годиков меньше. А смотрится глубоким старцем… Вот так. Поэтому не уподобляйтесь, не уподобляйтесь.

Вот так… внешность обманчива, и считавший себя на фоне большинства обитателей «двенадцатой» едва не юношей Лекарь оказался самым возрастным. Ярый курильщик Коля Бурлаченко не дожил ещё и до шестидесяти, «человек-гора», лысый одышливый обжора и вонючка Володя Круглов – и того меньше. Даже отличавшийся самым звучным храпом Яша Хорбин, хоть и седой, сгорбленный и с трудом переставлявший отечные ноги-тумбы, на поверку вышел младше доктора химических наук. Самым молодым среди них, естественно, был не расстающийся с телефоном Лёша: ему не было и сорока.

Храпуна потише – длинного как жердь синюшного Славу Минько, такого же как и Николай, ярого курильщика неполных шестидесяти лет, после обхода выписали. Тогда-то в палате и появился он, ещё один сравнительно молодой, тридцати пяти лет от роду, и тоже Лёша. Мужчина и фамилию носил очень похожую – Котов, поэтому сёстры, чтобы не путать двух Алексеев при раздаче лекарств, сразу же прозвали первого из них «полосатым», а второго «усатым».

Усы поступивший имел действительно знатные – пышные, как у легендарного командарма первой конной Будённого, только не чёрные, а рыжие. В остальном ничем особенным не выделялся: рост немного выше среднего, не худой и не толстый, даже волосы на голове самые обыкновенные, русые.

Алексей-первый в этом смысле отличался от своего тёзки разительно – высокий, статный, яркий брюнет, в прошлом, как он не преминул похвастаться, капитан команды области по волейболу. И по лыжам норму мастера выполнял, и штангу тягал неплохо, и плавал, и боролся, и боксировал. Оттуда, от спорта, и пошли эти чёртовы перебои в молодом здоровом сердце…

Хвастался «полосатый» без устали. И дом-то у него шикарный, и жена красавица, и дети умницы, и машина – «Лексус» последней модели, и бизнес процветает, и денег куры не клюют… Крутой, одно слово. Между прочим, и усы у него имелись – аккуратная тонюсенькая полоска, и её Лёша ежеутренне тщательно подбривал перед зеркалом умывальника, благо его место всего в метре от общей для всей палаты раковины. Бизнесом своим «полосатый» руководил даже отсюда, из больницы, с помощью верного айфона.

Как выяснилось, в числе прочих доходных дел Кот владел извозной фирмой с сотней грузовых машин, и всем его работникам, а особенно шоферюгам, доставалось от хозяина, что называется, по первое число. Все передвижения каждого авто отслеживались на экранчике, и горе тому, кто осмеливался на «левую» ездку либо незапланированную стоянку.

– Ну, и зарулил бы парень на минутку куда-нибудь, – добродушно подтрунил однажды общительный Лекарь, – Зачем вам этот контроль? Себе любимому нервы портить…

– Себе?.. Не-ет, себе я нервы не порчу. Исключительно чужие. Я им, козлам, не для того нехилые бабки плачу, чтоб они меня разводили!.. Сразу гоню в шею, с штрафников ещё и взыскиваю, а для особо умных есть и особые методы, – пояснил бизнесмен свою кадровую политику, – Так ещё батя меня учил, а он в этом разбирался. Классный он был чувак, и усы, между нами говоря, вот у кого были по-настоящему шикарные!..

– Как у нашего Алексея?

– У этого?.. – презрительно хмыкнул «полосатый», – Куда ему!.. Вы, Михалыч, судя по возрасту, Мулявина должны хорошо помнить?.. из «Песняров» который?.. Так у моего бати похожие были, даже покруче…

После этих слов наблюдательный химик краем глаза уловил какое-то движение и оглянулся. Так и есть: лежащий под капельницей «усатый» пристально смотрел на тёзку-хвастуна. Смотрел не отрываясь, с каким-то странным выражением, словно только что услыхал нечто очень важное…

– Простите за нескромный вопрос, – переменил тему Лекарь, – А почему бы вам, человеку обеспеченному, не отселиться из общей палаты в одноместную, на двоих хотя бы? По-моему, их у нас в отделении две или три… За деньги же наверняка можно, или я чего-то не понимаю? Зачем терпеть наши храпы, комаров и это Вовкино… гм… амбре?

– А вы разве не видали там на дверях таблички «для ветеранов войн»? И, по закону подлости, сейчас этих ветеранов тут с избытком. Ничего, потерплю, мне всего три капельницы осталось, и адью. Дальше нюхайте вашего Вову сами.

В Алексее-втором Лекарь неожиданно обрёл компаньона. Сам он давным-давно, после первого же сердечного «звоночка», взял себе за правило ходить пешком как можно больше, и практиковал две обязательных прогулки в день, утреннюю и вечернюю. Дома вставал в шесть тридцать, ровно в семь спускался со своего седьмого этажа по лестнице, намеренно игнорируя лифт, и в любую погоду сорок минут добросовестно вышагивал туда-сюда по дорожкам ближнего парка. Вечерний моцион начинался не так строго по времени, зато гуляли вместе с женой, совмещая пользу движения с приятностью общения. Может быть, благодаря такому образу жизни ему и удавалось сохранять подвижность тела и ясность ума?

Компания для вечернего гуляния возникла как бы сама собой. Старейшая городская клиника состояла из доброго десятка зданий разных лет постройки, от памятников архитектуры до современных, и занимала целый городской квартал, обнесённый ажурной чугунной оградой. По территории гулять неинтересно, и химик решил обойти больничный городок по периметру. Съев на ужин постную пшённую кашу, вышел из старинного двухэтажного особняка, где размещалось «инфарктное» отделение, направился к воротам и заметил усатого. Тот стоял у задних дверей хирургического корпуса спиной к идущему, узнать его можно было исключительно по усам. Алексей, похоже, кого-то ждал.

Доктор наук проходил мимо, не собираясь проявлять любопытство – мало ли какие дела у соседа по палате… может, кто знакомый лежит тут, лечится… Из двери вышла светловолосая женщина в розовом медицинском костюмчике и повисла у Лёши на шее. Лекарь, деликатно отвернувшись, проследовал дальше, не имея ни малейшего желания лезть в чужую жизнь. Чужая жизнь, однако, влезла сама: через несколько минут приметные усы показались справа. Сосед догнал, пошёл рядом.

– Прогуляться решили, профессор?

– И да и нет, Лёша. Я не профессор, но с прогулкой вы не ошиблись. Движение – жизнь, не так ли?

– Так-то оно так, но тогда откуда берутся загнанные лошади?

– Ха-ха, это вы верно заметили… хотите составить компанию?

– Если не возражаете, я бы прошёлся с вами, а то одному скучно.

– Возражать не буду, в компании веселее. Н мне показалось, вы не очень-то скучаете… простите, не имел в виду…

– Бросьте, это совсем не то, что вы могли подумать. Сестра у меня здесь работает, в хирургии.

– Операционная?

– Родная.

– А-а-а… Понятно. А гулять вам уже можно? Мне-то доктор разрешил – говорит, после восстановления ритма это только на пользу, если не спеша.

– Я не спрашивал, но, думаю, и со мной ничего не станет, особенно не спеша. Здесь, конечно, улица, шум и выхлопные газы, но всё лучше, чем там, с Вованом да Коляном – один пердит, другой кашляет…

– Согласен, в этом смысле наша палата – не самое приятное местечко. Один давит на уши, другой на нос. Уши хоть заткнуть можно, а дышать-то надо… Хотя мне, честно говоря, по жизни встречались ароматы и покруче.

– Но вы же как будто научный работник…

– Науки, они разные бывают. Я, знаете ли, агрохимик, и в моей лаборатории иногда никакая вытяжка не помогала. Наш Вован, как вы его назвали, отдыхает! Тех уровней вонизма и никакому павиану не достичь…

– Вот как бывает, оказывается!.. А я, лопух, полагал, будто химики всё больше с колбами да пробирками… век живи, как говорится, век учись.

– Да, научная реальность бывает сурова и не всегда соответствует общепринятому представлению. В кино, всё конечно, красиво: светлый кабинет, микроскопы и осциллографы, хрупкая девушка в белоснежном халатике тонкими пальчиками встряхивает пробирочку с чем-то голубым или розовым, а седовласый академик вдумчиво созерцает и молвит: «Поздравляю, милая, мы с вами совершили великое открытие!..» Увы, в настоящих лабораториях чаще полумрак и пахнет не амброзией, а говном, простите за грубый реализм. А вы где трудитесь, если не секрет?

– Какие секреты… баранку кручу помаленьку. Дальнобойщик я. Международник.

– Непростая стезя. Высшая категория, я не ошибаюсь?.. Тоже своего рода профессура, да?

– Угу. Только боюсь, хана моей профессуре.

– А что так? У вас ведь, судя по свободному режиму, не инфаркт?

– Бог миловал, обошлось. Но забрали меня прямо из кабины, в самом начале рейса, и в моей конторе об этом уже знают все, кому не лень.

– Так вам надо его, бога, благодарить – случись иначе, могли из того рейса и не вернуться. А вы, получается, везунчик – жив, здоров… я хотел сказать, практически здоров. Свечку впору поставить за счастливое избавление.

– Ну да, с одной стороны вроде так. Но не богу, а напарнику.

– А с другой?

– А с другой всё гораздо хуже – мой приступ на моих же рейсах ставит если не точку, то жи-ирный вопрос. Номинально жив, здоров, а вот профессионально…

– Боитесь, медкомиссия забракует?

– Как раз медкомиссия – фигня. Я минздравовский приказ специально проштудировал, с моим диагнозом работать можно. Подлечился, реабилитацию прошёл, и вперёд.

– Так в чём проблема?

– Такие фирмы, как моя… у них подходы свои. Медицинская годность не главное. Надёжность важна, понимаете? Случилось раз – может случиться и другой, и третий… На кой чёрт им такие заморочки?

– Уволят?

– Сто процентов.

– А профсоюз?

– Международная солидарность трудящихся? Не смешите. Никто сейчас друг за друга не вступится, своя рубашка ближе к телу.

– Жаль. Но ведь сейчас не советское время, когда такими перевозками у нас занималась, если мне память не изменяет, одна на весь Союз организация «Совтрансавто»?

– Она и сейчас есть, и уже не одна. Логистических компаний пруд пруди.

– Тогда что вам мешает пойти в другую фирму?

– Международная солидарность.

– Не понял?..

– Солидарными, Виктор Михайлович, могут быть не только трудящиеся, но и наниматели. Вот, к примеру, кто-то из ваших, скажем, лаборантов проворовался или по пьянке устроил аварию с утечкой ядохимикатов, и его за это выгнали взашей… сможет он пойти в другой институт на такую же должность? Рады будут там такому горе-работничку?

– Да, с подпорченной трудовой книжкой ему было бы непросто…

– Вот я и говорю – хана моим рейсам, во всяком случае в загранку. Книжка книжкой, а есть ещё и база данных, где будет чётко обозначено: ненадёжен этот парень.

– Круто, ничего не скажешь…

– Ага. Так что придётся вспоминать молодость, пересаживаться на маршрутку или самосвал. Я начинал когда-то в третьем автопарке, рейсовый автобус водил, семьдесят второй маршрут, – Котов горестно вздохнул, – А там, сами понимаете, заработки совсем другие.

– Зато и солидарности, как вы выражаетесь, поменьше.

– Это как посмотреть… Слыхали, как наш с вами сосед – этот, полосатый… как он о своих водилах высказывается? Иначе чем козлами не называет, держит на коротком поводке, и чуть что – под зад ногой! Ещё и штрафы у него, и методы какие-то особые… Гадёныш.

– Простите, а вы с ним, случайно, не знакомы? С Алексеем этим?

– Нет, – «усатый» достал из кармана початую пачку сигарет, повертел в руках и сунул обратно, – С чего вы взяли?

Лекарь пожал плечами. Действительно, с чего? А неприязнь наёмного работника к боссу, притесняющему таких же батраков, вполне объяснима.

– Может, мне показалось… но, по-моему, сегодня, когда я возле умывальника приставал с расспросами к вашему тёзке, вы как-то на него смотрели…

– Обыкновенно смотрел.

– Обыкновенно?

– Конечно. Надо же мне куда-то смотреть, не всё ж в потолок пялиться. Ну да, особой любви у меня к таким как он, нет и быть не может… Крутой он, видишь ли… Ну и вали в крутую клинику – там и лекарства покруче, и палаты отдельные, и Вованы тамошние по-другому пахнут!

– Ха-ха-ха!.. Вот это вряд ли… А когда он рассказывал про усы?

– Какие усы?

– Он говорил, его отец отращивал какие-то особенные усы – как у Владимира Мулявина – был такой певец…

– Помню такого… И что?

– Нет, ничего. Наверное, мне просто показалось. Тем более, во времена моей молодости и вашего с ним детства такие усы носили очень многие. Мода была такая

– Да, пожалуй.

– А ваш отец?

– Что – мой?

– Тоже усач, как и вы? Или вы их себе срисовали с кого-то другого? Согласитесь, такие нынче не часто встретишь!..

– Нет у меня отца. И матери нет. Умерли они.

У Алексея в кармане пиликнул мобильный телефон, он остановился, а химик по инерции сделал ещё несколько шагов и лишь тогда, оглянувшись, заметил: собеседник стоит, держась правой рукой за левое запястье.

– Что с вами, Лёша? Опять срыв?

– Н-нет, просто перебой какой-то… Знаете, я, наверное, вернусь в палату.

– Да-да, конечно. И я тоже, на всякий случай.

– А вам-то зачем? Гуляйте спокойно.

– Нет, пойду с вами. Спокойно гулять всё равно уже не получится.

На обратном пути у хирургического корпуса Котов притормозил.

– Вы идите, а я тут, на минуточку…

– Да ничего, я подожду. Опять к сестре?

Алексей кивнул, подошёл к той же задней двери, и через минуту оттуда выглянула та же стройная блондинка в розовом костюме. Объятий на сей раз не было – брат с сестрой поговорили совсем недолго, и Алексей вернулся к химику. Женщина помахала рукой брату, поклонилась Лекарю и скрылась в дверях.

– По праву старшей считает себя обязанной контролировать мой режим, – пояснил Котов, – Спросила на посту, как дела у братца, а они меня и заложили. Она мне эсэсмэску: «А ну давай назад!..»

– Молодец, уважаю!.. А на мой взгляд она не выглядит старше вас… Что касается контроля, ничего не поделаешь – женщины все таковы. На годик всего раньше и появилась на свет, а руководит, будто вы ей в сыновья годитесь… Сигареты хотя бы не отобрала?

– У нас чуток иначе. Но похоже, да-а… – младший брат невесело посмеялся, – До обыска, слава богу, не дошло. Бог с ним, завтра специально спрошу у Аркадьича добро на променад, и никаких проблем.

Глава третья

Разговор об усах и родителях продолжился на завтрашнем вечернем моционе, и вскоре после его начала Лекарь был не рад, что завёл беседу на эту тему. После ужина, едва он подался к дверям палаты, Котов уже с разрешения врача увязался следом. С четверть часа шли молча, а потом младший вернулся к вчерашней теме.

– Вы вчера спросили, не с отца ли я срисовал свои усики?

– Ну, не так уж меня это и волнует. Если вам неприятно, можете не говорить.

– Не беспокойтесь, ничего неприятного здесь нет. То есть история, конечно, нехорошая, но жизнь назад не повернёшь.

– Может, не надо, раз нехорошая?

– Не о погоде же нам трепаться… Так вот, о моём папе. Усов он никогда не носил, а умер, когда мне было восемь лет. Точнее, погиб в аварии.

– Он был водителем, как и вы? Дальнобойщиком?

– Нет, ничего похожего. Был обычным инженером на телезаводе, и неплохо в общем жили мы… мама бухгалтер там же, он технарь, Лика… это сестричка моя, она на пять лет старше, и я. Квартиру строили кооперативную, а пока перебивались у бабушки, маминой матери. Тогда многие так теснились, не одни мы, да вы это знаете не хуже моего. Всё надеялись на лучшее – вот-вот дела в стране наладятся, и заживём по-человечески. А когда началась эта катавасия с перестройкой, завод упал, и папины-мамины надежды упали вместе с ним.

…Отец Лёшки Котова хотел только одного – жить нормально. А в то поганое время это давалось не всем, далеко не всем. Большинство плыло себе по течению, как сор по весеннему ручейку или говно по канализации… люди просто выживали, перебиваясь от одной жалкой зарплаты до другой, а Борису хотелось жить. Жить, а не выживать. И он решил поменять всю жизнь разом, огорошил этой новостью всю семью, собравшуюся на ужин в шестиметровой кухоньке. Дети и кошка, естественно, присутствовали чисто номинально, а жене с тёщей предстояло услышать не самое приятное известие.

– Всё, завтра на работу не пойду, – отодвигая тарелку, заявил Борис, – И вообще, я ухожу.

– Куда?! – вскинулась Оксана, – Ты нашёл другую женщину и хочешь нас бросить?!.. А я?.. А дети?

– О, боже! – присоединилась её мама, в своё время так же нежданно-негаданно брошенная мужем.

Им было по сорок пять и ничто не предвещало беды, когда бравый майор Бородин вышел в отставку, получил солидную пенсию и сбежал на Дальний Восток, прихватив с собой молодую красотку, ровесницу его дочери.

– Всё повторяется, как говорил Соломон… И ты туда же… как тебе не стыдно, Боря!.. Мы тебя… Ты для меня… Ох, кобели вы, кобели…

– Стоп! – оборвал зять назревающий скандал, – Тихо. Собак не трогать!.. Во-первых, Соломон этого не говорил. Во-вторых, я тоже.

– Но ты же сказал, что уходишь?..

– Ну да, сказал. А вы не дали мне договорить и приняли муху за слона. Я с завода ухожу, понятно?.. С за-во-да!.. А тебя, солнце моё, и вас, мама, я бросать не собираюсь. И детей, само собой. Вы мне ещё пригодитесь.

– С завода?.. – Оксанины глаза снова наполнились слезами, – А на что мы будем жить?

– Вот об этом я и хотел бы поговорить, если ни одна дура… простите, ни одна из дорогих мне женщин, не будет перебивать и воображать невесть что. Обещаете?

Обиженное женское молчание всё равно остаётся молчанием, а молчание, как известно – знак согласия. Борис продолжил в относительной тишине, нарушаемой лишь позвякиванием детских ложек.

– Родному нашему заводу в ближайшее десятилетие, как ни прискорбно это сознавать, ничего хорошего не светит. Ты, дорогая, это знаешь не хуже меня: вот скажи, какую прибыль мы получили за год?.. Правильно, ноль без палочки, а уж если совсем точно, то там не прибыль, а прямые убытки. Почему, спрашивается? Да потому, что годами гоним одну и ту же лажу с момента постройки первого цеха и до сих пор, с незначительными вариациями. А мир на месте не стоит, и наши кинескопы сегодня на фиг никому не нужны. И лампы наши с диодами и катушками – аналогично. Отовсюду, куда ни глянь, валом прёт дешёвая китайская электроника, спроса на нашу рухлядь не будет уже никогда. А у нас, понимаешь ли, его величество план! Выполним и перевыполним, чего бы это ни стоило. Вот оно и сто́ит… да только у меня, например, на эту стоимость уже не стои́т.

– Говоришь ты правильно – прямо лектор из общества «Знание», – не удержалась от реплики жена, – Но все же как-то живут… Пусть нам и немного платят, зато регулярно… Может, и тебе не дёргаться, а?..

– Ага, регулярно, по двадцать долларов в месяц. Спасибо партии родной и лично дорогому!.. Умные и просто понимающие люди не ждут у моря погоды, и я ждать не хочу.

– А чего же ты хочешь?

– Я хочу не считать каждую копейку, а… Например, каждое лето ездить с тобой, Ликой и Лёшкой на море.

– Ура!.. – хором обрадовались Анжелика и Алёшка, – Мы едем на море!

– На море без денег не съездишь, – приземлила детские мечты Оксана, – А где их взять, такие деньги? Кто их тебе даст?

– За просто так никто не даст, – согласился Борис, – Придётся покрутиться.

– Да-а? – недоверчиво прищурилась тёща, – И как конкретно ты собираешься крутиться? В таксисты пойдёшь?.. Так у тебя, зятёк, и машины своей нету, а мою родную «копеечку» я тебе на эти дела не дам. На работу или с детьми куда – пожалуйста, а чтоб чужими людьми её набивать – через мой труп!

На этом месте старшая Лика, обладавшая живым подростковым воображением, звонко расхохоталась. Видимо, представила, как её папа будет переезжать на набитой чужими людьми маленькой бабушкиной машине через совсем немаленький бабушкин труп.

– Кто сказал – в таксисты? Ничего подобного!..

– А как тогда? Своё производство откроешь? И что, с позволения спросить, ты собрался производить?

– Эх, вы, экономисты хреновы!.. Забыли вы основоположника вашего, дедушку Маркса. У него же не просто «Товар-деньги-товар», но и «Деньги-товар-деньги»!..

Теперь в свою очередь возмутилась жена.

– Во-первых, у Маркса совсем по-другому, а во-вторых, кончай темнить. Выкладывай, что у тебя там на уме.